13 1/2 жизней капитана по имени Синий Медведь

9. Моя жизнь в Сладкой пустыне

С добрым утром! Разбудил меня паук-ведун. Ослепленный ярким солнечным светом, я, открыв глаза, сначала увидел лишь длинные, тонкие волосатые ноги. Он стоял прямо надо мной и с наслаждением капал свою ядовитую слюну мне прямо на нос. Разлагающее действие его секрета, по-видимому, уже началось, потому что мне не удалось пошевелить даже пальцем. Неужели мое тело начало растворяться или, может, его уже вовсе нет. Я раскрыл рот, чтобы закричать, но из этого тоже ничего не вышло.

И тут наконец сон окончательно меня отпустил. Вполне безобидный, только, может быть, чуточку глуповатый с виду камедар стоял надо мной на своих тоненьких, шатких ногах и лизал мне морду.

Следующим, что я увидел, окончательно придя в себя после сна, были три существа, с ног до головы замотанные в черное, у которых в том месте, где должны быть глаза, сквозь прорези в материи выглядывали маленькие перископы.

Один из них наклонился ко мне.

— Смотри-ка, синий медведь! Чудно́! — сказал он, обращаясь к своим товарищам.

Я наконец поднялся на ноги и стряхнул с себя сладкую пыль. Чуть поодаль обнаружилась уже значительно бо́льшая группа похожих друг на друга существ в черных одеждах — наверное, сотен пять, не меньше, и как минимум столько же камедаров.

— Кто вы такие? — спросил я чуть хрипловатым спросонья голосом и по той же причине несколько бесцеремонно.

— Мы чудилы без квартиры! Идем по свету, немного с приветом! — живо ответил тот, что наклонялся ко мне, потом взял меня под руку и добавил доверительным тоном: — С приветом, понимаешь? Это потому что мы такие чудики…

— Мы — чудичи, — вмешался его долговязый товарищ. — Ты, наверное, о нас уже слышал. Идем в Анагром Атаф. Пойдешь с нами?

Возможно, я еще не до конца пришел в себя после сна или же слишком сильно хотел как можно скорее убраться подальше от зловещего леса, но, как бы то ни было, я, не задумываясь, согласился пойти вместе с ними. К решению этому меня, верно, подтолкнуло и то, что они держались со мной вполне дружелюбно. Во всяком случае, никто из них не пытался растворить меня ядовитой слюной, что уже было несомненным благом по сравнению с недавно приобретенным опытом.

Посвящение меня в члены племени также прошло очень просто, без проволочек и бюрократических формальностей. Они обмотали меня длинной темно-синей материей (от глазных перископов я вежливо отказался), кто-то громко выкрикнул: «Анагром Атаф!» — все остальные поддержали его гулким эхом, потом караван двинулся дальше, и я засеменил вслед за ним.

Спустя какое-то время ко мне подошел один из чудичей и предложил поесть, протянув мне кусочек чудно́го гриба.

Чудичи питались почти одними синими кактусогрибами. А так как я теперь был, можно сказать, почетным членом племени, то и я, разумеется, тоже. В общем-то, другой еды в пустыне и не было, не считая, конечно, сахарной пудры да гадюк и скорпионов, ловить которых, само собой, никто не хотел.

А вот кактусогрибы росли в Сладкой пустыне чуть не у каждого камня, и их можно было собирать почти круглый год. Готовились они тоже несложно. Наевшись чудны́х грибов (а чудичи, как я сказал, питались исключительно ими), и в самом деле становишься несколько чудаковатым. С одной стороны, всему, что видишь и слышишь, начинаешь придавать слишком большое значение, а с другой — все это кажется невероятно смешным и глупым. Большинство чудичей постоянно пребывали в состоянии некоего жизнерадостного упоения, и нередко всему каравану приходилось останавливаться и ждать, потому что кто-то вдруг предавался восхищенному созерцанию кактусного листа или рельефа бархана и ни за что не хотел двигаться дальше.

В колонне то и дело раздавался веселый смешок или оживленный шепоток, а порой случались даже приступы истерического хохота. Стоило кому-то зайтись в приступе смеха, весь караван останавливался и покорно ждал: ведь всем известно, что чудич в таком состоянии совсем беззащитный и его нельзя оставлять одного на произвол судьбы в Сладкой пустыне, — рано или поздно такое может случиться с каждым. Приступы порой длились не по одному часу, и тогда беднягу приходилось привязывать к горбу камедара, иначе его было просто не сдвинуть с места. А иной раз чей-нибудь взрыв хохота оказывался настолько заразительным, что постепенно, один за другим, мы все принимались кататься по песку, давясь и корчась от смеха. Так, с многочисленными остановками, мы и передвигались по пустыне.

С другой стороны, любым продвижением вперед мы все же были обязаны именно чудны́м грибам. Под влиянием сока этого удивительного растения самая обыкновенная ходьба превращалась в подлинное удовольствие. Мы часами шагали под лучами беспощадного солнца, не чувствуя усталости и сохраняя прекрасное расположение духа, а штурмуя, к примеру, при полуденном зное барханы, представляли себе, что прыгаем на пружинах-ходулях по Луне.

Необычный гриб. Кроме всего прочего, кактусогрибы обладали еще и приятным вкусом — что-то среднее между нежным мясом тунца и жареной свининой, аппетитно приправленной шафраном. Сильнее всего дурманили голову сырые растения, но вкуснее и в то же время безопаснее они были в вареном или жареном виде. Их также запекали в золе, тушили, жарили на решетке или уже отваренные подрумянивали в растительном масле. Сушеные и герметично упакованные, кактусогрибы хранились почти бесконечно, еще лучше сохранялись они в виде концентрата, приготовленного из толченых сухих грибов, соли и муравьиного молока, скатанного в небольшие шарика, которые мы потом жевали вместо конфет. Засахаренные в ванильной пудре Сладкой пустыни и нарезанные на маленькие кусочки, они заменяли нам мармелад. Истертые в порошок грибы использовались в качестве приправы для разных блюд из кактусогрибов, что, на мой взгляд, было совершенно бессмысленно — все равно что поливать лимонным соком дольки лимона. Единственную неприятность доставляли колючки, поскольку были чрезвычайно ядовиты. Уколовшись такой колючкой, тотчас же валишься с ног и отправляешься на тот свет, даже не успев коснуться земли.

Вот только на камедаре скакать я выучился далеко не сразу. Надо сказать, что эти пустынные животные совершенно не приспособлены для верховой езды и требуется немалое время, чтобы к ним привыкнуть.

Если лошадь гарцует в такт классической музыке, то на спине у камедара чувствуешь себя так, словно скачешь под бой барабана, по которому колотит пьяный. Камедар переставляет ноги безо всякой последовательности, как захочет: то переднюю, то заднюю, то обе ноги сразу, при этом раскачивается из стороны в сторону — того и гляди упадет. Он никогда не идет по прямой, постоянно спотыкается и даже падает на колени, опять поднимется и продолжает раскачиваться дальше. Если я когда-то в жизни и узнал, что такое морская болезнь, то не в открытом море на корабле, а в пустыне на спине у камедара.

Тайна чудичей. Мне ужасно хотелось узнать, как выглядят чудичи под своими мрачными одеждами, но они старательно это скрывали. Как я со временем понял, они не разоблачались из длинных полотен материи, даже когда спали или мылись. Внешний вид чудича, наверное, был самой большой загадкой Сладкой пустыни. Ученые, всецело посвятившие себя изучению этой проблемы и создавшие немало трудов на эту тему, выдвинули теорию, что чудичи — это в прошлом бергины, которые по какой-то причине вдруг облысели и, не вынеся позора, сбежали в пустыню и теперь вынуждены скрывать безобразие своего тела под темной одеждой. Только я не верю в эти басни. Вся теория основывается лишь на находке трех волосков бергины, случайно обнаруженных неким антропологом на полпути от Жутких гор к Сладкой пустыне.

Жизнь в караване протекала на удивление мирно. Споры, распри, выяснения отношений были чудичам не по душе, поэтому они всегда старались найти компромиссное решение. Время от времени появлялись, правда, разногласия по поводу того, в каком направлении следует двигаться дальше, но чудичи не устраивали голосования, поскольку это уже само собой означало конфликт, а просто продолжали маршрут не по прямой, а зигзагообразно.

Чудичи любили музыку, но только в своем собственном исполнении на собственноручно изготовленных инструментах, которые они с удовольствием доставали, когда собирались вечером у костра. На мой взгляд, в музыке этой не было ничего особенного, просто она служила поводом собраться вместе, скоротать вечер и помочь друг другу пережить ночь. Инструменты в большинстве своем представляли собой высушенные, выпотрошенные и ощипанные от колючек листы кактуса, в которые не дули, а бубнили. Некоторые были обтянуты кожей камедара, на них отбивали (всегда неторопливый) такт. Те чудичи, у которых не было инструментов, просто раскачивались под музыку и время от времени выкрикивали «Чудно!», подбадривая музыкантов.

Наверное, со стороны мы представляли собой самое курьезное зрелище: длинная процессия закутанных в темно-синее, постоянно хихикающих мумий, бодро шагающих по пустыне. Внешне мы казались сплоченным сообществом, но на самом деле все чудичи закоренелые индивидуалисты. Такой вот ходячий парадокс пустыни — вынужденное объединение по сути разъединенных.

Послание в бутылке. Послания в бутылках были не редкостью в Сладкой пустыне. В общем-то, это был единственный способ, особенно в ситуации экстренной необходимости, послать сообщение. Его помещали в бутылку и оставляли где-нибудь на склоне бархана, практически не надеясь, что песок когда-нибудь доставит его по назначению. К сожалению, скорость и направление движения песков в пустыне не поддаются расчетам, поэтому вероятность того, что почта когда-нибудь попадет в руки к нужному адресату, ничтожно мала. Одно из таких посланий, найденное чудичами, было, по всей видимости, очень старым, поскольку бумага уже пожелтела, а буквы, выведенные старинным шрифтом, сильно истерлись. Но в тот момент, когда была обнаружена бутылка, поднялась страшная буря, и чудичи, сочтя это знаком судьбы, решили повиноваться двенадцати правилам, начертанным на листке, как закону. Вот они:

Поскольку в пустыне не водились белые петухи, и я не испытывал желания поедать деревяшки, правила эти меня вполне устраивали, не считая того, что я их не совсем понимал. Последний пункт казался мне самым загадочным. Как можно «поймать» город? По правде говоря, я и не думал воспринимать их всерьез. Я был уверен, что написана вся эта галиматья была не иначе как под воздействием сильнейшего солнечного удара. Чудичам о своих подозрениях я, правда, ничего не рассказал — пусть себе тешатся, зачем оскорблять чудаков в лучших чувствах.

Итак, найдя бутылку с посланием сумасшедшего, чудичи еще более, чем раньше, отдались идее найти город под названием Анагром Атаф, поймать его и населить. Разумеется, идея эта была не нова, только чудичи стали первым сообществом, сделавшим ее основным пунктом своей программы.

