1945

4 апреля 1945 года

Тяжело груженый трехосный «Даймлер Бенц», оглушительно ревя клаксоном, резко принял вбок. Бочкарева обдало горячим воздухом, поднятой пылью и автомобильной чадящей гарью. Шофер что-то проорал, нечеткое и по определению обидное. Бочкарев отшатнулся, посмотрел по сторонам и бросился к Сигрун, поднимавшейся с земли метрах в пятидесяти от него.

Дорогу окружали поля с какой-то кучерявой бойкой зеленью, с черными прямоугольниками изрезанной плугом земли. Дорога аккуратно взрезала их серой асфальтовой полосой и, заворачивая, влетала в деревушку с игрушечными фахверховыми домиками.

— С вами все в порядке? — спросил Бочкарев.

Сигрун, недовольно отряхивая пыль с длинной юбки, кивнула.

— Где мы?

Девушка изумленно окинула взглядом поля, посмотрела на Бочкарева. Ответ читался в на ее лице, она тоже не знала.

— Это и есть изменение? — спросил вновь Бочкарев. — Вы, кажется, подвернули ногу, можете идти?

— Пустяки, я справлюсь. Который сейчас час, Берхард?

— Начало десятого. Вы помните, что произошло после того, как включили «Колокол»?

— Нет. Мне кажется, что все еще четыре утра.

— Мне тоже. Идемте в деревню, — Он посмотрел как она припадает на левую ногу, — Если хотите, я понесу вас на руках.

— Вот еще, что за глупости. Я не немощная бездельница, живущая ночными кутежами и ждущая, когда перед ней открою дверь авто. Я занимаюсь спортом и наукой!

— Ну тогда, держите хотя бы мою руку.

Она согласилась, но метров сто старательно обходилась своими силами. И только подустав, взяла его под руку.

Их нагнал еще один грузовик, затормозил в ответ на поднятую Бочкаревым руку.

— Быстрее, быстрее! — крикнул шофер. — Да что же вы так возитесь?!

— Объясните, что случилось? — спросил Бочкарев, усаживаясь вслед за Сигрун.

— Вы не знаете? Американцы прорвались из котла, еще немного, и будут здесь.

— Как называется это место? — спросила Сигрун. — И какое сегодня число?

Шофер с подозрением осмотрел их.

— Четвертое апреля, вчера было третье, — буркнул он. — Завтра будет пятое.

— А что это за деревня, как называется?

Шофер неожиданно затормозил, извлек откуда-то парабеллум и направил на них.

— А ну-ка выходите! Если вы немцы, вам положено знать, что это за деревня. Особенно, если ты в форме СС. Да только откуда я знаю, ваша это форма или чужая?!

— Послушайте…

— Выходите или стреляю!

Они послушно выбрались, проехав едва больше ста метров. Грузовик, наддав, рванул вперед, а они медленно двинулись ему вслед.

Деревня пустовала. Двери и окна закрыты, стенах – остатки плакатов с Геббельсовским «Мы никогда не сдадимся!».

Только пройдя четыре или пять домов, они встретили людей. Из-за угла вышел пожилой человек в пальто с автоматом на плече. На левой руке чуть выше локтя держалась повязка фолькштурма. И автомат и повязка были совершенно неуместны рядом с этим добротным серым пальто, как бывают неуместны гаечные ключи на обеденном столе, среди столовых приборов и чистого аккуратного фарфора.

Человек присмотрелся к ним, поправил автомат, который сползал с плеча, и представился:

— Господин лейтенант, командир взвода фолькштурма Вагенманн.

Бочкарев оглянулся в поисках других.

— Остальные там, на позициях, я один вышел посмотреть, кто идет.

— Говорят, американцы прорвались из котла? — осторожно спросил Бочкарев.

— Еще вчера. Но причин для волнения нет, это последние остатки их седьмой армии, без техники. Нас поставили здесь, чтобы блокировать дорогу на Хаттенхофен. Вчера летали их бомбардировщики, сбрасывали припасы для окруженных, но наши новые самолеты быстро их разогнали. Кстати, один ящик мы подобрали, можем по-товарищески угостить.

— В деревне работает телефон? — спросила Сигрун. — Нам нужно позвонить в Берлин.

