13 1/2 жизней капитана по имени Синий Медведь

3. Моя жизнь в океане

Однажды утром, когда густой туман окутал кладбище поваленных деревьев, я потихоньку выбрался из леса. Химериады крепко спали в своих берлогах. Прошлой ночью они совершили удачную вылазку и вернулись назад лишь под утро, утомленные, но довольные удачной охотой. Теперь они спокойно переваривали во сне собранный за ночь страх, громко храпя и причмокивая, как объевшиеся крысы. Бросив на них последний, полный отвращения взгляд, я повернулся и быстро пошел к берегу океана.

Побег. Там меня уже ожидал приготовленный загодя плот — несколько добротных стволов, крепко связанных лианами. Вместо паруса я использовал огромный пальмовый лист. Не забыл я позаботиться и о припасах: опорожнил несколько недозрелых кокосов, наполнил водой и снова закупорил. Им вместе с другими, целыми орехами полагалось стать провизией на моем корабле. Все это богатство было тщательно привязано к мачте.

Я вытолкал плот к воде, его тут же подхватило течением и понесло в открытое море, поскольку к этому моменту уже начался отлив. В какую сторону погонит меня резвый морской ветерок? Я специально не стал делать на плоту руль. Надо же иногда и судьбе дать маленький шанс.

Настроение было отличное. Ветер весело теребил шерсть у меня на спине, вокруг задорно плескались своенравные волны — все это, казалось, было создано для того, чтобы нести меня навстречу приключениям. Есть ли на свете что-то прекраснее, чем пускаться в далекое путешествие, плыть навстречу неизведанному, не зная заранее, куда занесет тебя непредсказуемый океан?!

Штиль. Три часа спустя мой плот плавно покачивался на поверхности исполинского водного бассейна. Можно ли представить себе что-либо скучнее морского путешествия? Море — подумаешь! Бесконечная соленая пустыня, гладкая и однообразная, как огромное зеркало. Да любая лужа на острове у химериад в тысячу раз интереснее! А здесь абсолютно ничего не происходило. За все время мимо не пролетела ни одна чайка. Я мечтал о далеких континентах и таинственных островах или уж на худой конец надеялся на встречу с карликовыми пиратами, а мне до сих пор не попалось ни одной бутылки с письмом. Спустя долгие часы плавания на горизонте наконец-то показался какой-то предмет. Обломок полусгнившей мачты! Прошла целая вечность, прежде чем он проплыл мимо меня. Это было самое захватывающее событие, произошедшее за все время моего путешествия. Я привалился спиной к мачте, расколол один кокос и начал скучать.

Чем ты моложе, тем острее страдаешь от скуки. Секунды кажутся минутами, минуты — часами. Тебе кажется, что время растянуло тебя на жестоком орудии пыток и медленно, с наслаждением поворачивает зловещее колесо. Вокруг плещутся бесконечно однообразные, скучные волны, над головой лучезарным куполом распростерлось бесконечно однообразное небо. Новичок в открытом море постоянно наблюдает за линией горизонта; ему кажется, что вот-вот там откроется что-то волшебное, невероятно чудесное, притягательное. Но единственное, что предстает его взору, — это новая и новая однообразная даль. Я с благодарностью принял бы любое, даже самое страшное изменение, будь то ураган, шторм или гигантское морское чудовище. Но нет, на протяжении нескольких недель вокруг не было ничего, кроме воды, неба и горизонта.

Отвратительное общество химериад стало теперь казаться мне пределом мечтаний, но события неожиданно приняли драматический оборот. Уже несколько дней назад я заметил, что море стало каким-то подозрительно неспокойным, хотя внешне вокруг по-прежнему продолжал царить абсолютный штиль. Безмятежная лазоревая синь океана постепенно превратилась в нервозную серую массу, воздух наполнился дымом и запахом ржавого металла. Я взволнованно метался по плоту, тщетно пытаясь установить причину столь разительных перемен. Потом появился звук, похожий на равномерные раскаты грома, который постепенно приближался и становился все оглушительнее. Небо темнело с каждой минутой. Вот он, мой первый шторм!

Гигантский корабль. Я уже предвкушал жестокую схватку с необузданной, дикой стихией, когда на горизонте вдруг показался невероятных размеров, гигантский корабль с черными металлическими бортами.

