300 спартанцев

Глава 1 Гunnuй

Ксеркс победоносно вступил в Сузы. Толпа радостно приветствовала своего царя. Ксеркс снова доказал всему миру, что персидская держава стоит прочно и никто не может безнаказанно отпасть от неё. Восставший Египет был усмирён и приведён к покорности. Вавилон, осмелившийся бросить вызов персидскому владыке, подвергся сокрушительному удару. Уничтоженный лежал он в руинах среди пустынь, цветущие его сады и прекрасные строения истребил огонь.

Где, золотой Вавилон, твоя прежняя мощь? Где величие твоих богов? Никогда больше он не восстанет из пепла. Это был окончательный закат столицы самого древнего и самого могущественного царства.

Когда Кир Великий захватил Вавилон, то уничтожив недостойного его правителя Балтазара, утопавшего в роскоши, пьянстве и разврате, из уважения к религиозным традициям он пощадил город и даже сохранил его статус религиозной столицы Востока. Ксеркс ничего не оставил от его прежней славы, разметав в прах величественные постройки и мощные стены.

В сознании народов Востока персидский царь теперь прочно стал неоспоримым всемогущим владыкой. Так, в блеске славы и великих побед вступал Ксеркс в завоёванную столицу.

На следующий день он устроил торжественный пир по случаю победы. Все друзья и сотрапезники царя должны были участвовать в этом празднике. Демарат приехал в Сузы из отдалённого имения, в котором он предпочитал проводить время. Он ничуть не изменился. Только кожа его от южного солнца стала более смуглой, что резко отличало его от всех придворных. Бывший спартанский царь решительно отверг зонтики и прочие ухищрения персидской знати. Испросив у царя, весьма к нему расположенного, право ношения греческой одежды, он мало чем отличался своим внешним обликом от простых спартанцев. Его подчёркнутое равнодушие к роскоши и золоту раздражало придворных, и особенно эллинов, которые, как и Демарат, по каким- то причинам бежали из Греции и нашли приют в Сузах. Но покровительство Атоссы и благодарность самого Ксеркса прочно защищали его от всех наветов. Он единственный среди под данных царя был освобождён от унизительного для эллинов проскинеза, чем, конечно, возбуждал немалую зависть у своих сородичей, принуждённых раболепно изгибать спину и падать ниц перед владыкой Азии.

Вскоре по приезде, когда Демарат готовился предстать перед царём, ему доложили о приходе посетителя. Пришедший оказался Гиппием, сыном афинского тирана Писистрата, который был изгнан своими гражданами и бежал в Персию. Он только что прибыл с Лемноса, где проживал в последнее время.

- Я пришёл к тебе, Демарат, сын Анаксандрида, чтобы поприветствовать. Я слышал, ты в большом фаворе у царя. Но у тебя есть много недоброжелателей, поэтому нам лучше держаться вместе.

- Приветствую тебя, Гиппий, сын Писистрата. Напомню тебе, что я царской крови, а цари держатся всегда отдельно, а не вместе с кем-либо, так что твоё предложение я отвергаю сразу. Говори, чего ты хочешь?

Гиппий закусил губу до боли. Ему было неприятно, что Демарат подчеркнул легитимность своей власти, в то время как сам он, так же как его отец, был тираном и пользовался властью не по закону. Демарат, как наследник древней почтенной династии, подчеркнул разницу между ними. С языка Гиппия готовы были сорваться колкости, но он решил, что благоразумнее сдержаться, а отмщение оставить до лучших времён.

- Я хочу того же, что и ты. Думаю, наши планы совпадают. Оба мы хотим вернуться на родину и восстановить свою власть. Да, я не принадлежу к царскому роду, как ты это верно заметил, но мой отец, также как и я стали благодетелями государства, спасли его от распри, дали справедливые законы.

- Почему же граждане прогнали вас, своих благодетелей? Твоего отца изгоняли, кажется, трижды — точно не помню, твой брат был убит как тиран, и этот подвиг увековечен в Афинах статуей его убийц Гармодия и Аристогитона. Ты уже много лет живёшь как изгой...

- Народ никогда не ценит своих благодетелей. Афинская чернь — самая неблагодарная в мире. Вспомни историю Мильтиада. Благодаря ему афиняне разбили персов на Марафоне. И что же? Какую награду он получил от своего народа? Бедняга умер в долговой тюрьме, не в силах выплатить огромный штраф, к которому его приговорили по совершенно дикому обвинению. Вот как Афины награждают своих героев. Если так пойдёт дальше, то через несколько лет демократия ввергнет государство в самое жалкое состояние. Потому что властью будут пользоваться не самые лучшие люди, а наиболее ловкие, изворотливые, нечистые на руку. Коррупция и продажность станут нормой жизни. Эта их демократия способна выбрасывать на поверхность только самых низких и бездарных людей. Эти глупцы, это сборище, именующее себя народом, оно окончательно развратится ото лжи своих демагогов, которые льстят ему. Народ велик тогда, когда у него есть вождь.

- Да, ты прав. В этом я не могу не согласиться с тобой. Ты знаешь, как мы, спартанцы, относимся к вашей демократии, считая её опасной и лживой идеологией. Но всё же мы полагаем, что во главе государства должен стоять законный правитель, как это заведено у нас, в Лакедемоне.

- У вас тоже всё не так идеально. Во-первых, два царя — то же, что ни одного, во-вторых, власть эфоров и геронтов сводит на нет идею царской власти, ваш государственный строй — скорее напоминает олигархию, чем монархию. Что касается нас, то, поскольку законных царей у нас давно нет, остаётся единственный способ спасти величие государства — это узурпация власти. Постепенно в силу обычая она станет наследственной и законной. Пребывая здесь, в Персии, я ещё раз убедился, что монархия — единственная достойная и мудрая форма правления, которая одна только и способна ограничить самовластие олигархов и реально защитить права народа. Не случайно главные наши враги в Афинах, как и враги любой монархии, — это именно олигархи, которые знают, что царь положит конец их беспределу. Но сила их в том, что они льстят толпе разглагольствованиями о свободе и равенстве, которого не существует. Всё это абсолютная чушь! Вредная выдумка! Равенства не существует даже в природе. Вот два камня на дороге, два цветка, даже они разные, хотя относятся к одному виду. В природе мы наблюдаем иерархию. Дубы, кедры, кипарисы возвышаются над другими растениями, как цари. Далее идут деревья поменьше — плодовые: оливы, смоквы, яблони и другие. Потом кустарники, злаки и трава. Говорить о равенстве, это то же самое, что сказать ячменному колосу, что ты такого же достоинства, что и кипарис. Можно даже издать закон, по которому они будут признаны равными, но от этого колос не перестанет быть колосом, а кипарис кипарисом, каждый останется при своём, и колосу этот указ не прибавит роста ни на дюйм. В этом-то и состоит ложь демократии — в обольщении равенством, которого реально не существует.

- Хорошо, Гиппий, твои рассуждения я нахожу здравыми. Жаль, что их не слышат на площадях в Афинах.

- Народ не хочет знать правду о себе. Ему и не надо её знать. Ему, с одной стороны, нужна палка, а с другой — высокая идея и, конечно, достойный вождь. Народу не следует думать о себе, о нём должен думать царь. Тогда всё будет в государстве благополучно.

- Я смотрю, на досуге ты сделался настоящим философом. Всё-таки что ты от меня хочешь? Для чего ты развивал передо мной эти великолепные рассуждения, достойные не одного слушателя, а сотен и тысяч.

- Демарат, я хочу спасти несчастные Афины от демократии, от буйства демагогов-политиканов, которые погубят их.

- Благая цель, Гиппий, но осчастливить государство и его граждан против воли, да ещё руками врагов невозможно. Полагаю, я правильно понял твоё намерение. Руками Ксеркса ты хочешь уничтожить демократию и заполучить власть в Афинах.

- А разве есть другой способ? Разве ты хочешь не того же, что и я?

- Я думаю, что вряд ли Ксеркс преследует ту же цель, что и ты. Не ради же величия Афин он готовит свой поход. Ты обманываешь себя. Что касается меня, то я не хочу возвращать себе утраченное царское достоинство, тем более такой ценой. Знаешь, мне понравилась жизнь в Персии, и я не собираюсь менять её на неусыпность эфоров. Здесь я впервые вздохнул свободно. Воздух Персии оказался куда привольнее, чем в нашем государстве равных.

- Ты хочешь остаться в стороне? Ты не отправишься с Ксерксом за море?

- Вряд ли мне удастся остаться в стороне. Я люблю своё отечество, с другой стороны, я благодарен Ксерксу за его гостеприимство и почёт, которым он меня окружил. И считаю себе обязанным помочь ему. И помощь моя заключается именно в том, чтобы предостеречь его от похода в Европу, который вряд ли кончится успешно.

- Что ты говоришь! Персы подчинили себе весь мир! Вся необъятная Азия — в его власти! Что ему стоит раздавить маленькую Грецию, как муху?

- Не всё так просто, Гиппий. Ты забываешь, что доблесть истинных мужей способна творить чудеса. Я верю в мужество своих сограждан. Они способны отстоять свободу для своих детей ценою своей жизни. Также и твои афиняне доказали на Марафоне свою отвагу. Они тоже, я думаю, не сдадутся так просто. Фемистокл все эти годы всерьёз готовится дать отпор персам.

- Что смогут сделать Спарта и Афины, ну пусть ещё несколько мелких государств, когда в самой Греции нет единства? Как смогут договориться Спарта и Афины между собой? Их разделяет постоянная вражда. В Греции многие государства изъявили свою покорность персам, это и фессалийские Алевады, и фиванские олигархи, и другие города. Если бы Греция была едина и монолитна, я бы, может, и задумался всерьёз над твоими словами.

- Перед лицом такой угрозы у них хватит мудрости забыть свои мелкие распри, — ответил Демарат, — но не в этом дело. Ты очень хорошо сегодня рассуждал об иерархии — о деревьях, кустах и полевых травах. Я продолжу твою аналогию. Каждому народу, как и растению, определена своя среда обитания. У всего, что существует во вселенной, есть своя мера. Об этом писал Гераклид: есть своя мера у солнца, у звёзд — у всего, что нас окружает. Также и каждый народ имеет свою меру. Богами положен водораздел между двумя частями света — Азией и Европой. Нельзя не видеть разницы между народами, их населяющими. И это имеет свой высший смысл, который пока скрыт от нас. Но я верю, что Европа не покорится Азии — во всяком случае, это не такая лёгкая задача, как кажется. И знаешь, кто первый высказал такую мысль?

- И кто же это?

- Премудрая Атосса. В последний год она отговаривала Дария от похода и теперь пытается удержать Ксеркса. Я тоже стараюсь удержать его и в этом вижу свою задачу. Этим я постараюсь спасти своё отечество от разорения, а своего благодетеля и друга Ксеркса от разгрома.

- Тогда у нас разные цели, Демарат.

- Да, Гиппий, у нас разные цели.

Глава 2 Ксеркс

Демарат не мог не удивляться, как изменился за эти два года Ксеркс. Он хорошо помнил юного изнеженного царевича, который однажды предстал перед ним в покоях Атоссы. Теперь он заметно возмужал. Пурпурные расшитые одеяния и диадема придали ему величие. Между бровей появилась жёсткая складка — характерная для людей, привыкших повелевать. Во всех чертах чувствовались жёсткость и самоуверенность. Но вместе с тем от внимательного взгляда спартанца не скрылись признаки некоторой вялости и расслабленности, которые он приметил в лице Ксеркса, когда тот был ещё царевичем: те же пухлые щёки, толстые губы сластолюбца, изнеженные руки, не привыкшие держать меч.

Демарата проводили на почётное место недалеко от царского ложа, рядом сидели другие эллины — Гиппий, послы фессалийских Алевадов, а также посланники Галикарнасской царицы Артемиссии и других греческих городов, изъявивших покорность персам. Демарат по-прежнему резко выделялся в толпе разряженных придворных. Он был единственный среди гостей, который осмеливался предстать пред царские очи в греческой одежде самого простого спартанского покроя. На нём было единственное украшение — массивная золотая цепь, усыпанная красными, как кровь, камнями — личный подарок царицы Атоссы и великолепный короткий меч с золотой рукоятью, на драгоценной перевязи, в серебряных ножнах.

После многих заздравных кубков царь обратился к своим сотрапезникам с такой речью:

- Два моих успешных похода убеждают меня более не откладывать то, что было давно задумано моим отцом и нашим великим владыкой Дарием. Да, я имею в виду поход против этих смутьянов и наглецов греков, которые развращают своей непокорностью и дерзким самомнением весь мир. Наше царство не будет прочным, пока мы не приведём смутьянов к покорности. Хотя сегодня у нас праздничный пир, а не заседание Совета, всё же мне бы хотелось предварительно в дружеской обстановке узнать ваш образ мыслей.

- Наш образ мыслей таков, что мы готовы повиноваться любому твоему решению, — ответил один из придворных льстецов.

Ксеркс нахмурился.

- Я и сам знаю, что моё дело приказывать, а ваше повиноваться, но я удостоил вас званием своих друзей и советчиков. И потому прошу высказаться со всею откровенностью.

Наступила тишина. Никто не понимал, чего хочет Ксеркс и что желал бы услышать. Поэтому льстецы примолкли, опасаясь попасть впросак. Тогда голос возвысил двоюродный брат Ксеркса Мардоний, сын Гобрия, сына сестры Дария:

- Владыка, несправедливо оставлять афинян без наказания за множество бед, которые они принести персам. Теперь, когда ты подавил мятеж в Египте и Вавилонии, иди незамедлительно на Афины. Этим ты стяжаешь себе великую славу среди людей, и в будущем не найдётся такого врага, который бы осмелился напасть на твоё царство, — патетически сказал Мардоний, затем после небольшой паузы добавил: — Европа, к тому же, замечательно красивая страна, изобилующая плодовыми деревьями всякого рода, исключительно плодородная. Только наш великий владыка среди всех смертных достоин обладать ею.

Мардоний надеялся после захвата Греции стать сатрапом Европы, вот почему он так настаивал на походе. Вслед за ним с речью к присутствующим обратился фессалиец Диметрий, посланник Алевадов. Он приглашал отправиться в Элладу как можно скорей, уверяя в преданности фессалийских царей Ксерксу и обещая их поддержку. В том же ключе говорил Гиппий. Он ссылался на то, что в Афинах есть персофилы среди высшей знати, и часть жителей непременно примет сторону Ксеркса, как только он подойдёт к стенам города. Но особенно старался поэт Ономакрит, которого прислали Алевады. Он встал и на золотом подносе преподнёс царю свиток со словами:

- Повелитель, здесь ты найдёшь оракулы, составленные древним нашим поэтом и пророком Мусием, которые я собрал и переписал для тебя. В одном из этих предсказаний говорится, что в Азии восстанет великий царь, родом персиянин, которому суждено соединить мостом Геллеспонт и сокрушить Европу.

