1000 ликов мечты, О фантастике всерьез и с улыбкой

Бесконечные Гулливеры

История эта началась в последней четверти семнадцатого века. Молодой англичанин, третий сын небогатого помещика, решает, подобно многим своим соотечественникам, попытать счастья в мореплавании. Однако он на редкость неудачлив! Ему, увы, так и не удается сколотить сколь-нибудь приличное состояние за первые пятнадцать лет самостоятельной жизни. 4 мая 1699 года (известна точная дата!) он отправляется в очередное путешествие — и оно заканчивается кораблекрушением. Добравшись вплавь до неизвестного острова, он в изнеможении засыпает на берегу, а проснувшись, обнаруживает себя пленником крохотных существ, чье государство расположено на этом затерянном в океане клочке суши… В следующем путешествии спутники бросают его на берегу другого острова, спасаясь от одного из великанов, которые там, оказывается, обитают и среди которых теперь предстоит жить — в качестве диковинного творения природы нашему герою. Четыре года спустя корабль, капитаном коего наш герой, захватывают пираты; они бросают экс-капитана одного в челноке на волю волн, снабдив провизией на восемь дней, и — его счастье, что успевает он доплыть до страны, у обитателей которой «головы были скошены направо или налево, один глаз смотрел внутрь, а другой прямо вверх к зениту». Еще через пять лет на другом корабле, им ведомом, вспыхивает бунт, и мятежники высаживают его… Впрочем, достаточно! Вы, разумеется, с первых же строк сообразили, о каком неудачнике идет речь. Конечно же, это давний ваш знакомый, известный вам еще по пересказам для самого юного возраста! Четверть тысячелетия назад, в октябре 1726 года, опубликовал лондонский издатель Бенджамен Мотт двухтомные «Путешествия в некоторые отдаленные страны света Лемюэля Гулливера». И началось поистине триумфальное шествие «сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей» по читающему миру! Уже в следующем году книга Джонатана Свифта появилась на французском, немецком, голландском языках, еще через год — на итальянском. С задержкой (которую, впрочем, с лихвой компенсировало со временем количество изданий) вышли «Путешествия Гулливера» в 1772 году и на русском языке. Книга Свифта заняла в литературе особое положение-это одна из вершин мировой сатиры. Долгое время никому и в голову не приходило соотносить ее с научной фантастикой: да, в каждом своем путешествии Гулливер попадал в сугубо фантастическую страну, оказывался в совершеннейше фантастической ситуации, но… В изысканиях литературоведов всегда сквозило это подспудное «но», резко отграничивавшее Гулливера от НФ. Во-первых, Свифт всесторонне отразил эпоху (и в частности, ее прагматизм, тягу к путевой документалистике, к мемуарным свидетельствам прошедших «сквозь огонь, воду и медные трубы» очевидцев, отсюда столь точная датировка отплытии и возвращений Гулливера), Во-вторых, книга Свифта-это несомненный политический памфлет, обличение (на каждом шагу, в каждой строке!) порядков, при которых торжествует несправедливость и узаконена глупость. В-третьих… В-четвертых… И лишь в наше время, когда о фантастике — наконец-то! — заговорили всерьез, когда осознали немаловажную ее роль в формировании человеческих умов, когда, к слову сказать, и сама фантастика существенно изменилась, стала иной, чем, к примеру, лет двадцать-тридцать назад, книгу Свифта начали (не без оговорок, не без неизбежных книксенов перед мировой классикой) соотносить и с той отраслью литературы, которую мы привыкли называть научной фантастикой. «Был ли Свифт научным фантастом?» — задавал вопрос Ю. Кагарлицкий [2] (пожалуй, первым на этот вопрос отважившийся) и, естественно, констатировал: «…нам остается лишь согласиться с тем, что Свифт был научным фантастом. Великолепным. Достойным того, чтобы у него поучиться». И у него учились, ему следовали. Его учеником считал себя, например, Герберт Уэллс. И не только он… Прочтите вот эти два отрывка. «Читатель, несомненно, удивится, что вопреки печальному опыту и клятве никогда в жизни больше не путешествовать я тем не менее в июле 1914 года вновь расстался с женой и детьми, чтобы в качестве военного врача двинуться на корабле „Бульверк“ в воды Балтийского моря…» «На рассвете девятого числа месяца героев 541 года нашей эры, датирующейся Октябрьской революцией в России, я с пятью другими историками вылетел на стратоплане с лондонского стратодрома в направлении Мельбурна…» Лемюэль Гулливер только мечтал (да и то, если помните, лишь в самом начале, по неосведомленности!) принадлежать к «струльдбругам» бессмертным, возраст которых в отдельных случаях приближался к тысяче лет. А ведь он, герой Свифта, должен был бы стать истинным «струльдбругом», чтобы дожить даже до первой мировой войны, — о 541-м годе коммунистической эры мы уж и не говорим! Так что не будем делать тайны: герои процитированных сочинений хотя и носят имя Лемюэля Гулливера, однако вышли отнюдь не из-под пера Джонатана Свифта. Первый из них вызван к жизни Фридьешем Каринти. Венгерский юморист, снискавший себе славу искусным пародированием писательских стилей, выпустил в 1916 году «Путешествие в Фа-ре-ми-до» — фантастическую повесть о «со-ля-си», неорганических существах, населяющих будто бы одну из планет Солнечной системы. Гулливер в этой повести — современник Каринти, с болью размышляющий о нищете, страданиях, болезнях, убийствах, коварстве и лжи, которые царят в мире и кажутся тем отвратительнее, что сопоставляются-то они с чистотой прекрасного общества «со-ля-си». (Заметим, что, не довольствуясь «пятым путешествием Гулливера», Фридьеш Каринти обнародовал в 1921 году и «шестое» — сатирическую повесть «Капиллария», в той же «неподдельно свифтовской» манере бичевавшую пороки буржуазной семьи.) В более позднем «Гулливере у арийцев» (1936) немецкого писателя-антифашиста Георга Борна речь идет уже не о нравах буржуазного общества вообще, а о конкретном и самом мерзком в истории человечества проявлении расистского насилия — германском фашизме. Профессор Эдинбургского университета Гулливер в далеком будущем случайно попадает на уединенный островок, где некогда — после крушения нацистского режима укрылись восемьсот «лучших арийцев». Жалкое и смешное зрелище являет собой «великое арийское племя», в течение полутысячи лет последовательно проводившее в жизнь фашистские расовые теории. Физически выродившиеся, превратившиеся, по существу, в пещерных полудикарей, «арийцы» тем не менее с неувядающим жаром выкрикивают сакраментальное «хайль!», традиционно чтут свастику, плетут интриги в борьбе за власть, предавая при этом всех и вся, выслуживаясь перед более сильными, слабых обрекая на полуголодное прозябание. «Здесь прогресс был невозможен, — констатирует Гулливер, население острова было бесповоротно осуждено на вырождение и гибель». И уже не герой, а его устами автор-антифашист говорит об ужасе, охватившем его, когда он подумал о том, «какая судьба постигла бы человечество, если бы полем для этих преступных экспериментов явился не жалкий остров, а земной шар…». Судьба книг, получивших широкое признание читающей публики, универсальна: очень скоро им начинают подражать. Сказанное в полной мере относится и к «Гулливеру». По свидетельству исследователей, под именем свифтовского героя на одном только английском языке опубликовано до сотни сочинений-трактатов, фельетонов, утопических, сатирических и иных «продолжений», среди которых была даже «Лилипутская библиотечка, или Гулливеров музей: полная система знаний для юношества в десяти томах, составленная Лилипутиусом Гулливером» (1782)… Практически невозможно даже просто перечислить все «продолжения» свифтовской книги. Потому отметим лишь, что одно из первых таких сочинений вышло из-под пера аббата Дефонтена: вначале он перевел книгу Свифта на французский язык (кстати, перевод его оказался необычайно живуч, он выдержал во Франции свыше 170 изданий!), а тремя-четырьмя годами позже выпустил и собственное «продолжение», выдав его, как и следовало ожидать, за «перевод с английского манускрипта». Отметим также, что далеко не всегда у Свифта заимствовали центрального героя-рассказчика. Тот же Дефонтен героем своего произведения сделал не Гулливера, а… его сына. «Новый Гулливер, или Путешествия Жана Гулливера, сына капитана Гулливера» — так назывался этот типично французский «роман согласно правилам», где были и любовные приключения, и кровопролитные бои, и добродетельные дикари… Висенте Бласко Ибаньес, достаточно известный еще и сейчас испанский писатель начала нынешнего века, среди множества других книг написал в 1922 году роман «Женский рай». Действие романа развертывается в свифтовской Лилипутии, куда попадает пятнадцатый, по подсчетам аборигенов, Человек-Гора — молодой американский инженер. В миниатюрной стране этой произошли существенные изменения. Уже пятьдесят лет, как свершилась «Истинная Революция», в результате которой к власти пришли женщины. Лилипутия и Блефуску объединились, образовав Соединенные Штаты Счастья. Переименована и столица Лилипутии: Мильдендо называется отныне Городом-Раем женщин. Но, хотя республика и «управляется как домашнее хозяйство, в котором отсутствуют беспорядок и безалаберность», новому Куинбусу Флестрину от этого не легче — ведь его даже переименовывают из Человека-Горы в Раб-Гору… Не в Лилипутии, а совсем наоборот — в необъятной стране Людей-Гор происходят события повести советского автора Л. Бермана «Путешествие по стране Авто» (1961). Юному лилипуту попадают в руки древние бумаги о пребывании в его стране Куинбуса Флестрина. В техническом развитии Лилипутия представляет собой крайне отсталое государство, и отважный Мэлли по своей воле отправляется на поиски большого мира. Движимый любознательностью, он стремится разобраться в технике Людей-Гор, с тем чтобы, вернувшись на родину, облегчить жизнь своего народа. Собственно, уже из названия книги ясна ее утилитарно-познавательная сущность ненавязчиво объяснить «среднему возрасту» устройство автомобиля. Крошка Мэлли, без особых хлопот проникающий в самые мелкие узлы двигателя, помогает читателю увидеть все эти узлы изнутри. Живость изложения, обилие всевозможных приключений позволяют автору достичь поставленной цели, продемонстрировав вместе с тем, что Свифта можно продолжать не только на предмет сатирического обличения нравов… Однажды, правда, Лемюэль Гулливер был похоронен. Случилось это в 1911 году в рассказе Леонида Андреева, который так и назывался — «Смерть Гулливера»[3]. Печальное событие понадобилось русскому писателю, чтобы резко — вполне по-свифтовски! — высмеять обывателей. Сегодня они во всеуслышание превозносят тьму достоинств живого Гулливера, а назавтра, еще не успев захоронить погибшего, уже склонны видеть в нем всего лишь неуклюжего великана, ни к чему не пригодного и к тому же после смерти создавшего своим непомерно большим телом досадную помеху для транспорта… Впрочем, бессмертие не так-то легко упрятать в небытие. Гулливер жив по-прежнему. Одно из недавних по времени «продолжений» Свифта — вышедший в 1973 году «Новый Гулливер» Богумила Ржиги. Чешский писатель поднимает в своем романе остро злободневный (как это почти всегда бывало при серьезном обращении к наследию Свифта) вопрос о чрезмерной технизированности современной цивилизации, о тревожном ее отчуждении от матери-природы…Два с половиной века продолжаются странствия Лемюэля Гулливера по волнам книжного океана. В отличие от описанных им «струльдбругов» почтенный возраст едва ли сказался на неутомимом мореходе: он по-прежнему любознателен и, несмотря на многократные уверения в обратном, готов к новым путешествиям. Поскольку же жизнеописание Гулливера неотделимо теперь в наших глазах от фантастики, да и сам он, как мы убедились, прочно вписался отнюдь не только в ее историю, мы не особенно уже и удивляемся, обнаружив знаменитого капитана в очередной неведомой стране. Встретив на страницах НФ сборника (к примеру, в «Фантастике-78») очередное «Пятое путешествие Гулливера», мы уже не пытаемся припомнить: сколько же их было — пятых и даже шестых?.. Мы отлично понимаем: автор (на этот раз А. Аникин) «командировал» Гулливера в свою Эквигомию затем, чтобы, не размениваясь на отвлекающие частности, в форме фантастического памфлета «предостеречь людей от опасностей, которые таит превращение в нищих духом и телом…».

Есть ли жизнь на Земле?

По вполне понятной причине мы более приучены к иной постановке вопроса. Есть ли жизнь… в первую очередь ну конечно же на Марсе? (Те, кто видел фильм «Карнавальная ночь», вероятно, улыбнутся, вспомнив артиста Филиппова в характерной роли незадачливого лектора, размышляющего публично на эту тему.) А кроме того, есть ли она на любой из прочих планет Солнечной системы и вообще во Вселенной? Сомнения в собственном существовании чужды нам, не так ли? Правда, в последние десятилетия стали появляться в фантастике и разнообразные — юмористические в основном — ситуации, когда, к примеру, венериане, изучая состав изрядно загазованной нашей атмосферы, крепко сомневаются в возможности жизни на Земле. Но это — в наши дни всеобщей озабоченности проблемами земной экологии. Речь же у нас пойдет… Впрочем, давайте обо всем по порядку.

5 июля 1737 года состоялось одно из самых, по-видимому, ранних посещений нашей скромной планеты представителями внеземных цивилизаций. Слово «скромной» употреблено здесь не в традиционном, чуточку уничижительном для нас смысле окраинности, периферийности нашего Солнца (и Земли вместе с ним) относительно центральных звездных улиц нашей Галактики. Ведь один из пришельцев не был даже инозвездным, поскольку происходил всего-навсего с Сатурна. Но вот размеры их!.. Сатурниец-то еще куда ни шло: рост его равен был «всего лишь» тысяче туазов — двум километрам, если перевести в метрическую систему эту старинную французскую меру длины. Зато Микромегас — гигант из окрестностей Сириуса, компанию которому в его космических странствиях охотно составил «кроха» с Сатурна, — имел от головы до пят сто двадцать тысяч футов, что равно тридцати шести километрам! Перепрыгивая с луны на луну, эта пара на попутной комете добралась до Юпитера и основательно — в течение года — его изучила. Остановиться же на Земле, показавшейся им после Юпитера поистине малюткой, они решили исключительно потому только, что на встретившемся ранее Марсе, впятеро, по данным XVIII века, меньшем нашей планеты, побоялись вообще не найти места для ночлега. К слову сказать, Марс… Ныне многим известна удивительная история Фобоса и Деймоса — его спутников. Официально они были открыты американцем Асафом Холлом в 1877 году. Неофициально же на полтора века раньше открыли их астрономы государства Лапуту, как о том поведал посетивший этот летающий остров Лемюэль Гулливер… Свифт, между прочим, приводит даже расчеты орбит этих малых небесных тел, разумеется отличающихся от тех, какие мы знаем сегодня. Но, по свидетельству Ю. Кагарлицкого, когда нынешние астрономы попробовали выполнить эти расчеты с помощью инструментов, которыми могли располагать современники великого англичанина, оказалось, что погрешности в его вычислениях продиктованы несовершенством самих инструментов… Так вот. Французский писатель Мари Франсуа Аруэ, известный всему миру под именем Вольтера, в своей философской повести «Микромегас», изданной в 1752 году (опять-таки за столетие с четвертью до «заявки» А. Холла), повторяет открытие Свифта! Космические пришельцы Вольтера, тоже заметили обращающиеся вокруг Марса две луны, которые «ускользнули от глаз наших астрономов». Эти последние, предвидит писатель, будут, конечно, иронизировать по поводу их существования, но… «я обращусь за защитой к здравому смыслу люден, привыкших судить по аналогии. Эти добрые философы поймут, как трудно было бы Марсу, столь удаленному от Солнца, обойтись менее чем двумя лунами…». Расчетов здесь, как видим, нет. Но тем не менее есть сами луны! Что же это, просто внимательное знакомство с книгой Свифта? Или же действительно отголоски какого-то древнего знания, если исходить из поговорки, утверждающей, будто все новое — это хорошо забытое старое? Кто решится однозначно ответить на этот вопрос? Впрочем, вернемся к нашей планете… Приземлившись в северной части Балтийского моря, пришельцы отдохнули немного, позавтракали и, двинувшись неспешным шагом (неспешным, естественно, для Микромегаса: спутник-то как раз едва поспевал за ним, поскольку на каждый шаг гиганта вынужден был делать по двенадцать своих!), обогнули в течение тридцати шести часов всю Землю. При этом они «почти не заметили то пройденное ими болотце, которое носит имя Средиземного моря, а равно и мелкий прудок, называемый океаном и окружающий материки…». Однако, к чести путешественников, с первых же минут пребывания в новом мире их горячо заинтересовал вопрос о его обитаемости. Но органы чувств их не были пригодны для изучения миниатюрных существ, населяющих Землю… и «карлик» с Сатурна поторопился заключить, что планета, безусловно, необитаема. «Вы только посмотрите, — рассуждает он, — как этот мир дурно устроен, как до смешного неправильна его форма! Здесь все пребывает в полном хаосе: взгляните хоть на эти ничтожные ручейки, из которых ни один не течет по прямой; на эти пруды, которые ни круглы, ни овальны, ни четырехугольны, — правильной формы не заметно ни в одном; на эти острые пупырышки (он имел в виду горы, — Гималаи им, к счастью, не встретились), которыми топорщится эта Земля и которые исцарапали мне все ноги!.. Никто, обладай он хоть тенью здравого смысла, не согласился бы жить в такой обстановке…» Как напоминают поспешные умозаключения сатурнийца рассуждения некоторых героев нынешней фантастики: они ведь тоже иной раз судят о встреченных ими мирах по весьма поверхностным признакам! Делают они это, разумеется, в полном согласии с авторским замыслом, предуготавливающим разнообразные испытания своим героям. То же и у Вольтера. Умудренный большим житейским опытом, почерпнутым в прежних путешествиях, Микромегас пытается внушить спутнику мысль об относительности самих свидетельств органов чувств. «Ведь не видите же вы своими маленькими глазками некоторых звезд пятидесятой величины, которые прекрасно различаю я, — так неужели заключите из того, будто эти звезды и не существуют?» Случай подтверждает правоту гиганта: им удастся-таки не только обнаружить, но даже и вступить в контакт с крохотными «инфузориями», какими предстают им обитатели Земли. В повести великого остроумца и обличителя немало саркастических выпадов в адрес социальных пороков его эпохи. Таково, к примеру, язвительнейшее рассуждение о существе, в чьей руке мог бы поместиться весь земной шар: что оно подумало бы о тех битвах, следствием которых бывает сдача противнику двух деревень? Между тем «очень может быть, что такие существа найдутся!» — замечает писатель вполне в духе наисовременнейшей нашей фантастики… Вольтер удивительно последователен в обличении любых форм «мирового зла», отнюдь не абстрактного в его представлении. Все, что только можно извлечь саркастического, извлекает он из каждого своего допущения! «Я уверен, — заканчивает он приведенную выше мысль, — что если эти строки будут прочтены каким-нибудь гренадерским капитаном, то он немедленно сделает головные уборы гренадеров своей роты по крайней мере на два фута выше…» Горек смех Вольтера по поводу несовершенств рода людского, — горек и удивительно злободневен даже и для нашего XX века. «Я сегодня убедился более, чем когда-либо, что о предметах никак нельзя судить по их наружной величине…» Это, увы, не единственное, в чем убеждается Микромегас в результате посещения Земли. Гигант не только телом, но — вполне под стать своему создателю — и духом, он убеждается еще и в том, что и на Земле нет-таки истинного счастья, что и у «разумных атомов» нашей планеты «плоти гораздо больше, чем нужно для того, чтобы делать зло, если считать, что зло происходит от плоти, и слишком много ума, если зло порождается им…». Заключая же наше знакомство с космическим путешественником Микромегасом, очень трудно перебороть искушение ответить утвердительным «да» на сакраментальное «был ли и Вольтер научным фантастом?».

