33 простых способа создания зон здоровья и счастья у вас дома и на даче

В «Лавке художника»

Эта история отличается от многих литературных рассказов тем, что не заканчивается, а начинается свадьбой. Хотя… свадьбой же она и закончится, но об этом я расскажу вам позже. Это жизненная история, и, наверное, поэтому она так начинается…

Вы, дорогие мои читатели, верно, подумали, будто я уже настолько привык писать сказки и только сказки[1], что уже просто не способен рассказать о реальных приключениях без свадьбы в конце или в начале. Сказки сказками, а жизнь идет своим чередом, и работа в ней — главное. И так уж складывается, что благодаря работе моя жизнь очень похожа на сказку.

На этот раз мы не думали, что скоро нам придется собираться в экспедицию. Мы — это ваш покорный слуга Рушель Блаво, а также мои друзья и коллеги: Настя Ветрова, которая собралась замуж за моего друга Леонида[2]; Александр Федорович Белоусов, профессор-испанист, долгожитель, ученый и бывший военный; мой друг, энциклопедист и вообще гений Мишель Мессинг; его дочь, красавица и… нет, не комсомолка и даже не спортсменка, но унаследовавшая таланты отца, Алексия; ее супруг, бывший полковник КГБ Петрович (наш спонсор, между прочим). Есть еще Леонид, мой друг детства, и Полька с Колькой, уникальные детки Петровича и Алексии… Вот с них-то все и началось.

Да, в этот раз мы думали не об экспедиции, а о свадьбе Леонида и Насти Ветровой, нашей драгоценной и самой молодой коллеги, талантливой журналистки. Ребята нашли друг друга в экспедиции на Кайлас и решили пожениться. Мне, признаюсь, очень важен их союз, как важно и то, что в другой экспедиции, в Бирму, сблизились Алексия Мессинг и Петрович[3]. Вы спросите, почему для меня это так много значит? Во-первых, я просто по-человечески радуюсь счастью любимых людей; а во-вторых, если в тех местах, где мы ищем артефакты, оставленные атлантами и лемурийцами, чувства обостряются настолько, что зарождается любовь, то это означает одно: мы правильно составляем маршруты экспедиций — они проходят там, где сильна энергия древней Шамбалы, гармонизирующая все вокруг, в том числе и человеческие отношения. Может быть, Алексия и Петрович так же, как и Настя с Леонидом, и не поняли бы, что они предназначены друг для друга, если бы не энергия тех мест, где они оказались. Конечно, однозначно это утверждать нельзя — существует и субъективное притяжение между людьми. Но моя мама, которая научила меня многим интересным вещам, всегда говорила, что на свете не бывает совпадений, ничто не случается просто так. Я уверен: эти две пары не случайно попали в зоны силы, но высокая энергия этих мест помогла раскрыться потенциалу их любви.

Итак, для того, чтобы понять, что побудило нас отправиться в эту экспедицию, я передаю слово Алексии Мессинг, ибо именно она позвала нас в дорогу.

Рассказ Алексии Мессинг

Я долго ломала голову над трудной задачей, что подарить на свадьбу Насте и Леониду. Хрустальные бокалы, сервизы Ломоносовского завода, постельное белье, пусть даже самое элитное, — все это мне казалось скучным. Все всегда получают в подарок на свадьбу примерно одно и то же, и вообще, для этих очень нужных, но таких традиционных подарков у молодых есть родственники. Почему я ни с кем не посоветовалась: Мне казалось, что, раз до свадьбы еще целых два месяца, лучше не торопиться: подумать, посмотреть, а там и приглядеть что-нибудь особенное, и только потом уже советоваться. Впрочем, от Польки и Кольки я своих планов не скрывала, да это и невозможно — сами знаете, какие у нас детки. Я только собралась проехаться с ними в центр, погулять по городу, а заодно, может быть, зайти в какой-нибудь магазин, как Полька в ответ на мое предложение одеваться закричала:

— Мы с мама едем покупать подарок крестной Насте! Ура! А Колька пусть дома остается!

— Это почему это? — тут же воспротивился Колька. — Настя — и моя крестная, и я хочу подарок!

— Потому! — не замедлила с ответом моя дочурка. — Подарки на свадьбу — женское дело! А мужчины пусть отправляются в поход!

— Не хочу в поход, хочу свадьбу! — заорал Колька и вцепился в сестренку.

Пересказывать реплики близнецов смысла не имеет, и когда я их растащила и уговорила наконец одеться, мы отправились все вместе — мне и в голову не приходило оставить Кольку дома одного.

На Невском Полька деловито, как будто бы всю жизнь только и занимается тем, что выбирает свадебные подарки, потащила нас в «Лавку художника». Это приятный салон, я туда захожу иногда просто так, полюбоваться на картины и керамику, и пару раз заходила с детьми. Польке там было интересно, а Колька откровенно скучал. Сейчас же мой сын с энтузиазмом спешил за сестрой, чем немало меня удивил.

В «Лавке художника» я по привычке же пошла к картинам. И одна мне приглянулась сразу: совершенно очаровательный дедок-лесовичок очень деловито шел куда-то по лесу. А лес был потрясающий! Такой я видела на гравюре Доре «Данте, заблудившийся в сумрачном лесу» — непомерные стволы, корни-лапища, темный путь в неизвестность… Но малыш-лесовичок с огромным носом и в грибной шляпе явно чувствовал себя в этом лесу как дома, — он улыбался и, кажется, напевал какую-то песенку, и шел он целенаправленно, а не блуждал. Картину, вернее, офорт «Своим путем» сделал мой любимый питерский художник Николай Антверпьев.

Я так подробно описываю эту картину, чтобы сказать: я увидела ее и поняла, что куплю и подарю Насте. Впрочем, нет, не так все было. На самом деле я вдруг увидела себя внутри этой картины, меж колоссальных древесных корней, рядом с маленьким дедушкой-лесовичком в грибной шляпе. Только вот дедушка меня не видел, о чем я очень пожалела в тот момент, потому как чувствовала себя растерянной не меньше Данте в сумрачном лесу Доре. В глубине ума я понимала, что я — не в лесу на картине, а в «Лавке художника», но моя мысль никак не могла добраться до этой глубины: сумрачный лес не пускал. И побрела я вслед за дедушкой-лесовичком, не видящим и не слышащим меня.

Добрели мы до высокой-высокой горы. Однако, как бы ни была высока эта гора, все же далеко ей было до высоты деревьев сумрачного леса — ее вершина была как раз где-то у поднимающихся над землей корневищ. А под склоном горы приютился маленький сказочный домик…

— Мамá, мамá, смотри! — Колька, крича во все свое мощное пятилетнее горло и дергая за рукав, вывел меня из своеобразного транса, в который я попадаю, когда меня посещает видение будущего. — Смотри, мамá! Такой же лес, как в Эрмитаже! Мы неделю назад видели, помнишь, ну помнишь? Джед Куинн, я прочел, там написано, рядом с картиной! Там лес, а в лесу — домик Гитлера, помнишь[4]? — на какой-то момент я пожалела, что мои гиперактивные детки в свои пять лет ходят в наши питерские музеи так часто. Но только — на какой-то, причем очень короткий, момент.

Колька вытащил меня из моего видения, и я увидела, что деревья на офорте Николая Антверпьева — уже не странные создания Доре, а елки, точнее, ели, те самые, огромно-сказочные, которые бывают у Билибина или… да, Колька прав, — на картине английского художника «Призрак горы». И у Куинна тоже есть маленький домик, такой же, как и на офорте Антверпьева (там он спрятан глубоко в чаще, зрителю его не видно, это просто я в своем видении до него дошла вслед за дедушкой-лесовичком). Но ведь, как справедливо заметил мой сын, у Куинна — «домик Гитлера», точнее, резиденция Гитлера в Альпах… Загадка. Я поняла, что пора подключать к делу уже моего папа. Да и всех остальных наших коллег. Почему я это поняла? Да потому, что резиденция Гитлера, мое видение будущего и сумрачный лес Данте на гравюрах Доре и Антверпьева ясно указывают на то, что невозможно игнорировать. Понятно, что я сказала? Не очень? В общем, я увидела во всем этом указание. На что? А вот это-то, на мой взгляд, мы и должны были решить вместе.

Пока мы с Колькой «бродили по лесам», моя дочь… Выйдя, если возможно так сказать, из офорта Антверпьева, я нашла Польку застывшей перед шикарной аметистовой друзой, на мой взгляд, явно бразильского происхождения: уж очень крупными и яркими были фиолетовые кристаллы. Мою девочку камушки никогда особенно не интересовали ни в виде украшений, ни в виде кристаллов, а тут — просто Снегурочка!

— Мамá, мамá, — пробудилась моя Полина от сна, — смотри туда! Там — горы! Там так здорово! Мамá, купи этот камушек! Купи его крестной Насте! Ну, пожалуйста!

— Нет, картинку с лесом! — сразу же организовал полемику Колька.

В общем, базар получился, как всегда, а я… да, вы совершенно правильно все поняли, я вытащила детей из «Лавки художника» совсем ненадолго — всего лишь для того, чтобы снять деньги с карточки. Вернулись мы уже спокойные, и купили и офорт Антверпьева, и аметистовую друзу.

Полька знает, куда

О своем совместном с детками шопинге Алексия рассказала, когда мы, то есть я, Настя Ветрова и Александр Федорович Белоусов, прикатили в особняк Петровича по его звонку. Сам Петрович, Алексия, ее отец Мишель Мессинг и гипергениальные его внуки ждали нас, как это сложилось, за накрытым столом. В доме вкусно пахло кофе, и вид мирно жующих детей вызывал умиление: очаровательная картина, как знал каждый из нас, не продержится больше двух минут.

— А мамá поедет вот сюда! — Полька не выдержала и отмеренных мной двух минут.

Девочка подбежала к старинной карте мира, с незапамятных времен висевшей на стене в гостиной Петровича, и ткнула фиолетовым фломастером куда-то в Алтайские горы. Старая карта не выдержала напора — фломастер, проткнув насквозь бумагу, уперся в стену.

— Полька, ты что! Убью! — Петрович схватил дочь и кинул на диван, прямо в руки Александру Федоровичу, а сам принялся изучать повреждение. — Эту карту мне дед подарил, когда я меньше вас был, — бормотал он почти про себя, хоть и обращался к близнецам. — Я ее как святыню берег, я по ней весь мир объездил, как только читать научился, а вы!

— А что мы, папá, это все Полька! — Колька явно обиделся на несправедливый отцовский упрек.

— А ты просто не успел, не успел! Папá, Колька тоже хотел тебе показать, куда мамá с крестной Настей поедут, он мне сам говорил! Он не успел!

Петрович не обращал внимания на вопли детей, он разглядывал дыру в карте. Зато я сразу же понял, что дети не просто так заинтересовались Алтайским хребтом.

— Погодите-ка, куда это поедут ваша мамá и Настя?

— И ты поедешь, — безапелляционно заявила Полька.

— Я? Но я об этом ничего не знаю! Как же я поеду туда — не знаю куда?

— А вот и поедешь! А вот и поедешь!

— Полина, помолчи немножко, ладно? Рушель, мы с Петровичем и позвали вас всех, чтобы рассказать о том, что произошло, когда мы с детьми выбирали подарок на свадьбу Насте и Леониду. Настя, прости, подруга, но сюрприза из этого подарка не получится, да и вряд ли ты его вообще захочешь — странный он какой-то, — и Алексия рассказала о походе в художественный салон.

Мы какое-то время молчали, только дети абсолютно мирно возились в углу, о чем-то сосредоточенно перешептываясь. Не могу сказать точно, о чем в тот момент думали мои товарищи, но я уже знал: я еду! И очень надеялся, что друзья не покинут меня — очень не хотелось ехать одному в неизвестное место.

— Что ж, дамы и господа, — прервал молчание Александр Федорович Белоусов. — Каждому из нас прекрасно известно, что случайностей в жизни не бывает, и логические закономерности, по которым живет Вселенная, становятся очевиднее, если рядом — прекрасная Алексия Мессинг, — на этом месте Александр Федорович склонился перед дамой и поцеловал ей руку. — И мои возлюбленные крестники, — к детям он повернуться не успел: они уже висели у него на плечах.

— Крестный едет с мамá! — вопила Полька.

— И дедá! — внес свою корректировку Колька.

— А вот перебивать, дорогие мои, не позволено никому! — Александр Федорович стряхнул детей на диван, а сам уселся между ними, положив руки им на плечи.

Удивительное дело, но близнецы замолчали. Александр Федорович безумно любит своих крестников, он балует их не меньше деда и намного больше родителей, он вообще не может быть с ними строг, но Полька с Колькой беспрекословно его слушаются, и не только слов, но и жестов, как сейчас.

— Полька и Колька прервали мою речь на самом, я бы сказал, интересном и для всех присутствующих значимом месте. Я собирался сказать, что, поскольку случайностей не существует, а Алексия и дети благодаря своему дару способны улавливать закономерности, по которым живет Вселенная, видеть, если так можно выразиться, узлы, связующие нити жизней поколений, разделенных тысячелетиями, то теперь наша задача соединить воедино все, что мы имеем. Мишель, что вы думаете?

— Вы ждете ипсилон? Нет, дорогие мои коллеги, для ипсилона еще недостаточно информации…

— Вы, разумеется, правы, коллега, из того, что мы имеем, ипсилон построить невозможно. Но попробуем собрать воедино те крохи информации, которыми мы располагаем. Во-первых, Алексия, глядя на офорт Николая Антверпьева «Своим путем», увидела себя в лесу, по которому вслед за местным духом-хозяином пришла к горе с домиком на вершине, что много ниже деревьев. Во-вторых, Колька увидел сходство офорта Антверпьева с картиной Куинна «Призрак горы», где изображена резиденция Гитлера в Альпах, причем гора, на которой стоит дом, тоже уступает деревьям в росте. То, что Колька не видел горы и домика на офорте Антверпьева, так как не ходил в картину вместе с Алексией, но все равно узнал о нем, меня не удивляет нисколько — способности этих детей уникальны. Но что же это за гора? Что за домик?

— А я видела гору! А я видела гору! Мамá ее купила, она в фиолетовом камушке! — Полька взвилась с дивана и вихрем полетела к аметистовой друзе. — Она здесь! Я ее видела!

— Полька, понимаешь, у тебя, как и у твоей мамá, было видение, только не в картине, а в аметистовых кристаллах. Но ни по твоему видению, ни по видению Алексии нам эту гору не найти, — решил я высказаться.

Я иногда чувствую себя неловко в доме Петровича — рядом с Мессингами с их талантами и Белоусовым с его железной логикой. И не подумайте, что я скромничаю: Господь щедро одарил меня и моих предков, и я горжусь этим даром. Но уникальность друзей меня восхищает! Вот и сейчас…

— Как не найти? — в огромных карих глазищах Польки было столько удивления, что я растерялся. — Вот же она! — и Полька, умеющая передвигаться, как кажется, мгновенно, уже стояла у карты и снова тыкала в нее фиолетовым фломастером, причем в то же самое место. Дыра уже была, поэтому Петрович не возмущался.

— Откуда ты знаешь?

— Я видела.

На этом девочка уперлась, и больше никто не смог добиться от нее большего. А вскоре Алексия уложила детей спать, и они совсем не сопротивлялись, как бывает обычно, когда в доме гости, — видимо, и эти дети иногда устают.

А теперь и мы знаем

— Знаете, дорогие мои, я очень хочу получить эти свои свадебные подарки, причем прямо сейчас.

— Почему, Настя? И почему, Настя, когда мы сейчас столь оживленно обсуждали вопрос, куда нам ехать, вы молчали? Конечно, вы думаете о скорой свадьбе, но разве…

— Александр Федорович, мне даже обидно! Конечно, я думаю о свадьбе, как же иначе может быть! И пока вы тут спорили, я внимательно слушала детей, размышляла над их версией состава будущей экспедиции, и поняла… Само собой, Рушель, вам решать, но ведь не случайно необходимость новой экспедиции возникла в момент покупки нам свадебных подарков. Это — знак того, что мне надо ехать в экспедицию!

— С чего вы взяли, Настя? — честно говоря, мне представлялось, что наши молодые будут готовиться к празднику, а мы пока съездим, привезем в подарок что-нибудь экзотическое… Кстати, еще неясно, куда мы съездим.

— Да с того я это взяла, Рушель, что, когда Алексия и дети нашли этот офорт Антрепьева и друзу, они думали обо мне. Именно обо мне, ведь Леонида они почти не знают. Если бы вы, Рушель, выбирали подарок, то, возможно, вы думали бы больше о Леониде, ведь вы с ним дружите с детства, и тогда выбранные вещи указали бы на то, что ехать надо ему. Алексия, скажи, я права?

