13 1/2 жизней капитана по имени Синий Медведь

12. Моя жизнь в Атлантисе

Уже издали я слышал шум, характерный только для больших городов, состоящий из тысячи звуков одновременно: хор из множества голосов обитателей города и домашней живности, звон колоколов и разменной монеты, детский смех и стук молотков, бряцание посуды и хлопанье сотен дверей, плач новорожденных и предсмертные стоны умирающих — грандиозная смесь, означавшая самое жизнь.

Я двигался к городу, словно меня тянули туда на аркане. Сначала медленно и нерешительно, потом все быстрее и быстрее и в конце концов резвым галопом. Атлантис притягивал меня как магнитом; чем явственнее становились звуки, тем сильнее жгло меня любопытство, желание узнать, что или кто их производит.

И вот я, затаив дыхание, остановился у городских ворот (о том, что их в городе было несколько, я узнал позже). Передо мной возвышались две черные мраморные колонны высотой не менее двадцати метров, служившие опорами для гигантской вывески:

Почти все пространство ворот загораживала впечатляющая фигура некоего упитанного существа, которое было раза в три выше меня ростом и настолько же более косматым, с огромной пастью, полной острых зубов, и маленькими неподвижными красными глазками-бусинками. В лапах оно держало неопределенного вида предмет, который, при наличии некоторой доли фантазии, можно было принять за что угодно, а на голове у него красовалась военного вида фуражка из дутого стекла. Тогда я еще не знал, что это был представитель городской стражи, полицейского подразделения, на службу в которое принимались исключительно йети. Йети смерил меня неприветливым взглядом и постучал подобием полицейской дубинки по фуражке, на что та отозвалась стеклянным звоном: дзинь-дзинь.

— Советую говорить правду, только правду, и ничего кроме правды. Отвечай, кто ты есть. Человек? Или, может быть, состоишь с человеком в прямом родстве, дружбе или каких-либо других близких отношениях, например финансового или романтического характера?

— Нет, — ответил я. — Я синий медведь.

— Сам вижу. Не дурак. Я задаю эти вопросы всем, кто приходит в Атлантис. Это моя работа. Добро пожаловать в город с будущим! Видишь грифа на вершине минарета?

Он поднял лапу и указал назад, где возвышалась стрела минарета. На парапете сидел огромный гриф.

— Да, — сказал я.

— Это настоящий гриф. Понимаешь, что это значит?

— Нет.

— Это значит, что он настоящий гриф.

Он смерил меня долгим непроницаемым взглядом. Потом кивнул — проходи. В тот момент, когда я, понурив голову, скользнул в ворота, земля вдруг задрожала. Я ощутил под ногами вибрацию, покачнулся, йети тоже схватился лапой за столб. Потом все снова стихло.

— Землетрясение. Ничего страшного. Это бывает. Добро пожаловать в Атлантис!

Спасибо, это мы уже знаем. В то время, когда я впервые попал в город, Атлантис представлял собой главный центр обитания нечеловеческих и получеловеческих форм жизни. В соответствии с замонианским «Уложением о порядке наследования» люди были навсегда изгнаны из города, и произошло это следующим образом.

Когда-то население Атлантиса на одну треть состояло из людей. Так было до тех пор, пока между ними и натифтофами не возник спор по поводу преимущественного права на выдвижение своих кандидатов на пост губернатора, который в то время обладал практически безграничной властью над всем континентом. Клан натифтофов долгое время удерживал губернаторство в своих руках, передавая его по наследству от отца к сыну, что в результате привело к недовольству среди людей. Они назвали такой метод передачи власти кумовством и потребовали свободных, демократических выборов. Закончилось дело серьезными стычками, сначала словесными, а затем и рукопашными.

«Уложение о порядке наследования». Во время одной из таких массовых потасовок, завершившей дискуссию между натифтофскими и человеческими политиками в верховной ратуше, одного из натифтофов случайно вытолкнули в окно, в результате чего он сломал одно ухо (у натифтофов, кстати, весьма сложное строение костного каркаса ушей).

Используя тонкую дипломатию, натифтофы быстренько заключили альянс со всеми остальными нечеловеческими или получеловеческими формами и преимущественным большинством протащили в местных органах власти закон о так называемом локальном запрете на проживание в Атлантисе людей. Люди, обидевшись, эмигрировали на другие континенты и — просто из вредности — основали там великие города, такие как Рим, Константинополь и Лондон, где они, в свою очередь, установили локальный запрет на проживание любых нечеловеческих или получеловеческих форм жизни, особенно натифтофов.

Участь людей. Так возникло строгое политическое деление на людей, нелюдей и полулюдей, сохранившееся по сей день. Именно по этой причине гномы, демоны, тролли и ведьмы в местах, населенных людьми, вынуждены вести теневое существование. Та же участь постигла и немногих людей, вопреки запрету оставшихся все же в Замонии. Им пришлось покинуть Атлантис и уйти от него как можно дальше, например в пустыню, как тем, которых я встретил в торнадо.

Натифтофы. Теперь Атлантис по большей части был населен натифтофами, существами не слишком приятными, выходцами из холодной Норвегии или, может быть, даже из Исландии. Говорят, чтобы добраться до Атлантиса, они тайно цеплялись за корабли викингов и плыли так многие тысячи миль, — факт, свидетельствующий, по крайней мере, о нечеловеческом упорстве этих существ.

Внешне натифтофы похожи на лосей с человеческим туловищем и длинными, торчащими в разные стороны, очень чувствительными ушами. Трудно сказать, что сделало натифтофов тонкими политиками, — возможно, именно чуткость их слуха. Натифтоф знает, что ветер переменится, задолго до того, как ветер сам решит сменить направление, — говорят жители Атлантиса.

Клуды, зайцеухие, фосегримы и другие обитатели Атлантиса. Еще в Атлантисе жили флоринтские клуды, большие, покрытые темным мехом крылатые существа, несимпатичные с виду, но вполне сносные в общении собакоподобные летучие мыши, а также черные гномики, граландские зайцеухие ведьмы, северозамонианские добряки, южнозамонианские киямантары, фосегримы, чьи предки населяли Гренландию, огненные человечки, выходцы из региона заливных лугов, и целые стаи вечно щебечущих и суетящихся гарпиров, уроженцев Саксонии.

Вообще большинство жителей Атлантиса прибыли сюда с других континентов. Были здесь, например, итальянские земляные куры, очень редкая помесь человека и птицы, с виду обыкновенные пернатые, но с глубоким, низким человеческим голосом, которым они имели обыкновение предвещать беду.

Под многочисленными мостами города жили гельголандские энербански — маленькие, пугливые, добродушные человечки, которые по ночам, даже если их никто не просил, потихоньку выносили из домов мусор. Также поблизости от воды устраивали свои жилища из металлолома разные дикие существа непонятного происхождения: полулюди, полумыши, полукозы, полунасекомые, державшиеся подчеркнуто особняком, против чего никто в городе не возражал.

Унки и зельцы. На улицах и площадях сидели португальские унки, поющие свои заунывные песни о несчастной любви и прочих напастях, а кошмарного вида зельцы (сверху — взъерошенные медведи с огромными, торчащими изо рта клыками, а от пояса книзу — настоящие люди, только очень худые, с иссиня-красной кожей и невероятно большим размером ноги, что-то около пятидесятого) клянчили у прохожих мелочь. А еще зельцы встречались везде, где требовалась грубая физическая сила.

Добраньские быки. Замонианские добраньские быки пользовались в городе большим уважением, их даже немного побаивались, поскольку они любили устраивать публичные разборки и обламывать друг другу рога. Их предки однажды явились в город из южной провинции и были похожи на обычных быков, с той лишь разницей, что ходили на двух ногах. Атлантис не знал лучших охранников и вышибал.

Самласамы. Самласамы промышляли тем, что лепили прямо на улицах пирожки, выпекали их тут же на открытом огне и продавали по такой смехотворной цене, что это блюдо вскоре стало основным продуктом питания всех горожан. Самласамы были маленькие, кругленькие, с головы до ног покрытые густой шерстью. Они являлись коренными жителями Замонии и, как гласила древняя легенда, когда-то вышли из смертоносных топей торфяных болот близ Рясины.

Демоны-рикши. Транспортировкой пассажиров заведовали китайские демоны-рикши, чудовищно безобразные существа с еще более чудовищно развитыми мышцами ног. Они просто сажали клиента себе на плечи — не важно, какого он был веса! — и летели вперед со скоростью ветра.

Тростниковые человечки. Африканские тутусы были тростниковыми человечками, ростом не выше трехлетнего ребенка, но очень быстрые, сильные и на редкость скандальные. А вот индийские друиды, напротив, были очень мирные и неторопливые, хотя и не вполне безопасные, поскольку могли превратить в дерево или дверную ручку любого, кто недостаточно уважительно отзывался о их родине.

Дервиши. Довольно навязчивыми, но вполне безобидными были среднеиндийские дервиши, которые, естественно, всегда ходили втроем и без конца цитировали свои глуповатые памфлеты.

Полуденные привидения. Полуденные привидения прибыли с Ближнего Востока и предпочитали вершить всяческие безобразия в разгар белого дня. Правда, это мало кого впечатляло, ведь повстречать привидение днем совсем не страшно, не то что ночью, — при ярком свете эффект уже не тот. Но и полуденных привидений это ничуть не смущало, они упорно продолжали проказить, даже когда вы, не обращая внимания на них, хладнокровно поглощали обед.

Драконники. Самыми милыми из всех обитателей города были, пожалуй, дракончики, крошечные мини-драконы из семейства кобольдов, добродушные домовые, ласковые и привязчивые. Их родство с настоящими огнедышащими драконами можно было заподозрить разве что темной ночью. Как дельфина нельзя назвать рыбой, так и у дракончиков нет ничего общего с большими драконами, это просто… ну, в общем, нечто совсем другое. Считалось даже, что дракончики приносят счастье в дом, конечно, только если с ними хорошо обращаться, что в первую очередь предполагает обильную и вкусную еду. Правда, взаимоотношения с этими дарителями счастья в большинстве случаев были чистой воды лотереей: можно было всю свою жизнь кормить и баловать какого-нибудь дракончика — и в результате остаться ни с чем, а порой стоило только пригласить это существо на обед, и на следующий день глядь — у дверей стояло целое ведро золотых монет. Дракошки вообще были чудаковаты — могли, например, ненадолго превратиться в бездомного тощего пса, особенно часто это случалось по выходным.

Ядовитые черви. Самую нижнюю ступень замонианской социальной лестницы по праву занимали ядовитые черви. Обитавшие первоначально в южнозамонианских горах, они так и не смогли приспособиться к условиям мегаполиса и вызывали у остальных жителей стойкое отвращение своими подобострастными, пресмыкающимися манерами. Зельцы, однако же, часто брали червей к себе на службу в качестве домашних животных, потому что тех можно было послать, например, утром на улицу за газетой.

Грифы. Грифы, дивной красоты создания, гибрид льва и орла с гигантскими черными крыльями, были в городе чем-то вроде неофициальных стражей порядка, и, надо признать, только благодаря им в огромном, неуправляемом хаосе мегаполиса царили относительные мир и покой. Их все уважали, не столько за уникальные физические способности, сколько за соломонову мудрость и честное спортивное поведение. Словно гранитные изваяния, они целыми днями неподвижно сидели на крышах высотных домов, на вершинах минаретов и пирамид, скользя пристальным взглядом по оживленным улицам. Кому хотя бы раз в жизни довелось стать свидетелем прибытия грифа на свой пост, тот знал, почему все испытывают такое почтение к этим удивительным созданиям. Крылья грифа во время посадки поднимают оглушительный шум и шквальный ветер, не хуже пропеллера вертолета, и, стоит только его когтям коснуться земли, он разевает пасть и издает такой оглушительный львиный рев, что каждый в ужасе застывает на месте, чем бы он до этого ни занимался.

Гаргирры. А помогали грифам гаргирры, крылатые гномы, — существа удивительно разнообразной наружности, ведь различные расы гаргирров прибыли в Атлантис из всевозможных точек нашей планеты и потом в течение многих веков перемешивались друг с другом.

Встречались, например, невысокие сгорбленные экземпляры с почти человеческими лицами, у некоторых были тела динозавров и драконьи головы, иные имели утиные ноги и лица гномов, но у всех обязательно за спиной росли небольшие крылья. Эти существа заменяли грифов в случае простых и будничных происшествий — при авариях, мелких кражах, нарушении ночного спокойствия, когда грандиозное явление грифа было излишне. Их не слишком приветливый внешний вид и суровая манера общения способствовали тому, что в Атлантисе практически не было криминала. В некоторых городах на фасадах церквей и высотных домов до сих пор сохранились скульптурные изображения гаргирров. Их создали скульпторы, некогда жившие в Атлантисе.

Удоды. У удодов тоже имелись крылья, но их никто не боялся. Напротив, за ними ходили толпами, поскольку считалось, что перья удодов приносят удачу в любви. Бедняги чувствовали себя в безопасности только под защитой грифов. Поэтому рядом с грифами не только кружили стаи гаргирров, но и жались друг к дружке на карнизах взъерошенные удоды.

Длинноногие берты. Длинноногие берты представляли собой нечто среднее между уткой и русалкой, то есть в верхней части тела эти существа являли собой обыкновенную женщину, правда с огромным утиным клювом вместо носа, а в нижней — настоящую утку, только с длинными женскими ногами вместо утиных лап. Они были совершенно безвредные, эти берты, хотя имели обыкновение провожать каждого встречного тирадой самых грязных ругательств. Так, громко крякая, они без устали путешествовали по городу, каждая сама по себе, но, к великой радости окружающих, никто не понимал их языка. Когда же случайно встречались две берты, непременно разражался грандиозный скандал. И если это происходило ночью, весь район на три километра вокруг лишался сна.

Драконы. Конечно, жили здесь и драконы, больше 500 особей на весь Атлантис, но их никто не видел, поскольку все они обитали под землей (об этой части города позднее я расскажу подробнее). Являясь представителями семейства чешуйчатокожих червей, все драконы страдали гипертонией и поэтому с удовольствием прятались в прохладных и влажных местах, где их никто не тревожил. Что еще рассказать о драконах? Да, они и вправду могли выдыхать огонь. Нет, они не похищали молодых девушек. Да, они разговаривали человеческими голосами (во всяком случае, тот экземпляр, который видел я). И да, да, они могли быть очень, очень и очень злыми, особенно когда попадешь им под горячую руку.

Сиамские гномы. Сиамские гномы встречались повсюду. Они разгуливали по улицам, споря сами с собой. Это были самые несчастные из всех существующих видов сиамских близнецов. Они состояли из говорящей головы и говорящего живота, которые никогда не могли согласиться друг с другом, о чем бы ни зашла речь.

Ночные кошмары. Ночные кошмары были самыми вредными и нелюбимыми существами во всем Атлантисе, они причислялись к семейству труднопереносимых духов супертяжелого веса. За спиной у ночных кошмаров росли перепончатые, как у летучих мышей, крылья, поэтому они по ночам легко залетали в открытые окна и садились ничего не подозревающим спящим жертвам на грудь, отчего те начинали видеть кошмарные сны. Признав ночные кошмары вредными и социально опасными элементами, натифтофы, с молчаливого согласия грифов, объявили их вне закона, отчего кошмары стали еще более тщательно прятаться, устраивая жилища в укромных уголках, каких в Атлантисе всегда было предостаточно. Поговаривали даже, что они нашли потайные двери в лабиринты больших пирамид, устроились там как нельзя лучше и в ус не дуют.

Тупоголовые. А вот самыми предприимчивыми были, несомненно, тупоголовые, очень талантливые мастеровые из семейства кобольдов, выпиливавшие лобзиком из дерева звезды-амулеты, спрос на которые в городе был невероятно велик. Правильно изготовленные звезды-амулеты считались в Атлантисе единственным верным средством против ночных кошмаров, а делать такие умели только тупоголовые. В каждом доме висела по крайней мере одна такая звезда, и все же ночные кошмары появлялись то тут, то там снова и снова, отчего поползли не лишенные основания слухи, будто тупоголовые не только время от времени выполняют свою работу спустя рукава, но и, возможно даже, состоят в преступном сговоре с этими ночными бандитами.

Вампиры. Вампиры — это вообще тема в себе! Атлантис ими просто кишмя кишел, только никак нельзя мешать их всех в одну кучу. Начнем хотя бы с того, что далеко не все они, а лишь немногие действительно питались кровью. Вот эти вампиры были и в самом деле крайне несимпатичными существами, они обитали в развалинах старых итальянских церквей, куда после захода солнца не совала нос ни одна разумная живая душа. Вопреки существующему сегодня мнению, кровососущие вампиры с виду напоминали больших черных кошек с павианьими мордами и маленькими перепончатыми, как у летучих мышей, крыльями. Кроме того, все они, что бы ни гласили легенды, прекрасно могли обходиться обычной пищей, а вовсе не были вынуждены питаться одной лишь кровью, — естественно, при условии, что держали себя в руках.

Был еще один вид кровососущих вампиров, которые добывали себе кровь легальным путем. Они покупали ее в многочисленных донорских пунктах. К таким вампирам относились, к примеру, дверроги (кроликоподобные существа с большими зубами и хорошими манерами), двуличные яхольские кровососы (толстые демоны гор, у которых действительно было два лица) и трансильванские вервольфы, унаследовавшие кровожадность своих предков.

Носопыры. Все остальные вампиры были вполне безобидные и подразделялись на три основные группы: вампиры запаха, вампиры чувства и вампиры звука. Вампиры запаха представляли собой очень тонкую, длиной около полутора метров, штангу, состоящую почти из одних лишь носов, которых могло быть до пятидесяти штук. Их звали носопырами. Они питались запахами, исходящими от других существ. Звучит, конечно, не очень приятно, зато, подумайте сами, какая от этого может быть польза. Представьте себе, что кто-то после занятий спортом весь пропах по́том, а носопыр подходит к нему, тянет воздух всеми своими ноздрями, и запаха как не бывало.

Были среди носопыр и менее симпатичные представители, с четырьмя носами на восьми тоненьких ножках. Они специализировались исключительно на неприятных запахах и снискали всеобщую нелюбовь за то, что по ночам прокрадывались в спальни, охотясь за неприятным запахом изо рта. Само собой, никому не понравится, проснувшись, обнаружить у себя на лице сопящее от удовольствия носатое существо.

Трёполовки. Еще более безобидным был другой вид вампиров, приносящих не меньше общественно-социальной пользы. Свое название они получили за то, что питались чужой болтовней, или попросту трёпом. Ростом они были не больше обычной таксы, зато имели такие уши, которым позавидовали бы даже слоны. Эти существа целыми днями торчали на улице, где, устроившись поудобнее, подслушивали чужие сплетни. Выглядело это очень забавно.

Услышанные звуки трёполовки хранили в памяти месяцами и, пока не завершался процесс переваривания, могли безошибочно воспроизводить чужие слова, что делало их незаменимыми бродячими носителями новостей и рекламы, а также очень ценными свидетелями в уличных спорах. Их можно было немного подразнить, раскрывая понарошку рот и не произнося при этом ни слова. Тогда они вскакивали с места и начинали вертеться волчком, стараясь поймать непослушные, ускользающие звуки.

Пиксы. Пиксы, или же эльфы, не пользовались в Атлантисе особой любовью и были совсем не такими тихими и невинными, какими изображают их сегодняшние легенды. Они походили скорее на очень вредных, назойливых насекомых — представьте себе осу с невероятно высоким уровнем интеллекта. А еще они, словно мухи на мед, летели на сладкое, так что невозможно было полакомиться пирожным, не поделившись им по крайней мере с одним эльфом. Прихлопнуть пикса никто не решался, поскольку это якобы не только приносило несчастье, но и могло повлечь за собой гибель всего Атлантиса. Этот слух уже давно стал частью традиционного наследия города, так что никто не мог сказать, откуда он взялся, хотя я подозреваю, что выдумали его сами же эльфы и умело распространили потом среди жителей города. Хитрющие бестии, что тут скажешь!

Клыкорыллы. Клыкорыллы — о да! — те были и впрямь совершенно невыносимыми существами. Рыллы, эти демоны леса, жили в зарослях, обрамлявших окраины города, и, в общем-то, там бы им было и место, но время от времени они подвыпившими компаниями заявлялись в Атлантис, а йети у городских ворот ничего не могли с этим поделать, ведь в городе не существовало прямого запрета на пребывание рыллов.

Натифтофы многие годы работали над проектом закона, но каждый раз натыкались на непреодолимое препятствие — свое дальнее родство с рыллами. Те и вправду были немного похожи на натифтофов, за исключением роста и небольших, прижатых, как у людей, ушей.

Даже среди обитателей Атлантиса клыкорыллы выглядели очень большими — их рост достигал десяти метров и выше. Они всегда и везде появлялись гурьбой, по сто пятьдесят — двести особей вместе, разрушительный потенциал которых приравнивался к одному среднему боллогу. Стоило только клыкорыллам заявиться в Атлантис, все ожидали грандиозных побоищ. Чаще всего они приставали к зельцам, которых почему-то особенно не любили, но иногда из озорства цеплялись и к несчастным туту, от которых никто ни разу не слышал дурного слова. Обычно требовалось не менее дюжины грифов, чтобы восстановить спокойствие и мирно выпроводить злостных нарушителей за городские ворота.

Дальнезамонианцы. Зато дальнезамонианцы были полной противоположностью клыкорыллов — удивительно обаятельные, чувствительно-романтичные, добродушные существа, расточающие комплименты направо и налево. Иногда за глаза их еще называли подхалимами, потому что они всегда и везде старались всех хвалить, ежеминутно льстиво превознося чужую внешность или работу, восторгаясь всеми подряд, — и все это совершенно бескорыстно. Если кто-то из жителей города обнаруживал в себе комплекс неполноценности, он сразу же отправлялся в пивную, в компанию дальнезамонианцев, и к концу вечера уходил домой довольный, с гарантированной манией величия.

Дальнезамонианцы прибыли в Атлантис из Дальней Замонии, части материка, расположенной на юго-западной оконечности континента и отделенной от него длинной глубокой трещиной. По старой замонианской легенде, Один, бог, не умевший ценить подлинную красоту души в самых тонких ее проявлениях, как-то раз, пресытившись добродушием дальнезамонианцев, взял гигантский топор и отсек их страну от остального континента. Но скорее всего это был просто античный канал, построенный для замонианцев венецианскими человечками.

Мандрагоры. Жили в городе и мандрагоры, человекоподобные растения из семейства пасленовых, занесенные сюда из Греции. Руки и ноги у этих существ отсутствовали, вместо них были корни, которыми те цеплялись за все вокруг. В общем-то, это было основное их занятие, ничего другого они попросту не умели. Они только недоумевали, почему им за это не платят, ведь на родине их усилия щедро вознаграждались, потому как считалось, что паслен приносит удачу.

Быстрые менады. Родом из Греции были и поклонявшиеся богу Дионису быстрые менады, по характеру совсем не похожие на своих земляков. Они любили, нарядившись в шкуры животных, пуститься в пляс и исполняли свои дикие танцы до тех пор, пока не валились с ног от усталости. У них были женские головы с кошачьими лицами, и за ними повсюду гуртом ходили сатиры, искусные музыканты и отчаянные выпивохи с лицами прекрасных юношей и козлиными ногами. А вот венецианские человечки прибыли из Тосканы. Трудолюбивые и звонкоголосые, они были все же слишком вспыльчивыми и мстительными, охочими до всякого рода распрей и ссор.

Свинтусы. Тот, кого привлекали интеллектуальные беседы, отправлялся в компанию свинтусов. Это были очень худенькие, философски настроенные, аскетичные существа полусвинской породы, питавшиеся исключительно чаем, постной кашей и философскими разговорами. Встретив в кофейне Атлантиса парочку свинтусов, можно было не сомневаться, что тут же окажешься в центре заумных дебатов. Не успеешь опомниться, как они разобьют тебя в пух и прах, начисто лишив почвы под ногами и стула, на котором сидишь. Стоит только о чем-то подумать, свинтус уже, готово дело, выдвигает контраргумент. С этой братией приходилось держать ухо востро, ведь свое мнение они отстаивали вплоть до дуэли, а в городе не было равных им фехтовальщиков.

Мидгардские змеи и тверпы. Порой по улице проползала пестрая мидгардская змея, длиной не меньше товарного состава с десятью дополнительными вагонами, но безобидная, как мотылек. За ней с ведрами в руках спешили шумные толпы тверпов, собиравших с земли остатки слизи, из которой они потом варили эликсир долголетия. Только действие этого чудодейственного отвара никому еще не удалось опробовать на себе, поскольку тверпы сами его выпивали, а они так и так жили по сто лет.

Ваалские червячки. Ваалские червячки вовсе не были червячками, они даже не были червяками, это были настоящие великаны с бородавчатым телом, бычьими головами и тремя сильными, мускулистыми ногами. Никто не знал, почему они так назывались, ведь они не имели ни малейшего сходства с червяками и происходили не из Ваала, а с острова Пасхи. В общем и целом вели они себя вполне пристойно, но имели странную привычку зарываться по пояс в мягкий песок и бубнить затем себе под нос какие-то непонятные молитвы.

Невозможно перечислить и описать здесь все виды живых существ, населявших Атлантис. Среди многочисленных подвидов и групп необходимо упомянуть еще, пожалуй, датских пуховичков, маленьких недоделанных человечков из Новой Зеландии, ледоедов из Антарктики, бонсайщиков из Японии, божьих овечек, мелузинов, гхорков, забывчивых мусликов, братоубийц, веселых висельников, живоглотов, норнов, лемуров, гаянов, камнезубов, плугорогов, лилипутов, дровосеков, клопиков, собакоголовов, зерножоров, щелочных человечков, райских червячков, буфаров, вольтерков, громил, полумумий, претценов, вольтигорков, серородов, шлемоносцев, дикорогов, пегасов, овощефруктов, цантальфигоров, водных джиннов, пигмейчиков, халухатциков, топрясников, снежных фей, лесовиков, кикимор и целую армию не поддающихся никакой классификации мелких групп и уникальных видов. В Атлантис пускали даже боллогов, но только не выше пятидесяти метров ростом и с головой.

Синий медведь здесь ни у кого не вызвал удивления.

Люди-невидимки. Ах да, справедливости ради нужно сказать еще об одной группе. Жили в Атлантисе и так называемые люди-невидимки, изгои общества, радикальные аутсайдеры, прячущиеся в катакомбах уже давно не действующей старой канализации. Днем их нельзя было повстречать на улицах, и только ночью (и то очень редко) они выползали из своих нор на свежий воздух, чтобы обстряпать какие-то свои темные делишки, ради которых единственно и сохраняли еще контакт с внешним миром.

Ходили даже слухи, будто те, что выходят ночью на поверхность, уже не люди-невидимки, а помогающие им мутанты. Настоящие люди-невидимки были на самом деле невидимые и обитали в потустороннем мире. Во всяком случае, так говорили родители своим непослушным детям, добавляя испуганным шепотом, что люди-невидимки приходят ночью в дом и похищают самых капризных и невоспитанных детей.

Жители катакомб были в Атлантисе чем-то вроде священных коров. Они не играли ровным счетом никакой роли в общественной жизни, и тем не менее городское население испытывало к ним определенное уважение, отчасти из страха, отчасти из суеверия и предрассудков, но, как бы то ни было, в городе на протяжении многих лет свято хранилась традиция: остатки еды, ненужные вещи и другие дары — одним словом, гуманитарные пожертвования — бросать в люки старой канализационной системы для тех, кто жил там, под землей, в темноте. Из глубины доносились шелестящие звуки, и дары исчезали.

По этой самой причине в Атлантисе не было бедняков, нищих и попрошаек, во всяком случае видимых. Кто не мог поладить с обществом на поверхности, уходил в подземелье, и больше его никто не видел.

Архитектура Атлантиса. В городе имелись все возможные и невозможные архитектурные формы, какие только может себе представить житель Земли. Каждая цивилизация, дошедшая до постройки кораблей, рано или поздно переплывала океан и достигала Атлантиса. Все они оставили в городе свои архитектурные следы.

Выходцы из Египта, морские пираты, много лет назад возвели в Атлантисе — как это было принято раньше у них на родине — огромные каменные пирамиды, вход в которые к тому моменту, когда я прибыл в город, все еще не был найден. Говорили, что эти строения-лабиринты населяют души умерших, ведущие там обычную загробную жизнь. Эти жуткие слухи не мешали, правда, жителям города в погожие воскресные дни устраивать на поросших густой травой и вьющимися растениями террасах пирамид пикники. Только ночью, когда изнутри доносились стоны, стук и удивительный колокольный звон, от пирамид предпочитали держаться подальше.

Арабы выстроили минареты, окруженные целыми кварталами узеньких извилистых улочек с белыми приземистыми домиками. Им же принадлежали те части города, где раскинулись огромные полотняные шатры. Итальянцы создавали высокие, щедро украшенные снаружи соборы и роскошные гигантские статуи, а для жилья предпочитали обшарпанные домишки в узких переулках, где на натянутых поперек веревках вечно сушилось белье. Любили итальянцы селиться и в руинах, для чего разрушали часть своих великолепных построек и ждали, пока развалины порастут диким виноградом, плющом и всевозможными сорняками. Особенно интересно было наблюдать эти архитектурные формы, когда над ними уже потрудилось время и они превратились, так сказать, в руины руин, самую древнюю из всех возможных архитектурных древностей.

Нормандские гномы использовали любое свободное от домов пространство, чтобы вымостить на нем лунным камнем площадь и устроить на ней базар с лавками по периметру, где они варили самый крепкий в Атлантисе кофе, такой, что с непривычки потом очень долго стучало в висках. Ночью на площадь пробирались враждующие с гномами скандинавские тролли и, выковыряв из мостовой кирпичики, складывали из них причудливые фигуры. Для жителей Атлантиса навсегда осталось загадкой, откуда столько разрушительной силы в этих крошечных и с виду таких безобидных существах.

Самые примитивные с виду, но все же внушающие уважение своими гигантскими размерами строения создали австралийские термитоподобные человечки.

Их муравейники достигали невиданных размеров, многие башни уходили в небо на несколько километров. Термитоподобные человечки — снизу до пояса обычные люди, а от пояса до головы термиты — пользовались в городе большим уважением за свое трудолюбие. Они следили за чистотой и порядком, собирая на улицах мусор, который потом использовали в качестве строительного материала, так что их муравейники представляли собой не что иное, как обыкновенные свалки, которые с каждым днем становились все выше.

Термитоподобные человечки обладали невероятной силой. Каждый из них мог поднять вес, в сотни раз превышающий свой собственный. А вот с интеллектом у них было туговато. Говорить с ними можно было разве что об уборке мусора, да и то изъясняясь с помощью жестов, для чего на голове требовалось иметь два усика (можно было, правда, обойтись и без них, просто приставив к голове с двух сторон сжатые кулаки с вытянутыми вперед указательными пальцами, только зачем, если говорить все равно не о чем).

Выходцами из Индии были возведены не только большинство храмов города, но и множество уличных рисовых кафе, которые держали полуслоны. Полуслоны выглядели почти как обычные люди, только у них были голубые слоновьи головы и шесть рук, поэтому они очень быстро обслуживали посетителей, быстрее даже, чем гаяны (хотя готовили те намного вкуснее). Используя хобот в качестве дополнительной руки, полуслоны умудрялись одновременно солить суп, переворачивать блинчики на сковородке, сервировать блюдо на тарелке, чистить лук, перебирать рис, мыть посуду и отсчитывать сдачу. Блюда с соусом карри были замечательно вкусными, правда немного однообразными.

Бонсайщикам из Японии принадлежал самый маленький квартал города; по их, бонсайским понятиям, правда, огромная территория — общей площадью около двадцати квадратных метров. Этот район с жителями ростом не более сантиметра был самой знаменитой достопримечательностью города и потому находился под особой защитой. Со всех сторон он был обнесен забором с колючей проволокой, любоваться бонсаями можно было только со стороны, и его день и ночь охраняло специализированное подразделение йети. От дождя район бонсайщиков защищала стеклянная крыша, ведь всего одна дождевая капля могла убить крохотного бонсайщика.

Сарацины возвели в городе высоченные крепости из песчаника с сотнями узеньких бойниц, которые служили теперь в основном в качестве хранилищ для вредных отходов. В них, как утверждали слухи, множились несметные полчища крысехвостых, о которых далее будет рассказано подробнее.

Были в Атлантисе и такие районы, строители которых уже давно бесследно исчезли, оставив после себя причудливые башни и манежи из материалов, ранее неизвестных на континенте, металлов и пластмасс невиданной прочности. Большинство из этих строений были созданы из одного материала, внешне напоминающего полированную медь, но намного более прочного и совсем не подверженного коррозии. Говорят, с тех пор прошли уже тысячи лет, а они все стояли, и ни ливневые дожди, ни падение метеоритов не смогли причинить им никакого вреда — ни единой царапинки на идеально ровной, зеркально блестящей поверхности. Окна у этих сооружений были выполнены из разноцветных гигантских кристаллов, которые преломляли дневной свет и, усиливая его, равномерно распределяли внутри. Пол и стены изготовлены из какой-то стеклоподобной смолы, светящейся в темноте зеленоватым светом и как будто даже пропускающей воздух. На площадях в районе этих построек возвышались гигантские статуи, раз в пять выше итальянских, изображавшие существ, не похожих ни на одного жителя Замонии или другого уголка нашей планеты. Выполнены они были из покрытого лаком дерева, которое по прочности и долголетию не уступало закаленной стали.

