1945

1 апреля 1945 года

По дороге к объекту «Герхард U-89», их останавливали еще два раза. Бочкарев, памятуя разнос господина Шаубергера, отмалчивался и изображал брезгливость. Ему казалось, что брезгливость ничуть не хуже надменности, которую во всех тонкостях не осилить парню, выросшему в коммуналке. Все его соприкосновения с миром аристократии ограничивались лишь словами соседки, худой и желчной Валерии Аристарховны: «между прочим, до революции этим домом владел барон Шингель», которые она любила повторять в минуты особой вредности.

Но их не проверяли – дороги наполняли автомобили, телеги, вереницы беженцев с повозками и просто чемоданами, и полевая жандармерия просто регулировала движение, стараясь не допустить заторы, остановки и смешения потоков, текущих в разных направлениях. Далеко на востоке левый фланг Первого Украинского перемалывал и теснил в горы потрепанную, но не сломленную группу армий «Центр», немцы огрызались, контратаковали, цепляясь из последних сил за Силезский промышленный район. Туда тянулись цепочкой колонны с припасами, а оттуда несло волны усталых и потрепанных людей, бегущих от огня, крови и страха перед Красной Армией.

Теперь группа оберштурмбанфюрера Шаубергера двигалась на своем автомобиле, тяжелом «вандерере» повышенной проходимости, с поднятым тентом. Машину эту, после того, как все было готово, выкатили из укрытия в лесу немногословные ребята в немецкой форме, их группа обеспечения и прикрытия. Девять человек с оружием, рацией и автомобилями – второй остался в лесу, тщательно замаскированный и невидимый с дороги.

Ранее непонятное прояснялось. Вот почему у их группы нет ни рации, ни взрывчатки, только «вальтеры», личное оружие самозащиты. Им и не следует воевать, они – острие иглы, дозорные, задача которых оценить важность, степень угрозы, а затем предупредить, передать данные.

«Молодец, разведчик, — согласился Ванник, — В общих чертах верно. Поскольку наш связной в условленное время на контакт не вышел, то задача упростилась: выйти к объекту, оперативно выяснить, что к чему, и передать сведения вот им. Они перешлют дальше, ну а в Москве уж решат, как поступить. Но вот со связным неприятно. Очень неприятно – сообщений от него за последнее сутки не поступало. Впрочем, сейчас гадать не будем».

«А если бы встреча со связным состоялась?» — спросил Бочкарев.

«Если бы состоялась, то мы действовали бы иначе. И возможно, ты остался бы со своими. А теперь иди, поспи пару часов. Да, и скажи нашим, чтобы накормили».

После чего Бочкарев, найдя тщательно обустроенный из немецкой плащ-палатки и веток, вылежанный и нагретый кем-то укромный уголок, нахально занял его и тут же провалился в глубокий сон.

Они выехали ближе к вечеру, все те, кто был ранее, и еще новенький – майор Улитов, в данный момент унтерштурмфюрер Стефан Бедуртвиг, комплекцией и даже выражением лица похожий на Потапова. И даже поглядывал на Бочкарева он точно так же, как до того – Потапов, с тенью недоверия, сомнения и небольшого снисхождения.

В руках у Бочкарева, оправдывая его должность, находилась кинокамера марки «Контакс», а сбоку на тонком ремешке болтался малогабаритный «Цейс Супер Иконта», техника, легкая для освоения человеку с неоконченным высшим образованием. И Улитов был того же мнения. «Ты на кого учился? — спросил майор. — Астрофизик? Это как? Астроном, то есть? Ну, тем более, должен знать – фокусное расстояние, выдержка, освещение. Техника простая, разберешься. Фотокорреспондентов видел, небось?»

Одну дорогу сменила другая, поплоше, подступили сосны, пошли рядом, сопровождая. Стелился, заползал в автомобиль горный дух, с ароматом хвои, с холодом снега, который может лежать в глубоких расселинах до самого лета. А рваная неровная линия гор, показывающаяся в разрыве сосен, с каждым разом становилась все менее отчетливой на слабеющем розовом фоне опадающего дня.

Они несколько раз сверялись с картой и каждый раз после этого сворачивали во все большую глушь. Но дорога оставалась разъезженной, чувствовалось, что по ней ездили, ездят – и часто.