— Да, Рушель, я уверена, что Насте надо ехать с нами, Полька пока еще ни разу не ошиблась в своих предсказаниях.

— Девушки, я разве возражаю? Я счастлив буду, если Настя поедет. Но обрадует ли это Леонида?

— А Леонид с нами только один раз ездил, у него опыта моего нет. Он пока к свадьбе пусть готовится, он не обидится, Рушель, честно!

— Ну хорошо, хорошо, Настенька, едете вы, Алексия, ваш покорный слуга, Мишель, само собой. Александр Федорович, вы как?

— Еду, как и Мишель, само собой.

— Вот и отлично. Теперь давайте все-таки разберемся, куда мы собрались.

— Пока вы без меня решаете, кому ехать, я уже давно понял, куда, — Петрович сидел над картой, которую снял со стены и разложил на журнальном столике у окна, пока мы беседовали.

— И куда, Петрович, миленький? — Алексия подошла к мужу, ласково обняла его за плечи и тоже склонилась над картой.

Наш друг не отвечал, он сидел, обиженно выпятив нижнюю губу, и пытался соединить края дырки.

— Петрович, дружище, ну что вы, как маленький! — Мессинг сел напротив зятя и посмотрел ему в глаза.

И пусть мой лучший друг не наделен даром своего великого деда Вольфа Мессинга, гениального гипнотизера, но он обладает сокрушительным обаянием. Петрович растаял сразу.

— Мишель, а как, вы думаете, я могу отнестись к тому, что никто тут даже не предполагает, что я бы тоже хотел в экспедицию?

— Петрович, вы — наш спонсор, так что, если вы настаиваете…

— Рушель, да как вы можете! При чем тут деньги? Вы считаете, что я способен отказать в деньгах своей жене и своим друзьям только потому, что обиделся?!

— А вы считаете, Петрович, что Кольке и Польке уже пора ездить с нами? Туда, где мы, взрослые люди и опытные путешественники, каждый раз подвергаемся опасности? Или у вас на примете есть подходящая нянька?

— Нет, но Алексия…

— Петрович, ты же мне в прошлый раз обещал, что я поеду!

— На этот раз, Петрович, я настаиваю, что ехать должна Алексия. В своей грезе она видела именно себя, и мы не имеем права игнорировать знаки судьбы.

— Простите, Рушель, вы правы, я веду себя хуже Кольки. День был сумасшедший: видения эти — я так не люблю, когда с Алексией это происходит, — потом Полька карту порвала. А я так люблю эту вещь, это — память, да и все, все мечты мои детские с ней связаны! Но что ж теперь поделать… Посмотрите, друзья, Полька проткнула фломастером гору Белуху, что на Алтае. Думаю, туда вам и путь держать. Слышал я про эту Белуху, много там загадочного происходило… — и Петрович замолчал, словно взял пример со своего тестя. И как всегда, когда паузу держит не он, первым сдался Мишель:

— Петрович, расскажите же своим друзьям, что вы слышали про Белуху?

— Не хочу быть неточным, Мишель. Лучше я напомню о себе своим бывшим коллегам из КГБ, пусть сделают пропуск, чтобы Александр Федорович смог поработать в нашем ведомственном архиве. Я примерно помню, что искать вам, Александр Федорович, надо информацию о крестьянских волнениях на Алтае в самом конце двадцатых годов. Лучше вас этого все равно никто не сделает.

— Как это никто! А я?

— А вы, Настя, разберитесь со своими свадебными подарками. Они же не случайны. Вы говорили, как важно то, что они выбирались именно для вас. Вот и думайте, — поразительно, но, начав нами руководить, Петрович просто преобразился; из обиженного ребенка он стал тем, кем и был большую часть жизни: офицером, привыкшим брать на себя ответственность в трудной ситуации. От обиды не осталось и следа.

Старинная карта

— Петрович, дорогой вы мой, а давайте мы попробуем привести в порядок эту замечательную карту. Если мы ее аккуратненько заклеим с той стороны, то ничего не будет заметно, поверьте мне!

Мишель умел вселять надежду: у Петровича аж глаза загорелись. Хорошо бы получилось, а то, и правда, нехорошо складывается — и карту порвали, и в экспедицию не берут.

Мишель и Петрович бережно перевернули карту, а там…

На оборотной стороне старинной карты мира, снятой со стены гостиной Петровича, тоже оказалась карта мира, такая же. Почти. Отличалась она от той, по которой Петрович «путешествовал» в детстве, а мы все видели не один раз, тем, что в ее правом верхнем углу красивым витиеватым почерком, каким обычно делались виньетки в старинных книгах и на старинных картах, были написаны стихи.

Мишель негромко прочитал красивым мягким голосом:

— Папá, это гениально! И я знаю…

— Да, малыш. Ты догадалась совершенно правильно, это стихотворение принадлежит перу… — Мишель медленно обвел нас глазами, но на этот раз знаменитая пауза не состоялась.

— Василия Дмитриевича Лебелянского.

— Да, Александр Федорович, вы совершенно правы. Я полагаю, друзья мои, что вы все, а не только мы с Алексией и Александром Федоровичем, узнали перо великого Лебелянского, и конечно же эти стихи помогут нам решить загадку нашего пути, как помогали нам стихи Василия Дмитриевича всегда!

— Послушайте, Мишель, я и рад бы разделить ваш пафос, поверьте, и мне очень нравятся стихи вашего любимого поэта, но я, честно признаться, как всегда в них ничего не понял.

Я, признаться, обрадовался, что Петрович высказался так откровенно, потому что тоже не могу похвастаться адекватным пониманием поэзии Лебелянского.

— Ну что вы, дорогой Петрович, на этот раз стихи прозрачны, как капля утренней росы! Кстати, вы заметили, что уже второй раз мы находим с оборотной стороны важного для нас документа стихи Василия Дмитриевича? В прошлый раз они нам помогли, сейчас, я уверен, помогут тоже[5]!

— Позвольте мне, Мишель!

Ну вот, и Настя все поняла, один только я… Хотя и я, кажется, начинаю понимать, о чем тут речь.

— Конечно, Настенька, конечно, прошу вас!

— Сумрачный лес — это из «Божественной комедии» Данте Алигьери: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины». Этот лес изображен на гравюре Доре, которую напомнил Алексии офорт Николая Антверпьева в «Лавке художника». Репродукция Доре у меня есть, а теперь есть и офорт Антверпьева — обязательно сравню. Да, извините, отвлеклась. Так вот, мы помним, что Алексия в своем видении оказалась в этом сумрачном лесу и вышла к горе. К лиловой горе выходит в стихотворении Лебелянского тот, кто заблудился в сумраке. А вот тот, кто сам прорубает себе прямой путь — не выходит.

— Блестяще, Настенька! Скоро мы и вас будем привлекать к построению ипсилонов. Только что тут делает заросшая тропинка — путь неумеренности, и каким образом она приводит к дворцу знания?

— А на этот вопрос позвольте ответить мне, — я был рад догадке и одновременно крайне удивлен тому, что не понял такой элементарной вещи сразу. — Это — практически точная цитата из Уильяма Блейка, из его «Бракосочетания Ада и Рая»: «Тропа неумеренности ведет ко дворцу знания». Но при чем здесь Блейк?

— Спасибо, Рушель. При чем здесь Блейк, нам как раз и предстоит разобраться.

— А по-моему, папá, здесь тоже все понятно, — Алексия ласково улыбнулась отцу. — Помнишь, Колька вспомнил про «домик» Гитлера в таком же сумрачном лесу на картине Джеда Куинна? Можно сказать, что этот «домик» означает абсолютное зло, которое, согласно интенции Блейка в его «Бракосочетании Ада и Рая», неотделимо от добра. О чем и говорится в последних строках глубочайшего философского стихотворения Лебелянского: «Где абсолютное зло, ни от чего не зависимо, смыслы свои обретает в абсолютном добре».

— Браво, Алексия, доченька! Теперь почти все понятно, только что здесь делает детская игра?

— А вот на этот вопрос, Мишель, я вам отвечу. — Петрович бережно погладил карту. — Когда я был совсем маленьким, мы с такими же малышами, как я, играли, проходя разными маршрутами до выбранного нами места по карте. По этой карте. Это карта необычная. Смотрите! — и Петрович отлепил от левого верхнего угла аккуратно приклеенную к карте плоскую линзу Френеля и пакетик с разноцветными плоскими фишками. — Когда к карте прикладываешь увеличительное стекло, она оживает, — с этими словами Петрович извлек из пакетика тонкую пластиковую полоску с правильными насечками и приложил к карте.

О чудо! Карта действительно ожила! Она не стала петь птичьими голосами или шуметь водопадами; но то, что даже на большой карте мира выглядело условным, через увеличительное стекло обрело подробности. Какой-то гениальный картограф-миниатюрист создал наиподробнейшую карту мира, настолько мелкую, что невооруженному человеческому глазу было видно на ней лишь то, что и на любой карте; но при сильном увеличении становились заметны и деревни, и водопады, и горные пещеры, и ручьи, и… да всего и не перечислишь.

— По этой карте, — продолжал Петрович, — мы с ребятами и «бродили», пока она не исчезла. Я и предположить не мог, что моя любимая игра — на оборотной стороне карты, подаренной мне дедом!

— Позвольте, Петрович, но откуда тогда здесь линза Френеля? Ведь когда вы были маленьким, таких линз еще не существовало, и люди пользовались самыми обыкновенными увеличительными стеклами.

— Об этом я могу только догадываться, Рушель, а вот мой сын, не сомневаюсь, знает точный ответ. Как, впрочем, и его сестра. Понимаете ли, обычное увеличительное стекло имеет объем, поэтому, если его прикрепить с обратной стороны карты, то это будет заметно всем, а вот линза Френеля — плоская, ее можно спокойно приклеить к карте со стороны стены, и никто никогда не догадается, что…

— Вы полагаете, Петрович, что дети втайне от всех сами «путешествуют» по вашей волшебной карте?

— Я практически в этом уверен. Ты как думаешь, Алексия?

— Да, они, конечно, ее нашли. Обрати внимание, папа, и фишки плоские, чтобы нам незаметно было.

— Я всегда знал, всегда знал! Я никогда ни одной секунды не сомневался, что у меня гениальные внуки!

— С вашими гениальными внуками, Мишель, а с моими детьми, я серьезно поговорю завтра утром, очень серьезно. Как же они могли утаить от меня же мою карту! Мою! О которой я им, между прочим, рассказывал! А они только переглядывались да плечами пожимали, и — ни звука!

Пора в путь-дорогу

Когда через пару дней я снова приехал в особняк Петровича, меня поразила небывалая тишина: ни оглушительных воплей, ни привычного слуху грохота, ни топота маленьких ножек, впрочем, вполне сравнимого с грохотом стада слонов. Куда делись дети?

— А дети на месте, Рушель, — предупредила мой вопрос Алексия, — они просто очень заняты.

— И чем же в такой тишине могут заниматься наши юные дарования?

— А помните, Рушель, что в прошлую нашу встречу Петрович догадался, что дети уже какое-то время играют с его чудесной картой, и никто об этом не знает? Я тогда еще в очередной раз убедился в гениальности своих внуков…

— Мишель, друг мой, вы убеждаетесь в гениальности ваших внуков по нескольку раз на дню.

— Но то, что мои внуки способны долго хранить тайну и играть так тихо, чтобы никто в доме об этом не догадался, стало для меня, Рушель, подлинным открытием.

— Действительно, вы правы: тишина — отнюдь не их стихия. Так чем же они сейчас заняты?

— Играют с Петровичем, путешествуют по его чудесной карте. А пока они заняты этим богоугодным делом, займемся нашими делами и мы.

В гостиной, куда мы вошли с Алексией и Мессингом, уже сидели Настя и Александр Федорович Белоусов. Он и открыл наше собрание.

Разыскания Александра Федоровича Белоусова

Когда я, уважаемые коллеги, положившись на слово нашего дорогого Петровича, отправился в ведомственный архив, находящийся, как вы знаете, на Литейном, 4, в здании, которое все в Питере называют Большой Дом, я, честно говоря, не верил в удачу: мои отношения с той организацией, в которой в прошлом служил Петрович, не всегда складывались просто[6]. Однако старые связи нашего друга не подвели: на входе меня ждал пропуск в архив.

Поиск не занял много времени, потому что Петрович указал ограниченный временной промежуток, а место отметила Полька. И все-таки прежде, чем перейти непосредственно к интересующим нас документам, я позволю себе ознакомить вас с теми источниками, которые, собственно, никаким секретом не являются. Это — общедоступная информация, пусть она послужит чем-то вроде предисловия к архивным документам.

В 1928 году для того, чтобы сдвинуть с места административно-карательные рычаги местной власти, Сталин выехал сначала на Алтай, а затем в Сибирь. Вот небольшой отрывок из его речи, обращенной к местным руководителям:

Январь, 1928 г.

Алтай, товарищи, с этого дня должен стать плацдармом для великого перелома в сельском хозяйстве Сибири. О чем говорит опыт последних двух лет по хлебозаготовкам? Он говорит о том, что состоятельные слои деревни, имеющие в своих руках значительные хлебные излишки и играющие на хлебном рынке серьезную роль, не хотят нам давать добровольно нужное количество хлеба по ценам, определенным советской властью. К каждому, кто не желает с пониманием отнестись к политике советской власти по хлебозаготовкам, должны быть применены самые жесткие меры, вплоть до полной конфискации имущества и лишения свободы. Я советую в каждом хозяйстве, в каждом селе провести несколько показательных раскулачиваний…

Я думаю, коллеги, этого маленького кусочка из речи Сталина вам достаточно для того, чтобы понять: с этого момента стали неизбежными массовые репрессии и голод. Крестьяне ответили на репрессии вооруженными выступлениями; с советской властью пытались бороться даже те, кто еще совсем недавно был коммунистом или комсомольцем, преданным делу партии. В этом смысле Алтай и Сибирь принципиально отличаются от европейской крестьянской России: коммунисты из центра не всегда имели возможность положиться на своих товарищей по партии.

Я приведу всего один, но яркий пример. В селе Усть-Пристань председатель местного совета бедняк-комсомолец Пинегин на собрании односельчан прямо заявил: «На десятую годовщину коммунисты с ума сошли! Куда это годится, когда продают последнюю корову или лошадь за бесценок? Разве этим поднимается хозяйство? Крестьянам, видимо, придется ковать пики, как в девятнадцатом году, и стоять за себя».

Прибывшие из центра большевики не смогли реально оценить обстановку на Алтае. Они выставляли заградительные отряды, чтобы люди не могли ездить на ярмарки и вообще покидать свои села и деревни, собирали людей на собрания, которые длились по нескольку суток, не давая людям спать и вообще не выпуская, требуя отдать зерно. Но люди все равно исчезали, причем вместе с хозяйством, и здесь явно не обошлось без «предательства» кого-то из местных властей. Когда приезжие коммунисты оставили Алтай, край выглядел абсолютно разоренным, обреченным на голод и глобальное вымирание людей. Больше здесь взять было нечего.

Теперь, дорогие коллеги, наступила очередь документов, которые я нашел в ведомственном архиве бывшей родной организации нашего Петровича.

Тов. Я. А. Яковлеву[7]

Вызывает тревогу обстановка на горном Алтае. Как Вы докладывали, ликвидация в этой области кулачества полностью осуществлена. Однако из моих личных источников мне известно, что Вы непозволительно идеализировали ситуацию. Я знаю, что на горном Алтае сохранились враждебные советской власти элементы, которые препятствуют подавлению любого крестьянского сопротивления. Сами факты говорят об этом: после «успешной», как Вы утверждаете, ликвидации кулачества, проводившейся одновременно с покупкой по установленным советской властью ценам зерна у населения, неизбежно наступает голод, голод на горном Алтае же можно считать провалившимся — это ничто по сравнению с Украиной и Северным Кавказом, где действительно осуществлена ликвидация кулачества.

И.В. Сталин 1931 г.

Тревога Сталина за обстановку на горном Алтае вызвала тревогу товарища Яковлева за собственное положение. Вот его письмо своему другу юности, соратнику по революционной деятельности задолго до 1917 г., Ивану Заболотову, которое также нашло свое место в архиве спецслужб. Письмо было зашифровано, но шифр оказался элементарным: такой использовался в 1910-е годы среди подпольщиков. Я справился с расшифровкой без проблем. Разумеется, не был он загадкой и для чекистов, однако, как показывают дальнейшие события, Яковлев сумел переправить это письмо Заболотову — оно нашло своего адресата, а в руки чекистов попало уже после ареста Яковлева в 1937 году.

Дорогой Ван!

