Зигмунд Фрейд. Упадок и конец психоанализа

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВАФрейд и развитие ребенка

«Они судят чисто теоретически, без экспериментального доказательства, и результатом являются ошибки».

Майкл Фарадей

После того, как мы в предыдущей главе разобрались с вопросом эффективности терапии Фрейда, теперь мы хотим обратиться к его представлениям о происхождении невротических симптомов. Согласно его «теории психоневрозов», «...лишь сексуальные желания из периода детства могут претерпевать в ходе развития процесс вытеснения (превращения аффектов); в дальнейшие фазы развития они способны вновь воскреснуть, – будь то вследствие сексуальной конституции, которая возникает из первоначальной бисексуальности, будь то вследствие неблагоприятных влияний половой жизни, – и дать движущие силы для образования любого психоневротического симптома».1

Следовательно, мы не можем пройти мимо анализа теории Фрейда о развитии ребенка. Вместе с тем предоставляется, однако, еще и возможность проверить, в какой степени можно признать за теориями Фрейда эмпирический характер, и прочна ли точка зрения Карла Поппера, согласно которой психоанализ – это псевдонаука, так как он не делал фальсифицируемые прогнозы. Наконец, мы должны будем исследовать историю случая «маленького Ганса», так как он всеми рассматривается как начало детского психоанализа вообще и считается одним из самых больших успехов Фрейда. Мы должны будем поставить вопрос, в какой мере такая оценка правильна, и не могли ли бы альтернативные теории лучше объяснить невротические симптомы этого маленького пациента.

Давайте начнем сразу с вердикта Поппера в отношении недостатка в фальсифицируемости у учения Фрейда. На первый взгляд могло бы показаться, что Поппер неправ. Так как, без сомнения, из психоаналитической теории следуют дедуктивные выводы, и их вполне можно фальсифицировать эмпирически. Пример этого – это прогноз Фрейда, что ориентированное чисто на симптомы лечение должно было бы повлечь за собой либо рецидив – возвращение симптома, либо замещение симптома. Как мы видели, это не происходит, чем одновременно может быть опровергнут фундаментальный тезис учения Фрейда. Но смотреть лишь на фальсифицируемость, означало бы неправильно понимать Поппера, ведь он также называет псевдонаучными «такие в действительности проверяемые теории», которые «даже еще тогда поддерживаются их поклонниками, когда уже выявилось, что они ошибочны». И как раз в творчестве Фрейда мы сталкиваемся с чем-то, что гораздо более первоначально, более опасно и что куда сложнее опровергнуть, чем простую нефальсифицируемость.

Фрэнк Чоффи очень четко показал этот момент в своем эссе о «Фрейде и идее псевдонауки».2 Он считает, что в психоаналитической теории и практике есть масса характерных особенностей, которые очевидно беспричинны и бессвязны; их нужно понимать как манифестации одного единственного мотива, а именно: стремления предотвратить опровержения. Некоторые относятся к мнимому разнообразию методов, с помощью которых нужно проверять правильность психоаналитических утверждений, таких как наблюдение за поведением детей; исследования особенностей нынешней или детской сексуальной жизни невротиков; исследование результатов профилактических мероприятий, которые базируются на представлениях Фрейда об этиологии психоневрозов. Чоффи указывает также на то, что все они сводятся только к одному ложному пути, а именно к заблуждению толкования, интерпретации. В действительности сам Фрейд описывал этот процесс толкования разнообразным способом, например, как «перевод бессознательных процессов в сознательные», как «заполнение пробелов сознательного восприятия», как «конструирование ряда сознательных событий, которые являются дополняющими к психически бессознательным событиям», как «открытие бессознательных фантазий из симптомов» и как «дать пациентам возможность осознавать их».3

Чоффи продолжает:

«Для псевдонауки характерно то, что гипотезы, которые она содержит, находятся в асимметричном соотношении к пробужденным ею ожиданиям, потому что эти гипотезы направляют ожидания в каком-либо направлении и также оправдываются исполнением этих ожиданий, однако и неисполнение ожиданий тоже не дискредитирует эти гипотезы».

Другими словами, псевдонаука пытается есть свой пирог и одновременно сберечь его; до тех пор, пока наблюдения и эксперименты оканчиваются успешно, они принимаются как доказательства; если же они, напротив, оказываются неудачными, или они, кажется, опровергают рассматриваемые гипотезы, тогда они отвергаются как несущественные. Чоффи показывает на примере психоаналитической теории детского развития, каким огромным было стремление Фрейда избегать возражений. Критик хорошо подобрал сюжет, потому что, как мы увидим, есть многое, что говорит в пользу его контраргументов.

Интересно, что Поппер констатирует, что другой знаменитый псевдоученый, а именно Карл Маркс также в значительной степени полагался на интерпретации, вместо того, чтобы опираться на непосредственную проверку фактическими наблюдениями. В этом случае основной тезис звучал так, что пролетариат якобы находится в авангарде исторического прогресса, но его желания и стремления должны быть «правильно» интерпретированы, чтобы быть приемлемыми с его – Маркса – точки зрения. Но кто же, однако, лучше всего подходил к тому, чтобы дать такие интерпретации, чем марксистский авангард, который был сформирован как Коммунистическая партия? Тот факт, что эти интерпретации должны были иметь очень малое отношение к выраженным самими пролетариями желаниям и целям, кажется, вообще не заботил Маркса и его сторонников. В точности так, как и Фрейду совсем не мешало то, что его толкования снова и снова рассматривались пациентами как неприемлемые, а критиками как сомнительные. В действительности не существует критерия, по которому можно было бы с уверенностью судить о степени соответствия толкований истине, если придавать самим толкованиям большее значение, чем поддающимся наблюдению фактам.

Хотя теория Фрейда о фазах развития (в раннем детстве), как можно предположить, достаточно известна, мы здесь должны кратко коснуться нескольких деталей. Согласно психоаналитической точке зрения, у маленького мальчика есть по природе потребность находиться в половом сношении с его матерью [«спать у матери»]. Но в исполнении своего желания он чувствует себя под угрозой со стороны своего отца, у которого, очевидно, есть более старые права по отношению к матери. Если мальчик теперь (случайно) замечает, что у его сестренки нет пениса – той чудесной игрушки, которая значит так много для него, в нем все сильнее развиваются страхи кастрации, и они заставляют его, наконец, отказаться от всех неуместных желаний, так сказать, «вытесняют» их. Несмотря на это, эти желания продолжают и дальше жить в эдиповом комплексе бессознательного, чтобы затем в более поздней жизни обнаружить все возможные плохие невротические симптомы. Так как этот ставший столь известным эдипов комплекс занимает центральное место в спекуляциях Фрейда, мы в дальнейшем исследуем, существуют ли экспериментальные или эмпирические доказательства, которые в состоянии подтвердить его существование. Само собой разумеется, в учении Фрейда есть и другие критические пункты, все же, именно этот вопрос уже мог бы дать читателю представление о том, каким путем Фрейд разрабатывал свою теорию.