Удачливый предок Кейвора

Удивительно, как прозорливо предугадывала порой старая фантастика идеи писателей последующих веков! Первооткрывателем «кейворита», возвестившего в фантастике эпоху антигравитационных кораблей и аппаратов, мы обычно считаем чудаковатого изобретателя Кейвора и родного его отца — Герберта Уэллса. Оно и понятно: испробуйте-ка назвать фантаста, который догадался бы «открыть» это заманчивое вещество до Уэллса?! А что, если и вправду попробовать?…Отважный Доминико Гонсалес попадает на Луну. В коллекции диковинок, которыми властитель лунного мира оделил предприимчивого искателя приключений, достойное место нашел себе камень эболюс. «Если приложить его к голому телу, он снимает все заботы и делает тело невесомым. Но если повернуть его другой стороной, он усиливает земное притяжение и придает телу вес вдвое больше прежнего…» Пусть вас не смущает излишне вольное толкование природы тяготения. Ведь это ничуть не помешало Гонсалесу в решительный момент, когда при возвращении на Землю его летательной машине грозит падение, прибегнуть к помощи чудодейственного камня. «Поразмыслив, я решил, что сейчас или никогда настало время воспользоваться моим эболюсом. Я приложил его к обнаженному телу и…» И приземление завершилось вполне благополучно. Так английский епископ и литератор Фрэнсис Годвин в книге «Человек да Луне», изданной в 1638 году, за двести шестьдесят лет до Уэллса предвосхитил знаменитое «открытие» Кейвора.

По следам Филеаса Фогга

Десятому роману Жюля Верна — «Вокруг света в восемьдесят дней» — с самого начала сопутствовал необыкновенный успех. Филеас Фогг, подгоняемый жесткими сроками, мчался из города в город, из страны в страну… и тираж парижской газеты «Ле Тан», где в ноябре-декабре 1872 года печатался этот роман, неудержимо рос 01 номера к номеру. Читателя, традиционно полагавшего, что на кругосветное путешествие требуются многие месяцы (если не годы), завораживало, властно брало в плен и название романа, и само намерение хладнокровного англичанина совершить такое путешествие в восемьдесят дней. Кроме того, действие романа очевидно, вовсе не случайно — развертывалось именно в последние месяцы этого же 1872 года, — роман читался как репортаж о действительных событиях! И как читался! Американские корреспонденты ежедневно сообщали по телеграфу в Нью-Йорк последние новости об этом сенсационном путешествии. И уже в ноябре роман Жюля Верна начал печататься в переводе на русский язык в журнале «Русский вестник» …Вот и Азия осталась позади, и Тихий океан. Не без приключений, но вполне успешно пересек Филеас Фогг американский континент. И тут читающая публика с волнением узнала, что пароход, на котором путешественник рассчитывал вернуться в Англию, покинул Нью-Йорк за сорок пять минут до того, как Филеас Фогг появился в порту. Опоздал!.. На помощь Филеасу Фоггу поспешила американская судоходная компания: она предложила Жюлю Верну крупное вознаграждение, если тот «перевезет» своего героя через Атлантику на лучшем из ее пароходов. Еще бы, такая реклама вполне окупала выделяемые на нее средства! Однако Филеас Фогг предпочел приобрести на собственные деньги «Генриетту» — пароход с железным корпусом, но деревянными надстройками. Как помнят читатели (а также и кинозрители, имевшие возможность познакомиться с эффектной экранизацией романа), эти деревянные надстройки очень пригодились путешественнику в его последнем морском переходе!.. Двадцать второго декабря «Ле Тан» известила своих читателей: Филеас Фогг, уже смирившийся было с неудачей, все-таки выиграл пари! Едва ли не насильно влекомый верным Паспарту, он появился в Реформ-клубе точно в срок — в минувшую субботу, двадцать первого декабря, ровно в восемь часов сорок пять минут вечера! Чудесный способ, при помощи которого Филеас Фогг приобрел «лишние» сутки и тем посрамил коварную судьбу, вызвал во французской печати оживленную дискуссию[4]. И эта дискуссия в свою очередь немало способствовала популярности романа. В начале 1873 года он вышел отдельным изданием, почти тотчас последовали переводы на многие европейские языки. В одной только России в том же 1873 году роман Жюля Верна был издан в трех разных переводах! И не улеглась еще первая волна споров, дискуссий, восторженных отзывов о романе, как в театре Порт-Сен-Мартен началась подготовка к премьере спектакля-феерии «Вокруг света в восемьдесят дней». Это было, по свидетельству парижского корреспондента «Отечественных записок», своеобразное «сценическое нововведение, ряд этнографических картин, что-то вроде волшебно-географической сказки, имеющей целью поучать, развлекая… На пьесу уже стали появляться пародии — несомненный признак успеха…». Пьеса выдержала 400 представлений подряд. В июле 1875 года ее посмотрел и русский писатель Н. С. Лесков, писавший сыну: «…это такое представление, что глаз не отведешь». Оно и не удивительно, ведь по сцене «проплывал» небольшой пароход, «проходил» поезд с локомотивом, перед зрителями появлялся живой индийский слон… 2250 раз была сыграна пьеса на парижской сцене в течение 1874–1938 годов! С неизменным успехом шла она десятилетиями и в театрах Петербурга и Москвы: картины жизни экзотических стран — даже если это очень беглые картины — всегда находили восторженных зрителей. Ведь тяга к необычайному всегда жива в каждом из нас. Чем иным объяснить повышенный (как об этом не раз писалось в газетах) расход электроэнергии в часы, когда по телевидению идет «Клуб путешественников»? Да и феноменальные кассовые сборы упоминавшегося уже фильма по роману Жюля Верна — их ведь тоже никак не спишешь на счет одних только кинозвезд, в этом фильме занятых…

Пьеса о «путешествии, проделанном с максимальной быстротой», ставилась в театрах, роман издавался и переиздавался, и название оставалось все то же: «Вокруг света в восемьдесят дней». А земной шар между тем продолжал «уменьшаться»: все быстроходнее становились пароходы и поезда, все гуще опутывали планету линии железных дорог и трассы регулярных морских рейсов, все налаженное и четче работал этот огромный механизм всепланетного транспорта. Уже в 1889 году молодая американка Нелли Блай, репортер нью-йоркской газеты «Солнце», объехала вокруг света за семьдесят два дня. «Я не сомневался в успехе мисс Нелли Блай. Ура в ее честь!» — приветствовал путешественницу верный себе фантаст, неоднократно писавший и заявлявший устно, что «все, что человек способен представить в воображении, другие сумеют претворить в жизнь». Два года спустя, в 1891 году, американская журналистка еще дважды совершила кругосветное путешествие — за шестьдесят семь и шестьдесят шесть дней. В 1901 году Гастон Стиглер, сотрудник парижской газеты «Эко де Пари», проделал то же самое в шестьдесят три дня. «Максимально быстрые» путешествия превращались в своеобразный спорт, причем достижения в этом «новом марафоне» всякий раз широко освещались прессой. В 1911 году новый рекорд во времени — 40 дней 5 часов 42 минуты установил еще один француз, Андрэ Джагер-Шмидт. Но и этот «сногсшибательный» рекорд продержался недолго: американец Джон Генри Мирс в 1914 году объехал земной шар всего лишь в 35 дней 21 час и 35 минут! Между тем «условия поездки Мирса были далеко не благоприятны», утверждал корреспондент старого «Вокруг света». Так, «около Екатеринбурга произошел размыв пути, задержавший поезд на 18 часов. Только благодаря содействию железнодорожных чинов путешественнику удалось наверстать утерянное время и подоспеть в Иокогаму к отходу почтового быстроходного парохода…». Счет времени уже, как видим, пошел с точностью до часов и минут: развивалась техника, росли скорости и путешествие все больше и больше превращалось в поездку. В 1959 году пятнадцатилетний Клод Ласс, правнук Жюля Верна, совершил авиационную «кругосветку» за восемьдесят часов. А еще через два года первый космонавт Земли Юрий Гагарин затратил на облет нашей планеты восемьдесят минут. После этого рекордсменам кругосветных путешествий не оставалось ничего иного, кроме как обратиться к заведомо устаревшим видам транспорта. Такие путешествия совершаются ныне на автомобилях, велосипедах, в дедовских фургонах, а то и самым примитивным способом: пешком…

На примере свифтовского «Гулливера» мы уже убедились в том, что литературные произведения, в силу тех или иных причин вызвавшие определенный общественный резонанс, как правило, становятся объектом для подражаний: иногда — неосознанных и потому сугубо «серьезных», чаще шутливых, пародийных. О пародиях на пьесу по роману Жюля Верна уже упоминалось в приведенной нами цитате из «Отечественных записок». Но давайте продолжим эту цитату. «На одном театре дают „Путешествие вокруг света в восемьдесят минут“, а на другом — „Путешествие вокруг света в восемьдесят ночей“…» — писал корреспондент журнала, ничуть не подозревая, конечно, о том, что по крайней мере название первой из этих пародий неожиданно окажется воистину пророческим. Не заставили себя ждать и подражания роману. Вскоре после путешествий Нелли Блай итальянец Улисс Гриффони написал роман «Вокруг света в тридцать дней». Некий американец, герой этого романа, более чем в два раза превышал рекорд Филеаса Фогга. И последний умирал от огорчения, узнав об этом… В 1908 году в петербургском журнале «Природа и люди» появилось — в переводе с французского — еще одно подражание Жюлю Верну: роман Поля д'Ивуа «Вокруг света с гривенником в кармане». На этот раз герою, журналисту Лавареду, по завещанию отходит многомиллионное наследство. Но… лишь в том случае, если он сумеет объехать вокруг света «зайцем», с пятью су в кармане. (Французское издание романа так и называлось: «Пять су Лавареда».) И вот журналисту приходится хитрить, изворачиваться, не брезговать даровыми обедами… А в 1911 году «Вокруг света» начал печатать с продолжением роман Роберта Крафта «На автомобиле вокруг света», тоже явно навеянный романом Жюля Верна… Впрочем, Жюль Верн, всегда склонный к иронии и шутке, и сам предвидел возможность появления «вариантов и вариаций» своего шумно знаменитого романа. Предвидел и в свою очередь иронизировал над ними. В его романе «Клодиус Бомбарнак», опубликованном в 1892 году, среди пассажиров экспресса «Россия — Пекин» есть незадачливый немецкий барон с «нескончаемой» фамилией Вейсшнитцердерфер, который мечтает посрамить всех прежних рекордсменов: объехать земной шар за тридцать девять дней. Честолюбивому соискателю рекордов объехать-то шар удается. Но путешествие, он заканчивает… на сто восемьдесят седьмой день! И наконец, еще один любопытный факт из «послужного списка» знаменитого романа, связанный на этот раз с именем… Льва Толстого. Из воспоминаний современников нам известен восторженный отзыв писателя о французском фантасте: «Романы Жюля Верна превосходны! Я их читал совсем взрослым, и все-таки, помню, они меня восхищали. В построении интригующей, захватывающей фабулы он удивительный мастер. А послушали бы вы, с каким восторгом отзывается о нем Тургенев!..» В середине семидесятых годов в семье Толстых были часты вечерние чтения. Наступал вечер, дети окружали Льва Николаевича, и тот прочитывал им одну-две главы из новой книги необычайно популярного в те годы Жюля Верна. Привезенный из Москвы новый роман — «Вокруг света в восемьдесят дней» оказался без иллюстраций, и это, очевидно, разочаровало юных слушателей. И тогда… «Тогда папа начал нам иллюстрировать его сам, — вспоминал И. Л. Толстой. — Каждый день он приготовлял к вечеру подходящие рисунки, и они были настолько интересны, что нравились нам гораздо больше, чем те иллюстрации, которые были в остальных книгах…» Рисунки были в основном выполнены пером, черными чернилами, на небольших листках бумаги и были, конечно, далеко не профессиональны. И все же герои жюльверновского романа на рисунках Льва Николаевича Толстого — живые люди, настроение которых в различные моменты различно. «…Мы с нетерпением ждали вечера и всей кучей лезли к нему через круглый стол, когда, дойдя до места, которое он иллюстрировал, он прерывал чтение и вытаскивал из-под книги свою картинку…» Часть этих рисунков со временем была, по-видимому, утрачена: в фондах музея Л. Н. Толстого сохранилось до наших дней лишь семнадцать набросков к роману Жюля Верна. Тринадцать из них, но свидетельству специалистов, выполнены самим Львом Николаевичем. Эта деталь, столь, казалось бы, «неожиданная» в наследии титана реалистической литературы, — вещественное доказательство той увлеченности, с какою читался — да и сегодня читается! — знаменитый роман.

Проданный… аппетит

Эта «невыдуманная» история произошла лет через десять после того, как Филеас Фогг совершил свое рекордное путешествие. Эмиль Детуш, голодный и иззябший парижский безработный, стоя перед витриной, залитой светом, забитой дичью, рыбой и фруктами, твердо решил покончить с собой. И именно в этот момент отверженным бродягой вдруг заинтересовался «высокий тучный господин с черной бородкой и волосами, с одутловатым лицом, с огромным животом, еле помещавшимся в просторном, с трудом застегнутом пальто». То был мсье Ш. - король угля и железа, один из богатейших людей Франции. Нежданный филантроп накормил Эмиля Детуша изысканным обедом, во время которого не уставал «придерживать» аппетит своего подопечного. «Капельку терпения, друг мой, — мягко, но настойчиво убеждал он Эмиля. Поберегите ваш аппетит — это наиболее ценное из благ… Вы слишком набиваете себе желудок… Будьте умеренны… Довольно этого паштета из перепелок… Приберегите свои силы для пулярки… Не забудьте, что еще будет салат из морской капусты…». Когда Эмиль окончательно насытился, мьсе Ш. изложил ему свое не совсем обычное кредо. «Я живу только желудком и только для желудка! — заявил он. — Есть — это высший долг! Все религии сделали из этого священный обряд: самая торжественная церемония католицизма — причащение, вкушение бога, тайная вечеря; метафизики-индийцы впадают в мистический экстаз при созерцании пупка — центральной точки живота… Желудок — вот истинный бог человечества!». Посетовав затем на то обстоятельство, что «желудок человека ограничен, позорно ограничен и в довершение беды глаза у нас ненасытнее желудка…», мсье Ш. закончил сенсационным признанием: «Я знаю благодетельное искусство заставлять других переваривать то, что я ем!» И предложил ошеломленному Эмилю Детушу за две тысячи франков ежемесячного дохода продать ему, мсье Ш., свою пищеварительную энергию. Совершенно так же, как рабочие продают свою мускульную силу, инженеры — интеллектуальную, кассиры — честность, кормилицы — молоко и материнские заботы… (- Что это? — удивится искушенный читатель. — Малоизвестный рассказ фантаста-сатирика Ильи Варшавского? Нечто похожее, помнится, встречалось… Повременим с ответом на этот вопрос. Вернемся к содержанию рассказа.) Обрадованный Эмиль Детуш подписал контракт на пять лет. И началась новая жизнь! Увы, далеко не сладкая, как вскоре же выяснилось. Обретя Эмиля, мсье Ш., этот ужаснейший обжора, освободился от угрозы несварения желудка и теперь неистовствовал! А Детуш? Не различая ни запаха, ни вкуса, Детуш переваривал пищу, которую в неограниченных количествах поглощал его хозяин. Из дома Эмиль выходил только на прогулку, обусловленную одним из пунктов контракта, предусмотрительный мсье Ш. заранее позаботился о том, чтобы приобретенный им «мешок для провизии» поддерживал себя в «рабочем» состоянии. Большую же часть дня Эмиль проводил отныне в дремотной истоме. И отвращение пресыщенного и бессильного человека ко всему, что живет, движется, кричит, постепенно охватывало его душу. Детуш попытался было разорвать контракт. Однако нотариус разъяснил ему, что это невозможно. «В нашем цивилизованном обществе бедняк существует не для себя, а для других…» Отчаявшись, Детуш бросился в Сену. Но его спасли… и приставили к нему здоровенного верзилу-сторожа. Тот поднимал Эмиля с постели, едва начинало светать, и заставлял долго бегать по полям, чтобы «приготовить патрону утренний аппетит». Смирившийся, подавленный, изнемогший, почти вконец отупевший, Детуш жил без желаний, без конца переваривая пищу, которую не ел. Но в конце концов взбунтовался. Ускользнув от сторожа, Детуш с пистолетом в руке проник к мсье Ш., когда тот, сияющий и благодушный, с красным лицом и со спокойной совестью, как раз собирался сесть за стол. Выстрелом в живот Эмиль уложил его. После чего, явившись в полицию, без утайки поведал печальную свою историю. Врачи-психиатры признали Детуша сумасшедшим. Его заперли в Шарантоне, знаменитом парижском сумасшедшем доме, и подвергли насильственному лечению холодным душем и смирительной рубашкой. А мсье Ш., которому врачи спасли жизнь, спустя несколько недель возобновил свои чудовищные пиршества. Естественно, и в Шарантоне Детуш не был освобожден от неосмотрительно подписанного им контракта… Таково содержание коротенькой (на двадцать-тридцать страничек) фантастической повести, которая, хотя и напоминает рассказ «Индекс Е-81», не могла быть написана Ильей Варшавским. Просто потому, что появилась-то она поначалу на ненецком языке, причем еще в прошлом веке, в 1884 году. Автором «Проданного аппетита» был… Поль Лафарг. Близкий друг и ученик К. Маркса и Ф. Энгельса, «один из самых талантливых и глубоких распространителей идей марксизма», как назвал его В. И. Ленин. Приступая к «невыдуманной» истории бедолаги Детуша, Лафарг со скрытой улыбкой напоминает в предисловии, что «Шамиссо, Мэри Шелли, Гофман, Бальзак и недавно Безант и Рис сообщали аналогичные случаи». И дальше откровенно иронизирует: «Дело врачей собрать и сравнить эти исключительные факты, которые были установлены людьми, достойными доверия, изучить их и сопоставить с чудесами, о которых повествует религия и которые они (т. е. ученые-медики. — В. Б.) лишают их сверхъестественного характера…» Припомнив хотя бы не раз издававшуюся в нашей стране повесть Адельберта Шамиссо о Петере Шлемиле, продавшем свою тень, или «Шагреневую кожу» Бальзака, или знаменитого «Франкенштейна» Мэри Шелли, нетрудно заметить, чем качественно отличается «Проданный аппетит» от фантастических произведений упомянутых Лафаргом писателей. Все они трактовали беды и несчастья своих героев в плане сугубо абстрактной морали. И Шлемиль, и Франкенштейн, и герой Бальзака сами виноваты в своих бедах и несчастьях: это человеческая натура толкнула их на необдуманные поступки, повлекшие за собой гибельные последствия… Убежденный марксист Лафарг, конечно же, зорче своих «коллег по фантастике». Капиталистическое общество, социальная система, основанная на эксплуатации человека человеком, — вот где корень зла, вот в чём заключена истинная первопричина страданий Эмиля Детуша. И стало быть, бесплодны тут самые добрые пожелания абстрактных моралистов. Надо попросту изменить установившиеся общественные порядки, а справиться с этим может только революция… На заре современной социальной фантастики Поль Лафарг сумел разглядеть ее огромную разоблачительную силу. Талантливый памфлетист, он блестяще реализовал в «Проданном аппетите» возможности жанра. Не зря же лежащее сейчас передо мною дореволюционное русское издание этой фантастической повести, выпущенное прогрессивным петербургским книгоиздательством «Молот», приходится на грозный 1905 год…