У него было не менее тысячи труб. Они исчезали в далекой вышине, окутанные густыми облаками серого дыма, который сами же выпускали. Небо скрылось за плотной завесой из чада и копоти, а море окрасилось в иссиня-черный цвет от жирных хлопьев гари, которые грязным снегом непрерывно падали вниз.

Я был уверен, что корабль этот послан самой преисподней, и не за кем-нибудь, а именно за мной, настолько явно и настойчиво двигался он в моем направлении. Но стоило ему приблизиться, килевая волна подхватила мой жалкий плот и отбросила его в сторону, прочь с дороги надменного гиганта. Теперь, с безопасного расстояния, я мог как следует рассмотреть мрачную, медленно проплывающую мимо меня махину. Винты, приводившие в движение эту гору металла, должны были быть никак не меньше жерновов самого большого в мире ветряка.

Трудно сказать, сколько времени потребовалось кораблю, чтобы проплыть мимо и снова скрыться из виду, но думается, я был свидетелем этого зрелища не менее суток. Тогда я еще не знал, что это «МОЛОХ», самый огромный корабль из тех, что плавают по нашим морям.

Ночью ярче звезд на небе горели иллюминаторы на бортах гигантского плавучего города. Грохот работающей машины был совершенно невыносимый — словно мимо маршировала миллионная армия в тяжелых стальных доспехах.

Целый день я тщетно пытался разглядеть, что происходит на палубе, но она располагалась на такой высоте, что мне снизу ровным счетом ничего не было видно. То и дело, правда, какие-то существа свешивались за борт, чтобы выплеснуть в море помои, и тогда я устраивал для них целый спектакль: кричал, свистел, улюлюкал, подпрыгивал на плоту, размахивая пальмовым листом, только толку от всего этого было ровно столько, сколько от устрашающих маневров карликовых пиратов.

То есть нельзя сказать, чтобы толку не было вовсе. Несколько раз меня чуть не засосало под лопасти гигантского винта, а рядом с плотом сновали целые стаи голодных акул, собравшихся вокруг корабля и беспрерывно устраивавших свару из-за летевших за борт объедков. По скользким акульим спинам легко можно было бы добраться до самого борта, настолько кишело ими все вокруг.

Голос в голове. Но самое удивительное было другое. Несмотря на отвратительный вид гигантского корабля, от него исходило какое-то странное, сладостное притяжение. И это было чрезвычайно удивительно, поскольку во внешнем облике монстра не было абсолютно ничего привлекательного, и тем не менее всем моим существом овладело жгучее желание во что бы то ни стало пробраться на борт корабля. Желание это впервые забрезжило в моем сознании в тот самый момент, когда гигант едва появился на горизонте крохотной точкой, и становилось все отчетливее по мере того, как он приближался. Когда плавучий город поравнялся с моим плотом, оно стало невыносимым.

— Иди! — пел тихий голос в моей голове. — Иди на «Молох»!

Голос звучал необычно, словно шел из другого мира от существа, лишенного плоти.

— Иди! — продолжал петь голос. — Иди на «Молох»!

О, с каким удовольствием последовал бы я этому совету! Это теперь я знаю, насколько мне повезло, что вода между плотом и кораблем бурлила от плавников кровожадных акул, но тогда обстоятельство это буквально рвало на куски мою молодую душу; полными слез глазами я смотрел вслед уплывающему кораблю.

— Иди! Иди на «Молох»!

В конце концов «Молох» скрылся из виду. Но небо еще долго чернело на горизонте, словно там собиралась гроза.

Голос в голове становился все тише и тоньше.

— Иди! — шептал он уже чуть слышно. — Иди на «Молох»!

Потом они вовсе исчезли: корабль, а вместе с ним и голос. От этого мне стало совсем грустно. Я был уверен, что больше никогда, никогда его не увижу. Откуда мне было знать, что «Молоху» еще предстояло сыграть в моей жизни отнюдь не последнюю роль.

На протяжении последующих дней океан снова умиротворенно поблескивал серебром, лишь изредка на горизонте проплывало безобидное белое облачко. С тех пор как я повстречал «Молох», мною всецело завладело отвращение к собственному плавательному средству. Неудивительно, ведь более разительную разницу между кораблем и жалким плотом трудно было себе вообразить.