Анагром Атаф. Из глубины веков до наших дней дошла легенда о сказочном, прячущемся где-то в глубине Сладкой пустыни городе Анагром Атаф, который многие путешественники видели издалека своими собственными глазами, но ни разу не смогли к нему приблизиться и уж тем более его посетить. Ходили слухи, будто в городе этом можно жить без забот и хлопот — словом, так хорошо, как ни в одном другом месте нашего континента, там якобы не надо платить за квартиру, нет преступности и выхлопных газов, зато сколько хочешь места для парковки камедаров и в изобилии все остальные удовольствия, какие только можно ожидать от города-мечты. Во всяком случае, многие были не прочь помечтать о предполагаемых преимуществах этого райского уголка.

А таковых будто бы — по крайней мере, чисто внешне — действительно было немало: аккуратненькие белые домики с красными или золочеными крышами, раскидистые пальмы и высокие, изящные башни. В общем-то, ничего особенного — типичный южный городок средней величины. Только каждый, кто пытался к нему подойти, к удивлению своему, открывал, что городок удаляется, ускользает, словно мираж в пустыне. И, вероятно, именно потому, что никому еще не удалось ознакомиться с достопримечательностями этого городка, он снискал себе легендарную славу.

Искатели приключений думали, что там спрятаны несметные богатства, старые и больные верили, что найдут там источник вечной жизни, молодости и здоровья, гурманы представляли себе молочные реки и кисельные берега, а некоторые даже предполагали, что это не что иное, как ворота в Эдемский сад. Многие отправлялись на поиски города Анагром Атаф, но ни один не вернулся назад, а в пустыне повсюду встречались выбеленные сахарным песком кости тех, кого город-мираж заманил в самую глубь обезвоженного ландшафта. Никому так и не удалось разгадать загадку города-феномена. Кроме профессора Филинчика, разумеется.

Правда, я со своей стороны был абсолютно уверен, что Анагром Атаф стал попросту результатом многовекового пристрастия чудичей к чудны́м грибам и их безрадостного существования в Сладкой пустыне, что и вызвало в размягченном изголодавшемся разуме картины идеального города-рая. Но я ни в коем случае не собирался отнимать у своих соплеменников их заветную мечту. Ведь город-мираж был единственным, что заставляло их двигаться вперед.

Чудичи шли весь день, а спали по ночам, что, с моей точки зрения, было в высшей степени неразумно, поскольку двигаться ночью, когда гораздо прохладнее, куда легче, чем при сумасшедшей жаре днем. Так мы смогли бы уменьшить расходы пресной воды и ориентироваться по звездам, ведь тучи над Сладкой пустыней явление крайне редкое. Да к тому же ночью в Сладкой пустыне светло как днем, ведь белый песок прекрасно отражает лунный свет.

Но чудичи панически боялись темноты, напоминая мне тем самым карликовых пиратов. Стоило только наметиться вечерним сумеркам, они тут же принимались искать место для стоянки, и оно непременно должно было быть неподалеку от подземного водоема. Мне всегда доставляло огромное удовольствие наблюдать за ними во время поисков воды. Сначала весь караван как следует подкреплялся чудны́ми грибами, чтобы, так сказать, обострить чувства и настроить дух на поисковую волну. Потом, раскинув руки, словно пьяные альбатросы, чудичи разбредались кто куда по пустыне. Если один из них вдруг начинал вертеться на месте и гудеть как волчок, значит, он нашел подземную водную артерию. Все остальные бросались к нему, ведь без посторонней помощи ему было уже не остановиться. Некоторые по неопытности забредали в поисках воды слишком далеко и вращались так по несколько часов кряду, прежде чем их удавалось обнаружить. Потом у них еще долго кружилась голова, и приходилось по очереди следить, чтобы они не шлепнулись с камедара.

Утешительные истории на ночь. Как только местоположение подземного источника было установлено, чудичи разводили большой костер, сложенный из подсушенного помета камедаров, и рассаживались вокруг огня, чтобы скоротать вечер за музыкой и разговорами. Тем для разговоров у них, правда, было немного, а по сути только одна — какие опасности таит в себе ночная пустыня. Самые безобидные истории повествовали о сахарных коротышках (но об этом немного позже), большинство же были куда более страшные и кровожадные. Рассказывали, например, о неких темных существах со звездами вместо глаз, которые утаскивают бедных чудичей к себе на небо, а потом бросают их оттуда на землю так, что те превращались по пути в огненные кометы. Другая легенда гласила о гигантских змеях, маскирующихся в темноте под подвижные дюны и проглатывающих разом целые караваны. Еще существовало сказание о спящем песке, который днем спит, а в сумерках просыпается и подкарауливает замешкавшихся путешественников. Знали чудичи и легенды о духах ветра, песка и кактуса, бесчинствующих в темноте, а также о невидимых пропастях, ядовитых скорпионах, демонах пустыни и песчаных пиратах. Одним словом, у них было много причин не путешествовать по ночам, а вставать лагерем, обносить его кострами и пережидать темное время суток под защитой огня и своих соплеменников.

Бессонная ночь. Не могу сказать, что истории эти способствовали безмятежному настроению и помогали спокойно и быстро заснуть. Однажды вечером я пролежал без сна дольше обычного. И как будто мало мне было мучений от жесткого, наминающего бока песка, так до слуха моего еще стали доноситься из темноты какие-то очень подозрительные звуки.

Кровожадные пустынные койоты кружили вокруг лагеря с горящими красными глазами, гремучие змеи трещали своими хвостами, саранча собиралась многотысячными стрекочущими стаями, песок шуршал, гудел, скрежетал, пустыня пробуждалась от дневного сна. Семихвостая гидра-скорпион вертелась в самозабвенном танце в такт только что отзвучавшей музыке.

Вокруг костра клубами вились тысячи всевозможных насекомых, которые выбрались из дневных укрытий и теперь, влекомые новым зрелищем, летели на огонь. Колченогие пауки спотыкались о крупные камни, гигантские сороконожки и ядовитые ящерицы теснили друг друга в первых рядах у костра.

Чудичей все это, похоже, ни капельки не беспокоило. Неподвижные, словно мумии, они знай себе посапывали, замотанные в темные лохмотья, в то время как я весь извелся, наблюдая за возней всякой гадости на песке. Переливающийся всеми цветами радуги уж подобрался совсем близко, мне даже пришлось ударить его палкой и отбросить подальше к костру. Толстый подслеповатый тарантул все ползал и ползал вокруг, натыкаясь на меня в темноте, — его тоже пришлось отгонять. Четыре мотылька зависли в воздухе над головой, а огромная саранча, размером с целый батон, перепрыгнула через меня и как специально разразилась над самым ухом душераздирающим, нервно-парализующим стрекотом.

Постепенно я начал осознавать, что не создан для жизни в пустыне. Оставалось только надеяться, что в скором времени мы доберемся до такого места, откуда я смогу продолжить свой путь в одиночку. Я внимательно следил за происходящим вокруг, выспаться можно будет и завтра днем на спине у камедара. Пусть только попробует кто-нибудь снова сунуться, я сумею за себя постоять и живо укажу наглецу его место.

Чуть поодаль вдруг зашевелился песок. Наверное, какой-то заспавшийся жук выбирается на поверхность, чтобы помочь своим друзьям третировать меня. Я напряг зрение. Песок вздыбился и взорвался небольшим фонтанчиком. Но то, что появилось на свет, не было жуком. Это был палец.

«Опасное пробуждение». За первым пальцем показался второй, затем третий, четвертый, и, наконец, на поверхность вынырнула вся пятерня.

Потом песок рядом с ней вдруг осел и из образовавшейся воронки вылез череп. То же самое произошло еще в нескольких местах на территории лагеря, внутри кольца костров, защищающих нас от непрошеных гостей. Почти все рептилии и насекомые моментально растворились в темноте. Скелеты торчали теперь из песка уже почти по пояс. На них частично сохранились остатки прежней одежды: проржавевшие кольчуги и шлемы. Некоторые из них размахивали зазубренными мечами; похоже, эти жертвы зыбучих песков в свое время были пиратами.

— Тревога! — закричал я. — Тревога!

Один из скелетов уже полностью выкарабкался из песка. Кости его были покрыты толстым слоем сахарной пудры, что придавало ему еще более зловещий, неестественный, мистический вид. Он запрокинул лысую голову и дробно заклацал зубами, что, по всей видимости, означало довольство собой.

Чудичи повскакали с мест и суетливо забегали, налетая спросонья друг на друга. Повсюду из песка появлялись все новые и новые скелеты.

Чудичи, громко крича, сбились в тесную кучку, но не один из них не делал даже попытки как-нибудь защититься. Их врожденное миролюбие не позволяло противостоять даже кровожадным скелетам-убийцам. Бедняжки только плотнее жались друг к другу и жалобно причитали, в то время как из песка выскакивали все новые и новые скелеты.

Недолго думая, я бросился к костру и выхватил оттуда самую большую пылающую головешку. Размахивая факелом, я двинулся к одному из скелетов. Огонь с шипением, разорвав темноту, коснулся плеча чудовища, и какое-то время мы оба стояли в фонтане клубящихся искр.

Скелет запрокинул голову и яростно лязгнул зубами. Потом дернулся ко мне, и не успел я опомниться, как головешка уже была у него в руках. Он разинул пасть и с легкостью перекусил дерево пополам; было видно, как добела раскаленные угли провалились сквозь ребра на землю. При этом пустынник умудрился задержать часть пламени во рту, и уже в следующий миг ночь озарилась ярким факелом выдуваемого огня. Потухший конец головешки он за ненадобностью равнодушно швырнул через плечо в пустыню.

Пустынник вперил в меня взгляд своих полых, мертвых глазниц. Чудичи еще теснее прижались друг к другу.

Скелет поднял правую руку и очертил костлявым пальцем в воздухе круг. Это был знак остальным к наступлению. Они быстро окружили нас плотным кольцом. Я судорожно перебирал в голове возможности защиты от вечно живых мертвецов. Огонь, как видно, был им нипочем.

Кольцо пустынников вокруг нас между тем постепенно сужалось. Один камедар чуть отбился от стада — не меньше дюжины скелетов тут же бросилось на него. Ночь пронзил отчаянный, жалобный вопль, и снова воцарилась гробовая тишина.

Нас от пустынников отделяло теперь не больше метра. Они о чем-то тихо переговаривались на своем скрипучем языке, щелкая челюстями. Скорее всего, уже делили добычу. Я отступил назад, в гущу столпившихся за спиной чудичей, и чуть не свалился, потому что нога моя провалилась в дыру. Это оказался засыпанный песком колодец, ведущий в подземный резервуар с водой. Нога прочно засела в вязкой жиже. Мигом подскочившие два чудича быстро помогли мне вытащить ее из липкого размокшего песка. Сладкая каша натужно чавкнула — и через секунду я был на свободе. А вслед за мной из образовавшегося отверстия вырвался фонтан воды.

Пустынники замерли. Один из них указал отвисшей челюстью на бурлящую воду и омерзительно залязгал зубами. Я схватил лежавший неподалеку посох и, недолго думая, вонзил его в песок. Под землей зачавкало и заклокотало, а потом оттуда на поверхность вырвалась могучая, толщиной со ствол дерева и высотой до самого неба, струя воды.

Впервые за долгие, долгие годы пустыня снова оросилась дождем.