Назвал я тебя твоим старым, дореволюционным именем, и сердце защемила тоска по тем романтическим временам, когда мы были молоды и верили во всеобщие свободу, равенство и братство, когда всех нас влекло за собой пламя общей борьбы! Я помню тебя, Ван, как своего верного товарища, и знаю, что ты сохранил в душе ту искру, из которой в любой момент может разгореться огонь нашей дружбы и верности общим идеалам, общему делу!

Ван, не единственно ради воскрешения памяти прошлого я пишу тебе. Мне необходима твоя помощь. Он не верит, что на Алтае не осталось кулацких элементов в количестве, способном ослабить голод. Я же точно знаю, что это так. Масштабы голода на Алтае на самом деле удивляют: голод должен быть много сильнее. Если предчувствие меня не обманывает, там скрывается какая-то тайна, что-то, какое-то средство, способное спасти от голода десятки или даже сотни тысяч. Ван, если мы найдем это средство, весь мир станет нашим, и он не сможет нам ничего сделать.

1931 г.

Этот документ, дорогие мои, — отнюдь не единственный, и хотя мне многого не удалось найти за то короткое время, что я провел в архиве, сохранившейся информации достаточно, чтобы, не откладывая, собираться в экспедицию. Я не нашел ответа Заболотова на письмо Яковлева, однако вот другое письмо, которое указывает на то, что он и еще один партиец, Илья Арсенюк, отправились по просьбе Яковлева на горный Алтай в поисках таинственного средства от голода и даже, возможно, нашли это средство:

Яшка, ты — гений! Твои предположения оказались абсолютно верными, а он ошибся. Голод на Алтае есть, пусть и не такой сильный, как на Украине или на юге России. Но здесь от голода не умирают! И я, и Ильюха своими глазами видели посиневшую и отекшую молодую женщину, весь наш опыт говорил, что она — не жилец, а через пять дней она бегала по селу, носила воду ослабевшим соседям, ухаживала за больными и при этом весело смеялась. Никакого, представь себе, следа синюшности и отеков! Ее односельчане тоже стали постепенно возвращаться к жизни — мы пришли в умирающее село, каких видели много на юге и в средней полосе, а много через неделю все в этом селе были здоровы! Более скажу тебе, Яшка. Люди здесь периодически исчезают, потом появляются снова, кто-то же исчезает насовсем. Мы думали, что кто-то из них умирает, а кто-то уходит в горы, и ничего другого подумать было бы невозможно, если бы после возвращения некоторых из исчезавших не выздоравливали таинственным образом умирающие. Кстати, та женщина, о которой я написал. Она — жена председателя колхоза, честного коммуниста, как мы были уверены, — он отдавал крестьянам последнее в то время, как его семья голодала. Но вот он таинственно исчез, а потом также таинственно появился, и его жена буквально воскресла из мертвых. Мы с Ильюхой видели все это собственными глазами, потому что остановились на постой у этого председателя.

1932 г.

Как я понимаю, друзья, не только ограниченность во времени не позволила мне найти все письма Заболотова. По-видимому, та часть переписки, в которой содержатся указания на маршрут Заболотова и Арсенюка, а также то, что удалось узнать на допросах от самого Яковлева. Его арестовали в 1937 году и вскоре расстреляли, а протоколы допросов до сих пор в ведомственном спецхране; туда меня вряд ли пустят даже с протекцией многоуважаемого Петровича. Вот последнее письмо, которое мне удалось найти, да, видимо, оно и было последним:

Яшка, я нашел. Нашел то, что искал, нашел то, что могло бы сделать нас выше самого. Но горы не выпускают меня, они не отдают своей тайны.

Вчера пропал Ильюха — горы забрали его. Чувствую: скоро моя очередь. Прощай, Яшка. Может быть, перед смертью тебя согреет мысль, что ты не ошибся — знаю я, что смерть твоя так же близка, как моя.

1937 г.

Теперь внимание, коллеги! Обратите внимание на даты писем Заболотова: между последними двумя письмами прошло пять лет. Повторюсь: скорее всего, эта часть переписки — в спецхране, однако что могли делать двое партийцев на чужом им Алтае целых пять лет? Скорее всего, мы никогда не узнаем; но это, как и их предположительная гибель, должно стать для нас с вами предостережением: горы принимают не всех, и не всегда отпускают пришельцев, которым доверили свои тайны.

Мы молчали, пораженные рассказом Александра Федоровича, причем нас шокировал пафос нашего всегда спокойного и немножко циничного друга, а не судьба двух партийцев — экспедиция немцев из Аненербе, по чьим следам мы шли в Бирме, была не менее поразительной. Молчание прервал Мишель — где уж нашему энциклопедисту выдержать паузу, устроенную не им!

— Как ни печально, бесценный Александр Федорович, что нам не удастся последовать по маршруту этих партийцев, Ивана Заболотова и Ильи Арсенюка, не стоит сильно огорчаться, не стоит. Мы найдем свой путь, и он окажется не менее успешным.

— А я и не огорчаюсь, Мишель, напротив. Мне совсем не улыбается бесплодно просидеть в Алтайских горах пять лет, чтобы потом сгинуть неизвестно как и где. Ведь маршрут наших коммунистических предшественников, обратите внимание, Мишель, именно к этому и ведет. Напротив, я предупреждаю вас всех, коллеги: мы должны быть крайне осторожны в этих горах, и именно для того, чтобы не повторить путь и судьбу Заболотова и Арсенюка.

— И мне не хотелось бы застрять на Алтае на пять лет — у меня свадьба через два месяца! Я уже и подарки начала получать, так что просто обязана вернуться к свадьбе, а лучше бы чуть-чуть пораньше — хотелось бы и платье примерить заранее, и себя после экспедиции в порядок привести. Давайте, я расскажу вам о том, что мне уже подарили на свадьбу, хорошо?

Разыскания Насти Ветровой. Свадебные подарки

На офорте Николая Антверпьева я не буду останавливаться — мы и так про него знаем практически все, ведь Алексия побывала внутри. Хотелось бы только уяснить, кто этот старичок-лесовичок в грибной шляпе. Мишель сказал, что это местный дух, вот я и решила почитать о духах горного Алтая. Мишель оказался совершенно прав, впрочем, никто из нас и не сомневался: старичок-лесовичок и есть дух-хозяин. Алтайцы верят, что абсолютно везде — в лесу, в горе, в озере, и даже в каждом камне, а может быть, на камне — живут духи-хозяева. Они могут и не иметь антропоморфного облика — например духи, живущие в животных или птицах, зооморфны. Духи, живущие в камнях или на них, — это умершие или погибшие на этих местах, именно их часто видят путешественники. А вот духи-хозяева… странные они. Старичок-лесовичок наш, кажется, антропоморфен, а шляпа у него — как у гриба. Может быть, это оживший гриб? Я долго искала такого духа. Не буду утомлять вас описанием своих поисков, скажу лишь, что я узнала, как будет на горно-алтайском называться белый гриб (именно такая шляпка красуется на голове лесовичка), и предположила, что это имя духа-хозяина. Я оказалась права: это Алай, хозяин леса у подножия горы Белухи!

Здесь я позволю себе, дорогие читатели, прервать Настю. После ее сенсационного сообщения мы несколько секунд молчали, а потом разразились аплодисментами. В самом деле, прав Белоусов: журналистский метод поиска материала может быть очень результативным, если уметь видеть детали и вовремя вспоминать о них. Настя же покраснела от удовольствия, но, стараясь казаться невозмутимой, продолжила свой доклад.

— Спасибо, дорогие коллеги! Итак, теперь мы точно знаем, что и офорт Николая Антверпьева «Своим путем», подаренный мне Алексией, и Полькина дырка в карте Петровича указывают на гору Белуху, а так как совпадений не бывает, я убеждена: нам нужно идти именно туда.

Теперь что касается аметистовой друзы. Именно в ней, в глубине, среди фиолетовых кристаллов Полька и увидела таинственную гору. Не побоюсь сказать, что это — гора Белуха. Напомню вам также, коллеги, что в стихотворении Василия Дмитриевича Лебелянского «заблудившийся в сумраке выходит к лиловой горе». И наконец, фломастер, которым Полька проткнула карту, желая обвести на ней Белуху — тоже фиолетовый, как аметист и гора в стихах.

Теперь вспомним, коллеги, что значит фиолетовый цвет в атлантическом спектре[8]: в развитии личности это — время от того момента, как ребенок произносит первые слова, до полного освоения речи, а в развитии этноса — первые сознательные шаги народа, связанные с заявлением о самом себе через большие эпические поэмы.

В индоевропейском же спектре семи цветов радуги, отражающем цвета семи основных чакр, фиолетовый — последний цвет, символизирующий божественную мудрость, философскую углубленность, космос, наконец.

Честно говоря, я не очень поняла, как трактовка фиолетового цвета связана в атлантическом и индоевропейском цвете, и подумала, что здесь может помочь реконструкция мифологемы аметиста по различным этническим мифологемам. К сожалению, двух дней для этого мне было недостаточно.

На этом Настя закончила свое блестящее выступление. Реконструкцию мифологемы аметиста тут же предложил наш энциклопедист, мои лучший друг Мишель Мессинг, которому для этого оказалось достаточно трех минут.

Реконструкция мифологемы аметиста, проделанная Мишелем Мессингом

Древнегреческая легенда рассказывает об этом камне так: нимфа Аметист пыталась спастись от домогательств пьяного бога Диониса и обратилась за помощью к Артемиде. Богиня превратила нимфу в белокаменную колонну. Дионис однако не оставил своих притязаний и облил нимфу-колонну своим чудесным животворным вином. Но нимфа не ожила, лишь белокаменная колонна приобрела густой винный цвет.

В мифах Древнего Египта Осирис, умирающий и воскресающий бог, возвращается к жизни, когда на его тело кладут аметист.

У древних славян аметисты хранили исключительно жрецы и использовали для лечения людей от пьянства и избавления от похмелья князей.

А американские индейцы считали аметист камнем, с помощью которого можно вернуть психическое здоровье.

В скандинавской мифологии аметист принадлежал верховному богу Одину. С его помощью Один возвращал рассудок воинам, погибшим в бою и пришедшим в чудесную Валгалу.

Аметист — один из двенадцати Библейских камней, упоминающихся в Ветхом и Новом Завете. Поэтому он всегда высоко ценился церковными иерархами, как католическими, так и православными. Считается, что он дарует мир душе священника, защищает от земных страстей.

Итак, способность аметиста избавлять человека от недугов пьянства и наркомании — вот его главная особенность. Конечно же надо иметь в виду, что трезвость понимается и в переносном смысле: аметист сохраняет разум трезвым, делает его неподвластным страстям.

— Кстати, вы заметили, что, согласно атлантическому спектру, мои дети как раз находятся в «фиолетовом» возрасте? Правда же, папа?

— Точно, малыш, умница! И для них в высшей степени характерны и детскость, и одновременно трезвость мышления и мудрость.

Вот так при помощи Польки с Колькой и реконструкции мифологемы аметиста нам удалось соединить высший цвет индоевропейского спектра с одним из «детских» цветов спектра атлантического.

Мишель Мессинг строит ипсилон

— Итак, дорогие коллеги, мы с вами абсолютно точно определили необходимость экспедиции и место назначения. Мне бы, признать, хотелось еще понять хотя бы первоначальную цель нашей экспедиции. Мишель, что вы думаете…

— Да, Рушель, друг мой, вы совершенно правы: пришло время ипсилона. Я прошу у вас буквально минут сорок, — и Мессинг удалился из гостиной.

Вернулся он, когда и получаса не прошло, и, как мы и ожидали, с ипсилоном, дающим ответ на мой вопрос: в чем же первоначальная цель нашей экспедиции?

Ипсилон горы Белухи, составленный Мишелем Мессингом

Образ горы Белухи соединяет в себе два глобальных направления в мировом пути. Это, во-первых, правое направление, маркированное в мировой культуре как верх (гора) светлое (Белуха) мужское начало. Это направление выражается через мифологему аметиста, то есть мудрости и чистоты.

Во-вторых, левое направление в мировом пути. Это путь вниз, в темноту, под землю. Выражается это направление через мифологему сумрака или леса, в мировой культуре это женское начало.

Таким образом, чтобы выяснить ипсилон горы Белухи, необходимо построить две дроби. В числителе первой дроби будет аметист, а в знаменателе — благодатное знание из стихотворения Василия Дмитриевича Лебелянского. В числителе же второй дроби будет сумрачный лес Данте, в знаменателе же — заросшая тропа неумеренности Лебелянского, который, как мы помним, цитировал Блейка.

Ипсилон горы Белухи выводится из системных отношений знаменателей дробей правого и левого направлений. Тропа неумеренности, иначе говоря, кривая тропа приведет нас к благодатному знанию. Ипсилон горы Белуха — Хранительница!

— Позвольте, позвольте, мой друг! Я, как всегда, ничего не понял, но не это меня удивляет. Скажите мне скорее, почему именно Хранительница, а не Хранитель?

— Ну как же, Рушель! Папá, можно я отвечу за тебя?

Мессинг кивнул дочери, и Алексия продолжила:

— В ипсилоне горы Белухи, как вы видите, сопрягаются мужское и женское начала, сама гора маркируется благодатным знанием, но к нему ведет заросшая кривая тропа, маркируемая женским началом, то есть хранитель этого знания — женщина. Поэтому Хранительница!

Честно говоря, из ипсилона Мишеля и объяснения Алексии я понял только то, что наш путь лежит на Алтай к горе Белухе, и ищем мы Хранительницу.

…А Полька, Колька и Петрович пойдут своим путем

— А мы пойдем своим путем! А мы пойдем своим путем! — в комнату, топоча, как выразился бы Ломоносов, «бурными ногами», ворвались близнецы и бросились к деду.

— Друзья мои, я вынужден вам сказать, — Мессинг явно смущался — он боялся огорчить близнецов известием, что их опять не берут в экспедицию.

— А мы знаем, а мы знаем! — прокричали в один голос Полька и Колька. — Мамá и дедá, и крестные, и Рушель едут на гору, а мы с папá пойдем своим путем! Ура!

— Полька! Колька! Петрович, о чем они?

— Гм… Знаете, Мишель, я впервые в жизни подумал, что не так уж вы не правы, когда называете своих внуков гениальными. Мы сейчас путешествовали с ними по карте, над которой написаны стихи вашего любимого Лебелянского, и мне стало понятно, что наш путь к той же цели будет несколько иным, чем ваш, но… простите мне это инфантильное замечание, без нашего пути ваш окажется безрезультатным. Вы правы, Мишель, когда утверждаете, что близнецы наделены уникальными способностями — и они помогут вам.

— Спасибо, Петрович! Нас уже не однажды выручали способности этих чудесных детей, но сейчас я благодарен вам за то, что вы наконец их признали!

— Постойте, а ведь офорт Антрепьева как раз и называется «Своим путем»! Как же я могла забыть!

— Да мы все об этом забыли, не только вы, Настя!

— Зато дети не забыли. Теперь я понимаю, Петрович, что ваше с ними путешествие по карте окажется не менее значимым, чем наше, — почему-то я вдруг заволновался.

Ох, если бы я только мог предположить, что ждет нас впереди!

Начало пути

Самолет в Барнаул улетал ночью, что меня очень обрадовало. Я немного боюсь летать, а ночью можно быстренько уснуть и ни о чем не думать. Так я и сделал, как только самолет поднялся в воздух. Не сказать, чтобы спал я очень крепко — изредка открывал глаза, смотрел на своих товарищей и засыпал снова, — даже поздний ужин как-то не запомнил. Однако я отметил, что Мишель в отличие от всех остальных пассажиров салона не спит, а перебирает бумаги, что-то пишет в своем блокноте. «Что же это он? Отдыхал бы лучше, ведь завтра — тяжелый день» — подумав так, я снова крепко уснул и проснулся только тогда, когда самолет стал заходить на посадку.

В Барнауле мы решили не останавливаться, а сразу рано утром отправились на маршрутке сначала в Бийск, а оттуда уже — в село Тюнгур, где и остановились на ночлег на небольшой, очень симпатичной турбазе «Высотник». Путь наш от Барнаула занял четырнадцать часов, хотя мы практически не теряли времени на остановки. В Тюнгур мы приехали абсолютно вымотанными, и особенно тяжело пришлось Мишелю, не спавшему ночь. Наскоро перекусив, мы завалились спать, разумно рассудив, что утро вечера мудренее, а значит, дальнейшие планы лучше строить поутру.

Мессинг вышел к завтраку, когда все уже сидели за столом, и сразу же обратился к нам с прочувствованной речью.