Я как раз размышлял о возможности броситься в воду и вплавь добраться до ближайшей земли, когда рядом со мной отчетливо прозвучали два голоса.

— Да, да, именно так все и было, — говорил один.

— Ничего подобного! — отвечал другой.

Я обалдело заозирался по сторонам. Никого.

— Говорю тебе! — не унимался первый.

— Можешь говорить сколько хочешь! Мне все равно! — отвечал другой.

Я даже приподнялся на цыпочки. Никого. Ни единой живой души на мили вокруг, только волны.

— А я тебе говорю! Вот послушай!

Неужели я начал сходить с ума? А что, однообразие водной пустыни сводило с ума не одного отважного моряка. Вокруг были только волны: маленькие и чуть побольше, да еще две довольно крупные, движущиеся как раз к моему плоту. Чем ближе они подплывали, тем отчетливее становились голоса.

— Не болтай! Если кто и знает, как было дело, так это я!

Так и есть. Это волны. И они спорили между собой.

От этой напасти погибло гораздо больше потерпевших кораблекрушение, нежели от жажды. Но я этого тогда еще не знал. Для меня две болтливые волны представляли собой долгожданное развлечение в однообразии бескрайнего океана.

А парочка между тем подплыла уже совсем близко. Заметив меня на утлом плоту, голого, с выгоревшей под лучами беспощадного солнца шкурой, они разразились ехидным смехом.

— Ой, не могу! — давясь от смеха, воскликнула одна. — Ты только посмотри, что это такое!

— Не видишь, океанский лайнер! — хихикала другая. — Турист принимает солнечные ванны!

Они снова зашлись безудержным смехом. Я не совсем понял, о чем они говорят, но тоже рассмеялся, за компанию так сказать.

Волны кружили вокруг плота двумя акульими плавниками.

— Наверное, думаешь, что ты сошел с ума? — поинтересовалась первая.

— Разговаривающие волны — первый признак солнечного удара, — подхватила вторая.

— Да, а потом еще рыбы начнут петь. Не стоит ждать самого худшего, давай лучше сразу бросайся в море!

Они принялись раскачивать плот, корча при этом жуткие гримасы.

— Ой-ой-ой! — причитала одна.

— Ай-ай-ай! — вторила другая.

— Мы самые страшные волны, мы волны ужаса!

— Не мучай себя, прыгай в воду!

А я и не думал прыгать. С какой это стати? Наоборот, я был очень рад, что у меня наконец появилось общество. Я сел на край плота и, свесив ноги, стал наблюдать за спектаклем.

— Послушай, малыш, — вдруг серьезно спросила одна, заметив, что номер не прошел, — откуда ты? Как тебя зовут?

Впервые в жизни меня о чем-то спросили. И я бы ответил, с большим удовольствием, если бы только знал, как это делается.

— Эй, что с тобой? — презрительно фыркнула мне в лицо другая. — Язык проглотил? Или не умеешь разговаривать?

Я кивнул. Я действительно мог только слушать, а говорить пока еще не умел. Ни карликовые пираты, ни химериады никогда не пытались учить меня говорить. А сам я серьезно задумался над этой проблемой только сейчас.

Обе волны сначала долго и пристально смотрели на меня, потом так же долго и изумленно друг на друга.

— Не умеет разговаривать! Ужас! В жизни не видела ничего более трагичного! — воскликнула одна.

— Кошмар! — подхватила другая. — Это тебе пострашнее, чем… испариться!

Волны плавали вокруг плота, то и дело сочувственно поглядывая на меня.

— Бедный, бедный малыш! Обречен вечно хранить молчание! Такой маленький и уже такой несчастный!

— Не говори! Никогда не встречала более жалкого существа! Какая беда! Какая беда!

— Беда?! Разве можно назвать бедой такое чудовищное несчастье?! Да это просто ужас, кошмар, катастрофа!

— Трагедия! — завывала одна.

— Классическая драма! — вторила другая.

Тут обе горько-горько заплакали.

Но продолжалось это недолго, спустя всего лишь пару секунд они снова успокоились, подплыли совсем близко друг к другу и начали совещаться.

— Давай не будем больше его мучить, — предложила одна.

— Давай, — согласилась другая. — Мне тоже очень, очень жалко бедняжку. Так жаль, что я даже думаю… ему помочь.

