45° в тени

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Сразу попав из света в темноту, Донадьё блуждал, как слепой. Он знал каждый закоулок на корабле и все-таки натыкался на различные предметы и даже в какой-то момент чуть не наступил на двух матросов, которые беседовали, лежа на спине и глядя в звездное небо.

Словно он только этого и ждал, патефон на палубе первого класса завертелся и заиграл гавайский вальс, пластинку, которую мадам Бассо потребовала у помощника капитана.

Огни острова уже скрылись из вида. Где-то дрожал только огонек рыбачьего парусника. Вероятно, на нем как раз занимались ловлей, потому что, когда на это судно упал свет прожектора, обрисовались его мачты без парусов, голые, как рыбий хребет.

Гюре перешел на другое место. Донадьё искал его глазами, вернее искал «светлое пятно пижамы, которую он видел прежде.

Он не знал, что скажет ему. Да это было и неважно. Он будет говорить с ним. Среди царившей вокруг теплой ночи, которой гавайская музыка придавала экзотический колорит, он растопит недоверие этого взбесившегося глупца, внушит ему мужество, во всяком случае не допустит, чтобы драма произошла на борту корабля.

Вокруг салона, возвышавшегося посреди кормовой части судна, царил мрак, и лишь из его окон просачивался рассеянный желтый свет. Там, наверху, на прогулочной палубе, пассажиры первого класса наслаждались ночной прохладой, бродили — по нескольку человек вместе, стояли, облокотившись на фальшборт. Две пары танцевали.

На ходу Донадьё вдруг замечал отдельные лица, неясные очертания, окутанные мраком. Он чуть не позвал: Гюре!..

Но в ту же минуту увидел его: он шел впереди, шел быстро, как человек, который чего-то боится и не хочет, чтобы другие подумали, будто он убегает.

Доктор ничего не сказал, только пошел быстрее. Гюре тоже ускорил шаг и обошел ящики с бананами, нагроможденные друг на друга до высоты человеческого роста.

Донадьё больше не думал о том, как ему поступить. Это уже стало личным делом между ним и Гюре. Он должен подойти к нему! Он должен говорить с ним! Вот почему доктор, всегда такой спокойный, готов был побежать, если бы это оказалось необходимым.

Почти что так оно и было. Трюм был открыт. Матросы искали там чемодан: этого потребовал Лашо, ему понадобился смокинг, так как в этот вечер многие из пассажиров надели вечерние костюмы.

Отверстие трюма представляло собой слегка освещенный прямоугольник. На мгновение Донадьё подумал, что он поступает неправильно и что если он будет упорно следовать за Гюре по пятам, тот может упасть в светлую дыру трюма.

Опять эта мания играть роль Господа Бога. От того, кого он преследовал, его отделяло расстояние всего лишь в пять или шесть метров. Он нагонит его на корме, прижмет к фальшборту, и если этому глупцу придет в голову прыгнуть за борт, он еще успеет ему помешать.

Пластинка на проигрывателе закончилась, но ее перевернули, и снова послышался гавайский мотив с томными вариациями. Сверху, должно быть, видели доктора благодаря его белой фуражке.

Он ускорил шаги. Гюре потерял самообладание и побежал еще быстрее.

— Послушайте! — проговорил доктор, еще не зная, что скажет дальше. Это была уже не реальная жизнь, а какой-то кошмар; доктору стало тем более жутко, что он отдавал себе в этом отчет.

Вместо того чтобы остановиться, обернуться, Гюре, охваченный паникой, бежал прямо вперед.

Почему Донадьё поднял голову и посмотрел на палубу первого класса? Он узнал мадам Дассонвиль, которая вышла подышать свежим воздухом и стояла, облокотившись о фальшборт, подперев подбородок руками.

Он почти побежал, услышав странный, приглушенный шум, звук от удара твердого тела о другое твердое тело; тут же кто-то выругался.

Это произошло так быстро, что в продолжение десятой доли секунды Донадьё не смог бы сказать, кто это споткнулся: он или Гюре.

Это был не он! Силуэт, за которым он гнался, исчез. На его месте что-то темное шевелилось на листовом железе палубы. Секунду спустя доктор нагнулся и неловко прошептал:

— Вы ушиблись?

Он увидел направленный на него взгляд, бледное, напряженное лицо. Тогда он осмотрелся вокруг, успокоенный, чувствуя, что все кончено, опасность миновала, что он взял верх в этой игре.

Гюре на бегу налетел на лебедку и упал так неудачно, что сломал себе йогу.

Теперь с ним уже можно было не считаться. Это был не мужчина, а раненый.

