300 спартанцев

Глава 1 Таинственный незнакомец

Дарий был в дурном расположении духа в этот день. Эта распря между его сыновьями, возникшая накануне похода в Египет, угнетала его. Перед тем как двинуться в Египет, ему надлежало объявить своего наследника. Ведь в случае его гибели, которая подстерегает в походе не только простых смертных, но и великих царей, в государстве может возникнуть смута. Он никак не мог принять решение, опасаясь оказаться несправедливым. В тяжёлых раздумьях Дарий решил наконец обратиться за советом к брату. Он обладал известной рассудительностью и в таком деле мог быть беспристрастным судьёй. Дарий не хотел обращаться пока за советом к кому-либо вне семейного круга. Тем более, что до него доходили неприятные, весьма встревожившие его слухи, будто бы весь двор разделился на две враждующие партии. Больше всех, конечно, интриговала Атосса. Дарий усмехнулся, вспомнив царицу. Такая пойдёт на всё, честолюбива, изобретательна, горда. Попробуй-ка поговори с такой. Как он ни пытался склонить царицу к разумному решению, она железно стояла на своём.

Слуга доложил о приходе Артабана. Высокий, крепко сложенный, с курчавой, как у Дария, головой, он производил впечатление человека открытого и прямодушного. Он держался с благородным достоинством, но вместе с тем почтительно. Он низко поклонился царю.

- Ты звал меня, великий царь?

- Что ты скажешь, брат мой Артабан? Ты от природы наделён светлым разумом и не раз подавал мне дельные советы. Я не знаю, как мне поступить. Я потерял покой и сон.

- Что тебя тревожит, государь? Откройся мне, и я постараюсь помочь тебе — делом и советом.

Царь тяжело вздохнул.

- Ты же знаешь нынешнее моё непростое положение, Артабан. Небеса были ко мне благосклонны и даровали много сыновей, но теперь они-то и являются причиной моих тревог. Три сына я имею от первой моей жены, дочери Гобрия, из которых старший — мой первенец, прекрасный, как тополь, Артобазан — претендует на звание моего наследника. Четырёх сыновей подарила мне несравненная Атосса, благородная дочь великого Кира, с которой я соединился браком, когда уже стал царём. Старший её сын, Ксеркс, требует престол себе. Честолюбивая Атосса день и ночь твердит мне о правах её сына. Но я никак не могу решить, кого из них двоих выбрать. Оба они мои сыновья, и оба мне дороги, я не хочу поступить несправедливо ни с одним из них. Ведь неправильное решение может в будущем послужить причиной заговоров, вражды между братьями и жестокой смуты в государстве. Так что весь род мой может истребиться. Нужно, чтобы решение было мудрым, справедливым и достаточно обоснованным в глазах народа.

- Великий царь и брат мой, я благодарю тебя, что ты почтил меня ролью советника в столь деликатном деле. Но я затрудняюсь дать тебе ответ. Ведь я могу дать не достаточно обоснованный совет, и в будущем он может послужить причиной смут. Кроме того, я рискую неосторожными словами навлечь на себя гнев будущего царя — ведь исход дела сейчас неизвестен никому. Вся моя семья и я сам попадём тогда в немилость. Думаю, надо положиться на волю богов. Ты уже спрашивал прорицателей?

Дарий поморщился. Он не мог не согласиться со справедливостью слов брата. Конечно, решать надо ему самому. Никто не может это сделать за него. И это правильно. Кто может быть советчиком в таком важном деле? Только боги. Боги? Он усмехнулся в усы.

- Воля богов, как правило, отдаёт царство наиболее предприимчивому и находчивому, — сказал он.

В этот момент он вспомнил, как сам получил венец с помощью маленькой хитрости, направив волю богов в нужном ему направлении.

- Нет, мой дорогой брат, решение должно быть бесспорным и обоснованным в глазах и черни, и аристократии. Оно должно быть абсолютно законным. Только в этом случае трон будет крепок и не пошатнётся. Я не могу в этом вопросе довериться жрецам. Это слишком большой риск. Видишь ли, ситуация такова, что Атосса не примирится ни при каких условиях с тем, чтобы трон унаследовал Артобазан, а не Ксеркс. Она попробует подкупить, запугать или ещё как-нибудь склонить на свою сторону жрецов. А скорее всего, они, как и ты, уклонятся от ответа, скажут что-нибудь туманное, отчего положение только ухудшится.

- Тогда сделай следующее, мой повелитель. Пусть через неделю каждый из твоих сыновей держит перед тобой и всем советом речь и попробует убедить тебя и всю знать в справедливости своих притязаний.

Дарий задумался.

- Пожалуй, ты прав. Ничего другого мне не приходит в голову. Что ж, так тому и быть, — заключил царь. — Сегодня во время обеда я объявлю об этом моём решении. Только так я смогу обуздать честолюбивые притязания Атоссы. Ты же знаешь царицу, братец, кто с ней может совладать? Может быть, решение совета её несколько успокоит.

Артабан едва уловимо усмехнулся. Дарий понял его.

- Можешь смеяться сколько хочешь, но по мне легче сразиться с рассвирепевшим тигром, с диким медведем, чем разговаривать с разъярённой Атоссой.

В этот момент с докладом вошёл слуга. Он упал ниц перед царём и торжественно возвестил:

- Всемилостивый владыка, во дворец только что доставили неведомого пришельца. Его нашли на границе нашего государства. Его сопровождают только двое слуг, и одет он так бедно, как у нас одевается простой подёнщик, но держится так гордо, будто владеет огромным царством.

- Какого он рода-племени и звания? — спросил Дарий.

- Судя по одежде, причёске и независимому виду, он эллин, но утверждает, что он царь.

- Царь? Это странно, — обратился он к Артабану. — У эллинов, насколько мне известно, нет царей. Они управляются немыслимым, неразумным образом, царствуя все по очереди, отчего в их городах бесконечные смуты и вражда.

- Он не желает говорить ни с кем, кроме тебя, повелитель. Он сказал, что всё объяснит только тебе лично.

- Ну и амбиции! — поразился Дарий. — Это интересно. Что ж, послушаем его. Как ты думаешь, Артабан?

- Я думаю, надо выслушать его. Он может нам сообщить что-либо ценное, что поможет нам в предстоящей войне.

Дарий кивнул слуге в знак согласия принять пришельца.

Через минуту в зал вошёл высокий стройный человек лет тридцати пяти. Его чёрные вьющиеся волосы спускались до плеч, по греческой моде, рыжеватая вьющаяся бородка была аккуратно подстрижена. Он был одет в короткий дорожный хитон и такой же короткий плащ, одежда его была из простого сурового полотна, какую обычно носят крестьяне, ничего в его облике не выдавало знатного, а тем более царского происхождения, кроме прямой осанки и гордо поднятой головы. Войдя, он почтительно поклонился в знак приветствия. Все с ужасом воззрились на него.

- Чужестранец, — сказал Артабан, — разве тебе не объяснили, пред тем как тебя сюда впустить, правила придворного этикета? Приветствуя великого царя, нужно опуститься на колени, припасть к земле и оставаться в таком положении, пока владыка не заговорит с тобой и не позволит тебе встать.

- Мы, эллины, не привыкли следовать обычаям, более подобающим рабам, чем свободнорождённым гражданам.

- В этой стране все люди — рабы царя. И ты тоже, если ты сюда пожаловал.

Царь всё это время хранил молчание, с изумлением рассматривая пришельца, осмелившегося прийти к нему; великому царю, в столь жалкой одежде и не выполнившего положенного проскинеза[3]. Однако любопытство заставило его подавить поднимавшийся в его сердце гнев.

- Кто ты, дерзкий чужеземец? Откуда ты и что заставило тебя скитаться по свету вдали от своего дома и родных? — спросил он строго.

- Я — Демарат, сын Аристона, — гордо ответил эллин, — царь прославленной Спарты, из древнего рода Гераклидов, потомков великого Геракла.

В зале воцарилось молчание. Это заявление было столь неожиданным и невероятным, что в него невозможно было поверить.

- Что-то ты выдумываешь, чужестранец, — сказал Артабан, — где это видано, чтобы цари носили такое жалкое тряпье? Как осмелился ты в таком жалком виде явиться во дворец да ещё называть себя царём?

Демарат ничуть не смутился и продолжал говорить уверенным, спокойным голосом, неторопливо и весомо чеканя слова, так что они глубоко врезались в память собеседника.

- Что касается моей одежды, то всему миру известно, что в моём отечестве золото и драгоценности почитаются за ничто и совершенно изгнаны из употребления. У нас нет ни денег в вашем понимании, ни меновой торговли. Поэтому никто не может ни купить, ни продать ничего из того, чем привыкли украшать свой наряд азиатские народы. Да если бы кто-нибудь и купил драгоценную вещь, то ему пришлось бы её скрывать, потому что наши законы не позволяют появляться в украшениях в общественных местах.

Дарий пристально разглядывал чужеземца, и его речи казались ему ещё более диковинными, чем облик.

- Даже цари должны подчиняться этому странному обычаю? — спросил он.

- Цари должны показывать пример остальным. Они на виду и должны вести себя так, чтобы никто из граждан не мог заметить в них признаков изнеженности и расслабленности. Поэтому внешним обликом и образом жизни наши цари мало чем отличаются от прочих спартанцев.