Чудичи все еще не понимали, что происходит, а вот пустынники уже заподозрили неладное. Тяжелые, жирные капли забарабанили по скелетам. В панике закрыв головы руками, они пытались спрятаться от падающей с неба воды. Однако вода беспощадно хлестала их по костям — по этой смеси спрессованной костной муки, сахарного песка и злости. У одного скелета уже отвалилась рука, она упала на землю и раскололась на три части. У другого растворилась нога, несколько мгновений она еще сохраняла привычные очертания, но потом вдруг разом осела и растеклась. У третьего отвалилась голова, у четвертого превратившийся в сладкую кашицу череп сполз внутрь грудной клетки. Пустынники растворялись.

Наконец чудичи сообразили, что делать. Они схватили посохи и отчаянно заработали ими, расширяя колодец и освобождая путь воде. Фонтан забил еще сильнее, а дождь припустил с новой силой.

Уцелевшие пустынники беспомощно метались взад и вперед, пытаясь спастись от неминуемой смерти. Один за другим они оседали на песок бесформенной вязкой кашей.

Чудичи плясали под дождем и хлопали в ладоши. Я внимательно следил за тем, чтобы ни одному из пустынников не удалось скрыться.

Почти все они уже растворились и смешались с песком, из которого только что вышли. Тут и там на земле еще валялось несколько отчаянно лязгающих зубами, уже сильно пострадавших от воды черепов, но чудичи быстренько помогли им отправиться вслед за остальными. Вскоре от пустынников не осталось и следа. Чудичи столпились вокруг меня и отдали должное моей сообразительности.

Было решено, в виде исключения, не дожидаясь рассвета, двинуться дальше и разбить лагерь где-нибудь в другом месте.

Решение. После столкновения с пустынниками мне стало окончательно ясно, что я должен во что бы то ни стало как можно скорее выбираться из Сладкой пустыни. Это было совсем не то место, где бы мне хотелось остаться жить навсегда. Не было у меня сомнений и в том, что я никогда не смогу привыкнуть к чудичам и не стану одним из них. Во всяком случае, атмосфера в караване оказалась совсем не такой уж безоблачной и дружелюбной, какой она выглядела вначале. Со временем я открыл для себя в жизни чудичей множество недостатков и изъянов, которые даже самому миролюбивому и дружелюбному существу могли бы попортить немало нервов.

Проклятие имени. Прежде всего это была, ставшая следствием правила номер семь послания из бутылки, склонность к чудовищно высокопарным или же неимоверно раздутым надуманным именам типа Тарата Тартарарата Солнечная Заря или Цезарь Цезариус Цикцак Малина или Бункель Рункель Универсункель Фрак. В страхе нарушить правило и присвоить себе имя уже существующее в универсуме, они выдумывали самые немыслимые имена, основной отличительной чертой которых являлись непомерная длина и нелепейшее сочетание слов. Неприятнее всего было то, что чудичи, неукоснительно выполняя предписание правила, настоятельно требовали, чтобы их обязательно называли полным именем. Прозвища или сокращения считались оскорблением и якобы даже приносили несчастье.

Такие имена, как, например, Пельменяри Паприкари Пармезани, можно было еще худо-бедно запомнить благодаря некоторой смысловой параллели и схожести звучания, но что было делать с абсолютно непроизносимыми, такими как Клараан Клапракаан Паплакаалакраапа? Стоило ошибиться всего в одном только слоге, и владелец имени чувствовал себя смертельно обиженным и потом целый день преследовал тебя упреками и негодующими взглядами, так что не оставалось ничего другого, как только совершить ритуал, называемый в караване «чудовством» и заключавшийся в следующем: обидчик должен посыпать себе голову сладким песком и кричать во все горло без запинки неправильно произнесенное имя до тех пор, пока обиженный не сжалится и не согласится его великодушно простить. В зависимости от сложности имени и настроения обиженного, продолжаться это могло часами, днями и даже неделями.

Вот почему я в конце концов стал избегать чудичей с особо замысловатыми именами. Их могли звать, к примеру, Шахашахараха Шешахарахашаша Рашаха или Фарферафараафафе М. Мармеладамекамелеконфе, причем я понятия не имел, что означает это «М.». Сегодня мне даже кажется, что многие из этих имен специально были придуманы с такой изощренной фантазией, чтобы все постоянно в них ошибались и можно было подуться в свое удовольствие, ведь пустыня предлагала не так много иных развлечений. Одного чудича я боялся больше всех. Его, как сейчас помню, звали Константин Константинополь Констонтонипель Десятьдевятьвосемьсемьшестьпятьчетыретриодин. Сложность заключалась как раз в том, что имя на первый взгляд выглядело довольно просто, особенно в последней части, где надо было считать задом наперед. Надо было всего лишь не забыть опустить цифру «два», и все. Поэтому все, естественно, сосредотачивались на этой детали, вследствие чего, вероятно, цифра «два» как-то сама собой слетала с языка. А этот чудич еще, как назло, постоянно пытался со мной заговорить, и ему не раз удавалось завязать со мной беседу, которая выглядела приблизительно так:

Он (буду называть его просто «он», поскольку писать каждый раз Константин Константинополь Констонтонипель Десятьдевятьвосемьсемьшестьпятьчетыретриодин было бы слишком долго):

— Привет, Синий Медведь!

Я (со вздохом):

— Привет… э-эхм… Константин Константинополь Констонтонипель Десятьдевятьвосемьсемьшестьпятьчетыретри… один! (Фу-у-у!)

Он:

— Чудесная погодка, правда, Синий Медведь?

Я:

— Да, погодка что надо… (тяжелый вздох!) Константин Константинополь Констонтонипель Десятьдевятьвосемьсемьшестьпятьчетыретри… один! (Уф-ф!)

Он:

— А скажи, вчера ведь была не такая чудесная погода. Да, Синий Медведь?

Я:

— Да, вчера погода была далеко не такая чудесная, (очень быстро) Константинконстантинопольконстонтонипельдесятьдевятьвосемьсемьшестьпятьчетыретриодин, совсем не такая!

Он (радостно):

— Ну ладно, еще увидимся, Синий Медведь!

Я (облегченно, потому не достаточно бдительно):

— Ага, бывай, Константин Константинополь Констонтонипель ДесятьдевятьвосемьсемьшестьпятьчетыретриДВАодин… О-о-ох!

Он (демонстративно обиженно, воздев руки к небу):

— За что ты меня так обижаешь, еще никто никогда не наносил мне такого!..

И так далее и тому подобное.

Последующие три дня я занимался тем, что посыпал себе голову песком и во всю глотку орал его имя, которое уже не буду здесь больше писать.

К счастью, вскоре в голову мне пришла идея, как впредь избегать подобных мучительных ситуаций. Однажды вечером у костра я вышел вперед и торжественно объявил всем, что решил присвоить себе новое имя. Как новоявленный чудич, я уже давно должен был это сделать, просто не сразу сообразил. Теперь все должны называть меня Тиливианипири Кенгклепперкенгкерен Тайдиопертартара Кеек Каак Коек Ку Синий Медведь Стотридцатьчетыретысячисемьсотвосемьдесятдевятый Халифвизирфурункель. Это было самое длинное имя, какое когда-либо давал себе чудич. С тех пор в пустыне воцарился покой. Никто больше не решался со мной заговорить. Мне даже чуточку не хватало общения.

Спустя месяцы бесплодных скитаний в пустыне — выписывания вместе с караваном в условиях невыносимого зноя затейливых, совершенно бессмысленных траекторий: кругов, спиралей или зигзагов — чудичи постепенно стали действовать мне на нервы. Эти их вечные крики: «Чудно́!», постоянная нерешительность, монотонная музыка по вечерам да к тому же еще однообразная кухня (одни чудны́е грибы) совершенно мне опротивели.

Я всегда считал себя созданием в высшей степени дружелюбным и миролюбивым, но должен признать, жизнь в караване протекала настолько раздражительно гармонично, что меня порой так и подмывало прицепиться к кому-нибудь и устроить настоящий скандал. Однообразные россказни о чудесах Анагром Атаф (кроме этого обсуждались лишь качество песка, сила ветра и рецепты блюд из чудны́х грибов), густой липкий воздух, вечное спотыкание камедара и противные сахарные мухи, которые постоянно лезли в глаза, пытаясь высосать из меня последнюю жидкость, — все это довело бы любого, да и мне уже впору было броситься сломя голову в пустыню и проглотить первый попавшийся кактус. Но я упорно терпел, послушно семеня вслед за странной процессией, держащей путь в никуда.

Сахароплав. Как-то раз — мы уже полдня находились в пути, и даже самые стойкие чудичи начали выказывать признаки усталости — я вдруг обратил внимание, что песок будто бы стал более липким, чем обычно. С каждым шагом становилось все труднее и труднее отрывать от него подошвы. Мы словно шагали по стеклянной поверхности с резиновыми присосками на ногах.

Чудичи это тоже заметили.

— Сахароплав! Сахароплав! — прокатилось по каравану.

И верно, мы вышли на абсолютно ровную, похожую на сковороду поверхность и находились теперь как раз в ее центре. Километрах в двух впереди возвышалась небольшая сахарная гора — вот туда-то нам и нужно было попасть как можно скорее. Я пришпорил своего камедара, и мы понеслись что есть духу, насколько, конечно, позволял быстро размягчающийся песок, в сопровождении всего остального племени в сторону горы.

Сахароплав между тем набирал силу: поверхность пустыни покрылась большими булькающими пузырями, тут и там образовались небольшие лужицы расплавленной карамели, и камедары, то и дело попадая в них ногами, останавливались, так что потом едва удавалось сдвинуть их с места, а то и вовсе, не удержав равновесия, всей тушей валились на землю. В таких случаях нам не оставалось ничего другого, как, оставив бедное животное вместе с поклажей, поскорее убираться самим подобру-поздорову подальше от жуткого места.

Когда до цели оставалось уже каких-то полкилометра, мой камедар вдруг увяз в липкой луже. Пришлось спешиться и, бросив беднягу, уносить ноги, пока не поздно. Кое-как балансируя по мягкому песку, я понесся к горе. Это походило на настоящий кошмар: с каждым шагом становилось все труднее и труднее отрывать ноги от горячих цепких лап, которыми сладкий сироп ловил меня и упорно тянул к себе на верную смерть.

Я постарался мобилизовать все свои силы, как тогда в бешеной гонке по Большому лесу. Песок становился все горячее. Чудичи кричали, подгоняя друг друга, камедары с вытаращенными от страха глазами неслись ломаным галопом, многократное эхо множило панику, разнося наши жуткие вопли над долиной, края которой мы уже почти достигли.

Чуть не падая от усталости, мы принялись карабкаться на скалы, помогая друг другу и подталкивая вверх камедаров. В тот самый миг, когда последний чудич оказался в безопасности, сахарный песок внизу окончательно закипел. В этот день мы потеряли четырнадцать камедаров и две тысячи фунтов сушеных чудны́х грибов.

После этого происшествия я окончательно утвердился в мысли, что жизнь чудичей, как бы сами они к ней ни относились, необыкновенно тяжела, в этом отношении ей, может быть, даже нет равных во всей Замонии. Бесконечные скитания, невыносимая жара, постоянные поиски воды, насекомые, змеи, пустынники, сахароплав — трудно представить себе более жалкое и опасное существование. В таких условиях начинаешь радоваться любой, даже самой незначительной, мелочи, например легкому прохладному ветерку, освежающему тебя во время похода, или россыпи чудны́х грибов, случайно обнаруженных под каким-нибудь камнем среди песков.