В некоторых из этих домов происходили странные вещи: вода, например, текла снизу вверх, да еще поговаривали, будто там водятся привидения. По ночам якобы мебель начинала разговаривать, если только можно назвать мебелью выпирающие из стен и пола разнообразные по форме предметы непонятного назначения. Даже самые отчаянные жители Атлантиса не решались заходить в эти дома, хотя у большинства двери стояли раскрытыми настежь. Ходили упорные слухи, передаваемые от одного к другому опасливым шепотом, что жилища эти некогда принадлежали людям, но было это очень давно, в те времена, когда их еще не изгнали из города и они не ушли в подполье канализации.

Стоэтажные пагоды выдавали присутствие в городе выходцев из Китая. Тем по непонятной причине вдруг ударило в голову возвести в центре города Великую стену, только потом они ни с того ни с сего отказались от этой затеи, так что вместо Великой стены получилась маленькая стеночка, полметра высотой и около двадцати километров длиной, зияющая тут и там щербинами и сквозными дырами. Викинги оставили после себя сотни приземистых, длинных деревянных строений, населенных теперь по большей части болотными гномами. Вечный огонь кипятил у них в домах емкости с водой, наполняя помещение плотным, как вата, паром. Холодными зимними вечерами к ним приятно было прийти попотеть, а за небольшую плату тебя еще и парили веником из тростника, что, по утверждению гномов, приносило здоровью неоценимую пользу. Помня народную мудрость: «Там, где встретятся два голландца, вырастет теплица», нидерландцы застеклили целый квартал, и полевые ведьмы кельтского происхождения выращивали теперь там огромные томаты.

Транспорт. Венецианцы, мучимые ностальгией, изрыли весь город искусственными каналами, по которым гордо скользили теперь на своих степенных гондолах, исполняя берущие за душу романтические арии. Водным путем можно было добраться практически в любую точку города, при условии, конечно, наличия лодки и неплохого чувства ориентации в пространстве. Другими средствами транспорта были: подземные чудо-тачки, уже упомянутые демоны-рикши, прирученные мидгардские змеи, романтические, но очень медленные, запряженные улитками экипажи, множество всевозможных воздушных шаров и замонианская версия обыкновенного трамвая, приводимая в движение изобретенным Филинчиком муравьиным двигателем.

Чудо-тачки. Чудо-тачки представляли собой составы из десяти открытых вагонеток, которые двигались по разветвленной подземной сети узкоколейных железных дорог, устроенных по типу американских гор. Управляли составами гномы-рудокопы, и выглядело это приблизительно так: пассажир спускался в шахту в пункте «А», его помещали в свободную тачку-вагонетку, гном-рудокоп, сидящий в начале состава, дул в рожок, и весь чудо-поезд с дьявольской скоростью несся под гору, а затем в гору и снова под гору по освещенным факелами туннелям забоя.

Перемещение по городу в чудо-тачках подходило только для самых отчаянных и бесшабашных сорвиголов. Вагонетки неслись под гору и в гору, движимые взаимодействием силы притяжения и силы тяжести самой тачки и ее пассажиров. Состав мог развивать скорость до ста километров в час, и особенно весело было на поворотах, когда с рельсов во все стороны сыпались искры, а иногда и сами вагонетки.

Достигнув пункта «В», пассажиры на полусогнутых ватных ногах с трудом преодолевали бесконечные ступени длинной винтовой лестницы и, совершенно обалдевшие, вываливались из шахты на уличный свет. А тачку привязывали канатом к одному из других составов, которые мчались по бесконечным туннелям во всех возможных направлениях. Имея хорошие нервы и не боясь многочисленных пересадок, на чудо-тачке можно было попасть в любую точку Атлантиса, куда только пожелаешь.

Дирижабли. В воздушном пространстве над городом также во всех мыслимых направлениях тянулись канаты. Эти меры предосторожности требовались для того, чтобы дирижабли, снабженные большими вместительными пассажирскими корзинами, как можно меньше зависели от ветра. При неблагоприятном направлении ветра пассажиры могли взять управление кораблем в свои руки, раскрутив огромный пропеллер. Для этого по всей длине пассажирской корзины был проложен соединенный с пропеллером вал, который можно было вращать педалями, расположенными у каждого кресла. Трамваи являлись муниципальным транспортом, финансируемым за счет налогов и поэтому совершенно бесплатным. Водителями на них служили люди-муравьи, которые, естественно, лучше всех разбирались в муравьиных двигателях.

Илстатна. Главной магистралью города была роскошная широкая улица Илстатна. Она по праву считалась деловым и культурным центром города, здесь предлагались любые товары и услуги, какие только существовали в то время в Замонии, способные удовлетворить даже очень взыскательный вкус, не обошедшие вниманием самые причудливые традиции самых редких национальностей, и еще чуточку больше.

Добраньские быки, к примеру, будучи заядлыми шахматистами, сделали эту страсть своим ремеслом, открыв так называемые шахматные дворцы, где можно было не только плотно поесть и крепко выпить, но и проиграть добраньскому быку партейку-другую в шахматы (обыграть их никому еще не удавалось, отчасти потому, что никто не решался это сделать).

Цирюльни, естественно, посещались по большей части существами, покрытыми шерстью, а содержали их мелунизы, невысокие лысые гномы, очень болтливые, но весьма одаренные в искусстве обращения с расческой и ножницами. Я сам заглядывал туда не реже одного раза в неделю, по дороге проходя мимо чесночных закусочных, тверповых мастерских, китайских прачечных, зубодерных кабинетов (этим ремеслом занимались зельцы), палаток ясновидящих, в которых итальянские земляные курочки предсказывали несчастья, тотализаторных, педикюрных, чайных, бюро злословий (здесь можно было за деньги оклеветать кого-нибудь или заклеймить позором), беседок, предназначенных для бесед, археологической библиотеки (здесь можно было найти все книги, обнаруженные при раскопках в Атлантисе, на древних, до сих пор не расшифрованных языках), плевательных (здесь за умеренную плату разрешалось всласть поплевать на дощатый пол), брикетных киосков, ветчинных, кафе-кухонь, бокс-холлов, рюмочных и многих других признаков предпринимательской активности горожан.

Другие существа, другие нравы. У жителей Атлантиса потребностей и причуд было гораздо больше, чем у людей. Гномы, к примеру, независимо от происхождения, не могли устоять перед обувью, сплетенной из лыка. Поэтому в городе повсюду встречались обувные салоны, где предлагали плетеные туфли любых фасонов и размеров. Эти магазины, вызывавшие у остальных обитателей Атлантиса немалое недоумение, были всегда наводнены нервными гномами, которые жадно хватали то одну пару, то другую, не в силах сделать выбор и остановиться на какой-то одной модели. Ирландские друиды, напротив, выказывали склонность к аскетизму. Трудно себе представить картину печальнее, чем их магазины. Обстановка там ограничивалась парой покосившихся старых полок, на которых красовались замшелый камешек, засушенный, сморщенный корешок да еще разве что кусок подгнившего топляка. Но сами друиды толпились у этих полок с таким восторгом, словно на них были выставлены все сокровища мира. Ярмарки злословия, превратившиеся сегодня в крылатое выражение, существовали в Атлантисе на самом деле. Это были небольшие уличные площади, где собирались орнийские трепачи, чтобы позлословить и пустить о ком-нибудь самый невероятный слух. Сидящие за столами и нервно курящие трепачи старательно перемалывали косточки всем и каждому, предлагая навынос самые последние новости и сплетни. Почти все посетители ярмарки тащили с собой домой какой-нибудь непроверенный слух, который потом очень живо расползался по городу, так, например, стало известно, что губернатор по ночам тайно посещает помойку.

Мехочистки представляли собой темные, мрачные помещения, занимавшие обычно подвалы или цокольные этажи, где яхольские дервиши яростно колотили увесистыми дубинами по развешанным на веревках шкурам, распевая при этом заунывные, протяжные песни на яхольском языке. Смысл этих действий был понятен лишь тем, кто таскал сюда для выколачивания свои шкуры, но они упорно хранили эти сведения в строжайшем секрете.

Главный жизненный принцип здешнего общества выглядел, видимо, так: не обращай внимания на причуды других, пока они тебе самому не мешают.

Политика. С момента издания замонианского «Уложения о порядке наследования» политика стала неотъемлемой частью жизни Атлантиса. Раньше город был действительно поделен на несколько королевств, в каждом из которых правил свой король, но со временем, путем тонких дипломатических ухищрений, натифтофам удалось взять бразды правления в свои руки, сохранив при этом королевский трон, хотя только для виду — теперь наследники короны ограничивались репрезентативными функциями. Они присутствовали при открытии крупных торговых центров, принимали участие в благотворительных марафонах, произносили на похоронах заслуженных личностей траурные речи или сидели на почетном месте во время спортивных соревнований, и это все. (За исключением, правда, короля Сналитата XXIII Татиланского, который, изучая «Уложение о порядке наследования», в конце концов лишился рассудка и теперь разгуливал по улицам города совершенно голый, выкрикивая какие-то не поддающиеся осмыслению королевские указы. Последнее его распоряжение касалось натифтофов, которые должны были тринадцать лет подряд ходить выкрашенные желтой краской, а потом выстроиться в шеренгу, чтобы им удобно было почистить ботинки.) Таким образом, жители Атлантиса управляли своим городом сами, что порой получалось неплохо, порой так себе, а порой и вовсе никак. Не реже одного раза в месяц в городе воцарялся хаос, потому что какой-нибудь вид гномов забивал канализацию туалетной бумагой, чтобы привлечь внимание к проблемам городских меньшинств, или же демоны-рикши, объединившись с венецианскими человечками, объявляли общую забастовку, что приводило к транспортному и энергетическому кризисам. Но, поскольку абсолютный хаос в таком тесном и замкнутом пространстве вскоре для всех без исключения становился невыносимым, заканчивалось все это уже дня через два, еще прежде, чем бастующие успевали выдвинуть разумные требования, не говоря уже об их удовлетворении, и все снова возвращалось на круги своя и текло привычным обыденным чередом.

Этим Атлантис напоминал большой муравейник: внешне — царство полной неразберихи, существующее безо всяких законов, а по сути отлаженная система, в которой все подчинено одной-единственной цели — существованию и процветанию такого гигантского, ужасающего, притягательного и непостижимого города, каким был Атлантис.

Культурный шок. Для того, кто привык обитать то в открытом море, то в пустыне, то на крохотном острове, то в однообразных туннелях лабиринта, такое буйное разнообразие жизни во всех ее проявлениях и со всеми возможными формами стало подлинным шоком, ударившим по голове тяжелой дубиной. Во всяком случае, выглядел я именно так, как будто мне только что хорошенько стукнули по мозгам: с вытаращенными глазами и отвисшей челюстью я шатался по улицам, в изумлении вертя головой во все стороны. Лишь спустя несколько часов наконец остановился на одном из перекрестков, на всех четырех углах которого возвышалось по каменному льву высотой метров в сто, не меньше.

День клонился к вечеру. Вокруг меня суетливо сновали жители Атлантиса, ноги мои гудели, а я не знал, куда я иду, зачем, что нужно мне в этом городе и что я буду есть на ужин.

Раньше еду мне всегда приносили или я сам добывал ее из окружавшей меня природы. Но Филинчик рассказывал нам на лекциях, что в больших городах существуют иные законы, здесь еду покупают за деньги.

К этому времени я уже успел заметить, что в качестве денег в Атлантисе использовались серебряные, медные и золотые пирамидки различных размеров, которые, к примеру, в одной из гаянских пиццерий можно было обменять на аппетитную кукурузную лепешку, начиненную всевозможной вкуснятиной.

За последние часы эти заведения стали для меня самыми вожделенными объектами во всем универсуме. Они встречались чуть ли не на каждом углу, и, где бы я ни был, везде на глаза попадались аппетитные нити расплавленного сыра, тянущиеся от соблазнительно пахнущего горячего теста.

— Нравится, га? — послышался голос у меня за спиной.

Табачный гном Гемлут Гаванна. Это был табачный гном, представитель южнозамонианских карликов, обитающих в джунглях тропического леса и безобразящих на табачных плантациях, а в остальном ничем не отличающихся от обыкновенных гномов, — так, во всяком случае, говорил нам на занятиях профессор Филинчик. Узнать этот вид можно по ярким, цветастым шапочкам собственноручного изготовления, зеленоватому цвету кожи, щеголевато закрученным пышным усам и по звуку «р», который табачные гномы произносили гортанно и раскатисто, словно полоща горло. А еще по тому, что в любую фразу они вставляли частицу «га», которая в зависимости от контекста могла означать у них все, что угодно.

(Кстати, все население Атлантиса, к моей величайшей радости, говорило на одном языке — общепринятом замонианском. Каждая группа, правда, произносила слова на свой собственный оригинальный манер; так, некоторые, к примеру, влажно шепелявили, другие сухо блеяли или же перед каждым словом добавляли неопределенное «э-э-э». Проще всего понимать было образованных друидов, говоривших на чистом, академическом языке, а самыми непонятными были изречения рогатых имбецибелов, изъяснявшихся ломаным пением, — все, что они говорили, походило на оперную арию, исполняемую певцом, которому в горло залетела муха. Правда, с рогатыми имбецибелами все равно никто не общался, так что проблема эта, как и многие другие в Атлантисе, решалась сама собой.)

— Да, вкусно, — произнес я рассеянно, поскольку в этот момент был полностью поглощен созерцанием зельца, заглотившего большущую гаянскую пиццу целиком.

— Я имел в виду льва.

Я очнулся от гипноза гаянской пиццы:

— Ах, льва… Да, здорово. Отличная работа. Камнетесы постарались на славу.

— Га, думаешь, их вытесали из камня? Ничего подобного! Их выполировали — бумажными салфетками! Можешь себе представить, сколько времени на это ушло? Выполировать скульптуру из грубого камня — это тебе, га, не шутки!

Я попытался выразить свое потрясение:

— С ума с-сойти!

— В них живут, га. В каждом по четыре тысячи квартир. Горячая вода, га. Балконов, конечно, нет, зато лифт с музыкой!

Он начал насвистывать одну из известных замонианских мелодий.

— А где же окна?

— Окна прозрачные только изнутри. Представь, га!

— Вот это да!

— Они мои.

— Что?!

— Львы. Они мои.

— Надо же! Хм… Поздравляю!

— Может, хочешь купить одного?

— Хм?…

— Может, хочешь купить одного льва? Га, отдаю по дешевке.

— Честно говоря, у меня нет…

— Послушай… — Гном понизил голос и с таинственным видом заозирался по сторонам. — Ты мне симпатичен, га. Я хочу сделать тебе выгодное предложение. Лови момент, га, десять пирас.

Гном схватился за голову, показывая, что совершил непростительную ошибку таким опрометчивым, легкомысленным предложением.

— Га! Га! — орал он, награждая себя увесистыми оплеухами. — О, я идиот! Никогда, никогда не умел торговаться.

Я смерил гнома пристальным взглядом. Десять пирас стоила в Атлантисе одна пицца.

Мне стало обидно. Неужели у меня такой глупый вид, что он решил проделать со мной самый дешевый трюк из всех, какими только надувают туристов.

— Ну ладно, — не отставал он. — Скажем, га, пять пирас.

Так состоялось знакомство с Гемлутом Гаванной, ставшим потом моим самым лучшим другом в Атлантисе.

Когда я доходчиво объяснил Гемлуту, что не следует принимать меня за круглого дурака, потому что, кроме всего прочего, у меня все равно за душой нет ни гроша, он сменил тактику. Ему и так совершенно ясно, да он просто уверен, что когда-нибудь заработает на мне целое состояние. С этим многообещающим тезисом он прилип ко мне как банный лист.

— Послушай, га, я сразу понял: ты нечто особенное. Ты синий! Ты медведь! Ты уникум! Га? — тараторил он, семеня за мной по пятам и пытаясь склонить меня к какому-нибудь выгодному совместному предприятию. — Вот смотри. Просто встанешь на улице и будешь петь, га? А я буду ходить со шляпой в руках!

— Не умею я петь.

— Тогда давай продадим тебя в зоопарк! Ночью я приду с запасным ключом и выпущу тебя на свободу.

— Нет уж, спасибо!

Во всяком случае, у Гемлута, оказалось, был свой дом, где он мог устроить меня на ночлег. Мы шли уже около двух часов, и местность вокруг становилась все более и более впечатляющей.

Сначала мы долго петляли по узеньким, выложенным грубой брусчаткой переулкам с натянутыми поперек веревками для белья, потом дома стали попадаться все реже и наконец уступили место обветшалым дворцам, полуразрушенным храмам, поросшим сорняком и вьюном, каменным монументам, испещренным глубокими трещинами и готовым вот-вот развалиться. Здесь, как видно, не было ни души, кроме диких кошек, которые назойливо терлись о ноги, не давая шагнуть.

Искра синего цвета вдруг выстрелила из мостовой, описала электрическую дугу в метр высотой и снова исчезла в разломе брусчатки. Переулок на секунду озарился голубоватым светом.

Я, словно ужаленный, в ужасе отскочил в сторону.

— Синяя молния, — равнодушно махнул рукой Гемлут. — Не бойся, они неопасны.

Мы пересекли широкую пустынную площадь, из пересохшего фонтана в центре торчал черный обелиск добрых двадцати метров высотой. Не меньше дюжины диких кошек лежали на дне фонтана, увлеченно вылизывая лапы. За обелиском возвышался самый огромный собор из всех, что я до сих пор видел в Атлантисе. Стены его были выложены из белого мрамора, а купол изготовлен из какого-то зеленоватого камня, только он был разрушен почти на треть.

— Добро пожаловать домой, — подмигнул мне Гемлут.

Собор. Широченная, не у́же главной магистрали города, лестница вела к парадному входу, охраняемому двумя небоскребоподобными циклопами. Дверь, а точнее, ворота стояли распахнутые настежь: одна створка, величиной с корму трехпалубного корабля, сорванная с петель, валялась на полу внутри, по-видимому, уже очень давно, поскольку из пазов тут и там пробивались пучки сорной травы, крапивы и чертополоха, а кое-где даже молоденькие деревца. Как только мы прошествовали по ней внутрь, в воздух взметнулись стаи голубей. Коричневые тонкие тени чуть слышно перешептывались в темных углах собора.

По другой, не менее широкой лестнице мы взошли на хоры. Внутреннее убранство собора вызывало в душе мрачные чувства и тягостные мысли: в нем царили запустение и разруха. Гнилые ступени вели в никуда, ветхие балконы-перемычки обрывались на полпути, валявшиеся повсюду раскрошенные блоки колонн и куски черепицы намертво вросли в пол, преграждая дорогу.

Сквозь дырявую крышу внутрь пробивались лучи заката, драматично высвечивая безжалостно искалеченные статуи в нишах. На одной стене я заметил высеченный из красного мрамора рельеф — скелет, в длинной мантии и с косой в руках.

Это место мне совсем не понравилось, но близилась ночь, а выбирать было не из чего.

— Во всяком случае, здесь нет крысехвостых, га! — заметил Гемлут, когда мы остановились на большой, поросшей мхом площадке и стали устраиваться на ночлег.

— Крысехвостых? А кто это?

— Га! Кто такие крысехвостые? Да кто их знает. С ними разве поймешь…

— Ого! Ты уверен, что здесь нет крысехвостых?

— Ну, стопроцентной уверенности у меня, конечно, нет. Га?

Похоже, я поспешил всецело положиться на табачного гнома.

— И часто ты здесь ночуешь?

— Случается.

— Как часто?

— Не один раз.

— Сколько именно?

— Хм… один раз точно.

— Всего один раз! Правда?! И когда это было?

— Вот привязался! Ну хорошо, сегодня будет первый. Доволен? А теперь давай спать, га?

Уже через пару минут спокойное, ровное дыхание Гемлута Гаванны превратилось в упоительное сладкое посапывание, а я так и не мог сомкнуть глаз. События, пережитые за день, все те удивительные вещи, которые я видел в городе, изводящий меня голод и, прежде всего, жуткая обстановка нашего ночного пристанища не давали мне заснуть.

Почему это роскошное, огромное здание до сих пор стоит пустое? Я видел сегодня жителей, ютящихся в самодельных хижинах и ветхих палатках. Почему же они не пришли в этот район и не заняли все эти бесполезно пустующие постройки? Мне вспомнились осуждающие взгляды, которыми нас провожали горожане, когда мы шли в сторону собора. Я думал о неопределенном будущем, ожидавшем меня в водовороте большого города. Потом усталость все же взяла свое и сон сморил меня.

Сон. Мне снилось, что мы с Гемлутом поселились в одной из квартир мраморного льва, но она вся состояла из одной огромной кухни-столовой, оснащенной множеством самых современных плит с горячими керамическими горелками, на которых аппетитно шипели хрустящие отбивные; мне снились большущие фантастические печи, в которых пузырились кипящим сыром гаянские пиццы и в округлых горшках булькали наваристые супы.

У меня в руке была здоровенная ложка, которой я должен был дегустировать все блюда по очереди. Но как только я зачерпывал новую порцию супа, квартира становилась еще больше, а вместе с ней вытягивалась и ложка, так что я в результате уже не мог поднести ее ко рту. Я разозлился и швырнул ее в окно, а через разбитое стекло в квартиру ринулись полчища крысехвостых и бросились пожирать все, что было в доме съестного. Один из мутантов прыгнул мне на грудь и начал жадно лизать мне нос и глаза. Он был очень тяжелый, я почти задыхался, а потом он сожрал и мое дыхание. И тут я проснулся. Действительность оказалась еще хуже, чем сон.

Явь. У меня на носу, жадно сопя, сидел восьминогий носопыр и старательно тянул всеми своими ноздрями воздух. А на груди у меня пристроился ночной кошмар, который, ехидно ухмыляясь, нагло поглядывал на меня.

Носопыр пискнул, кубарем скатился на пол и, отчаянно семеня ножками, живо затрусил к ближайшей щели. Я попытался прибить ночного кошмара кулаком, но он ловко увернулся, подпрыгнул и с гадким блеянием исчез в темноте.

Вне себя от злости, я вскочил на ноги и набросился на Гемлута с обвинениями. Тот спросонья ничего не мог понять. Мне потребовалось время, чтобы объяснить ему, что произошло.

— Подумаешь, плохой сон, га, — равнодушно махнул он рукой. — Ложись, надо спать.

— Это был не сон! Он сидел у меня на груди! А другой прямо на носу!

Тогда я еще не знал, что это были носопыр и ночной кошмар, только возмущение мое от этого было ничуть не меньше.

От возбуждения я не мог даже сесть, не то чтобы лечь. Тяжело дыша, я стоял посреди собора и скользил испуганным взглядом по темным углам. Зловещие тени вздрагивали на стенах, как языки черного пламени. Послышалось шуршание.

— Здесь кто-то есть, — прошептал я.

— Подумаешь, парочка крыс! Ложись и спи, га? — пытался успокоить меня Гемлут.

В этот момент перекрытия собора затрещали и меня окатило осколками сухой штукатурки. Крохотные части старинной фрески посыпались на меня дождем, я успел только различить в мозаике мелких пластинок искусно вырисованные руки, яблоко, крылья ангела и глаза. Потом ударил колокол, коротко и глухо, словно на него приземлилась невидимая птица.

Его звук тяжело отозвался в моей душе.

Все снова стихло.

Гемлут приподнялся и с вытаращенными глазами указал на что-то, находившееся у меня за спиной.

— Га! — воскликнул он.

Я почувствовал за спиной взмах мощных крыльев, потом что-то твердое и острое ударило меня по голове и, глухо ухая, исчезло в темноте. Затылок жгло огнем. Я испугался, что какое-то безобразное чудовище, может быть крысехвостый, выпустило на меня свою ядовитую слюну, провел лапой и ощутил на пальцах теплую липкую жидкость. В лунном свете она казалась совсем черной, но я знал, что это моя собственная кровь. Нужно иметь очень острые когти, чтобы распороть шкуру синего медведя.

— Кровь? — вскрикнул я.

— Вампиры! — выдохнул Гемлут.

И тут началось.

Вампиры. Шипящая черная молния пронзила темноту собора. Это была сильная, мускулистая кошка размером с хорошего дога и разъяренной мордой павиана, она неслась на меня, помогая себе хлопками маленьких крыльев, расположенных у нее на спине.

Она уже почти настигла меня, как вдруг со мной произошло нечто странное: я начал воспринимать происходящее как при замедленной съемке, по телу растеклись приятные тепло и покой.

Для последнего рывка кошке (обезьяне? летучей мыши?) потребовалась целая вечность, так что мне вполне хватило времени точно рассчитать ее мышечный тонус, определить траекторию прыжка и, сделав из этого соответствующие выводы, шагнуть чуть вперед, одновременно отклонив тело назад, в результате чего она пролетела у меня над головой.

А я даже успел рассмотреть во всех подробностях разочарованное выражение морды обезьянокошки и, когда она пролетала надо мной, медленно, с чувством замахнуться и проводить ее хорошим, метким пинком, так что она отклонилась от намеченного курса, ракетой пролетела еще несколько метров и громко шлепнулась о твердый, мраморный пол, а потом, громко визжа от боли, суетливыми, пружинистыми прыжками нервно унеслась прочь.

— Га! Неплохо! — уважительно кивнул мне Гемлут.

То, что, казалось мне, длилось вечно, на самом деле произошло за считаные секунды. Позднее я узнал, что спас меня пробудившийся во мне природный инстинкт. Ведь я как-никак медведь. Раньше, под воздействием хорошего воспитания, он дремал на самом дне моей генетической памяти, но сейчас некто допустил непростительную ошибку, осмелившись напасть на меня, и защитный механизм дикого зверя сработал сам собой. Я запрокинул голову и издал умопомрачительный рев, раскатившийся по всему собору многоголосым эхом.

Две кошки-вампира одновременно бросились на меня с двух сторон. Я резко пригнулся, чтобы одна из них пролетела надо мной и врезалась в стоявшую за спиной каменную колонну, ловко поймал другую за лапу и, раскрутив над головой, запустил ее, словно пращу, в дальний угол. Там она, судя по раздавшимся звукам, врезалась в кучу своих подружек, которые с отчаянным злобным визгом дружно рухнули на пол.

Потом воцарилась мертвая тишина.

— Ого! — воскликнул Гемлут. — Ты сделал их, га! Теперь они не вернутся. Вампиры очень трусливы.

Он презрительно сплюнул и попытался в знак уважения похлопать меня по плечу, но из-за разницы в росте дотянулся только до локтя.

В этот момент на нас бросились еще по меньшей мере пятнадцать кошек-вампиров, а пять других атаковали с воздуха.

Гемлут, как и все табачные гномы, не ведал страха. Это не значило, правда, что он был очень отважным, — отважным считается тот, кто ведает страх, но умеет его побороть. Дело в том, что табачным гномам чувство страха попросту незнакомо, ведь у них зеленая кровь, и в ней начисто отсутствует адреналин. Табачные гномы замечают, когда попадают в опасность, но их это ничуть не пугает. Если на кого-то из них, к примеру, бросится трехметровая злая горилла, он, вместо того чтобы припустить со всех ног, вступит с ней в неравный бой. Такое поразительное бесстрашие приносит порой позитивные результаты, и противник, имеющий многократное физическое превосходство, поджав хвост, обращается в позорное бегство. Вот почему табачные гномы хоть и не вышли ростом, но все же являются весьма опасными и отчаянными противниками. Как и любой другой обитатель джунглей, Гемлут прекрасно знал, что самое нежное и уязвимое место у всех диких кошек и лесных обезьян — их влажный нос. Достаточно резко и метко ткнуть туда пальцем, чтобы на несколько минут полностью обезвредить врага.

Боевой кадор. Кроме того, Гемлут еще владел искусством южнобразильской борьбы, так называемым боевым кадором (у него даже был цветной пояс, свидетельствующий о достижении девятой ступени). Эта борьба представляла собой некую элегантную смесь фламенко, карате и танца тореадора. Он просто стоял на месте, почти не двигаясь, одна рука плотно прижата к туловищу, другая извивается над головой, готовая к резкому выпаду. При этом он мелко-мелко перебирал ногами и непрерывно вращался вокруг своей оси, поочередно выкидывая вперед то левую, то правую ногу, что придавало борьбе черты зажигательного южного танца, в то время как тело, словно маятник, легко отклонялось в разные стороны, пропуская вампиров, которые летели мимо и с шумом ударялись лбами о стены и колонны.

А иногда он, словно рапирой, наносил молниеносный удар двумя сложенными вместе пальцами, целясь то в нос, то куда-то под ребра, не переставая при этом насвистывать себе под нос зажигательные ритмы фламенко.

Моя собственная техника, напротив, не отличалась ни продуманностью, ни четкой выверенностью движений, представляя собой скорее спонтанные выпады, продиктованные интуитивным чутьем. Я и сам был немало удивлен той силе, что долгое время мирно дремала во мне. А ведь медведи считаются одними из самых опасных хищников нашей планеты, только мне до сих пор как-то не довелось это осознать. Да и когда? Я же постоянно был чем-нибудь занят, то бродил по бесконечному лабиринту, то просиживал целыми днями за школьной партой, то есть постоянно занимался каким-нибудь не свойственным нашей медвежьей натуре делом. А оказывается, стоило мне только махнуть лапой — и любая из злобных кошек-вампиров кубарем катилась по полу, стоило только оскалить зубы — и они, поджав хвосты и визжа, мигом разбегались. Так что и от меня они получили хорошую трепку. Я с удовольствием работал кулаками, спокойно прицеливаясь, не совершая лишних движений и не забывая об обороне, как заправский боксер на ринге.

Если бы вампиры действительно были настолько трусливы, как утверждает молва, то они бы уже давно покинули поле брани. Только нет, они продолжали упорствовать: какой бы силы оплеухи на них ни сыпались, сколько бы раз я ни швырял их об пол, они только на мгновение исчезали в темноте, чтобы в следующую секунду возобновить атаку.

У них была своя простая, но действенная тактика: они нападали по очереди, непрерывно сменяя друг друга. Одна группа отступала, чтобы передохнуть и зализать раны, и на ее место тут же заступала другая. В то время как мы с Гемлутом не могли отвлечься ни на минуту, у них то и дело появлялась возможность отдышаться и набраться новых сил. Вскоре стало ясно, что долго мы так не протянем.

Одной из кошек удалось зайти с тыла и вцепиться мне в спину, другая сделала ловкий выпад и чиркнула меня когтем-бритвой по лапе, третья в прыжке лязгнула зубами у самого носа. И тут я почувствовал, что силы покидают меня. Я еле стоял на ногах, а в голове вертелась одна-единственная мысль: прекратить бессмысленное сопротивление, и будь что будет. Но тут вдруг вампиры, как по команде, отступили и растворились в темноте.

Вконец измотанные и изрядно потрепанные, жадно хватающие ртами воздух, мы в гордом одиночестве остались стоять посреди зала. Незнакомые мне до сих пор, но явно не предвещающие ничего хорошего звуки электрическим разрядом прокатились по храму. Они отдаленно напоминали стрекотание гигантского сверчка.

— Караул! Бежим! — завопил Гемлут.

— Что?!

— Крысехвостые. Га. Много. Очень много.

Крысехвостые. Метрах в десяти от нас пол собора пришел в движение. Кишащее море натыкающихся друг на друга существ расползалось по залу, быстро приближаясь к нам. Тут и там из черной волны высовывались тонкие дрожащие тараканьи усы. Иногда какая-нибудь из тварей, взмахнув крыльями, на мгновение взмывала в воздух, и можно было рассмотреть в лунном свете отвратительные очертания ее безобразного тела.

— Здесь нет никаких крысехвостых! — зло рявкнул я, передразнивая моего друга.

— Понимаешь, крысехвостые, они такие хитрые, — не сдавался Гемлут, — всегда появляются в самый неподходящий момент.

Тут Гемлут был не совсем прав, ведь это именно крысехвостые спасли нас от смерти. Хотя скорее всего только для того, чтобы мы достались им самим, но тем не менее вампиры скрылись, что в первую очередь свидетельствовало о разумности этих существ.

— Не дрейфь! Бежим к выходу!

Ну да. Я так и понял.

Хороший совет, нечего сказать. А если на вас надвигается тираннокит Рекс или несется опустив голову разъяренный единорог, стойте на месте, не двигайтесь, авось пронесет, — так, что ли? Не очень-то получается верить таким советам. Интуиция подсказывает: хватай ноги в руки и беги, беги как можно скорее. Однако я сделал над собой усилие и постарался двигаться как можно медленнее, как лодка, плывущая по волнам.

— Двигайся плавно и медленно, — сообщил я приглушенным голосом Гемлуту, — тогда они примут нас за лодку.

— Га? — Гемлут вытаращил на меня глаза. — За лодку? Ты спятил?

— У меня в голове «Лексикон», он иногда подсказывает мне, что делать, — прошептал я, медленно скользя вниз по лестнице, как эквилибрист по натянутому под куполом цирка канату.

— «Лексикон» в голове? Га. Понимаю.

— Правда, это не совсем «Лексикон», а идеет. С семью мо́згами. Он видит в темноте, а еще может открыть банку консервов одной лишь силой мысли. Вот он-то и говорит у меня в голове.

У Гемлута на лице появилось выражение, как у человека, слушающего бредни душевнобольного.

