90х60х90

Берендеев Кирилл

90х60х90

По ночам все комнаты черны,

Каждый голос темен. По ночам

Все красавицы земной страны

Одинаково - невинно - неверны.

И ведут друг с другом разговоры

По ночам красавицы и воры.

Мимо дома своего пройдешь

И не тот уж дом твой по ночам!

И сосед твой - странно-непохож,

И за каждою спиною - нож.

И шатаются в бессильном гневе

Черные огромные деревья.

Ох, узка подземная кровать

По ночам, по черным, по ночам!

Ох, боюсь, что буду я вставать,

И шептать, и в губы целовать...

- Помолитесь, дорогие дети,

За меня в час первый и в час третий.

М. Цветаева

перед началом

Автомобиль остановился у обочины. Некоторое время люди, находившиеся в нем, просто сидели, лишь по прошествии минуты, задняя дверь со стороны водителя распахнулась. Человек среднего возраста проворно выбрался на неширокую асфальтированную дорогу, ведущую в сторону пансионата, чей панельный блок виднелся сквозь заросли голых березок. Он огляделся, точно не доверяя тому, что видел сквозь тонированные стекла машины.

Дорога в этот час была пустынна, но, едва пассажир вылез, мимо них, вывернув из-за поворота, проехала на порядочной скорости легковушка. Шум мотора замер вдали, установилась необычайная тишина. В городе о такой приходится только мечтать.

Лесок, у которого остановился автомобиль, был также безлюден. Вдали, сквозь промокшие от недавнего дождя деревья, виднелись потемневшие груды снега, кое-где он еще не успел сойти. Видеть плавкие, покрытые хвоей и лежалыми прошлогодними листьями сугробы в середине апреля было весьма непривычно; некоторое время вылезший из машины человек смотрел в глубь леска, потом нехотя оторвался от заворожившего его зрелища и, нагнувшись к салону машины, кивнул сидевшим.

В автомобиле разместилось пятеро людей, четверо из них были одеты как на подбор в одинаковые темные костюмы, фасоном не отличающиеся друг от друга. Сидевший же на заднем сиденьи человек, немногим моложе прочих спутников, серьезно от них отличался. Хотя бы тем, что находился в настоящий момент без сознания.

Кроме того, висок его рассекал неширокий шрам. Кровь, выступившая из кожи, уже запеклась темною коркой, образовав неширокую борозду длиною около вершка, которая резко выделялась на фоне поблекшего, обескровленного лица. Не выветрившийся до конца сладковатый запах хлороформа, витавшей в салоне машины, подтверждал предположение, что виной нынешней бездвижности молодого человека не только и не столько запекшийся шрам.

Двое людей в одинаковых костюмах привели молодого человека в чувство. Тут же обнаружилось, что помимо прочего, он еще был скован наручниками. Когда его стали выволакивать из машины, он попытался было сопротивляться, однако, скорее для проформы, нежели по другим причинам.

Еще раз оглянувшись, выбравшиеся из машины, поволокли молодого человека в лесок. Почва была прокисшей от стаявшего снега и недавнего дождика, и хлюпала под ногами, так что идти приходилось осторожно, старательно выбирая место для каждого следующего шага.

Когда все трое удалились от машины метров на десять и добрались до первого сугроба, из автомобиля вылез водитель. Он тут же наклонился обратно в салон, услышав голос единственного оставшегося пассажира, усталый голос, отдающий последние распоряжения. И выпрямился снова.

Увидев, что на него смотрят, он кивнул отошедшей троице. Один из спутников поднял руку к затылку молодого человека.

Послышался негромкий хлопок.

Молодой человек постоял еще мгновение неподвижно, пытаясь сохранить хрупкое равновесие, но покачнулся вперед и упал лицом вниз, даже не подняв для защиты руки. Лоб его угодил как раз в край сугроба, невдалеке от которого стояли все трое. На затылке стало медленно расплываться пятно крови, размером с пятикопеечную монету, секунда - и темная струйка потекла вниз по волосам к враз побагровевшему плавкому снегу.

