11 сентября и другие рассказы

Место на кладбище

Яша Каминский оглядел свой офис, положил сумку на стол и набрал номер дилерства.

— Здравствуйте, Джессика у телефона.

— Здравствуйте, я хочу продлить аренду машины, к кому мне обратиться?

— Одну минуточку.

Минуточка растянулась на пять, но Яша терпеливо слушал, как жизнерадостный голос расхваливал качество машин, их доступную цену и отличное обслуживание. Потом тот же голос заговорщически сообщал, что если поторопиться, то на распродаже ещё можно успеть новые модели купить за полцены, а в конце магнитофонная запись уверяла Яшу, что его звонок очень важен для дилерства и как только кто-нибудь освободится, ему ответят на все вопросы.

Наконец Джессика снова взяла трубку. Она сказала, что сейчас идёт совещание и все заняты, но если мистер Каминский оставит свой телефон, то менеджер ему обязательно перезвонит. Яша назвал цифры, которые он давно уже выучил наизусть. После этого он выложил на стол бумаги, привезённые из командировки и начал их сортировать. Финансовые документы в одну сторону, чертежи с исправлениями — в другую. При пуске установки он нашёл несколько изящных технических решений и хотел показать их менеджеру, чтобы тот учёл это при очередном повышении зарплаты. Собрав все чеки, Каминский пошёл в финансовый отдел. Начальник отдела сказал, что с ним хочет поговорить президент компании. Спрашивать, для чего он понадобился высокому начальству, было бесполезно. Главный бухгалтер, аккуратный немец, который, казалось, родился с калькулятором в руках, всё равно бы ничего ему не ответил. Он не мог забыть, как Яша, впервые услышав его фамилию, расхохотался и тут же стал объяснять причину своего веселья присутствующим, рассказывая им, что значит Пол Банки на русском языке.

В комнате для заседаний уже сидели два человека. И тот и другой работали с Каминским над последним проектом, за успешное выполнение которого им всем обещали золотые горы. Конечно, при теперешнем плачевном положении фирмы на премию надеяться было трудно, но иногда передовикам капиталистического производства давали разовый пропуск в гольф-клуб. Посещение клуба обычно включало в себя массаж, ленч по высшему разряду и персональное рукопожатие президента. Ходили даже слухи, что некоторым посетителям предлагают альбом с фотографиями массажисток. Конечно, покупать любовь за деньги нехорошо, но ведь им-то должны её предложить бесплатно, а это совсем другое дело…

Яшины мысли были прерваны появлением президента, начальника отдела кадров и главного бухгалтера, у которого был вид Полной Банки. Президент сказал, что ситуация у компании критическая и чтобы удержаться на плаву, он вынужден продолжить увольнения.

Начались они ещё полгода назад, но тогда Яшу не тронули. Он вёл переговоры о получении нового большого заказа. С огромным трудом ему удалось обойти конкурентов и получить так необходимый всем заказ. Каминского назначили руководителем проекта, он же был и единственным исполнителем. На все просьбы дать ему помощников менеджер отвечал отказом. Немного раньше компания получила заказ на капитальный ремонт гольф-клуба. Всё руководство было приглашено на будущее торжественное открытие и президент компании хотел воспользоваться встречей для наведения нужных контактов. Политическая игра была его стихией и он уделял ей гораздо больше внимания, чем производству. Большинство заказов он получал во время игры и клуб ему нужен был не меньше, чем кабинет, поэтому над гольф-заказом трудилось несколько инженеров. Централизованная система водоснабжения и канализации в небольшом провинциальном городке могла и подождать, а вот туалет для членов клуба срочно надо было переоборудовать так, чтобы классическая музыка заглушала почти и так неслышные звуки сливающейся воды.

Как и следовало ожидать, у семи нянек дитя оказалось без глаза, отдельные части проекта не состыковывались, инженеры переругались в пух и прах и чтобы не дошло до рукопашной, одного из них перевели к Яше. После этого у Каминского появился шанс выполнить свою работу в срок, а для того чтобы её ещё больше стимулировать, обоим исполнителям компания подарила по надувному матрасу высшего качества. Этот символический подарок служил довольно прозрачным намёком на то, что инженерам на время работы над заказом вообще предлагается переселиться в свои офисы, но менеджеру и этого показалось мало. Он пообещал всем задействованным в проекте премию, равную месячной зарплате. В обещания не верили ни тот, кто их давал, ни те, кто его получили. И действительно, в качестве платы за усердие Яшиного коллегу вскоре уволили. Теперь дошла очередь и до него. Да, благодарность руководства одинакова во всём мире и везде не стоит выеденного яйца. Единственная разница в том, что в Америке всегда улыбаются. Повышают в должности — улыбаются, увольняют — улыбаются, хоронят уволенного — тоже улыбаются, правда, не так широко.

Дома Яша не знал, куда себя деть, а при мысли о том, что скоро вернется Света и придётся все рассказать ей, становилось тошно. Жена давно советовала ему искать другое место, она видела, что его компания разваливается, а он, как аист, прятал голову под крыло. Он обманывал себя, надеясь, что всё ещё устроится. Он уже столько раз рассылал резюме, выпрашивал интервью и писал благодарственные письма, что теперь у него не было ни сил, ни желания начинать всё сначала. Лучше уж сразу головой в петлю.

Он осмотрел комнату. Технически план легко можно было осуществить. Снять люстру, отодвинуть стол, поставить табурет посреди комнаты, прикрепить верёвку и обязательно проверить её на прочность: ведь если он сорвётся и переломает ноги, то лечение может обойтись в кругленькую сумму. А перед тем, как сделать последний шаг можно написать репортаж с петлёй на шее.

Яша замотал головой.

Надо же какая глупость лезет в голову. Конечно, ситуация незавидная, но бывало и хуже. Он ещё в юности открыл закон, по которому каждый человек должен отхлебать положенную ему норму дерьма и если в течение долгого времени это блюдо в меню отсутствовало, то значит потом предстояло есть двойную порцию. Избежать этого нельзя, во всяком случае до тех пор, пока не изобретён прибор, предсказывающий наговнение.

А впрочем, такой прибор был.

Много лет назад, прогуливаясь по территории дома отдыха писателей под Москвой, Яша увидел небольшой столбик с гирей-указателем. Он стал спрашивать всех, что это такое, но инженеры человеческих душ ответить на его вопрос не могли, а старик-сторож, проработавший в доме отдыха всю жизнь, сказал:

— У тебя пытливый ум и творческая душа, ты единственный из отдыхающих достоин быть поэтом.

— Почему? — удивился Яша.

— Мне такой же вопрос задавал Галич.

— И что вы ему ответили?

— Это говномер. Рядом с ним находится бассейн с дерьмом. В бассейне плавает деревянный щит, который связан с гирей железной цепью, перекинутой через блок. Когда уровень говна в яме поднимается до критического, гиря опускается, касается красной отметки, и я вызываю машину.

— Здорово, — сказал Яша.

— Да, Галичу это тоже понравилось.

— А вы откуда знаете?

— Он стихи по этому поводу написал. Я их наизусть выучил.

— Прочтите, пожалуйста.

Телефонный звонок прервал Яшины воспоминания.

— Здравствуйте, можно мистера Каминского к телефону.

— Я слушаю.

— Меня зовут Тайгер Аганесов, я представляю самую большое похоронное агентство США и сейчас у нас прекрасные цены на могильные участки.

— Вы бы сначала спросили, хочу ли я его покупать.

— Он вам понадобится, даже если вы не хотите. Конечно, я желаю вам дожить до глубокой старости, но умирать-то всё равно придётся, а к тому времени цены на землю существенно вырастут.

— К тому времени мне будет все равно.

— Если хотите, чтобы наследники вспоминали вас добрым словом, то не всё равно.

Я ведь вам предлагаю самое лучшее место в нашем штате.

— А если я умру в другом?

— Мы вас доставим сюда в лучшем виде.

— В гробу, в белых тапочках?

— Нет, мы привезём вас в холодильнике, свежезамороженным.

— А если я пропаду без вести и моего тела не обнаружат?

— Тогда мы на вашем участке поставим памятник, у нас такая служба тоже имеется.

— Вы из Советского Союза?

— Да.

— Вас зовут Тигран?

— Да, — ответил Аганесов, переходя на русский язык.

— Что же вы мне предлагаете?

— Мелкий песок. Зимой не холодно, летом не жарко, никакой грязи, прекрасная почва для вечной прописки и постоянного места жительства.

— Ну, положим, назвать это жительством нельзя.

— Не хотите, не называйте, настаивать не буду, но условия-то всё равно выгодные.

Говорю это вам как профессионал.

— Да, — подумал Яша, — наверно ты профессионал, говоришь гладко, рекламируешь правильно, врёшь в меру и даже пытаешься острить. Но торгуешь ты чем-то другим, в кладбищенском деле у тебя знаний маловато.

— К тому же я люблю свою работу, — продолжал Тигран, — моя профессия самая гуманная, я отправляю людей на вечный покой. В нашей семье это фамильный бизнес. Им занимается ещё и мой брат.

— Да? — сказал Яша, тоном предлагая собеседнику продолжать. Ему не хотелось оставаться наедине со своими мыслями, он готов был слушать что угодно, даже рассказ о похоронном деле.

— Конечно, — продолжал Тигран, — мой брат — специалист не мне чета, в своё время он всё ЦК похоронил. К слову сказать, их семьи оказались жлобы страшные, копейки на чаевые не давали, привыкли, что за них всегда государство платит.

— А теперь?

— Новых русских хоронит, тоже зарабатывает неплохо. Пожалуй, даже лучше чем раньше. Но всё равно ему там не нравится, он хочет сюда перебираться.

— С кем же он здесь работать будет?

— С ними же, с новыми русскими. Может некоторые захотят на родину вернуться, к своим предкам, к родным гробам, так сказать, он им и предложит свой сервис. Как вы думаете, будет это иметь успех?

— Не знаю.

— А если бы вам предложили, вы поехали бы обратно?

— В таком качестве — нет.

— А в другом?

— Тоже нет.

— Правильно, там до сих пор права человека не уважают, не спрашивают даже с кем люди хотят после смерти рядом лежать. Вождей мирового пролетариата и то в один мавзолей засунули, а они ведь друг друга терпеть не могли.

— Ну и что?

— Ничего, пролежали четыре года рядом и не пукнули.

— Не пикнули, — поправил Яша.

— И не пикнули тоже, а вот мы знакомим людей, проверяем, подойдут ли они друг другу, а уже потом хороним их рядом.

— Серьёзно?

— Вполне, мы устраиваем чаепитие для клиентов. Мы считаем, что они должны знать своих соседей. Ведь это навеки.

— Нет, не навеки, только до второго пришествия.

— Вы верующий? — оживился Тигран, — если хотите я могу продать вам место на еврейском кладбище. Мы обслуживаем людей всех религий. Никакой дискриминации.

— Все люди братья, люблю с них брать я, — процитировал Яша.

— Нет, серьезно, вы верующий?

— Я — деист[20].

— Ну, тогда вам надо планировать надолго.

— Ладно, буду, а вы пока подберите мне место в хорошем районе.

— Сделаем, — пообещал Тигран.

— О чаепитии предупредите заранее. Я должен знать, что среди моих соседей будут только законопослушные граждане.

— Зачем?

— Не хочу общаться с преступниками.

— Зря.

— Вы так считаете?

— Видите ли, — быстро поправился Тигран, — среди заключённых бывают очень интересные люди. Помните пару лет назад посадили одного русского за налоговые махинации? Тогда все только об этом и говорили. Так вот он недавно вышел из тюрьмы и купил у меня участок, а пока я оформлял документы, рассказал, что отбывал срок с весьма приличными людьми: конгрессменами, судьями, сенаторами. Был даже один компьютерный хакер, который ограбил банк, не выходя из дома. А возьмите президента США. Врал под присягой, проворачивал сомнительные финансовые операции и если бы не закон о его неприкосновенности, давно бы сидел за решеткой.

— Когда бандит руководит, он вождь, а вовсе не бандит, — опять процитировал Яша.

— Совершенно верно, так что преступник преступнику рознь.

— Купить место на кладбище рядом с экс-президентом я всё равно не в состоянии.

— Могу продать маленький участок и вас захоронят вертикально.

— Тем более не хочу. Стоять перед ним навытяжку? Ни за какие коврижки. К тому же я только что потерял работу.

— Безработица смерти не помеха, а достойные похороны гораздо важнее приличной свадьбы.

— Это ещё почему?

— Потому что свадьба может и повториться, а похороны никогда.

— Ошибаетесь, Тигран, глубоко ошибаетесь. Помните, Израиль провёл операцию по истреблению террористов в Дженине, которую палестинцы назвали массовым убийством?

— Ну и что?

— А то, что там было недостаточно убитых для массовости. Так вот, чтобы завысить это число, они стали перезахоранивать тех, кто умер до боевых действий. На этих трупах следов насильственной смерти обнаружить не удалось, а вот запашок был ощутимый и медицинские эксперты не могли включить их в число жертв. Так что для этих конкретных людей похороны повторились.

— Ну, это редкость.

— Совсем нет. Когда у палестинцев этот номер не прошёл, они накрыли своего живого приятеля флагом и понесли на кладбище. По дороге они его уронили. Он тут же взобрался обратно. Толпа в ужасе застыла, но друзья погибшего стали говорить, что это мираж и понесли его дальше. А виновник торжества, не в состоянии долго оставаться без движения, соскочил с носилок и стал разминаться.[21]

— Хорошо, я приму во внимание ваш рассказ, войду в ваше положение и сделаю вам скидку. Я продам большой участок по стоимости обычного, при условии, что вы сосватаете мне ещё трех клиентов.

— Зачем мне большой участок?

— Чтобы лежать рядом с близкими.

— Если захотят, они и так смогут ко мне присоединиться, я лучше возьму стандартный участок за полцены.

— Three clients, three clients, three clients[22], — пропел Тигран на мотив «Три карты, три карты, три карты».

— Хорошо, — согласился Яша, — записывайте, — и, открыв «Белые страницы» продиктовал фамилию и адрес президента своей компании, начальника отдела кадров и главного бухгалтера.

— Вот теперь скидка вам гарантирована, — пообещал Тигран.

— Ну, спасибо, хоть одна хорошая новость за день, а то я уж вешаться собрался.

— Вешаться?

— Да.

— Вы знаете историю про «нового русского», который не смог отдать долг и решил повеситься?

— Нет.

— Он встал на табурет, накинул петлю на шею, посмотрел по сторонам и увидел на шкафу недопитую четвертинку. Не пропадать же добру, — решил он, достал бутылку, допил и опять набросил петлю. Опять посмотрел по сторонам, увидел на другом шкафу чинарик. Взял его, закурил и думает: А чего я вешаюсь? Жизнь-то налаживается!.. Это я вам к тому говорю, что надо внимательно по сторонам посмотреть, может жизнь и наладится.

— Точно, я сначала подберу хороших соседей, прослежу, чтобы все они попали на свои места, а уж потом подумаю и о себе.

— А я пока позвоню вашим бывшим сотрудникам и передам им привет с кладбища.

— Откуда вы знаете, что они мои бывшие сотрудники?

— Вы сегодня утром оставили свой рабочий телефон Джессике, а когда я вам перезвонил, мне сказали, что вы там больше не работаете. Я понял, что вас уволили и решил вас немного развлечь. А то, что вы мне сосватали своих начальников, было понятно по тону. О друзьях так не говорят. Кстати, нам сейчас нужны продавцы подержанных машин, и если хотите мы с вами можем об этом потолковать.

— Серьёзно?

— Вполне.

— Ждите, выезжаю.

Случай на границе

Им осталось пройти последний таможенный досмотр. Все нервничали, но особенно волновался Григорий Львович. Хирург с большим опытом, он в последние годы занимался организацией труда в крупных клиниках. Это была золотая жила и, стараясь не пустить на неё других старателей, он без особых усилий намывал огромные деньги. Он читал лекции высшему звену медицинской бюрократии и всегда «брал аудиторию» с первой же минуты. Ему нравилось подавлять слушателей своей волей. Он заставлял их смеяться и негодовать, радоваться и возмущаться. Он предлагал им найти изъяны в собственной работе, а потом придумывать меры по их устранению. Его лекции почти всегда заканчивались овацией. В мире высокопоставленных аппаратчиков такое бывало не часто. При желании он мог бы сменить национальность и открыть себе путь в доктора и академики. Но он предпочитал оставаться кандидатом медицинских наук и быть невыездным. Да ему и не нужна была заграница. Там он не смог бы применить свой артистический дар, а он не хотел покидать сцену даже на короткое время. В Советском Союзе он чувствовал себя как рыба в воде, а теперь судьба выбрасывала его на сушу.

На совершенно незнакомую сушу.

Как он приспособится к новой обстановке? И сможет ли он в ней функционировать. Сил и энергии у него еще достаточно, а вот времени в обрез. Ему 61 год, у него нет шансов выучить язык и устроиться, как в Союзе, а получать пенсию и забивать козла он не хотел. Поэтому он так и воевал со своей невесткой, когда она решила уезжать. Сказал ему об этом сын, но решила-то всё она.

Григорий Львович посмотрел на Марину.

Сильная женщина, она сразу ему понравилась, хотя он и почувствовал в ней соперницу. До её появления в доме все ходили по струнке, но она изменила привычный уклад и он очень болезненно это переживал. Для собственного спокойствия он выхлопотал молодым квартиру, но обстановка разрядилась только на время. Когда они встречались, Марина говорила об отъезде. Она жаловалась, что в Советском Союзе для них все пути закрыты. Он и не спорил, пробиться здесь действительно тяжело, но если проявить характер, то можно. Он же добился своего, хотя у него не было ни влиятельных родственников, ни нужных связей. Он закончил институт, перебрался из заштатного Житомира в Москву, защитил диссертацию и в своей области стал авторитетной фигурой. Да и Витя с Мариной много успели для своего возраста. Оба — кандидаты наук, Марине даже предлагали заведовать отделением. Чего же им ещё надо? Говорят, что не могут пережить, когда ими руководит неграмотное партийное ничтожество. Ну, что ж, он их понимает. Он и сам всё это испытал, но где же гарантия, что в другом месте будет лучше? Нет такой гарантии. Конечно, национальность усложняет их жизнь, но нельзя же из-за этого менять страну. Даже при самых благоприятных обстоятельствах неизвестно, сколько им придётся затратить сил, чтобы стать на ноги. Там всё придётся начинать с нуля. Они не хотят, чтобы их сын, его внук, пережил то, что пережили они. Теоретически Григорий Львович соглашался, но когда они перешли от слов к делу, он заболел. Конечно, его сын с невесткой могут на что-то рассчитывать, внук тем более, а вот он, Григорий Львович Кац, что он будет там делать? А его жена? Сидеть на завалинке и сплетничать с соседями? Нет. Пусть дети едут, если они так уж этого хотят, а он останется. По крайней мере, будет жить, так как привык и заниматься тем, что любит. Только без сына и внука… И без Марины, которую он уже давно любит как дочь. Строптивую, своевольную и непослушную, но дочь.

Марина, Марина, Маруся.

Она всё время повторяла, что у них нет выхода, только выезд. Не могли её остановить золотые горы, которые он обещал, не подействовал его талант убеждения. Он видел, что решение окончательное и обжалованию не подлежит. Он боролся до последнего и сломался только, когда Марина напомнила ему его собственную молодость и спросила, думал ли он о своих родителях, когда уехал в столицу. Для них ведь тоже Москва была другим государством. Они всю жизнь прожили в Житомире и не представляли себе жизнь вне этого города. Ну, выучился он на врача, но после этого вполне мог и вернуться, ведь вокруг столько больных. Только их ближайшие друзья гарантировали бы ему медицинскую практику на всю жизнь, эти вечно на что-то жалующиеся еврейские женщины. Он прекрасно жил бы в Житомире, но этот занюханный провинциальный городишко стал для него тесен. Не те возможности, не тот ритм жизни. Теперь они, его дети, делают то же самое и он должен их понять. Они не бросают его, они предлагают ему ехать вместе, так что у него, в отличие от его родителей, есть выбор.

Да, уж, выбор! Разбойники тоже дают выбор, когда спрашивают «жизнь или кошелёк?»

Перед Григорием Львовичем оставалась только румынская таможня. Все уже ждали его по ту сторону границы. Формально его семья была на территории Израиля, а он медлил. Нет, он не надеялся на чудо, но кто знает…

Он потянулся за визой. В боковом кармане её не оказалось, он полез в другой, потом в брюки, потом стал перетряхивать всё. Пограничники знаками попросили его отойти. Он отошёл, обшарил себя с головы до ног и не найдя визы, стал тереть лоб, вспоминая куда мог её деть. Все бюрократические процедуры при пересечении границы они репетировали несколько раз. Их предупреждали, что за малейшую оплошность румынские власти берут штраф, поэтому Марина всё тщательно подготовила. На всякий случай она даже дала тестю портфель с французскими духами и русской водкой для мелких взяток.

А-а-а! — закричал Григорий Львович. Он вспомнил, что положил визу в портфель, а потом, когда они без сучка и задоринки прошли все проверки, он на радостях сдал портфель в багаж. Теперь единственным документом, удостоверяющим его личность были никому не нужные водительские права.

Он подошел к таможенникам и, размахивая руками, начал объяснять, что произошло. Они почувствовали, что пахнет жареным. Эмигранты из Советского Союза были для них хорошей статьёй дохода. Румыны установили штрафы так, что любая ошибка бывших советских граждан стоила им всей имеющейся валюты. Не больше и не меньше, а количество долларов на каждого отъезжающего было им хорошо известно. Григорию Львовичу опять предложили отойти в сторону. Он стал объясняться жестами. Указывая на самолет и расставив руки в стороны, он размахивал ими, как птица крыльями и тыкал себя в живот, ясно давая понять, что портфель в багаже, то есть в брюхе самолета. Затем он руками чертил в воздухе прямоугольник, величиной с портфель, крепко хватал его за невидимую ручку и с важным видом шёл к самолёту, но в тот момент, когда он пытался пересечь таможню, его останавливали румынские пограничники.

Идиоты! Они даже глупее, чем руководители службы здравоохранения. Но ничего, если он мог обучать тех, то он справится и с этими и чтобы его лучше поняли, он повторял всё сначала, однако при каждой следующей попытке его возвращали на место всё грубее и грубее. И его прорвало. Он стал кричать, что они все это подстроили и теперь не хотят его пустить в самолет, чтобы он нашел свою визу. Он подаст на них в комиссию ООН по правам человека. Он им, подлецам, покажет, как заниматься вымогательством.

Крики и жестикуляция Григория Каца переполошили весь аэропорт и на место происшествия пришел представитель Израиля. Основной задачей этого невысокого пожилого человека было улаживать конфликты. На badge[23] была его фотография и имя — Дэвид, напечатанное латинскими буквами. Марина, единственная в семье знавшая английский, объяснила ему, что произошло.

— Передайте вашему отцу, чтобы он успокоился, мы сейчас всё уладим, — сказал Дэвид.

— Это мой тесть, — поправила Марина, — он душевно больной и за свои поступки не отвечает. Мы вообще хотели везти его в клетке, но потом решили, что это будет слишком привлекательной картиной для советской прессы.

Дэвид с укором посмотрел на неё и только спросил, нет ли у её тестя какого-нибудь документа с фотографией.

Марина перевела вопрос Григорию Львовичу. Он был уже невменяем и с кулаками лез на таможенников, угрожая им международным трибуналом. Они не понимали, что он говорит, но на всякий случай держали руку на кобуре.

— Зачем тебе документ? — закричал Григорий Львович Марине, — пусть они пустят меня в багажное отделение, я найду им эту сраную визу.

— Затем, — ответила Марина, глядя ему в глаза, — чтобы вас не посадили в тюрьму. Её спокойный тон и твёрдый взгляд отрезвили тестя, он пошарил в карманах, нашел свои водительские права, на которых была фотография пятнадцатилетней давности, и протянул их невестке. Она взяла их и вместе с Дэвидом пошла в офис. По дороге Дэвид сказал, что на таможне работает его очень хорошая знакомая, с которой он бежал из Освенцима, она им поможет. Приятельница Дэвида — Анна аккуратно отклеила фотографию и позвонила сыну в министерство иностранных дел. Она попросила привезти бланк визы и вскоре документ был готов. Когда Марина и Дэвид уже собрались уходить, в кабинет вошел таможенник. Он сказал, что какой-то сумасшедший, угрозами заставил пограничников пустить его в багажное отделение самолета.

