2008_3 (552)

КРИВОЕ ЗЕРКАЛО УТОПИИ

Вопрос о том, возможен ли лучший мир «по эту сторону», тревожил умы философов уже давно. Первых творцов утопий даже нельзя назвать «писателями», поскольку писательство вовсе не являлось их основным занятием. Платон, автор знаменитой «Атлантиды», скорее всего, имевший в виду вовсе не бытописание реально существовавшей страны, а модель идеального государства, сохранился в памяти человечества именно как создатель оригинальной философской концепции, охватывающей принципы строения и познания окружающей действительности. Да и Томас Мор (1478–1535), творец самого понятия утопия (у-топос в переводе с греческого означает «место, которого нет»), был не только и не столько писателем, сколько философом, религиозным и политическим деятелем, историком…

Выдумав свое несуществующее государство, Томас Мор, как было тогда принято, писал не столько литературное произведение, сколько беллетризированный философский трактат, направленный одновременно и на критику тогдашней английской политической системы и на моделирование идеального государственного устройства. Его Утопия — это «коммуна равных», управляемая властью закона, где нет денег, частной собственности и социального неравенства. Все жители Утопии имеют возможность в свободное от трудовой повинности время заниматься искусством, наукой и философией, все почитают старость и сообща воспитывают детей.

Полтора века спустя Томмазо Кампанелла (1568–1639), ученый, монах-доминиканец и политический деятель, арестованный за подготовку восстания в родной Калабрии и пропаганду научного метода как способа познания мира, в тюрьме пишет еще одну знаменитую «утопию» (далее это слово будем писать без кавычек, поскольку оно становится уже нарицательным), в общем и целом повторяя модель Томаса Мора — государство, управляемое князем-философом, где все равны, отсутствует частная собственность, процветают науки, интересы индивидуума подчинены интересам общества и т. п. Позже, уже в Х1Х веке, оказалось, что и Утопия Мора и Город Солнца Кампанеллы вполне сообразуются с модными тогда социалистическими и коммунистическими идеями. Социалисты-утописты, люди далеко не глупые, тем не менее до конца воплотить в жизнь идеалы Утопии не сумели. А позже, уже в ХХ веке, когда литература была официально назначена орудием пропаганды, сложилась парадоксальная ситуация. Описания светлого коммунистического будущего безусловно требовались — и заслуживали всяческого поощрения, и все же по-настоящему заметных утопий было не так уж и много.

Большинство произведений, посвященных ближайшему будущему и созданных в 30-40-е годы ХХ века, откровенно скучны. Даже одаренные люди, например, Александр Беляев, уже не рисковали демонстрировать полет фантазии, отвлекающий граждан первой в мире социалистической державы от строительства коммунизма, уводящий их в мир мечты. Требовалась так называемая «фантастика ближнего прицела», демонстрирующая преимущество социалистического и коммунистического образа жизни и неизбежное крушение капиталистического. Но даже на этом поле достижений было на удивление мало.

Причины этого великолепно изложены в работе известного и, увы, безвременно почившего, фантаста Кира Булычева «Падчерица эпохи», посвященной советской фантастике (журнал «Если», 8, 2003). Действительно — как угадать прихотливые изгибы «прямой линии Партии»? Как, пускай невольно, не стать еретиком? Описывая ближайшее будущее, рискуешь упомянуть какого-нибудь члена Политбюро, а назавтра он попадет в немилость и любое упоминание о нем будет вымарано вместе с ним самим… Или, например, напишешь об успехах советской генетики — а назавтра она уже продажная девка империализма. Опишешь дальнее будущее — еще хуже. Совершенно очевидно, что рано или поздно дорогой товарищ Сталин все-таки оставит этот мир, но как представить на суд партийной цензуры мир, где все хорошо, но нет товарища Сталина? Это не просто абсурд, это кощунство! А упустить эту скользкую тему вообще, не упоминать его совсем, тоже невозможно — что это за произведение, где ни разу не упомянут отец народов? Писатель попадал в ситуацию, подобную известной когда-то детской игре: «Вам барыня прислала сто рублей. Черного и белого не покупайте, да и нет не говорите. Вы поедете на бал?»