Вторая волна легонько задрожала.

— Вот именно. Я тоже так думаю. Странное чувство, правда?

— Да, необычное. Зато совсем новое, удивительное. Даже приятное!

— Новое, удивительное. Даже приятное! — эхом повторила другая волна в полном восторге.

— Только как ему помочь, такому бедненькому? Надо подумать.

Волны замолчали и в глубокой задумчивости продолжали плавать какое-то время вокруг плота.

— Придумала! — наконец воскликнула одна. — Мы научим его говорить!

— Думаешь, получится? — неуверенно переспросила вторая. — Мне кажется, что он не очень способный.

Первая волна вынырнула прямо передо мной.

— Скажи «А»! — потребовала она, глядя мне прямо в глаза и высунув вперед длинный мокрый язык из соленой воды.

— А! — сказал я.

— Вот видишь! — обрадовалась она. — Кто сказал «А», тот сможет сказать и «биноминальный коэффициент».

Уроки устной речи. Следующие несколько недель волны-болтушки неустанно кружили вокруг моего плота и терпеливо учили меня говорить. Сначала я повторял за ними совсем простые слова, такие как «волна» или «вал», но постепенно у меня стали выходить и более сложные, например «волнообразный» или «взволнованный». Я выучил короткие и длинные слова, слова, обозначающие действие, обстоятельство действия и вопросы, важные слова и слова второстепенные, союзы и междометия; красивые слова, а также те, которые никогда не следует произносить. Я выучился диктовать слова по буквам с правильной артикуляцией, а кроме того, склонять и спрягать, изменять по лицам и числам, субстантивировать, вербализовать и правильно коннотировать. Потом настала очередь предложений: простых и сложных, главных и придаточных, самостоятельных и подчиненных, а также тех, что серединка на половинку, вопросительных и восклицательных, полных и неполных, усеченных, обделенных и даже настоящих деловых предложений.

Одним словом, волны-болтушки учили меня всем премудростям устной речи. Письмом мы не занимались. Что толку, находясь в открытом море, попусту марать бумагу, если она рано или поздно все рано размокнет.

Выучив меня говорить, волны-болтушки не успокоились. Они решили довести мое мастерство до совершенства.

Они научили меня бубнить, орать во все горло, шептать, ворчать, распинаться, сплетничать, молоть чепуху, вести светскую беседу, разливаться соловьем и, само собой, просто болтать. Волны-болтушки обучили меня держать речь, разговаривать с самим собой, а также посвятили меня во все тайны искусства переубеждения: как прожужжать собеседнику все уши, наврать с три короба и выйти сухим из воды. Самым тяжелым делом было научиться сохранять дар красноречия в экстремальных условиях. Для этого я тренировался говорить, стоя на одной ноге, вниз головой, с кокосом во рту и под градом колючих брызг морской воды.

Удивительно, что мои новые подружки за это время тоже преобразились, от прежней их вредности не осталось и следа. Вероятно, ни разу в жизни у них не было еще такого интересного и ответственного занятия. И они отдались ему целиком и полностью, без остатка. Надо признать, лучших учителей мне вряд ли удалось бы сыскать. Язык у обеих был подвешен что надо.

Да и я очень быстро постигал все тонкости мастерства. По прошествии пяти недель волны уже ничему не могли меня научить, я, пожалуй, даже чуточку их превзошел. Я мог свободно произносить любое из существующих слов, с любой интонацией и в любой тональности, при необходимости даже задом наперед. «Биноминальный коэффициент» давным-давно уже превратился в простенькое упражнение для разминки.

Я умел ораторствовать, произносить тосты, давать клятву (и тут же ее нарушать), сыпать проклятиями, читать монологи, ловко ввернуть сочиненный экспромтом стишок, расточать комплименты, нести несусветную чушь и бормотать нечленораздельный вздор. Я мог говорить начистоту, негодовать, критиковать, ругаться, драть глотку, разражаться тирадами, разглагольствовать, выступать с докладом, проповедовать и, само собой, рассказывать небылицы о своих морских приключениях.