— Эмигранты уже устроили скандал несколько дней назад, — сказал Дэвид, — и румынские власти предупредили, что в случае рецидива, они закроют свою страну для транзита. Мы должны успокоить твоего тестя любой ценой. А что он действительно не в своем уме?

— Конечно, — не моргнув глазом, ответила она, — неужели вы думаете, что я стала бы на него наговаривать? Он был психиатром и от частого общения с сумасшедшими у него самого чердак поехал. Последние пару лет он вообще непредсказуем и я не знаю, что он может выкинуть, когда увидит визу.

— Пойдём быстрее, — сказал Дэвид, направляясь к выходу.

Не доходя до таможни, они услышали площадную ругань и бешенные угрозы Григория Каца. Он бежал от самолета и кричал:

— Воры, они украли мой портфель. В нем был французский одеколон и две бутылки водки. Они всё выпили, а портфель с документами выбросили, падлы. Я на них в суд подам, они еще мне за это ответят, мерзавцы. Григорий Львович не видел ни Дэвида, ни Марины. Он бежал к таможенникам, которые каким-то непостижимым образом полчаса назад поняли его пантомиму и, нарушив закон, пустили в багажное отделение самолёта. Они уже не хотели никакого штрафа, лишь бы отвязаться от этого психа. Получив их разрешение, он подбежал к самолёту, без лестницы забрался в багажное отделение и в ярости стал расшвыривать чемоданы. Портфель, конечно, он не нашёл и считая это происками таможенников, теперь бежал к ним со сжатыми кулаками. Его жена была в ужасе. Она давно уже смирилась с его буйной натурой. Иногда она могла остановить его, но сейчас её вмешательство только ухудшило бы положение. Она готова была принять огонь на себя, лишь бы предотвратить скандал. Сердце её бешено колотилось. Григорий Львович почувствовал это и резко остановился. Он посмотрел вокруг, увидел жену и, изменив направление атаки, заорал:

— Это все ты, все из-за тебя. Зачем ты дала мне этот портфель? Я тебе давно говорил, что взятки до добра не доведут. Кому их давать? Этим что ли? — он махнул рукой в сторону румынских пограничников. — Никогда меня не слушаешь, вот и доигралась. Ну, ничего приедем в Израиль я тебе покажу.

Дэвид не знал, что делать. Зинаида Борисовна дрожала как осиновый лист, а Марина, глядя тестю в глаза, металлическим голосом сказала:

— Видите визу? — она повертела ею у Григория Львовича перед глазами.

Он вслед за визой водил головой из одной стороны в другую.

— Вы мне не ответили, вы видите визу?

— Да.

— Если вы сейчас же не извинитесь перед женой, я вашу визу порву и вы поедете не в Израиль, а в румынскую тюрьму.

Марина глядела на него холодным, немигающим взглядом. Взглядом, который отрезвил его во второй раз. Его невестка, жена его сына. Каким-то чудом она устроила ему визу, а теперь готова её порвать. Что с ним происходит? Он никак не мог вспомнить. Он только видел, как она держала визу обеими руками. Она хочет, чтобы он извинился перед Зиной. Хорошо, он извинится. Он вдруг почувствовал ужасную усталость, голова у него закружилась и он стал медленно опускаться. Дэвид успел поставить под него стул.

— Вы меня слышали, Григорий Львович? — повторила Марина.

— Да, — отозвался он глухим голосом.

— Я жду.

— Зина, прости меня, — сказал он тихо.

Зинаида Борисовна не в силах отвечать, заплакала и отвернулась. Марина протянула визу тестю.

— Спасибо, Мариночка, — сказал он.

Что-то в нем сломалось. Жизненная сила, блеск в глазах, стамина. Из вальяжного, самоуверенного мужчины он за несколько минут превратился в старика.

Представитель Израиля поблагодарил Марину и признался, что до последнего момента не мог ей поверить. Ведь у него самого есть невестка и он знает, какие отношения бывают между родственниками. Но её тестя действительно лучше было бы перевозить в клетке.

— Нет, — сказала Марина, глядя на Григория Львовича и с трудом сдерживая слёзы, — лучше было оставить его в Союзе.

Концерт

Сыграв коротенький этюд, Эмми встала, подождала пока затихнут аплодисменты, с большим достоинством поклонилась и направилась на место. Она была самой младшей в классе и поэтому отчётный концерт учеников своей студии Таня начала с неё. На Эмми было красивое розовое платье, родители долго подбирали его к сегодняшнему выступлению. Остальные исполнители тоже были в выходных костюмах. За несколько лет Таня приучила их к этому. Не сразу и с большим трудом, но всё-таки приучила.

Попав в Миннеаполис, Таня испытала шок. Это был типичный провинциальный американский город. Русские эмигранты, недавно приехавшие сюда, почему-то считали, что самая перспективная специальность для женщины — это помощник зубного врача. Таня, поддавшись стадному чувству, тоже решила пойти на курсы.

— Зачем, — удивился муж, когда она сказала ему об этом, — неужели тебе нравится ковыряться в чужих зубах?

— Конечно, нет, но сейчас нам главное выжить и я готова делать всё.

— Всё ты даже мне никогда не делала, — глядя на неё сквозь очки, сказал Дима.

— Если бы ты был миллионером, может и делала бы.

— Открой свою музыкальную школу, может тогда ты и сама станешь миллионершей.

— Кому здесь нужна музыка, тут люди не думают об искусстве, а зубы есть у всех и лечить их должен каждый.

— Должен — да, но лечат только те, у кого есть страховка, к тому же оборудование в Америке первоклассное и пломбы не вылетают каждый год, как при бесплатной медицине. Что же касается искусства, то в одном Миннеаполисе профессиональных оркестров пять штук.

— Почему же тогда Гриша переквалифицировался в программиста? Ведь он был отличным скрипачом.

— Ты слышала, как он играет? Одной техникой, совершенно без эмоций. Для него программист — это идеальная профессия, он и музыкой, наверно, занимался из-под палки. Может он с детства хотел изучать компьютеры, а родители ему не давали.

— Лауреатом он тоже стал из-под палки?

— Какая разница? Гриша — это Гриша, а ты — это ты. Ты всегда любила работать с детьми.

— Конечно, когда я могла с ними объясниться.

— Учи язык.

— Я буду его учить, общаясь с больными.

— Вряд ли они смогут разговаривать с бормашиной во рту.

Всё-таки Таня поступила на курсы медсестёр и начала изучать анатомию. Предмет этот давался ей тяжело. Цветные иллюстрации внутренностей человека вызывали у неё тошноту, а их латинские названия не лезли в голову. Чтобы помочь жене, Дима купил скелет, принёс его домой и, поставив его в гостиной, сказал:

— Вот тебе наглядное пособие, теперь мы будем учиться вместе. Ты будешь рассказывать мне все свои домашние задания.

— Зачем?

— Повторенье — мать учения.

— А кто отец?

— Там было беспорочное зачатие, — ответил Дима, приклеивая к челюсти черепа сигарету, — видишь это заядлый курильщик. Вот скажи мне, пожалуйста, на какой орган сильнее всего действует никотин?

Таня ткнула пальцем туда, где должна была находиться печень.

— А как это будет по латыни.

Таня ответила.

На следущий день Дима воткнул в рот черепа пустую бутылку, через неделю надел на него бейсбольную шапочку козырьком назад, а перед новым годом отрезал у гирлянды две зелёные лампы и засунул их в пустые глазницы. Таня в тот день вернулась домой поздно вечером и, повернув выключатель, увидела в комнате скелет с горящими глазами. Её это зрелище совершенно не испугало. Она подошла ближе и долго смотрела на скелет, а утром заявила, что медицинская карьера не для неё.

Бросив курсы, она стала учить английский. Язык тоже давался ей непросто, но после всех этих мандибул и максил[24], казался детской забавой. Самое же главное он не вызывал отрицательных эмоций. Вскоре она устроилась в музыкальную школу. Каждый урок требовал от неё длительной подготовки, но она любила преподавать и недостаточное знание языка компенсировала опытом. Она старалась не обращать внимания, на то, что её ученики часто приходили на занятия в спортивной форме, сразу же после тренировки по футболу или плаванию. Её задачей было научить их игре на фортепьяно.

На отчётный концерт её студенты явились в самом затрапезном виде. Большинство не могли как следует выйти на сцену и поклониться, а во время выступлений одноклассников они и их родители шелестели программкой, рассматривая её со всех сторон. Программка действительно была произведением искусства. Дима долго колдовал над ней, используя все ресурсы компьютерной графики. Он увлёкся этим и мог часами сидеть перед монитором, но в квартире, которую они снимали, у него не было своего кабинета и он уже давно уговаривал Таню купить дом. После концерта он возобновил этот разговор. Он сказал, что сейчас как раз продаётся много домов в новом районе, который называется «Лебединое озеро».

— Там же всё очень дорого, мы не потянем, — возразила Таня.

— Открывай свою музыкальную студию, тогда потянем.

— Ну, уж нет, меня школа вполне устраивает.

— Она только называется школой, у неё даже нет своего помещения, работать тебе приходится в разных местах, зарплата микроскопическая, а бенефитов[25] никаких. Послушай меня, «Лебединое озеро» просто ждёт, чтобы на нём создали музыкальный остров.

— Ты-то откуда знаешь?

— Там много детских площадок, а молодые мамаши даже в будни прогуливают своих детей.

— Ну и что?

— То, что они не работают и у них есть чем платить. Я думаю, они и сами будут брать у тебя уроки от нечего делать. Мы купим там дом, дадим объявление в местной газете и к тебе толпами побегут ученики.

В следующем учебном году Таня репетировала со своими студентами уже не только музыкальные произведения, но выход на сцену, поклоны и возвращение на место. Не очень часто, но настойчиво она повторяла, что концерт — это важное событие и на него надо прийти хорошо одетым.

— А что конкретно вы посоветуете одеть? — спросила её Вида. Она выглядела гораздо старше своих 13 лет и чувствовала острую необходимость нравиться мальчикам.

— Я же не знаю, какой у тебя гардероб, подумай сама и выбери лучшее.

— А вы мне поможете?

— Помогу.

На следущий урок Вида одела новое платье и спросила, подойдёт ли оно для концерта. Таня поправила несколько складок и одобрила наряд. Через неделю Вида пришла в брючном костюме и принесла с собой ещё два.

Примерки повторялись до тех пор, пока мать Виды не сказала, что в музыкальной школе слишком много внимания уделяют нарядам. Она тоже училась музыке и тогда, в доброе старое время никто не заставлял её покупать новые платья каждый день. Раньше дети вообще больше думали об учёбе.

— Вы абсолютно правы, — согласилась Таня, которой тоже надоели постоянные обсуждения туалетов, — если вы сами поможете Виде подобрать наряд, то сделаете большое дело.

В следущий раз, когда Вида стала спрашивать, что лучше одеть, Таня сказала:

— Посмотри «Victoria Secrets»[26], там есть образцы, которые тебе очень подойдут.

После этого директриса вызвала её к себе, отчитала в самой резкой форме и потребовала, чтобы она извинилась перед ученицей.

— Они наши клиенты и от них зависит ваша зарплата.

— Вида вам жаловалась?

— Это неважно, вы не имеете права так с ней говорить.

— Я извиняться не буду, — сказала Таня.

— Даю вам время до завтра, подумайте.

Таня молча вышла из кабинета. Она не чувствовала себя виноватой. Нельзя было превращать музыкальную школу в дом моделей. Директриса просто нашла предлог, чтобы избавиться от неё. Но почему? Из-за её акцента? Из-за программок, которые сделал её муж и многие дети сохранили на память? Или из-за того, что к ней перешли ученики других педагогов?

Таня вошла в класс. Там уже сидел следущий ученик — негритёнок Джастин. У него был прекрасный слух, но долго находиться на одном месте он не мог. Таня на свой страх и риск отпускала его в середине урока на улицу, он бегал по стадиону, расходовал избыток энергии и только после этого мог опять сосредоточиться на музыке. Каждое занятие с Джастином начиналось с того, что он писал на доске: «Я люблю играть на фортепьяно, я могу просидеть спокойно 20 минут».

— Почему сегодня ты ничего не написал на доске[27], — спросила Таня.

— Вы должны называть доску «классной», — неожиданно сказала его мамаша, которая в тот день присутствовала на уроке.

— Меня учили по-другому.

— Вас учили неправильно. То, что вы говорите, является расистским термином.

— Я ведь называю мел белым, а лимон жёлтым и ни белые, ни китайцы не считают это расистскими терминами, — возразила Таня.

— Вы можете делать с мелом и лимоном что хотите, а доску, пожалуйста, называйте классной.

— Я буду называть её учебная доска афроамериканского цвета.

Таня почувствовала на себе чей-то взгляд и посмотрела на сцену. Стив уже закончил первую пьесу.

— Зачем только родители заставляют его заниматься музыкой, — подумала она, подходя к фортепьяно, — это не его стихия. Ему больше бы подошла роль рыцаря Круглого Стола. Конечно, он научился читать ноты, но по клавишам бьёт как боксёр по груше, а на педаль давит как автогонщик на газ. Он даже в свои семь лет похож на викинга. Да и мамаша ему подстать, во время урока музыки, пока Стив издевается над фортепьяно, она усаживается в позу лотоса.

В Советском Союзе Татьяна Львовна, тогда ещё начинающий педагог, быстро прекратила бы это безобразие, а здесь, умудрённая опытом Таня молчала. Она знала, что у этой женщины ещё два сына и после школы она возит их на разные занятия. На себя у этой матери троих детей времени почти не оставалось, и она пыталась использовать каждую минуту.

Для того чтобы сгладить исполнение Стива, Таня подготовила с ним дуэт. Она села рядом и кивнула. Выпускница московской консерватории и семилетний житель провинциального американского города совместными усилиями исторгали из фортепьяно звуки, которые неискушённым слушателям Миннеаполиса казались вполне удовлетворительным исполнением известной песенки. Когда они закончили, Стив ушёл на место, а Таня встала у инструмента и поклонилась. Ей захлопали.

— Видишь, Стив, аплодисменты можно заработать поклонами, а не только игрой, — сказала она.

Ученики сами продолжали концерт. В программке была указана последовательность их выступлений и названия музыкальных пьес. Эта программка, как и предыдущие, была рождена современной технологией и фантазией её мужа. Дима творил на компьютере чудеса. Несколько раз он печатал $100 купюры, на которых вместо портрета президента были улыбающиеся физиономии его приятелей. Потом на день рожденья он дарил эти банкноты своим друзьям, а как-то раз на концерте Таниных учеников он сфотографировал двух старушек. Одна была еврейка из России, а другая — негритянка из Миссисипи. Многочисленные морщины, седые букли, очки и почтенный возраст скрывали различие в цвете кожи. Дима заснял момент, когда каждая из них аплодировала своему внуку. Потом он очень долго колдовал над снимками, а когда повесил их рядом, было полное впечатление, что это две сёстры. Сестра из Америки через несколько лет перестала ходить на концерты, а сестра из Советского Союза сделалась постоянной зрительницей.

Когда жену уволили из школы, Дима сказал:

— Теперь уж точно тебе придётся начать собственный бизнес.

— Запросто, — ответила Таня, — курсы медсестёр я уже кончила.

— Тебе не стоило их начинать, уроки фортепьяно — совсем другое дело.

— Ну да, осталось только, набрать учеников. Помнишь, ты говорил, что после объявления в газете они побегут ко мне толпами?

— Да.

— Так вот прибежало всего три человека. Я знаю, что один человек — это не толпа, два человека — это тоже не толпа, а вот насчёт трёх не уверена. Как ты думаешь, три человека это толпа или не толпа?

— Ладно, не ехидничай, придумай текст, мы сделаем флаерсы и разложим их всем соседям.

— А потом?

— Потом нужно найти такие же комплексы, как «Лебединое озеро», где живут молодые семьи. В кооперативы с пожилыми людьми ехать бесполезно. К очень богатым людям тоже обращаться не стоит, они человека с улицы не возьмут.

— Как же мне найти правильные районы?

— Покатайся по окрестностям, посмотри.

— Легко тебе давать задания, попробовал бы сам.

— Если ты меня возьмёшь к себе вице-президентом по маркетингу, я попробую.

— Хорошо, но по совместительству ты будешь мальчиком на побегушках и всё это на волонтёрских началах.

— Договорились.

Через некоторое время они нашли районы с потенциальными клиентами, напечатали флаерсы на яркой цветной бумаге и принялись за работу. Маршрут обсуждался вечером, а с утра они отправлялись на очередной объезд. Одновременно Дима делал ремонт студии. Он покрасил потоки, переклеил обои и установил новые светильники, а когда всё было готово, сказал:

— Теперь на видном месте тебе надо повесить свои дипломы.

— Они же на русском языке.

— Это даже лучше. Люди с большим уважением относятся к тому, чего не понимают.

— Тогда можно было бы повесить и почётные грамоты моих учеников.

— Правильно!

— Жалко только, что я оставила их в Союзе.

— Ничего страшного, закажем в Нью-Йорке, там за сходную цену нам всё что угодно сделают.

Осенью, когда Таня уже составляла расписание, ей позвонила Вида и сказала, что хочет продолжать заниматься фортепьяно.

— Я больше не работаю в школе, — ответила Таня.

— Мама согласна возить меня к вам.

— Да?

— Да, а ещё Джастин просил передать, что он тоже хочет брать у вас уроки.

Это было уж совсем неожиданно и Таня от удивления замолчала, а Вида, по-своему истолковав её молчание, быстро заговорила:

— А ещё у меня есть сосед Яша, он тоже хочет у вас учиться. Его бабушка приехала из России.

— Она с таким же успехом могла приехать с островов Зелёного Мыса, — подумала Таня, — в плавильном котле Америки её внук ничем не будет отличаться от любого другого американского подростка.

Через несколько дней Тане позвонила учительница музыки, жившая неподалёку. Она сказала, что переезжает в другой штат и хочет «продать» своих учеников. Если Таню это интересует, они могут встретиться и поговорить. Таню это заинтересовало и они встретились в доме продавщицы. Начали они с дежурных любезностей, а потом разговорились и когда Таня посмотрела на часы, то увидела, что опаздывает на урок. Она позвонила домой и попросила мужа впустить Джастина, если он придёт раньше времени и не отходить от него, потому что он слишком беспокойный мальчик и его нельзя оставлять одного.

В этот момент Джастин уже звонил в дверь. Дима открыл ему и проводил в студию. Посреди неё стоял скелет и корзина с грязным бельём. Это был результат сражения Димы с сыном. Утром он заставил-таки сына убрать квартиру. Конечно, гораздо проще было сделать это самому, но уступать он ни за что не хотел. В результате все вещи были переставлены, а беспорядок в доме ничуть не уменьшился.

Джастин увидев скелет, сразу же начал строить ему рожи.

— Напрасно ты это делаешь, — сказал Дима.

— Почему?

— Я его специально достал из кладовой, чтобы тебе показать. Это всё, что осталось от Таниного ученика, который баловался на уроках. Ты, наверно, знаешь, что в коммунистических странах применяют драконовские меры для поддержания дисциплины. Тех, кто не подчиняется правилам, секут розгами. В Советском Союзе полное равноправие, там женщин бьют также как и мужчин, а детей наравне со стариками. Этому парню, — Дима постучал пальцем по лбу черепа, — не повезло, наверно, палач перестарался.

Джастин смотрел на Диму и не знал, что делать. Скорее всего этот русский врал, но на лице его не было и тени улыбки и на всякий случай с ним нужно было держать ухо востро. Джастин отошёл от скелета, сел за фортепьяно и стал перелистывать ноты, а Дима унёс грязное бельё в прачечную и поднялся к себе кабинет.

Когда Таня зашла в студию, Джастин исполнял пьесу, которую она разучивала с ним в прошлом году, а на доске было написано: «Я могу просидеть спокойно целый урок, с начала до конца».

На первом концерте учеников Таниной студии Дима фотографировал участников, а после окончания, когда Вида преподнесла Тане букет цветов, он попросил их обеих несколько секунд стоять не двигаясь, чтобы получился хороший снимок, затем он зашёл со стороны сцены, жестом показал зрителям, чтобы они аплодировали и сделал фотографию учительницы, которая принимала букет на фоне ликующего зала. Потом Таня вызвала всех учеников, выстроила их на сцене и стала раздавать им шоколадки. Дима сфотографировал и это, а когда церемония подходила к концу, он сам встал в конце ряда и протянул руку.

— А тебе за что? — спросила она.

— Я передвигал рояли, расставлял стулья, а потом буду убирать помещение. Я заслужил награду больше, чем кто-либо другой.

— Хорошо, — сказала Таня и вместо шоколадки дала ему цветок из своего букета.

— Вот она, человеческая благодарность, — пробормотал Дима, крутя в руках чахлую гвоздику с переломанным стебельком.

— Ты ведь всё заранее подготовил? — спросила Таня, когда все разошлись.

— Конечно, и фотографию, на которой тебе дарят цветы, я обязательно повешу в студии.

— Зачем?

— Хочу показать этим викингам[28], как воспитанные люди должны благодарить учителя музыки.

— А если бы Вида не принесла цветы?

— Она и так не принесла, букет купил я.

Таня посмотрела на мужа. Она до сих пор не всегда понимала, шутит он или говорит серьёзно. Он очень редко улыбался, а после приезда в Америку вообще не улыбнулся ни разу.

— На самом деле?

— Конечно, — ответил он и она почувствовала, что на сей раз он говорит правду.

Обычно концерт заканчивался весёлым шотландским танцем, который исполняли четыре студента на двух роялях. Это был очень эффектный номер. Когда его впервые увидел младший брат Виды, он решил сменить футбол на фортепьяно. После этого Таня поняла, что её конкурентами являются не только учителя музыки, но преподаватели фехтования и шахмат, а также тренеры по футболу и лёгкой атлетике. Таня не пыталась воспитать будущих победителей конкурса Чайковского, но домашнюю работу задавала регулярно, а выполнение её всегда проверяла. Выступление её учеников фактически было бесплатным концертом для жителей района, а артистами были самые дорогие для зрителей люди — их дети.

В конце выступали лучшие ученики и предпоследним на сей раз играл Яша. Он уже занимался не с таким рвением, как раньше, но у него были отличные способности и он, не желая расстраивать родителей, продолжал брать уроки фортепьяно. К старшим классам он увлёкся техникой, а когда ему исполнилось 17 лет, получил водительские права и купил машину. Он с гордостью показал Тане своё приобретение и даже покатал учительницу в своём стареньком Кадиллаке. С момента покупки машины Яша гораздо меньше внимания уделял фортепьяно, но всё равно Таня выбрала его для последнего номера. Сегодня, как и обычно, исполнение на двух роялях было запоминающимся. После него Таня выстроила на сцене всех исполнителей для вручения подарков, но сначала она подошла к матери Виды и, протягивая ей цветы, сказала:

— Вы прекрасно переворачивали ноты, сегодня вам не было равных.

Саму же Виду, которая заканчивала школу и уезжала в колледж, Таня поздравила особо. Когда все разошлись, Вида подошла к ней и сказала:

— Помните, что вы советовали мне одеть на концерт пять лет назад?

— Конечно.

— Ну вот, с некоторым опозданием я это сделала, посмотрите, — она протянула учительнице журнал «Victoria Secrets». На обложке была фотография Виды в очень дорогом нижнем белье. Таня не верила своим глазам, а Вида между тем продолжала, — деньги там платят хорошие, а работа не сложная. Я думаю подрабатывать у них, пока буду учиться. Они, кстати, просили меня порекомендовать кого-нибудь из своих друзей и я подумала о вас. У вас прекрасная фигура и вы бы им вполне подошли.

— Что? — спросила Таня, переводя взгляд на Виду.

— Я говорю, что из вас тоже вышла бы хорошая модель.

— За эту шутку я отчисляю тебя из своей студии.

— Я не шучу. Вот, смотрите, — она протянула Тане ещё один экземпляр журнала. Там на той же странице, в той же соблазнительной позе и в том же нижнем белье Таня увидела себя. На несколько секунд она потеряла дар речи.