Демарат молчал в этом общем хоре своих соотечественников, так настойчиво ради своих амбиций подталкивающих Ксеркса к войне. Он не мог не усмехнуться по поводу этих будто бы древних оракулов. Всем было известно, что изворотливый Ономакрит их успешно подделывал, за что однажды был уличён Гиппархом и с позором выставлен из Афин.

Ксеркс молча выслушал эти речи, и, казалось, они были ему угодны. Никто не решался сказать что-либо против общего мнения. Тогда слово взял Артабан, сын Гистаспа, родной дядя царя. Он полагался на своё близкое родство и потому мог себе позволить высказывать то, что думает, без страха и лести, ибо он был одним из немногих придворных, которые действительно думали о пользе державы и царя.

- Владыка и великий царь, — обратился он к Ксерксу, — некогда я осмелился отговаривать твоего отца, царя Дария, идти в поход на скифов — кочевников, у которых нет городов. Он не послушал меня, надеясь покорить своенравных скифов, и вот он возвратился, потеряв множество храбрых воинов. Ты же, царь, нынче собираешься идти на врагов гораздо более доблестных, известных всему миру своими ратными подвигами. Ты владеешь почти всем миром, нет числа твоим богатствам. Я думаю, имея так много, не стоит желать чрезмерного, это противно богам. Есть предел человеческому могуществу. И мудрость состоит в том, чтобы постигать этот предел.

- Это не мудрость, а трусость! — вскричал горделивый Мардоний. — Царь, не стоит слушать его! Эта речь недостойна доблестного мужа.

- Владыка, — ответил Артабан, — ты хотел знать наше мнение. Прости, что я говорю, может быть, противное твоей воле, но я искренне желаю блага и тебе, и царству. Я говорю го, что подсказывает мне моя совесть. Никто до сих пор не имел повода назвать меня трусом. Если понадобится, я готов доказать это с оружием в руках прямо сейчас, — сказал Артабан, положив руку на рукоять меча.

- Никто не сомневается в твоей отваге, Артабан, — примирительно сказал Ксеркс.

- Позволь тогда мне продолжить. Быть осторожным — не значит быть трусом, в этом состоит мудрость. А царство мудрого правителя стоит крепко и процветает многие годы. Что вы надеетесь получить в этом походе? Что есть в Европе, кроме камней, покрытых тощим слоем почвы? Богатств мы там не найдём. И зачем они нам? Разве не притекают ежедневно со всех концов земли неиссякаемой рекой к нам золото, серебро, драгоценные каменья, слоновая кость, редкие породы деревьев, бесценные так- ни, всевозможные изделия лучших мастеров Востока? Рабов? Но греки слишком умны и свободолюбивы, чтобы быть хорошими рабами. Я думаю, что лучше мудрым правлением удерживать то, что имеешь, дать подданным мир и благоденствие. Ты видишь, как перуны божества поражают тех, кто стремится слишком возвыситься в своём высокомерии. Ведь божество всё великое обычно повергает в прах.

- Артабан, — в гневе перебил его царь, — ты — брат моего отца! Это спасает тебя от заслуженной кары за твои вздорные речи. Но всё-таки я хочу заклеймить тебя позором, так как ты — малодушный трус. Я не возьму тебя в поход на Элладу, ты останешься здесь с женщинами. Это будет тебе наказанием. Ты забываешь, что есть важное обстоятельство, которое побуждает меня выступить в поход. Мы должны наказать дерзких эллинов за гордыню. Они посмели не признавать нашего могущества, они сожгли Сарды, бросили вызов нам. Если мы им это попустим, то всё царство может пошатнуться. Кроме того, эллины похваляются, что они самый доблестный народ во всём мире, мы должны развеять этот миф. Скажи, Демарат, разве я не прав? — неожиданно обратился Ксеркс к благоразумно помалкивающему спартанцу.

- Ты хочешь знать моё мнение, царь, об этом походе? Я отвечу тебе, что самые благоразумные слова, которые я сегодня здесь услышал, конечно, были сказаны Аргабаном. Он прав, когда говорит, что поход этот будет нелёгким. И стоит ли из-за груды голых камней так рисковать?

- По-твоему, я рискую, отправляясь против греков? — изумился Ксеркс. — Но разве я не обладаю самой огромной армией, которой ещё никто и никогда не имел, несметными сокровищами, оружием, многочисленными кораблями?

- Всё так, Ксеркс, но недооценивать противника — есть проявление неосмотрительности. Во-первых, Европа далека, и поход может занять много времени. Во-вторых, слишком большую армию будет трудно прокормить в таком дальнем походе, к тому же из-за огромного обоза она будет терять свою боеспособность. А противник, с которым предстоит иметь дело, весьма серьёзен.

- Греки продажны и склочны, — с презрением проговорил посланец Алевадов Диметрий, — они никогда не смогут договориться между собой. Они готовы спорить по любому поводу. Персам следует пустить в ход дарики[13]. Золотой дождь — самое мощное оружие против них. В каждом городе найдутся люди, готовые предать не только других эллинов, но и своих сограждан, если им пообещать хорошую мзду. Посулами и подкупом надо расколоть единство граждан в каждом городе и не допустить создания общегреческого союза.

- Перед лицом смертельной угрозы эллины объединятся. Да, вам удастся подкупить кое-кого, но народ не пойдёт за персофилами, что касается Спарты, то её граждан подкупить невозможно, они будут сражаться и умирать до последнего солдата, до последней капли крови. Надо понимать, до какой степени греки любят свободу. Рабство для них хуже смерти. Вот почему Эллада — серьёзный противник.

- Я понимаю, Демарат, твоё желание возвеличить соотечественников. Это похвально и достойно благородного человека, но всё же думаю, что ты слишком преувеличиваешь возможность риска. Следуя совету Алевадов, я расколю общество Греции деньгами и посулами, а затем сломлю всякое сопротивление силой оружия. Соединить воедино Азию и Европу — вот моя цель. Но довольно о делах, мы забыли, что мы на празднике, а не на совете.

Больше о походе не было сказано ни слова. Гости услаждались едой и напитками, в перерывах между сменой блюд играли музыканты и выступали танцовщицы, веселье охватило всех присутствующих. Только Демарату было не по себе. Он навсегда порвал со своим отечеством и твёрдо решил не возвращаться в Спарту, но угроза, нависшая над Грецией, глубоко взволновала его. Тяжесть легла на сердце, печаль и тревога снедали душу. Он мучительно размышлял, чем он может помочь своему отечеству в этих обстоятельствах.

Глава 3 Вести из Спарты

Демарат вернулся к себе рано. Только теперь он понял, насколько дорога ему оставленная родная земля. Находясь вдали от неё, ему важно было знать, что она существует, что она свободна. Только тогда он мог чувствовать себя счастливым.

Этот поход тревожил его. Как помочь согражданам? И как известить их о готовящемся нападении, чтобы они прекратили дурацкие раздоры и позаботились об отпоре Варвару. Смогут ли договориться Спарта и Афины между собой? Присоединятся ли к ним остальные города? Смертельная угроза нависла над всей Грецией. Он не сомневался в мужестве греков и знал, что ни железо, ни бронза не одолеют их. Но фессалиец, к сожалению, сказал горькую правду: есть более страшное оружие, которое может сломить их волю, — золото и серебро. Он боялся продажности политиков.

От всех этих невесёлых размышлений у него раскалывалась голова. Или он слишком много выпил на пиру? Вообще-то Демарат старался удерживаться от излишеств в еде и вине, которым безоглядно предаются персы. Тем не менее он не мог не заметить, что за эти несколько лет, проведённых в Азии, он немного отяжелел, год от года ему всё труднее было поддерживать прежнюю форму. Действовала общая расслабляющая обстановка придворной жизни.

- Почему хозяин так невесел? — встретил его Фамасий. — Уж не разгневал ли он чем-нибудь царя?

- Нет, Фамасий, с царём всё в порядке, я просто устал, вот и всё.

- Хозяин, Ксеркс прислал тебе сегодня новых наложниц, прекраснейших девушек из самых знатных семей Вавилона, которых он привёз из похода. Это знак особого расположения к тебе нашего владыки. Не желаешь ли взглянуть? Может быть, это развеет твою усталость?

- Фамасий, я же говорил тебе, что у меня есть жена, с которой я надеюсь когда-нибудь соединиться. У нас, эллинов, не принято иметь много жён.

- Я знаю, хозяин. Я отлично помню, наш повелитель Ксеркс хотел выдать за тебя одну из своих племянниц, но после твоего объяснения разрешил тебе оставаться безбрачным. Но ведь я не говорю о жёнах, эти девушки — твои невольницы или наложницы, как мы их называем. У тебя нет перед ними и их родственниками никаких обязательств.

- Фамасий, дело не в обязательствах. Дело в том, что я люблю свою супругу. Мы, спартанцы, храним верность своим жёнам, даже если они находятся далеко. Только смерть вырвет из моего сердца любовь к моей супруге, к моей прекрасной Перкале.

- Ты, конечно, можешь продолжать любить её, но мужчине трудно быть одному. Хотя бы взгляни на этих дивных красавиц, — продолжал уговаривать Демарата хитрый перс, — у них бархатистая кожа, маленькая упругая грудь, округлый гладкий живот, они исполнены томной неги. Они будут услаждать тебя до самой зари самыми изощрёнными ласками, которыми так славятся женщины Вавилона, — говорят, их с раннего возраста специально обучают этому искусству в храме богини Иштар.

- Несносный перс, — разгневался Демарат, — долго ты будешь испытывать моё терпение? Я велю хорошенько выпороть тебя, если ты не замолчишь.

Я сказал тебе, что буду хранить верность своей супруге. Мне не нужны знойные приторные красавицы юга с их душными, продажными ласками. Только одна женщина царит в сердце Демарата, и, пока она жива, никто не займёт её места. Поблагодари царя за его подарок, а девушек отошли в имение, пусть они займутся там какой-нибудь работой. Пусть прядут или вышивают. Что там ещё умеют делать кроме любовных утех эти вавилонские блудницы, которых ты называешь благородными девицами?

- И тебе даже не интересно взглянуть на них? — изумился Фамасий.

- Зачем? Не стоит подвергать себя соблазну. Наши глаза нередко обольщают нас, так что мы начинаем делать противное сердцу. Незачем распаляться понапрасну. А теперь иди и дай мне уснуть.

Фамасий удалился в большом неудовольствии. Странности его хозяина не переставали изумлять его, а Демарат отправился на своё жёсткое ложе, которое он устроил в отведённых ему дворцовых покоях по спартанскому образцу. Он был уверен, что лежание на мягких перинах оказывает губительное воздействие на мужчин. Их доблесть и мужество терпят от этого серьёзный урон. Он лёг, прикрывшись лёгким шерстяным одеялом, но не мог уснуть. Тревога не покидала его. Она смешивалась с тоской по любимой жене. Фамасий своими речами пробудил воспоминание о ней. В ночи он видел её светлые, полные любви и нежности глаза, её белые, тонкие, почти прозрачные руки. Ему почудилось, что она нежно прикоснулась к его щеке. Нет, это дуновение ночного ветерка, проникшее сюда, через приоткрытое окно. Он жил, не имея никакой надежды на встречу с любимой. Какой-то голос нашёптывал ему сейчас: когда Ксеркс завоюет Элладу, ты вновь соединишься с Перкалой. Он отгонял эту мысль.

«Нет, лучше пусть я никогда не встречусь с моей ненаглядной супругой и детьми, чем увижу своё отечество поруганным и обесчещенным! Такой ценой я не хочу счастья, хотя только боги знают, что нет для меня на земле ничего дороже Перкалы и моих сыновей».

Спустя несколько дней Ксеркс вызвал к себе Демарата. Спартанец не знал, зачем он понадобился ему. Он старался держаться от царя на расстоянии и лишний раз не напоминать о себе.

Ксеркс, как всегда, был ласков и расположен к нему. Сегодня он был милостив, как никогда.

- Ручаюсь, что ты ни за что не догадаешься, зачем я тебя позвал! — весело встретил его царь.

- Боюсь, я не настолько прозорлив, как твои учёные жрецы-маги, поэтому, конечно, не догадываюсь.

Ксеркс предложил Демарату сесть, затем подал знак рукой слуге. Через несколько минут в зал ввели двух мужчин в спартанской одежде. Сердце Демарата сильно забилось. Вошедшие были молоды, но сильно исхудали.

- Это посланцы Спарты. Их задержали на границе ещё несколько лет назад, а поскольку я был в походе, то держали в одной из прибрежных сатрапий до моего возвращения, и чуть было не забыли о них. Попроси рассказать, чего они хотят. Ты уже достаточно знаешь наш язык, так что толмач не нужен.

Это были Сперхием и Булисом, те два спартанца, которые добровольно согласились умереть за отечество. Но судьба хранила их и, казалось, отодвигала срок их казни. Прибыв на побережье Азии, они попали в руки начальнику береговой персидской охраны Гидарну. Они сказали ему, что у них важное поручение от граждан Спарты, которое касается только царя. Гидарн отнёсся к ним почтительно и с любопытством. Он пригласил их на обед и за угощением между прочим сказал:

- Зря вы, спартанцы, уклоняетесь от дружбы с царём. Даже на моём примере вы можете видеть, как приятно и почётно быть слугою царя, который умеет воздавать должное своим преданным слугам. Я думаю, вам, спартанцам, следует предаться царю, и он возвеличит вас, поставив над всеми областями Эллады.

- Гидарн, — ответил тогда ему Сперхий, — твой совет не со всех сторон одинаково хорошо обдуман. Ведь ты даёшь его нам, имея опыт лишь в одном, в другом же у тебя его нет. Тебе прекрасно известно, что значит быть рабом, но о другом — что такое свобода, сладка ли она или горька, ты ничего не знаешь. Если бы ты однажды отведал свободы, то, пожалуй, ты дал бы нам совет сражаться за неё и копьём, и мечом, и секирой.

Ответ поразил Гидарна. Ему так понравилось беседовать с греками, что он старался удержать их у себя как можно дольше. А после смерти Дария и последовавших бурных событий первых лет царствования Ксеркса было не до них. Так что они до недавнего времени пользовались гостеприимством Гидарна. Только теперь, когда Ксеркс вернулся из Вавилона победителем, они наконец получили возможность приехать в Сузы.

- Государь, — прервал Демарата начальник дворцовой охраны, который привёл их. — Эти двое категорически отказываются выполнить положенный проскинез. Они заявляют, что не сделают этого, даже если их поставят на голову.

Ксеркс, усмехнувшись, взглянул на Демарата, который в этот момент был горд за своих соотечественников.