Космическая одиссея профессора Осипова

«…Гром извержения и подземная пальба с каждою секундой все увеличивались. Вагон качался, словно утлая лодка на морских волнах. При каждом ударе наши путники ожидали, что вот-вот огненная лава и сжатые газы найдут себе проход и выбросят вагон в пространство или вдребезги разобьют его…» Что это за вагон? При чем тут извержение? Кто эти путники? И вообще где это происходит? Происходит все, естественно, на страницах фантастического романа. Старого, написанного еще в прошлом веке. Мне показалось любопытным познакомить с его содержанием сегодняшнего читателя, поскольку роман этот в известной степени является своеобразной энциклопедией астрономических и иных гипотез последней трети XIX столетия. Того самого периода, когда в науке, обогатившейся величайшими открытиями, остро назрел, по словам Ф. Энгельса, «конфликт между достигнутыми результатами и укоренившимся способом мышления…». Главный герой романа — петербургский профессор Михаил Васильевич Осипов. «Это был низенький старичок лет шестидесяти, весь седой, но чрезвычайно живой, бодрый и энергичный. Широкая лысина увеличивала и без того высокий лоб старичка, и только на затылке и висках оставались еще длинные седые волосы; умные, быстрые глаза пытливо глядели через стекла очков». Вся жизнь профессора отдана решению проблемы межпланетных сообщений. Луна, небесная соседка Земли, таинственная владычица ночного неба, — это о ней по-юношески пылко мечтает Осипов, к ней устремлены все его помыслы… В конце концов ученому удается изобрести необыкновенно сильное взрывчатое вещество, названное им — в честь дочери Елены — «еленитом». Чтобы читатель мог получить представление об этом веществе, заметим, что несколько фунтов «еленита» могут поднять в воздух большой город, а сотня пудов способна разнести на куски и весь земной шар… Изобретение «еленита» позволяет профессору осуществить давнюю его мечту. Вместе с дочерью, ее женихом — молодым французским дипломатом Гонтраном Фламмарионом, товарищем жениха — талантливым чешским инженером Вячеславом Сломкой и увязавшимся за ними незадачливым американским коммерсантом Фаренгейтом профессор Осипов готовится отбыть на Луну. Стараниями профессора и главным образом инженера Сломки построен замечательный вагон-граната — надежный космический корабль, в котором предусмотрено буквально все, вплоть до буферов с «весьма сильными пружинами», должных ослабить силу удара при падении на Луну. Правда, современный читатель не сможет не заметить и кое-каких излишеств, для этого достаточно прочитать хотя бы следующее описание: «Внутренность снаряда походила на футляр для драгоценностей. Обои из толстой шелковой, материи, пушистый ковер, покрывающий пол, поднятый на рессорах; мягкий диван кругом стены, изящная люстра в четыре лампы, привешенная к потолку, — все это делало вагон-гранату очень уютным…» Фигурирующая здесь люстра, как и следовало ожидать, конечно же, разбивается в момент прилунения… Но повременим с придирками. Тем более что в Южной Америке, близ Кито, нашими героями уже присмотрен вполне приличный вулкан Котопахи, извержение которого, согласно показаниям изобретенного Сломкой сейсмографа, должно произойти в очень удобный для путешественников момент наибольшего сближения Луны с Землей. И жерло вулкана уже соответствующим образом подготовлено: двадцати четырех дней оказалось вполне достаточно для сорока пяти вывезенных из Европы рабочих, чтобы превратить это жерло в гигантскую пушку и зарядить ее необыкновенным снарядом. Путешественники, заблаговременно отослав рабочих, уже забрались в свою «гранату». Нажатием кнопки взорваны заряды «еленита», которые должны открыть путь лаве и подземным газам. И… «Вдруг ужасающий удар чуть не разбил вагон-гранату. Слуха путешественников достиг глухой рев вулкана, сопровождаемый пронзительным свистом… Несколько миллионов кубических метров подземного газа разом ринулись через кратер. Под их напором вагон-граната в огненном облаке вылетел из жерла Котопахи и менее чем в пять секунд миновал пределы земной атмосферы. Оставив Землю, он понесся в абсолютной пустоте межпланетного пространства…» Таким-то вот оригинальным способом покидает профессор Осипов родную планету… А ведь поначалу проект ученого вовсе не предусматривал использования вулкана. Подобно Барбикену и К° из романа Жюля Верна «Из пушки на Луну», Михаил Васильевич Осипов возлагал все надежды на гигантскую пушку, в восьмидесятиметровом стволе которой последовательное воспламенение нескольких зарядов специально для этого-то и придуманного «еленита» должно было придать снаряду скорость, обеспечивающую путешественникам попадание на Луну. Но давний недруг Осипова, честолюбивый венский астроном Шарп, обманным путем завладевает чертежами нашего героя. Выдав их за свои собственные, он на средства американца Фаренгейта осуществляет выстраданный русским ученым проект. В последний момент коварному немцу удается обмануть и Фаренгейта, отправившись в путь без него и лишь по чистой случайности его не уничтожив. Потому-то американец и присоединяется к нашим друзьям — он жаждет мести, жаждет догнать, схватить ненавистного Шарпа, разделаться с ним, хотя бы для этого пришлось обшарить самую отдаленную лунную пустыню!.. Осипов потрясен случившимся. Да, конечно, он тоже может, самостоятельно построив свою «колумбиаду»[5], отправиться на Луну. Но запоздалое строительство неизбежно затянется, проклятый Шарп (сумевший помимо всего прочего на какое-то время изолировать Осипова, засадив его в… тюрьму!) успеет вернуться на Землю, где его непременно увенчают лаврами космического первопроходца. Теми лаврами, на которые, если быть откровенным, очень рассчитывал — вполне заслуженно, впрочем, — русский ученый. В этот критический момент на высоте оказывается Гонтран. Осипов, надо заметить, презирает людей, не имеющих никакого касательства к астрономии; подобный «невежа» никогда не войдет в его дом на правах зятя… поэтому Гонтран вынужден выдавать себя за родственника знаменитого астронома Камиля Фламмариона, причем за родственника, столь же (или почти столь же) знающего и многомудрого, как и его именитый однофамилец. Подавив в себе отвращение к естественным наукам, Гонтран овладевает кое-какими крохами конкретного знания. И вот он-то и подает профессору счастливую идею использовать вулкан в качестве природной пушки. Идею, которая показалась авторам романа значительно экономичнее и, главное, оригинальнее той, что уже была использована Жюлем Верном. Идею, которую они, авторы романа, столь блестяще — на наших глазах — реализовали… Вообще же каких только способов передвижения в межпланетном пространстве не испытали на себе наши герои! Попав на Луну, они окрашивают свою «гранату» загадочным лунным минералом, обладающим способностью притягиваться к Солнцу (вот и еще предтеча уэллсовского «кейворита», не правда ли?). Вот только воспользоваться модернизированным вагоном они не успевают: его у них, увы, похищает все тот же Шарп… Тем не менее путешественники покидают Луну. К Венере и оттуда на Меркурий они летят на корабле куда более реальном, чем фантастический минерал: этот корабль снабжен огромным параболическим зеркалом и движется за счет солнечных лучей… На обломке Меркурия, буквально оседлав комету, проносятся герои романа к Марсу, на один из спутников которого — Фобос — опускаются с помощью… аэростата. Марсианский электролет доставляет их на Марс. Здесь Сломка конструирует корабль, способный, подобно кальмару в воде, «плыть» в метеорном потоке. На этом корабле герои отправляются к Юпитеру и от него к Сатурну, где в нужный момент (на исходе электричество, возобновить его запасы негде) вновь попадают на комету, — она услужливо несет их к родной Земле… Космическая эпопея «В неведомых мирах», имеющая подзаголовок «Необыкновенные приключения русского ученого», состоит из четырех объемистых — до четырехсот и более страниц — романов. Правда, на русский язык переводились лишь два из них… Стоп, переводились?! Да, именно так, поскольку написаны-то они, что тоже любопытно, младшими современниками знаменитого Жюля Верна — французами Жоржем Ле Фором (драматургом по основному роду литературных занятии) и Анри де Графиньи (известным в свое время, отнюдь не бесталанным инженером). «Путешествие на Луну» и «Вокруг Солнца», первые части тетралогии, появились на французском языке в 1888–1889 годах, уже в 1890–1891 годах они идут с продолжением сквозь годовые комплекты популярного «тонкого» петербургского журнала «Природа и люди», затем их дважды: издает П. П. Сойкин; наконец, уже в советское время, в 1926 году еще раз выходит на русском языке роман «Вокруг Солнца». Выдумка, фантазия Ле Фора в Графиньи поистине неистощимы. Мы уже продемонстрировали, как изобретательно рисуются межпланетные полеты в их книгах. Крайне разнообразен здесь и, так сказать, «местный» транспорт. На Луне к услугам путешественников — «нечто вроде лодки на полозьях, которые бесшумно скользят по выемкам, высеченным в лаве». Вниз под уклон, набирая скорость, затем по инерции вверх, и снова вниз, и снова вверх мчатся такие лодки, из кратера в кратер, по туннелям, в которые превращены все мало-мальски для того пригодные естественные трещины. Более ста метров в секунду — такую вот скорость, по Ле Фору и Графиньи, обеспечивает на Луне использование езды на санках, известной на Западе под названием «русских гор»! Здесь же, на Луне, Осипов и его спутники встречают удивительный сигарообразный корабль с реактивным двигателем. В специальной камере этого корабля воспламеняется особое взрывчатое вещество; «образующиеся при сгорании газы вылетают в трубу, обращенную назад, и в силу отдачи толкают аэроплан». Подобно Жюлю Верну (припоминаете вспомогательные двигатели, установленные на корабле-ядре в упоминавшемся уже романе «Из пушки на Луну»?), Ле Фор и Графиньи, казалось бы, совсем вплотную подходят к кардинальнейшему способу преодоления межпланетных пространств. Но — как и у Жюля Верна! — дальше их фантазия не идет: принцип ракеты уместен, полагают они, лишь вот в таком, сугубо частном виде транспорта… По морям Венеры наши герои путешествуют на кораблях, могущих плавать и под водою, и по ее поверхности. Но странные это корабли. С одной стороны, свернув парус и накрыв палубу сводом, их хозяева способны погружаться в океанские глубины — тайное тайных для землян XIX века! А с другой — грубые и несовершенные машины «венузийцев» приводятся в движение не паром и не электричеством, а… мускульной силой рабов! И кстати, на сорокакилометровую (!) гору, откуда путешественники намерены лететь дальше, их доставляет больших размеров повозка, от которой к вершине горы тянется толстенная бронзовая цепь. Там, наверху, все те же бедолаги-рабы наматывают эту цепь на огромнейший ворот… Зато на Марсе, достигшем, как и Луна, поразительных успехов в машиностроении, герои романа находят и орнитоптеры, движимые тремя парами крыльев, и винтовые аппараты, рассекающие воздух с головокружительной быстротой — около семисот пятидесяти километров в час, и пневматические вагоны, несущиеся в подземных трубах с совершенно уже умопомрачительной для прошлого века скоростью — тридцать километров в минуту!.. Изображая инопланетные виды транспорта, авторы, между прочим, очень наглядно демонстрируют метафизическую ограниченность мышления, которую в науке последней трети XIX века отмечал Ф. Энгельс. За примером далеко ходить не надо. Вам говорит что-нибудь такая величина — 330 метров в секунду? Да, конечно же, это скорость распространения звука в воздушной среде. Так вот, герои Ле Фора и Графиньи не однажды превышают эту величину. Но превышение скорости звука для наших авторов — обычное количественное изменение, оно не переходит для них в новое качество. Фантасты прошлого века и не предполагают, что существует сверхзвуковой барьер, именно барьер, порог, с преодолением которого непременно связан целый ряд феноменов… Ведь чтобы предполагать это, надо быть диалектиком! Но пойдем далее. По-своему оригинально рисуют отважные авторы и мир планет, их природные условия, обитающих в этих условиях разумных существ. Возьмем для начала хотя бы инопланетные поселения. Селениты в основном живут в помещениях, вырытых в почве. Однако же и на Луне есть вполне приличные города, такова, скажем, лунная столица, в которой обитает несколько миллионов селенитов. Ощутимо сказывается местный климат на городских зданиях Венеры: дома здесь «походили на огромные металлические зонтики; их ручки, состоявшие из круглых башен, служили для жилья, а зонтикообразные крыши заключали в себе бассейны с водой, постоянное испарение которой предохраняло обитателей от излишнего жара». Что же до Марса, то на этой планете города имеют совершенно земной облик. «Путешественники могли сверху прекрасно разглядеть общую картину города, здания которого по своему стилю удивительно походили на средневековые готические постройки: те же высокие шпили, те же легкие, вытянутые в вышину формы, те же стрельчатые окна, те же остроконечные башни, горделиво поднимающиеся к небу». Ну, а инопланетяне, обитатели этих непохожих одно на другое поселений? Ведь не секрет, что сегодняшний читатель, на глазах которого человечество шаг за шагом углубляется в космос, с особенным интересом выискивает в фантастике конкретные описания иного разума: каков он, каково его обличье? Луна… «Остолбенев от изумления, старый ученый и его товарищи не без страха смотрели на этих гигантов, имевших по крайней мере двенадцать футов роста. Голова у них была удивительного объема, совершенно непропорционального туловищу: она качалась на длинной, тонкой шее, казалось, едва державшейся на узких, худых плечах; по бокам болтались костлявые, тощие руки, оканчивавшиеся широкими кистями; непомерно плоская грудь, словно не заключавшая в себе вовсе легких, переходила внизу в столь же плоский живот, а последний — в длинные, худые ноги с огромными ступнями». «Они именно таковы, какими я их себе представлял, — опомнившись, утверждает профессор Осипов. — Если у них громадный череп, значит, их мозг развитее нашего; грудь селенитов узка, так как их легкие функционируют под гораздо меньшим давлением, чем на Земле… Словом, что ни возьмите, все зависит от тех условий, в которых живет известное существо…» Эта последняя мысль очень верна, и мы постараемся запомнить ее, но… Впрочем, об этом чуть позже. На Венере у Ле Фора и Графиньи обитают две расы. Первая чрезвычайно напоминает землян. «Незнакомцы походили на обитателей страны пирамид: продолговатое лицо, обрамленное густой черной, тщательно завитой бородой, совершенно голый череп, черные огненные глаза. Одеты они были в короткие туники, обуты — в подобие древних котурн красного цвета». Если вспомнить о рабовладении, царящем на Венере, — чем, в самом деле, не древние египтяне?! Роль рабов на Венере выполняет народ Боос. «Эти существа вместо человеческой кожи были покрыты чем-то вроде тюленьей шкуры, ноги оканчивались круглыми плоскими ступнями, походившими на ланы уток, длинные мускулистые руки спускались почти до колен. На пальцах как рук, так и ног находились плавательные перепонки, на плечах сидела круглая голова с большими глазами, широким ртом, острыми белыми зубами и слуховыми перепонками вместо ушей». Что ж, учтем, что значительную часть времени люди Боос проводят в воде, тем самым мы легко поймем и их особенности… Поскольку Марс много легче Земли (его диаметр почти вдвое меньше земного), сильно отличаются от землян и обитатели «красной» планеты, «Высокого роста, тощие, худые, с огромными ушами и совершенно плешивыми головами, обитатели Марса казались какими-то карикатурными уродами. Но что было у них всего замечательнее, так это широкие кожистые крылья, походившие на крылья летучей мыши; эти крылья служили своим обладателям вместе с тем и одеждою, в которую они драпировались с большим достоинством. У некоторых, по-видимому, начальствующих лиц, перепонка крыльев была весьма искусно раскрашена в разные цвета и местами покрыта металлическими украшениями». Таковы у Ле Фора и Графиньи инопланетяне. При кажущейся оригинальности внешнего облика все они слишком похожи на землян, представляют собою ухудшенные или улучшенные, но всего только слепки с обитателей Земли, выглядят так, как выглядели бы, вероятно, проэволюционировавшие в их условиях земляне. А ведь самим авторам принадлежит мысль о том, что «все зависит от тех условий, в которых живет известное существо»! Почему же эта вполне здравая мысль так неожиданно узко преломилась в романе? И совсем уже земными оказываются в книгах Ле Фора и Графиньи инопланетные пейзажи. В самом деле, попробуйте догадаться, где еще, кроме родной нашей планеты, в каком уголке Солнечней системы могли бы встретиться земным космонавтам такие вот картинки? «Оглядевшись кругом, они заметили, что находятся у подножия высокой горы, на опушке густого леса, с той стороны, откуда слышалось журчание, сверкала серебристая лента ручья». Это, дорогой читатель, — Меркурий! «Они находились на берегу моря: вблизи раздавался гул прибоя; ветер доносил, до них брызги соленой влаги; под ногами хрустел прибрежный песок, смешанный с мелкими камешками… Словом, окружающая обстановка во всем напоминала им родную планету». Однако же местный пейзаж «резко отличался от пейзажа Земли». Чем же? Да тем, что «вместо зеленого цвета здесь все деревья, кустарники, травы были окрашены в красный цвет различных оттенков, начиная с оранжевого и кончая алым…». Только вот этот традиционный красный оттенок и подсказывает нам, что перед нами, ясное дело, — Марс!.. Но отчего же это так? Отчего при всем подчас отличии от земного все инопланетное сводится-таки у наших авторов к сугубо земному? Это, конечно, не случайно. Открой мы сейчас вместо рассматриваемых романов любое из многочисленных сочинений Камиля Фламмариона — французского астронома[6], который к концу прошлого века популярностью своих книг едва ли не затмевал даже Жюля Верна, — мы и там обнаружим в иных мирах чем-то отличные от земных и тем не менее изначально земные условия. Все дело в том, что конкретный земной опыт, метафизический способ мышления довлел в прошлом веке над самыми отчаянными фантазерами. Земные мерки и критерии переносились и в космос; они казались в целом единственно возможными, абсолютными. Нужны были серьезнейшие сдвиги в характере самой науки, чтобы вслед за уже достигнутыми результатами (которых в романах тех же Ле Фора и Графиньи отражено великое множество) пришло диалектическое осмысление их, в том числе и осмысление такого самоочевидного для нас факта, как проистекающее из разнообразия строения и свойств материи разнообразие ее форм. Лишь в результате этой, говоря ленинскими словами, «новейшей революции в естествознании» конкретный земной опыт потерял оттенок обязательности, абсолютности при сопоставлении его с бесконечностями Вселенной. Едва ли не символической предстает в этом плане такая деталь в «Необыкновенных приключениях русского ученого». Ле Фор и Графиньи снабжают своих героев отличными, с трехдневным запасом кислорода в баллонах, скафандрами. Но вот используются-то эти последние не так уж часто. Ибо и на Луне, и на Венере, и на Марсе, и даже на Меркурии (а позднее и на крохотном обломке Меркурия, увлеченном кометою) существует, оказывается, не просто атмосфера, но именно та самая смесь азота с кислородом, какою дышит человек Земли. Лишь на Фобосе, из-за разряженности атмосферы и для марсиан-то служащем чем-то вроде исправительной колонии, да на видимой стороне Луны (высочайшие горные цепи не пропускают сюда воздушные массы с другой половины нашего спутника) герои романа вынужденно облачаются в скафандры… Неосознанный геоцентризм в описании природных условий на иных планетах в разной, конечно, степени характерен для всей фантастики прошлого века. Космическая одиссея русского ученого в изложении Ле Фора и Графиньи наглядное тому подтверждение.