— Э-э, друг, — покачал головой он, — да ты и вправду спятил. Ну ничего, не переживай. С кем не бывает. От такого-то ужаса! В общем, слушай мою команду: сейчас мы хватаем ноги в руки и бежим, бежим как можно быстрее.

Я взглянул вниз:

— Нет. Этого мы делать не будем.

— Что?! Это еще почему?

— Потому.

Я показал глазами на нижнюю ступень лестницы. Оттуда уже карабкались вверх новые полчища крысехвостых. Тысячи и тысячи животных-насекомых широкими черными волнами наводняли собор. Они лезли изо всех дыр, через раскрытые окна и трещины в стенах, быстро растекаясь по полу. Вскоре мы оказались зажатыми в кольце.

— Нам конец, — констатировал я.

— Ты прав, нам конец, — согласился Гемлут, что было на него совсем не похоже.

И все же я почувствовал, что он усиленно ищет выход, какую-нибудь лазейку из создавшейся ситуации.

Только она не находилась.

Кольцо крысехвостых вокруг нас постепенно сужалось. Электрический треск их тараканьего стрекотания усиливало многократное эхо от стен собора.

Под ногой у меня что-то зашевелилось. Неужели наступил на одного из крысехвостых?! Я с брезгливым вскриком отшатнулся и схватил осколок кирпича, чтобы размозжить череп насекомому. Уже занеся камень для страшного удара, я вдруг понял, что под ногами у меня никого нет. Одна ступень лестницы осела и ушла вниз, за ней другая и третья.

Посреди лестницы теперь зияла огромная дыра, в которую пролез бы даже слон.

Гемлут, не задумываясь, бросился в пролом.

— Эгей! — послышался его голос. — Дуй за мной! Га! Прыгай! Неглубоко.

Я швырнул камень в море крысехвостых, где он с отвратительным треском расколол чей-то панцирь. И это была роковая ошибка. Несчастная жертва издала звук, похожий на визг пилы, которую саму режут на части. Тысячи насекомых подхватили этот вой, взметнулись вверх и бросились на меня.

Я прыгнул в дыру.

Полет был недолгим. Пролетев не более двух метров, я приземлился, лишь слегка отбив пятки. Пролом в лестнице над головой моментально закрылся, ступени вернулись на прежнее место. Один крысехвостый сунулся было следом за мной, свесил голову вниз и тут же пожалел об этом, потому что уже в следующий миг был разрублен пополам тяжелыми каменными плитами. Воцарился мрак, сравнимый лишь с темнотой в темной камере Филинчика.

— Теперь вы в безопасности, — произнес голос, по которому трудно было определить, принадлежит он мужчине, женщине или какому-нибудь демоническому существу. Он звучал скорее как говорящая труба.

Говорящая труба. — Идите на голос, я вас выведу. Сюда… Сюда… — повторял незнакомец, а мы послушно брели за ним в темноте.

Не знаю, сколько раз я спотыкался, падал и снова поднимался. Мы шли в кромешной мгле, а препятствий на пути хватало. Временами стену туннеля озаряла ослепительная синяя вспышка, от которой я в оцепенении замирал на месте и поэтому не мог как следует разглядеть нашего проводника. Правда, вспышки были такими короткими, что я даже не успевал определить, в какой он стороне.

Наконец мы очутились в туннеле, кое-как освещенном призрачным светом. Сквозь мелкие дырки на потолке пробивались слабые, тусклые лучики.

— Это крышка канализационного люка, — протрубил голос. — Здесь можно выбраться наружу.

Даже несмотря на наличие освещения, мне так и не удалось разглядеть обладателя голоса. Он должен был находиться поблизости, прямо передо мной, но я никого не видел. По узкой железной лестнице мы взобрались наверх, приподняли крышку и очутились в темном переулке, выходящем на большую улицу, бурлящую обычной городской жизнью. Голос смолк.

— Человек-невидимка! — пояснил Гемлут.

— Человек-невидимка?

— Га. А ты что, его видел?

Решив не вдаваться в подробности, я молча отправился вслед за Гемлутом на Илстатна, одну из самых оживленных улиц города. Было самое время подумать о завтраке. Гемлут вел себя подозрительно тихо, возможно, ему все-таки было стыдно за то, что из-за него мы влипли в такую историю.

Он прилагал все усилия, чтобы собрать хотя бы пару пирас и задобрить меня, угостив завтраком в одной из шахматных забегаловок добраньских быков. Те уже с утра пораньше восседали за своими досками, провожая прохожих неприветливыми взглядами.

События прошлой ночи окончательно убедили меня: чтобы выжить в этом городе, нужно, по крайней мере, иметь крышу над головой. А для этого требовались деньги, а чтобы получить их, нужно было сначала найти работу. Так что я твердо решил, не теряя времени даром, заняться ее поисками. Гемлуту эта идея, правда, не очень понравилась.

— Рабо-ота? — протянул он, даже не пытаясь скрыть отвращения в голосе. — Уж лучше выступать на улице. Я буду петь, а ты — танцевать.

— Я что, по-твоему, цирковой медведь, да?

— Ну ладно, ладно, не кипятись, — вздохнул он.

Работа. Получить работу в Атлантисе оказалось совсем несложно. Сначала мы с Гемлутом несколько недель работали в мехочёске. Там постоянно требовались подмастерья, в обязанности которых входило: вычесывать застрявшие в зубьях расчесок пучки шерсти, сортировать их по типу и длине, а затем отправлять в специальные мастерские, где из них изготавливали шиньоны и парики. День и ночь мы старательно вытаскивали из расчесок волоски троллей, приводили их в порядок и раскладывали по пакетам. Работа, конечно, не из приятных, кому понравится возиться с жирной, спутанной шерстью бывших пещерных жителей, особенно когда тебя за пальцы кусают блохи.

Поэтому вскоре мы перешли на работу в одну из круглосуточных плевательных, где требовались работники сгребать с пола отвратительные, пропитанные наплеванной слюной опилки и засыпать на их место свежие. В общем, ничего сложного, только уж больно противно. Да еще приходилось постоянно увертываться от плевков, что было непросто, поскольку гости, как правило, намеренно целились в обслуживающий персонал.

Донорский пункт. Затем мы устроились работать на донорский пункт. Здесь мы делали специальные отметки на емкостях с кровью, чтобы разные ее сорта не путались и не смешивались между собой. И это была уже, можно сказать, интеллектуальная работа, наметившая начало нашего восхождения по карьерной лестнице. Я ощущал себя кем-то вроде продавца винного магазина. Нужно было хорошо ориентироваться в предлагаемом ассортименте, знать происхождение, группу и год консервации каждой емкости с кровью, а также ее донора, была ли это кровь тролля или гнома, ведьмы или кого-то другого.

Имелась здесь и зеленая кровь ирландских кобольдов, и белая фламандских водяных, и голубая натифтофской знати, и желтая демонов-рикш, но больше всего, конечно же, было крови естественного красного цвета, различных оттенков и густоты, от темно-бордовой, почти черной, крови минотавров до полупрозрачной розоватой дальнезамонианцев, именуемой в народе «киселек».

Неприятнее всего на донорском пункте было наблюдать за работой вервольфов, которые обычно держали эти заведения. Продававших свою кровь они не жаловали и обращались с ними соответственно. Я сам однажды, еще до того как устроился сюда на работу, пытался продать свою кровь. Помню, как я сидел на грязном, грубо сколоченном табурете, а вервольф возился рядом, раскладывая инструмент. Потом наклонился ко мне и спросил:

— С анестезией?

— Да, пожалуйста, — попросил я.

Последним, что я запомнил, был его кулак, нацеленный мне в нос.

Кабинет восковых фигур. А потом мы работали в «Комнате страха». В городе, где йети и демоны-рикши считаются полноправными гражданами, напугать кого-то совсем не просто, так что можно себе представить, к какой изуверской фантазии приходилось прибегать, чтобы посетители «Комнаты страха» трепетали от ужаса. Мы прятались за занавеской и, если какой-нибудь посетитель не выказывал должного беспокойства, вопили истошным голосом, чтобы у него душа ушла в пятки.

Первые два дня мы от души веселились, а потом начали терять голос. Работа оказалась еще и небезопасной. После третьей взбучки, полученной от семейства йети, мы решили оставить это место.

Короче говоря, кем мы только не работали, легче, наверное, перечислить те места, где мы не успели отметиться. Мы были подметальщиками улиц и фонарщиками, распространителями рекламы и могильщиками, половыми в шахматных и зазывалами в плевательных, разносчиками газет и мусорщиками. И это только малая часть того, что мы перепробовали. Правда, ни одна из этих должностей не требовала высокой квалификации. А мне так хотелось иметь возможность продемонстрировать всю глубину своих знаний, полученных в Ночной школе, но это оказалось куда сложнее, чем я ожидал.

Для того чтобы стать учителем, требовался диплом, обзавестись которым можно было, лишь пройдя все ступени сложнейшей образовательной системы Атлантиса, на что ушли бы долгие годы, для иной серьезной должности необходимо было разрешение какого-нибудь загадочного министерства, и, конечно же, ничего не делалось без рекомендации специальной натифтофской комиссии, получить которую можно было лишь путем многодневного простаивания в бесконечных очередях, ценой внушительного размера взятки или же предоставлением бесспорного доказательства своего родства с натифтофами. Все контролировали ужасающие своим размахом и запутанностью структуры, то есть и здесь царил характерный для Атлантиса хаос. Поэтому, пока соответствующее уровню моего образования место не свалилось само мне на голову, приходилось довольствоваться временными работами, самой полезной из которых стала должность помощника повара в одной из гаянских пиццерий (Гемлуту, кстати, досталось место моего ассистента).

Дамский угодник. Гемлут Гаванна — об этом, к сожалению, тоже придется рассказать — был неисправимым ловеласом. Как только выдавалась свободная минутка, он тут же, разрядившись в пух и прах, отправлялся на поиски очередной спутницы жизни. Только за тот период, пока мы пытали счастья на подхвате во всевозможных забегаловках, он — я подсчитал — бегал на свидания с представительницами женского пола ровно семьдесят семь раз. И я ума не приложу, как ему удавалось добиваться успеха. Ведь, откровенно говоря, красотой он не отличался. Куда там! Все гномы, как известно, коротышки. Добавьте еще нос картошкой и кривые, косолапые ноги. Но что-то в нем все-таки было, это точно. Стоило ему только заговорить на улице с девушкой, и уже через полчаса они рука об руку сидели в каком-нибудь кафе, и он напевал ей на ухо свои любимые романтические арии.

Возможно, дело было в пронзительном взгляде угольно-черных глаз из-под густых бровей, или, может быть, впечатление производило это его чувственно-глубокое, раскатистое «эр». В любом случае, ни одна жительница Атлантиса не могла перед ним устоять, независимо от того, к какому подвиду она принадлежала. Он встречался с коротышками, карлицами, натифтофками, ведьмочками, друидками и однажды даже с помолвленной йети, что стоило ему хорошенькой взбучки, когда их застукал ее брат со своими приятелями.

Но все эти романтические связи едва ли длились дольше одного дня, и повод для стремительного разрыва всегда был один и тот же.

— Га. Ну что у нее за волосы, — вздыхал Гемлут, возвращаясь с очередного свидания.

Он мечтал о девушке с самыми густыми на свете волосами. Странная мечта. Но что поделаешь, таков был его идеал. Только даже в Атлантисе, население которого порой отличалось крайней волосатостью, он не мог найти девушку своей мечты.

Винтовая башня. Со временем мы подыскали себе небольшую квартирку в районе Лиснатат: две комнаты, кухня и туалет, который нам, к сожалению, приходилось делить еще с несколькими зельцами, живущими на том же самом этаже. Жилище наше расположилось в одной из вавилонских башен, в так называемом винтовом небоскребе, которых в Атлантисе всего было пять. Эти гигантские сооружения в форме высоченного усеченного конуса, по внешней стороне которого винтом поднималась вверх огромная лестница, благодаря чему они и получили свое название, в свое время взялись возводить вавилонцы, но так и не закончили, бросив начатое дело на полпути, что вообще было свойственно их натуре и, вероятно, объясняло, почему им так не везло в торговле недвижимостью. А потом никто не хотел достраивать эти развалины до конца, поскольку они изначально не соответствовали принятым градостроительным нормам и не имели необходимых согласований и разрешений, и местные власти были вынуждены сдавать квартиры в небоскребах по самым низким, смехотворным ценам с одной лишь целью — не отдавать их на разорение крысехвостым.

Второй причиной невысокой квартплаты была наружная лестница. Добраться до своей квартиры можно было только по ней, и чем выше ты жил, тем, естественно, это было сложнее и тем умереннее была квартирная плата. Мы занимали квартиру на самом верху — ступень 24 802. Вид, открывавшийся оттуда на Атлантис, был невероятный. Ветер, который гулял сквозь незастекленные окна, тоже.

Тихими летними ночами мы с удовольствием сидели на ступенях и наблюдали за голубыми вспышками электрических разрядов, которые появлялись в городе постоянно. Целые улицы иногда на мгновение превращались в реки голубого огня, а мы сидели себе наверху как ни в чем не бывало, словно боги, облеченные неограниченной властью.

Были у жизни в вавилонской башне и другие положительные моменты — там нам, к примеру, никогда не приходилось скучать. Только самые отчаянные и отвязные существа Атлантиса не боялись селиться в этих трущобоподобных руинах, а соседство их отнюдь не всегда было приятным и безопасным. Пещерные тролли, карлики, зельцы и йети, грубый и примитивный народец без каких бы то ни было навыков общежития, окружали нас в небоскребе. Южнозамонианские карлики еженедельно играли свадьбы. Они менялись женами и мужьями, когда хотели, но каждый раз обязательно устраивали по этому поводу грандиозное гулянье, на которое приглашали всю родню и самый громкий из всех национальных оркестров. А музыку эти коротышки исполняли на дулдуффах, инструментах, напоминающих охотничий рог с вмонтированными в него бубенцами, по которым изо всей силы молотят железным смычком, одновременно выдувая дикие трели. Дулдуффы были такие длинные, что их приходилось высовывать в окна; это, правда, никого не смущало, поскольку дверей в доме все равно не было. Родня жениха и невесты изо всех сил старалась перекричать музыкантов, осыпая молодых самыми грязными ругательствами и проклятиями, что у южнозамонианских карликов считалось лучшим свадебным поздравлением.

Жаловаться на них никто не решался, так как никому не хотелось подвергнуться нападению целого табора коротышек и висеть потом вверх ногами в окне двухсотого этажа, слезно моля о пощаде, что однажды случилось с моим другом Гемлутом Гаванной, когда он в шесть утра попросил музыкантов хотя бы обмотать смычки носовыми платками.

Зельцы на нашем этаже, по всей видимости, были отъявленными мошенниками, потому что целыми днями дрыхли у себя в комнатах, сотрясая стены богатырским храпом, а по ночам принимали гостей, совместно с которыми совершали какие-то странные ритуалы, дубася кулаками по перевернутым ведрам. Когда же один из них отправлялся в уборную, то освобождалась она не раньше чем часа через три, и еще час потом в нее невозможно было зайти по причине отсутствия свежего воздуха. А уж звуки оттуда доносились такие, что лучше было слушать стук по перевернутым ведрам.

Йети, по сути вполне безобидные существа, имели дурную привычку бродить по ночам. При полной луне они наведывались в чужие квартиры и выбрасывали из окон всю мебель, которая только попадалась им под руку и проходила в оконный проем. Будить их при этом не рекомендовалось. Говорят, они могли рассердиться и отправить обидчика вслед за мебелью в то же окно.

Даже самое обыденное возвращение домой превращалось здесь в захватывающее, рисковое приключение. Особенно зимой, когда ступени лестницы покрывались льдом, а снежная буря хлестала в лицо и валила с ног, или летом во время грозы, когда приходилось увертываться от молний.

Окна и двери, как я уже говорил, не закрывались, поэтому коварные облака так и норовили залететь внутрь и пролиться дождем в гостиной, после чего преспокойненько отправлялись дальше. А во время грозы тяжелые грозовые тучи заполняли собой все пространство, и мы ничего не видели, пока они не разражались громом и молниями. Трудно представить, каким оглушительным может быть раскат грома, когда находишься в непосредственной близости от него. Однажды гром застал меня врасплох среди ночи, так у меня теперь то и дело ни с того ни с сего начинает звенеть в ушах.

Летом в жару мы наслаждались приятной прохладой, а вот зимой в гостиной лежал снег по колено. Тогда мы строили из него снежный дом и дожидались в нем прихода весны.

Так выглядело мое первое жилище, моя первая собственная квартира, оплачиваемая своими собственными деньгами (120 медных пирамидок в месяц), где, несмотря ни на что, я чувствовал себя в безопасности, ведь вампиры и крысехвостые к нам не совались — наверное, все же побаивались угрюмых громил с гигантскими кулаками.

Только когда начиналось землетрясение, а это случалось в Атлантисе не реже одного раза в неделю, мне хотелось переселиться в домик пониже. И пусть ни одно здание города еще не пострадало от подземных толчков, я не сомневался, что это вопрос времени, во всяком случае относительно винтовых башен — точно. Пол и стены в такие моменты ходили ходуном, изо всех щелей сыпалась штукатурка, а мебель путешествовала по квартире, как будто жила своей собственной жизнью. Находиться на лестнице и вовсе было смертельно опасно, я лично дважды чуть не сорвался вниз.

Гаянская пиццерия. Первым рабочим местом, где я научился чему-то полезному, а именно готовить, стала гаянская пиццерия. Шеф-повар и одновременно владелец ресторана, толстопузый гаян по имени Цакоб Йоа, был настоящим мастером своего дела, за что натифтофский союз гурманов-любителей целых четыре раза награждал его золотой поварешкой.

В меню ресторана значились не только пиццы — те предназначались в основном для торговли навынос и выпекались на глазах у покупателей. А вот на кухне готовили настоящую еду для постоянных клиентов, гурманов, способных ради этого удовольствия как следует раскошелиться.

Здесь я научился правильно вымачивать свинину в пиве, доводить до кондиции в кипящей воде телячьи почки, сервировать артишоки и устрицы (с гарниром из смеси рубленого шпината, сыра с плесенью и сухарей). Цакоб показал мне единственно верный способ приготовления спагетти (сначала варишь 12 минут в кипящей воде, потом, не обдавая холодной водой, просто вываливаешь в дуршлаг, затем, уже на тарелке, добавляешь немного масла, два сырых яичных желтка и одну измельченную дольку чеснока) и метод длительного вываривания (как минимум пять часов) ослиных хвостов, чтобы мясо потом отделялось от костей без ножа. Со временем я постиг и такие нюансы кулинарного мастерства, как приготовление соуса из яиц и красного вина или подготовка мяса для отбивной (отбивать его можно только тупым концом ножа, ни в коем случае не специальным ребристым молотком), какой сыр лучше всего подходит к сырной траве (южнозамонианский пекорино с розовыми прожилками) и как правильно есть цыпленка (руками). Цакоб не только знал рецепты всех известных в Замонии блюд, но и был посвящен во все тонкости этикета и культуры приготовления и поглощения пищи. Одним словом, он был ходячей кулинарной энциклопедией, мог быстро сосчитать калории любого существующего и несуществующего блюда, ведь в свободное время он занимался изучением истории кулинарии. Он знал названия всех забытых к тому времени продуктов и трав. Так, например, когда-то существовала приправа под названием «пельверин», с помощью которой любому продукту можно было придать какой угодно вкус. Ее готовили из корней синистепельва, растения, которое потом полностью уничтожили зельцы, они почему-то решили, что его возделывает сам дьявол. Цакоб рассказывал мне и о деревьях с плодами, содержащими натуральный йогурт, о легендарных ягодах-великанах размером с воздушный шар, о земляных пастилках, небольших шариках из торфа, по вкусу напоминающих поджаренные бананы.

Но все это было ничто по сравнению с теми высотами, которых он достиг в своей излюбленной сфере — вкусовой комбинаторике. Цакоб Йоа придерживался мнения, что в меню ресторана должно содержаться как можно больше разнообразных продуктов, блюд, приправ и калорий. Удивительно, насколько бесстрашно он комбинировал самые несовместимые вкусы. Однажды я наблюдал, как он варил рыбу в меде, а потом жарил в масле соленый персик. Кур он заливал шоколадной глазурью, а спагетти посыпал корицей, но никто никогда не жаловался, напротив, в зале то и дело раздавались возгласы удивления и восторга. Чем больше ты перепробовал разных вкусов, тем насыщеннее и полнее твоя жизнь, — так считал Цакоб.

Правда, меня самого к приготовлению блюд в ресторане Цакоб не допускал, мы с Гемлутом работали в пиццерии, где я благодаря счастливой случайности очень быстро стал главным поваром. Дело в том, что однажды мне в голову пришла удачная мысль: на одну, уже полностью готовую гаянскую пиццу с начинкой положить вторую такую же. Эта двойная пицца пользовалась в ресторане особенным спросом и помогла мне продвинуться по службе. Гемлут, мой ассистент, высоко задрав нос, с выражением профессиональной гордости на лице выверенными движениями подкидывал мне оливки, лук, салями, сосиски, грибы, рыбу и ветчину, а я элегантно раскладывал их на пиццы. То и дело на улице кто-нибудь останавливался и, прильнув к окну, наблюдал за нашей работой. И уж если это было существо женского пола, Гемлут времени зря не терял, тут же назначал очередное свидание, особенно если у девушки была экстраординарно пышная шевелюра.

Дома, в перерывах между свадьбами гномов, мы спали, иногда я рассказывал Гемлуту о том, чему научился в Ночной школе, или он обучал меня приемам боевого кадора.

По ночам я частенько слушал его ностальгические рассказы о милых его сердцу табачных плантациях. Тяжело вздыхая и смахивая украдкой слезу, он описывал мне красоты тропического леса, а я вспоминал Кверта, который точно так же прочувствованно рассказывал мне о своем измерении.

Середина недели в Атлантисе. Самым лучшим днем недели в Атлантисе была среда. Этот день традиционно считался нерабочим, жители города прекращали работать и отмечали тот факт, что уже отработали половину недели.

Все трудоспособное население Атлантиса, провалявшись до обеда в постели, отправлялось не на работу, а на выставки или другие культурные мероприятия, которых в городе было гораздо больше, чем в любом другом населенном пункте Замонии.

Одного взгляда на страничку культурной хроники любой газеты Атлантиса было достаточно, чтобы составить себе представление о разнообразии культурных мероприятий, проходивших по средам. (Привожу здесь лишь самые интересные.)

СЕММ СЕГГЛИУ И НАТИФТОФЫ, музыкальный коллектив из Восточной Замонии, даст жару в «ПОДПОЛЬНОМ БУНКЕРЕ», подземном танцхолле, расположенном под одним из городских озер. В группе, естественно, не было никаких натифтофов, они бы на такое никогда не решились, их представляли переодетые зельцы, что само по себе было уже совершенно отвязно, поскольку натифтофы весьма болезненно реагировали на подобные провокации и незамедлительно отвечали на них всеми разрешенными законом репрессивными мерами.

В «КОЛОДРОМЕ», гигантском театральном центре, насчитывавшем 34 сцены, давали спектакль-марафон «Глас вольтигорков», экспериментальную постановку по пьесе Хильдегунста Сказителя, длящуюся в общей сложности 240 часов и объединившую 3000 актеров. Зрители в зале сменяли друг друга, одни уходили, другие приходили, но вновь пришедшие не чувствовали себя ущемленными, так как по замыслу Сказителя действие пьесы, посвященной разбору глубинных причин войны, с незначительными отклонениями повторялось каждые несколько часов. Гемлут тоже успел там побывать, но остался разочарован. Ему не понравилось, что актеры все время говорили задом наперед и еще в перерывах между репликами пили чай из термоса и ели бутерброды.

САТТАМ ТРЕБ-АЙЗ, автор известнейшего бестселлера «Заливные луга», читает главы из только что вышедшей книги «Заливные луга—2» в «КАТАКОМБАХ», литературном кафе на окраинах итальянских руин.

Добраньские быки приглашают принять участие в шахматном марафоне в одном из лучших кафе-клубов «ПОСЛЕДНИЙ ШАНС ДИЛЕТАНТА». Победителю вместо тумаков гарантируется бесплатное пиво.

Длинноногие берты призывают участвовать в марше протеста по ИЛСТАТНА. Повод протеста предлагается выбрать на свое усмотрение, для чего уже заготовлено большое количество чистых полотнищ для транспарантов.

Бывший охотник за троллями, более известный теперь как яростный защитник таковых, КУЛЬРУССИАН ПОРГ выступит на летней площадке МОЛОДЕЖНОГО КЛУБА в обвинительной дискуссии, где готов выслушать все упреки и претензии в свой адрес, так что на мероприятии ожидается большое скопление разъяренных троллей и представителей симпатизирующих им движений.

Др. Хаммит X. Хаммит, основатель течения хаммитизма, выступит с лекцией в городском ЭТНОГРАФИЧЕСКОМ МУЗЕЕ, где гарантирует обхамить всех без исключения посетителей.

ДЕМОНЫ-РИКШИ устраивают в городском парке бесплатные катания детей с целью повысить свой имидж среди подрастающего поколения. (Тут надо заметить, что подобные мероприятия проводились в городе почти ежегодно, только демоны-рикши обладали настолько отталкивающей внешностью, что ни один ребенок не решался к ним подойти, даже несмотря на яркие балаганчики с подарками и бесплатным демоническим лимонадом, так что все усилия проходили впустую.)

КОНСОРТИО ФЛАГГЕЛАНТИ, группа толстых итальянских теноров-унок, обещает усладить публику античными ариями на открытой сцене в Силнатате. Во время концерта певцы будут отчаянно стегать друг друга вениками из крапивы, отчего голоса приобретают еще более изысканное, неповторимое звучание.

МУЗЕЙ НЕМИЛОСЕРДНЫХ ВЕЩЕЙ, где выставлены напоказ предметы, о которых лучше не говорить, предлагает новую инсталляцию «Стоматологические инструменты от античности до наших дней». Стоит только взглянуть, чем пользовались в былые времена тролли-стоматологи для удаления зубов, естественно без всякой анестезии, и будешь чистить свои резцы по десять раз на дню.

ФРЕДАК ХАО, укротитель молний, даст представление под открытым небом на ПЛОЩАДИ ПОТЕРЯННЫХ ДУШ, в центре Лиснатат, где специально для этого сооружена летняя сцена. Придя к выводу, что синие электрические разряды, озаряющие по ночам небо над Атлантисом, реагируют на воду, в тех местах, где они появляются чаще всего, Хао стал устраивать представления, расставляя там ведра с водой в виде какого-нибудь рисунка. Молнии прыгали от ведерка к ведерку, получалась своеобразная живая картинка, приводящая в восторг публику и приносящая Хао немалый доход.

Кумир всего женского населения Атлантиса, молодой, не достигший еще двухсот лет, ЛУКУМ ЗЕФИР даст концерт, билеты на который раскуплены за месяцы вперед. Обнаженный по пояс певец, аккомпанируя себе на усыпанной бриллиантами арфе, будет петь песни о любви и верности и о дорогих подарках, их подтверждающих.

«ОТЧАЯННЫЕ ГОЛОВЫ ИЗ ПОДВОРОТНИ», авангардная театральная группа из Южной Замонии, позволит забросать себя вместо цветов деньгами на одной из альтернативных площадок.

С удовольствием ходил народ и на дружеские матчи между районами Татиланс и Титаланс за право обладания золотым кубком, учрежденным профсоюзом демонов-рикш (еще один акт саморекламы этих крайне неравнодушных к своему имиджу существ). Играли в так называемую геббу, это такая древняя разновидность футбола, только игроков с обеих сторон по 5000, вместо одного мяча целых четыреста деревянных шайб, а маленьких круглых ворот, куда загоняются эти шайбы, и вовсе не счесть, но каждые из них охраняет по сорок вратарей. Играют в геббу не на поле, а в некоем сооружении, похожем на многоэтажный гараж, так что следить за игроками совсем не просто, учитывая, что игра длится обычно с утра до глубокой ночи, а с многочисленными овертаймами затягивалась порой до утра. И еще сутки потом длится процесс установления подлинного победителя, выявить которого частенько так и не удается. Но победа в этой игре не главное, главное в ней — участие.

Одним словом, возможностей как следует провести время и культурно отдохнуть в Атлантисе хватало. Впрочем, центральным событием праздничной программы, несомненно, были ГЛАДИАТОРСКИЕ БОИ ЛЖЕЦОВ, проходившие в самом большом амфитеатре Атлантиса — МЕГАТЕАТРЕ. Мы с Гемлутом побывали на них впервые, отмечая изобретение двойной пиццы и мое продвижение по службе.

Мегатеатр. Мегатеатр представлял собой стадионоподобный открытый театр с многочисленными ступенчатыми рядами и крошечной ареной посредине, вмещавший в себя около ста тысяч зрителей. Толпа затекала внутрь через ворота, устроенные со всех четырех сторон, и расползалась по стадиону в поисках своих мест. Мы, естественно, — самых дешевых. Все билеты были распроданы подчистую, что на дуэлях гладиаторов-лжецов случалось практически постоянно. На самом верху, куда билеты отдавали почти задаром, потому что там почти ничего не было видно и слышно, как правило, восседали зельцы и йети, которые жутко орали, дудели, свистели и закидывали остальных зрителей в нижних рядах обглоданными початками кукурузы, ее, как и теплое пиво, продавали при входе, что должно было поднимать настроение и усиливать удовольствие, получаемое публикой от дуэлей.

Первые ряды занимали натифтофы и выдающиеся личности города, на самом почетном месте сидел Реганаан Салиас Третий, тогдашний губернатор Атлантиса. Места в серединке пестрели самой разнообразной публикой, здесь можно было встретить представителей всех групп, подвидов и исторических меньшинств: драконов, венецианских человечков, вольтерков, гаянов, древесных гномов и лесных ведьм — дуэли гладиаторов не оставили равнодушным никого. Одни только люди-невидимки на представления не ходили, хотя и про них нельзя сказать точно, ведь они невидимки.

Наверху, по кромке круглых стен стадиона, на некотором расстоянии друг от друга сидели грифы и гаргирры, призванные обеспечивать порядок во время состязания. Ведь сражения гладиаторов вызывали в зрительском зале нешуточные страсти. Нередко стадион посещали и группы склонных к вандализму фанатов, особенно отличались все те же зельцы, использовавшие любую возможность покалечить стадионные кресла, а заодно и кого-нибудь из зрителей.

Кукуруза и пиво. С кружками парящегося пива и благоухающей кукурузой в руках, мы с Гемлутом расположились в двадцатом ряду. Мой друг был не в духе. Он только что порвал с очередной девушкой, потому что она пришла на свидание с новой модной короткой стрижкой. В сущности, поэтому мы и оказались в Мегатеатре. По словам Гемлута, нет лучшего средства от душевной тоски, чем горячее пиво, вареная кукуруза и захватывающая дуэль гладиаторов.

Мне все это страшно понравилось еще прежде, чем успело начаться. Возбужденный гул многотысячной толпы, грохот дулдуффов в оркестровой яме, запах вареной кукурузы — все это создавало атмосферу, с первой минуты завладевшую всем моим существом. Я беспрестанно ерзал на месте и все спрашивал Гемлута, когда же наконец начнутся дуэли. Он-то сам был совершенно спокоен, потому что присутствовал на представлении уже не в первый раз.

— Будут тянуть. Га. Они любят помучить.

Но вот оркестр в оркестровой яме заиграл на дулдуффах национальный гимн. Публика поднялась с мест и запела хором, зельцы, само собой, громче всех:

И так далее в том же духе.

Исполнив свой патриотический долг, публика снова расселась по местам. Затем на сцене было разыграно несколько натифтофских пантомим, невыносимо скучных и страшно затянутых, рассказывающих о жизни нынешнего губернатора Атлантиса, — правда, публика в первых рядах встретила их с неподдельным восторгом.

Затем на арену вышел церемониймейстер и с благоговением объявил имена главных кандидатов: Словохот Зинг, индийский дервиш, и Денг По, бывший демон-рикша. Церемониймейстер обстоятельно зачел длинный список побед и поражений обоих участников, подробно описал их физические данные и хобби, назвал даты рождения вместе с принадлежностью к знакам зодиака, а также перечислил и предпочитаемые литературные жанры. Потом, без всякого аккомпанемента, откровенно демонстрируя полное отсутствие слуха, исполнил песню на древнезамонианском, давно умершем, не понятном никому из присутствующих языке. Во время этого ритуала в зале, как всегда, поднялся нетерпеливый гул, публика заерзала и зашептала, но что поделаешь, именно так открывались гладиаторские бои в Атлантисе уже много-много веков подряд.

И наконец началась разминка. Как по форме своей, так и по содержанию она не имела ничего общего с настоящими гладиаторскими боями. Цель ее заключалась лишь в том, чтобы дать молодым, еще неопытным гладиаторам возможность попробовать свои силы на большой арене, а заодно и подогреть настроение в зале перед выступлением ассов. Два юнца неуверенно вышли на сцену, встали друг против друга и начали обмениваться неуклюжими репликами.

Сначала они рассказали по нелепой историйке, а потом принялись обоюдно обвинять друг друга во лжи, что в результате не привело ни к чему хорошему и закончилось диалогом типа:

— А вот и неправда!

— Правда, правда! Еще как правда!