И только когда совсем стемнело и дорогу выхватывал из густой ночной черноты один лишь свет фар, они уперлись в полосатый шлагбаум с будкой, колючей проволокой и надписью «Внимание! Проезд воспрещен.» У шлагбаума стояло двое, в полевой форме СС, с автоматами МП-44 «Штурмгевер» в руках. За охранниками угадывалось в сумраке большое ровное место, автомобили и тяжелый мрачный склон горы, разорванный створками массивных стальных ворот.

Один из эсесовцев подошел к машине, второй занял место чуть поодаль, держа автомат наготове.

Первый осветил сидящих в автомобиле фонариком, увидел протянутые Ванником документы, задержался на его погонах.

— Вы к нам, господин оберштурмбанфюрер?

— Ну разумеется, к вам, к кому же еще? Где ваш командир?

— Я. Гауптштурмфюрер Руппель!

— Вот наши документы, гауптштурмфюрер.

Руппель закинул автомат за спину, взял документы и принялся их внимательно читать, подсвечивая фонариком. Читал долго, заглядывая на обратную сторону каждой бумажки.

— Что-то не так? — через минуту проявил нетерпение Шаубергер.

— Все в порядке, господин оберштурмбанфюрер, только…

— Ну?!

— Объект почти полностью эвакуирован. Саперы заканчивают закладку зарядов… не знаю, насколько безопасно будет осмотреть…

Ни тени недовольства не промелькнуло на лице оберштурмбанфюрера.

— Кто главный у саперов?

— Штабсфельдфебель Гуден, господин оберштурмбанфюрер. Он остался главным вместо оберлейтенанта Хоппе, который убыл сегодня утром на другой объект.

— Зовите вашего штабсфельдфебеля. И где у вас можно остановиться, гауптштурмфюрер? Мы только что из Берлина, чертовски устали и хотели бы хоть немного отдохнуть.

Руппель помахал рукой второму эсесосвцу, чтобы тот поднял шлагбаум и пропустил машину, а затем последовал рядом с медленно двигавшимся автомобилем.

Они въехали на стоянку перед воротами и остановились у открытого грузовика.

— Еще одна формальность, господин оберштурмбанфюрер, — проговорил Руппель. — Мне необходимо осмотреть ваш багаж.

Шаубергер махнул рукой, вылезая из машины: мол, мои подчиненные и имущество в полном вашем распоряжении.

Руппель быстро осмотрел походные рюкзаки, потыкал самый большой и оказался вплотную с Бочкаревым.

— Как там, в Берлине? — спросил он по-свойски у лейтенанта. Это с начальством нужно соблюдать субординацию, вытягиваться по струнке, а с товарищами, равными по званию, можно и перекинуться парой словечек.

— Тяжело, — сказал Бочкарев, неожиданно для себя. — Конечно, не так, как на передовой, но все равно тяжело.

— Понимаю. А как Дрезден? Очень сильно разрушен после американских бомбардировок? Вы ведь ехали автобаном Берлин–Дрезден?

— Разумеется. Да, сильно, — сбоку как-то сам собою оказался Шаубергер, остановился неподалеку по своим каким-то делам, не обращая внимание на них. — Очень сильные разрушения. Мы с трудом проехали, нас все время заворачивали. Как представишь, что довелось им пережить…

— Да, — поддакнул Руппель. — Это ужасно. У моего товарища там родственники. Он все время переживает за них. А американцы вас не сильно тревожили?

— Пролетели один раз и сбросили бомбы, но где-то далеко впереди. Но, все равно, мы пару минут пережидали в ближайшем лесу – наш оберштурмбанфюрер решил перестраховаться.

— Бывает. Послушайте, камрад, я покажу вам помещения для служебного состава, там можно неплохо устроиться, — с приязнью сказал Руппель. — Погодите, только распоряжусь.

Он ушел, а к Бочкареву тут же подступил Ванник.

— Скажите, лейтенант Кёллер, — вкрадчиво и тихо спросил он. — Вам в детстве часто доводилось лгать?

— Нет, не очень, господин Шаубергер. А почему вы в спрашиваете?

— Хочу понять, откуда у вас эта страсть к вранью.

— Сам не знаю, — негромко ответил Бочкарев.

Они вошли на объект через боковой вход для персонала, через округлую металлическую дверь с массивными длинными ручками, которые штабсфельдфебель Харбсмеер с усилием повернул. Прошли длинным стометровым коридором с аккуратным рядом множества кабелей на стенах и эллипсовидными плафонами неярких ламп. Легкий прохладный ток свежего воздуха не давал почувствовать, что они забираются все дальше и дальше в глубь горы.