Неудивительно, что в эти годы процветали либо халтурщики, либо просто крепкие «профи», подобны Александру Казанцеву с его глобальными эпопеями, где силами многих народов под руководством СССР строился то Арктический мост, то огромный город во льдах Антарктиды (аналог столь пропагандировавшихся тогда великих строек пятилетки), а иностранные шпионы этому вредили. Шпион и диверсант были почти единственными источниками конфликта в этой совершенно бесконфликтной литературе и единственными двигателями сюжета — потому они в этих произведениях кишмя кишели. Ведь авторы все ж не философские трактаты писали, нужна была хотя бы какая-то, но занимательность…

Эта вмененная благонамеренность имела и еще одно, косвенное последствие — в позднейшей советской литературе за очень редким исключением все посетившие нас инопланетяне давно уже построили коммунизм. Если на чужую планету прилетали земляне, то, напротив, коммунизм построили мы, а там, на звездах, царил капитализм, дикость и упадок. Действительно, овладеть космическими перелетами, по мнению господствующей идеологии, можно было лишь стоя на позициях передовой марксистско-ленинской науки, а это значит, что коммунизм и космонавтика в произведениях фантастов были неразрывно связаны между собой.

Небывалый расцвет литературы в «оттепель» (середина 50-х — начало 60-х) был связан с либерализацией советского строя и исчезновением тотального контроля над всеми проявлениями человеческой жизни. Фантастика не исключение — и у нас, и в странах «социалистического лагеря» появляется сразу несколько крупных писателей, которые впервые решились показать «настоящую», «неподконтрольную» утопию: общество, возникшее после торжества коммунизма не просто в СССР — на всей земле.

Надо сразу сказать, что люди, поставившие перед собой эту задачу, руководствовались самыми искренними побуждениями. В стране, уставшей от страха, они хотели хотя бы на бумаге создать общество, где человек будет чувствовать себя счастливым и свободным, работать не за страх, а в удовольствие, не видеть в каждом ближнем стукача, летать к звездам и ходить босиком по траве, не боясь напороться на ржавую консервную банку или битую бутылку.

Роман Станислава Лема «Магелланово облако» вышел в Польше в 1953–1954, роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» впервые опубликован в СССР в 1957, роман Аркадия и Бориса Стругацких «Возвращение (Полдень, 22-й век)» — в 1962. В этих произведениях утопия вовсе не выглядела «вмененной» — в обществе, нарисованном писателями, действительно хотелось бы жить.

Надо сказать, из трех произведений роман Ефремова несет в себе больше всего черт первоначальных утопий. Его герои делят свое время между физическим и умственным развитием, постоянно совершенствуя и то, и другое, обязаны они также чередовать умственный труд с физическим (т. е. «недостаточно духовным»), причем «совершенно добровольно». Цена подобной «добровольности» была отлично известна каждому советскому человеку, вынужденному отчислять часть зарплаты в «Фонд Мира» и бесплатно трудиться на субботниках, но предполагалось, что во времена Ефремова такое стремление к самопожертвованию во благо общества станет почти инстинктивным. Герои Ефремова говорят напыщенным, высокопарным языком, подобно персонажам древних трактатов, они читают друг другу лекции, что неудивительно — Ефремов, в общем-то, и писал не столько художественный роман, сколько философский трактат. Человек энциклопедически образованный, палеонтолог (родоначальник нового направления в палеонтологии, первооткрыватель захоронений динозавров в гобийской пустыне), историк по призванию, Ефремов вполне заслуженно именовался впоследствии «философом и писателем» — это объясняет некоторую схематичность его персонажей. Тем не менее, панорама будущего, написанная им, настолько масштабна и внушительна, что аналога ей в отечественной литературе подобрать трудно.

Станислав Лем в «Магеллановом облаке» рассматривает модель отдаленного будущего на примере экипажа межзвездного корабля «Гея», где представлены лучшие люди Земли — математики, композиторы, пилоты… Эти люди чувствуют себя посланцами и полномочными представителями своей родины, они проникнуты духом поиска и творчества (хотя в замкнутом «микромире» корабля случаются и конфликты, и трагедии). Панораму утопической земли мы видим глазами главного героя — врача и победителя олимпийских игр, — перед отлетом навещающего близкие ему места. Даже из этой свободными мазками написанной картины, понятно, что она близка к ефремовской — широкая сеть общественного транспорта, охватившая всю планету, отсутствие денег (ценность человека для общества измеряется его профессиональным статусом и способностями), неприятие насилия… Тем не менее, отличия есть — в мире Лема сохраняются тесные семейные связи, отсутствующие в обобществленном мире Ефремова, люди предпочитают хранить верность своей малой родине и живут в собственных домах (в мире Ефремова они занимают любое свободное в данный момент жилье в любом регионе земного шара)… В общем, можно сказать, что будущее Лема кажется нам более человечным, а люди — ближе…