Стрелявший убрал пистолет, с глушителем обратно в кобуру под мышкой, развернулся и коротко махнул рукой. Затем, склонившись над молодым человеком, осторожно потрогал пульс, после же снял с его запястьев наручники, положив их в карман брюк. И, сопровождаемый спутником, стал выбираться обратно на дорогу.

Пока они добирались, единственный пассажир машины вынул из внутреннего кармана пиджака трубку сотового телефона, быстро набрал номер и теперь ожидал соединения. Ждать пришлось недолго.

- Процесс завершен полностью, - произнес он в трубку спокойным размеренным голосом, каким обычно говорят о вещах обыденных, успевших войти в привычку и не вызывать ответной реакции. - Он оставлен у Катуара, на проселочной дороге, невдалеке от пансионата. Обнаружить могут к концу дня, едва ли раньше. Вы можете располагать собой до шести десяти. Наш общий знакомый будет ждать вас в это время у дверей вашей конторы для окончательного расчета.

Ответная торопливая речь в трубке внезапно прервалась. Пассажир попросту выключил телефон, не став дослушивать ответ до конца. К этому времени все, кто выходил сопровождать молодого человека, уже находились в машине. Оглянувшись, он медленно произнес:

- Думаю, нам можно не спешить.

На что получил немедленное согласие сидевших позади. Водитель вырулил с обочины, и медленно развернулся на узкой трассе, стараясь не испачкать новенький автомобиль в придорожной грязи.

Через десять минут по этой дороге, но противоположном направлении, в сторону станции, проследовал автобус. В том месте дорогу недавно заасфальтировали, поэтому водитель прибавил скорость и немного отвлекся от созерцания ненадолго исчезнувших из-под колес колдобин. Взор его был прикован к следующей остановке, она вот-вот должна была появиться за поворотом.

- Тебе пора.

- У? - он ткнулся лицом в шею Серафимы, поцеловал нежно пахнущие волосы. Но она отстранилась.

- Я серьезно. Посмотри на часы.

- Не хочу.

- Леш, ну ты же опоздаешь, в самом деле.

- Подождут. Шеф обязан опаздывать, иначе подчиненные обнаглеют.

- Уже без четверти двенадцать. Сейчас машина приедет.

Алексей поднял голову. Солнце за окном уже ушло из комнаты, освещая лишь широкий подоконник и стоящие на нем горшки с кактусами. Время пролетело незаметно, когда он в предыдущий раз смотрел на окно, тюлевые занавеси наполовину были залиты солнечными лучами, сноп света спускался к кровати, стоявшей в метре от окна, и в нем в ритме регтайма танцевало бесчисленное множество пылинок. Он вздохнул и потянулся:

- Сима, ты невозможна.

Она выскользнула из его объятий и пружинисто, точно разбуженная кошка, поднялась, по-прежнему обнаженная. Обернулась, поглядывая на мужа, подошла к окну, смахивая с лица растрепавшиеся волосы; ее гордость.

Алексей принужденно наблюдал за ней, за тем, как Серафима тянется к халату, как одевает его, медленно, нарочито лениво, томными движениями, как затягивает поясок, завязывает его бантиком: потянет и снова остановится. Халатик не скрывал ее очарования, напротив, скорее, подчеркивал томную грацию, небрежный шик, доставшейся ей с генами от какой-нибудь исчезнувшей в далеком прошлом обольстительной танцовщицы. И конечно, бесподобную фигуру, некогда так пленившую Алексея и волновавшую его и по прошествии пяти лет с начала брака.

Серафима подбежала к двери, полы халатика едва прикрывали ее колени. Обернулась с порога.

- Собирайся, хватит нежиться. Я буду ждать тебя к обеду. Не задерживайся и не позволяй своей секретарше так откровенно тебя разглядывать. И помни, ваше общее прошлое, на которое ты так усиленно напираешь - не оправдание.

Он улыбнулся.

- Но я...

