400 вопросов и ответов о вере, церкви и христианской жизни

Раздел седьмой. Быть православным сегодня

Многие считают, что вера должна быть в душе, а ходить в Церковь не обязательно. Так ли это?

Те, кто говорит, что вера должна быть только в душе, допускают две существенные ошибки. Во-первых, «вера в душе», как правило, сводится к абстрактному и умозрительному признанию бытия Бога, из которого человек в своей жизни почти никаких выводов не делает. В этой связи можно вспомнить слова Христа о том, что и бесы веруют и трепещут (Иак. 2, 19). А такой человек чаще всего даже и не трепещет, но живет так, словно не было искупительной жертвы Спасителя за каждого из нас. Во-вторых, эта позиция никоим образом не выводима ни из Священного Писания, ни из Церковного Предания. Христос говорил о том, что Он пришел основать на земле Церковь, а не установить некий множественный союз Бога с отдельными, никак не связанными между собой людьми. И что пришел дать заповедь о любви не только к Богу, но и к ближнему. И лишь так может осуществиться полнота жизни человека.

Христианин делает добро не как античный герой и не как образец коммунистической атеистической морали и нравственности. Он стремится дать действовать через себя Богу. Христос говорил: без Меня не можете делать ничего (Ин. 15, 5). В этих словах заключается самая сердцевина духовной жизни христианина.

По словам апостола Павла, сила… совершается в немощи (2 Кор. 12, 9). Не в немощи уклонения и ложно-смиренного признания себя греховным, мол, грешен, не могу того-то сделать, а в той немощи, как у ребенка, который, когда учится писать, вручает руку свою матери, и она водит его рукой, и тогда слова получаются отчетливыми, внятными и красивыми. А если ребенок начнет сопротивляться и делать по-своему, то получаются одни каляки-маляки. Так и в нашей духовной жизни. Когда мы проявляем такую немощь ребенка или немощь паруса, который надувается ветром, вот тогда у нас что-то и выходит. Но это возможно только в Церкви. Почему? Потому что прихожане — это не сообщество людей, но организм, а священник — не жрец, не парторг, не психотерапевт, но человек, имеющий особую благодать от Бога совершать таинства и оказывать людям духовную помощь. Однако не в силу своих каких-то чрезвычайных дарований, а потому, что благодать священства ради пользы других дана от Бога. Собственно, вся история подтверждает слова святителя Киприана Карфагенского: «Кому Церковь не мать, тому Бог не Отец». Одно дело умозрительно рассуждать о самых высоких материях, а другое — попытаться прожить напряженной духовной жизнью хотя бы сорок дней Великого поста. Пусть говорящие о «вере в душе» попробуют провести его по церковным предписаниям, и они увидят, как нечто изменится в их собственных рассуждениях, потому что для подлинной духовной жизни нужна и духовная чистота. Это то, что ныне забывается многими.

Но те, кто тяготеют к живому, личному общению с Богом, чаще всего считают, что Церковь, как социальный, общественный институт, высушивает веру и потому лучше обходиться и без церковных таинств, и без соборной молитвы. Есть ли в этом какой-то смысл?

Весь вопрос в том, насколько ответственно мы относимся к первоисточникам христианской веры. Конечно, если в наших вероучительных построениях главный критерий — «я сам», «мой собственный ум» и «мое собственное желание», то есть желание жить, как хочется, а сердце расположено к разного рода страстям, то тогда, конечно же, можно и Церковь отодвинуть на второй план. Но если мы договоримся о том, что Евангелие есть действительное свидетельство учения Христа, то тогда нельзя затушевать ту кардинальную истину, что Он пришел на землю не для того, чтобы дать этическую доктрину, возвышенный сборник нравственных норм, которым бы следовали Его ученики, не для того, чтобы объяснить тайны мира и создать самую величественную из всех философий, существовавших когда-либо. Он пришел, чтобы основать Церковь — таинственный духовный организм, в котором бы мы все с Ним, как главой, были соединены. И этот путь указывается Спасителем через таинства. Кто войдет Мною, тот спасется (Ин. 10, 9), а сознательно отвергнувший крест осудится. Кто будет участвовать в евхаристии, приобщаться Крови и Плоти, предлагаемых нам на трапезе Господней, тот станет наследником Царствия Небесного; а кто скажет: «Мне это не нужно», останется вне пира славы. И это слова Самого Христа, а не позднейшие измышления иерархов, желающих иметь максимально широкую и послушную паству. И с самого начала бытие Церкви строилось как общинная жизнь вокруг таинства евхаристии, как единство многих в приятии евангельского благовестил, а не как бытие бесчисленного множества самозамкнутых монад, размышляющих о том, как бы поудобнее жить в этом мире и не лишиться благ вечного обетования.

Почему в Православии утверждается, что человека надо крестить в младенчестве?

Не только в Православии. Все те религиозные конфессии, которые так или иначе восходят к Древней Церкви, скажем, католики, древневосточные христиане — армяне, копты, сирийцы веруют в то, что человек спасается не сам по себе, не как отдельный индивидуум, единолично решающий, как ему быть и действовать в этой жизни, а как член Церкви, как член сообщества, в котором все друг за друга отвечают. Поэтому взрослый человек может поручиться за младенца и сказать: я постараюсь сделать так, чтобы он вырос добрым православным христианином. И пока он не может сам за себя ответить, за него залогом дают свою веру его крестный отец и крестная мать.

Что делать человеку, которого не крестили в детстве: сначала креститься в надежде, что потом придет и вера, или сначала надо потянуться к Богу, а уже затем креститься?

Вера, глубокая вера — это то, к чему крещеный и воцерковленный человек должен стремиться на протяжении всей своей жизни. То есть стремиться к такому стяжанию веры, с которой сочетаются и дела…

Вера, помимо всего прочего, — это усилие воли. В Евангелии один человек, который встретил Спасителя, воскликнул: Верую, Господи! помоги моему неверию (Мк. 9, 24). Этот человек уже верил в Господа, но хотел верить еще больше, крепче, решительнее. И я думаю, что если у человека есть хоть малая степень веры в душе и желание идти за Христом, то нужно креститься. Укрепляться же в вере будет проще, если жить церковной жизнью, а не смотреть на нее со стороны.

Нужно ли, крестившись и придя в Церковь, полностью менять свой образ жизни?

Ни в чем не должно быть абсурда. Главное, что должно быть в жизни христианина, — это мера и серьезный и ответственный отчет в собственных поступках в отношении к жизни и профессии. Совсем не обязательно переоблачаться в серо-черные тона одежд. Важно стремиться отбросить только то из своей прежней жизни, что безусловно является грехом. Предположим, если ты журналист, ты можешь им оставаться, но просто не работать в «Плейбое». Однако вообще отказываться от мира мирянину не полезно. Есть люди, призванные к монашескому служению. И этот призыв строго индивидуален, человек должен испытать зов в своей душе… Для большинства же из нас важно жить и трудиться в миру, являя собой пример христианской жизни. На этом пути можно и свою душу спасти, и очень многих людей к Церкви привести.

Сегодня часто люди крестятся, ставя перед собой какую-то конкретную цель. Например, поступить в университет, выздороветь, обрести семейное благополучие. Что дает крещение человеку на самом деле, и можно ли быть некрещеным, но просто хорошим человеком?

Да, можно. Необходимость крещения не означает, что все некрещеные — плохие люди. И наоборот, упаси нас Бог от таких рассуждений. Нельзя впадать в абсурд из-за того, что мы верим: без крещения нет спасения. Крещение - это прежде всего вхождение в Церковь, это дверь, вводящая в ее ограду. В символическом смысле это таинство, то есть особое действие Бога, в котором при ответном желании самого человека — непременно самого человека — он умирает для греховной и страстной жизни, совлекается с нее и рождается в новую жизнь — жизнь во Христе Иисусе. Но нельзя родиться с намерением тут же умереть. Человек, знающий, что после крещения в Церковь ходить не будет и крестится-то на всякий случай, подобен самоубийце, которого врачи спасают, а он говорит: «Сейчас я дам вены мои зашить, а потом все равно с балкона брошусь».

Многие крестятся просто потому, что сегодня это стало принятым, даже модным. Других это, напротив, останавливает. Как здесь быть?

Так, благочестивый читатель, не смотри на многих. Крещение, как и вообще отношения с Богом, - это не то, что обязывает тебя вести себя так, как другие ведут. Здесь нужно прежде всего смотреть на то, что собственная душа говорит, и на те основы веры, жизни, молитвы Церкви, которые вы хотите принять, а не на те нарушения или злоупотребления, какие могут там быть.

С другой стороны, считается, что люди приходят в Церковь в критическом состоянии, а вот в состоянии благоденствия им как бы и не для чего туда идти. Как человеку, который по мирским меркам живет благополучно и даже счастливо, восхотеть этого?

Во-первых, это неправда, что к Богу приходят только или преимущественно в состоянии несчастья, кризиса, крушения земных устремлений и т. д. Это общее место такого светски-секулярного, светски-гуманистического мировоззрения: человек идет к Богу, когда в жизни что-то не устроено. За этим очень часто стоит не всегда проговариваемое вслух самоуспокоение, мол, в отличие от этих несчастненьких, у меня-то все нормально и я к их разряду не отношусь. С предельной жесткостью об этом говорил приснопамятный вождь мирового пролетариата, который без всяких интеллигентских слюней сформулировал это примерно так: «Ну кто ходит в церковь? Всякие убогие, прибитые, умом поврежденные, на обочину социальной жизни выкинутые или обманщики — больше там быть некому». По сути дела, ту же самую мысль, только красиво отлакированную, сегодня в основном воспроизводят интеллигентные дамы, приятные во всех или хотя бы в некоторых отношениях. Однако часть правды за этими словами есть. Она состоит в том, что благополучие, и отнюдь не только в материальном отношении, но и в плане устроенности личной жизни, профессиональных успехов, здоровья, уважения, приятия со стороны людей, может тоже оказаться искушением, трудно переносимым. Человек может к этому так прилепиться, что ему уже не захочется голову чуть выше поднять. И он забывает, что антропос (по-гречески «человек») — это тот, у кого, в отличие от всех прочих тварей, очи горе, к небу, ввысь устремлены. И что Господь, не желающий нашей погибели и нашего усыпления, даже если оно в конечном измерении мещанского благополучия называется творческим порывом, так или иначе напоминает каждому о его не от мира сего идущей призванности. Или тихо напоминает через внутреннюю тоску и неудовлетворенность, часто бывающую у людей богатых и внешне благополучных, например, через ту самую охоту к перемене мест, о которой так дивно сказал Пушкин. Или мы слышим более отчетливый стук в дверь, и оказывается, что давно пора было бы присмотреться к своей жизни и понять, что не все так благополучно, как всеми считалось. И уже с трудом пишется роман, и заворачивают проект, и вдруг выясняется, что любимая жена не так близка, как думалось, а мы по слепой самовлюбленности или по привычке не замечать то, что происходит в душе самого родного для нас человека, оказались достаточно далеки друг от друга. И когда мы наконец это обнаруживаем, тут бы и встрепенуться: так ли мы живем? Но мы все медлим, медлим… А бывает, что Господь еще явственнее напоминает нам о себе - болезнями, скорбями, дабы мы наконец смогли пробудиться от сна и вспомнить о том, что наше призвание — вечность. Лучше бы, конечно, человеку, душевно внимательному, не доводить свою жизнь до необходимости самого громкого стука и пораньше отозваться.