Именно холодность и чуждость людей будущего, так достоверно описанного Ефремовым, и подвигла Аркадия и Бориса Стругацких создать свою модель будущего — мир, где вполне могли бы жить и работать лучшие наши современники. Именно люди, веселые, свободные, умные и добрые и составляют главную ценность мира Стругацких. «Списаны» они, безусловно, с героев молодежной литературы тех же 60-х — физиков, биологов, космонавтов, геологов, строителей сибирских городов… Их бескорыстность и преданность науке кажется вполне естественной — если таких героев и нельзя было в реальности встретить в любом НИИ, то общественное сознание подразумевало, что они там есть. В остальном мир Стругацких близок к миру Ефремова и Лема — отсутствие денег, свободное перемещение по всему земному шару (что особенно было желанно для «невыездного» среднего советского человека), сознательность, возможность свободного творчества и выбора профессии, пренебрежение к частной собственности. Дети по Ефремову и Стругацким воспитывались в интернатах, где над ними «работали» профессионалы-педагоги, тюрьму заменяло добровольное самоизгнание, обществом управлял выборный всемирный совет, интенсивно осваивались далекие миры, и т. п. Все остальные утопические модели будущего, появляющиеся на страницах последующих отечественных произведений, повторяли предшественников и ничего нового в историю отечественной утопии не внесли.

Каждый советский человек отлично знал, что Томас Мор был родоначальником «коммунистической утопии». И, возможно, очень удивился бы, узнав, что великий реформатор, лорд-канцлер Англии на самом деле писал… сатиру! Во всяком случае, такое мнение, появись оно в советское время, было бы сочтено еретическим и к публикации не допущено. А ведь, тем не менее, оно существует! Мол, Томас Мор вовсе не изображал идеальное общество, а писал о том, к чему могут привести попытки подобное общество построить.

В принципе — ни к чему хорошему. Насильственная уравниловка, полное обобществление, вмененный патриотизм и всеобщая сознательность рано или поздно, но неизбежно вызовут к жизни то, что позднейшими советскими социологами осторожно было названо «казарменным коммунизмом» — на деле, разумеется, жесткую социальную систему с мощным аппаратом подавления, отсутствием какой бы то ни было личной жизни и свобод. Вышедший на излете существования СССР роман Владимира Тендрякова «Покушение на миражи» «заставил» самого Кампанеллу побывать в городе своей мечты — и увидеть воплощенный кошмар этой утопии. Попавшего в свою собственную Утопию автора казнили за вольнодумство — и, надо сказать — поделом.

Гораздо раньше — в 1924 году — вышел роман Евгения Замятина «Мы». Не у нас — в Чехословакии. В России он увидел свет только в 1988 году. Сам Замятин вынужден был эмигрировать, и в 1937 году умер на чужбине, во Франции (впрочем, доживи он до 1937 года у нас, это тоже, вероятно, был бы последний год его жизни). Такая ненависть властей к роману неудивительна. Замятин показал, что будет, если попытаться чуть-чуть развить и продолжить утопию.

Действительно, все люди из «утопии» Замятина равны — даже имен у них нет, только «нумера». Все они ни в чем не нуждаются. Все живут в чистых и гигиеничных домах за стеклянными стенами. Все в обязательном порядке занимаются спортом, ходят на концерты и следят за своим здоровьем. Красота и здоровье — цель общества и каждого отдельного человека. Денег в этом мире нет — социальные блага распределяются в зависимости от пользы, приносимой «нумером» обществу. Несчастной любви тоже нет — согласно местным законам «каждый нумер имеет право на любой нумер». Как и в мире, созданном Иваном Ефремовым, эти люди не признают «бесполезных» вещей — шуток, игр, искусства ради искусства. Все должно быть подчинено общественной пользе. Самый первый поэт пишет поэму о пользе гигиенического мыла (не с Маяковского ли списан этот образ?). Даже, кажется, в космос они вот-вот вылетят — уже готов гигантский космический корабль, аналог Лемовской «Геи» — «Интеграл», который призван понести семена новой прекрасной жизни к звездам…