Соответствующие описания Фрейда являются довольно шокирующими, и, без сомнения, они вызвали волнение и беспокойство у его ранних читателей. Их значение связано, с одной стороны, с тем, что они претендовали на то, что смогли объяснить вопрос о происхождении неврозов, и, с другой стороны, они должны были доказать правоту психоаналитических методов. Фрейд, очевидно, верил в универсальный характер своих реконструкций для детства, и он был убежден в том, что для их подтверждения достаточно было лишь бросить взгляд в «детскую комнату». В соответствии с этим он однажды писал:

«Я могу с удовлетворением указать на то, что непосредственное наблюдение полностью подтвердило выводы психоанализа и предоставило тем самым хорошее свидетельство надежности последнего метода исследования».4

Во многих случаях Фрейд утверждал, что его клинически (т.е. на психоаналитической практике) приобретенное представление о детской сексуальной жизни можно проверить с помощью систематического наблюдения за поведением детей. Так в истории случая «маленького Ганса», о которой мы сейчас поговорим, он ссылается на наблюдение за детьми как на «полученное более прямым и коротким путем доказательство этих основных положений», и затем задает риторический вопрос:

«Разве невозможно изучить у ребенка, во всей свежести, те его сексуальные побуждения и желания, которые мы у взрослого с таким трудом должны извлекать из-под многочисленных наслоений?»5

О называемой им так зависти к пенису Фрейд писал:

«Глядя на маленькую девочку, можно легко заметить, что она полностью разделяет уважение брата [имеется в виду: к его пенису]. У нее развивается большой интерес к этой части тела у мальчика, который, однако, уже скоро направляется завистью. Она чувствует себя ущемленной...».6

А об эдиповой стадии (эдиповой фазе) говорится,

«... что сексуальная жизнь маленького ребенка достигает высшей точки в так называемом эдиповом комплексе, в чувственной связи с родителем противоположного пола с позицией соперничества к родителю того же пола, устремление, которое в этот период жизни еще беспрепятственно продолжается в прямое сексуальное желание. Это можно настолько легко подтвердить, что не заметить это можно было бы действительно только с большим напряжением сил». 7

Самое однозначное признание Фрейда, что непосредственное наблюдение за нормальными детьми дает ожидаемое подтверждение психоаналитической теории, – это следующий пассаж из его работы 1914 года:

«Сначала мои взгляды на сексуальность ребенка опирались почти исключительно на результаты обращенного в прошлое анализа взрослых... Итак, это был чрезвычайный триумф, когда несколько лет спустя удалось подтвердить самую большую часть открытого непосредственным наблюдением и анализом детей в их очень ранние годы, триумф, который постепенно уменьшался из-за размышлений, что открытие это было такого рода, что, собственно, нужно было стыдиться, что сделал его. Чем дольше занимаетесь наблюдением за ребенком, тем более понятным становился этот факт. Однако тем более странным становилось также то обстоятельство, что нужно было очень постараться, чтобы не заметить его».8

Другими словами, непосредственного наблюдения должно быть достаточно, чтобы проверять его теории, и уже по-настоящему нужно намеренно смотреть в другую сторону, чтобы не замечать эти факты.

Но что же получается на самом деле, если психологически обученный наблюдатель, который специально намеревается подтвердить теории Фрейда, изучает поведение своих собственных детей и «все аспекты их психического развития вплоть до возраста четырех или пяти лет»? Вот здесь мы можем сослаться на известного британского психолога и педагога профессора Чарльза Уилфрида Валентайна, который еще в 1942 году сообщил о своих опытах в книге о «психологии раннего детства». В этой книге были проанализированы, помимо его собственных наблюдений, также наблюдения ряда бывших студентов и друзей-коллег за их детьми – а именно, уделяя преимущественное внимание специальным проблемам. Полученный таким путем материал Валентайн обсуждает в контексте с другими опубликованными дневниковыми записями надежных наблюдателей о первых трех или четырех годах жизни их детей, причем, по его собственным указаниям, в распоряжение ученому было предоставлено свыше дюжины этих весьма показательных свидетельств.9

При всем том нужно указать, что Валентайн начал проводить свое исследование вовсе не как критик психоанализа, враждебно настроенный к Фрейду; наоборот, как он сам дает понять, вначале он относился к спекуляциям Фрейда чрезвычайно благосклонно:

«Я могу сказать, что мне очень понравились его первые вышедшие на английском языке работы. Также я ощущал предубеждение, с которым он столкнулся только из-за того, что он так свободно писал о сексуальных вещах; и, наконец, я опубликовал маленькую книгу, в которой я разъяснял некоторые из его основных идей и связывал их с общей психологией. Итак, я надеюсь, что меня нельзя будет обвинить в предубеждении к его идеям».

Но теперь давайте обратимся к тому, что Валентайн должен был сказать о важности своих наблюдений для теорий Фрейда. Сначала он критикует гипотезы Фрейда об отношениях между детьми в одной и той же семье, в частности, их гипостазированное соперничество друг с другом:

«Длительные наблюдения с моей стороны, как и наблюдения других исследователей, решительно противоречат высказанных им [Фрейдом] представлениях об отношении очень маленьких детей к их младшим братьям и сестрам».

Фрейд писал:

«Несомненно, что ребенок ненавидит в них [братьях и сестрах] своих конкурентов... эту установку... достаточно часто заменяет более нежная или, мы лучше скажем: она напластовывается на нее, но враждебная позиция очень регулярно кажется более ранней. Легче всего можно наблюдать ее у детей от двух с половиной до четырех или пяти лет, когда появляется новый брат или сестра».10

Как подчеркивает Валентайн, его собственные наблюдения показывают, «что, наоборот, у этих детей демонстрируется сначала появление естественной нежности к маленькому брату, задолго до того, как появляется какой-либо вид ревности. И такое поведение, о котором сообщается, является [очевидно] типичным для реакций всех наших детей по отношению к их младшим братьям и сестрам. Я же и сам редко видел большее восхищение, чем то, которое выражали старшие дети, когда они слышали, что у них появился еще брат или сестра... Дальнейшие свидетельства из других надежных сообщений приводят к четкому выводу, что большинство маленьких детей вообще не знает ревности, хотя некоторым из них может после первых лет жизни удаваться скрывать ее».

Результаты наблюдений Валентайна относительно мнимого существования эдипова комплекса, центра мыслительной конструкции Фрейда, еще более спорные. Он пишет:

«Фрейд утверждал, что в возрасте примерно двух лет мальчики начинают страстно уделять внимание своей матери и одновременно становятся ревнивыми по отношению к отцу, даже по-настоящему его ненавидят, и вместе с тем обнаруживают «эдипов комплекс». С другой стороны, девочки должны развивать в себе новую привязанность к своему отцу и рассматривать при этом мать в качестве соперницы... Между тем я не могу обнаружить у моих собственных детей даже самый незначительный признак такого эдипова комплекса, и я докажу, что большинство наблюдений прямо противоречат такому представлению. Особенно это касается того факта, что девочки в возрасте двух лет больше тянулись к матерям, чем мальчики, в то время как, по мнению Фрейда, в этом возрасте мальчики должны были бы начинать обращаться против отца, а девочки больше начинали бы любить его. Отношения детей с их родителями проходят скорее точно так, как разумно было бы этого ожидать. Сначала мальчики и девочки показывают сильную привязанность к их матери – или медсестре или утешительнице; позже – после второго года жизни – их привлекает к себе также и отец, который может теперь принимать участие в их играх и в ярко выраженных случаях готовит им наиболее волнующие развлечения. Но это усиленная привлекательность отца проявляется куда сильнее у мальчиков в возрасте двух или трех лет, чем у девочек, так как пристрастия и интересы девочек даже в этом раннем возрасте больше совпадают с предпочтениями их матери, чем их отца».

По поводу дискуссии о предполагаемых сексуальных устремлениях маленьких детей Валентайн замечает:

«Тот факт, что многие невротики (или люди, которые – очарованные идеями Фрейда или заинтересованные своим собственным отклоняющимся от нормы состоянием души – подвергают себя психоанализу) вспоминают из своего раннего детства о сексуальных устремлениях, это еще не доказательство того, что такие устремления просто всеобщие, не говоря уже о впоследствии обнаруженном самим Фрейдом факте, что «во многих, даже в большинстве этих случаев воспоминание это «вовлечение», и это представление в действительности является «фантазированием назад», обращенной к прошлому фантазией». Поэтому происходящий из непосредственного наблюдения материал о якобы направленных на родителей сексуальных устремлениях нормальных детей в высшей степени сомнителен». [цитаты Фрейда из (1916/17), GW XI; StA I, стр. 358 или 330]

Валентайн приводит – как уже было сказано – много других непосредственных наблюдений специалистов; среди прочего он сообщает о результатах сбора информации, который он провел у шестнадцати психологов и ученых: «В общем, из этого опроса следует вывод, что во всех аспектах – предпочтения матери или отца в различном возрасте, у мальчиков или у девочек, причин изменений предпочтения, влияния воспитания, поводов для ревности – предоставляются вполне разумные объяснения фактов, в то время как для вымышленного эдипова комплекса никакие доказательства не обнаруживаются». (стр. 330)

Соответствующим образом итог его труда звучит так:

«Что касается силы сексуального инстинкта (power of sex), то опыты во время юности и последующего времени определенно могли бы быть достаточно убедительны. Являются ли сообщаемые пациентами представления о детской сексуальности в действительности (a) внушенными психоаналитиками, как однажды предположил Фрейд, или (b) полностью или частично собственными интерпретациями и преувеличениями пациента относительно легких чувств и побуждений или (c) и вообще правдивы ли они, пусть даже только в нескольких аномальных случаях – здесь не место исследовать это. Но сам тот факт, что сообщения пациентов, которые сам Фрейд сначала принимал как правдивые, оказались простыми фантазиями, очень характерен». (стр. 351)

Общий заключительный комментарий Валентайна «относится к высказанному психоаналитиками предположению, что те, кто не верит в эдипов комплекс и решающее значение сексуальности в детстве, умышленно отказывались признавать правду», причем он приводит цитаты Фрейда и Гловера. Затем он продолжает: «Мой нынешний ответ на это обвинение в предубеждении и отказе признать неприятную правду состоит в том, что медицинский психолог, который верит во влияние бессознательного, должен был бы быть осторожен в употреблении такого аргумента против других. Ему можно было бы возразить – и это уже произошло – как раз тем, что Фрейд и его приверженцы, когда они однажды полностью посвятили себя истине эдипова комплекса, также вопреки однозначно противоречащим сей истине свидетельствам больше не могли отойти от этой истины, так как ими управляло бессознательное желание поддерживать свой собственный престиж. Да, собственно, это вовсе не кажется неестественным, если практикующие психоаналитики, которые хотят гарантировать себе более ста или двухсот платящих почасовой гонорар пациентов, придерживаются своего убеждения – так же, как другие придерживаются веры в правильность своих теорий и ценность своих терапевтических мероприятий. Я не утверждаю, что это основная причина их убежденности, также я лично не думаю, что это так, по меньшей мере, не регулярно или преимущественно. Я хотел бы только указать на то, что те сторонники эдипова комплекса, которые обвиняют своих критиков в слепых предубеждениях и бессознательных или даже недостойных мотивах, – это люди, которые сидят в очень хрупком стеклянном доме и при этом даже еще сами снабжают своих противников очень большими камнями. Кстати, они даже сами предоставили подходящее техническое выражение для этого: «проекция» («бросок»). Как говорил Фрейд: «Но анализ не подходит к полемическому употреблению». Досадно, что Фрейд и его приверженцы не приняли к сердцу это мудрое замечание». [Цитата Фрейда из (1914d), FB 6096, стр. 185]

Впервые книга Валентайна вышла в 1942 году; с тех пор были опубликованы многие другие сообщения, которые подтверждают его заключения. Также я производил за моими пятью детьми наблюдения, которые хоть и были менее систематическими, но руководствовались стремлением узнать на свой страх и риск, правильно ли было утверждение Фрейда, что его гипотезы можно подтвердить путем непосредственного наблюдения за маленькими детьми. Как и другие, я не смог обнаружить признаков существования ни эдипова комплекса, ни сексуальных побуждений в раннем детстве. Таким образом, мы, пожалуй, должны будем признать, что Фрейд со своим уже процитированным высказыванием, что эти факты можно было так «легко подтвердить, что не заметить это можно было бы действительно только с большим напряжением сил», полностью промахнулся. На самом деле едва ли можно было найти доказательства его представлений, если даже такие люди, как Валентайн, которые с самого начала были доброжелательны к теориям Фрейда, смогли получить лишь отрицательный опыт.

Как же Фрейд реагировал на такое неприятие его наивысших убеждений? Послушаем Чоффи:

«Всегда, когда Фрейд считает себя вынужденным опередить противоречащие его взглядам сообщения, он забывает о столь легко подтверждаемом характере его реконструкций детской сексуальной жизни и настаивает на их эзотерическом, понятном только посвященным качестве».

Так Фрейд однажды пишет:

«А другим, не врачам, применяющим психоанализ, вообще закрыт доступ в эту область, у них нет возможности составить самостоятельное суждение, свободное от влияния их собственных антипатий и предубеждений. Если бы люди сумели чему-нибудь научиться из непосредственного наблюдения над детьми, то эти три статьи [т.е. «Очерки о теории сексуальности»] вообще могли бы остаться ненаписанными».11

Чоффи очень разумно отвечает:

«Это отступление в случае появления противоположных свидетельств в область чего-то, что поддается наблюдению только эзотерическим способом, является общим признаком психоаналитической апологетики».

В действительности мнимое одобрение Фрейдом прямой проверки постулируемого им поведения часто выглядит странно двусмысленным. Если клинические реконструкции опытов из раннего детства правильны, если дети действительно узнали угрозу кастрации, если их соблазняли, или они стали свидетелями полового сношения родителей, то правильность этих воспоминаний можно было бы, без сомнения, проверить с помощью соответствующих исследований.

Но Фрейд, со своей стороны, естественно, придерживается другого мнения:

«Сообщениями такого рода нельзя обыкновенно пользоваться как материалом, заслуживающим неограниченного доверия. Весьма естественно без особого труда заполнить пробелы воспоминаний пациента расспросами старших членов семьи: однако я не могу с достаточной решительностью предупредить против такого приема. То, что родственники рассказывают при подобных расспросах, подлежит, возможно, критическому отношению. Всегда приходится вести изложение в зависимости от такого рода сообщений; при этом нарушается доверие к анализу, так как над ним наставлена другая инстанция. То, что только удается вспомнить, проявляется в дальнейшем течении анализа».12

Другими словами, конструкция сомнительных символических значений снов и повседневного поведения предпочитается в качестве доказательства происходящим из непосредственного наблюдения сообщениям настоящих свидетелей, так как последние представили бы, так сказать, апелляционную инстанцию, которой Фрейд усердно стремится избегать. Не требуется никакое внешнее исследование доказательств, которое могло бы проверить его толкование.

Еще более странно другое высказывание Фрейда, в котором он утверждает, что анализ снов ставится на одну сторону с воспоминаниями:

«Мне кажется, что они вполне равноценны воспоминанию, если они – как в нашем случае – заменены сновидениями, анализ которых всегда приводит к той же сцене и которые в неутомимой переработке воспроизводят каждую отдельную часть своего содержания. Видеть сны – значит тоже вспоминать, хотя и в условиях ночного времени и образования сновидений...» (стр. 169)

Это действительно удивительное утверждение. Фантастическое и абсолютно субъективное толкование сложной символики сна, несомненно, очень отличается от отчетливого воспоминания пациента. То, что мы ищем, это метод, с помощью которого мы можем проверять достоверность интерпретации. Фрейд исходит, само собой разумеется, из того, что его толкование снов правильно, но как раз это и есть тот момент, который следует сначала доказать. Но мы отложим пока этот вопрос до главы о толковании снов.

В своих усилиях убедить нас в подлинности своих реконструкций детской сексуальности Фрейд прибегает еще к другому действительно странному средству. Он заявляет, что истинность его теорий, мол, была доказана тем фактом, что они делают возможным успешное лечение; что, однако, прямо противоречит представлению тех его сегодняшних приверженцев, которые обычно любят отрицать тот аргумент, что эти теории можно опровергнуть неудачей терапии. У Фрейда об этом говорится:

«Исходя из механизма излечения, теперь становится возможным конструировать довольно определенные представления о происхождении болезни».

И в другом месте он пишет:

«Это исключительно переживания в детстве, которые объясняют восприимчивость к более поздним травмам», так как «только раскрытием и доведением до сознания этих почти всегда забытых следов воспоминания удается приобрести силу, чтобы избавить нас от симптомов».13

Но как мы видели в предыдущих главах, не существует доказательств того, что психоанализ действительно дает нам «силу», чтобы «избавить нас от наших симптомов». Итак, если мы принимаем всерьез тот аргумент Фрейда, что факт излечения гарантировал правильность его теорий и реконструкций, тогда мы должны, без сомнения, теперь привести тот аргумент, что факт отсутствия излечений опрокидывает его теории и реконструкции.