Некоторые уверены, что некрещеному человеку нельзя стоять на службе. Они заблуждаются?

То верно, что есть древнее церковное правило, которое запрещает присутствие людей некрещеных и невоцерковленных на основной части главного православного богослужения — Божественной литургии, когда совершается таинство причастия Телу и Крови Христа Спасителя. Смысл такого запрещения был в том, чтобы таинство Церкви не оказалось поводом для непонимания и профанации со стороны людей внешних. Я не думаю, что сейчас мы можем говорить о необходимости и даже возможности безусловного соблюдения этого древнего запрета. Я думаю, что сейчас богослужение является самым сильным способом проповеди, который есть в Православной Церкви. Просто если некрещеный человек входит в храм, лучше ему не идти вперед, где он может невольно смутить кого-то из прихожан незнанием элементарных вещей, а встать где-нибудь в стороне, где и самому можно будет не смущаться тем, что другие обращают на это внимание. И лучше не креститься, коли он некрещеный человек, и даже не стремиться вызвать у себя какие-то специальные состояния умиления, вдохновения, а постараться постоять на службе тихо и спокойно и посмотреть, чем душа отзовется на то, что будет происходить.

Новопришедшим в храм обычно бывает непонятно, что здесь происходит. Это преодолимо?

Я бы не сказал, что пришедшему с целью действительно вникнуть в то, что в Церкви происходит, решительно ничего не понятно. Я думаю, что когда хор поет «Господи, помилуй» или «Подай, Господи», — это понимает даже самый внешний по отношению к церковной жизни человек. Когда священник, благословляя, скажет: «Мир всем», любой человек поймет, что речь идет о мире и о взаимной любви, а не о вещах противоположных. Так что определенная понятность существует даже для людей, оказавшихся в церкви случайно. Самым сложным для усвоения в церковной жизни оказывается не обрядовая сторона, которая может вызывать какое-то недоумение или смущение только в первые дни, недели, месяцы знакомства с ней, а само содержание евангельского благовестил и церковного вероучения. Вот его действительно трудно понимать разумом. Скажем, догмат о единосущности лиц Пресвятой Троицы вряд ли кто-нибудь в простоте и без внутреннего усилия может принять. Но еще более трудно принять тот нравственный закон, который провозглашается в Церкви и о котором Спаситель говорит такими словами: Иго Мое благо, и бремя Мое легко (Мф. 11, 30). Трудно принять необходимость стеснять себя ради другого человека и исполнять те или иные уставы Церкви, польза которых для нашего духовного и телесного здоровья только со временем становится понятной. И здесь от человека требуется серьезное усилие. В Евангелии говорится о том, что Царство Небесное силою берется (Мф. 11, 12), то есть достигается усилием. А церковные правила - это не просто нечто, людьми придуманное, — мол, захотелось кому-то с кадилом ходить в золотом облачении, — в них отразился опыт двух тысячелетий молитвенной, духовной жизни народа.

Но что делать, если во время богослужений не разбираешь слова песнопений, молитв?

Во-первых, регулярно ходить в церковь. Чем чаще будем бывать на службах, тем проще будет понимать то, что на них поется и читается. Конечно, те, кто приходит только на Рождество и на Пасху, действительно, ничего понять не могут, кроме «Господи, помилуй» и «Христос воскресе!»

Во-вторых, — но это уже совет для более воцерковленного человека - заранее ознакомиться с текстами богослужений, которые в то или иное время будут совершаться, и особенно в дни Великого поста или великих праздников. Кроме того, сейчас у каждого есть возможность на службе — и это никак не противоречит церковному Уставу — держать перед глазами тексты литургии, всенощной, акафистов, канона Андрея Критского, дабы не упустить неуслышанным ни одного слова молитвы.

В-третьих, — и это общий совет для всех, — когда во время богослужения внимание рассеивается и потом и вовсе уходит вне зависимости от понятности слышимого, а по каким-то нашим внутренним причинам, надо читать про себя Иисусову молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Казалось бы, парадоксально, но именно через нее, сквозь нее, благодаря ей богослужение будет восприниматься более отчетливо, внятно, менее рассеяно.

Как правило, во время службы мало кто даже не из новоначальных может со слуха разобрать слова апостольских посланий. Не означает ли это, что сакральность церковнославянского языка важнее понимания произносимых текстов?

Чтение зачала из апостольских Деяний или апостольских посланий, которое полагается совершать на каждой литургии и которое предваряет чтение Евангелия, совершается, как и все наше богослужение, на церковнославянском языке и, действительно, со слуха восприятие иных из частей Апостола непросто. Впрочем, это относится не ко всякому апостольскому зачалу. Те, которые читаются во время Пасхи и повествуют нам о деяниях апостолов, вполне незатруднительно уразумеваемы и ничуть не сложнее, чем Евангелие, которое мы же понимаем, стоя на службе в храме и слушая евангельское зачало. Нетрудно понимаемы со слуха и отрывки из так называемых пастырских посланий апостола Павла — к Титу, к Тимофею, к Филимону, где содержатся наставления, вразумления как частного характера, так и обращенные к целым христианским сообществам. Никто не соблазнится в уразумении послания апостола Павла к Коринфянам: Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает… (1 Кор. 13, 4-8). Действительно трудно понимать отрывки из послания к Римлянам, может быть, к Фессалоникийцам и особенно к Евреям. Но прочитайте их не по-церковнославянски, а по-русски, не заглядывая в святоотеческие комментарии или другие какие-либо толкования, и вы убедитесь, что чтение по-русски не намного приоткроет вам глубины того сокровенного смысла, который в этих посланиях есть. Для того чтобы понять проповедь апостола Павла, нам, современным людям, нужно обратиться к традициям их церковного истолкования от Иоанна Златоуста до Феофана Затворника. Святой апостол Павел был великим богословом, и богословие его премудро и глубоко. Оно требует изрядного и духовного, и интеллектуального усилия. Очень непросто, скажем, понять диалектику соотношения закона и благодати, веры и доброделания, чего ждет от нас Господь как нашего участия в деле собственного же спасения. Так что не церковнославянский язык является здесь препятствием, а то, что чаще всего, осознав эту проблему несколько затрудненного в нашем современном сознании восприятия иных из частей апостольских посланий, мы, тем не менее, долгие годы не прикладываем ни малейшего усилия к тому, чтобы приблизиться к пониманию того, что действительно трудно. А ведь каждый из нас, собираясь в храм, имеет возможность посмотреть в календаре, какое из зачал апостольских посланий будет в этот день читаться на службе, и заранее посмотреть его святоотеческое истолкование, которое сегодня незатруднительно найти почти в любой церковной лавке. Так что дело здесь скорее в отсутствии нашего ответного усилия пойти навстречу Апостолу, чем в сложности церковнославянского языка.

Кроме того, подтекстом этого вопроса может быть еще и то, что, мол, как было бы хорошо, если бы священник в своей проповеди истолковывал не только Евангелие и жития того или иного святого, но и апостольские послания. Однако тот, кто задает этот вопрос, не восскорбит ли душой, если к длительности богослужения добавится еще и время истолкования апостольского чтения, по природе своей не могущее быть кратким.

Во время богослужения и псалмы, которые тоже читаются на церковнославянском, со слуха далеко не всегда понятны. Это тоже допустимо?

Я думаю, что в отношении псалмов здесь иное. Апостольское послание — это в прямом смысле слова не молитва. Это назидание и научение Божественному Откровению, закону Божию. Псалом — это молитва. И в нем помимо, а часто и превыше интеллектуально уразумеваемого есть некоторая воспринимаемая душой стихия молитвы. Каждый, кто хоть раз в жизни целиком прочитал Псалтирь, скажет, что на порядок выше отзывается в душе славянский текст, дошедший до нас от великих подвижников благочестия, от святых равноапостолов, чем его русский синодальный перевод, который и делался именно с целью подспорья для нас, мирян, если уж мы действительно чего-то совершенно не понимаем в славянской Псалтири.

Сегодня некоторые церковные люди, в том числе и священнослужители, призывают сделать богослужение более понятным, то есть вести его на современном русском языке. В этом есть насущная необходимость?

Сделать что-нибудь сложное понятным без недопустимого упрощения очень трудно. Приведу такую аналогию: рождественская открытка, изображающая елку, Ангела, живоподобно и изящно выписанного, умилительный снежок под луной, благодушных животных, склонившихся над яслями, может вызвать сентиментальное чувство у человека, который о Рождестве Христовом почти ничего не знает. Но она никогда не заменит православной канонической иконы Рождества, в которой столько уровней смысла и красоты одновременно, что она превосходит эту картинку неизмеримо. Или, скажем, «Троица» преподобного Андрея Рублева и какая-нибудь протестантская открытка «Христос любит тебя, друг» с изображением руки или веселого улыбающегося господина, который сообщает нам эту радостную весть. С точки зрения духовного уровня они даже несоотносимы между собой. То же касается и языка. Бывают такие произведения светской литературы, когда перевод может лишь отчасти передать подлинник. И не с каждого языка возможен адекватный перевод на другой язык. Но Церковь признала церковнославянский язык наиболее близким, и выразительно и духовно наиболее адекватным древнегреческому и древнееврейскому языкам, которые лежат в основе богослужебных православных текстов. Что же касается непонятности церковнославянского языка, то это тоже в значительной мере надуманно. Мы же не говорим, что нам непонятен «Пророк» Пушкина, или стихотворения Державина, или другие произведения отечественной словесности XVIII - XIX столетий. Греки как читали античных классиков на древнегреческом языке, так и читают поныне, хотя новогреческий язык даже дальше ушел от своей основы, чем русский от церковнославянского. Конечно, если Господь пошлет людей с духовным талантом, зрелостью и святостью подобных равноапостольным святителям Кириллу и Мефодию, которые смогут осуществить этот подвиг воцерковления русского языка в такой же мере, в какой был воцерковлен язык церковнославянский, то можно будет этому только радоваться. Но где сегодня могут быть такие люди, я, честно говоря, себе не представляю.

Не становится ли тем самым Православная Церковь в положение Католической, которая еще до недавних времен утверждала, что есть только три сакральных языка: латынь, древнееврейский и древнегреческий, и всячески противилась тому, чтобы богослужение велось на национальном языке?

Так мы же служим не на латинском, и не на древнегреческом, и не на китайском, что было бы абсурдно. Неправота средневековых католиков была не в том, что придавалась большая значимость сохранению богослужения незамутненным, а в том, что это сохранение превратилось в самоцель, за которой утратилось главное — донесение смысла каждого слова до молящихся. Но ведь у нас совершенно другая ситуация. Если мы посмотрим на традиции самых разных Поместных Церквей — Русской, Грузинской, Румынской, Греческой, то мы увидим, что в начале воцерковления того или иного народа действительно осуществлялся перевод Священного Писания, как и других церковных книг, на национальные языки. И это было началом православной традиции духовной жизни народа. В последующие столетия язык церковного богослужения изменялся, приспосабливался ко времени, соотносился с языком светской словесности. Но революционного разрыва со сложившейся традицией не происходило. И это было характерно для всех православных народов. Никогда и нигде не было перехода на невоцерковленный светский язык. Поэтому язык богослужения любой Православной Поместной Церкви можно назвать сакральным языком.