- Оставьте их, — махнул рукой Ксеркс страже, уже готовой броситься на них, — таковы их обычаи. Спартанцев невозможно переделать. Эти люди не умеют быть рабами. Что ж, продолжим. Спроси у них — кто они и с какой целью сюда пожаловали.

- Назовите свои имена и объясните царю, зачем вы прибыли, — сказал Демарат тихим глухим голосом.

- Царь Демарат! — внезапно вскричал один из спартанцев, узнав бывшего спартанского царя.

- Я уже давно не царь, так решили эфоры, об этом возвестила пифия, — с грустью ответил Демарат.

- Ты не знаешь последних событий?

- Каких событий? Конечно, нет! Откуда мне знать, находясь на другом конце света, ваши дела в Лакедемоне. Что же произошло?

- Вскоре после твоего побега вскрылся обман, с помощью которого тебя лишили власти. Оказалось, Левтихид вместе с Клеоменом подкупили пифию. Оракул был ложным. Пифия была сурово наказана. Если бы ты оставался в Спарте, то тебе вернули бы царское достоинство, а Клеомена и Левтихида наказали. Но поскольку ты бежал, эфоры их простили.

- Эфоры простили такое вопиющее беззаконие, как подкуп пифии и свержение законного правителя? — воскликнул с горечью Демарат. — Что станет с государством, когда лица, призванные следить за порядком, с такой лёгкостью прощают столь серьёзные преступления!

- Они вынуждены были простить их. Дерзкий Клеомен бежал к аркадцам и подбивал их к войне против Спарты.

- Ну и времена! С каких это пор спартанцы боятся аркадцев?

- Когда мы уже были за пределами Спарты, до нас дошёл слух, не знаем, правда это или нет, будто Клеомен повредился рассудком. Его посадили на цепь. Говорят, что это наказание Аполлона за подделку оракула.

- В чём дело? — спросил Ксеркс, который всё это время с любопытством наблюдал за разговором соотечественников.

Он не мешал им, потому что по взволнованным лицам догадался, речь идёт о чём-то крайне важном.

- Они мне рассказали важные новости, которые касаются только меня, — ответил с тяжёлым вздохом Демарат. — Оказывается, пифия была подкуплена и потому дала ложный оракул о моём происхождении. Если бы я остался в Спарте, я бы снова стал царём.

- Мне приятно это слышать, что мой гость и друг Демарат обладает царским достоинством, как и я, — улыбнулся Ксеркс.

- А мне, о великий царь, невыносимо это слышать! — с горечью воскликнул потрясённый Демарат. — Я стал жертвой чудовищного заговора, в результате которого оказался на чужбине, вдали от своего отечества и своей семьи.

- Зато для нас всех это было большой удачей, в твоём лице мы приобрели верного друга, не печалься так сильно, всё в этом мире происходит не случайно, — утешал его Ксеркс, который искренне сочувствовал горю Демарата. — Ты ещё соединишься со своей семьёй, я сделаю всё, чтобы помочь тебе в этом.

- Да, Ксеркс, такова, видно, воля богов. Оставим это. Что случилось, то случилось. Прошлого не вернуть. Теперь отвечайте, зачем вы прибыли к царю? — обратился он к спартанцам.

- Скажи Ксерксу, что имена наши Сперхий и Булис, мы принадлежим к сословию всадников, — сказал старший из послов.

- Да, теперь я узнаю тебя, Сперхий, я хорошо знал твоего мужественного отца Анериста. Он погиб в стычке с тегеатами как настоящий воин.

- Да, мой отец был истинным спартанцем. Надеюсь не посрамить его. Передай царю, что по решению герусии и народного собрания мы прибыли сюда, чтобы принять смерть. Правда, нас посылали с этим поручением к Дарию. Но поскольку Дарий умер, то пусть Ксеркс решит нашу судьбу.

Демарат перевёл царю речь посланника Спарты.

- Я не понимаю, о чём идёт речь. И почему они прибыли ко мне, чтобы умереть?

- Когда-то спартанцы умертвили послов царя Дария, которые пришли с требованиями земли и воды. Но потом эфоры получили неблагоприятные знамения на небе и по звёздам прочли волю богов — послать нас для умилостивления Зевса-Страннолюбца. Так наше государство должно очиститься от скверны.

- Вы сюда прибыли добровольно, зная наверняка, что вам грозит смерть, причём смерть лютая и страшная?

- Да, великий царь, — нас выбрали среди множества добровольцев, готовых пострадать за отечество.

Изумлению Ксеркса не было конца. Он долго хранил молчание.

- Итак, вы готовы к смерти? — спросил он.

- Да, — дружно ответили спартанцы, — мы для этого и проделали весь этот длинный путь.

- Сейчас же придёт палач и подвергнет вас ужасной пытке, которая будет длиться несколько дней. Вам не дадут умереть быстро. Вас будут пытать огнём, резать, разрывать на части, растягивать конечности.

- Да, мы всё это знаем, мы готовы, эфоры нас предупредили перед отъездом, что наша смерть скорее всего не будет лёгкой.

- И вы согласились, хотя могли бы бежать? — продолжал удивляться царь.

- Как бы мы могли нарушить закон Спарты? — в свою очередь удивились спартанцы. — Сбежать? Нам такое даже не приходило в голову. Мы считаем нашу миссию почётной и важной для страны. К тому же мы добровольно вызвались поехать. Нас никто не принуждал.

- Поистине великое государство Спарта, если оно рождает таких мужественных людей! О, как бы я хотел иметь их своими подданными и друзьями! Я бы сформировал специальный спартанский полк, который бы стоял рядом с моими «бессмертными». Вам же, отважные благородные спартанцы, я объявляю мою царскую волю: вы свободны. Вам не причинят никакого ущерба. Я просто испытывал ваше мужество своими угрозами. И вы не посрамили ни себя, ни своего государства.

- Но мы не можем вернуться! — вскричал более юный Булис. — Граждане могут подумать, что мы не выполнили их поручения. Нас будут презирать как трусов и предателей. Лучше убей нас! Нам не перенести позора!

- Вам дадут письмо, запечатанное моей личной печатью, где будет сказано, что вы выполнили поручение и что я считаю обязательства Спарты перед Персией в этом вопросе выполненными. Ваше мужество стало искуплением вины спартанцев. Пусть эфоры объявят гражданам Лакедемона, что они могут считать себя очищенными от скверны. Вас я велю наградить. Я знаю, — Ксеркс бросил быстрый взгляд на Демарата, — что вы презираете золото. Примите от меня в подарок великолепные персидские мечи, которые никогда не тупеют и не ломаются.

Ксеркс внимательно наблюдал за поведением спартанцев. Они так же спокойно встретили известие о своём освобождении, как за несколько минут до того угрозы жестоких и продолжительных пыток. Спартанцы почтительно, с достоинством поклонились царю и молча удалились.

Вечером Демарат позвал молодых людей к себе. Он уже столько лет не видел своих сограждан. С трудом скрывая волнение, он обнял соотечественников, которых судьба, как и его, забросила в глубины Азии, но которым, в отличие от него, скоро предстояло отправиться домой. Он почувствовал, что не может не завидовать им. Сейчас он готов был пешком идти в отечество, быть там простым воином, умереть за него. Это казалось ему большим счастьем, чем быть сотрапезником и любимцем персидского царя. Но гордость мешала ему так поступить. Расспросив более подробно о спартанских делах, он наконец решился задать им вопрос, который более всего его мучил.

- Булис, скажи, что слышно о моей жене и сыновьях? — как можно более безразличным тоном спросил он, глядя в сторону.

Немного они могли рассказать тоскующему Демарату. Только то, что они живы и здоровы. Со времени его бегства Перкала живёт уединённо, почти не выходит из дома — вот и всё, что удалось ему узнать. На прощанье он щедро одарил соотечественников и просил передать подарки Перкале и сыновьям. Те несколько замялись, размышляя, не нарушат ли они этим закон Спарты. Но потом, сжалившись над своим бывшим царём, из уважения к его несчастьям и прежним заслугам они согласились. На следующий день спартанцы отправились в обратный путь.

Глава 4 Коварство Аместриды

Это событие сильно подействовало на Ксеркса. Его решимость отправиться в поход на Элладу сильно поколебалась. Теперь он бы с радостью отказался от своего замысла. Но для этого нужно было найти подходящий предлог, а он не находился. Если раньше Ксеркс охотно слушал речи честолюбивого Мардония и сердился на Артабана, то теперь всё было наоборот: Мардония он не допускал к себе под разными предлогами вовсе и находил удовольствие в обществе своего благоразумного дяди. Чем больше Ксеркс думал о походе, тем больше ему казалось неразумным воевать с Грецией. Наконец он твёрдо решил оставить прежнее намерение и на ближайшем совете заявил:

- Персы! Простите меня за внезапную перемену решения! Ещё нет у меня зрелой мудрости, и люди, побуждающие меня начать войну, никогда не оставляют меня в покое. Поэтому, когда я услышал мнение Артабана, тотчас вскипела моя юношеская кровь, и я нечаянно высказал старшему по возрасту недостойные и оскорбительные слова. Ныне же я должен признаться, что был не прав, и решил последовать его совету. Итак, я раздумал идти войной на Элладу, и вы можете спокойно оставаться дома.

Мардоний и некоторые из молодых персов, жаждавших славы и ратных подвигов, были недовольны. Но основная масса персидской знати радостно приветствовала это решение, сулившее ей мир и безмятежность. Все стали забывать о походе. Жизнь потекла своим чередом. Охота и пиры — основные развлечения царского двора — не прекращались ни на день. Демарат уже собирался уехать в своё отдалённое имение, подальше от безудержного придворного разгула, которого гнушалась его душа. Но тут случились события, которые сильно изменили ход истории.

У Ксеркса была жена, Аместрида, иудеянка родом. Мать её из-за своей красоты оказалась в гареме перса Отана, который принял её дочь от первого брака и воспитывал как своего родного ребёнка. Когда девочка выросла и расцвела, её отдали в жёны Ксерксу. Хитростью и обольщениями она сумела из прочих многочисленных обитательниц гарема возвыситься до царицы. Сладкими речами она убаюкивала царя, так что он, казалось, находился под действием волшебных чар. Ксеркс делал всё, чего бы она ни пожелала. Зато ко всем остальным она была неумолима. Никто не чувствовал себя в безопасности рядом с Аместридой. Она могла затаить обиду и долго вынашивать план мести, затем наносила молниеносный и беспощадный удар. Коварство, умение терпеливо выжидать удобного часа и свирепость тигрицы — были главными свойствами её натуры. Её приёмный отец Отан, почтенный добродушный перс, который благодаря Аместриде из простого воина достиг самых высоких постов в государственной иерархии, не имел на неё никакого влияния. Из всех родственников и друзей она слушала только своего двоюродного брата — Мардуха. Говорили, что именно Мардух при помощи волшебства научил её хитростям и приёмам обольщения, благодаря которым она стала царицей. Мягкий по природе и расслабленный Ксеркс не мог противиться железной воле царицы.

Вот и на этот раз она задумала вместе с Мардухом услать царя подальше от столицы, чтобы в его отсутствие свободнее распоряжаться всеми делами. Оба они желали ослабить и погубить персидское царство, а поход обещал быть непростым. Итак, царица приступила к царю с такими речами:

- Владыка и повелитель мой, больно мне слышать, что ты решил простить своих врагов — злокозненных афинян, в то время как твоё царское достоинство требует, чтобы ты был беспощаден к врагам, истребляя их без всякой жалости. Я боюсь за твоё царство — другие сатрапии увидят, как ты беспечен и мягок, и отложатся от тебя.

Но Ксеркс не хотел её слушать.

- Жена, ты напрасно беспокоишься за мою власть, после победоносного похода в Египет и Вавилон ничто не угрожает мне. Куда более необдуманным будет бросить царство и отправиться далеко на Запад, на край земли ради сомнительной победы.

Царица всё же не унималась, но Ксеркс на этот раз был непреклонен. Убедившись вскоре, что обычными уговорами она не может достичь цели, сговорившись с Мардухом, Аместрида прибегла к следующей хитрости. Вечером перед сном она подливала в кубок царя одурманивающее зелье, действие которого было таково, что человек не мог отличить сна от реальности. Как только Ксеркс засыпал на ложе подле царицы, в царский покой входил Мардух, одетый в персидские одежды, на высоких котурнах[14] , увеличивающих его рост больше, чем на фут. Он будил царя и говорил:

- Итак, ты изменил своё решение и не желаешь идти войной на Элладу после того, как приказал персам собрать войско? Нехорошо ты поступаешь, меняя свои взгляды, и я не могу простить тебе этого. Держись того пути, которым ты решил идти сначала.

Ксеркс, услышав эти речи, пришёл в ужас. Он простёр к видению руки, хотел что-то сказать, но тут в глазах его помутилось, и неодолимый сон сковал его до утра. Проснувшись, он вспомнил ночное происшествие, уверенный, что это был призрак, но не придал ему значения и никому ничего не сказал. На следующую ночь Аместрида и Мардух проделали то же самое. На этот раз призрак сказал Ксерксу:

- Сын Дария! Ты решил всё-таки совсем отказаться от похода, не обратив внимания на мои слова, как будто бы ты услышал их не от власть имеющего? Знай же: если ты тотчас не выступишь в поход, то всё твоё величие и могущество обратятся в прах.

Ужас объял царя. На этот раз он отнёсся к словам всерьёз. Утром он послал за Артабаном.

- Дорогой мой друг, — обратился к нему Ксеркс, — ты знаешь, как несправедливо я обошёлся с тобой, наговорив тебе на пиру много несправедливых слов. Затем я раскаялся и последовал твоему мудрому совету. Но вот уже вторую ночь ко мне является грозный призрак и повелевает отправляться в поход. Я хочу, чтобы ты увидел этот призрак своими глазами. Итак в следующую ночь ты облечёшься в царские одеяния и возляжешь на моё ложе. Если он явится тебе также, как мне, тогда я поверю, что он ниспослан богами.

Так они и сделали. Ксеркс расположил Артабана на своём ложе, а сам занял место на походной постели, которую распорядился внести в комнату. Аместрида наблюдала за всеми приготовлениями, она исхитрилась подлить то же зелье в кубок Артабана. Ксерксу на этот раз она дала более сильнодействующее снадобье, чем прежде.

Когда в середине ночи оба уснули, Мардух вошёл и встряхнул Артобана за плечи, так что тот в страхе проснулся. Зная, что Артабан не так доверчив ко всяким сверхъестественным вещам, как Ксеркс, и может опознать его, он встал у него в изголовье и заговорил:

- Это ты стараешься всячески отговорить Ксеркса от похода на Элладу, якобы желая ему блага? Ты не останешься безнаказанным ни в будущем, ни теперь за то, что пытаешься отвратить веление рока. Что ждёт Ксеркса за неповиновение, это ему уже объявлено. И недалёк тот день, когда предречённое мной будет исполнено.