— Нет, неправда!

— А я говорю — правда!

И так далее в том же духе.

Я совсем сник. Стоило устраивать такую шумиху из-за подобной ерунды. Представление мне совсем не понравилось. Особенно жалко было денег, потраченных на билеты, лучше бы мы купили на них добрую порцию меда. Я не удержался и поделился своими сомнениями с Гемлутом.

— Потерпи немного, га! Эти совсем еще желторотые. Надо же им тренироваться, — шепнул он мне.

Дуэль. А потом пришло время настоящих гладиаторских боев. Для этого на арене сначала установили два массивных позолоченных и украшенных драгоценными камнями трона, над высокой спинкой каждого из которых возвышалась длинная стрелка, напоминающая часы или тахометр. Кроме того, оба кресла были сверху донизу обмотаны какими-то проводами. Затем на сцену выкатили еще один непонятный прибор — огромный серебряный ящик, по бокам которого были закреплены два позолоченных рельефа, отдаленно напоминающих уши.

— Это измеритель громкости аплодисментов. Чем громче овации, тем больше очков набирает гладиатор.

Оказывается, мнение зала играло здесь не последнюю роль. Прибором измеряли громкость аплодисментов в очках или баллах, которыми и оценивались достоинства участников.

И вот наконец настал торжественный момент — на сцену вышли сами гладиаторы, облаченные в традиционные бархатные мантии, первый претендент на роль короля Лжи — в синюю, а сам король — в пурпурную. Публика повскакивала с мест и заревела, перебирая пальцами или ребром ладони по нижней губе, в результате чего получилось очень громкое многотысячное «бр-бр-бр-р-р-р». Так на гладиаторских боях было принято выказывать свой восторг.

Оба, не спеша, провожаемые тысячами горящих глаз поклонников, взошли на троны. Потом прозвучал оглушительный удар гонга, и дуэль началась.

Денг По был первым претендентом на звание короля Лжи, поэтому начинал он. Зинг принял непринужденную позу. Он уже шесть месяцев носил звание короля и взирал на первого претендента с нескрываемым снисхождением. Денг По представил вниманию зрителей чудесную сказку, в которой, как это принято у него на родине, был очень запутанный сюжет, а в роли главных действующих лиц, насколько помню, выступали китайские духи ветра и воды. Рассказанная легко, без напряжения, история получилась светлой, как ручеек, и, приправленная парой-тройкой шутливых отступлений, закончилась драматической развязкой.

Публика вежливо зааплодировала, измеритель громкости аплодисментов показал два с половиной балла, и ответное слово взял Зинг. Он сразу же перешел в контрнаступление и представил на суд зрителей традиционную для своей родины историю о крохотном рисовом зернышке, которое ему пришлось раздобыть, чтобы написать на нем роман-эпопею крылышком комара.

Выступление Зинга оказалось куда интереснее, чем у соперника. Оно пестрело разнообразными научными терминами и было умело приправлено хорошими шутками. Кроме того, Зинг обладал еще и недюжинным актерским талантом; его запоминающиеся жесты, забавная мимика и умелая артикуляция производили на публику прямо-таки завораживающее впечатление. В результате стрелка измерителя громкости аплодисментов остановилась у цифры «шесть».

Успех соперника Денг принял хладнокровно. Свою вторую историю, что-то вроде сказания о китайском рыбаке, вышедшем в открытое море, чтобы поймать гигантскую золотую рыбу, он, очевидно, специально приберег для ответного хода. Манера его исполнения тоже стала гораздо лучше, жесты увереннее. Рассказ был щедро сдобрен интересными фактами из области биологии, а также едкими сатирическими замечаниями, высмеивающими структуру китайского рыбного хозяйства, которые каждый раз вызывали взрывы хохота в зале, особенно в тех рядах, где сидели демоны-рикши. Измеритель громкости аплодисментов показал три целых восемь десятых. Совсем неплохо для претендента в самом начале сражения.

Подробности всех последующих раундов сражения, к сожалению, со временем стерлись из моей памяти, но одно знаю точно: это была честная и захватывающая борьба, длившаяся более трех часов. Истории становились все увлекательнее, поражая детальностью проработки и фантастически закрученными сюжетными линиями. Порой симпатии публики перевешивали в пользу Зинга, порой они были на стороне Денга, но ни разу стрелка не останавливалась раньше, чем достигала отметки «четыре», что свидетельствовало об очень высоком уровне выступавших.

В результате победа — что, в общем-то, ни у кого не вызвало удивления — все-таки окончательно закрепилась за Зингом, то есть победили опыт и натренированность, поскольку Денг По не сумел рассчитать свои силы и заметно сдал в последней трети поединка. Все жемчужины своей фантазии он растратил еще в середине выступления, в то время как Словохот Зинг приберег все лучшее напоследок. В результате Денгу пришлось сбросить мантию, что означало его безусловное поражение, ведь дуэли гладиаторов длились до тех пор, пока один из соперников не признавал превосходство другого.

В честь справедливой и отнюдь не легкой победы Зинга зельцы целый час носили его на руках кругами по Мегатеатру. Потом оркестр гномов сыграл замонианскую колыбельную, ворота открылись и публика хлынула на душные ночные улицы.

Слегка покачиваясь от теплого пива, мы двинулись домой, по пути горячо обсуждая детали дуэли. Над Атлантисом грохотала гроза, то и дело освещая дома ослепительными синими вспышками.

Гемлут поставил несколько пирас на проигравшего и все их потерял, поэтому шел хмурый и ругал гладиаторские бои на чем свет стоит. Я же, напротив, был в приподнятом настроении, совершенно потрясенный увиденным. Ни одно культурное мероприятие еще ни разу не произвело на меня такого сильного впечатления, но больше всего поразило меня то, что даже такое нехорошее качество, как склонность ко лжи, оказывается, можно сделать предметом боевых состязаний; я обкусал себе все когти, переживая повороты борьбы, и все еще продолжал смеяться, вспоминая шутки соперников.

Гладиаторские бои всецело завладели моим сознанием. Во время схваток соперников я постоянно представлял себя на месте кого-то из них, разрабатывал собственную стратегию боя и выдумывал собственные фантастические истории. И нередко то, что предлагали на суд публики гладиаторы, меня не совсем устраивало. Правда, Гемлуту я об этом не говорил, чтобы не показаться зазнайкой, но в глубине души был твердо уверен, что могу выступать ничуть не хуже тех, кого мы сегодня видели на сцене. А возможно, еще и лучше.

Бои гладиаторов еще долго не выходили у меня из головы. На работе я стал невнимательным, к великой радости посетителей пиццерии, которые получали теперь пиццу с двойной и тройной начинкой. В душе моей все отчетливее росло недовольство моим теперешним местом. В пиццерии, конечно, неплохая зарплата, целый день находишься в тепле и ешь сколько хочешь, но разве это мечта всей моей жизни? В тот вечер в кафе было особенно многолюдно, мы, обливаясь потом, вертелись как заводные, чтобы удовлетворить все заказы и всех обеспечить добавкой; дым на кухне стоял коромыслом, а печи раскалились чуть ли не добела.

Только я не чувствовал духоты, потому что мысли мои были далеко, я снова и снова мысленно возвращался к дуэли гладиаторов в Мегатеатре. Я проанализировал тактику и ошибки обоих участников, еще раз снова прокрутил в голове весь сценарий борьбы, попутно придумывая собственные истории, вследствие чего насыпал на очередную пиццу целую гору сыра. Я был настолько погружен в свои мысли, что даже не заметил, как передо мной вырос Цакоб Йоа со злобной гримасой на лице. Он размахивал всеми своими четырьмя руками, совал мне под нос поварешку и орал, что я снова порчу чужое добро. Отчитывал он меня довольно часто, и я уже привык не обращать на его вопли никакого внимания, только в этот раз я вдруг ясно понял, что с меня хватит. Я снял передник, швырнул его на пол и молча направился к выходу. Гемлут последовал моему примеру, довольный, что можно больше не работать.

Землетрясение. Я был уже почти на улице, когда почва вдруг начала уходить у меня из-под ног. Беспомощно пытаясь за что-нибудь ухватиться, я взмахнул лапами, но через секунду уже лежал на спине. Пол трясся с такой силой, что стулья и столы прыгали по всему залу. С потолка гигантскими хлопьями сыпалась штукатурка, посетители и персонал дико кричали. Гемлут затащил меня под стол, и мы ухватились за его ножки. Все вокруг грохотало, к нам присоединялись все новые и новые посетители. Потом постепенно грохот и тряска утихли. Одна из печей раскололась, и в зал хлынул поток раскаленного угля. Пол был усеян кусками штукатурки, осколками посуды и битым стеклом. Такого сильного землетрясения еще ни разу не было за все время моего пребывания в Атлантисе.

Потом мы еще немного послонялись по Илстатна, чтобы привести в порядок нервы и переварить произошедшее.

— Ну не переживай, га, — суетился вокруг меня Хемлут. — Будем подрабатывать на улице, ты будешь танцевать, а я петь.

Только проблема зарабатывания денег волновала меня в данный момент меньше всего. За последнее время нам удалось кое-что накопить, квартира была оплачена вперед, а кладовка ломилась от провианта. И как я уже говорил, недостатка рабочих мест в Атлантисе не наблюдалось. Гораздо труднее было смириться с тем фактом, что до следующей дуэли гладиаторов-лжецов оставалось целых четыре дня, а так долго мне было не вытерпеть.

Последующие два месяца мы подрабатывали в порту, потрошили рыбу, потом были курьерами, ходячими рекламными щитами, сортировали огурцы на овощном складе, размешивали уксус на горчичной фабрике, и я не пропускал ни одной дуэли гладиаторов. Словохот Зинг дал пару выдающихся выступлений, и я превратился в его фаната.

А через семь месяцев он потерял свой титул.

В одну из сред мы, как всегда, сидели в Мегатеатре, грызли кукурузу и ждали начала основного сражения. Словохот Зинг к тому времени приобрел славу непобедимого лжеца, никто не выдерживал с ним более восьми поединков, а для публики было подлинным наслаждением наблюдать за его безупречными, тактически выверенными атаками. На Гемлуте красовалась футболка с боевым гербом Словохота, и мы вместе с зельцами скандировали речевку его фанатов: «Зинг! Зинг! Словохот Зинг! Зинг! Зинг! Словохот! Зинг!»

Не очень оригинально, зато убедительно.

Его противника никто не знал, известно было только, что он сам называл себя Лорд Нелож, но это скорее всего был псевдоним. Вот Зинг ему сейчас задаст жару! В этом мы ничуть не сомневались и даже поставили на него по нескольку скромных пирас.

Игра на тотализаторе уже давно стала для нас источником дополнительного дохода. Как завсегдатаи гладиаторских боев, мы были достаточно опытны, чтобы и в основном сражении, и во время разминки угадывать совершенно верно.

По ходу дуэли я делал в блокноте пометки, потом дома анализировал стратегии разных участников, все их имена я уже знал наизусть. Габросик Насатрам, Кронгтеп Кран, Нусрам Факир, Брутан Холтоккер, Хулем Херц, Балагур Смадад младший, Кольпорто Польторки, Гноти Вальтрозем Жестокий, Йонгунг Том, Хюнкер фон Думхен, Вломот Ломоотвод, Бумбем Цирелла и многие другие. Я мог воспроизвести в памяти до мельчайших подробностей каждый отдельный бой, который только когда-либо состоялся в Атлантисе.

Гемлут частенько посмеивался над моим фанатизмом, но и сам пристрастился к боям ничуть не меньше.

Мы в ярости швырнули обглоданные початки кукурузы на сцену: гладиаторы снова заставляли себя ждать. Наконец на арену неторопливой походкой вышел Словохот и важно водрузился на трон. Мы еще несколько минут поскандировали его имя, а потом воцарилась тишина. Удар гонга, и перед публикой предстал его соперник.

Сюрприз. Это был пещерный тролль.

Большего сюрприза я не мог себе даже представить, ну разве что если бы на арену вышел я сам. Это совершенно определенно был именно тот тип из моих предыдущих жизней, встретить которого вновь мне хотелось бы меньше всего. И тем более облаченного в ставшую для меня чем-то вроде святыни мантию гладиатора-лжеца. Как такому ничтожеству удалось пробиться на самый верх, в то время как я все еще мыл грязные ведра на горчичной фабрике?

Я страшно разволновался и рассказал Гемлуту о своем знакомстве с пещерным троллем.

— Мерзавец, говоришь, га! Ну и что. Главное, чтобы складно врал.

Что-что, а врать он умел, в этом я убедился на собственном опыте.

Дуэль началась, и первым, как положено, выступал первый претендент на роль короля Лжи, то есть пещерный тролль. Для затравки он поведал нам печальную историю своей юности, как все его обижали и притесняли, в общем все то нытье, которое я слышал не раз во время наших с ним прошлых встреч. Однако с публикой происходило что-то невероятное. Он искусно приправлял свою жалостливую историю лживыми подробностями об устройстве пещер Темных гор и о том, как он, не жалея сил, помогал заблудившимся выбираться из лабиринта и выводил их на свободу. Я скрежетал зубами, а публика слушала его россказни, затаив дыхание и со слезами умиления на глазах. В результате зал разразился грохотом аплодисментов, и стрелка прибора перевалила за цифру «восемь».

Словохот со своей историей едва дотянул до шести.

Не без сожаления вынужден признать, что у пещерного тролля действительно был подлинный талант гладиатора-лжеца. Он подкупал живой непосредственностью своего рассказа и яркой актерской индивидуальностью. Невероятно правдоподобно перевоплощаясь в персонажей своих историй, он имитировал их голоса и обладал даже способностью чревовещания, что придавало его выступлениям еще больше шарма. И самое главное, он умел беззастенчиво лгать, а это было уже редким качеством даже среди королей Лжи. Он не гнушался ничем, корчился, ползал на четвереньках и, казалось, готов был вылезти из собственной кожи, да к тому же еще обладал незаурядным, весьма оригинальным чувством юмора.

Словохот был, напротив, скорее гладиатор-джентльмен с подлинно аристократическими манерами. Он так давно удерживал за собой трон короля Лжи, что публика выучила все его па наизусть. А этот уродливый гном предлагал что-то новенькое. Когда даже Гемлут принялся жарко аплодировать троллю, я понял, что для Словохота настали трудные времена.

Четыре последующих раунда симпатии оставались на стороне тролля, что окончательно вывело меня из себя. Мне лично истории Словохота нравились больше, и я кричал, свистел и топал ногами что есть мочи, но зал неумолимо отдавал предпочтение его недостойному противнику. Даже самые глупые и пустые истории тролля шли на ура, стоило ему только скорчить одну из своих отвратительных гримас. Но что поделаешь, так уж было заведено на гладиаторских боях, что именно публика определяла, кому сидеть на троне короля.

Из пятнадцати раундов Словохот выиграл только три. В шестнадцатом, когда тролль достиг девяти с половиной баллов, Зинг снял свою мантию. В глазах у него стояли слезы.

Пещерный тролль, или Лорд Нелож, как он себя теперь величал, стал новым королем Лжи.

Мечты. Переход титула короля Лжи к пещерному троллю не только не охладил моей страсти к этому спорту, но, напротив, распалил ее с новой силой. Словохот Зинг превратил меня в фанатичного зрителя гладиаторских боев, тролль же разбудил честолюбие и желание самому попытать счастья в роли гладиатора. В глубине души я мечтал когда-нибудь разбить его в пух и прах на глазах у всего стадиона.

Мы по-прежнему не пропускали ни одной дуэли. Лорд Нелож еще больше упрочил свое положение и собрал вокруг себя целую армию поклонников. Только меня это ничуть не впечатляло.

Его манера вести себя меня раздражала, а все эти скользкие приемчики и лживые гримасы просто бесили. Он готов был на что угодно, только бы заслужить симпатию публики. Он никогда не рисковал, стремясь только к одному — любым путем отвоевать хоть незначительное преимущество, что ему практически всегда удавалось. Даже Гемлут и тот пал жертвой его уловок.

— Ну и что, га, — возражал он каждый раз, как только я начинал ругать Неложа, — зато весело.

Однажды вечером, когда мы пришли на очередное представление в Мегатеатр, мое внимание привлек плакат:

Гемлуту я не стал рассказывать о своей затее, он бы сразу объявил меня ненормальным и поднял на смех.

На следующий день, когда я очнулся на Илстатна у входа в «Ржавое Руно», меня и самого одолели сомнения. А смогу ли я выступать перед публикой? На острове у химериад у меня, конечно, обнаружились кое-какие задатки кривляки и лицедея, но здесь требовалось нечто совсем другое. Поэтому, переступая порог бара, я трясся как осиновый лист.

В приюте самаритянина. Внутри оказалось темно и грязно, гораздо хуже, чем можно было себе представить. Несмотря на ранний час, за столиками уже сидели подвыпившие посетители, в основном зельцы, окруженные плотным туманом едкого табачного дыма. И здесь обучают на гладиаторов? Наверное, я просто ошибся адресом. Или это чья-то глупая шутка? Уже решив было, пока не поздно, повернуть назад, я вдруг услышал за спиной знакомый голос, вызвавший у меня в голове целый поток неприятных воспоминаний.

— Вотан тебя побери, где мое пиво, чтоб ты провалился!

— Да, Вотан его побери, чтоб он провалился! — проблеял другой препротивненький голосок.

Я развернулся и сквозь непроглядные клубы дыма пошел на голоса. Вскоре впереди проступили очертания трех нетрезвых посетителей.

— Проклятие! — ревел один из них. — Я сейчас забуду про вежливость!

Я помахал лапой, разгоняя туман, и передо мной во всей своей красе предстали пьяный зельц и двое моих старых знакомых.

Старые друзья и новые очки. Грот и Цилле собственной персоной. И надо сказать, что они совсем не изменились. Возможно, только стали чуточку выше ростом. Во всяком случае, Грот. А на единственном глазу Цилле красовалась толстенная линза, в которой я тут же узнал сконструированные профессором Филинчиком очки для циклопа, которые хранились у него в «Хранилище недоработанных патентов». Я подошел ближе:

— Привет, Грот! Привет, Цилле!

Оба испуганно вздрогнули и инстинктивно зашарили под столом, скорее всего в поисках оружия, которое было у них там припрятано. Цилле подался вперед, поправил очки и вперил в меня свой единственный глаз:

— Синий Медведь?

— Синий Медведь? — эхом повторил Грот.

Они выгнали зельца из-за стола и пригласили меня присесть и выпить с ними пива. От последнего я отказался, ссылаясь на ранний час, чем развеселил своих знакомых, которые от души хохотали, чокаясь тяжелыми пивными кружками. А присесть согласился, и мы немного поболтали о том о сем, вспомнили учебу в школе, и они рассказали мне, как попали в Атлантис.

— Я так рад, что мы избавились наконец от этого старого филина, — гудел Грот в обычной своей степени громкости, имея в виду, по-видимому, профессора Филинчика.

— Я все равно ничего не понимал. Только зря время потратил. Жизнь — вот лучшая школа.

Он поднял кружку, обернувшись к присутствующим в пивной, и несколько зельцев вяло ответили ему тем же. Мои знакомые, видно, были здесь нередкими гостями. Похоже, у обоих был стойкий иммунитет к бактериям интеллекта.

— Старик быстро сообразил, что ничего от меня не добьется.

В подтверждение своих слов Грот постучал костяшками пальцев по лбу, голова отозвалась гулким пустым звуком. Наверное, бактерии интеллекта отскакивали от его черепа как горох.

— А я все понимал! Все-все! — пискляво кричал Цилле. — Только потом забыл, да.

Он поднял кружку с пивом и затряс ею перед нами, словно хотел продемонстрировать, что явилось причиной столь раннего склероза.

— Потом со мной случилась эта болезнь, эхм… как ее там… не помню… Ну, в общем, я все забыл, да.

Оба остались все теми же пустоголовыми болванами, какими были, когда мы вместе учились в Ночной школе. Этот факт еще больше пошатнул мою уверенность в безусловной результативности образовательных методов Филинчика.

— А потом он выставил нас за дверь, послал в этот жуткий лабиринт. Чего мы там натерпелись! Целых два часа! Два часа искать выход! Это тебе не шутки, валькирия меня раздери!

Два часа! Они нашли выход из лабиринта за два часа! А у меня на это ушло полжизни. Еще одно доказательство того, что удача далеко не всегда руководствуется принципом справедливости.

— А все потому, — довольно осклабился Грот, — что я по пути изловил этого шмакодявку, ну знаешь, пещерного тролля, он теперь у нас король Лжи. Паршивец хотел сначала нас надуть, ну я и настучал ему как следует по башке, так он быстренько показал нам дорогу.

— А потом мы тащились по лесу, — продолжил путевые заметки Цилле. — Жуткое дело! Кругом такие огромные паутины, брр! Мы даже видели большущего паука. Просто какой-то монстр-убийца, только он, к счастью, к тому моменту уже помер. Наверное, с голоду. Видно было, совсем отощал бедолага.

— Не то б я ему задал трепку, — ухмыльнулся Грот, с шумом отхлебывая пиво.

Так, значит, я все-таки разделался с пауком! Ради одной этой новости уже стоило встретить обоих.

— Ну вот, а потом мы плыли по морю, — сообщил Цилле. — Еще в лесу мы смастерили плот и в бухте Медведя спустили его на воду. Только почему-то забыли сделать весла.

На этом месте рассказа Грот грубо загоготал.

— Не знаю, сколько времени мы болтались там без еды и питья. В общем, море нас потрепало. Так, знаешь, может и крыша поехать. Представь, мне даже стало казаться, что волны могут болтать по-нашему, как ты или я. А Грот меня чуть не сожрал!

— Не ври, — буркнул Грот и залился краской.

— Правда, правда, хватал меня зубами за ногу.

— Это ты не понимаешь шуток!

— Знаем мы твои шутки! Но тут, к счастью, показалась земля. Это как раз был порт Атлантиса. Мы немного побродили по городу, осмотрелись, а потом устроились здесь на работу. Принимаем на курсы гладиаторов-лжецов. А тебя каким ветром сюда занесло?

Я не стал вдаваться в подробности и рассказывать, как оказался в Атлантисе, а сразу же перешел к делу:

— Да увидел рекламу, ну и подумал…

— Ты хочешь стать гладиатором?

Грот и Цилле недоуменно вытаращились на меня.

— Ага. Я видел дуэли, и мне кажется, я тоже смогу…

— Так думают почти все, — подмигнул мне Грот. — Только, не попробовав, не узнаешь. Идем, представим тебя боссу.

Мы пошли через зал к неприметной деревянной двери, я впереди, Грот и Цилле сзади, толкаясь и хихикая, как школьники. Они, видно, не сомневались, что я сяду в лужу. Я уже проклинал тот час, когда решился переступить порог этой мрачной забегаловки. Тут Грот распахнул передо мной дверь и бесцеремонно толкнул меня в спину.

В комнате за дверью было еще темнее, чем в пивной. Здесь вместо белого сигаретного дыма в воздухе висели облака черной копоти от фугар, настолько плотные, что в помещении было едва ли светлее, чем в темной лаборатории у Филинчика.

За столом, заваленным игральными картами и пирасами, сидел акулорот. Подобное существо мне встречалось впервые, в Атлантисе их было не много, и все они вели крайне уединенный, замкнутый образ жизни. Правда, поначалу, кроме обрамленной острыми зубами акульей пасти, я вообще ничего не видел.

Акулорот, попыхивая своей сигарой, изучающе смотрел на меня. В углу — сначала я его не заметил из-за густого дыма — застыл словно статуя в грозной позе добраньский бык, который тоже нагло пялился на меня. На нем была принятая в Атлантисе униформа телохранителя: брюки и жилетка из меха тролля и железная каска с двумя небольшими рогами. Только очень состоятельные личности могли позволить себе нанять в качестве телохранителя добраньского быка.

Вольцотан Смейк. — Итак, мой мальчик, что привело тебя ко мне? Я вижу, у тебя синий мех. Это редкость в Атлантисе. Меня можешь называть просто Смейк, — пропел акулорот приятным и в то же время властным басом.

Я даже немного смешался. Оказывается, эти существа умеют быть обходительными.

— Он хочет стать гладиатором-лжецом, — как по команде выпалили хором Грот и Цилле.

— Вас никто не спрашивал!

Похоже, все здесь подчинялись Смейку.

— Тот, кто хочет стать гладиатором-лжецом, наверняка может сам нам об этом сказать. Как тебя зовут, малыш?

— Синий Медведь, — ответил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более ровно и уверенно.

— Хм… Синий Медведь… неплохое имя. Псевдоним можно будет не придумывать. Придумать стоящий псевдоним — отнюдь не просто. А где ты родился?

— Нигде. Я вообще не рождался. Меня нашли в ореховой скорлупе.

— Ты вообще не рождался? Неплохо, очень неплохо! Это самая наглая ложь, какую я когда-либо слышал. А кто тебя нашел?

— Карликовые пираты! Их никто не видит, потому что они слишком маленькие. Я и сам тогда был очень маленький, почти как они. Я же сказал, что помещался в ореховой скорлупе. А потом из-за планктона я стал большим, и им пришлось высадить меня на берег.

— Карликовые пираты, говоришь, — усмехнулся толстяк. — Мне нравится! У тебя есть фантазия!

Сам того не желая, я начал испытывать к нему симпатию.

— И где же они тебя высадили? — поинтересовался он, склоняясь ко мне через стол. Казалось, мой рассказ по какой-то непонятной причине вызывал у него живой интерес.

— На острове химериад. Там живут химериады, это такие полупрозрачные духи. Они питаются негативными эмоциями других. Мне пришлось для них плакать, и я стал настоящей звездой. Так что у меня уже есть некоторый опыт выступления перед публикой. На мои выступления распродавались все билеты, на кладбище поваленных деревьев не оставалось ни одного свободного места.

Взрыв хохота акулорота заставил меня замолчать. Его жирные щеки тряслись, словно студень.

— На кладбище поваленных деревьев не было ни одного свободного места! Хо-хо-хо! Он стал звездой-плаксой! Хо-хо-хо! Все, хватит, уморил… Нет! Лучше продолжай!

У Смейка по лицу текли слезы. Неужели я так смешон?! Наверное, надо было рассказать что-нибудь умное, продемонстрировать образование и интеллект.

— Я, между прочим, владею приемами ораторского искусства. Меня обучали сами волны-болтушки.

— Волны-болтушки! Отлично! А что еще ты умеешь?

— У меня говорящая энциклопедия в голове, она…

— Говорящая энциклопедия в голове? Да ты просто талант! Дальше.

— А потом я оказался в пустыне. Там я поймал город. В общем-то, это был не совсем город, а так, полустабильный мираж. Зато в нем жили фатомы, которые говорят задом наперед. И еще в нем постоянно исчезали дома, так что, знаете, жить там было не очень удобно. Затем меня занесло в торнадо, и я сделался древним стариком, под сто лет. Но потом нам удалось вырваться на свободу, и я снова помолодел. Да, я не сказал вам, что в торнадо был целый город, в котором жили столетние старики, вот… Нет, погодите, совсем забыл, до этого же я провалился в пространственную дыру. Провалился в дыру и вынырнул в другом измерении, где музыку исполняют на инструментах из молока…

От хохота Смейк свалился со стула, он закатился под стол и теперь, кряхтя, оттуда выбирался.

Мне вдруг стало ясно: все, что я ему только что рассказал, звучало как бред сумасшедшего, ничуть не лучше. Поэтому от рассказа о путешествии в Большой голове я благоразумно предпочел воздержаться. Ни слова больше, и бежать, бежать, как только представится удобный случай.

— Ну ладно, хватит. Остальное прибереги для выступления, — приказал Вольцотан Смейк. — Ты просто находка! Я беру тебя под свое крыло, буду твоим агентом. Получать будешь десять… нет, скажем, пять процентов ото всех гонораров. По рукам? Соглашайся, малыш, тебя ждут слава и богатство. Вот подпиши здесь, где галочка.

Он достал из ящика стола листок контракта и положил его передо мной. Грот и Цилле подтолкнули меня к столу. Я склонился над документом, но он был напечатан таким мелким шрифтом, а освещение в комнате было настолько плохое, что я ничего не смог там разобрать.

— Подписывай! — рявкнул Цилле мне в ухо. — Это твой шанс! Гляди, он может и передумать.

А, была не была! Что, в самом деле, мне терять? Я пришел сюда, чтобы стать гладиатором-лжецом, и я стану им. Отступать уже поздно. Я взял ручку и четкими крупными буквами вывел рядом с галочкой: «Синий Медведь».

Тренировки. Когда я рассказал Гемлуту сенсационную новость, мы принялись фантазировать и строить планы на будущее. Он будет моим тренером и импресарио. Стать гладиатором нелегко, сначала нужно долго тренироваться, так сказал Смейк.

Выйти на арену и наврать с три короба может, конечно, каждый — дело нехитрое. Но трудность заключается именно в том, чтобы публика поверила твоим словам. И как любое подлинное искусство, ложь тоже требует немалых усилий и полной самоотдачи. Художник упорно работает над картиной, кладет на полотно мазок за мазком, композитор кропотливо выстраивает произведение из мелодии, ритма, голоса и аккомпанемента, писатель старательно подбирает слова, ищет удачные эпитеты, а гладиатор-лжец оттачивает свое мастерство до вершин совершенства. Хорошая, добротная ложь сродни каменной стене: если кирпичики аккуратно и точно прилажены друг к другу, она становится монолитом.

А еще нужно уметь хитро переплетать вымысел и правду, нагнетать напряжение и эффектно подавать развязку, в нужном месте позволять себе лирические отступления, чтобы тут же обескуражить размякшую публику головокружительным поворотом сюжета, и главное — лицо не должно тебя выдавать. Любая удачно придуманная ложь может потерпеть фиаско, если ты не научишься всецело владеть своей мимикой. Один неверный взгляд, нерешительный поворот головы, неуверенное выражение лица, и с таким трудом сотканная паутина твоей фантазии начинает с треском расползаться. Я был свидетелем того, как опытнейшие бойцы терпели поражение только лишь потому, что позволили себе моргнуть в неподходящий момент.

Большинство гладиаторов для поддержания формы тренировались на своих родственниках и знакомых, обманывая их в самых обычных бытовых ситуациях. Я с самого начала понял, что методика эта мне не подходит. Не только потому, что таким образом очень быстро можно растерять всех друзей, просто мне она казалась слишком скучной и примитивной. Уж если обманывать, то по-крупному.

Так, например, я взял за обыкновение ходить на пляж и рассказывать небылицы морю. Или сидел у городских ворот и распинался перед грозными хребтами Пиритонических гор. Я взбирался на самую высокую винтовую башню Лиснатата и обманывал небо. Да, я выступал перед стихиями, и шум прибоя, раскаты грома, горное эхо заменяли мне аплодисменты. Только так можно воспитать в себе вкус к великому драматическому вранью. В непосредственной близости от стихий ты ежесекундно подвержен опасности: того и гляди, захлестнет гигантской волной, сразит молнией или засыплет лавиной. Зато фантазия расцветает, инстинкты обостряются, хочешь не хочешь, приходится быть хитрым и ловким.

На одной из тренировок меня действительно чуть не убило молнией. Я стоял на вершине винтовой башни, а на небе собиралась гроза. Дойдя уже почти до кульминации своей вполне приличной истории, я вдруг утратил бдительность, переоценил свои силы и легкомысленно выдал хлипкую, полузрелую ложь, и расплата не заставила себя долго ждать — не успей я вовремя увернуться, электрический разряд сразил бы меня наповал. Молния ударила в сантиметре от моих ног и проделала в башне здоровенную дыру. Тут я понял, насколько важно для гладиатора ни при каких обстоятельствах не терять голову и сохранять трезвый ум и холодный рассудок. Самая непринужденная ложь, прежде чем слететь с языка, должна быть тысячу раз взвешена и проверена.

Литература. Другой важной составляющей моих тренировок было чтение великих, средних и малых литературных произведений. Все писатели, не говоря уже о политиках, первоклассные лжецы, у них есть чему поучиться. Поэтому я приучил себя ежедневно после завтрака прочитывать по три книги, не менее трехсот страниц каждая, а уж только потом браться за остальные дела. И даже ночью половину отведенного для сна времени я тратил на чтение. Я прочел от корки до корки двухсоттомное собрание сочинений Хильдегунста Сказителя, все когда-либо написанные им романы, повести, рассказы, пьесы, воспоминания, письма, речи и новаторские стихи, включая двенадцатитомную биографию.

Прочел я и все книги снискавшего самые неуважительные отзывы ценителей высокой литературы графа Замониака Кланту Каиномазского, автора замонианских бестселлеров, который на самом деле был обычным лавочником по имени Долдон До, но приписывал себе прародительство жанра злоключенческой литературы. Во всех его книгах речь шла о некоем принце Хладное Сердце, переживающем самые невероятные злоключения, в результате которых ему удавалось одолеть трехглавое чудовище и вырвать у него из лап рыжеволосую красавицу принцессу, а главное, убедить читателя, что в следующем романе злоключений будет ничуть не меньше, чудовищу снова удастся пленить красавицу и история ее освобождения повторится. Для совершенствования литературного языка подобное чтение, конечно, совсем бесполезно, зато оно питает фантазию, а напитанная фантазия, как известно, основа основ в профессии гладиатора-лжеца.