- Вставай, - как раз в этот момент с улицы донесся шум подъезжавшего автомобиля. - Ну вот, за тобой уже прибыли.

Серафима грациозно махнула рукой, точно изображая какую-то фигуру танца, и скрылась в душе, не потрудившись даже прикрыть за собою дверь. С того места, где находилась кровать, было отчетливо слышно, как она задвинула занавесь и открыла оба крана, что-то напевая под нос.

Тишина с улицы была нарушена призывными гудками: раз-два-три - пауза и еще раз. Что-то вроде условного сигнала. Услышав его, Антон усмехнулся: значит, за рулем Вероника, та самая девица, о видах которой на него, единственного, Сима поминала несколько мгновений назад. Молоденькая двадцатидвухлетняя девушка с вечно голодным взглядом, невысокая, тонкая и хрупкая как тростинка, узкие бедра, едва наметившиеся груди. Ей ее возраста дать непросто, Вероника выглядит совершенно как подросток. И голосок у нее точно не оформился, тонкий, хрупкий, как и его обладательница, едва слышный; по телефону разговаривать невозможно, связь с ней, как через межгород. И одевается точно специально для того, чтобы эту свою озорную мальчиковость фигуры лишний раз подчеркнуть. Носит сплошь все облегающее и обтягивающее: тонкие водолазки, кофточки, неизменные лосины, да и ведет себя соответственно: раскованно, если не сказать, нахально, во всякой компании, какая окажет честь принимать Веронику, норовит этак по-особенному подать себя.

Да, впечатление определенного рода произвести она умеет. Хотя бы и на него самого. Да и Сима, конечно, приметила это, непонятно только взревновала она его или же просто решила посмеяться....

Вспомнив слова супруги, Алексей усмехнулся. Но тут же взглянул на часы, висевшие напротив кровати, будто в назидание проводящим в ней неурочное время, и принялся быстро одеваться.

Натянув рубашку и повязав галстук, он подбежал к окну. "Вольво" стоял напротив входа, сквозь слегка тонированное в легкой дымке лобовое стекло из окна второго этажа, откуда он смотрел, виднелись лежащие на руле тонкие руки, Вероники и рукава синего костюма Германа, его поверенного в делах. Рукава эти нервно двигались, Мельникову вечно не сиделось на месте, вот и сейчас, он, должно быть, сам не отдавая отчета в своих действиях, поигрывал замками "дипломата", потирая блестящий позолоченный металл и пощелкивая по запорам ногтями. Хотя причин для волнения не было никаких, Мельников все равно нашел бы причину для треволнений. Особенно это касалось дел, связанных с подписанием разного рода документов, что ложились в основу долговременного сотрудничества, тут уж педантизм и дотошность, скорее даже въедливость Мельникова не знала границ. Собственно, поэтому Алексей и держал его у себя в штате, - на компетенцию, на профессиональную выдержку этого человека можно было положиться в любом случае.

Алексей высунулся из окна, холодный не по-весеннему воздух проник в легкие. Он закашлялся от неожиданности, помахал рукой сидящим в машине, крикнул: - Спускаюсь! - и быстро захлопнул створку окна.

Вероника нагнулась к рулю, показались ее рыжие из-за тонировки волосы, худенькое личико некормленой мученицы с Соловков, глубокие глаза, тонкая сеточка голубых вен под нижними ресницами, веснушки, вновь появившиеся с приходом тепла, тщательно припудренные, но все равно заметные. Конечно, с такого расстояния - метров семь-восемь - он не мог всего этого увидеть, просто представил до мельчайших подробностей знакомые черты ее лица, представил невольно, почти машинально, едва отворотившись от окна. И поспешил с одеванием, готовясь к отъезду.