С этими словами он накалил на жаровне, обогревавшей покои царя, бронзовую монету и, удерживая её длинными щипцами, стал подходить, чтобы выжечь Артабану глаза. Сон неодолимыми путами сковывал его члены, так что он не мог противиться призраку. Собрав последние силы, он закричал ужасным голосом, Ксеркс на мгновение очнулся и сел на постели. Мардух, испугавшись, скрылся, досадуя, что не удалось привести в исполнение задуманное — выжечь Артабану глаз и дать всем персам неоспоримое доказательство божьего гнева, который будто бы постиг Артабана за то, что он отговаривал царя от похода на Элладу...

Проснувшись поутру, царь и его дядя стали обсуждать ночное происшествие. Теперь и Артабан был убеждён в истинности видения. Поражённый страхом, он сказал Ксерксу:

- Царь, мне не раз приходилось наблюдать ниспровержение великих держав малыми. Я помню, чем закончился поход Кира на массагетов и поход Камбиза на эфиопов. Сам я участвовал в войне Дария со скифами. Поэтому я хотел удержать тебя от увлечений юности, зная, сколь гибельна страсть к большему могуществу. Я хотел, чтобы народы прославляли тебя как самого счастливейшего из смертных, как того, кто даровал им мир и процветание. Но поскольку мы предпримем наш поход по божественному внушению, значит такова воля небожителей — покончить с эллинами навсегда. Они обречены божеством на погибель. Теперь я тоже изменил своё прежнее мнение. Собери персов, объяви им о ниспосланном тебе откровении и прикажи готовиться к походу.

Ксеркс приказал немедленно созвать совет. Он объявил аристократическому собранию и магам о пережитом им ночном приключении и отдал распоряжение, не теряя ни дня, отправляться во все уголки огромной державы для набора войск. В тот же вечер все разъехались, выполняя повеление царя. Утихли праздники, не слышно было больше охотничьего рожка царских егерей.

Глава 5 В поход

Демарат уже совсем собрался уезжать в имение, когда пришло известие о спешном приготовлении к походу. Ксеркс вызвал его к себе, долго расспрашивал о быте спартанцев, об их способе ведения боя, тактике и стратегии. Ответы Демарата каждый раз приводили его в глубокую задумчивость. И чем более он его слушал, тем менее ему хотелось воевать с ними. Но ничего не поделаешь. Ксеркс свято верил, что поход совершается по воле божества, и надеялся, что он предаст эллинов под его власть. Он приказал Демарату не покидать столицу и готовиться к походу.

Вернувшись к себе, Демарат впал в тяжёлое раздумье. Эта война тревожила его. Прежде всего, он стал думать, как ему известить соотечественников о нападении, чтобы оно не застигло их врасплох. Им нужно как следует приготовиться, успеть примириться и договориться между собой. Он мысленно представил себе их военный совет, распри афинян и спартанцев — о верховном командовании, о тактике, о каждой мелочи. Да, в такие критические минуты начинаешь понимать преимущества монархии. Ведь из-за своих споров они могут потерять всё — свободу, землю, жизнь. Как же известить их? Он вспомнил о двух спартанцах — Сперхии и Булисе. Как жаль, что они уже уехали! И как раз тогда, когда все приготовления были отменены. Так что они поехали с радостным известием о мире. Что же делать? Надо на что-то решиться. Немного подумав, он позвал своего раба Лапида, который казался ему более смышлёным, чем другие.

- Лапид, я дам тебе одно поручение, оно касается моей семьи. Я забыл кое-что передать Перкале. Это очень важно для меня. Тебе надо во что бы то ни стало догнать двух спартанцев, бывших здесь. Зная здешнюю систему передвижения по стране, думаю они не могли уехать далеко. Тебе я дам специальный пропуск, по которому тебе будут предоставлять на станциях лучших лошадей и без промедления. Зайди ко мне за письмом через час. За это время соберись в дорогу, потому что ты отправишься немедленно. Да, ещё хочу сказать тебе: если ты выполнишь моё поручение и привезёшь от спартанцев письмо, подтверждающее, что ты всё исполнил надлежащим образом, то я награжу тебя. Я подарю тебе золотую цепь, дам тебе любую девушку, которая тебе понравится, из моего гарема и поставлю тебя старшим над слугами.

Лапид удалился выполнять поручение хозяина.

- Разумно ли я поступаю? — спрашивал сам себя Демарат. — Доверить свою жизнь презренному илоту, который ненавидит меня и предаст без промедленья! Впрочем, он слишком глуп, чтобы понять, что от него будет зависеть моя жизнь. И труслив к тому же, как все илоты. Он побоится ослушаться меня. Кроме того, он жаден и польстится на награду. Рабы предпочитают иметь верную награду в руках, чем рисковать, рассчитывая на большее, как поступают только свободнорождённые эллины. Жадность и трусость рабов всё же превосходят их ненависть к нам. Ещё я обещал сделать его старшим. А рабы ничего гак страстно не желают, как властвовать над себе подобными. Но всё же это очень рискованно.

Он взял вощёную дощечку и начал писать по воску заострённой палочкой для письма. Закончив, он связал дощечки вместе и запечатал.

Демарат снова задумался, затем решительно распечатал дощечки и поспешно стер надпись с вощёной поверхности. Подумав ещё немного, он соскрёб весь воск с дощечки, взял один из персидских кинжалов, острых, как бритва, и концом его процарапал на гладкой поверхности дощечки своё сообщение — о готовящемся нападении персов. Затем надпись поверху залил воском, предварительно растопив его, и снова запечатал письмо своей печатью. Он, правда, засомневался, смогут ли в Спарте понять его хитрость, но решил положиться на догадливость своих соотечественников. Во всяком случае, другого способа известить их у него не было.

Едва он закончил, вошёл Лапид. Демарат вручил ему письмо, деньги и охранную грамоту, которую приказал раздобыть Фамасию, обеспечивающую самый благоприятный режим на царских дорогах. Лапид немедленно отправился в путь.

Между тем Ксеркс готовился к походу. Казалось, вся Азия пришла в движение, вооружаясь против крошечной Эллады. Одни народы должны были снаряжать корабли, другим надлежало выставить пеших воинов, третьим — конницу, четвёртым — продовольствие и снаряжение. Кампания планировалась тщательно. Ксеркс и его военачальники старались предусмотреть все неожиданности, учитывая печальные уроки прошлого. Трагедия, постигшая персидский флот у афонских берегов ещё в царствование Дария, оставила глубокий след в сердцах персов. Ведь тогда из-за внезапно обрушившегося порыва северо-восточного ветра погиб почти весь царский флот — триста кораблей разбилось об афонские скалы. В волнах погибло двадцать тысяч человек. Причём гибель их была ужасна. Часть их потонула, часть замёрзла в воде, а большинство пожрали хищные рыбы, которыми изобилуют афонские воды. Поэтому решено было больше так не рисковать. Ещё Дарий, готовясь к войне, велел прорыть афонский канал в районе узкого перешейка, соединяющего полуостров с материком. Теперь эти работы спешно возобновились. Бичами сгонялись сюда разные народы. Жители самого Афона также должны были помогать в работах. Одни работники приходили на смену другим. Работы велись без перерыва — и днём и ночью. Знатные персы Бубар и Артахей, поставленные руководить этими работами, установили такой порядок: разделив на отдельные участки предполагаемый канал, они распределили их между разными народностями, обозначили прямую линию по канатам и все одновременно начали копать.

Демарат пытался объяснить, что это бессмысленная трата сил, что можно было с гораздо меньшими усилиями перетащить суда через перешеек волоком, но Ксерксу нужны были грандиозные свершения. Теперь, когда было решено отправиться в поход, он увлёкся этой затеей. Ему нравилось, что по одному его мановению огромные массы людей пришли в движение. Ему хотелось, как подлинному богу, повелевать стихиям, покорить и саму природу. Уже в Вавилоне проявилось это непомерное властолюбие юного царя: после взятия мятежного города, он повелел изменить русло Евфрата. Царская диадема совершенно вскружила ему голову.

Тем же строительным бригадам было поручено построить мост через реку Стримон, которая служила восточной границей Македонии. Для финикийцев и египтян было специальное ответственное задание: им предстояло возвести понтонный мост через Геллеспонт. Этому предприятию Ксеркс уделял особое внимание, веря в оракул, представленный ему Ономакритом. Египтяне и финикийцы должны были заготовить достаточное количество волокна сирийского папируса и белого финикийского льна для изготовления канатов, которыми предполагалось скреплять понтонные мосты. Кроме этой задачи на тех же финикиян и египтян было возложено строительство продовольственных баз в пяти опорных пунктах по дороге от Геллеспонта до Македонии, чтобы войско не испытывало нужды ни в чём. Со всех концов государства в эти житницы стали доставлять муку и масло.

Между тем сухопутные войска со всех концов необъятной персидской державы стекались в городок Криталлы, что находится в Каппадокии. Именно гам было назначено общее место сбора. К весне городок наполнился множеством военных. По всем окрестностям расположились лагеря самых разных азиатских народов, так что этот крошечный городок на несколько недель превратился в миниатюрный Вавилон, в котором оказались перемешаны множество племён.

Ксеркс провёл смотр своих войск и наградил наиболее расторопных из сатрапов. Не мешкая, он двинулся в путь. Они переправились через реку Галис, вступили во Фригию и вскоре достигли Келены, города, знаменитого тем, что здесь находится исток извилистого Меандра.

Здесь в это самое время жил лидиец Пифий, друг царя Дария, отца Ксеркса. Поговаривали, что лидиец самый богатый человек в Азии посте персидского царя. Дарию он подарил однажды платан и виноградную лозу из золота. Царь, правда, тоже не остался в долгу, щедро наградив Пифия, в результате чего состояние лидийца ещё более возросло.

Задолго до прихода Ксеркса в Келены начал Пифий готовиться к приёму высокого гостя, распорядившись из всех своих имений свозить хлеб, быков, овец, масло и вина. Когда войско вошло в город, Пифий приготовил щедрое угощение для всех. Вечером он устроил грандиозный пир для царя и его сатрапов. В чертогах, сияющих серебром и золотом, среди шёлковых завес и подушек они почувствовали себя снова дома — будто бы вновь пировали в Сузах. Во время пира Пифий торжественно заявил:

- Владыка и повелитель, я не хочу скрывать от тебя размеры своего имущества. Но так как я его точно знаю, то поведаю тебе. Как только узнал я, что ты собираешься в поход на Элладу, так решил сосчитать своё состояние — денежные средства, чтобы дать тебе денег на ведение войны. После подсчёта я обнаружил, что у меня две тысячи талантов серебра и четыре миллиона. Дариевых статеров золотом без семи тысяч. Все эти деньги я приношу тебе в дар. Самому же мне достаточно средств на жизнь от моих рабов и поместий.

Воцарилось молчание. Придворные с завистью смотрели на лидийца, ожидая реакции Ксеркса. Царь остался весьма доволен словами Пифия. В ответ он сказал:

- Мой дорогой Пифий! С тех пор как я покинул Сузы, я не встретил ни одного человека, который бы захотел добровольно оказать гостеприимство мне и моему войску. И уж тем более никто не объявил мне о готовности пожертвовать деньги на ведение войны, кроме тебя. За это я желаю наградить тебя по-царски. Я нарекаю тебя моим гостеприимцем и восполню из моего собственного достояния те семь тысяч статеров, которых не хватает у тебя до четырёх миллионов, чтобы сумма была полной и число стало круглым. Владей же сам своим богатством, которое ты приобрёл, и будь всегда таким, как сейчас, и тебе никогда не придётся раскаиваться.

Все как будто на едином дыхании выдохнули воздух, возгласами и одобрительными репликами выражая восхищение, как щедростью Пифия, так и царя. Демарат с интересом рассматривал этого маленького юркого человечка, который так умел угождать царям. Он пытался, но так и не мог понять, что им двигало — холодный расчёт или искренняя преданность? «Во всяком случае, — подумал спартанец, — он достоин уважения, как человек с размахом, и не жадный. Деньги часто приходят к тому, кто ими не дорожит». Демарат и сам был предметом зависти многих придворных. Количество городов и областей, которые пожертвовал ему Дарий, Ксеркс удвоил, как только стал царём, что делало его одним из самых богатых людей в государстве. Он мог бы иметь при желании и втрое больше. Но Демарат не видел никакого смысла во всех этих богатствах. Сыновья его были далеко, и он не знал, смогут ли они когда-нибудь наследовать ему. Самому ему требовалось совсем немного. Он ненавидел роскошь и всяческие излишества. Он с удовольствием бы избавился от части своего имущества, подарив кому-нибудь, но не решался, потому что это могло не понравиться царю. Чем дольше он жил при персидском дворе, тем больше чувствовал свою чужеродность в этом варварском мире.

С изумлением глядел он в последнее время на Ксеркса. Тот сильно переменился за последние несколько месяцев, беспредельная власть совсем околдовала его. Он мнил себя неким божеством и утратил чувство реальности. Сколько раз Демарат порывался сказать ему: «Помни, что ты человек! Боги разметут твоё могущество в прах, развеют по ветру, так что и следа не останется от твоих деяний. Только доблесть бессмертна. Всё остальное пыль и пепел. Разве не твоими руками была уничтожена слава Вавилона, самого блестящего города в мире? Разве не разметал по ветру Кир могущество царя Креза, счастливейшего из людей? Разве не умер позорной смертью самый удачливый человек на всей земле — тиран Самоса Поликрат? Как легко люди забывают эти уроки истории! Как легко они впадают в безумие и ослепление!».

Но он молчал. Демарат был достаточно разумен, чтобы понимать, насколько бесполезны были бы его попытки образумить гордыню самодержца. Ничего, кроме раздражения, это бы не вызвало. Его замечание потонуло бы в общем хоре восхвалений и восторгов. Нет, сейчас не время для критики. И он занял позицию стороннего наблюдателя.

«В конце концов, — размышлял он, — что мне за дело до персидской державы? Пусть испытают на себе превратности человеческой судьбы! Только это и может их образумить!»

Он продолжал хранить упорное молчание. Упоенный собой и своими грандиозными приготовлениями, Ксеркс не замечал этого. Иногда он обращался к Демарату за советом, но ни разу не последовал ему, как, например, в вопросе о сооружении канала на Халкидике. Сколь не доказывал спартанец абсурдность этой затеи, он не смог остановить царя.