За второй металлической дверью, такой же массивной, что и первая, открылся еще один коридор, более широкий, более освещенный, с дверями и ответвлениями. У стен в беспорядке стояли пустые деревянные ящики разных размеров. Маленькие, судя по надписям, ранее вмещали в себе взрывчатку.

Группа смешалась, старший оружейник Витцих о чем-то заговорил с Руппелем, а Бедуртвиг завел беседу с сапером.

Они шли еще пару минут – по коридору, мимо пулеметного гнезда, устроенного в нише, затем по гулкой металлической лестнице с покрытыми заклепками ступеньками, снова по коридору. И всюду их сопровождали кабели на стенах, плафоны из крепкого матового стекла, провода, лежащие прямо на каменном полу.

— Вот здесь, — сказал, наконец, Руппель. — Это зона для инженеров, можете выбирать любое помещение. Чуть дальше столовая, вот там – Главный зал.

— Хорошо, — ответил Ванник. — Мы осмотрим все уже завтра, а сегодня покажите нам только Главный зал.

— Я прикажу штабсфельдфебелю, он вас проведет, а мне необходимо уйти по делам.

Шаубергер рассеянно кивнул.

Сапер вывел их на балкон, окаймлявший Главный зал по периметру. Здесь находились лампы помощнее, но и они освещали только балкон, все остальное скрывалось в темноте. Затем штабсфельдфебель ушел, громко стуча ботинками по металлическим листам, и через минуту под потолком вспыхнули ярко прожектора, освещая пространство почти дневным светом.

Словно по команде, вся группа, включая и Бочкарева, заглянули за перила. Внизу огромнейшего зала со стенами из бетона и камня стояли стапели, решетчатые фермы, механизмы и почти собранное удивительное устройство, похожее на две громадные металлические тарелки, приложенные краями друг к другу. На вершине устройства помещалась большая округлая надстройка, видимо, кабина с узкими щелями-иллюминаторами.

Ванник сделал знак Улитову, чтобы тот отвлек сапера, а остальные по узкой металлической лестнице спустились на нижний уровень, к круглому аппарату.

— Лейтенант Кёллер, — произнес Ванник с новым, незнакомым напряжением в голосе, — снимите это на камеру.

Бочкарев, немного волнуясь, сладил с фотокамерой, повел ее справа налево, затем назад, запечатлевая все, находившееся в Главном зале, задержался на странном аппарате и подошел к стоявшим рядом Ваннику, профессору и долговязому.

— Невероятно, — тихонько сопел Петр Павлович, возясь с небольшим, метра два в диаметре, полусобранным устройством. — Да, все, как на чертежах. Вот здесь он забирает рабочее тело… тут оно подводится к последнему витку спирального канала… попадает в конусоподобную камеру и в целом создается вихрь сложной структуры.

Петр Павлович поправил очки и оглянулся на дисковидный аппарат.

— Но как же они получают такую мощность?! Нет, просто невероятно!

— Господин Грах, — настойчиво произнес Ванник, — вы удостоверились, что он существует в металле? Увидели его вживую? Теперь, думаю, дело за вами, вы должны понять, как они смогли получить подобное.

— Да-да, конечно. Я просто не представлял масштабов Этого. Меня ошеломили размеры.

— Не волнуйтесь, господин Грах. Вы ведь сами говорили мне, что задача нетривиальна и безумно любопытна?

— Да, да, я соберусь.

— Ну что, господин Витцих? — повернулся Ванник к Василию Семеновичу.

— Сапер внушаем, а с эсесовцем пока не очень, очень сильная установка, боюсь, что вот так, с наскока ничего не получится.

Ванник кивнул.

— Хорошо. Ну а вы, господин Кёллер?

— Снял все, — Бочкарев обвел взглядом огромный полупустой зал, — Мы опоздали?

— Не знаю. Нужно задержаться до завтра, чтобы выяснить подробности.

Они ночевали в небольшом помещении, где ранее располагались инженеры. На полу валялись обрывки бумаг, ящики письменного стола наполовину извлечены, постели на двухярусных кроватях смяты. На стене висел портрет Гитлера и аккуратно, по высоте, выстроились остро отточенные карандаши в узкой металлической подставке.