На деле, разумеется, от утопии Замятин не оставил камня на камне. Надо сказать, далеко не все люди нового общества глубоко несчастны — большинство воспринимает его как единственно возможное. Но для думающих, чувствующих людей оно невыносимо. Коротышка О, не доросшая до стандарта, при котором женщине позволяется деторождение — «материнской нормы» — мечтает о ребенке. Прекрасная возлюбленная главного героя — конструктора «Интеграла» — ненавидит существующий строй за то, что он лишает ее «настоящей» свободы, сам конструктор «Интеграла», человек, поначалу абсолютно благонамеренный, задумывается о неправедности окружающего его мира, лишь когда начинает по-настоящему любить.

Тем не менее, люди Замятина еще остаются людьми и идут «против системы» — и О в своем могучем материнском инстинкте; и уродливая соседка Главного Конструктора, безнадежно в него влюбленная и спасающая его при обыске; и сам Главный Конструктор, помогающий диссидентам угнать «Интеграл». Остаются людьми до тех пор, пока всему населению, поголовно (в буквальном и переносном смысле), не проводится принудительная лоботомия — еще бы, управлять всем довольными куклами гораздо проще и безопасней! И герой, только что готовый на смерть ради своей возлюбленной, без колебаний «сдает» ее спецслужбам.

Обществу, которое описал Оруэлл в своем знаменитом «1984», лоботомия в качестве средства «убеждения» уже не требуется. На «промывку мозгов» направлена вся огромная государственная машина — в качестве одного из ее винтиков работает и сам герой, «подчищая» матрицы старых газет, хранящиеся в архивах — изымая из них имена и фамилии попавших в немилость людей и правительства и вставляя туда новые, пока ничем себя не опорочившие или просто выдуманные.

Англичанин Джордж Оруэлл, закончивший свой роман в 1948 году (отсюда его «обратное» название), прекрасно понял самую суть «государственного социализма» — очереди в столовых, грязные столы и дешевая посуда, нехватка самых элементарных бытовых товаров, «человеческая» жизнь партийной верхушки, построенная на распределении и потреблении «дефицита», постоянная военная истерия, ложь и пропаганда, ненависть к простым человеческим проявлениям — любви, семье, дому…

Если в мире Ефремова (Лем и Стругацкие в этом отношении более консервативны — у их людей будущего сохранились в лексиконе слова «жена» и «муж») свободные отношения между полами допускались и даже поощрялись, то в антиутопиях Оруэлла и Замятина они вменены. Любовь, напротив, преследуется, считается крамольной, преступной. Что совершенно закономерно — человек, лишенный родственных и личных привязанностей, гораздо легче делается объектом пропаганды и манипуляции сознанием, ценности у него смещены, а здоровые чувства легко замещаются восторженной экзальтацией. То, что в реальности пытались сделать Иосиф Сталин и Адольф Гитлер (и в Германии, и у нас были случаи, когда одурманенные, замороченные дети, поддавшись пропаганде, «разоблачали» своих родителей-«врагов народа», но такие случаи были все же единичны), удалось воплотить на страницах антиутопий. Любовь к женщине — сугубо частное чувство — оказалось подсудным и у Оруэлла, и у Замятина. В обоих романах герой предает свою возлюбленную — конструктор Интеграла после насильственной лоботомии, Уинстон после чудовищной психологической обработки, сломавшей его человеческое достоинство.

Надо сказать, то, насколько яростно нападала на Замятина официальная советская критика, да и сам факт запрещения обоих романов, показало, что аналогии для всех — в том числе и для самих идеологов — были более чем прозрачны.

Да и сами авторы лучших утопий середины ХХ века — насколько они остались верны первоначальным убеждениям?

Люди взрослеют и начинают сомневаться. И это хорошо. Это значит, они созревают духовно. Лем, писатель, врач и философ, в дальнейшем предпочел изображать «идеальные модели общества» в сатирическом ключе, убедительно демонстрируя их полную несостоятельность (достаточно почитать «Звездные дневники Иона Тихого» или «Кибериаду»). А всерьез писал совсем о другом — о трудностях и опасностях на путях познания, об эволюции человеческой личности, об ответственности и совести… Стругацкие, не раз обращаясь к своему «Миру Полудня» в котором так хотелось бы жить, показали его хрупкость и уязвимость перед лицом еще непознанных высших сил, инфантильность и беспомощность многих его граждан… Да и Ефремов, не отказавшись от своей утопии, вывел зеркальную ей антиутопию в «Часе быка», за что был не то чтобы гоним официальной властью, но, мягко говоря, порицаем.