Демарата гораздо больше волновала судьба отечества, оказавшегося к нему столь жестоким и несправедливым. Но сердце его, несмотря ни на что, оставалось в Спарте. Лапид, которого он отправил вслед спартанским юношам, благополучно вернулся, выполнив поручение. Одно было ему не ведомо, догадаются ли эфоры прочитать его послание. Он всё же рассчитывал на сметливость своих соотечественников. Наблюдая за масштабными приготовлениями варвара, он иногда испытывал гнетущий страх за Элладу. Порой она представлялась ему маленькой скорлупкой в океане, которую вот-вот накроет мощная волна и погребёт под собой. В такие минуты ему не хотелось жить. Затем он приходил в себя, стряхивал ужасное наваждение и говорил себе: «Только доблесть имеет истинную цену в этом мире. Что может толпа варваров, пусть даже большая, против истинных мужей?» Он также верил в божественное провидение, которое редко дарит безграничное могущество одному человеку.

Между тем Ксеркс с войском двинулся дальше в путь, по направлению к Сардам. Они миновали самый большой город Фригии Колоссы, где Демарат наблюдал удивительное природное явление. Здесь река Лик низвергается в расселину: с шумом низвергались глубоко во чрево земли обильные воды реки, но через пять стадий[15] вода снова выходила на поверхность и затем впадала в Меандр.

Войско огромной змеёй, одетой в железный панцирь, ползло к лидийской границе. Наконец царь вступил в Лидию. Здесь дорога разветвлялась — налево путь вёл в Карию, направо — в Сарды. Свернув в направлении последних, они вскоре достигли города Каллатеба. Ксеркс решил здесь передохнуть пару дней, прежде чем идти дальше. Вечером он пригласил Демарата в свой царский шатёр. Ксеркс возлежал на ложе, застеленном драгоценными коврами, среди шёлковых подушек. Он пригласил спартанца разделить с ним ужин. Тут же были Мардоний, Артабан, царские сыновья и братья — словом, круг самых близких царю людей.

Демарат отметил, что в походе царь окружён не меньшим комфортом, чем в своём дворце, и это было удивительно для него. Ведь быт спартанских царей, когда они отправляются на войну, ничем не отличается от простых солдат. Ложем служат охапка сена и простая рогожа. Демарату слушалось спать и на голой земле, завернувшись в плащ.

- Демарат, — обратился к вошедшему Ксеркс, — сейчас я угощу тебя необыкновенным лакомством, которое приготовляют здешние жители, — ты никогда ничего подобного не пробовал.

Демарат вежливо поклонился, внутренне изумляясь: неужели Ксеркс пригласил его за этим.

Его усадили за стол вместе с другими сотрапезниками и поднесли золотую тарелку с круглыми лепёшками, от которых исходил резкий пряный запах. Он попробовал кусочек. Лепёшка оказалась сладкой и таяла во рту, вкус был непривычный, но необыкновенно приятный.

Ксеркс рассмеялся, увидев несколько озадаченный взгляд Демарата, который не знал, как он должен реагировать на столь большое внимание Ксеркса к его персоне и странной лепёшке, в которой он ничего особо примечательного не находил. Спартанец вообще не понимал столь большой заботы персов о своём пропитании. Для него еда была просто едой — необходимым средством для поддержания сил. Когда он был голоден, самая грубая пища — простая ячменная лепёшка, например, — казалась ему замечательной и вкусной. А когда он был сыт, то не мог заставить себя проглотить и маленького кусочка любого, самого изысканного блюда.

- Это экзотическое лакомство известно только в этом городе, — продолжал с воодушевлением Ксеркс. — Местные жители готовят его из редкого сорта тамариска, который встречается только близ Египта на горе Хорив. После укуса кошенилью на дереве появляется густой сладкий смолистый сок, жители собирают его и, смешав с мукой, делают лакомство, которым мы нынче угощаемся.

Царь остался весьма доволен жителями, щедро наградив их, и велел сделать небольшой запас лакомства в дорогу.

Эта ребячливость Ксеркса, к которой все отнеслись совершенно серьёзно, озадачила Демарата. «Поистине эти варвары как малые дети, — подумал он. — Им ли воевать с нами?»

По дороге произошло ещё одно примечательное событие, рассмешившее Демарата, но к которому все другие отнеслись также со всей серьёзностью. Царь и в самом деле считал своими подданными не только людей, но и всю природу — животных, птиц, растения, реки и камни. И подобно тому, как он награждал и наказывал людей, он применял те же методы поощрения или устрашения к этим своим безмолвным подданным.

При подходе к Сардам рос необычайно большой раскидистый платан, который возвышался над пологой равниной, как грозный страж. Царь залюбовался красивым растением. Он остановил движение колонны, сошёл с колесницы и созерцал величавое дерево около получаса. Затем он распорядился наградить платан увесистым золотым ожерельем, а одному из «бессмертных» было поручено остаться и охранять дерево вместе с царским подарком.

Глава 6 Ночь в Сардах

Они подходили к Сардам. Древняя, сказочно богатая столица Лидии была уже на горизонте. Можно уже было различить её мощные стены и башни акрополя, считавшегося неприступным. Город огибала река Пактола, берущая начало на горе Тмол, на северном склоне которой живописно расположился город. Тмол славится своими виноградниками, из плодов которых местные жители делают превосходное вино, а скромная по своим размерам речка Пактола изобилует золотым песком, который был источником богатства Креза. Прежде Сарды были резиденцией лидийских царей, теперь в роскошном царском дворце обосновались персидские сатрапы. Вокруг мощной каменной твердыни примостились убогие тростниковые хижины, крытые тростниковыми же кровлями, что бывало не раз причиной страшных пожаров, истреблявших весь нижний город. Недавно он особенно сильно пострадал во время похода ионийцев, когда была сожжена даже часть дворца. Лидийский сатрап к приезду Ксеркса не только устранил все следы разрушений, но сумел придать дворцу ещё большее великолепие.

По прибытии в Сарды царь распорядился послать в Грецию послов с требованием воды и земли. Только в Афины и в Спарту он не велел приезжать своим послам.

- Они должны быть уничтожены до основания. Никакой союз с ними не возможен. Только война до полного уничтожения.

Против Спарты у Ксеркса не было такого ожесточения, как против Афин, но царь знал свободолюбие лакедемонян и считал бесполезным вести с ними переговоры.

Вечером, как всегда, устроили пир, на котором, вопреки персидским и эллинским обычаям присутствовала женщина — царица Галикарнасса Артемисия. Она прибыла со своим отрядом из соседней Карии накануне приезда Ксеркса. Эта мужественная женщина удивила весь мир. По матери она была родом с Крита, отец её, почтенный Лигдамид, был уроженцем Галикарнасса. После ранней смерти мужа энергичная Артемисия, поскольку сын её был малолетним, взяла бразды правления в свои руки. Она возглавила войско не только от Галикарнасса, но и от соседних дорийских городов Коса, Нисира и Калидны.

Вечером вместе со всеми придворными Артемисия приветствовала царя в пиршественной зале. Одетая в серебряную чешуйчатую египетскую кольчугу такой тонкой изящной работы, что казалось, будто она соткана из паутинки, и в пурпурный короткий плащ, подчёркивающий её царское достоинство, в золотом венце, усыпанным красными камнями, Артемисия вызвала всеобщий гул неподдельного восхищения. Она почтительно преклонила колени перед Ксерксом, выполняя положенный проскинез. Затем Артемисия обратилась к царю:

- Великий царь, господин и владыка наш, я рада приветствовать тебя в Сардах и счастлива сообщить, что желание услужить тебе и выразить мою любовь и дружбу побудило меня лично возглавить небольшой отряд из Галикарнасса. Я привела с собой также пять боевых кораблей, и пусть мой вклад не гак велик (он соразмерен моим возможностям), но у царя будет возможность убедиться в мужестве и отваге моих воинов. Я уверена, наш малый отряд ещё покажет себя и сможет оказать царю важную услугу. Мои корабли лишь немногим уступают прославленным сидонским. Ручаюсь, они будут лучшими во всём твоём флоте. По маневренности и устойчивости им нет равным. Что касается искусства наших кормчих, нет нужды расхваливать их, ты сам вскоре убедишься в этом.

- О, прекрасная, отважная царица, я не верю своим глазам — вижу ли я перед собой смертную женщину или богиню, спустившуюся к нам с высоты небес, — дивную воительницу Палладу. Воистину, это чудо — видеть тебя среди нас! Верю, что ты станешь нашим символом победы, нашей Никой, залогом успеха во всех делах. Имя твоё прославится в веках. Ты будешь вдохновлять своим мужеством на ратные подвиги наших воинов, ведь умереть у тебя на глазах — достойная награда для воина. Ты, которая оставила малолетнего сына и пренебрегла женской немощью ради нас, достойна наивысшей похвалы и награды. Займи же самое почётное место в этом зале — за царским столом, по правую руку от меня.

«Любят же эти персы витийствовать! — Демарата мутило от напыщенных длинных речей царя и его придворных. — Пригласить женщину на пир! Вот это новость!»

По залу прошёл тихий ропот, непонятно чего в нём было больше — зависти, восхищения или осуждения.

- И чего ей дома не сидится? — проворчал посланник фессалийских Алдевадов Диметрий. — Женщина — в армии? По-моему, это скорее дурной знак. Разве мало здесь мужчин, что нужна помощь взбалмошной бабёнки? Лично меня это оскорбляет. Да ещё пригласить её с нами на пир!

- Что ты так кипятишься? — ответил Демарат. — У нас в Спарте относятся к женщинам с уважением, в отличие от остальных греческих и варварских государств, вот почему не найдёшь во всём мире женщин более преданных и достойных, чем спартанки. Конечно, они не отправляются с нами в поход, но если бы это потребовалось, то оказались бы под стать своим мужьям. Артемисия — одного с нами, дорийского рода, и потому мужеством своим не уступит многим мужчинам-варварам.

Намёк покоробил Диметрия. Он знал, что эллины не признают их, фессалийцев, цивилизованными людьми, причисляя к остальным варварам, в то время как сами фессалийцы претендуют на то, чтобы считаться частью греческого мира. Он поднял на Демарата глаза, полные ненависти, сжал кулаки, но не нашёлся, что ответить, и затаил вражду.

Во время пира Ксеркс не спускал глаз с прекрасной царицы, и вечером, когда совсем стемнело, он пригласил Артемисию прогуляться с ним по террасе. Царица-воительница поразила его воображение. Она резко отличалась от томных, расслабленных восточных красавиц, к которым он привык. Стройная, стремительная и лёгкая, как серна, с льняными волосами и огромными серыми внимательными глазами, сдержанная и полная достоинства — она невольно дразнила и увлекала его в область непознанных ощущений. Чувственный и сладострастный перс почувствовал себя охваченным необоримым любовным томлением.

Они вдыхали ночной прохладный воздух. В неверном призрачном свете огромной луны весь город, простирающийся под ними со склона Тмола до реки, казался нереальным и сказочным. Крупные звёзды на ясном небе были совсем близко. Юная царица была тоже совсем близко, до неё, как до звёзд, можно было дотянуться рукой, и в то же время — Ксеркс это чувствовал — она была так же далека и недосягаема, как её сёстры-небожительницы, так ярко сияющие сейчас в темноте. Что-то подсказывало царю, что при всём его могуществе у него нет надежды дотянуться до этой женщины.

- Артемисия, — прошептал он, — твоё имя как аромат весеннего цветка, оно пьянит и кружит голову. Оно стремительно и вместе целомудренно, как и ваша девственная богиня Артемида, которой оно принадлежит.

Царица молчала. Ничто не изменилось в её лице. Оно было прекрасно и бесстрастно, как у статуи греческой богини. Никакая эмоция не нарушала его дивной гармонии. Артемисия устремила задумчивый, несколько мечтательный и в то же время печальный взгляд вдаль, поверх города, за горизонт. О чём она думала? О безвременно ушедшем супруге? О своём ребёнке, оставленном на попечение кормилицы? О своём государстве? Или повелитель Востока пленил её, и она размышляла о возможности их союза? Или скорее — о его невозможности.

Невозможности? Но почему?

Потому что она не могла оставить любимое отечество, бросить на произвол судьбы сына, город, людей. Прежде всего, она царица, а затем женщина.

Она посмотрела на влюблённого царя и печально улыбнулась ему.

- Царь, эту ночь в Сардах мы запомним навсегда. Я чувствую дивную музыку в моей груди, чувствую, как та же мелодия рождается в твоём сердце. Пусть она поёт, то тише, то громче, пусть никогда не замирает. Каждый раз в одиночестве, когда мы будем смотреть на звёзды, мы будем слышать её, хотя она и будет причинять нам нестерпимую боль.

Она замолчала. Тишина окутала их своим покрывалом. Только стрекотание цикад нарушало это упоительное безмолвие. Ксеркс протянул к ней руки, желая обнять. Она отступила на шаг и ускользнула стремительной тенью. В сомкнутых руках царя остался лишь воздух.

- Артемисия, — хрипло позвал царь, — не уходи! Не покидай меня! Ни одна женщина не волновала меня и не томила так сильно, как ты. Никогда я не испытывал такой пронзительной муки. Все члены мои расслабляются, я теряю власть над ними. Останься со мною в эту ночь.

- Нет, мой повелитель! Я не могу остаться. Всё войско сегодня смотрит на нас. Я уроню своё достоинство царицы, если послушаюсь голоса чувства, я опозорю не только себя, но всех моих сограждан. Что станут говорить обо мне, о нас? Что я отправилась искать приключений? Что ты, начав такой грандиозный поход, предался любви? Какова же будет дисциплина после этого в войске? Нет! Владыка, я не допущу этого. Я буду хранить своё достоинство царицы и стратега. Прошу, никогда больше не возобновляй этого разговора. Мы с тобой облечены властью и потому не имеем права отдаваться страстям.

- Ты права, моя дивная, прекрасная царица. Клянусь, ты не услышишь от меня слов любви, пока не окончится наш поход. Но знай, пока бьётся сердце Ксеркса, оно принадлежит тебе, бьётся для тебя, оно полно одной тобой. Эту печаль я буду носить в себе. Больше я не потревожу твой покой. Прости, если глаза мои будут выдавать мои чувства. Им я не могу приказать не восхищаться тобой, потому что на земле не рождалось женщины более достойной, отважной и царственной. В детстве моя нянька, гречанка благородного рода (её похитили пираты и продали к нам, во дворец), рассказывала мне много ваших историй, стихов и басен. Я любил слушать её — иногда целыми часами. Однажды она прочитала стихи какой-то вашей древней поэтессы. Кажется, её звали Псапфо. Одни строчки меня поразили и навсегда засели в памяти. Точно я не вспомню, но смысл был такой: «У меня есть девочка, золотому цветку подобная, её не стоит и вся обширная Лидия». Я был ещё мальчишкой и подумал тогда — что за чепуха! Какая-то девчонка и богатейшая из наших провинций! Разве можно это сравнивать? Я сказал это своей няньке. Она улыбнулась и ответила: «Ты пока мал, царевич, вот вырастешь, тогда вспомнишь мудрую Псапфо». Она оказалась пророчицей, моя нянька, теперь я знаю, что есть женщины, за которых не только Лидию, но половину персидской державы не жалко отдать.