— Дорогие коллеги! Я счастлив приветствовать вас в непосредственной близости от цели нашего путешествия — горы Белухи. Однако спешу предупредить все возможные проявления поспешности. Любое легкомыслие может оказаться роковым для всей экспедиции в целом и для каждого из нас в частности. Впереди нас ждет трудный переход, то есть восхождение к подножию Белухи. Опытные альпинисты на этом пути…

— Дорогой Мишель! — я, безусловно, был согласен с моим другом, но ничем не мог объяснить его пафос; мне он представлялся неоправданным, ведь все и сами прекрасно способны понять, что самолетом до Барнаула и маршруткой до турбазы наша экспедиция не заканчивается, и все опасности и трудности еще впереди. — К чему эти высокие слова? Все мы не в первый раз в экспедиции и великолепно знаем, что пути к истине легкими не бывают. Конечно, предупреждение о том, что надо быть осторожными, лишним не станет, но, может быть, перейдем к делу? Обсудим наши планы на сегодняшний день?

— Я предлагаю сейчас здесь договориться с проводником, да и отправляться к Белухе. Чем быстрее выйдем, тем быстрее придем.

— Несмотря на справедливость вашего последнего замечания, любезнейший Александр Федорович, я позволю себе упрекнуть вас как раз в том легкомыслии, о котором я только что предупреждал, и которого от вас никак не ожидал.

— Мишель, вы, прошу прощения, о чем? — Белоусов, кажется, обиделся, и я его очень хорошо понимал: Мессинг явно был несправедлив к нему.

Мой друг — прирожденный артист, ему обязательно нужно устроить целый спектакль с собой любимым в главной роли прежде, чем сообщить нечто важное. А в том, что Мессинг готовится сказать нечто значимое, я был практически уверен.

— Благодаря Алексии, Польке и Насте, — продолжал Александр Федорович, — мы знаем, куда нам надо идти, а благодаря вашему великолепному ипсилону — что нам надо там искать. Так, может быть, начнем собираться?

— Позвольте, Александр Федорович! Мы не знаем, куда исчезали люди согласно тем документам, которые вы представили нашему вниманию. И даже не партийцы Заболотов с Арсенюком меня волнуют, а те крестьяне, которые уходили в горы и иногда возвращались с лекарством от голода. Вам, коллеги, это не кажется важным? — и Мессинг обвел глазами всех нас.

Мы ждали, когда он продолжит — паузу Мишеля прервать может только тот, кто плохо знает моего друга, а среди нас таковых не было. Наконец Мессинг заговорил снова:

— Позвольте и мне, друзья мои, познакомить вас с документами, которые попали ко мне в руки буквально в день вылета. Рано утром мне позвонил старинный друг — мы знакомы со студенческой скамьи, и сблизились благодаря общему интересу к старинным легендам; вместе и в фольклорные экспедиции ездили, и в архивах пропадали. Так вот, Олег знает, что я в данное время занят поисками чудесной благодатной Шамбалы. Буквально накануне нашего отъезда Олег откопал в одном монастырском архиве интереснейший документ, который счел нужным скинуть мне по электронной почте, о чем и звонил предупредить. Этот документ напрямую касается нашей экспедиции, — и Мессинг снова торжественно замолчал.

Признаюсь, я не выдержал — каждый знает, в какое состояние приводит меня любое упоминание о Шамбале:

— Мишель, какой документ? Он у вас с собой?

— Да, с собой, и я ознакомлю с ним вас, друзья, но не спешите. Весь позавчерашний день я провел в публичной библиотеке, где нашел много важного и интересного для нас; всю ночь в самолете я систематизировал найденные материалы, и теперь готов отчитаться о проделанной работе. Есть у меня предчувствие, что после моего отчета задуманный ранее маршрут нашей экспедиции несколько изменится.

Разыскания Мишеля Мессинга

Прежде чем представить вашему вниманию документ, который мне прислал Олег, и документы, подобные этому по сути, но более поздние по происхождению, которые я сам отыскал в библиотеке, я хочу напомнить один хорошо известный Рушелю текст:

…Пойдешь между Иртышом и Аргунью. Трудный путь, но коли не затеряешься, то придешь к серым пещерам. Самое опасное это место. Много людей уже погибло в них. Но коли выберешь правильное время, то удастся тебе пройти эти пещеры. И дойдешь ты до гор-сестер белых, да только к ним пойдет еще труднее дорога. Коли осилишь ее, придешь туда, где все становится явным. А затем возьми путь, что тебе укажут к самой снежной стране, а в самых высоких горах будет священная долина. Там оно и есть, самое Беловодье.

— Конечно, мне знакома легенда, записанная Николаем Константиновичем Рерихом во время его путешествия по Алтаю, — кивнул я. — Сам не понимаю, почему эта запись не вспомнилась мне самому, когда я понял, что нам предстоит экспедиция!

— Рушель забыл эту старинную старообрядческую легенду, записанную Николаем Константиновичем Рерихом, потому что всех нас увлекли провидческие способности Алексии и близнецов. Однако все мы хорошо знаем, что озарение или предвидение никогда не случается просто так — похоже, что в данном случае оно было напоминанием о том, о чем мы все забыли: нельзя ограничивать поиск Шамбалы или Беловодья Тибетом и Гималаями, пора ехать на Алтай. Но я отвлекся, друзья мои. Теперь представляю вашему вниманию документ, который прислал мне мой друг Олег:

«От Москвы Белокаменной путь держишь на Казань-город, а можешь на Екатеринбург держать, оно и прямее будет, да мы со товарищи через Казань шли. А от Казани — прямо до Барнаула идешь, дорога там проложена, и, если Господь управит, не встретится тебе на том пути ни человек лихой, ни зверь лютый. Но, на Господа надеясь, сам не плошай: без ружья да ножа в путь не пускайся да и на ночь в дороге не оставайся, а по деревням да селам останавливайся.

От Барнаула иди в Избенск (нынешний Бийск. — М.М.), а от Избенска до Айна, от Айна же до Егура, потом — до Тюна. От Тюна до Усть-Солья дойдешь, а там у Савватия-пасечника на ночлег просись. Он тебя управит да на верный путь наставит. По пути же тому дойдешь до серых пещер. В тех пещерах есть ход, сорок дней с роздыхом через Кижискую землю, потом четыре дня ходу в Титанию, там во Сионское государство. Ты туда не ходи — стороной обойди, и иди ты по зеленому склону до самого пути вверх, где снеговая гора на триста верст, а снег на ней от самого Адама не тает. А в белой воде — сестра той горы. Там и найдешь Беловодье».

Этот документ датирован 1742 годом и представляет собой письмо московского купца Саввы Теретникова своему брату, монаху Варлаамо-Хутынского монастыря. Пожалуй, этот текст — первый из целого ряда так называемых «путешественников», или, как бы сейчас выразились, путеводителей, в страну Беловодье. Помните, Рушель, что писал Николай Константинович Рерих? «…Когда мы не так давно проехали через алтайские высоты, нам показали пути и потаенные, ведомые лишь избранным, далекие тропинки к Священным местам, именуемым Беловодье».

В день нашего отъезда, друзья, я успел пойти в публичку, где довольно-таки легко получил доступ к большому количеству «путешественников», подобных тому, что оставил своему брату Савва Теретников. Я не буду вас утомлять чтением всех текстов, тем более что они похожи; вполне достаточно прочесть один, присланный мне Олегом. Покажу только сводную таблицу данных по этим «путешественникам», которую я составил прошлой ночью в самолете. Для таблицы я выбрал только такие ориентиры, которые могут быть полезны нам в пути. Мне представляется наиважнейшим определиться с маршрутом. Более того, скажу: из населенных пунктов, упоминавшихся в «путешественниках», я ввел в таблицу лишь те, которые существуют и сегодня.

Сделав эту сводную таблицу, я убедился, что, во-первых, чудесное Беловодье, которое уже не одно столетие искали и божьи странники, и страдальцы за веру, гонимые с родных земель во все времена от патриарха Никона до Никиты Хрущева, и мы с вами, — это место расположено у подножия горы Белухи. Убедитесь сами: только здесь находятся недалеко друг от друга населенные пункты с названиями, указанными в таблице. Кроме того, есть водоем — это прекрасное озеро Аккем, в котором отражается гора Белуха. А что сказано в «путешественнике» Саввы Теретникова? «В белой воде — сестра той горы».

Во-вторых, я убежден в том, что партийцы Заболотов и Арсенюк искали чудодейственное лекарство от голода именно здесь. Документы, найденные Александром Федоровичем, убедительно доказывают, что они это лекарство нашли, и что это — артефакт из Беловодья, наследство древнейших жителей прекрасной страны, подобное поющим камням[9] или воде, способной хранить и передавать информацию[10]. На этом, дорогие коллеги, позвольте мне закончить. Ваши вопросы, пожалуйста?

— Скажите, Мишель, а серые пещеры, которые упоминались и в «путешественнике» этого московского купца, и в записи Рериха, и, судя по вашей таблице, в более поздних путеводителях… Через них, насколько я помню, можно пройти вообще Бог знает куда? Что вы о них нам можете рассказать?

— Да, Александр Федорович, серые пещеры упоминаются во всех путешественниках. Есть еще аутентичные записи этнографов, я не стал на них останавливаться, потому что они по содержанию абсолютно повторяют «путешественники», и везде упоминаются эти самые пещеры как место очень опасное. Что же касается хода через них, по которому «сорок дней с роздыхом через Кижискую землю, потом четыре дня ходу в Титанию, там во Сионское государство», то, думаю, соваться туда не стоит: обычная вещь, характерная для старинных описаний путешествий — еще и люди с песьими головами могут появиться, и Гог с Магогом. Забудьте, Александр Федорович. Думаю, партийцы ваши как раз в этих пещерах и сгинули, так что поверим указаниям людей бывалых и не пойдем туда.

Весь этот день мы решили повести на турбазе. Не знаю уж, когда Александр Федорович успел договориться о бане вечером, но мы в этом ох как нуждались после долгого пути! Да и как же можно отправляться в дальний путь, не попарившись! А уж девушки наши как были счастливы!

Но баня предстояла только вечером, а мы никак не могли позволить себе пробездельничать весь день, поэтому ваш покорный слуга взял под руку Белоусова и отправился с ним на поиски проводника, вооружившись списком этапов нашего пути. Мишель остался изучать свои бумаги и искать информацию в Интернете (благо, на «Высотнике» с Сетью все было в порядке), а Алексия с Настей решили прогуляться полтора километра до поселка Кучерла — послушать (и записать, само собой разумеется), что сейчас говорят люди о Белухе, алтайских духах и других интересующих нас вещах.

Мы с Александром Федоровичем быстро, практически сразу поняли, что проводника нам не найти. Да-да, представьте себе, дорогие читатели, те жители поселка Тюнгур, которые готовы вести коммерческих туристов, не обладающих реальной альпинистской подготовкой, даже в самые горы, категорически отказывали нам, как только видели список топонимов, составленный Мессингом! Что бы это могло значить…

Александр Федорович считал, что мы предлагаем мало денег, а я — что проводникам не нравится время завтра утром. Александр Федорович считал, что в этом пути они видят опасность, а я — что им не нравится мысль о том, чтобы делиться нашими деньгами с местными знатоками преданий, легенд и способов общения с духами… Так в праздной беседе мы бы очень приятно провели время до бани, если бы мне не пришла эсэмэска от Насти: «Помогите! Алексии плохо!»

И мы побежали, надеясь, что ничего подобного Настя не отправила Мессингу.

Загадка пещерного озера

Мы со всех ног бросились в сторону поселка Кучерла, куда отправились наши девушки (чтоб я их еще куда-нибудь отпустил одних — да ни за что на свете!), и вскоре увидели Настю, нервно мечущуюся по дороге. Бедная девочка! Если у меня сердце едва не оборвалось после ее сообщения, то каково ей самой!

— Скорее! Пожалуйста! — Настя схватила меня за руку и потащила на гору в сторону от дороги.

Все объяснения — потом, главное — понять, что с Алексией!

Небольшая пещерка, не видная с дороги, гостеприимно впустила нас под свои сероватые своды, и нашим глазам открылось небольшое идеально круглое озеро.

— Рушель, Александр Федорович, посмотрите в воду! — Настя склонилась над темной озерной поверхностью. Мы с Белоусовым подошли к ней.

— Не может быть! — я не знаю, кто выкрикнул это, я или Белоусов, а может быть, мы вместе, — то, что мы увидели, действительно казалось невероятным.

В самой глубине озеро переставало казаться темным, напротив, откуда-то снизу, похоже, что со дна, исходил необычайный, какой-то очень мягкий свет. И в этом свете была превосходно видна Алексия Мессинг, которая стояла там, на самом дне, под водой, и с любопытством оглядывалась по сторонам. Нелегко было поверить глазам, увидевшим такое диво!

— В деревне нам рассказали, что все серые пещеры соединены между собой, — говорила Настя. — И те, что от подножия Белухи ведут в Беловодье — о них утром говорил Мишель, — и эта.

— Эта? Настя, откуда серая пещера взялась здесь, и почему тогда о ней нет ни слова в «путешественниках»?

— Понимаете, Александр Федорович, нам в деревне рассказали, что эта пещера появилась совсем недавно, примерно лет сорок назад, и…

— Да как она могла появиться, Настенька! Я, признаться, никогда не слышал о землетрясениях в здешних горах, и…

— Александр Федорович, я вас умоляю! Давайте я вам все потом расскажу, хорошо? Нам бы сейчас Алексию вытащить оттуда!

Настя была совершенно права — рассказы местных жителей можно было послушать и позже, а вот Алексию нельзя было оставлять на дне. Белоусов это тоже понял, поэтому свои вопросы прекратил.

— Мы с Алексией решили посмотреть на эту серую пещеру. Поднялись сюда, и вдруг Алексия уставилась куда-то вдаль и проговорила: «Иду, конечно, иду!» Потом подошла к озеру, вошла в воду и стала спускаться вниз, как будто бы по тропинке или дороге. Я хотела было ее удержать, но она только сказала: «Подожди, Настя, так надо!». Я ничего не смогла, ничего! — Настя почти рыдала.

— Настенька, не плачьте, мы что-нибудь придумаем! Обязательно! — я утешал Настю, а сам даже приблизительно не представлял, что произошло и что же нам теперь делать.

Был бы здесь Мишель, он наверняка нашел бы и выход, и ответ на все наши вопросы, но ему я позвоню, только если мы сами не справимся: мой друг очень раним, я не хочу его пугать.

Алексия тем временем по-прежнему смотрела по сторонам, а вот внимания на нас не обращала никакого, хотя звали мы ее очень громко и настойчиво.

— Вот и со мной так же было: я кричала, кричала, звала ее, а она — ноль эмоций, как будто не слышит! Не представляю, что делать! — и Настя снова захлюпала носом.

Белоусов тихо говорил Насте что-то утешительное, а я напряженно думал. Обязательно должен быть выход из этой ситуации! Алексия очевидно жива-здорова, а значит, мы можем ее вытащить! Только вот как… Алексия — человек очень чуткий к воздействию самых разных энергий, а значит… Эври ка! Нашел!

Как я вытащил Алексию

Для ее спасения я решил прибегнуть к помощи эгрегора рода Блаво.

Эгрегор — это объединение энергетических сущностей, покровительствующих определенному кругу людей. Он помогает решить важнейшие задачи: сохранить здоровье и молодость, реализовать планы и достичь намеченных целей, получить финансовую и социальную поддержку и т. д.

Когда мы в церкви ставим свечки святым-покровителям, когда молимся за здравие и за упокой душ наших умерших близких — мы обращаемся за поддержкой к христианскому эгрегору. Это мощная сила, и обращение к ней может изменить жизнь к лучшему.

Эгрегор Блаво — сильное энергетическое объединение, вобравшее в себя духовную и ментальную мощь многих поколений целителей нашего рода. В каких бы странах ни оказывались мои пращуры, с кем бы ни взаимодействовали, их предназначением было служить людям, помогать им, активируя энергетические каналы. Мои предки помогли миллионам людей обрести здоровье, благосостояние, любовь, исполнить сокровенные желания, впустить в дом энергию изобилия. Эгрегор Блаво составляют потомственные целители нашего рода и все те, кому они помогли. Я объединил и сфокусировал силу всех этих людей, и теперь она помогает тем, кто обращается в Институт и непосредственно ко мне со своими проблемами. Помогает она и тем, кто работает с моими исцеляющими книгами, заряженными энергией эгрегора Блаво, которая передается людям для исцеления.

Я сосредоточился на концентрации энергии и постепенно перестал замечать Александра Федоровича и Настю, слышать их тихий разговор. «Ну посмотри, посмотри же на меня!» — мысленно уговаривал я Алексию, пытаясь поймать ее взгляд. Я был практически уверен, что если она посмотрит мне в глаза, то дело будет сделано: такой чуткий к энергетическим воздействиям человек как Алексия просто обязан услышать зов моего эгрегора!