Он явственно представлял себе, как в это минуту Герман снова смотрит на часы и тихо произносит про себя: "надо бы поторапливаться", на что Вероника, со свойственной ей легкостью отвечает: "он у нас как всегда" и улыбается безмятежно искрящейся улыбкой, так ей идущей. Мельников, вероятнее всего, снимает очки и в тысячный раз за день протирает их замшевым платочком, что лежит у него в левом внутреннем кармане пиджака, рядом с очечным футляром. Заканчивает с одним стеклом и так же неторопливо, более всего для успокоения собственных нервов - "потому как с молодежью вообще трудно работать", - протирает в четыре движения второе, а затем водружает легкую оправу, обратно на нос. Ему сорок семь, он разведен, и оттого, наверное, что одинок и бездетен, - до невозможности погружен в работу. Насчет своей поседевшей шевелюры он шутит - и такое с ним случается, - раз уж поседел, так не облысею, тонко намекая на своего шефа, который к тридцати двум уже обладает серьезными залысинами, с намерениями оставить на голове лишь легкий пушок волос.

Через три минуты Алексею осталось лишь выбрать ботинки - "Мейсон" или "Маркс" - и натянуть пальто. Да, часы чуть не оставил на столе, вот что значит спешка, как-никак, "главная деталь" костюма делового человека. Конечно, время ему будет спросить у кого, Герман никогда ничего не забывает, вот вам еще одно его достоинство, да и Вероника, справедливо полагая, что хорошенькие часики являются обязательным украшением хорошенькой женщины, непременно балует свою руку "Лонжином" в золотой оправе. Но интересоваться, который час, у кого-то из своего окружения, да еще на виду - такой моветон компаньоны ему не простят. Алексей схватил "Брегет" со стола, едва не уронив в спешке на пол, и на ходу стал застегивать ремешок.

Шипение воды в ванной не прекращалось, - Сима твердо решила дождаться его ухода. Тогда он решил на прощание заскочить к ней сам.

Серафима неподвижно стояла в душе, внимательно разглядывая себя: одна из стенок была зеркальной, сделанная специально по ее заказу. Одна рука неторопливо прогуливалась по груди и животу, точно вымеряя их, другая замерла неподвижно у плеча, ей Сима придерживала волосы, не желая их мочить. На лице сосредоточенное, задумчивое выражение. Ищет возможные недостатки и решает, как быть, если все же найдет.

Алексея она не слышала, полностью поглощенная собой. Этим он и воспользовался. Аккуратно обхватил ее занавеской, чтобы не намокнуть Серафима вскрикнула от неожиданности и едва не упала в его объятия, - и торопливо поцеловал в губы. И тут же отскочил, боясь быть облитым в отместку за неожиданность.

- Сумасшедший, - донеслось из занавески. - Промокнешь сейчас же, если уже не промок. Ты в пальто?

- Уже одеваю. Все, я побежал.

- Не задерживайся. И... - Серафима неожиданно замолчала на полуслове.

- Не задержусь, - Алексей хлопнул по занавеске, из которой его супруга не спешила выпутаться, и заспешил к лестнице на первый этаж. Вслед ему донеслось убежденное:

- Точно сумасшедший.

Затем вода стихла. Уже спускаясь, он услышал:

- И не забудь взять Ивана.

Точно зонтик или бумажник. Это Серафима напомнила о его телохранителе.

Ничего не поделаешь, воспитание. Супруга ему досталась из высших слоев общества, что тогдашнего, что теперешнего, так что издержки воспитания ему, как уроженцу семьи совслужей, были более чем очевидны. Как очевидно было и то, что заложенные несколькими поколениями, - а у нее еще в старое время родители поминали предков дворянского сословия - "сливок общества" методы общения и обращения неискоренимы в принципе. В особенности чисто интуитивное умение делить на "господ" и "людей", а среди первых отличать тех выскочек, "лавочников", кто только недавно выбрался из грязи в князи и теперь норовит сравняться с теми, за кем почетное звание людей из высшего света закреплено автоматически.

К числу этих "лавочников" Алексей с полным правом мог отнести и себя. Правда, он старался называть себя иначе, а именно: self-made men, так куда эффектнее и не столь вызывающе откровенно. Тем более что именно с лавок, с торговли барахлом, ширпотребом и началось его восхождение. Это уже потом, в качестве главного приза, он получил одобрение своей кандидатуры, как нового члена семьи Серафимы, которая решилась признать в нем "своего" и отдать единственную дочь этому выскочке.