— Нравится? — спросил её Дима, неизвестно как оказавшийся рядом. Она с трудом оторвалась от журнала и подняла на него глаза. Он смотрел на неё сквозь очки и улыбался.

Это была его первая улыбка со времени приезда в Америку.

Пятая колонна

Гриша Гольдберг обменял токены, пересчитал полученные купюры и положил их в кошелёк. За несколько недель в Атлантик-сити[29] он заработал гораздо больше, чем ему обещали за год профессорства в МТИ[30]. Он уже давно отослал туда все документы, но служащие американского отдела кадров оказались ничуть не расторопнее своих советских коллег и чтобы добыть средства к существованию Гриша обратился к картам.

Он посмотрел в зал с игральными автоматами и ему показалось, что где-то мелькнуло знакомое лицо. Это немудрено, здесь можно было встретить кого угодно, от опустившихся наркоманов до голливудских знаменитостей, но это лицо было из другого мира. Оно вызвало у него неприятные ассоциации. Гриша остановился и обвёл зал внимательным взглядом. Около одного из игральных автоматов сидел мужчина, который также как и все остальные опускал токены и нажимал кнопки. Он был неаккуратно одет, нечисто выбрит, а под глазами ясно обозначились синие круги. Гриша почувствовал неприятный холодок внизу живота. Он подошёл поближе и ещё раз незаметно взглянул на играющего. Физиономия выглядела гораздо более помятой и значительно постаревшей, но это несомненно был подполковник Степченко. Гриша знал, что при развале империи многие чиновники запустили руку в государственную казну. Некоторые даже переехали на Запад и жили здесь как рантье, но подполковник служил в забытой всеми глуши, воровать ему было негде. Разве что он наладил продажу устаревших радарных установок, но это было маловероятно. Скорее всего, он выполнял здесь какое-то задание и значит встреча с Гришей означала для него верный провал, а как КГБ расправлялось с нежелательными свидетелями, бывший рядовой Гольдберг представлял себе очень хорошо. У него засосало под ложечкой. Он надеялся, что в Америке начнёт новую жизнь, но пока что никак не мог покончить со старой.

После института его забрали в армию и отправили техником на радарную установку. Когда он увидел место своей будущей службы, ему захотелось завыть, не дожидаясь ни ночи, ни луны: в небольшом бараке жил весь личный состав подразделения. Начальником был старший лейтенант Насреддинов, а восемь его подчинённых отвечали за техническое состояние радара. Вокруг на сотни километров лежала тайга и нарушали запретную зону только волки и медведи. Иногда на станцию заходили чукчи-охотники, чтобы поменять мясо на спирт. Операцию эту всегда доверяли ему, потому, наверное, что он был единственным непьющим на станции. Он бросил пить после одной из студенческих вечеринок, во время которой он так набрался, что Тамара — хозяйка квартиры, где они встречались, вынуждена была оставить его у себя. Когда он проснулся на следущий день, дома никого не было. Он хотел позвонить матери, но никак не мог найти номер телефона. Накануне его мать вышла на новую работу и записала свой телефон на бумажку, но он никак не мог вспомнить, куда её положил. Это его здорово испугало. Он решил, что из-за водки лишился способности, к которой относился как к бесценному капиталу.

У него была уникальная память. Он стал развивать её ещё в детстве, интересовался мнемоникой, сам разработал различные методы запоминания, а в девятом классе на спор выучил двухтомник высшей математики на английском языке. И вдруг теперь забыл такую мелочь. Голова его раскалывалась от боли, но он продолжал ползать по комнате и заглядывать во все углы.

— В чём дело? — спросила его Тамара, вернувшись домой.

— Я потерял рабочий телефон матери.

— Подожди, кажется, я знаю, где он, — сказала она и ушла на кухню. Вернувшись, она протянула ему аккуратно сложенный листок бумаги.

— Где ты его нашла? — спросил Гриша.

— В своём лифчике, который ты почему-то положил в холодильник.

Гриша покрылся холодным потом. Он никак не мог вспомнить, когда это произошло, а предположить, что Тамара его разыгрывает, ему мешали алкогольные пары.

— Это из-за водки, — решил он и с тех пор не брал в рот спиртного.

В красном уголке барака стоял старенький неработающий телевизор. Гриша отремонтировал его, сделал приставку и телевизор стал принимать CNN. Однажды, когда Гриша был на ночном дежурстве, передавали фильм об игре в карты. Начался фильм с того, что несколько раз показали как дилер и игрок незаметно обменивались под столом условными знаками. Снимали это с пяти различных позиций, а одна из камер была вмонтирована в нижнюю часть столешницы. Очевидно, главной задачей фильма было предостеречь любителей лёгкой наживы. Ведущий сказал, что мошенничество никогда до добра не доводит, а выиграть в карты можно и честным путём. Он очень доходчиво объяснял основные правила и демонстрировал их на примерах. Затем он рассказал, что нужно делать при различных раскладах и каждый раз в качестве закрепления пройденного материала показывал заставку с текстом только что изученного правила. Он упомянул, что у дилера может быть от двух до четырёх колод, а в добрые старые времена в некоторых казино были даже столы с одной колодой. Гриша увидел, что «Блэк джек» очень похож на «Очко». Главное отличие состояло в том, что игра в казино шла в открытую. С точки зрения теории вероятности в самом начале случайность имела определённое значение, но к концу первой сдачи шансы человека, запомнившего вышедшие карты, повышались настолько, что выигрыш уже не являлся капризом Фортуны. Кое-что от неё, конечно, зависело, но после некоторой тренировки Госпожу Удачу вполне можно было взять за бока.

Карт у Гриши не было и он стал сражаться с дилерами американских казино мысленно. Чаще всего он делал это во время политико-воспитательной работы. Он легко запомнил различные расклады при игре с двумя и тремя колодами, но когда перешёл на четыре, карты ему стали сниться по ночам, а однажды глядя на старшего лейтенанта, Гриша подумал, что тот очень похож на трефового валета. Затем каждый из сослуживцев стал ассоциироваться у него с какой-нибудь картой. Сначала это его забавляло, но потом начало беспокоить. Гриша почувствовал, что если так пойдёт и дальше, он может свихнуться и он решил заняться ремонтом радарной установки. Брошюрка, которой им разрешалось пользоваться, была составлена в стиле военного устава и предполагала лишь точное выполнение инструкций, но после очередных профилактических работ радарная установка не прошла предписанную проверку. Полная схема установки находилась в штабе и взять её можно было только под расписку у подполковника Степченко. Гриша попросил старлея сделать это, но Насреддинов отрицательно покачал головой.

— Степченко зол на весь мир и делает гадости из спортивного интереса. Говорят, его заслали в эту глушь за то, что он провалил какую-то важную операцию. Жена за ним ехать не захотела, он остался один и теперь срывает свою злость на подчинённых. Пользуется тем, что вокруг нет никого выше чином.

— Но ведь радар не в порядке и если из-за него произойдёт ЧП, Степченке первому голову открутят. Он сам должен быть заинтересован, чтобы всё было в идеальном состоянии, а схема мне нужна, чтобы проверить установку. Я уверен, что смогу её отремонтировать.

— Я всё понимаю, но Степченко просить не буду. Займись лучше чем-нибудь другим.

— Чем?

— Почитай.

— Что? Журнал «Молодой коммунист» за прошлый год?

— Возьми газету «Правда», её только вчера привезли.

Газеты доставляли им на вертолёте вместе с продовольствием два раза в месяц. Иногда Насреддинов сам летал в штаб и это путешествие было для него одним из немногих развлечений. Приехав туда в следущий раз, он попросил у Степченко документацию на радар. Подполковник ответил, что единственный экземпляр инструкции в данный момент находится на другой установке. Там идут профилактические работы. По графику у Насреддинова они должны быть через полгода, но если старлей хочет ускорить процесс, то при определённых условиях это можно сделать.

— Я могу и подождать, — сказал старший лейтенант, который знал, что «определённые условия» обозначали литр технического спирта, — но мне кажется, что вы должны быть в этом больше заинтересованы, чем я. У меня служит парень, который хорошо разбирается в радиотехнике и готов перебрать радар. Он недавно отремонтировал телевизор и сделал к нему приставку, так что теперь мы можем смотреть Штаты.

— Да ты знаешь, что я тебе за это сделать могу? Это же империалистическая пропаганда!

— Никакой пропаганды не было, а я это сказал к тому, что у человека золотые руки и грех было бы этим не воспользоваться. Ведь если что случится, нам первым клизму поставят. Помните, что произошло после того как Матиас Руст приземлился на Красной площади.[31]

— Ладно, я подумаю, — сказал Степченко, — а ты тоже посмотри. Сам знаешь, чтобы ребята побыстрее профилактику закончили, им стимул нужен.

— Лишнего спирта у нас нет, — ответил Насреддинов.

Вернувшись на базу, он рассказал Грише о своей встрече со Степченко.

— Возьмите описание дня на три, мне хватит.

— Ты что, успеешь всё сделать за три дня?!

— Нет, конечно, но если вы освободите меня от нарядов, я выучу документацию наизусть.

— Ну, ты и хвастун.

— Вы сможете меня проэкзаменовать.

— А если ты провалишься?

— Это исключено.

— Посмотрим.

Экзамен Гриша сдал и Насреддинова это так поразило, что в следущий раз в штаб они полетели вместе. Возвращая документацию, старший лейтенант предложил Степченко самому поговорить с Гришей, но подполковнику было не до того, после очередного запоя у него ужасно болела голова и Насреддинова он слушал невнимательно. Его не интересовало, что сделал этот рационализатор-изобретатель. Было бы куда лучше, если бы он спирт гнать научился. Степченко взял техдокументацию и тяжело пошёл к шкафу. Вид пустой банки, в которой он обычно хранил резервный запас, разозлил его и он стал говорить старлею, что информация, содержащаяся в описании радара — государственная тайна, её нельзя разглашать, а единственный экземпляр книги должен быть как партбилет всегда в пределах досягаемости. Разумеется, это не все понимают, есть определённый сорт людей, которым совершенно нельзя доверять, потому что предательство заложено у них в крови. Во время войны они толпами переходили на сторону врага[32]. Они и мать родную готовы продать за 30 серебряников. Да и другие — при этом он выразительно посмотрел на Гришу — тоже только ждут удобного момента, чтобы слинять на Запад. Государство даёт им бесплатное образование, а они как волки, сколько их не корми, в лес смотрят. Все они пятая колонна. Из-за них русские люди живут в бедности. И его бы воля, он бы навёл порядок.

Высказавшись, подполковник посмотрел на своих подчинённых и спросил:

— Может, вы не согласны?

— За то, что государство даёт другим бесплатное образование эти другие бесплатно работают в условиях, где русские люди получают очень приличные деньги, — ответил Гриша, — и я могу привести пример, не отходя от кассы. А техническая документация мне понадобилась для того, чтобы отрегулировать радар, который защищает от самолётов-шпионов советское государство. Если радар сломается, то вы первый поплатитесь головой за преступную халатность, а мне ничего не сделают. Может даже объявят благодарность за инициативу. У меня к тому же будет свидетель — старший лейтенант.

Гриша с такой злобой смотрел на Степченко, что у того голова немного прояснилась. Он взглянул на Насреддинова. Физиономия старлея тоже не выражала большой любви. Их было двое, оба гораздо моложе его и наверно здоровее, лучше с ними не связываться.

— Какой ты ершистый, — сказал Степченко.

— Так точно, ершистый, — подтвердил Гриша.

С тех пор они встречались всего несколько раз, но каждая встреча была для Гриши жестоким испытанием.

Гриша ходил некоторое время из угла в угол и думал, что делать. Наконец он нашёл справочник и набрал номер, а через час уже сидел в кабинете дежурного в местном отделении ЦРУ.

— Почему вы решили, что человек, которого вы встретили в казино, русский шпион, — спросил тот, показывая всем своим видом, что ему надоели чересчур бдительные сограждане.

— Я работал с ним, когда он был офицером КГБ и руководил системой радарных установок в Сибири.

— Чем вы занимаетесь теперь?

— Оформляю допуск на преподавание радиотехники в МТИ.

— Как зовут вашего бывшего сотрудника?

— Степченко.

— Когда вы с ним работали?

— Десять лет назад.

— А вы уверены, что это он?

— Да.

— Вы знаете, что теперь делают операции, которые совершенно изменяют внешность человека. Можно даже сделать двойника.

— Знаю, — сказал Гриша, хмуро глядя на своего собеседника. Этот клерк разговаривал с ним как с неандертальцем. Если такие идиоты работают в американской разведке, то немудрено, что она за последнее время столько раз с треском проваливалась.

— И отличить этого двойника от оригинала можно только по ДНК и отпечаткам пальцев.

— Степченко был не такой уж важной птицей, чтобы ему делали двойников.

— Опишите его и мы сейчас составим фоторобот.

— Проще обратиться в казино Тадж-Махал[33], я видел его там вчера в 11 часов дня, — сказал Гриша и набросал план расположения игральных автоматов, обозначив крестиком тот, у которого сидел его бывший начальник, — наверно, в казино есть видеоплёнка.

— Да, возможно. Оставьте свой телефон, мы вам позвоним.

— Лучше я сам вам позвоню, скажите только когда.

— Попробуйте через неделю.

— Кого спросить?

— Джона Доу[34].

Через два дня Грише позвонили из ЦРУ и попросили приехать. В кабинете кроме Джона Доу сидел ещё один ничем не примечательный мужчина средних лет.

— Вы собираетесь работать у профессора МакНортона в МТИ? — спросил Джон Доу II.

— Да, МакНортон уже сделал мне оффер[35].

— Как вы с ним познакомились?

— Это долгая история.

— Расскажите, мы не торопимся.

— Они и говорят так же как в КГБ, — подумал Гриша, «Мы не торопимся, нам стало известно». Он посмотрел на Джона Доу II и сказал:

— Когда я учился в институте, он приезжал на конференцию в Москву. Мы устроили вечеринку и мои сокурсники спросили смогу ли я запомнить несколько страниц бессвязного текста. Я сказал, что смогу. У кого-то под рукой оказалась брошюрка с конференции. Там были напечатаны фамилии, места работы и основные труды всех участников. Кроме того было указано время их выступлений. Мне дали десять минут на запоминание. Я всё это выучил и повторил, но пари проиграл, потому что неточно назвал заглавие одной из работ МакНортона. Потом я стал заниматься теми же проблемами, что и он, а когда приехал сюда, послал ему своё резюме.

— Если у вас действительно такая хорошая память, вы должны помнить основные схемы радара, на котором проходили службу.

— Должен.

— А не могли бы вы нарисовать схему входного фильтра.

— Я давал присягу не разглашать государственные тайны.

— Техника, на которой вы работали, давно устарела, а сам радар наверняка списан.

— Тогда зачем вам нужна схема?

— Я хочу проверить вашу память. Если вы не преувеличиваете, мы можем предложить вам работу поинтереснее, чем игра в казино или преподавание в МТИ.

— Рисовать я ничего не буду.

— Почему?

— Генералам КГБ вы за информацию платите миллионы, а от меня хотите получить её за спасибо.

— Совсем не за спасибо, у нас очень большие возможности и я могу оказаться вам весьма полезным.

— Не надо, — сказал Гриша, прекрасно понимая, что за любую услугу этого ведомства придётся дорого заплатить.

Он набросал требуемую схему.

Джон Доу II достал портфель, вынул из него техническое описание радара и, открыв его на нужной странице, сказал:

— Здесь имеется дополнительная индуктивность, а величина сопротивления не такая как вы указали.

— Я специально изменил заводскую схему.

— Почему же это не отражено в руководстве по эксплуатации?

— Для утверждения изменений Степченко должен был получить добро сверху. На это могло уйти несколько месяцев, а поскольку радар начал барахлить, он разрешил мне его отремонтировать на свой страх и риск. Таким образом, он убивал одним выстрелом двух зайцев: если бы радар сломался, он обвинил бы меня во вредительстве, а так, он в очередном рапорте поставил это себе в заслугу. Кстати, я сделал и другие изменения. Разрешите, — Гриша взял книгу и дотронулся указательным пальцем до масляного пятна. Да, это было то же пятно и на том же месте. Это пятно он посадил, когда экспериментировал со схемой. Потом он пытался вывести его, но ничего не получилось и Степченко устроил ему разнос за порчу казённого имущества.

— Вот сволочь, — процедил Гриша сквозь зубы, — а ещё говорил о пятой колонне.

Аритмия

В начале XX века здесь находилось имение какого-то богатого чудака, но от былого величия сохранился только запущенный террасный парк и красивые аллеи со старыми деревьями. На парадном дворе видны были остатки клумбы и несколько бюстов греческих богов, а перед въездом в усадьбу, стояла прекрасная бронзовая скульптура коровы-кормилицы. Она никак не вязалась с мифологическими персонажами и скорее всего была поставлена намного позже, но её примитивная красота нравилась Игорю ничуть не меньше грозных богов древности.

Бывая на правом берегу реки, Игорь Савицкий приценивался к этой земле, но попасть сюда можно было только в объезд и дорога до центра города занимала очень много времени. Как только он узнал, что местные власти решили строить мост, он купил здесь большой участок и сразу же начал строительство. Рабочие его компании привели в порядок парк, а на месте загородной виллы построили роскошный дом. Как только он был закончен, местная газета напечатала статью о новостройке и вскоре появились покупатели, однако Игорь не торопился с продажей. Он сам думал переселиться сюда. Отсюда гораздо легче было бы руководить строительством. По окончательному плану дорога в этот пригород со временем должна была стать одной из главных магистралей города. Это значительно подняло цену участка и заказы на будущие дома посыпались один за другим. Игорь закрутился как белка в колесе и когда он первый раз почувствовал сильную боль в желудке, то не придал этому значения. Во второй раз он приписал боль гастриту и решил питаться более регулярно. Только после того как приступ повторился ещё раз, он вынужден был пойти к врачу. Его послали на обследование, а в конце недели секретарша доктора позвонила ему и попросила зайти в понедельник. Игорю это показалось странным, но в выходные он был занят на строительстве и ему было некогда думать о болезнях.

После нескольких общих фраз врач сказал, что у него рак и он советует как можно быстрее сделать операцию. Внутренне Игорь давно был готов к такому развитию событий: его мать тоже умерла от рака. После её смерти он остался вдвоём с младшей сестрой. Ответственность за неё придавала ему сил. Он окончил колледж, создал свою компанию, а когда Вера вышла замуж, оплатил её весьма пышную свадьбу. Но его собственная семейная жизнь не складывалась. После двух непродолжительных браков он стал очень осторожным и не торопился связывать себя даже самыми необременительными обязательствами. По-настоящему близкими ему людьми были только друг детства Костя Родов и его жена Полина. У них он мог появиться в любое время и они всегда были ему рады. Теперь же их общество было ему особенно необходимо и он поехал к ним. Оба они оказались дома. Игорь сказал о своём диагнозе и они надолго замолчали. Наконец Костя произнёс:

— В университете Миннесоты самая лучшая медицинская школа, а клиника Майо известна во всём мире. Несколько лет назад здесь лечился от рака король Иордании. Конечно, это не бесплатно, но деньги у тебя есть. Мы с Полиной узнаем, кто там самый лучший хирург и договоримся об операции, а ты пока должен хорошо отдохнуть. Ты всю жизнь пахал, как ломовая лошадь, теперь можешь подумать и о себе. После операции тебе, наверно, понадобится медсестра.

— Нет, не понадобится, всё равно я не смогу оставить работу.

— Ты, что, с ума сошёл? — сказала Полина.

— Нет, я в этот проект душу вложил. Доверить его другому, всё равно, что отдавать своих детей в приют. Их там воспитают совсем не так, как ты хочешь.

— Выбора у тебя нет, тебе придётся всё передать партнёру.

— Выбор есть всегда.

— Если ты хочешь, чтобы мы тебе помогали, то нет.

В тот же день Полина позвонила младшей сестре Игоря. Вера уже несколько лет жила в Нью-Йорке. Там она вышла замуж и родила ребёнка, а сюда приезжала, как на дачу. Во время последнего визита она привезла в Сент-Пол сына и гордо демонстрировала его всем знакомым. В это время у Игоря был очередной завал на работе и с Верой он встречался вечером, а племянника видел только в кроватке. Вера прекрасно знала своего брата и не обижалась. Несколько раз она оставляла малыша на попечение Полины, а сама уезжала к друзьям. Полина с удовольствием нянчила мальчика.

Игорь Савицкий легко перенёс операцию, но при вторичном обследовании у него в печени нашли метастазы и прописали химеотерапию. Начать её нужно было через месяц, однако он решил отложить первый сеанс, который совпал с днём его рождения. Раньше празднование обычно ограничивалось поздравлениями Родовых, звонком Веры и ленчем с сотрудниками, но на сей раз Полина и Костя решили устроить ему сюрприз. Полина сказала, что поскольку он ещё не окончательно выздоровел, отмечать вообще ничего не стоит и если он приедет к ним, то они прекрасно посидят втроём. Игорь согласился, а Полина с Костей пригласили не только всех знакомых из Сент-Пола, но также и Веру с мужем.

Друзья, собравшиеся заранее, оставили машины на соседних улицах, чтобы именинник ни о чём не догадался. Сами они молча ждали с задней стороны дома и рассчитывали по сигналу Полины выскочить в гостиную и поднять визг при появлении Игоря. Когда Игорь подъехал и увидел в окне улыбающуюся хозяйку, он всё понял. Он вышел из машины и, сделав Полине знак, обозначавший «подожди секундочку, я сейчас», обежал вокруг дома, незаметно подошёл к собравшимся и шёпотом сказал:

— Тссс, что вы базарите.

— Сам молчи, — ответил кто-то не оборачиваясь.

Полина, проследив за Игорем, вышла на балкон и, увидев его среди гостей, сказала:

— Какая же ты всё-таки свинья. Мог бы притвориться, что ничего не заметил.

— Виноват, — ответил он, приложив руку к сердцу.

Она покачала головой и позвала всех в дом. Хотя сюрприз не удался, остальная часть праздника шла по плану. Тосты были больше похожи на сценки из капустника, а в конце Родовы исполнили миниатюру, довольно остроумно обыграв визит Веры с ребёнком в Сент-Пол. Со стороны могло показаться, что были обычные именины, однако в доме чувствовалась особенная атмосфера, когда все присутствующие знают какую-то страшную тайну, но делают вид, что её не существует, потому что волшебник обещал им счастливый конец, если они не будут о ней говорить.

Вера давно не видела знакомых своего брата. Многие из них сильно изменились за прошедшие годы. Для неё встреча с ними была напоминанием о детстве. Теперь все они собрались здесь, чтобы поддержать Игоря. Она была глубоко благодарна им за это. Перед тем, как они начали расходиться, она сказала:

— Игорь, я хочу выпить за нас, твоих друзей. Я и себя отношу к их числу. Мы все тебя очень любим и хотим, чтобы у тебя всё было хорошо. Мы и собрались здесь ради этого. А если так много людей чего-то очень хотят, то их желание должно исполниться. Именно поэтому я и предлагаю тебе выпить за нас.

Через несколько дней Игорь позвонил Родовым. Трубку сняла Полина.

— Привет, Поля, как дела?

— Хорошо, а у тебя?

— А у меня пусто. Вера уехала, а бизнес я продал своему партнёру. Он, конечно, ещё советуется со мной, но это уже отрезанный ломоть. В общем, тоска.

— Приезжай ко мне.

— Нет, давайте лучше вы, вы ведь ещё толком моего дома не видели.

— Как это не видели. Мы, можно сказать, перерезали красную ленточку у входа.

— Э, когда это было. Я с тех пор многое переделал, а сегодня мне пришла посылка с венецианскими масками.

— Зачем они тебе нужны?

— Хочу закончить оформление гостиной. Если помнишь, у меня там стоит реплика итальянского дивана и висят две картины с видами Венеции.

— Помню.

— Ну, так приезжайте.

— Вдвоём не можем.

— Почему?

— Костя в Чикаго.

— Тогда давай одна.

Полине было лень переодеваться и приводить себя в порядок, но она понимала, как ему тяжело и заставила себя поехать.