Значит, коренная реформа Русской Православной Церкви, о чем говорят и пишут нынешние обновленцы, в принципе невозможна?

Я думаю, что по милости Божией никакой корённой реформы в Русской Церкви произойти не может. Ибо коренная реформа — это революция, а революционность онтологически чужда церковной жизни, которая вся есть укорененность и традиционализм в самом глубоком, самом лучшем смысле этого слова и никогда не отрыв от корней и связи с наследием предыдущих поколений церковных верующих людей. И, видимо, можно утверждать, что люди, стремящиеся к внешнему реформированию церковной жизни, представляют почти что только самих себя. Все они на виду, и сторонники их известны, и опираются они преимущественно не на церковных людей, не на носителей традиций благочестия, а либо на людей внешнего мира, внешнего сознания, либо на новообращенных, на неофитов. Еще одно свидетельство того, что дело, начатое ими, не может привести ни к какому положительному результату и скорее всего и захлебнется в самом себе, это то, что среди их сторонников фактически нет никого из монашествующих, что очень характерно. Ведь монашество (то есть не каждый конкретный монах, а их совокупность), при всех его изъянах и слабостях, которые неминуемы в настоящую эпоху, было и остается твердыней Церкви, выразителем наиболее трезвого, наиболее адекватного церковного мировоззрения. И этот как бы антимонашеский пафос обновленчества выдает его природу, его коренное родство с тем обновленчеством двадцатых годов, которое тогда при активной поддержке властей стремилось к ниспровержению исконных церковных устоев, а по сути дела и к разрушению Православной Церкви.

Что такое обрядоверие и что такое верность духу и букве?

Обрядоверие — это некоторая аберрация духовного зрения, когда главное в нашей вере — следование тому, чему учит Спаситель в Евангелии, Божественному Откровению, догматам Вселенской Церкви — отходит на второй план и заменяется тем, что Христос называл преданием старцев (Мф. 15, 2) — в отрицательном смысле этого слова. То есть какими-то местными обычаями и установлениями, не то чтобы прямо отменяющими - такое все-таки редко бывает, — но решительно отодвигающими евангельское благовестие на периферию нашей духовной жизни. Когда мы можем весь пост не есть селедку, но активно поедать ближнего, когда мы можем класть все положенные уставом поклоны, но при этом ненавидеть человека, который стоит на службе в двух метрах от нас и поклонов не отбивает. Если мы подобное замечаем в своей душе, то должны с сокрушением признать: в нашем усердии нет верности ни букве, ни духу церковного Устава, ибо он есть наш путеводитель к пониманию, что такое вера и что такое жизнь по вере, и лишь решительное его искажение может создать в сознании это противопоставление: буквы уставных предписаний — духу Евангелия.

Правомерно ли вполне устойчивое мнение, что в Католических храмах легче молиться — все приспособлено для того, чтобы ты не ощущал свою физическую немощь, в отличие от православных храмов, многочасовое стояние в которых не всем бывает по силам и отвлекает собственно от молитвы?

Короткая служба — это, конечно, сильный аргумент для человека, который хочет считать себя христианином. Безусловно, можно и молиться поменьше, и в храм ходить пореже, но только тогда и католики по отношению к тем же протестантам ретрограды - у тех во время богослужения и вовсе вставать необязательно, и служба раз в неделю, и продолжительность ее сведена к минимуму, и постов соблюдать не надо, и исповедоваться тоже. Так что тут вопрос в том, чего мы ищем в Церкви. Услаждающего слух музыкального аккомпанемента для наших благопристойных умозаключений в тихом благолепном месте, которое хорошо проветривается и где пахнет ладаном, или молитвенного труда, духовного усилия ради личной встречи с Христом? И в таком случае стоит ли смущаться двумя-тремя часами, проведенными в храме на воскресном или праздничном богослужении?

Но если просто физически тяжело выстаивать длинные службы, и особенно новообращенным, что в этом случае надо делать?

Во-первых, оглянуться вокруг себя и посмотреть, как малые дети и как старики, убеленные сединами, эти службы выстаивают. И тогда молодому человеку себя бы и укорить: что же это я, здоровый, полный сил и пока еще тяжелыми формами заболеваний не отягощенный, не могу сделать того, что делает такое количество людей вокруг меня?! Но главным образом надо преодолеть свои умственные сомнения по этому поводу и понять, что физические тяготы нужно потерпеть для собственной духовной пользы и для приобретения определенного рода духовного навыка. И тогда очень скоро чисто телесная мука пройдет. Может быть, все это и продлится несколько недель, месяцев, но выработается навык духовной стойкости. Трудиться должны и душа, и тело. Если нам все еще тяжело стоять в храме, будем помнить, что это не самоистязание, но труд, который приносит благодать Божию и освящение всему нашему телу — ногам, рукам, спине. При этом нельзя забывать, что больным людям разрешаются существенные послабления. А беременным, старикам и совсем малым детям большую часть богослужения можно и посидеть.

Что лучше для работающего человека: реже приходить в храм и стоять всю службу или почаще забегать, но ненадолго?

Лучше, конечно, в храме бывать как можно чаще. Это духовно полезно каждому из нас. Но лучше присутствовать не на какой-то части богослужения, не просто зайти свечку поставить, о чем-то своем помолиться, но помолиться со всей Церковью во время всей службы. Ничто не заменит этого опыта совместной молитвы, в особенности на литургии, когда мы причащаемся Тела и Крови Христа Спасителя. И лишать себя этого никак нельзя.

Что мешает в церкви молиться?

Больше всего мешаешь себе сам, когда идешь к молитве без серьезного намерения к духовным усилиям. Когда думаешь: вот я отстою службу, как-нибудь помолюсь и, наверное, что-то там получится. А иной раз даже и без этой мысли приходишь на литургию, и тебя ни на минуту не оставляют очередные житейские заботы и попечения: диссертация, дети, продукты, которые нужно купить, или обед, оставленный на плите. Все это, конечно, очень мешает молиться. Могут мешать и окружающие люди. Однако и тут корень в тебе, а не в бабушке, которая настаивает на том, чтобы ты передавал свечку правой рукой или долго не задерживался у святой иконы, потому что к ней должны подходить и другие. Но даже если мы уверены, что свечки можно передавать и правой, и левой рукой, лучше сделать так, как просит старый человек, и всем этим вовсе не соблазняться - духовной пользы от такого усмирения себя больше будет. Кроме того, конечно, может мешать молиться и невнимательное, неблагоговейное совершение богослужения теми, кто его должен совершать, — священниками, регентами, поющими на клиросе, читающими псалмы алтарниками. Но и тут можно дать простой совет: если из-за этого тебе становится тяжело в таком-то приходе, пойди в другой — в Москве сегодня четыреста храмов, найди тот, где поют поспокойнее и читают поотчетливее, и молись там.

Почему, если не только миряне, но и священники, в силу своей человеческой природы, все не без греха, Церковь называется святой?

Церковь свята не благодаря личной святости каждого, а благодаря святости Сына Божиего, который является ее Главой. О каждом же из нас отчетливо сказано: любой христианин своим грехом отделяет себя от полноты общения церковного. И в молитве, которую священник читает в таинстве исповеди, так и говорится: «Примири и соедини его, согрешившего и кающегося, со святой Твоей Церковью». То есть грех — это предел, заслонка между нами и церковной жизнью, и лишь обновляя себя в таинстве покаяния, соединяясь в причастии со Христом мы входим в полноту ее благодати. Поэтому в некотором смысле можно сказать, что в Рождество, в конце первой седмицы Великого поста, в Великий Четверг и на Пасху, когда причащается подавляющее большинство верующих, происходит обновление Тела Христова. И когда мы, очищенные от грехов, все вместе входим в церковную жизнь, это настоящий праздник в сердцах.

Часто новоначальные сокрушаются, что, мол, они наконец-то в Церковь пришли, а никаких обещанных чудес здесь не нашли. Что им можно посоветовать?

Нам здесь хорошо бы не уподобиться Ироду, который тоже ждал чудес от Того, о Ком он столько слышал. Ему хотелось, чтобы Христос прошел перед ним по водам или сделал что-то другое сверхъестественное. Но ничего подобного Господь не совершил, и это оскорбило Ирода: как это так, перед ним, перед царем, фокусов не показывают? Ведь он может простить, может отпустить, может помиловать, а его достоинства, его власти будто не замечают! И он, обидевшись на это, отдает на казнь Спасителя — по мелочности, по малодушию, по любви к самому себе.

Сегодня очень многие, приходя в храм, считают, что здесь обретут рай, а священник должен быть непогрешим — чуть ли не как Сам Господь Бог. Но когда встречают непонимание или какие-то раздоры, то впадают в уныние и порой уходят из Церкви. Такая реакция оправдана?

Такому человеку можно посоветовать только одно — опомниться и сказать себе: «Ну вот, слава Богу, Господь дал мне понять, что на самом деле я шел в Церковь не за тем, за чем нужно». И то, что иной раз через те или иные скорби церковной жизни, через разногласия с батюшкой или с какими-то членами прихода нам Господь дает это почувствовать, — это благо. К пользе нашей же души. Мы начинаем понимать, что в Церковь шли не ко Христу, а к понимающему священнику, к приятному человеческому общению, к хорошему запаху ладана, к благоговейному пению хора, к ощущению особенной теплоты, которая, как раковина, защищает от всего недоброго, что окружает нас в мире… То есть шли почти что как в клуб или удовлетворяющее нас сообщество людей и искали в Церкви душевный комфорт, а не спасения души. И когда нам напоминается о том, что спасает Христос, а не кадило и не ласково говорящий батюшка, надо за это Бога поблагодарить. И, осознав это, идти в Церковь к Нему, а не к людям.

Еще Ефрем Сирин писал, что Церковь — это не только сообщество святых, но и толпа кающихся грешников. А если бы все начали оценивать, насколько приятно стоять рядом друг с другом в одном приходе, то стали бы разбегаться и пришлось бы строить миллионы храмов по всей Руси. И по большей части индивидуальные кабинки, где бы каждый и пребывал… со своим психоаналитиком.

Но, действительно, в Церкви вы встретите и людей, живущих благочестиво, и ту теплоту души, которой нигде больше не найдете, и встретите именно тогда, когда не будете стремиться это получить для себя как некое бесплатное душевное утешение. Идите ко Христу; ищите единого на потребу, как говорится в Евангелии, и все остальное приложится вам.

Что сегодня должно быть главным в деятельности священника?

На первом месте в деятельности каждого священника должна быть молитва. Можно начинать самые благие предприятия по реставрации, создавать воскресные школы, развивать активную паломническую или издательскую деятельность, но если за всем этим не стоит молитвы — все это будет пустое.