Сахарные скульптуры. Одним из немногочисленных приятных развлечений в пустыне были созданные песчаными бурями скульптуры. Некоторые из них вырастали величиной с целую гору, другие, наоборот, были маленькие, не больше метра, но все они мне очень нравились, и я любил их подолгу рассматривать, пытаясь отыскать сходство с каким-нибудь знакомым предметом. Один раз нам встретилась долина с целым лесом белых деревьев: огромные, почти стометровой высоты скульптуры выглядели точь-в-точь как покрытые снегом исполинские ели; другой раз мы видели настоящее море с гигантскими волнами, из которых торчали гладкие спины китов, выбрасывающих в небо фонтаны сахарного песка; еще одна скульптура походила на засахаренную голову боллога (некоторые чудичи, правда, уверяли, что это она и есть); и повсюду стояли маленькие песочные гномы, которые хитро щурились, глядя на нас (чудичи были уверены, что ночью гномы оживают и воруют у нас чудны́е грибы, а потом еще навевают нам страшные сны).

Порой нам казалось, что мы видим бесконечные засевшие в песках засахаренные караваны. Раз нам повстречалось не меньше сотни камедаров и столько же добраньских коровок, удивительно правдоподобных, вполне натуральных. Кто-то из чудичей высказал мысль, будто это и есть настоящий караван, просто его застал врасплох нечастый в этих местах пылевой смерч. Такое явление случается крайне редко, только в том случае, когда объединяются ночной мороз, жестокий шквальный ветер и коварный зыбучий песок.

Нас всех передернуло от этих слов, но никто не рискнул подойти к скульптурам поближе и проверить подлинность этого утверждения. Все, наоборот, дружно двинулись дальше, не оборачиваясь и стараясь поскорее забыть жуткую картину.

Со временем я взял за обыкновение запоминать каждую песчаную скульптуру и ее точное местоположение, а потом высчитывать расстояние от одной до другой, так что в голове у меня сложилось нечто вроде карты Сладкой пустыни. Это меня развлекало, делая путешествие как бы немного осознаннее, хотя смысла в этом все равно не было никакого, поскольку песок пустыни находится в постоянном движении.

Еще одним развлечением были письма в бутылках, которые мы находили повсюду. Так, например, нам все время встречалось уже описанное мною выше послание с двенадцатью заповедями, написанное тем же почерком и в той же самой последовательности. Это еще больше убеждало чудичей в необходимости строжайшего соблюдения всех перечисленных пунктов. Находили мы и душераздирающие прощальные письма умирающих от жажды путешественников, которые не обладали природным чутьем моих соплеменников и не умели найти в пустыне спасительный источник воды. Шутники любили подбрасывать абсурдные карты с отмеченным местоположением мнимых сокровищ, что, на мой взгляд, было совершенно безответственно, так как могло подвигнуть какого-нибудь простофилю отправиться вглубь пустыни на верную гибель. Но большинство писем имело самое заурядное содержание: описания однообразных ландшафтов, незначительных находок и многочисленные приветы родственникам и знакомым. Некоторые были совершенно безумные, написанные скорее под воздействием солнечного удара. В одной из бутылок мы обнаружили расписание движения торнадо.

Если кто-нибудь из нас находил письмо в бутылке, он обязан был тут же прочесть его вслух перед караваном. Однажды вечером один из чудичей нашел очередное послание. Мы остановились и собрались перед дюной, с которой он собирался его прочесть.

— Жуткие горы высокие, Жуткие горы далекие…

Я тут же бросился к нему и заглянул в листок.

Это была одна из записок Фреды, ее любимое стихотворение. Значит, она тоже путешествовала по Сладкой пустыне. Листок бумаги выглядел совсем свежим, никакой желтизны, из чего я сделал вывод, что, блуждая в пространственной дыре, я потерял не очень много времени, всего каких-нибудь пару недель или даже дней.

Послание Фреды заставило меня снова задуматься о своей собственной участи. Я твердо решил, как только представится удобный случай, распрощаться с чудичами и путешествовать дальше самостоятельно. Но до тех пор нужно было запастись терпением.

Где сейчас Фреда? Что с ней?

И это, пожалуй, все, что касалось приятных развлечений в пути. Наряду со своими основными занятиями, продвижением вперед и поисками воды чудичи еще постоянно наблюдали за окружающим миром, дабы предвосхитить все возможные неожиданности.

Кроме сахароплава и разного рода песчаных бурь в пустыне случались еще и серьезные наводнения, что, правда, происходило крайне редко — только когда над ней разражалась гроза. Коварные зыбучие пески маскировались под твердую почву. Чудичи рассказывали мне, что порой в пустыню наведываются даже стаи плотоядной саранчи. В племени умели понимать и ценить окружающий мир, в котором каждая незначительная деталь могла оказаться жизненно важной, предупреждая об опасности, а значит, и помогая ее избежать.

Песок. Чудичи знали более двух тысяч различных названий песка. Крупный песок и мелкий, темный или светлый имел у них свое собственное название; кроме того, было еще бесчисленное множество обозначений для всевозможных нюансов, таких как, например, липкость, рассыпчатость, гладкость или рыхлость, прозрачность или матовость. Нюансы, в которых я так и не научился разбираться. Зато любой из чудичей мог с расстояния двухсот метров безошибочно определить, состоит ли дюна из «крошки», «стекла» или «веялки». По состоянию песка чудичи могли точно сказать, какой именно вид песчаной бури следует ожидать, то есть к какому из пятисот знакомых им разновидностей надо быть готовым.

Как-то раз — это случилось около полудня — весь караван вдруг встал, словно повинуясь чьей-то беззвучной команде. Все чудичи как один разом замерли и потянули носом воздух.

— Шарах-иль-аллах! — послышался голос в конце каравана.

— Шарах-иль-аллах! — подхватил другой.

— Шарах-иль-аллах! — закричало все племя.

Чудичи исчезли в песке быстрее, чем стайка проворных ящериц, как только вдалеке послышался грохот. Там, где я только что видел панически мечущихся и натыкающихся друг на друга соплеменников, теперь простирался гладкий песок. Только несколько едва заметных округлых холмиков выдавали места, где недавно были вырыты норы. Даже от многочисленных пожитков не осталось следа, и что еще удивительнее — камедары тоже исчезли. Только откуда-то из глубины доносилось их слабое блеяние, приглушенное толщей песка, скрывающей их от меня.

«Божий наждак». Только я, как приклеенный, продолжал стоять на прежнем месте, вперив испуганный взгляд в линию горизонта на западе, где огромная квадратная стена уже заслонила небо и солнце и, продолжая расти, быстро приближалась. Резкий порыв горячего ветра, верный предвестник надвигающегося смерча, швырнул мне в нос пригоршню раскаленного песка и вывел меня из состояния оцепенения. Я бросился копать яму, но, к сожалению, не обладал в этом деле достаточной сноровкой, не то что практиковавшиеся всю жизнь чудичи.

Выкопать яму в песке теоретически куда проще, чем практически. Все почему-то считают, что выкопать яму в пустыне не составляет большого труда, но только попробуйте — и получите хороший урок в области строения земных недр и сопротивления их всякому проникновению. С легкостью сняв тонкий поверхностный слой рыхлого песка, вы обнаружите под ним невероятно прочный, спаянный в течение пяти миллионов лет пласт с засевшими в нем острыми камнями и ракушками, пронизанный, словно венами, окаменевшими корнями доисторических растений. Из такого материала можно строить военные укрепления. Я сломал четыре когтя, которые у меня прочнее стали, углубившись всего лишь на несколько сантиметров. Но под этим слоем находится уже монолитная гранитная плита толщиной, возможно, несколько километров. Сумей я победить и ее, наверняка уперся бы в древнейший слой железобетона или же какого-нибудь сверхпрочного кремния. Одним словом, мне не осталось ничего другого, как только положиться на судьбу и в полном оцепенении во все глаза смотреть на приближающуюся стену, словно беспомощный кролик на удава, ожидая, когда ураган пройдется по мне своим наждаком.

Будто движущийся по рельсам гигантский кирпич, Шарах-иль-аллах мчался прямо на меня. Ширина его фронта была не менее двух километров, и ему оставалось лететь до меня максимум двадцать секунд, причем я находился ровно по центру, из чего следует, что мне, чтобы спастись, нужно было в течение девяти секунд преодолеть расстояние в тысячу метров, то есть развить скорость, десятикратно превосходящую мировой рекорд. Эти в высшей степени бесполезные вычисления в самый последний момент ураганом пронеслись у меня в голове, еще раз доказав, что от математики в реальной жизни мало пользы. Я в панике дернулся в одну сторону, в другую, схватился за голову и в результате сделал самое разумное, что оставалось в данной ситуации, — лишился рассудка.

Да-да, я совершенно лишился разума, от ужаса перед лицом наждачной смерти мозг мой отказался работать, иначе как еще объяснить то, что произошло в следующий миг на моих глазах. Когда между мной и ревущей махиной оставались какие-нибудь пятьсот метров, на пути у нее вдруг возникло чудесное видение — город со множеством маленьких домиков и башенок, белоснежных и чистеньких, как на картинке.

Тут уж голова моя и вовсе пошла кру́гом, что, конечно, понятно и вполне извинительно, ведь даже самые закаленные ветераны пустыни не в силах сохранить хладнокровие и трезвый разум при виде Шарах-иль-аллах. Поэтому мне показалось совершенно естественным, что в мозгу у меня произошел окончательный сдвиг и он начал воображать себе необыкновенные, сказочно прекрасные картины в виде самых заманчивых архитектурных форм, якобы вставших на мою защиту и преградивших путь смертоносному урагану.

Шарах-иль-аллах, издав оглушительный протяжно-скрипучий лязг, остановился, как поезд, у которого кто-то сорвал стоп-кран. Затем очень медленно приблизился к удивительному видению почти вплотную, постоял в замешательстве несколько секунд, потом резко дернулся в сторону и, с жутким грохотом, быстро набирая скорость, умчался в противоположном направлении, только его и видели.

Чудесное видение тем не менее не исчезло. Слегка подрагивая, оно продолжало висеть в воздухе над пустыней, даже когда чудичи вылезли из своих нор и принялись отряхивать одежду от песка. Если это и было помутнение разума, то коллективное, и притом всем известное. Убедился я в этом, когда один из чудичей простер руки в сторону белого города, глубоко вздохнул и завороженно произнес:

— Анагром Атаф!

— Анагром Атаф! — дружно подхватили его остальные. — Анагром Атаф!

Естественно, некоторые, самые нетерпеливые, тут же бросились к городу. Однако все произошло именно так, как гласила легенда: стоило только живому существу, будь то даже обычный камедар, чуть приблизиться к городу, он тотчас отодвигался назад, притом ровно на такое же расстояние.

Поэтому после множества безрезультатных попыток было решено разбить лагерь и в последующие дни ограничиться изучением города со стороны.

Избранный. После того как я так удачно справился с Шарах-иль-аллах и первым обнаружил Анагром Атаф, я стал для чудичей чем-то вроде святого. Теперь, если я шел по лагерю, мне с почтением уступали дорогу, никто не пытался завязать со мной пустых разговоров, и мне все время доставались лучшие куски чудны́х грибов из общего котла. Кроме того, соплеменники мои теперь имели обыкновение собираться небольшими группками и о чем-то шептаться, то и дело красноречиво поглядывая на меня.