После короткого замешательства, какого-то словно пустого промежутка времени, на палубе первого класса раздались крики, быстрые шаги, послышались приказания и на середине мачты зажегся прожектор. В рассеянном очень белом свете задвигались тени, в то время как Гюре в бешенстве смотрел в небо.

Мадам Дассонвиль, слегка вздрагивая оттого, что на кормовой палубе было свежо, смотрела на раненого, не произнося ни слова. Лейтенант воспользовался суетой, чтобы прикоснуться губами к губам мадам Бассо. Из салона второго класса выходили люди. «Марианну», одетую как все, с приглаженными волосами, трудно было узнать.

Трое пассажиров наклонились сверху, чтобы разглядеть, что произошло; приложив руку рупором ко рту, они спрашивали:

— Что случилось?

В центре стоял Лашо, по его левую руку Барбарен, а по правую Гренье.

— Надо сказать Матиасу, чтобы он принес носилки.

Донадьё хлопотал, боясь, чтобы не заметили его радости. С помощью Матиаса он положил Гюре на носилки и чуть сам не взялся за ручки.

Он шел вслед за санитарами так радостно, как если бы участвовал в церемонии крещения ребенка.

Это было дело его рук. У Гюре оказался основательный перелом ноги, зато доктор теперь мог быть спокоен!

Гюре не кричал, сдерживал свои стоны, сжимал кулаки при каждом приступе боли и несмотря на это вглядывался в лица стоявших вокруг людей.

А разве вокруг раненого могут быть недоброжелательные лица?

— В лазарет!

— Там китаец.

— Тогда к тебе.

Донадьё выиграл! Теперь они уже не будут, запертые втроем в каюте, предаваться мрачным мыслям.

Теперь все устроится. Мадам Гюре не сможет упрекать страдающего от боли человека. Гюре не нужно будет по ночам тайком прогуливаться по палубе, чтобы дышать воздухом, когда его никто не видит. Ему не придется избегать ни мадам Дассонвиль, ни Лашо, никого другого…

Донадьё следил за ним глазами, словно курица за своим цыпленком.

— Принеси второй матрац!

Любопытные удалились. Мадам Гюре еще не сообщили о случившемся. Это было не к спеху. Сначала надо было заняться сломанной ногой, и Донадьё любовно готовился к этому.

— Теперь тебя починят, а? — не удержался и прошептал Донадьё; он, правда, надеялся, что тот его не услышит.

Но Гюре услышал, вытаращил глаза, не понял. И доктор смутился еще больше, чем Гюре.

С парохода был уже виден Руайан, казино и огни бульвара. Часом позже они попали в водоворот, и тут Лашо мог бы восторжествовать, если бы он не спал.

«Аквитания» натолкнулась на подводный риф с такой силой, наклонилась до такой степени, что командиру пришлось вызвать по радио буксир.

Никто не заметил этого, хотя командованию пришлось провести тяжелые часы. Кораблю и в самом деле угрожала опасность, и экипаж уже готовил спасательные шлюпки.

И все-таки в семь часов, когда таможня открыла свои ворота, «Аквитания», приведенная буксиром, бросила якорь у набережной и пассажиры вышли из кают.

На земле около сотни встречающих ожидали своих родственников или друзей. За сумасшедшим приехала санитарная машина, и мадам Бассо в это утро оделась в черное и придала своему лицу траурное выражение.

Присутствовали также агенты Пароходной Компании.

Но Гюре, который не мог заплатить по счету в баре, все еще лежал со сломанной ногой. Его жена пять дней подряд ухаживала поочередно то за ребенком, то за его отцом.

— Только бы не было осложнения, — заметил Донадьё, загадочно улыбаясь.

На самом деле он этого не опасался. Перелом был простой, совсем простой, но доктору хотелось по-прежнему выступать в роли Господа Бога.

Разве эта роль ему не удалась? Он довез их обоих до Бордо, довез даже всех троих, потому что ребенок был жив и сосал своими слабыми губками резиновую соску.

Они остались должны в баре несколько сот франков? Ну и что ж, им отсрочат уплату долга. Мадам Дассонвиль не узнает об этом, потому что ее уже нет на корабле, не узнает даже Лашо, который высадился с достоинством азиатского властелина.

Ну, а кто же украл бумажник? Это никогда не выяснилось с достоверностью. Во всяком случае, два года спустя Гренье был арестован за подобную кражу в одном из отелей Довиля.

В то время семья Гюре вела растительное существование. Гюре служил помощником бухгалтера в страховом обществе в Мо.

Что же касается Донадьё, то он снова плавал в Индию, знакомился с пассажирками, охотницами до романтических переживаний, и в иные вечера приобщал их к курению опиума у себя в каюте. Но, по слухам, он никогда не пользовался их опьянением.