В царстве «разумных зарослей»

…Победив малосимпатичных Коренастых, отряд Гура-Занка — «людей, живущих в воздухе», — возвращается к родным становищам, где их поджидает с основными силами вождь рода — Уамма, Голубой Орел. В арьергарде, окруженные воинами, у которых наготове нефритовые топоры, дубины и дротики, движутся несколько десятков пленных, предназначенных для торжественного пиршества… Не правда ли, вполне может показаться, что речь идет об очередном романе из числа «доисторических»? Тех, едва ли не самым ярким образцом которых остается и по сей день знаменитая «Борьба за огонь» Ж. Рони-старшего. Кто прочел ее в детстве, уже не забудет, вероятно, ни отважного уламра Нао, отправившегося с друзьями добывать огонь для родного племени, ни встречающихся на их пути мстительных рыжих карликов или людей-без-плеч из страны вод… Что ж, Жозефа Рони-старшего мы вспомнили не случайно: речь идет именно о его романе «Удивительное путешествие Гертона Айронкестля». К «доисторическим» этот роман, впрочем, не относится. Жозеф Анри Рони-старший (1856–1940), хотя и известен в наши дни прежде всего своими книгами о первобытных людях, писал не только на эту тему. Младший современник Жюля Верна, за свою долгую жизнь он выпустил вместе с братом Жюстеном (с которым нередко выступал в соавторстве вплоть до 1909 года) свыше ста томов сочинений и снискал себе славу остросоциальными романами о современной ему французской действительности. Однако нас сейчас интересует иное направление в его творчестве, мало освещавшееся критикой, не отраженное почему-то и в энциклопедиях, — от «Брокгауза-Ефрона» до нашей «Краткой литературной». Дело в том, что Рони-старший писал и фантастические произведения. (Правда, почти неизвестные современному советскому читателю: лишь две-три его фантастические вещи переведены на русский язык за последние пятнадцать — двадцать лет.) Евг. Брандис, исследуя творчество Рони, пришел к выводу, что писатель этот наряду с Ж. Верном и Г. Уэллсом — один из предтеч современной фантастики. Звучит как будто бы слишком громко, не так ли? И тем не менее… Едва ли не самым первым Ж. Рони ввел в фантастику тему нечеловеческих, неантропоидных цивилизаций. Это не столь малый вклад, как может показаться на первый взгляд. Вспомним романы Ле Фора и Графиньи: на любой иной планете эти авторы находили заведомо человекообразных носителей разума. И такой подход был, как мы уже говорили, весьма типичен. Но не забудем: в том же девятнадцатом веке (правда, в самом конце его) закладывал основы современной, куда более широко смотрящей на вещи фантастики Герберт Уэллс. И в том же девятнадцатом веке утверждал эти основы (притом отчасти еще до первых романов Уэллса) и Жозеф Ронн-старший. Возьмем раннюю его повесть «Ксипехузы» (1887), вошедшую в изданный на русском языке сборник французской фантастики «Пришельцы ниоткуда» (1967). Древние земляне становятся здесь свидетелями и жертвами вторжения неких кристаллических структур, пытающихся завоевать нашу планету. Будущему предводителю могущественного союза земных племен удается высмотреть «ахиллесову пяту» пришельцев: они — не бессмертны! И землянам, пусть с немалым уроном для себя, удается-таки отстоять родную планету. Обратим внимание: мотив противостояния злонамеренным пришельцам возник у Жозефа Рони за одиннадцать лет до появления классической «Войны миров» Уэллса. Кроме того, Уэллс носителями зла делает в своем романе все-таки удивительно земноподобных существ — спрутов, если соотнести их с обитателями нашей планеты. У Рони — иное, значительно более смелое и, кстати, созвучное идеям многих сегодняшних фантастов допущение: мыслящие конусы, призмы, цилиндры… И наконец, даже не видя возможности мирного сосуществования с ксипехузами, герой Жозефа Рони тем не менее не ожесточился сердцем: когда пришельцы гибнут, он искренне скорбит о печальной судьбе этой иной, чужой, враждебной, но все-таки — жизни… По существу, о такой же кристаллической форме жизни — железомагнитах идет речь и в более позднем романе Ж. Рони «Гибель Земли» (1911). Эта иная жизнь появляется на свет как порождение безудержной и бесконтрольной «технологизации» людского бытия, в результате которой исчезло на Земле все разнообразие фауны, кроме разве что птиц, приобретших зачатки разума и даже научившихся человеческой речи. Чуждая жизнь пока еще не являет собою сформировавшуюся цивилизацию: лишь инстинкты, грозящие вот-вот перерасти в нечто большее, объединяют эти странные фиолетовые образования… Несомненным новатором выступает Рони в рассказе «Неведомый мир» (1898), в переводе на русский язык напечатанном в 1974 году в «Искателе». Герой этого рассказа — первый, очевидно, в истории мировой фантастики мутант человек с более быстрой, чем у обычных людей, реакцией, с большим объемом зрения, с ускоренной речью (окружающие не способны воспринять его «скороговорку»), с некоторыми другими чисто внешними отклонениями. И он передает эти свои изменения, оказавшиеся генетическими, по наследству… В одной из повестей («Нимфея», 1909) Ж. Рони изображает неведомое науке племя, приспособившееся к жизни в водной сфере едва ли не в большей степени, чем на суше. В другой («Чудесная страна пещер», 1896) рисует еще один — обусловленный исключительными обстоятельствами — вариант возможного развития «гомо сапиенс» — летающего человека… Собственно, и в «доисторических» его романах мы можем при желании обнаружить совершенно фантастические существа. Разве не таковы, к примеру, в его «Борьбе за огонь» (1911) голубые люди, обитающие в лесных дебрях, могучие, широкогрудые великаны, пока что предпочитающие передвигаться «по старинке» — на четвереньках? Или племя Ва — люди-без-плеч, которые зимой, подобно медведям, впадают иной раз в спячку? Тех и других кое в чем напоминают и Коренастые из романа о Гертоне Айронкестле, вышедшего вскоре после первой мировой войны. Они неумелы в обращении с огнем, им неизвестно употребление металлов, питаются они полусырым мясом и, в сущности, пока еще очень недалеко ушли от приматов. И тем не менее это вполне разумные существа, понаделавшие для себя уйму тайных убежищ и ходов-переходов под поверхностью земли. Любознательный главный герой романа, с несколькими друзьями отправившийся в глубь Африки на поиски неведомой страны, с помощью Гура-Заика благополучно минует территорию злонравных Коренастых. И вот уж там-то он попадает в поистине странный лес! Здесь преобладают голубой и фиолетовый цвета. Среди растительных форм господствуют папоротники и… гигантские мимозы, достигающие высоты деревьев и приобретшие в ходе тысячелетней эволюции совершенно необычайные свойства. Свойства эти заставляют героев романа впрямую говорить об интеллекте мимоз-гигантов, — ведь их растительное сообщество словно бы «задрапировалось» от окружающего мира, представителей которого чудо-мимозы допускают в свои владения лишь в тех пределах, в каких эти последние не вредят дальнейшему их развитию, не нарушают их экологической (переходя опять же на современный язык) обособленности. У мимоз нет враждебности по отношению к людям: соблюдая диктуемые сообществом законы и ограничения, те вправе существовать рядом — и действительно, здесь существуют. Эти местные «сапиенсы» — странные чешуйчатые люди с цилиндрообразными головами, увенчанными чем-то вроде мшистого конуса, с ртом в форме треугольника и тремя сплюснутыми дырами вместо носа — прекрасно осведомлены об особенностях «разумных зарослей» и вкупе с ними составляют идеально сбалансированную экосферу… Чем, право, не иллюстрация к наисовременному роману о какой-нибудь экзотической сверхдалекой планете? Но любопытна в романе Ж. Рони не только попытка нарисовать фантастический мир, в котором «верховодят» растения. Привлекают в этой книге и необычайно злободневные по нынешним нашим меркам размышления ее героев о взаимоотношениях человека и природы. Вот слова одного из персонажей: «Я не могу допустить мысли, чтоб все виды, до австралийских двуутробок и утконосов, могли сохраняться долгие века для того только, чтобы погибнуть от руки человека… А мы истребляли без пощады, без милосердия… Сколько поколений кишащих здесь животных люди истребят или покорят себе еще до исхода двадцатого века?!» До чего же неожиданна у старого автора и до чего же созвучна нашим временам эта горечь по поводу бездумно потребительского отношения ко всему живому, что нас окружает или могло бы окружать! Что ж, Жозеф Рони-старший и в самом деле по праву может быть назван в одном ряду с Жюлем Верном и Гербертом Уэллсом: не только «доисторические» его произведения, но и столь современно звучащую «биологическую» его фантастику рано предавать забвению. У этих книг будет еще немало благодарных читателей.

В Нью-Джерси приземлились марсиане…

В 1895 году в Лондоне появилась необычная книга. Безымянный ее герой изобретает машину, с помощью которой получает возможность странствовать по эпохам… Это позволило автору заглянуть в будущее. И не чудесная машина, а именно увиденное ее владельцем грядущее всерьез взволновало читателей и критиков: оно оказалось совсем не таким, каким представлялось современникам автора. Казалось аксиомой, что Эволюция работает на человека, автоматически делает для него мир все лучше и лучше. А здесь, в романе Герберта Уэллса, тридцатилетнего журналиста и преподавателя биологии, возникал страшный мир, в котором сосуществуют, по сути, две разных расы. Элои — изнеженные потомки тех, кто избавлен от необходимости собственным трудом добывать себе хлеб насущный. И морлоки — обитатели подземелий, выродившиеся в уродливых полудиких существ. Противоречие между трудом и капиталом, доведенное до логического конца, выражено было в романе Уэллса в виде жуткой впечатляющей метафоры… Читателям и критикам Уэллса пришлось привыкать к этой безжалостной жутковатости его книг, как правило, лишенных «розовых» иллюзий. Уже в следующем году вышел новый его роман — «Остров доктора Моро». На заброшенном островке означенный доктор хирургическим путем очеловечивает всевозможное зверье: собак, лисиц, медведей, быков… Те, что уже вышли из-под его скальпеля, — конечно же, все-таки не люди, но наполовину уже и не звери. Уже сами пытаются они стать людьми, старательно повторяя заповеди своего то ли стада, то ли общества: «Не ходить на четвереньках это Закон»; «Не лакать воду языком — это Закон»; «Не обдирать когтями кору с деревьев…»; «Не охотиться за другими людьми…». Но чисто внешнее, пусть даже очень старательное копирование человеческих правил еще и человека-то, если вдуматься, не делает человеком. И тем более бессильно оно само по себе сделать человеком вчерашнего зверя, в облике которого довольно прозрачно проглядывали низменные, стадные инстинкты обывателя, едва прикрытые тонкой «гуманоидной» пленкой… Прошел еще год — и появилась трагическая история Гриффина. Ученого, овладевшего секретом невидимости, но использовавшего свое открытие во вред окружающим. Измученного, озлобленного, сознающего и свое могущество, и свою беззащитность… В 1898 году Уэллс опубликовал знаменитую «Войну миров» с ее ужасами инопланетного нашествия; на следующий год — роман о Спящем, который, проснувшись, и через добрых два века обнаруживает все ту же социальную несправедливость, царящую в обществе; еще через год печатаются «Первые люди на Луне» — новая карикатура на буржуазное общество. А впереди, предваряя бойню первой мировой, был роман «Война в воздухе». «Я хотел показать, — писал Уэллс, — что летающие машины в корне изменят характер войны: она будет идти не на линии фронта, а на огромных территориях. Ни одна сторона — будь то победитель или побежденный — не будет застрахована от страшных разрушений… Поэтому „Война в воздухе“ кончается не победой одной из сторон, а гибелью социального строя». В отличие от современников Уэллса нам, увы, нетрудно представить себе такую войну… Пятью годами позже (но все еще за год до первой мировой) обнародовал Уэллс новый свой роман — «Освобожденный мир». А в нем — еще одну катастрофу. На этот раз атомную… Нет, в самом деле, не беспричинно закреплялась за Уэллсом с каждым его романом репутация пророка всевозможных глобальных бед! Крепла — и укрепилась настолько прочно, что не случайно именно с его именем связана поистине странная и страшная история.