- Ну и дела! — воскликнул изумлённый Артабан, а Дарий молча с любопытством разглядывал пришельца, устремив на него неподвижный внимательный взгляд, взгляд, который привёл бы в трепет любого придворного.

Пожалуй, он счёл бы его за пройдоху и лгуна, если бы не его необычайно гордый, самоуверенный вид и твёрдый взгляд. «Он говорит как человек, привыкший повелевать, — подумал Дарий, — не может быть, чтобы он так дерзко лгал царю, к тому же в облике его столько отваги, мужества и благородства, что даже самая жалкая одёжа не может скрыть этого».

- Всё же существуют, надо думать, — сказал он, после долгого молчания, — какие-нибудь привилегии, которые отличают царей от прочих людей, иначе незачем было бы им именоваться царями.

- Да, конечно, есть у нас некоторые почести и привилегии, ну, например, спартанские цари занимают почётное место в совете и на спортивных состязаниях. На трапезе им подносят хотя и ту же еду, что остальным, но всё подаётся вдвойне, и ещё царям уделяется наиболее почётная часть мяса жертвенного животного — спинной хребет. Такой обычай сохранился со времени Троянской войны. Этой почётной частью жертвенного быка Агамемнон награждал героя, наиболее отличившегося в сражении. Чаще всего она доставалась Аяксу.

- И это все привилегии ваших царей? Не больно-то ваш народ вас ценит!

Дарий с таким интересом слушал Демарата, что оставил без внимания его дерзость, за которую всякий другой немедленно поплатился бы головой.

- Вот что, Демарат, сын Аристона, — сказал он, — ты развлёк нас своим удивительным рассказом. Я много слышал о твоей стране, но никогда не приходилось мне видеть спартанского царя. О вашем государстве никто не знает ничего определённого. Рассказывают много разных историй — одна фантастичней другой, вроде той, которую ты нам только что поведал. Надо же, нет у них денег и украшений! — Царь усмехнулся и задумался. — Я знаю, чужеземец, что твоё царство враждует с нашими ненавистными врагами — со злокозненными и презренными афинянами, которые всюду сеют семена своей демократии. Эти пронырливые торгаши проникают повсюду, всех ссорят друг с другом, подбивают на заговоры и измены. Именно они, хотя доказательств у меня нет, но я в этом уверен — именно они подбили ионийские города на мятеж против меня, затеяли чудовищный поход на Сарды. Жемчужина Востока, прекрасная столица Лидии была сожжена по их наущению. Такое преступление требует возмездия. Я уже покарал дерзких ионийцев, но теперь моя цель — Афины. О, скоро они отведают моей плётки, почувствуют тяжёлую длань повелителя Азии на своей шее! У нас, Демарат, общий враг, и поэтому мы с тобой друзья и союзники. Я приглашаю тебя нынче вечером на царский пир, где будут только самые близкие люди, там ты мне расскажешь свою историю и поведаешь, что привело тебя сюда.

Спартанец поклонился царю и вышел.

- Какой попутный ветер занёс его сюда? — обратился Дарий к Артабану. — И как раз в тот момент, когда я готовлюсь к походу против эллинов. Он будет мне весьма полезен.

- Будь осторожен, царь, я не склонен доверять грекам, они хитроумны и изобретательны. Кто знает, что они затеяли на этот раз. Прежде послушаем, что он скажет нам сегодня вечером.

- В любом случае, это удача, что он попал к нам.

Глава 2 Царский пир

С чем может сравниться великолепие и роскошь пира в покоях персидского царя? Зала была обильно изукрашена золотом, слоновой костью, драгоценными породами дерева, мрамора, ониксом и другими самоцветами. По стенам и на полу были разостланы изысканные ковры и ценные звериные шкуры. Повсюду стояли вазы с редкими растениями и цветами. Белые бумажные и шерстяные ткани яхонтового цвета, перехваченные виссонными пурпурными шнурами, висели на серебряных кольцах и мраморных столбах. От изнеженных лидийцев персы усвоили обычай во время пира возлежать на ложах, которые богато украшались и застилались коврами. Золотые и серебряные ложа располагались на возвышении, выложенном камнями зелёного и чёрного цвета, мрамором и перламутром.

По регламенту, которым определялся весь распорядок жизни царя, персидский монарх мог употреблять в пищу только самые редкие и дорогие яства. Даже соль доставлялась ему из оазиса Сива, потому что её считали лучшей во всём мире. Воду царь мог употреблять только из реки Хоасп[4], которая славилась своими вкусовыми и целебными свойствами. Эту воду, разлитую в серебряные сосуды, возили за царём и в походах, и в его поездках по царству.

Так как все придворные получали пищу из царской кухни, а число их доходило до полутора тысяч, то для них ежедневно убивали несколько сот животных. Хотя в то время не употребляли за едой ни тарелок, ни ножей, большие блюда для подачи снеди, кубки и посуда для украшения стола исчислялись многими сотнями. Сосуды для питья были золотые, и в продолжение пира их несколько раз меняли. Всюду стояли медные курильницы, на которых курились дорогие ароматы. Смешиваясь с запахом всевозможных экзотических цветов, в изобилии украшавших залу, они источали изумительное благоухание. Эту картину дополняли золотые клетки со всевозможными птицами. Одни здесь были ради необыкновенной окраски оперения, другие — из-за чудесного голоса. Всё здесь было продумано таким образом, чтобы услаждались все органы чувств царя и его гостей, погружая их в состояние сказочного блаженства.

Свои несметные богатства персидские цари черпали у покорённых народов. Каждое новое завоевание наполняло их сокровищницы драгоценностями. Громадные дани стекались со всех концов царства в казну, которая пополнилась при Дарии доходами из Индии и отдалённой Эфиопии: первая присылала золотой песок и драгоценные каменья, вторая — золото, слоновую кость, чёрное дерево и рабов.

Демарат был ослеплён этим чудовищным великолепием, которое вызвало у него смешанное чувство восторга, ибо ничего подобного он даже представить не мог, и вместе с тем презрения — спартанского презрения к неумеренной роскоши. Привычка отвергать всякое излишество, которое делает человека безвольным и расслабленным, а чувства пресыщенными, так глубоко укоренилась в нём, что он с трудом мог скрыть чувство охватившего его ужаса и отвращения. В то же время он не мог оторвать глаз от прекрасных деталей убранства зала, рассматривая все с превеликим любопытством. Ему казалось невероятным, чтобы ум человеческий мог изобрести такое великолепие. Вместе с тем он не мог не думать, сколько труда, сил и пота было потрачено для создания этих чертогов. Вся эта роскошь действовала на него подавляюще.

Демарат вспомнил обеденную залу в своём доме. Ему редко удавалось там пировать. Обычно он должен был обедать в общественных сеситиях[5], на которые были поделены все граждане Спарты. И эфоры следили, чтобы никто не смел уклоняться от этой важной общественной обязанности. Часто ему хотелось пообедать с женой, прекрасной Перкалой, или с приятелями, которые не были членами его сеситии. Такие застолья он устраивал в глубокой тайне. Но вездесущие эфоры всё равно узнавали и каждый раз делали ему суровой выговор. Его небольшой светлый мегарон[6], украшенный лёгкой колоннадой и древними фресками с изображениями сцен охоты и битв, сохранившимися с незапамятных времён, когда, говорят, в Спарте тоже процветали ремесла и всякого рода художества, был уютным и ничем не утомлял взгляда.

Здесь же Демарат уже через несколько минут почувствовал, что глаза его пресытились назойливыми изгибами линий, а голова закружилась от душных благовоний.

Его проводили на почётное место — поблизости от царского кресла. Демарату был оказан такой особый почёт потому, что Дарий хотел послушать его рассказ и вместе с тем оказать ему честь. Ведь персы высоко ценят титул царя, даже если речь идёт о совсем маленьком государстве.

Дарий восседал в центре зала на высоком троне, имеющем форму высокого, богато украшенного кресла с подножной скамейкой, на котором царь мог, по желанию, и сидеть, и возлежать. Покрытый дорогими коврами трон стоял под пурпурным, вытканным золотом балдахином, который можно было произвольно опускать или поднимать со всех сторон. Сам царь был одет по мидийскому обычаю в пурпурную рубаху, расшитую золотыми узорами с изображениями птиц, зверей и растений, с белой полосой посередине. Уложенные красивыми складками широкие рукава были отогнуты назад, по старинной персидской моде, и прихвачены золочёным поясом, так что руки были обнажены до локтя. Сверху спускалась пурпурная мантия, украшенная столь великолепно, что глазам было больно долго смотреть на неё. Одежду дополняли шёлковые шаровары ярко-красного цвета и драгоценные сапожки на толстой подошве — для увеличения роста. Голову, по ассирийской моде, венчала высокая остроконечная тиара, служившая той же цели — прибавить росту царю, который должен быть выше своих подданных. Вокруг тиары была повязана белая повязка-диадема, унизанная жемчугами, — знак царского достоинства. Вьющиеся кольцами волосы были откинуты назад, завитая, надушенная ароматами борода спускалась аккуратным конусом на грудь. В руке царя был тяжёлый золотой посох. Однако Демарата поразила не столько роскошь царского одеяния, сколько затмевающая эту роскошь утончённая красота лица Дария. Демарату казалось, что ему не доводилось видеть лица более благородного и прекрасного. Царственное величие и почти божественная красота отличали Дария от всех прочих людей, сидящих в зале. Демарат вспомнил всё, что он слышал о странной религии персов, которую им преподал некий пророк и наставник Зороастр, согласно которой царь персов является воплощением верховного бога Ормузда. Сейчас, глядя на это благородное, спокойное, бесстрастное лицо, он готов был в это поверить. Тонкое благоухание благовоний Востока, будто облаком, обволакивало царя. Вокруг Дария стояли телохранители, вооружённые слегка изогнутыми саблями и большими прямоугольными щитами с полукруглыми выемками по бокам. Тут же находились царский оруженосец, носитель царского зонтика и слуга с бронзовым опахалом.