Маски действительно были необычные, она долго их рассматривала, а потом вместе с Игорем примеряла их на разных стенах. Они искали самое выигрышное место, но придти к соглашению не смогли. В конце концов, Игорь укрепил их над дверью и сказал:

— А теперь давай выпьем по чашечке капучино.

— Уже поздно, я боюсь пить кофе на ночь.

— Тогда итальянское вино.

— В честь какого праздника?

— В честь того что я ещё жив.

— Почему ты так пессимистически настроен?

— Не я, а доктор. По его мнению, мне в лучшем случае осталось месяца четыре.

— Он тебе так и сказал?

— Да, здесь врачи считают, что если у человека была мечта, которую он не успел осуществить, то перед смертью должен попытаться ещё раз. Я, кстати, с этим вполне согласен. Так вот мой доктор сказал, что операция практически ничего не дала, облучаться мне нельзя, а химия вместе с раковыми клетками будет убивать и здоровые. Так что я никаких иллюзий не питаю.

— Врачи часто ошибаются, а медицина теперь развивается так быстро, что твой Айболит может и не знать о последних достижениях, — сказала Полина, стараясь придать своему тону уверенность.

— Он может и не знать, а я знаю. Времени-то у меня теперь достаточно и я изучил всё, связанное с раками. Я, например, выяснил, что у нас есть клиники, в которых метастазы вырезают лучом лазера. Это сложнейшая операция и делают её пока только избранным. Недавно мэру Нового Орлеана[36] удалили большую часть головного мозга, но никто этого не заметил и он до сих пор функционирует ничуть не хуже, чем раньше. Наверно, большая часть извилин у него находится в спинном мозгу, рядом с задницей.

Полина хотела что-то сказать, но слова застряли у неё в горле и она отвернулась.

— Да ты не расстраивайся, я ведь борюсь с болезнью всеми возможными средствами. Я даже думаю заказать гипсовую скульптуру типа «Давида» Микеланджело, только у меня он будет сжимать в руке не пращу, а извивающегося рака, — Игорь улыбнулся, налил вино и протянул ей бокал, — в сущности, мы все приговорены к смерти, просто для большинства людей приговор отложен на неопределённый срок. Я же в числе немногих избранных приблизительно знаю день казни. Или, по крайней мере, месяц. В этом есть свои преимущества. Старуха с косой не застанет меня врасплох, я успею подготовиться к её приходу. Жаль только, что мне не удастся осуществить все, что хотелось.

— А чего бы тебе особенно хотелось?

— Тебя, — ответил он.

Она отвела взгляд, взяла бокал и стала пить мелкими глотками.

— Мне некогда играть в прятки, Поля. Ты мне всегда нравилась, я думаю, поэтому у меня ничего и не получилось с обеими жёнами. — Он обошёл вокруг стола и обнял её.

Ей показалось, что она погружается в омут.

То, что произошло потом, она помнила как во сне. Такое острое наслаждение она не испытывала никогда в жизни, но к её собственному удивлению, она совершенно не чувствовала раскаяния. В голове проскакивали обрывки мыслей о том, что Костя сможет прожить и без неё, а у Игоря теперь никого не осталось и ему она гораздо нужнее…

После этой встречи Игорь переживал необычайный подъём и первые сеансы химеотерапии перенёс очень легко. Казалось, он сможет выздороветь, но изменения, происшедшие в организме, были необратимы. Большую часть времени он проводил дома, а гулять старался днём, когда друзья были на работе и встретить их он не мог. Скоро после каждого сеанса химеотерапии ему уже требовалось несколько дней, чтобы прийти в себя.

Однажды вернувшись с работы, Полина застала его без сознания и, приведя в чувство, повезла в больницу. Доктор запретил Игорю все лекарства и сказал, что помочь ему уже ничего не может. Нужно перевезти его в хоспис. Полина поехала с ним к другому специалисту, затем к третьему, потом в клинику Майо, однако везде повторяли одно и то же.

Исполнение приговора приближалось. Друзья постоянно звонили Игорю, но на их звонки никто не отвечал. Полина перевезла его в больницу и неотлучно сидела рядом. Она отправила e-mail его сестре, рассчитывая, что Вера сразу же приедет, но вместо этого Вера позвонила ей и стала подробно расспрашивать о состоянии Игоря. Они беседовали около часа и в конце разговора Полина уже с трудом сдерживала раздражение. Конечно, Вера жила в другом городе, у неё была работа, маленький ребёнок и муж, но ведь здесь умирал её старший брат, который её воспитал, полностью оплатил очень дорогое образование и весьма пышную свадьбу.

— Я тебе никаких прогнозов дать не могу, — сказала Полина, — но если ты не поторопишься, то можешь не застать Игоря в живых.

В аэропорту Веру встречал Костя Родов. Он привёз её в больницу и собирался вместе с ней пройти к другу, но у входа в палату его остановила Полина.

— Игорь плохо себя чувствует.

— Я всё знаю, я хочу с ним проститься.

— Нет, — ответила Полина, загораживая ему дорогу.

— Нет, так нет, — согласился Костя. В этот момент медсестра открыла дверь и он заглянул внутрь. Игорь неподвижно лежал на кровати. Выглядел он ужасно и было ясно, что он уже не жилец. Костя на секунду замер. Их глаза встретились, но Полина тут же захлопнула дверь.

— Иди, — резко сказала она.

Родов вышел на улицу и остановился около машины. Ему нужно было некоторое время, чтобы прийти в себя после того как он заглянул в глаза смерти. Постоянная близость к умирающему наверняка повлияла и на Полину. В хосписе она оказалась наедине с Игорем и его болезнью. Зная характер бывшей жены, Костя понимал, насколько это ей было тяжело. Ей нужны были друзья, чтобы жить полной жизнью. Она заряжалась их энергией и только тогда становилась самой собой. Полина была очень общительная женщина, быстро сходилась с людьми и в её доме всегда было полно гостей. Если она заболевала, то злилась на себя, потому что болезнь лишала её возможности ездить к знакомым и принимать их у себя. После того как она ушла к Игорю, приятели гораздо чаще приглашали к себе убежавшую жену с любовником, чем брошенного мужа. Чтобы развеять тоску, Костя прибегал к давно известному сильно действующему лекарству, побочный эффект от которого особенно сильно сказывался на следующее утро в виде жестокой головной боли.

Вернувшись домой, Костя позвонил в больницу. Трубку сняла Вера.

— Привет, Вера, дай мне Игоря.

— Сейчас.

Последовала долгая пауза и нетвёрдым, глухим голосом Игорь сказал:

— Привет.

— Как ты?

— Учитывая ситуацию, нормально.

— Я хотел к тебе зайти, но Полина меня не пустила.

— Я тебя видел, спасибо, — Игорь замолчал, чувствовалось, что каждое слово давалось ему с большим трудом, — только не рассказывай никому, как я выгляжу. — Он опять сделал паузу, собираясь с силами. Он был в полном сознании, но притворяться здоровым уже не мог, — Костя, извини, мне тяжело говорить. Будь здоров, прощай.

— Прощай.

Игорь передал трубку сестре и сказал:

— Скажи Полине, чтобы забрала меня отсюда, я хочу умереть дома.

На кладбище Полина выглядела сильно похудевшей, под глазами у неё были тёмные круги, но держалась она твёрдо. Точно в назначенное время появился священник и прежде чем начать службу большими ножницами надрезал платье около горла сначала Полине, а потом Вере. Во время этой процедуры Вера несколько раз скосила взгляд на ножницы. Ей жалко было своего дорогого наряда, который можно было использовать не только для траурной церемонии.

Священник подошёл к подиуму и сказал:

— Вы, наверно, удивлены тем, что я сделал, но этот обычай существует во многих религиях. Надрез обозначает, что у вас произошло большое горе и ваше сердце ещё не зажило от раны. Смерть это страшный удар и утешить вас ничто не может, но всё в воле Божьей. В Библии есть такая история. У молодых супругов долгое время не было детей. Они молили Бога о благословении и готовы были сделать всё, чтобы у них родился сын. Они отдали своё состояние на постройку храма и когда строительство было закончено, а храм освящён, женщина забеременела. Глава семьи был вне себя от радости, его мечта сбылась.

Через несколько лет по делам он поехал в другой город. Вернувшись, он пошёл в комнату сына, но незадолго до его возвращения сын умер. Жена не хотела огорчать его в первый же день и сказала, что сын остался ночевать у друга, а завтра придёт в храм. На следующее утро она всё рассказала мужу, а тот возблагодарил Бога за то короткое время, в течение которого был отцом. Ведь у него могло не быть и этого.

Священник замолчал, посмотрел на Полину и закончил:

— Бог дал вам возможность жить с любимым человеком и вы должны быть благодарны ему за это. Теперь он взял Игоря обратно к себе. Такова его воля и мы должны ей подчиниться.

В доме Игоря Полина попросила всех наполнить рюмки и сказала:

— Я хочу объяснить, почему Игорь не отвечал на ваши звонки. Он был очень сильным человеком и хотел, чтобы таким вы его и запомнили, но за последнее время он ужасно изменился. Его художественный вкус протестовал против того, что болезнь сделала с его телом. Он до последнего боролся со своим недугом и уговаривал меня выйти на работу, чтобы на меня не действовал больничный дух. За сестрой своей он послал только, когда уже не мог встать с постели, но если его спрашивали как дела, он отвечал «нормально». Он никогда не жаловался, — голос её дрогнул и она закончила, — так пусть же земля ему будет пухом.

— Нет, однажды он пожаловался, — сказала Вера, когда все выпили, — я тогда сняла новую квартиру, а он приехал в Нью-Йорк, чтобы отдохнуть, но вместо этого стал делать у меня ремонт. Не успел он только укрепить книжную полку. Игорь специально не хотел с этим спешить, чтобы полка не упала и никого не ушибла. Он всё разметил, подготовил инструменты, аккуратно сложил их и показал моему будущему мужу, что именно надо сделать. А пожаловался он через год, когда приехал на свадьбу и увидел, что инструменты лежат на том же месте…

Потом и другие стали вспоминать об Игоре, о том, как он учился в колледже, создавал свой бизнес, опекал сестру и общался с друзьями. Это были самые разные истории, грустные и смешные, трагические и глупые. Больше всех говорила Полина. Казалось, она пыталась выговориться за вынужденное затворничество последнего месяца. Из рассказов вырисовывался яркий образ человека, дух которого ещё витал в этом доме. Поминки оказались хотя и печальными, но светлыми и уходя, Костя подумал, что и свои поминки хотел бы провести также…

Через месяц после смерти Игоря Савицкого Костю послали в командировку в Нью-Йорк. Как обычно установку надо было запустить ещё вчера, но вспомнили об этом только сегодня, поэтому завтра объявили крайним сроком. Накануне он разговаривал с Верой и она сказала, что он может остановиться у неё.

Когда он открыл дверь в её квартиру, то увидел Полину. Он хотел уйти, но Вера его остановила.

— Куда ты потащишься на ночь глядя.

— А где ты меня спать положишь?

— С женой.

— С чьей женой?

— Если ты такой привередливый, я постелю тебе на полу, — сказала Вера, — говорят, что лежать на жёстком очень полезно.

— Вера, мне обязательно нужно выспаться, у меня завтра ответственный день.

— Тебе не угодишь, то не так, это не эдак. Я вам обоим постелю на диване. Он у меня широкий и если вы захотите, то можете спать членораздельно. Вернее, если не захотите.

— Почему ты мне не сказала, что у тебя гости.

— Во-первых, когда ты звонил, здесь никого не было, а во-вторых, моя гостья тебя не укусит.

— Откуда ты знаешь, — вступила в разговор Полина, — я не только его укушу, я его ещё и облаю. Я ведь именно это и делала, когда мы были женаты, правда, Костя?

— Конечно, — ответил он, не глядя на неё. Он боялся, что эта встреча разрушит хрупкое спокойствие его жизни.

На следующее утро он ушёл, когда все ещё спали.

Через несколько дней после возвращения домой Костя Родов смотрел телевизор. Передавали документальный фильм о Кеннеди. В тот момент, когда показывали машину президента, подъезжавшую к печально знаменитой площади в Далласе, раздался телефонный звонок.

— Здравствуй, Костя, это я.

— Кто я, — спросил он, — хотя сразу узнал голос Полины.

— Я себя плохо чувствую. У меня аритмия.

— Ты где?

— У входа в парк.

В другое время он бы решил, что она притворяется, но совпадение трагического момента в документальном фильме и её звонка было очень уж зловещим.

— Я сейчас приеду, — сказал он.

По дороге он подумал, что она всегда отличалась изобретательностью, особенно если хотела загладить свою вину. Первый раз это произошло в колледже, когда она увлеклась аспирантом, читавшим у них лекции. Тогда Костя с трудом подавил в себе желание встретиться с соперником и кулаками убедить его отступить, ведь Полина сбежала почти из-под венца. Потом он оставил эту затею и чтобы забыться, с остервенением стал учить программирование на вечерних курсах. Три раза в неделю он ездил на занятия, а оставшиеся три вечера просиживал перед монитором. Он старался не думать о Полине и через несколько месяцев немного успокоился. Её бурный роман к тому времени прошёл и когда они встретились у общих знакомых, она первая завела с ним разговор. Ему тогда показалось, что эта встреча была не случайной.

Полина сидела на лавочке. Он остановил машину, взял её руку и проверил пульс. У неё действительно была аритмия.

— Поехали в госпиталь, — сказал он.

— Не стоит, я думаю мне надо отлежаться.

Он привёз её домой. Она прошла в спальню и, не раздеваясь, легла на кровать. Это было её место, которое последние полгода пустовало и теперь, когда она его заняла, казалось, будто и не было этих шести месяцев.

Через некоторое время Костя опять проверил её пульс и сказал:

— Надо ехать в больницу.

— Давай ещё немного подождём.

— Нельзя, организм может привыкнуть к аритмии и тогда вернуть его в нормальное состояние будет гораздо труднее.

В госпитале Полине дали лекарство и подключили к монитору. Костя внимательно наблюдал за тем, что происходило на экране. Форма и частота колебаний всё время менялась, но медсестра, очень полная молодая негритянка, сказала, что лекарство действует не сразу и результат будет виден только через некоторое время. Пытаясь их отвлечь, она стала жаловаться, что никак не может сбросить лишний вес, хотя с удовольствием отдала бы фунтов 50 любому желающему. Ведь она собирается заводить ребёнка, а худым рожать гораздо легче. Мужу, правда, её полнота нравится, но она в глубине души завидует таким женщинам, как Полина.

— Не надо завидовать, у каждого свои болячки, — сказал Костя.

— Аритмию вылечить гораздо легче, чем полноту, — возразила негритянка.

Пришёл врач, посмотрел кардиограмму и сказал:

— Привести сердце в нормальное состояние мы можем либо ударной дозой лекарства, либо электрошоком. Если вы выберете лекарство, то вам придётся остаться у нас на ночь, потому что это своего рода химеотерапия и мы должны будем за вами проследить. После электрошока мы сможем вас отпустить домой. Что вы предпочитаете?

Полина вопросительно посмотрела на Костю.

— Электрошок, — не колеблясь ответил он. Слово «химеотерапия» вызывало у него очень неприятные ассоциации.

Пока техник готовил аппаратуру, медсестра попросила Костю заполнить специальный бланк.

— Зачем? — спросил он.

— Таков порядок.

— Значит, электрошок не безопасен?

— За десять лет у нас не было ни одного несчастного случая.

Полину повезли в другую палату, где уже заканчивали подготовку оборудования. Там ей дали таблетки и стали подсоединять провода.

— Это снотворное, — пояснил врач, — оно необходимо, чтобы больные не помнили, что с ними произошло. А вы лучше сядьте, — посоветовал он Косте, — мало ли что…

Он подошёл к кровати, проверил всё ли готово и дал команду технику. Тот нажал кнопку и Полина дёрнулась так, как будто её сильно встряхнули. Костя побледнел. Он прекрасно знал, что такое электричество и ему страшно было представить какой силы разряд прошёл по телу его жены. Полина показалась ему маленькой и беззащитной. Если бы на её месте была медсестра, она бы, наверно, ничего и не почувствовала. Он взглянул на врача, а потом, вслед за ним перевёл взгляд на монитор. Колебания стали почти незаметными.

— Ещё раз, — сказал доктор спокойно.

Полину опять тряхнуло, колебания на экране возобновились, но её глаза оставались закрытыми. Врач большим пальцем приподнял её веко. Так обычно проверяли, жив человек или нет. У Кости задрожали колени и он опустился на стул. Он со злобой посмотрел на доктора, для которого Полина была статистической единицей. Он и теперь спокойно поднёс к её носу ватку с нашатырным спиртом.

Резкий запах подействовал, Полина повернула голову, на лице её стала появляться краска, дыхание сделалось глубже и она открыла глаза. Медсестра подождала пока она окончательно пришла в себя и сказала:

— Ну, вот видите, у вас восстановилось ровное сердцебиение, — она впервые за весь вечер показала на экран монитора, — доктор заполнит историю болезни и даст направление к специалисту, но самое главное хороший уход. Это входит в обязанности мужа.

— А если его нет? — еле слышно спросила Полина.

— Как нет? — обеспокоенно сказала негритянка, переводя взгляд с Полины на Костю. Ей даже в голову не могло придти, что эти двое не связаны брачными узами.

— Она шутит, — успокоил сестру Костя.

— Не надо так шутить, это очень… — сестра пыталась подобрать правильное слово, — это очень опасно.

— Больше не буду, — сказала Полина, глядя Косте в глаза, — никогда.

Улица Королёва в Израиле

— Гриша в любой другой стране уже был бы академиком, — сказала Тамара, — а здесь он до сих пор старший научный сотрудник.

— Значит, больше не заслужил, — ответил её отец.

— Конечно! В Советском Союзе человек-еврей по фамилии Рабинович и не мог заслужить больше. Удивительно как вообще ему позволили докторскую защитить.

— Чушь всё это, — возразил полковник, — у меня есть сотрудник еврей в доску, а преподаёт на военной кафедре технического ВУЗа.

— Ну и что?

— То, что он работает в Москве с интеллигентными ребятами, а не в тундре с новобранцами. За такое тёплое местечко любой офицер глотку бы перегрыз.

— Не всем офицерам нужна Москва, в театрах они не бывают, на выставки не ходят, а водку глушить можно где угодно.

— Нормальный человек без театров и выставок проживёт, а вот без жратвы, извини, сдохнет. К твоему сведению в тундре снабжение чуть похуже, чем в столице, да и удобства все на улице.

— В нормальной стране такие удобства существуют в любом захолустье, а в государстве абсурда тратят деньги на коммунистическую идеологию. Ты только подумай, в диссертации по автоматическому регулированию в списке литературы твоему зятю на первое место пришлось поставить произведения Маркса и Ленина.

— От него не убыло.

— Вот мы и живём в нищете, потому что автоматическим регулированием у нас руководят Маркс и Ленин.

— Ты живёшь в тепличных условиях и понятия не имеешь, что такое нищета. Знаешь, каков средний уровень зарплаты советского человека?

— Средний уровень это выдумка для идиотов. Если взять какую-нибудь подзаборную проститутку и меня, то получается, что в среднем мы обе бляди. Мне не надо всеобщего равенства, я хочу жить в стране, где мой муж будет получать по способностям.

— Кто же тебя держит?

— Ты. Если бы мы уехали, тебя бы тут же выгнали из армии и лишили военной пенсии.

— Ах, какие вы благородные, просто слеза прошибает, только я в вашем великодушии не нуждаюсь. Я инженер, я могу танк с закрытыми глазами собрать, меня куда угодно на работу возьмут.

— Ну, так едем в Израиль, там такие специалисты нужны.

Павел Иванович Королёв так часто спорил со своей дочерью, что они легко могли бы поменяться ролями. Переубедить друг друга они не могли, а уступать не хотели. Полковник чувствовал, что после этих разговоров Тамара всё больше отдаляется от него и каждый раз давал себе слово молчать, но был не в состоянии удержаться. Когда дочь первый раз предложила ему поехать в Израиль, он так шарахнул кулаком по столу, что отремонтировать его уже было невозможно. Теперь же он только сказал:

— Я русский офицер, я давал присягу и не намерен становиться клятвопреступником.

— Да я не предлагаю тебе выдавать военные секреты, я просто хочу, чтобы ты жил с нами.

— А вы уже решили?

— Папа, у моих детей здесь нет будущего.

— Чушь собачья.

— Чушь?! Ты знаешь, что Игоря недавно избил Щукин. Тот хулиган, который живёт в нашем дворе. Я пошла в школу, но ни классная руководительница, ни директор ничего не сделали.

— Игорь должен уметь за себя постоять, — ответил Павел Иванович.

— Как же, интересно, он за себя постоит, если Щукин на два года старше его.

— В жизни противники не всегда бывают одного возраста.

— И одной национальности.

— Что ты всё время тычешь мне национальностью. Ты русская, а фамилия моего внука Королёв.

— Бьют не по паспорту.

Когда дочь ушла, Павел Иванович встал и начал ходить по комнате. Он невольно вспомнил, с чего это всё началось.

Тамару направили делать диплом в НИИ. Научным руководителем её оказался Григорий Яковлевич Рабинович. Она рассказывала о нём не замолкая, а после защиты диплома осталась у него в лаборатории. Павел Иванович сопротивлялся этому как мог. Он уговаривал дочь перейти в любое другое место, доказывал ей, что ничего против евреев не имеет, но всё же лучше встречаться со своими. Иногда он подсовывал ей статьи из газет, в которых клеймили позором израильских агрессоров. Она, обычно, ничего ему не отвечала, но однажды, когда он сказал, что Гриша в любой момент может уехать на свою историческую родину и начать расстреливать палестинцев, она не выдержала.

— Кого ты слушаешь? — тихо сказала она и лицо её покрылось красными пятнами, — этот Рашид Мулюков такой же подонок, как и его братья мусульмане. Он не говорит, что они взрывают школьные автобусы, бросают бомбы на рынках и расстреливают спортсменов на Олимпиаде.

— А ты откуда всё это знаешь, «Голос Америки» слушаешь?

— Да.

— Скоро ты станешь ещё большей сионисткой, чем твой Рабинович.

— Мой Рабинович ничем кроме науки не интересуется. Я сама не могу слышать, когда мне врут в глаза.

— Поэтому ты рвёшься грудью на амбразуру?

— Поэтому я хочу перейти в иудаизм.

— Дурацкая шутка.

— Я не шучу.

Он посмотрел на неё и Тамара ответила ему вызывающим взглядом.

Наступила тяжёлая пауза. Павлу Ивановичу показалось, что какие-то невидимые силы отнимают у него дочь. С огромным трудом он взял себя в руки и спросил:

— Зачем тебе это надо?

— Гришина мать боится, что после её смерти, он женится на шиксе.

— Что такое шикса?

— Так еврейские родители называют женщин других национальностей.

— Так пусть их чадо и женится на какой-нибудь Саре.

— Я его никому не отдам, — сказала Тамара и мельком взглянула на мать. Полковник почувствовал, что за его спиной женщины уже о чём-то договорились.

— Может, вы и меня посвятите в свои планы, — сказал он.

— Мы с Гришей собираемся жениться, — ответила Тамара.

У полковника вдруг заныла рука. Он сломал её, когда учился в военной академии. Он был тогда молод, здоров и самоуверен. Перелом ещё не успел до конца зажить, а тренер уже выставил его на соревнования. Павел сам рвался в бой, рассчитывая занять первое место в чемпионате Вооружённых сил, но произошло непредвиденное, он вторично сломал руку. Его спортивная карьера была окончена и с тех пор, когда он нервничал, рука напоминала о себе ноющей болью. Чтобы заполнить тяжёлое молчание, Павел Иванович стал её массажировать.

— Я твоего жениха в глаза не видел, — наконец сказал он.

— Если ты обещаешь вести себя прилично, я приглашу его к нам на обед.

— Зови, обещаю.

Гриша не любил резких перемен и если бы не Тамара, то, возможно, так и жил бы со своей мамой, которая была очень религиозной женщиной. Сам он относился к Богу с большой долей скептицизма, и считал, что Тамаре совсем не обязательно проходить гиюр[37], но конфликтовать с матерью не хотел. В глубине души он даже боялся, что по своим взглядам он гораздо ближе к своему будущему солдафону-тестю, чем к жене.