Выучившись говорить, мне захотелось общаться, и первыми моими собеседниками, естественно, стали волны-болтушки. Только вот жизненного опыта у меня пока еще было маловато, так что рассказывать было особенно не о чем. Зато они знали массу всяких интересных и полезных вещей. Веками — так, во всяком случае, они утверждали — подружки скитались по морям-океанам и за это время повидали немало. Они поведали мне о чудовищных ураганах, высверливающих в море огромные воронки, о гигантских змеях, которые бьются друг с другом, выплевывая длинные языки пламени, о розовых прозрачных китах, заглатывающих корабли, об осьминогах, у которых щупальца такой длины, что они могут обхватить ими целые острова, о крошечных морских чертенятах, пляшущих на гребне волны и охотящихся за выпрыгивающими из воды рыбешками, о горячих метеоритах, от которых закипает вода в океане, о затонувших и, наоборот, появившихся из воды континентах, о подводных вулканах, о кораблях-призраках, о водяных и русалках, о морских духах, всевозможной нечисти и о подводных землетрясениях. Но больше всего любили они сплетничать друг про друга. Стоило только одной отплыть от плота чуть подальше, вторая тут же принималась нашептывать мне о том, насколько скверный и подлый характер у ее подруги, которой и доверять-то совсем нельзя, и так далее и тому подобное. Хуже всего было то, что я никак не мог научиться их различать. Они походили друг на друга как две капли воды. Видимо, заблуждение, что все волны похожи, время от времени, как исключение, тоже попадает в точку.

За это время я привязался к обеим. Когда ты молод, друзей приобретаешь легко, и кажется, что они останутся с тобой навсегда. Но в один прекрасный день безмятежной идиллии, царившей между нами, настал конец. Уже несколько часов волны кружили вокруг моего плота, не издавая ни звука. Меня это озадачило. Я стал уже было подумывать, что чем-то обидел их, как вдруг обе подплыли совсем близко к плоту и, немного поколебавшись, заговорили.

— Понимаешь, нам надо… — промямлила одна.

— Закон океана! — всхлипнула вторая.

Тут обе разрыдались.

Успокоившись, они наконец объяснили, в чем дело. В последние дни море вокруг нас стало удивительно неспокойным — давало знать о себе одно из океанских течений. Волны-болтушки понимали, что рано или поздно им придется ему подчиниться. Слишком долго оставаться на месте они не могли. Это грозило им измельчанием и полным исчезновением. Обреченные вечно скитаться по бескрайнему океану, они не могли противиться своей судьбе.

— Большое-пребольшое вам спасибо! — сказал я, потому что теперь умел говорить.

— Ерунда, — отозвалась одна, и в ее голосе слышались слезы. — Впервые в жизни не знаю, что сказать!

— Но у нас есть для тебя подарок, — сказала вторая. — Мы придумали тебе имя!

Имя на всю жизнь. — Да, мы придумали тебе имя, — подхватила первая. — Мы решили назвать тебя Синим Медведем.

Мне стало ясно, что волны-болтушки не отличаются богатой фантазией. Хотя это был и вправду подарок! Ведь до сих пор у меня не было имени. После влажных прощальных объятий — я сам чуть было не разревелся — они, вздыхая и всхлипывая, уплыли прочь.

Солнце уже клонилось к закату, но, до тех пор пока не погас последний луч, я мог наблюдать вдалеке два знакомых силуэта, скользящие по направлению к горизонту. Правда, стоило им отплыть от плота всего на несколько метров, как они тут же взялись за старое и начали спорить.

— А я тебе говорю…

— Ну и говори себе на здоровье!

— Повтори, что ты сказала?!

Продолжая ругаться, они плыли дальше, а я, спустя несколько часов, когда обе уже скрылись из виду, все еще слышал ставшие такими родными голоса.

Кокосового провианта на плоту между тем заметно поубавилось, и резервный запас воды вследствие тяжких речевых упражнений неожиданно быстро подошел к концу. Да еще солнце с каждым днем все жарче и яростнее палило мою непокрытую голову, ведь течение неумолимо уносило меня все дальше на юг.