Спецификой именно нашего Университетского храма должно быть сугубое внимание к людям невоцерковленным или вообще впервые пришедшим в Церковь, даже, быть может, случайно в нее зашедшим. Конечно, хотелось бы создать такую атмосферу в церкви, чтобы новоприходящий не чувствовал себя, как нередко бывает, пробкой в бочке, которая выталкивается находящимся в ней напитком, мол, выйди скорее и не мешай нашему бурному развитию. И особенно важно, чтобы любой, даже самый, казалось бы, посторонний человек не только по слову, но и по косому взгляду не почувствовал бы, что его здесь не ждут, что ему здесь не рады.

Нужно ли искать, выбирать «своего» батюшку?

Искать нужно, но не спеша и по разуму. Только человек с очень крепкой верой может без рассуждений предать свою волю первому встреченному им священнику. Скорее было бы разумно — а в Москве для этого есть все возможности — походить по разным храмам, посмотреть, как батюшки проповедуют, как исповедуют, какая атмосфера в церкви. Иной раз какой-то приход подойдет нам по нашему душевному складу, а в другом, тоже благочестивом и искреннем, мы будем чувствовать себя неуютно, быть может, просто чисто стилистически. Значит, лучше ходить в тот храм, где нас ничто не будет отталкивать, пока не укрепимся в вере настолько, что никакой этой стилистики и никаких особенностей замечать вовсе не будем.

Значит, все дело в крепости веры?

По сути дела, да. Но мы должны трезво к этому подходить и не налагать на себя и тем более на других бремен неудобоносимых. Поэтому поначалу лучше поискать такого батюшку, которому будет незатруднительно исповедоваться.

Есть такие люди, которые регулярно ходят в церковь, но с трудом решаются исповедоваться, так как боятся, что священник может кому-то рассказать о их грехах или просто посмеяться в душе. О чем это свидетельствует?

Если боишься, значит, еще не дорос до покаяния, так как забыл, что пришел на исповедь не к священнику, а ко Христу. Но если будешь помнить о том, что священник только свидетель (и даже в случае неполного доверия надежности его свидетельства), а на душе твоей лежит такое, с чем ты не можешь больше оставаться ни дня и что осознаешь как стену между тобой и Богом, то побежишь к Кресту и Евангелию, лишь бы с этим грехом не жить. Ты забудешь и обо всех человеческих недопониманиях, и о своей боязни разглашения тайны исповеди, и о смущающей тебя личности священника.

Как устанавливается связь между верующим и священником, которого он хочет считать своим духовным отцом?

Здесь можно провести некоторую аналогию с монастырским уставом, если иметь в виду, что монастырь есть некий образ устроения христианской жизни. Каждый послушник при постриге вручается монаху, старцу, который в дальнейшем осуществляет его духовное окормление.

Ситуация на приходе отличается тем, что, во-первых, мирянин сам себе выбирает храм, куда он будет на протяжении того или иного периода своей жизни с регулярностью ходить; во-вторых, выбор духовного отца обычно проходит несколько стадий становления отношений между ним и его духовным чадом.

А начинается все, как правило, с того, что ты понимаешь: тебе легко ходить в этот храм, к этому священнику, с которым не возникает никаких препятствий ни при исповедании собственных грехов, ни при личном общении, и в каких-то особых ситуациях душа и сердце ему открываются. И, соответственно, может быть, — даже еще и не отдавая себе какого-то рационального отчета в этом, — ты начинаешь ходить в определенный приход и искать исповеди у определенного священника. В свою очередь, он тоже узнает о тебе все больше и больше и с какого-то момента, уже имея представление о твоем духовном мире, по мере того как ты желаешь его советов и наставлений, может лучше подсказать, как тебе поступать в тех или иных жизненных ситуациях. Со временем ты приобретаешь навык и естественное стремление, по крайней мере в тех случаях, когда не знаешь, как быть, подойдя к какому-то ответственному жизненному порогу, прежде всего учитывать мнение своего исповедника, к кому с регулярностью ходишь на исповедь.

Ну а параллельно с этим ты начинаешь приходить к осознанию того, что готов часть своей воли, своей свободы, своего самостояния вручить в руки того священника, духовному опыту которого доверяешь. И тогда, когда ты в первый раз отказываешься от чего-то, что хотел бы сделать иначе, но делаешь так, как сказал духовник, хотя его совет не совпал с твоим собственным стремлением, именно в этот момент первого самостеснения ради послушания духовному отцу и начинается духовное становление. Ведь и в семье отношения строятся на любви и послушании детей родителям. Если то же самое начинает возникать между священником и христианином, это уже и есть зачаток духовной семьи.

Что такое послушание?

Это просто осознание того, что не я есть мера всех вещей и что за ними стоит Богом данный вечный закон, и ежели я христианин, то главное послушание должно быть по отношению к той Божественной правде, о которой мы читаем в Священном Писании. Это объективный и никем и никак не отменяемый христианский долг. В конкретной жизни послушание выражается еще и расширительно — в том, чтобы уважительно относиться к Церковному Преданию, к церковным уставам, стараясь максимально точно их исполнять, доверяя Церкви как хранительнице Божественного Откровения. Доверяя тому, что она за свой исторический путь приобрела достаточный опыт, который поможет нам на нашем жизненном пути избежать многих ошибок и провалов. И зачем набивать шишки собственным лбом, когда уже известны указатели: вот здесь болото, а тут можно наколоться на острые камни. Лучше руководствоваться этими указателями. И если мы не проявим безумие и пойдем не по бурелому, а по проложенной уже дороге, то это и будет тем радостным и спасительным послушанием, которое предлагается христианину в Церкви.

Я имею в виду послушание христианина, свободно предавшего свою волю духовному отцу. Конечно, не обязательно во всем слушаться каждого священника, что бы он ни сказал. Однако когда он, опираясь на заветы Священного Писания, а также на требования церковной дисциплины, говорит тебе, что ты, согрешивши так-то и так-то, не можешь сейчас дерзновенно причаститься, но должен прежде душу свою очистить покаянием, в таком случае, конечно, было бы безумием не проявить послушания. Тем более если в определенных жизненных ситуациях мы сознательно отказываемся поступать по своему самохотению. Скажем, предстоим перед выбором, когда несколько решений кажутся нам возможными. И даже если к какому-то из них ближе лежит наше сердце, но, не будучи слишком уверены в правильности именно этого выбора, мы не хотим поступать по-своему, а хотим поступать так, чтобы Господь действовал в нашей жизни. Известно, что в таком случае лучший путь — довериться воле другого человека, безусловно, опытного, которому мы доверяем. А для христианина кто им, кроме духовного отца, может быть?

Однако и в этом случае послушание, в принципе, ограничено. Церковные каноны говорят нам о том, что если священник, пусть он хоть епископ, начинает учить своих духовных чад чему-то противоречащему Евангелию или несовпадающему с Преданием Церкви, то, невзирая на его самые добрые душевные порывы и на некоторые верные суждения, христианин должен отойти в сторону и считать себя свободным от всех уз, которыми он с этим своим духовным отцом был связан.

Прихожанин должен сам сказать своему священнику, что он считает его духовным отцом?

Думаю, что это не общеобязательно. Здесь нет единого правила. Для какого-то человека это важно как осознание некоего жизненного этапа, и он нуждается в том, чтобы сказать об этом вслух. Для кого-то это естественная часть его духовного мира. Но никакого специального торжественного церковного чина с поставлением в духовные дети нет, так же как и нет чина выхождения из семьи духовных детей.

Может ли быть такое, чтобы человек считал какого-то священника своим духовным отцом, а тот не признавал его за свое духовное чадо?

Священник, как правило, старается трезво оценивать ситуацию. Сегодня очень многие не идут дальше регулярного посещения храма и регулярной исповеди у понравившегося (часто даже, увы, просто по-человечески, а не духовно) исповедника. Поэтому иной раз приходится напоминать прихожанам, что духовное становление начинается с желания и готовности отсечь часть своей воли. Если этого нет, то говорить о духовном сыновстве рано. Но этот этап в жизни человека все равно небесполезен. Тем более что мы часто не имеем возможности исповедоваться тому священнику, с которым сознаем себя связанными духовными узами, и Господь все равно принимает от нас таинство покаяния, позволяя нам жить церковной жизнью. Просто в любом случае нельзя себя обманывать и считать, что уже есть нечто, чего на самом деле пока нет.

Духовный отец берет на себя грехи своего чада?

В формальном смысле слова - что кто-то перекладывает грех другого человека на себя, — конечно, нет. Поэтому ни родители за своих детей, ни брат за сестру, ни муж за жену не могут исповедоваться. Нельзя исповедовать то, что совершено другим. Но можно пережить грех родного для тебя человека так близко-близко и по любви к нему заплакать о нем так искренно, что уже ничто не будет разделять вас. Есть такая притча из древних времен об одном подвижнике и его ученике, который просил своего учителя, достигшего маститых лет и великих даров чудотворения, чтобы тот вымолил для него у Бога дар видения внутреннего состояния людей, дабы он мог без слов понимать, что у них на душе, и заранее отсекать всех в праздности и со злом приходящих от великого светоча подлинно духовной жизни, помощь которого нужна была огромному количеству страждущих. То есть он хотел этого как бы из лучших побуждений. Старец предупреждал своего ученика, что он не сможет этого вместить, но тот настойчиво его умолял. Старец помолился, и это дарование, этот талант был его послушнику дан. И с тех пор он стал видеть всю червоточину, всю грязь, всю блевотину, которая была в душах людей. И он начал бежать от них. Он больше не мог жить среди них. И наконец, как раненый зверь, кинулся к своему учителю: «Отче, я не могу так жить, отыми от меня это!» Но тот ответил: «Ты же знаешь, дары Божии неотменимы. То, что тебе было дано, с тобой будет пребывать. Я могу лишь умолять Бога о том, чтобы Он дал еще один дар - видеть грех другого человека как свой собственный и плакать о нем, как о своем собственном грехе». И ученику был дан такой дар, и он вновь видел то, что творится в душах людей, но понимал это уже совсем по-другому. Он понимал это как то, о чем и ему плакать, и ему печаловаться и чего никак уже от себя не отделить. Впоследствии он тоже стал великим подвижником благочестия. Такова, конечно же, высшая, но реально существующая в Церкви мера отношения христиан друг к другу: мужа к жене, родителей к детям, духовника к своим духовным чадам.

Может ли прихожанин своей исповедью смутить священника?

На этот вопрос, наверное, можно ответить двояко. Нет, нельзя, даже если человек исповедует грехи крайне постыдные. Ведь понятно, что за таким вопросом стоит определенный подтекст, мол, бывают ли грехи столь постыдные или иной раз касающиеся самого священника, которому человек исповедуется, что и сказать об этом неловко. Так вот, в таких случаях, безусловно, нужно помнить, что стыд этот - ложный и что искреннее покаяние человека, даже в самом гнусном, самом отталкивающем грехе, каждому пастырю в радость, а не в скорбь и уязвление. Священник, который видит свое духовное чадо кающимся, решившим, может быть, после многомесячной или многолетней борьбы сказать о том, что действительно лежит на его душе, не скорбит, а радуется, ведь наконец это произошло и человек действительно может омыться в бане покаяния и отойти другим от исповеди. Так что этим смутить никогда нельзя. Однако можно заставить священника скорбеть или по-человечески покоробиться, когда исповедь подменяется нашептыванием на других людей и жалобой на свою жизнь. И действительно, его может очень и очень огорчить, когда люди приходят не каяться, а пожаловаться, какие они несчастные, недопонятые, недооцененные в семье, на работе, в данных жизненных обстоятельствах, и когда хотят они только одного - чтобы их пожалели. Если же священник старается напомнить человеку, что это не разговор по душам, но исповедь и призывает его покаяться, а он в ответ только обижается и говорит: «Ну как же, что же вы не хотите меня слушать, дайте я вам еще о своей теще дорасскажу…» — то это, конечно, очень и очень прискорбно. Пожалуй, каждому нужно бояться только этого и внимательно за собой следить, чтобы не превращать исповедь в обвинение окружающих и жалобы на близких.

