1945

4 апреля 1945 года

Самое паскудное было то, что он ничего не мог предпринять. И оружие у него вежливо изъяли: «здесь положено находиться без личного оружия. Исключений ни для кого нет». Хотя, помог бы семизарядный «Вальтер» в чудовищной конструкции со множеством ярусов, трапов и переходов? С летающими дисками, свободно помещавшимися в ее чреве. С многочисленной командой и множеством тех, кто готовил и обслуживал «Колокол».

События завязались в узел, оплелись коконом, в котором не пошевелиться, ни вздохнуть, только и остается, что покорно и бездеятельно наблюдать за происходящим. Идти металлическими рифлеными трапами, узкими коридорами со множеством овальных дверей и бесконечным рядом уложенных ровно проводов. Смотреть, как останавливаются и отдают честь идущие навстречу. Слушать торопливые доклады и приказы. Берлин? Да, Берлин уже запрашивал. «Колокол» готов к запуску. Да, главные операторы готовы. Фюрер снова на прямой связи – хочет лично удостоверится, что все идет по плану.

А ведь я так и не знаю, подумал Бочкарев, что должно произойти. Что изменится после того, как загадочный до умопомрачения «Колокол», натужно гудя и сыпя искрами, выйдет на рабочий режим? Хотя, почему искрами, почему гудя? Может, все будет до нереальности, до ужаса тихо и беззвучно. Тяжелая эбонитовая ручка рубильника медленно опустится, и – прощай мир, который я знал… который мы все знали.

— Лейтенант Кёллер, сюда, — сказали ему и он послушно пролез через высокий порожек в зал. Вероятно, эта часть ранее использовалась для обзора и самозащиты – у круглых массивных иллюминаторов, за которыми в мутной синеве горели яркие звезды, помещались станки для пулеметов. Теперь же тут находились раскладные металлические стулья с матерчатыми сиденьями и низкие столики.

Здесь обедали, отдыхали, работали. На столах в беспорядке лежали чашки, упаковки от галет, тарелки с остатками еды, исписанные листки бумаг. Здесь спали, положив руки и голову на столы, а кто-то даже похрапывал, разместившись сразу на двух стульях.

В конце зала они поднялись, следуя друг за другом, по узкой винтовой лестнице и попали на новый ярус. Пол пересекали толстые кабели, через которые приходилось переступать, у стен, налезая друг на друга, теснились громоздкие аппараты с циферблатами и кнопками.

Мешая операторам, задевая тех и толкаясь, они пробрались в самый конец зала, где их приняла новая дверь.

— Лейтенант, — позвала Сигрун, — нам – туда.

Бочкарев оглянулся на молчавших эсесовцев, собиравшихся проследовать дальше, нашел Шталмана.

— Да, лейтенант Кёллер, — сказал Шталман, без своей обычной улыбочки, серьезно и просто. — Да. Забудьте обо всем, что вы хотели сделать и не сделали. Просто почувствуйте мир, который покоряется вашей воле, воле человека. Поверьте, это стоит всех остального.

Штандартенфюрер повернулся и зашагал, увлекая оставшихся за собой.

Бочкарев посмотрел на Сигрун, стоящую рядом с ним. Она по-прежнему отводила взгляд, но теперь в этом чувствовалась не гордыня бесконечно родовитой немки арийской крови, а смущение и неловкость обыкновенной девушки. Красивой девушки, которая даже чуточку стыдится своей красоты.

— Вот эта дверь, — сказала, попросила она и Бочкарев, приложив усилие, оттянул массивную сталь на себя.

У него мелькнула мысль, что их оставляют вдвоем, но секундой позже по коридору загромыхали сапоги и показался кто-то торопливый, с автоматом за плечами. Коридор, значит, будет охраняться.

Им предназначалась каморка с двумя креслами, похожими на автомобильными, с подлокотниками и упорами для головы. Тусклый свет от небольших плафонов освещал прямоугольные металлические листы и массивные решетки с мелкими ячейками – на потолке, стенах и на полу.

Их ждали – мужчина, подтянутый и бодрый, возможно, под действием стимулятора, поздоровался, затем пригласил садиться.

— Прошу даму вот сюда, а вам, лейтенант, вот это кресло. Сейчас я подключу микрофон, радио уже работает.

