300 спартанцев

Глава 1 О чём поведали дощечки

Время после полудня Леонид обычно проводил в кругу семьи. Это были те немногие часы отдыха, которые он мог уделить супруге и сынишке. День его был заполнен общественными делами, военными и спортивными тренировками, участием в сеситиях. Даже обедать по спартанским законам он не имел права со своей супругой. И только когда жара становилась совсем нестерпимой, Леонид, так же как и все граждане Лакедемона, отправлялся домой для кратковременного отдыха. Они сидели в саду. Плотный навес из переплетающихся ветвей плюща и винограда, дающий густую тень и приятную прохладу, защищал их от полуденного зноя. Яркие солнечные лучи, пробиваясь сквозь ветви виноградника, играли на рыжих волосах Горго, которые сейчас казались совершенно золотыми. На руках она держала чудесного крепкого малыша, завёрнутого в пелёнку. Леонид, расположившись на ложе, не мог отвести глаз от этой радостной сцены. Вчера его сынишке исполнился годик. Граждане приходили поздравить его с днём рождения наследника, которому все были рады.

- Смотри, Леонид, — смеясь говорила Горго, — смотри, как смешно он бьёт ножками. Не хочет сидеть спокойно — непоседа, весь в моего отца. Он тоже не любил сидеть на одном месте. Хорошо, что ты не такой.

- Да, Горго, может быть это и недостаток, но я предпочитаю проводить время в Спарте, в кругу моей семьи. Честно говоря, военные походы мне не по душе.

- Тсс, — приложила Горго палец к губам, — тихо! А то ещё услышит кто-нибудь и донесёт эфорам, что царь Спарты не любит воевать.

- Но я и в самом деле не люблю воевать. Я считаю войну злом, люди должны быть достаточно мудры, чтобы уметь договориться, не прибегая к оружию. Сохранять мир — вот величайшая добродетель и мудрость. Для того мы и должны всегда быть готовы к войне, чтобы защищать мир. Война несёт горе и смерть. Я отнюдь не считаю, что прав тот, кто сильней.

- Но ведь в этом состоит доблесть! Так нас учат наши старики.

- Доблесть состоит в том, чтобы сражаться за правое дело, а не в том, чтобы не давать мирно жить соседям, разоряя их набегами.

- Так думают афиняне и другие эллины, но нам, спартанцам, не подобают такие мысли. Наше дело — это война. Это единственное занятие, достойное мужчины.

- На всякую силу найдётся сила превосходящего противника. Война как жизненное занятие — это разбой. Я понимаю, когда речь идёт о том, чтобы защитить тебя и моего сына, и всех матерей и детей Спарты — тогда каждый, кто способен держать оружие, должен сражаться.

- Ты заговорил о войне, Леонид, и у меня сердце сжалось, будто от ужасного предчувствия. Все эти слухи о Ксерксе и его походе... Ты и наш малыш, маленький наш Плистарх — вот моё счастье. Но мне страшно в последнее время.

- Ты, моя отважная Горю, боишься? Я не могу поверить!

- Я боюсь не за себя. Тот, кто любит, не может не тревожиться. Раньше я умирала от страха из-за моего отца. Теперь я боюсь, что война отнимет у меня тебя. Я боюсь за сына, что он заболеет или его укусит змея в саду.

- Горго, ты должна победить свои страхи. Ты спартанка и к тому же мудрейшая из всех женщин в нашем государстве и, наверно, во всей Элладе. Ты истинная царица, не подобает тебе предаваться страхам, будто какой-то ничтожной подёнщице.

- Прости меня за малодушие, Леонид! Но я ничего не могу с собой поделать. У меня на душе тяжело, и часто в сумерках мерещатся такие ужасные вещи...

Леонид встал, подошёл к жене. Он ласково погладил её по голове, йотом взял малыша, посадил его на ладонь и высоко поднял.

- Вот он какой, и как высоко вознёсся. Смотри, он ничего не боится. И ты оставь свои тревоги, иначе ты заразишь его своими страхами и он вырастет трусливым.

- Да, ты прав, больше я никогда не позволю себе таких речей. Это слабость, которую я должна побороть. Ведь иначе я буду недостойна тебя и твоего сына и не по праву буду носить имя спартанской царицы. Обещаю, я приму спокойным сердцем всё, что ниспошлют мне боги, тем более что этих мгновений никто уже не сможет отнять у меня, они всегда будут со мной.

Она закрыла глаза, будто силясь увидеть что-то внутри себя, затем сказала:

- Ничего нет неизменного. Мы приходим в этот мир... почему и для чего? Никто этого не может сказать. Но я знаю, что мы должны стойко переносить невзгоды и быть мужественными. Может быть, в этом состоит смысл нашей жизни.

- Ну вот наконец, я слышу речи, достойные царицы Спарты, и узнаю свою премудрую Горго, которую я ждал так долго, — улыбнулся Леонид.

- Скажи, а ты и в самом деле не женился так долго, потому что ждал, пока я вырасту? Я всё никак не могу в это поверить!

- По правде сказать, да. Маленькой девочкой ты была такая важная, строгая и вместе с тем такая трогательная, что завладела моим сердцем раз и навсегда. Конечно, вначале я не осознавал, что это были за чувства. Просто сердце моё расцветало, когда я тебя видел, и я к тебе очень привязался. А потом, когда ты стала подрастать, у меня стала появляться мысль жениться на тебе, если ты согласишься. Постепенно эта мысль так прочно засела у меня в голове, что я решил не брать жены, пока ты не вырастешь. Я рассуждал так: если ты изберёшь кого-нибудь другого, тогда и я начну думать о другой невесте.

- Ну и терпеливый же ты, Леонид! Ты вообще не похож на других мужчин.

- На кого ж я тогда похож? Это какая-то сомнительная похвала!

- Наверно, твоя мать зачала тебя от какого-нибудь бога. Она ничего такого тебе не рассказывала?

- Ну, ты и фантазёрка! — рассмеялся Леонид.

В этот момент появился слуга и сообщил, что пришли эфоры.

- Эфоры сюда? В этот час? — изумился Леонид и вместе с тем встревожился. — Это неспроста. Хорошо, проведи их сюда.

Он был недоволен, что они не дают ему покоя даже в эти короткие часы, когда ему хотелось забыть о делах.

Горго взяла сына у него из рук.

- Я хочу, чтобы ты осталась, — сказал Леонид, — ты царица Спарты и мудрая женщина. Пусть они говорят при тебе. В конце концов, они пришли в неурочный час к нам в дом. Тем более, что даже твой отец в твоём присутствии вершил государственные дела, когда ты была маленькой девочкой.

Горго села в кресло, положив сына на коленях.

Вошли эфоры. Их было двое. Они поприветствовали царскую чету. Один из них сказал:

- Прибыли из Персии наши послы, которых мы отправили к Дарию в искупление за умерщвлённых персов, — Сперхий и Булис. Ксеркс милостиво отпустил их, даровав жизнь, очистив нас от скверны.

- Я очень рад слышать это. Спасибо, что вы пришли сообщить мне эту новость, — прохладно сказал Леонид.

- Это ещё не всё. Они привезли письмо от Демарата.

- Да? Это интересно. Кому же оно адресовано? Мне?

- Нет, оно предназначалось для Перкалы.

- Тогда при чём тут я?

- Эфоры постановили, чтобы ты в нашем присутствии прочитал письмо. Оно может содержать нечто важное. Так открыли нам звёзды.

- Хорошо, если таково ваше решение.

Леонид взял дощечки и перерезал скрепляющие их тесёмки ножом.

- Но тут ничего нет! — вскричал он в изумлении. Подбежавшие эфоры воззрились на девственную чистоту воскового покрытия. Сколь они ни силились, поворачивая так и сяк дощечки, ничего не смогли различить. Ни надписи, ни значка. Всё было чисто.

- Это письмо Демарата, которое он передал нашим послам? Он что-то хотел сказать этим. Но что? Какой-то тайный знак? Но к чему эта загадочность? Хотел что-то сообщить тайно? Но тайно от кого — от нас или персов?

- Ясно, что он хотел этим дать условный сигнал. Надо допросить Перкалу. Она, наверно, знает, что это может означать. Возможно, здесь кроется какое-нибудь предательство, — угрюмо проговорил эфор.

- Я отлично знаю Демарата, — сказал Леонид, — никто не убедит меня, что он способен на подлость и предательство и будет замышлять что-нибудь недоброе против Спарты.

- Но мы обошлись с ним несправедливо и поступили дурно. Он может иметь желание отомстить нам.

- Он, прежде всего, спартанец благородного происхождения, сын благородного отца. Демарат не способен на подлость и предательство.

В этот момент Горго подошла ближе, не спуская глаз с послания.

- Тут какая-то хитрость, — произнесла она задумчиво. — Демарат не из тех людей, чтобы затевать глупые розыгрыши. Он мудр и осторожен.

С этими словами она взяла в руки дощечки, пристально посмотрела на них, потом ножом начала соскребать воск. Под воском стала проступать надпись. Все в один голос вскричали. Леонид взял в руки дощечки и продолжил работу, начатую Горго. Вскоре показалась вся надпись.

- Вот уж поистине, ты самая мудрая из женщин! — восхищённо в один голос вскричали оба эфора. — А мы, когда вошли, были недовольны, что ты присутствуешь при нашем разговоре.

- А я всегда знал, что от Горго больше проку, чем от всей нашей герусии, — сказал довольный Леонид. — Но давайте прочтём надпись, — он наклонился над письмом. — «Мужи-граждане Лакедемона...» Видите, письмо было всё-таки адресовано нам и писал он его, по-видимому, подвергая себя большому риску. Итак, «граждане Лакедемона, готовьтесь к войне. Ксеркс идёт на вас с великой ратью. Вас спасёт только ваша доблесть и союз с Афинами и со всеми эллинами. Не медлите ни минуты! Скорее отправляйте послов во все концы Эллады, объединяйтесь для борьбы с Варваром. Да хранят боги Элладу! В ваших силах спасти отечество от рабства. Преданный вам Демарат».

Все стояли, поражённые как громом. Больше всех была потрясена Горго. Она медленно опустилась на стул, лицо её осунулось и побледнело. Малыш, словно ему передалось настроение матери, захныкал у неё на руках. Не в силах больше сдерживать себя, молодая женщина, прижав ребёнка к груди, ушла в дом. Там она дала волю чувствам. Слёзы лились из её глаз. Мысленно она уже прощалась со своей прошлой счастливой жизнью.

Вечером состоялся совет герусии и эфоров. Было решено немедленно отправить послов в Афины и другие города Греции для создания всеэллинского союза.

В ту же ночь, не дожидаясь рассвета, послы отправились в путь.

- Как бы сегодня нам пригодились добрые отношения с соседями, — вздыхая, говорил Леонид Горго. — Теперь, когда так много зависит от нашего единства, как поступят аргивяне? Захотят ли они после того, что устроили у них Клеомен и Левтихид, встать с нами рядом в строю? И даже если они согласятся участвовать в общем деле, доверия не будет. Как же нам повредили эти бесконечные войны на Пелопоннесе!

- Мой отец давно мёртв. Не надо осуждать его. Так он видел благо Спарты. Он считал, что спартанец и воин — это синонимы. Каждый спартанец должен погибнуть в бою или победить.

- И ты тоже так считаешь?

- Нет, Леонид. Просто я не хочу, чтобы ты говорил плохо об отце, который уже не может защитить себя.

- Прости меня, я досадую, потому что сознаю всю тяжесть нашего положения. Многие в Элладе сочтут его даже безнадёжным. Сейчас всё зависит от того, удастся ли нам договориться с афинянами и привлечь на свою сторону большинство греческих государств на материке и на островах.

Леонид подошёл к колыбели и наклонился над спящим младенцем.

- Я должен сделать всё, чтобы мой сын дышал свободным воздухом Эллады. Даже если нам всем предстоит погибнуть, пусть так, но мы не станем рабами Варвара.

Глава 2 Встреча на Коринфском перешейке

На зов спартанцев откликнулись Афины и ещё несколько городов. Встречу Леонид решил организовать на Коринфском перешейке, соединяющем Пелопоннес со средней Грецией, на стыке двух миров — дорийского и ионийского.

Когда он прибыл в Коринф, уже сгущались сумерки. Его сопровождали двое эфоров и несколько всадников. Решено было стать лагерем под стенами города возле горячего источника. Они приехали первыми. Вскоре стали прибывать посланцы от других государств Пелопоннеса, совсем к ночи прибыл из Афин Фемистокл. Общее собрание было назначено на утро.

Леониду никак не удавалось заснуть. Он вышел из палатки, вдыхая прохладу ночи. Взгляд его невольно обращался на север, оттуда надвигалась страшная гроза, которая скоро сметёт уютный мирный быт маленькой Эллады и зальёт землю кровью.

Он вернулся опять в свою палатку. Здесь всё было по-спартански скудно — простой солдатский тюфяк, набитый высушенной морской травой, покрытый овчиной, служил ему постелью. Он долго ворочался, не в силах уснуть. Наконец на него навалился тяжёлый мучительный сон. Леониду представилась посреди выжженного поля плачущая Горго. У ног её лежал маленький Плистарх, весь окровавленный и неподвижный. Затем он увидел, как толстый перс бесцеремонно схватил Горго, связав ей руки и ноги, положил на лошадь и повёз прочь. От этого жуткого видения он вскочил, будто его окатили холодной ключевой водой, туг он услышал, как в палатку осторожно постучали.

- Мегистий! — радостно и вместе удивлённо воскликнул спартанец, узнав вошедшего.

- Приветствую тебя, царь Спарты, — почтительно произнёс тот и низко поклонился. — Я не разбудил тебя?..

- Я спал уже, но кошмар заставил меня подняться, так что не беспокойся. Тебя прислали акарнанцы для участия в совете?

- И да и нет, — ответил Мегистий. — Меня послали в Дельфы вопросить оракула от имени трёх общин — и в зависимости от ответа отправиться на совещание в качестве наблюдателя.

- И что же, что возвестил тебе Аполлон?

- При чём тут Аполлон? — Мегистий вздохнул и, помолчав, сказал: — Плохие новости, Леонид. Дельфийские жрецы замыслили предательство. Ты отлично знаешь, как они дают свои предсказания. Помнишь историю с подкупом пифии в деле Демарата? Она наделала много шума и сильно пошатнула авторитет Дельф. Но люди суеверны, особенно когда им угрожает смертельная опасность, в такие минуты они готовы верить всему, что изрекают эти пройдохи.

- Да, это так, к сожалению. Но мы, спартанцы, прежде всего верим в свою доблесть. Мы предпочитаем умереть, чем стать рабами. К тому же наши эфоры тоже сведущи в гаданиях. Они уверяют, что звёзды дали им знамение победы.

- Я сам прорицатель, Леонид, и скажу тебе откровенно, все эти знаки можно истолковывать двояко. Никогда ни в одном предсказании нет ничего конкретного. Наше будущее темно, никто не знает его. Только боги. Хотя иногда мне кажется, что даже они его не знают. Поверь мне, человеку, который всю свою жизнь толкует по внутренностям жертвенных животных о грядущем. Будущее от нас скрыто чёрной завесой, И это великое благо. Это самое большое благодеяние для человека. Лучше не знать своей судьбы.

- Да, Мегистий, лучше не знать своей судьбы. Доблесть, честь, преданность закону нашего отечества — вот наша путеводная звезда во мраке жизни. Кто, как не ты, знает это? Ведь твой род — один из самых древних во всей Элладе.

- Среди моих предков называют древнего прорицателя Мелампода, который установил в Греции культ Диониса. Другой мой предок, герой Эвриал, сын Микестия, потомок ахейского царя Талайона, сражался вместе с Диомедом под Троей. Его упоминает Гомер в списке кораблей. Гераклиды во время своего возвращения на Пелопоннес оказали честь моим предкам. Так что мы даже сделались гостеприимцами спартанских царей.

- Да, не гак давно ты принимал у себя в доме моего брата и тестя, царя Клеомена.

- Признаюсь, он был гостем, доставившим мне немало хлопот, он опустошил почти все пифосы с вином, которые были в доме.

Они оба замолчали, вспомнив несчастного царя, погибшего столь жалким образом.

- Непостижимы судьбы людские. Оставим прорицания и гадания. Расскажи мне о настроениях дельфийских жрецов. Ты сказал, они готовят предательство...