Как подчеркивали многие критики, особенно теория Фрейда о развитии невротических расстройств странно противоречива, ведь она выражает два противоречащих друг другу представления. С одной стороны, он, кажется, связывает сам себя с какой-то особенной детской сексуальной историей невротиков, что делает его уязвимым для опровержений; с другой стороны, он настаивает на универсальности участвующих патогенных качеств. Так однажды он постулирует:

«В основе образования какого-либо симптома можно найти травматические переживания из сексуальной жизни в раннем детстве».14

Это, кажется, однозначно сводится к этиологической взаимосвязи между тем ранним травматическим переживанием и более поздним появлением невротических симптомов. Однако Фрейд говорит следующее:

«... последующие выяснения у оставшихся нормальными людей [дали] неожиданный результат..., что их сексуальная детская история не должна существенно отличаться от детского переживания невротиков».15

Ну, если это так, то может ли наличие в детстве невротиков травм дать нам тогда основания для принятия их значения как причины? Ведь должно же быть в реакции ребенка на эти «травмы» [т.е. психические расстройства] что-то, что отличает невротическое детство от нормального, и действительно Фрейд также объясняет: «Итак, дело не в том, какой опыт сексуальных возбуждений получил индивидуум в своем детстве, а, прежде всего, в его реакции на этих переживания, то, ответил ли он на эти впечатления вытеснением или нет».

Может быть, тогда это вытеснение, которое позволяет делать различие между невротическим и неневротическим детством? Ответ должен звучать «нет!», так как, по Фрейду, такие «травматические переживания» не только не минуют ни одного человека, но никто также не ускользнет от «вытеснения», которое они влекут за собой. Соответствующим образом в другом месте у него говорится:

«На самом деле каждый человек прошел эту стадию, но затем вытеснил ее содержание с энергичным усилием и привел к забвению».16

Как оказывается, Фрейду нигде не удалось прийти к окончательному объяснению того, что именно отделяет раннее детство невротика от детства нормального взрослого.

Чоффи попадает в точку, когда он пишет:

«Объяснением этой двусмысленности, отговорок и противоречий может служить то, что Фрейд находится в плену одновременно двух необходимостей: хочет сказать и, все же, не может как-нибудь сказать, какие именно события в раннем детстве порождают предрасположенность к неврозу. Хочет сказать, потому что его открытие патогенной (вызывающей болезнь) роли сексуальности в детстве невротиков является так называемым исходным пунктом для его убеждения в том, что неврозы – это проявления возрождения детских сексуальных конфликтов, и вместе с тем в то же время для правильности метода, с которым была открыта это этиология. И, все же, не может сказать это, потому что слишком определенное изображение его этиологических гипотез должно было бы повлечь за собой риск их опровержения, и это, в свою очередь, могло бы угрожать не только его попыткам объяснения неврозов, а – еще более роковым образом – также методу, с помощью которого они были получены. Только тем, что он выдвигал те профилактические и [?] патогенные утверждения, можно было оправдать его интересы и подходы, в то время как они могли, все же, быть гарантированы только отказом от них». (указ. соч.)

Мы еще увидим, что Фрейд полагается исключительно на толкование снов, оговорок, ошибочных действий и другого туманного материала, которому определенно не подобает какая-либо неопровержимая выразительность. Его значимость зависит как раз от допущения, что теория, на которой это основывается, была точно доказана. Между тем как раз такое независимое доказательство отсутствует, и мы можем процитировать в качестве доказательства даже известного психоаналитика наших дней, а именно Джадда Мармора, который как будто представляет наш пункт обвинения:

«В зависимости от точки зрения аналитика пациенты каждой школы, кажется, производят точно тот вид феноменологических данных, который подтверждает теории и интерпретации их аналитика! Таким образом, каждая теория склоняется к тому, чтобы доказывать свою собственную правильность. Фрейдисты обычно обнаружат материал об эдиповом комплексе и страхе кастрации, сторонники Юнга – материал об архетипах, последователи Ранка – о страхе разлуки, сторонники Адлера о мужском стремлении и чувствах неполноценности, представители школы Хорни об идеализированных образах, последователи Салливана – о нарушенных человеческих отношениях, и так далее. Факт состоит в том, что в таком комплексном процессе, каким это представляет психоаналитическая терапия, взаимное влияние пациента и терапевта друг на друга, и особенно последнего на первого, проникает необычайно глубоко. То, чем интересуется терапевт, вид вопросов, которые он задает, материал данных, на который он реагирует или его игнорирует, и интерпретации, которые он делает – все это оказывает слабое, но не недооцениваемое суггестивное воздействие на пациента, чтобы производить скорее определенные виды данных, чем другие».23

Если ведущие психоаналитики сами признают такие фундаментальные ошибки интерпретации, тогда критик психоанализа действительно должен еще сильнее подкрепить тот аргумент, что нужны другие, настоящие доказательства, чтобы сделать спекулятивные теории Фрейда правдоподобными. И не очевиден ли вывод, что гораздо лучше было бы полагаться на непосредственные данные наблюдений, вроде тех, что были представлены Валентайном и многими другими, вместо того, чтобы отвергать их в пользу постоянной неизвестности методик интерпретации? Процитируем еще раз Чоффи:

«Исследование толкований Фрейда может показать, что он в своем подходе регулярно начинает с того, что настоятельно рекомендуют ему его собственные теоретические предпосылки о лежащих в основе симптомов процессах, и затем – всегда курсируя туда-сюда между ними (предпосылками) и Explanandum (тем, что нужно объяснить) – конструирует хоть и убедительные, но ошибочные связи между ними. Таким путем он приходит к всякого рода выводам, как например: намеки на пыхтение при отцовском совокуплении при приступах Dyspnoe (диспноэ, «нервной астмы»), на феллацио при Tussis nervosa (сильный сухой кашель), на дефлорацию при мигрени, оргазм при истерическом обмороке, родовые схватки при аппендиците, на желание беременности при истерической рвоте, на страхи беременности при отсутствии аппетита (анорексии), на фантазию о родах при самоубийственном падении, на страхи кастрации при навязчиво повторяющемся хватании за шляпу, на мастурбацию при привычке выдавливать угри, на анальную теорию рождения при истерической обстипации (запоре), на роды при падающей упряжной лошади, на ночное излияние (выпот) при ночном недержании мочи, на внебрачное материнство при хромающей походке, на вину (чувства вины) за привычное соблазнение достигших половой зрелости девушек в навязчивом желании стерилизовать бумажные деньги, прежде чем передавать их, и т. д.» (Цитаты Фрейда из 1905e, StA VI).

Очевидно, что настолько субъективные интерпретации не могут стать основой для науки, из-за чего также описание Фрейдом детского развития, которое якобы становится фундаментом для появления невротических симптомов, представляется абсолютно неприемлемым. На то, что эту теорию можно опровергнуть, сверх того, солидными фактами, указывает исследование истории случая маленького Ганса, который является – как уже говорилось – краеугольным камнем образования теории Фрейда и вообще рассматривается как начало детского психоанализа.

Прежде чем мы посвятим себя теперь «анализу фобии пятилетнего мальчика», может быть целесообразным сопоставить описания Фрейдом двух детей, а именно почти пятилетнего «маленького Ганса» и «маленького Герберта», который был на несколько месяцев младше Ганса. Герберта он характеризует такими словами:

«Я знаю там одного великолепного мальчика..., разумные родители которого отказываются от того, чтобы насильственно подавить часть развития ребенка. Маленький [Герберт]... демонстрирует... самый оживленный интерес к той части своего тела, который он обычно называет «Wiwimacher»». Все же: «он не был запуган, не мучается ощущением вины и поэтому простодушно рассказывает о своих умственных процессах».17

Согласно Фрейду, мальчик, который, как этот маленький Герберт, воспитывался ориентированными на психоанализ родителями, должен был с большой вероятностью развиться в неневротическую личность. Какой контраст с несчастным маленьким Гансом, который – по словам Фрейда – казался прямо-таки «образцом испорченности».18 Действительно его мать однажды, когда ему было три с половиной года, произнесла угрозу кастрации; и когда рождение младшей сестры задало ему «большую загадку», «откуда появляются дети», отец рассказал ему «ложь об аисте» (стр. 112), после чего ему не удалось получить более подробное объяснение об этих вещах. Не в последнюю очередь «вследствие беспомощности, вытекающей из инфантильности сексуальных теорий» (стр. 113), в нем незадолго до его пятого дня рождения развивается фобия на животных. Естественно, маленький Ганс должен был, по представлениям Фрейда, своим воспитанием быть предопределенным к тому, чтобы в своей более поздней жизни стать жертвой невротических расстройств.