— Который час? — спросил Бочкарев.

— Три сорок по Берлинскому времени. Обратите внимание, господа, здесь находятся транспаранты. На каждом надпись, они будут информировать вас о готовности и…

— Я знаю, — сказала Сигрун. — В объяснениях нет необходимости. Вы можете уйти, если все готово.

— Я буду в соседнем помещении. На подлокотниках кнопки вызова. Хайль! — послушно ответил мужчина и вышел.

Что-то звенело тихонько, как комар, в том месте, где находились лампы освещения, шипело помехами радио, и кто-то в нем, обстоятельный и тщательный, надиктовывал непонятное: «Отсек двадцать два – восемьдесят четыре, отсек двадцать три – тридцать девять, отсек двадцать четыре…». А еще гулко топали в коридоре и совсем неразборчиво бубнили за стеной.

Они сидели неподалеку друг от друга, смотрели на одну и ту же металлическую стену, на решетки, за которыми скрывались узкие прямоугольные лазы или трубопроводы, и молчали.

Громадный корабль тихонько подрагивал, наполнялся скрежетом и дрожью, затем успокаивался, чтобы через какое-то время вновь проявить свою таинственную внутреннюю жизнь.

— Как вас зовут? — спросила Сигрун.

— Берхард. Скажите, Сигрун, о чем вы сейчас думаете?

— О вас.

Разумеется, о чем же она еще может думать. Только о враге, сидящем рядом и только и ждущем, как бы разрушить ее будущее. С особым удовольствием и цинизмом.

— Я думаю о странных совпадениях, которые называются судьбой. О мелочах, которые управляют нашей жизнью. Не так, как мы хотим, а по иному, высшему плану. С одной стороны, это неприятно, когда твои поступки и действия не принадлежат тебе, когда они исподволь рассчитаны, измерены…

— И смазаны…

— Как? — переспросила она.

— Смазаны. Как шестеренки. Их собрали, проверили, удостоверились, что все работает, а затем густо обваляли в смазке, завернули в вощеную бумагу и отложили на твою персональную полочку. В нужный час все соединится, заработает, а ты будешь только удивляться – как ловко, как удивительно ладно сцепились события.

— Как здорово, что вы это понимаете, — Кажется, в ее взгляде появилось что-то дружеское. — Удивительно! Обычно, приходится объяснять, и все равно они пожимают плечами. Толстокожие!

На стене напротив них осветилась желтым надпись «Внимание! Приготовиться!»

— Да, это именно то, что я имела ввиду. А с другой, представьте, что вы сами способны всем управлять. Все рассчитывать и соединять. Но разве могли бы мы тогда все сцепить так, чтобы соединилось множество событий: мое возвращение из Новой Швабии, затем предложение поработать с «Колоколом», и, наконец, место оператора. А теперь еще и встреча с близким тебе по образу мыслей.

— Мне что-то нужно делать? — спросил Бочкарев.

— Нет, просто сидите в кресле. Эта комната связана волноводами с «Колоколом» и он учитывает ваше присутствие.

— А я добавлю от себя: неожиданное новое задание, поездка на «Герхард», потом встреча со Шталманом и, наконец, «Андромеда». Еще несколько дней назад я и помыслить не мог о чем-то подобном.

— И в результате мы вдвоем находимся в одном месте. Непонятно и ошеломляюще. Наверное, Высшие Неизвестные правы. Не нужно стремиться все постигнуть и понять, должна оставаться непредсказуемость… маленькая тайна…

Бочкарев, неожиданно для себя, протянул руку и коснулся руки Сигрун. Просто потому, что и ему хотелось того же – непредсказуемости, маленькой тайны, запасной дверцы, которая всегда должна быть. В любых ситуациях. А может, он просто врал себе, смущаясь от мысли, что эта девушка вызывает в нем что-то особенное, далекое от колоколов, войны и штандартенфюреров. То, что должна вызывать любая девушка, с длинной косой или вовсе без нее.

Ему показалось, что Сигрун взяла его ладонь в свою, но в эту секунду свет ламп стал тусклее, зажегся еще один транспарант «Внимание! Колокол включен!», после чего весь мир замер и потек, как течет и растворяется картина за оконным стеклом, смазанная плотным весенним дождем…