- Но не честь! — прозвенел голос Артемисии. — Честь дороже и Лидии, и персидской державы, и прекрасной женщины.

Луна зашла за тучу. Артемисия быстрой тенью скользнула в темноту и там растаяла. Царь остался один. Он долго ещё в сумерках смотрел на звёзды. Сейчас он взвешивал на весах — любовь и воинскую славу. Может быть, бросить всё, взять в жёны Артемисию и жить, наслаждаясь любовью и покоем. Пожалуй, он бы так и сделал, если б мог. Но нет! Поздно. Теперь он не мог остановиться, слишком большие силы были разбужены и приведены в действие. Остановить или затормозить их ход было не в его власти при всём его могуществе. В ушах его ещё звенели последние слова царицы: «Честь дороже и Лидии, и персидской державы, и прекрасной женщины».

- Прощай, любовь моя, — прошептал он.

В эту звёздную ночь в Сардах Ксеркс познал, что не всё доступно владыкам, цари тоже не свободны от муки безнадёжной, неутолимой любви.

Глава 7 Тайна Артемucuu

Со смутным чувством Демарат пришёл в отведённые ему покои. Артемисия поразила воображение не только Ксеркса. У спартанца также не выходила из головы эта необыкновенная женщина. Её свободная уверенность, царственность, необычная манера держаться, исполненная достоинства и вместе скромности, глубоко взволновали его. Одно мучило Демарата: почему она, бросив семью, отправилась воевать против греков, возглавив поход лично. Никто не принуждал её к такому шагу. Это было её добровольное решение. Если бы она отправилась воевать за свободу эллинов, тогда бы он готов был преклониться перед ней как перед самой выдающейся женщиной всех времён. Он смутно догадывался, что какие-то исключительные причины, которые она от всех скрывает, побудили её отважиться на такой шаг. Демарат решил, что он не успокоится до тех пор, пока не дознается, в чём дело. Поэтому на следующий день он отправился с визитом к Галикарнасской царице.

Она приняла его в портике в саду. Под навесом, увитым виноградом, стояло ложе с подушками, которое было приготовлено для неё по персидским обычаям. Однако Артемисия распорядилась принести два кресла с низкими спинками.

- Приветствую тебя, достойная царица Галикарнасса, — поздоровался Демарат.

- Для меня большая честь принимать спартанского царя, — ответила она любезно, жестом приглашая занять место в кресле напротив себя. Рабы тут же принесли столики с фруктами, десертом, кубки и прохладительные напитки.

- Бывшего царя, — поправил Демарат.

- Бывших царей не бывает, — внушительно сказала она. — Я наслышана о твоих злоключениях, о них говорит вся Эллада. Твои граждане обошлись с тобой несправедливо и немилосердно.

- Это не их вина, коварство Клеомена и Левтихида лишило меня власти. Эфоры и граждане поверили ложному оракулу, который дала пифия.

- Где были глаза у твоих граждан? Разве всякий, взглянув на тебя, не увидит тотчас признаки царского рода?

- Так или иначе, такова воля богов, значит, мне нужно быть там, где я есть. Не по доброй воле отправился я в путь.

- Разве ты не хочешь отомстить своим гражданам за оскорбление? Разве не это твоя цель? — спросила царица.

- Ты не представляешь, насколько я далёк от мстительных чувств. Ксеркс оказал мне гостеприимство, он любит и ценит меня. Я имею всё, что только может пожелать человек. Благодаря несчастью у меня появилась возможность увидеть огромность этого мира, я узнал столько нового и необыкновенного о разных народах, их обычаях и верованиях, чего я никогда не узнал бы, оставаясь в Спарте. И потом, здесь у меня есть досуг, я пристрастился к чтению. Ты не представляешь, сколько разных книг я прочёл — древних и новых поэтов, исторические сочинения, философские и юридические. Я стал совсем другим человеком и смотрю на мир иначе. Мы в Спарте уделяем слишком много внимания физической и военной подготовке. Конечно, принципы воспитания нашего юношества в духе послушания государству, чувства долга, отваги, пренебрежения к материальным благам, комфорту и к смерти — это величайшее достижение спартанских обычаев. Я особенно в этом убедился, находясь здесь, среди персов. И всё же мне жаль, что наши граждане и те, кто ими правит, не уделяют должного внимания литературе, наукам и искусству. Если так пойдёт дальше, то Афины скоро станут центром Эллады. Ничто так не влечёт сердца, как красота и жажда знаний, поэтому все эллины станут стремиться в Аттику. Если бы мне снова пришлось править в Спарте, я бы несколько изменил нашу систему воспитания. Я бы отбирал наиболее сообразительных, любознательных юношей и отдавал их учиться наукам и искусствам. Мне хочется, чтобы мы могли гордиться своими поэтами и философами.

- Может быть, у тебя ещё будет такая возможность. Ксеркс, когда захватит Элладу, непременно возвратит тебе царскую власть, и ты сможешь издать такие законы, какие захочешь.

- И ты думаешь, что я соглашусь быть персидским сатрапом в собственном государстве?

- А разве не для этого ты отправился в поход? Гиппий просто мечтает о том дне, когда Ксеркс его посадит царствовать в Афинах и он сможет отомстить своим обидчикам.

- Он безумный честолюбец. Неужели он не понимает, что граждане будут его ненавидеть. Даже если случится наихудшее и Варвар захватит Грецию, на этом борьба не кончится. Греки никогда не смирятся с рабским ярмом. Они будут восставать, и все ставленники персов обречены на жалкую позорную смерть. Вспомни Гармодия и Аристогитона, памятник которым теперь украшает Афины. Они не побоялись убить тирана даже ценой собственной жизни. Невозможно поработить народ, который свободу и честь ценит больше жизни.

Царица задумчиво смотрела на Демарата; В глазах её сквозило неподдельное восхищение.

- Как мне приятно беседовать с тобой! Давно мне не приходилось слышать таких благородных прекрасных речей. Я готова слушать их часами! — воскликнула она, не в силах скрыть волнения в голосе.

Спартанец, прекрасный, мужественный, спокойный, поразил её. Ей нравилось, что он носил эллинское платье и ничем не был похож на персов. Все остальные греки в лагере персов быстро перенимали одежду и обычаи восточных народов. Демарат счастливо избежал чужеродного влияния. Находясь вдали от родины, он остался тем же стойким спартанцем, каким воспитало его отечество.

- Я знаю, о чём ты хочешь спросить меня, — внезапно сказала она, — ведь ты за этим пришёл ко мне.

Демарат молчал.

- Ты хочешь знать, зачем я отправилась в поход воевать против греков. Ведь так?

Демарат смотрел на неё, не отрывая глаз, и по-прежнему хранил молчание.

- Тебе я расскажу всё, ничего не скрывая. Я верю тебе, царь Спарты! Я расскажу тебе всё, потому что для меня невыносима мысль, что ты осуждаешь меня! — пылко сказала она. — Мне всё равно, что будут говорить другие, но осуждение такого благородного человека, как ты, мне трудно вынести. То, что я скажу, может стоить мне жизни. Ведь узнай Ксеркс правду, он меня не пощадит.

При этих словах спартанец усмехнулся. Она поняла почему.

- Ты плохо знаешь персов, они, как и все восточные народы, не прощают неверности и обмана. В их сердце гнев способен в один миг испепелить самое сильное чувство любви и приязни. Помнишь, что стало с любимой женой Ксеркса несколько лет назад, до того как всем стала заправлять Аместрида? И только потому, что неосмотрительная женщина позволила однажды проявить небольшой каприз и выказать гордость. Ксеркс, сколь ни любил её, впал в ужасный гнев и велел казнить.

- Однако Аместрида имеет сильное влияние на царя и держится достаточно свободно.

- Говорят, она какими-то зельями и заклинаниями околдовала его, к тому же Аместрида в его присутствии ведёт себя кротко и смиренно, расточая медоточивые речи, и этим всегда добивается того, чего хочет.

- Мне кажется, царица, одно твоё слово, и ты могла занять место Аместриды.

- Это не то, к чему стремится моё сердце. Занять место в восточном гареме, пусть даже самое почётное! Мне? Привыкшей повелевать! Никогда!

- Зачем тогда ты отправилась в поход? В войске поговаривают, что тебя побудила к этому необоримая любовь к Ксерксу.

Артемисия горько усмехнулась.

- Это хорошо, и пусть так думают. Но ты узнай правду — не любовь, а необоримая ненависть побудила меня отправиться в путь, забыв женскую слабость, свой дом и сына.

- Вот как! — изумился Демарат. — Ненависть! К кому же? К Ксерксу?

- О, нет! Совсем нет! К персидскому царю у меня самые дружеские чувства, хотя не настолько сильные, чтобы они могли побудить меня отправиться с ним против Греции.

Артемисия замолчала, глядя вперёд невидящими глазами, будто всматриваясь во что-то далёкое и трудно различимое.

- Демарат, — наконец прервала она молчание, — я поклялась, что не успокоюсь, пока не отомщу... калиндянину Дамасифиму.

- Дамасифиму? Не могу припомнить. Кто это?

- Ничтожнейший из всех смертных.

- Тогда стоит ли на него обращать внимание?

- Он причинил мне ужасное зло. И не только мне. Демарат, как ты знаешь, по отцу Лигдамиду я родом из царственного дома Галикарнасса, но мать моя с Крита. Когда я была девочкой, мы с моей старшей сестрой гостили у деда на Крите. Как и все дети, мы были непослушны и убегали с сестрой гулять на взморье. Наша мать не раз предупреждала нас, что это может быть опасно — море кишит разбойниками и работорговцами. Как мы были беспечны! Однажды мы, как всегда, убежав от нашей старой подслеповатой кормилицы, которая вечно нам досаждала своими наставлениями и не позволяла резвиться так, как нам нравилось, мы отправились на побережье вдвоём. За весёлыми играми мы не заметили, что за нами наблюдали две пары внимательных глаз. Когда неожиданно два негодяя, подкравшись сзади, схватили нас, закрыв рот ладонью, было уже поздно сопротивляться. Нас связали и понесли вниз на корабль, стоящий в лагуне. Сколь несчастной сделалась наша жизнь с этого ужасного момента! Вместо тёплой уютной комнаты в окружении заботливых служанок мы, две маленькие девочки, оказались в грязном трюме в обществе подонков. Мы умоляли наших похитителей вернуть нас домой. Уверяли, что за нас им дадут хороший выкуп. Все наши мольбы были напрасны. По-видимому, негодяи боялись, что на Крите их могут схватить по нашему обвинению, и они предпочли продать нас подальше от родных берегов. У нас хватило благоразумия не рассказывать, откуда мы родом. Похитители не знали ни того, что мы царского происхождения, ни того, что наш дом в Малой Азии, куда они теперь мчались на всех парусах. Я не буду рассказывать, сколько лишений и унижений претерпели мы, пока плыли на корабле, но ужаснее всего была неизвестность. Из кратких замечаний пиратов мы поняли, что нас хотят продать в Персию и рассчитывают получить много золота. Мы с сестрой были очень красивы и ухожены. Негодяи были уверены, что за нас им хорошо заплатят. Мы приплыли на Родос. Я сразу узнала его. Здесь мы часто бывали с отцом осенью после сбора урожая на ярмарке. Отец очень любил нас и всегда покупал нам красивые украшения, шапочки, шитые золотом, драгоценные финикийские ткани. Сколько счастливых мгновений было связано с этим островом, и здесь же мы пережили самые горькие минуты жизни. Подумать только, всего сотня миль отделяла нас от дома нашего отца, который даже не подозревал о нашем плачевном положении. Мы стали думать, как нам известить его о случившемся, и вскоре нам представился счастливый случай, ведь наши похитители не догадывались, что нас могут здесь узнать, и потому демонстрировали нас на невольничьем рынке открыто.

На Родосе находился крупный невольничий рынок, куда съезжались для покупки рабов со всех концов света — из Персии, Египта, со всех островов. Нас водили туда каждое утро. Многие хотели нас купить, но за нас просили слишком дорого. О! Эти торги были нестерпимым унижением! До сих пор, как только вспомню, кровь начинает закипать у меня в жилах. И вот однажды нас заметил наш соотечественник Демофил, старый друг моего отца. Он сразу догадался, какая беда случилась с нами. Подав нам знак молчать, он немедленно вступил в торг. Как мы молились, чтобы он смог купить нас. Но при нём не оказалось требуемой суммы. Похитители никак не хотели сбавить цену. Тогда Демофил согласился на все условия, но просил дать ему время собрать деньги. Работорговцы согласились подождать. Демофил немедленно отправил гонца с письмом к моему отцу, чтобы он срочно прибыл на Родос с деньгами, и сам стал обходить своих знакомых и гостеприимцев, повсюду занимая деньги. Но злосчастный рок преследовал нас. Вечером в дом, где нас поместили, пришли финикийские купцы. Им понравилась моя сестра. И они быстро сторговались с нашими хозяевами. Как умоляла моя бедная сестра не разъединять нас, ведь спасение было так близко! Мы говорили, что хотим остаться вместе, что есть покупатель, согласный купить нас обеих. Негодяи только смеялись. Наконец финикийцы увели рыдающую мою сестру с собой. Больше я никогда её не видела.

Артемисия замолчала, две крупные слезы скатились с её ресниц, грудь бурно вздымалась, взор затуманился. Воспоминание и теперь, спустя столько лет, причиняло ей ужасную боль.

- Наутро Демофил принёс необходимую сумму, меня выкупили на свободу. Но бедная моя сестра... Она бесследно исчезла. Отец искал её повсюду, но всё было напрасно. Несчастная участь моей горячо любимой Гангилы стала печалью всей моей жизни. Уже после смерти отца я сама продолжила поиски. Мой муж помогал мне. Сейчас я уже почти отчаялась отыскать её. Боюсь, её нет в живых. Она, наверно, умерла от горя. Но у меня появилась ещё и другая цель. Я поклялась, что отомщу похитителям.

- Но при чём тут Дамасифим? Неужели...

- Да, это он предводительствовал пиратами! Я сумела разыскать его. Мой муж собирался отомстить ему, но преждевременная смерть помешала исполнить это намеренье. Тогда я решила, что буду дожидаться, когда вырастет мой сын. И тут случился этот поход. Как только я узнала, что Дамасифим отправляется вместе с персами, я тоже решила отправиться и лично покарать его. Я испугалась — вдруг негодяй умрёт не от моей руки, и тогда неутолённая жажда мести не даст мне покоя.