Через день после появления Анагром Атаф ко мне в палатку пришли первые делегаты с просьбой поймать город.

— Поймать город?

— Да, так написано в правилах. Пункт двенадцать.

— Но почему именно я?

— Ты тот, кому удалось победить Шарах-иль-аллах. Ты тот, у кого в голове книга. Ты — избранный.

— Избранный! Избранный! — заревело все племя, собравшееся снаружи вокруг моей палатки. Похоже, они единодушно решили избрать меня вождем.

Мне едва удалось подавить в себе уже было начавшие распирать меня чувства гордости и умиления.

— Что вы, что вы! — запротестовал я.

Делегация дружно бухнулась на колени и благоговейно протянула мне кусок копченого чуднóго гриба, которые обычно в племени береглись для самых торжественных случаев.

— Избранный! Избранный! — продолжала реветь толпа вокруг палатки.

Если уж чудичи назовут кого-то «избранным», то ему не останется ничего другого, как покорно вытерпеть соответствующий ритуал посвящения, обставленный самым пышным образом. Заключался этот ритуал посвящения приблизительно в следующем: сначала делегаты вынесли меня на руках из палатки, потом покачали туда-сюда и со всей силы швырнули в толпу, где меня подхватило множество рук. Затем около часа они носили меня кругами по пустыне, передавая с рук на руки и стараясь ни за что не упустить своей очереди.

Дурман. Пока одни носили меня на руках, другие разожгли в центре лагеря огромный костер, на котором жарились горы чудны́х грибов. Дурманящий сок лился в этот вечер рекой. Потом все пустились в пляс, причем каждый танцевал на свой собственный, только ему свойственный манер: кто-то просто тряс головой, кто-то бешено прыгал вокруг костра, словно его укусил тарантул. Чудичи подбадривали друг друга, толкаясь и дурачась, били в барабаны, дули в сушеные кактусы или просто орали что-нибудь нечленораздельное в пустыню. Достаточно насмотревшись на все это массовое безумие и выпив немалое количество сока чудны́х грибов, я тоже не удержался и вышел на импровизированную танцплощадку. Сначала я просто топтался на месте, глупо болтая лапами, потом осмелел, запрыгал, стал кричать что есть мочи всякую глупость и в конце концов, ко всеобщему восторгу, разошелся так, что не снилось ни одному из моих соплеменников. Чудичи даже перестали танцевать и окружили меня кольцом; я, правда, сначала этого не заметил, но зато потом, когда увидел, показал им класс. Все последующие события этой ночи, к сожалению, навсегда стерлись из моей памяти.

На следующее утро я проснулся с больной головой и сознанием того, что вчера выставил себя полным дураком.

Однако ни один из чудичей ни словом не обмолвился о минувшей ночи. Они принесли в палатку завтрак из свежеприготовленных чудны́х грибов, а потом проводили меня к деревянной вышке, которую соорудили, пока я спал, специально, чтобы мне удобнее было наблюдать за городом-миражом. Я забрался на самый верх и посмотрел в подзорную трубу. Анагром Атаф безмятежно парил в воздухе приблизительно сантиметрах в десяти от земли.

Фата Моргана. Без сомнений, это была Фата Моргана. Но кто мне объяснит, что это такое?

Эта информация, само собой, не могла удержать меня от соблазна поймать один из таких городов. Тем более я хотел как можно скорее избавиться от роли «избранного». Внизу, вокруг вышки, столпилось все племя — все как один, даже мычащие камедары, замерли в ожидании, глядя на меня.

Профессор Филинчик обладал замечательной способностью любое явление загнать в жесткие рамки науки, так что не поспоришь. И в то же самое время именно он научил меня мыслить во всех возможных направлениях. Только в данный момент это мне как-то не помогало. К тому же надо было поскорее убираться с вышки, чтобы еще, чего доброго, не стать жертвой солнечного удара. Давненько не случалось в пустыне такой жары.

Один из чудичей затряс стойку моего наблюдательного пункта.

— Избранный! Избранный! Нужно сворачивать лагерь и искать другое место. Слишком жарко, в любой момент может начаться сахароплав. Здесь оставаться нельзя, мы можем прилипнуть!

Как поймать город. Ага! Вот оно, решение! Да, нам нужен именно сахароплав! Если мы не можем приблизиться к городу из-за того, что он постоянно отодвигается, значит, надо заставить его стоять на месте. Спускаясь с вышки, я прикинул и взвесил все основные детали моментально созревшего в голове плана, а оказавшись внизу, быстренько набросал на песке несколько уравнений.

Исходя из исследований, проведенных Филинчиком, Фата Моргана должна парить над землей постоянно на одной и той же высоте, равной 9,2 см. Это расстояние не изменяется, в отличие от положения города-миража в пространстве, которое как раз нестабильно. Получается, если заполнить этот промежуток в 9,2 см каким-нибудь клейким веществом, то мираж накрепко прилипнет к песку и не сможет двинуться с места — во всяком случае, теоретически это выглядело именно так. Все остальное, на мой взгляд, зависело только от точности математических вычислений, которые мне теперь и следовало произвести.

Исходя из направления ветра, угла подъема солнца, температуры, влажности воздуха и предоставленной мне чудичами информации о структуре песка в этой части пустыни, а также моих знаний в области гравитации, геофизики, метеорологии и гастрономии (ведь карамелизация сахара относится именно к этой области), я должен был точно вычислить, где и когда в следующие дни должен случиться сахароплав. Поскольку карамелизация сахара происходит, как правило, в самой низкой точке пустыни, вычислить место ее возможного наступления не составило большого труда.

Гораздо сложнее было заманить туда в нужное время Анагром Атаф и самим не стать жертвами сахароплава.

В соответствии с моим планом, для начала мы окружили город-мираж со всех сторон. После нескольких дней изнурительной жары и полного штиля решено было действовать. Если дело дойдет до сахароплава, то это должно случиться вот-вот. Чудичи, еще с ночи вооруженные своими музыкальными инструментами и получившие от меня подробные инструкции, закопались в песок вокруг города. Теперь они сидели там, жевали пастилки из чудны́х грибов и терпеливо дожидались моего сигнала.

Я сам занял наблюдательный пост на вышке, прихватив с собой нечто среднее между громкоговорителем и примитивной трубой, которую смастерил накануне из сухого кактусового листа.

С чудичами было условлено пять сигналов.

Тууууу!

Чудичи на юге выбрались из своих нор и широким фронтом пошли в наступление на Анагром Атаф. Город, как и предполагалось, начал отступать на север с той же скоростью, с которой к нему приближались.

Тууууу-тууууу!

Чудичи на северном фланге выстроились длинной шеренгой и принялись медленно наступать на город. Этот маневр привел Анагром Атаф, так сказать, в замешательство, если, конечно, предположить, что город вообще может испытывать какие бы то ни было чувства. Поскольку обе группы настойчиво продолжали приближаться, городу не осталось ничего другого, как выбирать между западом и востоком. Он пометался немного в нерешительности и в конце концов выбрал западное направление.

Тууууу-тууууу-тууууу!

Западное подразделение выстроилось длинной цепочкой и двинулось на город. Фата Моргана тут же изменила направление на восточное.

Тууууу-тууууу-тууууу-тууууу!

Чудичи на востоке были уже готовы и замкнули круг. Анагром Атаф попал в западню. Мираж задрожал, как гигантский желейный пудинг, не зная, что ему делать дальше и какое направление предпочесть. Солнце только что перевалило зенит, настало время самой высокой дневной температуры. Один из чудичей доложил: 159° C. 159° C! Для сахароплава необходимо 160! Не хватало всего одного-единственного градуса. Я спустился с вышки и побежал по долине. Еще несколько секунд, и температура снова начнет опускаться. Недолго думая, я схватил большой плоский камень и запустил его так, чтобы он попал между песком и городом, как это делают, когда хотят пустить блинчики по воде. Заскакав по песку, камень выбил несколько искр. И в этот момент показался первый пузырь. Трение камня о песок добавило необходимый градус. Карамелизация поверхности пустыни началась в нужный момент.

Тууууу-тууууу-тууууу-тууууу-тууууу!!!!

По последнему сигналу чудичи дружно отступили назад, чтобы самим не попасть в уготованную городу ловушку.

Это случилось, наверное, впервые за всю историю существования миражей в пустыне — Фата Моргана прилипла к расплавленному песку. И вряд ли кому-то еще, кроме нас, когда-либо довелось слышать звуки, которые она при этом издавала. В звуках этих, по правде говоря, не было ничего привлекательного. Словно кофе убежал через край кофеварки и запузырился на раскаленном железе плиты: все бурлило и шипело, кипело и чавкало, булькало и хлюпало, а сам город скрежетал так, словно разваливался по кирпичику. Время от времени оглушительным выстрелом лопался какой-нибудь огромный пузырь.

Город отчаянно сопротивлялся, то и дело приподнимаясь на один-два сантиметра, но потом вязкая масса снова притягивала его назад. Наконец все звуки, до самого тонкого писка, утихли, Анагром Атаф покорно опустился на землю и с глухим, гулким «уф-ф!», от которого содрогнулось все кругом, окончательно склеился с сахарным сиропом. Город намертво прилип к песку пустыни.

Мы поймали Анагром Атаф!

Мы вовсе не выглядели бандой бесстрашных головорезов, когда входили в завоеванный город. В гробовой тишине, нервно кося глазами по сторонам, мы осторожно крались по улицам, пробираясь все глубже, в самое сердце города.

Никому из нас прежде не доводилось поймать мираж, не говоря уже о том, чтобы войти в него. Кто жил в этом городе? Люди? Чудовища? Духи? Привидения? Были его обитатели добрыми или злыми? Пока мы видели только маленькие, низенькие побеленные домики, чистенькие и аккуратные. В некоторых окнах сушилось белье, но нигде не было видно ни души: ни кошки, ни уличного попрошайки, которых так много в обычных южных городах.

Наконец мы вышли на центральную площадь, выглядевшую так, словно в разгар рыночного дня с нее вдруг исчезли все продавцы и покупатели, остались лишь прилавки со свежими фруктами и овощами, колбасой и яйцами, пряностями и хлебом. Огромные корзины были доверху наполнены спелыми красными яблоками и толстыми арбузами. Сыр, ветчина, сушеные бобы, кукуруза, мешки с зерном и мукой, рис и лапша.

Голод. После долгого времени, проведенного в пустыне на одних чудны́х грибах, я набросился на все эти яства, как голодный удав. Почти не жуя, я запихивал в рот целиком бананы, сыр и горсти ягод. Но чувство голода, как ни странно, не уменьшилось. Тогда я съел веточку винограда, заглотил полбуханки хлеба, два яблока и кукурузную лепешку с сыром — и остался голодным. Я отрезал себе добрый ломоть ветчины, заел его двумя бананами, грушей, потом скушал колечко копченой колбасы, горстку инжира, полдыни и сдобную булочку. Я выпил четыре сырых яйца, уплотнив их куском пирога с изюмом и медом, подкрепился еще раз ветчиной, хлебом с отрубями, потом угостился целой палочкой салями и еще какими-то похожими на печенье пирожками с мармеладной начинкой, добавил к ним тарелку кускуса с изюмом и еще липкий шарик, обсыпанный сахарной пудрой вперемешку с корицей. В животе было по-прежнему пусто. Кто-то протянул мне чудно́й гриб. Откусив от него раз-другой, я почувствовал себя гораздо лучше.