Дверь Грише открыла Тамара. Павел Иванович поднялся навстречу, протянул ему руку и сказал:

— Полковник Королёв.

— Доктор технических наук Рабинович.

— А я думал, ты кандидат, — не удержался от шпильки Павел Иванович, глядя на Гришу, который выглядел гораздо моложе своих 34 лет.

— Внешность обманчива, я тоже думал, что ты майор.

На секунду Павел Иванович потерял дар речи, а потом так посмотрел на доктора, что любой из его подчинённых предпочёл бы прогуляться по минному полю, а не находиться с ним в одной комнате, но Гриша спокойно выдержал его взгляд.

— Редкая у тебя фамилия, — наконец процедил он сквозь зубы.

— В вашем доме просто единственная, — согласился Гриша.

Он был невысокого роста, хрупкого сложения, в очках. Типичный представитель своей нации. Улыбаясь одними глазами, он смотрел на Павла Ивановича снизу вверх и совсем не собирался отводить взгляда.

— Смелый человек, — подумал тогда полковник.

Проучить Щукина следовало. Если ребята почувствуют слабинку, они могут довести Игоря до крайности, особенно когда узнают, что он уезжает в Израиль. В идеальном случае Игорь сам должен был набить морду этому хулигану, но два дополнительных года жизни давали Щукину слишком большую фору и рисковать не стоило.

В субботу Королёв одел парадную форму и отправился в школу. За несколько минут до конца последнего урока он остановился около двери в класс. К нему подошёл маленький, веснущатый мальчик и спросил:

— Вы дедушка Игоря?

— Да.

— Я вас видел, когда вы выступали на собрании, посвящённом Дню Победы. Меня зовут Коля Почивайло, я учусь с Игорем в одном классе.

— Кто его избил?

— Щука.

— За что?

— Силу свою показать хотел. Он и на меня наезжать пытался, но когда узнал, что у моего брата чёрный пояс, сразу отстал.

— Значит, он всех задирает?

— Конечно всех, но Игоря особенно.

— Почему?

— Потому что он еврей.

— Ну-ка расскажи, сказал полковник и, крепко взяв мальчика за плечо, отвёл его от двери.

— Да я сам ничего не видел, — спохватился Почивайло, пытаясь освободиться, но Павел Иванович сжал его ещё крепче.

— Хорошо, хорошо, — согласился Коля, — говорят, Щука начал допытываться у Игоря как фамилия его отца, а Игорь отмахивался и случайно попал Щуке по морде, ну тот и воспользовался предлогом.

Павел Иванович отпустил руку, а Коля, потирая плечо, сказал, — здесь Игорю жизни не дадут, вам в Израиль ехать надо.

— Куда?!

— В Израиль, куда же ещё. Америку-то вы уже прозевали.

Полковник не знал, что ответить этому 12-летнему прохвосту. Звонок облегчил его задачу, он открыл дверь и твёрдым шагом вошёл в класс.

— Я хочу поговорить с детьми, — сказал он учительнице.

— Кто вы? — спросила она.

— Я дедушка Игоря Королёва.

— Пожалуйста.

— Могу я это сделать без вас?

— Да, — ответила учительница.

Была суббота, ей ещё предстояло убрать дом, приготовить еду и принять гостей. У неё не было ни малейшего желания выслушивать, как этот военный будет пересказывать детям Устав Вооружённых Сил. Она взяла журнал и вышла из класса. Когда дверь за ней закрылась, а шаги в коридоре затихли, Павел Иванович окинул всех внимательным взглядом и сказал:

— Кто избил моего внука?

Все молчали.

— Ты тоже не знаешь? — спросил он Щукина.

— Нет, — ответил тот.

— Ну что ж, в таком случае я проведу расследование, — он подошёл к второгоднику, взял его голову в свои огромные руки и, сдавив её так, что у Щукина потемнело в глазах, стал водить руками взад и вперёд, делая с его ушами то же, что в не столь далёкие времена женщины делали с грязным бельём, отдраивая его на стиральной доске. Щукин с трудом сдерживался от крика. Через минуту уши его покраснели, а боль стала нестерпимой.

— Вспомнил? — спросил Павел Иванович, приостановив экзекуцию. Щукин молчал.

— Тогда повторим.

— Нет, не надо, я больше не буду.

— Конечно, не будешь, иначе я тебя по стенке размажу. А за что ты его избил?

— Не помню.

Полковник опять начал натирать ему уши.

— Стойте, стойте, я спросил, как зовут его отца, а он не хотел отвечать.

— По-твоему это является достаточной причиной?

— Нет.

— Никак нет, товарищ полковник, — сказал Павел Иванович, — и рапортовать нужно стоя по стойке «смирно», — он сгрёб волосы Щукина, поднял его и поставил перед собой, — ну!

— Никак нет, товарищ полковник.

— Вольно, — сказал Королёв, отпуская второгодника. Надеюсь, что сегодняшний урок пойдёт тебе на пользу.

Щукин молчал, он с трудом подавлял желание заплакать от боли и унижения.

— Я к тебе обращаюсь.

— Да, — ответил Щукин глухо.

— Не «да», а «так точно, товарищ, полковник».

— Так точно, товарищ полковник.

— Смотри у меня, сукин выкормыш, — сказал Павел Иванович и, показав ему кулак, вышел из класса.

С болью и горечью он провожал семью своей дочери в Израиль. Сразу же после этого его отправили на пенсию и он изнывал от ничегонеделания. Он стал по два раза в неделю ходить в парилку, увеличил время и интенсивность ежедневной зарядки, часами просиживал перед телевизором, но ничего не помогало. Несколько раз он приходил на кафедру и бывшие коллеги встречали его радостно, но уделяли ему ровно столько времени, сколько отводилось на перерыв между лекциями, поэтому, когда ему кто-то посоветовал купить компьютер, он ухватился за эту идею и принялся изучать интернет. Новая техника давалась ему нелегко, но с помощью своего соседа Коли Почивайло, он всё-таки освоил её и вскоре свободно гулял по интернету. Там можно было найти много интересного и он с удовольствием читал анализы наиболее значительных военных операций современной истории и интервью с выдающимися военачальниками. Полковник удивлялся, как часто их мысли совпадали с его собственными. Мир не становился спокойнее, но вместо боевых действий одна из противоборствующих сторон теперь использовала захват заложников и убийство мирных жителей. Королёв считал, что бороться с террористами надо всеми доступными средствами и был вполне согласен с генералом Шварцкопфом, когда на вопрос считает ли он виновными людей, сочувствующих террористам, бывший начальник Американского генерального штаба ответил:

— Решать степень их виновности — прерогатива Господа Бога, наша задача доставить их к нему.

Но всё-таки компьютер и интернет были не его стихией. Его большие, сильные руки значительно быстрее управлялись с валами и шестерёнками, чем с кибордом и иногда одним ударом он нажимал сразу две соседние клавиши. Это каждый раз раздражало его и однажды, чтобы отвлечься от постоянного сидения перед компьютером, он поехал на дачу. Он купил её, когда у Тамары родился первый ребёнок и она проводила там почти всё лето. Огромный кирпичный дом был построен очень добротно, но всё-таки нуждался в капитальном ремонте. Раньше до этого ни у кого не доходили руки. Теперь же у полковника появилось много свободного времени. Он перевёз вещи и вместе с женой поселился на даче. Она не возражала. После отъезда дочери ей вообще было всё равно, где жить и что делать. В деревне она стала заниматься приусадебным участком, а Павел Иванович обсуждал со специалистами планировку дома, закупал материалы и аккуратно укладывал их в сарае. Работал он с раннего утра до позднего вечера и к концу дня так уставал, что через неделю перестал даже делать зарядку.

Впервые в жизни он сознательно отказался от привычки, которой не изменял с юности. Раньше если у него не было возможности заниматься спортом один-два дня, его организм сразу чувствовал это. Даже после второго перелома руки он не мог обойтись без физической нагрузки. В спортзал он старался заходить как можно реже. Морально ему было тяжело смотреть, как гимнасты с большим напряжением делают упражнения, которые ему давались без всякого труда. Сам он в 17 лет стал мастером спорта и если бы не злосчастное падение, мог бы дойти до самых заманчивых вершин. Он и теперь, несмотря на свой возраст, был в очень хорошей форме.

Павел Иванович работал на даче целый год и когда следующей весной к нему случайно зашёл дизайнер по интерьеру, он был поражён. Внимательно осмотрев все комнаты, он сказал, что скоро должен получить заказ у одного нового русского на отделку дома и если Павел Иванович хочет подработать, то рекомендация ему обеспечена. Полковнику была приятна эта похвала. Он обещал подумать, но им уже овладевала тоска. Также как и его жена, он скучал без дочери и внуков. Даже о зяте он вспоминал с теплотой.

Тамара звонила им по два раза в неделю. Она рассказывала про детей, про новых знакомых, про то где они бывают и что видят. Она звала родителей к себе, если не насовсем, то, по крайней мере, в гости. Они ведь уже пенсионеры, время у них есть и они могут позволить себе попутешествовать, а здесь есть что посмотреть. Экскурсоводы тут самые лучшие, многие окончили Московский и Ленинградский университеты. Слушать их одно удовольствие, хотя некоторые теперь также горячо ратуют за религию, как ещё совсем недавно её осуждали.

— А как ты к ней относишься? — спросил Павел Иванович.

— Я уже прошла гиюр.

— Значит, ты нас и за родителей не считаешь?

— Ну, что ты, папа, я всё равно осталась твоей дочерью. Приезжай и ты сам в этом убедишься.

— Что я там делать буду… груши околачивать?

— Если тебе ещё есть чем, то будешь околачивать апельсины, здесь их гораздо больше.

— Я необрезанный, мне в вашем государстве не позволят.

— Ничего, я в раввинате возьму для тебя специальное разрешение.

— Скажи, что мы твоего отца здесь в генералы произведём, — услышал он в трубке Гришин голос, — будет командовать штрафбатом из двух несовершеннолетних преступников. Им необходима твёрдая рука, вот пусть и покажет свои способности.

— Ты слышал? — спросила Тамара.

У полковника ком подступил к горлу, он закашлял, сделал длинную паузу и ровным голосом ответил:

— Да, слышал.

— Так ты приедешь?

— Я подумаю.

— Тут и думать нечего. Ты же сам знаешь, как мама переживает. Она только и мечтает о том, чтобы внуков увидеть.

Вера Алексеевна действительно таяла на глазах. Он очень жалел её особенно, когда она после звонков дочери уходила к себе, а потом появлялась с красными от слёз глазами. Раньше его жена выглядела гораздо моложе своих лет и чтобы подчеркнуть это, полковник специально называл её старухой, однако после отъезда дочери она сильно сдала, у неё появилось много седых волос и Павел Иванович стал обращаться к ней по имени. Он часто говорил, что ни за что не уедет из России и Вера Алексеевна даже не пыталась его уговаривать. Когда он положил трубку, она посмотрела на него и после долгой паузы спросила:

— Ну, ты уже созрел?

— Да, — ответил он.

— Да, — сказала она, как бы осваиваясь с этой мыслью, — да, — повторила она ещё раз и глаза её заблестели.

На следующее утро она уже была другим человеком. К ней вернулась былая энергия, она стала собирать документы и искать покупателей на своё имущество. Сделать это было нетрудно, а цена, которую брокеры давали за дачу, их приятно удивила. Дача находилась довольно далеко от Москвы, но за последние годы туда провели хорошую дорогу и теперь небольшая деревенька стала модным местом отдыха. Сложно было переправить вырученные деньги, но и этот вопрос решился, когда им позвонил бывший сотрудник полковника.

Королёвы приехали в Израиль в начале лета. Когда они немного разобрались, Тамара стала им показывать ближайшие магазины, а потом попросила отца помочь ей выбрать машину. Павел Иванович сделал это с большим удовольствием, а когда они вышли из гаража, обсуждая покупку, подросток лет 12 стал строить им рожи.

— Что это он? — спросил полковник Тамару.

— Он принял тебя за еврея.

— Меня!? — полковник удивлённо вскинул брови. До сих пор ни у кого не возникало сомнений в его национальности.

— Для него все неверные евреи, — сказала дочь.

— И вы терпите? — спросил он, сделав ударение на слове «вы».

— А что ты предлагаешь?

— Сейчас покажу, — сказал Павел Иванович, в два прыжка подскочил к мальчику, обхватил его голову и стал тереть ему уши. Тот закричал сначала от неожиданности, а потом от боли.

— Я тебе покажу, как оскорблять русского человека. Тоже мне нашёл еврея, сукин выкормыш. Если ты мне ещё раз состроишь рожу, я тебя вообще в свиную шкуру заверну.

Закончив наказание, он повернулся к его матери и сказал:

— А ты воспитывай своих детей как положено, а то и тебе достанется.

Женщина схватила сынишку и быстро повела его прочь. Мальчик сначала испуганно оглядывался, а когда оказался на безопасном расстоянии, снова начал делать неприличные жесты.

— Вот мерзавец, опять за своё, — не повышая голоса, сказал Королёв, — значит одного урока ему мало. Придётся повторить.

— Не надо, папа, его так воспитали, ничего не сделаешь.

— Ещё как сделаю, у меня были солдатики похлеще этого и то я их перевоспитывал.

— Ты его не догонишь.

— Посмотрим, — сказал полковник и с необычной для своего возраста быстротой бросился к мальчику. Тот ещё несколько секунд кривлялся, рассчитывая легко убежать от этого старика. Когда он понял свою ошибку, было уже поздно. Павел Иванович схватил его за волосы, развернул и, крепко зажав нос между средним и указательным пальцем, сказал:

— Коран требует уважения к пожилым людям, а ты ведёшь себя как свинья, — он для большей наглядности пару раз хрюкнул. Мальчика передёрнуло, а полковник продолжал, — тебя пророк Магомет за это накажет, но это будет на небе, а на земле я тебя поучу. Подготовлю ко встрече с Всевышним. — Павел Иванович сделал правой рукой круг и точно такой же круг описал нос подростка, который уже из красного превратился в синий. Закончив инструктаж несовершеннолетнего жителя Востока, полковник толкнул его и пошёл к дочери. Арабчонок неловко попятился, ударился спиной о стену дома и упал на тротуар.

— Зря ты это, — сказала Тамара.

— Ничего не зря, Пророк велел наказывать непослушных. Это у них в Коране написано. Ты-то, наверно, кроме своей Библии ничего не читала, а я прежде чем ехать на Святую Землю узнал что почём.

Через несколько дней Тамара пригласила родителей на шабат. От обычного обеда он отличался только зажиганием свечей и молитвой, во время которой все кроме Тамары молча ждали, когда можно будет сказать «Амен» и начать есть. После обеда женщины стали убирать со стола, а Гриша пригласил тестя в свой кабинет.

— Ну, рассказывай, сказал Павел Иванович.

— Что ты хочешь услышать?

— Как вы здесь живёте. Мы ведь не виделись полтора года.

— Докладываю, товарищ полковник. Ты можешь гордиться своей дочерью. Она гораздо лучше меня переносила эмиграцию и спокойно относилась к тому, что пейсатые не признавали наш брак. Говорила, что недостатки есть при любой системе, а поскольку она всё равно будет проходить гиюр, то не важно, когда нам выдадут официальную бумагу. Так даже интереснее, жить в религиозном государстве в гражданском браке с двумя взрослыми детьми. Меня до сих пор бесит, что ортодоксы имеют здесь такое огромное влияние. Какой-то абсурд получается. Бабы воюют, а мужики Богу молятся. Видел, наверно, пейсатых. Здоровые, жирные, ни хера не делают, только детей строгают. Это конечно, неплохо, население увеличивается, но ведь надо ещё и реальную пользу обществу приносить.

— Ты им это скажи.

— Говорить мало. Правительство должно принять специальные законы.

— Принимай, не принимай, на служителей религии повлиять невозможно.

— Ошибаетесь, товарищ полковник, ещё как возможно. Пётр I же повлиял. Он во время войны заставил монахов Псково-Печёрского монастыря укрепления строить, сказал, что сам за всех молиться будет. И стал с утра до вечера честно бить земные поклоны, а поскольку ваши монахи работать любят, также как наши ортодоксы, то они выставили перед храмом икону Божьей матери, на глазах которой были видны слёзы. Пётр подошёл к иконе и попробовал слезу. Она оказалась солёной на вкус. Он ухмыльнулся и обратился с просьбой к Богоматери свой плач прекратить, потому что если она этого не сделает, то он выпорет всех монахов, так что их задницы заплачут кровавыми слезами. Богоматерь царскую просьбу услышала.

— Откуда ты знаешь?

— Уроки учил. Пятый класс, вторая четверть. Многие эмигранты считают такой подход правильным, поэтому скоро мы прищемим хвост пейсатым.

— Ты стал здесь ещё большим антисемитом, чем я был там.

— Ерунда, я просто крайности не люблю. Ты знаешь, недавно они запретили хоронить на еврейском кладбище солдата, у которого мать хохлушка. Парень, между прочим, погиб во время военной операции против террористов. Значит, защищать их он еврей, а в могиле по-человечески лежать — гой[38]. Когда это случилось, весь Израиль на дыбы встал. Я сам на демонстрацию ходил.

— А Тамара?

— Она осталась дома, сказала, что будет молиться за убитого.

— Да-а, — протянул полковник.

— Понимаешь, Тамара попала под их влияние. Она здесь стала набожнее Главного раввина и даже ребят хотела в ешиву отдать.

— А ты?

Я костьми лёг. Сказал, что со мной она может делать что угодно, а детей в цадиков превращать не позволю.

— Молодец.

— Знаю, что молодец, но она и сделала со мной, что хотела.

— То есть?

— Обрезание, — проворчал Гриша, — без этого по её мнению я был не настоящим евреем и она не могла со мной жить.

— Хорошо, что я православный.

— Погоди, она и тебя заставит.

— Э, нет. Я этим инструментом ещё пользуюсь, не так часто как раньше, но всё равно. И старухе моей приятно, когда всё в целости и сохранности.

Он опять назвал Веру Алексеевну старухой. Подсознательно он чувствовал, что она становилась самой собой.

— Что ты здесь собираешься делать? — спросил Гриша.

— Я как раз с тобой хотел посоветоваться.

— Займись с внуками математикой.

— А что, у них проблемы?

— У них нет, а у местной системы образования да. Я в седьмом классе уже дифференциальное исчисление знал, а они всё сложение с вычитанием мусолят.

— Ты и учился в специальной школе.

— Это неважно.

— На что же вы в таком случае смотрите? Родители называется.

— Мы целыми днями работаем, а Тамара ещё и молится, вот дети и предоставлены сами себе. Растут как трава.

— Значит, нужно их отдать в военное училище.

— Не смешно, товарищ полковник, да и училища у нас нет, так что придётся тебе самому принять командование.

— Ладно, сделаем.

— Они из летнего лагеря приезжают только к началу учебного года.

— Я подожду.

— А пока, чтобы скучно не было, можете походить с Верой в клуб ветеранов.

— Кто туда ходит, — спросил Павел Иванович, — старушки-пенсионерки, которым делать нечего.

— Это сейчас они пенсионерки, а раньше они тоже кем-то были, — возразила Вера Алексеевна, — входя вместе с дочерью в кабинет.

— Тебе очень туда хочется? — спросил полковник жену.

— Почему бы нет, — ответила она, — гораздо лучше, чем сидеть дома и вариться в собственном соку. Познакомимся с людьми, узнаем, как они здесь живут. Всё равно внуки в лагере.

— Если хочешь, иди одна, — сказал полковник.

— Я и так всю молодость одна провела и вдовой не осталась по чистой случайности.

Королёва послали тогда в Свердловск-40, который к настоящему Свердловску никакого отношения не имел и находился от него на огромном расстоянии. Город находился в Сибири и был вырыт в горе, чтобы скрыть установку для обогащения урана. Он был строго засекречен и ни на одной карте его не было. Жители Свердловска-40 пользовались всеми привилегиями советской элиты. Они очень хорошо зарабатывали, а в магазинах без очереди покупали продукты, недоступные простым смертным даже в столицах. Свободно продавалась и импортная одежда, но носить её было негде. Интеллектуальная жизнь города ограничивалась несколькими кинотеатрами и домом культуры, в котором выступали местные артисты-любители. Раз в году Свердловчане-40 могли уехать в отпуск в любое место Советского Союза, во всём же остальном они жили как в тюрьме. Сменить прописку удавалось очень немногим, а остальных ожидала смерть от лучевой болезни. Стариков в городе не было…

Туда-то и прилетел Павел Иванович. На военном заводе уже несколько месяцев работал его сослуживец, Миша Каменец, жена которого была на последнем месяце беременности. Миша рвался обратно в Москву, но начальство отпускало его только на две недели. Королёв должен был определить, в какой стадии находится проект, узнать, что нужно для его успешного выполнения и доложить в Министерство. Павел Иванович рассчитывал пробыть на заводе несколько дней, но Каменец упрашивал его остаться и закончить работу. Поначалу Королёв даже слышать об этом не хотел, однако в последнюю минуту уступил настойчивым уговорам Миши и отдал ему свой билет на самолёт. Они даже не успели переоформить документы, но было это до эпохи воздушного пиратства и формальности соблюдались не так строго.

Над тайгой в самолёте начал барахлить мотор и командир корабля запросил посадку на ближайшем аэродроме. Ему отказали, а садиться без разрешения на военный объект он не рискнул. По рассказам людей, слышавших записи «чёрного ящика» он умолял диспетчера принять самолёт, ведь все его пассажиры владели более важными государственными секретами чем то, что они могли увидеть. Ничего не добившись, экипаж вынужден был продолжать полёт, но до следующего аэродрома не дотянул.

О смерти пассажиров оповестили только ближайших родственников. Ведь Свердловск-40 считался городом-спутником настоящего Свердловска, поэтому ни аэродрома при атомном реакторе, ни самолёта официально не существовало, также как и рейса, на котором должен был лететь Павел Иванович. В списках погибших была его фамилия, а сам он не мог признаться Мишиной жене, что произошло в действительности. Она бы сочла его убийцей. Она работала в бухгалтерии Министерства и они сталкивались довольно часто. После аварии встречи эти были мучительны для обоих, но избежать их было никак нельзя и Павел Иванович подал рапорт с просьбой перевести его в любое другое место. Вера Алексеевна подключила к этому своих родственников и ему предложили преподавать на военной кафедре Московского ВУЗа. Возможность получить там генеральские лампасы была равна нулю, но зато жизнь его стала гораздо спокойнее.

В клубе ветеранов пожилые люди, разбившись на небольшие группы, разговаривали, смотрели ТВ или читали. Некоторые играли в карты или в шахматы. Как он и ожидал мужчин здесь было немного и никто из них особой симпатии у него не вызывал. Он сел в кресло и взял какую-то газету.

— Первый раз здесь? — услышал он глуховатый голос.

Королёв поднял глаза. Напротив стоял пожилой человек, гражданская форма которого не могла скрыть военной выправки.

— Да.

— Полковник Владимир Бегун, — протянул он руку.

— Полковник Павел Королёв, — сказал Павел Иванович, вставая.

— Какие войска?

— Бронетанковые.

— Коллега значит. Интересно, какая сейчас техника в советской армии. Когда я уходил, на вооружении был ещё Т-54.

— Хорошая машина.

— Ну, это с какой стороны посмотреть.

— Со всех сторон.

— Только не изнутри. Сидеть в нём неудобно, ноги вытянуть нельзя, а для того чтобы тебя расслышали надо орать во всю глотку.

— Так ведь он предназначен для военных действий, а не для увеселительных прогулок.

— Всё равно его можно было сделать лучше. Ведь если техника хорошая, то и воюется легче и побеждается быстрее.

— А ещё легче воюется пультом управления на компьютере. Бой проходит под музыку, а количество призовых очков высвечивается на экране.

— Да вы не обижайтесь, полковник, я ведь и сам был убеждён, что советские танки лучшие в мире, а когда сравнил, то понял, что это совсем не так.

— Как же это вы сравнили?

— Поездил.

— Значит, здесь любому желающему дают на танке покататься? Если я, допустим, захочу полетать на бомбардировщике, так мне и самолёт с ракетами выдадут?

— Выдать не выдадут, а в кабину пустят, за штурвал подержаться позволят.

— Откуда вы знаете?