Вопреки Уэллсу все началось в лучших традициях научно-фантастических романов-с полной неожиданности. Помните, как это происходило в книге? «Затем наступила ночь первой падающей звезды. Ее заметили на рассвете; она неслась над Винчестером к востоку, очень высоко, чертя огненную линию. Сотни людей видели ее и приняли за обыкновенную падающую звезду…» Мастер бытовой прозы, Герберт Уэллс и в фантастических романах придерживался своего излюбленного повествовательного метода: и тут обитали все те же средние, ничем не примечательные люди, и тут самые невероятные события происходили в самой заурядной обстановке, и тут вокруг этих событий обычно не возникало никакого преждевременного ажиотажа. Вот и марсиане в «Войне миров» приземлились в британской провинции тихо и почти незаметно: в первую ночь их пребывания на Земле никто и не поинтересовался упавшей с неба гигантской массой. Так оно, возможно, могло бы произойти и в действительности… Но вот случилось-то все совершенно иначе!…В тот день, в восемь часов вечера по нью-йоркскому времени, обычную музыкальную программу радиовещательной компании «Колумбия» («Томная музыка Южной Америки переносит вас в залитый лунным светом дансинг отеля „Астория“ в Бруклине…» — комментировал диктор мелодии, исполняемые оркестром Рамона Рамиреса) прервало краткое сообщение: «Странный предмет непонятной формы приземлился на ферме, недалеко от Гроверз Милз, штат Нью-Джерси. Полиция и войска выехали на место происшествия. Не выключайте радио и следите, как будут развиваться события…» После этого диктор пригласил радиослушателей вернуться «в дансинг, залитый лунным светом». За первым сообщением вскоре последовали другие. Из обсерватории в Принстоне. Из штата Нью-Джерси — с места падения необычного метеорита («Наш специальный корреспондент Джек Вексли расскажет вам о своих непосредственных впечатлениях…»). Из правительственных учреждений Вашингтона. С крыши нью-йоркского небоскреба… Привлекший всеобщее внимание «метеорит» оказался гигантским металлическим снарядом. А дальше?.. Если не считать сверхскоростных темпов развития событий, дальше уже все шло совсем так, как это было в романе Уэллса. Правда, кое с какими поправками, ибо марсианский корабль приземлился не в старой доброй Англии, а как-никак в штате Нью-Джерси, в непосредственной близости от Нью-Йорка, этого ультрасовременного супергорода. Из «метеорита» одно за другим полезли чудовища-марсиане. Ростом с нью-йоркский небоскреб каждое; с внешним обликом отвратительным и ужасным. Было при них и страшное, почти «уэллсовское» оружие — зеркала, излучавшие огонь и смерть. Буквально в первые же минуты этими лучами «был уничтожен семитысячный воинский отряд, разгромлены посланные против марсиан военно-воздушные силы». Марсиане двинулись к Нью-Йорку, умерщвляя и пожирая людей, разрушая здания, мосты, дороги. Ядовитым черным дымом вытравили они все живое на своем пути… Обо всех этих кошмарных событиях американцы узнавали из коротких сообщений радиокомпании «Колумбия», работавшей с оперативностью, удивительной даже для нашего двадцатого века. В первый же час космической агрессии по радио было зачитано заявление министра внутренних дел… Сообщения радиокомпании не несли в себе ничего утешительного, и рядового американца охватил страх. «Быть может, подобная волна ужаса еще никогда не катилась по стране с такой быстротой», — отметит впоследствии газета «Нью-Йорк Уорлд Телеграм»… Особенно крупных размеров паника, естественно, достигла в штате Нью-Джерси и соседнем с ним штате Нью-Йорк. Маленькие города здесь обезлюдели совершенно: население их бежало в поля и горы, бросив жилища, захватив с собой лишь детей да наиболее ценные вещи. Десятки тысяч людей обращались в полицейские участки, в правительственные учреждения с одними и теми же вопросами: где укрыться от вражеского нападения? куда бежать? где достать противогаз? Впрочем, полиция и местные власти, поначалу тоже поддавшиеся панике, мало чем могли помочь своим согражданам. Волна ужаса перед марсианами не ограничилась пределами двух штатов. На улицах Сент-Луиса группы людей возбужденно обсуждали последние радиосообщения. В Чикаго опустели рестораны. В Провиденсе обыватели требовали от местной электрокомпании немедленно выключить свет во всем городе, чтобы замаскироваться от нападения с воздуха. В Индианополисе какая-то женщина ворвалась в церковь во время богослужения, крича: «Нью-Йорк разрушен! Настал конец света! Я слышала это по радио… Расходитесь по домам — лучше умереть у себя дома!» Понятно, что церковь моментально опустела… Все эти события происходили в течение какого-то часа — с восьми до девяти часов вечера. А потом… Потом последовало завершающее сообщение радиокомпании: марсиане… погибли от земных микробов! Словом, и закончилось все вполне по Уэллсу…

О рассказанной здесь истории сегодня наслышаны многие. Нередко вспоминают о ней журналисты-международники. Оттого мне показалось вдвойне любопытным восстановить эту историю с возможно более полными подробностями, использовав для этого газетные материалы, появившиеся у нас свидетельства очевидцев… Да, марсиан на Земле не было: посети они наш мир-каждый житель планеты давным-давно знал бы об этом! И тем не менее все, о чем здесь рассказано, — истинная правда. Правда, что в один из вечеров 1938 года американская радиокомпания «Колумбия» начала передавать упомянутые здесь сообщения. Правда, что в стране разразилась невиданная паника. Лишь об одном я «забыл» упомянуть: в тот вечер радиокомпания «Колумбия» передавала инсценировку по знаменитому уэллсовскому роману «Война миров». Подготовил эту передачу двадцатитрехлетний Орсон Уэллс с артистической труппой организованного им на Бродвее театра «Меркурий». Будущий прославленный режиссер и актер кино, знаменитостью ставший уже на следующее утро после передачи, Орсон Уэллс «американизировал» своего английского однофамильца. Он перенес в США место действия, полностью «переписал» роман, приспособив текст к методам и формам современных режиссеру американских радиопередач… И столь гипнотическим оказался псевдодокументальный характер передачи (чего стоил один только призыв «оставаться сплоченными и не впадать в панику», с которым обратился к американцам «сам» Франклин Делано Рузвельт, — голос президента отлично имитировал один из актеров «Меркурия»…), что даже механизм полиции был на первых порах выведен из строя. Главным полицейским управлениям штатов Нью-Йорк и Нью-Джерси пришлось срочно давать своим подопечным обстоятельное разъяснение о смысле радиопередачи! Тем не менее служащим и добровольцам Общества Красного Креста потребовалось целых шесть недель, чтобы вернуть в города укрывшихся в горах сограждан. Всеобщий гипноз коснулся даже военно-морского флота США: в Нью-Йоркском порту тотчас после начала передачи были отменены все увольнения на берег… Между тем правительственная комиссия, изучавшая впоследствии материалы передачи, установила: не только перед началом и по окончании, но и дважды в ходе передачи диктор специально предупреждал слушателей, что передается инсценировка фантастического романа. Текст инсценировки был опубликован в газете «Нью-Йорк Тайме». И он в свою очередь свидетельствовал: диктор и артисты все время говорили о совершенно неправдоподобных, сугубо фантастических вещах — о «жителях Марса», «чудовищах». На чем же основывался столь зловещий успех мистификации Орсона Уэллса? Только ли на том, что передача была назначена на 30 октября? Этот день-канун Дня всех святых, и вечер его, по поверьям американского Среднего Запада, ознаменован тем, что вся нечисть выбирается из потайных своих убежищ, чтобы до наступления полуночи всласть попугать рядовых смертных. Ребятишки в этот вечер, укутавшись в простыни, рядятся привидениями и бродят под окнами; вовсю звонят колокола; выйдя из дома, вы рискуете столкнуться со страшным гостем — насаженной на шест выдолбленной тыквой с прорезями на месте глаз, носа и рта, зловеще освещенными спрятанной внутри свечкой… Канун Дня всех святых был выбран для передачи, конечно же, не без умысла. Однако не нужно забывать и о главной причине — о том, что шел 1938 год. В Европе поднимался в рост фашизм, и Гитлер вот-вот уже готов был начать серию своих «блицкригов», стремясь урвать для Третьего рейха изрядный кусок «жизненного пространства». Войной, большой войной ощутимо пахло в предгрозовой атмосфере Земли. Военный психоз и был почвой, взрастившей завидное легковерие американского обывателя. И разумеется, вовсе не случайно журнал «Нью Мессис», комментируя «высадку марсиан» в Нью-Джерси, писал: «Угроза войны глубоко проникла в сознание людей… Никакой ужас не представляется слишком большим, никакая катастрофа не кажется слишком сверхъестественной, чтоб быть невероятными…»

Эта и в самом деле страшная история, казалось бы, должна только укрепить за Уэллсом репутацию пророка-пессимиста. Тем более в наши дни, когда многочисленные писатели на Западе конструируют в своих книгах все новые и новые варианты космических и прочих ужасов, будто бы ожидающих рядового землянина в самом иной раз близком будущем; когда кино- и телекомпании, словно бы соревнуясь, проецируют на экран пришествия злонамеренных чудищ, пугающие картины грядущих войн (вплоть до звездных) и иные катастрофы экологические, генетические, политические; когда, наконец, и сама действительность при всех вселяющих надежду сдвигах таит в себе возможность взрывоопасных международных конфликтов… И однако, обращаясь к Уэллсу, воочию видишь, насколько его книги выше, человечней всей нынешней западной «литературы ужасов». Да, с именем Герберта Уэллса связываем мы появление романов-предупреждений — необычайно развитого ныне специального подвида фантастики. Это именно предупреждение, предостережение, своего рода знак опасности. Необходима осторожность (двумя этими словами не случайно назвал Уэллс поздний свой роман). «Смотрите, люди, вот чем может закончиться это!» — как бы восклицает автор романа-предупреждения в надежде, что люди прислушаются к его голосу, не пойдут по чреватому бедой пути, найдут путь иной, более безопасный… Чтобы вот так (причем на протяжении полустолетия: умер Уэллс в 1946 году) предупреждать людей — настойчиво, неутомимо, в полную силу своего таланта, надо по-настоящему верить в Человека, верить в его Разум, в его будущее. Герберт Уэллс — о том красноречиво свидетельствуют и его жизнь, и его книги — был подлинным гуманистом.

Как стать невидимым?

Иные из романов Герберта Уэллса — знаменитая «Машина времени», например, — породили, как известно, тысячи подражаний. Но вот произведения о человеке-невидимке, похоже, довольно редки… Впрочем, так ли это? Попробуем разобраться. Одним из первых отреагировал на появление книги Уэллса старшин его современник — знаменитый Жюль Верн. В романе «Тайна Вильгельма Шторица» (издан в 1910 году, но написан заведомо раньше: ведь в 1905-м писатель скончался) он вывел злобного эгоиста-химика, сумевшего изготовить и препарат, делающий тело невидимым, и «лекарство» от этого. В 1906 году появился рассказ «Тень и блеск» Джека Лондона — американского писателя, имя которого мы не так уж часто связываем с фантастикой. А между тем любую библиотеку фантастики украсил бы двух- или даже трехтомник сочинений Лондона: писатель остро интересовался и прошлым, и особенно будущим человека и человечества, а значит, и наукой, той силой, что уже и на грани веков ощутимо влияла на жизнь мира. Заинтересовала Лондона и проблема невидимости. Помимо прозрачности, достигнутой с помощью химических реактивов, писатель предложил еще один способ — абсолютно черную краску, которая, поглощая все без исключения лучи, падающие на окрашенный ею предмет, тем самым тоже делала его невидимым. Автор сам оговорил в рассказе недостатки этого варианта отбрасываемую тень и неизбежное темное пятно на окружающем фоне. В 1911 году американец Хьюго Гернсбек опубликовал свой роман «Ральф 124C 41+». Невидимка в этом романе проходит третьим планом, но интересен тем, что прозрачности достигает с помощью особого ультракоротковолнового аппарата. Массу приключений пережил герои романов Боргуса Никольсена «Глориана» (1924) и «Массена» (1927): его прибор, используя невидимое для нас инфракрасное и ультрафиолетовое излучение, и человека делал столь же невидимым. Чуть позже, в 1928 году, становится невидимкой и персонаж фантастико-сатирической повести И. Ильфа и Е. Петрова «Светлая личность», неосмотрительно воспользовавшийся новейшим средством для выведения веснушек. Наконец в 1929 году в Праге вышел — переведенный у нас значительно позднее — роман Яна Вайсса «Дом в тысячу этажей». Герой романа использует полученную физическим путем («распылением») невидимость для борьбы с воплощением вселенского зла Агасфером Мюллером. После войны интерес к невидимкам в чистом виде заметно угасает. Вспоминается, правда, роман армянского фантаста Ашота Шайбона «Победители тьмы» (русский перевод-1952), где производство чуть фосфоресцирующих «белых теней» было поставлено на поток. Да еще один рассказ — «Прилежный мальчик и невидимка» Д. Биленкина. Герой его всю жизнь положил на достижение невидимости и в итоге, достигнув цели, не может придумать, где же ее, невидимость, использовать-то в коммунистическом обществе, разве что на пляже — для переодевания? В конце концов место для нее находится в театре — при изображении привидений. Возможно, именно ненужностью невидимок в гармоничном будущем и объясняется пренебрежение к ним со стороны фантастов? Д впрочем, уточним: речь идет о «чистокровных» невидимках типа Гриффина. Да, жизнеописаний невидимок, подробных рассказов о тернистых путях, приводящих героев к достижению недостижимого, мы в современной НФ литературе, пожалуй, и впрямь не обнаружим: за прошедшие десятилетия изменилась фантастика изменились и ее невидимки. Изменились, но не исчезли. Что ж, давайте посмотрим, каковы же они сегодня? Прежде всего отметим, что фантасты нет-нет да и совершенствуют аппаратуру, создающую эффект невидимости. Так, в повести С. Снегова «Посол без верительных грамот» мы обнаружим, к примеру, «защитные костюмы, создающие гравитационную, оптическую и электромагнитную прозрачность». Понятно, что даже в исключительных обстоятельствах далеко не всякий гражданин будущего может получить к ним допуск… Нередки в фантастике разнообразные «купола (щиты, колпаки, завесы, зоны, зеркала…) невидимости», экранирующие не единичного индивидуума, а малые или большие группы персонажей, иной же раз и целые поселения. Вспомним хотя бы невидимый остров Двид из повести В. Крапивина «Дети синего фламинго»… Подобные щиты, кстати, появились в фантастике отнюдь не в самые последние годы. Еще в романе «Большевики по Чемберлену», вышедшем в Москве в 1924 году под нераскрытым звучным псевдонимом Тов. Инкогнито, отряд комсомольцев отправлялся в Индию, вооружившись вполне наукообразными «натурографами», которые фотографировали окрестности спереди и сзади движущегося каравана и тут же завесой проецируемых пейзажей окружали отряд, надежно его маскируя. Иные персонажи в фантастике достигали невидимости с помощью гипноза («Невидимая схватка» или «Кто же он?» Г. Мартынова) либо благодаря психологически обоснованной автором «слепоте» окружающих (классический образец — почтальон из рассказа Г. Честертона «Невидимка»). В особую группу невидимок стоит выделить тех, кто получил необычайное это свойство в результате мутаций (семейство Хогбенов у американца Г. Каттнера, к примеру) или же в процессе длительной эволюции (таков, скажем, неуничтожимый герой в рассказе «Чудовище» А. Ван-Вогта). Ну, а инопланетяне? По самой природе своей, в силу сложившихся условий существования, они способны оказаться для землян и полупрозрачными Видящими Суть Вещей в «Балладе о звездах» Г. Альтова и В. Журавлевой, и совершеннейшими невидимками из «Вариантов выбора» Р. Шекли. Да и появление у них аппаратов, по желанию — на время — придающих чудесное свойство, кажется нам делом совершенно естественным, едва ли нуждающимся даже в поверхностных пояснениях — «научились», «умеют» (как умеют, к примеру, Гиг и его невидимки в трилогии «Люди как боги» С. Снегова), и все тут… Собственно, таковы и земляне на других планетах: всевозможные «таблетки невидимости», различные генераторы в виде поясов и т. п. всегда у них под рукой, нам, читателям, просто и на ум не приходит усомниться во всемогуществе наших отдаленных потомков. Ведь мы же приучены к мысли о возможности такого могущества, приучены с самого детства сказками! К слову сказать, современная фантастика, давно уже не ограничивая себя одними только научно-техническими прогнозами, охотно и многое черпает в сказках. Вот и шапку-невидимку мы обнаружим не только в устно-поэтическом творчестве всех времен и народов или, к примеру, у злокозненного колдуна из пушкинской поэмы «Руслан и Людмила», но и в книге К. Булычева о «девочке с Земли» Алисе Селезневой, и в дилогии узбекского писателя X. Тухтабаева «Волшебная шапка» и «Конец Желтого Дива», и — осовремененную, ставшую кепкой — в развеселой «сказке для научных работников младшего возраста» А. и Б. Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Не приходится говорить о популярности волшебных колец, — припомним хотя бы мужественных «невысокликов» Бильбо и Фродо из книг англичанина Д. Толкьена «Хоббит» и «Хранители»… А иные предметы чародейства? Самое необычайное обличье подчас обретают они в фантастике, вплоть до… волшебной галоши (в повести М. Сергеева, которая так и называется «Волшебная галоша», в невидимок превратился целый класс!). А такой, например, способ? «Кто успеет сорвать цветок папоротника в полночь и положить его под язык, тот превратится в невидимку…» Не сказка ли чистейшей пробы?! Пожалуй, что и так. А процитировали мы начало повести татарского писателя А. Кутуя «Приключения Рустема», в дальнейшем вполне реалистически рассказывающей о похождениях юного героя… И, наконец, сверхъестественные существа вроде знаменитого старика Хоттабыча, — одноименная повесть Л. Лапша появилась еще в предвоенные годы. Подобных существ ныне в фантастике, сказочной и юмористической, поистине видимо-невидимо. Сотворить для своего любимца или повелителя маленькое чудо исчезновения из глаз людских — сущий пустяк для них! Это для них куда проще, чем, скажем, отладить собственное изобретение: вот уж триста лет бьется бакалавр черной магии М. Ф. Редькин над усовершенствованием портков-невидимок (превратившихся сначала в кюлоты, потом в штаны и в конце концов в брюки) — ан и во вполне современном НИИЧАВО братьев Стругацких не оставляют его неудачи… Но — стоп! Полагаем, мы уже в полной мере убедились: живучи, ох, многолики и живучи невидимки в современной фантастике…