Сначала Алексия никак не реагировала на мои мысленные призывы, потом забеспокоилась. «Не расслабляться, работать!» — мысленно подстегнул я себя. «Посмотри же мне в глаза, девочка моя, посмотри!»

И — свершилось! — Алексия наконец вняла моим мольбам и подняла глаза. «Так, умница! Теперь иди, иди ко мне, моя девочка! Иди!» — Алексия сделала шаг, потом другой… Она медленно поднималась вверх, ступая по воде, как будто по горной тропинке. Наконец над озером показалась ее голова, потом плечи, и вот уже с нами оказалась вся Алексия Мессинг — совершенно мокрая, но от этого не менее прекрасная и абсолютно живая!

Рассказ Насти Ветровой

Когда мы пришли в Кучерлу, сразу же повстречали пожилую женщину с полными ведрами воды, которая, как нам показалось, вполне подходила для наших целей. Мы помогли ей донести воду до дома, так и познакомились. Звали ее Татьяна Тимофеевна, она считала себя русской, хотя по линии матери ей досталась частичка и алтайской крови. Может быть, поэтому Татьяна Тимофеевна и угощала нас алтайским супом, оказавшимся на удивление вкусным. Я бы никогда не подумала, что такое вообще можно есть: жидкий теплый чай, в котором размешана мука, — однако съели мы его за милую душу. Но не буду отвлекаться на кулинарные изыски нашей гостеприимной хозяйки — не это главное.

Рассказала нам Татьяна Тимофеевна, что, как она знает от своей бабушки по отцу, которая принадлежала к старинному старообрядческому роду (предки Татьяны Тимофеевны по отцовской линии пришли на Алтай в начале XVIII века), что путь в Беловодье действительно лежит через серые пещеры, в которых скрываются чудесные страны. Впрочем, сама Татьяна Тимофеевна не верит в то, что все эти сказочные места, в том числе и Беловодье, скрываются глубоко в горах, вернее, внутри гор. А вот в чем она убеждена, так это в том, что серые пещеры скрывают в своих недрах множество тайн, и одна из величайших — чудь, народ, ушедший с поверхности земли много веков или даже тысячелетий назад. От Татьяны Тимофеевны мы узнали много необычного. Она рассказала, что с чудью общаются алтайские шаманы и получают в подарок волшебные средства, позволяющие алтайцам даже в самые тяжелые времена оставаться здоровыми и сильными. А еще — что чудь знает все тайны большевиков и спасла многие жизни в годы красного террора и голода 1930-х годов.

По словам Татьяны Тимофеевны, все серые пещеры соединяются друг с другом, но никто, кроме чуди, не может пройти ими, потому что пути охраняют духи людей, умерших в поисках Беловодья. Они заводят живых в пещеры и оставляют их вместо себя, а сами отправляются на вечный покой.

Татьяна Тимофеевна рассказала, что сорок лет назад по дороге из Кучерлы в Тюнгур открылась еще одна серая пещера. Алтайцы ждут своего мессию — Белого хана, с приходом которого, как они верят, наступят времена всеобщего счастья и благоденствия. Сорок лет назад алтайская девочка Чугул перегоняла овец по дороге из Тюнгура в Кучерлу и увидела, как гора раскрылась и из нее вышел белоснежный конь с всадником в белых одеждах. Девочка упала перед ним на колени — такими прекрасными ей показались эти двое! А когда подняла голову, рядом уже никого не было, но гора не закрылась; так и появилась эта серая пещера. Татьяна Тимофеевна говорит, что мы можем расспросить и саму Чугул — она сейчас живет в Горноалтайске. Но даже если предположить, что девочке белый всадник просто привиделся, новая серая пещера служит несомненным доказательством ее слов: из таких пещер чудь выходит на свет Божий.

Мы с Алексией услышали про чудь впервые, и подумали, что, может быть, это местное название атлантов или лемурийцев. И на духов-стражей пещер нам очень хотелось взглянуть, да и на саму пещеру. Когда еще мы дойдем до Белухи; а тут — вот она, рядом! Ну, мы и пошли. Только зашли, как с Алексией стал происходить весь этот ужас…

Дорогие читатели, я специально записал для вас рассказ Насти, а не аутентичную расшифровку ее аудиозаписи беседы с Татьяной Тимофеевной. Во-первых, можете себе представить, как нам не терпелось услышать Настин рассказ; у нас просто не было сил ждать, пока она расшифрует запись. Ну а во-вторых, наши девушки так спешили в серую пещеру, что забыли спросить у алтайской дамы разрешения опубликовать интервью. Кстати, все дальнейшие публикации аутентичных текстов в моей книге сделаны с позволения информантов.

После Насти наступила очередь Алексии, которая уже пришла в себя, и даже ее одежда стала подсыхать на жарком июльском солнце.

Рассказ Алексии Мессинг

Как только мы с Настей зашли в пещеру, мне показалось, что меня кто-то зовет, и почти сразу я увидела их: двух мужчин возраста где-то между тридцатью и сорока годами. Одеты они были в кожанки, фуражки, галифе, высокие сапоги, — в общем, так, по моим представлениям, одевались несколько десятилетий после революции. Оружие у них, кстати, тоже было. Я подумала еще, что именно так представляла себе героев документов, которые обнаружил Александр Федорович. Голосов этих мужчин я не слышала, но была уверена: они зовут меня, и я должна пойти к ним во что бы то ни стало. Мне казалось, что если я не пойду к ним, то — все! Случится что-то ужасное, что ли, не знаю… Но я буквально физически ощущала ту мучительную тоску, которая гложет этих людей. Это — что-то ужасное, абсолютно невыносимое! И мне подумалось, что я могу помочь им.

Никакого озера я просто не заметила — по моим ощущениям, я шла за этими людьми по горной тропинке, ведущей вниз. Когда же я спустилась, то оказалась в какой-то расщелине, где росли дивные цветы, я таких красивых никогда не видела. Тропинка вела дальше, а мне захотелось оглядеться, понять, где я нахожусь, а потом уже идти по этой тропе.

Неожиданно я услышала, как вы, Рушель, зовете меня. Я вдруг поняла, что должна вернуться к вам, потому что вы не стали бы так громко кричать без причины. Я решила: сначала разберусь, почему вы кричите, а потом уже вернусь к этим партийцам.

Пришла в себя я только рядом с вами и очень удивилась тому, что я такая мокрая.

Замечу, дорогие читатели, что я звал Алексию мысленно и даже не думал кричать. Алексия — очень чуткий человек, вот ей мой внутренний голос и показался криком, ведь я очень хотел, чтобы она услышала меня. Думаю, именно ее чуткость к энергетическим воздействиям, которая, к слову, очень часто сопровождает дар предвидения, и сделали Алексию потенциальной жертвой духов.

Письмо Петровича и наши дальнейшие планы

После баньки мы все собрались за поздним ужином и начали обсуждать планы на ближайшее будущее.

Однако позвольте мне, дорогие читатели, отвлечься от повествования, чтобы рассказать о бане, которую для нас истопил Серега, сторож нашей турбазы. Что за прелесть была эта банька! Давно я не испытывал подобного наслаждения! Лавки в ней были свежеоструганными, и запах сильно прогретого дерева просто опьянял; а веники у Сереги были правильные, березовые, самые мои любимые, листик к листику. Истопил баньку Серега жарко, поэтому сначала пошли париться мы, а потом уже — девушки, которым по первому пару было бы тяжело. После долгой дороги да трудного дня ничего нет лучше жаркой русской баньки! Мы, как следует распарившись, с разбегу нырнули в реку Катунь! Вода в ней не ледяная, но очень и очень освежала разгоряченное тело… Ох, блаженство! Если окажетесь на турбазе «Высотник», что в поселке Кунгур, сразу же первым делом отыщите сторожа Серегу и попросите его баньку истопить. Не пожалеете! Я бы, кстати, рекомендовал вам не пренебрегать банными процедурами — они и нервы успокаивают, и организм поддерживают. Но помните, что баня хороша только для тех, кому здоровье позволяет; а тем, у кого больное сердце или патологии центральной нервной системы, или любые заболевания в стадии обострения, тем париться нельзя.

После бани и беседа наша оказалась очень продуктивной.

Сначала в своих похождениях отчитались девушки. Хоть мы с Александром Федоровичем и слышали их историю во второй раз, сердца у нас сжимались от страха; каково же было Мишелю!

Но не тот человек Мишель Мессинг, чтобы его напугала история, закончившаяся благополучно! После того как Настя и Алексия замолчали, он попросил слова, и лишь легкое дрожание левой руки выдавало пережитое волнение.

— Дорогие мои! — начал Мишель. — Я знал, что сегодняшний день окончательно прояснит наши цели. Благодаря тому, что сделал каждый, стало полностью понятно, что мы ищем, где и как нам надо это искать.

— Позвольте, Мишель, о чем вы? Я пока не вижу ничего проливающего свет на нашу дальнейшую судьбу, да и мы с Александром Федоровичем не нашли проводника, так что толку от нашей деятельности… — мне, честно говоря, было обидно: открытие наших девушек, скорее всего, было очень важным, хотя я пока не понимал, почему; Мессинг, судя по его виду, накопал что-то интересное, и только мы даже не смогли договориться с проводником.

— Не расстраивайтесь, Рушель, друг мой, не расстраивайтесь! Сейчас я попробую обобщить все, что мы узнали за сегодня, и тогда вы поймете, что отрицательный результат вашей с Александром Федоровичем деятельности — тоже результат, причем очень важный. И еще вы спасли жизнь моей дочери, так что, дорогой Рушель, вы просто не имеете права расстраиваться! Однако прежде, чем я перейду к обобщению полученных сегодня данных, позвольте мне поделиться тем, что принес нам Интернет. А принес он, как вы догадываетесь…

— Письмо! Папа, все хорошо? Как они, читай скорее, не томи!

На этот раз Мессинг не стал наслаждаться паузой — наверное, пожалел и без того измученную Алексию, — а сразу стал читать:

«Здравствуйте, мои дорогие! Как вы? Ответьте скорее — волнуюсь!

Мишель, я посылаю это письмо на Ваш адрес, потому что знаю: Вы первым посмотрите почту. Алексии я напишу другое письмо.

Мне представляется чрезвычайно важным, чтобы вы быстрее узнали то, что произошло с нами здесь. Если вы за своими делами не забыли, что мы с Полькой и Колькой идем своим путем по чудесной карте моего детства к подножию горы Белухи, вы понимаете, что я имею в виду.

Мы начали свой путь одновременно с вами, и сегодня, размышляя о том, куда нам держать путь, „разбрелись“ своими фишками по Тюнгуру и его окрестностям. Полька, а у нее сиреневая фишка, почему-то застряла на полдороги от Кучерлы в Тюнгур, не двигалась ни туда, ни сюда, только дрожала мелкой дрожью, а в глазах стояли слезы. Вот тут я не на шутку встревожился, но вдруг она заулыбалась и тронулась к Тюнгуру. Это несколько успокоило меня, но я, дорогие мои, жду вашего письма с нетерпением!

Далее. Колька постоянно рисует схемы нашего завтрашнего маршрута и бормочет себе под нос: „Путь должен быть кривым, путь должен быть кривым“. Причем оба этих милых ребенка не желают мне ничего рассказывать, на все свои вопросы я только однажды услышал от своей дочери: „Завтра, папа, завтра. Только пусть они там будут вместе“. Вы знаете, что после того, как дети отыскали мою карту и самостоятельно научились пользоваться ей, я изменил мнение об их способностях, а поэтому спешу предупредить вас: не расставайтесь! Ни в коем случае, даже если вам кажется, что это необходимо для общего дела!

Мишель, передавайте всем огромные приветы от Польки, Кольки и меня, конечно же, вашего, любящего всех,

Петровича».

Алексия схватилась за отцовский ноутбук, чтобы побыстрее войти в свою почту и прочитать письмо мужа, наверняка полное нежных слов, а Мессинг продолжил свою речь:

— Я позволил себе, друзья мои, успокоить Петровича, хотя и сам был взволнован не на шутку: в отличие от своего зятя, я вообще никогда не сомневался в способностях близнецов. Правда, меня все-таки немного успокаивало то, что Полька благополучно разрешила свое затруднение. Теперь же, теперь мы знаем, что почувствовала Полина.

— Бедная моя девочка! Папа, это было ужасно! Как она только выдержала!

— Да, доченька, Польке пришлось трудно, но она справилась. А вот Колька со своими блестящими способностями к стратегическому мышлению выстраивает путь, опираясь на стихи. Помните? — И Мессинг продекламировал своим глубоким бархатным голосом:

— Мишель, а почему нам нельзя расходиться? Иногда для дела бывает так нужно, да и вы и сам это прекрасно знаете.

— Само собой, Александр Федорович, знаю, но предпочитаю довериться своей внучке — на моей памяти она еще не ошиблась ни разу.

Я был абсолютно согласен с Мишелем, да и Белоусову пришлось согласиться, хотя он явно был не очень этим доволен. Все же великий индивидуалист наш Александр Федорович!

— Когда вы разошлись, я стал разрабатывать наш маршрут — так же, как это делал Колька. Теперь, услышав все то, что с вами сегодня произошло, я хочу представить вашему вниманию сначала свое обобщение случившегося, а потом свое мнение о начале маршрута. Итак… — Мессинг снова потянул время, но мы терпеливо ждали. — Итак, — вынужденно продолжил мой друг, когда никто не оценил его талант актера, — вот что мы имеем:

— во-первых, все проводники отказываются идти с нами в любой из населенных пунктов моего списка;

— во-вторых, мы узнали о легендарном народе чудь, обладающем особыми знаниями и оказывающем помощь людям, особенно алтайцам;

— в-третьих, духи покойных, охраняющие те или иные места. Здесь, мои дорогие, я ненадолго прерву свое перечисление. Дело в том, что на Алтае вообще духи умерших вполне свободно себя чувствуют, даже духи предков, которые давно нашли свой покой, могут иногда появляться среди живых. У каждого места есть такой дух-охранитель или, если хотите, покровитель, который оберегает это место, может помочь или, наоборот, навредить тому, кто так или иначе с ним столкнется. Конечно, вы помните, что о духах-хозяевах и духах-покойных рассказала нам Настя в своем блестящем сообщении незадолго перед экспедицией. Настя тогда узнала имя старичка-лесовичка, хозяина леса у подножия горы Белухи, напомню, что его имя — Алай. Алексия же, это для меня совершенно очевидно, как раз встретила наших партийцев, сгинувших в серых пещерах в тридцатых годах минувшего столетия.

— Простите, Мишель, что перебиваю вас, но как же Алексия столько времени провела под водой и не задохнулась?

— На этот вопрос, Настенька, лучше я отвечу — все-таки я врач, хоть и мистик. То, что я увидел в пещере, было озером лишь для нас с вами, а Алексия его не заметила, потому что ее дух в это время оказался в другом пространстве. Не очень понятно? На самом деле таковы практики шаманизма, в том числе и алтайского; во время камлания дух шамана уходит в другой мир, в одно из двенадцати небес, а телом он может управлять, — тогда тот, кто наблюдает камлание, видит, что шаман бьется в трансе, — или оставить его, — тогда шаман замирает в некоем подобии каталепсии. Алексия была введена духами Заболотова и Арсенюка в состояние, подобное состоянию камлающего шамана. А в таком состоянии организму не свойственны обычные жизненные функции.

— Да, дорогие мои, мы, наверное, еще встретим настоящего шамана, и для этого нам нужно хорошо запомнить, что сейчас рассказал Рушель. Прежде чем продолжить свое перечисление, я добавлю к исчерпывающему объяснению моего друга только одно: алтайские шаманы называются камами, и лучше, если мы с вами будем их так и называть в дальнейшем, чтобы люди воспринимали нас более естественно. Но, с вашего позволения, я продолжу. В-четвертых, — уф-ф, наконец-то! — Колька желает идти кривым путем, как и сказано в стихотворении Василия Дмитриевича Лебелянского. Думаю, мы тоже сделаем так.

И Мишель замолчал, а я не понял только одного: куда мы пойдем, да еще и без проводника.

— Папá, а можно, я построю ипсилон и отвечу на вопрос, который я вижу в глазах Рушеля?

— Ты не устала сегодня, малыш? У тебя был тяжелый день, — Мишель встревоженно посмотрел на дочь. — Я и сам могу составить ипсилон, если тебе…

— Нет, что ты, папá, мне же интересно!

И Алексия убежала к себе в комнату, прихватив отцовский ноутбук. Пока ее не было, мы молча занимались кто чем — я, например, в сотый раз перечитывал список топонимов, составленный Мессингом, не особенно понимая, зачем я это делаю. Наконец в гостиную вернулась радостная Алексия с открытым ноутбуком в руках.