— Я работал экскурсоводом в музее вооружённых сил.

— А теперь чем занимаетесь?

— Пишу исследование о роли женщин в различных армиях мира.

— Вот и пишите, — хотел было сказать Королёв, но в последний момент удержался. По дороге сюда Вера Алексеевна просила его не спорить с незнакомыми людьми и даже если не согласен, кивать головой и говорить «интересно».

— Интересно, — ехидно сказал он.

— Ещё как интересно! — не заметив иронии, согласился Владимир Бегун, — я этим так увлёкся, что целыми днями историю изучаю. Скоро я буду читать здесь лекцию, так что милости прошу.

— Я не знаю, смогу ли я сюда так часто ходить.

— Ну, тогда я кое-что расскажу вам прямо сейчас. Я начал исследование, потому что у нас половина военнослужащих женщины. Даже во главе государства одно время стояла Голда Меир. Она каким-то чудом ухитрялась держать всех в узде, хотя у каждого еврея есть, по крайней мере, два противоположных мнения и каждый твёрдо убеждён, что оба эти мнения правильные. Перед ней тогдашний министр обороны козлом скакал, а он тоже был штучкой с перчиком. Как всё это ей удавалось, один Бог знает. В общем, кулак-баба была, посильнее многих мужиков. Согласно конституции она исполняла роль главнокомандующего во время войны Судного дня, так что именно под её руководством наши войска сумели одержать победу в безнадёжной ситуации.

— Хорошо, про Вашу Железнову мне всё ясно, а в других странах?

— Про Советский Союз вы, наверно, и сами знаете, — сказал Бегун, несколько раздосадованный тем, что его перебили.

— Знаю.

— Ну а в Америке армия воюет с феминистками. Там бабы борются за равноправие не на жизнь, а на смерть. Недавно, например, одна барышня поступила в самую старую военную академию США. Окончит она её или нет неизвестно, но пока она на втором курсе. Как она может жить в такой обстановке, я не представляю. Там и ребятам не сладко приходится. Наверно, у неё зуд между ног, а курсанты её по очереди лечат. На фотографии она нормально выглядит, вполне могла бы себе и на гражданке мужика найти. На худой конец, устроилась бы вольнонаёмной, ведь в воинской части не только мужчины нужны. Кстати, среди офицеров в Америке женщин больше чем в любой другой армии мира.

— И вы думаете, что это хорошо?

— Не знаю, но то, что у них в армии много толковых законов — это факт.

— Например?

— В Америке высшие военные чины должны проходить не только обязательный медосмотр, но и сдавать нормы физической подготовки и если они не могут пробежать, проплыть или поднять, то их отправляют в запас.

— А как же женщины? — спросил Королёв.

— Наверно, также.

Но точно вы не знаете?

— Нет.

— Вот видите, значит, полного равноправия нет. Его и быть не может. Женщина не создана для войны.

— Вы правы, — согласился Бегун, — поэтому мне и больно смотреть на наших девчонок. Им надо с ребятами флиртовать, замуж выходить, детей рожать, а они в форме и с автоматами.

Когда внуки начали занятия, полковник убедился, что зять не сгущал краски. Школа здесь совсем не была похожа на советскую школу времён его детства, где домашние задания выполняли даже двоечники, а учитель был непререкаемым авторитетом. Павел Иванович узнал расписание уроков и, явившись к внукам в парадной форме, сказал, что хочет помочь им делать домашние задания. Ребята не сговариваясь, ответили, что им ничего не задают.

— Не может быть, — заявил он.

— Здесь передовая методика, мы всё успеваем сделать в школе, — сказал Игорь.

— Я должен провести расследование, у меня есть некоторый опыт.

При этих словах Игорь вздрогнул, а Лёня сказал:

— Если ты нам не веришь, можешь сам сходить в школу.

— Я и так узнаю. Расскажи-ка, что вы сегодня проходили по математике.

— Забыл.

— Ну вот, а говоришь, что всё усваиваете на уроках.

— Дед, мы же хорошо учимся.

— У тебя неправильные критерии. Для того чтобы чего-то добиться в жизни, нужно приложить усилия. Посмотри на своего отца. Он уже весь мир объездил, его даже в Париж приглашали лекции читать.

— Ну и что?

— То, что если бы он плохо учился, то был бы дворником.

— А может мне нравится улицы подметать, может я всю жизнь об этом мечтал. Представляешь, как интересно, подбираешь недоеденные сэндвичи, недопитые банки из-под пива. На еду тратиться не надо.

— Так кто же тебе мешает, подметай, я с тобой могу заниматься и вечером. Кстати, тебе будет чем платить за занятия.

Следующие несколько дней ребята пытались улизнуть из-под его опёки, но многолетний опыт работы с солдатами позволял полковнику без труда разгадывать все их уловки. Он просчитывал их планы на три хода вперёд и они, подавленные его напором говорили, что это не казарма, что он издевается над малолетними и они заявят на него в полицию.

— Попробуйте, — отвечал Павел Иванович, — у меня здесь есть приятель, тоже бывший полковник. Он недавно отлупил внука, причём не символически, а как следует. У нас, военных, очень простые правила, мы считаем, что когда бьёшь по заднице, то доходит до головы. Его внук вызвал полицию, но полицейский, узнав в чём дело, сказал пострадавшему, что это самый древний способ воспитания и никакого нарушения закона он лично не видит.

Ребята поняли, что от деда не отвяжешься и стали относиться к его требованиям как к неизбежному злу. За несколько месяцев Павел Иванович приучил их к регулярным дополнительным занятиям по физике и математике, но как-то раз Игорь сказал, что технические предметы ему не нужны, потому что он хочет стать историком и ему вовсе не обязательно решать задачки на законы Ньютона.

— Это необходимо для общего развития, — возразил полковник, — а то будешь как старшина из известного анекдота. Знаете, наверно, — он посмотрел на внуков, но они не проявили к известному анекдоту никакого интереса. Тем не менее, он продолжил, — старшина построил новобранцев и сразу же решил поставить все точки над i. Кто не будет выполнять моих приказов, — сказал он, — тому я без разговоров кулаком в рыло, ясно?

— Сила действия равна силе противодействия, — выкрикнул кто-то из строя.

— Кто это сказал! — заорал старшина.

— Ньютон.

— Ньютон!!! Два шага вперёд.

— Солдатский юмор, — прокомментировал Игорь.

— Ты прав, — согласился полковник, — лучше мы займёмся серьёзными вещами и раз ты собираешься быть историком, повторим историю. Расскажи-ка мне, что вы теперь проходите.

— Я могу только на иврите.

— Валяй на иврите, я пойму.

— Пожалуйста, — ответил Игорь, открыл книгу на нужной странице, дал её Павлу Ивановичу и стал говорить, что приезд деда сделал его жизнь невыносимой. Он и его брат теперь только и мечтают освободиться от старого зануды и услать его обратно в Россию, чтобы он там наводил дисциплину в казармах и развлекал старшин рассказами о Ньютоне. Когда Игорь замолчал, Павел Иванович попросил Лёню перевести речь старшего брата. Лёня замешкался.

— Видишь, как нехорошо ты поступаешь, — сказал полковник Игорю, — поставил Лёню в дурацкое положение, а я ведь и тебя заставлю переводить, когда он будет мне географию рассказывать. Это вам обоим полезно. Если вы хорошо отрепетируете дома, то в школе так урок отбарабаните, что сразу получите высший бал. Знаете, что Суворов говорил?

— Нет, не знаем, — ответил Лёня, — мы даже не знаем кто такой Суворов.

— Суворов — генералиссимус, который не проиграл ни одного сражения. Он говорил «Тяжело в ученье, легко в бою», а высшее военное звание получил за то, что спас русскую армию от позорной капитуляции. Я вам потом расскажу о нём подробно, а сейчас давайте закончим с остальными уроками.

Павлу Ивановичу стыдно было признаться, но почти все свои знания о Суворове он изложил в одной фразе. По дороге домой он заехал в библиотеку и несколько дней подряд штудировал книги о великом полководце, а потом небольшими дозами рассказывал внукам наиболее занимательные моменты из его жизни.

Занятия Королёва с детьми дали весьма осязаемый результат и учебный год оба окончили отличниками. На лето они опять уехали в лагерь и полковник стал гораздо чаще появляться на собраниях ветеранов. Когда он пожаловался Бегуну на то, что без детей ему скучно, тот предложил ему устроиться на какую-нибудь работу.

— Да кто меня возьмёт, сейчас и молодым-то непросто.

В Израиле действительно была очень напряжённая обстановка. Мусульмане-смертники взрывали автобусы и кафе. Европейские государства называли их борцами за свободу, а любые ответные действия осуждали как неадекватные. Жители страны находились в депрессии, им казалось, что войну с камикадзе выиграть невозможно. Международные фирмы начали закрывать в Израиле дочерние предприятия и переводить их в более безопасные страны, число безработных росло.

Полковники помолчали и после длинной паузы Владимир Бегун сказал:

— При желании всё равно что-нибудь можно найти. Ты язык-то знаешь?

— Очень плохо, я пробовал учить, но у меня ничего не получается. Буквы здесь как крючки, а читать вообще надо справа налево, никакой нормальный человек это не запомнит. — Павел Иванович запнулся и посмотрел на приятеля.

— Да, — улыбнулся тот, — мне тоже иврит давался с трудом, я же воспитывался в детском доме и даже не знал, что я еврей. Только когда пришёл новый директор, мне объяснили что к чему. Хотя какой я к чёртовой матери еврей. Обрезание мне не сделали, в Бога я не верил, из праздников отмечал только 1 Мая да 7 Ноября, а когда попал на историческую родину, меня вообще стали называть русским.

— Значит дослужился.

— Да уж. Кстати, можно посмотреть объявления в русской газете. Я недавно видел, что требуется сторож на парковку. Это, конечно, не Бог весть что, но на безрыбье…

— У тебя газета сохранилась? — спросил Павел Иванович.

— Да.

— Дай её мне.

В тот же вечер он позвонил по указанному телефону, а на следущий день поехал к хозяину парковки.

Встретил его древний старик, с носом, величина которого не оставляла сомнений в его национальности. У него была седая борода и кипа на затылке.

— Давайте познакомимся, — сказал он, — меня зовут Гирш, по-русски Григорий, а фамилия Перельмутер.

— Павел Королёв, — ответил полковник.

— Кем вы работали в Советском Союзе?

— Служил в армии.

— Офицер?

— Старшина-сверхсрочник, — резко ответил Павел Иванович.

Гирш посмотрел на него своими выцветшими глазами и кивнул. Он всё понял и, чтобы перевести разговор на другую тему, сказал:

— Я знал одного Королёва, он был стопроцентный еврей, регулярно ходил в синагогу и называл себя Кацманом. Очень ловкий был брокер, несколько месяцев уговаривал меня купить землю. Уверял, что на этом пустыре скоро начнётся строительство и можно будет сделать хороший гешефт[39]. Я, в конце концов, поддался на его уговоры и вложил в это дело все родительские сбережения, а Кацман получил мои деньги и исчез.

— Вы сказали Кацман?

— Я не знаю его настоящей фамилии, потому что через некоторое время он объявился в Одессе и стал торговать драгоценными камнями. Там его называли «еврей Королёв».

— Меня так называть не надо.

— Конечно, не буду, — сказал Гирш, — я же не слепой.

— Значит не все ещё здесь с ума посходили, — подумал Павел Иванович, — Бегуна, конечно, произвели в русские, но меня пока ещё не разжаловали в евреи.

— А пустырь так и стоял без дела, — продолжал Григорий-Гирш, — только недавно мне удалось его продать.

Это было правдой, но сказанная в таком контексте, она совсем не отражала действительности. Когда началась повальная эмиграция из Советского Союза, небольшое поселение, расположенное неподалёку, стало бурно развиваться, там построили огромный жилой массив и на повестке дня было создание торгового центра. Земля подскочила в цене и Гирш Перельмутер очень выгодно её продал. Он на всякий случай оставил себе небольшой участок, но что с ним делать ещё не решил, а пока использовал его как парковку. В 89 лет он предпочитал не строить планы на будущее. Родных у него не осталось, для жизни ему надо было совсем немного и по-настоящему волновал его только один вопрос: кому оставить своё состояние. Деньги ему были не нужны, он и так имел гораздо больше того, что мог потратить, но он видел, что Павел Иванович очень хочет получить работу и для того чтобы нанять его на выгодных для себя условиях, специально оттягивал момент, когда можно будет перейти к зарплате. Он стал рассказывать, что приехал сюда, когда значительная часть будущего государства была пустыней, что его родители по крохам копили деньги, что он совсем ещё молодым человеком женился и его жена — София — долго не могла родить, а потом их единственный сын погиб в последний день Шестидневной войны. После этого Софа долго болела и он повёз её в Америку. Он надеялся, что смена обстановки и новые впечатления помогут ей хотя бы на время забыть о несчастье. В Нью-Йорке они зашли в один из самых дорогих магазинов на Манхэттене и Софа выбрала себе комплект из ожерелья, серёжек и кольца за $9500. По тем временам это были огромные деньги и Гирш попросил продавщицу сбросить цену. Девушка ответила, что здесь не торгуются и если он не может себе позволить выбранные украшения, то в магазине есть много других, дешевле. Гирш пытался убедить её, что фирма должна делать скидки крупным покупателям иначе она вылетит в трубу. Его специфический акцент, громкий голос и чересчур эмоциональная жестикуляция привлекали внимание посетителей, а его жене вообще казалось, что все смотрят только на них и считают их дремучими провинциалами. Она чувствовала себя очень неловко, но Гиршу было всё равно. Он не хотел уступать в игре, правила которой хорошо знал и в которой почти всегда выходил победителем. Он попросил позвать менеджера. Продавщица только пожала плечами, но просьбу его выполнила. Гирш сказал менеджеру, что ничего не может с собой сделать. Наверно в нём играет кровь предков и, хотя драгоценные камни ему очень нравятся, у него рука не поднимается купить их за полную цену. Дело тут даже не в деньгах, а в поддержании престижа нации.

Менеджер внимательно выслушал его и, подумав, сказал:

— Я могу вам помочь. Сеть наших магазинов недавно выпустила кредитную карточку и тем, кто приобретёт на неё товаров больше, чем на $5000 мы предоставляем дискаунт 5 %. Таким образом, если вы откроете карточку и воспользуетесь ею, то сэкономите $475.

Гирш сразу же оплатил покупку и заставил жену прямо в магазине одеть украшения. Однако подарок вылечить её не смог. Вскоре она умерла и он остался совсем один. Жил он по инерции и возможность поговорить с интересным человеком была для него редкой удачей. Сейчас, рассказывая о своей жизни, он убивал одновременно двух зайцев: изливал душу и ослаблял решимость полковника вести переговоры о зарплате. Положение Королёва на рынке труда было незавидным и не воспользоваться этим было бы глупо. Гирш заметил, что, не зная языка сторожу будет трудно объясняться с посетителями, но Павел Иванович тут же показал словарик часто употребляемых выражений, который он всё время носил при себе. Тогда Гирш рассказал про хамсин и про невыносимую жару. При этом он упирал на то, что на парковке нет помещения с кондиционером, а привыкнуть к южному солнцу очень трудно. Королёв возразил, что за время службы он побывал в разных районах Союза и никогда не жаловался на природные условия. В конце концов, Гирш дал себя уговорить и принял полковника на зарплату гораздо меньшую, чем была у студента, которого он только что уволил. Он вручил ему ключи от сторожевой будки, объяснил, что надо делать, показал, как открывается шлагбаум и они пожали друг другу руки.

На следущий день Павел Иванович был на месте ни свет ни заря. Он несколько раз обошёл парковку, проверил работу шлагбаума и сел у будки. Первый водитель дал ему деньги и остановил машину, не доехав до края добрых два метра. Выйдя из неё, он направился к столбикам, обозначавшим границу стоянки, но в этот момент раздался сердитый окрик:

— Хей, бахур![40]

Мужчина остановился и недоумённо посмотрел на нового сторожа.

— Как машину поставил? — спросил Павел Иванович, — у тебя глаза есть? Ты что, разметки не видишь? — он ткнул указательным пальцем вниз, но там не было даже намёка на разделительные полосы. Стоянка представляла собой площадку из хорошо утрамбованного гравия, — переставляй машину, живо. Смотри, сколько ты места занимаешь.

Человек развёл руками, показывая, что ничего не понимает. Выражение лица у него было довольно глупое и Королёв вспомнил своего бывшего сотрудника Петра Васильева, который всегда прикидывался дураком для того, чтобы выиграть время.

Познакомился Павел Иванович с Васильевым в первый же день работы на военной кафедре. Майор Васильев сам подошёл к нему, представился и добавил, что знает о своём новом сослуживце, потому что вчера был в министерстве. Там ему сказали, почему полковника перевели в учебный институт и хотя трагедия с самолётом ужасна, но распространяться о ней не стоит, потому что люди могут её неправильно понять.

— Что значит неправильно? — спросил полковник.

— Например, делать обобщения, не отражающие советской действительности. Из-за одного безответственного диспетчера, который запретил посадку самолёта, будут думать, что наше государство вообще жизнь человека в грош не ставит.

— Диспетчер сам ничего запретить не мог. Он спрашивал разрешения у начальника базы или даже у начальника округа и чтобы пресечь кривотолки, надо было отдать под суд всех виновных.

— Возможно, так и сделают, но людей настраивать на негативный лад не стоит.

После этого Павел Иванович старался с Васильевым дела не иметь, но когда полковник уезжал к дочери, бывший сотрудник сам позвонил ему. Он сказал, что собирается на пенсию и хочет за подходящую цену купить домик в деревне. Королёву очень не хотелось связываться с этим скользким типом, но отказывать ему было рискованно. К тому же Васильев обещал заплатить валютой и отдать деньги в Израиле, однако цену предложил явно заниженную. При этом он прозрачно намекал, что у военных людей, имеющих допуск, при выезде за границу могут возникнуть трудности. Павел Иванович прекрасно понимал, что он имеет в виду и скрепя сердце согласился.

Воспоминание о бывшем сотруднике резко испортило его настроение. Он крепко взял посетителя за плечо и сказал:

— Слушай внимательно и не пудри мне мозги. Переставляй машину, как я тебе велел, а не то… — далее последовало очень образное объяснение, что произойдёт в случае, если его требование выполнено не будет. По тону и жестам полковника мужчина почувствовал, что спорить не стоит. Он и раньше слышал, что у русских здесь мафия, а этот громила вообще очень смахивал на крёстного отца и лучше было не искушать судьбу.

Следующий водитель запарковался вообще по диагонали, заняв место, которого с лихвой хватило бы на две машины. Полковник подошёл к нему, спросил, говорит ли он по-русски и, получив отрицательный ответ, жестами объяснил ему, что надо делать. Водитель показал на часы, делая вид, что спешит, но Павел Иванович, не дав ему опомниться, в точности повторил монолог, который только что успешно опробовал.

Эффект был предсказуем.

После этого он ещё часа два объяснялся с клиентами и только когда стоянка заполнилась, а час пик миновал, он подумал, что ни разу не воспользовался словарём-шпаргалкой.

В этот момент Гирш прекратил своё наблюдение. Он тоже приехал сюда очень рано, у него всю ночь покалывало сердце, но дома он отлёживаться не хотел. Он решил посмотреть, как его новый работник справляется со своими обязанностями. Он устроился на заднем дворе торгового центра, достал полевой бинокль и направил его на парковку. К его удивлению Павел Иванович был уже там и деловито ходил по вверенной ему территории. Потом он открыл шлагбаум для первой машины и стал о чём-то говорить с водителем. Слов слышно не было, но на его лице явно читалось раздражение, а на лице водителя испуг.

Гирш Перельмутер смотрел на происходящее как на очень занимательное немое кино. Ему понравилось поведение Королёва и он полностью одобрил его действия.

А Павел Иванович между тем порылся в карманах, достал шпаргалку и начал перечитывать фразы на иврите.

— Здравствуйте.

— Спасибо за то, что вы выбрали нашу парковку.

— Место у нас стоит 5 шекелей.

— До свидания, приезжайте к нам ещё.

С трудом заставив себя прочесть первые три страницы, он встал и начал прогуливаться по стоянке. Он прикидывал, как лучше разместить машины, чтобы число их увеличилось, а проезд между рядами остался достаточно широким. Это нравилось ему гораздо больше, чем изучение языка и он рисовал на земле разные варианты плана. За этим занятием и застала его следующая посетительница, которая приехала в момент полного затишья. Роскошному телу этой молодой женщины было очень тесно в тех нескольких лоскутках материи, которыми его пытались прикрыть. Из её вопроса Павел Иванович понял, что она ищет какого-то Моше, который должен был сидеть в его будке.

— Ноу Моше, — ответил полковник, с трудом отрывая взгляд от её чересчур глубокого декольте. Она заметила это и улыбнулась, а он недовольно проворчал, — будь я помоложе, я бы тебе показал, что ничем твоему Моше не уступлю.

— Что же вам сейчас мешает? — спросила она по-русски.

— Мне не за это деньги платят, — ответил Павел Иванович.

— А вот до вас здесь работал мой друг, который думал по-другому.

Она и приехала сюда, чтобы взять Моше на пару часов. У неё всё было готово для его приёма. Во время последней встречи они поссорились и она хотела сделать ему сюрприз и не застав его на месте, была крайне раздосадована.

— Считайте, что вам не повезло, — сказал полковник.

— Нет, это вы считайте, что вам не повезло, — возразила женщина и сев в машину, резко нажала на газ. Колёса завизжали, выбрасывая назад мелкие камни, и автомобиль вылетел со стоянки.

Через несколько дней полковник разработал оптимальный план расположения всех транспортных средств. В местах, где раньше была мёртвая зона, он решил оборудовать парковку для мотоциклов. С них можно брать и поменьше, но всё равно это лучше, чем ничего. Жаль только, разметку на таком грунте сделать нельзя.

Павел Иванович нарисовал план на большом листе плотной бумаги, чётко указав места парковки машин и мотоциклов. Закрепив план рядом со шлагбаумом, он даже подумал, что неплохо было бы написать устав пользования парковкой, а чтобы избежать столкновений на религиозной почве, поставить отличительные знаки: кипа для евреев, тюрбан для арабов и крест для православных. Впрочем, какую бы религию люди здесь не исповедывали, все они были азиаты и навести порядок было практически невозможно. Какой уж тут устав, если они не соблюдали элементарных правил уличного движения. Он вспомнил сцену, которую наблюдал через несколько дней после приезда в Израиль.

Тамара хотела погулять с родителями по Иерусалиму, но в последний момент выяснилось, что к ней придут гости и она вынуждена была остаться дома. Вера Алексеевна вызвалась ей помочь, справедливо полагая, что красоты города от неё не убегут. На прогулку полковник пошёл с зятем. Гриша собирался показать ему те места, в которые туристы, как правило, не заезжают: могилу Артура Рубинштейна, мемориал семьи Кеннеди и больницу Хадаса, где имена всех доноров выгравированы на стене. Перед экскурсией Гриша зашёл в местное отделение банка, находившееся в соседнем доме, а Павел Иванович остался ждать на улице. Микрорайон, в котором они находились, ничем не отличался от новостроек Москвы. Многоквартирные дома образовывали большой двор, в котором была детская площадка, несколько рядов деревьев и стоянки для автомобилей. Сходство усиливалось ещё и тем, что под дальней аркой всё было перерыто и въехать во двор можно было только с одной стороны. Ремонт проходил в лучших традициях советского долгостроя: тёплую воду отключили, поперёк дороги выкопали огромную канаву, а рабочим дали отпуск. Всё выглядело настолько родным, что он как будто и не уезжал из Советского Союза, а услышав из раскрытых окон седьмого этажа русский мат, он уже готов был пустить скупую мужскую слезу. В России евреи казались ему умными и энергичными. Когда он служил в Хабаровске, офицеры даже Биробиджан из уважения называли Хитровград, но, оказывается, это было незаслуженной похвалой.

Полковник сел за маленький столик и осмотрелся. Рядом стояли ещё три столика, а дверь с улицы вела прямо на кухню небольшого ресторанчика. Над дверью была вывеска с дымящейся чашкой кофе.