- Жрецы Аполлона Дельфийского уверены, что победить персов невозможно. Поэтому они больше думают не о сопротивлении Варвару, а о том, как им лучше использовать сложившиеся обстоятельства для собственного обогащения. Зная благочестие персов и почтение к храмам, жрецы ожидают от вторжения немало выгод для себя и потому ничуть не беспокоятся. Ведь персы почитают Аполлона как своего солнечного бога Митру. Жрецы прослышали, что Датис пожертвовал святилищу Аполлона на Делосе несметное количество талантов золота и серебра, и теперь рассчитывают на крупные денежные пожертвования — изобильный золотой дождь, который прольёт Ксеркс на прославленный древний оракул.

- О, бездна человеческой низости! И боги взирают на это спокойно?

- Поверь мне, человеку, которому по долгу службы приходится с ними часто общаться, им до нас нет никакого дела. Они морочат нам голову и ведут к погибели. Им абсолютно всё равно, кто победит, персы или греки.

- Но разве Зевс не является хранителем клятв? Разве безнаказанным может остаться трусость и предательство? Если ты скажешь, что это так, то наш мир окажется слишком страшным.

- Я не знаю, Зевс ли это или что другое, но, несомненно, существует Высшая Сила, которая противодействует злу и хранит справедливость. Иначе мир не смог бы существовать. Об этой силе, приводящей всё в равновесие, говорит Гераклид.

- Гераклид? Кто это?

- Ваша обычная спартанская необразованность извиняет тебя. Гераклид — величайший ионийский философ, который учил, что наш мир, стройный и прекрасный, повинуется единым законам добра и гармонии. Этот высший Закон царит повсюду — в движении звёзд, жизни государства, в человеческом сердце. И это та Сила, которой подчиняются все, в том числе и наши боги. Мы не знаем, кто скрывается под личиной Зевса, Аполлона, Гермеса и других олимпийцев, кто бы они ни были, они ведут с нами нечестную игру. Иногда мне кажется, что знают они не больше нашего и так же бессильны, как и мы. К тому же они не обладают нашей доблестью — об этом говорил ещё Гомер. Поэтому будем уповать на Высшую Справедливость и на свою отвагу.

- Спасибо тебе, друг Мегистий, — задумчиво проговорил Леонид, — ты открыл мне сегодня очень важные вещи, которые придадут мне силы. Ты избавил меня от суеверий, которые могли бы роковым образом сказаться на нашей борьбе с захватчиками.

- Но политическая реальность такова, что жрецы сегодня дают угрожающие предсказания всем городам, которые готовы выступить вместе с нами против персов. На совете неизбежно всплывёт этот вопрос.

- Да, и благодаря тебе я знаю, как противодействовать предательству Дельф. Но скажи, что ответили жрецы тебе, как поступать аркадцам?

- Как всегда — ни да, пи нет, ловко они умеют уходить от ответа, когда не могут или не хотят сказать ничего определённого. Они всегда недолюбливали нас, акарнанцев, и не прочь толкнуть нас в эту войну для нашей погибели. Но нам сегодня это на пользу. Ведь мы не собираемся погибать, мы желаем отстоять свою свободу и победить. Как и вы, мы верим в победу.

- А что аргосцы? Ты слышал что-нибудь? Признаюсь, я очень тревожусь. У меня самые дурные предчувствия.

- Они тебя не обманывают. Аргосцы не станут воевать. Они имеют на вас огромный зуб из-за Клеомена.

- Да, он натворил немало бед в Аргосе. Сколько их граждан полегло в этой бессмысленной бойне! Да и наших тоже. И вот ныне мы за это должны расплачиваться. Но разве теперь не следует забыть прежние обиды? Клеомен давно мёртв, и речь сегодня идёт о свободе всей Греции, это же наше общее дело. Сегодня не время считать прежние обиды. Нужно объединиться против общего грозного врага.

- Это ты так рассуждаешь, а другие думают иначе. Они посмотрят, кто возьмёт верх. К тому же дельфийские жрецы предписали аргосцам сидеть дома и не высовываться, если хотят уцелеть. Теперь уж они точно не пошевелят и пальцем, чтобы помочь нам.

- Я до последнего момента надеялся, что Аргос примет участие в наших совместных действиях. Но от них ответа так и не последовало. Ты окончательно рассеял все иллюзии. Это тяжёлый удар. Ведь после нас Аргос — самый мощный полис на Пелопоннесе.

- Ты забываешь об аркадцах и тегеатах, — проворчал Мегистий, — ваш дорийский гонор застилает вам глаза. А ведь они не только аргосцев, но и вас, спартанцев, били не раз. В последней вашей войне с Тегеей они задали вам жару. А мужество акарнанцев, как ты знаешь, давно вошло в поговорку.

- Ладно, не будем ссориться, сейчас не до этого. Я отлично знаю мужество акарнанцев, аркадцев и тегейцев, просто я досадую, что мы лишились такого сильного союзника сейчас, когда на учёте каждый человек. Но ещё больше меня беспокоят дельфийские жрецы. Ничто так не способствует укреплению боевого духа, как вера в божье покровительство. Надо молчать о том, что мы знаем. Народу сегодня не нужны разоблачения. Мы пошлём в Дельфы тысячу быков для жертвоприношений за нашу победу. Хотят они или нет, они вынуждены будут принять наши жертвы, а народ будет верить, что Аполлон не замедлит с помощью. Конечно, все полисы сейчас бросятся вопрошать оракула. О, как это глупо! Ведь если в дом лезут разбойники, никто не пойдёт спрашивать оракула, надо ли их пустить в дом или дать отпор. Любой человек, если только он не полное ничтожество, возьмёт меч и будет, подобно Одиссею, защищать свой дом до последней капли крови. Какой ещё им нужен оракул, чтобы встать за свободу Эллады?

Делегацию от Афин на Истмийской встрече возглавлял Фемистокл, самый непримиримый враг персов. Среди спартанцев кроме Леонида было двое эфоров и предводитель морских сил Лакедемона Еврибиад. Кроме Афин и Спарты прибыли ещё посланцы от тридцати городов. Среди них все государства Пелопоннеса, кроме Аргоса. Но многие города, особенно из северной Греции проигнорировали приглашение Леонида. Молчали локры, магнегы, малийцы, фиванцы. Об их намерениях никто ничего в точности не знал. Говорили, что все они дали землю и воду Варвару. Фессалийские Алевады прислали своих представителей на конгресс, но Леонид не доверял им, полагая, что их присутствие скорее вызвано желанием выведать планы греков.

Вначале слово взял Леонид, поскольку именно Спарта была инициатором этой встречи.

- Мужи-братья, я приветствую сегодня тех, кто пришёл сюда для создания всеэллинского союза для отпора нашему общему врагу. Азия идёт на нас войной. Не впервые нам, эллинам, объединяться для борьбы с азиатами. Микенский царь Агамемнон и спартанский царь Менелай однажды уже возглавили панэллинскую коалицию и после ожесточённой и долгой войны успешно сокрушили злокозненных троянцев, оскорбивших законы гостеприимства и супружества. Сегодня на нас идёт войной враг жестокий и беспощадный. Никакого нет у них законного повода для войны. Только желание лишить нас свободы и поработить. Им не нравится, что мы независимы от них и презираем рабство, им хочется весь мир заставить жить по-своему и подчинить своему владычеству. Давайте же дадим отпор неприятелю, будем достойны наших мужественных предков. Уверен, древние герои будут невидимо сражаться рядом с нами в строю, они нам помогут отстоять нашу землю.

Все присутствующие воодушевились словами спартанского царя. Теперь все взоры устремились на Фемистокла. Высокий, рыжебородый, он был энергичен и решителен в движениях, как человек, привыкший повелевать. В то же время было в его манере нечто вкрадчивое, разговаривая, он будто бы старался прощупать собеседника, чтобы предугадать ход его мыслей и настроение. В речах он казался часто непоследовательным. Это происходило оттого, что он старался теми или иными резкими суждениями спровоцировать собеседника на откровенные высказывания, между тем как свои мысли держал в секрете. Никто не мог в точности составить себе представление об его истинных желаниях. Отец его был богат, но не знатен, а мать вообще из варваров — то ли из фракийцев, то ли из карийцев. И это подхлёстывало его честолюбие, которое и было главной пружиной всех его поступков.

Фемистокл встал в центре, принял торжественный вид и заговорил, внимательно изучая лица присутствующих, проверяя, какое впечатление производят его слова.

- Наверное, все в Элладе знают, что нет большего врага у персов, чем афиняне, а среди афинян — Фемистокл, — начал свою речь афинский стратег. — После Марафона я не переставал взывать к гражданам, чтобы они не успокаивались, но готовились к войне. Я всегда знал, что персы когда-нибудь возобновят попытку покорить нас. Ионийцы приносили вести, что Дарий серьёзно готовится к войне. Все эти десять лет мы тоже не сидели сложа руки. Я говорил своим согражданам, что в предстоящей войне всё будет решать флот, и сумел убедить их, чтобы они отказались на время от своих доходов с Лаврийских серебряных рудников, деньги от которых по обычаю мы распределяем между всеми гражданами, но все средства пустили бы на строительство кораблей. Так и было решено. Боги помогли нам в этом деле — тотчас после этого решения как некое благословение была обнаружена особенно богатая жила, которая дала нам небывалую доселе прибыль. Государство получило серебра в изобилии, на которое мы построили сто восемьдесят триер.

По рядам прошёл гул восхищения.

- Сто восемьдесят триер! — послышался восторженный шёпот. — Ещё никто из эллинских государств не обладал таким флотом. Если бы каждый город выставил хотя бы по десять кораблей, то это была бы внушительная сила!

После заявления Фемистокла все несколько приободрились.

- Нас путают мощью Персидской империи, огромным количеством воинов, конников и кораблей, которые они вооружили против нас. Но разве мы на Марафоне не показали, что не численность армии решает всё? Доблесть, воинское искусство и боевой дух — вот главные наши союзники. Решимость умереть за свободу — вот наше знамя. Одного нам не хватает — единства. Сегодня мы должны дать клятву, скреплённую жертвоприношением, что мы не отступим от своего единства, все конфликты, ссоры и стычки между эллинами с этого момента воспрещаются. Сегодня мы изберём тех, кто будет стоять во главе наших объединённых сил. Ему мы должны подчиняться беспрекословно, как некогда все эллины подчинялись Агамемнону. Помните слова Гомера: «Нет в многовластии блага, один да будет правитель». Только один может быть предводителем в войске. Этим мы сохраним нашу свободу.

Все горячо поддержали предложения Фемистокла, который втайне надеялся, что главным стратегом изберут его. Но всё единодушно остановили свой выбор на спартанцах — Леониду предстояло командовать сухопутными силами, Еврибиаду — возглавить объединённый флот, находясь в подчинении у Леонида, на которого возлагалось общее руководство. Кровь закипела в жилах у Фемистокла от горькой обиды, когда командовать флотом поставили Еврибиада, но, связанный только что принесённой клятвой, вынужден был смириться.

На совете было решено также наказать тех из эллинов, которые по доброй воле, а не в силу безвыходных обстоятельств, перешли на сторону персов. После победы они должны будут уплатить десятину со всего имущества Дельфийскому святилищу. На этом решении настоял Леонид. Он надеялся, что уважение, которое этим постановлением эллины выказывают Дельфийскому Аполлону, заставит жрецов, по крайней мере, не так явно выказывать свои персофильские склонности, в глазах же эллинов и персов Дельфы будут казаться поборниками и хранителями панэллинского союза, будто он получил санкцию Аполлона. Мегистий был в восторге от этого хитроумного хода спартанского царя.

Затем перешли к обсуждению методов обороны. Все были единодушны в том, что нельзя Варвара допустить в Элладу. Надо постараться остановить его на подступах к Фессалии.

- Нам следует занять Темпейский проход, который ведёт из Македонии в Фессалию, — сказал Леонид. — Там мы будем стоять до конца и постараемся не допустить персов в Элладу. Флот соберётся на севере Эвбейского полуострова, у мыса Артемиссия, и будет поддерживать наши сухопутные силы, они должны воспрепятствовать высадке персидских войск с кораблей. Армия и флот должны действовать скоординировано. В этом залог нашего успеха. Но мы должны быть уверены в поддержке Алевадов. А нам донесли, что они в большой дружбе с персидским царём.

- Если союзники будут охранять нас от персов в Темпейском проходе, мы готовы оказать вам помощь, но если вы нас бросите, то предупреждаем, что мы вынуждены будем перейти на сторону Ксеркса.

- Предатели! — воскликнул Фемистокл запальчиво.

- Ничуть, — спокойно возразил фессалиец, — просто мы реалисты. Каждый сам за себя. Мы же не виноваты, что первыми находимся на пути Варвара и нам первым предстоит встретиться с ним. Тогда как до некоторых из вас очередь, может быть, и вовсе не дойдёт. Никто не хочет погибнуть сам и погубить своих детей. Как бы вы поступили на нашем месте?

- Ладно, — сказал примирительно Леонид, — не будем искать ссор, давайте лучше искать то, что нас соединяет, а не разъединяет.

Глава 3 Фессалия

Совет завершился. Все спешно разъехались по своим городам готовиться к походу. Грустным возвращался в Спарту Леонид. Всеэллинского союза не получалось.

Эфоры, выслушав доклад Леонида, выразили беспокойство по поводу фессалийцев.

- Вы решили встретить персов на подступах к Фессалии, — сказал один из них, по имени Авгий. — Это разумно, с одной стороны, но весьма опасно. До нас доходят слухи, что алевады склоняются к предательству. Фессалийцы никогда не были настоящими греками, хотя и пытаются казаться таковыми. Они говорят на том же языке, что и мы, почитают тех же богов, но их образ жизни и мыслей совершенно чужд нам. Они с радостью ожидают прихода Ксеркса и нашего позора. Берегись, как бы не получить опасного и сильного врага в тылу. К тому же Темпейский проход слишком широк, там вам не удержать позиции. Не лучше ли ждать Ксеркса у Фермопил?

- Но в таком случае мы отдаём Варвару половину Греции!

- Пусть так. Это лучше, чем иметь предателей в тылу. Впрочем, ты назначен главным стратегом объединённых сил Греции и потому действуй по обстоятельствам. Но постарайся хорошо продумать оборону, чтобы принять правильное решение. Что касается нашего мнения, ты его знаешь, нужно закрепиться у Фермопил и там удерживать Варвара, пока ему не надоест кормить свои многочисленные полчища.

Отряд в десять тысяч гоплитов — в основном спартанцев и афинян — двигался из Ахеи в направлении Фессалии. Афинянами командовал Фемистокл, над отрядом спартанцев Леонид поставил полемархом Евенета, сына Карена. Леониду принадлежало общее руководство над всеми силами греков.

Они прибыли на кораблях в ахайскую гавань Алое, оставили здесь свои корабли и дальше стали двигаться пешком. Они шли в сторону Фессалии, вдоль берега моря. С протяжным жалобным криком над их головами носились чайки, будто пытались остановить и предупредить о чём-то. Одна из чаек пролетела так близко, что задела крылом лоб спартанского царя.

Терпкий запах моря, с шумом выплёскивающего бледные волны на песок и ракушечник, опьянил его. Леонид любил море. Не так, как Фемистокл, для которого море было политикой, ареной борьбы. Сам Леонид никогда не командовал флотом и не стремился к этому. Плавать ему не нравилось. Он предпочитал ходить по суше. Здесь он чувствовал себя более уверенно, чем на зыбкой поверхности волн, своенравных и непредсказуемых.

Он любил смотреть на море. Если бы он мог себе это позволить, то, наверно, смотрел бы часами вдаль, за черту горизонта, слушая плеск волны и крики чаек, наблюдая, как волны одна за другой вползают на песок, чтобы вновь отхлынуть. Это повторяющееся движение завораживало его. Иногда им удавалось вдвоём с Горго уезжать в его имение на побережье. Он любил молчать вместе с ней на берегу, когда они спускались вдвоём в живописную маленькую бухточку, откуда, по рассказам стариков, Парис увёз из Лакедемона прекрасную Елену. Там никогда не было скучно. Море такое разное и так внезапно меняется. У них на юге оно было ослепительно синим, ярко и радостно сияло на солнце. Здесь на севере вода была непривычно бледной. Двигаясь вдоль берега вместе с усталыми солдатами, он мысленно переносился в родную бухту, в плеске волны ему слышался смех любимой, серо-зелёные волны напоминали её глаза. Он явственно представил, как она сидит вместе с Плистархом и служанками в их бухте и тоже смотрит на волны.

- Леонид!

Он вздрогнул от неожиданности — так далеко от реальности унесли его мечты.