А если твой духовный отец чем-то тебя искушает, ты должен ему об этом сказать?

Если ты видишь своего брата согрешающим, первое, что ты должен сделать, руководствуясь Евангелием, — прийти и поговорить с ним об этом наедине. При этом нигде не сказано, что эти слова Господа не относятся и к священнослужителям. И в этом смысле я думаю, что если нечто недоброе или греховное, несоответствующее правде Божией происходит в жизни близкого тебе священника, о чем ты знаешь не по разговорам других людей и в чем абсолютно уверен, то твой долг любви, как православного христианина, прийти к нему с этой своей скорбью. Хуже будет, если ты станешь таить ее в своей душе, но не забывать о ней. А так как сама по себе она никуда не денется, то начнет разрушаться ваше взаимное доверие.

Когда возникает уверенность, что духовник ошибается и его наставления вызывают внутренний протест, то и в этом случае послушание обязательно?

Никто же не заставляет человека идти в послушание, не обязывает спрашивать, как поступить. И вообще, вне зависимости от степени близости со священником не нужно спрашивать его благословения на то или иное дело, если нет решимости поступить так, как он скажет. Если есть желание просто посоветоваться, то, конечно, можно прийти и послушать то, что вам скажет человек, чье мнение вы уважаете, но которым себя никак не связываете. Ведь послушание подразумевает сознательную готовность, вне зависимости от того, понравится этот совет или нет, и даже в особенности тогда, когда не понравится, поступить по благословению. И не потому, что священник очень умный или обладает какими-то особенными дарованиями, но потому, что через послушание проявляется готовность духовного чада отсечь свою волю. И в этом случае Господь Сам все устроит во благо.

Если ты долго ходишь к священнику и вдруг понимаешь, что теряешь к нему доверие, как надо поступить?

Я думаю, что и в этом случае нужно поступить честно: прийти и сказать об этом священнику и вместе с ним решить, как тут быть дальше. Ведь священник не диктатор, не владелец душ, он или поможет разрешить накопившееся недоумение, или посоветует ходить в другой храм, или, может быть, даже посоветует более опытного или иного по духовному, эмоциональному складу батюшку, у которого в данном случае было бы разумнее окормляться.

А если видишь, что священник ведет греховную жизнь?

Прежде всего, не смущаться и не слишком быстро этому доверять, особенно если он это не сам видит, а либо слышит об этом, либо читает в газетах, на что и вовсе не надо было бы ориентироваться. Наша светская пресса хорошего о духовенстве не напишет. Так было и до 1917 года — тех самых иерархов, священников, которые потом, после Октябрьской революции, во множестве прошли Голгофу, даже будущих священномучеников, упрекали в себялюбии, в стремлении обманывать народ, иметь как можно больше денег, обвиняли в том, что они не но убеждению, а только по материальным или корыстным соображениям стали церковнослужителями. Не следует доверять слухам, потому что путь каждого человека ко спасению сопряжен с разного рода упреками и непониманием людей, а тем более путь священника — человека, поставленного на место публичного служения, рядом с которым десятки, сотни, а иной раз тысячи людей.

Однако если мы видим нечто несомненно предосудительное, несомненно греховное в жизни и деятельности какого-то священника, то тут есть два возможных пути. Один — просто отойти в сторону и даже перейти в другой храм. Пусть вокруг человека, живущего без страха Божиего, образуется духовная пустота, вакуум, который постепенно, как пробку из бочки, вытолкнет его из церковной жизни. А второй путь — в случае вопиющей ереси, кощунственного неблагоговения или смертного греха, который происходит на твоих глазах, — это путь обращения к священноначалию, чтобы соблазн не творился в ограде церковной.

Есть ли такие грехи, которые никогда не простятся священнику, — не простятся в том смысле, что не позволят ему продолжать свое церковное служение?

Каноническими препятствиями священству становятся прежде всего грехи, определенным образом связанные с нарушением седьмой заповеди, скажем, второбрачие. На это препятствие указывал еще апостол Павел: епископ должен быть непорочен, одной жены муж (1 Тим. 3, 2). Или, скажем, если какой-то клирик уже после хиротонии допускает неверность своей супруге, он в дальнейшем, даже если принесет покаяние, лишается права священнослужения и может остаться в Церкви только мирянином. То же самое в случае греха убийства, в том числе и невольного, например, если уронил что-то с балкона на голову проходящего внизу человека или сбил на машине прохожего, перебегающего дорогу в неположенном месте. Поэтому многие священники сами не водят автомобили.

Недопустимы и открытые вероучительные заблуждения священнослужителя, вернее даже не заблуждения, а восстание против учения Церкви, впадение в ересь или в какое-либо каноническое неправоучение, скажем, как у обновленцев, которые практиковали женатый епископат, учредили второбрачное священство. Все обновленческие клирики, рукоположенные в своем сообществе, потом, когда возвращались в ограду церковную, принимались в нее как миряне или в том сане, в котором они ранее ушли из Церкви.

Священство - это избрание. Второе название каждого священнослужителя - клирик, то есть человек, взятый в удел, но взятый добровольно, сам наложивший на себя ради служения Господу обязательства большие и высшие, чем несет каждый член Церкви. К этим обязательствам относится, прежде всего, сугубая чистота веры и жизни.

Православная Церковь всегда обличала сектантство. Но разве в среде православных верующих не может быть сектантских умонастроений, например, в отношении к какому-то священнику, духовнику?

Сектантской психологии всегда нужно опасаться. В сектах нередко происходит своеобразное кумиротворение, то есть такого рода подмена, когда какой-нибудь харизматический лидер религиозной группы в глазах ее адептов становится на место Самого Творца. Конечно, в таком грубом виде мы вряд ли увидим это в Православной Церкви, но иногда существует опасность прилепления к тому или иному священнику, к которому мы ходим не ради обретения пути к спасению, но ради каких-то особых достоинств его личности. На языке православной аскетики это называется пристрастием по отношению к какому-то человеку, от чего святые отцы всегда предостерегают. Особенно же следует быть осторожным, если в проповеднической деятельности священника есть некое противоречие с учением всей Церкви.

И здесь мы должны помнить, что послушание в Церкви - в отличие от сектантских и еретических сообществ — имеет два аспекта. Послушание духовному наставнику, у которого мы исповедуемся, имеющему больший опыт и дар благодати священства, необходимо на пути духовного возрастания. Но пределы этого послушания точно обозначены в жизни Церкви объективным, никак не отменяемым послушанием Церковному Преданию. И если мы видим, что священник вдруг начинает учить вразрез с верой всей Церкви, вразрез с тем, чему учили на протяжении веков святые отцы, в таком случае наша совесть ничем не связана. Церковный канон предписывает скорее отойти от такого человека. Печально, когда следование особенным взглядам наставника ставится выше послушания Церкви. Именно здесь начинается путь к ереси и сектантству.

Если такой церковный лидер отлучается от служения, что происходит с его прихожанами?

Если он подвергается каноническому наказанию, то для него и для его духовных чад самое время присмотреться к тем духовным ошибкам, которые были допущены, и, соответственно, вернуться к здравому церковному учению. Церковь вынесла свое суждение и призвала священника вместе с его прихожанами смирить гордыню. Если же этого не произойдет, то он пребудет вне Церкви и вне Бога.

Каково отношение Православия к проблемам харизмы и лидерства?

Давайте сначала вспомним, что слово «харизма» по-гречески означает «благодать». И в Церкви изначально наряду с иерархической благодатностью, даваемой, скажем, епископу при поставлении, а каждому христианину при крещении и при участии в таинствах, было и наличие харизмы, то есть были люди - харизматики - получавшие особые дары Святого Духа. В первые века христианства это были пророки, о которых мы читаем в апостольских посланиях, экзорцисты, заклинатели, те, кому был дан дар глоссолалии — говорения на разных языках в подобие тому, что получили апостолы в день Пятидесятницы. Это была эпоха особенно благодатных даров в Древней Церкви. В позднейшие века преемником этих древних дарований явилось преимущественно монашество, и прежде всего старчество. Собственно, в старцах и поныне проявляются те древнехаризматические дарования: душеведение, помощь другому человеку на пути его духовного становления, прозрение его будущего. Так что подлинная харизматичность есть одна из черт единой Святой, Соборной и Апостольской Церкви. Конечно, бывает и подделка под харизматичность, называемая младостарчеством, к которому приложимы и понятия лидерства, вождизма. Это такого рода псевдодуховное руководство, когда священник или неформальный лидер общины прилепляет души людей не ко Христу, а к самому себе. Когда его фигура становится как бы обязательным посредником между человеком и Богом, то есть, значит, реальным центром в духовной жизни всей общины. Этого, конечно, нужно всячески остерегаться. Кстати, в последние годы Святейший Патриарх неоднократно предупреждал нас об опасности духовного младостарчества. Примером такого крайне отрицательного развития определенного рода харизматичности, приведшей к серьезному духовному крушению, можно назвать то, что недавно творилось в общине священника Георгия Кочеткова.

Сегодня, к сожалению, не редкость, когда члены одной церковной общины противопоставляют себя всем остальным. Это характерно только для нашего времени?

Еще апостол Павел предупреждал об опасности особо ревностной приверженности к тому или иному лицу определенной группы верующих, которые начинали говорить: «я Павлов»; «я Аполлосов»; «я Кифин» (1 Кор. 1,12)… Он напоминал христианам, что все — делатели, а глава всех — Христос. Но то, что это апостольское учение из истории ранней Церкви вошло в Священное Писание, свидетельствует о возможной повторяемости подобного рода искушений. Когда мы начинаем говорить о себе: «Я — от протоиерея X», «Я — от архимандрита Y», то за этим может стоять не просто принадлежность к определенной традиции, что само по себе хорошо, но противопоставление ее всем остальным. И более того, чаще всего подспудная, - может быть, даже непроговариваемая для самого себя — уверенность, что эта традиция лучше других.

Это с одной стороны. А с другой существует опасность, которую святые отцы называют пристрастием к духовнику. То есть ни в коем случае христианин не должен прилепляться к личности того или иного священника, как бы очаровываться им, потому что это тоже кумиротворение, о котором говорится в четвертой заповеди. Православный человек должен прибегать к своему духовнику, потому что это несет ему духовную пользу, а не потому, что ему по-человечески приятно общаться с ним. Тем более такая опасность существует для женщин, так как здесь в отношении к священнику может примешиваться элемент сублимированного эротизма. В этом случае за всеми движениями своей души надо очень внимательно следить.