Знания по истории можно было почерпнуть в драматических произведениях Гонгофиана Гольфа, хрониста всех царских династий Замонии. Героями его драм непременно были цари и царицы, которые говорили стихами и несли, по сути, совершенную чушь, а в конце третьего акта выбрасывались из окна. Эти пьесы не только напичкали меня ценными фактами замонианской истории, но и развили способность порождать стихотворный экспромт.

Самыми ценными произведениями замонианского эпоса, вошедшими даже в обязательную школьную программу, были так называемые форелезанги, состоявшие из четырех тысяч сонетов, которые на протяжении многих тысячелетий сочиняли две сотни гномов, пожелавших сохранить свои имена в тайне. Как ни парадоксально, речь в форелезангах шла вовсе не о форели (упоминание о ней встречается всего один-единственный раз, да и то мельком), а преимущественно о распрях между людьми, гномами, великанами и богами, которые изо всех сил старались сжить друг друга со света. В отличие от романов Замониака, в форелезангах присутствовало множество персонажей — насколько я помню, что-то около двухсот, — и все они были очень малого роста.

Читал я и «Заливные луга» Саттама Треб-Айза, самой яркой звезды замонианской лирики, поэта, чьи родные места в пойме реки метеоритный дождь превратил в одну здоровенную лужу. Эта трогательная до слез сага рассказывала о нелегкой участи переселенцев из прибрежной полосы. Чтобы стать настоящим мастером лжи, нужно познать великие чувства, а в произведениях Саттама Треб-Айза они были на каждой странице. Эти чувствительные создания, жители заливных лугов, могли испытать внезапный приступ тоски, стыда, ненависти или ностальгии при виде всего лишь соломинки. В общем, у них было чему поучиться.

Но самой полезной книгой для тех, кто хотел освоить профессию гладиатора-лжеца, был, безусловно, роман «На короткой ноге», автобиография известного гладиатора, признанного мастера лжи Нусрама Факира Оригинального. Свою головокружительную карьеру от могильщика на кладбищенских топях в краю торфяных болот до коронованного гладиатора он описал настолько детально и подробно, что любому, кто мечтал чего-то достичь в этой области, не мешало бы для начала проштудировать его книгу от корки до корки самым внимательным образом. Именно с ее помощью я узнал практически все о профессии гладиатора, во всяком случае то, что касалось теории.

А потом мне еще предстояло узнать, что обучение на гладиатора выглядело совсем не так, как казалось мне, когда я сидел в зрительном зале. На самом деле не было никакой школы гладиаторов, выпускных экзаменов, дипломов и тому подобного. Существовало только одно непреложное правило: все будет так, как захочет Вольцотан Смейк.

Магнат. Вольцотан был подпольным королем гладиаторов. С его подачи появлялись и росли новые звезды, а потом, когда ему это было нужно, их снова убирали со сцены. Я все это видел собственными глазами, поскольку пользовался расположением Смейка и он меня все время держал при себе, даже когда совершал свои нелегальные сделки.

Смейк умудрялся контролировать не только гладиаторские бои, но и геббу и весь порт Атлантиса. Вся контрабанда фугар, свиного сала, яхольского антиквариата, меха троллей, консервированной крови, фальшивых амулетов, сахарного тростника, дурманящего пива и всего прочего, что только можно провезти по морю, осуществлялась под его контролем.

Он знал названия всех судов, имена всех капитанов, всех моряков и даже самых бедных рыбаков в порту. Он был главой всего торгового флота Атлантиса, председателем спортивного клуба, почетным гладиатором и кавалером ордена «Заслуженный концертмейстер». Ему принадлежали Мегатеатр и почти все винтовые башни города. Целая армия йети, зельцев и добраньских быков следили за его безопасностью, ему поступал доход от трети мехочёсок Атлантиса, и раз в неделю он ходил с губернатором в сауну. Нет, он был не подпольным королем гладиаторов, он был подпольным королем всего Атлантиса.

Вечер моего первого публичного выступления настал раньше, чем я ожидал. Мне вместе с другим молодым, неопытным гладиатором предстояло помериться силами в первом отделении, разогревая публику перед боем Лорда Неложа, который от выступления к выступлению становился все популярнее.

Первая битва. Я чувствовал, что еще недостаточно натренирован. Когда я в тот вечер сидел у себя в каморке за кулисами Мегатеатра, настроение было прескверное. Гемлут массировал мне затылок и пытался как-то успокоить.

— Не переживай, старина, га! Все обойдется. Подумаешь, какой-то сопляк. Га, задашь ему трепку! Вот и все… Ну-ну, расслабься…

Вдруг дверь распахнулась, и на пороге выросли Грот и Цилле, а за ними, утопая в черном облаке фугары и с трудом протискивая массивное тело в узкий проем, Вольцотан Смейк. Замыкал процессию Румо, добраньский бык, которого я немного побаивался. Я с надеждой смотрел на них — вдруг они скажут, что бой отменяется.

— Послушай, сынок, — обратился ко мне Смейк необычно ласковым голосом, — у нас возникла проблема. Дело в том, что соперник Лорда Неложа неожиданно заболел. Тебе придется выступать вместо него.

Гемлута это известие потрясло ничуть не меньше меня.

— Да вы что, рехнулись?! Он еще ни разу не выступал! Га! Нет, вы точно спятили! Как так можно?!

Цилле молча достал из кармана листок. Это был мой контракт. Он поправил линзу на глазу и начал читать:

— Пункт четырнадцать «а»: нижеподписавшийся обязуется принимать участие во всех дуэлях, в которых он будет заявлен. В противном случае он должен будет выплатить штраф в размере…

— Закрой рот! — рявкнул на него Смейк. — Если он отказывается, ничего не поделаешь, придется искать другого.

Он затянулся фугарой, выпустил в комнату густое черное облако и положил одну из своих многочисленных рук мне на плечо.

— Главное, сынок, это шанс, понимаешь, который, увы, не скоро представится снова. Некоторые гладиаторы годами дожидаются права бороться за титул. А получают его далеко не все. Подумай над этим.

Я вспомнил пещерного тролля. И вспомнил лабиринт.

Я вспомнил паука-ведуна.

— Хорошо, я согласен.

— Нет, я не согласен! Отпустите меня! Я не могу! — кричал я, когда они тащили меня на дуэль, но никто меня уже не слышал. Рев зельцев, грохот оркестра гномов, гул многотысячной толпы в зрительном зале — разве в таком гвалте кто-то обратит внимание на жалкий лепет до смерти перепуганного зеленого гладиаторишки? Никогда в жизни мне не было так плохо.

— Просто будь собой, — напутствовал меня Гемлут.

Вот чего мне сейчас действительно хотелось меньше всего. Я бы с удовольствием поменялся местом с любым существом из публики, будь то высокомерный натифтоф, вульгарный зельц или даже, на худой конец, какой-нибудь жалкий гном. Я бы согласился стать одним из людей-невидимок, тогда бы хоть можно было незаметно смыться с арены. И угораздило же меня влипнуть в такую историю! Зачем было менять удобное место в зале на шаткий трон гладиатора? Это же самое кошмарное и неудобное место во всем Мегатеатре. А новичков здесь не жалуют! Просто королю Лжи нужен соперник, чтобы разделать его на глазах у публики. Вот для чего нужны мы, безликие, безымянные претенденты. Еще недавно я трясся, представляя себе схватку с таким же новичком, как и я, а теперь уже иду на битву с самим признанным мастером Лжи, не имея за спиной никакого практического опыта. Как меня угораздило попасться на эту удочку?! Сидел бы сейчас спокойненько в зале, с кружечкой теплого пива и аппетитной жирной кукурузой и радовался предстоящему поединку. Нет же, надо было возомнить о себе неизвестно что, и вот теперь мне плохо, так плохо, как никогда в жизни. В животе словно кошки скребли, а еще брыкались и кусали меня за кишки. От страха я уже не помнил, как меня зовут, и совершенно не соображал, зачем я сюда пришел. Колени подгибались, так что Гемлуту приходилось поддерживать меня под мышки, а спина взмокла от противного липкого пота. Бой с королем! Как мог я допустить такое? Мне хотелось развернуться и бежать, бежать прочь из Мегатеатра, прочь из Атлантиса, куда угодно, пусть бы даже обратно в пустыню, в торнадо, все равно — лишь бы не выходить на сцену.

Но Гемлут крепко держал меня за локоть, с другой стороны маршировал Смейк, а сзади — здоровенный добраньский бык. Все пути отступления были отрезаны.

Трон. Лестница к трону соискателя показалась мне бесконечной, а в ней было всего лишь десять ступеней. Взбираясь на трон, я чувствовал, что вот-вот потеряю равновесие и, что еще более вероятно, сознание. Смейк и Гемлут остались внизу. Мне пришлось идти одному, без поддержки. Первая ступенька показалась мне мягкой, как вата, лапы мои утонули в ней словно в желе, почва ушла из-под ног. Со стороны я, наверное, выглядел пьяным, который изо всех сил старается удержать равновесие. Каким-то чудом мне удалось добраться до второй ступени. Она оказалась чуть крепче, и все же довольно мягкой, наподобие пуховой подушки. Мне подумалось: может, лучше встать на четвереньки и таким образом продолжать восхождение? Но третья ступенька слегка качнулась, как лодка при слабом ветерке, однако была сделана из прочного материала. Четвертая и вовсе уже даже не качалась, как, впрочем, пятая и шестая.

Я справлюсь. Это все нервы, волнение новичка. Страх перед сценой всегда появляется, а потом обязательно проходит, надо только подождать. Это знает каждый, кто когда-нибудь выступал. Рано или поздно он отпустит. Окончательно осмелев, я чуть повернул голову и скосил глаза через плечо, в зрительный зал. Многотысячная толпа колыхалась морем злобных, перекошенных рож. Я снова покачнулся. Подошвы мои вспотели и начали разъезжаться. Меня повело влево, затем вправо, и в конце концов мне не осталось ничего другого, как совершить единственно разумное — собрать всю свою волю в кулак, преодолеть последнюю ступеньку и плюхнуться в кресло. По залу прокатилась волна облегчения.

Я был абсолютно спокоен.

Солидарность. Плечи мои распрямились, и я почувствовал небывалый прилив сил. Словно все мои предшественники, некогда сидевшие в этом кресле, стояли рядом и подбадривали меня. Я ощущал присутствие моих кумиров: Словохота Зинга, Габросика Насатрама, Балагура Смадад, Гноти Вальтрозема, Хюнкера фон Думхена, Вломота Ломоотвода, Бумбема Циреллы и Нусрама Факира Оригинального. Все они были со мной, даже те, кто уже давно перестал выступать, почил с миром и был предан забвению. Все они когда-то пришли сюда в первый раз, все они сидели в этом кресле, прежде чем им удалось низвергнуть короля Лжи и занять его трон. Нусрам Факир, казалось, стоял у меня за спиной и говорил со мной. Он шептал мне на ухо, что сегодня мой вечер, что трон короля Лжи достался недостойному и что я должен изменить эту ситуацию, покончить с несправедливостью и низложить наглеца.

Или все это привиделось мне опять же от страха?

Лорд Нелож. А потом на арену прошествовал Лорд Нелож. Сначала он было опешил, увидев меня в кресле соискателя, но потом, видимо, даже обрадовался предстоящему развлечению. Во всяком случае, во взгляде его читались злорадство, любопытство и жалость, как у кошки, поймавшей мышь.

К удивлению своему, я отметил, что меня это ни капельки не волнует. Соискателю полагалось выступать первым. Мне не пришлось долго думать или выуживать из памяти заготовленную заранее зазубренную ложь.

История сама собой родилась у меня в голове, словно мне нашептали ее мои кумиры, стоявшие за спиной. Я говорил и говорил, в результате вышла занятная, безупречная с точки зрения композиции фантазия. Во всяком случае, самому мне так показалось. А вот подробнее, что это была за история, о чем, не могу вам сказать, как, впрочем, и обо всех остальных, представленных мною в тот волшебный вечер. И все-таки она была достаточно хороша, в этом нет никакого сомнения, поскольку я набрал целых девять баллов — рекордный результат для новичка в самом начале схватки за всю историю гладиаторских боев.

Пещерный тролль потерял свой трон уже в первом раунде, только он сам об этом пока еще не догадывался. Или все же догадывался? Ведь его ответная ложь, пусть даже весьма и весьма оригинальная, была поведана публике не совсем уверенно, с едва уловимым замешательством в голосе. Его неуверенность в себе пока еще только наметилась, но ничего подобного с ним до сих пор не случалось. К фальшивому хныканью и трогательным ужимкам все давно привыкли, но теперь это была самая натуральная неуверенность, а этого публика не прощала. Короля Лжи принято оценивать с точки зрения его лучшего выступления, поэтому, допустив небольшую оплошность, тролль заплатил за нее дорогой ценой — стрелка прибора остановилась на трех с половиной баллах.

Вторая история вышла у меня еще лучше первой. Гладиаторы, стоявшие рядом со мной, помогли мне раскрыть мой актерский талант в полной мере. Я использовал драматические жесты и выразительную мимику. На протяжении трех минут выступления мне удалось дважды растрогать публику до слез и трижды вызвать в зале взрыв гомерического хохота. Аплодисменты длились нескончаемо.

Девять с половиной баллов на приборе.

Лорд Нелож попытался спасти ситуацию, но спасать-то, по правде говоря, уже было нечего. Удар, полученный им в первом раунде, оказался настолько сильным, что он так и не сумел от него оправиться. Жалким голосом тролль поведал публике довольно-таки убогую историйку, которая не стала лучше оттого, что он пару раз запутался в сюжете и потерял нить повествования. Он чуть не плакал. Редкие аплодисменты, скорее всего из жалости.

Один балл.

В третьем раунде я умело соединил все до единого средства гладиаторского искусства: изысканную композицию лжи, выразительную мимику, красноречивые жесты. Я играл с публикой, как когда-то импровизировал на орга́не сновидений. Крики ужаса, слезы радости, безудержный смех — все эти чувства зрители пережили всего за одну минуту, ведь на этот раз я постарался быть действительно кратким. Зал слушал, затаив дыхание, когда рассказ подошел к ошеломляющей развязке, затем громко выдохнул и разразился бурей нескончаемых оваций.

Десять баллов, последнее деление на шкале.

Триумф. Удивительно, как это пещерному троллю удалось вдруг стать гораздо меньше ростом. Лорд Нелож, всхлипывая, покинул сцену. Победа в третьем раунде! Такого еще не случалось за всю историю гладиаторских боев. Я не только показал пещерному троллю, кто он есть, но еще и завоевал титул короля Лжи, притом за рекордно короткое время.

И это было только начало длинного пути, выложенного цветами радости.

Когда Вольцотан Смейк распахнул дверь моей гримерной, в глазах у него стояли слезы. Он прижал меня к своему жирному животу.

— Это слезы жадности, сынок. Я плачу по той куче денег, что потерял, поставив на твоего соперника, — со вздохом проговорил он. — И в то же время это слезы радости! Да-да, я счастлив, что смог вместе с другими стать свидетелем этого исторического момента. А я-то, дурак, думал: Нусрам Факир Оригинальный был последним прирожденным гладиатором на этой сцене. Но ты, ты, мой мальчик, доказал обратное!

Он стиснул меня в своих объятиях.

Чемпион. Спустя неделю мне, чтобы подтвердить свой титул, пришлось сразиться с одним вольтерком, тому удалось продержаться аж до пятого раунда, прежде чем публика с позором изгнала его со сцены.

В течение последующих семи месяцев я выдержал двадцать восемь битв, само собой — с победным результатом: двадцать семь раз мне удалось побороть соперника в первых семи раундах, и только один раз он продержался целых десять, но это был упрямый друид, который ни за что не хотел добровольно уйти со сцены, даже когда разъяренная публика закидала его огрызками кукурузы. В перерывах я еще тренировался, сражаясь с лучшими из гладиаторов, которых тоже всех до единого победил без особого труда.

Смейк теперь не оставлял меня ни на минуту, предвосхищая любое мое желание и заваливая подарками. У нас с Гемлутом появились свои собственные демоны-рикши, которые день и ночь находились только в нашем с ним распоряжении.

А Гемлут еще использовал мою популярность, чтобы заводить знакомства с пышноволосыми красотками. На каждое выступление он приводил с собой очередной экземпляр и, сидя в первом ряду, очень эффектно давал мне полезные указания, которые на самом деле были в высшей степени бесполезными. Только ни одна из девушек не задерживалась рядом с моим другом надолго, и мне даже казалось, что он меняет их уже просто так, по привычке, давно отчаявшись найти ту самую, единственную.

Жили мы теперь, разумеется, не в винтовой башне, а на вилле в дорогом пригороде Атлантиса, на зеленых холмах Налтатис, где из окон домов по ночам открывался завораживающий вид на утопающий в море огней город.

В моем распоряжении было пятьдесят две комнаты, три искусно выполненных бассейна и собственная гладиаторская арена, на которой я мог тренироваться, когда был дома. Только тренировки мне были ни к чему, ведь излишние упражнения могут навредить импровизаторскому таланту.

Выступал я всего раз в неделю, так что другие шесть дней оставались свободными, — неплохое соотношение рабочего и свободного времени. Смейк делал все возможное, чтобы я не скучал и чтобы мой быт был устроен самым приятным для меня образом. У меня в доме было два повара, один готовил холодные закуски, а Цакоб Йоа, мой бывший работодатель из гаянской пиццерии, отвечал за горячие блюда. Еще у меня были собственный массажист и чтец, который во время массажа читал мне из произведений Хильдегунста Сказителя, поскольку его творения благотворно действовали на мою нервную систему.

В общественной жизни Атлантиса я вскоре стал очень заметной фигурой — если не самой значительной. На моем столе кипой лежали приглашения на всевозможные вечеринки, дружеские встречи, торжественные ужины, вернисажи, дефиле и благотворительные концерты. Какому мероприятию отдать предпочтение, решал Смейк. Три часа в день были отведены на общение с прессой. Вы, наверное, скажете, что нет на свете такой выдающейся личности, которая бы могла в течение трех часов ежедневно снабжать репортеров достойным публикации материалом, но жители Атлантиса настолько обожали своих гладиаторов, в особенности титулоносных, что готовы были читать любую галиматью, которой я потчевал газетчиков: от обрывочных воспоминаний о Ночной школе до кулинарных рецептов, прогнозов погоды и подробного описания утреннего и вечернего туалета. Иногда я вообще болтал ни о чем сам с собой, но все это тоже записывалось аккуратнейшим образом и потом с не меньшим рвением проглатывалось благодарной публикой.

Одна из центральных рубрик «Новостей Атлантиса» была посвящена исключительно моей персоне и занимала едва ли не больше места, чем все остальные новости. Я опубликовал книгу кулинарных рецептов (все блюда, естественно, изобрел Цакоб Йоа, но достаточно было того, что я все их попробовал) и «Сборник практических советов начинающему гладиатору» (поскольку каждый молодой человек в Атлантисе мечтал стать гладиатором, книге уже изначально было суждено стать бестселлером). Кроме того, под моим именем вышли «Размышления о моральных аспектах гладиаторских боев», в которых я оправдывал ложь, служащую спортивным целям, и говорил о ее неприемлемости в повседневной жизни. Стилистически книга очень напоминала биографию Нусрама Факира, и, по правде говоря, некоторые главы были заимствованы мной у него чуть ли не дословно. Все эти произведения имели грандиозный успех, и многие книжные магазины Атлантиса специализировались исключительно на продаже моих книг.

Дома меня окружали одни и те же лица: во-первых, Гемлут, который не расставался со мной ни на минуту, потом Смейк со своим прихвостнем Румо, быком-телохранителем, несколько йети и еще Лорд Нелож, ставший теперь снова просто пещерным троллем. Смейк сжалился над ним и держал при себе для всяких мелких поручений — например, сварить кофе, принести пиво, подержать дверь, раскрыть зонтик или позабавить всех какой-нибудь глупой выходкой. Тролль превратился при Смейке в подобие придворного шута и, само собой, изо всех сил старался угодить мне. Я относился к нему равнодушно, мстить ему мне больше не хотелось, а иногда было даже жаль.

Чем бы мы ни занимались, о чем бы ни говорили, все это так или иначе касалось гладиаторских боев. Мы обсуждали состоявшиеся и предстоящие дуэли, посещали тренировочные площадки и пробные бои, я общался с подрастающим поколением и давал советы. Дома мы с Гемлутом разрабатывали новые стратегии, или же я просто слушал Смейка, а он знал все подробности легендарных схваток, как никто другой.

Я уже не представлял себе жизнь за пределами гладиаторского бизнеса.

Я дошел в нем до самых вершин.

Прошел год. Около шестидесяти боев, более сотни разминочных дуэлей. Ни одного поражения.

Выступления стали для меня рутиной, я уже не испытывал былого трепета перед выходом на арену. Я даже не интересовался своими соперниками, мне было все равно, с кем сражаться. Они существовали для меня только для того, чтобы побеждать, и это было не сложнее, чем вымыть руки. Иногда я специально играл вполсилы, только для того, чтобы накалить обстановку, ведь на самом-то деле я был непобедим.

Уже несколько недель над городом висело влажное, душное марево, а теплый ветер со стороны Пиритонических гор не приносил облегчения, а только еще добавлял жары. Все жители мучились головной болью и ревматизмом и использовали любую возможность, чтобы посидеть в тени и отдохнуть. Теперь свои дневные интервью я давал, плавая в бассейне на надувном матрасе. Оттуда я диктовал репортерам свои размышления о погоде:

— По моим наблюдениям, погода в этом году стоит необычно жаркая. Желательно, чтобы в ближайшее время стало немного прохладнее. Влажность воздуха также держится выше нормы, поэтому все мы с нетерпением ждем настоящей грозы. Пора бы нашим натифтофским политикам перестать хлопать своими развесистыми локаторами и принять какие-то меры.

Я понятия не имел, какие меры могут принять политики против такой погоды, но упоминание о натифтофах и особенно об их знаменитых ушах всегда встречалось публикой с воодушевлением. Довольно ухмыляясь, репортеры живо принимались строчить в своих блокнотах.

Вольцотан Смейк, как обычно, сидел в шезлонге и занимался бизнесом. Помощники, помощники помощников и ассистенты помощников тех помощников, а именно пещерный тролль, несколько десятков зельцев и других подданных вились вокруг него, словно стая мух, подсовывая письма, бумаги на подпись, газетные статьи и биржевые сводки. Подобную картину я наблюдал изо дня в день, но старался не думать о том, чем он там занимается. От одной только мысли об этом мне уже становилось не по себе. Поэтому я с таким рвением занимался общественной работой. Я заметил, как к Смейку подошел его жуткий верзила Румо и что-то прошептал ему на ухо. Мне до сих пор достаточно было только взглянуть на быка, чтобы вся шерсть у меня на спине встала дыбом. Смейк очень разнервничался, вскочил и сказал, что ему срочно нужно решить одну проблему. Ничего необычного в этом не было, у него всегда была масса срочных дел.

Не знаю, услышали ли натифтофские политики мои пожелания, но вечером и правда разразилась гроза.

Гроза. Только это была не простая гроза — она пришла к нам не сверху, как полагается, а откуда-то снизу, словно из-под земли. И хотя на небе собрались, как положено, заслонившие солнце черные тучи, но молнии били вовсе не оттуда, а из недр Атлантиса. Мне и раньше доводилось наблюдать эти синие молнии, но таких громадных и в таком количестве я еще ни разу не видел.

Мы вышли на террасу и наблюдали за необычным спектаклем. Была среда. До вечерней дуэли оставалось всего два часа. В лица нам ударил порыв прохладного ветра, но и он прилетел не из атмосферы, а как будто вырвался из люков канализации. Крышки люков взмыли вверх и отлетели на несколько метров в сторону, а вслед за ними вырвались здоровенные синие молнии, пронзившие воздух электрическими разрядами до самых облаков.

А потом на их месте образовались воздушные смерчи, которые закрутились длинными тонкими воронками и с утробным звуком быстро снова исчезли в жерлах канализации. Такая гроза, по словам Вольцотана Смейка, случалась в Атлантисе не чаще одного раза в сто лет. Ему довелось наблюдать ее уже дважды, эта — третья. Мне повезло, что я стал свидетелем такого события.

— У-у-у, злобные людишки, — процедил сквозь зубы зельц, известный своей суеверностью.

Смейк расхохотался.

Потом темные облака постепенно рассеялись, свежий восточный ветер развеял последнюю духоту. Благодаря природному катаклизму воздух наконец посвежел. Как нельзя кстати перед началом дуэли. Мы собрались и отправились в Мегатеатр.

Незадолго до выступления — это был мой пятьдесят девятый бой — в гримерную ко мне зашел Смейк. Он отослал Гемлута, заявив, что хочет потолковать со мной с глазу на глаз.

Доверительная беседа. Похоже, у него ко мне действительно было серьезное дело. Обычно он не стеснялся говорить все, что думает, напрямик. Теперь же долго мялся, извиваясь словно уж на сковородке.

— Послушай меня, сынок. Сделай мне, старику, сегодня вечером одно одолжение. Ты же знаешь, как я ценю твой талант, как стараюсь тебе угодить. А сегодня я прошу: сделай кое-что для меня.

— Да не вопрос, Смейк. О чем речь?

— Я хочу, чтобы ты сегодня вечером проиграл.

Если бы мне сказали, что Атлантис ушел под воду, эта новость удивила бы меня, наверное, намного меньше.

— Уж больно ты стал хорош в последнее время. А дуэли устраиваются, в частности, для того, чтобы публика могла ставить деньги на гладиаторов. Я, между прочим, всегда получал с этого крупный барыш. А теперь все знают, что ты все равно победишь. Больше никто не хочет играть на тотализаторе. Понимаешь? Я терплю убытки. Послушай, ну что тебе стоит разочек проиграть? На следующей неделе выигрывай себе снова на здоровье, никто тебе слова не скажет. Я поставлю на твоего соперника и выиграю немного деньжат. Если честно, я уже сделал ставки. Да, я поставил все, что у меня было. Ты же не хочешь, чтобы я разорился, правда, малыш? Так что не разочаруй меня.

Не дожидаясь ответа, Смейк быстро развернулся и вышел.

Дым фугары последовал за ним, как послушный раб за своим господином.

Выходя на арену, я был словно в бреду. Гемлуту я не решился ничего рассказать, чтобы не впутывать его в это дело. Впервые за долгое время я снова испытывал тот же трепет, что и перед первой дуэлью, когда восходил на трон соискателя.

Противник заставил себя ждать. Публика бушевала. Зельцы швыряли на арену обглоданные початки.

Я понятия не имел, кто будет сегодня моим соперником. Обычно этот вопрос меня не интересовал, я был уверен, что справлюсь с любым. Да и теперь это не имело значения, если уж все равно было приказано проиграть. Я твердо решил сделать то, о чем просил Смейк. А что мне еще оставалось?

Наконец из оркестровой ямы послышался гонг, и на арену вышел мой соперник.

Нусрам Факир Оригинальный.

Мне стало ясно, почему Смейк выбрал именно этот вечер. Непревзойденный мастер гладиаторского искусства решил вернуть себе титул! Ставки на обоих противников, должно быть, взлетели до небес. Даже среди самых ярких звезд Нусрам Факир считался недосягаемой величиной. Он был самым великим, самым титулованным лжецом всех времен и народов.

Оригинальный. Все мы учились на его дуэлях. Все мы читали его учебники. Именно ему принадлежало изобретение так называемой стандартной затравки, которую все последующие поколения гладиаторов-лжецов использовали в различных вариациях на своих выступлениях. Он первый открыл названный в его честь Факиров кульбит, дающий гладиатору возможность совершить следующий ход в пятистах различных направлениях. Это он вывел понятие «белой лжи», такой своеобразной техники обмана, когда ложь преподносится легко и непринужденно, мило и безобидно, так что ей прощается все, даже сама ложь. Он придумал и «двойное пике», обманный трюк, отчаянностью своей сравнимый разве что с сальто-мортале без страховки или с хождением по канату с завязанными глазами. Его приемчик под названием «заход с фланга», обманный маневр, заход с фланга к своей собственной лжи, удавалось освоить лишь настоящим асам. Четырнадцать раз подряд он побил Зароастру Распутина (так называл себя самый удачливый из натифтофских гладиаторов-шарлатанов). Он изобрел так называемые танцы Нусрама, с помощью которых гладиатор изводит противника долгим хождением вокруг да около, а потом, усыпив его бдительность, быстро и решительно наносит удар стремительной, мастерской ложью.

Это благодаря ему гладиаторский спорт узнал, что такое «обманка», изящнейшая из фигур, соединившая в себе заячью технику заметания следов с изысканными пируэтами балерины. Он собственноручно изготовил лжеритмическую таблицу с тридцатью шестью тысячами всевозможных вымыслов и однажды устроил сеанс одновременного боя с двенадцатью лучшими гладиаторами современности и у всех у них выиграл. Нусрам Факир был живой легендой, гением, Филинчиком лжегладиаторского спорта. Проиграть ему было несложно. Он все равно так или иначе должен был меня победить. Добавлю только, что он был собаковолком, существом с человеческим туловищем и головой волколисицы. Такие экземпляры встречались в Замонии довольно редко, появлялись они вследствие спаривания добраньских быков и вервольфолисиц. Эти похожие на людей существа, естественно, не пользовались особой любовью, но, несмотря на отсутствие агрессивности вервольфолисиц и физической силы добраньских быков, все же имели с ними достаточно сходства, чтобы внушать окружающим трепет и уважение.

Недостаток животной физической силы собаковолки компенсировали выдающимся интеллектом и обладали редким шармом, перед которым не могла устоять ни одна представительница прекрасного пола.

И все же собаковолкам приходилось несладко. Большинство из них вели замкнутый, уединенный образ жизни, в одиночку скитались по Замонии и были неплохими столярами-поденщиками. Нусраму, как следует из его биографии, единственному среди себе подобных удалось пройти нелегкий путь от землекопа и столяра-поденщика до настоящего гладиатора-лжеца. За что его в среде собаковолков почитали чуть ли не как святого.

— Прошу простить мне мое опоздание, — обратился он к публике с галантным поклоном. — Для того чтобы попасть сюда, мне пришлось вырваться из свинцовой темницы Бухтянска, где меня долгое время удерживали вопреки моей воле и без всякого на то основания, а для этого нужно было сначала сесть на диету и скинуть пятьдесят килограммов, иначе бы мне ни за что не пролезть сквозь прутья решетки. А выбравшись на свободу, потребовалось потратить некоторое время, чтобы наесть обратно недостающую мускулатуру, — не мог же я предстать перед почтеннейшей публикой совершенным скелетом, этого не вынесли бы ни ваши, ни мои нервы. Особенно тяжело дались мне последние килограммы, для чего я питался исключительно кремовыми тортами, свиной ветчиной и напоследок съел еще несколько метров телячьих сосисок, на что, к моему величайшему сожалению, ушло на пару минут больше, чем ожидалось!

Еще даже не включали прибор, измеряющий силу аплодисментов, а он уже принялся околдовывать публику своими чарами, запросто расходуя свою фантазию, будто запасы ее были у него бесконечны. Правдивость его истории не вызвала сомнений даже у меня, и я наравне со всеми отчаянно хлопал в ладоши, так очаровал меня эффектный выход на сцену моего кумира.

Я никак не мог взять в толк, зачем это Смейку понадобилось так передо мной распинаться? Ясно же, что я так и так проиграю, буду я стараться для этого или нет. Да и проиграть такому сопернику не обидно. Он элегантно взошел на трон соискателя и изысканным жестом стряхнул невидимую пыль с подлокотника.

— Да, давненько я не сиживал на этом месте, — вздохнул он с меланхолическим выражением лица. — Трон соискателя… Хм… Как-то здесь неуютно. Ничего не поделаешь, придется привыкать.

Публика захохотала и захлопала в ладоши, оценив намек Нусрама на его гладиаторское прошлое.

— Хотя, может, не стоит привыкать. Все равно мы скоро поменяемся местами, — добавил он, обращаясь уже ко мне.

По спине у меня побежали мурашки.

Новый раскат хохота и шквал аплодисментов.

Он впился в меня глазами, так что я непроизвольно втянул голову в плечи.

— И это мой соперник?! — презрительно фыркнул он. — Синюшный медведь?

— Синий Медведь! — деликатно поправил я.

Публика взвизгнула от восторга.

— Ну да, ну да. А знаете, что говорят про медведей? Если поблизости завелся один, держи амбар на замке, — зашептал он через плечо в зал, но так, чтобы я отчетливо слышал каждое слово.

Зрители понимающе захихикали.

Я знал, что он любит пощекотать сопернику нервы перед дуэлью. Этой теме в его биографии отведена была целая глава. Он считал вполне нормальным и естественным вызнать заранее о сопернике всю подноготную, а затем при всех наступать ему на больные мозоли. В главе под названием «39 способов деморализации противника» он приводил 39 вариантов давления на психику и обезоруживания соперника еще до начала первого раунда. Честно говоря, это было единственное место в его книге, которое мне не понравилось. Мне казалось нечестным наводить справки о противнике перед дуэлью, лучше все-таки открытая борьба. Но что поделаешь, у каждого свои методы. Таким способом Нусраму Факиру удалось выиграть несколько битв еще прежде, чем они успели начаться.

Я постарался взять себя в руки и не реагировать на его замечание. После приключения с островом-плотожором тема обжорства была для меня слишком болезненной, одного намека хватило бы, чтобы вывести меня из себя, — но здесь это называлось профессиональным подходом к сопернику.