- Люди устали, им нужен отдых, прикажи устроить привал.

Это говорил Мегистий. Леонид посмотрел на него невидящим взглядом, мысли его всё ещё были далеко.

- Прикажи устроить привал, — терпеливо, но настойчиво повторил Мегистий.

- Да? — Леонид наконец очнулся. — Это ты, Мегистий? Привал? Да, пора. Скоро начнёт смеркаться.

Он велел флейтистам дать сигнал располагаться на отдых. Колонна вздрогнула и внезапно рассыпалась на части. Как в огромном муравейнике, закипела жизнь. Раскинулись палатки, взвились костры, на вертелах поджаривались туши быков и козлов, над котлами поднимался ароматный пар. Оживлённые лица солдат, довольных отдыхом и сытным ужином после целого дня трудов. Солдаты отпускали весёлые шутки, все были в каком-то странно приподнятом настроении, как будто бы они вышли на прогулку.

Леонид после ужина сидел у костра возле своей палатки. Рядом с ним был преданный Мегистий, с которым он мог разделить свои тревоги.

Они молча смотрели на языки пламени. Темнота ещё не сгустилась достаточно, чтобы поглотить землю. Впереди справа высилась громада Олимпа. Весь день она преследовала их, то скрываясь за ворохом облаков, то снова выглядывая, будто разведчик, наблюдая за их передвижениями.

- Мегистий, — сказал Леонид, — а ты веришь, что там, — он кивнул в сторону Олимпа, — живут наши боги?

- Ты задаёшь мне трудные вопросы. Олимп ведь, как мне кажется, не географическая конкретная точка, Олимп — это образ или символ, если хочешь. Кто и почему назвал наших богов олимпийцами, кто придумал, что они обитают на вершине этого великана? Никто этого не знает. Думаю, пастухи, гоняющие коз на склонах Олимпа, забирающиеся порой к самым его вершинам, даже не задумываются об этом. Если бы ты сказал им, что там находятся чертоги Зевса, в которых он пирует в компании бессмертных своих подданных, они бы очень изумились.

- Я понял тебя, Мегистий.

- Это не есть неверие, Леонид, просто всё гораздо сложнее, чем нам кажется.

- Да, наверно, это так.

Леонид посмотрел в сторону моря, там далеко за линией горизонта на северо-востоке Ксеркс высаживал в Абидосе свои войска на европейский берег. Леонид представил, как нескончаемые колонны — настоящие людские реки — текут на Запад. А их всего десять тысяч! В масштабах Греции это немалое войско. Более всего его поражало то, что воля одного человека могла заставить такие массы людей покинуть свои очаги и двинуться в неведомые земли навстречу гибели или славе — этого сегодня никто не мог сказать. Мегистий проследил за взглядом Леонида и понял, о чём он думает.

- Они уже близко, через месяц будут здесь.

- Мегистий, ты привык часто и запросто общаться с небожителями, скажи правду, что нас ждёт там?

- Леонид указательным пальцем показал на землю.

- Неужели всё так безрадостно?

- Оттуда никто не возвращался. Одно скажу тебе, если бы смерть была благом, то боги тоже умирали. Но, судя по тому, что происходит с нашими телами после смерти, не думаю, чтобы наши души ожидала участь намного лучшая. Ведь если бы наши тела после смерти превращались в прекрасные благоухающие цветы, или в мрамор, или в золото или ещё во что-нибудь приятное, то можно было бы думать, что и душа наша тоже обретёт прекрасные формы существования. Увы, Леонид, у всех одна участь — спуститься в Тартар, где вечный мрак и безмолвие поглотят нас навсегда.

- Но, может быть, мы будем иметь, по крайней мере, покой?

- Я ничего не знаю, но верю, что законы высшей гармонии и справедливости, которым всё повинуется в этом мире — и наши сердца, и звёзды, и море, — действуют и в Аиде. Я верю, что души честных и смелых людей имеют отличную судьбу от тех, кто жил на земле нечестиво, совершал предательства и преступления. Но в точности никто ничего не знает. Боюсь, многого нам не следует ожидать от нашей посмертной судьбы. Знаешь, лучше об этом не думать.

- Да, пожалуй, так, все мы рано или поздно там будем, нет никого, кто не вкусит смерти. Всё, что мы можем сделать в борьбе с ней, это оставить по себе добрую память.

Сумерки совсем сгустились. В неясных очертаниях пламени они заметили фигуру плотного человека с длинными развевающимися волосами. Он пристально глядел на них.

- Если глаза меня не обманывают, а они обычно не имеют обыкновения лгать, передо мной почтенный Мегистий! — воскликнул приветливо незнакомец.

- Симонид! — радостно вскричал акарнанец. — Это же Симонид, любимец Муз и Аполлона, божественный, несравненный Симонид!

начал декламировать с восторженным энтузиазмом Мегистий. — Какими судьбами? Что ты здесь делаешь? Поэтам не место в этом пекле. У тебя другое служение. Дар, которым тебя наделили боги, нужно беречь. К тому же твой почтенный возраст обязывает человека сидеть спокойно дома, окружённым заботой и вниманием близких.

- За меня не беспокойся, дружище Мегистий. Близких у меня нет, так что некому обо мне ни заботиться, ни беспокоиться. И потом, ты же сам мне предсказал, что жить я буду долго, почти до ста лет, и ни стрела, ни меч, ни клевета мне не будут страшны.

- Не больно-то ты доверяй предсказаниям. Иногда они и вправду сбываются. Но глупость человеческая может нарушить правильный ход вещей.

- Отвагу ты называешь глупостью?

- Ты — поэт, ты должен сражаться словом. Это твоё оружие. У нас достаточно солдат, которые отлично владеют мечом, но таких, как ты, кто владеет, как ты, пером, меньше в Элладе, чем у меня пальцев на одной руке.

- Это правда, — сказал Леонид.

- Государь, — только теперь разглядев спартанского царя, поэт почтительно поклонился, — прошу простить меня...

- Леонид, это мой гостеприимен Симонид, — отрекомендовал друга Мегистий. — Наши предки вот уже четыреста лет, а может, и больше дружат и связаны узами гостеприимства. Он к тому же замечательный поэт.

- Кто же не знает Симонида с острова Кеос! Мы, спартанцы, конечно, малообразованный народ, но хорошую поэзию почитаем высоко. Это единственный вид искусства, который мы ценим, если только поэзия не расслабляет, а зовёт к подвигам и прославляет доблесть.

- Симонид — первый из поэтов в нынешней Греции, — продолжал расхваливать друга гордый Мегистий. — Его возвышенный пафос способен и камни заставить плакать. Но почему мы ничего не знали о тебе? Давно ли ты с нами в походе? Как ты здесь оказался?

- Я приехал только вчера вечером. Фемистокл пригласил меня. Этот рыжебородый честолюбец хочет, чтобы я ездил всюду за ним и прославлял его деяния. Кроме того, он знает, что меня высоко почитают фессалийские деспоты, и думает, что это может быть полезным в нынешних обстоятельствах.

- О твоей мудрости ходят легенды, — сказал спартанский царь, с любопытством разглядывая поэта, о котором он столько слышал.

Симонид был плотным сильным человеком, несколько приземистым, с большой курчавой седой головой. В свои семьдесят пять лет он оставался крепок телом и духом. Его зеленоватые умные глаза были обычно полузакрыты и смотрели несколько отстранённо, вдаль или, скорее, внутрь себя. При этом он умудрялся отлично подмечать малейшие детали, каждое выражение в лице собеседника. Фемистокл однажды жестоко посмеялся над поэтом, назвав его безобразным. Леонид не находил это справедливым. Напротив, неправильные рельефные черты лица великого поэта были исполнены такой значительности и достоинства, что внушали уважение каждому, кто его видел. Такое лицо невозможно было забыть. Глубокие морщины избороздили лоб и щёки старика, весёлая, несколько лукавая усмешка пряталась в густой серебряной бороде, она никогда, казалось, не покидала его.

- Говорят, что ты лучше любого судьи можешь рассудить спорящих и примирить враждующих.

- Это всего лишь здравый смысл, практичность и простая наблюдательность.

- Эти-то свойства и зовутся мудростью. Раз уж судьба свела меня с великим поэтом, позволь, Симонид, задать мне вопрос — как поэты пишут свои стихи?

- Честно говоря, государь, я сам этого не понимаю до конца. Часто смысл слов, которые я пишу, открывается мне в полной мере значительно позже. А в момент написания стихов будто какая-то сила снисходит на меня.

- Ты очень интересные вещи говоришь. Что же, это как с пифией, когда она теряет ясность сознания и не помнит себя? И в тебя тоже вселяется некий гений?

- Нет! Это иначе. Хотя древние мудрецы и относили поэзию к виду безумия. Я с этим не могу согласиться. Пифия находится в беспамятстве, а поэт пребывает в состоянии отчётливой ясности. Просто он в этот момент больше, чем он сам. Я не могу этого объяснить. Для поэта очень важны личные впечатления. Ещё очень много значат детали, именно они-то и делают поэзию. Я учусь у Гомера. Он не пренебрегал самой ничтожной мелочью. В его стихах я отчётливо вижу всё происходящее во всех подробностях: как его герои двигаются, как они спят, говорят, печалятся, гневаются или радуются. Поистине, тогда я сознаю, что поэзия — это словесная живопись. Но я скажу больше, никакая живопись не даёт такого отчётливого видения, как поэзия, потому что она заставляет работать наше воображение, вместо того чтобы предлагать одинаковые для всех готовые формы. Вот почему нет искусства выше.

Они опять все замолчали, глядя на искорки, поднимавшиеся от пламени вверх.

- Мы говорили о смерти, Симонид, и о бренности жизни, — прервал молчание Леонид. — Может быть, это глупо, думать об этих печальных предметах, и лучше забываться в насущных заботах дня. Что ты нам скажешь, вещий человек?

- О чём ты говоришь, Симонид Кеосец? Что это за блага, которые нам следует искать? — спросил Леонид.

- Каждый видит это по-своему. Один упивается любовью к женщине, другой вином, третий предаётся обжорству, четвёртый копит деньги. Но есть блага, которые наполняют душу неувядаемой радостью и не тускнеют от времени и превратностей судьбы.

- Ты говоришь о доблести?

- Да, она единственное безусловное, неизменное, нетленное благо, к которому нам всем должно стремиться. Всё остальное — пепел и тлен. Всё прах в мире вещей... «Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков...» Это сказал великий Гомер. Все наши стремления, желания, планы разбиваются о неизбежность. Мы всего лишь игрушка в руках богов или судьбы. Как щепка, носимая по морю, мы плывём по воле неведомых нам сил в бурных волнах жизни. Только доблесть даёт человеку силы противостоять этой безжалостной игре и стоять незыблемо, как скала.

Утром люди поднялись и, освежившись в море, снова отправились в путь. Так они шли ещё два дня, пока не достигли пределов Фессалии. Их встречали и провожали хмурые взгляды. Жители селений прятались в домах. Войско шло по полупустынным улицам городов и деревень. У Леонида заныло сердце. Так не встречают защитников. В воздухе пахло предательством.

Ещё два дня пути. Они повернули налево, море скрылось от них. Вскоре отряд вошёл в Темпейскую долину, которая представляла собой широкий коридор между двумя горными цепями. На севере, на границе с Македонией, возвышалась гора Олимп. Напротив — стремительная Осса[16]. Как два часовых, они будто охраняли вход в Грецию, образовывая между собой Темпейскую долину, славившуюся живописностью своих горных пейзажей и буйной растительностью, какой не встретишь в южной части Эллады. Благодаря обильному орошению страна отличалась плодородием и могла прокормить значительное население. На превосходных горных лугах паслись прославленные конские табуны, из которых составлялась известная фессалийская конница — главная военная сила страны. Вдоль Темпейской долины протекает река Пенея, несущая свои воды из нижней Македонии в Фессалию. Её прозрачные голубые воды стремительно неслись им навстречу. Южанам было непривычно видеть такое обилие воды и буйство растительности. Это был поистине благословенный край с множеством рек, ручейков, озёр. Зелёные склоны гор причудливо меняли очертания при каждом повороте, открывая новые долины, расщелины, скалистые утёсы с живописными водопадами и ключами.

- В таком красивом месте даже умирать не хочется, — сказал Леонид Мегистию. — Так бы и любовался этой красотой всю оставшуюся жизнь.

- Да, земля здесь плодородна и обильна. Она похожа на вашу Мессенскую равнину.

- Мессенская равнина — плодородна, спору нет, и живописна по-своему, отовсюду там можно видеть море, но она открыта всем ветрам, а Фессалия со всех сторон окружена горами. Её земля способна прокормить всё население Греции.

Вечером они уже вплотную подошли к Македонии. В тот же день по предложению Фемистокла военачальники собрались на совет.

Первым слово взял Фемистокл.

- Я думаю, что позиции здесь достаточно выгодны, чтобы удержать персов от вторжения в Грецию, — начал он свою речь.

- Здесь нас всех раздавят как котят, — перебил его довольно грубо спартанец Евенет, — место слишком открытое. Нам не удержаться здесь долго. Другое дело Фермопилы. Я отлично знаю этот проход. Достаточно починить стену, и можно там держать персов хоть до зимы. Им не пройти там. Их многочисленность будет только им во вред.

- Наше мужество способно творить чудеса! — блеснув гордо глазами, сказал Фемистокл. — Что такое нестройные толпы варваров против отлично тренированных, хорошо обученных гоплитов, свободнорождённых граждан, защищающих свой дом?

- Это все красивые слова, Фемистокл, — парировал Евенет, — не стоит недооценивать персов. Они покорили весь мир.

- Но до сих пор они сражались с такими же варварами, как они сами. Никогда ещё они не получали отпор от настоящих мужей.

- Гвардия «бессмертных» ничуть не хуже многих наших воинов. А персидская конница — лучшая в мире. Здесь же, в Темпейской долине, достаточно места для всадников. Я тебе расскажу, что будет, хоть я и не пророк. Вначале они выпустят по нашему войску тучу стрел, камней и копий, и, не дав опомниться, пустят в ход конницу, которая сметёт наши ряды и прорвётся в тыл. Мы окажемся в кольце. Нам придётся сражаться на два фронта.

- Нам и так придётся сражаться на два фронта, — вмешался Леонид, — разве вы не видели лица фессалийцев? Алевады даже не вышли нам навстречу.

- Они обещали прибыть завтра для переговоров, — отпарировал Фемистокл.

- Я не жду от них ничего хорошего. Как только персы начнут нас теснить, они предадут нас. Самое страшное — иметь тайного врага в тылу.

Совет так и не пришёл к единому мнению. Решено было подождать прибытия алевадов. Но они не приехали, вместо себя они прислали послов. Те говорили сбивчиво и уклончиво. Общий смысл их длинных витиеватых речей сводился к тому, что Алевады не готовы оказать эллинам помощь. Их отряд будто бы в процессе формирования, и только через месяц они смогут выставить две тысячи гоплитов и тысячу всадников. Также они уклонились от обсуждения вопроса о провианте. Алевады жаловались, что у них был неурожай и самим есть нечего. Никто, разумеется, этому не поверил. Атмосфера накалялась. В разгар дискуссии прибыли послы из Македонии от царя Александра.

В пространном послании царь убеждал эллинов изменить позицию и выбрать для отпора Варвару Фермопилы. «Темпейская долина — просторна, — писал македонец, — вам не выдержать напор персов. Если бы вы видели, какие это огромные массы людей. Как бурная река, они сметут ваш мизерный отряд. Вы погубите себя и не спасёте Эллады. Лучше вам отступить и сохранить войско, чем погибнуть напрасно».

- Хитрый Александр отговаривает нас, потому что боится, что наша битва здесь может затянуться надолго, а ему придётся поневоле всё это время оказывать гостеприимство Ксерксу и всему его войску, — сказал на это Фемистокл.

- Скорее всего, так оно и есть, — ответил Евенет, — но в любом случае говорит он дело, нам не удержать Олимпийский проход. Я понимаю, Фемистокл, почему ты так настаиваешь на том, чтобы остаться здесь.

- Да, я не хочу пустить Варвара в Грецию, тогда он окажется слишком близко от Аттики. Соседние с нами Фивы замышляют предательство. Мы окажемся лицом к лицу с персами — один на один, если Фермопилы не удастся отстоять. Фермопилы должны стать нашим следующим пунктом обороны.