— Интересно, почему хозяева не реагируют на то, что пришёл посетитель. Они же не знают, что я ничего не собираюсь заказывать, — подумал он.

В этот момент под аркой остановилось такси. Из дома тут же выскочил невысокий, плотный мужчина в поварском колпаке и фартуке. Водитель о чём-то спросил его и, получив положительный ответ, вышел из машины. Хозяин ресторана скрылся на кухне и сразу же вновь появился с огромным сэндвичем и маленькой чашечкой кофе. Таксист сел за столик, разобрал сэндвич на две половины, положил рядом салфетки и принялся за еду. Через минуту к арке из двора подкатил автомобиль. Такси стояло на середине дороги, прямо под узкой каменной аркой и ни въехать, ни выехать со двора было невозможно. Владелец машины сразу же вычислил таксиста и что-то ему крикнул. Тот жестами показал, что он всё видит и просит не волноваться. Вставать с места он, однако, не собирался. Водитель машины начал бешено сигналить, а увидев, что это не действует, достал мобильник.

Через минуту на огромной скорости, сверкая мигалкой, в переулок влетела полицейская машина. Она резко остановилась перед такси, окончательно перекрыв выезд, и, вышедший из неё страж порядка, широкими шагами направился к нарушителю.

— Оперативно работают, — с уважением подумал Павел Иванович.

— Пойдём, — сказал ему Гриша, который к этому моменту вышел из банка.

— Подожди, хочу посмотреть, чем дело кончится.

— Какое дело?

— Да вот, — Павел Иванович показал на скопление автомобилей. Гриша сел и безразличным взглядом окинул место действия. Полицейский прошёл мимо жующего таксиста и свернул за угол.

— Куда это он? — спросил полковник.

— У них сегодня зарплата, он приехал за деньгами, — ответил зять, — хочет всё сделать в рабочее время.

Вскоре полицейский вышел из банка и, остановившись около таксиста, стал его отчитывать. Тот, кивая головой, не спеша дожевал завтрак, проглотил последний кусок и, вытерев рот салфеткой, направился к своей машине. Полицейский пошёл к своей и через минуту во дворе опять установилась сонная тишина.

— Часто у вас такое бывает? — спросил Павел Иванович, вставая.

— Только в дни зарплаты, — ответил Гриша.

Вопреки ожиданиям посетители парковки быстро всё усвоили и когда кто-нибудь из них жестами показывал, как он хорошо поставил свою машину, Павел Иванович дружелюбно улыбался и делал знак, который в Древнем Риме означал, что проигравшего гладиатора можно оставить в живых. Вечером полковник позвонил Бегуну и рассказал о нововведении.

— Интересно было бы на всё это взглянуть, — заметил тот.

— Приезжай, посмотришь.

— Не могу, у меня нет денег на парковку.

— Давай на мотоцикле, я устрою тебя за полцены.

— А если на велосипеде?

— Тогда вообще бесплатно.

— Договорились. А ты не собираешься потребовать себе повышения зарплаты?

— Собираюсь.

— На вырученные деньги можешь купить велосипед, чтобы не платить за парковку.

— Мне современные модели не очень нравятся. Они сделаны для молодых.

— Можешь мой взять, он уже давно без дела валяется, а в хорошие руки я его с удовольствием отдам.

— Отлично, — обрадовался полковник.

Велосипед сразу пришёлся Королёву по душе. Облезлое седло немного скрипело, но было гораздо шире современных, сделанных по последним законам эргономики и натиравшим ему задницу, а звонок на руле вызвал у него чувство, похожее на ностальгию. В годы его детства велосипед ещё был редкостью и важно было не только прокатиться, но и громким звонком оповестить об этом всех знакомых, а уже потом, обратив на себя внимание, можно было отпустить руль, принять позу Наполеона и продемонстрировать своё умение ездить без рук. Под рамой сохранилась даже сумка для инструментов, в которой лежали проволока, отвёртка и тряпка, по виду ровесница велосипеда. Павел Иванович взял велосипед, вычистил его, смазал и стал ездить на нём на работу.

Каждый раз, отдавая выручку Гиршу и получая зарплату, Павел Иванович повторял, что парковку надо асфальтировать и сделать на ней разметку. Гирш слушал его и кивал головой, но ничего не предпринимал. Он видел, что при Королёве выручка стала больше, чем раньше и прекрасно понимал почему: студент отдавал далеко не всё. Собственно, на это Гирш и рассчитывал. Работа сторожа, получавшего гроши, предполагала некоторую неточность в расчетах с хозяином и Гиршу было неудобно, что этот чудак не брал себе ни копейки. Мало того, Королёв увеличил оборот бизнеса. Всё это привело к тому, что Гирш, в конце концов, уступил просьбам полковника и предложил ему найти компанию, которая хорошо и недорого сможет положить асфальт. Павел Иванович собрал несколько смет, выбрал наилучшую и показал её Гиршу. Тот внимательно прочёл документ и сказал, что отдаёт всё на его усмотрение и просит лишь последить за строительством. Королёв согласился, а поскольку прораб, с которым он договаривался и который знал русский язык, заболел, Павел Иванович вынужден был объясняться с рабочими с помощью жестов и междометий. Гирш со своего наблюдательного пункта видел, что они прекрасно понимали друг друга и когда работа была закончена, сказал Королёву:

— Я решил повысить вам зарплату.

— Спасибо.

— Кроме того я вижу, что вы порядочный человек и, наверно, держите своё слово.

— Стараюсь.

— Видите ли, Павел, у меня нет наследников и я хочу завещать эту парковку вам при условии, что вы будете следить за моей могилой. Что вы на это скажете?

Несколько секунд полковник ничего сказать не мог, он решил, что его разыгрывают. Но Гирш Перельмутер совсем не думал шутить и просил ответить ему в ближайшее время, потому что в противном случае он должен будет найти другого надёжного человека, а это за один день не делается. Государству же он оставлять ничего не хочет, потому что государство на его могилу не придёт и камень не положит.

Вечером полковник позвонил Бегуну.

— С тебя причитается, — сказал тот, узнав, в чём дело, — ведь это я тебя к Гиршу сосватал.

— Ладно, — ответил Павел Иванович, — разберёмся, но сначала ты должен за меня подежурить.

— Когда?

— Завтра.

— Почему?

— Мне надо с утра идти к дантисту. Часам к десяти я вернусь.

— А ты не боишься доверить свою стоянку незнакомому человеку?

— Во-первых, она ещё не моя, а во-вторых, что ты с ней можешь сделать?

— Могу, например, разметку дёгтем замазать.

— За два часа не успеешь.

— Ну, тогда прикарманю себе выручку.

— Так ты придёшь?

— Да.

После зубного Павел Иванович возвращался на работу на велосипеде. Уже около самой парковки дорогу ему перебежал мальчик, направлявшийся к автобусной остановке. Полковник начал звонить, но подросток вместо того, чтобы остановиться рванулся вперёд. Павел Иванович резко затормозил, но всё равно налетел на паренька и сбил его с ног. Оба упали на проезжую часть.

— Вот растяпа, — сказал Королёв, подавая ему руку, — зачем ты бежал, ты что, опаздываешь куда?

Мальчик медленно поднялся. Русского он явно не понимал. Глаза его были мутными и как-то странно бегали. У Королёва мелькнула страшная догадка. Он рванул на подростке рубаху и, увидев «пояс джахида» схватил его за руки и повалил на землю. Террорист начал вырываться и полковник удерживал его только благодаря своему весу.

— Сюда, — закричал он, — сюда.

К нему подскочил Бегун. Он уселся на ноги смертника. Ещё через секунду подбежала девушка в военной форме с автоматом наперевес.

— Стреляй в него, — закричал ей Павел Иванович, — быстрее.

— Не имею права, — ответила она по-русски.

— Я полковник, я тебе приказываю.

— Не могу.

— Он нас всех взорвёт, стреляй, дура.

— Я сейчас вызову военную полицию, подождите.

Люди, стоявшие на автобусной остановке, не могли понять, в чём дело и особо любопытные стали подходить ближе. Девушка жестами остановила их, вынула мобильник и начала звонить. Закончив разговор, она сказала, что скоро должен приехать специальный наряд. Джахид продолжал бороться, но уже не так отчаянно. Он был напичкан наркотиками и быстро терял силы. В какой-то момент он смирился с тем, что останется жив. Павел Иванович сказал Бегуну:

— Неизвестно когда эти спецы приедут. Давай свяжем его. В велосипедной сумке есть проволока. Достань её, только побыстрее.

Бегун, не отпуская террориста, открыл сумку и выгреб всё, что там было. Камикадзе увидел отвёртку, решил, что его хотят заколоть, рванулся из последних сил и, освободив правую руку, выдернул ею чеку.

Королёв опоздал на долю секунды. Он как сквозь пелену увидел Владимира Бегуна с проволокой в руке, девушку с автоматом, а рядом людей, ожидающих автобуса. Матюгнувшись, он бросился на террориста и накрыл «пояс джахида» своим телом. Бегун навалился на своего приятеля сверху.

В репортажах с места теракта комментаторы отмечали, что в результате взрыва погибли только два бывших офицера советской армии. Благодаря их героизму Израильская военнослужащая, оказавшаяся неподалёку, получила лёгкие ранения. Больше никто не пострадал.

Улицу, на которой это произошло, назвали улицей Королёва-Бегуна.

Лотерейный билет

— Дорогие друзья! — сказал Дейв, когда собрались все сотрудники, — сегодня мы отмечаем торжественный день в жизни Владимира Портного. Как вы, наверно, знаете, он получил американское гражданство и когда на его родине узнали про это, президент России написал ему письмо, однако наша секретарша перепутала адрес и письмо попало ко мне.

Дейв взял со своего стола красиво оформленный конверт, торжественно вынул из него лист гербовой бумаги и стал читать:

«Уважаемый Владимир!

От имени народа России и по поручению её правительства обращаюсь к Вам с просьбой вернуться на Родину. У нас происходят исторические события, которые будут занесены в летопись величайших достижений всего прогрессивного человечества. Мы начинаем крупномасштабный проект по лесоповалу в Сибири и предлагаем Вам принять в нём активное участие. Вы на собственном опыте сможете убедиться, как сильно улучшились бытовые условия людей со времён Гулага. Ваш вклад в развитие страны будет по достоинству оценен и когда через пятнадцать лет Ваша вахта закончится, вы получите все заработанные деньги. Кроме того Вам будет гарантировано общение с культурными людьми, ибо в самом ближайшем будущем мы планируем послать в Сибирь большую группу инакомыслящей творческой интеллигенции. — Дейв поднял глаза на Володю и сказал, — слово „инакомыслящей“ впоследствии было вычёркнуто, но с помощью новейшей технологии мне удалось его прочитать, — затем он опять перевёл взгляд на письмо и продолжил: — если Вы согласны, дайте нам знать и тогда двое граждан в штатском встретят вас в Москве, прямо у трапа самолёта.

Принимающий самое искреннее участие в Вашей судьбе,

Президент России».

Дейв сложил письмо, отдал конверт Володе и сказал:

— Что ты думаешь по этому поводу?

— Я бы с удовольствием, но у меня нет ни денег на билет, ни отпуска.

— Не беспокойся, отпуск тебе там дадут пожизненный, а деньги… купи лотерейный билет и они сразу появятся.

— Появится головная боль. Я недавно смотрел передачу, в которой брали интервью у счастливчиков. Никому из них деньги удачи не принесли, — сказал Володя.

— Так-таки и никому, — усомнился Дейв.

— Во всяком случае, никому из тех, кого выбрали для передачи. Там, например, показывали хозяина небольшой инженерной фирмы из Северной Дакоты. Его жена, узнав о выигрыше, сразу же захотела переехать на Гавайи. Он, естественно, согласился и первое время ему там очень нравилось, но скоро он начал ворчать и маяться от безделья. Отношения между супругами ухудшились, жена стала искать утешения в травке, а однажды накурившись, пошла купаться. Его в тот момент рядом не было и купание её закончилось на дне.

— Печально, — заметил Дейв.

— А потом показали очень поучительную историю о шахтёрах. Началась она с того, что во время землетрясения они оказались под землёй. Им повезло: почувствовав толчки, они успели спрятаться в клетке лифта. Вокруг всё завалило, но поскольку средства коммуникации продолжали работать, они могли переговариваться со спасателями. Еды у них не было, а воду они добывали, выжимая тряпку, которую клали на мокрый камень. При этом они не только не теряли присутствия духа, но даже шутили, называя своё жилище четырёхзвёздным отелем, а себя теми самыми четырьмя звёздами. Когда их откопали и подняли на поверхность, они несколько дней приходили в себя, а отдохнув, пошли отмечать своё спасение в бар. После обильных возлияний они стали толковать о том, как хорошо быть богатым и кому-то пришла в голову мысль купить лотерейный билет. В их городке билеты не продавали, а ехать в соседний из всей компании мог только один, который ещё держался на ногах, однако он отказывался садиться за баранку до тех пор, пока остальные не отдадут ему в качестве аванса половину выигрыша. Друзья с трудом убедили его, что у них денег нет, но если они выиграют, то непременно выполнят его требование. Когда они протрезвели, а билет выиграл, действительность предстала перед ними в неискажённом винными парами свете. Они поняли всю несправедливость претензий своего друга и с горняцкой прямотой сказали ему об этом. Парень, ездивший за лотерейным билетом, был самый здоровый, однако против троих товарищей по забою устоять не смог и разбирательство кончилось тем, что он с переломанными рёбрами и сотрясением мозга попал в госпиталь, а остальные с менее серьёзными травмами угодили в камеру, которая внешне очень напоминала четырёхзвёздный отель. На сей раз в нём оказалось всего три звезды, потому что четвёртая не могла встать с больничной койки. Таким образом, для объективного освещения событий, интервью со счастливыми обладателями выигрышного билета проводилось в два этапа в различных учреждениях.

— Автор этой передачи явный неудачник, — сказал Дейв, — он хотел вызвать у зрителей презрение к богатству. Он и героев для своего фильма подбирал соответственно. Я уверен, что среди выигравших есть такие, которые сумели правильно распорядиться деньгами. По-моему деньги вообще мало что меняют в жизни умного человека. В конечном итоге каждый получает по заслугам. Я где-то читал, что если все богатства земли распределить поровну, то через какое-то время решительные и настойчивые опять будут на коне, а никчемные и слабовольные снова окажутся в нищете.

— Хорошо, — сказал Володя, — поскольку я решительный и настойчивый, я приобрету билеты, сорву банк и куплю тебе туристическую поездку в Россию по тем местам, которые мне предлагал посетить президент.

— Давай быстрее, мне нетерпится взять отпуск за твой счёт. А чтобы гарантированно выиграть, всё время ставь на одни и те же числа, например, на год твоего приезда в Америку и год получения гражданства.

— Это только четыре позиции, а там шесть цифр.

— Тогда добавь ещё день своего рождения.

Володя подумал немного и сказал:

— Я так и сделаю. Я чувствую, что мне повезёт.

— Серьёзно?

— Вполне. Я верю в свою звезду.

— Значит ты аферист.

— Какой я аферист, — отмахнулся Володя.

— Мелкий, — ответил Дейв.

Володя посмотрел ему в глаза, очень правдоподобно разыгрывая человека, не понимающего о чём идёт речь, хотя он прекрасно знал, что имел ввиду Дейв.

Этот случай произошёл пять лет назад, когда Володя только начал работать в фирме. Дейв вернулся после охоты и дал ближайшим сотрудникам по куску оленины, но поскольку незадолго до этого у некоторых диких животных обнаружили бешенство, Володя сказал, что как член общества охраны природы он принять такой подарок не может. Ни он сам, ни его друзья не только не едят мясо зверей, но и вообще считают всех охотников убийцами. Ведь олень живое существо, у него также как у человека есть душа, а выглядит он гораздо симпатичнее большинства двуногих, рогатых и безрогих.

— А чем питаются эти борцы за права травоядных? — спросил Дейв, — ведь если они не вегетарианцы, то у них тоже рыльце в пушку. Каждое живое существо ест других и в прямом и в переносном смысле. Или ты не согласен?

Володя промолчал.

— Вот видишь, товарищ гуманист, крыть тебе нечем, так что возьми, попробуй, а уж потом решишь кто прав.

Володя попробовал и оленина оказалась настолько вкусной, что в следущий раз, когда Дейв после окончания охотничьего сезона опять раздавал трофеи, Володя забрал себе долю одного из своих сотрудников, который в это время был в отпуске. Дейв каким-то образом узнал об этом, явился к Володе домой во всей охотничьей амуниции и принёс ему большой кусок оленины, которого, впрочем, хватило только на закуску. С тех пор они очень сблизились, но иногда Дейв подтрунивал над Володей.

Володя стал регулярно покупать два лотерейных билета, один местной лотереи, один государственной.

Кассирша соседнего магазина, которую звали Джейн, быстро изучила его привычки. Однажды когда он очередной раз дал ей на проверку билеты, она отрицательно покачала головой и спросила:

— Повторить?

— Да.

— Я и так знаю.

— Если бы вы знали, то продали бы мне счастливый билет.

— Сегодня я сделаю всё от меня зависящее.

— Сделайте, а я вас отблагодарю.

— Также как в фильме?

— Ну-у-у… — протянул Володя неопределённо.

Фильм назывался «Судьба» и начинался с того, что полицейский после тяжёлого ночного дежурства зашёл в кафе. Когда он поел и хотел заплатить, оказалось, что денег у него нет. Он стал извиняться и пообещал завтра же вернуть долг. Официантка, измученная неудавшейся семейной жизнью и неприятностями на работе, ничего не ответила. Полицейский обиделся, стал снова перерывать свой кошелёк и, увидев там лотерейный билет, предложил ей в качестве платы половину будущего выигрыша.

— Вот когда выиграете, тогда и приходите, а сейчас убирайтесь к… — и она объяснила, куда он должен идти и как туда добраться.

Билет выиграл и полицейский опять пришёл в кафе. Официантка его узнала, но подходить к его столику не торопилась, а когда, наконец, подошла, он спросил, что она предпочитает: долг или половину выигрыша.

— Конечно, половину выигрыша, — ехидно ответила она.

— Хорошо, — сказал полицейский.

С этого момента события в фильме стали раскручиваться как в детективе, бросая главных героев в самые невероятные ситуации. Закончился же фильм свадьбой.

— Не волнуйтесь, — улыбаясь сказала Джейн, — я пошутила.

Затем она наклонилась над автоматом, печатавшим лотерейные билеты и начала делать круговые движения руками, бормоча что-то себе под нос. Именно так колдовали волшебники в детских сказках. Потом она вынула из аппарата автоматически напечатанные билеты и дала их Володе. Он сунул их в кошелёк и отошёл от кассы. Джейн повернулась к следующему покупателю.

— Я хочу счастливый билет, — сказал он.

— Извините, я только что продала его вот этому гражданину, он мне обещал половину выигрыша.

— Какую половину! — возразил Володя оборачиваясь.

— Если вы не хотите, я переколдую и вы вообще ничего не получите.

— Не надо, — остановил её Володя, — пусть будет по-вашему.

Через три дня выяснилось, что колдовство не сработало, его планы разбогатеть разрушились и он очередной раз должен был приобретать у Джейн новую порцию надежды. Когда он протянул ей деньги, она сделала удивленные глаза и спросила:

— Как, неужели вы и теперь ничего не выиграли.

— Нет, — признался Володя.

— Я шокирована, — сказала она, протягивая ему два новых лотерейных билета, — но я уверена, что в ближайшее время вам повезёт.

Она сильно ошиблась, потому что на следующий день Володя поскользнулся прямо перед входом на работу, очень неловко упал и сломал ногу. Врач, посмотрев снимок, сказал, что перелом сложный и в госпитале ему придётся провести не меньше недели. Володя удивился. В Америке даже после операции на сердце людей выписывали из больницы через несколько дней. Он решил, что доктор хочет подоить страховку, ведь день в больнице стоил гораздо дороже, чем в первоклассной гостинице на берегу океана и медицинским работникам наверняка шёл какой-то процент от прибыли госпиталя. Володя их не осуждал. Они делали деньги, как могли. Он и сам с удовольствием заработал бы на своём переломе, но для этого надо было подать в суд на снегоуборочную компанию. Хороший адвокат легко доказал бы, что во время гололёдицы дворник посыпал слишком мало соли на дорожку и это явилось причиной падения. Правда, если бы у этого адвоката оказался достойный оппонент, он в свою очередь отыскал бы какие-нибудь неточности в договоре и перевалил всю вину на хозяина Володиной фирмы, а судиться с работодателем не имело никакого смысла. Глупо пилить сук, на котором и так еле сидишь и с которого и без того в любую минуту можешь свалиться. Мало того, что вылетишь с работы, ещё станешь посмешищем и прослывёшь неудачником. Нет, лучше уж не тешить себя Обломовскими мечтами и идти к богатству самым надёжным и прямым путём — с помощью лотереи.

Володю положили в двухместную палату и соседом его оказался мужчина со сломанной ногой. Вероятно, он очень страдал от одиночества, потому что, увидев Володю, сразу же начал рассказывать, как угодил в больницу. Володя из вежливости слушал его некоторое время и даже пытался что-то сказать сам, но вклиниться в монолог было невозможно. Потерпев с полчаса, Володя взял костыли и направился в туалет. После этого он, уже не стесняясь, сворачивал разговор с соседом самым бесцеремонным образом. Тогда сосед стал терроризировать своими рассказами медсестру, которую звали Гейл. Он относился к той породе людей, которые со всеми должны делиться своими неприятностями и которым становилось лучше от одного вида медикаментов. Он то и дело вызывал Гейл, требовал лекарства и жаловался на непрекращающуюся боль. Девушка проходила здесь практику и терпеливо относилась к его постоянным жалобам.

— Не могли бы вы мне сделать одолжение? — обратился к ней Володя, когда она выходила из палаты.

— Какое?

— Я хочу купить лотерейный билет.

— Зачем он вам нужен?

— Внутренний голос говорит мне, что я выиграю.

— Он ошибается.

— Откуда вы знаете?

— Из опыта. Государство не станет играть со своими гражданами в азартные игры из благотворительных соображений. Розыгрыш лотереи — это только розыгрыш.

— Значит, вы не верите в чудеса?

— Нет.

— Ну и напрасно.

Гейл удивлённо на него посмотрела.

— Я могу научно обосновать возможность чуда, — сказал Володя, — если вы возьмёте острый карандаш, очертите им круг диаметром метра два, а внутри него поставите точку, то вероятность попадания именно в эту точку примерно такая же, как выигрыша в лотерею. Она равна отношению площади точки к площади круга. Если же под кругом вы нарисуете в соответствующем масштабе букву i, то каждый раз, ставя точку над i, вы совершаете невероятное событие. — Рассказывая всё это, Володя нарисовал и круг, и точку и букву i на листе из блокнота.

— Хорошо, вы меня убедили, я куплю вам билет.

— Вот вам пять долларов и мне нужны не просто билеты, а такие, на которых выбраны определённые числа, я запишу их на обратной стороне этого листа. Один билет местной лотереи, один государственной.

— Сколько же вы рассчитываете выиграть?

— Джокер.

— Мне тоже очень нужны деньги, но я бы согласилась и на меньшую сумму.

— А я нет.

— Выигрыш сейчас составляет около 50 миллионов. Что вы будете делать с такими деньгами?

— Что я с ними буду делать, я найду, вот что я буду делать без них, я не знаю, — сказал Володя. Затем он взял книгу, вышел в коридор и сел около окна. Госпиталь находился на вершине холма и отсюда открывался красивый вид на город. Володя то и дело отрывал взгляд от книги и смотрел вниз.

Перед концом смены, когда Гейл разносила лекарства, он ещё раз напомнил ей про лотерейные билеты. Она вынула из кармана халата листок, на одной стороне которого были написаны цифры, а на другой нарисована буква i с огромным кругом и с точкой посередине, положила этот листок на поднос и сказала:

— Не беспокойтесь, всё будет в порядке, а чтобы вы не волновались, как только я куплю билеты, я сразу же привезу их вам.

Володя приложил руку к сердцу и наклонил голову, а потом опять открыл книгу. В палату он вернулся поздно, надеясь, что сосед уже спит, но тот смотрел телевизор.

— Вам звонила Гейл, — сказал он.

— Что она сказала?