Все гости восторженно приветствовали своего повелителя. Монарх в окружении близких друзей, поскольку это не был официальный приём для знатных представителей разных народов, которые имел обыкновение устраивать Дарий, а почти семейное застолье, чувствовал себя более свободно, позволяя и себе, и своим гостям весёлые шутки. Перед началом пира царь объявил свою волю сыновьям:

- Возлюбленные мои сыновья, — сказал он, — все вы мне одинаково дороги, все вы моя поросль, моя опора, моя гордость. Но мне предстоит выбрать своего наследника так, чтобы свершилось правосудие, дабы никто не мог сказать, что мы поступили несправедливо или опрометчиво. Поэтому я повелеваю через десять дней явиться Артобазану и Ксерксу на совет и в присутствии царя и магов высказать доводы в свою пользу.

Оба сына низко поклонились царю.

- Теперь, — обратился Дарий к чужеземцу, — поведай нам свою повесть. Когда-то твой соотечественник Одиссей развлекал чудесными баснями царя феакийцев Алкиноя и заслужил достойную награду. Я тоже награжу тебя, если твой рассказ будет столь же удивительным.

- Великий царь знаком с творениями наших поэтов? — удивился спартанец.

- Не такие уж мы неучи, какими вы, эллины, нас считаете. Моя нянька была гречанкой и частенько рассказывала ваши смешные и героические истории, а когда я стал царём, то повелел перевести «Илиаду» и «Одиссею» на наш язык.

- Хорошо, царь, я расскажу тебе мою историю, но предупреждаю, что я спартанец, а граждане Лакедемона лучше разговаривают мечами. У нас считают, что чем речь короче, тем она лучше.

- Пир только начался, Демарат, и ночь длинна, постарайся, чтобы твой рассказ был настолько продолжительным, насколько это возможно для жителя Спарты.

Глава 3 Рассказ странника

- Прежде всего поведай нам, как случилось, что ты, царь Лакедемона, приехал к нам без подобающей свиты и почёта, заранее не известив о своём прибытии, как полагается во время путешествия особы твоего звания и положения.

- В нашем государстве не разрешается странствовать просто так, по собственному желанию, ни простым гражданам, ни царям. Никто без особого распоряжения эфоров не может покинуть пределы Спарты. Мы, цари Лакедемона, путешествуем только во время военных походов. Тогда нам предоставлена большая свобода и власть царя становится почти неограниченной. Поэтому, чтобы почувствовать себя царями, нам необходимо отправиться в поход.

- Наверно, поэтому спартанцы так любят воевать?

- Во всяком случае, это единственная возможность для спартанца покинуть пределы государства. А поскольку закон запрещает также въезд всем чужеземцам в Спарту, если только это не связано с официальным посольством или какими-либо другими чрезвычайными обстоятельствами, то военный поход для всех нас — это возможность узнать что-либо о жизни других народов.

- В таком случае, как же ты оказался у нас, здесь, если ваш закон это воспрещает?

- Великий царь, — начал свой рассказ Демарат, — да будет тебе известно, что цари Лакедемона происходят от Гераклидов, которые некогда вернулись из долгого странствия на свой родной Пелопоннес, отвоевав свою землю у ахейцев, причём Лакония досталась сыновьям Аристодема, внука Гилла, сына Геракла. У этого Аристодема родились от супруги по имени Аргея мальчики-близнецы — Эврисфен и Прокл. Спартанцы хотели, по своему обычаю, царём поставить старшего мальчика, но мать их Аргея утверждала, что не знает, кто из них старше. Поэтому они отправились в Дельфы вопросить оракула. Пифия возвестила, чтобы они поставили царями обоих младенцев. Эти близнецы и являются родоначальниками династий Агиадов и Эврипонтидов, которые и поныне правят в Спарте. Есть у нас ещё поверье, что два Лакедемонских царя являются земной ипостасью божественных близнецов Диоскуров. Так что иногда нас именуют Диоскурами. Только взаимной любви, которую питали друг к другу Кастор и Поллукс, мы не испытываем совершенно. Говорят, что при жизни близнецы-цари, сыновья Аристодема, всё время ссорились, и эта вражда передалась их потомкам.

- Два царя — то же самое что ни одного, — усмехнулся Дарий. — Монарх может быть только один. И чего только не придумают эти эллины, — обратился он к гостям, — чтобы всё запутать и усложнить. Как же вы можете так жить, в постоянной вражде? Один царь прикажет делать одно, другой — совсем обратное. Что же ваши бедные подданные? Кого они в таком случае должны слушать? И как это вообще возможно?

- Ты прав, Дарий, — ответил Демарат, — это было бы совершенно немыслимо. Однако царь в нашей стране вовсе не правит по своему произволу, он, как и все другие, подчиняется закону. Он не может ничего приказать или сделать, если этого не одобрят эфоры.

- А это ещё кто такие?

- Я так полагаю, что они-то и есть истинные владыки Спарты, а вовсе не цари, — с горьким вздохом сказал Демарат. — Это такая ужасная коллегия из пяти человек, которая надзирает за всем в государстве и прежде всего за неукоснительным соблюдением законов. Их ежегодно избирает народ. Вступая в должность, они приносят присягу, что будут охранять права царей только в том случае, если те будут соблюдать законы.

- Что ты всё твердишь мне: закон, закон. Я сам себе закон в моём царстве. Разве ты не можешь отменить неугодный тебе закон и всех этих надзирателей-эфоров казнить, например?

- Это невозможно. В нашей стране закон занял место монарха. Он повелевает всем и вся. А эфоры как верные прислужники этого царя за всем надзирают. Наше унижение доходит до того, что закон предписывает при входе эфоров царям вставать, тогда как эфоры не обязаны к тому же при появлении царей.

- Ну и ну, — изумился Дарий, — всё у этих эллинов перевёрнуто с ног на голову! Не могут они жить, как все прочие народы.

- Пред этими эфорами цари вынуждены трепетать и сносить от них и другие унижения, — продолжал спартанец. — Так, они имеют право временно устранять царей от власти.

- Как это — устранять? — не понял Дарий. — Почему и зачем?

- По собственному произволу, но в согласии с нашим законом. Каждый девятый год эфоры наблюдают за ночными светилами и если заметят на небе падающую звезду, то могут по своей прихоти отстранить царей от власти, пока не придёт оракул из Дельф или из Олимпии с требованием возвратить власть царям. Они могут обвинять царей, брать их под стражу, требовать их наказания, отзывать их от войска, решать вопрос о праве наследования престола и о законности рождения наследников. В походе, как я и говорил, мы чувствуем себя более свободными, но и здесь нам не избавиться от их опеки. Двое из них сопровождают нас, наблюдая за всем, что мы делаем, слушая всё, что мы говорим. Они хотят знать всё, даже то, что мы думаем! И на войне мы не можем избавиться от их назойливых советов. Попробуй ослушаться их и поступить по-своему, ведь в случае неудачи по возвращении из похода они могут привлечь нас к суду.

- Да, тяжёлая у вас жизнь, — посочувствовал ему Дарий. — Я так думаю, что лучше быть моим рабом, чем царём в Лакедемоне. Получается так, что царям у вас живётся хуже, чем подданным.

- Это не совсем так, простым гражданам достаётся от эфоров ничуть не меньше: они налагают на них штрафы, заключают в тюрьму, следят за воспитанием детей, за отношениями между супругами. Нет такой сферы жизни, которую бы ни контролировали эфоры. Ничего нельзя скрыть от них. Но, конечно, цари на виду, и все наши промахи становятся сразу же заметны.

- Сдаётся мне, — сказал Дарий, — что эти ужасные эфоры и есть причина твоего путешествия сюда. Признайся-ка, ведь это они тебя чем-то оскорбили и вынудили бежать.

- Да, отчасти это так, хотя главным виновником моего изгнания является второй мой соправитель, этот безумец Клеомен.

- Так я и думал, я же говорил, что два царя — это ссоры да раздоры.

Все присутствующие слушали, затаив дыхание. Ничего подобного им не приходилось ещё слышать. Сколько было у Дария подвластных народов, каждый — со своими диковинными обычаями, но такого они не видели ни в дикой Эфиопии, ни в фантастической Индии, ни среди древних народов Бактрии, даже у диких скифов не было ничего похожего.

- Воистину, твоё царство, Демарат, превосходит всех странностью своих обычаев. Но мы не собираемся осуждать вас. Каждый народ управляется теми законами, которые ему больше подходят, какие у него установили бессмертные боги. Продолжай же свой рассказ.