- Только оборонять его будет уже некому. Наш закон, как ты знаешь, запрещает нам отступать. Если мы останемся здесь, значит, все должны будут погибнуть. Нет, я и все спартанцы готовы сложить головы за отечество, но я не хочу положить цвет нашего юношества бессмысленно, оставив Спарту без защиты. Здесь находятся основные наши силы. Мы не можем ими рисковать.

Оба эфора, которые сопровождали войско, выразили полное согласие со словами Евенета. Леонид хранил пока молчание, но он тоже склонялся к мнению соотечественника. Он обратился к Мегистию:

- Скажи нам, мудрый прорицатель, как лучше нам поступить? Что говорят боги?

- Они молчат, господин, — ответил тот, — но жертвы были неблагоприятны. Нам грозит предательство. Именно предательство погубит нас.

- А что скажешь ты, поэт Симонид?

Все повернулись к поэту и, затаив дыхание, приготовились слушать.

Симонида пригласил на совет Фемистокл, который хотел, чтобы поэт присутствовал при всех его деяниях. Но и другие полководцы, и в их числе Леонид, считали его присутствие на совете оправданным. Практический ум и неожиданность решений кеосского поэта вызывали всеобщее восхищение. Его слова передавались из уст в уста по всей Элладе. Среди людей ходило множество историй и анекдотов, связанных с его поступками и остроумными высказываниями. Его мудрость превозносили иногда до небес. Находились даже такие, кто утверждал, будто Симонид смог бы при желании примирить персов с греками, и войны бы вовсе не было.

Среди воцарившейся тишины поэт встал и сказал:

- Достойные и славные мужи-полководцы. Вы почтили меня, пригласив на ваше высокое собрание, но поставили в трудное положение. Как могу я, ничего не понимающий в военном искусстве, высказывать своё мнение среди многоопытных знатоков? Но уж если вы решили предоставить мне слово, я выскажу своё мнение. Все знают, что я был другом фессалийских Скопадов и Алевадов. Но теперь я расцениваю их поведение как предательство интересов эллинов. Я говорю об этом прямо. Я считаю, что вы подвергаете себя смертельному риску, оставаясь здесь, обрекая на бессмысленную гибель цвет нашего юношества.

При этих словах Фемистокл метнул на поэта грозный взгляд. Его задачей было настоять на том, чтобы объединённые силы греков любой ценой защищали Олимпийский проход, не допустив персов в Элладу. Он пригласил Симонида в лагерь, рассчитывая, что тот будет отстаивать его точку зрения. Зная о его дружбе с фессалийскими деспотами, он был уверен, что тот начнёт защищать и выгораживать их. Симонид заметил его взгляд.

- Нам всем надо осознать, наконец, что мы, эллины, — единый народ, одна цивилизация. Нас объединяет один язык, одни боги, один образ жизни. Мы не можем позволить погибнуть эллинской свободе и самобытности и должны сделать всё, чтобы противостоять врагу. Но действовать надо согласованно. Только объединёнными силами мы можем противостоять варварскому миру. Нельзя позволить, чтобы интересы отдельного полиса ставились выше общего дела. Сегодня не место личным амбициям, мелкому эгоизму. Сегодня решается судьба Эллады. Я призываю вас быть мудрыми и помнить о всей тяжести ответственности, которая ложится на ваши плечи.

Симонид замолчал, и все вдруг почувствовали особую торжественность и серьёзность момента.

Только теперь все присутствующие на совете вожди отчётливо осознали, что происходит нечто такое, что находится за пределами обычных человеческих эмоций и расчётов. Вопрос был даже не в том, быть эллинам свободными или подчиниться персидскому царю. Дело шло об их цивилизации как особой уникальной системе ценностей — эстетических, этических, культурных. Лица у всех стали как-то особенно печальными и задумчивыми. Даже Фемистокл был под впечатлением слов поэта.

Наступила очередь Леонида.

- Фессалийцы нас предали, это ясно. Обстоятельства складываются так, что мы не можем оставаться здесь, — твёрдым голосом произнёс он. — У нас ещё есть время для организации всеэллинского союза для отпора врагам. Мы имеем времени примерно месяц, но не больше. Отправимся же спешно в свои города и, посоветовавшись с гражданами, встретимся снова на Истме для принятия окончательного решения.

Раздосадованный Фемистокл прикусил губу, он понял, что проиграл, и виновником своего поражения был склонен считать Симонида, поклявшись в глубине души, что непременно отомстит поэту.

Глава 4 Прощание с Лакедемоном

Эфоры встретили речь Леонида тяжёлым молчанием. Оно длилось очень долго, пока, наконец, слово не взял один из тех, кто присутствовал вместе с Леонидом и на совещании в Темпейской долине, и на истмийской встрече.

- Я могу засвидетельствовать, что действия Леонида были во всём правильными. Не его вина, что немногие государства откликнулись на зов, фессалийцы и беотийцы предали нас, аргоссцы набрали в рот воды. В этих условиях он добился максимального успеха. Нам удалось объединить хотя бы небольшую часть городов вокруг себя, скрепив договор клятвой. Наши спартанские вожди возглавят общее дело борьбы с Варваром.

Эфоры по-прежнему хранили молчание. Не потому, что они были недовольны, а потому, что предстояло принять важные решения, от которых зависело будущее не только Спарты, но всей Эллады.

- Нам нужно сейчас решить три основных вопроса, — наконец произнёс старший из эфоров. — Кто возглавит силы спартанцев, сколько людей мы можем послать и, наконец, где лучше встретить персов?

При этих словах присутствующий на совете Левтихид оживился и поднял голову. Ему очень хотелось возглавить поход вместо Леонида.

- Что касается первого, то здесь всё ясно, Леонид начал это дело, его избрали эллины в Коринфе как главного стратега, не годится нам вносить теперь смуту, переменяя полководца. К тому же Леонида любит народ, и он полководец, соединяющий в себе отвагу и хладнокровие.

Все члены совета единодушно одобрили это мнение. Левтихид съёжился и опустил голову. После истории с разоблачением подкупа пифии он хоть и оставался царём, но лишь формально, все относились к нему с нескрываемым презрением, граждане даже не желали уступать ему дорогу, как обычай предписывал чтить царя, эфоры не принимали его мнения в расчёт и вообще редко им интересовались. Как бы он хотел искупить свою вину, совершив подвиг, погибнув героической смертью!

- Решено, — сказал эфор, — войско возглавит Леонид.

- Я считаю, что должен сопровождать Леонида, — не вытерпел Левтихид. — Ему понадобится помощь.

- Это было бы против наших правил, — отрезал эфор, — два царя в походе — соблазн для войска. Леонид поедет один.

Левтихид бессильно опустился на своё место, он весь обмяк и потускнел.

Следующий вопрос касался численности отряда, который отправится с Леонидом.

- Я думаю, что при сложившихся обстоятельствах нужно призвать всех мужчин, всех, кто способен держать оружие. Послать нужно как минимум три тысячи спартанцев — таково моё мнение, — сказал Клеандр, один из старейшин.

- И что тогда со всеми нами будет? — вмешался в разговор эфор. — Прознав, что все ушли, мессенцы немедленно поднимут восстание, их поддержат илоты в Лаконике, это будет пострашнее персов. Нет, уходить всем нельзя. Безопасность нашего очага — прежде всего. Надо послать минимальный отряд, а уж если персы прорвутся к Пелопоннесу, тут, на Истме, мы будем стоять до последнего.

- Сколько же ты предлагаешь послать людей, Авгий?

- Этот вопрос нужно решить после того, как мы выслушаем оракул Аполлона. Когда возвратятся теоры?

- Сегодня к вечеру или завтра утром.

- Я думаю, не стоит во всём полагаться на оракулы, — Леонид вспомнил Мегистия и его предупреждения, — защита нашего очага — наш долг.

- Но оракул подскажет, как это сделать наилучшим образом.

Заседание было решено продолжить по возвращении теоров.

На следующий день, как и ожидалось, рано утром прибыли из Дельф жрецы-теоры. Эфоры немедленно послали за Леонидом. Старый жрец, почтительно склонившись, передал собранию запечатанные печатью Дельф вощёные дощечки. Старший эфор громко прочитал повеление Аполлона:

- Что ж, всё ясно, — проговорил эфор, закончив чтение, — погибнуть должен либо город, либо царь.

- Разве смерть царя может спасти город? — с недоверием возразил один из членов Совета. — И как это остановит персов? Я бы не слишком полагался на вещания Аполлона, в последнее время в них всё меньше божественного и слишком много политики.

Он при этом бросил выразительный взгляд на Левтихида. Тот вспыхнул и опустил глаза.

- Мы не можем пренебрегать вещаниями Оракула, особенно в нынешних условиях. Как исполнится предсказание, не наше дело. В истории подобный случай уже был. Вспомните афинского царя Кодра. Пифия дала аналогичный оракул афинянам, когда наши предки разоряли равнину Аттики и угрожали городу. Кодр умер за свой город и этим спас его. Теперь Леониду предстоит, подобно Кодру, умереть за свою отчизну и своей кровью искупить нас у кер[17]. Но спросим Леонида. Жертва должна быть добровольная.

Все взгляды обратились на царя. В наступившей напряжённой тишине Леонид негромко, но отчётливо сказал:

- Я царь. Моя жизнь не принадлежит мне, она принадлежит Спарте. Я готов умереть за своё отечество.

- Хорошо, сколько ты возьмёшь с собой людей?

- Чтобы умереть, достаточно и трёхсот человек. Больше я не возьму с собой.

- Сколько? Триста?!

- Триста?! — раздалось несколько голосов.

- Ну, да, триста. Каждый спартанец по своей доблести равен, по меньшей мере, десяти ионийцам и пятидесяти, а то и сотне персов.

- Таким образом, мы выставляем войско эквивалентное трём тысячам греков и тридцати тысячам персам.

- Триста спартанцев, — задумчиво повторил старший эфор, — вся Эллада будет возмущена, они решат, что мы издеваемся над ними. Припомнят нам снова Марафон. Что верховный стратег скажет им в наше оправдание?

- Что остальные силы подойдут позже, что это передовой отряд, и когда понадобится, эфоры пришлют ещё людей. Война только начинается. Мы не можем рисковать сразу всеми нашими силами.

Приступили к голосованию. Совет утвердил решение отправить с Леонидом в Фермопилы отряд в триста спартанцев.

- Они посылают тебя на смерть! — сказала Горго. — Триста человек! Против мириад персов! Это немыслимо! О, Леонид!

Она, казалось, окаменела от горя. Руки бессильно упали на колени. Их счастье было таким коротким! Ещё раз ей было суждено осиротеть. Больше никогда не обнимет её любимый, никогда не услышит она ласкового голоса, окликающего её: «Горги, моя маленькая рыжеволосая Горги, иди скорей, встречай своего мужа! » Так он всегда окликал её весёлым голосом, когда входил в дом. И несчастный их сын, малютка Плистарх, вырастет, не узнав отца. От этих мыслей, которые вихрем пронестись в голове, у неё стало мутиться сознание, в ушах послышался звон, лоб покрыла испарина, внезапно она упала как подкошенная.

- Горги, моя маленькая Горги! — бросился к ней Леонид.

Он плеснул ей в лицо воды, стараясь привести в чувство. Она открыла глаза, попыталась что-то сказать, но губы отказывались ей повиноваться. Она беззвучно что-то шептала. Леонид, низко наклонившись, смог разобрать, как она повторяла: «Они посылают тебя на смерть, на верную смерть». Он решил, что не будет говорить ей об оракуле. Нельзя лишать надежды любящее сердце.

- Перестань меня хоронить раньше времени. Никто не знает своей судьбы. Не печалься так сильно, — говорил Леонид, стараясь успокоить её, но у самого сжималось сердце от жалости к ней и Плистарху. — Помнишь в «Илиаде» сцену прощания Гектора с Андромахой? В школе нас заставляли зубрить её наизусть. Тогда я и не думал, что однажды окажусь в таком же положении. Для пущего сходства надо принести мой шлем, — попытался пошутить он, но шутка не получилась. — Я не собираюсь умирать. Наши судьбы неведомы никому.

процитировал он по памяти строчки из Гомера. — Эфоры правильно делают, что посылают малое войско. Мы не можем рисковать всем.

- Я понимаю, почему они так поступили. Потому что они отлично знают — всё, кто пойдут с тобой, обречены. И ты это тоже знаешь! Почему они посылают тебя? Разве не может отправиться Левтихид? Это ему не мешало бы смыть свой подлог кровью.

- Ты права, и он очень бы хотел отправиться, но он потерял уважение спартанцев. А вождь, которого не уважают, — плохой стратег, к тому же эллины уже избрали меня — предводителем всех объединённых сил.

Они оба замолчали, она подняла на него большие глаза, полные слёз, обняла его за шею и прижалась влажной щекой к его груди.

прошептала она, обливаясь слезами, не в силах сдержаться, сколь она ни пыталась. Не отрываясь, она вглядывалась ему в лицо, будто бы старалась впитать в себя каждую чёрточку, каждое движение. Она складывала всё это глубоко в сердце, чтобы потом долгими ночами в воображении воспроизводить вновь и вновь. Теперь эти драгоценные воспоминания будут её единственным сокровищем. Только это ей осталось.

- Торги, ты спартанка, ты не должна так сильно отчаиваться. Нас всех с детства воспитывали в готовности в любой момент умереть за отечество, когда это понадобится. Наша жизнь — ничто, главное — Спарта, без неё все наши усилия и вообще всё становится бессмысленным.

Он заговорил строгим, несколько отчуждённым голосом. Оба они знали, что ему не вернуться.

- Леонид, я не могу представить тебя мёртвым, по ночам я вижу один и тот же кошмар — ты лежишь в зарослях дрока, весь изрубленный и окровавленный. Мне не вынести этого!

- А я вижу другой кошмар — как толстый перс мечом разрубает нашего Плистарха, затем хватает тебя и кладёт поперёк седла. Я не могу этого вынести. Теперь не время думать о себе.

- Леонид, пройдут годы, долгие годы. Они будут длиться и длиться — бесконечно, в холодном одиночестве, не согретом лучом любви.

- Если со мной что-нибудь произойдёт, — сказал он безучастным голосом, — то после положенного траура ты можешь вступить в другой брак. Ты ведь ещё так молода. Только выбери себе благородного человека и рожай благородных детей.

- О, Леонид! Я буду всегда тебя помнить, я буду верна тебе всю жизнь, — пылко ответила она. — Где бы ты ни был, я буду сердцем следовать за тобой — в сраженье, в мрачном безутешном Аиде. Здесь останется только моя тень, а душа будет рядом с тобой.

Леонид молчал, не поднимая глаз, потрясённый глубиной её горя.

- Береги Плистарха, — наконец выговорил он, — воспитай его настоящим спартанцем и царём.

- Будь спокоен, он будет достоин своего отца.

Она уже справилась с собой, лицо её стало строгим и твёрдым. Ей можно было дать сейчас на десять лет больше. От прежней беспечности не осталось следа. Она прощалась в этот момент со своей юностью, счастьем, любовью. Отныне её уделом будут вдовья холодная постель и воспоминания. Жизнь остановилась. В этот момент она отдавала Спарте, своему любимому отечеству, самое дорогое, что у неё было.

Отряд не мешкая вышел в туже ночь. Леонид отобрал в поход наиболее опытных и крепких бойцов. Это были люди молодые, но женатые — те, кто имел сыновей. Греки считали самым большим несчастьем — умереть, не оставив потомства, поэтому в опасные предприятия всегда отправляли отцов семейств.

Леонид решил выйти ночью — специально, чтобы отправиться в путь незаметно, не привлекая внимания, ему не хотелось тревожить граждан. Но ничего из этого не получилось. Хотя уже вечерело, на дороге, идущей к Истму, на окраине города собралась значительная толпа граждан. В глазах некоторых стояли слёзы. Это поразило Леонида. Непривычно было ему видеть суровые лица своих сограждан, залитые слезами. Он понял: они заживо оплакивают его. Все знали, что никому из отряда не вернуться назад. Весть об оракуле разнеслась уже по городу.

- Прощай, Леонид, — говорили они тихо, — мы будем помнить о тебе, наш благородный царь.

Вдали за толпой он различил женскую фигуру с ребёнком на руках. Ему показалось, что это была Горю, но, возможно, одна из жён уходящих воинов пришла в последний раз взглянуть на мужа. Они шли быстро, не отвечая на реплики, размеренным чётким шагом, в полном вооружении. Лица солдат были суровы и не выражали никаких чувств, кроме сосредоточенности. Всем хотелось поскорее уйти и прекратить тягостный момент прощания. Наконец дорога круто свернула направо, Леонид оглянулся и на миг задержался, окидывая взглядом родной город и свой дом на высоком пригорке, ещё шаг — и Спарта скрылась из глаз навсегда. Больше не было видно огней домов. Их обступила темнота ночи. Только крупные звёзды смотрели им вслед. Так среди звёзд начинался их путь в бессмертие.