Фантасты на Северном полюсе

Попробуйте, читатель, не сходя с места, вспомнить фантастический роман, повесть или даже рассказ, в которых действие развертывалось бы на Северном полюсе! Должен предупредить: задание не из легких. Любители фантастики в ответах на этот вопрос (он входил в одну из викторин «Уральского следопыта») нередко путались, вспоминали классическую «Землю Санникова» В. Обручева, «Повести о Ветлугине» Л. Платова, из сравнительно недавних — «Всадников ниоткуда» А. и С. Абрамовых, «Солнце доктора Бракка» Г. Фивега. Все это книги, действие которых полностью или частично происходит, правда, в Арктике, но даже в самом лучшем случае (роман Гейнца Фивега) — в целых восьми градусах от Северного полюса!.. Впрочем, я рискую показаться слишком придирчивым. Ведь кое-кем из отвечавших были названы и «Призраки белого континента» А. Шалимова, и «Внуки наших внуков» Ю. и С. Сафроновых, и «Звездоплаватели» Г. Мартынова. Произведения, так сказать, «с обратным знаком» в данной ситуации: их герои посещают не Арктику, а Антарктиду… Ну а вы, читатель? Успели вы что-нибудь вспомнить? Одно-два названия, от силы три, и уж, наверное, никак не больше? Неудивительно. Современная фантастика начисто утратила интерес к Северному полюсу. Так что готов ручаться: чем меньше вы знакомы с историей фантастики, тем скромнее, даже после длительной подготовки, окажется ваш ответ. А ведь когда-то все было иначе, — я имею в виду отношение фантастов к полюсу…

С завершением эпохи географических открытий на Земле почти не осталось белых пятен. Глубинные области Африки, джунгли Амазонки, Антарктида и, наконец, Северный полюс — пожалуй, только они еще таили в себе прелесть неизведанного, обещали больше, чем могли содержать на самом деле. Поскольку же писатели-фантасты всегда были неравнодушны к Неизведанному (а почему бы и нет, если рядом с Неизвестностью легче уживается самый буйный вымысел?!), не мог не волновать их и таинственный, загадочный Северный полюс, куда безуспешно пытались добраться реальные исследователи. Самая знаменитая из фантастических книг о полюсе, написанных в прошлом веке, — это, безусловно, «Путешествие и приключения капитана Гаттераса» Ж. Верна (1866). Впрочем, уж Гаттераса-то вы, конечно, помните! Помните, как, охваченный безудержным порывом, стремился он преодолеть последние десятки метров, которые отделяли его от умозрительной точки, венчающей северное полушарие; как потоки лавы с неотвратимостью судьбы преградили ему путь к этой точке, как, спасенный друзьями, он так навсегда и остался пленником Северного полюса: прогуливаясь по парковым аллеям, фанатик-англичанин неизменно пятился задом, если ему приходилось идти на юг… Между прочим, долгие годы самой большой ошибкой Жюля Верна в этом романе считалось то, что он поместил на Северном полюсе действующий вулкан. И право же, мне крайне приятно было увидеть в свое время в газетах заметку под названием «Жюль Верн прав!», в которой говорилось о том, что исследованиями в районе Северного полюса установлено наличие вулкана. Правда, подводного, но тем не менее самого настоящего вулкана! Писатели конца прошлого века (и начала нынешнего), шедшие по стопам Жюля Верна, как и он, подходили к «проблемам полюса» с чисто научной точки зрения. Оттого их прогнозы оказались недалеки от истины. Жюль Гро («Вулкан во льду»), В. Битнер («Как я отыскал Андрэ у полюса»), Пьер Жиффар («Адская война»), капитан Данри («Робинзоны воздуха»), Д. Рик («Царица Северного полюса») вместе со своими героями ничего, кроме льдов, на полюсе и близ него не находят. Неизмеримо больше повезло команде рыболовного судна в рассказе В. Ольдена «Предшественник Нансена», которая добрую неделю жила на полюсе у местных обитателей-потомков древних датчан, причем там, на полюсе, было вовсе не так холодно, как это предполагалось учеными. Неплохо, в общем, жилось на макушке Земли и герою романа венгерского писателя Мора Йокаи «20000 лет подо льдом», забытому очередной полярной экспедицией. Правда, питаться отважному моряку пришлось мясом мастодонтов и других древних животных, «законсервированных» во льду. Но зато здесь же, в обширных подземных кладовых Северного полюса, он нашел и, разумеется, успешно вернул к жизни первобытную красавицу Нагаму, чей сверхпродолжительный сон во льдах и дал название забавному этому роману… Иное в повести «Море Свободы» Жюля Кларети: его голландцы находят на полюсе, как и явствует из названия, чистое ото льдов море. В свою очередь и французы в романе Луи Буссенара «На Северном полюсе», перевалив через ледяные горы, обнаруживают на полюсе море-озеро чистой воды: оно разместилось в середине чудовищно гигантской льдины и вместе с этой льдиной подвигается к востоку. В романе, как это зачастую бывало у Буссенара, не обошлось без курьезной ситуации. Определив местоположение полюса и с радостью отметив наличие здесь скалы, выступающей из воды, герои устремляются к ней, дабы письменным сообщением увековечить свой подвиг. И вдруг выясняют, что это вовсе не скала, а всего-навсего замороженный мертвый кит!.. Шведский ученый Андрэ в рассказе Н. Жураковского «Тайна полярного моря» открывает на полюсе земли, населенные бежавшими из России чукчами. Неведомые земли со страшными чудовищами находят на полюсе герои Е. Лаумана («Вести из бутылки»). А у Курда Лассвица в романе «На двух планетах», готовясь к очередному завоеванию Земли, на Северном полюсе (как, впрочем, и на Южном) уже давно обосновались марсиане… Кстати, об Андрэ. Имя этого реально существовавшего смельчака летом и осенью 1897 года буквально не сходило со страниц европейских газет. Одна за другой преподносились читающей публике догадки о судьбе шведской экспедиции, на воздушном шаре «Орел» отправившейся к полюсу и бесследно исчезнувшей. Лишь в 1930 году экипаж норвежского судна на берегу острова Белого (восточнее Шпицбергена) обнаружил останки этой экспедиции. Интерес же, вызванный ею, породил и упомянутые уже рассказы Н. Жураковского и известного в прошлом русского популяризатора Вильгельма Битнера, и… «Дневник Андрэ», вышедший отнюдь не из-под пера погибшего исследователя. Под таким названием была издана в 1898 году в Петербурге брошюра, переведенная «с французского и шведского» и рассказывавшая о подготовке экспедиции, о том, как она отправилась в путь, о первых днях этого пути… Ленинградский исследователь А. Блюм, изучая кол лекцию рукописей, запрещенных С.-Петербургским цензурным комитетом, наткнулся на неиздававшийся второй выпуск «Дневника». Здесь говорилось уже о том, как шведские аэронавты достигли Северного полюса и обнаружили там обитаемый остров — счастливую республику «Северный полюс», общество будущего, каким оно могло рисоваться воображению передовых людей России конца прошлого века… Демократические убеждения «переводчика» А. Ва-ского (на деле неизвестного нам истинного автора этой литературной мистификации) были несомненны; это-то и побудило цензуру запретить издание второго выпуска «Дневника». Чтобы покончить с островами и материками, «обнаруживавшимися» в прошлом в районе Северного полюса, остановимся ненадолго на романе Н. Шелонского «В мире будущего» (1892). Герои русского фантаста, исследуя обширный гористый материк (в изобилии покрытый лесами, с бурными реками, с разветвленной системой глубоких пещер), в «точке пересечения земных линий» находят невесть кем сооруженную гранитную колонну, увенчанную высоким металлическим шпилем. Обелиску тысячи лет! Герои романа приходят к этому выводу на основании наблюдений, отметивших смещение полюса на целых две сажени к северу. (Заметим в скобках: этот факт не послужил бы им надежным аргументом, знай они, что только за 1968–1972 годы расхождение между положениями далекого, увы, от постоянства Северного полюса достигало добрых пятнадцати метров…) Между прочим, герои Шелонского попадают на полюс воздушным путем — с помощью специально сконструированного огромного летающего корабля. Они (мы в этом еще убедимся) не последние, кто добирается сюда по воздуху. Ну, а кто же был первым? Не в действительности (это-то нам как раз хорошо известно: в 1926 году над полюсом пролетели без посадки самолет американца Р. Бэрда и дирижабль «Норвегия» знаменитого Р. Амундсена), нет, все в той же фантастике? А первым, оказывается, был «некий Ганс Пфааль» в рассказе Эдгара По, написанном… еще в 1835 году! Отправлялся-то предприимчивый немец на Луну, однако «по пути» пронесся и над Северным полюсом. «Но увы! сообщает он нам (естественно, в передаче Эдгара По). — Я поднялся на такую высоту, что ничего не мог рассмотреть в подробностях…» Уловка Эдгара По понятна: кто его знает, что оно там, на полюсе? Щедрый на выдумку американец поостерегся на этот раз давать волю своей фантазии… Хронологически забегая вперед, заметим, что сто лет спустя, совершенно ничем не рискуя, Эдгар По вполне мог бы и приземлить своего героя на полюсе. Так, как это произошло с дирижаблем «Альфа» в романе Александра Беляева «Воздушный корабль», опубликованном ленинградским «Вокруг света» в 1934–1935 годах: совершая перелет от самой южной точки нашей страны до самой северной, герои советского фантаста в этой «нулевой точке» едва не разбиваются о ледяные торосы… Однако вернемся к истории «вопроса». В 1908 году американец Ф. Кук достиг полюса. Точнее, он объявил об этом, но поскольку не представил в подтверждение никаких доказательств, принято считать, что первым на собачьих упряжках достиг заветной точки Роберт Пири шестого апреля следующего, 1909 года. Этот факт поистине подрезал фантастике крылья. Конечно, еще можно было фантазировать по поводу технических средств достижения полюса, что и делали у нас М. Волохов («В стране полуночи», 1910), известный популяризатор идеи космических сообщений Н. А. Рынин («В воздушном океане», 1924), наши прославленные летчики Герои Советского Союза М. Водопьянов (повесть «Мечта пилота», 1936) и Г. Байдуков (рассказ «Через два полюса», 1937)… Однако реальные возможности добраться до полюса — благодаря развитию техники — постепенно все возрастали, и вскоре полюс окончательно покинул страницы фантастических романов, оставив писателям-фантастам в качестве до сих пор не исчерпанного поля действия обширные пространства Арктики. В заключение остается рассказать о попытках практического использования Северного полюса. Разумеется, предпринятых фантастикой: нам известны четыре таких попытки. Герои романа Жюля Верна «Вверх дном» (1889) в отличие от капитана Гаттераса отнюдь не углублялись лично в ледяные просторы Арктики. Тем не менее они создали Арктическую промышленную компанию для эксплуатации «областей вокруг Северного полюса, находящихся за 84° северной широты». Бравые артиллеристы вынашивали коварные планы: они рассчитывали, выстрелом из гигантского орудия изменив наклон земной оси, изменить и климат в районе полюса. И — стать всевластными владельцами всех приполярных земель… К счастью для человечества, гениальный математик Дж. Т. Мастон ошибся («всего» лишь на один нуль!) в исходных вычислениях. Орудие (а точнее, заменившая его специальная шахта, прорытая в толще знаменитой Килиманджаро) выстрелило, но «вверх дном» планета не перевернулась: земная ось осталась на месте. Прекрасный стеклянный дворец поместил на Северном полюсе А. Куприн в рассказе «Тост» (1906), герои рассказа встречают в этом дворце 2906 год и одновременно 200-ю годовщину всемирного союза свободных людей. Овладев магнитной силой планеты, наши потомки преобразили лик Земли: уже и здесь, на полюсе, зеленеют растения, даже в долгие полярные ночи залитые ярким солнечным светом, собранным в особых конденсаторах. Над Северным полюсом, на высоте ста метров, с помощью ракетных двигателей удерживается в неподвижном состоянии метеостанция «Арктания» в одноименном романе Г. Гребнева (1938), переработанном после войны в повесть «Тайна подводной скалы» (1955). И наконец, совсем наоборот: «под» Северным полюсом встречаются советские и американские монтажники, ведущие прокладку трансконтинентального подводного туннеля в романе А. Казанцева «Арктический мост» (1946)…

Такова примечательная история взаимоотношений фантастики с Северным полюсом. Обилие произведений о нем, пока он неизвестен, скрыт за густой завесой неопределенности. И — прозаическая роль ничем особо не примечательного места, о котором разве что упомянут мимоходом, когда ореол таинственности бесследно развеялся. Если в Арктике, как временами «сообщают» фантасты, все-таки и в последние годы изредка «что-то происходит» (заняты в Гренландии малопонятной своей деятельностью пришельцы-«всадники» у А. и С. Абрамовых; зажигают искусственное солнце над приполярным островком герои Гейнца Фивега…), то полюс… о, Северный полюс надолго превратился в глухую провинцию! Скучно в этой провинции сегодняшним фантастам. Неинтересно, поскольку вроде бы нечего там делать, неуютно и — бр-р!.. — холодно. Настолько неинтересно, что, к примеру, герои рассказа Д. Родари «Принц-Пломбир» без какой-либо тени сожаления склонны подарить всю эту провинцию инопланетянам, изнемогающим от жары в наших средних широтах… Написав последние строчки, я задумался: а все-таки… и все-таки!.. «Северный полюс, борт атомного ледокола „Арктика“, 18 августа (спец. кор. ТАСС)…» Думаю, не я один поначалу опешил от неожиданности, встретив в августовских газетах 1977 года столь непривычное сочетание: Северный полюс и… ледокол! Как? Только-только, в мае — июне, прошли по газетам юбилейные материалы, посвященные сороковой годовщине того знаменательного дня, 21 мая 1937 года, когда воздушный десант академика Отто Юльевича Шмидта основал дрейфующую станцию «Северный полюс-1», на которой начала свою героическую вахту славная четверка папанинцев. То был именно воздушный десант. И вот теперь, взломав вековые льды Центрального полярного бассейна, гордо неся алый стяг Страны Советов, мощный атомный ледокол осуществил заветную мечту храбрецов прошлого, на утлых суденышках (как сегодня определить их иначе?) пробиравшихся к высоким широтам!.. И подумалось: а не рано ли разлучаем мы фантастов и Северный полюс? Да, он теперь уже окончательно перестал быть местом загадочным, неизведанным и недоступным. После похода к нему наших лыжников, организованного в 1979 году «Комсомольской правдой», а тем более после советско-канадской трансарктической экспедиции 1988 года Северный полюс даже в качестве экстраординарного места паломничества туристов не будет выглядеть чересчур фантастическим. Но поостережемся все-таки утверждать, что он навсегда покинут фантастами! Не появится ли он в фантастике уже завтра, скажем, в качестве экзотического суперсовременного научного центра по изучению… полярных сияний, как это было в рассказе В. Журавлевой «Летящие по Вселенной»? Впрочем, не будем упреждать вымысел книг, еще не изданных и даже, быть может, не написанных…

Капитан Немо в России

В России капитан Немо?! — удивитесь вы и, возможно, добавите, поразмыслив: — Ну, разве что в переносном смысле! Книга о его приключениях с давних пор популярна в нашей стране… Но мы говорим не о книге, а о ее герое. Вы будете абсолютно правы, утверждая, что капитан Немо не бывал в России. Жюль Верп неоднократно избирал нашу страну местом действия своих романов, однако никогда не приводил сюда героев знаменитой трилогии, которую составляют «Дети капитана Гранта», «20 000 лье под водой» и «Таинственный остров». И тем не менее…

…Из гамбургских газет капитан Немо узнает об удивительном человеке, поселившемся на русском Севере, где-то на Новой Земле, в окрестностях пролива Маточкин Шар. В газетах сообщалось, что этот ученый, по имени Фиц-Рой, устроил себе нечто вроде обсерватории, физический кабинет, химическую лабораторию, изобрел различные приборы и аппараты; что все, решительно все добывает он там своими личными средствами; что машины его исполняют обязанности чуть ли не пастухов и молочниц, доставляют ему всякую пищу и шьют платья; что фрукты созревают у него искусственно; что ураганы, проносящиеся над ним, дают ему энергию, гораздо большую, чем энергия Ниагарского водопада; что даже краткие северные сияния и те подвергаются «непосредственной концентрации» и развивают свою магнитную силу для службы Фиц-Рою, когда ему это нужно… Капитан Немо заинтригован, он рассчитывает увидеть в лине Фиц-Роя человека, по учености близкого себе, и поэтому, не имея каких-либо срочных дел, отправляется к северным берегам России. Путешествие среди льдов Северного океана не таит в себе особых сложностей для изумительного подводного корабля и. его создателя. Правда, некоторые неудобства капитан Немо все-таки испытывает: люк «Наутилуса» оказался… гм… узковат… для того теплого одеяния, какое капитан вынужден был навьючить на себя. Температура, несмотря на июнь месяц, не превышала семи градусов, а ветер держался пронизывающий и резкий. Немо, не привыкшему к этому, пришлось надеть даже шапку с наушниками и меховые рукавицы… Впрочем, не сущие ли это пустяки для опытного морского волка? В три дня пройдя от Кольского полуострова до Маточкина Шара, капитан оказывается в затруднении — на каком же из бесчисленных мысков и островков искать таинственного Фиц-Роя? Однако затруднение лишь кажущееся, ведь Немо давно уже имел все нужное для переговоров на дальние расстояния без посредства каких бы то ни было проводов! «Если Фиц-Рой человек действительно ученый, он должен будет ответить мне с помощью такого же аппарата», — рассуждает капитан. И не обманывается в своих ожиданиях. Более того, Фиц-Рой, оказывается, видит и всплывший «Наутилус», и — на его мостике — самого Немо. Видит, несмотря на солидное, в двадцать пять миль, расстояние! Видит, разумеется, при помощи новейшего прибора. «А разве у вас нет его?» — простодушно удивляется ученый-отшельник, ничуть не предполагая, что невинным своим восклицанием разбудит завистливые чувства в душе капитана. «Был у меня этот прибор, да потерял в пути», — совсем как хвастливый школьник вынужден ответить раздосадованный Немо… Но вот пройдены и последние двадцать пять миль, и уже автоматически управляемое Фиц-Роем с берега суденышко, на суше превратившееся в автомобиль, доставляет капитана Немо во владения северного волшебника. Чего только здесь и в самом деле нет! Оранжерея с кактусами и пальмами, с беседкой из плюща и небольшим фонтаном. Парники и теплицы в прибрежных скалах. Незримая электрическая изгородь, по желанию окружающая все хозяйство. Наконец, обширный и уютный жилой дом, который высечен в массивной — семьсот тонн весом! — скале, явно оторванной от вершины ближайшей горы. «Это мое первое обзаведение, — скромно поясняет приветливый хозяин. — Вся трудность состояла не в том, чтобы оторвать скалу, а в том, чтобы заставить ее упасть так, как мне хотелось…» Впрочем, пробудившийся в капитане Немо дух изобретательского соперничества мешает ему объективно оценить увиденное: любое достижение Фиц-Роя он теперь уже воспринимает едва ли не как личное оскорбление. К тому же пребывание в гостях тяготит его, — даже три дня трудно усидеть на одном месте легендарному скитальцу морей. Взамен чудесных очков, позволяющих отлично видеть не то что в тумане, но даже сквозь непрозрачные предметы (сквозь толщу скалы, к примеру), капитан Немо дарит Фиц-Рою аппарат, усиливающий звуки. Тот искренне рад ответному подарку: ведь благодаря ему, этому аппарату, вернется слух к полуглухому помору Бруту, находящемуся в услужении у Фиц-Роя. Жена ученого, Мэри, еще с восторгом рассказывает гостю о том, как это чудесно — нестись по бесконечной заснеженной тундре со скоростью вихря (по версте в полминуты!) на буере, оснащенном электрическим двигателем… а неуемная страсть к странствиям уже полностью овладевает капитаном. Торопливо распрощавшись с гостеприимными отшельниками, он возвращается в каюту родного «Наутилуса». Как известно, верный своей всегдашней привычке, Немо только в пути намечал себе ближайшую цель дальнейшего следования. На этот раз он почти не колеблясь решает плыть к Одессе, с тем чтобы познакомиться с этой удивительной Россией, и, с другой стороны… Этим многообещающим прогнозом и заканчивается «глава из Жюля Верна, никем и нигде не напечатанная». Кстати, она так и называется — «Капитан Немо в России». А обнародовал ее в 1898 году известный в прошлом русский писатель Константин Константинович Случевский, истинный ее автор. Впрочем, в том, что «глава» эта не что иное, как полушутливое подражание Жюлю Верну, вы уже, вероятно, и сами убедились из краткого ее пересказа. Жаль, конечно, что кудесником русского Севера К. К. Случевский сделал иностранца (Фиц-Рой у писателя — выходец из Австралии, которому стал вреден южный климат) да и русских своих героев — жену ученого и его слугу-помора — окрестил не по-русски. По-видимому, действительность помешала писателю оценить по достоинству могучие силы, что дремали в народе, скованные сословно-бюрократическими веригами русского царизма. Но, во всяком случае, слова Случевского о том, что едва ли может и на самом крайнем Севере существовать глушь для человека, что «от него самого зависит населить эту глушь всеми созданиями своего труда, знаний, опыта», оказались пророческими.