— Знавал я одного медведя, так тот настолько был неравнодушен к еде, что жрал даже калории, которые другие тратили, чтобы похудеть.

Нусрам непринужденно развалился на троне и, казалось, сам был в полном восторге от удачно нанесенного точного удара.

Публика, видимо, тоже сочла эти позорящие весь медвежий род шутки вполне забавными и отреагировала на них звонким смехом и аплодисментами.

— Когда он помер, его живот был так набит, что желудку пришлось потом еще целый месяц жить, чтобы переварить все свое содержимое!

Я старался не подавать виду, что шутка меня задела. Напротив, я скорчил вежливую гримасу и даже слегка поклонился Нусраму, выказывая ему тем самым свое почтение. Он быстро понял, что тактика не сработала и нужно придумывать что-то другое.

Пришлось сменить тему:

— Это правда, что ты пришел в этот мир, не рождаясь? Во всяком случае, так писали в газетах.

В зале воцарилась полная тишина. Это была не просто изящная шутка, это был удар ниже пояса, то есть замечание, на которое я не мог не отреагировать.

— Как же он тогда появился на свет? — спросил Нусрам, обращаясь к публике. — Вырос из земли, как дерево? Если он не рождался, как может он сидеть теперь здесь, передо мной? Или, может быть, его вовсе не существует? Тогда я автоматически становлюсь победителем этой дуэли. Мне, наверное, можно идти?

Жалкие смущенные смешки в зале. Я уже начал сомневаться в бесспорности таланта своего кумира.

— Мне жаль его. Сидит тут бедняжка — один-одинешенек, как круглый сирота.

Похоже, лучший способ разувериться в величии своего кумира — столкнуться с ним лично, лоб в лоб.

— Вы слышали? Круглый сирота! Это как раз про него.

Вольцотан Смейк подал мне незаметный знак: мол, ничего страшного, не обращай внимания. Но было уже поздно. Сохраняя равнодушную вежливую улыбку, я скрежетал зубами, ненавидя Факира всей душой. Лучше бы он оставил свои шуточки при себе!

— Даже у круглого сироты и то больше родственников, чем у нашего медвежонка, — продолжал Факир, но никто не смеялся. — Может, стоит его усыновить?

Надо же, я и вправду был готов добровольно уступить титул своему кумиру, отдав таким образом должное его опыту, таланту и славе. А теперь я не только желал при всех уничтожить Нусрама Факира Оригинального, но и мечтал сделать это так, чтобы дуэль наша вошла в историю гладиаторских боев страницей его несмываемого позора.

Я хотел не просто победить — я желал раздавить его, растоптать, уничтожить по всем правилам гладиаторского искусства. Я хотел, чтобы впредь одно только упоминание о моем имени или о профессии гладиатора вызывало у него содрогание, чтобы этот ужас преследовал его всю жизнь. Он слишком больно ранил меня, коснувшись самых неприятных вопросов. Что ж, это была его ошибка. Теперь он для меня больше не пример, учитель и кумир, а обыкновенный соперник.

Мне все равно, что он Нусрам Факир Оригинальный.

Я — Синий Медведь, Непобедимый.

Прозвучал гонг, и дуэль началась.

В первом ряду, как всегда, восседал Смейк со своими приближенными, среди которых были Грот и Цилле, добраньский бык-телохранитель, дюжина йети и несколько подающих надежду начинающих гладиаторов. Ничего не подозревающий Гемлут Гаванна сидел тут же, рядом с ними. Смейк расточал лучезарные улыбки, а сам беспокойно ерзал на стуле. Он еще раз красноречиво показал мне глазами, чтобы я его не подвел.

Нусрам Факир был соискателем, так что и начинать пришлось ему. Он преподнес публике незамысловатую историю о грифе, которого он якобы изловил и выучил нести уже вареные яйца гигантского размера. Выступление, однако же, было снабжено таким количеством языковых деликатесов и мимических па, что недостаток оригинальности сюжета никак не сказался на его качестве. А позволенное Факиром под конец колкое замечание в адрес всех грифов вообще заставило публику разразиться безудержным хохотом, в котором, естественно, не принимали участия грифы, стоически несшие свою вахту на стенах стадиона. Аплодисменты были соответствующими. Измеритель громкости показал восемь баллов.

Я знал, что в изяществе, тонкости и хитроумии приемов фантазии Нусраму Факиру не было равных среди гладиаторов. Поэтому победить его с помощью какой-нибудь грандиозно закрученной лжи не стоило даже пытаться, такое проделывали до меня уже многие простаки, всех их он разбил в пух и прах безупречной техникой. Я решил экономить силы, действуя не спеша и наверняка. История, с которой я начал, была заготовлена мною уже давно на тот случай, если срочно понадобится что-то ввернуть, а экспромт не получится. Это была вполне приличная морская байка про то, как я путешествовал в открытом море на судне, перевозящем хомячков, и на нас вдруг напали пираты. Суть истории заключалась в том, что мне удалось сконструировать своеобразный гребной механизм и, используя энергию непоседливых хомячков, удрать от кровожадных разбойников. Рассчитанное на комический эффект выступление удалось мне на славу, я старался изо всех сил и честно заработал свои шесть баллов. Первый раунд выиграл Факир. Смейк заметно расслабился.

Второй раунд мой соперник открыл памфлетом о натифтофской дипломатии. Эта на первый взгляд малообещающая тема вылилась у него в увлекательнейшую шпионскую историю, в которой он, наклеив себе натифтофские уши, сумел проникнуть в высшие натифтофские дипломатические круги. Прибавьте к этому еще меткие замечания в адрес современных политиков, и поймете, с каким восторгом публика хохотала и хлопала в ладоши. В довершение всего он даже осмелился утверждать, что это именно он случайно вытолкнул из окна небезызвестного натифтофа и таким образом стал причиной написания знаменитого «Уложения о порядке наследования».

Грохот аплодисментов. Девять баллов на шкале прибора. Я начал понимать, почему выступления Факира пользовались таким успехом. Он гораздо лучше меня ориентировался в истории Атлантиса, а также был в курсе последних новостей и сплетен. Он говорил о том, что было близко и дорого каждому жителю города.

То есть мне следовало, говоря языком гладиаторов, чуть приотстать, приглядеться, а потом быстро нагнать его и зашагать с ним в ногу.

Ну что ж, Факиру нравится сидеть в родном болоте, пусть сидит! А мы продолжим травить морские байки. Второй моей историей стала неплохая выдумка о путешествии по морю на судне, перевозящем трусливых зайчишек. Мои бедные пассажиры одновременно испугались грозы и привидений, и, чтобы успокоить их, мне пришлось ловить молнии и глотать их на глазах у привидений, которых так впечатлило это зрелище, что они предпочли удалиться восвояси. Сюжет, конечно, был так себе и не дотягивал до того, чтобы твердо и решительно указать Факиру на дверь, но я старался, и вышло неплохо. Вежливые аплодисменты. Пять баллов.

Первые легкие победы никак не подействовали на Нусрама, он все так же спокойно сидел на троне и не выказывал никаких признаков усыпления бдительности, что нередко происходило в подобных ситуациях с менее опытными бойцами.

В следующем рассказе он поведал публике свою теорию происхождения синих молний. Это была история-размышление, в которой он без всякого сюжета просто рассуждал о том, чем, по его мнению, могут заниматься люди-невидимки под землей Атлантиса. При этом он делал вид, что делится со слушателями некими тайными, одному только ему известными подробностями, которые сообщал полушепотом, смущенно кося глазами, в результате чего окружающие чувствовали себя его сообщниками.

По теории Факира, люди прибыли в Атлантис с другой планеты (в качестве доказательства он приводил дома, в которых вода течет снизу вверх), а потом были изгнаны в катакомбы канализации.

Они будто бы хранили в своих подземельях какую-то тайну, и молнии были связаны с ней самым непосредственным образом. Но что это за тайна такая, он не собирался нам говорить, — пусть, мол, зрители сами пораскинут мозгами.

В этой истории не было ни искрометного юмора, ни трогательного слезливого конца, но композиция была выстроена с таким расчетом, чтобы в финале у всех по коже побежали мурашки. К тому же Факир затронул уже очень давно интересовавший всех вопрос, говорить о котором вслух раньше никто не решался: чем же все-таки занимаются люди-невидимки в своих подземельях? Пока я развлекал публику примитивными матросскими байками, Факир поднимал важнейшие политические вопросы современности.

Еще мгновение в зале висела мертвая тишина, а потом он взорвался шквалом аплодисментов. Десять баллов, последнее деление на приборе. Нусрам Факир доказал, что он не утратил квалификации.

Чем было на это ответить? Я без особого энтузиазма сочинил какую-то вялую сказку о яхольских плотоядных демонах, которые якобы поймали меня, чтобы сожрать. Только мне удалось избежать мучительной смерти, остудив воду в котле, где меня собирались варить; в качестве последнего желания я попросил дать мне ментоловый леденец, от которого мое дыхание стало настолько свежим, что я превратил бульон в настоящий ментоловый лед, а потом еще распилил его на куски и продавал демонам в качестве ментолового мороженого. Вышло, по правде говоря, не ахти. Стрелка прибора вполне справедливо остановилась на трех — наихудший результат за все время моей гладиаторской карьеры.

Далее мы продолжали в том же духе, к великой радости Смейка и неподдельному ужасу моего верного друга Гемлута. Истории Нусрама были одна лучше другой, и он срывал бешеные аплодисменты, а я, оставаясь на посредственном уровне, пожинал жалкие крохи сострадания моих бывших поклонников. В результате первые десять раундов закончились с безусловным перевесом в пользу моего соперника.

Короче говоря, я не спешил насладиться своей победой. Дуэли гладиаторов-лжецов не имеют временнóго регламента, они длятся до тех пор, пока один из них добровольно не признает своего поражения. Поэтому я сделал ставку на свои молодые силы в противовес старческой немощи Факира. Во время выступления очень быстро садятся голосовые связки, и это был мой шанс, поскольку, пройдя интенсивный курс тренировок у волн-болтушек, я мог болтать сколь угодно долго, не испытывая при этом никакой усталости. Но, с другой стороны, расслабляться было тоже нельзя. Запас свежих идей моего соперника, казалось, был неисчерпаем, его актерское мастерство, его шарм в течение десяти раундов оставались на самом высоком уровне.

В одиннадцатом раунде он вдруг ни с того ни с сего изменил тактику, оставил свою излюбленную и лучше всего проработанную тему Атлантиса и обратился к возделываемому мною миру фантазии — естественно, чтобы продемонстрировать свое превосходство и в этой области тоже.

Поющая лошадь. На этот раз его история приключилась в замонианских Альпах, и речь шла о лошади, умеющей петь йодлерами, которую Факир победил на вокальном конкурсе. Когда он совершенно уморительно и невероятно похоже начал изображать лошадиные трели, ржание, фырканье и неуклюжие переливы, публика просто покатилась со смеху, что снова обеспечило ему отличный результат — девять баллов.

Я решил, что настало время и мне изменить стратегию. Вместо того чтобы развлекать публику незатейливыми, хотя и смешными, короткими сценками, нужно ослепить ее, поразить — словом, показать, на что я способен.

Это была история о вулкане под названием Кроторот.

— Я — умею — летать.

Так начал я свой рассказ, бросая слова по отдельности, словно шары, в зал, чтобы сразу же обеспечить себе внимание публики. Воцарилась гробовая тишина. Смейк очнулся от мирного послеобеденного сна, в котором, как всегда, подсчитывал свои барыши. Гемлут нервно смял шляпу.

Рассказ о вулкане Кроторот. — Как-то раз мои странствия довели меня до самого Убистрана, заповедного уголка нашего континента.

По залу прокатился тихий шепот. Я знал, в Убистране еще никому не доводилось бывать. Недаром название его образовалось из сочетания «убийственная страна». О местности этой в народе ходили самые дикие и невероятные слухи и легенды, по сравнению с которыми все рассказы о Темных горах, Сладкой пустыне и Большом лесе, вместе взятые, выглядели безобидным лепетом.

Стоило мне только произнести слово «Убистран», как в мозгу тут же всплыла очередная статья «Лексикона». Недолго думая, я просто зачитал ее слово в слово от начала и до конца:

Подобные сведения об Убистране не представляли для публики ровным счетом ничего интересного, в Замонии это знал каждый ребенок.

— Так вот, как-то раз оказался я на Соляном перевале Твердого мора, путешествуя с письмом от губернатора Орнии к мэру Граланда…

Публика снова нетерпеливо заерзала, уставшая от обилия неинтересных подробностей, явно настроенная на очередную сенсацию.

— …и с подарком для моей возлюбленной.

Женская половина навострила ушки. «Возлюбленная» и «подарок» обещали романтическое приключение.

Я медленно и очень подробно описал золотое кольцо, которое было заказано мною у лучших ювелиров Флоринта, уделяя особое внимание качеству пробы, а также количеству каратов, форме, магическому орнаменту и тексту любовного послания, выгравированного по моей просьбе на внутренней стороне. Женщины слушали, затаив дыхание, в то время как мужчины демонстративно скучали, а несколько зельцев даже начали вяло насвистывать.

Потом я как бы вскользь заметил, что на кольцо ушли все мои сбережения и что я не был уверен, подойдет оно или нет, поскольку не знал точного размера и заказал наугад.

Затем я перешел к описанию своей возлюбленной, недолго думая, приняв за образец то идеальное существо, образ которого был навеян мне гипнотическими парами слюны паука-ведуна. Рассказывая публике о синей медведице, я чувствовал, как сжимается сердце, настолько отчетливо запечатлелся ее облик в моем сознании. Волнение тем не менее придало моим словам еще большую достоверность, так что представительницы прекрасного пола взволнованно запыхтели и полезли в сумочки за носовыми платками, предвкушая трогательную, слезливую встречу.

— В конце концов я оказался в том месте, где Соляной перевал превращается в пустынную степь…

По залу опять прокатился ропот. Географические подробности в Мегатеатре не пользовались популярностью.

— И тут в голове моей зазвучал голос зыбучих песков Убистрана.

Мгновенная тишина.

Зыбучий песок.

Одно упоминание о нем уже многое обещало — невидимый, коварный враг, поджидающий неопытных путешественников, опасность, притаившаяся на пути, означающая либо долгую мучительную смерть, либо драматическое счастливое спасение. Короче говоря, лучшего способа приковать к себе внимание публики не придумать. И уж тем более, если песок наделен способностью разговаривать.

— Стой! — говорил песок в моей голове. — Остановись, иначе умрешь!

Я остановился. В своем стремлении как можно скорее попасть в Граланд я не обратил никакого внимания на изменения, произошедшие с окружающим ландшафтом. Соляной перевал давным-давно остался позади — я стоял на границе Убистрана. Впереди пускал дымок кратер Кроторота.

В этот момент перед глазами публики должна была возникнуть знакомая всем и каждому картина дымящегося вдалеке кратера знаменитого вулкана.

— Я призадумался. На окружной путь придется потратить дополнительно месяца два, если не больше. Чем же страшна эта загадочная местность? Никто ведь сюда еще ни разу не заезжал. Откуда тогда они знают, что здесь опасно?

— Это я им сказал, — прошелестел зыбучий песок у меня в голове. — Это я, зыбучий песок, который всегда прав! Послушай меня. Уходи прочь! Уходи, пока еще не поздно!

Попытка имитировать голос зыбучего песка была большим риском с моей стороны. Многие из присутствующих лично слышали его у себя в голове, когда доезжали до границ Убистрана. Излюбленным развлечением жителей Атлантиса были поездки до границы Убистрана и обратно: поехать, услышать голос зыбучего песка и, повинуясь ему, повернуть назад. Голос этот должен был звучать сухо, песчано и в то же время достаточно элегантно, маняще и пугающе одновременно, поэтому я попытался изобразить шуршание тела кобры, ползущей по шершавой бумаге, вперемешку с гортанным дрожанием голосовых связок и предостерегающим шипением.

— И тут мне подумалось: а вдруг это просто уловки, вдруг Убистран наполнен несметными сокровищами и всевозможными богатствами? Может быть, этот голос просто такой специальный звуковой эффект, шумовые волны, действующие на расстоянии? Да мало ли что еще. Но на меня, прошедшего обучение в Ночной школе, эти уловки действовать не должны.

— Нет здесь никаких сокровищ! Здесь есть только я — зыбучий песок. Стоит тебе ступить на меня, и тебя начнет засасывать, словно ты увяз в Кладбищенских топях. Я потеку тебе в горло, нос и уши, а потом… Ну, не будем о грустном, мне не нравятся эти подробности с предсмертными стонами и кошмарными скелетами, костенеющими во мне… Просто послушай моего доброго совета и ступай себе восвояси. Прочь отсюда! Пойди прогуляйся. Мимо Демонических гор. Демоны там совсем не опасные, подумаешь, забросают тебя горными цветами. Потом отправляйся на юго-восток, переправишься через реку Вьюн, а из Бухтянска ступай по берегу моря в сторону…

— Я знаю, ты хочешь меня запутать.

— Ничуть.

— Хочешь, хочешь.

— Ничуть.

— Но все же запутал.

— Ну хорошо. Я вижу, тебя не переубедить. Ладно, иди по мне. Я вовсе не зыбучий песок, а твердый, спрессованный грунт. А в кратере вулкана Кроторот полным-полно золота и бриллиантов. Забудешь про свое колечко. Наберешь для своей любимой драгоценностей, сколько пожелаешь. Ну что, идешь?

— Откуда ты знаешь про кольцо?

— Я умею читать мысли. Подумай сам, за все время нашего разговора ты ни разу не раскрыл рта.

Я задумался, анализируя ситуацию. На одну чашу весов я положил здравый смысл, природную осторожность и советы зыбучего песка, на другую — любопытство, врожденную глупость, предчувствие великого обмана и пару-другую центнеров драгоценностей для своей любимой. Угадайте, какая из чаш перевесила?

Представительницы прекрасного пола затаили дыхание, мужская половина публики вцепилась в скамейки. Вольтерки, которые не принадлежали ни к тем ни к другим, заткнули уши. Гемлут закусил край своей шляпы.

— Я сделал три шага и провалился в зыбучий песок.

Эта фраза еще некоторое время висела в гробовой тишине зала. Вот вам! Вы ожидали душераздирающих воплей, трогательного спасения в последнюю секунду, возможно при участии динозавра-спасателя или же при помощи какого-нибудь потайного каната. Не тут-то было. Я просто утонул, и все.

Вот так!

Я выдержал долгую театральную паузу, во время которой краешком глаза наблюдал за реакцией Смейка. Тот изо всех сил старался сохранить равнодушное выражение лица, хотя его жабры дрожали от напряжения.

— Оказывается, я ошибался. Зыбучий песок мне не лгал. Мне действительно предстояло окончить жизнь с горлом, набитым песком, и главное — я это заслужил! Я не только пренебрег искренними предостережениями песка, но еще и оскорбил его. Я заслужил мучительную, позорную смерть.

— Хорошо, что ты это понимаешь, — зашептал зыбучий песок мне в самое ухо. — Только раскаянием ничего не исправишь. Слишком поздно. Прощай. Мне жаль.

— Неужели ничего нельзя сделать? — подумал я ему в ответ. — Неужели ты не можешь чуть-чуть затвердеть, чтобы я уперся ногами и вылез на поверхность?

— Извини, я всего лишь зыбучий песок, а не бетон или какой-нибудь динозавр-спасатель. Твердость — это именно то, что совершенно несвойственно моей натуре. Я тебя предупреждал, ты меня не послушал — и вот результат. О, как ужасно, что я всегда прав! Сейчас начнутся предсмертные стоны… А потом ты станешь одним из скелетов, которые там, во мне… Прости, не хотел тебя напугать! Но, к сожалению, я действительно ничего не могу сделать, кроме разве что…

Кроме? Неужели есть какое-то «кроме»?!

— Кроме?! Кроме чего?

— Хм… Могу только сделать так, чтобы ты побыстрей утонул. Так будет намного гуманнее. Меня все умоляют об этом. Я могу сократить твои страдания. Во всяком случае, укоротить их.

— Спасибо.

Зыбучий песок выполнил свое обещание. Я стал стремительно погружаться.

Зал замер. В гробовой тишине слышен был бы даже всплеск весла карликовых пиратов. Вольцотан Смейк подался вперед.

И тут произошло нечто совершенно невероятное. Не для публики, а для меня. У меня вышел весь воздух, я задохнулся, только не в зыбучем песке, я задохнулся в своей собственной истории о зыбучем песке. Я, как всегда, ринулся в бой, не задумываясь, чем закончу, продолжение обычно приходило в голову само собой.

И вот у меня отказала фантазия. Такого еще не случалось.

Я метнул панический взгляд в сторону Нусрама Факира. Тот взирал на меня с ехидной усмешкой. Как опытный гладиатор, он не мог не почувствовать, что это была не театральная пауза, а окончательный ступор.

Зрители глядели во все глаза.

Внешне я ничем не выдал волнения, зато внутренне лихорадочно шарил в мозгу в поиске новой идеи, словно в переполненном старым хламом шкафу.

Ничего.

Факир слегка наклонился вперед, похожий на кобру, готовящуюся к броску.

«Песчаные кроты», — заявил вдруг совершенно неожиданно «Лексикон» в моей голове, и мне не осталось ничего другого, как громко процитировать очередную статью:

— Итак, я погружался все глубже и глубже! — выкрикнул я в зал. — Как вдруг лапы мои коснулись чего-то мягкого, шерстяного. И не успел я опомниться, как уже сидел верхом на каком-то животном.

— Это песчаный крот, — сказал зыбучий песок. — Тебе повезло.

— Не думаю, — мысленно ответил ему я. — Я задыхаюсь.

— Это твой единственный шанс. Держись крепче. Я знаю, он направляется к вулкану. Опять началось. Уже чувствуются толчки.

Я понятия не имел, что началось «опять», но мне было все равно, только бы выбраться из песка, ведь я действительно задыхался.

Крот, словно дельфин, ловко скользил в толще песка, у меня только в ушах свистело. Я изо всех сил вцепился в него, твердо решив не разжимать пальцы до тех пор, пока мы не вынырнем на поверхность. Но мы летели не вверх, а вниз.

Мы не собирались выныривать на поверхность, а, наоборот, погружались.

Отлично! Чем безнадежнее ситуация, тем лучше. Зрители уже хватались за сердце.

— Мы продолжали стремительно погружаться, почти вертикально вниз. Пробил мой последний час! В легких осталась последняя молекула кислорода, за которую отчаянно бились обе их половинки.

— Вот вы и добрались, — заявил зыбучий песок в моей голове. — Повезло тебе! Хоть и глупый совсем, а родился в рубашке.

И действительно, мы вдруг ринулись в бездну. Воздух! Спасительный кислород!

Наконец-то! Зрители облегченно вздохнули.

— Что же произошло? — возбужденно выкрикнул кто-то из натифтофов.

Хм, хороший вопрос. Что же произошло?..

Этого я не знал.

— Что же произошло? — вопрошал я, театрально обводя глазами зал. — Что произошло?

Голова судорожно работала.

— Просто мы провалились в одну из подземных пещер. Вот что произошло! Огромный воздушный резервуар под толщей песков Убистрана. Мы свалились в нее, вокруг стояли другие кроты и кричали:

— То самое место! То самое время! То самое место! То самое время!

Немного оправившись, я продолжал врать дальше:

— Что за место? Что за время? Точно я знал только одно: мы находились в огромной, похожей на гигантский колодец шахте. Вокруг ровные песчаные стены и высоко-высоко наверху, наверное на расстоянии нескольких сотен метров, малюсенькое круглое отверстие, откуда на дно едва пробивался рассеянный слабый свет.

— То самое место! То самое время! — вопили кроты.

«Место-есто! Время-емя!» — вторили стены.

Я снова обвел взглядом притихший зал. Тишина стояла как в Большом лесу. Нусрам демонстративно разглядывал свои ногти. Смейк совещался с охранником. Гемлут подал мне знак, чиркнув большим пальцем по горлу: «Не тяни. Заканчивай». Еще ни разу выступление гладиатора не длилось так долго.

А я только начал входить во вкус:

— Я спросил одного из кротов: что происходит? Но не буду утомлять публику пересказом его долгого, излагаемого торжественным голосом, с бесконечными экскурсами в прошлое сообщества песчаных кротов, рассказа, поведаю лишь самое главное: вулкан Кроторот является действующим вулканом, он возобновляет свою деятельность каждые семь лет, седьмого числа седьмого месяца ровно в семь часов семь минут. Находятся даже знатоки, которые утверждают, будто извержение происходит с точностью до седьмой секунды, седьмой десятой доли секунды, седьмой сотой доли секунды, седьмой…

Публика нетерпеливо заерзала.

— Ну ладно, не важно. Главное, что каждый уважающий себя и достигший семилетнего возраста крот должен непременно лично присутствовать при этом событии.

Вулкан. Если и есть еще что-то, способное очаровать охочую до острых ощущений публику больше, чем упоминание о зыбучем песке, так это вулкан, особенно в сочетании с сообщением, что это действующий вулкан, готовый возобновить излюбленную свою деятельность — извержение. А упоминание точного времени, когда это извержение должно произойти, — приятнейшее из известий, какими может порадовать гладиатор своих верных поклонников. Волнение на скамьях стадиона становилось все заметнее. Даже Факир украдкой поднял одну бровь, но на него все равно никто не смотрел. Я продолжал, понизив голос:

— Зловещий рокот взорвал недра вулкана, словно боллог поперхнулся грозовой тучей. Дурное предчувствие захлестнуло меня, как… как лава из кратера! Я спросил одного из кротов, какое сегодня число.

— Седьмое число седьмого месяца, — ответил он.

И тут я совершил нечто совершенно неслыханное — я сделал паузу. Нет, не театральную паузу, а настоящую паузу, вроде перерыва на обед. Мне вспомнилось вдруг, что в кармане у меня лежит бутерброд, Гемлут сунул мне его в дверях, чтобы я подкрепился перед дуэлью. Из-за волнения я о нем совсем забыл. А вот теперь торжественно извлек из бумаги и начал жевать.

Публика выла и стонала. Смейк возбужденно переговаривался с приближенными. Гемлут демонстративно натянул шляпу на глаза. Делать паузы во время дуэли было не принято, но запрещающего пункта в правилах на этот счет тоже не было. Мне удалось открыть брешь в гладиаторском уставе.

Я преспокойненько лопал свой бутерброд, самым тщательным образом пережевывая каждый кусочек. Порой еще и останавливался, то есть делал паузы во время паузы. За всю историю существования замонианского шоу-бизнеса никто не осмеливался так цинично играть на нервах у публики.

Покончив с едой, я не спеша, аккуратно сложил бумагу и сунул ее обратно в карман. Потом удовлетворенно откинулся на спинку трона, сложил лапы на животе и тихонько замурлыкал себе под нос, словно забыл, где и зачем нахожусь. Зал был готов меня линчевать.

Но тут я так резко и неожиданно вскинул вверх лапу, что все зрители как один чуть дружно не попадали со своих стульев.

— ВУЛКАН ВЗОРВАЛСЯ! — заорал я. — И мы вместе с ним!

С одной натифтофкой в первом ряду случился обморок, но никто даже не подумал ей помочь.

— Я вместе с кротами стоял на застывшей поверхности лавы, которая в момент извержения вулкана взмыла вверх. Это было… это было… ну как описать это чувство, когда тебя выплевывает вулкан?

Я задумался.

— Это все равно что тобою выстрелит пушка, стоящая на спине у летящей ракеты. Давление от такого броска распластало нас по поверхности лавы. Мы расплющились, стали плоскими, как блины, а жерло кратера приближалось. И вот мы вылетели наружу и устремились вверх на многие и многие километры.

Театральная пауза, но недолгая.

— Потом настал удивительный миг, когда панцирь лавы достиг наивысшей точки: мы отделились от него и на одно мгновение зависли в воздухе. Нас забросило так высоко, что мы могли заглянуть в космическое пространство — удовольствие, до сих пор доступное только боллогам.

Зрители не знали, что мне, как снорганисту, видевшему воспоминания боллога, были знакомы картины космического пространства, поэтому мой детальный рассказ о строении Солнечной системы вызвал у зала неподдельный восторг. Тем более что я снабдил его самым подробным научным отчетом о структуре различных планет, рельефе их поверхности, состоянии атмосферы — одним словом, всем тем, что когда-то изучал в Ночной школе. Около получаса я бессовестно мучил публику скучнейшей астрономической информацией, а потом неожиданно продолжил свой рассказ:

— …Мы зависли в воздухе и… полетели вниз!

На этом месте особо слабонервные зрители предпочли покинуть зал. Остальные страшно разволновались, тут и там мелькали флакончики с успокоительными каплями.

— Кроты дружно завизжали от восторга. Неудивительно, ведь они слепые и не видели того, что видел я, а именно — землю, которая стремительно летела на нас. Хотя вернее, наверное, было бы сказать, что это мы летели на нее.

Натифтофы замахали ушами — верный признак крайнего возбуждения.

— Кроты раскинули в стороны лапы и, весело щебеча, носились вокруг меня стаей птиц. Казалось, они и правда выучились летать. И что самое невероятное — они в самом деле летали.

Публика замерла в недоумении.

— Да-да, каждый умеет летать. И я, и вы тоже… — Я кивнул одной из зрительниц, которая смотрела на меня, раскрыв рот. — Все зависит только от высоты. Если вы, например, прыгнете вниз с крыши многоэтажного дома, или с моста, или из корзины воздушного шара, высота будет недостаточная, чтобы научиться летать. Только выстрел из кратера вулкана доставит вас на нужную высоту. Единственное, что мешало мне присоединиться к кротам, — это парализовавший все тело страх. Я съежился, сжался в комок и камнем падал на землю. Кроты, к сожалению, не могли мне помочь, ведь они слепые и не видели, что я делал. А мне нужно было просто раскинуть лапы, и я полетел бы вместе с ними.

— Да раскинь же ты наконец свои лапы, дуралей! — не выдержал какой-то зельц в последнем ряду.

Я понял, что не стоит перегибать палку, нужно поскорее дать публике то, чего она хочет.

— И вот я раскинул лапы и действительно полетел! Я больше уже не падал, а парил как орел, описывая широкие круги, медленно и с достоинством по спирали опускаясь на землю. Некоторые из кротов уже приземлились. Подо мной простирался Граланд, тот самый город, губернатору которого я вез письмо. А еще там жила моя любимая. И представьте себе, я не только опустился на землю Граланда мягко как перышко, я приземлился прямиком у ног своей возлюбленной, которая сидела в саду и ждала меня. Заметив ее еще с высоты, я быстро полез в карман за кольцом, оно должно было находиться там. И что бы вы думали? Его там не было!

По стадиону прокатились испуганные женские стоны.

— Неужто я потерял его в зыбучем песке? А может быть, в кратере вулкана? Или во время полета? Да где угодно! Я панически продолжал рыться в кармане, разгребая зыбучий песок, который туда набрался. Ничего. Пустота.

Наконец пригодились заготовленные носовые платки. Горестные всхлипы слышались отовсюду.

— Проверь другой карман, — посоветовал мне зыбучий песок.

Я проверил. Кольцо было там! Приземляясь, я успел вытащить колечко и, прежде чем наши губы слились в поцелуе, надел его ей на пальчик, и — надо же, какая удача! — оно пришлось ей как раз впору.

Тишина. Абсолютная тишина.

Шум. Оглушительный шум.

Зрители буквально сошли с ума, даже самые скромные среди них. Зал неистовствовал, вниз летели разломанные стулья. Такого буйства публики Мегатеатр не видел за всю историю своего существования.

В общем-то рассказ и правда получился на славу, но такой реакции не ожидал даже я. Откуда мне было знать, что я изобрел тогда «happyend» — счастливое завершение романтической истории, получившее со временем всемирную популярность.

Все предыдущие замонианские сочинения, особенно у гладиаторов-лжецов, либо вообще не имели конца — в лучшем случае содержали какое-нибудь вытекающее из сюжета нравоучение, — либо же заканчивались крайне трагически — с огромным количеством жертв, морем слез и бездной страданий. Умирали главный герой и героиня, умирали все злодеи, а также король с королевой и, само собой, все их подданные. Одним словом, все замонианские истории прежнего образца заканчивались естественным образом со смертью последнего персонажа.

Так, например, драматическое сочинение Саттама Треб-Айза «Заливные луга» заканчивалось тем, что все персонажи тонули в результате страшного наводнения. В самом известном романе Хильдегунста Сказителя «Жареный гость» всего насчитывалось двенадцать тысяч трупов, а в полном собрании его сочинений — свыше миллиона, причем большинство героев погибли именно на последних страницах. В Замонии существовала даже специальная школа литераторов, в которой учили, что любое мало-мальски приличное литературное произведение должно обязательно заканчиваться смертью основных действующих лиц, и на протяжении всего обучения учащиеся разбирали различные способы наиболее элегантного отправления своих героев на тот свет: от использования мечей, шпаг и всевозможных ядов до тщательно спланированных несчастных случаев, нападений, болезней и всемирных катастроф. Сочинители соревновались друг с другом, стараясь угробить в конце как можно большее количество персонажей и создать самый жуткий, кровавый и душераздирающий финал. Только так можно было увековечить свое имя и попасть в список подлинных гениев.