К этому времени принесли третью перемену блюд. Золотые кубки вновь наполнили драгоценным библским вином. У Демарата немного кружилась голова от всего этого великолепия. Привыкший к неприхотливой спартанской трапезе, состоящей из знаменитой чёрной спартанской похлёбки (её приготовляли из бычьей крови, лука и ячменя по древнему рецепту), зажаренного на углях мяса и ячменной лепёшки, он опьянел не столько от вина, сколько от обилия изысканных блюд, которые слуги разносили на серебряных блюдах и предлагали гостям. На какое-то мгновение ему показалось, что он спит и эта невероятная фантасмагория — плод ночного сновидения. Он выпил воды из серебряного кувшина, той самой знаменитой воды из Хоаспа. Один прохладный глоток вернул его сознанию ясность. Невольно вспомнились ему слова из оды Пиндара: «Aρiστоν μέν ϋδωρ»[7].

Он отчётливо вспомнил и осмыслил события последних месяцев своей жизни. Эти мучительные воспоминания преследовали его, не давая спокойно спать и есть. Гнев и обида терзали его, как хищные птицы терзают добычу. Помолчав, Демарат поведал царю и его сотрапезникам о том, как постигло его несчастье и какую роль сыграли в этом эфоры, Клеомен и пифия.

Глава 4 Роковой оракул

- Отец мой Аристон происходил из ветви, идущей от Эврисфена. Он был отважен и справедлив, и потому снискал уважение всех граждан. Одна у него была беда — боги не давали ему потомства. По настоянию эфоров он вынужден был оставить первую свою жену и жениться во второй раз. Но и этот брак не принёс ему желаемого — вторая жена тоже не смогла родить ему ребёнка. Сколько он ни умолял богов, ни приносил жертв, сколько ни вопрошал оракула — всё так же безрезультатно. Он уже совсем отчаялся иметь наследника, как произошли следующие события, в результате которых я и появился на свет. У моего отца, царя Аристона, был друг, с которым они были неразлучны. Но боги, всегда завидующие человеческому счастью, особенно же — дружбе и согласию между людьми, устроили так, что у них возникла вражда из-за женщины. Дело в том, что у друга моего отца была жена редкой красоты. Причём красотой её наделила, как рассказывают, сама Елена, дочь Зевса. И вот каким образом. Девочка родилась в богатой семье, но на редкость безобразная — всё лицо и тело её покрывала ужасная тёмная короста. Родители очень страдали и таили несчастное дитя от людей. Кормилица стала ежедневно приносить девочку в святилище Елены, умоляя дочь Леды даровать малышке красоту. Однажды, когда она покидала святилище, предстала ей незнакомая женщина очень высокого роста и вся завёрнутая в покрывало. Она спросила кормилицу, что она держит в руках. Та ответила, что это младенец. «Покажи мне малышку», — попросила женщина.

Кормилице же родители строжайше запретили показывать девочку посторонним, чтобы никто не узнал об их несчастье. Однако будто повинуясь какому-то внушению, она развернула пелёнки и показала несчастного младенца женщине. Та погладила девочку по головке и сказала, что она будет прекраснейшей женщиной в Спарте. Так оно и случилось. Вскоре ужасная короста сошла с лица и тела ребёнка, девочка стала хорошеть день ото дня, пока не расцвела и, достигнув брачного возраста, не превратилась в исключительную красавицу. Когда мой отец увидел жену друга, им овладела неудержимая страсть к ней, её красота преследовала его день и ночь. И он понял, что не будет иметь покоя, пока не соединится с этой женщиной. Понимая, что друг никогда не согласится отпустить её и отдать ему, мой отец придумал следующее: он обещал подарить другу любую вещь из своего имущества, которую тот пожелает, а взамен просил его о такой же услуге. Этот договор друзья скрепили клятвой. Ничего не подозревавший друг царя, желая сделать подарок прекрасной своей супруге, выбрал драгоценное украшение, которое Аристон с радостью ему отдал. Потом наступила очередь моего отца требовать ответного дара. Он попросил отдать ему жену. Тот никак не ожидал такого поворота дела и долго отказывался, но из-за клятвы вынужден был уступить. Эта женщина и стала моей матерью.

Обстоятельства же моего рождения были следующие. Мой отец отпустил свою вторую супругу, которая тоже не смогла подарить ему потомства, и взял в жёны мою мать. После того как они сочетались браком, по прошествии времени она разрешилась от бремени и родила меня. Отец заседал в совете, когда ему принесли весть о рождении сына. И поскольку не прошло положенного обычно срока со времени их брака, то он в досаде воскликнул, подсчитав месяцы по пальцам: «Это не мой сын!». Эфоры, которые присутствовали при этом, так обрадовались рождению у царя мальчика после стольких лет бесплодных ожиданий, что не обратили на этот опрометчивый возглас никакого внимания. Весь народ, любивший и почитавший моего отца, ликовал. Вскоре Аристон убедился, что ошибся в своих подозрениях, моё сходство с ним не оставляло ни у кого никаких сомнений в моём происхождении.

И вот спустя столько лет, после того как я уже несколько лет царствовал, наследовав отцу, мой соправитель Клеомен, раздосадованный последней особенно ожесточённой ссорой, решил с помощью козней лишить меня престола. Он припомнил тот неосторожный возглас моего отца и стал утверждать, что я не являюсь сыном Аристона. Тогда призвали эфоров, которые присутствовали на совете, когда пришло известие о моём рождении, и расспросили их. Они подтвердили, что так оно всё и было. Затем решено было послать в Дельфы, узнать, что скажет оракул. Пифия возвестила, что я не сын Аристона. В отчаянье я бросился домой и, совершив жертвоприношение Зевсу, позвал мать. Она пришла. Я вложил ей в руку кусок внутренностей жертвенного животного и стал заклинать сказать мне правду — кто мой настоящий отец. Ведь в Спарте повсюду ходила молва, что Аристон не способен иметь потомство, иначе две другие жены родили бы ему сына. Моя мать поклялась мне, что я сын царя. «Если только кто-нибудь из богов не принял облика Аристона, — прибавила она, — чтобы зачать тебя. Кто знает? Говорят, такие случаи бывали. Могу поклясться, что я пришла в дом твоего отца, не имея плода, а ты из-за моей неосторожности родился преждевременно — семи месяцев. Ты был очень слаб, и мы боялись, что ты не будешь жить, но спартанские кормилицы — лучшие во всём мире. Мы выходили тебя, и вскоре ты окреп настолько, что превосходил ростом и статью своих сверстников».

У меня был дальний родственник Левтихид, у которого я перед свадьбой похитил невесту, сделав её своей супругой. В нашей стране обычаи не возбраняют похищать девушек, если цель благородна и чиста. Более того, это приветствуется. К тому же я действовал с согласия самой девушки и её отца. Поскольку он уже дал слово Левтихиду, то не мог самовольно разрушить помолвку, но не возражал, если мне удастся похитить Перкалу. Так я и сделал. Левтихид затаил злобу и ждал случая отомстить. И он его дождался. В сговоре с Клеоменом он, лишив меня власти, сам стал царём. Ему мало было моего унижения, он хотел торжествовать победу и не переставал издеваться надо мной. Однажды он послал спросить меня, как мне нравится новое моё положение. Я не мог более сносить такого унижения и понял, что не в силах оставаться в Спарте. Тот, кто царствовал, не может жить как частное лицо в своём царстве. Вот почему я решил бежать. Левтихид следил за каждым моим шагом. Мне стоило большого труда обмануть его и уехать из Спарты. Я сказал эфорам, что желаю вопросить оракула. Меня с большой неохотой отпустили, при этом мне не позволили взять с собой жену и детей, их оставили в качестве заложников. Мне пришлось бежать одному. И вот я здесь, одинокий изгнанник, лишившийся всего — отечества, царства, любимой супруги, детей. Но, видно, такова воля бессмертных богов, которые правят нашими судьбами.

Глава 5 Жизнь при дворе

Закончив рассказ, глубоко опечаленный царь Спарты вздохнул и опустил глаза вниз, вновь переживая нестерпимое унижение, которое он испытал. Дарий был растроган его рассказом и в знак своего расположения послал ему золотую чашу. Слуга подошёл к Демарату и торжественно возвестил:

- Великий царь и наш повелитель жалует тебе этот кубок. Это знак, что отныне ты принят в число сотрапезников царя, а значит, и его близких друзей. Это великая честь, которую царь оказывает лишь избранным.

Демарат поклонился Дарию в благодарность за оказанную ему милость. Дарий произнёс:

- Бедный мой друг, твоя повесть глубоко растрогала и опечалила меня. Чувство справедливости, свойственное всем персидским царям, на чём и основано могущество нашего царства, это чувство побуждает меня отомстить твоим обидчикам. Ты ещё будешь царствовать в своей Спарте, я верну тебе трон и почести, а этого выскочку Левтихида велю казнить. Ещё я дарую тебе как моему другу и сотрапезнику под управление несколько городов: один — на хлеб, один — на приправы, затем два — на вооружение и ещё три — на украшения. Если ты захочешь, то можешь навсегда остаться в Персии и быть моим другом, однако, если пожелаешь, то можешь вернуться в Спарту, после того как мы отомстим за тебя! Итак, в поход! Демарат, друг наш, мы отомстим ненавистным афинянам и твоим обидчикам в Спарте.