Ипсилон Алексии Мессинг

Все, что мы имеем, органично распределяется по двум дробям. В числителе первой дроби будет чудь, то есть народ, обладающий древними знаниями и владеющий тайнами будущего и настоящего, иногда помогающий людям. В знаменателе же первой дроби будут алтайские камы, которые общаются с чудью и во время камланий попадают в сопредельные миры, населенные духами.

В числителе второй дроби будут сами духи, которые охраняют пещеры, скрывающие под своими сводами чудь, и вообще часто показываются людям.

В знаменателе второй дроби — алтайцы, которым чудь помогает чаще других. Сопрягаем эти две дроби при помощи «тропинки заросшей» или «кривого пути», и получаем… Тюн. Мы с вами завтра отправляемся в Тюн, господа!

Просто замечательно! Я понял в этом ипсилоне все слова. Правда, к сожалению, по отдельности, общая же логика от меня ускользнула — как и всегда, когда дело касалось мессинговских ипсилонов.

— Скажите, Алексия, а почему именно Тюн?

— Алексия, а можно, я отвечу?

И Настя поняла, и все поняли; вон, Белоусов как смотрит — точно понял! — и только я…

— Рушель, ведь Тюн дальше всех, понимаете? Смотрите, — и Настя развернула передо мной карту. — Мы можем попасть в Тюн через Высокое и Айн, а можем — через Усть-Солье… Есть, правда, еще одна дорога…

— Вот по ней-то мы и отправимся. Если Рушель не против.

— Постойте, постойте, друзья, я все-таки ничего не понимаю! Почему Тюн? Почему именно этой дорогой, вызывающей сомнения у Насти? И почему, Мишель, я должен быть против?

— Рушель, ведь мы должны идти заросшей тропинкой, путем неумеренности, то есть кривым путем, а путь к Белухе через Тюн — самый кривой!

Ничего себе логика! Такого я от Насти не ожидал.

— Ничего себе логика! — словно подслушал мои мысли Александр Федорович Белоусов, — Однако, Рушель, что же здесь непонятного? Раз в ипсилоне Алексии вышел Тюн — значит отправляемся в Тюн, и точка!

На мой взгляд, логика Александра Федоровича не уступала Настиной.

— Алексия, доченька, почему из трех алтайских населенных пунктов ты выбрала именно Тюн?

— Не знаю, папá, просто я в какой-то момент точно осознала: нам надо в Тюн… Хотя… погоди-ка… в знаменателе первой дроби у меня шаманы, а в числителе первой — духи, и я поняла… Тюн ведь, как и Тюнгур, означает по-алтайски «бубен», а при помощи бубна шаман призывает духов. Точно! Вот поэтому Тюн.

— Умница! — Мессинг с гордостью обвел нас глазами. — Моя Алексия всегда так — ее интуиция бежит быстрее мысли, но никогда не ошибается, а мысль вскоре догоняет, и тогда на свет появляется нечто гениальное!

— Ну уж, папá! Гениальные у меня лишь Полька и Колька, да и это — большой вопрос, но уж в их появлении ни интуиция, ни мысль точно не участвовали.

— Никакого вопроса нет — мои внуки гениальны!

— Конечно, Мишель, нет вопросов, но вы, кажется, хотели более подробно рассказать про дорогу, которой мы собираемся двигаться в Тюн. Кажется, вы говорили, что я могу быть против? — мне совсем не улыбалось слушать очередной мессинговский панегирик внукам.

— Да, простите, друзья мои, — Мишель несколько смутился моим замечанием, — Рушель, во-первых, эта дорога — вот, посмотрите по карте, — не проходит ни через какие деревни и пастушечьи стойбища, то есть здесь мы должны рассчитывать только на самих себя; во-вторых, выбрал я эту дорогу по принципу «кривого пути», а это, Рушель, может вызвать ваши возражения; и в-третьих, что-то здесь, на этой дороге, вызывает мои сомнения… Но только никак не могу понять, что именно.

— Дайте-ка посмотреть, — Белоусов забрал карту у Мессинга, задумался и продолжил после небольшой паузы. — Я понимаю, Мишель, что вас встревожило. Видите?

Карта, с которой мы отправились путешествие, была необычной — конечно, не такой чудесной, как та, по которой сейчас путешествовали Полька, Колька и Петрович, но тоже оригинальной. Ее для нас раздобыл Петрович у своих знакомых. Необычность этой карты заключалась в том, что на ней было указано не только расстояние между пунктами, как на любой другой карте, но и примерное время пути. Вы скажете, что такая функция не является необходимой? Мы тоже поначалу так думали, только Петрович, большой специалист в картах, довольно улыбался собственному приобретению.

— В одном месте на выбранной вами, Мишель, дороге, — объяснил Александр Федорович, — указанный километраж разительно расходится со временем, которое на него положено. Вот здесь, видите, на этой вполне ровной части дороги, идущей вдоль реки, два километра приблизительно проходится за десять часов. Как это, позвольте вас спросить? Но если это еще каким-то образом можно понять, то как вы объясните, что 15 километров дороги, явно проходящей по пересеченной местности, проходится приблизительно за полтора часа?

— Да, Александр Федорович, вы правы, как всегда, а я почувствовал, заметил даже, но не осознал сразу, простите меня, неразумного. Но что же делать? Я не уверен, что мы можем отправляться такой странной дорогой! Все необъяснимое…

— Все необъяснимое всегда притягивало вас, Мишель, притягивает и сейчас, поэтому вы подсознательно и выбрали эту загадочную дорогу. Меня как начальника экспедиции она… тоже притягивает. Только мы должны быть крайне осторожными!

— Браво, Рушель! Идем в Тюн «тропинкой заросшей, призрачным путем неумеренности»!

Все разом загомонили. Всем было весело и хорошо в предвкушении приключений, а я смотрел на друзей, радовался вместе с ними и размышлял о том, почему поэт Лебелянский назвал эту дорогу «путем неумеренности». «Ладно, завтра спрошу у Мишеля, а теперь — спать!» — решил я.

Тюн

Собрались мы еще накануне и вышли в путь на рассвете. Летом в горах светлеет быстро, небо буквально с каждой минутой становится все ярче и ярче, и вот уже сначала золотые солнечные лучи появляются из-за гор, а потом и самый огненный диск короля неба. Как же прекрасны горы в лучах восходящего солнца!

— Посмотрите, Рушель! — подошел ко мне Мессинг. — А ведь наша Белуха и есть та самая лиловая гора из стихотворения Лебелянского!

— Да, — я вспомнил аметистовую друзу, подаренную Насте, и лиловую гору из стихотворения, — значит, вот куда должен выйти «заблудившийся в сумраке» Василия Дмитриевича…

— Надеюсь, Рушель, «заблудившийся» — это не вы и не я… И уж тем более не наши девушки!

— Не знаю, не знаю… Знаете, Мессинг, вы, а мы — вслед за вами, так стараемся следовать словам поэта Лебелянского, что я вполне могу допустить: «заблудившиеся в сумраке» — это мы, наша экспедиция. Утешает только то, что к «лиловой горе» мы все-таки выйдем. Отсюда кажется, что она так близко!

— Это только кажется, Рушель, только кажется. Не будем заблуждаться.

— Мишель, я давно хочу вас спросить, почему в стихотворении так странно и непонятно сказано про путь?

— Вы имеете в виду «путь неумеренности»? Помните, мы говорили, что Василий Дмитриевич практически цитирует Блейка, его «Бракосочетание Ада и Рая»?

— Помню, конечно. Только зачем?

— А затем, Рушель, что хочет подчеркнуть неоднозначность как добра, так и зла, невозможность абсолютно прямого пути. Лебелянский проводит своего героя через лес Данте путем неумеренности Блейка к лиловой горе…

— К горе с картины Куинна, где, как выразился Колька, «домик Гитлера»… К горе Белухе…

— «Где абсолютное зло, ни от чего не зависимо, смыслы свои обретает в абсолютном добре», — задумчиво процитировал Мишель.

Алексия опять исчезает

На привал мы расположились в тени большого серого камня, неподалеку от которого весело журчал ручеек, — и вода под боком, и в тени было очень приятно отдохнуть. Пока кипела вода в котелке, Мишель колдовал над сушеной бараниной (не понимаю, как у Мессинга получаются такие вкусные вещи из продуктов, совершенно не съедобных на вид!). Мы неторопливо беседовали, спрашивая Мишеля обо всем, что нам было не понятно; он у нас — и энциклопедист, и повар, и химик-экспериментатор[11], без него наши экспедиции вряд ли были бы такими успешными.

— Скажите, Мишель, а что такое дольмены?

— Почему вы вспомнили о них, Настя? Мне почему-то кажется, что в этом походе все у нас не случайно, начиная с шопинга Алексии…

— Папа, но ты же знаешь, что в мире вообще все не случайно, просто некоторые люди умеют видеть связи между элементами Вселенной.

— Например, мой дед, Вольф Мессинг, и ты, дочка. И внуки. Но я-то никогда такими способностями не обладал!

— Не волнуйся, папа, ты ими и не обладаешь, просто каждый человек чувствует связи, если они становятся натянутыми. Вот и Настя тоже… Расскажи нам про дольмены, папа!

— Я спросила про дольмены, потому что мне случайно вспомнилось это слово, — объяснила Настя. — Вот поглядела на камень, на который вы облокотились, и вспомнилось. Я даже не знаю, где я его услышала.

— Это и неважно, откуда вы его знаете, Настенька, вы могли его прочесть в книге или газете, или незаметно для себя увидеть в Интернете… Я был бы уверен, что вспомнили вы его не случайно, если бы не считалось, что на Алтае нет дольменов.

— Мишель, вы же ученый! И, как всякий настоящий ученый, знаете, что в науке нет и не может быть никаких окончательных выводов! Если считается, что на Алтае дольменов нет, это не значит, что их тут нет на самом деле!

— Спасибо, Рушель! Я благодарен вам, что вы поставили меня на место, напомнив золотое правило ученого: мир познаваем в принципе, но не до конца, ибо бесконечен. Нет абсолютных истин и прямых путей! Тем более что Настя вспомнила о дольменах, глядя на этот большой камень, давший нам приют на время обеда. Да, дольмены — это камни, вернее, каменные столы или просто каменные сооружения, представляющие собой нечто вроде мест силы. Такие дольмены, сооруженные, скорее всего, представителями дочеловеческих цивилизаций, у нас в России есть на Северном Кавказе и, наоборот, на Кольском полуострове. В этих местах, в дольменах, люди общались с духами. Иногда в качестве дольменов использовались просто большие камни, например, был Конь-камень в Тульской области.

— Да, Мишель, здесь, на Алтае, духами покойных охраняются как раз такие большие камни!

— Так вот почему вам, Настя, вспомнился дольмен! Просто в вашем подсознании откуда-то отложилось, что дольмен — это камень, связанный с духами. Ничего не бывает случайно, я же чувствую!

— Мишель, простите, что я перебиваю ваше увлекательнейшее повествование, но как там наш обед?

— Не беспокойтесь, дорогой Александр Федорович, почти готов. Алексия, доченька, не поможешь ли ты мне? Алексия!

Алексия не отвечала. Никто из нас не заметил, как она отошла. Вроде бы ничего страшного не случилось — мало ли куда понадобилось отойти человеку, но мы почему-то встревожились. Мы молча посидели минут пять — вдруг Алексия выйдет к нам прямо сейчас? — и вскочили с места. Громко выкликая ее имя, мы растерянно ходили по поляне с большим камнем в центре: Мессинг нашел в себе силы напомнить, что нам ни в коем случае нельзя расходиться. Но Алексии не было на поляне, и толку от таких поисков тоже не было.

— Я должен связаться со внуками, — Мессинг устало опустился на траву. — Оставьте меня, прошу вас.

Мы отошли за камень. Здесь, в горах, Интернета не было, но мы поняли, что Мишель собирается воспользоваться своим «магическим кристаллом» — прибором собственного изобретения, чья работа основана на свойстве воды передавать информацию. С помощью этого прибора можно передавать информацию на расстояния до пяти тысяч километров без антенн и прочих технических средств[12].

Мишель и не думал нас стесняться, просто он пожелал остаться в одиночестве, ибо страшно волновался. Я его прекрасно понимаю: близкие люди могут утешить, поддержать, но вот разделить боль — никак.

Я не знаю, сколько времени мы просидели в напряженном молчании с другой стороны большого серого камня. Наконец появился деловитый, сосредоточенный, но никак не убитый горем Мессинг. «Слава Богу! — с облегчением подумал я. — Если Мишель готов к действиям, значит, выход есть, а если выход есть, то мы его обязательно найдем!»

Новая встреча с партийцами

— Скорее, друзья, помогите мне! Потом все объясню, — с этими словами Мишель приник к камню всем телом и начал его ощупывать.

— Что нам делать, Мишель? — Настя разве что не подпрыгивала от желания помочь.

По ее лицу я понял: она уверена, что все будет хорошо, но при этом страшно волнуется.

— Ищите вкрапление в камень, скорее всего, кристаллическое, белое или бледно-сиреневое.

Только сейчас я обратил внимание на то, что камень — абсолютно гладкого серого цвета, на нем ни белых, ни розовых прожилок, ни темных или белых крапинок, ни следов ржавчины, ни вкраплений слюды, вообще ничего — ровная серая поверхность, шершавая, теплая под лучами солнца. Необычный камень — никогда не видел, чтобы порода была настолько единообразной. Ну, тем лучше — легче будет найти то, что велел искать Мессинг.

— Есть! — Александр Федорович даже не повернул головы в нашу сторону, он бережно ощупывал камень.

Мы все сгрудились вокруг Белоусова, пытаясь разглядеть то, что он нащупал.

— Позвольте мне, друзья!

Все расступились, давая дорогу Мессингу. Мишель же ничего ощупывать не стал. Он уставился на кристаллическое вкрапление в серый камень и проговорил:

И вдруг… — мы замерли, потрясенные, — бело-сиреневое кристаллическое вкрапление стало увеличиваться, прямо у нас на глазах расширяясь и раскрываясь, превращаясь в щель в камне. Щель эта становилась все шире и шире, и вот буквально через минуту в нее не только могла протиснуться Настя Ветрова, но и свободно пройти Александр Федорович Белоусов со своим солидным животом.

— Осторожно, вторая ступенька уже остальных, — предупредил Мессинг.

«Какая ступенька? Откуда он знает?»

Камень как будто раздвинулся, стены образовавшейся пещеры обросли кристаллами, ближе к свету — бледно-сиреневыми, потом постепенно темнеющими, и темно-фиолетовыми, почти черными — в глубине. Вниз вела лестница из породы кристаллической структуры, но кристаллы здесь не сверкали гранями, как на стенах, а были стертыми. Вторая ступень же казалась более стертой, чем остальные — она была несколько уже.

Откуда же Мессинг знал?..

Когда я осторожно спускался по кристаллическим ступеням, то лишь очень небольшой частью сознания думал о том, откуда про эти ступени известно Мессингу, на первом же плане были две мысли: «не свалиться бы в этой сумеречно-неприятной мгле» и «что случилось с Алексией».

Несколько минут ушло на то, чтобы спуститься вниз. Мы остановились рядом с Мишелем и замерли, подобно персонажам гоголевского «Ревизора»: Мессинг сидел на корточках перед Алексией, а она — на каком-то пне, которых тут было множество. Рядом с ней сидели двое мужчин в одежде начала прошлого века. Это были именно они, партийцы Заболотов и Арсенюк. Алексия разговаривала с мужчинами, а Мессинг — с Алексией. Партийцы слышали Алексию и отвечали ей, а Мессинга не слышали, но, судя по их реакциям, видели. И нас они увидели тоже — и приветственно помахали руками.

Я попытался сконструировать для вас диалог, вернее, полилог, из слов Мишеля, Алексии и партийцев. Я, как и Настя с Белоусовым, слышал лишь слова Мишеля, Мишель слышал Алексию, Алексия слышала его и партийцев, те слышали только ее, зато видели нас.

— Почему вы хотите, чтобы я пошла с вами? — спросила Алексия у мужчин.

— Алексия, девочка, не говори с ними. Пошли наверх, хорошая моя! — Мишель.

— Ты увидишь то, что не видел никто, кроме… — я подумал, что это сказал Заболотов, а не Арсенюк.

Заболотов был лысый с сероватым лицом, а Арсенюк — маленьким и хроменьким, с огромными карими глазами.

— Кроме мертвых, да? — Алексия.

— Алексия, пожалуйста, пойдем, милая! — Мишель.

— Да, папá, я слышу тебя, подожди. Кроме мертвых?