Итак, утопия невозможна и нужна лишь затем, чтобы предупредить человечество о гибельности насильственного ее построения. А антиутопия?

Строго говоря, о настоящих, «фирменных» антиутопиях мы не говорили. У нас в СССР они не поощрялись — литература такого рода, как считалось, навевала «нездоровый пессимизм». Тем не менее, на Западе антиутопия была весьма распространенным жанром — она давала возможность великолепно закрутить сюжет, хорошенько напугать и увлечь читателя. Писали о чудовищах-мутантах, о мире после ядерной войны, бактериологической или экологической катастрофы. Причем отдавали предпочтение тем темам, которые «на слуху» — ядерная зима, глобальное потепление, радиоактивные мутации.

В принципе назначение такой литературы чисто развлекательное, но, умело написанная, она сослужила свою службу — показала, чего следует на самом деле опасаться. Некоторые аналитики полагают, что именно образы малоприятного будущего, созданные писателями-алармистами, вызвали серию экономических и политических контрмер, в частности, там, где дело касается охраны окружающей среды.

Классические образцы не подвержены моде — «Песнь по Лейбовицу» Уолтера Миллера, «4510 по Фаренгейту» Рэя Брэдбери, «Повелитель мух» Уильяма Голдинга — нестареющие вещи, повествующие о природе человека, о мужестве и отчаянии, об умении противостоять толпе, о том, как легко человек способен скатиться в дикость и первобытное варварство.

После распада СССР (фактически, раньше, начиная где-то с конца 80-х) антиутопии появились и у нас. И даже не потому, что «государственный социализм» доказал свою несостоятельность, а просто потому, что ослабели цензурные препоны — как я уже говорила, мрачные картины будущего цензорами не поощрялись. Одной из первых ласточек стал фильм К. Лопушанского «Письма мертвого человека» (1985) по сценарию Бориса Стругацкого и Вячеслава Рыбакова, посвященный глобальным последствиям ядерной войны. Действие ее было вынесено в некую западную страну — на всякий случай.

Сейчас антиутопия в России получила примерно то же распространение, что и на Западе — т. е. стала коммерческим жанром, наряду с «космической оперой», «киберпанком» и «фэнтези». Утопия же, напротив, практически прекратила свое существование; неудивительно — ее бесконфликтность и «правильность» отдавали эту тему на откуп скорее философам и публицистам, чем коммерческим авторам. Тем более, писать коммунистическую утопию после краха идеологии стало как-то неловко.

Антиутопия как роман-предупреждение фактически тоже перестала существовать — бороться имеет смысл не просто так, но «против чего-то». А черные картины будущего, попадающиеся порой в романах «боевых серий», в общем и в целом нужны для сюжета и никакой другой нагрузки не несут.

Бывают исключения — так, например, нашумевший роман Олега Дивова «Выбраковка» можно отнести к своего рода антиутопии — мир и благолепие, царящее в будущей России, поддерживается отрядами спецназа, получившими полное право карать нарушителей общественного порядка без суда и следствия. В принципе, подобные мотивы уже встречались в западных произведениях, и неоднократно, но для России явились новостью. Мало того, среднему читателю, уставшему от «беспредела», нарисованная Дивовым картина показалась вполне идиллической — на улицах чистота и порядок, преступность упала почти до нуля, экономика налажена, а так раздражающие обывателя «лица нерусской национальности» причислены к гражданам второго сорта. Как я уже говорила, антиутопия очень часто оборачивается подобием утопии — и наоборот.

Антиутопии сильно подвержены не то чтобы моде, но преобладающим в данную минуту в социуме страхам и предрассудкам. Сейчас процветают антиутопии, посвященные вырождению человечества, отдавшего все виды деятельности на откуп искусственному разуму, постепенной подмене реальности «виртуальным миром»… Шум, поднятый средствами массовой информации по поводу клонирования вызвал к жизни несколько произведений, где клоны то являются дешевой рабочей силой и угнетенным слоем населения (примерно, как в ранних фантастических произведениях роботы), то, напротив, бунтуют и прижимают остальное человечество к ногтю. К научной стороне клонирования эти романы не имеют никакого отношения — социальные страхи, связанные с клонированием, заслуживают отдельного разговора и имеют, скорее, метафизическую природу.