Странное сочетание ушедшего, брошенного навсегда прошлого и подступающего неясного будущего. А между ними – слабое, неуверенное, тревожное настоящее. Без людей, со странными вещами. С бумагами на полу. Возможно, все дело было именно в бумагах – с аккуратным плотным текстом, с пометками от руки разным цветом. С кодами и техническими номерами, состоящими из цифр и букв. Наша цивилизация, подумалось Бочкареву, это бумаги. Бесчисленные распоряжения, уложения и приказы. Уведомления, отчеты. Толстые тома в громадных архивах. Тонкие листы на столах руководства. Срочное письмо, разрываемое в спешке. Быстрая – из нескольких слов и точек телеграмма. И когда этот движущий механизм мира лежит под ногами, брошенный впопыхах, кажется, что цивилизация подошла к своему окончательному концу.

Ему захотелось прочувствовать, понять глубже это ощущение и, оставив возбужденных от впечатлений товарищей: тихо, но яростно о чем-то спорящих профессоров, задумчивого Ванника и внешне равнодушного Улитова, Бочкарев отправился бродить по коридорам. Слушать цокающее эхо от сапог, разглядывать каменно-бетонные коридоры и заглядывать в двери за непонятными табличками.

Через какое-то время он услышал еще звуки – кто-то, как он, неторопливо ходил здесь, неизвестно ради какой цели, вдыхал прогоняемый невидимыми вентиляторами чистый горный воздух.

Через минуту они столкнулись: Бочкарев и гауптштурмфюрер Руппель. Пару секунд стояли, не зная с чего начать, а затем Руппель спросил:

— Не спится?

— Не то. Странно здесь. Какое-то необычное ощущение – словно окончание. Мира, долгой трудной работы… трудно передать словами.

Руппель задумчиво посмотрел на Бочкарева.

— Вы это замечаете? Удивительно, какое у вас обостренное восприятие. Думаю, это именно то, о чем говорил штандартенфюрер Шталман: время изменения, признаки проявления воли. И хотя до четырнадцатого апреля еще целых две недели, признаки приходят в тех, кто готов их принять.

«Четырнадцатое апреля, — подумал Бочкарев. — Возможно, это какая-то ключевая дата».

— Кто такой штандартенфюрер Шталман? — осведомился он.

— Вы не знаете?

— Нет, — чистосердечно признался Бочкарев. — Я ведь в вашем ведомстве совсем недавно, а до этого воевал.

— О-о, — сказал Руппель, — понимаю тогда, почему вы с нами. Не каждому дано прикоснуться к потаенному, тому, что скрыто под внешним. Вот вы – чувствуете, в отличие от большинства.

А штандартенфюрер Шталман – он удивительный человек. Правая рука обергруппенфюрера Каммлера.

«Каммлер, — подумал Бочкарев. — Обергруппенфюрер Каммлер».

— Если бы не он, тут ничего бы не существовало. И именно он организовал отсюда эвакуацию всех рабочих дисков «Ханебу».

— Кстати, нам в штабе сказали, что, скорее всего, мы на этом объекте ничего уже не найдем, — произнес Бочкарев. Ему подумалось, что это именно то, что ждет Руппель – одобрение и маленькое восхищение.

— Еще бы. Управились за ночь. Часть отправили на объект «Елена», в Альпы, а часть, подозреваю, даже в Новую Швабию. Расходный человеческий материал уничтожили – и следов не осталось. Между прочим, Шталман очень умный и проницательный человек. Да вы сами его увидите, я звонил ему сегодня, сообщил, что вы приехали. Он будет здесь завтра.

Бочкарев вернулся к своим за полночь. Казалось, все спали, но едва он закрыл за собой дверь, как со своей кровати поднялся Ванник.

— Вам знаком обергруппенфюрер Каммлер? — спросил Бочкарев, подходя к своей кровати.

— Очень немного. Только то, что он руководит всеми секретными проектами под эгидой СС.

— А штандартенфюрер Шталман? — Только сняв мундир, Бочкарев почувствовал, как устал за последние дни.

Ванник отрицательно покачал головой.

— Про объект «Елена», как и про Новую Швабию вы тоже не знаете?

Ванник выпрямился, мотнул головой, избавляясь от остатков сна и тронул рукой Улитова, спавшего неподалеку. Тот мгновенно, с закрытыми глазами вскочил. Потом раскрыл глаза и обвел всех сонным еще взглядом.

— А про диски «Ханебу» и «Врил»?