Глава 5 Варвары уже рядом

На Истме была назначена встреча всех пелопонесских отрядов. Всего собралось четыре тысячи воинов, самой многочисленной частью войска были аркадцы и тегеаты, но его костяк составляли триста спартанцев во главе с царём Леонидом. Довольно значительный контингент выставили Коринф и Мегары. Аргосцы же так и не пожелали принять участие в общем деле сопротивления Варвару. В первый момент пелопоннесцы были в шоке, увидев, какой малочисленный отряд послала Спарта против персов. Союзники начали роптать. Тогда Леонид, встав, обвёл глазами полемархов и сказал твёрдым голосом:

- Если сражаться числом, то не хватит и всего эллинства, которое составляет малую часть по отношению к необъятному варварскому миру. Если же полагаться на доблесть, то моих воинов вполне достаточно. Поэтому не станем терять время на бесполезные разговоры и препирательства, но отправимся в путь.

Леонид произвёл смотр своему отряду и остался доволен. В его распоряжении была сильная, дисциплинированная, достаточно монолитная армия. Было утро. Солнце радостно приветствовало их, обжигая своими лучистыми прикосновениями, от которых к концу дня лица у всех заметно потемнели. «Напрасно Горго раньше времени хоронила меня, — подумал он бодро, — с таким войском можно отправляться хоть на край света, хоть в глубины Азии. Мы ещё посмотрим — кто кого. Погоди, Ксеркс, торжествовать победу раньше времени».

Они миновали отрог Керата, отделяющий Мегариду от Аттики. Здесь заканчивался Пелопоннес. Леонид в последний раз оглянулся на дорийский полуостров, который ему не суждено было больше увидеть. Ему уже случалось проходить этой дорогой, но никогда он не вглядывался в окружающее так внимательно, как сейчас.

Перед ними простиралась земля Аттики, которую они должны были пересечь с юго-запада на северо-восток и подойти к тому месту, где её обступали горы Киферона, которые главным своим кряжем отделяют Аттику от Беотии.

Никто из граждан Афин не принял участие в их походе. Фемистокл спешно укреплял флот и заявил, что главная их помощь будет состоять именно в поддержке с моря. Спартанский флот, по расчётам Леонида, должен был через два дня соединиться с афинскими триерами в Сунион, самой южной точке Аттики, оттуда союзники должны плыть на Эвбею, чтобы прикрывать Леонида с моря, не позволяя персам высадиться в Средней Греции и ударить в тыл спартанцам. Согласованности действий сухопутных и морских сил оба полководца, Леонид и Фемистокл, отводили большую роль.

День был ясный. Они шли всё дальше на север. Узкая дорога свернула в направлении Беотии. Вокруг возвышались лесистые склоны горной гряды, поросшие сосняком, дикой оливой и орешником. Кое-где попадались одиноко стоящие дубы. Стайки птиц, потревоженные их появлением, время от времени взвивались к небу.

Им предстояло пересечь перевалы Киферона и оказаться на земле малогостеприимной — среди тех, кто не верил в победу эллинов и предпочитал покориться персам, спасая жизнь ценою свободы. Тропа круто поднималась вверх и шла в обход высокой скалы. Леонид взглянул на зеленеющую равнину Аттики, по которой тонкими струйками расходились дороги, ведущие к Елевсину, на Истм, в Афины и Сунион. Внезапно он различил на дороге, идущей от Афин, движущуюся точку. Всмотревшись, он разглядел ехавшего на ослике мужчину плотного телосложения, который размахивал руками, подавая им какой-то знак.

«Наверно, Фемистокл посылает вестника, — решил Леонид, — только посланец его явно толстоват и староват для вестника. И почему он едет на осле? Вестников, передвигающихся на ослах, мне ещё не доводилось видеть. Что же, надо подождать его».

Леонид отдал распоряжение устроить привал после крутого спуска за перевалом, а сам, повернув коня, поехал навстречу всаднику.

- Зачем ты сюда приехал, Симонид? — сказал Леонид, узнав в путнике знаменитого поэта. — На этот раз мы идём умирать, а не на прогулку. Счастливому избраннику муз — не место на поле брани. Отправляйся назад, мой дорогой друг.

- Сколько бы ты ни гнал меня, Леонид, я не поеду. Я здесь, потому что мой долг поэта зовёт меня присутствовать там, где сегодня решается судьба всей Эллады. Я уже стар, Леонид, я прожил большую жизнь и хочу встретить смерть, достойную доблестного мужа. Я пойду с вами и останусь с вами до конца. Я хочу разделить твою судьбу, царь Спарты. Не пытайся присвоить доблесть себе одному, оставь что-нибудь и другим.

Не торопясь, возвращались они в лагерь. Леонид пригласил поэта в свою палатку. Туда же пришёл акарнанец Мегистий.

Между ними завязалась беседа. Спартанский царь с нескрываемым любопытством смотрел на поэта. Вещий старец вызывал в нём чувство глубокого благоговения. Ему хотелось узнать его как можно лучше и почерпнуть хоть немного из этого неиссякаемого источника мудрости и остроумия.

- Симонид, — обратился к поэту спартанский царь, — о тебе рассказывают разное. Некоторые считают тебя хитрецом, который умеет поладить с любым. Ты был другом афинских тиранов — Гиппия и Гиппарха, фессалийских Скопадов, в то же время в нынешних Афинах ты в наилучших отношениях с демократом Фемистоклом. Как тебе это удаётся?

- Завистники ставят мне в вину мои достоинства. Это обычное дело. Уметь ладить с людьми — знак мудрости. Тираны ничем не хуже демократов. У всех у них одинаково развиты честолюбие и жажда власти. Просто они поставлены в разные условия. При других обстоятельствах Фемистокл мог бы оказаться тираном ничуть не лучше Гиппия. В то же время те же тираны сегодня могли бы оказаться последовательными демократами. Любой политик — человек, больной властью, а как он её добивается — дело случая. Что касается меня, то лучшей и самой почтенной формой правления я считаю законную монархию, как у вас в Спарте, например. Тирания — менее удачный вариант, но тоже вполне подходящий, если тиран не переходит границ дозволенного и должной меры, действуя для благополучия большинства. Тираны, с которыми мне приходилось общаться, были здравомыслящими людьми, достойными уважения, чего я не могу сказать о тех, кто зовёт себя демократами. Взять хоть этого деревенщину Фемистокла.

- Фемистокла? — удивился Леонид. — О вашей дружбе ходят легенды.

- Да, я стараюсь ладить и с ним, как и с другими политиками, но признаюсь, что ни один тиран не вызвал у меня такого неприятия, как этот рыжий самонадеянный демагог-демократ. Он знает, за кого я его почитаю, но ему всё равно. Я ему нужен. Леонид, мои отношения с Фемистоклом далеко не такие безоблачные, как это может показаться. Он, как мне кажется, не выносит меня и, кстати, ревнует к тебе. Я думаю, что он никогда не простит мне, что я отправился вместе с тобой в Фермопилы.

- О тебе говорят ещё, что ты продаёшь свой талант.

- Как это — продаю? — удивился Симонид.

- Ну, что ты сочиняешь стихи за деньги.

- А, это... гм. А на что бы я тогда жил? — усмехнулся Симонид. — В древности наши поэты были аристократами, им не было нужды искать себе заработок. Я бы тоже предпочёл творить свободно, повинуясь только зову Аполлона, пренебрегая посулами Гермеса. Но, увы, мой дар — единственное моё достояние. Не вижу ничего дурного в том, чтобы составить на заказ надгробные эпиграммы в память почивших достойных граждан. Позорно делать это бездарно. А если стихи написаны талантливо, кто может меня упрекнуть?

- Твои эпиграммы знамениты во всём греческом мире, они способны заставить плакать даже камни. Кто может сравниться с тобой? Прости, что я всё это высказал тебе.

- Ничего, я привык, если человек талантлив, зависть и клевета преследуют его всю жизнь. Но наветы клеветников рассеиваются в прах, остаются только творенья, они будут свидетельствовать обо мне. Фемистокл понимает это, вот почему он пытается использовать меня. Он надеется, что я принесу ему бессмертие. Но я не стану его воспевать, даже если он осыплет меня золотом. Лучше я отправлюсь в Сицилию к тиранам Гелону и Гиерону. Последний давно уже меня зовёт и сулит золотые горы. Я могу составлять за деньги эпиграммы для достойных граждан, но никто меня не заставит прославлять того, кто мне не нравится. Если честно, у меня это просто не получается. Поэт должен любить или, по крайней мере, уважать своего героя.

- И ты, в самом деле, поедешь на Сицилию? — удивился Мегистий.

- Почему нет? Только сегодня нам всем ближе Аид, чем Сицилия. Я не уверен, что нам удастся выбраться живыми из этой переделки.

- И ты всё-таки решил отправиться с нами?!

- Я же хитрец, Леонид, как ты слышал, — весело усмехнулся поэт, — может быть, я хочу красиво умереть. Почём ты знаешь? Это всего лишь расчёт старого хитроумного Симонида, как скажут мои завистники. Опять, мол, этот старый пройдоха всех перехитрил и попал в число бессмертных.

- Ты и так останешься в веках. Ты уже прославлен. Я знаю, ты пошёл с нами не ради славы, а потому что в твоей душе бьётся сердце истинного свободолюбивого грека.

Ещё несколько дней, и они достигли конечного пункта своего пути. Дорогу им преградила громада Каллидрома — восточного отрога Эты. Перед ними были Фермопилы.

Леонид внимательно осмотрел узкий проход, который был единственной дорогой из Фессалии в Локриду и вообще в Среднюю Грецию. Проход был не везде одинаковой ширины: при истоках реки Асоп, около горы Анфелы, долина расширялась. Здесь находился храм Деметры. У реки Фойника дорога становилась настолько узкой, что по ней не могли разъехаться две повозки. В среднем ширина прохода составляла шестьдесят шагов. У Фермопил было самое узкое место.

Прежде всего он осмотрел древнюю стену, которую несколько веков назад возвели фокейцы, обороняясь от фессалийцев. Стена имела многочисленные проломы и требовала обновления. Немедленно приступили к починке. Леонид с помощью местных жителей разыскал старинные каменоломни, наладили быструю обработку и доставку камня.

Лагерь эллинов был в движении. Напряжённая работа продолжалась день и ночь. С севера, между тем, приходили тревожные вести. Однажды на вечернюю сходку полемархов прискакал посланный ранее соглядатай. Разведчик взволнованно доложил:

- Враг уже в Фессалии! Их так много, своими несметными полчищами они заполнили всю необъятную равнину. Мне никогда не приходилось видеть так много людей в одном месте, их тысячи тысяч. Они расположились лагерем вблизи Трахина! Это не возможно выразить словами, а увидеть это — значит потерять рассудок!

- Ты уже его, кажется, потерял от страха, приятель, — спокойно, не дрогнув ни одним мускулом, сказал Леонид.

Трахин находился в семи милях на север от Фермопил и в трёх милях от моря. С этим небольшим селением предание связывало историю о самоубийстве Геракла — его самосожжение на костре произошло на одном из склонов горы Эты, как раз вблизи этого места.

- Леонид, — продолжал смертельно напуганный соглядатай, — варвары уже совсем рядом с нами!

Лица вождей стали белее камня. Казалось, страх сковал их на мгновенье. Так что никто не мог говорить. Все были под впечатлением слов разведчика. В суете и заботах последних дней все как будто забыли о грядущей опасности и теперь, когда она встала во весь рост, многие оказались к ней не готовы.

- Отлично, — хладнокровно ответил спартанец, — стало быть, и мы рядом с ними.

Его самообладание возымело действие. Мало-помалу мужество стало возвращаться к собравшимся. Многие устыдились минутной слабости. Но не все. Полемарх-фиванец выступил вперёд и сказал:

- Зачем вы слушаете этого безумца? Он всех нас погубит. Нам не удержать армию Ксеркса.

- Оставь свои недостойные речи рабам и женщинам, — ответил Леонид. — Удивляюсь, что ты родился мужчиной да ещё поставлен командовать гоплитами. Уж не хочешь ли ты, чтобы в веках слова фиванец и трус стали синонимами?

- И ещё предателями, — послышалось отовсюду.

Фиванцы, присягнувшие на верность Ксерксу, вынуждены были против воли послать четыреста гоплитов в союзное войско. Стоявшие у власти олигархи-персофилы отдали тайное указание полемарху — при первой же возможности покинуть позиции и уйти в Беотию. Леонид и другие греки на полном основании не доверяли им. И сейчас фиванец грозил внести раскол в стан греков.

- Это всё громкие слова, — продолжал он свою речь. — Не вижу никакой доблести в том, чтобы умирать за отвлечённую идею. Свобода, независимость — это только красивые слова. Надо покориться сильнейшему противнику. В этом состоит мудрость. Что толку, если всех нас перебьют? Своим сопротивлением мы только вызовем раздражение у Ксеркса. Если же мы добровольно покоримся ему, он обойдётся с нами милостиво. Живут же под его властью сотни народов и вполне довольны. Также и наши братья ионийцы под варварами уже более двадцати лет, они привыкли, научились с ними неплохо ладить, и многие даже очень довольны.

Слова эти произвели двоякое впечатление на присутствующих. У некоторых загорелись глаза от негодования, и они готовы были броситься на предателя, но большинство полагало, что фиванец озвучил те мысли, которые были у них в головах, и потому вполне сочувствовали его словам, готовые поддержать их. Леонид уловил атмосферу страха и понял, что должен немедленно пресечь пораженческие настроения.

- Что вы так приуныли? Или вы не знали, направляясь сюда, что нас ждёт? Как робкие овцы перед стаей волков, вы сбились в кучу и трепещете, ожидая расправы. Вы готовы молить врагов о помиловании? И это когда ваши жёны и дети ждут от вас защиты... — Голос Леонида на мгновенье пресёкся от волнения: ему припомнились лица Горго и Плистарха, его ночные кошмары. — На что вы хотите обречь их? Персы истребят ваших сыновей, обесчестят жён и дочерей. Самих вас обратят в жалких рабов! Для этого вы стремитесь сохранить себе жизнь? Даже если этому суждено случиться, не лучше ли сойти в Аид прежде, чем увидеть это своими глазами? Что вы так испугались смерти? Разве кто-нибудь может её избежать? Разве вы не знаете, что жизнь и смерть — дело природы, а става и бесславье — наше!

Речь Леонида произвела глубокое впечатление на полемархов. Уже не было даже мысли о сдачи и отступлении.

- Веди нас, Леонид, мы пойдём за тобой до конца! Мы все умрём вместе с тобой! — послышались одобрительные возгласы.

- Безумцы! — тихо, сквозь зубы пробормотал фиванец. — Посмотрим, как вы будете выглядеть через несколько дней, насколько хватит вашего смешного героизма.

- Итак, — уже совсем другим тоном заговорил спартанский царь, — нас здесь семь тысяч. Этого более чем достаточно, чтобы держать оборону перешейка, если понадобится, хоть год или два. Еврибиад и Фемистокл поддерживают нас с моря. Двести кораблей подходят в этот самый момент к Артемиссии на севере Эвбее, совсем близко отсюда. Они нас прикроют. Так что мы не одиноки. Покажем же персам, на что способна доблесть маленького народа!

Собрание закончилось. Леонид лично расставил сторожевые посты и выслал разведчиков за перешеек в Фессалию.

Глава 6 Битва

Через два дня лазутчики пришли с донесением, что армия Ксеркса расположилась у входа в ущелье. Леонид ждал весь день нападения, но всё было тихо. Ксеркс не спешил.

Напряжение в греческом лагере росло. Нет ничего хуже ожидания тяжёлых испытаний. Многие предпочли бы поскорей встретить грудью опасность. Вынужденное бездействие охлаждало решимость союзников. В этом и состоял расчёт Ксеркса. Четыре дня он ждал, что защитники ущелья одумаются и сдадутся, либо уйдут. Леониду стоило больших трудов поддерживать боевой дух солдат. В своих спартанцах он был уверен. Все они были невозмутимо спокойны — они знали, что пришли сюда умирать. Но остальные... День ото дня усиливалось брожение. Пелопоннесцы предлагали незамедлительно уйти к Истму и там держать оборону. Фиванцы опять завели свою песнь о том, как хорошо дружить, а не воевать с персидским царём. Кто знает, если бы Ксеркс подождал ещё несколько дней, союзная армия, может быть, распалась. Но наступил пятый день.