— Пойдем с нами, красавица, пойдем! Помоги нам! Помоги! Ты не можешь нас бросить, не можешь никак, не можешь… Те люди не слышат нас, это они мертвы, а мы живы, пойдем с нами, пойдем! — Илья Арсенюк.

— Алексия, дай руку, доченька!

— Да, папá…

Боюсь, дорогие читатели, что я вас разочаровал, но это все, что нам удалось услышать. Алексия подала руку своему отцу и пошла с ним, причем на этот раз впереди шел Белоусов, за ним — ваш покорный слуга, потом — Настя, потом — Мессинги.

Мы выбрались из серого камня на землю, согрелись под летним солнышком, а потом Алексия рассказала, что с ней произошло.

— Я услышала, что меня зовут, так горько и жалобно, что не пойти я просто не могла. Дорогие мои! Любимые! Простите меня! Если бы вы слышали этот зов, я думаю, вы бы тоже не выдержали и пошли! Это так больно, вы даже представить себе не можете!

— Алексия, доченька, никто и не думает тебя винить!

— Папá, мне казалось, что сердце разорвется! Я не помню, как вошла в этот камень, помню только, что эти люди, Иван и Илья, сказали, что они проводят меня туда, куда я так стремлюсь, где жаждет оказаться моя душа. Я же хотела понять, зачем они зовут меня.

В общем, пока мы болтали о дольменах, Алексия услышала такой трогательный зов, что не отозваться на него было невозможно. Идя на этот зов, наша девушка вошла в серый камень и стала беседовать с духами давно умерших партийцев Ивана Заболотова и Ильи Арсенюка. Серый камень, у которого мы волею судьбы решили сделать привал, оказался самым настоящим дольменом, причем алтайским, то есть ранее не известным. Алексия, как наиболее чувствительная к энергетическим воздействиям, вошла в контакт с духами. Правда, ничего нужного нам она не узнала, потому что, как пояснила начитанная Настя, духи места жаждут приманить человека, чтобы оставить его вместо себя охранять это место и отправиться на вечный покой.

Рассказ Мишеля Мессинга

Я попросил оставить меня на время разговора с Петровичем и детьми, потому что боялся: вдруг Алексию, мою дорогую девочку, не удастся спасти. Я мог не выдержать напряженных взглядов — я сам изрядно волновался. Но Полька, которая, как только услышала, что Колька заговорил со мной, выхватила у брата из рук «магический кристалл» и прокричала мне: «Иди в камень, там мама с дядями внутри, я хочу, чтобы она к нам вернулась! Иди там, где сиреневые камушки, как у крестной Насти». Слова внучки меня немного успокоили — теперь я знал, что нужно делать.

Помните аметистовую друзу, которую Полька выбрала в качестве свадебного подарка Насте и Леониду? Девочка сказала, что идти надо там, где кристаллы аметиста, вот я и попросил помочь их найти, с чем великолепно справился Александр Федорович. Дальше все было просто: стихи Лебелянского мне известны с юности, а вот смысл стал понятен только сейчас. Вы обратили внимание, что в стихотворении соединены атлантический и индоевропейский спектры? Где одинокая тень на девять теней разбегается, В семь соединяя таинственный смысл бытия. Причем девять цветов атлантического спектра у Лебелянского оказываются разделяющими, а семь цветов индоевропейского — соединяющими. Благодаря этому я сразу понял, что стихотворение откроет камень в том месте, где его целостность нарушают аметистовые вкрапления, и что этот камень — дольмен, в котором мы встретимся c Заболотовым и Арсенюком. Они уже общаются с Алексией, воспользовавшись ее восприимчивостью к энергетическим воздействиям.

Благодаря этому стихотворению Лебелянского я знал, что внутри дольмена нас ждет лестница — ведь само оно написано «лесенкой», — причем вторая ступенька этой лестницы будет стерта, потому что вторая строчка короче остальных.

Я вижу в ваших глазах вопрос: откуда поэт знал об алтайском дольмене. Я прав? Да, разумеется. Но здесь возможен лишь один ответ: Лебелянский — гений, а им свойственно видеть то, что не дано простым смертным. Стихи его не просто прекрасны, они — мистическое откровение. Лебелянский знал, вернее, чувствовал вибрации Вселенной, и звучание его слов и ритм стихов создают соответствующие вибрационные потоки. Впрочем, друзья, я прошу прощения — увлекся и начал объяснять вам то, что вы и без меня прекрасно знаете.

Есть у моего друга Мишеля очень благородное качество: он всегда думает, что другие люди разбираются в самых различных вопросах не хуже него, что в принципе невозможно — ведь Мишель энциклопедист и гений. Впрочем, о вибрациях стихов Лебелянского я понял: принцип такой же, как у исцеляющей музыки[13].

Звуковые вибрации в каждом конкретном случае действуют на тот объект, на который собирался воздействовать поэт. Сейчас это — кристаллы аметиста, оказавшиеся входом в дольмен, а не так давно, в нашей первой экспедиции, другие его строки спасли нам с Мессингом жизнь, прогнав, а потом, наоборот, собрав летучих мышей в пещере, где мы и нашли поющие камни[14].

Благодаря Алексии, чья восприимчивость уже второй раз сводила ее с духами двоих погибших в 1930-е годы, мы сделали важнейшее открытие: на Алтае есть, по крайней мере, один дольмен, причем уникальный, являющийся одновременно входом в мир чудесного Беловодья. Только этот путь нам не подходил — мы же хотели присоединиться к духам партийцев, мы в отличие от Заболотова и Арсенюка хотели добиться того, чтобы наши открытия служили людям.

Мы решили идти своим путем.

Приключение с Алексией порядком нас задержало, поэтому мы не успели добраться до Тюна засветло и остановились на ночлег на живописном берегу озера Аккем, в котором отражалась Белуха. И все было, казалось бы, замечательно — красота несказанная, яркие звезды в черной воде, костер трещит, ужин вкусный, но меня не оставляло ощущение, будто за нами кто-то наблюдал. Успокоил я себя тем, что чувствительные Мессинги нисколько не беспокоились. «А раз уж они ничего не чувствуют, значит, мне тоже не следует напрягаться», — решил я и лег спать.

И в самом деле, эта ночь пошла благополучно, и даже Алексию не тревожили больше духи погибших.

Знакомство с алтайскими пастухами

Мы шли уже три часа, причем постоянно в гору. Меня не оставляло ощущение того, что за нами наблюдают. Жара была томительной, личико Алексии побледнело, а Настино, напротив, обгорело на горном солнце, Белоусов тяжело дышал, а Мишель был непривычно молчалив. «Нет, так никуда не годится — я совершенно не готов довести своих друзей до полного истощения, даже не добравшись до первого населенного пункта!» — подумал я и заговорил:

— Мишель. Помнится, когда мы «покоряли» Кайлас, вы нашли превосходное средство облегчить подъем. Почему не воспользоваться им сейчас? Кажется, самое время.

— О чем вы, Рушель? Тогда мы с вами обсуждали, если я не ошибаюсь, одну научную статью…

— Да, было дело. А потом вы прочли очередное стихотворение своего любимого поэта! Нам всем стало намного легче идти, да и дышать.

— Точно, Рушель, спасибо вам! Правда, и как же я мог забыть! — И Мишель начал читать глубоким голосом:

Идти сразу стало легче; хотя чувство, что за нами наблюдают, не исчезло, но мои друзья приободрились, а это было главным.

— Как вы думаете, Рушель, что произошло? — спросил Мессинг. — Почему я забыл о стихах Василия Дмитриевича тогда, когда они нам были особенно нужны?

— Именно этот вопрос, Мишель, я сейчас задал себе. Мне кажется, что кто-то или что-то блокировало вашу память, может быть, не желая допускать нас туда, куда мы так стремимся… Не знаю.

— Папа, про эти строки забыл не только ты, о нем забыли все, кроме Рушеля. Я думаю, семейный эгрегор Блаво не дает блокировать память Рушеля.

— Может быть, может быть. Но мне совсем не нравится, что кто-то хочет помешать нам, — пробормотал Мессинг, и мои смутные ощущения превратились в уверенность: за нами следят.

— И проводники отказались идти Тюн, — кивнул Белоусов.

— Да, Александр Федорович, несмотря на все ваши дипломатические способности, проводники отказались. Но мы все-таки дошли!

Перед нами открылась широкая долина. После тишины горной дороги нас оглушило обилие шума и разнообразие запахов: показалось, что на нас движутся овцы, люди, собаки, горящие костры, — все вперемешку, без всякого порядка, без всякой логики. Но нас уже подхватили под руки, стянули с плеч рюкзаки, куда-то повели… И вот мы сидим у костра, упоительно пахнет жарящейся бараниной, а широкоплечий смуглолицый человек говорит нам:

— Алтайцы добрым людям всегда рады. Наш кам говорил с духами, они ему сказали, что проводят вас.

— Это не те ли духи, которые пытались завести нашу Алексию сначала в серую пещеру, а потом вообще в камень?

— Знаю, знаю, о ком ты говоришь. Те духи русских, русский злой дух, алтайский — добрый дух. Наш кам говорил с добрыми духами.

— Но, когда мы шли сюда, нам явно что-то мешало.

— Не знаю, о чем ты говоришь, ешь барана, алтайцы рады добрым людям.

Мне показалось, что этот пастух только прикидывался простодушным и что-то от нас скрывал. Звали его Алаем, так же, как духа места, старичка-лесовичка с картины. «Странно все это…» — думал я, ужиная; впрочем, баранина оказалась изумительной, и я решил, что после трудной дороги мы имеем полное право отложить все заботы до утра.

Ночевали мы в аланчике — в традиционном жилище пастухов Южного Алтая, шалаше, покрытом древесной корой. В центре аланчика был каменный очаг, а прямо над ним — отверстие. Алай рассказал нам, что через это отверстие кам общается с божеством Верхнего мира Ульгенем, а через очаг — с божеством Нижнего мира Эрликом. Я искренне надеялся, что в эту ночь божествам не придет в голову навестить наш аланчик — очень уютный. Его стенки были разрисованы местными пастухами, изобразившими и горного козла, и снежного барса, и оленя, и собаку, и здоровенный белый гриб и, само собой, огромного бурого медведя. И опять меня преследовало ощущение того, что за нами наблюдают…

Алай

После сытного завтрака мы с коллегами решили скорректировать наши планы — всем казалось, что Алай что-то скрывает.

— Дорогие друзья! — начал я наше совещание, — в алтайскую деревню нас привело желание найти информацию про чудь, мне же кажется, что Алай ею делиться не собирается.

— Рушель, зачем нам обязательно Алай? Может быть, кто-то другой окажется сговорчивей. Мне кажется, легче разговаривать с женщинами — они больше любят говорить, рассказывать всякие истории, сказки, легенды, предания старины глубокой.

— Конечно, Настенька, вы правы — сразу видно опытного журналиста. Но мне чем-то интересен этот Алай.

— Может, он и есть кам, но скрывает это от нас?

— А зачем ему скрывать, как вы думаете, Александр Федорович?

— Если бы я был камом, Алексия, я бы постарался скрыть этот факт от посторонних, тем более от русских. Не забывайте, что шаманизм и шаманы преследовались с давних времен, как только царь дотянулся до Алтая. А уж о советском терроре можно не говорить…

— А что если Рушель будет беседовать с Алаем, а Настя с Александром Федоровичем поищут другого информатора? Мы же с Алексией постараемся при помощи «магического кристалла» связаться с Петровичем и близнецами — давно не выходили на связь, а Интернета в алтайской пастушьей деревне, как ни удивительно, нет.

Мы последовали совету Мишеля, абсолютно забыв, что как раз близнецы категорически были против нашего разделения. И поплатились за это.

Ваш покорный слуга отправился на поиски Алая — очень меня интересовал этот человек. Нашел я его без труда — Алай задумчиво курил, глядя в сторону ледяной вершины Белухи. «Очень хорошо! — подумал я. — Если бы он оказался чем-нибудь занят, мне бы не удалось с ним поговорить».

— День добрый, Алай!

— И тебе того же! Вечером вам барана зажарим — поедите свежего мяса, а как в дорогу надумаете — скажите, с собой приготовим.

— Спасибо, друг! Позволь мне спросить тебя, что ты слышал про народ чудь?

— Алтайцы рады гостям всегда, у пастухов сейчас есть мясо, много мяса, сыты будете! Добрые духи провели вас к нам.

— Спасибо, Алай! Так вот, чудь, я слышал, в горах живет…

— В горах алтайцы не пасут, в долинах пасут. Овцам трава нужна, а трава в долинах.

— Алай, а где сейчас ваш кам? Мне бы хотелось с ним познакомиться.

— Доволен ты своим аланчиком, друг? Не обижен на алтайцев? Сыты ли наши гости?

В таком духе мы с Алаем беседовали довольно долго. Профессиональная журналистка, возможно, смогла бы разговорить нашего гостеприимного хозяина, но я — не Настя Ветрова. Честно признаться, я думал, что после этого разговора уже не смогу смотреть на баранину (смог, как выяснилось к вечеру).

Вернулся я к нашему аланчику последним — все наши уже собрались.

— Рушель, где вы пропадали так долго? Вы же собирались с Алаем разговаривать, а Алай…

— Я все это время с ним и разговаривал, Александр Федорович. Крепкий орешек, надо сказать, этот Алай — ничего путного мне не сказал ни про чудь, ни про кама, зато я узнал, что алтайцы всегда рады гостям, а вечером нас ждет очередной жареный баран.

— Рушель, вы никак не могли разговаривать с Алаем!

— Почему не мог? Я именно этим и занимался чуть не три часа!

Все мои друзья уставились на меня квадратными от удивления глазами, а я понять не мог, в чем дело, пока наконец Александр Федорович не преодолел свое удивление и не объяснил:

— Мы с Настей, несмотря на профессиональные навыки, тоже практически ничего не добились: все милые и добрые, так и норовят накормить, но, как речь заходит о чуди, становятся глухими и с безнадежным упрямством твердят про баранину. И вот, разочаровавшись, отправились мы на поиски вас и Алая — думали, что сможем помочь вам вести беседу. Вас нигде не было, хотя мы буквально обшарили всю деревню, зашли в каждый аланчик, под каждый куст заглянули! Мы стали спрашивать народ, где Алай, и нам ответили, что Алая в поселке нет, что еще ночью, проводив нас в наш аланчик, Алай ушел. И сказали, что Алай появляется, когда захочет, а исчезает на годы. Теперь все уверены, что ближайшие несколько лет его не увидят.

— Но я разговаривал с ним! — мой ум отказывался признать этот абсурд.

— Рушель, вы разговаривали не с человеком.

— Позвольте, Настя, а с кем?

— Алай — дух, дух места с картины.

— Настя, духи не жарят баранину и не едят ее! Они бесплотны!

— Но некоторые из них, духи места, могут обретать плоть. Смотрите, Рушель, что нам с Алексией рассказал Петрович. Я сделал дословную запись:

«Здравствуйте, Мишель! Алексия, любимая, как ты, как все вы там? Нет, не тратьте драгоценное время, ведь мне все о вас известно — мы с детьми тоже путешествуем по нашей карте и внимательно следим за вашим путем. Зачем вы разделились сегодня? Полька опять начала дрожать, а Колька разбросал все фишки, когда вы это сделали. И мы долго не могли потом найти красную фишку, под которой у нас фигурирует Блаво. Нашли, слава Богу. Полька сказала, что „Рушель говорил с дедушкой-грибом с картины“, а Колька добавил, что когда Рушель говорил с лесовиком, его не было на земле. Что с Рушелем? Я волнуюсь, хотя и знаю, что все обошлось — мои дети успокоились. Однако если Рушель и правда разговаривал с духом места, вас подстерегает опасность: он постарается не допустить вас до своих тайн. Берегите себя! И не разделяйтесь!»

— Мишель, откуда ваш зять, наш драгоценный Петрович, столько знает про духов места? Никогда не замечал в нем интереса к этнографии Южного Алтая, — я не мог поверить в то, что беседовал с духом.

— Петрович, в отличие от нас с вами, сейчас если не путешествует с детьми по карте, то сидит в Интернете или в публичке и изучает все, что касается Южного Алтая — он считает, что у нас было мало времени для подготовки к экспедиции, поэтому старается заполнить информационные пробелы.

— И он совершенно прав, папá! Его знания нам уже пригодились и, я уверена, пригодятся еще.

— Конечно, доченька!

— И еще, если бы получше подготовились, то смогли бы догадаться, что Алай — не человек, а дух.

— Это каким же образом, Настенька?

— Смотрите, Рушель: во-первых, имя.