Но давайте остановимся здесь на короткое время! Эрнест Джонс мимоходом упоминает в своей знаменитой биографии Фрейда (т. II, стр. 308), что в случае «Ганса» и «Герберта» речь идет об одном и том же ребенке, только сообщение о первом было написано еще перед началом фобии животных (однако перед событиями, которые Фрейд позже рассматривал как патогенные), а о втором – уже после того. Да, Фрейд даже предполагал – впоследствии, что Герберт/Ганс как раз из-за своего «просвещенного» воспитания сильнее страдал от развития фобии:

«...так как его воспитывали возможно бережнее, без строгостей и с возможно малым принуждением, то и его страх проявился более открыто. У этого страха не было мотивов нечистой совести и страха перед наказанием, которые, наверное, обыкновенно оказывают влияние на уменьшение его». (стр. 119)

Эта двуликость способа аргументации Фрейда делает проверку его гипотез практически невозможной.

Если мы обратим теперь наше внимание на историю случая маленького Ганса (1909b), то, к счастью, в нашем распоряжении есть критическое обсуждение этой истории вместе с альтернативной интерпретацией профессоров Джозефа Вольпе и Стэнли Рахмана.19

Я проследовал за их проливающей свет на этот случай дискуссией вплоть до подробностей, так как она очень хорошо иллюстрирует нелогичные элементы в образовании теорий Фрейда и в то же время указывает на значение и рациональность предложенных ими самими гипотез. Вот краткий «текст» анализа:

Маленький Ганс был сыном одного состоящего с Фрейдом в тесном контакте стойкого поклонника психоаналитических идей. В начале января 1908 года Фрейд получил сообщение от отца, что у Ганса якобы «возникло нервное расстройство», очевидные симптомы которого состояли в «страхе идти на улицу», так как там его «укусит лошадь», а также в «дурном настроении по вечерам».

При этом отец Ганса предполагал, что «сексуальное возбуждение, вызванное нежностью матери, вероятно, является причиной нервного расстройства, но вызывающего повода я указать не в состоянии. Боязнь, что его на улице укусит лошадь, быть может, связана с тем, что он был где-нибудь испуган видом большого пениса». (стр. 26)

Первые признаки заболевания появились 7 января того же года, когда няня вывела Ганса, как обычно, погулять в городском парке. Он начал плакать и хотел «приласкаться» к своей матери. Когда его привели домой, он никак не хотел говорить, почему он отказался гулять дальше. На следующий день после первоначального колебания и плача он вышел на улицу со своей матерью; на обратном пути он набрался смелости и исповедовался матери: «Я боялся, что меня укусит лошадь». (Курсив в оригинале) Как и днем раньше, вечером Ганса охватил страх, и он снова захотел ласки мамы. Согласно сообщению отца, он со слезами, наконец, сказал: «Я знаю, завтра я должен опять пойти гулять», – и позже: «Лошадь придет в комнату». (стр. 27) Когда мать спрашивает его о том, трогает ли он «рукой Wiwimacher» (пенис), мальчик отвечает: «Да, каждый вечер, когда я в кровати». На следующий день, 9 января, «его перед послеобеденным сном предупреждают не трогать рукой Wiwimacher». (стр. 27)

В этом месте читателя может поразить то, что в основе последующего анализа Фрейда не лежали какие-либо собранные им самим клинические данные; скорее он полагался исключительно на регулярные письменные сообщения отца, который, однако, неоднократно советовался с Фрейдом о фобии Ганса. За время всего анализа Фрейд видел маленького мальчика только один единственный раз – поистине странный способ осуществления лечения! Тем более удивительно, что, очевидно, только немногие аналитики нашли эту процедуру предосудительной.

Как бы то ни было, Фрейд дал толкование поведения Ганса и договорился с его отцом,

«...чтобы тот сказал мальчику, что история с лошадьми – это глупость и больше ничего. На самом деле он болен оттого, что слишком нежен с матерью и хочет, чтобы она брала его к себе в кровать. Он теперь боится лошадей потому, что его так заинтересовал Wiwimacher у лошадей».

Далее Фрейд предложил отцу,

«взяться за сексуальное просвещение Ганса» и сказать малышу, «что у матери и у всех других женщин, … Wiwimacher'a вообще не имеется». (стр. 30)

Впоследствии отец отметил обострения и спады развития фобии, причем состояние Ганса отчетливо ухудшалось, в частности, после удаления миндалин. После того, как он отдохнул физически, снова происходят беседы между ним и его отцом. Отец думает, что страх мальчика должен иметь какое-то отношение с привычкой мастурбировать. Также он находит повод еще раз объяснить сыну, что «девочки и женщины не имеют совсем Wiwmiacher'a». Вообще, он пытается убедить малыша Ганса в психосексуальном происхождении его «глупости».

Из-за недостатка места мы перескочим через последующие подробности и придем к 30 марта, когда Фрейд принимает отца и сына для короткой консультации и должен услышать,

«что страх Ганса перед лошадьми, несмотря на все разъяснения, не уменьшился».

Ганс объясняет, что его

«больше всего смущает то, что лошади имеют над глазами и нечто черное у их рта».

Намекая на предполагаемое символическое значение, Фрейд спрашивает малыша,

«… не носят ли его лошади очков? Он отрицает это. Носит ли его отец очки? Это он опять отрицает, даже вопреки очевидности. Не называет ли он «черным у рта» усы? Затем я объясняю ему, что он чувствует страх перед отцом, потому что он так любит мать». (стр. 41)

Естественно, он указывает Гансу на то, что его страх в этом отношении совершенно не обоснован.

Вскоре после этого Ганс снова рассказывает своему отцу, что он больше всего боится лошадей, у которых «есть что-то черное у рта» (стр. 46), но также и того, что «лошади упадут во время поворота» (стр. 44 и далее), и что его особенно беспокоят тяжелые возы, которых тянут большие ломовые лошади. Кроме того, на дальнейшие вопросы отца он сообщает, что он видел, как «однажды в омнибусе упала лошадь» (стр. 47) – инцидент, который позже подтверждается его матерью. Кстати, похоже, что «что-то черное у рта» было «ремнем, который ломовые лошади носят поперек головы». (стр. 47) Что касается фобии, то она появилась непосредственно после того несчастного случая. (стр. 47)

Все время отец пытался навязывать маленькому Гансу психоаналитические представления, которые тот, однако, большей частью отвергал, хотя он иногда считал себя вынужденным соглашаться просто ради мира в семье. Между тем не существует доказательств того, что интерпретации, которые достались его случаю, помогли каким-либо способом, и в действительности также не проявляется какая-либо связь между временами, когда его состояние было лучше, и теми, в которых он, очевидно, приобретал «постижение» («инсайт») в своей болезни. То, что он, однако, уже скоро снова стал здоров, можно было при относительно легкой степени развития фобических страхов ожидать с самого начала.

Вот и вся краткая история болезни, которую, впрочем, каждый, кто интересуется манерой, в которой Фрейд опрашивал своих пациентов, должен был бы прочесть полностью – лучше всего, естественно, вместе с упомянутой критикой Вольпе и Рахмана.

Если мы теперь спросим себя, что вообще можно сказать об этом случае, то мы должны сначала констатировать, что данный материал был выбран для анализа, без сомнения, потому что самое большое внимание было уделено тем фактам, которые могли быть связаны с психоаналитической теорией, в то время как другие в соответствии с тенденцией игнорировались. Как сообщал сам Фрейд, отец и мать ребенка принадлежали к его «ближайшим приверженцам» (стр. 14), и нужно предположить, что Ганса постоянно побуждали прямо или косвенно производить данные, которые были важны для психоаналитического понимания.

Во-вторых, сообщение отца, очевидно, очень ненадежно, так как его интерпретации вовсе не подкреплены фактическими событиями или словами, которыми Ганс их описывает. Во всяком случае, в описании содержится несколько искажений, из-за чего его нужно было читать с большой осторожностью.