То утро огласилось странным звуком. Леонид спросонок не понял, что это такое. Он был похож на гул моря во время приближающегося шторма. Гул нарастал. Это был медный гул. Леонид вышел из палатки и невольно устремил взгляд на Малийский залив. Гладь воды мирно сияла в лучах восходящего солнца и не думала сдвинуться с места. Наконец он понял, в чём дело. Это тысячи персидских воинов вступили в ущелье. Эхо в горах многократно усиливало гул шагов и бряцание металла. Леонид велел флейтистам играть сигнал боевой тревоги.

Спартанские юноши сразу же встрепенулись и бросились выполнять приказ. Они ещё раз проверили остроту заранее наточенных мечей и состояние остального вооружения. Убедившись, что оружие в порядке, юноши сбросили с себя тяжёлые шлемы. Нарезав веток плюща, дикорастущего винограда и дрока, они изготовили венки и, увенчав себе головы, приступили к разминке. Спартанцы тренировались весело и увлечённо, наслаждаясь упругостью своих тел, мощью кипящих в них жизненных сил. Приближение врага как будто оказало на них пьянящее действие. В предчувствии смертельной схватки глаза их загорелись мрачным огнём, лица стали суровыми. Союзники с восхищением смотрели на их приготовления и также бодро ожидали боя. Никто не хотел уступать им в доблести.

Возвратились разведчики и доложили обстановку. Ничего особо нового для себя Леонид не узнал. Красочное описание многотысячного войска персов не произвело на него ни малейшего впечатления. Он знал, что пришёл сюда умирать. Но не это было главной его целью. Защитить Элладу от вторжения — вот его задача. Поэтому он позаботился о том, чтобы не было напрасных жертв. Он никогда не был сторонником безрассудной храбрости.

Первые стрелы со свистом пронеслись над укреплениями. Одна из них с визгом пролетела совсем рядом, в нескольких дюймах от его виска. Он мог умереть такой глупейшей смертью! Несколько человек были ранены этими пернатыми вестницами смерти, кто-то был убит наповал.

Передовой отряд встал вплотную к стене, закрывшись сверху круглыми спартанскими щитами. Остальные отряды отошли вглубь лагеря, в зону, недосягаемую для стрел, или укрылись за выступами скал. Обстрел продолжался с перерывами в течение часа. Была выпущена туча стрел, которые сплошь усыпали лагерь. Они блестели в траве новенькими сияющими наконечниками. Это многообещающее начало не причинило особого ущерба грекам, но, по замыслу персов, должно было стать средством устрашения. Наконец наступило затишье. «Сейчас станет жарко», — подумал Леонид и вместе с ним все воины. И в самом деле, со стороны персов послышался звон мечей. Немедленно все изготовились к бою. Леонид дал знак флейтистам. Те дружно начали высвистывать боевую мелодию на бодрый дорийский лад, от которого сердца наполнялись задором и отвагой. Спартанцы поднялись на стены. Их глазам предстало фантастическое зрелище. Всё ущелье было забито разношёрстным персидским воинством, одетым в пёстрые цветастые одежды. Отряд лучников, полуобнажённых, одетых в козьи шкуры, каких-то азиатских дикарей, отходил уже на задний план. На сегодня они уже сделали своё дело. Впереди выступали отряды, вооружённые мидийскими клинками, щитами и копьями. По лёгким приставным лестницам они взбирались на стены, где их встречали клинки спартанцев. Кое-кому удалось спрыгнуть в греческий лагерь, где они тут же и нашли смерть. Завязалась упорная битва. Леониду вскоре удалось оттеснить персов от стены на тридцать шагов. Теперь спартанцы и их союзники стояли перед стеной укреплений, состязаясь с камнями в незыблемости. Персы бросали в бой всё новые и новые отряды. Леонид каждые два часа менял воинов. Уставших отводил на задние позиции, заменяя их свежими отрядами. Ущелье наполнилось стонами раненых, предсмертными хрипами и проклятьями. Пространство вокруг стены с двух сторон было усеяно трупами. Илоты едва успевали оттаскивать тела. Но уже в эти первые часы превосходство тактики и искусства ближнего боя греков дало себя знать. На двадцать погибших варваров приходился один эллин.

Солнце уже стало клониться к западу, изменив ситуацию к худшему для греков, потому что теперь его лучи ударяли им в глаза. Но в это же время энергия наступления стала угасать. Ксеркс пустил в ход бичи. Леонид с изумлением наблюдал со стены эту необычайную сцену. Он слышал, что у варваров в обычае подбадривать солдат бичами, когда у тех пропадает охота сражаться, но никогда ему не доводилось видеть это своими глазами. Леонид гак засмотрелся на это зрелище, что не заметил, как прямо над его головой пролетело короткое мидийское копьё. Он вовремя успел наклонить голову, другое копьё задело плечо. Панцирь смягчил удар, но всё же он получил лёгкое ранение — не первое за сегодняшний день. Ничего серьёзного не было, в пылу битвы он не замечал полученных ударов. Тем не менее, его одежда была сплошь залита кровью.

Полемархи не раз подходили к нему, предлагая сменить его на посту предводителя и дать ему отдых хотя бы на час, ведь сражение продолжалось уже почти десять часов, и если другие воины имели передышку, то Леонид оставался на своём посту бессменно.

Ранение копьём — было следствием его неосмотрительности. От усталости он начал терять внимание и понимал, что это может быть опасным.

Тогда он дал знак предводителю феснийцев, полемарху Демофилу, сменить его.

Мегистий осторожно снял с него доспехи и освободил тело от хитона.

- Ничего серьёзного, по счастью.

Он осмотрел рану от копья на плече. Острие задело мышечную ткань, но кость была цела.

- Раны нужно обработать и остановить кровотечение. Тебе следовало раньше сделать перевязку. Из-за двух пустяковых ссадин ты потерял много крови. Это неразумно — так растрачивать себя, когда ты так нужен эллинам. Ты просто обязан беречь себя, строптивый спартанец, я как врач приказываю тебе экономно расходовать свои силы. Нам ещё предстоит немало подвигов. Ещё не хватало, чтобы ты погиб по глупости в самом начале битвы.

Так ворчал Мегистий, накладывая жгуты и тёплые примочки из трав. Когда перевязка была закончена, он дал Леониду выпить какого-то травяного отвара. Целительная жидкость разлилась по телу, возвращая силы и бодрость.

- Ты просто волшебник, мой дорогой Мегистий! Я снова готов сражаться ещё хоть десять часов подряд.

- Не торопись, царь, и без тебя там сегодня справятся. Нападение выдохлось. Персы сражаются уже безо всякого пыла. Демофил отличный военачальник — отважный и хладнокровный. А тебе нужна передышка.

- Мегистий, я повинуюсь тебе.

Только теперь он разглядел на расстоянии примерно в полтора стадия на выступе скалы возвышающуюся величественную фигуру поэта. Тот стоял недвижно и незыблемо, как каменное изваяние, и, не отрываясь, смотрел на сражающихся.

- Он так стоит весь день. Над ним летят стрелы, копья, а он даже не шелохнётся. Аполлон и Музы хранят его и закрывают невидимым щитом.

Симонид был так увлечён сражением, что не замечал больше ничего, он не чувствовал ни усталости, ни возраста.

- Он настоящий поэт, — восхищённо отозвался Леонид, — и мужественный человек.

День угасал — первый день противостояния персов и эллинов. Так ничего и не добившись, Ксеркс велел трубить отбой.

Обе стороны приступили к подсчёту потерь. Солдаты с помощью илотов вытаскивали тела погибших и раненых греков и относили их под навесы. Погибших тут же с почётом предавали земле, над ранеными иод руководством опытного Мегистия хлопотали феспийцы, славившиеся искусством врачевания. Трупы персов сбрасывали в долину хищным птицам, откуда при желании соотечественники могли их достать. Но этого не требовалось, ведь религия персов предписывает отдавать тела умерших на растерзание хищным птицам, полагая, что священные стихии — огонь, земля и вода — не должны соприкасаться с трупом. Только когда от покойника оставались одни кости, их полагали в могилу.

Раненым персам также была оказана медицинская помощь, после чего они были отправлены под охраной в ближайшую деревню, откуда их предполагалось послать на невольничьи рынки либо обменять на своих.

Леонид проверил потери — сто пятьдесят человек убитыми и пятьсот ранеными. При этом ни один спартанец серьёзно не пострадал, хотя они и приняли на себя все тяготы боя.

Потери персов исчислялись не сотнями — тысячами. Командиры доложили Ксерксу, что за этот день было убито более трёх тысяч и ранено до семи тысяч солдат.

Леонид отправился спать в свою палатку. Засыпая, он слышал, как спартанцы всё ещё под впечатлением боя поют героические песни великого древнего Тиртея:

Глава 7 Будем сражаться в тени

Персидский царь находился в смятении. Характеру властителя были свойственны нетерпение и гневливость. Как только он натыкался на препятствие или что-то случалось не так, как он задумал, он впадал в раздражение, а подчас — в ярость. Вот и теперь он ходил в задумчивости взад и вперёд по своему огромному шатру, лицо и вся его поза выражали упорную работу мысли. Наконец он поднял голову и велел позвать Демарата.

- Ну и что ты скажешь на это? — угрюмо спросил властитель.

Демарат молчал, потому что вопрос не имел никакого смысла.

- Ты молчишь? Демарат, сегодня чёрный день для меня. Едва вступив в Грецию, я потерял убитыми и ранеными десять тысяч человек. Если дело пойдёт так дальше, то через месяц я потеряю треть своей армии. Как они могут так сражаться? Это невозможно!

- Я предупреждал тебя, Ксеркс, что спартанцы способны противостоять врагам, в десять, в двадцать раз превышающим их численно.

- Это невозможно, и потому я не верил тебе. Но сегодня... я просто не мог смотреть на это спокойно! Они стояли незыблемо и молча спокойно орудовали мечами, не сходя с места, будто бы выполняли какую-то обычную работу. Мне не приходилось видеть ничего подобного. А ведь ты знаешь, что я усмирил мятежный Египет, я развеял в прах могущество Вавилона, и теперь какой-то жалкий отряд спартанцев в триста человек стоит у меня на пути, и я ничего не могу с этим поделать! — взревел в ярости Ксеркс.

- Разве их только триста? — со смешанным чувством восхищения и изумления спросил Демарат.

- Фиванские олигархи прислали ко мне морем своего человека. Он рассказал, что эфоры отправили, с Леонидом только триста человек, пелопоннесцы выставили четыре тысячи, остальные три состоят из беотийцев, локров, эретрийцев и других.

- Эти триста стоят многих тысяч.

- Теперь я и сам вижу, что ты был прав.

Ксеркс на минуту замолчал, затем, пристально глядя в лицо спартанцу, сказал:

- Демарат! У меня возникла такая мысль. Я бы хотел привлечь этих храбрецов на свою сторону. Я бы дал каждому из этих трёхсот столько золота, сколько они весят. Леониду я отдам десять городов, любую азиатскую сатрапию, а если он пожелает, то сделаю его властителем всей Эллады. Что ты скажешь на это? Не может же он быть так безрассуден, чтобы отказаться от таких почётных условий!

- Нет, государь, Леонид никогда не согласится!

- Нет? Почему?!

- Потому что он — спартанец. Спартанцы безразличны ко всему, кроме доблести. Золото для них ничего не значит. Они презирают роскошь.

- Я тебе не верю, Демарат. Человек не может быть так безумен, чтобы отказаться от счастливой великолепной жизни, когда есть возможность избежать ужасной смерти.

- Бесчестие для спартанца страшнее смерти.

- Победителя не судят. Когда вся Эллада будет лежать у наших ног, кто посмеет его упрекнуть? Ты плохо знаешь человеческую натуру. Сильный всегда прав. Я думаю, Леонид разумный человек, он всё взвесит и поступит правильно. А как бы ты, Демарат, поступил на его месте? Ты бы принял мои предложения?

- Нет, Ксеркс, я бы на его месте сражался до конца.

- Может, ты хочешь присоединиться к нему?

- Дорого бы я дал, чтобы оказаться на его месте! Увы, — сокрушался спартанец, — мне остаётся только издали наблюдать, как он умирает, восхищаясь и отчаянно завидуя.

- Вы точно в своей Спарте все ненормальные! С любого другого я бы содрал кожу заживо за такие речи и натянул бы на мой походный тимпан. Но ты спартанец, и я ценю твою прямоту.

- Если я окажусь лжецом, ты можешь исполнить свою угрозу.

- Всё же я напишу Леониду. Посмотрим, кто из нас окажется прав. Мне кажется, ты слишком идеализируешь своих соотечественников. Люди в реальной жизни не могут быть такими возвышенными. Всё, что ты говоришь, хорошо для поэзии, героического эпоса, но в реальности всё совсем не так. Ты думаешь, что твой Ахилл из-за Патрокла бросился сражаться с Гектором? Он жаждал добычи, золота! Потому что богатство — это реальность, а честь, благородство нужно оставить поэтам, пусть они тешатся и морочат голову неопытным юнцам.

Демарат ушёл к себе. На душе его было темно. То, что он так откровенно высказал Ксерксу, было сущей правдой. Он завидовал Леониду. Иногда ему хотелось перебраться ночью тайком через заставы и перейти в спартанский лагерь. Он не раз представлял себе, как сражается рука об руку со своими соотечественниками. Но это было невозможно. Демарат чувствовал, что за ним следит не одна пара внимательных глаз. Он был всё время на виду. Каждое его движение и жест контролировались. Да и как бы спартанцы отнеслись к его появлению? Этого он тоже не знал. Но было ещё одно обстоятельство. Как опытному стратегу Демарату было ясно, что Фермопилы не удержать. Стоит армии Ксеркса уничтожить греческий флот у Артемиссия, они высадятся на сушу и ударят в тыл защитникам перешейка. Как будет вести себя Ксеркс в Элладе? Демарат должен, пользуясь расположением царя, тайно помогать своим соотечественникам. Так рассуждал бывший спартанский царь Демарат, находясь под Фермопилами на стороне персов.

Тем временем Ксеркс диктовал послание Леониду. Он взял свиток, ещё раз перечитал его и остался им очень доволен, затем скрепил письмо своей подписью и царской печатью. Вестник немедленно отправился в лагерь спартанцев.

- Тебе письмо, Леонид! — разбудил на рассвете спартанского царя Мегистий.

- Мне? От кого? Неужели от Горго?

- Нет! От самого царя Ксеркса, повелителя Азии, скреплённое его собственной подписью и печатью. Не угодно ли взглянуть?

Леонид с любопытством разглядывал свиток из египетской папирусной бумаги. Свиток лежал в дорогом кожаном чехле, украшенном золотым тиснением.

- Его принесли вчера на закате, но я не позволил тебя будить. Твоему организму нужен был отдых, и то лекарство, которым я тебя вчера пользовал, требовало длительного спокойного сна. Надеюсь, оно помогло?

- Я чувствую себя просто заново рождённым. Ты — достойнейший из учеников Асклепия. Но посмотрим, что нам пишет повелитель Азии.

Леонид углубился в чтение. На лице его Мегистий различил весёлую улыбку.

- Мегистий! Ты только подумай! Мне предлагают стать единодержавным властителем Эллады, сто талантов золота и столько же моим спартанцам, сатрапию в Азии, титул сотрапезника царя. Ну и ну!

- Да, об этом стоит подумать! На тебя натянут азиатские штаны. На голову наденут жёлтый тюрбан, в руку вместо меча вложат зонтик. Ты будешь отлично смотреться!

- Ладно, полно смеяться! Вели принести вощёные дощечки, я не должен медлить с ответом. Не могу же я заставлять ждать повелителя Азии.

- Пусть подождёт, мы, по крайней мере, позавтракаем спокойно. Думаю, до твоего ответа они не будут нас беспокоить.

Они сели за трапезу, которая состояла из куска холодной баранины, ячменной лепёшки, молока и овечьего сыра. Посол Ксеркса дожидался ответа во дворе, с изумлением разглядывая царя Леонида и обычные приготовления спартанцев к бою.

Леонид уже заканчивал свой нехитрый завтрак, как его взгляд привлекла фигура Симонида, склонённая над могилой погибших воинов, которых они вчера похоронили. На могиле лежала плита, которую поэт приказал каменотёсам изготовить за ночь. Леонид подошёл и прочитал:

- Спасибо, — прошептал Леонид, пожав поэту руку.