Почему с какого-то момента монаха или священника все начинают называть старцем и ездить к нему, как, например, в наши дни к старцу Николаю на остров Залит на Чудском озере? Почему это становится для всех очевидным?

Нет никакого формального признака, по которому это можно определить. Как мы знаем из истории Церкви, словом «старчество» в разные века обозначались разные понятия. Ныне под старчеством мы понимаем исключительно благодатное харизматическое служение, воспроизводящее в новейшей жизни Церкви то, что, быть может, было у пророков Ветхого Завета или у христиан первых веков, полных дарами благодати. Когда человек вне особливого церковного чина и служебного назначения, а благодаря только определенному богоизбранничеству и собственному к Богу устремлению поставляется, как некий светильник, исполненный благодати, премудрости, духовных даров, ведения человеческих душ и даже будущего, как то нередко мы знаем о старцах. И вне всякого акта посвящения Церковь опознает этих подвижников как тех, к кому можно, нужно и естественно прибегать в решительных жизненных обстоятельствах. И к таким старцам в случаях крайней скорби, или недоумения, или незнания, как дальше жить, что делать, за поддержкой, надеждой и утешением бегут и бегут тысячи людей. Иной раз слово от них услышат, иной раз просто благословение получат, но после этого многое меняется в душе. Однако никакого чина поставления в старцы нет. Есть узнавание Церковью своих подлинных избранников.

Известно, что всегда и во все времена вокруг святости религиозные фанатики начинают кликушествовать, а «духовные туристы», как таких называл афонский старец Паисий, метаться ради приобретения все большего и большего количества духовных даров от одного старца к другому, тем самым искажая реальность благодати, которая от них исходит. Но не может ли быть какой ошибки в признании кого-то старцем, так же как и при канонизации святого?

Да, конечно, бывает, что и святость можно употреблять себе не во благо. Вокруг отца Иоанна Кронштадтского были тысячи получивших подлинную помощь и укрепившихся в вере, а были и такие, которые стали потом сектой иоаннитов. Так что, .увы, человек может все исказить и обратить себе во вред. Но это уже не вина старца, это вина ищущего не Божией правды и благодати, а чудес или некоей своей особливости, что, мол, он в отличие от других имеет особенного наставника, особенное руководство и пользуется особенными указаниями. И вот такое прилепление христианина к особенному духовному руководителю может обернуться для него настоящим взращиванием гордыни, даже внешне прикрытой смиренномудрием, что, безусловно, никоим образом не душеполезно. Так же если за желанием поехать на Пасху в Иерусалим стоит не смиренное устремление прикоснуться и припасть к тем святыням, которые освящены пребыванием там Сына Божия, а любое иное побуждение, то такое паломничество приведет скорее к вреду, чем к благу. Я знал людей, побывавших на Святой Земле, но не увидевших там ничего собственно благодатного и даже потом удивлявшихся, почему такая толкучка к храму Гроба Господня, ведь никто ничего не понимает и все только ругаются между собой. И знал вынесших вместе с килограммами камней и литрами масла осознание своей особливости после, пребывания в Иерусалиме. Но оставим это мусульманам. Побывавшие в Мекке имеют особенный статус в религиозной общине. У нас паломник, вернувшийся из Святой Земли, не становится неким выделенным в общине лицом.

Как относиться к категоричности тех священников, которые запрещают своим прихожанам смотреть телевизор, ходить в кино?

Думается, что такие советы как общеупотребительные, как необходимые для всех православных христиан вообще вряд ли полезны, скорее соблазнительны. Впрочем, часто в таких случаях речь идет о некоем усердии не по разуму каких-то духовных чад тех или иных подвижников благочестия нашего времени, которые их некоторые частные наставления, сказанные конкретным людям в конкретных ситуациях с учетом меры вместимого и невместимого, полезного и неполезного именно для них, тиражируют как общие советы, необходимые каждому верующему. Из-за этого возникает очевидный соблазн. Недавно в какой-то книге мне встретилась ссылка на одного из последних оптинских старцев, который говорил, что играющие в футбол занимаются делом явно греховным. Несомненно, что применительно к реалиям России начала двадцатого столетия лучше было бы уберечь православных христиан от такого рода увлечения, в то время определенной частью общества очевидным образом насаждавшегося в качестве некоей замены традиционному русскому благочестию, православному стилю жизни и социально-общественным укладам, устоявшимся на протяжении, может быть, даже не десятилетий, а столетий. Но в нынешней сложившейся ситуации несомненно лучше, ежели молодой человек погоняет с друзьями мяч, чем отправится на дискотеку. Думается, вечер, проведенный на футбольном поле, гораздо нейтральнее для духовной жизни, чем какие-то иные, куда более опасные развлечения, которые предлагаются сегодня со всех сторон. Тем не менее исторически конкретный совет старца издан в книге духовных назиданий и тиражирован. И на мой взгляд, он может быть воспринят современным, и в особенности невоцерковленным человеком как соблазнительный и оттого недушеполезный. То же самое можно сказать о целом ряде других предписаний, в том числе тотального отказа от смотрения телевизора. Хотя, конечно же, многим из нас лучше воздержаться от этого в максимально возможной степени. По крайней мере, почти каждому можно посоветовать во время поста не сидеть у телеэкрана. В обычные же дни было бы неплохо, если бы каждый христианин установил для себя ту или иную меру ограничения в этом отвлечении от внимательности к своей духовной жизни. И на этом пути, безусловно, кто-то может возрасти до того, чтобы и вовсе отказаться от таких развлечений, как кино, театр и телевидение. Но, повторю, это уже вопрос пастырского душепопечения и конкретной педагогики, а не канонических требований к христианину вообще.

В среде верующих сегодня бытует очень много разнообразных запретов и страхований, передаваемых из уст в уста. Например, некоторые говорят, что в Светлую седмицу нельзя мыться, иначе вся благодать сойдет, или что жена, которая живет с некрещеным мужем, даже если верна ему и имеет от него законных детей, все равно прелюбодействует и, значит, не заслужит спасения. Чем все это объясняется?

Ну такого много, скорее, все-таки в околоцерковной среде. И объяснение этому простое и почти единственное. Связано оно с низким уровнем церковной образованности значительной части наших прихожан, понятно, почему возникшим. Ведь в советское время люди или не имели возможности узнавать то, чему действительно Церковь учит, или, крестившись не так давно, все еще не потрудились узнать, во что она верит. Кроме того, нельзя забывать, что на настоящий день значительная часть нашего духовенства не имеет даже заочного семинарского образования. И это непростая проблема, которую нужно трезво осознавать и относиться к которой как к реально существующей.

Но проблема малой образованности, видимо, не касается молодых священников?

Да нет. В провинции бывает и так, что по крайней церковной нужде молодые священники прежде рукополагаются, а уже потом получают образование. Сейчас, конечно, как правило, нет такого, чтобы молодой рукоположенный священник не учился бы потом хотя бы заочно. Но покуда он научится, он ведь может своим прихожанам что-то и не вполне адекватное церковному катехизису назидать.

Сегодняшние обновленцы, сторонники новых реформ в Церкви, восстают против традиционного обрядоверия. Где критерий, позволяющий судить о том, какие изменения в церковной жизни допустимы, а какие нет?

Критерий тот, что, к примеру, те же реформы патриарха Никона, проводившиеся в согласии со всей полнотой Вселенского Православия, при одобрении высших церковных иерархов, были призваны уберечь нашу Церковь от перехода от тех или иных ошибок в национальном обряде к заблуждениям уже вероучительным. Кстати, наследие протопопа Аввакума, фактически доходившего до третеизма (до троебожия) и вводившего какие-то совершенно парадоксальные аспекты в учение о Святом Духе, нам показывает, как близка была эта грань вероучительного заблуждения. Нынешние же реформаторы руководствуются - и вся совокупность их деятельности об этом свидетельствует — не желанием смиренного, последовательного и единодушного с церковной властью преобразования тех или иных сторон христианской жизни, быть может, действительно нуждающихся в постепенном изменении, но потребностью кардинальных катастрофических для Церкви перемен, не эволюции, а революции, которая прежде всего выразилась бы в отказе от многовековой традиции. Патриарх Никон не порвал с традицией преподобного Сергия и других великих русских святых, он лишь расторг очевидные неправды, накопившиеся в церковной жизни его эпохи. Мы же, если пойдем вслед за — условно говорю — Кочетковыми К°, можем оказаться в ситуации, когда практически все существование Церкви, причем Вселенской Церкви, по крайней мере от Константина Великого или от Юстиниана Великого, будет объявлено неправедным. И когда только буквальное соблюдение богослужебных норм апостольской и первой иерусалимской общин и их отношение к церковно-государственным взаимосвязям будут признаны единственно возможными. Что же касается языка богослужения, то даже не знаю, норма какого столетия будет в таком случае считаться искомой. Ведь, по сути дела, ратуя за русский язык богослужения, сегодняшние обновленцы утверждают, что все десять веков наша Церковь молилась не на том языке, ибо никогда в истории Русской Церкви на обиходном разговорном языке богослужение не совершалось. Кирилл и Мефодий перевели его для южных славян с греческого на церковнославянский, ставший особым сакральным языком церковной словесности, который потом сподвижники князя Владимира донесли до восточных славян.

Что делать, если твое мнение в каком-то конкретном случае не совпадает с мнением Церкви?

Я думаю, что сначала нужно четко определить, что мы подразумеваем под «мнением Церкви». Если речь идет об отношении к тем или иным реалиям политической, общественной, культурной жизни, которое выражено какими-то священниками, или церковным священноначалием, или Издательским отделом, или какой-то иной церковной структурой, то здесь за каждым христианином сохраняется внутренняя свобода. И нет никакой необходимости считать, что сказанное тем или иным батюшкой или церковным отделом — истина в последней инстанции. Если ваше мнение по поводу того или иного романа, кинофильма, общественно-политического события, педагогического подхода к конкретному человеку отличается от мнения кого бы то ни было из церковных иерархов или священнослужителей и при этом вы убеждены, что ваша точка зрения продиктована не личным пристрастием, не недостатком информации, а выношена как плод сознательного внутреннего убеждения, нет необходимости духовно себя насиловать и называть белое — черным, а черное — белым. Я знаю, к примеру, что иным из старшего поколения духовенства поначалу нравились некоторые из латиноамериканских телесериалов, где добро торжествовало, невинность выходила замуж, а злодеи бывали наказаны. Но я также знаю, что многих верующих, у которых развито художественное чутье, коробило само опошление высоких идеалов, которое в этих сериалах происходило.

С другой стороны, если речь идет о вопросах вероучения, догматике, что называется «конечных жизненных вопросах», то здесь для православного человека существует только один критерий — соотнести свое мнение с Преданием Церкви. И если мы видим, что наше мнение решительно противоречит тому, чему учит, чем живет и как молится Церковь, то нужно со смирением сказать: «Господи, я пока не понимаю, в чем не прав, но я верю Тебе, верю святым отцам и не хочу противоречить тому, чему учишь Ты». И в таком случае отказаться от своего мнения.

Теперь издается так много книг, в том числе и церковных, в которых пишется о священниках и монахах, смущающих нечистотою своей жизни. Например, в житие старца Захарии повествуется о жизни Троице-Сергиевой Лавры перед ее закрытием, и в этом чтении мало утешительного. Как следует относиться к такого рода чтению?