Также нельзя полагаться и на свидетельства Ганса. Не только потому, что он в последние недели своего заболевания много раз рассказывал разную ложь; он давал также много бессвязных и иногда даже противоречивых сведений. Прежде всего, однако, Гансу снова и снова приписывались представления и чувства, которые в действительности следует приписать его отцу, который вкладывал эти слова в его уста. Фрейд сам соглашается с этим, даже если он пытается скрыть сам этот факт как таковой:

«Конечно, при анализе приходилось говорить Гансу много такого, что он сам не умел сказать; внушать ему мысли, которые у него еще не успели появиться; приходилось направлять его внимание в сторону, желательную для отца. Все это ослабляет доказательную силу анализа; но так поступают при всех психоанализах. Психоанализ не есть научное, свободное от тенденциозности исследование, а терапевтический прием, он сам по себе ничего не хочет доказать, а только кое-что изменить». (стр. 91)

Стало быть, Фрейд, кажется, соглашается со своими многочисленными критиками, которые тоже полагают, что «психоанализ – это не свободное от тенденциозности исследование» и что внушения (суггестии) играют в нем значительную роль, вследствие чего его доказательная сила уменьшается практически до нуля. Но вернемся к интерпретации Фрейдом фобии Ганса, которая сводилась к тому, что его эдиповы конфликты представляют исходную точку невротического расстройства. Об этом он пишет:

«У Ганса это – стремления, которые уже раньше были подавлены и которые, насколько мы знаем, никогда не могли проявиться свободно: враждебно-ревнивые чувства к отцу и садистские, соответствующие предчувствию коитуса, влечения к матери. В этих ранних торможениях лежит, быть может, предрасположение для появившейся позднее болезни. Эти агрессивные склонности не нашли у Ганса никакого выхода, и как только они в период лишения и повышенного сексуального возбуждения, получив поддержку, собирались проявиться наружу, вспыхнула борьба, которую мы называем «фобией»». (стр. 116)

Это, естественно, соответствует знакомому представлению об эдиповом комплексе, согласно которому Ганс больше всего хотел бы, чтобы его отец, которого он должен был ненавидеть просто как соперника, исчез, и чтобы потом он сам в сексуальном акте овладел матерью.

Для подтверждения Фрейд приводит следующее: «При помощи другого как бы случайно последовавшего симптоматического поступка он допускает, что желал смерти отца: он опрокидывает лошадь, с которой играл, в тот момент, когда отец говорит об этом желании смерти». (стр. 110; см. также стр. 79)

Поэтому Фрейд также заявляет без обиняков:

«Он [Ганс] действительно маленький Эдип, который хотел бы «устранить» отца, чтобы остаться самому с красивой матерью, спать с ней». (стр. 96)

Основывающееся на эдиповом конфликте «предрасположение для появившейся позднее болезни» (стр. 116) образует, согласно точке зрения Фрейда, базис для «превращения сексуального возбуждения в страх». (стр. 114)

Но какое отношение все это имеет к лошадям? Ну, в ходе единственной консультации в присутствии Ганса Фрейд «нашел этот момент подходящим, чтобы сообщить ему существенно важную предпосылку в его бессознательных побуждениях; его страх перед отцом вследствие ревнивых и враждебных желаний по отношению к нему».

По его оценке, это было решающим шагом для анализа, так как он комментирует:

«Этим я отчасти истолковал ему страх перед лошадьми, а именно, что лошадь – это отец, перед которым он испытывает страх с достаточным основанием».

Фрейд добавляет пояснение, что

«...что-то черное у рта и у глаз» потому навевало на Ганса страх, что речь шла об «усах и очках как преимуществе взрослого», и что таким образом страх, казалось, был непосредственно «перенесен на лошадей с отца». (стр. 105)

Наконец, Фрейд объясняет элемент агорафобии в страхах Ганса следующими словами:

«Цель и содержание фобии – это далеко идущее ограничение свободы движения и, таким образом, мощная реакция против неясных двигательных импульсов, которые особенно склонны быть направленными на мать... Фобия лошади – все-таки препятствие выйти на улицу и может служить средством остаться дома у любимой матери. Здесь победила его нежность к матери: любящий цепляется вследствие своей фобии за любимый объект, но он, конечно, заботится и о том, чтобы не оказаться в опасности. В этих обоих влияниях обнаруживается настоящая природа невротического заболевания». (стр. 116 и далее).

А теперь перейдем к критике истории этого случая! Вольпе и Рахман пишут по-настоящему решительно:

«Мы утверждаем, что оценка Фрейдом данного случая не подтверждена данными, ни в деталях, ни, в общем. Он рассматривает в качестве доказанных следующие главные моменты:

1. Ганс сексуально вожделел свою мать,

2. он ненавидел и боялся своего отца и желал его убить,

3. его сексуальные возбуждения и страсть к его матери превратились в страх,

4. его страх перед лошадями был символом его страха перед отцом,

5. намерением болезни было оставаться рядом со своей матерью, и, наконец,

6. его фобия исчезла, так как он преодолел свой эдипов комплекс.

Давайте проверим каждый из этих пунктов в отдельности:

1. Ни разу никто не пытался оспаривать тот факт, что Ганс получал успокоение от своей матери, и что ее присутствие доставляло ему удовольствие. Но ниоткуда не следует доказательство его желания владеть ею сексуально. Фрейд говорит об инстинктивных предчувствиях [предчувствиям, соответствующим импульсу коитуса (стр. 116)] как о факте, хотя доказательств их наличия не существует...

2. Гансу, который не выражал ни страх, ни ненависть по отношению к отцу, Фрейд говорил, что у того есть эти чувства. При более поздних поводах Ганс отрицал такие чувства, когда его отец спрашивал об этом. Самое большее, он сказал «да» в ответ на одно высказывание этого вида, которое сделал отец. Это простое подтверждение, которое было достигнуто после значительного давления со стороны отца и Фрейда, принимается как истинное состояние вещей, а все отрицание маленького Ганса игнорируется. «Симптоматический акт», споткнуться об игрушечную лошадку, [«симптоматическое действие», при котором он перевернул игрушечную лошадь (стр. 110)], принимается как еще одно доказательство агрессии мальчика против своего отца. В основе этих интерпретированных фактов [этого «толкования»] лежат три предположения – во-первых, что лошадь представляет отца, во-вторых, что спотыкание о лошадку [падение с ног] не является случайностью, и в-третьих, что это действие показывает желание устранить то, что символизируется лошадью, а именно отца.

Ганс настойчиво отрицает связь между лошадью и своим отцом. Он говорит, что боится лошадей. Что-то таинственное черное вокруг пасти [«рта»] лошадей и какая-то штука на их глазах позже были идентифицированы отцом [Ганса (стр. 47)] как толстые ремни упряжи и шоры. Это открытие подрывает утверждение (Фрейда), что речь шла якобы о транспонированных усах и очках. Нет никакого другого доказательства, что лошади изображают отца маленького Ганса. Предположение, что падение при спотыкании об игрушечную лошадь, внушено каким-то неосознанным мотивом и поэтому важно, является, как и подавляющее большинство похожих примеров, спорным моментом...

Так как ничто не говорит в пользу подтверждения первых обоих предположений, на которые опирался Фрейд при интерпретации этого симптоматического действия, третье предположение (что это действие показывает желание смерти отца) несостоятельно, и не нужно повторять, что нет никакого независимого доказательства того, что мальчик боялся или ненавидел своего отца.

3. Третье утверждение Фрейда состоит в том, что сексуальное возбуждение и вожделение его матери превратились у Ганса в страх. Это утверждение базируется на объяснении, что это, конечно, должно было происходить так: «Обыкновенно так и бывает, как в теории, что тот же предмет, который раньше вызывал высокое наслаждение, сегодня делается объектом фобии». (стр. 54). Однако, такое превращение, несомненно, не заметно на основе имеющихся фактов. Как уже было сказано выше, нет никаких доказательств того, что Ганс жаждал своей матери сексуально. Нет также никаких доказательств изменения его отношения к ней в сравнении со временем перед появлением фобии. Если даже и есть какое-то доказательство того, что лошадь в определенной мере была раньше для него объектом «сильного желания», то представление о том, что объекты фобий вообще должны были раньше быть предметами сильного желания, преимущественно опровергается результатами экспериментов.