Одним из главнейших критериев присуждения многих литературных премий была степень трагизма развязки книги. В театрах зрители в первых рядах надевали одежду поплоше, так как во время постановки их легко могли забрызгать искусственной кровью, которая лилась на сцене рекой. Писателей, которые отваживались закончить книгу не слишком печально, все издательства гнали в три шеи.

Счастливой развязкой я утолил жажду зрителей, о которой они раньше даже не подозревали. Повсюду мелькали носовые платки, на лицах блестели слезы радости, кто-то тихонько мечтательно улыбался, кто-то неистово обнимал своих соседей. Гемлут исполнил зажигательный танец своей родины.

Только два субъекта не выказывали никаких эмоций. Один из них был Вольцотан Смейк. Он смотрел на меня холодными акульими глазами. Вокруг него нервно суетились его приближенные. Другой был Нусрам Факир. Если мне и удалось произвести впечатление на Оригинального, то он ни в коем случае не хотел этого показать. Он спокойно наблюдал за толпой, ожидая, когда улягутся страсти. Я выиграл пока еще всего один раунд, а на его счету было целых десять.

Дуэли гладиаторов длились до тех пор, пока один не признает свое поражение. Правила не ограничивали количество раундов, а также их продолжительность. Иногда раунд длился не дольше пяти минут, иногда затягивался на целый час. Некоторые дуэли насчитывали до сорока раундов.

Нашей суждено было продлиться почти до ста.

Следующие одиннадцать раундов выиграл я. Мне удалось переломить ситуацию, репутация Факира как непревзойденного лжеца пошатнулась, симпатии публики перешли на мою сторону. Однако он не хотел отступать, истории его, как всегда, были великолепны, только я постоянно набирал на один-два балла больше.

Сказать по правде, я продолжал делать ставку на присутствующих в зале дам. Все мои последующие истории имели романтическую окраску, речь шла о глубоких чувствах, любви и преданности, взаимных клятвах, трогательных расставаниях и разбитых сердцах, но развязка была обязательно счастливой, с непременным вручением обручального колечка. Если женщины аплодировали, мужчины тоже отчаянно хлопали, чтобы доставить своим возлюбленным удовольствие. Вот только на одиннадцатой истории весь романтический материал, так или иначе связанный с обручальным колечком, иссяк. Да и интерес публики к печальным красавицам заметно притупился.

Нусрам Факир воспользовался моментом и обратился к новой теме — замонианской демонологии. То был его конек, во всяком случае так следовало из его биографии. Ни в одном уголке мира не водилось столько демонов, как в Замонии, и ни в одном другом городе они не наблюдались в такой концентрации, как в Атлантисе.

Лекция по замонианской демонологии. Здесь водились демоны гор, земли, ветра и воды, демоны животного мира, болотные демоны, демоны морского прибоя и демоны камыша, демоны-карлики, демоны-великаны и известные всем демоны-рикши. Любой житель Атлантиса лично был знаком с одним или несколькими демонами, состоял с ними в родственных, дружеских, романтических отношениях или же сам был одним из них.

И вот со временем повадки местных демонов претерпели серьезные изменения. Раньше основным их занятием было внушение страха и ужаса всем остальным жизненным формам Атлантиса, они предпочитали вести ночной образ жизни, подкарауливали в лесах запоздалых путников или же очень страшно завывали в печных трубах во время грозы и пугали детей. Но когда численность демонического населения значительно возросла, ко всем их штучкам постепенно привыкли, они перестали внушать прежний трепет и рассматривались уже как нечто само собой разумеющееся. Никого больше не удивляло появление среди ночи у кровати трехъязыкого болотного демона с окровавленным топором в голове, завывающего, словно ночной кошмар.

Никто теперь не пугался, столкнувшись с лесными гномами, которые, корча рожи, неожиданно выскакивали из-за деревьев. Даже дети перестали бояться демонов угля, вылезающих из темных подвалов. В общем, демонов больше никто не боялся, к ним просто привыкли.

Демоны тоже изменили свое поведение, приспособились к жизни в городе, освоили обычные городские профессии и постепенно превратились в полноправных граждан. Вскоре стало вполне естественным покупать булку у пекаря-демона или же ехать домой на демоне-рикше. Демоны теперь посещали спортивные клубы, участвовали в самодеятельных театрах, подметали улицы и выступали в парламенте, многие из самых популярных гладиаторов и игроков в геббу были демонами.

Но как бы то ни было, они по-прежнему оставались весьма и весьма несимпатичными существами. Жуткая физиономия, кривые желтые зубы, широкий оскал, выпученные глаза, слишком длинный язык, волосатые уши, пятнистые губы, рога, бородавки и ороговевшие шипы на теле продолжали украшать любого демона, и с этим ничего нельзя было поделать. Только они не сдавались. Самые тщеславные пытались отбеливать зубы, обесцвечивать губы, держать язык за зубами и не слишком таращить глаза. Они прятали рога под высокими забавными шляпами, заказывали одежду специального кроя — одним словом, делали все возможное, чтобы не выделяться.

Этот аспект и стал темой последующих историй Нусрама Факира. В сущности, он просто пересказывал бытующие в Атлантисе анекдоты про демонов (таких было, кстати, немало), только делал это с непревзойденным мастерством, украшая свои выступления великолепными пародиями и сатирой в адрес известных политических личностей, рассказывая такие подробности из частных областей демонической жизни, которые можно было узнать, только проникнув в ее святая святых. Он передразнивал пришепетывание демонов-рикш, неуклюжую поступь балинезийских теней-привидений и жуткий прищур японских мимигримов. Он прекрасно освоил все их диалекты: скороговорку яхольских висельников, неторопливый говор духов Рудных гор и шамканье ирландских болотных гномов.

Каждая из его миниатюр являла собой верх пародийного мастерства. При этом ему удалось не оскорбить ничьих чувств, он так беззлобно посмеивался над слабостями и недостатками своих в сущности добродушных земляков, что многочисленные представители демонической диаспоры хлопали громче всех.

Мои ответные выступления вряд ли заслуживают здесь подробного описания, хотя мне и удалось не ударить в грязь лицом. Шесть из одиннадцати раундов остались за ним, но по сумме баллов он не на много меня обогнал: у него прибор все время показывал очень высокий результат, у меня лишь немного пониже.

А потом нами овладела усталость. И публикой тоже. Нам обоим пришлось срочно сократить свои выступления, чтобы дать себе возможность чуть-чуть отдышаться и собраться с фантазией. Внимание и заинтересованность зрителей заметно ослабли, в зале поднялся шум. Многие выходили, чтобы пополнить запасы кукурузы и пива.

Поэтому в следующих двенадцати раундах мы оба не блистали, стрелка прибора ни разу не перевалила за цифру «пять». Истории все больше порастали бородой, а аплодисменты становились все жиже. Мы, не сговариваясь, прибегли к одному и тому же трюку — новому исполнению старого репертуара, травили известные байки, вяло перебирая одну тему за другой, стараясь беречь свои силы, как выдохшиеся боксеры, которые несколько раундов кряду висят друг на друге.

В следующих двенадцати раундах мне снова удалось обрести почву под ногами. А вот Нусрам Факир заметно скис.

Резервы. Я начал понимать, почему Смейк так настойчиво просил меня проиграть. На длинных дистанциях разница в возрасте, хочешь не хочешь, дает о себе знать. Я явно находился в лучшей физической форме, был моложе, мог дольше держать дыхание и имел более эластичные связки. Выплывшие наружу (естественно, заметные только профессиональному глазу) недостатки Факира привели меня в состояние эйфории. В общей сложности мы провели уже около шестидесяти раундов, набрав приблизительно равное количество очков. Я снова вошел в раж, истории сами собой приходили на ум, как во время моего первого поединка с пещерным троллем. Мало того, идеи в таком количестве роились у меня в голове, что мне приходилось объединять их по нескольку в одну, легкомысленно растрачивая материал, которого при других условиях хватило бы выступлений на пять. Публика тоже оживилась.

В общем-то это не шло ни в какие ворота — проявлять такую расточительность в отношении своего собственного репертуара, но что поделаешь, у меня было такое ощущение, что я открыл золотую жилу своей фантазии, и чем дальше я ее разрабатывал, тем бездоннее она становилась.

Я рассказывал о своих приключениях на острове Сирен, об уникальной способности выдувать из куска дерева чудесные вещи, о зубце, украденном мною с короны Нептуна, о лифте, в котором я ездил к центру Земли, о том, как собирал крокодиловы слезы на Амазонке, и о северном сиянии, которое лично рисовал на небе хвостом оседланной мною кометы. Я раскрыл публике секреты своей профессиональной деятельности, ведь я был и звездных дел мастером, и врачевателем икоты, и стражем экваториальной линии, и подводным полицейским, и парикмахером волн, и дирижером приливов. Я доверил им свой самый главный секрет — это именно я посолил океан, заморозил Северный полюс и засахарил Сладкую пустыню.

Я заливался соловьем, размахивал лапами, гримасничал и кривлялся в своем кресле так, что вернувшая наконец способность веселиться публика хохотала до изнеможения. И мои старания были оценены по достоинству. Стрелка прибора ни разу не опустилась ниже девяти баллов.

Нусрам тем временем еще больше сдал. Его истории и способ их представления все еще были на высоте, любой начинающий гладиатор позавидовал бы таким выступлениям, но мне как профессионалу было ясно: он экономит силы, значительно сократив движения, эмоции и жесты.

Мои силы тоже оказались не бесконечны, и понимание этого обрушилось на меня как снег на голову. Семьдесят пять раундов остались позади, перевес в мою пользу насчитывал не менее десяти. Начинать следующее сражение предстояло мне, и тут я почувствовал, что не могу раскрыть рта, от слишком долгого усердного говорения мой голосовой аппарат вышел из строя, в горле пересохло, язык распух и стал шершавым будто наждак. Но хуже всего было то, что такая же засуха наступила у меня в голове.

Там не осталось ни одной мысли.

И тут Нусрам задал мне жару.

Этого я от него никак не ожидал. Оказывается, все это время он водил меня за нос, преспокойненько дожидаясь своего часа и экономя силы для решающего броска. Я попался на удочку, как какой-нибудь неопытный новичок, лучшие свои идеи бесцельно растратил в предвкушении скорой победы, а он приберег свои на потом и теперь блистал ярче, чем в начале дуэли.

Я не учел двух вещей. Во-первых, грандиозного опыта, накопленного им за время своей гладиаторской карьеры, которая у него, между прочим, длилась в двенадцать раз дольше моей. Он не только успел рассказать тысячи своих собственных историй, но и выслушал не меньшее количество чужих, которые до поры до времени сохранял в памяти и теперь использовал в качестве источников новых сюжетов. А во-вторых, к моменту нашей с ним встречи он успел как следует отдохнуть. Целых шесть лет он не выходил на сцену, в то время как я весь последний год только и делал, что проводил одну дуэль за другой. Я выдохся, исчерпал себя, а он пришел с новыми силами и, главное, с новой тактикой гладиаторского боя, разработанной им во время покоя, новой формой презентации лжи, которую теперь как козырного туза достал из рукава.

Музыка. Он поднял руку, и на сцену вышла целая капелла вольтигорков, каждый из которых держал в руке причудливый инструмент. Я успел определить только две тролльторны, два флоринтских вольтробаса, одну стальную арфу, три поющие пилы, две дальнезамонианские труты, два тарабана и яхольский черепичный клавесин. Музыканты выстроились полукругом позади трона Нусрама и замерли в ожидании его команды.

Вот, оказывается, чем занимался Факир все время своего загадочного отсутствия: он брал уроки вокала, развивал голосовые связки посредством этой сценической дисциплины, дополнительно тренировал голос пением. Он не только сочинял новые истории, он придавал им музыкальное обрамление. Как бывший его поклонник, я не мог мысленно не снять перед ним шляпу. Он совершил еще один прорыв в гладиаторском спорте.

Первое его музыкальное выступление походило на оперу: тихое лирическое пение тролльторн брало за душу, служа прекрасным фоном для вибрирующего тенора Нусрама, поющего на древнезамонианском. И не важно, что большинство зрителей не владели этим давно умершим языком, смысл был понятен без слов, как это обычно случается в опере, где музыка переводит слова на язык чувств. Речь, как всегда, шла о великих вещах: любви, предательстве, смерти и, конечно же, подлой лжи. Небольшую лесенку своего трона Факир умело использовал в качестве сцены, он изящно танцевал на ступеньках, ползал по ним, в отчаянии молотя кулаками. Под конец он драматически скатился вниз, симулируя свою собственную смерть. Последний вздох глубоким басом исторгся из его груди.

Я не мог не признать, что Нусрам был не только отличным певцом, но и талантливым композитором. Мелодии его действительно проникали в самое сердце. Надо ли говорить, что он получил десять баллов. Публика была вне себя от восторга и хлопала громче, чем в любой другой момент нашей дуэли.

А мне даже не удалось рассказать свою историю до конца. Меня освистали, впервые за все время моей гладиаторской карьеры. Всем не терпелось как можно скорее увидеть и услышать очередное изобретение Факира.

Снова вышли на сцену музыканты. Я ожидал уже, что Нусрам продолжит движение по накатанным оперным рельсам, но не тут-то было — в новом выступлении он кардинальным образом изменил все: стиль музыки, темп, громкость и даже свой внешний вид. Он сбросил гладиаторскую мантию, продемонстрировав публике свой все еще на удивление стройный, крепкий торс, на что женская половина ответила томными вздохами. А потом он — не могу найти более подходящего слова — зажег.

Труты заиграли веселый мотив, в такт ему вольтигорки отчаянно замолотили по тарабанам. Грубоватый, но зажигательный ритм сотрясал стены Мегатеатра. Потом вступили поющие пилы и поддали жару так, что многие зрители, не удержавшись, повскакивали с мест, даже у меня ноги сами собой начали пританцовывать. Нусрам на этот раз пел хриплым басом, извиваясь под музыку самым мерзким образом. Но публике и это тоже нравилось. Даже резкие взвизги черепичного клавесина только еще больше раззадоривали зрителей. Мне стоило большого труда сохранять спокойствие и не пуститься вместе с остальными в пляс. А зрители так и прыгали как обезьяны, во всем подражая Нусраму.

Это была не только новая техника гладиаторского выступления, это был совершенно новый музыкальный стиль. Раньше Атлантису были известны только оперы, некоторые народные жанры да еще монотонное завывание Пушка Грома. А это было нечто совсем другое. Факир рискнул, поставив все на одну карту.

Содержание истории из-за шума почти невозможно было разобрать (речь шла, вероятно, о вечной молодости танцоров-обезьян), и я не уверен, что это вообще можно было назвать гладиаторским спортом, но успех говорил сам за себя.

Снова десять баллов. Бешеные овации. И отчаянный свист, как только я раскрыл рот.

На этот раз слова Факира снова были хорошо, отчетливо слышны, поскольку он тихонько аккомпанировал себе на арфе. Заново облачившись в свою мантию, он пел высоким проникновенным сопрано о возникновении Жутких гор; получилось нечто вроде народной баллады, которая, с определенным количеством оговорок, еще могла сойти за выступление гладиатора. Но мелодия и в самом деле брала за душу, правда не так, как опера, а по-другому: на этот раз Нусрам обратился к патриотическим чувствам замонианцев.

А потом он разразился йодлером. Сопровождаемые пением альтотруб (это такие инструменты, похожие на альпийские рожки), звонкие гортанные переливы эхом отражались от стен Мегатеатра, приводя в восторг публику, особенно альпийских гномов. А Факир еще подпрыгивал в такт музыке и прихлопывал себя по коленям, что ошалевшая публика тут же повторяла.

Завершил он свое выступление опять же на возвышенной, патетической ноте, заливаясь соловьем о сиянии горных вершин и немеркнущей любви к Отчизне.

Зельцы утирали слезы. На мой взгляд, все это отдавало китчем, но Нусрам получил свои десять баллов, и с этим ничего нельзя было поделать. Мне оставалось только в очередной раз, несмотря на недовольный рев публики, попытаться что-нибудь рассказать.

Нусрам Факир тем временем откашлялся и растрепал волосы, так чтобы они беспорядочно падали на глаза. Ему принесли на сцену яхольский черепичный клавесин, и он запел голосом, которому позавидовал бы любой ирландский друид. На этот раз он порадовал публику песней рыбака в безупречной, высокохудожественной аранжировке. Вперив в зал неподвижный взгляд, дрожащим от слез голосом он пел о своей любимой, которую проглотил злой тираннокит Рекс и которая все еще продолжала жить у того в животе, посылая рыбаку отчаянные письма в бутылках.

Вольтигорки стояли тут же на сцене и каждый раз подхватывали хриплыми голосами припев, речь в котором шла о питейных пристрастиях морских духов. Публика дружно раскачивалась под музыку. Песня закончилась драматическим актом спасения: девушка обрела долгожданную свободу, а тираннокит пал от руки рыбака. Я криво усмехнулся, но публика не разделяла моего скепсиса. Десять баллов Факиру. Свист, крики и кукурузные огрызки мне.

Вольцотан Смейк выглядел абсолютно довольным. Такого единодушного поклонения одному гладиатору и уничижительного презрения ко второму в Мегатеатре еще не бывало. Возвращение Нусрама Факира обещало стать настоящей сенсацией.

Так продолжалось целых пятнадцать раундов подряд. В каждом раунде он менял музыкальный стиль, голос, внешний вид и жанр повествования. Под заунывное хныканье поющих пил он исполнял блюз, под гром тарабанов чеканил военный марш, на смену которому пришла ария из оперетки, а потом без всякого аккомпанемента кристально чистым голосом исполнил номер а капелла, а еще виртуозно играл на вольтробасе, весьма оригинально дирижировал оркестром, наяривал на стеклянной арфе ногами, бегал вверх-вниз по лестнице и отколол пару-тройку таких акробатических номеров, которых я, учитывая его годы, от него уже просто не ожидал. За все это он каждый раз стабильно получал свои десять баллов. Зельцы даже запалили промасленные початки кукурузы и, подняв их высоко над головами, раскачивались в такт музыке.

Терпение и стойкость. А от меня потребовались навыки, еще ни разу не опробованные мной за все время моих выступлений в Мегатеатре, — умение сохранять выдержку и спокойствие под оглушительный свист недовольной публики. А между тем именно так большинство гладиаторов лишились своей короны, и только самые стойкие умели достойно выдержать это испытание. Ведь дуэль можно закончить в любой момент, стоит только признать свое поражение, поэтому гладиатор, который находит в себе силы остаться на сцене, вместо того чтобы в панике бежать за кулисы, действительно заслуживает уважения.

Я стоял столбом, а в голову мне летели обглоданные початки кукурузы. Можно ли представить себе что-либо худшее для артиста? Внутренний голос настойчиво требовал все это прекратить, развернуться и бежать со всех ног, спрятаться где-нибудь в катакомбах канализации, но я оставался на сцене, молча снося весь этот позор — крики, свист, шипение, огрызки кукурузы, пивные банки, выломанные из сидений доски и даже здоровенного зельца, которого приятели в сердцах выбросили на сцену. Я даже не стал садиться, хотя стоя унижения воспринимаются гораздо острее, потому что приходится еще и бороться с дрожью в коленях. Но я заставил себя остаться стоять, чтобы они поняли, насколько все это мне безразлично.

Публика знала, что гладиатора невозможно прогнать со сцены одними лишь криками. Ведь прибор реагировал и на негативные эмоции тоже: чем громче крики, тем выше баллы. Поэтому шум в зале постепенно стих. Пережив этот момент, можно считать, что худшее уже позади. Злые окрики сначала стали тише и слабее, потом перешли в недовольное бормотание и в конце концов превратились в робкие аплодисменты. Толпа как дикая лошадь, управлять ею можно только посредством железной воли. А это до сих пор удавалось лишь самым лучшим из гладиаторов.

Нусраму Факиру это было прекрасно известно, поэтому мою стойкость он оценил гораздо выше, чем все предыдущие истории, вместе взятые. Он наконец-то понял, что имеет дело с равным противником.

На последних пяти номерах Факира аплодисменты стали заметно хиреть, за свои вокально-музыкалные выступления он получал по девять, восемь баллов. После семьдесят второго раунда он не показал уже ничего выдающегося, его репертуар иссяк. Устав от танцев и ликования, публика снова расселась по местам.

Оркестр вольтигорков смылся со сцены, снова воцарилась долгожданная тишина, и я, собравшись с духом, рассказал очередную свою историю. Зал опять был готов воспринимать спокойное повествование, поэтому мое выступление встретило лишь незначительный, вялый протест.

На дне. В следующих тринадцати раундах мы оба получали самые низкие баллы за все время нашей дуэли. Зрители были измотаны танцевальными номерами Факира, сам он тоже заметно обмяк, явно поставив на то, что сумеет сжить меня со сцены своим музыкальным ревю. Но этого не произошло, я все еще не сдавался, а его репертуар давно подошел к концу. Он снова обратился к старым, добрым, надежным традиционным историям, набирая по минимуму. Мне же приходилось выкарабкиваться со дна, так что для меня и те два-три балла были вполне хороши.

В результате он выиграл три раунда, а я десять, и тот и другой с минимальным количеством баллов. У публики не было больше сил ни радоваться, ни хлопать.

— Долой! Долой! — скандировали йети.

Мы провели в общей сложности девяносто раундов, 45 из них выиграл я, 45 — Факир. Мы полностью обессилели, нам едва хватало сил на один вялый жест и усталый взгляд.

Зрители аплодировали только из вежливости, ни одна из наших историй не заслужила больше одного балла. Но не буду утомлять вас их пересказом, до сих пор стыдно вспомнить, какую чушь мы оба мололи. Фантазия вытекла у нас из мозгов, мы выжали ее всю до последней капли. Сдаваться после такой напряженной борьбы, естественно, ни один из нас не хотел. Все шло к тому, что будет ничья. В отчаянии я скользил глазами по залу, как будто надеялся отыскать там какой-нибудь новый мотив.

Мой взгляд остановился на Смейке, который по-прежнему наблюдал за мной с ледяной гримасой. А ведь это с него все началось. Мне вспомнилось, как он смеялся, когда я рассказывал ему истории из своей жизни. Он принял их за искусно сплетенную ложь, — так началась моя карьера гладиатора.

Истории из жизни.

А что?

Если они понравились Смейку, возможно, понравятся и остальным. Уж он-то знает, чего жаждет толпа. Правда, будет не совсем честно, ведь эти истории я не придумывал. Да только кто это проверит? Музыкальные номера Факира тоже не соответствовали правилам.

Я начал с карликовых пиратов, рассказал о ночных фейерверках и невезении с добычей, о том, как я вырос, потому что меня кормили питательными водорослями, и о том, как научился завязывать узлом даже рыбу. Публика притихла. Зрители уже начали забывать, что такое хорошо скроенная ложь. Они все еще не очнулись от своего летаргического сна, хлопали вяло (три балла), но мне однозначно удалось их расшевелить.

Начало было положено. Начало жизни после смерти.

Нусраму пришлось нелегко, он явно не ожидал, что я сумею оправиться после такого. Но он все же собрался и быстро состряпал какую-то дежурную ложь, за которую получил свои два балла.

Следующий мой рассказ был о химериадах. Для начала я старательно описал жуткие картины ночного леса, потом резко перешел к появлению духов, изображая их отвратительные пение и походку. Затем подробно изложил историю моих выступлений в качестве тенора-ревы и в заключение поведал публике о том, как извращенно питались химериады.

Первый настоящий смех в зале. Кто-то даже крикнул: «Браво!» Достойные аплодисменты. Четыре балла на шкале.

Факир был слишком опытен, чтобы позволить себе запаниковать. Он еще раз хорошо покопался в закромах своей памяти и выудил оттуда на свет две классические лживые истории, к которым гладиаторы в разных вариациях прибегают уже много-много лет, и соединил их в довольно-таки приличную, не лишенную даже некоторого изящества, двойную ложь. Но опытный зритель быстро раскусил этот трюк и наказал его одним-единственным позорным баллом.

Путешествие на плоту. Мой рассказ о волнах-болтушках вызвал всеобщее воодушевление. Я передразнивал их голоса, демонстрировал, как они спорят друг с другом, показывал, как они движутся, раскачиваясь на троне. Я описал свои голосовые упражнения и даже привел пару-тройку примеров в доказательство своего непомерно обширного словарного запаса. Встреча с тираннокитом Рексом обеспечила необходимое напряжение в зале, счастливое спасение предложило публике полюбившийся «happyend», а описание острова Гурманов разожгло аппетит к продолжению. Публика снова пришла в должную форму. Дружный хохот в зале. Реки горячего пива. Пять баллов на шкале.

Нусрам сохранял ледяное спокойствие. Легко и непринужденно, словно шел еще первый раунд, он представил публике элегантную выдумку о полете на Луну на воздушном шаре. Только от меня все же не ускользнули первые признаки его волнения. Этот незначительный нюанс, легкий нервный тик, возможно, кроме меня, никто не заметил. У него просто чуть-чуть подрагивал мизинец, совсем немного, лишь самый кончик, — и тем не менее.

Как бы ни была хороша история в его исполнении, все же она была скроена из старья, очень древней и всем известной замонианской сказки. Публика снисходительно наградила его тремя баллами.

Аппетитные подробности моей жизни на острове Гурманов привели к повышенному потреблению кукурузы в зале, описание острова-плотожора вызвало единодушный испуганный стон, появление Мака и спасение в последнюю секунду — вздох облегчения. Шесть пунктов на шкале.

Нусрам старался не отставать, но это у него плохо получалось. История была знакома мне еще из его автобиографии, и она, надо признать, была гениальна, именно с ее помощью Факиру удалось разделаться с этим самозванцем-шарлатаном Каглностро и прогнать его со сцены в катакомбы канализации уже в четырнадцатом сражении. Он, конечно, изменил имена и поменял начало и конец местами, но все равно это была та самая история. Только знали это, по-видимому, далеко не все, поскольку он все же получил свои пять баллов. Мизинец перестал дрожать.

Моя жизнь у Мака, динозавра-спасателя. Благодарный материал для создания самых захватывающих гладиаторских историй. Спасения в последнюю секунду, спасения и еще раз спасения. Я рассказал о прыжке Балдуана со скалы Смерти, о добраньских коровках, о безголовом боллоге и о раздавленном хлеве. Бурные аплодисменты, семь с половиной баллов.

Нусрам Факир начал терять самообладание, что было заметно, правда, только мне да еще некоторым экспертам в зале, а именно Вольцотану Смейку, который нервно заерзал на стуле.

Факир изо всех сил старался сохранять маску железного спокойствия и уверенности, но я успел заметить, как его правый зрачок на какую-то долю секунды сузился. История, которую он рассказал мне в ответ, была не просто ворованная, она была сворована у меня. Правда, он ее хорошенько перелопатил, так что никто из публики этого не заметил. На волне всеобщего воодушевления зал наградил его незаслуженными шестью баллами.

Учеба в Ночной школе представляла собой отличную почву для бессовестного хвастовства глубиной своих знаний, я беспрерывно сыпал цитатами из «Лексикона», рассказал о профессоре Филинчике, Кверте и Фреде. Грот и Цилле многозначительно переглянулись, но не проронили ни слова. О них я вообще не стал вспоминать и сразу же перешел к описанию темногорского лабиринта. Свидание с пещерным троллем я тоже предпочел опустить, уделив побольше внимания драматической развязке — падению в лесное озеро.

Восемь баллов.

Нусрам совершил ошибку, стоившую ему многих симпатий в зале, — он рассказал ту же самую историю, но по-другому. Темногорский лабиринт превратился у него в Дальнезамонианский, меня он, естественно, заменил на себя и немного переделал сюжет.

Два балла. Вполне справедливое наказание, на мой взгляд.

Большой лес, моя мнимая влюбленность, паук-ведун, марафонский забег по Большому лесу. Разве можно было придумать что-нибудь лучше? И Факир это знал.

Во время моего выступления на лбу у него выступила крохотная капелька пота, незаметная для нетренированного глаза. Если бы капельки пота были разбиты на классы по весу, этой бы досталось место в самой низшей подгруппе. Она была меньше половинки самой крохотной пылинки и состояла, наверное, из одной-единственной молекулы воды, то есть была самой маленькой среди капелек пота за всю историю существования потоотделения, но я сумел ее разглядеть и уверен, Нусрам тоже чувствовал ее, она наверняка казалась ему гигантским кошмаром.

Следующее его выступление не только отличалось скудостью сюжетной линии, но и все словно было подернуто легкой дымкой неуверенности. Что и вылилось в соответствующие результаты на шкале прибора: девять баллов мне, четыре — ему.

Падение в пространственную дыру заставило публику дружно ахнуть, — такого смелого поворота фантазии никто не ожидал, хотя это и была чистейшая правда. С точки зрения классической гладиаторской лжи она была слишком экспериментальна, чересчур абстрактна, революционна и авангардна. Мимикой и жестами я постарался наглядно продемонстрировать состояние вульгарной кататонии, поведал зрителям о бесконечности универсума, о красоте туманности Андромеды и о причудливых орнаментах на коврах в 2364-м измерении. Мое возвращение на Землю, мой, в прямом смысле слова, невероятный прыжок в ту же самую пространственную дыру, в которую я упал вначале, — уже одно это заявление с точки зрения классических канонов лжи было неслыханной дерзостью — заслужил у разогретой публики девять с половиной баллов.

Лоб Факира покрывала уже целая армия капелек пота, и они были теперь вполне различимы, по крайней мере для зрителей первого ряда. Он принялся было рассказывать очередную историю, но уже после первого предложения одна из капелек покатилась вниз и, словно сорвавшийся со скалы альпинист, повисла у него на брови. Нусрам снова открыл рот, и тут со лба у него сошла целая лавина капель пота. Соленая жидкость затекала ему в глаза, он отчаянно моргал, но не решался открыто ее смахнуть.

Впервые за долгие годы своих выступлений он сбился и вынужден был начать все сначала, потом снова потерял нить повествования и в растерянности остановился на середине истории. Пот ручьями катился у него со лба и капал на гладиаторскую мантию.

Публика оторопела. Такого не случалось еще ни с одним гладиатором, даже с самым последним среди новичков. За всю историю гладиаторских игр рассказ гладиатора не вызвал вообще никакой реакции. Гробовая тишина в зале. Ноль баллов.

Мое суровое путешествие по Сладкой пустыне заставило попотеть не только Факира, но и зрителей. Я постарался как можно точнее пародировать внезапные приступы смеха, которые случались с чудичами под воздействием чудны́х грибов, и они оказались такими заразительными, что передавались залу. Рассказ о Шарах-иль-аллахе, о том, как мы поймали Анагром Атаф, и о жизни в полустабильном городе-мираже буквально заворожил публику. А я еще прибавил к ним торнадо, город стариков и наш невероятный, отчаянный побег.

Бурные овации, десять баллов, лучший результат за долгое время. Только вот репертуар мой на этом подходил к концу. Эпизод с головой боллога я рассказывать не хотел. Большую голову было видно из Атлантиса, так что это могло меня выдать. До такой степени опустошения фантазии я еще ни разу не доходил.

Если у Факира появится хотя бы слабая искорка какой-нибудь идеи, для меня все кончено. Да что там искорка, самый жалкий, самый робкий намек на нее, самый ничтожный её отсвет — и я проиграл.

Он поднялся со своего трона и принял ту драматическую позу, которая уже не раз на протяжении нашей дуэли свидетельствовала о том, что он готов идти ва-банк.

— А теперь, — произнес он не лишенным пафоса голосом, — я намерен сообщить вам нечто сенсационное, нечто невероятное, чего вы от меня еще не слышали.

Вот хитрец. Одно слово, Оригинальный. Опять оставил меня в дураках. Я понятия не имел, какой козырь еще был припрятан у него в рукаве, но мне было все равно. Он сделал это. Он победил. Он лучший из лучших.

Тут он сорвал с себя гладиаторскую мантию и с размаху швырнул ее мне под ноги:

— Я сдаюсь. Ты победил, поздравляю.

С этими словами он гордо покинул сцену.

Дуэль закончилась.

Хаос. Что тут началось! Кто-то вскочил и помчался к тотализатору поскорее получить выигранные деньги, кто-то бросился на сцену носить меня в честь победы по Мегатеатру. Я только успел заметить, как Вольцотан Смейк что-то рявкнул своей свите, выразительно указав в мою сторону. Гемлут нервно комкал шляпу, а потом меня подхватила толпа.

Я, словно бумажный кораблик, заплясал на волнах из тысячи рук. Меня раскачивали, бросали из стороны в сторону. Ничего не поделаешь, таков древнейший гладиаторский ритуал. Подобное со мной проделывали нередко, но такого неистовства я все же не помнил. Они трясли меня, как тряпичную куклу, хватали за лапы. Толпа просто взбесилась, я боялся, что они в конце концов разорвут меня на части.

На каждой лапе у меня висело по парочке зельцев, они тянули в разные стороны. Я уже не сомневался, что меня четвертуют, как вдруг земля задрожала.

Сначала никто не обратил на это внимания. Землетрясения в Атлантисе случались довольно часто, тем более что это было совсем слабое, — подумаешь, погремело немного, потрясло, вокруг и так все ходило ходуном. Только грохот этот вскоре превратился в опасный клокочущий рев. Зельцы отпустили меня, я рухнул на землю.