Задумчивый и утомлённый возвращался Демарат с царского пира. Приём, оказанный ему царём, превзошёл все его ожидания. Измученный событиями этого дня, он уснул и проспал так долго, что солнце уже давно взошло, что было совсем не в его привычках. Ведь все спартанцы просыпаются на заре и начинают день с физических упражнений. В это утро Демарату пришлось отступить от обычного распорядка. Излишества в еде и вине предыдущей ночи вызывали чувство тяжести во всём теле и сонливость.

Ему предстояло вступить в новую жизнь — жизнь персидского вельможи.

«Нет, — подумал Демарат, — так дальше продолжаться не может. Я согласен быть персидским сатрапом, но ни за что не изменю своим спартанским обычаям. Так недолго стать расслабленным настолько, что мои слуги-илоты смогут справиться со мной как с ребёнком. Ячменная лепёшка и кусок зажаренного на вертеле мяса — вполне достаточно, чтобы утолить голод, а все эти соусы, пряности, восточные изысканные блюда — не для спартанского желудка. Быть сотрапезником царя хотя и почётно, но небезопасно для нашей доблести».

По приказанию Дария ему отвели роскошные покои во дворце, к нему был приставлен целый штат слуг, которые предупреждали малейшее его желание. Царь прислал ему драгоценный ларец со множеством украшений со словами, что не подобает царскому сотрапезнику в глазах подданных выглядеть, как нищему. Внесли несколько сундуков с разнообразной драгоценной одеждой, пожалованной царём. Демарат с изумлением разглядывал персидский покрой принесённого платья, изготовленного из тончайшего виссона, шелка и шерсти, такой необыкновенной выделки, какой ему не приходилось видеть даже в Аттике, где женщины страстно любят наряды и покушают за огромные деньги красивые ткани у финикийцев. Более всего его насмешили штаны. Шаровары ярких расцветок, а чаще всего пурпурные и красные, были предложены ему на выбор.

- Ну уж нет! — воскликнул Демарат. — Никто не заставит меня надеть штаны! Я не последую этому варварскому обычаю. Да ведь если в Спарте узнают, что я хожу в штанах, меня будут презирать все — даже мальчишки, женщины и рабы-илоты, и я сделаюсь всеобщим посмешищем. Нет! Лучше мучительная смерть, чем эти жуткие штаны. — Он велел засунуть их куда-нибудь подальше и больше никогда ему не показывать. Слуги помогли ему надеть персидскую рубаху с широкими рукавами, такого же покроя, какую носили царь и его придворные. Он выбрал самую скромную одежду из всего, что ему принесли, — гладкобелую с пурпурной полосой и золотой канвой. Сверху он накинул синий плащ, расшитый золотыми звёздами. Демарат критически оглядел себя.

- Ну и петух! — со смехом глядя в большое бронзовое зеркало, воскликнул спартанец. — Ничего не поделаешь, положение обязывает. Лапид, — обратился он к одному из рабов-илотов, прибывших с ним из Спарты, — узнаешь ты своего хозяина?

Илоты смотрели на него в немом изумлении.

- Вы тоже возьмите что-нибудь из этой рухляди. Теперь вы слуги царского вельможи и должны ходить в мягких драгоценных одеждах.

Фамасий, приставленный к нему как начальник над его прислугой, который помогал ему облачиться в персидское платье, ничего смешного в облике нового хозяина не находил. С трудом стараясь скрыть своё недовольство тем, что хозяин не пожелал надеть штаны, он открыл перед Демаратом ларец с украшениями.

- А это обязательно? — спросил спартанец в отчаянье. — Неужели мне придётся ходить обвешанному золотыми цепями и браслетами, как женщина?

- Хозяин, — обратился к нему Фамасий очень серьёзно, — в нашей стране всё подчинено царю, здесь во дворце разработан строжайший церемониал. Ты занимаешь очень высокое положение, хотя, судя по всему, этого пока не понимаешь. Ты высокопоставленный вельможа и личный друг царя. Друг царя — это не просто название, это высокий и почётный титул. Поэтому тебе подобают особые почести, особая одежда, украшения, пища, напитки. Если ты станешь противиться дворцовым установлениям, то можешь впасть в великую немилость, и тогда ты станешь самым жалким и несчастным человеком на свете, даже если царь сохранит тебе жизнь. Запомни, в нашей стране велик тот, кто угодил царю. Никакие прежние личные заслуги или заслуги предков, даже близкое родство не могут спасти человека от царского гнева. Он господин над всеми. Мы все его рабы. Пока он ласкает нас своим взглядом, мы точно согреты солнцем и расцветаем. Отвернётся он — наступает ночь, которая может никогда не закончиться рассветом. Запомни мои слова, чужеземец. Не дерзай раздражать владыку из-за таких мелочей. Есть вещи поважнее. Я думаю, ты достаточно мудр, чтобы правильно понять мои слова. Отказавшись надеть украшения, ты глубоко оскорбишь нашего владыку. Стоит ли так рисковать?

- Хорошо, хорошо, — со вздохом признал правоту его слов спартанец. — Ты мудрый и благородный перс, как я вижу. Делай как знаешь. Только выбери что-нибудь попроще и более подобающее мужчине.

Фамасий украсил его шею массивной витой золотой гривной, концы которой заканчивались львиными головами. С большим трудом Демарат позволил надеть на себя золотые кольца и браслеты. На голову ему, по тогдашней персидской моде, водрузили плоскую, круглую, вышитую золотом шапочку, популярную среди вельмож наравне с шапкой ассирийского образца. Демарат наотрез отверг головной убор, похожий на фригийский колпак, по-персидски называвшийся кирбозиа, в которых щеголяла в то время большая часть персидской золотой молодёжи. Загнутый острым концом вперёд, он закрывал затылок вместе с ушами и завязывался под подбородком, что придавало человеку в глазах спартанца чрезвычайно забавный вид. Наконец облачение было завершено. Демарат посмотрел в зеркало — на него глядел важный персидский вельможа, в котором и родная мать не узнала бы гражданина Лакедемона.

- И это посмешище было когда-то спартанским царём! — с горечью вскричал он.

Фамасий не понимал, чем недоволен и расстроен его хозяин и почему эти украшения так не нравятся ему, но почтительно молчал.

- Фамасий, мне просто очень непривычно носить персидскую одежду. Мы презираем роскошь. Понимаешь, у нас так не одеваются даже женщины.

Перс закивал головой, хотя по-прежнему пребывал в недоумении.

- Вели отдать мою старую одежду вашему портному, — приказал он, — пусть он сделает мне платье эллинского образца, а я попрошу царя разрешить мне одеваться более привычным для меня образом.

Самым приятным моментом во время этого перевоплощения был осмотр оружия. 1)ша Демарата разгорелись, когда Фамасий разложил перед ним золотые мидийские сабли, усыпанные драгоценными камнями, слегка изогнутые, наподобие некоторых ассирийских мечей, которые знатные персы надевали, отправляясь на войну, а в мирное время позволяли носить за собой слуге. Греки считали их лучшей военной добычей. Демарат взял один из них, вынул из ножен и убедился, что клинок был остр как бритва. Фамасий надел на него серебряную перевязь и прикрепил ножны. С восхищением рассматривал Демарат также египетские холщовые чешуйчатые панцири, с наручнями и поножами, металлические шишаки, медные шлемы, покрытые позолотой и украшенные пучками перьев и белых конских волос.

Тут же было несколько великолепных луков. Стрельба из луков — любимое занятие персов, даже царь любил упражняться в этом древнем искусстве горцев. Поэтому луки украшали с большой тщательностью и особой любовью. Обыкновенный персидский лук был деревянным или скручивался из жил животных, иногда достигал в длину три фута.

В священных книгах персов необходимым для каждого воина вооружением считаются панцирь со шлемом, поножами и поясом, щит, лук с тридцатью стрелами, праща с таким же числом камней для бросания, меч и палица. В Персии было принято носить оружие при дворе и даже появляться вооружённым в присутствии царя, поэтому оно составляло часть придворного костюма.

Восторгу Демарата не было конца. Он брал каждый предмет, долго с любовью рассматривал, примеривался.

«Опасного друга приобрёл царь, — подумал умный Фамасий, — который настолько любит оружие, насколько презирает золото и роскошь».

В этот момент в покоях появился посыльный, он низко поклонился и сказал:

- Демарат, я пришёл объявить тебе о великой чести, которую оказывает тебе наш несравненный владыка, великий царь Дарий. Он дозволил, чтобы ты был представлен прекрасной Атоссе, благородной дочери Кира и супруге Дария. Только самые избранные удостаиваются такой великой чести.

«Вот так честь — развлекать царских жён. Лучше бы я умер у себя на родине, чем терпеть такие унижения, — подумал он. — Впрочем, она дочь великого Кира и, говорят, редкая красавица. Не будем унывать, тем более что даже богоравный Одиссей не стыдился просить защиты у царевны Навсикаи и царицы Ареты. Последуем и мы его примеру. Хотя смотреть на чужих жён, особенно красивых, — дело опасное, если вспомнить историю моего отца, но придётся подчиниться».

Глава 6 Царица Атосса

В сопровождении царских телохранителей Демарат проследовал в покои царицы. Он вошёл в просторную комнату, в которой все стены были занавешаны драгоценными коврами. В центре залы под пурпурным балдахином на золотом ложе, устланном коврами и шёлковыми подушками, возлежала прекрасная Атосса.