4. Утверждение, что фобия лошадей у маленького Ганса символизирует его страх перед отцом, уже критиковалось. Предполагаемая связь между отцом и лошадью не подтверждается и, похоже, она появилась из [странного] отказа отца поверить в то, что Ганс подразумевал под чем-то черным вокруг рта лошадей их сбрую (стр. 41).

5. Пятое утверждение гласит, что целью фобии маленького Ганса было его желание оставаться рядом со своей матерью. Несмотря на сомнительное представление, что невротические расстройства возникают из-за связи с какой-то целью [появляются в связи с определенным намерением], эта интерпретация не согласуется с тем фактом, что Ганс страдал от страха также тогда, когда он гулял со своей матерью.

6. Наконец, сообщается, что фобия исчезла вследствие разрешения эдиповых конфликтов маленького Ганса. Как мы попытались показать, нет достаточных доказательств того, что эдипов комплекс вообще существовал у Ганса. Кроме того, утверждение о том, что этот предполагаемый комплекс разрешился, основывается на единственной беседе между Гансом и его отцом (см. выше). Эта беседа дает убедительное доказательство [пример] того, что сам Фрейд говорит о Гансе: «Конечно, при анализе приходилось говорить Гансу много такого, что он сам не умел сказать; внушать ему мысли, которые у него еще не успели появиться; приходилось направлять его внимание в сторону, желательную для отца». (стр. 91)

Итак, нет [также] никакого удовлетворительного доказательства того, что постижение («инсайт»), на которое беспрерывно обращают внимание мальчика, имело хоть какую-то терапевтическую ценность. Указание на факты случая показывает только случайные соответствия между интерпретациями и изменениями фобических реакций ребенка...

...Тем не менее, Фрейд основывает свои заключения целиком и полностью на дедукциях этой теории. Более позднее улучшение состояния маленького Ганса, кажется, произошло спокойно и постепенно, и абсолютно независимо от влияния этих интерпретаций. В общем, Фрейд устанавливает эти взаимосвязи совершенно недопустимым с точки зрения науки способом: если разъяснения и толкования, которые достаются Гансу, влекут за собой улучшение его поведения, то они автоматически принимаются как правильные. Если же они не влекут за собой улучшения, то нам сообщают, что пациент не принял их, а не то, что они были неправильны. По поводу неудач таких ранних разъяснений Фрейд замечает, что терапевтический аспект не является главной целью анализа, и отвлекает этим внимание от проблемы [(...и противоречит более раннему высказыванию, согласно которому психоанализ – это терапевтический процесс, а не научное исследование!)]. И далее он утверждает, что за улучшение состояния нужно благодарить толкование, даже в том случае, если оно было ошибочным, как, например, интерпретация с усами».20

Но как объяснила бы теперь современная психология фобию Ганса? Мы уже упоминали в предыдущей главе об экспериментах Дж. Б. Уотсона с маленьким Альбертом, которые показали, что фобические страхи могли производиться простым процессом кондиционирования, и они сохранялись долгое время. Поэтому также можно было предположить, что инцидент, который Фрейд рассматривал только как просто повод для возникновения фобии лошадей у маленького Ганса, а именно то мгновение, когда большая конная повозка попала в аварию, и упряжная лошадь погибла, был фактически причиной всего расстройства. Действительно Ганс вспоминал точно о той ситуации и о последовавшим за нею страхе:

«Нет, я получил ее позже. Когда лошадь в мебельном фургоне опрокинулась, я так сильно испугался! Потом уже, когда я пошел, я получил свою глупость».

И отец добавил:

«Моя жена подтверждает все это, а также и то, что непосредственно за этим появился страх». (стр. 47 и далее).

Кроме того, отец смог вспомнить еще два других неприятных события, которые Ганс испытал с лошадями, прежде чем появилась фобия. Вероятно, эти опыты в связи с лошадьми сенсибилизировали его или, другими словами, он был уже частично кондиционирован на страх перед лошадями. Вольпе и Рахман приводят следующие аргументы:

«Совсем как маленький Альберт (из классической демонстрации Уотсона, Уотсон и Рэйнер, 1920) реагировал со страхом не только на первоначально кондиционирующий [кондиционированный, условный и обусловленный] раздражитель, белую крысу, но и на другие похожие раздражители, как меха, вату и так далее, так и Ганс реагировал с боязнью на лошадей, на омнибусы и мебельные фургоны, которые тянут лошади, и на признаки, которые принадлежат к лошадям, как шоры и ремни [конская сбруя]. Он на самом деле демонстрировал страх перед рядом обобщенных раздражителей. В аварию, которая вызвала фобию, были вовлечены две лошади, которые тянули омнибус, и Ганс говорил, что он больше боится больших возов и карет, фургонов для перевозки мебели или омнибусов, чем маленьких повозок. Как и следовало ожидать, фобический раздражитель воздействовал на Ганса тем более тревожно, чем более тесно он был связан с первоначальным инцидентом и наоборот. Более того, последним признаком его фобии перед ее исчезновением был его страх перед большим мебельным фургоном или омнибусом. Существует достаточно много экспериментальных доказательств того, что, если реакции на обобщенные раздражители устранены, то реакции на другие раздражители в континууме уменьшаются тем меньше, чем больше они подобны первоначальному условному (кондиционирующему) [кондиционированному] раздражителю.

Выздоровление маленького Ганса от его фобии можно объяснить кондиционирующими причинами [принципами выработки условных рефлексов], которые можно толковать разными способами, но фактический механизм, который возымел действие, определить нельзя, так как отец ребенка не занимался информацией, которая представляла бы для нас интерес. Известно, что особенно у детей многие фобии стихают и исчезают в течение нескольких недель или месяцев. Причина этого, кажется, состоит в том, что в нормальном течении жизни обобщенные фобические раздражители приводят к таким реакциям страха, которые достаточно слабы, чтобы их могли затормозить другие эмоциональные реакции, которые одновременно возникают [в индивидууме]. Возможно, этот процесс и привел к настоящему выздоровлению маленького Ганса. При этом толкования могли быть несущественны или даже оттянули выздоровление, так как они добавили к уже наличествующей угрозе новые угрозы и создали новые страхи помимо уже существовавших страхов. Но так как Ганс, похоже, не был особенно испуган и сбит с толку ими, то, вероятно, что эта терапия оказала эффективную помощь, потому что ребенку снова и снова демонстрировались фобические раздражители в различных эмоциональных взаимоотношениях, что тормозило страх и вследствие этого уменьшило его привычную силу. Постепенное выздоровление маленького Ганса соответствует такому объяснению (Вольпе, 1958)».21

Может, вероятно, показаться необдуманным захотеть заново интерпретировать детскую фобию, которая была так давно. Однако, факты сочетаются друг с другом удивительно хорошо, и, по меньшей мере, здесь нам предоставляется альтернативная теория, которая могла бы показаться многим людям более убедительной, чем та, которую первоначально развивал Фрейд. Что здесь нам все же определенно необходимо, это предоставление доказательств, которые позволили бы нам сделать различие между этими альтернативными объяснениями – причем не столько в отношении самой истории маленького Ганса, сколько в отношении тех случаев, которые представлены нам в настоящее время, и для лечения которых нужно выбрать методы, которые основываются либо на типе теорий Фрейда, либо на теории Вольпе. Но мы уже обсуждали этот вопрос в предыдущей главе, и поэтому здесь мы только процитируем выводы, к которым пришли Вольпе и Рахман на основании своего исследования истории случая маленького Ганса. При этом они направляют свое внимание, прежде всего, на мнимые доказательства, которые тот анализ представляет собой для теорий Фрейда:

«Самый важный вывод, который можно сделать из нашей перепроверки случая маленького Ганса, состоит в том, что ничего не говорит в пользу непосредственного доказательства психоаналитических тезисов. Мы проверили рассказ Фрейда в поисках приемлемого научного доказательства и ничего не нашли... Фрейд был полностью убежден, что в случае с маленьким Гансом ему удалось непосредственное подтверждение его теории, так как он в конце статьи говорит, что вытащил на свет (стр. 120) комплексы из раннего детства, которые скрывались за фобией [«инфантильные комплексы, которые открывались за фобией Ганса» (стр. 122)].