Я же сама нашла в Интернете, как зовут нашего старичка-лесовичка. Во-вторых, вы, Рушель, все время чувствовали, что за нами наблюдают. Это и был Алай, но мы его не видели и не слышали, потому что он — дух. В-третьих, белый гриб на стене; а ведь Алай гостеприимно предложил нам свой аланчик, и мы это знали. И наконец, в-четвертых. Рушель, вчера Алай своей якобы простодушной болтовней настолько зачаровал нас, что мы и думать забыли про дела. Даже вас, обратите внимание! Мы не будем забывать про силу вашего семейного эгрегора, дорогой наш Рушель, — мы все знаем, что человеку отвести ваше внимание просто не по силам.

Да, теперь я понял, что мои друзья абсолютно правы — я беседовал с духом места и, более того, сегодня вместе с ним оказался в пространстве иного мира, чего даже не заметил. И Алай понял, что мы ищем, и постарается помешать нам.

А вечером опять была жареная баранина, звездное небо над костром и на этот раз вместо неторопливой речи Алая — протяжная пастушья песня.

Покинули мы гостеприимный Тюн на рассвете, загруженные бараниной, кажется, на всю жизнь. Алтайцы, кстати, умеют готовить ее так, что она практически не портится, а по вкусу и питательным свойствам не уступает абсолютно свежему мясу.

Путь наш лежал в Усть-Солье, старообрядческое село. Выбрали мы его по принципу кривого пути: это село хоть и приближало нас к горе Белухе, но от Тюна было далеко и лежало не на прямой дороге.

За нами следят

Несмотря на рюкзаки, полные баранины, идти было легко: Усть-Солье, согласно карте Петровича, располагалось в долине, поэтому мы шли по относительно ровной дороге, даже немного спускались. Удивительно красив Алтай! Если и быть где-то дивному Беловодью, то только здесь!

— Тихо! Смотрите! — Алексия замерла, указывая на обочину. А там сидела очаровательная рыжая лисица, внимательно нас разглядывала и, кажется, не собиралась убегать. «Ручная, что ли? Интересно, кому бы здесь дрессировать лис, которые вообще не очень-то послушны…» — Пока я размышлял об этом, лисичка неторопливо удалилась в лес.

— Как здорово! Здесь звери человека не боятся! Как в раю!

— Вы думаете, Настенька? А если это не зверь?

— О чем вы, Мишель? Кто же это тогда?

— А если это наш старый знакомец?

— Алай? — Настя вздрогнула.

Надо сказать, предположение Мишеля и мне было неприятно. Но, так как сделать мы все равно ничего не могли, то решили считать лису животным, а не духом — так нам было спокойнее. Мир вокруг выглядел таким гармоничным, что совершенно не хотелось думать о духах.

Обедали мы на солнечной лесной поляне — ели, конечно же, баранину, великолепно запеченную Мишелем на углях. Из кустов на нас пялился ушастый серый заяц, который, как и лисица, совершенно нас не боялся. Мы тоже решили его не опасаться: если это и дух, то пусть наблюдает, он ведь ничего плохого не делает. Кажется, мы стали привыкать к постоянной слежке.

Моя энергия возрастает

На ночевку встали у ледяного ручья с кристально чистой водой. Она была необычайно сладкой, с медовым ароматом — настоящее наслаждение! Все уснули сразу после ужина — сказывалась усталость, ведь поднялись мы еще до рассвета. Ваш покорный слуга остался дежурить у костра.

Я сидел, глядел на пламя, прихлебывал цветочный чай и вспоминал, как в первой экспедиции нас навестил гималайский мишка[15]. Тогда дежурил Мишель, так что мишка пришел познакомиться со своим тезкой. Все закончилось благополучно, слава Богу, но мне бы не хотелось сейчас принимать такого гостя.

Мои воспоминания грубо прервал треск веток ближайшего кустарника. «Неужели опять медведь пожаловал!» — я вскочил и зачем-то схватил в руки наш котелок — наверное, решил, что это — самое подходящее оружие против хозяина леса. Но треск стих, и через какое-то время я решился пойти посмотреть, что произошло.

И ничего не нашел. Ни одной сломанной ветки! Признаться честно, я и по сей день не могу до конца понять это загадочное явление. Мишель Мессинг считает, что, задумавшись, я напрягся, и вибрации моего организма оказались настолько мощными, что подействовали на куст.

Может, это и правда, но раньше я никогда не поражал своим даром деревья. Да, благодаря эгрегору рода Блаво моя энергия велика, но мне не хотелось бы стать астральным дровосеком! Возможно, это произошло потому, что Алтай — место силы? Здесь творятся поразительные вещи; я накануне разговаривал с духом, а Алексия — даже дважды с двумя, так что, возможно, моя энергия и усилилась многократно… Какие блестящие возможности открываются в этом случае! Здесь, на Алтае я смогу лечить людей еще лучше!

Замечательное открытие!

Кстати, потом версия Мессинга подтвердилась: моя сила возрастает на Алтае.

Старообрядцы Усть-Солья: тетка Ульяна…

В Усть-Солье мы пришли днем, что оказалось очень правильным: люди охотнее разговаривают с незнакомцами и пускают их в дом засветло; а вечером — домашние дела, хлопоты по хозяйству, так что местным становится не до чужаков.

Зашли мы в самый первый двор. Он оказался самым обычным, я даже вздохнул разочарованно — мне казалось, что в этом старинном глухом селе все обязано быть особенным. А тут — куры возятся, яркий петух взлетел на забор и грозно смотрит на нас, а на земле стоит корыто с замоченным бельем — во всех деревнях такие дворы, только собаки не хватает, даже будки нет. Мы с коллегами постучались, осторожно отворили тяжелую дверь и вошли в дом.

В сенях все было увешано букетиками сушеных трав. Зверобой и ромашку я сразу узнал, и богородичную травку тоже, но многого определить не смог. «Надо будет обязательно спросить у хозяев», — подумалось мне.

Однако, открыв дверь в горницу, я тут же забыл о незнакомых растениях. Это была не совсем обычная комната. По стенам тоже были развешаны травы, а на столе в глиняном кувшине стояли потрясающе крупные ромашки. Пол весь был устлан яркими половиками — я таких и не видел никогда, — а с центральной потолочной балки свешивалось что-то непонятное на длинной веревке. И еще у самого порога лежал топор — я чуть на него не наступил.

Но необычнее всего оказалась хозяйка. Вот уж кто не был похож на колхозниц средней полосы! Очень худая и такая высокая, что, когда она поднялась нам навстречу, мне пришлось задрать голову, чтобы взглянуть ей в лицо. Волосы этой женщины не были убраны под платок, как обычно, а свободно падали на спину. Совсем черные волосы, и в этой смоляной гуще сияла одна совершенно белая прядь. И глаза хозяйки тоже были черными, даже зрачка было не разглядеть. Одета она тоже оказалась необычно: не в ситцевое платье, не в юбку с кофтой и даже не в спортивный костюм — самую обыденную одежду деревенских. На женщине была кофта из выбеленного льна, плотно расшитая по воротнику и подолу и перепоясанная широким плетеным поясом, на котором висела небольшая сумочка и кусок продырявленного темного янтаря на красном шнурке.

— Ну здравствуйте, коли пришли, — спокойно сказала хозяйка без особой радости в голосе.

— Мы тут просто проходили мимо…

— Да дверь-то прикройте, а то мухи налетят. Кто же вы такие будете?

Женщина выслушала наш рассказ о себе очень внимательно, а потом коротко представилась:

— А я — тетка Ульяна.

Она усадила нас за стол, поднесла прохладного молока и еще теплого хлеба. И то, и другое оказалось очень вкусным, и я понял, как проголодался за время путешествия. Пока мы ели, Ульяна рассказала, что живет одна с тех пор, как умер ее свекр. Муж у нее погиб на другой год после свадьбы — убился, упав с лошади, так она жила со свекром, а теперь вот одна. Все лето Ульяна собирает травы, сушит их, а потом дает людям как средство от самых разных болезней.

На балке у Ульяны, висел сушеный свиной пятачок, который, как и топор под порогом, нужен был, чтобы отвратить от дома дух покойного свекра. «Как же много на Алтае духов! Даже старообрядцы, бывает, не находят покоя после смерти», — думал я, угрызая хрусткую краюшку.

— Скажите, Ульяна, вы слышали что-нибудь про чудесное Беловодье?

— Как не слыхать, слыхала, да только байки все это, врут люди.

— Кому же надо врать-то? Зачем?

— Вот ты, сынок, говоришь, что людей лечишь, ищешь всякие… — Ульяна запнулась на сложном незнакомом слове — факты…

— Артефакты, — механически поправил Мишель.

— Вот-вот. А если кто другой вместо тебя это будет делать? Вся слава твоя пропадет!

— Так я же не за славой гонюсь, Ульяна! Я рад, если кто-то хочет работать со мной, заниматься наукой…

Ульяна посмотрела на меня так недоверчиво, что я замолчал, а она продолжила:

— Есть тут такие, которые весу себе придать хотят, вот и сочиняют байки про Беловодье, а никто там и не был никогда.

— А все же нам очень интересно! Расскажите, ну пожалуйста!

— Некогда мне болтать всякое! Иди, Настена, к деду Вахрамею, он горазд врать.

— Скажите, Ульяна, а остановиться на ночлег…

— У него и остановитесь, идите уже, некогда мне.

«Вот и поговорили, — подумал я, с сожалением вставая из-за стола. — Похоже, тетка Ульяна на нас обиделась. Как же трудно бывает с людьми, живущими далеко от книг, Интернета, фильмов… Иногда кажется, что они говорят совсем на другом языке! Алтайские пастухи не захотели нам помочь, но они хотя бы скрывали свою тайну, — я уже понял, что алтайцы считают чудь своей собственностью и ревниво оберегают любую информацию о ней. — А Ульяна явно делит с Вахрамеем сферы влияния: она рассказывает про покойников и лечит, а Вахрамей — про Беловодье. Нам про Беловодье нужно, тем более что покойниками мы уже сыты по горло, вот Ульяна и обиделась. Ладно, пойдем тогда к Вахрамею».

…и дед Вахрамей

А вот с ним нам повезло больше. Жил Вахрамей на противоположном краю Усть-Солья, у него была пасека, и пчелы его давали необычайно вкусный мед, лучше, чем у других пасечников, а уж с нашим магазинным его вообще нельзя было сравнивать — настоящий алтайский мед, «семи хворей исцелитель, от семи недугов избавитель».

Высокий статный старец с патриаршей белой бородой и белыми же волнистыми волосами до плеч, перетянутыми кожаным ремешком, яркими голубыми глазами и доброй улыбкой, Вахрамей напомнил мне святого Николая. У деда Вахрамея мы ночевали и от него, пожалуй, впервые услышали то, о чем так жаждали узнать.

Дедушка Вахрамей был превосходным рассказчиком, и он поведал нам старинную алтайскую легенду:

«Раньше много людей мимо нас проходило, все Беловодье искали, а того не ведали, что там, где было Беловодье, там сейчас смотрится в прозрачные, как слеза красавицы, воды озера Аккем гора Белуха. И так отражаются в сапфировых водах озера Аккем сверкающие алмазами вечных льдов скалы нашей Белухи, что кажется, будто вырастает из озера сестра Белухи, похожая на нее в точности, как и положено близнецам. А может быть, так оно и есть? Может быть, скрыта под водами озера Аккем другая Белуха, родная сестра нашей? Верно, так оно и есть, ведь не всегда бесценным зеркалом лежало в горах озеро Аккем, не было в стародавние времена здесь никакого озера, а стояли две горы — две сестры, и походили они друг на друга так, как отражение и его хозяин походят друг на друга. Только не сияли вершины гор-сестер алмазами вечных льдов, а покрывали их густые леса, где было место и сосне, и ели, и дубу могучему, только березы не росло в тех лесах. В тех лесах и люди жили древние, дикие, чудью прозывались, и звери, а правил и зверями, и людьми Медведь-шаман. О том, когда и куда ушла чудь, — это совсем другая история.

У нас на Алтае верят, что близнецы приносят счастье. И точно: счастлив тот хозяин, у кого кобыла двойней ожеребилась, и счастлива та семья, где родила хозяйка близнецов. Даже короткая встреча с близнецами приносит удачу, вот и лезут глупцы в горы взглянуть на Белуху и ее сестру озерную, да только высшей удачей для них будет, если выпустят их горы-сестры из своих ледяных объятий.

Раньше, когда не было еще озера Аккем, а вершины гор-сестер были покрыты лесом, ровнехонько между этих гор расположилась прекрасная страна Беловодье, которую и искали те люди, что мимо нас проходили, а может, кто из них и нашел — назад-то не все возвращались. Жили в том Беловодье люди, которых у нас курумчинскими кузнецами называют, красивые и сильные; ростом курумчинские кузнецы были высоки, а телом стройны. Волосы у этих людей были золотые, глаза — голубые, как весеннее небо, или серые, как свинец. Лицами же они больше походили на русских, чем на алтайцев, и кожа у тех людей была светлая, как у нас с вами. Правил этими людьми Белый Царь, и счастливы они были. Жили те люди намного дольше, чем длится нынешний человеческии век, лет триста, верно, а может, и четыреста, и все этим людям удавалось, а болезней они вовсе не знали».

Как только дед Вахрамей умолк, на него обрушился град вопросов. Легенда показалась нам несколько незаконченной, нелогичной, что ли.

Почему эти самые легендарные курумчинские кузнецы жили так долго, ничем не болели и все им удавалось, как раз и предстояло узнать нашей экспедиции. Но почему они кузнецы? Что они ковали? И кто такой Белый Царь? Куда они делись и куда делась чудь? Если раньше не было берез, то как они появились? И какова во всей этой истории роль Медведя-шамана?

Вы скажете, что это — всего лишь легенда, устное народное творчество, и вряд ли можно доверять каждому сказанному в ней слову, и будете совершенно правы. Но как не бывает дыма без огня, так и слова, даже выдуманного, не может быть без достаточных на то оснований. Руководствуясь этой мыслью, мы с коллегами настойчиво требовали ответов от деда Вахрамея. Однако дедушка держался, как героический партизан на допросе, твердил только, что рассказал нам лишь то, о чем доподлинно знает, а еще что никогда не врал и на старости лет начинать не собирается. Не знает он, куда подевались курумчинские кузнецы и чудь, понятия не имеет, кто такой Белый Царь и откуда появились березы, а о Медведе-шамане слышал, что был такой, а больше ничего сказать не может.

Так мы вплотную приблизились к тайне Алтая. И хотя нас смущали слова деда Вахрамея о том, что не все искатели чудесного Беловодья возвращались назад, не всех горы-сестры выпустили из ледяных объятий, повернуть назад мы уже не могли.

Предупреждение об опасности

— Друзья! Вы можете мне не верить, но здесь есть Интернет! — Мишель лежал в горнице на высокой кровати с шишечками, выделенной нам дедушкой Вахрамеем. — Неисповедим Интернет в горах! Честно признаться, не ожидал, никак не ожидал найти его в старообрядческом селе!

— Папá, скорее! Что пишет Петрович? — Алексия спрыгнула с лавки и оказалась рядом с отцом.

— Конечно, доченька, уже читаю.

«Здравствуйте, мои дорогие! Алексия, хорошая моя, как ты? Я очень скучаю по тебе, любимая!

Я не мог и предположить, что вы в алтайской горной глуши сможете выйти в Интернет, но Полина твердым голосом мне велела писать письмо: „Пиши, папа, — сказала наша девочка, — все пиши, так надо“, так что я послушно сел писать. Полина посеяла фиолетовую фишку! Фиолетовая фишка в нашем виртуальном путешествии обозначает вас, Мишель! Вам грозит опасность! Я не знаю, какая именно, но то, что она неминуема, я уверен, ведь когда потерялась красная фишка Рушеля, он в ином мире общался с духом. Но красная фишка нашлась довольно быстро, а фиолетовая не находится. Берегите себя, очень прошу! Алексия, милая, береги своего потрясающего папа! И вы, друзья, берегите Мишеля! Помните, что, что бы ни происходило, вам ни в коем случае нельзя расставаться!

Если бы не пропала фиолетовая фишка, то я был бы очень рад тому, как продвигается наше виртуальное путешествие: мы давно обнаружили деда Вахрамея и узнали про курумчинских кузнецов. Мы, совершенно очевидно, опережаем вас, друзья!

Это я пишу не к тому, что вам надо спешить — спешка как раз до добра не доводит. Пишу я вам об этом, чтобы вы со всем вниманием отнеслись к моим словам! Берегите себя и особенно Мишеля! Мы любим вас и нежно целуем, особенно Алексию!

Ваши

Полька,

Колька,

Петрович».

Да, письмо Петровича не прибавило нам оптимизма. Я предложил Мишелю остаться у Вахрамея, но он категорически отказался, напомнив мне, что расставаться нам нельзя ни при каких обстоятельствах. Что ж, все равно надо было идти вперед!