- Но разве он не благородного рода? Я слышал, что он называется царём Калинды. Разве бы стал человек царской крови заниматься такими низменными вещами?

- Калинды — крохотный, ничем не примечательный городок, почти деревня. Все жители его — жалкие нищие, которые частенько промышляют разбоем. Дамасифим разбогател благодаря пиратству и работорговле, и граждане несколько лет назад поставили его басилевсом.

- Что ж, благородная царица, теперь мне ясна твоя цель. Будь уверена, что твоя тайна умрёт вместе со мной. Если тебе понадобится помощь, я сделаю всё, что ты попросишь. Негодяй заслуживает наказания. Я готов покарать его.

- Спасибо, Демарат, но я хочу попробовать отомстить ему сама. Бесславно умереть от руки женщины — вот какой конец я ему уготовила! Я не позволю ему умереть достойно, как мужчине и воину.

- Что ж, на всё твоя воля, царица. Знай, Демарат всегда будет твоим преданным другом.

- Я тоже, благородный царь, обещаю тебе свою дружбу и поддержку.

С этими словами она внезапно встала и быстро вошла в дом. Демарат остался в недоумении. Через несколько мгновений она вышла снова, держа в руках великолепный кинжал персидской работы в драгоценных золотых ножнах, украшенный красными, как кровь, камнями. Она протянула кинжал спартанцу.

- Возьми этот знак моей вечной дружбы. Это кинжал моего погибшего мужа, который я всегда носила с собой. Теперь он твой. Я знаю, что ты предан своей супруге Перкале, но если бы ты когда-нибудь решился на новый брак, то знай — Артемисия будет счастлива разделить с тобой и царство, и ложе.

Демарат стоял в сильном смущении. Настоящая буря разыгралась в его сердце. Он с трудом мог понять себя. Бесконечное восхищение красотой и благородством царицы боролись в нём в этот момент с далёким, почти уже нереальным образом Перкалы. Он почувствовал звон в ушах. Приняв подарок, он стоял как вкопанный, держа в руках кинжал, не в силах сказать ни слова. Царица лёгкой тенью сделала шаг к нему, нежно провела рукой по волосам и прикоснулась губами к его щеке. Затем она быстро ушла в дом. Только теперь Демарат очнулся и медленно побрёл домой.

Глава 8 Геллеспонт

Кажется, Сарды были городом, созданным специально для того, чтобы давать урок царям. Ксерксу пришлось здесь испытать ещё одно разочарование, напомнившее, что и он смертный. Впрочем, до Ксеркса эту науку мудрости в исследовании пределов человеческого могущества постигал другой самонадеянный владыка — лидийский царь Крез. Повинуясь Дельфийскому оракулу, он первым напал на персов. Кир Великий не замедлил с ответом, он вторгся в Лидию, осадил Сарды и после четырнадцатидневной осады взял неприступный акрополь. Лидийского царя он решил сжечь в наказание за дерзость. Тогда спасительной для Креза оказалась мудрость Солона, которого он вспомнил, привязанный к столбу, когда палач уже готовился поднести пылающий факел к вязанкам дров и сухого камыша.

С каким презреньем, с каким неудовольствием воспринял он когда-то слова афинского мудреца, который упрямо отказывался назвать Креза счастливейшим человеком на земле.

- Никого я не назову счастливым при жизни, — вразумлял царя мудрец. — Смерть ставит точку в жизни человека, и только смерть есть мера блаженства людской судьбы. Самыми счастливыми людьми я считаю тех, у кого достойные дети и кто сам или его сыновья отдали жизнь за отечество и своих сограждан.

Тогда эти слова показались Крезу нелепостью, он решил, что старик просто выжил из ума и специально его злит. Когда же некогда счастливый царь оказался пригвождён с позором к столбу, он отчётливо вспомнил слова Солона.

- О, как ты был прав, мудрец Солон, прости меня за мою глупость и дерзость. Воистину, никто не может назваться счастливым прежде своей смерти.

Это восклицание и стало спасительным для Креза. Кир заинтересовался, о чём это он так сокрушается в предсмертный час, и велел остановить казнь. Узнав, в чём дело, рассудительный перс решил не испытывать судьбу и не только даровал Крезу жизнь, но и сделал своим сатрапом.

Вот уже несколько дней небо хмурилось. Непогода с моря принесла грозовые тучи и шквал ураганного ветра. Тем не менее Ксеркс готовился со дня на день выступить в Абидос. Он только ждал известия об окончании строительных работ на Геллеспонте, где сооружался понтонный мост, который должен был соединить Азию и Европу.

На европейском побережье, в районе Херсонеса Фракийского было два города — Сеет и Мадит, между ними находился скалистый выступ прямо напротив малоазийского городка Абидос. К этому-то скалистому выступу из Абидоса и стали тянуть мост. Работу эту Ксеркс поручил финикийцам и египтянам, поскольку именно они производят всё необходимое для строительства моста: прежде всего, канаты из белого льна (так финикийцы называли простую пеньку). Египтяне изготовляли те же канаты из папируса. Постройка была уже почти завершена. Ксеркс отдал распоряжение на следующий день выступать в конечный пункт своего пути в Азии — в Абидос.

Но в то же утро с Геллеспонта прибыли гонцы, которые сообщили ему известие, которое привело царя в небывалый гнев. Никто ещё не видел Ксеркса в такой ярости. Ночью разразившаяся буря уничтожила всю постройку. Ксеркс бушевал под стать ночному урагану. Вначале он велел отрубить головы строителям, но этого было недостаточно, чтобы утолить ярость царя.

Маги, сопровождавшие его в походе, посоветовали ему принести богатые жертвы божеству Геллеспонта, которое было недовольно тем, что его не почтили. Услышав это, царь распалился пуще прежнего. Наконец он отыскал виновного!

«О, ты, горькая вода Геллеспонта! — воскликнул он. — Я, Ксеркс, повелитель Востока, покараю тебя за оскорбление, которое ты нанесла мне, хотя я тебя ничем не оскорбил. Разве ты не знаешь, что в этой стране моими подданными являются все — люди, птицы, животные, растения, реки, камни, всё мне повинуется. Хочешь ты этого или нет, я перейду твои воды со своим войском. И, конечно же, не стану приносить жертвы твоей мутной солёной воде, но подвергну тебя заслуженному наказанию».

Сказав это и многое другое (Ксеркс не мог успокоиться несколько часов, выкрикивая угрозы и пламенея жаждой мщенья), он отдал приказ подвергнуть Геллеспонт бичеванию.

Ксеркс приговорил пролив к следующей экзекуции — вначале строптивые воды должны были получить 300 ударов бичом, после этого в воду надлежало сбросить пару оков для окончательного усмирения. У Ксеркса возникла также идея заклеймить Геллеспонт рабским клеймом, но поскольку никто не знал, как это можно осуществить технически, то царь вынужден был отказаться от этой идеи. Придворные шептались, что причиной дурного расположения духа Ксеркса, которое всем бросалось в глаза, был отказ Артемисии ответить на его чувства. Так или иначе, но все проведённые здесь дни он метал перуны по любому поводу.

Немедленно в Абидос были направлены палачи для исполнения приговора. Изумлённые жители Абидоса стали свидетелями неслыханной экзекуции. Спартанец сожалел, что не мог видеть этой сцены своими глазами, но, как передавали, приговор был приведён в исполнение в точности: несколько палачей с самым серьёзным видом отхлестали пролив, отвесив положенное количество ударов, согласно приговору. Вокруг стояли абидосские бездельники, — а город этот славится разнеженными, ни на что путное неспособными бездельниками, — и с удовольствием смотрели на небывалое зрелище. Все бурно обсуждали и строили предположения, чем ответит пролив на такое чудовищное оскорбление. Одни говорили, что земля разверзнется и на месте Геллеспонта образуется новое обширное море, которое затопит Абидос и Херсонес Фракийский, другие предполагали, что теперь Геллеспонт будет бушевать никак не меньше ста лет, так что ни одно судно не сможет больше пересечь пролив. Случилось, однако, то, чего никто не ожидал. Ночью буря улеглась, наутро вода в проливе была тихая и кроткая, как котёнок. Она струилась будто блестящий финикийский шёлк, сверкая в лучах восходящего солнца. В тот же день Ксерксу сообщили, что пролив усмирён.

После этого спешно приступили к строительству нового моста. На этот раз для креплений одновременно использовались два каната из пеньки и четыре — из сирийского папируса. На канаты вплотную уложили распиленные доски и крепко привязали. Потом соорудили перила. Вскоре новый мост был готов. Прибыли также послы с Халкидики и сообщили, работы на Афонском перешейке почти закончены. Можно было выступать в поход.

Вечером царь пировал в сардийском дворце, прощаясь со столицей Лидии. И тогда случилось происшествие, глубоко потрясшее Демарата и заставившее его крепко задуматься о персидской царской власти, в которой он до сих пор видел много преимуществ.

Во время прощального пира лидиец Пифий, к которому так благоволил Ксеркс, пользуясь его расположением, осмелился обратиться к царю с такой речью:

- О, великий владыка, выслушай просьбу престарелого отца. У меня пять сыновей, все они принимают участие в твоём походе. Молю тебя, владыка, оставь мне хотя бы одного сына, моего первенца, чтобы он мог согреть мою старость и наследовать все мои богатства. Остальных же сыновей отдаю тебе, пусть они сражаются за тебя, служат тебе и умрут за тебя.

Ксеркс гневным оком воззрился на несчастного старика.

- Как ты осмелился, негодяй, обратиться ко мне с такой дерзкой, нахальной просьбой, когда все мои сыновья, способные держать оружие, мои братья и племянники отправляются в поход вместе со мной. Я родную кровь мою — драгоценную царскую кровь моих детей не жалею ради нашего общего дела. А ты вздумал уберечь своего отпрыска от судьбы. Но разве ты не знаешь, чем больше старается человек избежать своей судьбы, тем вернее она его настигает? Или ты решил, что наше расположение к тебе даёт тебе право быть дерзким?

Пифий стоял, трепеща, мысленно прощаясь с жизнью. Он никак не ожидал такой реакции на его стариковскую просьбу. Он силился открыть рот, как рыба, но от страха не мог выговорить ни единого слова.

- Ты заслуживаешь самого сурового наказания, — продолжал Ксеркс, — будь любой другой на твоём месте — не избежать бы ему ужасной казни. Но, учитывая твою дружбу с моим отцом и щедрое гостеприимство, оказанное тобой моему войску, я пощажу твою жизнь.

Пифий облегчённо вздохнул и приободрился.

- Однако ты не можешь совсем избежать наказания. Найдите и приведите немедленно старшего сына Пифия! — приказал царь.

Стража немедленно отправилась исполнять приказание. Все вокруг замерли. Страшен царский гнев. Сейчас каждый боялся попасться на глаза Ксерксу, понимая, что в такие минуты даже выражение глаз, лица, неосторожное движение может быть истолковано превратно и стать причиной гибели. Казалось, это зловещее молчание длилось вечность. На несчастного отца жалко было смотреть. Он весь сжался и превратился в комок страха и страдания.

Наконец привели ничего не подозревающего юношу. Он был высок и статен — одет с роскошью, достойной царей.

- Этого сына ты хотел сохранить для себя? Да, достойный юноша, — задумчиво оглядывая вошедшего, произнёс царь. — Завтра на рассвете перед самым нашим выступлением твой старший сын, Пифий, которого ты так хотел уберечь от гибели, будет казнён, — объявил свой приговор Ксеркс. — Я приказываю рассечь его на две половины, одну положить справа, а другую слева от дороги. Пусть всё войско видит, как страшен царский гнев.

Изумлённого, ничего не понимающего юношу тут же взяли под стражу и увели. Несчастный отец не смел даже плакать, боясь ещё больше прогневить царя и тем самым погубить себя и других своих сыновей. От глубокого потрясения он упал без чувств. Слуги вынесли его вон из пиршественной залы. Потеря сознания заслонила от него плохо скрытое злорадство некоторых придворных, завидовавших расположению царя к лидийцу. Пир после этого быстро закончился, у всех пропала охота веселиться. Царь тоже почувствовал себя утомлённым и вскоре ушёл. Медленно и с каким-то тяжёлым предчувствием расходились участники пира. Во внутреннем дворике Демарат разглядел лежащего без чувств на носилках несчастного Пифия.

На следующее утро войско двинулось из Сард в Абидос. Перед выступлением был приведён в исполнение ужасный приговор. Юноша умер, так и не узнав, в чём состояла его вина.

Ксеркс ехал торжественно в центре своих полков. Перед его колесницей следовала тысяча отборных всадников, за ними шла ещё одна тысяча воинов с копьями, обращёнными остриём к земле, затем вели десять священных нисейских коней, которых разводят в Мидии на равнине под названием Нисей. За ними ехала священная колесница бога Ормузды, которую везли восемь белых коней. Никто не имел права подниматься на седалище этой колесницы, поэтому возница шёл пешим, держа вожжи в руках. Затем ехал сам Ксеркс на колеснице, запряжённой также нисейскими конями. Рядом следовала крытая дорожная повозка. Когда царь уставал, он, спасаясь от палящего солнца, пересаживался туда и, таким образом, мог иметь отдых прямо в пути. Позади царя шла тысяча копьеносцев — самые знатные и доблестные персы, которые держали копья остриём вверх, затем ещё тысяча отборных персидских всадников, а за ними ещё десять тысяч воинов, принадлежащих к элитным частям. У этой почётной царской гвардии копья были украшены серебряными гранатовыми яблоками, у самых приближённых к Ксерксу воинов — золотыми. За ними следовали другие десять тысяч персидских всадников и на расстоянии примерно двух стадий от них — остальные нестройные полчища.

Через несколько дней войско достигло реки Скамандр, на берегах которой ещё сохранились развалины древнего Илиона. Царь поднялся на вершину кремля и внимательно осмотрел руины города Приама — легендарной Трои. Он позвал Демарата и, обратившись к нему, сказал:

- Вот место, где некогда решалась судьба Азии. Твои соплеменники победили, цветущий город обратился в груду камней. Я клянусь, что отомщу за тебя, Илион! — возвысил голос Ксеркс. — Я превращу в такие же руины афинский акрополь и все города, которые мне не подчинятся добровольно.

Затем он принёс в жертву Афине Илионской тысячу быков, а маги совершили жертвенное возлияние многочисленным и славным героям, погибшим в этой земле.

Скамандр был первой рекой после золотоносной Пактолы, протекающей в Сардах. К этому времени все запасы воды иссякли. Поэтому солдаты бросились наполнять свои мехи, поили измученный дорогой скот, пили сами. Войско было столь многочисленно, что к вечеру вода в реке иссякла. Когда Ксерксу доложили об этом, он вышел к реке и с удивлением заметил, что поток, который блистал утром своими водами, совсем исчез, на дне опустошённого русла протекал тоненький ручеёк, к которому простирались сотни жадных рук.