Ванник напряженно молчал.

— Завтра приезжает этот самый Шталман. Похоже, редкостная сволочь и мразь, но, с обаянием. Боюсь, он нас быстро раскусит. Да, и главное: четырнадцатое апреля. Руппель сказал, что именно в этот день запустят «Колокол».

Штандартенфюрер Шталман прибыл в половине восьмого, когда они завтракали. Простой солдатский завтрак из сухого пайка, обильно сдобренный горячим эрзац-кофе.

Дверь распахнулась и в столовую ввалилось с десяток людей в форме. Бочкарев едва не поперхнулся цикориевым напитком и подавил желание броситься за ближайший стол: вошедшие остановились на пороге. Руппель, четверо или пятеро из роты охраны, какие-то офицеры и во главе – невысокого роста добродушный бодрячок в форме штандартенфюрера, с располагающей улыбкой, мягкими ручками с добренькими толстыми пальчиками и лысиной, тоже располагающей к себе.

— Хайль, — щелкнул он, и они все, вскочив со своих мест, устремили руки вверх, в нацистском приветствии. Все, как полагается.

— Завтракаете? — спросил Шталман, подходя к их столу.

Мельком глянув на людей, он все внимание направил к тарелкам с продуктами: колбасой, маргарином, галетами и кубиками свекольного повидла.

«Вот те на, — подумал Бочкарев. — Вот тебе и проницательный, подобный лучам радия взгляд. Да этот Шталман больше похож на нашего Василия Федоровича, штабного повара, тот точно так же суется в котел».

— Вижу, что в Берлине кормят не лучше, чем здесь, — усмехнулся Шталман. — А я то думал, вернусь в Берлин и там уж отведу душу.

Он повернулся к Ваннику.

— Оберштурмбаннфюрер Даниэль Шаубергер! — отчеканил Ванник. На его лице было написано столько готовности – к чему угодно, к любому приказу, столько военного духа, столько преданности, что Бочкарев с изумлением сказал себе, что по сравнению с Ванником, опытным разведчиком, он сущий сосунок.

— Шаубергер… Вы родственник Виктора Шаубергера, конструктора репульсинов? — в свою очередь изумился Шталман.

— Никак нет, однофамилец.

Шталман скользнул взглядом по ученым, Улитову и остановился на Бочкареве.

Тот машинально принял положение «смирно».

— Лейтенант Берхард Кёллер! — и добавил под мягким, но настойчивым взглядом. — Лейтенант-фотограф.

— А-а, — добродушно усмехнулся Шталман, — наш папиргенерал….. тоже из хейматкригер?

Слово было Бочкареву незнакомым. Вероятно, какое-то жаргонное словечко.

Ванник за спиной Шталмана позволил себе смешок, очень короткий, не посягающий на субординацию, и осторожно вставил:

— Никак нет, не тыловая крыса. Кёллер – боевой офицер, совсем недавно бежал из русского плена, до этого воевал в гренадерской дивизии.

— Из Вермахта? Хорошо.

Шталман повернулся к Руппелю и остальным.

— Можете быть свободны, я поговорю с нашими товарищами из Берлина. Садитесь господа.

Разумеется, никакой кусок в горло не лез. Бочкарев отхлебнул не успевший остыть кофе и замер, ожидая.

— Наши бумаги… — начал Ванник, но Шталман отмахнулся:

— Раз уж вы здесь, значит бумаги в порядке. Что-нибудь успели осмотреть?

— Главный зал. Части «Врил» и двигатели.

— Мелочи, — сказал Шталман. — Ни одного техномагического аппарата здесь не имеется. Тахионаторы «Туле» составлены из частей от разных модификаций. А «Врил» без двигателей – кусок металла. Кстати, вы обратили внимание, что «Врил» третьей модели? Так задумано: запутать, сбить с толку.

— И тем не менее…

— Бросьте, оберштурмбанфюрер. После взрыва все здесь будет погребено под тоннами камня, сплющено и деформировано. Если конечно, понадобится взрывать. И вообще, я думаю, вы приехали сюда не из-за этого. Рейхсфюрера вряд ли интересует судьба, в общем-то, заурядного производства. В противном случае вы начали бы с…

— «Елены»? — осведомился Ванник.

— Нет, с комплексов в Верхней Силезии. И не сейчас, а неделю или две назад, когда русские только задели тот район своей лапой.

Ванник промолчал.