Огромный глаз. Через три дня мой мозг иссушился настолько, что я мог только тупо сидеть на плоту, вперив бессмысленный взгляд в однообразную гладь океана. Если целый день неотрывно смотришь на волны, можешь разглядеть в них множество самых необычных созданий. Например, какого-нибудь дракона или динозавра или даже целые полчища чудовищ, сражающихся друг с другом, пляшущих зеленых человечков, русалок и подозрительных серых существ с рожками на голове и длинными тонкими хвостами. Вскоре мне стало казаться, что я могу взглядом проникать на самое дно океана. Я видел фантастические дворцы, подо мной проплывали прозрачные подводные лодки. Однажды передо мной просеменила огромная каракатица на тысяче проворных ножек. Потом появился пиратский корабль со страшными, звенящими костями скелетами, которые пели зловещие песни о мертвецах. И наконец я увидел самый жуткий кошмар из всех, какие только можно себе представить. Это была огромная, раз в десять больше моего плота, голова, с единственным гигантским, размером с дом, глазом, который дико вращался в глазнице, закатываясь так, что оставался виден один лишь белок. А под этим чудовищным окуляром еще и отвратительная здоровенная пасть, какой не составит труда проглотить даже самый большущий корабль, — огромная челюсть, оснащенная бесчисленным множеством тонких и длинных зубов. Чудовище жадно разевало рот, похожий на гигантскую пропасть, так что было видно чуть ли не самое дно этой влажной могилы. Голова его была покрыта твердой чешуей и роговыми наростами, заканчивающимися гадкими кратерами, и вся испещрена глубокими шрамами. Не в силах отвести глаз, я, как загипнотизированный, смотрел на исполинского урода.

Нет, тебе не напугать меня, страшная рожа! Ты просто видение, ты существуешь только в моем иссушенном жаждой мозгу.

Как бы не так! Это был самый настоящий тираннокит Рекс.

Когда Черный Кит вынырнул передо мной из воды, я тут же очнулся от грез. Посреди океана словно вырос остров — огромная гора из темного рыбьего жира, покрытая бородавками, похожими на гигантские валуны. Бурными горными реками морская вода стекала по кожным складкам животного с вершины его холмоподобной спины обратно в океан, образуя вокруг монстра тысячи пенящихся водоворотов, один из которых подхватил мой плот и закружил его вокруг своей оси.

В нос мне ударила страшная вонь, от которой перехватило дыхание.

Я судорожно вцепился в мачту, стараясь не дышать. Вода тем временем немного успокоилась, но теперь кит выпустил в небо огромный столб воды, высотой в стоэтажный дом, не меньше. Я, как зачарованный, легкомысленно залюбовался этим чудесным явлением, даже не задумываясь о том, какие серьезные последствия оно может иметь для меня.

На одно мгновение мне показалось, что фонтан застыл в воздухе. Прозрачный, переливающийся на солнце, словно замерзший водопад, он повис в небе. В нем видны были тысячи рыб, маленьких и больших, целые стаи трески, тунца и даже несколько акул, огромный осьминог и штурвальное колесо какого-то корабля.

Потом вода ринулась вниз. Она обрушилась на мой плот с такой силой, словно в море опрокинули целый состав грузовых вагонов. Мое плавательное средство, не выдержав такого натиска, развалилось, и я, увлекаемый массой воды, стал погружаться. Вокруг меня дико били плавниками акулы, которые, к счастью, были слишком заняты собой, чтобы обратить внимание на меня.

Китовые усы. Наконец давление воды ослабло, я перестал погружаться и в скором времени поплавком выскочил на поверхность. Не успел я еще прийти в себя и осмотреться (а вынырнул я как раз перед циклопическим глазом чудовища), как вдруг огромная пасть монстра раскрылась, чтобы набрать очередную порцию воды. И мощный поток потянул меня за собой. Уверен, что все это произошло чисто случайно, думаю, монстр меня даже не заметил, — во всяком случае, я был для него слишком малой добычей, не стоящей даже таких ничтожных усилий. Кит просто вздохнул, вот и все. С его верхней губы свисали бесчисленные волоски, длинные, похожие на лианы усы, через которые он фильтровал воду, отсеивая пищу. Барахтаясь в воде, мне все-таки удалось зацепиться за один из его губных волосков. Я остался висеть на нем, а вода лавиной обрушилась животному в глотку. Висеть на китовом усе оказалось непросто: волоски были скользкие и источали омерзительный запах тухлой рыбы, но я держался изо всех сил.

Всосав нужную порцию воды, кит начал закрывать пасть. Теперь главное было не остаться внутри. Поэтому я потихоньку начал раскачивать ус, на котором висел, туда-сюда, наружу-внутрь. Если к тому моменту, как рот закроется, я окажусь внутри, можно считать, что все кончено.