Появилось также несколько произведений «апокалиптического» плана — рисующих варианты наступления конца света. Назвать их антиутопией в чистом виде нельзя — скажем, Александра Громова, прославившегося своим пессимистическим взглядом на будущее человечества, интересует в основном, как поведут себя люди перед лицом грозящей катастрофы, а сами модели этой катастрофы чисто условны.

А вообще, поживем — увидим. Или не увидим — антиутопии на то и существуют, чтобы часть каких-то фатальных ситуаций человечество «проживало» на бумаге или экране кинотеатра.

В. РАЯК

НЕКОТОРЫЕ ЗАМЕТКИ

Сравнивая, что было и что есть, я вспомнил, как работал водителем в оборонном НИИ. Был у нас выдающийся профессор, лауреат Сталинских и других премий. Он почти каждое утро, если чувствовал себя здоровым, поскольку возраст у него был уже под 80, ходил пешком от площади Восстания, где жил в высотном доме, до работы 7 километров. Это было его увлечение. Вечером после работы я или другие водители отвозили его, уже усталого, домой. Также все наши кандидаты, доктора, академики свободно ходили пешком, ездили в городском транспорте, на своих или служебных автомобилях и не думали ни о какой охране. Но это были люди, которые работали на оборону нашей великой Родины, на нашу военную и гражданскую авиацию и космонавтику.

Настали мерзкие 90-е годы. Я работал водителем в Росвооружении, там, где уже торгаши-дельцы продавали наше лучшее в мире оружие и имели с этого огромную личную выгоду, так как частично они стали собственниками этого оружия. У каждого начальничка было по три новеньких дорогих автомобиля «Мерседес-320», «Сааб-9000» и «Джип Шевролет Сабурбан», а также полно охранников.

Так вот, на охраняемой территории, в охраняемом здании, на охраняемом 5-м этаже (везде надо было показывать пропуск) я неоднократно наблюдал такую картину: выходит наш главный начальник генерал-майор из своего кабинета и идет в сортир мимо своих же сотрудников под охраной вооруженного двухметрового охранника Саши. При этом охранник Саша командует — разойдитесь, уйдите в сторону, освободите туалет. Чувствуете, чем пахнет «свобода и демократия»! Примерно так ведут себя все выбравшие «свободу и демократию», от Путина до маленьких путинят. По этому поводу охранники между собой говорили, что если на них нападут, то они помогут напавшим их прикончить.

В начале 90-х я работал водителем в Еврокомиссии. Если кто помнит, Европа в то время нам оказывала помощь, которая заключалась в том, чтобы в разоренную горбачевскую страну подкинуть своего барахла, а главное под видом европомощи выведать все, что возможно, в своих интересах, так как Еврокомиссия вся состояла из генералов и офицеров Германии, Франции и других стран Запада. В большинстве были немцы. В 1992 г. по окончании своей миссии представители Еврокомиссии устроили сабантуй, т. е. саммит, или проще, сходняк в бывшей гостинице ЦК КПСС на улице тогда еще Димитрова, рядом с метро Октябрьская, сейчас это «Президент-отель» на улице Большая Якиманка.

Так вот, на этот сходняк они все явились в военной форме и прямо говорили, что захватили Москву и Россию без единого выстрела. Все они с нетерпением ждали, что к ним придет с ключами от Москвы, как они говорили, Ельцин или Лужков, но, правда, ни тот, ни другой так и не появились. В тот день я понял, как себя чувствуют наши разведчики, когда хочется стрелять или взорвать всю эту банду, а не можешь.

В августе 1992 года я пришел к Мавзолею Ленина и к могиле Сталина и попросил у них прощения за то, что я чуть было не поверил в горбачевское перестроечное вранье. В 2003 г. в марте к 50-летию со дня смерти И.В. Сталина я купил пять красивых алых роз и принес на могилу, на Красную площадь, где увидел, что Сталин, его бюст, буквально утопает в живых цветах. Я хотел положить цветы в нескольких метрах от бюста Сталина с краю, но охранник, увидев мои цветы, сказал, что такую красоту надо положить поближе к бюсту. С помощью охранника мне удалось пробиться сквозь цветочный заслон, и я положил пять красных роз прямо у головы товарища Сталина, как живому. Собственно, для многих миллионов и даже миллиардов людей на нашей планете Сталин будет вечно живой.