- Это мой долг, иначе — зачем я здесь нужен? — ответил тихо поэт.

Наступило время заняться письмом. Леониду принесли вощёные таблички, и он склонился над посланием.

Демарата опять утром вызвали к Ксерксу.

- Леонид прислал ответ. Сейчас мы увидим, кто из нас был прав вчера.

С этими словами Ксеркс разрезал тесёмки и протянул дощечки Демарату. Тот взял их с внутренним трепетом и чувством почти суеверного благоговения. Не читая, он не сомневался в ответе спартанского царя.

Тем временем Ксеркс стал подробно расспрашивать посланца о том, что он видел в стане эллинов. Не заметил ли он признаков уныния или разногласий.

Перс поведал царю всё, что ему удалось узнать. Более всего его удивило, что спартанцы перед боем тщательно расчёсывали свои длинные волосы и украшали головы венками.

- Не безумный ли это народ, Демарат? — рассмеялся Ксеркс. — Они готовятся к бою, будто бы собираются пировать!

- Они и в самом деле готовятся к пиршеству, только пировать там будут вороны и другие хищные птицы, — мрачно заметил спартанец. — Что тебя так рассмешило, Ксеркс? Эти люди пришли сюда сражаться с нами. Таков у них обычай: всякий раз, когда они готовятся к смертному бою, они украшают головы венками.

Демарат склонился над табличками. Он прочёл вслух короткое послание Леонида:

«Если бы ты, царь Азии, понимал, в чём состоят истинные блага жизни, ты не стал бы домогаться чужих владений. Я же предпочитаю умереть за Элладу, чем единолично властвовать над ней».

- Ты оказался прав, — сказал Демарату Ксеркс после долгого молчания, — мне очень жаль. Я бы предпочёл иметь Леонида в числе своих друзей и соратников, но если он непреклонен к милостивым речам, мы будем говорить с ним так, как подобает обращаться повелителю Востока с дерзким мятежником.

Ксеркс велел отослать в стан греков высокомерное письмо, полное угроз и предупреждений, к чему ведёт непокорность и строптивость. В письме он приказывал Леониду немедленно сдать оружие.

Леонид кратко, по-спартански ответил ему: «Приди и возьми».

Взбешённый Ксеркс велел позвать Гидарна. Сегодня он решил пустить в ход свою самую элитную часть войска — гвардию «бессмертных».

«Увидим, как они заговорят теперь. Вчера они бились с мидянами и кассиями, они ещё не изведали силы удара персидского воина, покорившего весь мир», — подумал про себя Ксеркс.

На одной из отдалённых скал установили золотой трон с навесом. Царь желал лично наблюдать за ходом битвы.

«Бессмертные» выстроились в ряд, устремив глаза на своего повелителя. Ксеркс отдал команду начать наступление. Отборные персидские части ринулись в бой. На этот раз Леонид решил не подпускать персов близко к стене. Он вывел отряд в четыреста человек за стену и там ожидал приближения гвардии «бессмертных». Он узнал их по жёлтым тюрбанам и жёлтым сапогам. Прикрываясь прямоугольными щитами, которые имели выемки посередине, «бессмертные» шли монолитной стеной, щетинясь копьями. Спартанцы спокойно, не дрогнув, ожидали их приближения.

Гидарн вышел вперёд и сделал знак рукой Леониду, чтобы он вышел ему навстречу. Спартанский царь сделал десять шагов вперёд. Он был в досягаемости персидских лучников и копьеносцев, но ему было известно благородство персов.

- Леонид, — обратился к нему Гидарн, — прежде чем мы скрестим мечи, я хочу в последний раз передать тебе обращение нашего повелителя. Вам не на что рассчитывать, вы обречены. Сдавайте оружие!

- Приди и возьми, — повторил свой краткий утренний ответ Леонид.

- Биться с противником, который сильнее тебя в сотни, тысячи раз, — знак безрассудства, а не доблести. У нас одних только лучников столько, что стоит им выпустить всем одновременно по одной стреле — солнце затмится.

- Тем лучше, значит, мы будем сражаться в тени, — невозмутимо ответил Леонид.

Фессалийский толмач перевёл слова спартанца. Гидарн побагровел и, круто повернувшись, пошёл назад к своему строю. Обе стороны протрубили к бою.

дружно запели спартанцы боевую песню поэта Тиртея. Они стояли перед стеной в коротких светлых хитонах, держа наготове длинные копья, прикрывая тела круглыми кожаными щитами. Зелёные венки украшали их головы. Даже в смерти они хотели быть прекрасными, готовясь к ней, как на брак.

Глава 8 Предательство

Весь день длилась эта страшная упорная битва. Несколько раз Ксеркс вскакивал со своего золотого трона, в ярости сжимая кулаки. Никто ещё не видел царя таким разгневанным. Издали картина боя представлялась ему особенно неутешительной. Он видел, как «бессмертные» бросались в бой, будто бурная, стремительная волна, которая вот-вот захлестнёт своим неудержимым многоводным потоком укрепления греков. Но волна неизменно разбивалась о скалу монолитного противостояния спартанцев. Казалось, не существует силы, способной поколебать их. Случись внезапное землетрясение или буря, они не шелохнулись бы. Элитная гвардия Ксеркса несла огромные потери. Копья греков были длиннее персидских и при умелом их использовании с каждым взмахом руки спартанцы выхватывали из строя десятки персидских солдат. Ущелье было узким. Численность персов не давала им здесь никакого преимущества. Не было никакой возможности обойти противника с флангов или применить какой-нибудь обманный манёвр, позволяющий пробиться в тыл врагу в обход позиции. Наоборот, персы теснили друг друга со всех сторон, мешая развернуть плечи и оружие, задние ряды напирали на передние. В этой тесноте свободный строй греков не успевал поражать персов, оставаясь практически неуязвимым. Это была настоящая бойня. Цвет персидского юношества в этот день из-за упрямства и неразумной тактики Ксеркса был обречён на бесславную и бессмысленную гибель. Попытка задавить спартанцев числом снова провалилась. Было ясно, что они будут стоять насмерть и ничто не может заставить их сдвинуться хоть на дюйм.

Потери персов были ужасающие, одна треть элитной гвардии вышла из строя. Из спартанцев по-прежнему ни один не был даже сколько-нибудь серьёзно ранен. Потери остальных греков были также не велики.

Это был самый страшный день в жизни Ксеркса. Он терял уверенность на глазах. Демарат заметил, как он весь побледнел, лишился аппетита и был близок к унынию. В этот вечер царь не позвал его к себе. Вид спартанцев — даже друзей — был для него сегодня невыносим.

На следующий день у Ксеркса пропала охота смотреть на сраженье, трон убрали под весёлое улюлюканье греков.

Ещё один день не принёс никакого результата. Опять те же ужасные потери персов, и непоколебимое сопротивление греков. Прошёл ещё один день...

До Ксеркса стало доходить, что он попал в опасную западню, которую, что обидно, сам себе соорудил. Не было никакой возможности прорваться через ущелье. Это он уже понял. Зажатый в теснинах, он мог простоять здесь с тем же успехом год, и всё бы осталось по-прежнему. Тут ещё ему донесли, что во время случившейся прошлой ночью бури флот его сильно пострадал возле Артемиссия. Триста кораблей погибло, и тридцать было захвачено греками. Так что надежда высадиться на берегу в ближайшие дни и ударить спартанцам в тыл растаяла.

Что-то надо было предпринять. Ксеркс оказался в глупейшем положении, когда он ничего не мог изменить, несмотря на всё своё могущество. Триста спартанцев стояли у него на пути, и он ничего не мог с этим поделать. Предаваясь этим мрачным размышлениям, он не слышал, как его уже несколько раз окликает слуга.

- Повелитель!

Ксеркс наконец очнулся.

- Чего тебе?

- Тут к тебе пришёл один малиец, он говорит, что знает, как тебе помочь.

- Малиец? Мне помочь? О чём ты? Что за чушь ты несёшь? На что мне нужен какой-то малиец?

- Он знает, как можно справиться с Леонидом.

- Какой-то малиец будет меня учить, как мне воевать! Впрочем, как знать... Надо послушать его. Привести его! И позови Артабана, Мардония, Гидарна и моих советников, пусть они тоже послушают.

Ксеркс воссел на свой золочёный походный трон, вскоре собрались персидские военачальники. Ввели малийца. Среди блистающей золотом и драгоценными одеждами персидской знати убогий пастух, одетый в козьи шкуры, смотрелся совершенно неуместно. Стража, не церемонясь, бросила его на колени перед троном. Слуги поспешно зажгли бронзовые чаши с благовониями, чтобы грубый недостойный запах, исходящий от пастуха, не коснулся ноздрей царя.

- Я Эфиальт, сын Евридема, малиец, — представился вошедший, — я ненавижу греков и потому хочу предать Леонида в твои руки.

- За что же ты их так ненавидишь?

- Это старая история. С тех пор как нам, малийцам, пришлось покориться фессалийцам, остальные греки нас презирают, как рабов. О, как я хочу, чтобы они изведали ту же участь на себе, за которую презирали нас.

- И как же ты собираешься предать нам в руки Леонида?

- Я знаю верхнюю козью трону в обход горы. Я проведу вас в тыл к спартанцам.

- Есть верхняя тропа?

- Да, она крутая, но по одному можно пройти без риска.

- Я полагаю, твоя ненависть не бескорыстна? — предположил Ксеркс — И ты захочешь вознаграждение за свою помощь. Скажи, чего ты хочешь?

- Того, чего желают все, друга, который тебя никогда не обманет и с которым ты для всех становишься хорош, единственное, чем стоит дорожить в этой жизни.

- О чём это ты толкуешь, малиец, не пойму? Кажется, ты сейчас заговоришь стихами.

- Я говорю о золоте. Я хочу много, много золота.

- Отсыпьте ему золотых дариков столько, сколько он может унести, — распорядился Ксеркс. — Гидарн, возьми своих «бессмертных » и нынче же ночью отправляйся в путь. На рассвете мы ударим с двух сторон и покончим, наконец, с Леонидом, — расплываясь в зловещей улыбке, сказал Ксеркс.

Ночь была, как никогда, звёздная и тихая. Полумесяц луны освещал мирную картину греческого лагеря. Всё здесь было чисто убрано. Никаких следов недавней битвы. Тяжелораненых отправили в Альпены. Поэтому тишину ночи не нарушали стоны и крики раненых.

Леонид почему-то в эту ночь был настроен мечтательно. Ему вспоминалась его прошлая жизнь, отец и мать. Он вышел из палатки подышать ночным воздухом. Стрекотали цикады. В очертаниях вечерней листвы ему померещились закрытые глаза матери. «Мама, — мысленно обратился он к ней, — я иду к тебе, жди меня, мне уже совсем немного осталось». Он ясно представил себе строгое лицо матери, которая, казалось, вопрошала его о чём-то.

Будто бы в ответ на его слова раздался пронзительный одинокий крик чайки.

Сердце его сжалось от неясного предчувствия, он понял, что это последняя его ночь. Он жадно вдыхал покой вместе с ароматом трав и цветов.

- Ты тоже не спишь, Леонид! — Это был голос Мегистия.

- Странно, мне не заснуть сегодня, несмотря на усталость, на душе как-то необычно. Сердце трепещет и сжимается, и откуда-то налетает неясная тоска. Скажи мне, вещий человек, что всё это значит?

- Ты воин, и я не стану тебя обманывать, государь. Сегодняшние гадания по внутренностям быка сказали мне, что смерть близка. Предательство погубит нас. Ты уверен, что здесь нет другой дороги?

- Конечно же, нет! Какая тут может быть дорога? Ты шутишь, Мегистий!

- Я не имею ввиду настоящую проезжую дорогу, — поправился Мегистий, — но, может быть, есть горная тропа.

- Постой, постой! Как я сразу не подумал! А ведь ты прав, мой друг! Тропа наверняка есть!

С этими словами он резко повернулся и отправился к ближайшим палаткам. Это было расположение фокейцев.

- Подъем, — вполголоса, но достаточно резко произнёс он.

Несколько воинов, которые спали прямо на открытом воздухе, приоткрыли глаза. Увидев Леонида, они вскочили.

- Где ваш предводитель? Немедленно позвать его ко мне!

Через мгновенье заспанный фокейский полемарх стоял перед спартанским царём.

- В чём дело, Леонид?

- Немедленно возьми тысячу своих фокейцев, и поднимайтесь на вершину горы. Расставьте повсюду сторожевые посты, вышлите вперёд разведчиков. Возможен обходной манёвр сверху. В случае появления персов послать к нам гонцов с известием. А самим насмерть держать оборону, пока мы не прибудем на помощь. Стоять насмерть! Ни один перс не должен пройти верхней тропой! Отправляться, не медля ни минуты! Только тихо, старайтесь никого не разбудить, пусть ребята выспятся... — «...в последний раз», подумал он про себя, а вслух сказал: — Завтра будет жаркий день.

Фокейцы снялись с лагеря и бесшумно отправились выполнять приказание.

Несколько успокоенный, Леонид вернулся в свою палатку. Тяжесть отлегла от сердца, он заставил себя уснуть, хотя сон его был тревожен.

Глава 9 Последний бой

Пробуждение тоже было тревожное. Его разбудили на рассвете возгласы удивления. Это греки, не обнаружив фокейцев на месте, переполошились, не зная, что подумать. Не успел Леонид успокоить их, как в лагерь вбежали двое взбудораженных фокейцев.

- Варвары идут! — в ужасе закричали они. — Спасайтесь!

- Что вы несёте? Я прикажу вас сбросить вниз со скалы в ущелье, если вы не прекратите сеять панику.

Вокруг них образовалось плотное кольцо людей, все жадно хотели знать новости. Только спартанцы безучастно стояли в стороне, показывая всем своим видом, что нет таких новостей, которые могут их взволновать. Они решительно устремились к стене и стали напряжённо всматриваться вдаль. Однако никакого движения со стороны неприятеля не заметили.

В это время фокейцы возбуждённо рассказывали о случившемся.

- Мы только успели добраться до вершины и начали ставить палатки, кое-кто расположился на ночлег, и тут пришли наши разведчики, которых мы выслали вперёд. Они рассказали, что натолкнулись на большой отряд персов. С нашей позиции открывался хороший вид как раз на ту часть горы, которая обращена к персам. Всмотревшись, мы различили движение — тёмные тени бесшумно карабкались по извилистой тропе вверх. Им оставалось обогнуть вершину противоположной горы, спуститься в ущелье, пройти вброд ручей и вновь подняться по тропе к нашей вершине. Они тоже нас заметили сверху. Потому что некоторые из наших развели наверху костры. Да и шумели мы изрядно. Персы застыли, остановились, долго стояли в нерешительности, видимо, совещаясь, но потом двинулись дальше. Что тут началось! Люди обезумели от страха. С трудом нашему предводителю удалось успокоить их. По нашим подсчётам, через два-три часа они окажутся на вершине. Нужно было что-то предпринять.

- Что предпринять? — резко возразил Леонид. — Я, кажется, дал чёткий приказ — немедленно доложить нам о приближении персов, а самим стоять насмерть, ожидая помощи.

- Ах, Леонид! Увы! Они все разбежались. Наш полемарх решил, что всё кончено. Он послал нас к тебе сказать, что они уходят к себе, мы тоже спешим догнать его. И вы спасайтесь, через три-четыре часа они будут здесь!

- Нет предела человеческой трусости и глупости, ведь, не прояви вы сегодня ночью малодушия, положение не было бы таким безнадёжным. Даже и сейчас мы ещё можем отправить отряд в три тысячи оборонять вершину.

Ответом на его слова было молчание.

- Всё кончено, это бесполезно, нужно спасаться, — послышалось со всех сторон.

- Итак, кто хочет уйти, — приказал Леонид, — становись слева, кто остаётся — справа.

Первыми встали слева фиванцы, за ним последовали локры, пелопоннесцы, справа стояли только Демофил, полемарх отважных феспийцев, прорицатель Мегистий и поэт Симонид. Леонид оглядел эту печальную сцену.

- Хорошо, если таково ваше желание, я не стану вас удерживать, тем более что время потеряно, и теперь вам, в самом деле, лучше уйти. Мы останемся со спартанцами здесь. Наш закон запрещает нам отступать, к тому же мы должны задержать персов и прикрыть ваше отступление. Теперь важно сохранить силы для будущей борьбы с персами. Нехорошо, если столько народа погибнет в этих смертельных клещах. Благодарю тебя, Демофил, и всех феспийцев, которые добровольно решили разделить нашу участь, Спарта всегда будет помнить вашу помощь. Мегистий, тебе, я думаю, лучше отправиться с остальными. Ты прорицатель, что тебе делать здесь среди нас? Нам уже не понадобятся гаданья. Всё и так ясно.