Обитаемая Луна

Нереализованный патент

«На той стороне Луны, которая обращена к нам, жителей нет, — сокрушается герой рассказа Жюля Верна „В XXIX веке“. — Но, быть может, на противоположной стороне…» Да, какова она, обратная сторона Луны? Какие сюрпризы таит в себе, какие тайны скрывает? Люди и прежде задумывались над этим вопросом. Но, пожалуй, Жюль Верн первым попытался придумать способ, ведущий к разрешению наболевшего вопроса. Способ был радикален и прост: — Нужно повернуть Луну!.. «И с этого дня ученые погрузились в изучение механических приемов, с помощью которых можно будет добиться поворота нашего спутника…» Жюль Верн умалчивает о том, насколько же плодотворными оказались труды его героев. Впрочем, для нас давно уже отпала надобность в подобных мерах. Еще в 1959 году (задолго до XXIX века!) мы сумели увидеть дотоле неведомую часть Луны, и не поворачивая нашу соседку, — с помощью советской автоматической станции, передавшей на Землю снимки обратной стороны. Обитателей, к сожалению, не обнаружилось и там. Но не будем излишне строги к Жюлю Верну: ведь его рассказ был написан еще в 1889 году и, кроме того, заключал в себе изрядную дозу иронии…

Побывать на Луне!..

Эмиль Петере, герой рассказа Дж. Шлосселя «Лунный курьер», опубликованного в 1929 году журналом «В мастерской природы», мечтал побывать на Луне. «Попробуй что-нибудь другое, — уговаривали его друзья. — Самые смелые арктические исследователи, люди, которые приучили себя к тяжелым физическим испытаниям, люди, обладающие стальными мускулами и непреклонной волей, и те не отважились бы на такое страшное по своей дальности путешествие. А ведь ты без посторонней помощи не можешь двинуться с места…» Многие годы Эмиль был частично парализован, представить его в роли космопроходца было действительно трудно И все-таки, будучи талантливым радиотехником и обладая незаурядной силой воли, Эмиль находит выход: «стальные» мускулы, «стальные» нервы — он реализовал эту метафору, сконструировав своего «заместителя». «Этот „заместитель“, — поясняет он посетившему его другу, — благодаря радио одарен голосом и слухом. Дальновидение снабдило его зрением: я могу, сидя здесь, за этим столом, видеть через его искусственные глаза. Беспроволочной управление на расстоянии сообщает движение его ногам и рукам и придает ему какую угодно позу…» Стальной курьер на корабле попадает на Луну, выбравшись из корабля, путешествует по поверхности нашей небесной соседки, — и вместе с ним, не покидая своего земного кресла, путешествует по Луне и Эмиль Петере… Собственно, для нас в этом заочном путешествии по Луне нет ничего необычного: первый самоходный аппарат, управляемый с Земли, появился на поверхности Луны еще в ноябре 1970 года. Приучены мы и к тому, что рано или поздно сбываются самые смелые фантазии. И все-таки читать рассказ, содержание которого здесь вкратце пересказано, в журнале полувековой давности… Нет, право же, необъяснимое очарование таится подчас под невзрачными обложками этих старых-старых журналов!

Солярис и… К°

«…Второй том Хьюджеса и Эгла, который я перелистывал совершенно машинально, начинался с систематики, столь же оригинальной, сколь и забавной. Классификационная таблица представляла в порядке очереди: тип Политерия, класс — Метаморфа, отряд — Синциталия. Будто мы знали бог весть сколько экземпляров этого вида, тогда как на самом деле существовал лишь один, правда, весом в семнадцать биллионов тонн…» Вы уже догадались, конечно, что речь идет о знаменитом Солярисе. Но действительно ли он так одинок, неповторим и уникален, как это утверждает Крис Кельвин в романе Станислава Лема? Попробуем разобраться. И начнем, как говаривали древние, «ab ovo» — «с яйца», с самого начала… В многозвездном небе фантастики полным-полно самых разнообразных планет: трудно найти фантаста, который не внес бы хоть малой лепты в создание фантастической Вселенной! Одинока ли в этой Вселенной планета Солярис? Поймем этот вопрос — для начала — буквально и… поищем планеты именно с этим именем. Поищем… А поискав, наверняка обнаружим планету со сходным названием Солярия в романе А. Азимова «Обнаженное солнце» — мрачноватом романе о будущем людей, избалованных всевозможной кибертехникой и отвыкших от непосредственного общения с себе подобными. Если же хватит у нас для поисков и времени, и терпения, мы можем обнаружить и такой факт: не переводившийся у нас роман американского писателя Нормана Спинрада называется — представьте себе — не как-нибудь, а… «Жители планеты Солярис»!.. Впрочем, такое совпадение в названиях планет еще ни о чем, разумеется, не говорит. А потому обратимся к более существенным компонентам в характеристике Соляриса. Солярис — планета в системе двойной звезды, он вращается вокруг голубого и красного солнц. «Ах, так?!» — воскликнем мы и обрушим на читателя каскад подобных же — в системах двойных звезд-планет. Это и населенный вполне симпатичными кентаврами-ссвисами Теллус в «Робинзонах космоса» Ф. Карсака, и планета малоприятных своей призрачностью Видящих Суть Вещей в «Балладе о звездах» Г. Альтова и В. Журавлевой, и удивительное небесное тело в рассказе Ф. Брауна «Планетат — безумная планета», и не менее загадочная Малышка в «Ловушке для простаков» А. Азимова, и, наконец, Интеропия у самого С. Лема (именно на ней, между прочим, обитают в «Звездных дневниках» горообразные добродушные гиганты «курдли»). И массу других планет, опекаемых двойным светилом, встретим мы в книгах фантастов… Но — далее. Солярис — планета, покрытая океаном? А Аквация в «Советниках короля Гидропса» неистощимого на выдумку С. Лема и Пинта в его же «Тринадцатом путешествии Ийона Тихого»? А «Инфра Дракона» Г. Гуревича с ее подводными «куполами, шарами, плавающими башнями» и «какими-то странными существами»? А скажем, злополучный — с единственным крохотным островком, если не считать ледяных шапок у полюсов, — Трайдент в «Мятеже шлюпки» Р. Шекли или населенная полуразумными дельфиноидами Венера в «Сестре Земли» П. Андерсона?! Наконец, такова и Рубера в повести «Восстание супров» В. Назарова: «сплошной океан без намека на сушу, гигантский пузырь чудодейственного протовита». Того протовита, который «способен залечить рану, поднять из мертвых, оплодотворить и сделать плодоносной почвой тысячелетний гранит». Планета, покрытая Океаном — с большой буквы? Живым и, более того, мыслящим Океаном? Вот мы и добрались до самой сути нашего вопроса. Что ж… Оставим в стороне мимолетные упоминания фантастов о «живом океане загадочной планеты 926-Б-719» («Земля зовет» В. Рыбина), о «Говорящем Океане Проциона-четыре» («Обмен Разумов» Р. Шекли). Лишь вкратце упомянем и таких «микрородственников» Соляриса, как зловещее озеро протоплазмы, порождающее квазилюдей, — в схватке с ними едва не гибнут герои шумно знаменитых «Звездных королей» Э. Гамильтона. Или «Отец-Аккумулятор» планеты Арания — озеро, служащее своеобразным механизмом для выработки электроэнергии и питающее ею паукообразных обитателей того странного мира, который выведен в третьей книге романа-эпопеи С. Снегова «Люди как боги». Или, к примеру, живое Оранжевое море, которое обнаруживают на Оранжевой планете персонажи повести В. Михановского «Оранжевое сердце»… Но вот на рассказе одного из старейшин американской фантастики, Мюррея Лейнстера, стоит и задержаться. Героиня этого рассказа — живое существо Эйликс, бесформенная студенистая масса, распростершаяся от одного полюса открытой людьми новой планеты до другого. «Она заполняла собой то, что могло быть океанскими безднами, и гонким слоем покрывала высочайшие вершины планеты…» Земляне быстро узнают об удивительных ее свойствах: телепатически воспринимая пожелания людей, она создает из своего изменчивого тела любые мыслимые вещи — от простенького рычага до сложнейшего, в сущности, земного деревца! И… И начинается обычная для западной фантастики история — многовековая эксплуатация недр планеты. Необычно лишь то, что ведется-то она… с помощью самой Эйликс, послушно загружающей трюмы грузовых звездолетов ценнейшим минералом. Однако же сотни лет общения с людьми дали ей нечто большее, чем простое умение выполнять приказы: под влиянием впитываемых ею человеческих знаний и опыта разбуженное ее сознание преобразуется в разум. Этот суперинтеллект бесконечно доверчив к людям. Единственное, чего он прямо-таки жаждет в обмен на тысячетонные сгустки сокровищ своей планеты, — это общение. «Я привыкла к обществу людей. Без них я очень одинока…» А люди, коварные и недалекие люди будущего (они зачастую предстают таковыми в западной фантастике), уже заподозрили в бедной одинокой Эйликс… кого бы вы думали?!. Своего Врага Номер Один! Еще бы, ведь она поистине всемогуща по сравнению с землянами! Всемогуща, несмотря на все их хитроумнейшие машины! Им страшно подумать, даже представить страшно, что может произойти, сменись вдруг ее расположение к людям пусть всего только недоброжелательством. Невдомек им, коварным и недалеким, что Эйликс просто незачем враждовать с людьми, ей просто нечего делить с ними! Невдомек… и они уже затевают бессмысленные, заведомо обреченные на неуспех акции по уничтожению сверхопасной планеты. И Эйликс вынуждена защищаться от этих ставших слишком уж агрессивными землян, она изобретает все новые и новые способы экранировки и в конце концов совсем исчезает из поля их зрения перемещает свою планету в другую Галактику. А жажда общения с ними, людьми, остается, и Эйликс неподдельно счастлива, когда часть заблудившейся экспедиции землян (которую, кстати, она без всякой корысти выручает из весьма бедственного положения) добровольно поселяется среди истинно райских лесов и озер, предупредительно возникших на этой милой, доброй одинокой планете… Рассказ М. Лейнстера так и называется — «Одинокая планета». Что ж, она-то, Эйликс, и была уникальным в фантастической Вселенной разумным Океаном-планетой… пока не появился у нее «младший брат» — мыслящий Океан Соляриса: роман С. Лема был написан значительно позже этого рассказа. Естественно, между «родственниками», даже и близкими, нет никакого иного сходства, кроме чисто внешнего, да и в этом плане близнецами их никак не назовешь. Пожалуй, именно вот этой открытостью людям, неуемной своей общительностью, бесхитростной любознательностью бесконечно терпеливая Эйликс и отличается прежде всего от мрачноватого, замкнутого, трудного на контакт мудреца с планеты Станислава Лема.

Чтобы исчерпать до конца заданный себе вопрос, если не перечислим (слишком их много), то хотя бы разобьем на группы другие фантастические планеты, чем-либо близкие Солярису. Это, во-первых, планеты, покрытые вместо Океана иной мыслящей — или хотя бы чувствующей — однородной субстанцией: цветами («Вы, вероятно, назвали бы нас единым организмом. Наши корни сплетены в единую сеть, она охватывает всю планету, — возможно, вы скажете, что это наша нервная система. На равных расстояниях расположены большие массы того же вещества… должно быть, вы назовете это мозгом. Не один мозг, а многое множество, и все они связаны общей нервной системой…» — мы процитировали роман К. Саймака «Все живое…»), «сиреневыми песками» («Аналогия» М. Емцева и Е. Парнова), «первичным илом» («Последняя великая охота» А. Якубовского)… Это, во-вторых, планеты, заселенные сообществами с жестко сбалансированной экологией, — все живое составляет в подобном мире единое целое. Таков, к примеру, Пирр в романе Г. Гаррисона «Неукротимая планета». То же и в романе Р. Маккены «Охотник, вернись домой» и, скажем, в рассказе Д. Шмица, который так и называется: «Сбалансированная экология». Еще один пример — «У каждого дерева своя птица» С. Другаля. В-третьих, это планеты, на которых, как и на Солярисе, землян подстерегают псевдореальные образы, извлеченные из памяти людей, двойники или всевозможные иные вполне ощутимые «фантомы»; на поверку такие планеты могут оказаться «искусственницами» — чудесным творением высокоразвитых братьев по Разуму («Третья экспедиция» Р. Брэдбери, «Вечный эрзац» Э. Ван Фогта, «Цветы Альбароссы» М. Грешнова, «Планета для контакта» Е. Гуляковского, «Запрещенная планета» В. Стюарта, «Звездные берега» С. Слепынина и многие другие произведения). В-четвертых, это… живые планеты, список которых, будем считать, открыл еще А. Конан Дойл в своей повести «Когда Земля вскрикнула». Планету, которая «хотела, чтобы ее любили ради нее самой, а не ради богатства», мы найдем, к примеру, у того же Р. Брэдбери («Здесь могут водиться тигры»)… И наконец, каким-то боком примыкают сюда — в силу собственной необычности — разнообразные планеты-механизмы («Фактор ограничения» К. Саймака, «Запретная зона» Р. Шекли, «Порт Каменных Бурь» Г. Альтова). Они действительно необычны, эти планеты, особенно же, пожалуй, та, которую придумал Р. Шекли. Обнаружив ее, земляне поначалу теряются в догадках, никак не могут понять назначение увенчивающего ее огромного столба с кольцом на конце. Этот столб оказывается… ключом, которым заводят «планету-игрушку»; попробуйте-ка представить себе размеры детишек, этой игрушкой забавляющихся?!.

Подытожим. Не так уж, как видим, и одинок Солярис: в бескрайних просторах фантастической Вселенной есть у него и дальние, и близкие «родственники», есть даже и «старшая сестра»… Так, впрочем, очень часто случается в фантастике: у самой заманчиво оригинальной идеи вдруг обнаруживаются разнообразнейшие соответствия и параллели! А свидетельствует это лишний раз вот о чем. Фантастика — прежде всего литература. Художественная литература. И сколь бы важную роль ни играли в ней научно-технические идеи, главный секрет обаяния лучших ее произведений в другом. В их художественной полнокровности. Ведь и «Солярис» Лема завораживает нас отнюдь не подробнейшими обоснованиями самой возможности существования разумного океана, хотя и они, эти обоснования, безусловно, для нас интересны. Роман Лема берет другим. Трудные пути человечества к звездам, встреча с Неизвестным на этих путях, проблематичность взаимопознаваемости участников Контакта, наконец, поведение и судьбы людей, уносящих к звездам весь свои земной «багаж», ведь именно это привлекает нас в первую очередь в «Солярисе», не так ли?!

Кто первым сказал слово «робот»?