Мы систематически прочесали весь город, улицу за улицей, дом за домом, комнату за комнатой. Повсюду находились признаки жизни: недоеденная еда на столе, теплящаяся зола в печи, кастрюльки с супом, кипящим на плите, — но нигде ни единой живой души. Все остальное было безупречно: чистенькие улочки, свежевыбеленные стены домов, приятная прохлада узких переулков, мягкие, удобные постели и еще множество других полезных вещей, кажущихся невообразимой роскошью существу, привыкшему ночевать под открытым небом на голом песке пустыни.

Поскольку в течение нескольких часов самых тщательных поисков мы не нашли в городе ни одного живого существа, я торжественно объявил Анагром Атаф официальной собственностью племени. Первым делом было решено поделить между собой дома. Еще до захода солнца город был заселен и кипел новой жизнью. Вечером мы устроили небольшой праздник, на котором и чудичи наконец согласились отведать разнообразных яств, но странное дело — ни они, ни я снова не испытали от еды ни сытости, ни удовлетворения, так что нам не осталось ничего другого, как снова вернуться к чудны́м грибам.

На следующее утро я прошелся по городу и проверил еще несколько оставшихся пустыми домов. В одном пахло свежеиспеченными пирогами, а стол был накрыт к завтраку. Заглянув в спальню, я услышал за спиной приглушенный шепот, мигом обернулся, но никого не обнаружил. В некотором смятении я снова вышел на улицу и направился к рыночной площади, где накануне мы устроили наше разгульное пиршество. Чудичи все еще мирно спали в своих постелях (почти все из них первый раз в своей жизни), над городом висел прозрачный утренний туман, который в скором времени должно было выпарить бесцеремонное южное солнце. Я не сомневался, что вчера вечером мы не оставили на площади ничего съестного, но сегодня корзины снова ломились, на прилавках лежала нетронутая свежая ветчина, словно ночью здесь побывали волшебники с чудесной скатертью-самобранкой.

Я съел яблоко и остался голодным.

Чудичи медленно привыкали к городской жизни, но, надо отдать им должное, они старались изо всех сил. Некоторые по ночам бродили во сне, так как им не хватало изнурительных дневных переходов. Иные и вовсе производили самое жалкое впечатление. Раньше им не приходилось задумываться над тем, как убить время, они просто шли вперед, в этом заключался смысл всей их жизни. Теперь они наконец достигли цели, но определенно не знали, что с этим делать.

Навыки городской жизни. Как «избранный», поймавший Анагром Атаф, я чувствовал себя обязанным привить чудичам основные навыки оседлой жизни. С этой целью мною были организованы специальные курсы, на которых я обучал моих кочевых друзей жить на одном месте, что оказалось совсем не просто, принимая во внимание, что все они прежде только и делали, что кочевали с места на место. Сначала я показал чудичам, как нужно сидеть на стуле. Мы расставили на площади несколько стульев, на которых можно было тренироваться. Упражнения эти давались им тяжело, некоторые садились мимо стула, другие вместе со стулом опрокидывались на землю, третьи забирались на сиденье с ногами и потом долго не могли оттуда слезть. В результате стулья стали внушать им панический ужас. Почти то же самое произошло и с кроватями. Чудичи никак не могли научиться вечером ложиться в постель. Матрасы казались им слишком мягкими. Некоторые набивали перины обычным песком, другие ложились спать на голый пол рядом с кроватью или под ней.

Даже самые простейшие навыки, такие как использование двери при входе в дом, были для них в диковинку. Многие предпочитали входить в дом через окно, потому что не могли разобраться с замком, они то запирались в доме и не могли открыть дверь, то теряли ключ. Поэтому большинство предпочитали жить на улице. Домашний уют навсегда остался для них непонятной обременительной роскошью.

Мне как «избранному» приходилось разбираться со всеми проблемами и отвечать на массу вопросов. Как застелить постель? Как развести огонь в печи? Для чего нужен шкаф? Что делать с метлой, столом, вилкой и ложкой? Как открыть окно? Для чего нужна лестница? Вещи, которые любому оседлому существу кажутся вполне естественными, у чудичей вызывали только недоумение. Как надо жить в городе? Зачем надо жить в городе? Вопросы, вопросы, вопросы.

Странности. Труднее всего оказалось, однако, приспособиться к нестабильности города-миража. Неспроста профессор Филинчик назвал Анагром Атаф условно-стабильной Фата Морганой: любая часть города могла вдруг ни с того ни с сего исчезнуть, а потом снова появиться в самый неожиданный момент. Любой из предметов мог раствориться в воздухе, целые дома исчезали без следа. На следующий день вещи снова возвращались на прежнее место как ни в чем не бывало, каменные стены вырастали на том самом месте, откуда накануне исчезли. Иногда пропадали целые районы, но на следующее утро снова были тут как тут. Одним словом, жизнь в Анагром Атаф была в высшей степени непредсказуемой. Можно было, к примеру, сесть на стул и больно удариться oб пол, провалившись в пустоту. И это еще что. Каково было чудичам, которые падали во сне с высоты нескольких метров, потому что легли спать на втором этаже, а дом вдруг взял и растворился. Один чудич на всем ходу налетел лбом на стену, потому что она вдруг выросла из ничего у него на пути. Такие или подобные неприятности случались с нами в городе почти ежедневно. В результате пришлось взять за правило укладываться спать только на первом этаже и передвигаться по городу крайне медленно и осторожно.

В моем доме на кухне, когда я туда впервые вошел, на столе стояла тарелка с дымящимся картофельным пюре, поэтому я выбрал для себя именно этот дом. Там, где на столе стоит тарелка с горячим пюре, как я решил, не может быть ничего дурного.

Каждый вечер я съедал все пюре до последней капли — правда, оно не утоляло мой голод, — а на следующее утро тарелка снова была полной. В остальных домах происходило то же самое. Опустошенные миски с фруктами и овощами за ночь снова наполнялись, убранное белье наутро снова висело на стуле; вообще сами дома вели себя как-то странно — двери сами собой закрывались, ставни на окнах открывались, и все это происходило обязательно ночью или же когда в доме никого не было.

Тревожные слухи. Скоро среди чудичей распространились тревожные слухи, будто мы в городе не одни. Некоторые предполагали присутствие в нем маленьких невидимых человечков, другие, более впечатлительные, утверждали, что это духи усопших жителей города. Тут и там, по пугающе схожим свидетельствам очевидцев, появлялись какие-то призрачные, полупрозрачные существа, которые, как только их обнаруживали, тут же пугливо прятались. Почти в каждом доме по ночам раздавались странные звуки, стук и шаги, и многие чудичи сообщали о жалобных вздохах и плаче, которые они слышали у себя в домах после захода солнца.

С чудичами тоже творилось что-то неладное. Чего я никак не мог от них ожидать — они начали ссориться. На общегородских собраниях, которые мы теперь периодически проводили, дело частенько доходило чуть не до драки, когда обсуждались такие, на мой взгляд, незначительные вопросы, как уборка мусора или строительство общественной кухни для приготовления чудны́х грибов. Принимая во внимание обычную сдержанность и дружелюбие моих соплеменников, это казалось мне в высшей степени странным.

Все племя разбилось на мелкие группки, каждая из которых имела свое собственное мнение по любому вопросу и яростно отстаивала свои убеждения в спорах с остальными. В результате они приходили ко мне, чтобы я их рассудил. Сам того не желая, я превратился в бургомистра города склочников и скандалистов.

К тому же они еще не могли спать по ночам. Раньше чудичи, измотанные изнурительными переходами за день, едва коснувшись головой песка, тут же засыпа́ли. А теперь они целыми днями слонялись без дела, иногда собирали грибы или искали воду — вот и все развлечения. Поэтому многие из них не могли заснуть, им не хватало по вечерам привычной усталости, да еще эти странные звуки в домах по ночам. Некоторые даже утверждали, будто, стоит только заснуть, кто-то начинает трясти кровать, а как только откроешь глаза, видишь полупрозрачное существо, которое, громко всхлипывая, быстро исчезает.

В общем, к раздражительности прибавилась еще постоянная усталость от бессонных ночей. Меня, к счастью, это не касалось — я всегда отлично сплю, особенно когда постель мягкая и удобная. Чтобы понять, что происходит, я все же решил однажды не ложиться спать вообще. Надо же было, в конце концов, решить загадку вечно полной тарелки картофельного пюре в моем доме.

Вечером я сел за стол, съел, как положено, все пюре без остатка (никаких признаков насыщения) и стал ждать. Ведь каким-то образом пюре попадает ночью в тарелку, и это я собирался выяснить любой ценой, даже если придется сидеть на стуле целую ночь.

Спустя полчаса глаза мои начали слипаться.

Я задремал, мне снились пещерные тролли, варящие в погребах домов Анагром Атаф отравленное пюре, хотя ни в одном доме города на самом деле не было погреба. Тролли мешали в чугунных котелках, громко стуча ложками о края. От этого стука я и проснулся.

Фатом. У плиты стоял маленький призрачный человечек и громко мешал ложкой в котелке.

Я потер глаза, чтобы убедиться, что не сплю. Полупрозрачный человечек продолжал помешивать картофельное пюре. Он и в самом деле был совершенно прозрачный, как из стекла. Призрак зачерпнул ложкой пюре, наполнил им тарелку и сел напротив меня за стол.

— Приятного аппетита! — вежливо сказал я.

— Обисапс, — ответил он.

Я говорю на всех замонианских языках, включая все существующие в них диалекты, но этот был мне незнаком.

— !мотаф Я, — сообщил человечек. — .ясйоб еН .еындерв еикат ен ым он, яинедивирп как мидялгыв ым, юанз Я .ясьтяоб сан одан ен умотэоП

У него был слабый, тоненький голосок.

Для того чтобы вам проще было понимать фатаморганский, в дальнейшем я буду приводить его реплики уже в переводе. Когда я немного освоился, понимать его для меня уже не составило большого труда. Итак, он сказал:

— Я фатом! Не бойся. Я знаю, мы выглядим как привидения, но мы не такие вредные. Поэтому не надо нас бояться.

Фатом? О фантомах я слышал немало в Ночной школе Филинчика на уроках по священной демонологии. Но о фатомах нам ничего не рассказывали.

Сознание того, что мой ночной гость не является тенью какого-нибудь мертвеца, пробудило во мне к нему чуть ли не симпатию.

Теперь мне стало ясно, что фатомы населяли город с самого момента его возникновения, а после нашего бесцеремонного вторжения вынуждены были прятаться. Дух, живущий в моем доме, на момент появления Анагром Атаф готовил себе картофельное пюре и должен был теперь изо дня в день повторять это действие. В других домах, по всей видимости, происходило то же самое. Мы действительно были в городе не одни.

Фатом тут же подтвердил мои предположения:

— С тех пор как вы появились в городе, все пошло кувырком. Мы боимся. А это неправильно. На самом деле это вы должны нас бояться.