- Леонид, я остаюсь с тобой, и ты не можешь мне этого запретить. Кто будет оказывать помощь раненым?

- Она уже больше никому не понадобится.

- Так или иначе, я остаюсь! — решительно сказал Мегистий. Весь его вид говорил, что он ни за что на свете не переменит своё решение.

- Симонид, — обратился царь к поэту, — я восхищаюсь твоим мужеством теперь даже больше, чем твоими стихами. Но ты не должен оставаться здесь. Это мой приказ, моя просьба, если хочешь. Твоя задача описать для потомков всё, что ты здесь видел. Обещай мне, что ты сделаешь это!

Симонид поклонился царю. В глазах его стояли слёзы.

- Я обещаю тебе это, государь, твой приказ — для меня закон. Я повинуюсь.

- А вы, — неожиданно обратился Леонид к фиванцам, — вы остаётесь с нами.

По рядам фиванцев прошёл ропот возмущения. Кое-кто схватился за мечи. Несколько десятков спартанцев молча встали рядом и щитами стали оттеснять фиванцев от остальных эллинов.

- Зачем они нужны тебе? — тихо спросил Леонида Мегистий.

- Они должны узнать, каково быть предателями и оказаться между двумя огнями. Я заставлю их сражаться. Кроме того, они могут нам понадобиться как заложники.

Тихими рядами, понурив головы, эллины покидали Фермопилы, оставляя Леонида со спартанцами и феспийцами. Они шли торопливо, стараясь не оглядываться, чтобы не видеть взгляды обречённых на смерть мужественных людей. Фиванцы с завистью смотрели вслед уходящим. На их лицах было написано уныние и отчаянье.

Симонид обнял Мегистия.

- Друг, я горжусь, что ты мой гостеприимец. Я обещаю, что прославлю твой подвиг в веках. Леонид, позволь мне, старику, и тебя обнять на прощанье, это воспоминание будет согревать мою старость. Никогда сердце Симонида не испытывало такой любви и печали, как сейчас.

Старик обнял спартанского царя. Две горячие слезы упали на грудь Леонида. После этого поэт повернулся и медленно побрёл по дороге. Он сильно отстал от остальных, но не спешил.

- Друзья, — весело обратился Леонид к оставшимся, которых оказалось вместе с тремястами спартанцами чуть больше тысячи, — а теперь нам нужно хорошенько позавтракать. Обедать и ужинать мы будем в Аиде! Так что не станем терять времени.

Мегистий на этот раз разделял трапезу с Леонидом, вокруг было ещё несколько спартанцев, принадлежавших к сисситии спартанского царя. Леонид был весел, бодр, всё время шутил. Он хотел снять тягостное впечатление, которое производил опустевший греческий лагерь — ещё вчера такой шумный и многолюдный. Позавтракав, как всегда, бараниной, овечьим сыром и молоком — на этот раз к завтраку было добавлено немного разбавленного вина, — он велел флейтистам играть боевую дорийскую мелодию. Спартанцы готовились к бою. Умывшись в реке, они как никогда тщательно расчесали и умастили волосы, надели свежие хитоны, которые илоты выстирали накануне, очистив от крови и пыли, поверх хитона полагались войлочные спартанские латы, которые защищали тело не так хорошо, как металлические, но зато были легче и оставляли больше возможностей для движений и маневренности. Бронзовый пояс защищал живот, имея снизу зубцы, снабжённые металлическими пластинками, которые покрывали бедра, подобно юбке. На правую ногу, менее защищённую щитом, полагалась медная поножь, которая делалась из одного куска меди, точно подражая форме ноги.

Леонид распорядился, чтобы вооружение было максимально облегчённым, им предстояло сегодня биться, не имея передышки, окружёнными со всех сторон врагами, — сменить их было некому. Леонид осмотрел своё славное воинство. От молодых людей веяло свежестью и уверенностью. Он залюбовался их бронзовыми мускулистыми телами. Ему припомнились строки из Тиртея:

Венки оттеняли смолёные, красиво убранные назад волосы, эти венки давали им большие преимущества в сраженье, под шлемом голова на августовской жаре очень быстро стала бы отказывать. Бывали случаи, когда воин терял ориентацию и даже сознание. Венки давали густую тень, и хотя голова оказывалась незащищённой, зато свежей, что в битве часто бывает важнее. Спартанцы привыкли полагаться не столько на доспехи, сколько на умение закрываться щитом, великолепную физическую подготовку, позволявшую им ловко уклоняться от удара, и своё виртуозное владение боевым оружием.

Леонид выставил дозор, юноши приступили к разминке, упражняясь в беге и в прыжках. Это занятие бодрило и вдохновляло их. Мегистий с восхищением смотрел на их приготовления. Не уступали в мужестве и феспийцы, во всём подражая спартанцам. Все обменивались шутками, никто бы не мог подумать, глядя на этих бодрых красивых молодых людей, что над ними витает облако смерти. Одни фиванцы по-прежнему пребывали в унынии, они вяло чистили оружие, предстоящая схватка не увлекала их. В отличие от спартанских и феспийских юношей, которые мужественно готовились к смерти, они хотели выжить во что бы то ни стало.

Сердце прорицателя сжималось от жалости к цветущей юности любезных его сердцу героев. Он так восхищался и переживал за них, что совершенно не думал о себе. Он бы с радостью отдал свою жизнь хоть сто раз, лишь бы спасти их и Леонида.

- Мегистий, что это ты размечтался? — окликнул его Леонид. — Сейчас не время задумываться.

Застигнутый врасплох Мегистий не знал, что сказать.

- Я стараюсь угадать направление ветра, — нашёлся он, — чтобы решить, в какую сторону нам лучше отходить.

- Я уже всё продумал, мы будем держаться того высокого холма.

Он указал рукой на возвышенность слева.

- Там падает тень от высокой скалы, и потому не будет так жарко, по крайней мере, с одной стороны мы будем защищены.

- Может быть, стоит возвести на этом холме какие-нибудь оборонительные сооружения?

- Какие и зачем? У нас уже нет времени, пусть люди отдохнут. Незачем загружать их тяжёлой работай перед смертельной схваткой. Пусть они встретят смерть как воины — без лишней суеты. Мы будем полагаться только на свою доблесть, имея вместо стен мужество.

Ксеркс проснулся на рассвете. Он тоже тревожно спал в эту ночь. Едва он закрывал глаза, как его начинали мучить кошмары — он видел на большом холме блистающего латами Леонида. Огромного роста, как сказочный великан, он длинным острым мечом поражал его «бессмертных». Вокруг высились горы трупов. Ужас овладевал всякий раз сердцем Ксеркса. Ему казалось, что это кто-то из небожителей в образе Леонида крушит его армию, которая всё тает и тает, наконец, он остался один среди мёртвых тел, а Леонид, истребив всё персидское воинство, отбросил меч, сел на белоснежного священного коня, из тех, что возят колесницу Ормузда, и поскакал по горам, взмывая всё выше и выше вверх.

Стряхнув тяжёлый сон, царь вспомнил события прошедшей ночи. Настал великий день его победы.

«Это завистливые ночные духи так меня морочили и мучили во сне», — подумал он.

Он вышел из шатра и устремил глаза на восток. Из моря вставала пылающая громада солнца, окрашивая Малийский залив в пурпур. Он совершил жертвенное возлияние богу и, воздев к небу руки, молился о том, чтобы Ормузд даровал ему победу.

«Гидарн уже должен подойти к месту, пора поднимать людей на битву», — решил Ксеркс.

Трубачи протрубили боевой сигнал. Полки стали быстро строиться, показывая готовность сражаться.

Мановение руки Ксеркса — и толпы людей двинулись умирать за своего господина.

У стены уже ждали спартанцы. Увидев их, персы замедлили шаг. Ужас объял их. Они не в силах были двигаться дальше, читая свою смерть в глазах отважных юношей. Увидев их замешательство, спартанцы сами ринулись в бой, с ходу, с первого же удара поразив копьями сотни солдат. Со стонами, обливаясь кровью, они рухнули наземь. Битва закипела. Персы сражались вяло и неуверенно, новые воины подходили и тут же находили свою смерть. Не помогали ни бичи, ни уговоры, ни посулы. Солдат объял суеверный ужас перед горсткой ничем не уязвимых храбрецов, которых, казалось, невозможно было одолеть обычными человеческими средствами.

Ксеркс призвал магов и потребовал, чтобы они творили самые страшные заклинания, которые только знают.

«Где же Гидарн? Чего он медлит?» — в отчаянье думал он.

Тут, будто в ответ на его мысленный призыв, послышались позывные персидских рожков. Это Гидарн, услышав звон мечей, издали дал Ксерксу знать, что они на подходе. Персы приободрились и более уверенно ринулись в бой.

Сигнал услышали также и спартанцы.

- Сейчас будет трудновато, — предупредил Леонид своих солдат, — когда они полезут с той стороны стены, медленно и организованно отходим на холм слева, там после полудня будет тень, там и отдохнём, а пока поработаем как следует. Нам нужно успеть уложить их как можно больше.

- Ну, тень нам своими стрелами обещал обеспечить Гидарн, — заметил кто-то из солдат.

- Пока он не торопится выполнить своё обещание, — ответил другой.

- Будь уверен, персы народ честный и умеют держать слово, если сказал, значит сделает.

Они время от времени обменивались шутками, подбадривая себя.

Солнце уже приближалось к зениту, когда со стен посыпались «бессмертные» Гидарна. Ксеркс ожидал, что спартанцы дрогнут. И в самом деле, казалось, его ожидания были вознаграждены. Он с изумлением увидел, как часть эллинов стала бросать оружие и сдаваться на милость победителей.

- Ну вот вам ваши хвалёные спартанцы, а ещё говорят, что они никогда не сдаются! Что ты скажешь теперь, Демарат? — торжествующе воскликнул Ксеркс.

Глаза его горели невыразимым торжеством.

- Я скажу то же, что и раньше, как мог ты овец принять за волков? Шакалов за львов? Посмотри внимательно, разве это спартанцы? На спартанских щитах выведена буква «Л», что значит Лакедемон. А у этих жалких трусов на щитах буква «Ф», что значит Фивы. А спартанцы... смотрите, что они делают!

Ксеркс и сам теперь видел, что обознался. Юноши с круглыми щитами, на которых красовалась гордая буква «Л», медленно и уверенно отступали на высокий холм, который прижимался к высокой обрывистой скале, нависавшей над ущельем. Это было блестящее стратегическое решение. Феспийцам и лакедемонянам удалось пробиться на холм, откуда они, находясь сверху, умело поражали нападавших персов.

Пока Ксеркс наблюдал за этими манёврами, к нему привели сдавшихся в плен фиванцев.

- Как посмели вы вероломно биться с нами, когда клялись в верности и дали нам воду и землю? Вы всё будете казнены как обманщики и мятежники.

Фиванцы бросились на колени перед царём.

- Царь, ты можешь казнить нас, но прежде выслушай. Не по своей воле отправились мы в Фермопилы, союзники заставили нас. Мы делали всё, чтобы уговорить греков покинуть проход и посеять смуту между ними. Вчера мы первые подали эллинам пример, желая оставить упорных спартанцев. Но Леонид задержал нас. При первой возможности мы сдались.

- Хорошо, я помилую вас, вы не будете казнены, но всё же я не оставлю вас без наказания. Заковать их в кандалы, — приказал грозный владыка Азии, — заклеймить моим царским клеймом и как рабов отправить в Персию.

Фиванцы ушли, униженные и уничтоженные, проклиная час своего рождения.

Тем временем солнце стало клониться к западу. Герои бились без отдыха уже много часов подряд, но, что удивительно, они почти не чувствовали усталости. Казалось, за спиной у них выросли крылья. Все попытки персидских военачальников заставить своих солдат сражаться не помогали. Гений смерти витал над холмом, обоюдоострые мечи, грозно сверкая, поражали, не зная промаха. Каждый взмах вырывал из рядов персов новых бойцов. Ксеркс как заворожённый смотрел на это побоище, не в силах оторвать глаз. С каждым мгновеньем он становился всё мрачнее и мрачнее. Конечно, храбрецы были обречены. Сколь бы ни были они сильны и мужественны, не могут же они сражаться бесконечно! Но нынешнее сражение казалось ему проигрышем, самым большим в его жизни. Он уже почти не верил в победу.

- Сколько ещё в Лакедемоне таких воинов, как эти? — спросил он Демарата.

- Столько же, сколько граждан, способных держать оружие.

- И они сражаются так же отважно, как эти триста?

- Да, они все одинаково отважны. Все они будут защищать свою свободу до конца. Их можно убить, но невозможно победить.

В это время Ксеркс сделал знак рукой Гидарну.

- Довольно, я приказываю отвести войска. Слишком большие потери. Вам не одолеть их в ближнем бою. Пускай используют метательное оружие. Мы забросаем их копьями и стрелами.

Ксеркс понимал, что это был недостойный способ ведения боя, но теперь ему было не до чувства чести. Ему нужен был результат, он хотел покончить с Леонидом как можно скорее.

Небо разгоралось вечерними всполохами, окрашивая облака, окутывающие скалистые вершины Каллидрома, в разнообразные оттенки пурпура — от нежно-розового до кроваво-багряного.

- Леонид, они уходят! — торжествующе закричали спартанцы.

Но через несколько минут всем стало ясно, что развязка близка.

- Так поступают жалкие трусы! — заметил презрительно один из воинов.

- Я же говорил, что они выполнят своё обещание, только тень нам сейчас совсем не нужна. Вот завтра на жаре, другое дело.

- Завтра уже не будет, — сказал Леонид, — что ж, друзья, до встречи в Аиде!

Спартанцы молча наблюдали, как вокруг холма на расстоянии в плетр выстроились отряды персидских лучников и копьеносцев.

- Я слышал, они неплохо стреляют из лука, — заметил кто-то.

- Сейчас увидим!

Лучники натянули тетивы — тёмная туча отделилась от земли и поднялась к небу. В воздухе послышался зловещий свист. Град смертоносных оперённых стрел обрушился на защитников Фермопил. Спокойно прикрываясь щитами, они стояли прямо. Несколько человек, поражённых в разные части тела, обливаясь кровью, сумели удержаться на ногах. Они хотели умереть стоя. В этот момент подбежал отряд копейщиков и, бросив короткие метательные дротики, быстро отступил назад, давая возможность лучникам опять показать своё искусство. Несколько человек, пронзённые копьями, пали на землю. В этот момент на спартанцев обрушился новый град стрел, затем опять полетели копья и дротики. Молча, без единого стона юноши падали бездыханными. Их становилось всё меньше и меньше. Мегистий держался как можно ближе к Леониду. Заметив направленное в царя копьё, он быстро бросился вперёд, заслонив его собой.

- Зачем? — наклонясь над другом, успел спросить Мегистия Леонид.

Тот слабо улыбнулся ему последней, прощальной улыбкой и сжал руку царя. Рана в боку была смертельной, глаза его подёрнулись пеленой, и свет навсегда померк в глазах прорицателя. В этот момент стрела вонзилась в шею Леонида, но он продолжал стоять, захлёбываясь собственной кровью. Одновременно ещё с десяток стрел и копий вошли в его тело. Падая, он увидел, как в небе вспыхивают последние зарницы, приветствуя его переход в вечность.

Через несколько минут последний спартанец лежал бездыханным. Когда персы осмелились подойти к ним близко, чтобы подобрать раненых, то оказалось, что все были мертвы. Каждый из них, прежде чем упасть, принял не менее десятка стрел.

Ксеркс смотрел на поверженного Леонида, сплошь изрубленного в дневной схватке, пронзённого множеством стрел и копий, залитого кровью. У него, как и у всех спартанцев, на лице были разлиты удивительный покой и умиротворение, будто они пали не в смертельной схватке, когда лица умирающих бывают искажены страданием, ужасом смерти, ненавистью к врагу. Они будто бы заснули, как дети. Ему показалось даже, что губы Леонида чуть приоткрыты в улыбке. Одной рукой он продолжал сжимать меч, другой держался за горло, стараясь сдержать поток крови из пробитой аорты.

Так погиб Леонид, спартанский царь, защищая Элладу у Фермопильского прохода, лишив Ксеркса, повелителя Азии, покоя и надежды на победу.