— Ничего. Она, наверно, хотела поговорить с вами, но узнав, что вас нет на месте, повесила трубку.

— Интересно, что ей было надо, — подумал Володя и набрал телефон, который уже давно выучил наизусть. Автоответчик перечислил выигрышные номера государственной лотереи. Ни один из них не совпадал с его номерами. Затем Володя позвонил вновь. Тот же автомат стал перечислять счастливые номера в местной лотерее. Все они, включая джокер, были такими же, как у него. Володя подумал, что это ему показалось. Он знал психологию и понимал, что иногда человек видит то, что хочет видеть, а слышит то, что хочет слышать. С трудом сдерживая волнение, он попросил своего соседа послушать телефон и записать номера. Тот выполнил просьбу и обвёл джокер кружочком. Это были его номера! Володя посмотрел на часы. Если бы Гейл сдержала слово, она давно бы уже привезла ему билеты, но скорее всего она посмотрела результаты розыгрыша и теперь золотая рыбка уплыла. Может она вообще завтра не появится в госпитале. Зачем ей теперь работать. Что же делать? Конечно, билет куплен на его деньги и по его просьбе, но доказать это невозможно, а написать на билете своё имя может кто угодно. К тому же она сказала, что ей очень нужны деньги. Да и кому они не нужны! Володя покрылся холодным потом. Правда, Гейл не верит в удачу и, возможно, не узнавала результата розыгрыша, но полагаться на это нельзя. Нужно срочно поехать к ней и забрать билет, а если понадобится, то с применением силы. Адрес её он знал, осталось только вызвать такси и незаметно выйти из госпиталя. Проблема в том, что как только Гейл увидит его у себя дома, она сразу же поймёт в чём дело, а он в своём теперешнем состоянии её не одолеет. После короткого размышления Володя вновь снял трубку.

— Привет, Дейв.

— А, это ты, жертва гололёдицы, как дела?

— Мне нужна твоя помощь.

— Ты выиграл столько денег, что не можешь их до дома донести, костыли мешают?

— Да, но сначала надо забрать билеты у медсестры.

— У какой ещё сестры?

— Я попросил её купить мне лотерейные билеты. Она обещала привезти их сюда, но до сих пор так не приехала. Я почти уверен, что она их ещё не проверила, но всё равно их надо забрать и чем быстрее, тем лучше.

— Если она вписала в них свою фамилию, то уже поздно.

— А если нет?

— Тогда я ещё смогу вписать туда свою.

— Лучше уж ты.

— Ну, тогда давай её координаты, я с ней разберусь.

— Записывай.

Положив трубку, Володя вышел в коридор и направился к дежурной сестре. Он хотел узнать, запирается ли больница на ночь и если да, то кто может открыть дверь его сотруднику. У входа в комнату медперсонала он увидел на полу сложенный вдвое листок бумаги. Володя нагнулся, поднял его и увидел шесть хорошо знакомых цифр. Он перевернул листок на другую сторону — там была нарисована буква i с точкой в середине большого круга. Это была его бумажка! Значит, Гейл её потеряла, а потом звонила, чтобы узнать на какие номера ставить. Поэтому она и хотела говорить только с ним, поэтому и не привезла ему билеты, а может именно поэтому вообще их не купила. Чё-ё-ё-ёрт!..

Через два часа в палату зашёл Дейв, положил на тумбочку пять билетов и сказал:

— Ну и задал же ты мне работу.

— А что случилось? — спросил Володя равнодушно.

— Я приехал к твоей подруге и потребовал выигрышный билет, а она, увидев меня в полной охотничьей амуниции и с ружьём в руках, так перепугалась, что у неё началась медвежья болезнь.

— Какая?

— Она со страху навалила в штаны. Вернее была очень близка к этому и еле успела добежать до сортира. Я объяснил, кто я такой, зачем приехал и, стоя рядом с туалетом, периодически спрашивал, как она себя чувствует. Она в ответ мычала что-то невразумительное, а когда вышла, сказала, что твою бумажку потеряла и, обнаружив это, сразу же позвонила в больницу. Тебя в этот момент не было, твой сосед позвать тебя не мог, потому что он такой же инвалид, как ты и она решила купить билеты на все деньги, которые ты ей дал. Она не очень поняла теорию невероятных событий, но подумала, что так у тебя будет больше шансов. Проверь, может ты и выиграл.

— Хорошо, проверю.

— Да что ты такой кислый? Ты же сам ей говорил, что чудеса бывают и в качестве примера приводил какую-то точку над i. А я позаботился, чтобы тебе было, куда деньги складывать. Вот, — он вынул из куртки облезлый карман с дырками, который специально вырезал из своих старых брюк, положил его на кровать и на ломанном русском языке сказал, — держи карман шире.

— Спасибо, за заботу.

— Что ты на меня злишься, я же ни в чём не виноват. Я сделал всё, что ты меня просил и даже больше. Ничем помочь я уже не могу, так что я, пожалуй, пойду, а ты выздоравливай.

— Спасибо, постараюсь.

Когда он ушёл, Володя некоторое время лежал, глядя в потолок, потом включил лампу и стал проверять билеты. Когда он увидел, что все цифры одного из билетов местной лотереи совпали с выигрышными, голова у него закружилась. Он проверил ещё раз, потом ещё. Всё сходилось. Случилось то самое невероятное событие, про которое он рассказывал медсестре… или у него началось тихое помешательство на лотерейной почве и он принимает желаемое за действительное?

Володя стал внимательно изучать лотерейный билет. В самом верху было написано, что кто-то из жителей Миннесоты ещё не получил свой выигрыш — $100,000. Немного ниже были напечатаны счастливые номера только что состоявшегося розыгрыша — его номера, ещё ниже — число, когда розыгрыш состоялся, затем цена билета, потом время продажи, потом несколько строчек ничего не значащих цифр, а в самом низу — номер телефона для справок, который Володя уже давно выучил наизусть. Он несколько раз прочёл всё это и каждый раз ему казалось, что он что-то упустил. Володя положил билет в карман, лёг и закрыл глаза. Теперь у него начнётся новая жизнь. Дейву он пока говорить ничего не будет, чтобы не расстраивать.

Вдруг он резко сел на кровати и вновь посмотрел на билет. Там было написано, что розыгрыш должен состояться семнадцатого февраля, а сегодня только четырнадцатое. Значит, Дейв купил билеты следующего розыгрыша и подобрал номера так, чтобы… Вот скотина! Володя снял трубку и набрал номер телефона своего сотрудника.

— Алё, — сказал Дейв.

— Сукин сын, как только я выйду из госпиталя, ты займёшь в нём освободившееся место, но не со сломанной ногой, а с пробитым черепом.

— Держи карман шире, — на ломаном русском языке сказал Дейв и довольный собой засмеялся.

Ночь у костра. (Миннесотские вечера)

В Америке им очень недоставало друзей. Они иногда вспоминали, как большой компанией выезжали за город, ставили палатки, разжигали костёр и до глубокой ночи пели под гитару. В конце концов, они решили устроить себе мини отпуск и провести выходные на природе. Вера сложила самые необходимые продукты и они поехали на север Миннесоты, решив остановиться в первом же приглянувшемся месте. Лес здесь очень напоминал Подмосковный, а палатка, которую Лёня вынул из кладовой, вообще навевала ностальгические мысли. Её им подарили друзья перед отъездом из Советского Союза. По слухам польские палатки и советские фотоаппараты хорошо продавались в Австрии. Лёня взял с собой то и другое, твёрдо уверенный, что товар, который его друзья приобрели за рубли, он быстро обратит в настоящие деньги, однако его уверенность сильно поколебалась, когда он с женой оказался в Вене. Он начал свои торговые операции с фотоаппарата, но в первых трёх магазинах потерпел полное фиаско. В четвёртом он не стал сразу обращаться к хозяину, а принялся разглядывать выставленную продукцию, размышляя, как лучше завязать разговор. Немецкого языка он не знал, а английским владел в объёме хорошо забытой средней школы.

— Sprechen sie Deutsch? — спросил один из продавцов.

— Nein.

— English?

— Yes.

— Do you want to sell this camera?

— Yes,[41] — ответил Лёня.

Собеседник жестом пригласил его во внутреннюю комнату. Это был небольшой склад. Там лежали фотоаппараты, изготовленные в разных странах мира, а сбоку от этой выставки достижений оптической промышленности приютились изделия завода «Арсенал». Выглядели они совсем не так впечатляюще как под прилавком советского магазина, а по месту, которое занимали среди своих братьев и сестёр, видно было, что ими здесь не очень дорожат. Дав Лёне время это прочувствовать, хозяин не торопясь подошёл к сейфу, вынул из него 100 марок и, пересчитав, положил их на стол. Цена была смехотворная, но Лёня деньги взял. Вернувшись домой, он рассказал жене о своей первой сделке в мире свободного предпринимательства. Вера очень сдержанно его похвалила.

— Владельцы магазинов не занимаются благотворительностью, — сказал он оправдываясь, — хозяин взял у меня фотоаппарат, потому что рассчитывал на удачную перепродажу. Больше мне бы за него никто не дал, теперь советскими товарами завалена вся Австрия, а на улице торговать опасно, для этого нужна лицензия. Да и кто бы стал покупать дорогую вещь у первого встречного.

Доводы ему самому казались убедительными, но он расстроился. Он даже хотел вернуться и потребовать свою камеру обратно, однако при мысли о том, что опять придётся с помощью жестов объясняться с человеком, который так ловко сбил цену, желание ругаться пропало. Это будет ему уроком на будущее и с продажей польской палатки он уже торопиться не станет.

Боясь продешевить, Лёня несколько раз упускал хорошие возможности, а когда его семья получила разрешение на въезд в Америку, он готов был отдать палатку даже за символическую цену, но жители Вены не хотели рая в польском шалаше. Выбрасывать же новое изделие братской страны социалистического лагеря было жалко и Лёня взял палатку с собой. В Миннеаполисе он положил её в кладовую и вынимал лишь, когда делал генеральную уборку. Сегодня он надеялся впервые применить её по назначению.

Отъехав довольно далеко от города, они увидели указатель «Дубовая роща», обещавший проезжающим красивые виды и комфортабельную ночёвку. Решив, что совсем отказываться от удобств цивилизации было бы глупо, они свернули к озеру. На берегу стояли небольшие домики, две площадки для костров, находящиеся в разных концах лагеря, были выложены огнеупорным кирпичом, а рядом под специальным навесом лежали аккуратно сложенные дрова. По обеим сторонам причала на маленьких волнах покачивались лодки и скутеры, а в стороне от жилья стоял небольшой домик для чистки рыбы, чтобы особо чувствительных не раздражал запах.

— Здесь идеальный порядок, — сказал Лёня, — наверно, этим местом владеют немцы.

— Если бы это услышал служащий отдела ваших кадров, то тебя могли бы выгнать с работы, — ответила Вера.

— Поэтому я с ними и не общаюсь, они не понимают, что кровь сильнее паспорта. Кроме того я не имею ввиду ничего плохого. Наоборот, я считаю, что благодаря своим национальным особенностям выходцы из Германии сделали для Штатов очень много полезного.

— Например?

— Например, они изобрели doggy-bag[42]. Я думаю, что потомки благовоспитанных бюргеров не могли спокойно смотреть, как после очередного застолья пропадают хорошие продукты и гости аккуратно складывали остатки обеда в коробочку, а хозяевам говорили, что это для собак. Отсюда и пошло название doggy-bag.

— Ты всё-таки придержи свою гипотезу при себе.

— А я хотел пойти с ней в народ. Ведь doggy-bag это величайшее открытие XX века и Америка должна поставить памятник неизвестному изобретателю и его детищу.

— Я понял только одно слово doggy-bag, — сказал высокий пожилой человек, незаметно подошедший к ним сзади. На каком языке вы говорите?

— На русском.

— У меня ни разу не останавливались русские, вы будете первыми.

— Мы ещё не решили, будем ли, — сказала Вера.

— Посмотрите, какая вокруг красота.

— Видим, — согласился Лёня, — но мы взяли с собой палатку.

— Тогда ночёвка вообще будет стоить вам копейки, а если вам понадобятся удобства, то в офисе у меня есть всё.

— Что именно?

— Микроволновка, душ, туалет, холодильник и газовая плита. Кроме того там есть магазин.

— Уговорили, — сказала Вера и Лёня начал раскладывать палатку. Разобраться в хитростях польского ума оказалось гораздо сложнее, чем он ожидал и он провозился довольно долго, а когда всё было закончено, он увидел, что его жилище выглядит маленьким и невзрачным. Рядом стояла палатка, которая по сравнению с их собственной казалась ханским шатром.

Вера к этому времени набрала полный пакет грибов и стала их чистить. Лёня зажёг гриль и поставил на него кастрюлю с водой.

— Что вы собираетесь делать? — спросил их обладатель шатра.

— Грибной суп, — ответил Лёня.

— А вы уверены, что грибы хорошие?

— Конечно, уверены, грибы не бывают плохими.

— Но ведь есть же ядовитые, — возразил Тейлор.

— Ими можно тёщу угостить.

— Сейчас-то вы их готовите для себя.

— Да, это будет наш обед, — согласилась Вера.

— Ужин, — поправил её Лёня.

— Обед, — повторила она, — понимаете, — она повернулась к Тейлору, — мой муж никак не может перестроиться. Он упрям, — она хотела сказать «как 1000 ослов», но в последний момент удержалась, — как не знаю кто и до сих пор ленч называет обедом, а обед ужином, хотя в Америке слово «ужин» почти никто не употребляет.

— Почему никто, мои родители вечернюю еду называли ужин, — сказал Тейлор, незаметно подмигнув Лёне.

Лёня торжествующе посмотрел на жену.

— Не спорь, — остановила она его жестом, — а то не получишь ни ленча, ни обеда, ни ужина.

— Господа, я не хочу нарушать вашу семейную беседу, — сказал Тейлор, — я подошёл, чтобы попросить разрешения использовать ваш костёр. Мы с сыном думаем вечером сделать фейерверк. У нас это традиция. Он устраивает салют, а я пью пиво.

— Пожалуйста, — ответил Лёня. Он и сам не прочь был поддержать эту традицию и пока Вера готовила обед, пошёл в офис. Там действительно был небольшой магазин, в котором по тройной цене можно было приобрести кофе, мазь от комаров, зубные щётки и бритвенные наборы. Были все предметы первой необходимости кроме алкогольных напитков и огней для фейерверка. На первые нужно было специальное разрешение, а вторые все привозили с собой. Во время праздников люди и приезжали сюда ради того, чтобы устроить фейерверк.

— Не расстраивайся, — сказала Вера, когда он вернулся, — вино мы с собой взяли, а огней у наших соседей хватит на всех. Пока ты ходил, они принесли сюда свои запасы, — она указала на кучу коробок разной величины. Лёня взял одну из них. На ней была нарисована цветная картинка, указано на какой высоте фейерверк должен зажигаться и сколько минут гореть, а внизу крупным шрифтом напечатаны правила обращения и специально указано, что при несоблюдении их фирма никакой ответственности за последствия не несёт.

Вечером Тейлор с сыном подошли к костру. Мальчик со знанием дела разжёг его и приготовил всё для фейерверка. Вскоре зазвучали выстрелы и поляна осветилась. Огни взлетали в воздух с громким шумом, образуя самые невероятные фигуры на разной высоте от земли. За фейерверком наблюдали все жители курортных домиков, он освещал всё вокруг и отражался в озере. В небе как в калейдоскопе то и дело возникали разноцветные меняющиеся картины. Стало шумно и весело.

Когда фейерверк закончился, темнота на озере стала казаться непроглядной. Огонь костра её только усиливал. Небо затянулось тяжёлыми тучами, которые вместе с чёрным лесом и лениво перекатывающимися небольшими волнами превращали действительность в картинку из страшной детской сказки. Люди разошлись по палаткам и лагерь стал затихать. Ещё слышны были голоса, но чувствовалось, что все готовились ко сну. Лёня достал гитару и стал перебирать струны. Вера подсела к нему и они тихонечко начали петь любимые песни. В ночной тишине хорошо было слышно каждое слово.

Вскоре к костру подошёл полицейский. Это был сын хозяина. Звали его Курт, жил он со своей семьёй в соседнем городке и редко наведывался к родителям. Синекурой его работу назвать было нельзя, но всё же она была гораздо спокойнее, чем у его коллег в городе. Многих жителей он знал с детства, это были потомки немцев и шведов, люди чинные, аккуратные и законопослушные. В его округе, конечно, случались инциденты, но скорее комические, чем криминальные. Иногда его отец звонил в отделение и, выдумывая какой-нибудь предлог, вызывал Курта к себе, чтобы лишний раз с ним повидаться. Сегодня причиной вызова послужили песни у костра.

— Здравствуйте, — сказал полицейский, — мне пожаловались, что вы очень громко поёте.

— Разве это громко! — возразил Лёня.

— Хозяин сказал, что вы мешаете отдыхающим.

— Мы думали, что песни входят в плату за ночлег, иначе остановились бы в другом месте.

— Откуда вы приехали?

— Из Миннеаполиса.

— А до этого?

— Из Советского Союза.

— Давно?

— Год назад.

— И как вам здесь нравится?

— До сегодняшнего дня очень нравилось, но теперь мы видим, что Америка не такая уж свободная страна. У нас даже КГБ не запрещало петь в лесу.

— А вы пытались?

— Много раз.

— И вас за это ни разу не привлекали?

— Привлекали, но не за это.

— Расскажите.

— Может лучше пропеть?

— Нет, расскажите, тогда я разрешу вам продолжать концерт.

Лёня посмотрел на жену, но она только пожала плечами. Она слышала эту историю много раз.

— Я работал тогда в НИИ, — сказал он, — и имел глупость откровенно высказывать свои взгляды. Однажды меня вызвал начальник Первого отдела. Так официально назывался у нас представитель Организации. Состоял отдел из одного человека — начальника, остальные работали по совместительству и отчитывались ему так, чтобы их никто не видел. Офицер, который вызвал меня, вёл себя, как типичный пахан. Когда я вошёл, он сделал вид, что разговаривает по телефону. Я уселся напротив. Он тут же закончил разговор и хорошо поставленным голосом сказал:

— Нам стало известно, товарищ Портнов, что вы выражаете недовольство политикой Советского Союза. Это правда?

— Спросите тех, от кого вам стало известно, — ответил я.

— Значит правда, — констатировал он, — так вот мы вам этого делать не советуем, иначе у вас могут быть большие неприятности. Вы меня поняли?

Я его прекрасно понял. Я знал, что они делали с неугодными людьми. Мне стало жутковато, но я пересилил себя и, стараясь оставаться невозмутимым, спросил:

— Вы за этим меня вызывали?

— Вы меня поняли? — переспросил он.

Я ничего не ответил.

— Значит, поняли, это хорошо, в таком случае вы свободны.

Он не сказал «пока свободны», но по интонации это было очевидно и после разговора с ним я две ночи не мог заснуть. Я стал гораздо осторожнее и вместо того, чтобы высказывать своё мнение, стал чаще прислушиваться к мнению других. Я хотел понять, кто на меня накапал. Выяснить оказалось несложно. Стукачом оказался мой сотрудник, которого несколько раз посылали в заграничные командировки. Тогда Советский Союз находился за железным занавесом и попасть из него в страну свободного мира да ещё за казённый счёт простым смертным не удавалось. Кроме того этот человек всегда участвовал в обсуждении последних фильмов и книг и вызывал собеседников на откровенность. Звали его Валерий Ильич Власов, а я называл его Ильич Третий. Юмор здесь заключался в том, что основателя советского государства звали Владимир Ильич Ленин, это был Ильич первый, в наше время страной правил Леонид Ильич Брежнев, это Ильич второй, ну а мой сотрудник Валерий Ильич, инженер средней руки и стукач, был Ильич третий. Вообще с отчеством Ильич у меня начались проблемы после рождения младшего брата. Его назвали Володей и несколько лет спустя, на годовщине свадьбы наших родителей я в присутствии всех гостей сказал, что если бы моего отца звали Илья, то у него было бы два сына Владимир Ильич и Леонид Ильич. Это казалось мне очень остроумным, но отец меня выпорол и велел держать язык за зубами.

— Много людей считают обоих Ильичей мерзавцами, но все молчат в тряпочку, — сказал он, — а ты себя выставляешь.

— Как это выставляю? — не понял я.

— Есть такая пословица, «Все члены хотят ссать, а выставляют хуй».

Тейлор, стоявший в кустах, ухмыльнулся, так кстати прозвучала эта поговорка. Во время фейерверка он выпил слишком много пива, потом лёг спать и теперь природа подняла его с кровати. Он пристроился около дерева и так и остался стоять, прислушиваясь к разговору.

— Прямого криминала в моих словах, конечно, не было, — продолжал Лёня, — но неуважение к правительству явно просматривалось и при желании мне могли приписать соответствующую статью уголовного кодекса.

— Но не приписали?

— Нет.

— Значит, ваше правительство разрешало себя критиковать.

— Разрешало, но только один раз, — уточнил Лёня.

— Нет, я серьёзно, ведь какая-то свобода в Советском Союзе всё-таки была!

— Конечно, — согласился Лёня, — только она была обязательна для всех и во время выборов люди должны были голосовать за единственного кандидата. Увильнуть от этого никто не мог.

— А если человек находился в больнице?

— Даже в психиатрическую лечебницу приносили урну для голосования и все больные на голову должны были отдавать свой голос за блок коммунистов и беспартийных, так что народные представители оказывались вполне достойны своего электората.

Тейлор вернулся к себе, оделся, захватил бутылку вина и направился к костру.

— Я был в России, — сказал он, вступая в разговор, — ездил туда по бизнесу, но люди, с которыми я встречался, только и делали, что устраивали вечеринки. Наверно, у вас такая традиция, вместо работы петь под гитару. Время я, конечно, провёл весело, как вы говорите не просыхал, однако дело не продвинулось ни на шаг. Если бы я знал, что здесь моими соседями будут русские, я захватил бы водку. Сейчас у меня её нет, зато я принёс бутылочку вина. — Он отхлебнул глоток прямо из горла и протянул бутылку Лёне.

— Ему нельзя, — сказала Вера, зная брезгливость своего мужа, — он при исполнении.

— При исполнении, так пусть исполняет.

— Для этого нужно специальное разрешение, — сказал Лёня, кивая на полицейского.

— Я вам разрешаю, — ответил Курт, — но по первому же требованию соседей пение придётся прекратить.

— Хорошо, — согласился Лёня.

Полицейский пошёл в офис, где его уже ждали родители.

Между тем к костру стали подтягиваться люди из соседних домиков и палаток и кто-то спросил, нет ли в Лёнином репертуаре английских песен. Лёня спел «Yesterday», чем вызвал аплодисменты слушателей. Огонь разгорелся, а бутылки в отличие от трубки мира стали ходить по кругу в обе стороны.

Кто-то вспомнил, что его предки приехали из России, другой рассказал о своём путешествии в Петербург, третий о том, что его сотрудник говорит с таким же акцентом, как и Лёня и возможно тоже приехал из Советского Союза. По мере того как бутылки опустошались, людьми овладевало философское настроение, они стали обсуждать мировые проблемы и пути их решения. Каждый обстоятельно объяснял свою позицию соседу, который в свою очередь пытался сделать то же самое. Слушать ни у кого не хватало терпения. Все обращались к Лёне, как к судье и знатоку, но задав вопрос, тут же отворачивались и продолжали спор. Тейлор молчал и мелкими глотками потягивал из своего стаканчика вино.

— О чём ты думаешь? — спросила его Вера.

— В годы моего детства в Америке была очень популярна русская песня, я никак не могу вспомнить её название, но тогда говорили, что её поют во всём мире. В ней упоминается Москва. Может ты знаешь, что я имею ввиду.

— Конечно, — ответила Вера, — это «Подмосковные вечера».

Была поздняя ночь, огонь уже давно потух и все разошлись. У костра остался только Тейлор. Наконец он тоже встал и начал с чувством жать руку Лёне. Закончив необычайно долгое рукопожатие, он дружески обнял Веру и, покачиваясь, направился к своей палатке. По дороге он мурлыкал под нос мотив, отдалённо напоминавший «Подмосковные вечера».

— Смотри, как будто мы никуда и не уезжали, — сказал Лёня жене.