К сожалению, это можно сказать о многих, скорее, правда, не книгах, а брошюрах, приводящих как бы факты церковной истории. Что касается данной брошюры о старце Захарии, то это апокриф, а не житие. Например, про архимандрита Кронида там написано много худого, а он был дивный подвижник благочестия, проявил твердость при закрытии Лавры, был исповедником, прошел лагеря, он спас антиминсы, без которых невозможно совершать богослужение. И все эти домыслы, которые щедро приведены в житии старца Захарии, не имеют к жизни Лавры перед революцией и в первые годы после нее никакого реального отношения.

Каждый день в газетах пишут, что на Церковь тратятся большие деньги. В чем же выражается христианское нестяжательство?

Государство на Церковь деньги не тратит. А если сегодня Церкви что-то и возвращается, то давно украденное и доставшееся государству. Это естественный этический принцип, который, правда в очень умеренных формах, начал сейчас в нашей государственной жизни как-то учитываться. Ведь понятно, что наследник вора должен вернуть хотя бы часть награбленного тому, у кого было украдено. Но сегодня возвращается лишь мизерная часть церковного достояния, как если бы стащили ризу, украшенную каменьями, а вернули кусочек ткани на заплатки. А те церковные здания, которые снова передаются Церкви, находятся в таком состоянии, что никто другой их не берет. Когда же дело касается музеев Троице-Сергиевой Лавры, Новодевичьего монастыря, Андрониковского монастыря или других известных памятников архитектуры, то, несмотря на все бесконечные переговоры и договоры, воз и ныне там. Так что говорить о государственных деньгах, которые тратились бы на нужды Церкви, сегодня вряд ли приходится. И в этом смысле можно лишь порадоваться тому, что мэр Москвы проявляет достаточную инициативу, чтобы организовать крупный и средний московский бизнес не только на строительство кольцевой дороги или проведение юношеской спортивной олимпиады, но и на возведение нашей всероссийской святыни - храма Христа Спасителя.

Почему за таинства, совершаемые в церкви, берутся деньги?

Я думаю, что этот вопрос основан на недоразумении или недопонимании, надеюсь, добросовестном. Конечно же, в Церкви ничто, относящееся к ее внутренней жизни, не может продаваться за деньги. Это грех, когда те или иные таинства совершаются за мзду без всякого учета готовности и внутреннего расположения к ним приступающих. Называется он симонией. То есть собственно симония — это поставление в священный сан за деньги. Допустивший подобный грех, скажем, епископ, сам подлежит лишению своего сана.

А грех симонии реально существует в Церкви?

Ну если в истории Церкви есть каноны, это запрещающие, то, значит, были и прецеденты, когда лица не вполне достойные, но желающие занять какое-то место поощряли тех, от кого это зависит, некими материальными стимулами.

Когда мы видим человека, готовящегося к крещению, или приходящего на исповедь, или желающего пособороваться, или вступить в законный церковный брак, то, конечно же, первое, что от него взыскует и спрашивает Церковь, — серьезность такого намерения. Если кто-то желает креститься, то имеет ли он хотя бы слабую, несовершенную еще веру или считает это нужным по каким-то посторонним, косвенным, суеверным соображениям, не относящимся к смыслу таинства? Если кто-то хочет венчаться, то осознает ли, что церковный брак в норме один на всю жизнь и этот союз связывает двух людей друг с другом не только здесь, на земле, но и в вечности? Если кто-то готовится причащаться, то понимает ли, какой великой святыни — Телу и Плоти Христа Спасителя, Огню согревающему, но и попаляющему недостойных — он будет приобщаться? В иных местах эти предварительные вопросы могут быть более подробными, в иных более краткими, но так или иначе каждый или почти каждый, стремящийся приобщиться к церковным таинствам, впервые или внове перед этими вопросами оказывается. Что же касается того пожертвования, которое за некоторые из таинств может делать человек и к которому он как бы приглашается, то ведь, с одной стороны, понятно, что не этим пожертвованием обусловлено совершаемое над ним таинство. Скажем, уже крещеный, сколько бы он денег ни заплатил, второй раз крещен не будет. Состоящий в церковном браке не будет во второй раз обвенчан, какое бы неограниченное количество иностранной валюты он ни сулил. Женщина не будет поставлена в диаконы, даже если она мадам Онассис.

С другой стороны, тоже всем понятно, что Церковь существует в реальном мире и нужды ее как человеческого сообщества также вполне реальны. Еще у апостола Павла сказано, что труждающийся алтарю да питается от алтаря. И в этом смысле христианин или намеревающийся таковым стать никак не должен смущаться тем, что нечто от своих щедрот он уделит за то время, силы, попечение о нем, которые были проявлены и приходом, и священнослужителями. А чтобы не смущаться тем, какое это может быть пожертвование, для иных из таинств — впрочем, совершенно не для всех (скажем, не для исповеди и не для причастия) — существуют некие ориентировочные суммы, которые человеку предлагается оставить на храм. Но ведь понятно, что ежели я богат, то могу дать неизмеримо больше того количества рублей, которое в церковной лавке предлагается мне пожертвовать за таинство крещения. А если я бедный студент или одинокий ветеран, то не должно быть ничего смутительного в том, чтобы, подойдя к свечному ящику или к батюшке, так и сказать: «У меня нет этих денег». И не сомневайтесь — ни в одном храме из-за этого вас не прогонят. Никакому бедному человеку не откажут в крещении, никакой молодой паре только потому, что не хватает денег даже на платье невесты и на костюм жениха, не откажут в венчании. Нужно лишь перешагнуть собственную гордость, что всегда полезно, и сказать: я действительно беден, мне сейчас нечего пожертвовать на Церковь, я останусь голодный, если последние деньги отдам. И, уверяю вас, ни в одном храме не откажут бесплатно крестить ни младенца, ни взрослого, отпеть покойника, отслужить молебен, принять записку о здравии или упокоении, если человек находится в тяжелом материальном положении и у него нет денег на пожертвования.

Как продажа свечей в церкви соотносится с тем, что Христос изгнал торгующих из храма?

Свечи не продаются, так же, как требы не оплачиваются, но каждый приходящий в храм жертвует либо на свечу, либо на совершение того или иного обряда. И, повторю, для того, чтобы человеку не смущаться, сколько надо пожертвовать, ему и предлагается некая чисто ориентировочная цена.

Говорят, что у Русской Церкви много денег, а она не ведет миссионерскую деятельность. Почему такое возможно?

Мне кажется в наши дни странным вполне распространенное мнение о чрезвычайном богатстве Русской Церкви. Ведь очевидно, что нет даже никакого общецерковного достатка. Есть относительно благополучные приходы — либо старые и незакрывавшиеся, либо расположенные вблизи от кладбищ, либо в так называемых спальных районах, куда ходит масса народу и где экономическая ситуация, в общем, стабильная. Но значительно больше количество приходов, которые с трудом выплачивают довольно многочисленные коммунальные платы и налоги, от которых Церковь не освобождена и которые по нынешним временам дают чрезвычайную тяготу для церковного бюджета. Не забудем и о том колоссальном объеме ремонтно-восстановительных работ, которые проводит восемь из десяти ныне действующих храмов в нашей стране.

Что же касается общецерковного бюджета, то он расходуется преимущественно на миссионерские цели. Более девяноста процентов всех денег идет на содержание церковных учебных заведений - центральных семинарий и академий, ибо миссия Церкви — это не издание брошюр и плакатов, не какие-то разовые акции, а закладывание фундамента ее бытия в будущем. И понятно, что главное в этом фундаменте - это подготовка достойных, квалифицированных, могущих дать адекватный ответ о нашем уповании применительно к запросам нынешнего века священнослужителей. И все это вполне осознается священноначалием на местах. Не случайно именно церковно-учебное дело - от высших учебных заведений до детских садов и гимназий — в минувшее десятилетие получило, может быть, самое большое внимание и Патриарха, и Синода, и, соответственно, самое большое развитие. Другие же церковные средства, которые идут на поддержание и функционирование церковных отделов, к сожалению, не позволяют работающим там существовать на одну эту зарплату. Так что, скажем, преподаватели духовных учебных заведений для того, чтобы обеспечивать существование своей семьи, вынуждены, как правило, сочетать это церковное послушание с приходским служением, а если они миряне, то с какими-то иными видами деятельности.

Многих смущает, что наряду с красотой и благолепием возводящихся и реставрируемых храмов в Церкви нередко можно встретить невнимательное, неблагорасположенное и даже грубое отношение некоторых священников к прихожанам, и это сильное искушение, особенно для новообращенных. Чем все это объясняется?

Я думаю, что в этом вопросе сопряжены совершенно разные стороны церковной жизни. Здесь сказалась какая-то наша внутренняя нечестность или лукавство, когда мы одно, как бы несомненно отрицательное, соединяем с другим, вовсе не несомненно отрицательным, в некое единое целое, и тогда бывает по пословице: вместе с водою можно выплеснуть и ребенка. Совершенно недопустимы в церкви грубость, некорректность, превознесение одного человека над другим, тем более священнослужителя над мирянами или впервые приходящими в церковь. О недопустимости этого на московских епархиальных собраниях клирики нашего города каждый год слышат от своего епархиального архиерея Святейшего Патриарха Алексия. Поэтому любой, не прислушивающийся к его словам, в прямом смысле слова нарушает волю епископа. И мы знаем, что в тех случаях, когда это происходит, заслуженное наказание и каноническое прещение настигают тех, кто допустил подобное в практике того или иного прихода. Вплоть до запрещения священнослужения или снятия настоятельского послушания. Так что нельзя сказать, что Церковь не замечает этого изъяна в церковной жизни и не борется с ним. Впрочем, борьба эта непроста. Каждый по себе знает, как сложно, особенно в состоянии предельного утомления, вымотанности, загруженности сверх всякой меры, сохранить постоянную доброжелательность, открытость, внимательность, деликатность к окружающим нас людям и на работе, и в семье. Наверное, миряне тоже должны помнить о том, что и священнику бывает нелегко, и иной раз, когда из его уст вырвется раздраженное или резкое слово, нужно суметь покрыть это любовью.

Что же касается благоукрашения церкви, то нужно помнить, что православные храмы от века строились в той дивной красоте неба на земле, в какой мы их сегодня созерцаем, и отнюдь не только в эпохи внешнего благополучия, усиления княжеств или торжества империй, но и тогда, когда было бесконечно трудно жить. Храм Святой Троицы будущей Троице-Сергиевой Лавры был построен, когда монгольское иго еще тяготело над Святой Русью. Белокаменные храмы северо-восточной Руси начали воздвигаться после самых трагических десятилетий истории, когда людям в прямом смысле, а не в переносном, как сейчас, часто совсем нечего было есть. София Константинопольская требовала от своего государства, от каждого человека огромных жертв для того, чтобы стать тем символом величия Православия, каковым она даже и в нынешнем поруганном состоянии пребывает. Так что и теперь любовь верующего народа к храму, желание зачастую при всей скудости собственного дома видеть дом Божий украшенным, благолепным — это та же любовь, которую мы видим у женщины, принесшей миро, чтобы отереть своими власами ноги Спасителя, та же любовь, которую проявили жены-мироносицы, пришедшие рано утром ко гробу Господа в день воскресения. И ту же похвалу заслуживает самая малая жертва, как та лепта вдовицы, о которой говорил Спаситель. Но ведь для верующего человека это естественно — все лучшее, все самое дорогое, все то, с чем, может быть, даже трудно расстаться, отдавать Богу. И в этом нет и не может быть ничего смутительного.