Земля тряслась с такой силой, как еще ни разу за все время моего пребывания в Атлантисе. Все вокруг смешалось, часть стены Мегатеатра рухнула. К счастью, здание не имело крыши, иначе без жертв было бы не обойтись. А так упавшими в зал колоннами придавило только бак с кукурузой. Брызгами горячего жира накрыло парочку йети, но этим толстокожим разве что-нибудь сделается…

Громче всех вопили натифтофы и длинноногие берты. Гигантская трещина разрезала лестницу и арену, проглотив несколько сидений и часть сцены вместе с измерителем громкости аплодисментов. Ослепительная синяя молния вырвалась оттуда и спустя мгновение исчезла в темном ночном небе.

Потом вдруг все снова стало тихо.

Кто-то тронул меня за плечо:

— Идем, га, надо сматываться!

Это был Гемлут. По пути в гримерную, куда мы поспешили, чтобы забрать кое-какие вещи, он сообщил мне, что Смейк вне себя от ярости.

— Придется бежать из Атлантиса. Он наверняка проиграл на тебе кучу пирас.

— Знаю.

— Знаешь?!

— Да. Потом объясню. Хватаем вещи и делаем ноги. Мне нужно хотя бы переодеться, в этой мантии далеко не уйдешь.

Мы бежали по темному коридору под Мегатеатром. Факелы на стенах не горели, их, видимо, потушило обвалившейся штукатуркой или же ветром, который всегда поднимался в Атлантисе во время землетрясений.

Я толкнул дверь гримерной. Гемлут чиркнул спичкой, чтобы мне посветить. Быстро сбросив мантию, я схватил обычную свою одежду.

— Что мы теперь будем делать, га? — поинтересовался Гемлут.

— Понятия не имею.

— У нас даже нет денег, га. А у Смейка повсюду свои люди. Нет, далеко нам не уйти.

— Значит, уйдем в канализацию.

— Там же люди-невидимки!

— Ну и что? Ты видишь другую возможность?

В дверь постучали. Мы оба испуганно замерли.

В гримерную просунулась голова Смейка:

— Можно войти?

И в тот же миг гримерная наполнилась йети и зельцами. Румо, верный бык Смейка, застыл в дверях, освещая комнату потрескивающим факелом.

— Как хорошо, что мы застали тебя, сынок! Неужели ты хотел уйти, не отпраздновав с нами победу?

Вольцотан был ласков и обходителен как никогда.

— Только платить за все придется тебе. У меня, знаешь ли, совсем туго с деньгами.

— Смейк, пойми, — начал оправдываться я, — я не виноват, он меня завел, я…

— У меня не просто туго с деньгами, — горько вздохнул Смейк, — я разорен. Я поставил на Факира не только наличные, но и все, что у меня было, все свое состояние: дома, бизнес, акции. Я потерял все. И все потому, что ты, мой мальчик, отказал мне в крошечном одолжении.

— Но послушай, Смейк, я верну тебе все, я отработаю…

— Мой милый мальчик, неужели ты не понимаешь, что твоя гладиаторская карьера закончена. После сегодняшнего выступления у тебя больше не осталось соперников. Ты побил самого Нусрама Факира. Кто же согласится сражаться с тобой? Кто согласится ставить деньги на кого-нибудь, кроме тебя? Дуэли с твоим участием больше никому не интересны.

Надо же. Об этом я как-то не думал.

— Не бойся, я не стану тебя убивать. Нет, это было бы слишком просто. Я хочу, чтобы ты познал преисподнюю на Земле. Я пошлю тебя в адскую душегубку.

В адскую душегубку?

— Хватайте их! — махнул своей свите Смейк. — Обоих — на «Молох». И медведя, и его приятеля-коротышку.

Тут подал голос один из йети:

— Разреши нам сначала проведать семьи. Землетрясение… Кто знает, стоят ли еще наши дома. А эти никуда от нас не денутся.

— Я один справлюсь, — заявил Румо, бык-телохранитель. — Я сам доставлю их на «Молох».

— Хорошо, — кивнул Смейк. — Смотри только, чтобы оба попали на «Молох». Я знаю, как ты к ним относишься, так что никакой самодеятельности, никаких «несчастных случаев» по дороге. Ты меня понял?

— Обещаю, шеф.

Румо. Румо быстро схватил нас с Гемлутом за шкирки и поволок за собой по темным коридорам подземелья. Он был почти на полтора метра выше меня, а кулаки имел размером с две моих головы. Говорят, даже вервольфы не решаются связываться с добраньскими быками. Поэтому я постарался быть вежливым:

— Куда ты нас ведешь?

— В порт.

— Хочешь посадить нас на «Молох»?

— Закрой рот!

Мы свернули в один из боковых туннелей. Это уже начинались катакомбы канализации. Румо снял со стены водорослевый факел и двинулся дальше, грубо толкая нас перед собой.

Километра через два он остановился.

— Ну вот, — сказал он, — теперь нас никто не услышит.

Никто не услышит? Что это значит? Он точно решил нас прикончить, ему просто не хочется тащиться вместе с нами в порт. Гемлут принял стойку боевого кадора.

Румо снял с головы шлем, впервые за все то время, что я его знал. На лбу у него было большое рыжее пятно.

— Узнаёшь? — спросил он.

Житость, подумал я, хлев с добраньскими коровками.

Я вспомнил малыша с рыжим пятном на лбу, которого мы спасали от боллога.

— Добраньские быки ничего не забывают, — сказал Румо. — Ты спас мою жизнь, я спасу твою.

Он протянул мне свою гигантскую лапу. Я пожал его указательный палец:

— Почему ты молчал все это время?

— С первой нашей встречи я знал: когда-нибудь ты попадешь в беду. Это в конце концов случается с каждым, кто путается со Смейком. Но тогда ты бы мне все равно не поверил. И я решил до поры повременить.

Румо огляделся по сторонам:

— Послушайте, в Атлантисе кое-что происходит. Кое-что очень важное. Уже многие тысячи лет… Но теперь не за горами тот день, когда все закончится. Хм…

Он задумался, подбирая слова.

— Ну, в общем, люди-невидимки, они… хм… как бы это сказать?

Он почесал свой бычий затылок. Добраньские быки обладали крепкими кулаками и кого угодно могли обыграть в шашки, но красноречие было явно не их коньком.

— Не знаю, как вам это объяснить… э-э-э… Фреда…

— Фреда?

Откуда он знает Фреду?

— В общем, это связано с синими молниями и землетрясениями… Другая планета. Мы полетим… Замония уходит под воду… Нет, не так. Как же мне вам объяснить?

Этого мы ему сказать не могли.

— Нет, кое-кто другой объяснит тебе это гораздо лучше, чем я, кое-кто, кого ты хорошо знаешь. Тебя ждут там, глубоко в недрах Атлантиса. Я, к сожалению, не смогу вас проводить. Мне нужно идти, чтобы подготовиться к великому моменту. Увидеть семью… Но я дам вам проводника. Он сейчас придет.

Румо говорил загадками. То ли у него было не все в порядке с головой, то ли он хотел окончательно нас запутать.

— Га, там кто-то идет! — воскликнул Гемлут.

Послышались чьи-то шаги.

— А, вот и он. Он проводит вас. Можете на него положиться.

Существо вышло из темноты. Это был пещерный тролль.

— Не вздумай только делать поспешные выводы из моего сходства с пещерным троллем, — начал он знакомую песню. — Я теперь, так сказать, только внешне пещерный тролль. А внутренне я совсем другой. Я очистился. Кхе-кхе-кхе! Теперь я твой спаситель.

Я попытался втолковать Румо, что я против такого сопровождающего.

— Понимаю твои опасения, но я за него ручаюсь, я сам лично приложил руку к его перевоспитанию.

С этими словами он склонился к пещерному троллю и злобно оскалил зубы:

— Надеюсь, ты не забыл, что тебя ждет, если хоть один волосок упадет у него с головы?

— Помню, помню, — поспешил заверить тот, и было видно, что от этих воспоминаний ему крайне неуютно.

Румо пожелал нам счастливого пути, потом передал троллю факел и исчез в темноте.

Сомнения. Кому хоть раз в жизни довелось стать жертвой происков пещерного тролля, тот до конца дней своих сохранит недоверие в отношении такого проводника. Поэтому чем дальше мы углублялись в недра Атлантиса, тем сильнее меня мучили сомнения. Сначала мы брели по канализационному туннелю, по колено в отвратительной жиже сточных вод, зеленоглазые крысы то и дело выскакивали у нас из-под ног и провожали нас злобным шипением. Потом мы долго спускались по крутой, поросшей скользким мхом каменной лестнице длиной, наверное, в целый километр. Куда он нас ведет?

— Так короче, — сообщил пещерный тролль, словно прочитав мои мысли. — Это территория людей-невидимок. Сюда никто не суется, только крысы и канализационные драконы. Эта часть Атлантиса возникла много тысяч лет назад. Здесь совсем не то, что там наверху, кхе-кхе-кхе!

Повсюду нам встречались обычные подземные обитатели: крысы, разноцветные светлячки, мокрицы, сороконожки, пауки и черви. Над головой то и дело хлопали крыльями летучие мыши. Стены были мокрые, и, удивительное дело, вода по ним текла словно снизу вверх.

Туннель становился все шире и выше, на потолке на небольшом расстоянии друг от друга горели зеленые и синие лампы, напоминавшие светящихся, присосавшихся к каменному своду медуз. Мы все еще брели по колено в вонючей жиже. Что-то скользкое и длинное проплыло мимо моих ног.

— Это змееежи, — пояснил пещерный тролль. — Они в общем-то безобидные, могут только впиться и высосать немного крови.

Спустя полчаса изнурительного марша мы вышли в просторный туннель, ярко освещенный потолочными лампами. В конце туннеля лежало что-то очень большое и живое, походящее на огромную гору чешуи.

— Ого! — воскликнул пещерный тролль. — Не повезло! Канализационный дракон.

Своим телом дракон перегораживал весь туннель от стенки до стенки. Миновать его можно было, только вскарабкавшись на него, — мероприятие крайне рискованное, не вдохновившее бы даже самого отчаянного смельчака.

— Придется лезть через него, — сказал пещерный тролль, обернувшись к нам. — И не смотрите на меня как на сумасшедшего. Я это делал уже много раз. Он спит и ничего не заметит. Кхе-кхе-кхе!

Итак, позади у нас был Смейк со всеми головорезами Атлантиса, а впереди всеядный дракон. Требовалось принять решение.

Пещерный тролль первым вскарабкался на спину дракона и гордым шагом прошелся по ней взад-вперед.

— Видели? Что я говорил? Спит! Кхе-кхе-кхе! — крикнул он, как мне показалось, слишком громко.

Чтобы продемонстрировать нам правоту своих слов, тролль еще несколько раз притопнул ногой.

— Смотрите! — воскликнул он, подпрыгнул и со всего размаху приземлился дракону на спину. — Идите же, он неопасен.

Гемлут начал подъем, я за ним. Тролль отбивал чечетку на чешуе дракона.

— Перестань! — взмолился я. — Ты действуешь мне на нервы.

— Он ничего не чувствует! — закричал тролль. — Он спит!

Он снова подпрыгнул и громко приземлился на панцирь рептилии. Трудно сказать, то ли дракон действительно проснулся от этих прыжков, то ли он все время просто притворялся спящим, только он вдруг разинул свою огромную слюнявую пасть. Хорошо еще, мы уже были далеко от его морды. Звук был такой, словно из его утробы вырвался взбесившийся жеребец. Дракон ужасающе заревел на удивление человеческим голосом и содрогнулся всем телом. Мы все вместе кубарем покатились с его спины на землю.

Его хвост, словно оборвавшийся трос, замолотил по стенам туннеля. Каким-то чудом нам удалось вовремя броситься на пол и распластаться на нем. Оснащенный метровыми шипами гигантский кусок мяса несколько раз просвистел у нас над головой.

Потом дракон подобрал хвост и завыл, как голодная собака. Из пасти у него полыхнул длинный язык пламени, на мгновение все вокруг озарилось ярким светом, и на стенах отчетливо проступили наши несущиеся со всех ног тени. Мы бежали, не разбирая дороги, только бы поскорее убраться подальше от этого места. Дракон повернул к нам свою ящероподобную голову и зашипел, но развернуться ему, кажется, не удавалось.

— Он застрял, — объявил пещерный тролль, — он застрял в туннеле. Это часто случается с канализационными драконами. Они все едят и едят, а потом уже не могут развернуться и ползут только вперед. Кхе-кхе-кхе!

Тут дракон попятился назад. Я не ожидал, что канализационные драконы могут пятиться так быстро. Он просто оттолкнулся лапами и прокатился по скользкому дну туннеля одним махом добрых метров двадцать в нашу сторону.

Опс!

А его шипованный хвост работал не хуже гигантской молотилки. Мы бросились бежать, но оказались гораздо менее ловкими на скользкой поверхности.

Опс! Еще двадцать метров.

Опс! Следующие двадцать метров.

Он, похоже, уже давно освоил эту технику. Хотя ему и не удавалось взглянуть назад, чтобы хорошенько прицелиться, но он отлично компенсировал этот недостаток частотой ударов. Рано или поздно хвост попадет куда надо. Он просто нанижет добычу на иглы хвоста и потом уже спокойно подтащит ее ко рту.

Опс! Еще двадцать метров.

Опс! И еще двадцать.

— Видите те дыры на потолке? — прокричал нам тролль, задыхаясь от быстрого бега. — Там, между лампами! Это наш единственный шанс! Кхе-кхе-кхе!

Примерно через каждые пятьдесят метров в потолке туннеля виднелись шахты канализационных люков. Но до них было очень высоко, наверное метра четыре.

— Надо встать друг на друга. Кто окажется наверху, затащит потом остальных, — еле дыша, с трудом выдавил он.

Безумная затея. Времени у нас было всего пара секунд, да и то если дракон на мгновение остановится, чтобы поработать хвостом.

— Вперед! — закричал тролль.

Дракон действительно остановился.

Спорить было некогда. Гемлут одним махом взлетел мне на плечи.

Хвост дракона просвистел справа почти в метре. Послышался резкий щелчок, когда он хлестнул в пустоту.

Тролль карабкался по мне. Он был ужасно неуклюжий, цеплялся за шерсть и наступал твердыми пятками мне на нос, но ему все же удалось добраться до канализационной шахты.

Дракон приготовился к следующему удару. Он, словно скорпион, загнул хвост наверх.

— Ну же! Давай быстрей! — крикнул я.

Тролль втащил Гемлута наверх. Мой друг, кряхтя, забрался в шахту.

Хвост дракона секирой рассек влажный воздух туннеля. На этот раз он прошел слева от меня. Если дракон действует по системе, то в следующий раз он ударит ровно по центру.

По тому месту, где я сейчас нахожусь!

Дракон снова занес хвост для удара.

— Решили смыться от меня через дыру в потолке?! — зашипел он. — Вздумали меня обмануть?! И не пытайтесь! Это еще никому не удавалось!

Я и не подозревал, что канализационные драконы умеют разговаривать.

Гемлут и тролль смотрели на меня из шахты.

— Так, что-то тут не то, — сказал тролль. — Мы оба в безопасности, а ты все еще на земле, кхе-кхе!

— Ага, не ожидали, что я разговариваю, — прорычала рептилия. — Сам удивляюсь. Сотни лет лежал здесь под землей и ни гу-гу, а потом эта проклятая молния как шарахнет по башке — бумс! Теперь все по-другому.

— Беги к следующей дыре, га! — прошептал мне Гемлут. — Встретимся там. Не бойся, мы тебя втащим.

— И не думайте, что мне от этого легче, — простонал дракон, выпустив в туннель облако пара. — Раньше я не умел говорить и не умел думать. Это гораздо приятнее, чем постоянно ломать себе голову по любому поводу.

В туннеле запахло серой. Гемлут и тролль исчезли в шахте, а я стоял как приклеенный и слушал дракона. Кажется, он не совсем безнадежен, — может, удастся с ним договориться?

— Возьмем хотя бы проблему смерти. Раньше я понятия не имел, что когда-нибудь отправлюсь в мир иной. Ах, где эти счастливые, беззаботные деньки! То есть я, конечно, знаю, что мы, драконы, живем в среднем по две тысячи лет, а я прожил пока еще только половину. Не такая уж безнадежная перспектива, особенно по сравнению с какой-нибудь бабочкой-однодневкой, но все равно… Раньше я считал, что буду жить вечно, а это, знаете ли, совсем другое мироощущение!

Гигантский ящер жалобно всхлипнул:

— А чего стоят угрызения совести? Раньше они мне были незнакомы. Я просто заглатывал свою жертву, и все. Теперь я делаю то же самое, но как потом мучаюсь совестью!.. Я думаю о том, была ли у бедняги семья и были ли у него дети, а еще не повредит ли он моему кровяному давлению. Все эти мысли просто сводят меня с ума.

Говорящий монстр тяжко вздохнул, он явно был готов к диалогу.

— Тогда отпусти меня, — предложил я ему. — По крайней мере, не будет потом мучить совесть. И знаешь, медвежье мясо очень вредно сказывается на давлении.

Я решил — надо попробовать. Терять все равно уже нечего.

— Ага, вот ты где! — довольно рявкнул монстр и с силой опустил хвост.

До чего же хитрющая тварь! Специально заставил меня говорить, чтобы по голосу определить, где я нахожусь. Хвост со свистом летел мне на голову.

Бежать было поздно, так что я бросился на пол туннеля и прижался к нему что есть сил. Зловещий меч чиркнул всего в нескольких миллиметрах надо мной.

— Эй! Где же ты? — зло зашипел дракон.

Я вскочил на ноги и припустил как заяц, только стены эхом вторили моему топоту.

Дракон прежним методом продолжил движение назад.

Опс! Двадцать метров.

— Неплохо получается, правда? — поинтересовался он не без гордости в голосе. — Вот оно, преимущество мышления. Раньше бы я до такого ни за что не додумался.

Опс! Еще двадцать метров.

Я уже почти добежал до следующей шахты. Гемлут свисал из нее вниз головой, словно эквилибрист. Пещерный тролль крепко держал его за ноги.

— Хватайся! Га! За руки! — крикнул мне Гемлут. — Мы тебя поднимем!

Но это же невозможно! Пещерному троллю ни за что не выдержать такой вес. Только в минуту опасности цепляешься и за соломинку. Я подпрыгнул и ухватился за руки Гемлута. Пещерный тролль напрягся и закряхтел.

— Не могу, — захныкал он, медленно сползая под нашей тяжестью вниз. — Ты слишком тяжелый.

Я и сам это знал. Удивительно только, что он не бросил нас, а все еще продолжал тянуть. Стоило ему только отпустить ноги Гемлута, и он сам был бы в безопасности.

Опс! Еще двадцать метров.

Дракон был уже почти под нами. Гребень у него на спине ощетинился иглами под моими ногами.

Это же настоящая лестница! Можно подняться по иглам, как по ступеням! Тролль втащил Гемлута, и, прежде чем дракон понял, что происходит, я уже исчез вместе с ними в дыре.

— Скорее бежим! — закричал тролль. — Здесь все еще небезопасно!

Мы помчались что есть духу. Этот туннель оказался уже и ниже, чем предыдущий; троллю и Гемлуту это не мешало, а вот мне приходилось бежать пригнувшись. Позади из люка вынырнула голова дракона.

— Куда же вы? — рычал он нам вслед. — Останьтесь. Поболтаем.

С этими словами он набрал в легкие побольше воздуха.

— Караул! — завопил тролль. — Он собирается нас поджарить!

Мы припустили еще быстрее. Дракон на мгновение замер, а потом выдул в туннель длинный язык пламени, от которого вода на стенах с шипением запузырилась. Но нас только обдало потоком горячего воздуха, мы были уже слишком далеко. Тролль шмыгнул в боковой туннель — мы за ним.

— Все, пронесло, — с трудом выдавил он.

Мы, чуть живые, прислонились к стенам туннеля, чтобы перевести дух.

Я не мог поверить, что пещерный тролль только что спас мне жизнь или по крайней мере принимал активное участие в акции моего спасения и даже рисковал своей собственной жизнью.

— А ты и вправду изменился к лучшему. Вот уж не ожидал!

— Я же говорил, — усмехнулся он.

— Говорил? Что?

— Никогда не доверяй пещерному троллю, вот что! Кхе-кхе-кхе!

Глубоко под землей. Спустя примерно час непрерывного спуска конструкция туннеля вдруг впечатляюще изменилась. Мы очутились в коридоре с ровными вертикальными стенами, покрытыми каким-то блестящим металлическим веществом, постоянно меняющим цвет. Немного смущало то, что я еще ни разу в жизни не видел подобных оттенков.

— Дурацкие цвета, — прокомментировал тролль. — Кого угодно сведут с ума, кхе-кхе!

Вместо синих медуз дорогу нам освещали теперь желтые шары, свободно парящие под потолком и излучающие холодный таинственный свет. Каждый наш шаг отдавался многократным эхом. По стенам тянулись пучки разноцветных кабелей, то и дело пронизываемые электрическими разрядами. Примерно через каждые сто метров по центру туннеля были установлены одинаковые приборы из зеленого стекла, которые непрерывно гудели, словно разговаривая сами с собой на каком-то непонятном языке.

— Это транзисторы, — пояснил тролль, как будто это могло нам что-то объяснить. — Только не трогайте! Очень сильное напряжение.

Потом туннель сменился чередой длинных шахт, стены которых были покрыты массивными отполированными деревянными панелями, украшенными причудливыми орнаментами и рунами. Пол слегка пружинил под ногами. Сырость куда-то исчезла, и вместе с тем стало приятно прохладно. Казалось, мы попали в музей дорогих экспонатов, где тщательно следят за температурой и влажностью воздуха.

Как только мы входили в очередную шахту, нас встречал удивительно умный свет, он окружал нашу группу ярким пузырем и сопровождал до тех пор, пока мы не переходили в следующее помещение и не попадали в окружение другого пузыря. Только свет этот, к сожалению, издавал очень неприятный гудящий звук, от которого болели уши.

В конце нашего путешествия мы еще примерно километр спускались вниз по стальной спиралевидной дорожке без ступенек. Самое приятное было то, что по ней не нужно было идти, она двигалась сама.

В стенах здесь были большие окна из цветного стекла, напоминающие витражи в соборах Атлантиса, только с более абстрактными сюжетами, походящими скорее на изображения далеких галактик. За ними пульсировал белый свет.

Спиралевидная дорожка доставила нас к большой двери из серебристо-черного пирита (или какого-то похожего материала), высотой примерно метров пятнадцать, с необычными серебряными инкрустациями.

— Ну вот и пришли, — сказал пещерный тролль.

На месте. Он сунул палец в какое-то невидимое отверстие рядом с дверью, и она раскрылась без единого звука, просто поднялась наверх, как занавес в театре. Мы очутились в просторном зале, раз в десять больше Мегатеатра, кишащем, как мне показалось, несколькими десятками тысяч самых разнообразных существ из тех, что населяли Атлантис. Венецианские человечки, вольтерки, зельцы, натифтофы, гномы, карлики, йети — все они сновали туда-сюда, как в разгар торгового дня на Илстатна, и не обращали на нас ровным счетом никакого внимания.

Тролль быстро зашагал вперед, ловко пробираясь сквозь толпу; мы, недолго думая, двинулись вслед за ним. Посреди зала стояли гигантские механизмы, не похожие ни на один из тех, что были известны мне из курса механики, то есть ни на один из существующих (в Ночной школе я изучил все до единого).

Одни состояли из темных кристаллов, другие из ржавых железяк, иные, казалось, были сооружены из отполированных деревянных деталей, скрепленных надежными медными штырями. Внутри у них гудело и клокотало, как у тех машин, что мы видели в туннеле. На меня они произвели впечатление великой, успокаивающей красоты.

В самом центре зала из узкой прорези в полу торчала половина огромного зубчатого колеса из благородного металла, находящегося в постоянном движении. Под самым потолком полыхали ужасные синие молнии, хорошо знакомые нам по душным ночам в Атлантисе.

Вдруг кто-то сунул мне палец в ухо.

Я обернулся. Это была Фреда.

Фреда хихикала и казалась очень смущенной. Она подросла и, если только можно сказать такое о бергине, похорошела. Ее волосы больше не торчали в разные стороны, а были аккуратно причесаны книзу и блестели, как шелк. В руках она держала свой блокнот.

Я просто обалдел, но все же сумел достойно представить друг другу Фреду и Гемлута. Фреда засмущалась еще больше, а у Гемлута был такой вид, словно его ударило синей молнией.

— Га! — отрешенно воскликнул он, будто во сне. — Какие волосы!

Фреда, как когда-то в Ночной школе, протянула мне листок.

^{Привет, Синий Медведь! Я узнала, что ты придешь, и подготовилась.}

— Давно ты здесь? Что это вообще такое?

Фреда подала мне следующий листок.

^{Я попала в Атлантис почти сразу же после Ночной школы. Лабиринт для меня не помеха. Я просто вышла из первой пещеры наружу и спустилась по склону вниз. Я же бергина.}

— А как ты нашла дорогу в Атлантис?

^{Я отправилась на юг Замонии, напрямик через Сладкую пустыню. Мне хотелось поскорее добраться до родных Жутких гор. Но потом я увидела Пиритонические горы и не смогла устоять перед соблазном. А за ними был Атлантис. Освоиться в большом городе мне так и не удалось, поэтому пришлось уйти под землю. Так я оказалась здесь.}

Я заметил, что одна из гигантских машин работает сама собой — никто ее не обслуживает. По воздуху, словно подвешенные на невидимых нитях, проплывали различные инструменты.

Фреда снова протянула мне листок.

^{Здесь работают люди-невидимки. Они действительно невидимые. Они попали сюда с далекой планеты, много-много тысяч лет назад.}

Ну что тут скажешь? Чтобы не показаться совсем отсталым, я сделал вид, что меня это нисколько не удивляет.

— А как ты нашла меня? Когда ты узнала, что я в Атлантисе?

^{Я узнала это с самого первого дня. Один из людей-невидимок спас тебя и твоего друга от крысехвостых. Потом пришел сюда и рассказал нам о необычном синем медведе. Так я узнала, что ты в городе. А потом ты и сам стал заметной фигурой. Король Лжи… Лучший из гладиаторов… О тебе писали в газетах. Я читала твои интервью. Я знала даже, что ты ешь на завтрак. И естественно, нам рассказывал о тебе Румо, тот, что помог вам попасть сюда. Он один из нас. Там, наверху, много наших.}

Я покраснел. Мне представилось, какое впечатление должны были производить мои напыщенные интервью на того, кто знал меня лично. Поэтому я постарался сменить тему:

— Так, значит, слухи о людях-невидимках — правда? А что они здесь делают? Что тут у вас происходит?

^{Мы стоим в преддверии великого путешествения. Самого великого, какое только когда-либо предпринималось. На самом колоссальном виде транспорта, какой только когда-либо существовал.}

Что еще за великое путешествие? Что за средство транспорта такое? И что означает «мы»? Я, например, никуда не собираюсь.

^{Мы полетим на планету людей-невидимок! А средство транспорта — это Атлантис. Люди-невидимки уже несколько веков трудятся над этим проектом. Скоро все закончится.}

Минуточку! Что значит «закончится»? Для кого закончится? А если я не желаю, чтобы какие-то люди-невидимки тащили меня на свою планету? Мне нравится моя собственная планета. Я сообщил это Фреде.

^{Пойми, людей на нашей планете становится все больше и больше. Они уже освоили почти все континенты. Для других существ здесь скоро не останется места. Гномы, тролли, йети… Всем им приходится прятаться и скрываться. Только в Замонии их пока еще не притесняют. Но Замония рано или поздно уйдет под воду, люди-невидимки вычислили это уже давно. А на их планете места хватит всем. И тебе тоже.}

Если даже Замония уйдет под воду, для меня это не проблема. Я ведь настоящий морской медведь. Могу преспокойно жить и на воде. Да и люди мне не страшны. В торнадо мы отлично ладили.

^{Времени для раздумий почти не осталось. Как я сказала, скоро все кончится: Атлантис отправится в космос. Если ты не хочешь лететь с нами, тебе нужно поскорее уносить отсюда ноги. Единственный шанс — отправиться в порт и попроситься на какой-нибудь корабль. Только я бы на твоем месте этого не делала.}

Мне нужно было срочно принять решение. Я рассказал обо всем Гемлуту. Только говорить с ним было почти бесполезно: он, как загипнотизированный, неотрывно смотрел на Фреду, отчего та очень смущалась, хихикала и, возя ногой по полу, рвала свой блокнот на мелкие кусочки.

— Кто она? Богиня, га? Какие волосы! — бормотал мой друг себе под нос. — Я заболел, у меня температура, мне то жарко, то холодно…

— Послушай меня. Соберись. Мы должны принять решение. Фреда хочет, чтобы мы с тобой летели вместе с ней на другую планету.

— На другую планету? С Фредой? Отлично, га! Я всегда за перемену мест! Летим, га! Ничего, как-нибудь проживем. Я буду петь, ты — танцевать. Какие волосы!

Он, казалось, вот-вот испепелит Фреду взглядом. В нерешительности и робости его вообще никогда нельзя было обвинить.

Я воспользовался паузой, чтобы как следует оглядеться кругом. Никто не обращал на меня внимания, работа в зале кипела, все были заняты своим делом. Вольтерки закручивали гайки на каких-то немыслимых механизмах, йети что-то объясняли пустоте (перед ними, очевидно, стоял один из людей-невидимок), по воздуху продолжали летать инструменты, то и дело вспыхивали электрические разряды, — честно говоря, это была совсем не та компания, в которой мне хотелось бы отправиться в космос.

Море — вот моя стихия. А вдруг на планете людей-невидимок вообще нет морей?

— Есть, есть. У нас есть моря, — послышался голос у меня за спиной.

Человек-невидимка. Я обернулся, но никого не увидел. Только гаечный ключ покачивался в воздухе. Я еще не привык общаться с людьми-невидимками. Похоже, они умели читать чужие мысли.

— Да, мы умеем читать чужие мысли, — сказал мне все тот же голос, звучащий как говорящая труба. — У нас есть моря, только они из электрического тока. У нас все из электричества. Не знаю, понравится тебе это или нет.

— Вряд ли. Но все равно расскажи, что еще у вас на планете не так, как здесь. Может, тебе все же удастся меня уговорить.

— Уговаривать тебя никто не собирается! — выпалил голос. — У нас на планете все не так, и жизнь для таких, как ты, отнюдь не сахар. Так что сам решай: надо тебе это или нет.

— И моря у вас из электричества?

— Вот именно. Все из электричества. Так что решай. А мне пора. Надо еще наладить транзисторы.

Гаечный ключ поплыл прочь.

Решение. Если честно, то мне не пришлось долго раздумывать, я решил остаться на Земле.

— Как попасть в порт?

К счастью, Фреда была не слишком сентиментальна.

^{По правде говоря, это невозможно. Никто не захочет тебя проводить, уже слишком поздно. А сам ты ни за что не найдешь дорогу.}

— Я провожу тебя, — вызвался пещерный тролль. — Я у тебя в долгу. По моей вине ты дважды чуть не погиб, а я только раз спас тебе жизнь. Еще один раз за мной, кхе-кхе-кхе. Ничего не поделаешь, надо же сравнять счет.

Прощание с Гемлутом и Фредой, по счастью, получилось коротким. На сантименты времени не осталось.

— Когда прибудем на другую планету, напишем тебе открытку, га? — сказал Гемлут Гаванна.

Он подмигнул мне и взял Фреду за руку. Оба махали нам вслед, пока мы с пещерным троллем шагали через зал к выходу.

Пещерный тролль вел меня длинными коридорами канализационных туннелей. Время поджимало, мы быстро перепрыгивали через маслянистые лужи. До порта осталось совсем немного. Я чуял запах соленой воды, тухлой рыбы, машинного масла и свободы. Кому-то, возможно, этот запах мог показаться весьма неприятным, а для меня он был милее чистейшего кислорода.

— Подходим к малому порту, — сказал тролль. — Здесь стоят небольшие суда. На них напроситься гораздо легче, чем на большой корабль. А если ничего не получится, проберемся тайком, поплывем зайцами.

— А я думал, ты хочешь вернуться назад, в Атлантис.

— Нет, я хочу остаться с тобой. Если не возражаешь, конечно. Понимаешь, я не уверен, что можно доверять людям-невидимкам. Кто их знает, им же невозможно заглянуть в глаза, кхе-кхе-кхе.

Перспектива оказаться вместе с троллем на одной посудине меня не очень-то привлекала, но отказать ему после того, как он столько для меня сделал, я не мог.

— Ну вот, уже пришли на кладбище кораблей. Здесь стоят отслужившие свое старые суда. Осталось совсем немного, прямо за ним начинается малый порт.

Помощь тролля была неоценима, один бы я уже давно заблудился.

Мы вылезли из канализационного люка. Была уже ночь. Прямо перед нами возвышалась огромная черная стена, которую я сначала принял за беззвездное ночное небо. А потом в нос мне ударил знакомый запах ржавого железа и горячего машинного масла.

— Иди! — сказал голос у меня в голове, который я уже слышал когда-то очень-очень давно. — Иди на «Молох»!

— Ну что я могу поделать? — пожал плечами тролль. — Я же пещерный тролль.

Большущие черные руки схватили меня сзади за плечи, и не успел я опомниться, как голова моя оказалась в мешке. Его плотно перевязали веревкой, ноги мои оторвались от земли, и меня куда-то понесли. Так неожиданно и явно не к добру закончилась моя жизнь в Атлантисе.