Есть только одна вещь на свете, которой нельзя доверять.
Никогда не доверяй молодости. В тот день, когда тебя высадят за чертой города с пригоршней морщин в кармане, тебе будет больно точно так же, как и ста километрами ранее, и, наверное, еще больнее, потому что придется смотреть вослед.
Можно попробовать самообман: всего одна пилюля – и ты уже молод в душе. Иллюзия. Увы, – иллюзия. Душа не наденет балетки с дыркой на большом пальце, и не пойдет шляться черт знает куда, и не купит бус бисерных в три ряда, а если и купит – то это не весна на улице, а просто кто-то сошел с ума и ставит памятник нелепости.
Я очень хорошо помню момент потери, так хорошо, что иногда мне кажется, будто кара моя – терять всю жизнь.
Мы едем на машине, поток движется медленно, и почему-то у всех вокруг поют клаксоны, десятки клаксонов, а может быть, и сотни, и безумно душно: «Что они там, рехнулись? Выверни кондиционер и дай зажигалку! Хоть бы пошел дождь!»
Звук, противный звук отовсюду, громче и громче, и наконец я понимаю, что мы поем вместе со всеми, и наконец я вижу, почему мы поем вместе со всеми, и наконец… Но уже поздно. Выдрано. Только миг, а успели. И рана не болит, просто пусто вдруг стало.
Там, с другой стороны дороги, по обочине, где лес, она идет с подружкой и банкой сока, и поводком, и собакой. Я вижу ее всего три секунды – пару раз моргнуть глазами, и ее как будто нет. Но я вижу и начинаю думать.
«Какая некрасивая юбка», – думаю я.
«Какая дешевая обувь», – думаю я.
«Как это неприлично, когда тебе все сигналят», – думаю я.
«Какого рожна ты вообще вышла?» – думаю я.
«Кто тебе позволил драть наживо?» – думаю я.
Звук собственного сигнала режет мне уши: девочки расходятся.
Одна, в юбке, вперед: у тебя нет другого пути, когда весь мир влюблен в твои нелепые коленки.
Другая же медленно назад – мир не будет влюбляться дважды.
Одной – боль от предстоящих открытий, другой – боль от того, что нечего больше открывать.
Баланс сохранен.
Время пошло заново.
– Может, мне купить розовую юбку? – спрашиваю я и немедленно становлюсь себе противной, и больше никогда не спрашиваю, и, наверное, не спрошу.
Еще чуть-чуть – и потеря спрячется в оправдания из детей, обедов, ужинов, вечерних встреч, работы и лжеопыта. Лже, потому что все то же самое, только она имеет право на нелепость, а я нет.
Где-то там, на выселках, я присаживаюсь на чемодан и прикуриваю. Ее, конечно же, высадят следующей – всех высаживают, – но это все потом… А пока только сигаретный дым, и растерянность, и звук уезжающего авто…
Да, а еще скоро пойдет дождь.