Пасть закрывалась очень медленно.

Качок внутрь.

Из воды показалась нижняя челюсть животного, огромная, как песчаная отмель.

Качок наружу.

Глухо клокоча, остатки воды исчезли в пасти гиганта.

Качок внутрь.

Я взглянул в черную пропасть китовой пасти. И лучше бы мне этого не делать! Передо мной разверзлась жуткая бездна из темно-зеленой слизи, гигантская дышащая дыра, наполненная едким пищеварительным соком. От ужаса я чуть не лишился чувств, лапы мои ослабли, я заскользил вниз по волоску. Живо опомнившись, я снова вцепился в него, еще крепче прежнего.

Качок наружу.

Челюсти животного ударились друг о друга. У меня получилось! Мне удалось с последним качком остаться снаружи! Теперь я сидел на нижней губе кита.

Надо мной вращался циклопический глаз животного, но он меня не замечал. Недолго думая, я ухватился за первый попавшийся нарост на верхней губе, подтянулся и начал восхождение.

Карабкаться вверх по неровной, скользкой шкуре животного было занятием не из легких, но выбирать не приходилось. Отчаянно цепляясь за наросты и бородавки, я поднимался все выше и выше, мимо гигантского глаза, миновал бровь, представлявшую собой целую гору ороговевшей кожи, и наконец очутился в глубоких складках на лбу. Оттуда взбираться стало гораздо проще, поверхность сделалась более пологой, и вскоре я достиг огромного плато на спине чудовища.

Ту вонь, что преследовала меня на протяжении всего восхождения, невозможно описать более или менее приличными словами. А здесь, наверху, возвышались целые коралловые рифы, произрастали леса тростника и обширные колонии всевозможных улиток. В мелких лужицах бились рыбешки, беспокойно сновали туда-сюда в поисках воды крабы и рачки.

Лес из гарпунов. С трудом переставляя ноги в вязкой жиже, я заметил удивительное зрелище — настоящий лес из гарпунов, застрявших в толстой шкуре монстра. Их были сотни — старые, поржавевшие, с гнилыми деревянными рукоятками, и новые, сверкающие на солнце отполированной сталью. Размеров они были тоже самых различных: от обычных, которые без труда мог бы метнуть, к примеру, я, до больших, пятиметровых, брошенных великанами, и совсем крошечных, с зубочистку, выпущенных, по всей видимости, карликовыми пиратами. На веревке, прикрепленной к одному из гарпунов, болтался скелет незадачливого китобоя.

Кит тем временем пришел в состояние полного покоя, как корабль, вставший на якорь на мелководье. Воспользовавшись неожиданной передышкой, я решил присесть и как следует обдумать ситуацию, в которую попал. Мой плот развалился и стал пищей тираннокита, рано или поздно чудовище снова нырнет и утянет меня за собой под воду или же бросит на произвол судьбы в открытом море, беспомощного, обреченного на гибель. Поэтому я решил, не теряя времени даром, смастерить себе новый плот из древков гарпунов. Многие из них были вполне подходящих размеров. Мало того, на большинстве все еще болтались длинные веревки, которыми можно было отлично скрепить деревяшки. Первым я выдернул из шкуры кита отличный новехонький гарпун метра три длиной.

Пока я тянул, изо всех сил упираясь ногами, тело животного чуть встрепенулось — не слишком опасно, просто по коже его пробежала мелкая дрожь, сопровождаемая долгим, протяжным вздохом облегчения, раскаты которого слышны были, наверное, даже за горизонтом. Когда я вытащил следующий гарпун, произошло то же самое, только вздох был еще длиннее и протяжнее, возможно, потому, что и гарпун был побольше и потяжелее.

Киту явно нравилось то, что я делал. Ясно было одно: пока я вытаскиваю гарпуны, мне не угрожает никакая опасность. Я принялся тянуть их один за другим, действуя крайне осторожно и бережно, чтобы нечаянно не причинить гиганту боль слишком резким движением или не поцарапать его шкуру отточенным наконечником. За короткое время я вполне освоился с этим занятием. Сначала надо было раскачать древко, чтобы освободить наконечник, засевший в подкожном жире, потом тянуть, медленно и осторожно, продолжая раскачивать рукоять.