Многие искушаются еще и тем, что нынешние священники, после службы сбросив рясу, как театральный костюм, благоухая дорогими духами, садятся в фирменные машины, тогда как Христос ничего не имел и ходил пешком. Правомерно ли такого рода поведение?

Относительно дорогих духов, ничего не скажу — не знаю, а фирменных машин у священников видел не много. Но, мне кажется, если у преклонных лет батюшки, достигшего вместе со своим приходом такого материального благосостояния, что у него появляется возможность перед литургией не трястись в переполненном автобусе или метро, а доехать до храма на автомобиле, то что же тут плохого? И сам факт наличия машины свидетельствует о том, что не только священник думает о своих прихожанах, но и они о нем. Совершая требы по домам, он может добраться к большему количеству людей, сохранив при этом больше сил для общения с ними, нежели если бы он приезжал на общественном транспорте. И всему этому можно лишь порадоваться. Что же касается вопроса, ходить ли всему духовенству по городу в рясах, то посоветую задавшему его купить плащ такой длины, чтобы полы достигали тротуара, поносить его хотя бы пару недель весной или осенью и посмотреть, что будет.

Почему, если больше половины дней в году - постные, так много полных священников?

Если складывается впечатление, что это от легкости монашеской жизни, то я советую придерживающимся такого воззрения съездить недельки на две в любой из православных монастырей и примерить на себе, легок ли монашеский хлеб. В общем, ответ тут довольно простой. Дело в том, что сам режим питания священнослужителей достаточно специфичен.

Безусловное соблюдение постных уставов на протяжении большей части года предписывает воздержание от мясо-молочной пищи, а также воздержание от всякого потребления пищи в день священнослужения часто до середины дня, а то и позднее. В наших же реальных условиях главными компонентами постной пищи чаще всего оказываются хлеб, картошка и макароны, которые, как знает прекрасная половина нашего студенчества, отнюдь не способствуют особой стройности талии.

Кто-то из символистов начала века говорил, что христианство похоже на религию смерти. Почему православные священники всегда в черном?

Ну, во-первых, вне храма священники часто носят мирскую одежду, да и ряса может быть разных цветов, бывает, что и фиолетового, по лету белого, иной раз и малинового. Так что всяко бывает. А вот монашество в черном обязательно. Черный цвет одеяния монаха - это символ его отречения, мертвенности для мира сего. Священник же хоть и не монах, но для большей части мирских вещей, даже и вполне невинных, тоже некоторым образом умер по факту своего служения, если он, конечно, хоть сколько-нибудь соответствует своему призванию. Поэтому и одежда его по преимуществу черная.

Существует ли православная мода?

Я думаю, что мода как особый тип одежды, обязательный для православных, в том числе и молодых людей, вряд ли возможна. Скорее при подходе к стилю (я бы употребил именно это слово) одежды для православного человека должно существовать своего рода ограничение, которое определяется правилами более общего характера. Христианин должен вести себя так, чтобы не соблазнять другого человека. Соблазнить — это не значит надеть юбку, лишь слегка прикрывающую пупок, или майку такой степени просвечиваемости, что можно было и не надевать вовсе. Соблазнить можно и подчеркнутой стилизацией под благочестие, когда юбка напоминает веник для подметания улиц, а покрой одежды говорит о том, что носящий ее человек не заметил, что нынче уже не конец шестнадцатого столетия, но вовсе даже конец двадцатого. Соблазнить означает обратить на себя чужое внимание, которое зачем же православному человеку к себе привлекать?

Можно ли носить талисманы?

Носящий талисман погрешает против одной из основ веры — веры в то, что человек свободен от любой детерминированности закономерностями тварного мира. Человек свободен как образ и подобие Божие. А если мы носим талисман, значит верим, что нечто высшее сопрягает нас с солнцем, луной, звездами и благодаря тому или иному символическому знаку мы можем неким магическим способом посодействовать исполнению своих желаний. При этом мы забываем, что помочь нам могут только молитвы и близость к Богу.

Режим и образ жизни современного человека, особенно молодого, не слишком располагает к соблюдению поста. Может ли это служить оправданием его нарушения?

Попробуем представить образ жизни человека, которому поститься легко. Очевидно, это неработающая супруга нового русского, которая только и занимается приготовлением постной трапезы, покупая себе финики, артишоки, белые грибы и маринованные рыжики. Подумаем, много ли таковых среди православных христиан? Тем не менее устав о посте предлагается всякому верующему.

Как следует относиться к вегетарианству?

Как к вещи отнюдь не необходимой для православного верующего. Тем более если вегетарианство связано с какой-то псевдорелигиозностью по типу «не буду есть курицу, поскольку она живое существо». Во всем этом есть некоторая нетрезвенность, от которой лучше бы нам отстраняться. Нам лучше бы помнить о дисциплине поста и соблюдать его наиболее приближенным к уставу образом. И уверяю вас, каждый, кто Великим постом попостится как следует, не захочет после этого никакого специального вегетарианства.

Как человеку интеллектуального труда с ненормированным рабочим днем выполнять церковные требования: посещать воскресные литургии, не работать в воскресенье?

Как раз такому человеку с ненормированным рабочим днем гораздо проще посвятить свой воскресный день Богу, чем тому, у кого в воскресенье смена: нужно водить троллейбус, стоять у станка или подметать улицу. Вот тут действительно ничего не поделаешь, и хоть и со скорбью, а придется идти не на литургию, а туда, куда должен по долгу службы. Человек же интеллигентной профессии, пишущий в воскресенье статью, должен помнить об одной простой вещи: Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его (Пс. 126, 1). И поэтому дело, которое мы делаем, отнимая время, силы и душу от дела Божия, не может принести благой плод. А вот после воскресной литургии, если в этом есть сильная надобность, лучше вернуться к письменному столу, чем к телевизору.

Что делать, если верующий человек не может в силу своей работы и соответствующего образа жизни каждый раз принимать участие в воскресной литургии?

В любом случае будет грехом, если человек станет работать (ну кроме каких-то совершенно особенных ситуаций) вместо того, чтобы пойти на воскресное богослужение. И тут мы должны трезво осознавать, что не может быть Божиего благословения на такой работе, когда вся Церковь — и земная, и небесная — призывается к тому, чтобы прославить воскресение Христово, а мы в этот самый час, даже помолившись утром дома, говорим: нет, Господи, я не пойду, хотя это меня тоже касается, но я занят сегодня — мне доклад нужно писать или белье стирать. Трудно, нет времени — заставь себя встать пораньше и пойти на раннюю службу, если уж у тебя так складываются жизненные обстоятельства, что нет возможности пойти на позднюю литургию, когда собирается большинство верующих. Оторви пару часов от сна, и раз ты верующий человек, значит, веришь и в то, что Господь за эту маленькую победу над собой даст тебе силы успеть сделать и все остальное.

А летом, когда вся семья на даче, можно ли позволять себе не присутствовать на воскресных или праздничных богослужениях?

Значит нужно находить не скажу компромисс, но разумный выход из этой ситуации, помня о соблюдении двух заповедей — любви к Богу и любви к ближнему. Если в семье ситуация нормальная и люди стремятся к взаимопониманию, можно договориться со своими близкими, которые пока не понимают в своей жизни необходимости освящения воскресного дня, но, любя вас и зная, сколь это для вас важно, дадут вам возможность в одно или другое воскресенье в месяц пойти в храм на литургию, пожертвовав своим желанием общения с вами ради того, чтобы у вас на душе был мир. Зато в следующее воскресенье пожертвуйте вы ради во Христе любви к ближним, ограничив свое желание церковной молитвы прочитыванием домашнего правила, и поезжайте вместе с семьей на дачу. Однако при этом постарайтесь на неделе найти несколько часов и выбраться на вечернее или утреннее богослужение в храм, чтобы не лишать себя утешения соборной молитвой.

Существует ли какая-то норма для мирян, не столь строгая в сравнении с монашеской? То есть послабление в посте, в вычитывании молитвенного правила установлено Церковью или просто человек сам себе его определяет?

Церковь не требует и никогда не требовала от мирянина соблюдения монашеского уклада жизни. Канонические предписания, богослужебный устав, ограничения поста фактически вместимы для каждого человека. Другое дело, что мы сами идем на те или иные послабления - по слабости, малодушию, а иной раз просто сообразно условиям жизни. Но и в этом случае лучше, чтобы это не оказалось нашим произволом, мол, в Великий пост я хочу то-то и то-то соблюдать, а в Рождественский этого не буду, или полагаю себе по утрам такие-то молитвы читать, а такие-то нет и так далее. В любом случае индивидуальное изменение церковного устава должно стать послушанием, когда, имея решимость преодолеть свой стыд и некоторые неудобства, с этим связанные, я прихожу к своему духовнику или к священнику, которому регулярно исповедуюсь, и говорю: «Батюшка, мне кажется, что я смогу вместить столько-то и столько-то. Не благословите ли вы меня этот пост пройти с такой мерой послабления?», а не сам решаю, что хочу и буду делать и чего не хочу и не буду.

Как часто необходимо причащаться?

Без укрепляющей силы таинств редко кто может выстоять, не поддавшись тем или иным искушениям, приходящим из окружающего нас мира, а в наше время особенно. Поэтому долго жить без исповеди и причастия, я думаю, сейчас не может почти никто. Я говорю «почти», так как всегда необходимо учитывать многообразие духовных путей и индивидуальность человека, живущего в Церкви.

Мария Египетская, которая более тридцати лет провела одна в пустыне, исповедалась и причастилась только перед смертью. Может ли это служить самооправданием для того, кто считает, что исповедоваться и причащаться надо крайне редко?

Но это должна была быть Мария Египетская, чтобы столько лет прожить в пустыне и укрепляться непосредственным боговидением вне регулярного приобщения Святых Христовых Таин. Так что, я думаю, сегодня минимум, ниже которого нельзя опускаться, — это причастие по крайней мере четыре раза в год во время многодневных постов. Ну а лучше бы, конечно, не реже, чем раз в месяц.

Почему, когда мы причащаемся Телом и Кровью Христа, мы произносим «и Духом Святым»?

Каждое таинство в Церкви — это действие Бога в Троице славимого, Бога Отца, Бога Сына, Бога Духа Святого. Святые отцы говорят, что бытие человеческого рода можно условно разделить на время преимущественного действования Бога Отца (Ветхий Завет), на время преимущественного действования Бога Сына, то есть время Его земного пути, Его земного поприща (Новый Завет), и на время преимущественного действования Духа Святого. Поэтому каждое церковное таинство и, шире, каждое священнодействие, каждое молитвословие осуществляется силой Святого Духа. Так что предложенные хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христа Спасителя благодатью того самого Духа Утешителя, которого Господь послал нам на землю после Своего вознесения.