Фатом тяжело вздохнул, зачерпнул ложкой пюре и отправил его в рот. Я видел, как еда на мгновение застыла у него в горле, а затем тонкой струйкой потекла по пищеводу, как по прозрачной соломинке. Продолжение процесса пищеварения милосердно скрыл от меня край непрозрачного стола. Мне вовсе не хотелось знать, во что превращается пюре в желудке фатома. Я был к этому морально не готов.

Мой новый знакомый рассказал мне о жизни в Анагром Атаф. Он объяснил, что все вещи в городе на самом деле не существуют, поэтому все эти исчезновения и появления только мнимые. Любое яблоко, которое ты съедаешь, рано или поздно снова появляется на прежнем месте. Именно поэтому еда не приносит насыщения. Все, что ты съел, еще прежде чем желудок успеет приступить к процессу пищеварения, снова возвращается туда, где было раньше.

Фатомы, пока мы не выбили их из привычного ритма, вели жизнь, полную повторений. Почтальон изо дня в день приносил одни и те же письма, торговец на рынке снова и снова наполнял прилавок одним и тем же товаром, кто-то в доме наливал в один и тот же стакан то же самое молоко. Люди здоровались на улице в стомиллионный раз, горшок с цветком снова и снова падал из окна. Одна женщина вечно подметала одну и ту же лестницу, мужчина на протяжении ста лет забивал в стену один и тот же гвоздь. Такой была жизнь в Анагром Атаф.

Все, что нормальному существу кажется просто ужасным, для фатомов было совершенно нормально. Они были вполне довольны своей жизнью, полной повторяющихся повторений. Они к ней привыкли. Что их действительно пугало, так это изменение привычного ритма. Особенно такое, какое принесли с собой в город я и мои друзья.

Фатом производил впечатление самого жалкого и печального существа (уж не знаю, можно ли называть его существом, ну пусть будет хотя бы полусущество), какое я только видел. У него и у других полноправных жителей Анагром Атаф мы отняли последнее, что осталось, — вечные повторения. Невозможно было в одно и то же время открывать одну и ту же дверь, когда чудичи то и дело сновали туда-сюда. Как можно было в условленный час переходить улицу, когда на ней толпились чудичи и отчаянно спорили о проблемах вывоза мусора? Разве можно спокойно дремать у себя дома на диванчике, когда под окном блеют камедары?

Жизнь в городе превратилась для фатомов в сущий кошмар. Им не осталось ничего другого, как попрятаться кто куда, хотя, как мы знаем, это не всегда получалось удачно. В страхе, что их увидят, они весь день проводили в своих укрытиях и появлялись только ночью, чтобы снова продолжить заниматься своими привычными повторяющимися занятиями.

Фатом вздохнул, что он делал тоже в зеркальном отражении, так что со стороны его вздох выглядел скорее так, будто он нечаянно проглотил муху. Я пообещал ему — а что еще было мне делать? — в ближайшее время созвать общегородское собрание. Чудичи обязаны встретиться с исконными жителями города и выслушать их. Я сам буду выступать в роли переводчика.

Общегородское собрание в Анагром Атаф стало, наверное, самым неординарным политическим событием за всю историю Замонии. Все чудичи и фатомы собрались на центральной площади и стояли там, неприветливо поглядывая друг на друга. Я произнес небольшую речь, в которой призвал обе стороны к терпению, обоюдному пониманию и развитию добрососедских отношений. Речь была произнесена дважды: один раз на замонианском и второй — на фатаморганском языке.

Оваций не последовало.

— Какие добрососедские отношения, когда нам нечего есть! — выкрикнул из толпы один из чудичей.

В последнее время ходили слухи, что запасы чудны́х грибов подходят к концу. А чтобы набрать новых, нужно снова отправляться путешествовать по пустыне. Дело в том, что чудны́е грибы не растут большими группами, их невозможно вырастить на огороде или набрать сразу много. Их можно только собирать по пути.

— Что значит проявляйте терпение, когда наши дома исчезают!

Полустабильность Анагром Атаф была на самом деле серьезной проблемой, с которой мы так и не научились справляться. Мне пришлось даже издать указ, запрещающий спать на кроватях, расположенных выше чем на один метр от земли. Но это было скорее попыткой уйти от проблемы, нежели ее решить.

Потом взяли слово фатомы. Один из прежних жителей Анагром Атаф, в прошлом бургомистр города, держал долгую речь, полную упреков, которую я, слово в слово, перевел чудичам. Он назвал нас варварами и захватчиками, заявил, что у нас нет никаких прав на город, что от нас одни беды и что мы не имеем элементарного представления о правилах общежития.

Чудичи возражали; по их мнению, они заселили город на законных основаниях и в качестве доказательства предъявили листок с двенадцатью правилами, особо ссылаясь на последнее из них.

Позиции сторон были более чем непримиримы. Собрание потерпело фиаско. Бургомистр снова и снова зачитывал свою речь, чудичи и фатомы галдели, не слушая и не понимая друг друга, — вряд ли город видел когда-либо бо́льшую смуту. Мне стало ясно, что они никогда не придут к обоюдоприемлемому соглашению. Нужно было срочно придумывать что-то другое.

Я попросил всех успокоиться и взял слово.

— Послушайте, — крикнул я, — мы завтра же уходим из города!

Восторженные аплодисменты со стороны бургомистра и фатомов, недовольное гудение среди чудичей.

— Как это — уходим? — выкрикнул кто-то из толпы. — Мы шли в Анагром Атаф. Это была наша цель. Нам некуда больше идти!

Это был аргумент, который я не мог с ходу опровергнуть. Я попросил отложить собрание на несколько дней. Мне требовалось время пораскинуть мозгами.

Я целыми днями бродил по пустыне, ломая голову над неразрешимой проблемой. Можно было, конечно, предложить чудичам пойти вместе со мной в Атлантис. Только это была моя цель, а не их. Чудичам, как показал опыт с Анагром Атаф, в большом городе нечего делать.

Пока я искал решение, жизнь в городе шла своим чередом. Фатомы снова вернулись к своим привычным повторяющимся занятиям. Правда, под пристальными взглядами чудичей повторения, казалось, уже больше не доставляли им прежнего удовольствия. Чудичи упорно продолжали жить в занятых ими домах, где вышедшие из укрытий и свободно передвигающиеся фатомы делали обстановку несколько неуютной. О каком уюте может идти речь, когда на диване в гостиной целый день сидит полупрозрачное существо и пялится на тебя неприветливым взглядом. Обстановка в городе накалилась.

Прогуливаясь по пустыне, я частенько встречал группки чудичей, которые гордо маршировали вокруг города, пытаясь таким образом развеять тоску и достичь к вечеру вожделенного чувства усталости. Они с любопытством следовали за мной, словно непременно хотели стать свидетелями момента, когда на меня снизойдет озарение. При таких обстоятельствах мне в голову вообще не приходило никаких идей. А недовольство в городе между тем росло день ото дня.

Знак. Однажды вечером, когда постоянное присутствие зрителей стало для меня уже совершенно невыносимым, я решил изменить привычный маршрут и на несколько километров углубился в пустыню. Присел отдохнуть на небольшой камень; я с наслаждением вслушался в тишину и осмотрелся кругом.

Политические игры, как показала практика последних дней, были не для меня. Надо обладать определенной долей патриотизма, чтобы стать настоящим бургомистром. А мне было сложно развить у себя чувство привязанности к полустабильному городу-миражу. У чудичей это тоже не получилось. Они, конечно, упорно цеплялись за идею, что наконец-то достигли цели, но на самом деле в душе тосковали по кочевой жизни.

Метрах в ста от меня возвышалась небольшая песчаная дюна. Я поймал себя на мысли, что завидую ей, завидую ее свободе двигаться куда захочет, куда погонит ее ветер пустыни. На склоне блеснул в солнечных лучах какой-то засевший в песке предмет. Подобные находки большая редкость в пустыне, поэтому он возбудил мое любопытство. Я подошел ближе и обнаружил торчавшую из песка бутылку с письмом. Строчки послания истлели от времени, и их почти невозможно было прочесть. Это навело меня на счастливую мысль: нам нужен знак!

Через три дня один из чудичей галопом примчался в город. Он нашел письмо в бутылке и принес его мне, чтобы я торжественно прочел его перед племенем. Чудичи все еще продолжали считать меня избранным.

Я сделал вид, что искренне удивлен.

— Послание в бутылке! — вскричал я. — Это знак!

— Знак! Знак! — закричало племя, собравшееся вокруг меня, к нам подбегали все новые чудичи и фатомы.

Я торжественно прочитал перед собравшимися послание, содержавшее четыре заповеди:

Это было так глупо, что я готов был провалиться сквозь землю от стыда за эту бесстыдную и в то же время неуклюжую ложь. Я уже приготовился быть освистанным и закиданным гнилыми кактусогрибами.

— Не вздумай жить в Анагром Атаф! — прокатилось в толпе.

— Если ты все же поселился в Анагром Атаф, уходи оттуда как можно скорее и без тени сомнения! — подхватили новые голоса.

— Отправляйся на поиски города под названием Ытчем Дорог! — скандировали чудичи хором.

— Продолжай надеяться на чудо! — кричало все племя.

Удивительно, как легко оказалось убедить чудичей уйти из Анагром Атаф. Достаточно было дать им новую цель. Никто, правда, не знал, где искать этот загадочный город под названием Ытчем Дорог. Но ведь и про Анагром Атаф этого поначалу тоже никто не знал. Не теряя времени даром, чудичи тут же принялись собирать пожитки и седлать камедаров. «Ытчем Дорог! Ытчем Дорог!» — выкрикивали они один за другим. В скором времени караван растворился в пустыне, в спешке никто даже со мной не попрощался, что, по правде говоря, после всей этой истории с «избранным» меня несколько разочаровало. Хотя, возможно, они не сомневались, что я отправлюсь в путь вместе с ними. Потом, не исключено, дня через два спохватились и стали искать. С них станется.

Таким решением вопроса фатомы остались очень довольны. Конечно, им не нравилось, что город теперь навсегда будет приклеен к песку пустыни, но с этим уже ничего нельзя было поделать. Это обстоятельство даже способствовало в дальнейшем процветанию города. В скором времени он превратился в крупнейший туристический центр Замонии. Фатомы заработали целое состояние на овощах и фруктах, которые растворялись у туристов в желудках и возвращались обратно на прилавки. Повсюду, где фатомы совершали свои повторяющиеся действия, они расставили теперь плошки с табличками: «Благодарим за проявленную щедрость». На этом они заработали еще больше, чем на полуреальных овощах, так что призрачные человечки наконец обрели некоторую уверенность, которой им прежде всегда не хватало.

Послание, найденное чудичами в бутылке, тоже должно было впоследствии исчезать и появляться, как и все предметы в городе-мираже, ведь написано оно было карандашом из Анагром Атаф. Надеюсь, однако, что этот факт еще больше мистифицировал правила и заставил чудичей еще сильнее их почитать.

В одиночестве. Благодаря этому случаю я наконец-то расстался с чудичами. Избавленный от необходимости скитаться вместе с ними в пустыне, я решил на свой страх и риск в одиночку отправиться на поиски Атлантиса.

Прихватив несколько канистр воды, я двинулся на северо-восток, где предположительно раскинулся мегаполис.