На мгновенье Демарату показалось, что он созерцает богиню. Он почувствовал невольный трепет, прежде ему неведомый. Никогда он не думал, что женщина может быть столь величественна и царственна. Атосса неторопливо устремила на него внимательный взгляд, с откровенным любопытством разглядывая его, и не спешила заговорить, так что у спартанца также было время рассмотреть её во всех подробностях. Царица была одета в парадный ассиро-мидийским костюм. По преданию, ассирийский фасон был придуман самой царицей Семирамидой, а изобретение женской индийской одежды приписывали волшебнице Медее из Колхиды. Во многом одеяние царицы было похоже на индийскую мужскую одежду — та же широкая и длинная рубашка с рукавами, которые закрывали верхнюю часть руки до локтя или всю руку до самой кисти. Эта одежда обычно изготовлялась из самых тонких и красивых шерстяных тканей. Знатные персиянки очень любили наряжаться и украшать себя драгоценностями, щедрые персидские цари дарили своим жёнам иногда целые области на «поясные деньги». Самыми дорогими принадлежностями женского наряда были богато вышитая обувь и драгоценный головной убор в виде круглой шапочки с затканным золотом покрывалом. Только любимая супруга царя, почитаемая наравне с царицей-матерью, имела право носить пурпурные, протканные золотом одежды и царскую тиару, украшенную диадемой, какую Демарат видел на голове Дария. Пурпурная тиара и покрывало не скрывали полностью смоляные волосы царицы, рассыпанные в причудливых переплетениях по груди и плечам.

Атосса была старшей дочерью великого Кира. Дарий был её третьим мужем. Первым её супругом был Камбиз, жестокий и беспощадный завоеватель, продолживший дело своего отца, но свирепостью нрава заслуживший ненависть как завоёванных народов, так и подданных. Камбиз отправился в Египет, который залил кровью, жестоко подавляя вспыхнувший мятеж, когда против него в Персии вспыхнуло восстание. У него был брат Смердис, любимец народа и аристократии. Несмотря на то, что брат всегда проявлял к нему почтительность, Камбиз ненавидел и боялся его. И не безосновательно. Всё государство с надеждой смотрело на прекрасного царевича, мечтая избавиться от ненавистного правителя. Перед отъездом в Египет Камбиз вопросил жрецов и получил ответ, не на шутку его встревоживший, будто бы его власти ничто не угрожает, кроме интриг со стороны Смердиса. С этого момента часы жизни несчастного юноши были сочтены. В тот же день Камбиз распорядился тайно заколоть его, что и было тотчас исполнено. Во время похода в Египет Камбиз вдруг узнает, что будто его брат Смердис жив и встал во главе мятежа. Теряясь в догадках, он не знал что и подумать. Он решил, что Смердис каким-то образом избежал смерти.

На самом деле во главе заговора стоял самозванец-маг по имени Гаумата, сумевший убедить всех придворных и народ, что он и есть Смердис. Восстание разрасталось, народ охотно переходил на его сторону; хитрый маг старался привлечь его к себе временным облегчением налогов. Царь, не медля, устремился в Персию. Но по дороге, находясь в Сирии, он внезапно погиб. Смерть его была трагична и загадочна. По одной версии, царь в отчаянье лишил себя жизни, оказавшись отвергнутым своими подданными. Рассказывают также, что меч Камбиза послужил причиной его смерти: будто бы золотая обшивка ножен оказалась слишком тонкой и лопнула — обнажившийся конец меча смертельно ранил царя.

Гаумата захватил престол, и к нему по наследству от прежнего царя перешло всё его имущество вместе с жёнами и наложницами. Так Атосса стала супругой злокозненного мага. Вскоре, впрочем, обман разоблачился. Лжесмердис, опасаясь разоблачения, подозрительно относился к знатным родам. Наиболее влиятельных и уважаемых персов он подверг опале. Раздражённая его высокомерием знать в лице семи родов, предводителем которых стал троюродный брат Камбиза, Дарий, составила против него заговор. К этому времени никто из придворных уже не сомневался, что власть захватил Лжесмердис. В конце концов, он был убит в Мидии, недалеко от Экбатан. Царём стал Дарий, которому перешли все жёны во главе с Атоссой.

Она продолжала пристально смотреть на спартанца своими продолговатыми, миндалевидными глазами. Полумесяцы бровей сходились у неё к переносице, что считается знаком благородного происхождения у народов Востока и придаёт лицу высокомерный жестокий вид. Маленький изящный нос и рот с чувственными губами, упругие щёки — были безукоризненно прекрасны. Знатные восточные женщины и особенно жёны царя почти всё время в гареме проводят в заботах о своём теле. Царица выглядела молодой и полной сил, никто бы не сказал, что этой изумительной женщине уже далеко за сорок. Демарата несколько смутил долгий, пристальный взгляд Атоссы, он вежливо поклонился, не зная, как надо вести себя в присутствии царицы. Ему почему-то никто не объяснил. Наверно, специального этикета не было разработано, потому что, как правило, жёнам царя не дозволялось принимать гостей.

- Приветствую тебя, прекрасная царица, и надеюсь завоевать твоё расположение, — наконец прервал он затянувшееся молчание. Он не знал, насколько это любезно начинать разговор первым, но ему надоела эта пауза. Ему хотелось поскорее завершить визит и отправиться к себе.

- Ты один из немногих эллинов, которых мне довелось видеть так близко, чужеземец.

Демарат резко выделялся среди тех, кого ей приходилось знать до сих пор — пухлых ленивых евнухов, изнеженных расслабленных придворных с рыхлыми руками и белыми лицами. Персидская знать, уподобляясь женщинам, берегла своё тело от лучей солнца. Слуги с зонтиками для защиты от знойного азиатского солнца повсюду следовали за своими хозяевами. Белая кожа, лишённая загара, была знаком высшего сословия. Именно это отличало их от людей из простонародья, весь день вынужденных трудиться под палящими лучами и поэтому почерневших и высушенных.

Царица с изумлением глядела на стройного, изящного спартанца. Лицо его, мужественное, с твёрдым подбородком, было покрыто золотисто-бронзовым загаром, какой обычно свойствен белой от природы коже, красиво сочетавшимся с чёрными волосами — того оттенка, обладателей которого греческие поэты назвали фиалкокудрые. Собранные в складки и отогнутые назад широкие рукава позволяли увидеть руки молодого человека — крепкие, с красиво очерченными мускулами.

- Мой супруг и повелитель к тебе чрезвычайно расположен. Он рассказывал мне о тебе. Я тоже хочу послушать твои восхитительные рассказы.

Лёгким движением руки она указала ему на кресло из чёрного дерева, покрытое шкурой леопарда, давая понять, что он может сесть. Слуги принесли золотые подносы с фруктами и кубки с освежающими напитками.

Демарату пришлось опять повторить своё грустное повествование. Царица благосклонно внимала, не перебивая, лишь иногда отпуская короткие замечания. Она была невозмутимо спокойна. Две чёрные рабыни-эфиопки обвевали её опахалами, распространяя по комнате запах терпких восточных ароматов, исходящих от Атоссы. Когда он закончил свой рассказ, она произнесла:

- Я знаю, что мой супруг готовит большой поход против эллинов, но моё сердце говорит мне, что этого не следует делать. Вы находитесь под надёжной защитой своих богов. Всем установлены свои пределы — всякой власти, всякому человеческому желанию есть предел. Азия — отдана моему супругу в полное владение. Ваша земля и ваши люди совсем не похожи на нас, людей Востока, я чувствую угрозу, исходящую от вас. И мне почему-то кажется, что эта часть земли никогда не будет подвластна нашим царям. У неё другая судьба. Конечно, было бы спокойнее завоевать вас, но, боюсь, это не так просто, как кажется. Наши маги лгут, уверяя Дария, что поход будет успешным. Я этому не верю.

- Как же так, царица?! — возразил Демарат. — Разве не ты несколько лет твердила Дарию с утра до ночи, чтобы он завоевал Афины и всю Грецию, пока он наконец не согласился?

- Да, так оно и было. Ты, я вижу, неплохо осведомлен о наших делах.

- Ионийские греки рассказывают нам обо всём, что происходит при персидском царе.

- Признаюсь, я не всегда думала так, как теперь. На это были особые причины. Ты не представляешь, насколько далеко может отстоять причина тех или иных желаний женщины от реальной ситуации. Тебе одному я расскажу, почему я была так настойчива и всеми силами подстрекала моего супруга к войне против вас. Был у меня один греческий врач по имени Демодок, который исцелил меня от ужасной болезни. Мой смертный час был уже близок тогда, и что самое ужасное, недуг этот обезобразил моё лицо, так что я не могла показаться на глаза моему повелителю и супругу. Отчаянью моему не было предела. Ни наши маги, ни врачи ничего не могли сделать, они только бесконечно мучили меня разными снадобьями и примочками. И тогда боги, сжалившись надо мной, послали мудрого Демодока. Он назначил мне ванны с пахучими травами и специальное питье. Через три недели от болезни не осталось никакого следа. Я была так ему благодарна, что сделала его советчиком во всех моих делах. Ведь он не просто вернул меня к жизни, он вернул мне мою красоту и молодость, а это для женщины больше, чем жизнь. Вот этот Демодок и стал подговаривать меня, чтобы я уговорила Дария организовать поход против Греции. На самом деле, как оказалось, хитрый эллин мечтал только об одном — убежать на родину. Дарий поверил ему и, дав богатые дары, отправил в качестве соглядатая вместе с несколькими персами в Грецию. В первом же порту он сбежал. Не понимаю, чего ему не хватало здесь? Почему вы, греки, так стремитесь на свою убогую каменистую родину? Увы, я лишилась прекрасного врача, но вместе с тем и некоторых иллюзий в отношении этого похода. — Царица на несколько минут замолчала, потом продолжила вновь: — Да, с того времени я резко изменила своё мнение. Но мне не удаётся удержать Дария. Он удивляется моему противодействию. Не далее как вчера он спрашивал меня: «Разве не ты, великая царица, ещё совсем недавно желала иметь у себя множество греческих рабынь — афинских, спартанских, аргосских и коринфских?» Что я могу ему ответить? Какой аргумент привести? Некое смутное предчувствие, которое не объяснишь словами?