— К сожалению, нет. Говорят, что связь после этой бомбы быстро не восстанавливается. И очень много разрушений. Еще говорят, что после нее следует ходить только в противогазах и пить какие-то таблетки. Вы не знаете?

— Нет.

— Да, теперь нам много предстоит работы, чтобы все это устранить, но главное, что война почти закончена и в Германии снова наступит мир. Наверное, мир стоит таких жертв, как вы думаете?

Автомат ни как не хотел держаться, как положено, и Вагенманн неловко, неумело поправлял его.

Сколько их там, подумал Бочкарев, неопытных и необстрелянных, беспомощных под пулями. Они умирают даже не за идею, потому что какая может быть идея в том, чтобы выйти в полный рост прямо на вражеских автоматчиков, или неумело щелкать спусковым крючком винтовки, стреляя в белый свет? Или это идея глупой бессмысленной гибели?

— Как вы связываетесь с вашим начальством?

— Сегодня утром должен приехать капитан Ланге. По времени это случится вот-вот.

— Прикажите своим не высовываться, и ведите огонь только с близкого расстояния, — сказал Бочкарев, сердясь на себя за ненужное, вдруг откуда-то взявшееся участие и даже сострадание. И к кому, к врагу, который будет убивать его союзников? Но в ином случае произойдет просто бойня, потому что нет у них никаких шансов против регулярной, опытной пехоты. А так, может, и уцелеют.

— Хорошо, я передам остальным, господин лейтенант.

Сигрун отвела его в сторону.

— Это Швабия, — проговорила Сигрун. — И сейчас американцы отступают. Берхард, слышал, что он говорил про бомбу?

— Не совсем понимаю.

— Да, ты можешь не знать. Урановая бомба. Они, то есть, мы применили урановую бомбу! Я знаю, фюрер всегда был против нее. И вначале, и особенно, когда союзники вошли в границы Рейха. Он сказал, что применять подобное оружие на территории Германии – неразумно, слишком много вредных последствий, а результат малопредсказуем.

Послышался автомобильный сигнал и к ним подъехал короткий вертлявый «Штовер», за рулем которого сидел капитан.

Увидев Сигрун, он удивленно поднял брови. И на этом его вежливое обхождении закончилось.

Ланге был зол, неприятен и въедлив. «Ваши документы!» — потребовал он у Бочкарева. Затем, увидев пустую кобуру, спросил про личное оружие. При этом он злорадно поминал дезертиров, трусов и перебежчиков, которые сейчас, когда Германия выиграла войну, получат по заслугам. На все объяснения, что они выполняют особую задачу рейхсфюрера, что им нужно в Берлин, или, по крайней мере, в любое место, где есть связь с Берлином, отмалчивался.

Но в свою машину он взял, причем, как подумалось Бочкареву, скорее в качестве пленников, чем попутчиков.

Ланге дал последние указания фолькштурмовцам, развернул автомобиль и погнал прочь из деревни.

Они молча выехали в поля, достигли леса, въехали в его влажный прохладный сумрак и тут же попали под обстрел. Справа и слева защелкали винтовки, ударил пулемет и по автомобилю, разрывая металлическое тело, страшно побежали огненные градины.

Бочкарев молниеносно свалил Сигрун набок, повалился на нее и тем смягчил сильный удар – неуправляемый «Штовер» врезался в дерево. Он не спешил подняться, но ему помогли – к машине подскочили люди в чужой, незнакомой форме, мрачные, торопливые, выбросили Бочкарева на землю, выволокли, уже бережнее, Сигрун.

— Ты цела? — спросил Бочкарев и тут же получил в лицо удар кулаком от американского солдата.

— Не смейте его бить! — вскрикнула девушка.

Ланге лежал у руля и по его голове и плечам стекала липкая горячая кровь. А они стояли перед союзниками и те, похоже, решали, что с ними делать.

Бочкарева осмотрели, не нашли оружия, и это вызвало поток новых неразличимых слов.

Как глупо, подумал Бочкарев. Никто из них не понимает по-русски, а я не говорю по-английски.

Кто-то тронул длинную косу Сигрун и Бочкарев, не удержавшись, отбросил руку американца. За что опять получил по зубам.