Вечерело. Ксерксу не спалось. Ему мерещились тени древних героев, которых его войско, как он думал, потревожило. Безотчётная тревога овладела им. Ему хотелось покинуть Илион как можно скорей. Он призвал Артабана и приказал утром готовиться в путь.

- Это хорошо, — сказал Артабан, — а то войско что-то неспокойно. Командиры жалуются, что солдаты испытывают какие-то неясные страхи. Мне тоже, — признался он, — что-то не по себе здесь. Наверно, это погода, перемена направления ветра. Сегодня ветер дует на запад.

- Что же, ветер снами за одно, и это добрый знак. Мне тоже тревожно, признаюсь тебе. Я думаю, дело туг не в погоде. Место это почтенное, нельзя тревожить спящих героев. А мы устроили здесь такой шум и суету!

Утром он покинул берега Скамандра с тем же неясным чувством беспокойства, которое оставило его только тогда, когда руины города скрылись на горизонте. Вот они уже достигли пограничного с Абидосом города Дардана. Дорога свернула влево и внизу они увидели море, которое сужалось в узкий пролив у Абидоса.

Царь решил произвести смотр своему войску. У дороги возвышался холм, достаточно высокий, с которого открывался прекрасный вид на море. Отсюда царь мог видеть и сухопутное войско, и морские свои силы. Абидосцы установили на холме трон из белого мрамора. Там и устроился царь, чтобы обозревать своё войско. С холма открывался фантастический вид. Всё обозримое пространство кишело людьми и кораблями. Ксеркс выказывал явное удовольствие от созерцания этакой мощи.

Затем царь повелел устроить потешное морское сражение. Корабли в стремительном движении сошлись, завязалась настоящая битва. Царь с детским азартом смотрел на это шуточное побоище, ожидая, кто будет победителем. В конце концов, победу одержали финикийцы из Сидона. Удивительного здесь ничего не было. Разве есть в мире корабли лучше, чем сидонские, и мореплаватели более искусные, чем финикийцы?

Внезапно слёзы полились из глаз царя.

- Что с тобой, повелитель? — спросил стоящий рядом Артабан. — Вначале ты так радовался и веселился от души, созерцая мощь твоих войск. Что же случилось?

- Да, мой дорогой друг, я возрадовался и возвеселился, видя такую силу — столько людей и кораблей, собранных вместе для одной великой цели. Но потом мною внезапно овладела печаль. Я подумал, что скоро они, полные сил и здоровья, вступят в смертельную схватку. Сколько их останется в живых? Я вдруг услышал стоны и хрипы раненых, вся земля представилась мне залитой кровью, её было больше, чем воды в Скамандре. Реки крови текли по равнине, и Геллеспонт стал красным.

- Царь, это действие полуденного солнца. Не надо придавать значения этим обманным видениям. Мы все смертны. Не всё ли равно, где нам предстоит умереть — в постели или в схватке с врагом. Последняя смерть достойнее и почётнее.

- Ты прав, Артабан, однако никто не хочет спешить отправиться в подземное царство.

Глава 9 Европа

Следующие два дня прошли в приготовлениях к переправе. На третьи сутки перед восходом персы установили на понтонных мостах жертвенники, на которых стали возжигать благовония. Миртовыми ветками они устлали весь путь.

Ксеркс, одетый с особой торжественностью, с первыми всполохами утренней зарницы вышел на высокий берег. Он смотрел на восток. Из моря медленно всплывал огромный оранжевый крут. С первыми лучами Ксеркс опрокинул в море золотую чашу с жертвенным возлиянием и вознёс молитвы Митре за свой успех и за всё своё войско. Он просил Митру, чтобы он даровал ему успех в его замысле покорить Европу. Затем он бросил в Геллеспонт золотую чашу, золотой кубок и персидский меч акинаку. Демарат так и не понял, была ли это жертва Митре, или Ксеркс в порыве раскаяния решил принести искупительные дары Геллеспонту за нанесённое ему оскорбление. Сразу же после жертвоприношения приступили к переправе.

В этот день на европейский берег высадилось десять тысяч персидских отборных пехотинцев под предводительством Отана, приёмного отца царицы Аместриды. На следующий день переправлялись всадники, священные лошади, колесница Ормузды и сам Ксеркс. Семь дней шла грандиозная переправа, по окончании которой незамедлительно отправились в путь. Корабли двигались вдоль побережья. Огромные нескончаемые полчища, будто стая саранчи, устремились к Европе. Глядя на эти немыслимые массы людей, Демарат думал: «Столько народу собрать против Афин, где нет ни золота, ни драгоценностей, только белый камень, оливы и виноград — вот и всё их богатство». У него никак не укладывалось в голове, что столько людей было собрано только для того, чтобы сокрушить маленькую Элладу. «Нет, — продолжал он свои раздумья, — дело тут не в богатстве. Сокрушить славу и доблесть эллинского племени — вот истинная цель. Варвар не может пережить, что есть какая-то часть земли, не знающая рабства, свободная от его ярма. Ненасытная его душа жаждет обладать всем миром. О, глупое человеческое тщеславие, сколько раз ты бывало посрамлено! Безумец, он думает, что побеждают множеством, что толпы варваров могут противостоять мужеству и доблести настоящих мужей!»

Во фракийском городке Дориске был назначен смотр войск. Ксеркс хотел в точности знать численность своей армии. Для этого мудрый Артабан посоветовал ему хитроумный способ. Они согнали десять тысяч человек, обвели место, которое они занимали, чертой и построили изгородь. Затем солдат оттуда отправили дальше, а пустующий загон заполнили новыми десятью тысячами. Так они пересчитали всё войско. Оказалось, оно составляло семьсот тысяч пехотинцев и восемьдесят тысяч всадников. Костяк этой армии составляла гвардия «бессмертных» — десять тысяч персидских отборных пехотинцев из самых знатных семей. «Бессмертными» они назывались потому, что число десять тысяч должно было оставаться неизменным. В случае смерти пехотинца, на место туг же заступал перс из другой воинской части.

Далее Ксеркс распорядился построить войско по родам и племенам. Десятки народностей из Азии, Африки, Скифии, Европы были согнаны в этот грандиозный поход. Военачальниками у них были свои местные князьки, а над ними персидские предводители — родственники и ближайшие друзья Ксеркса.

Конница составляла наибольшую гордость Ксеркса. Она также состояла из разных народов: сагартии, сражавшиеся арканами, мидийцы, индийцы, ливийцы, каспии, арабы, которым лошадей заменяли быстроходные верблюды. Эти-то арабские всадники на верблюдах и помогли когда-то Киру победить Креза. Ливийцы и индийцы выступали также на колесницах, запряжённых конями и дикими ослами.

Флот Ксеркса состоял из тысячи двухсот триер. Здесь были морские силы финикийцев, арамеев, египтян, киприотов, киликийцев, ликийцев и азиатских эллинов — ионийцев и дорийцев, а также островитян, которые вынуждены были участвовать в походе против своих соотечественников по принуждению.

После подсчёта численности всех сил Ксеркс велел построить войско в боевой порядок, а сам стал объезжать его на колеснице — одну народность за другой, спрашивая имя каждого народа, а писцы тут же делали записи. Завершив смотр сухопутного войска, он пересел с колесницы на сидонский корабль, где была для него установлена золотая сень, и поплыл мимо кораблей, построенных в одну линию вдоль берега и обращённых к нему носами.

Вечером Ксеркс велел позвать к себе в шатёр Демарата. Он был в самом приподнятом расположении духа. Зрелище огромной армады впечатлило его. Он чувствовал себя богом. И в самом деле, не было в этот день на земле человека могущественнее его. «И всё же ты только человек», — думал про себя Демарат, глядя на самодовольство царя. Ксеркс хвастливо обратился к спартанцу:

- Демарат, мне угодно задать тебе вопрос. Ты эллин, к тому же из самого славного в Элладе государства. Ты видел сегодня мою мощь. Скажи мне теперь: дерзнут ли эллины сопротивляться мне? Ведь даже если бы все они собрались вместе и к ним бы присоединились все народы Запада, они бы и тогда не смогли выдержать моего нападения. К тому же у них нет единства. И любой союз их распадётся, прежде чем будет создан. Ведь самое любимое их занятие — проводить время в распрях и словопрениях. Итак, я хочу знать твоё мнение. Что ты думаешь о предстоящей войне?

- Говорить ли мне правду, царь, или тебе в угоду? — спросил, помедлив, спартанец.

- Ты знаешь моё расположение к тебе, я не оставлю тебя своей милостью, даже если слова твои мне будут не по душе. Говори то, что думаешь, без утайки. У меня достаточно льстецов. Тебя ценю за твою прямоту и честность.

«Расположение и милость царей — вещь весьма ненадёжная, что бы там Ксеркс ни говорил, — размышлял Демарат, вспомнив несчастного Пифия, — тем не менее я спартанец, к тому же царского благородного рода, а значит, не подобает мне ловчить и льстить, уподобившись персидским придворным, хитростью под стать лисе и свирепостью — волку. Что бы ни было, буду говорить прямо».

- Царь! Поскольку ты велишь мне говорить правду, я скажу тебе всё, что думаю, не кривя сердцем, так чтобы потом никто не мог меня упрекнуть в двуличии. Ты знаешь, что бедность существовала в Элладе с незапамятных времён. Но она же и стала учительницей мудрости и находчивости. Мудрость и суровые законы вскормили свойственную нам доблесть. Вот этой-то доблестью Эллада спасается от бедности и тирании. В особенности же это относится к дорийскому племени и, прежде всего, к Лакедемону; где законы настолько превосходят обычаи всех других народов, как высокие горы низменную равнину.

- Но ведь ты сам, как я помню, рассказывал моему отцу всякие ужасные вещи о твоей стране. Тогда мне показалось, что нет несчастнее людей, чем обитатели Спарты, где все, начиная от царя и заканчивая слугами, влачат жалкое убогое существование, находясь под ярмом чудовищных законов, которые одинаково беспощадны ко всем. Разве ты не жаловался на ваши странные обычаи?

- Да, признаюсь, я многое тогда осуждал. Во мне говорили обида и гнев на моих соотечественников. Но теперь, когда обида улеглась и я имел много времени на размышления, я оцениваю наши законы иначе.

- Не хочешь ли ты сказать, что это персидские обычаи навели тебя на такие размышления? — спросил проницательный Ксеркс.

- Царь, твой отец и ты оказали мне гостеприимство, почтили меня своей дружбой, хотя я этого ничем не заслужил. Мои сограждане, которым я оказал немало благодеяний, за которых проливал кровь, заплатили мне неблагодарностью. Поэтому я не могу судить беспристрастно. Но всё же каждый любит то, что близко его сердцу. Скажу честно, мне больше по душе спартанский аскетизм, бодрость духа, пренебрежение к золоту и роскоши, чем пышная придворная жизнь. Привычка к самоограничению — залог истинной доблести и неподкупности. Лесть, лицемерие, предательство, притворство расцветают пышным цветом в роскошных царских палатах. Тут ничего не поделаешь. Таково свойство человеческой натуры. Взращённый в роскоши и изобилии становится изнеженным и завистливым. Он слишком любит приятности жизни и потому стишком жалеет себя, чтобы быть мужественным. Теперь я отчётливо это сознаю, только теперь понимаю причины наших жёстких законов. На расстоянии многое видится иначе. Мелкие детали уходят, остаётся главное. И вот в главном-то лаконские обычаи являются уникальными и не похожими ни на одно государство не только в Азии, но и в Европе. Я скажу тебе, царь, мои сограждане никогда не примут твои условия, которые несут рабство Элладе. При этом они будут сражаться с тобой, даже если все прочие эллины перейдут на твою сторону.

- Сколько же могут они выставить тысяч боеспособных бойцов, чтобы противостоять такой силе?

- Даже если у них будет только тысяча воинов, они всё равно будут сражаться.

- Демарат! Ты шутишь или говоришь серьёзно? Что за слова слетели с твоих губ? Тысяча воинов будет биться со столь великим войском! Ты хочешь сказать, что каждый спартанец может противостоять десяти моим воинам. В таком случае тебе как царю должны противостоять никак не меньше двадцати. Я видел тебя и других эллинов и не нахожу в вас ничего такого, что давало бы вам преимущество над персами. Мне бы следовало устроить испытание тебе и заставить биться прямо сейчас с двадцатью из отборных моих гвардейцев, чтобы наказать тебя за твои безумные слова. Но я обещал простить тебе всё, что бы ты ни сказал. Я не хочу твоей гибели, оценивая по достоинству такого редкого друга, как ты, хотя и нахожу твои слова неразумными. Я понимаю также и уважаю твоё желание возвеличить твоих соотечественников. Это делает тебе честь. Сказать по правде, я бы хотел иметь таких подданных, как твои сограждане, но ты говоришь, что это невозможно, что они предпочтут скорее умереть, чем покориться мне.

- Да, это так, они будут биться до последнего солдата.

- Это безумие, ведь на каждого из них будет приходиться не десять, а тысяча моих воинов.

- Но они будут биться за свою свободу. А для нас, эллинов, свобода — самое дорогое на свете. Без неё и жизнь не мила.

- По-моему, Демарат, это глупость. Просто вы привыкли жить в нищете, впроголодь, вот вам и лезут в голову разные несуразные мысли про свободу и прочая чепуха. Если человека хорошенько кормить, то он вскоре забудет про свободу и будет вполне счастлив рядом с сытной кормушкой. Человек ведь мало чем в этом отличается от животного. Свобода — плохой кормилец, поэтому каждый старается продать её повыгоднее. Многие ваши греческие города это хорошо понимают. И поступают, по-моему, мудро. Ведь если бы Эллада подчинилась ещё моему отцу, принесла бы знаки покорности — воду и землю, то там бы прекратились раздоры, воцарился мир, все бы зажили счастливо и благополучно. Наш сатрап надзирал бы за порядком. Вы бы не знали ни нужды, ни тревог. Но вы не захотели. Почему? Что вам эта свобода? Зачем она вам? — недоумевал Ксеркс.

- Мне трудно тебе это объяснить. Но слаще свободы нет ничего в этом мире. Горек хлеб рабства. Он замешан на слезах унижения. По моему мнению, и так думают все спартанцы, свобода — это как раз то, что и возвышает человека над скотами. У свободного, гордо поднята голова, его речь прямая и честная, без обмана и лести.

- Ладно, Демарат, я вижу, тебя невозможно переубедить, так же как и твоих соотечественников. Что ж, сила оружия нас рассудит. Мы вернёмся к нашему разговору на развалинах Афин и Спарты.