Чем легче и увереннее я удалял очередной гарпун из тела кита, тем довольнее звучал его вздох. Океан огласился звуками беспредельной радости, было слышно, с каким облегчением избавлялся монстр от давно надоевших заноз. Я даже не заметил, что животное пришло в движение, настолько был поглощен своей работой. Только ощутив дуновение легкого встречного ветерка, я догадался, что кит медленно, спокойно работая хвостом, плывет по поверхности океана. Нырять под воду он не собирался.

Вытаскивать гарпуны было очень непросто, некоторые сидели так глубоко и так упорно цеплялись заточенными крюками, что мне приходилось подолгу возиться с ними, чуть не выбиваясь из сил. Особенно самые длинные, запущенные уверенной, твердой рукой, сидели прочно и ни за что не хотели поддаваться. Но я не отступал, я упорно тянул, обливаясь по́том. Это было даже приятно — после долгих дней полного бездействия немного подвигаться.

Думаю, кроме меня, никто никогда не слышал, как вздыхает тираннокит Рекс. Этот звук невозможно ни с чем сравнить. Годы, возможно даже столетия, тяжких мучений выходили из его тела вместе со стонами глубокой признательности. Представьте себе десять тысяч морских сирен, собравшихся вместе в глубокой пещере и одновременно ахнувших от восторга, прибавьте к ним еще жужжание миллиона довольных, напитавшихся медом шмелей и получите звук, лишь отдаленно похожий на тот полный радости и восторга вздох облегчения тираннокита.

Почти полдня я провел, вытаскивая гарпуны. Сотни их были удалены из тела кита. Остался последний, который я с подобающей моменту торжественностью извлек из толстой кожи животного. Последний стон облегчения прокатился над океаном. Отныне тираннокит Рекс был свободен от гарпунов.

И уже в следующий момент мне стало ясно, какую глупость я совершил. Вместе с последним гарпуном я избавил кита и от необходимости терпеть мое присутствие у себя на спине. Он приготовился нырять, что было ясно по тому, как глубоко он вдохнул. Увлекшись работой, я совсем забыл о строительстве плота и все вытащенные гарпуны легкомысленно выбрасывал в море.

Да, так и есть, кит стал погружаться, но делал он это настолько медленно и осторожно, что непосредственно само погружение не могло причинить мне никакого вреда. Он плавно опускался все глубже и глубже, как огромный корабль, давший незначительную течь. Я легко и безболезненно соскользнул в зеркально-спокойную воду, в то время как животное тихо и беззвучно скрылось в глубине. Больше я его не видел. На поверхность вырвалось только несколько больших пузырей — прощальный вздох тираннокита.

Вдоволь наплескавшись в теплой воде, я попытался сориентироваться. Тут и там покачивались на волнах поплавки от гарпунов. Возможно, удастся еще собрать их и смастерить себе нечто похожее на спасательный круг. Подплывая к одному, я вдруг заметил чайку. Первую чайку за долгое-долгое время! Она держала курс на запад, в сторону заходящего солнца.

Целая туча галдящих чаек кружила над одной точкой у самого горизонта, в том месте, где вечернее солнце задумчиво растворялось в спокойной и гладкой воде. Корабль? Или, может быть, тираннокит снова поднялся там из воды? Я поплыл по направлению к этой загадочной точке. И чем больше я к ней приближался, тем отчетливее проступали внизу, под стаями птиц, очертания пальм. Вскоре я уже мог различить береговую линию, великолепный белый песчаный пляж на фоне пышной растительности.

Земля. Случайно или намеренно, тираннокит высадил меня неподалеку от острова. До меня долетали соблазнительные, аппетитные запахи. Это были незнакомые мне, но невероятно приятные ароматы ванили, тертого муската, толченого чеснока и жареного мяса. Остров пах удивительно хорошо, и я решил на правах первооткрывателя присвоить его себе.

Когда я выбрался на берег, солнце уже почти скрылось за горизонтом. Я так устал, что, не в силах подняться, распластался на песке и моментально заснул. Последним звуком, долетевшим до моего погружающегося в сон сознания, было смущенное хихиканье, доносящееся из подступившей к берегу лесной чащи. Но мне было уже все равно. Ведь все здесь принадлежало мне, а значит, находилось в моей власти.