— Думаю, рейхсфюреру нужно вовсе не это, — Шталман забарабанил короткими пальчиками по столу. — Ведь так?

— Так, — вздохнул Ванник. — «Герхард» только предлог.

Он замолчал. Молчал и Шталман, не собираясь выкладывать Ваннику его задачу.

— Наше задание, — заговорил Ваннику после паузы, едва не ставшей неловкой, — это контроль за вами. Точнее, за «Колоколом».

И он посмотрел на штандартенфюрера.

— Нет, — покачал головой Шталман и неприязненно посмотрел на старшего оружейника Фридриха Витциха. — Бросьте меня прощупывать, вы не у себя в «Анэнербе», а я не подопытный экземпляр, который потом можно пустить в расход.

Василий Семенович мгновенно отвел взгляд.

— Я полагаю, — Шталман поднялся. Вслед за ним вскочили остальные. Даже медлительный Петр Павлович – и тот проявил ретивость, грузно и торопливо отодвигая стул. — Я полагаю, что и «Колокол» тут не причем. Рейсхфюрер боится, что поезд уйдет без него, и готовит себе отступление. Или, хуже того, готовится сдать нас всех с потрохами в обмен на собственную безопасность.

Шталман щелкнул пальцами, очень жестко и хлестко.

— И совершенно зря. Потому что, мы снова стали получать информацию. Высшие Неизвестные опять доступны.

Ванник, не отрываясь, смотрел на Шталмана. А тот, на совсем короткое мгновение вспыхнув чуть ли не яростью, превратился опять в милого добродушного человечка.

— Заканчивайте, господа, со своими делами, впрочем, надеюсь, это теперь не составит много времени. И присоединяйтесь к нам.

И Шталман ушел, оставив их в одиночестве.

Ванник тут же преобразился. Лоск и военная струнка улетучились, он стал прежним Ванником, только до предела озабоченным. Генерал метнул взгляд на Улитова и тот осторожно проверил, насколько плотно притворена дверь в столовую.

— Господа, — произнес ровным голосом Ванник. — Все слышали штандартенфюрера Шталмана. Предлагаю закончить завтрак…

А затем очень тихо, на пределе слышимости добавил:

— Будем уходить. Он чрезвычайно опасен.

— Почему? — беззвучно вопросил Бочкарев. — Капитан вовсе не был против, но угроза казалась преувеличенной. Шталман принял их за своих, ни на мгновение не усомнившись. Вон какую речь задвинул. При таких-то интригах: Гиммлер, загадочный «Колокол», теперь еще какие-то Неизвестные, кто будет дотошно проверять, в самом ли деле вот эти пятеро служат в СС или они не те, за кого себя выдают?

— Вы все засняли на кинопленку? — спросил Ванник обычным, не приглушенным голосом. — Чтобы потом, в Берлине, не получилось конфуза, снимите еще раз, господин лейтенант.

— Слушаюсь!

Ванник взглядом показал, чтобы Бочкарев не медлил, и тот поспешно покинул столовую.

По коридорам бродили эсесовцы, приехавшие со Шталманом. Вместе с саперами заглядывали в комнаты, сверялись со схемами. На Бочкарева и его кинокамеру внимания никто не обратил.

Он спустился в Главный Зал, прошел мимо неоконченного аппарата «Врил» третьей модели, заснял его блестящую металлическую поверхность издалека и вблизи. Последовательно запечатлел ряды полусобранных двигателей. На всякий случай, сделал пять или шесть кадров фотоаппаратом. И столкнулся со Шталманом. Вначале ему показалось, что это кто-то из охраны. Он расслабленно обернулся и тут же вытянулся в струнку.

Шталман мило улыбался. По доброму и ласково. И молчал. То есть, говорить следовало ему, лейтенанту Кёллеру.

— Лейтенант Кёллер, — отчеканил Бочкарев. — Выполняю приказ оберштурмбанфюрера Шаубергера.

— Я уже слышал, — сказал Шталман и дружески взял Бочкарева за локоть. — Это никому не нужно. Лучше ответьте, лейтенант, как вы попали к нам, в СС. А точнее, в «Анэнэрбе»?

Шталман был похож на учителя, который совсем не сердится, даже когда ученик не отвечает правильно на вопрос. Можно врать, что угодно. Но именно сейчас Бочкареву хотелось обманывать меньше всего.