Робот… С каждым годом все увереннее оперируем мы этим словом. Оно еще отсутствовало во втором издании БСЭ (соответствующий том был подписан к печати в сентябре 1955 года), но, как и следовало ожидать, вызвало подробную статью в новом, третьем ее издании (т. 22, 1975). Ну а само это слово — кто все-таки его придумал? Впрочем, не будем мудрить: установить истину несложно, хотя бы при помощи той же БСЭ. В общепринятом ныне смысле это слово впервые прозвучало в пьесе чешского писателя Карела Чапека «R. U. R.», написанной в 1920 году. Однако назвать пьесу Чапека — это только половина ответа. Вот что рассказывает (и весьма колоритно!) сам писатель: «…В один прекрасный момент… автору пришел в голову сюжет… пьесы. И пока железо было горячо, он прибежал с новой идеей к своему брату Иозефу, художнику, который в это время стоял у мольберта и размахивал кистью так, что холст под ней трещал. — Эй, Иозеф, — начал автор, — у меня вроде бы появилась идея пьесы. — Какой? — пробурчал художник (он в полном смысле слова бурчал, потому что вторая кисточка была у него во рту). Автор изложил сюжет так коротко, как только мог. — Ну так пиши, — проронил художник, даже не вынимая изо рта кисти и не прекращая грунтовать холст. Это было просто оскорбительное равнодушие. — Но я не знаю, — сказал автор, — как мне этих искусственных рабочих назвать. Я бы назвал их лаборжи, но мне кажется, что это слишком книжно. — Так назови их роботами, — пробормотал художник, не выпуская изо рта кисточки и продолжая грунтовать…» Так с легкой руки Иозефа Чапека и вошло в мировую литературу новое слово, означающее, по характеристике Бернарда Шоу, «существо, лишенное оригинальности и инициативы, которое должно делать то, что ему прикажут…»

«Клянусь святым Айзеком!..»

«Разумеется, кристаллийцы не единственная во Вселенной форма кристаллической жизни. Подобные им существа давно известны землянам. В этой области особую ценность представляют исследования Владимира Савченко. Благодаря его работам было доказано, что тела, которые раньше принимали за ракеты неизвестного нам образца, на самом деле являются живыми организмами, обладающими разумом…» Отнюдь не из критической монографии (на тему «Облик инопланетян в фантастике») взяты приведенные нами строки: на советского фантаста ссылается в своем рассказе «Планета иллюзии» другой фантаст — японец Фудзио Исихара… Что ж, вполне естественно: фантасты не могут не читать произведений друг друга. И право же, приятно, что они при этом охотно воздают должное интересным идеям своих коллег. Пожалуй, из наших современников более всего повезло в этом плане Айзеку Азимову, имя которого и фигурирует в названии. Но кто, где и почему причисляет американского фантаста к лику святых? Чтобы ответить на вопрос, нам придется заглянуть в повесть Фрица Лейбера «Серебряные яйцеглавы». «- Как тебе известно, Первый закон робототехники запрещает роботу причинять вред человеку, но, клянусь святым Айзеком, Гомер Дос-Пассос под это определение никак не подходит…» В этой тираде темпераментного робота-писателя Зейна Горта, одного из центральных героев повести, налицо и разгадка столь благоговейного отношения к Азимову. Тому причиной — созданный им «древний научно-фантастический эпос, с такой точностью и таким сочувствием живописавший развитие роботов и их психологии», и, конечно же, его знаменитые «законы робототехники». К слову сказать, в ходу у Зейна Горта и другие «святые» — Жюль, Герберт, Карел, Рэй, Станислав, Норберт; вероятно, нет нужды расшифровывать, кто они, эти реально существовавшие (и существующие) люди, много сделавшие для развития фантастики, для утверждения в ней темы роботов и, наконец, для реального становления кибернетики. Что же до Айзека Азимова… В качестве революционера писатель предстает (в облике, очевидно, далекого своего потомка) в рассказе Гарри Гаррисона «Безработный робот»: «…Шофер пошарил за приборной доской и вытащил тонкую пластиковую брошюрку. Он протянул ее Джону, и тот быстро прочел заглавие: „Роботы-рабы мировой экономической системы“. Автор — Филпот Азимов-второй. — Если у вас найдут эту штуку, вам крышка. Спрячьте-ка се за изоляцию вашего генератора: если вас схватят, вы успеете ее сжечь. Прочтите, когда рядом никого не будет. И узнаете… что роботы не единственные, кого считали гражданами второго сорта. Было время, когда люди обходились с другими людьми так, как теперь обходятся с роботами…» Реальный А. Азимов-«первый» и впрямь немало сделал для того, чтобы из загадочных, грозно непостижимых созданий всемогущие роботы будущего превратились для нас в некое подобие человека. Следует заметить тем не менее, что порою Азимову изрядно-таки «достается» от собратьев по перу и их героев. Но происходит это обычно в тех произведениях, где так или иначе обыгрываются узаконившиеся в фантастике азимовские «законы робототехники». «- Это все легенды. Законы эти вымышленные. Так же, как вымышлен фантастами и сам Азимов…» — утверждает, к примеру, персонаж рассказа Светозара Златарова «Случай „Протей“». Злополучные «роботы известной фирмы „Азим“, действующие по жесткой, раз и навсегда строго определенной логической схеме», фигурируют в повести советского фантаста Давида Константиновского «Ошибка создателя». Наконец, агрессивно настроен и герой рассказа «Конфликт между законами» француза Клода Шейнисов. Раздосадованный «тупостью» робота, во всем следующего вложенной в него программе, он заклинает этого последнего: «Брось свою дурацкую логику! Перестань, наконец, понимать все буквально! Ух, добраться бы мне до этого Азимова!» И естественно, робот, побуждаемый любовью к точности, вынужден «вступиться» за духовного своего отца: «Добраться до Азимова невозможно. Он умер двести двадцать семь лет назад…» Впрочем, слово «достается» не случайно взято нами в кавычки. Уважительное отношение к Азимову, несомненно, просвечивает и в приведенных примерах. Еще более явственно оно в рассказе «Елка для всех» болгарина Васила Димитрова. Доктор Сьюзен Келвин — знаменитая героиня азимовского цикла «Я, робот» встречает с суперинтеллектуальными позитронными роботами новый, 2063 год. Уже заказана и привезена елка, и игрушки уже развешаны на ней «снизу вверх в уменьшающейся арифметической прогрессии». И вдруг является в эту компанию добрый Дед Мороз, который за правильные ответы вручает одному из роботов миниатюрную модель расширяющейся Вселенной, другому искусственного морского змея с бассейном, третьему — модель субзвездолета… Большие роговые очки скрывают у Деда Мороза почти треть лица, и все-таки… Сьюзен узнает его: это писатель Азимов-сам, собственной персоной! — пришел к потомкам своих литературных питомцев, чтобы поздравить их с Новым годом…

Зов иных миров

Издревле глядели в небо обитатели Земли. Что они видели там? Бесконечную россыпь далеких мерцающих огоньков? Да, но не только это. Еще Лукреций, знаменитый римский философ-эпикуреец, за добрую сотню лет до нашей эры утверждал, что «наш видимый мир не является единственным и мы должны верить, что в пространстве существуют другие земли, другие существа и другие люди». Живыми существами населяли звезды, планеты и Луну древние египтяне. Древние китайцы полагали, что их предки появились на Земле, упав с Луны. А пришествие с неба всевозможных богов и родоначальников? Не счесть подобных легенд у самых разных народов! Уже в древности предпринимались и попытки вычислить «процент обитаемости» Вселенной. Сицилианец Петроний Химера утверждал, к примеру, что существует 183 населенных мира. Весь мир образует треугольник, полагал он, и на каждой стороне этой невообразимо огромной геометрической фигуры размещается по 60 миров. Да еще три мира — в ее углах!.. А в 1837 году (всего-то полтора столетия назад!) англичанин Томас Дик ухитрился подсчитать даже число разумных обитателей Солнечной системы Земли с Луною, планет, их спутников и, наконец, самого Солнца. Цифра у него получилась, прямо скажем, немалая: 703079774404000 разумян! Из них подавляющая часть — 681 триллион 184 миллиарда — приходилась на Солнце. За основу подсчетов Томас Дик принял тогдашнюю заселенность Англии. При этом на самой Земле у него расположилось лишь 800 миллионов… В наш скептический XX век мы стали много строже в своих прогнозах. Да и как не поостепениться — даже в фантастике, даже в самых безудержных, самых, казалось бы, безоглядных выдумках, — если, скажем, на Венере (где у Томаса Дика размещалось — ни много ни мало — 53,3 миллиарда обитателей!), по современным научным данным, температура на поверхности — до пятисот градусов выше нуля… Но тем не менее и в нас жив зов иных миров — древняя, как мир, как человечество, мечта о братьях по Разуму, о сестрах Земли — цветущих и населенных планетах иных солнц. Яркое выражение нашла эта мечта не только в литературе, но и в фантастической живописи, широко распространившейся ныне, почти немыслимой как самостоятельный жанр еще каких-нибудь четверть века назад. Да, конечно, отдельные картины — или даже циклы картин — посвящались «его величеству Космосу» и художниками прошлого. Самому мне, к примеру, запала в память картина, встретившаяся когда-то на обложке старого журнала. Огромным холодным шаром нависал над зыбкой твердью малой планетки величественный Сатурн, озаряемый странным сиянием могучего разнополосного кольца… Наткнувшись позже еще раз на тот журнал (им оказался номер сойкинского «Природа и люди» начала века), я запомнил из редакционного объяснения, что репродукция изображает ночь на Мимасе ближайшем (по научным данным того времени) спутнике Сатурна, а принадлежит эта картина кисти ученого аббата Моро, художника-астронома, постаравшегося учесть и относительные размеры Сатурна, и наклон его кольца, и положение тени, — все это было скрупулезно рассчитано им теоретически… Были и другие картины. Целая подборка космических пейзажей («Вид Земли с Луны», «Марс с его лунами», Венера, Меркурий, Юпитер, тот же Сатурн и даже «Пейзаж планеты другой системы, освещенной четырьмя солнцами и четырьмя лунами») приведена во втором выпуске ставших ныне библиографической редкостью «Межпланетных сообщений» Н. А. Рынина (1928). Однако в то время подобные публикации интересовали, по-видимому, лишь узкий круг энтузиастов, самозабвенно занимавшихся проблемами межпланетных сообщений. Сейчас, когда сами эти проблемы по-новому высвечены современной наукой (и уже не только наукой, но и практикой!), по-новому воспринимается и космическая живопись. Со страниц специальных изданий она проникла в самые популярные, самые общедоступные, такие как, скажем, журнал «Огонек». В течение многих лет репродукции полотен художников-фантастов публикуются из номера в номер в «Технике-молодежи». У космической живописи есть уже и свои признанные лидеры, она демонстрируется ныне на конгрессах ученых и в выставочных залах, вызывая всякий раз интерес у самой разнообразной и широкой аудитории. Уже не игру холодного ума, увлекшегося магией астрономических вычислений, а прежде всего эмоциональное начало ищем и находим мы в фантастических экскурсах наших живописцев. И тут хотелось бы особо сказать о картинах сочинского художника Георгия Курнина. В отличие от полотен большинства его собратьев по жанру на них нет земной техники — пусть даже техники отдаленнейшего будущего. Почти не встречаются на них и сами земляне. Полотна Курнина — это именно пейзажи. Ландшафты далеких миров, живущие в воображении художника, выплеснутые на холст и, возможно, — а почему бы и нет?! — взаправду поджидающие где-нибудь в безвестном далеком далеке, когда же наконец их увидят воочию звездопроходцы — наши праправнуки. А что, разве так уж исключена возможность будущей переделки климата той самой Венеры, где сейчас под плюс пятьсот? И ни за что не примет растительность, занесенная землянами на укрощенную планету, вот такой, как на картине Курнина, необычайный вид — способность к самосвечению, спиралевидные безлистые ветви, свертывающиеся с приближением бури? Разве никогда не бывать посланцам Земли свидетелями рождения новой планеты, на которой уже проглядывают кое-где скальные образования, правда, в любой момент могущие погрузиться в раскаленную магму? И не встречать чужезвездных ночей, чей мрак развеян светом не одной, как на Земле, а сразу трех лун? И во всех своих космических странствиях так и не найти инопланетную жизнь, пусть даже в облике гигантских насекомых? Право, не хотелось бы иметь дела с человеком, который на все эти вопросы ответит безоговорочно отрицающим «да»: слишком скучен должен быть мир будущего в глазах столь закоренелого скептика… Скептикам противопоказано многое, в том числе и картины Георгия Курнина, яркий, взволнованный мир этих полотен, о котором так отозвался, впервые представляя художника широкому читателю, летчик-космонавт В. И. Севастьянов: «Человек, прилетевший на неизведанную планету, о которой столько мечталось, поначалу будет жадно осматриваться. Георгий Иванович очень точно передает настроение этих волнующих первых минут…» Видимо, именно эта взволнованность и яркость полотен Г. Курнина побудила жюри международного конкурса «Мир 2000 года» присудить художнику первую премию. А ведь в конкурсе участвовало 1400 живописцев из разных стран, представлено было свыше 4000 работ. Первые свои космические картины Курнин написал еще в середине пятидесятых, когда человечество только готовилось к штурму космоса. Как пришел художник к этой теме? — В нашей домашней библиотеке, — вспоминал Георгий Иванович, — было очень много сказок, их любила вся наша семья. А для меня они были как бы второй реальностью: я нисколько не сомневался, что все, о чем рассказывалось, происходило на самом деле… Потому, наверно, встретившись в юности с книгами гениального Жюля Верна, я сразу увлекся фантастической литературой и с упоением читал все, что мог достать… Живопись, фантастика, музыка стали главными увлечениями моей жизни. Вполне логично и естественно, что свое творчество я посвятил космосу. Я стоял перед этой темой, как стоит путешественник перед Терра Инкогнита — Страной Неизведанной. Меня неодолимо влекло как можно скорее начать путешествие в эту таинственную страну, но в то же время я хорошо понимал: нужна большая подготовка, чтобы сделать даже первый шаг… В основном нужно было решить две задачи. Во-первых, основательно проштудировать точные науки. Особенно астрономию и все, что с ней связано. Во-вторых, нужно было научиться картину, рожденную воображением, видеть ясно, как реальную. Решение первой задачи требовало только времени. Но как решить вторую?.. Я начал тренировку воображения: писал картины на земную тему по памяти, впечатлению и настроению, без этюдов и эскизов. Только через пять лет такой подготовки я решился написать первую картину о другой планете… Что ж, столь тщательно продуманная подготовка принесла свои плоды: в наследии недавно умершего художника помимо многих сугубо земных картин десятки космических полотен. Десятки окон в иные миры!.. Нынешнему подростку, чье зрительное восприятие мира сызмала избаловано разнообразнейшей информацией, непрекращающимся потоком изливающейся сквозь экран телевизора, многое из того, что поражало воображение отцов, кажется обыденным, самоочевидным, слишком простым, чтобы вызывать удивление. Вот и космические пейзажи… Они уже въявь шагнули к людям с экранов телевидения, комментирующего присущими ему средствами каждый новый шаг в деле освоения (а точнее пока сказать — узнавания) новых планет. Но эти кинофотопейзажи небесных сестер Земли отнюдь не заслоняют для нас то чисто человеческое, что несут в себе космические полотна живописцев. Может быть, потому, что у нас в памяти — слова известного французского астронома Камиля Фламмариона, сказанные им о человеке: «Он не в состоянии ни отрешиться от земных представлений, ни почерпнуть в неизвестном основы для своих сил. Все, что ни создал бы он, увлекаемый задором самого отважного воображения, всегда будет отзываться чисто земным происхождением…» Мы понимаем: все, что рассказывают нам о звездном будущем человечества современные нам провидцы этих фантастически далеких времен, принадлежит к разряду мечты. Подтверждаемой наукой или оспариваемой ею, но — именно мечты. И вот это стремление наше хотя бы в мечтах удостовериться в том, что история человечества не замкнется в узких пространствах выпестовавшей его матери-Земли, что зов иных миров восторжествует, — оно помогает нам и космическую живопись наших дней воспринимать как прямое выражение словно бы вдруг открывшейся нам истины, которую так четко сформулировал в своих «Звездных сонетах» украинский поэт Леонид Вышеславский:

Мы со своей мечтою дерзновенной Отныне — корабельщика Вселенной. Вселенная — открытый океан!

Рисует автор…

«Просто стыдно, что я никогда не видел курдля», — сокрушается Ийон Тихий, прочитав одолженную у профессора Тарантоги книжку «Два года среди курдлей и осмиолов». Чтобы заполнить пробелы в образовании, знаменитый звездопроходец вынужден предпринять специальную экспедицию на далекую Интеропию — планету в созвездии Тельца, на которой только и водятся редкостные животные… Польские любители фантастики, желающие взглянуть на курдля, имеют неоспоримое преимущество перед Ийоном Тихим. Станислав Лем на правах «родителя» и курдлей, и Ийона Тихого сам позаботился об этом: толстый том «„Звездных“ дневников» он снабдил собственными рисунками. Станислав Лем-художник, естественно, в точности следует замыслам Станислава Лема-писателя. Но он при этом отнюдь не иллюстратор литературных ситуаций: эти ситуации, полагает автор, достаточно ясны, читатель представит их и сам. Фантазия Лена-художника, щедрая и раскованная, направлена на иное — на подробнейшую прорисовку деталей, подчас лишь упомянутых в тексте. Так, в описании 22-го путешествия Ийона Тихого только названы «пидлаки»; по объяснению, данному в скобках, это большие безногие пресмыкающиеся, похожие на змей и широко используемые на Андригоне для верховой езды. Или еще пример. В своем 25-м путешествии Ийон Тихий лишь мимоходом посещает маленькую пустынную планетку, в изобилии усеянную вулканами, — весь и эпизод-то уложился в два абзаца текста. Но и «пидлак», и безымянная планетка, и, скажем, «зловонка гнусница», фигурирующая в двух же абзацах «Открытого письма Ийона Тихого», предстают на рисунках Станислава Лема столь же фотографически конкретно, как и легендарный курдль из тотентамского зоопарка. Текст не диктует, не навязывает художнику тех или иных решений, чувствуется, что Станислав Лем совершенно свободен в выборе тем для рисунков, в их расположении. Добрую треть их — восемь из двадцати пяти он ухитрился поместить на пятнадцати страничках «Открытого письма», заключительной главы «Дневников». Трудно представить, чтобы кто-то мог совершенно всерьез, без тени улыбки воспринять лемовские рассказы о «звездном Мюнхгаузене». Ту же откровенно ироническую улыбку ощущаешь и в рисунках фантаста.