Подошло еще несколько солдат, с винтовками и ручным пулеметом. И среди них был офицер.

— Вы говорите по-английски? — спросил он на немецком языке.

— Вы понимаете по-немецки? — воскликнула Сигрун. — Прикажите своим солдатам, чтобы не распускали руки и не позорили свой мундир!

— Позорили мундир? — спросил офицер. Слова другого языка давались ему с трудом. — И это говорите вы, немцы?! Немцы, не знающие чести и совести?

— Не понимаю, — удивилась Сигрун, — что вы хотите этим сказать?

— Не понимаете? А вот сейчас вас обоих расстреляют, тогда поймете! За Вашингтон и Нью-Йорк, за всех наших парней, которых вы убили, сожгли, отравили своим дьявольским нечеловеческим оружием!

Сигрун замолчала, вместо нее, утирая текущую по губе кровь, заговорил Бочкарев:

— Мы ничего этого не знаем. Скажите, что случилось с Вашингтоном и Нюь-Йорком, и когда. Их бомбили?

— Бомбили? — удивился офицер. — Кто вы такие?

Он быстро заговорил со своими, после чего вся группа, собравшись, быстро устремилась в глубь леса. Минут через пять они остановились и офицер продолжил прерванный разговор:

— Только не говорите, что вы ничего не знаете!

Сигрун порывалась что-то сказать, но Бочкарев остановил ее.

— Я – капитан Красной Армии, разведчик, — произнес он. — Мы долгое время скрывались и не знаем новостей. А теперь расскажите подробно, что случилось в последнюю неделю.

Американец озадаченно посмотрел на него, на Сигрун и задумался. Подозвал еще двоих и завел с ними длинный разговор. Говорил, словно переваливал во рту со щеки на щеку картофель, отчего слова выходили тяжелые и невнятные.

— Чем вы докажете, что вы русский? — наконец, спросил он по-немецки.

— У вас есть кто-нибудь, говорящий по-русски? Тогда никак.

— А она кто? — спросил офицер, указывая на девушку.

— Я его невеста, — вдруг сказала Сигрун.

— Вы в самом деле ничего не знаете? — офицер внимательно проследил за их реакцией, а потом, тяжело вздохнув, очень тяжело, продолжил.

— От нас это скрывали до последнего, но ведь такое не утаишь. А тут бесконечные немецкие листовки. И радио. Письма перестали приходить… И слухи, постоянные невыносимые слухи. Потом вдруг фронт перестал существовать. Вторая, девятая армия – они пропали, словно их растерли по земли, со всеми штабами, тылами и техникой. И бомбардировщики не летят. Совсем. Скажите, разве такое возможно, чтобы не летала наша авиация? Как тогда воевать?

Офицер устало вытер тыльной стороной ладони грязное неумытое лицо.

— Они сбросили свои дьявольские бомбы на Нью-Йорк, Вашингтон и Дейтройт. А в Англии – на Лондон. Говорят, этих городов больше нет. Вообще нет. И правительства тоже нет. И президента. Понимаешь, парень?

— Что с Советским Союзом, Красной Армией, вы что-нибудь слышали?

— Слышали. Русская столица разрушена. И еще какие-то города, не помню названий. А с армией… думаю, вашим так же несладко, как и нам. Если немцы перебрасывают сюда все новые и новые дивизии с Восточного фронта, значит, у вас там все кончено.

— Куда вы теперь? — спросил Бочкарев.

— Не знаю. Собираемся пробиться во Францию, а оттуда домой. Не может же такого быть, что ничего от Нью-Йорка не осталось?! — Офицер мрачно махнул рукой. — А вы куда?

— На восток.

Американец по-свойски, словно они были знакомы давным-давно, протянул руку для пожатия.

— Удачи вам. Вам, мисс, тоже. И храни всех нас Бог в этом аду.

Он скомандовал своим и все вместе они быстро пошли дальше в лес. Минута – и пропал последний звук от ломающихся веток, Бочкарев и Сигрун остались стоять одни среди деревьев, в тишине и безмолвии апрельского леса.

— Ты молодец, — сказала девушка, подходя к Бочкареву и прикасаясь рукой к его распухшей губе, на которой уже засохла кровь. — Ловко как все придумал!