— После побега из плена я случайно встретился с оберштурмбанфюрером. Именно он и устроил мой перевод, сказал, что я понадоблюсь в их деле. А Шаубергер, — он запнулся, — оберштурмбанфюрер Даниэль Шаубергер – дальний родственник нашей семьи.

Казалось, Шталман вовсе и не слушал: поглядывал по сторонам, запрокидывал голову вверх, смотрел под ноги.

— А что вы вчера говорили про чувства?

Бочкарев непонимающе посмотрел на Шталмана.

— Мне по дружески поведал Руппель, что вы очень тонко уловили волны близкого изменения. Молодчина Руппель, верный боевой товарищ. Именно такие люди составят основу будущей нации. И здесь, и особенно в Новой Швабии. Обладающие волей, силой, разумом, достоинством. Способные встать над эмоциями, преступить через слабость, лень, жалость, стыд, рабскую мораль, отбросить во имя идеи ненужное и сковывающее дух. Ведь только поступки во имя духа являются настоящими деяниями, достойными человека, мужчины. И только тогда он сравняется в могуществе с Высшими Неизвестными и будет способен творить судьбу мира и тех слабых, кто не сможет достигнуть этих высот. Но это дано понять не всем, равно как и то, что мир меняется…

Наверное, подумал Бочкарев, мне стоит торопливо глотать информацию и молчать. Молчать, чтобы ни единым словом не спугнуть, не сбить этот доверительный тон, Но он не удержался.

— Простите, господин штандартенфюрер. Я ведь многое не знаю, поскольку не служил в вашем ведомстве.

— Мда, — после кроткой паузы сказал Шталман. — Очень предусмотрительно ничего не знать.

Он посмотрел на Бочкарева и улыбнулся.

— Вы знаете, это подкупает. Мне нравится, лейтенант, ваше незнание. Новая Швабия? Место, бесконечно далекое от Германии и в то же время, благодаря нашим дискам – вполне близкое. Дивная прекрасная страна вечной весны. Знаете, такая весна, которая бывает в мае, когда еще не жарко. Изумрудные поля, раннее солнце, дымка над дальними горами в духе Гейне… Если ничего не выйдет с «Колоколом», она станет нашим приютом и продолжением Рейха. Но я считаю, Высшие Неизвестные не лгут, сейчас наступает время изменения. Однако, вы, лейтенант, не ответили. Что вы говорили вчера Руппелю?

— Пустяки, господин штандартенфюрер. — Просто мне показалось… особое ощущение пустого и чужого пространства. Будто время остановилось. Старый мир ушел, распался, новый еще на подходе, а между ними – пустота…

— Забавно, — произнес Шталман, как показалось Бочкареву, с задумчивостью. — Забавно, что это почувствовали именно вы, а не наши деятели из Анэнэрбе. Нужно будет познакомить вас с нашими дамами из общества «Врил». И теперь-то я понимаю Шаубергера: он не мог пройти мимо вас.

Бочкарев почувствовал, что сзади них находится кто-то еще. Он попробовал скосить глаз, но заметил только сапоги и серые штаны.

Шталман, увлекая Бочкарева, прошел еще с десяток шагов и только затем они развернулись. Неподалеку, не смея мешать, почтительно стоял господин Шаубергер.

— О-о, оберштурмбанфюрер, — обрадовался Шталман, — Мы только что говорили о вас. Завидую вам: найти такого ценного сотрудника – большая редкость. Как вы смотрите на то, что я переманю его к себе?

— Подобное случалось уже несколько раз, — с почтением ответил Ванник. — Но в этот раз я буду тверд. Простите, господин штандартенфюрер, но на лейтенанта Кёллер я имею особые виды. Если необходимо, я дойду до…

— Ну-у, ну-у, зачем же так. Впрочем, я знал, что вы его не отдадите, — улыбнулся Шталман. — Семейные узы и все прочее. Не беспокойтесь, лейтенант останется при вас. Сделаем так, чтобы никто не был обижен.

И Шталман добродушно улыбнулся.

— Вы и Кёллер отправитесь со мной.

Бочкарев замер и внутри у него все похолодело.

— Отдайте распоряжение своим людям, — лицо Шталмана вдруг приобрело жесткость. — Мне эти ловчилы не нужны, особенно тот долговязый, как его, Витцих? И поторопитесь, у нас мало времени.

Он кивнул головой, и Бочкарев с Ванником почти одновременно вскинули руки, отдавая честь.