Кажется ясным, что Фрейд, хотя он и намеревался подходить к делу по-научному, был удивительно наивным в том, что касается необходимости научных доказательств. Комплексы из раннего детства как раз и не были вытащены на свет в случае маленького Ганса, они были только предположены гипотетически.

Примечательно, что бесчисленные психоаналитики проявляли свое особенное почтение к случаю маленького Ганса, не смущаясь при этом его очевидной непригодностью. Мы не хотим искать здесь объяснения этого, а укажем только на одну, вероятно, важную для этого причину – на негласную веру психоаналитиков в то, что Фрейд владел чем-то вроде не знавшего ошибок озарения, которое освобождало его от обязанности придерживаться правил, возложенных на простых смертных. Например, Гловер (1952) говорит о других аналитиках, которые взяли на себя смелость обращаться с материалом тем же способом, как это делал Фрейд [что значит: подвергать его лишь легкой ревизии («a touch of revision»)]: «Без сомнения, если бы кто-то формата Фрейда появился в нашей среде, за ним... эти привилегии признали бы добровольно». [И далее:] «Признавать за кем-то такую привилегию вообще, это значит оскорблять дух науки».22

Вот таковы существенные детали о теории развития детей, которую защищал Фрейд, а также о ее доказательствах, в особенности об истории случая маленького Ганса, которую он использовал, чтобы обнародовать свои представления о детском психоанализе. Данный результат исследования печален, ведь он показывает полное отсутствие у Фрейда подлинно научной позиции. Он наивно полагается на толкования самого спекулятивного вида, пренебрегает надежными фактами, полученными из наблюдений и других источников, даже просто не обращает внимания на них, не учитывает альтернативные теории, и, наконец, по-мессиански верит в свою собственную непогрешимость. Все это соединяется у него с открытым презрением к своим критикам. При таких предпосылках было бы очень необычно, если бы его результаты обладали ценностью научного познания. Поэтому также понятно, что мы даже еще сегодня, спустя семьдесят пять лет после того, как фобия этого «пятилетнего мальчика» была проанализирована Фрейдом, не приблизились к цели получить настоящие доказательства его теории об эдиповом комплексе, страхах кастрации и инфантильной сексуальности.

Хотя многие психоаналитические термины и понятия проникли в сознание общественности и очень часто используются – особенно литераторами и другими людьми без научного образования – для того, чтобы нашпиговать ими свои книги или свои беседы; все же, в настоящее время среди психологов, которые требуют доказательства для конкретных утверждений, осталось только немного тех, кто верит в правильность идей Фрейда. Причины такого скепсиса могли бы стать понятными при чтении этой главы.

В заключение мы можем только лишь выразить наше удивление тем, что эти недоказанные спекуляции нашли столь широкое одобрение у психиатров и психоаналитиков, что Фрейд умудрился убедить очень умных людей в убедительности своих аргументов, и что его методы нашли такое всеобщее применение при лечении невротических и других расстройств. Объяснить, как все это было возможно, пусть будет задачей истории науки. Я, со своей стороны, не могу предложить решения для этого поистине чудесного развития. Но мне кажется, что в этом процессе сыграла роль не столько научная сила убеждения, сколько что-то вроде религиозного обращения в новую веру, которое основывалось на доверии и вере вместо фактов и экспериментов, и опиралось больше на внушение и пропаганду, чем на предоставление доказательств и проверку. Однако остается вопрос: Неужели на самом деле нет никаких экспериментальных доказательств в пользу представления о человеке у Фрейда? Мы попытаемся дать на это ответ в следующих двух главах.

------------------------------------------

S. Freud (1900a) Die Traumdeutung, GW II/III; Studienausgabe Bd. II, стр. 574f.

F. Cioffi (1970) «Freud and the Idea of a Pseudo-Science», in: M. R. Borger/F. Cioffi (Hrsg.) Explanations in the BehaviouralSciences, Cambridge: Cambridge University Press (оттуда также последующие цитаты).

Взятые из F. Cioffi (1970) цитаты Фрейды были специально переведены обратно с английского языка; соответствующие немецкие оригинальные пассажи звучат следующим образом: «... Übersetzung [des] Unbewußten im Seelenleben der Kranken in ein Bewußtes» (1905a), GW V; StA E, стр. 106; «... daß die Psychoanalyse diese [Gedächtnislücke ausgefüllt... hat» (1913j), GW VIII; FB 6016, стр. 121; «Die Herrschaft des Traumes über das Kindheitsmaterial, welches bekanntlich zum größten Teil in die Lücken der bewußten Wahrnehmungsfähigkeit fällt...» (1900a), GW II/ III; StA II, стр. 43; «... eine ganze Reihe von Träumen..., in welchen der... Reiz und ein Stück des Trauminhalts so weit übereinstimmen, daß der Reiz als Traumquelle erkannt werden konnte» (1900a), там же стр. 49.

S. Freud (1905d) Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie, GW V; Studienausgabe Bd. V, стр. 992 (Zusatz 1910).

S. Freud (1909b) Analyse der Phobie eines fünfjährigen Knaben, GW VII; Studienausgabe Bd. VIII, стр. 13f.

S. Freud(1908c) Über infantile Sexualtheorien, GW VII; Studienausgabe Bd. V, стр. 178.

S. Freud (1925a) Die Widerstände gegen die Psychoanalyse, GW XIV; цитируется по Selbstdarstellung: Schriften zur Geschichte der Psychoanalyse, Fischer Taschenbuch 6096, стр. 232.

S. Freud (1914d) «Zur Geschichte der psychoanalytischen Bewegung», GW X; цитируется по Selbstdarstellung.l.c., стр. 154.

C. W. Valentine (1942) The Psychology of Early Childhood, London: Methuen (оттуда номера страниц последующей цитаты).

S. Freud (1916/17) 13. Vorlesung zur Einführung in die Psychoanalyse u.d.T. «Archaische Züge und Infantilismus des Traumes», GW XI; Studienausgabe Bd.

I, стр. 208f.

S. Freud (1905d) Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie, Vorwort zur vierten Auflage (1920), GW V; Studienausgabe V, стр. 46.

S. Freud (1918) «Aus der Geschichte einer infantilen Neurose», GW XII, Studienausgabe VIII, стр. 1352 (оттуда также последующая цитата).

S. Freud: Two Short Accounts of Psychoanalysis, p. 48 u. 71 (переведено с английского).

S. Freud (1923a) Psychoanalyse» und Libidotheorie, GW XIII.

S. Freud (1906a) Meine Ansichten über die Rolle der Sexualität in der Ätiologie der Neurosen, GW V; Studienausgabe V, стр. 154. (оттуда также следующая цитата).

S. Freud (1925e) Die Widerstände gegen die Psychoanalyse, GW XIV; Fischer Taschenbuch 6096, стр. 232.

S. Freud (1907c) Zur sexuellen Aufklärung der Kinder, GW VII, Studienausgabe V,S. 164.

S. Freud (1909b) Analyse der Phobie eines fünfjährigen Knaben, GW VII; Studienausgabe VIII, стр. 21 (оттуда также последующие номера страниц).

J. Wolpe/S. Rachman (1960/dt. 1979) «Psychoanalytic Evidence: A Critique Based on Freud’s Case of Little Hans», dt.: «Psychoanalytischer «Beweis»: Eine Kritik anhand von Freuds «Fall des Kleinen Hans», in: Eysenck/Wilson (1979) Experimentelle Studien..., стр. 379ff.

J. Wolpe/S. Rachman (dt. 1979) «Psychoanalytischer «Beweis»: Eine Kritik anhand von Freuds «Fall des Kleinen Hans», in: Eysenck/Wilson: Experimentelle Studien.указ. соч., стр. 393-397 (вставки в угловых скобках по англ. оригиналу 1960 или по S. Freud 1909b, Studienausgabe, Bd. VIII).

J. Wolpe/S. Rachman (dt. 1979), указ. соч., стр. 398f. (вставки в угловых скобках по англ. оригиналу).

J. Wolpe/S. Rachman (dt. 1979), указ. соч., стр. 400f. (вставки в угловых скобках по англ. оригиналу).

J. Marmor (1968), Modern Psychoanalysis. New Directions and Perspectives, New York: Basic Books.