- О, премудрая царица, — воскликнул Демарат, поражённый её проницательностью, — да, наш народ свободолюбив и не привык подчиняться одному властителю, только закон властвует над ним, и все ему подчиняются, как господину.

- Это странные порядки. Не мне судить — хороши они или нет. Сколько народов — столько и нравов. Каждый имеет свой обычай, данный ему богами, не нам менять это. Но я позвала тебя не за этим.

Она незаметно кивнула кому-то, и в комнату вошёл юноша, благородной наружности и в царственном одеянии. Лицо его было нежное и белое, как у девицы. Щёки несколько полноваты, пухлые губы терялись в завитой надушенной бородке. Глаза избегали смотреть прямо. Он держал их опущенными, вскидывая время от времени быстрый, как молния, взгляд на собеседника, обжигая и пронзая насквозь. Вот так он взглянул на спартанца. Тот от неожиданности вздрогнул и, всмотревшись, узнал в вошедшем одного из сыновей Дария, присутствовавших вчера на пиру.

- Это мой сын Ксеркс, — сказала царица. — Ты слышал, как Дарий вчера объявил о споре между двумя своими сыновьями, который должен быть разрешён через десять дней? Вы, греки, — самый хитроумный народ на земле. Я позвала тебя, чтобы ты помог нам с Ксерксом подготовиться к совету.

Демарат несколько опешил от такого предложения. Он слышал, что в Афинах есть люди, которые оказывают такого рода помощь гражданам и политическим деятелям в судах и в собраниях. Спартанцы с презрением смотрели на такое бессмысленное, с их точки зрения, занятие, полезное только для обманщиков. Речь истины проста и не нуждается в ухищрениях. Поэтому спартанцы говорили всегда коротко и без украшательств. Демарату на минуту стало смешно от мысли, что он оказался в роли ритора, да ещё при персидском дворе. Тщательно обдумывая слова, он произнёс:

- Боюсь, царица, ты переоцениваешь наши способности, мы, греки, более скромно судим о себе и считаем, что самый хитрый, самый изобретательный народ на земле — финикийцы.

- Финикийцы сильны коварством, они изобретательны только в том, что приносит им звонкую монету. Ко всему остальному они безразличны, а греки любознательны и отзывчивы, они хитроумны в плетении речей. Один сицилиец, приезжавший к нашему двору из Акраганта, рассказывал, что у них появилось двое учителей мудрости — Эмпедокл и Коракс. Будто бы они учат, что главная цель речи — не раскрытие истины, но убедительность, которая достигается при помощи вероятного, для чего они используют такие невероятные обороты (они называют их софизмы), которые могут так заморочить голову слушателям, что те готовы согласиться, что белое — чёрное и чёрное — белое. Вы всегда одерживаете верх, если вам случится вступить в словесный поединок с мидийцем или персом и даже с финикийцем. Изощрённости вашего ума никто не может противиться. Счастливый ветер занёс тебя к нам именно в этот момент, когда решается наша судьба. Помоги нам убедить царя и всю знать, что мой сын должен быть объявлен наследником, и ты узнаешь благодарность Атоссы. Не будет у тебя более преданного и верного друга. Во всех превратностях придворной жизни я буду спасать тебя. Ведь вам, эллинам, с вашим свободным нравом долго не удаётся быть в милости у царей. Но я всегда буду покрывать тебя, буду мстить за тебя твоим завистникам и врагам. Я даже обещаю убедить Дария освободить тебя от проскинеза, столь тягостного для вас. Я знаю, что вы предпочитаете умереть, чем подчиняться нашему обычаю простираться ниц перед властителем.

- Царица, я был бы рад помочь тебе и заслужить твою милость и дружбу. Я знаю, что женщины никогда не забывают ни врагов, ни друзей. Они верны своему слову порой более, чем мужчины. Воистину, идёт такая слава о способности эллинов — речами затмевать разум собеседника. Но это относится более к сицилийцам и ионийцам, которые могут убедить человека вначале в одном и тут же в совершенно противоположном. Мы, спартанцы, говорим коротко и ясно, нам претит многословное витийство, замысловатые обороты речи, от которых начинает кружиться голова. Мы более привыкли сокрушать врагов мечами, чем речами. Боюсь, от меня тебе будет мало проку.

Он увидел взгляд царицы, полный разочарования. В нём он прочёл отчаянье и решил, что так уходить нельзя — нужно хотя бы попробовать разобраться в этом деле.

- Впрочем, — прибавил он, — я сделаю всё, что будет в моих силах. Как я помню, у Дария есть сын от первого брака, рождённый им до того, как он стал царствовать.

- Да, спартанец, это Артобазан, первенец и любимец царя. И он ссылается на то, что будто бы у всех народов принят такой порядок, что царство наследует старший сын. Я не знаю, так это или нет, но мой Ксеркс, по моему мнению, имеет больше прав, ведь он является внуком Кира Великого, моего отца, создавшего это царство, покорившего под мощную руку персов все народы Азии. Несправедливо, чтобы прямая ветвь Кира уступила место побочной, чтобы сын царской дочери простирался ниц перед сыном рабыни. Когда я думаю об этом, у меня кровь закипает в жилах. О! Я не перенесу этого позора! — вскричала она взволнованно.

Грудь её тяжело вздымалась, кровь прилила к щекам, глаза горели таким неистовым огнём, что Демарату стало не по себе. Атосса пыталась справиться с собой, но было видно, что ей это плохо удаётся. Весь вид её говорил, что она будет сражаться до конца и скорее умрёт, чем согласится уступить.

- Да, Атосса, я понимаю твой гнев и твоё беспокойство, — сказал спартанец. — Вне всякого сомнения, внук царя Кира должен царствовать. Но кто сказал, что у всех народов принято, чтобы престол наследовал обязательно старший сын?

- А разве это не так? — Атосса напряглась всем телом, как пантера перед прыжком. — Об этом день и ночь всем твердит Артобазан и он уверил в этом отца и всех придворных.

- Это не так, царица. Да будет тебе известно, что в Спарте заведён совсем другой порядок. Наследует престол сын, рождённый в багрянице, то есть тот из сыновей, который родился после вступления отца на престол.

- Поклянись, что это так! — вскричала поражённая Атосса.

Глаза её засияли невыразимым торжеством.

- Клянусь Зевсом, моим прародителем, это так! Это очень древний закон. Так наследовали царский сан мой отец, и дед, и все цари в Спарте.

- Ты слышал, сын мой, — заговорила Атосса, — я уверена, что это боги послали тебя, Демарат как вестника, чтобы передать нам через тебя свою волю. Им неугоден сын рабыни. Готов ли ты подтвердить всё, что ты сказал, на совете Верных?

- Да, конечно, царица. Я спартанец, и моё слово нерушимо.

Глава 7 Совет Верных

Наступил решающий день. Демарат был приглашён на заседание Совета Верных, или, как его ещё иначе называли, Совет Магов. Корпорация магов, учреждённая ещё Киром, который позаимствовал её у мидян, была органом высшей жреческой власти не только при дворе персидских царей, но и во всём персидском царстве. Маги занимали при царе важнейшие почётные должности, вершили все государственные дела. Без их совета царь обычно ничего не предпринимал. Они следили за жертвоприношениями, которые царь был обязан совершать ежедневно в честь Огня и Солнца, в их руках сосредоточивалась исполнительная и судебная власть, они же составляли государственный совет.

Члены корпорации магов разделялись на дестурмобед — совершенных, мобед — наставников и гербед — учеников. На совете каждая группа сидела отдельно на специально отведённых для них местах. Представители всех трёх степеней носили «священный пояс», сплетённый особым образом из тростника и воловьей кожи. Персидские маги позаимствовали от жрецов Вавилона, который был до недавнего времени религиозным центром Востока, белое льняное одеяние. Эта ритуальная одежда исключала всякие украшения, но их слуги, особенно во время процессии в честь Священного Огня, были одеты в пурпурные рубахи. Все члены Совета имели при себе тростниковый посох — символ власти и могущества.