— Кстати, лейтенант, берегите вашу камеру, ей предстоит запечатлеть великие кадры!

И Шталман неторопливо убрел.

Ванник заговорил только в помещении, где они расположились на ночь, и где сейчас их ждали остальные. Заговорил резко и почти так же жестко, как и немецкий полковник до того.

— Келлер, Бедуртвиг! Пленку, что в камере, заменить, быстро!

— Есть еще кадры в фотоаппарате, я его тоже отдам.

Но Ванник, кивнув, уже смотрел на ученых.

— Грах и Витцих! Ваше задание выполнено. Да, так получилось. Бедуртвиг! Ваша задача – вывести их в условленное место. Предполагаю, что мешать вам не будут. Далее – переправить согласно плану эвакуации.

Улитов молча смотрел на Ванника. И взгляд у него совершенно такой же, как у Потапова, подумал Бочкарев. Или как у Озеркевича, когда он шутил про логово.

— Мы отправляемся вместе со штандартенфюрером: я и лейтенант Келлер. Предположительно – на объект «Елена».

Ванник подошел вплотную к Улитову и проговорил тихонько.

— Как отправишь профессоров, жди нас здесь. Действовать – по обстоятельствам. Но если до четырнадцатого числа ничего не изменится – взять этот гадюшник штурмом. Шестнадцатого наши начнут по всему фронту, так что вам нужно будет продержаться всего два дня. Ну все.

Бочкарев не видел, как они уходили, как садились в автомобиль и пересекали пропускной пункт у шлагбаума – Ванник приказал оставаться на месте. Но когда генерал вернулся, по его взгляду и настроению, Бочкарев понял, что все прошло удачно. Он не стал спрашивать, однако Ванник заговорил сам.

— Они в безопасности, их выпустили без помех, как я и предполагал. А это значит…

Бочкарев вопросительно посмотрел на своего начальника.

— … что никакой ценности они не представляют. Ни одни, ни фотоматериалы. Значит, зачем-то нужны мы.

— Отчего Вы так думаете… господин оберштурмбанфюрер?

— Это очевидно, — пояснил Ванник. — Опыт. Но меня беспокоит другое: неужели, мы в чем-то ошиблись и нас переиграли. е смотря на это…

Он подошел к капитану и ободряюще похлопал по плечу:

— Будем держаться до конца. На случай провала есть следующая легенда…

Через час с небольшим к ним зашел Руппель. Постучал, встав у порога, приветствовал нацистским взмахом руки, затем принял положение смирно. И все демонстративно, с точным следованием каждой мелочи. По всему было видно, что ему нравится это: и свое положение, и особое чувство принадлежности к касте. К избранным, которым позволено все.

«Может, — подумал Бочкарев, — все это, молодчина Руппель, и красиво, и по-мужски, но никогда мы с тобой не придем к согласию. Потому что, нет, не может быть никакого права определять за других их будущее. Делить на голытьбу, ничтожных букашек и избранных, тех, кому позволено все. Неважно, про причине ли рода, золота или особых убеждений, напечатанных кровью, черным ломаным швабахером или штрихами пулеметных очередей. Все мы равны, все достойны: мира, знаний и свободы».

— Господа, — произнес Руппель, — Господин штандартенфюрер приглашает вас спуститься вниз, ко входу.

Они последовали за ним и через несколько минуту вышли наружу, в солнечный ясный чистый день, в котором редкие рваные облачка размазывал по голубому небу теплый ветерок.

И стоял в этом дне зловещий, темно-серый, металлический дисковидный аппарат, с облупившейся краской на краях, с черно-белым немецким крестом, разрывал апрельскую благодать невиданной невозможной мощью и угрозой, исходившей из торчащих стволов пушек в округлых гондолах под днищем.

Рядом с ним стояли, благодушествовали, тешились своей неуязвимостью эсесовцы. А во главе их Шталман, с закинутыми за спину руками, покачивался на каблуках туда-назад.

Увидев Ванника и Бочкарева, он радушно позвал их к себе.

— Господа, прошу. Конечно, это не Дойче Рейсбах – Имперские железные дороги, комфорта не будет. Но быстроту обещаю. Посмотрите на этого красавца: «Ханебу II» с двигателем «Туле-тахионатор семь эс».

Шталман глянул на часы.

— Пора, пора. Мы и так здесь задержались, а до запуска «Колокола» осталось менее двух суток.