В отличие от чудичей, я путешествовал вполне осознанно, сверяя направление по солнцу и стараясь совершать переходы по возможности ночью, чтобы расходовать поменьше воды и сил. И тем не менее на седьмой день путешествия я заметил, что запасы воды начинают приближаться к концу, а пустыня по-прежнему стелется передо мной без конца и без края. Во всяком случае, растительность и другие характерные признаки ландшафта не предвещали приближения к новой географической зоне.

Как-то раз, проведя уже большую часть утра в пути, я остановился, чтобы немного отдохнуть и осмотреть горизонт в поисках хоть какой-то надежды. И тут на глаза мне попалось нечто совершенно ошеломляющее.

Это была остановка.

Пробыв довольно долго под палящими лучами беспощадного солнца, жгущего мне макушку с садистским упорством, я не сомневался, что это очередной мираж, но любопытство взяло верх, и я подошел ближе.

Это действительно был знак остановки, надежно врытый в песок пустыни. И, если я ничего не перепутал, это была остановка торнадо. Вокруг знака грудой были сложены самые разнообразных вещи: продукты, посуда, сосуды с водой, золото, украшения, дорогие безделушки и пряности.

Если бы мне сегодня кто-нибудь посоветовал воспользоваться торнадо с целью экономии времени и быстрейшего достижения цели, я бы, не задумываясь, указал ему дорогу прямиком в сумасшедший дом.

Но в то время я был слишком молод и находился в той возрастной категории, для которой чем безумнее совет, тем он привлекательнее. Торнадо несется с бешеной скоростью — лучшего способа как можно быстрее добраться до края Сладкой пустыни не найти.

Так, значит, торнадо поможет мне не только выбраться из пустыни, но и доставит в Атлантис! Что может быть лучше?

Ну и ну! Получается, этот уникальный вид транспорта не только доставит меня в город моей мечты, но еще и поможет разбогатеть. Кто знает, а вдруг мне удастся прихватить оттуда немного сокровищ и я прибуду в Атлантис не с пустыми руками? Вопрос только, как войти в движущийся торнадо и как потом из него выйти. В любом случае можно остаться здесь и посмотреть. Если покажется слишком страшно, не буду садиться, вот и все.

Итак, я принял решение остаться на остановке и подождать торнадо.

В ожидании вихревого смерча. От нечего делать я начал рассматривать дары, сваленные кучей вокруг знака остановки торнадо. Вазы, наполненные жемчугом. Кубок с золотым песком. Рыцарские доспехи из чистого серебра. Бокалы из золота и перламутра. Столовые приборы на двенадцать персон, украшенные бриллиантами. Кому пришло в голову оставить все эти вещи среди песков? Может быть, это сделали племена, обитающие в оазисах Сладкой пустыни? Но зачем надо делать жертвоприношения урагану?

Я просидел на остановке час.

Торнадо не появился.

Мне надоело ждать, но я сказал себе, что вихревые смерчи наверняка появляются здесь не каждый час. Я снова стал ждать. Прошло еще три часа.

Торнадо не появился.

Настал вечер, затем ночь, но песчаной воронки по-прежнему не было видно. Я прождал еще один день. И еще один. От скуки я обвешался украшениями и гордо прошелся вокруг знака остановки. Представляю, как это выглядело со стороны, скорпионы и змеи наверняка от души посмеялись. Я снова снял украшения, положил их на место, сел и стал ждать.

Смерч по-прежнему не появлялся.

На пятый день мне все это до смерти надоело. Я не сомневался, что попался на чью-то глупую шутку. Остановка торнадо — ха-ха, мечтать не вредно! Между тем оставшиеся запасы воды уменьшились почти вдвое, а я продолжал торчать на одном месте. Пять дней под палящим солнцем! Мозги у меня в голове сначала расплавились, а затем усохли до размера изюминки. Чтобы спасти последнее, что осталось, я решил двигаться дальше. Взял свой узелок, встал и отправился в путь.

Навстречу мне подул ветерок. На горизонте показалось крошечное пылевое облачко.

Торнадо.

Издалека торнадо выглядит совсем безобидно, как сошедший с ума гигантский чулок, который вырвался на свободу и в бешеном танце пошел гулять по пустыне. Однако чем ближе он подбирается к вам, тем сильнее становится жгучее чувство незащищенности, то есть абсолютной, полной беспомощности. Вскоре вы понимаете, что имеете дело с природным явлением, стоящим в одной весовой категории с вулканами, цунами и землетрясениями в десять баллов по шкале Рихтера. Он не похож ни на песчаную воронку, ни на юркий вихревой смерчик, играющий несколькими засушенными колючками, это настоящий великан номер один в тяжелом весе природных катастроф, который в одну секунду может стереть с лица земли целый город или осушить водоем размером не меньше Жуткого моря.

Чем ближе приближался ко мне торнадо, тем сильнее становился невообразимый рев, исходивший из его жерла, словно разъяренное стадо из тысяч бешеных быков, слонов, львов и павианов с диким воем неслось на меня. А в самой глубине этого хора грохотали басы, от которых содрогалось все кругом и кактусы чуть не валились на землю, в то время как до торнадо оставались еще километры. Когда же он приблизился на расстояние примерно одного километра, я смог различить предметы, которые, прежде чем провалиться вглубь воронки, носились по кругу как сателлиты: целые куски скал размером с многоэтажный дом, кактусы и даже несколько камедаров.

Ах вот оно что! Бежать, бежать, пока не поздно, пока торна…

Но не успел я додумать свою мысль до конца, как вихрь сшиб меня с ног, поднял в воздух и затряс, как тряпичную куклу. Гигантская рука из грязи, глины и песка схватила меня за шиворот и увлекла за собой в водоворот вокруг центра торнадо. За считаные секунды я взлетел так высоко, что мог окинуть взглядом всю Сладкую пустыню. Где-то вдалеке виднелись очертания Анагром Атаф. Это было последнее, что я успел разглядеть, прежде чем меня засосало в центр торнадо. Я кувыркался в неопределенной массе из песка, мелкой гальки и сухих веток, которая плотно облепила меня со всех сторон и все же была достаточно рыхлой, чтобы можно было дышать. Самым неприятным при всем этом было странное ощущение, которое все сильнее охватывало меня по мере того, как я приближался к центру торнадо. Это было тягостное, гнетущее чувство безысходной тоски, сродни предчувствию близкой кончины. В то же самое время силы стремительно покидали меня, тело наливалось свинцом и все болело, будто я заразился вирусом гриппа. Потом торнадо вдруг отпустил меня, я стремительно полетел вниз и больно ударился обо что-то твердое. На ощупь это «что-то» оказалось каменной лестницей.

Наличие каменной лестницы в центре торнадо едва ли смогло удивить меня должным образом. Ведь в тот момент меня гораздо больше занимала другая проблема — что случилось с моими глазами. Все вокруг расплывалось словно в тумане, и мне никак не удавалось вернуть зрению былую резкость. А ведь раньше зрение у меня было острое, как у орла, вооруженного электронным микроскопом. Я спокойно мог пересчитать в сумерках лапки муравья на расстоянии пяти метров без каких бы то ни было вспомогательных средств. Теперь же я походил на филина, ослепленного, ярким дневным светом: на глаза словно легла пелена, и мне приходилось изо всех сил щуриться, чтобы хоть как-то сфокусировать взгляд. Может, во время полета в глаза надуло песка? Хотелось бы верить, что это временное явление. Я попытался вскочить, но и в теле не обнаружилось былой легкости, лапы отяжелели и не слушались.

С большим трудом, кряхтя и вздыхая, мне удалось кое-как принять вертикальное положение. Да, полет не прошел бесследно. Спина ныла, будто ее скрутил ревматизм, а мышцы как-то странно одеревенели.

Подо мной действительно находились ступени лестницы, на которую я так неудачно приземлился. Еле волоча ноги, я подобрался к краю и заглянул в глубокую, почти бесконечную шахту, куда каменная лестница спускалась широким винтом. Между ее витками у стен шахты тесно лепились друг к другу домики, построенные, скорее всего, из спрессованного песка. Их было много — целый город, сооруженный на внутренней стороне гигантской спирали.

От высоты у меня закружилась голова. Я инстинктивно отпрянул назад, обернулся и обнаружил, что стою у одного из таких домов, совсем простенького, как хижина дикаря.

Старик. В дверях сложенной из серых кирпичей лачуги стоял старик. Только не думайте, что я имею в виду пожилого мужчину в самом расцвете пенсионного возраста, лет семидесяти — восьмидесяти, нет, это был настоящий старик — старец, разменявший вторую сотню. А может, и тысячу! У него были абсолютно белые волосы до плеч, а седая борода свисала чуть не до коленей. Лицо все испещрено глубокими морщинами, а сам он еле стоял на ногах, тяжело опираясь на посох.

Он одарил меня таким долгим и пристальным взглядом, какой бывает только у очень пожилых людей, когда они смотрят и смотрят, и ты не знаешь, видят они тебя или нет. Вскоре я почувствовал себя неловко и попытался разрядить обстановку непринужденной беседой.

— Э-хм… Добрый день! Как поживаете? Не подскажете, где это я?

Голос мой, прозвучавший как скрип ржавых тюремных ворот, показался настолько чужим и незнакомым, что я похолодел от ужаса. Наверное, и в горло тоже попал песок. Я смущенно откашлялся.

Старик посмотрел на меня пристально, но без удивления, а потом приветливо улыбнулся и ответил:

— Ты в раю!

Ах вот оно что! Ну конечно, как я сразу не догадался. Значит, я, пока летел, сломал себе шею или задохнулся в песке и пыли, а может… В общем, не знаю, какая именно неприятность со мной приключилась, но так или иначе, я почил с миром. Я умер и вознесся на небеса, а этот старик не кто иной, как — Бог. Естественно. Кто же еще? С такой-то внешностью.

Старик между тем доковылял до края шахты, сложил руки рупором и крикнул вниз так громко, что его голос эхом отразился от стен:

— Новенький! Новенький!

Изо всех домиков, как по команде, на лестницу выползли старики, с такими же белыми волосами и длинными седыми бородами и примерно того же возраста, что и старик, которого я принял за Бога. Они начали медленно подниматься вверх по ступеням, с большим трудом, едва переставляя ноги и не произнося ни слова. Я тоже помалкивал, поскольку боялся услышать свой собственный голос. Старики тем временем обступили меня и принялись ощупывать своими костлявыми пальцами мою голову, что, вероятно, считалось у них своеобразным приветственным ритуалом. Двое из них с торжественным видом поднесли ко мне зеркало.

— Посмотри! — сказал один мягким голосом, но тоном, не терпящим возражений.

У всех остальных на лицах застыло торжественное ожидание, как у родителей, наблюдающих за детьми, которые разворачивают рождественские подарки.

Помедлив с минуту, я взглянул в зеркало. Мне пришлось хорошенько сощуриться, чтобы разглядеть свое отражение: совершенно белый мех, на голове абсолютно белые волосы, свисающие жидкими прядями на плечи, длинная, почти до коленей, борода и темные мешки под глазами. На вид мне было лет сто, не меньше. Я раскрыл было рот, чтобы закричать от ужаса, но в этот момент ноги мои подкосились и тьма беспамятства милосердно приняла меня в свои объятия.