Дарий в этот день был одет так же, как жрецы, — в белые льняные одежды, единственное, что его отличало, — это тиара и золотой царский посох. Ему предстояло совершить жертвоприношение. Это была ежедневная обязанность царя, но в такие дни, как сегодня, когда решался важнейший государственный вопрос, вся церемония жертвоприношения совершалась с особой пышностью. Он поднялся к алтарю, на котором горел неугасимый Священный Огонь персов. Алтарь имел вид четырёхугольной тумбы, поставленной на трёхступенчатое подножие, которое оканчивалось расширяющимся кверху карнизом. Высеченный в скале, он был пять футов в высоту и стоял на площадке со ступенями, возвышающейся на четырнадцать футов.

К царю подвели белого, с позолоченными рогами быка. Дарий вместе с магами воздели руки к небу, призывая помощь Ормузда, творца всего сущего, всех богов и людей. Они просили Ормузда даровать им мудрость и справедливость при решении предстоящего вопроса. Затем царь совершил привычным движением заклание животного. Кровь горячей струёй брызнула на алтарь, животное рухнуло как подкошенное к ногам царя, что все сочли за счастливое предзнаменование. По окончании религиозной церемонии члены Совета заняли свои места в зале. Дарий восседал под балдахином на золотом троне с высокой спинкой.

Вначале шло обсуждение неотложных государственных дел — говорили о положении в провинциях. В первую очередь заслушали вестника, прибывшего из Египта с чрезвычайным известием. Выступив вперёд, он упал ниц.

- Встань и расскажи, что велел передать тебе наш наместник в Египте, — обратился к нему Дарий.

Вестник начал говорить, закрывая рот руками, — никто не мог приблизиться к царю, не прикрыв себе рот, точно так же никто не мог присутствовать при жертвоприношениях и других обрядах, не обвернув себе рот и нос падом — особой полотняной повязкой.

- Сатрап Ферендат желает здравствовать великому царю Дарию. С прискорбием он сообщает, что провинция Египет взбунтовалась. Восстание уже перекинулось с севера в восточные и южные районы страны. Каждый день из разных мест он получает тревожные вести. Только что пришло сообщение от чиновника Хнумемахета, что зерно, доставленное им из Эфиопии в Элефантины, прямо среди бела дня было разграблено мятежниками. Сатрап просит помощи царя для подавления мятежа.

Дарий остался спокоен и невозмутим. Он обвёл глазами Совет:

- Что ж вы молчите? Высказывайте своё мнение.

Тогда верховный маг Тенагон обратился к Дарию:

- Три года, владыка, ты готовил поход против мятежных Афин, поэтому войско наше в наилучшем состоянии, в избытке мы имеем и кораблей, и верблюдов, и провианта. Пошли сильный отряд на подавление мятежников как можно скорее.

- Жалко мне откладывать поход в Грецию, — помолчав, сказал Дарий, — все силы души моей устремлены к ней. Покорить этот народ — самое сильное желание моего сердца, только после разрушения афинского кремля оно возрадуется и в душе моей снова наступит мир. Сегодня на совете присутствует мой друг, спартанский царь Демарат, потомок Геракла, я хотел обсудить сегодня в его присутствии наши планы и приготовления к походу, но мятеж в Египте опять помешал мне исполнить мои намеренья. Да будет так, я лично отправлюсь с войском в Египет и усмирю непокорных. А потом уже доберусь до Афин. Но перед моим отъездом в Египет я намерен избрать будущего царя, моего наследника. Сегодня мы должны принять это важное решение. Оно будет окончательным, и все присутствующие должны дать клятву, что будут верны избранному наследнику. И пусть богини Истина и Благомыслие, стоящие у престола Ормузда, просветят наши сердца. Говори ты, мой первенец Артобазан.

Старший сын Дария выступил на середину и, почтительно поклонившись царю и всем членам Совета, сказал:

- Отец и повелитель мой, я расспрашивал представителей многих народов, и мидийцев, и вавилонян, и египтян, и скифов, и иудеев, и все они говорят одно и то же — старший сын всегда наследует всё имущество отца и царскую диадему. Никто не слышал, чтобы это было иначе.

- Это всё, что ты хочешь сказать нам, Артобазан? Эти доводы мы уже слышали от тебя неоднократно. Имеешь ли ты ещё что-нибудь прибавить к этому?

- Нет, отец, но считаю, что сказанного достаточно, чтобы считать мои права на царский престол неоспоримыми.

Артобазан занял своё место. Он был спокоен и уверен в себе. Хотя весь двор был расколот на две партии, и Атосса сумела склонить на свою сторону самых влиятельных лиц, никто не мог возразить против неоспоримого факта его первородства. Уверенный в своей победе, он с усмешкой устремил глаза на Ксеркса.

- Говори ты, Ксеркс! — сказал Дарий, опуская глаза и тяжело вздыхая.

Все взгляды устремились на юного сына Атоссы.

- Присутствующие здесь хорошо знают, что я по матери — внук великого царя Кира, покорившего под власть персов всю Азию, — начал свою речь Ксеркс, — который и сам принадлежал к древней персидской царской династии. Я хочу спросить каждого из вас, можно ли отнять венец у сына царицы и отдать в руки сыну рабыни?

По рядам прошёл шум. Упоминание о Кире вызвало сочувственное настроение в пользу Ксеркса.

- Сын мой Ксеркс, то, что ты говоришь, справедливо, и члены Совета из любви и почтения к царю Киру, наверное, выбрали бы тебя, но мы не можем нарушать порядок, принятый у всех народов, — первородный наследует царство. Есть ли у тебя ещё аргумент в пользу твоих прав?

- Да, отец! — воскликнул Ксеркс победоносно. — Ты помнишь, как десять дней назад к нам в страну прибыл чужеземец, спартанец Демарат? Боги специально прислали его, чтоб ты и весь Совет не совершили ужасной ошибки, которая могла бы стать причиной бедствий и гибели царства.

Дарий с изумлением посмотрел на Ксеркса, затем на Демарата. Не менее были поражены и все маги. Артобазан неприязненно и с тревогой устремил на спартанца потемневший от гнева взгляд. Тот заметил это и подумал, что в случае успеха Артобазана он наживёт себе смертельного и опасного врага в лице наследника престола.

В этот момент в душе Дария происходила сложная борьба. При всей своей любви к Артобазану он всё же считал, что сын Атоссы и внук Кира должен стать наследником. Уже много лет он пытался утвердить кандидатуру Ксеркса, но наталкивался на неизменное сопротивление со стороны некоторых членов Совета Магов. Они будто бы смотрели гороскоп Ксеркса и нашли там ужасные предзнаменования его царствованию, а самому Ксерксу — гибель от руки раба. Дарий был не слишком религиозен и потому не доверял магам, считая, что все эти доводы — происки первой его жены, матери Артобазана. Сейчас у него появилась надежда, что царствовать будет Ксеркс и он наконец сможет угодить царице. С юных лет он привык смотреть на Атоссу с безграничным благоговейным восторгом, который переносился на всё, что её окружало. Её сын в глазах Дария имел особую ауру, некий отблеск божественности, который всегда сопутствовал Атоссе.

- Мой брат Артобазан, — продолжал Ксеркс, — обосновывает своё право на царскую власть установлениями, принятыми будто бы у всех народов, но это не так. Демарат, которого послал к нам Ормузд — царь из прославленной династии, ведущей своё начало от великого Теракта, сына Зевса-Ормузда, и правящей в Спарте вот уже шестьсот лет, может подтвердить, что есть и другой порядок, как более древний, так и более почтенный. В Спарте наследует власть рождённый от царствующего отца под покровительством Ормузда, хранителя престола. Хочу напомнить вам также, что персы в прямом родстве с лакедемонянами, ведь Геракл — внук Персея, родоначальника всех персов. У нас общий предок, а следовательно, должны быть и общие законы с Лакедемоном в наследовании царской власти. Присутствующий здесь спартанец Демарат может подтвердить мои слова.

Все взгляды устремились на Демарата. Он встал, вытянул руку вперёд и сказал:

- Клянусь Зевсом-Ормуздом, что сказанное Ксерксом истинная правда, именно таков древний обычай наследования престола в Спарте.

По залу прошёл ропот одобрения, все увидели во внезапном появлении Демарата при персидском дворе — волю Ормузда, в глазах магов он оказывался его посланником.

Дарий уловил настроение собрания и, облегчённо вздохнув, проговорил:

- Так тому и быть, вознесём благодарение Ормузду и всем богам, что они уберегли нас от ошибки в столь важном деле. Внук великого Кира, рождённый от царствующего отца, возлюбленный сын мой Ксеркс, в присутствии Совета Верных нарекаю тебя нашим наследником и владыкой персидского царства. Да не посмеет никто противиться твоей власти! Всякий, кто усомнится в правах нашего сына Ксеркса на власть, отныне будет считаться мятежником и моим врагом.

Маги встали со своих мест, подняли правой рукой вверх тростниковые жезлы в знак согласия с волей царя и почтительно поклонились. Двое членов Совета надели на Ксеркса пурпуровую мантию и подвели к высокому креслу рядом с Дарием, которое с начала заседания оставалось незанятым. Ксеркс сел на трон возле отца, и все присутствующие пали ниц.

Вечером Демарату принесли золотой перстень с огромным изумрудом от царицы Атоссы со словами:

- Если Атосса или её сын Ксеркс когда-либо забудут об услуге спартанца, пусть чужеземец наденет этот перстень и предстанет перед ними, и всё, что бы он ни попросил, будет исполнено.

Так Демарат нежданно для себя стал любимцем не только Дария, но также его супруги и наследника.