Когда я работал с немцами, один западный немец мне сказал, что из всех автомобилей он предпочитает покупать русские, советские автомобили. При наших дорогах и при нашем сервисе, сказал он, я езжу прекрасно на русском автомобиле несколько лет, а потом меняю его на новый, тоже русский автомобиль. Единственное, что мои друзья немцы говорят, что это не патриотично. Я им отвечаю, зато дешево, надежно и практично. Так думали, кстати, еще несколько немцев. Я же со своей стороны, имея стаж работы за рулем 38 лет, из них 10 лет на иномарках США, Италии, Германии, Швеции, Южной Кореи и Японии, хочу сказать, что наши автомобили по соотношению цена-качество лучшие в мире. И это несмотря на то, что качество в демократической, капиталистической РФ по сравнению с советскими автомобилями стало значительно хуже. Ведь, как показало время, наши демократы-капиталисты-буржуи ничего не умеют создавать, они умеют с убытком для страны и народа, но с выгодой для себя только все распродавать.

Когда я недавно вез одного зама гендиректора ВАЗа, он мне так прямо и сказал, что мы сейчас думаем кому бы продаться, а там пусть о том, как улучшить технику, болит голова у иностранцев. И это говорит бывший альфовец, афганец, бравший дворец Амина в Кабуле. Естественно, что такие горе-руководители, элита «предпринимателей», бизнесменов-торгашей, менеджеров, капиталистов, буржуёв — иностранных холуёв угробят все производство, всю экономику и распродадут всю Россию.

Поработав до 2000 г. в разных совместных предприятих, в отечественных частных конторах, в иностранных, американских ТНК, где какой-нибудь иностранный менеджер, живя на всем готовом за счет компании, как при коммунизме и получая еще зарплату 12–20 тысяч долларов в месяц, готов за копейку удавиться и, особо не переработав, в основном спиваясь по ресторанам и театрам (больше по ресторанам), своему высшему начальству где-нибудь в Европе или Америке врет, что в этой дикой стране он работает в ужасных условиях. Так они делают все, живя в роскошных квартирах или коттеджах, за которые компания платит по шесть тысяч долларов в месяц, врут, что им здесь очень трудно, чтобы начальство не урезало, а прибавило зарплату и льготы (соцпакет). Сами об этом мне рассказывали.

Так вот, насмотревшись на наших и иностранных жуликов, я решил заняться извозом, где я сам себе начальник. И если, работая на крутых иномарках, я изредка по возможности подвозил пассажиров — едешь один, смотришь, голосуют, остановишься, например, на «Джипе», смотришь, люди удивляются и даже побаиваются садиться, а когда им начинаешь рассказывать о Сталине, позже о Законе Ю. Мухина об ответственности власти, удивляются вдвойне.

Сейчас у меня возможности рассказывать людям о «Дуэли», об АВН, о Ю.И. Мухине, его идее об ответственности власти, о его книгах, о Сталине, увеличились многократно. Чем я в меру своих сил и занимаюсь.

В. ГОРЯЧЕВ

P.S. Простите, что пишу, мягко говоря, не очень, никогда не любил этого дела. Помню, в армии командир меня просил — напиши хоть письмо родителям. И ни за что в те годы не поверил бы, что буду писать и даже печататься в газете. Жизнь заставила.

27 января 2008 года

ОБЪЯВЛЕНИЕ

в 13.00 часов

по адресу: Москва, Б. Харитоньевский пер., 10

состоится общее собрание участников Фонда содействия увековечению памяти погибших граждан в сентябре-октябре 1993 года (защитников Дома Советов).

Повестка дня собрания: отчет о работе фонда за 2007 год; утверждение плана работы, сметы доходов и расходов фонда на 2008 год, символика фонда.

Явка участников фонда обязательна.

Приглашаются товарищи, которым дорога память о погибших патриотах.

После собрания состоится демонстрация видеоматериалов о событиях сентября-октября 1993 года.

Председатель правления фонда М.И. Смирнов

Справки по телефону: 8-985-780-91-99