А он добился даже большего - участия их капиталов в его новых предприятиях, столь велик оказался кредит доверия, что был выдан ему шесть лет назад. И теперь, с этими капиталами, мог хоть ненадолго почувствовать себя равным тем, кто был на этой ступени изначально, с самого рождения. Не просто перенимать манеры своей супруги, которые порой считал нелепыми, порой архаичными, но и порой на подсознательном уровне чувствовать саму необходимость их безукоризненного выполнения и следования всем установленным традициям, которые, практически стершись за последнее время, все же упорно продолжали жить и находить своих последователей. В основном, в новом поколении, пришедшем на смену тем ниспровергателям, что хозяйничали в стране в период "первоначального накопления капитала". Поколению, которое он мог не без особой гордости, назвать своим.

Алексей спустился по лестнице, сунул ноги в первые увиденные им ботинки, кажется, мейсоновские, схватил с вешалки пальто, и, хлопнув дверью, выбежал на улицу.

Сима могла бы и не беспокоиться: Иван, точно привидение, сидел на заднем сиденьи "вольво" и тихо улыбался. Видимо, растерянному виду Алексея, никак не ожидавшего его увидеть и несколько остолбеневшего.

- Всем доброе утро, - Алексей сперва пожал руку Герману, ни с того, ни с чего пересевшему на заднее сиденье, к телохранителю, затем Ивану. Телохранитель всегда подавал ладонь нерешительно, точно боясь, что протянутая ему рука внезапно исчезнет, а его попытка рукопожатия окажется лишь поводом для острот начальства. Потому и, поздоровавшись, старался быстро убрать руку, будто показав непристойный жест. - Прошу прощения за небольшую задержку, - и добавил:

- Холодновато сегодня все же. Градусов пять не больше. Как будто и не апрель.

Вероника пожала плечами, Герман, однако, решился объяснить случившуюся перемену им своей диспозиции и негромко произнес:

- Мы немного опаздываем, застряли минут пятнадцать в пробке. По всей видимости, придется наверстывать.

В том смысле, что Мельников не может сидеть на переднем сиденьи во время езды на скорости за шестьдесят: не то какая-то фобия, не то просто слабый желудок. Алексей ни разу не решился выяснить, что именно.

Пока Алексей усаживался на сиденье, машина начала разворачиваться на гаревой дорожке в сторону автоматических въездных ворот. Те стали вальяжно расходиться в стороны, выпуская беспокойную машину. Вероника едва не поцарапала левое крыло, когда проскакивала в расширяющийся створ, точно вела "Арго" меж Симплегад.

Уже через сорок секунд в ход была пущена пятая передача, скорость возросла до ста километров, а затем и перевалила за первую трехзначную отметку. Благо, свободное от машин шоссе позволяло выжимать из машины всю, заложенную в нее инженерами крупнейшей шведской компании, мощь.

Алексей отвлекся от созерцания рук Вероники, стремительно меняющих курс машины и продолжающих увеличивать и без того немаленькую скорость. Обернувшись, он спросил:

- Как же ты угадал со временем?

Иван не успел ответить.

- Это я ему позвонила, - донесся тонкий голосок.

- Зачем?

Вероника пожала плечами:

- Разве я сделала что-то не так?

- Да нет, почему же. Вот только, зачем мне сегодня нужна охрана, я не представляю.

- Никогда не помешает. Как я понимаю, телохранитель, во-первых, придает уверенности охраняемому, а, во-вторых, повышает значимость последнего в глазах того, с кем ему предстоит вести переговоры.

- Ты лучше на дорогу смотри, а не на меня, - хотя, по большому счету, ему было приятно именно последнее.

Вероника фыркнула.

- Я так и делаю, - и тут же подрезала самосвал.

Сзади послышался протяжный скрип тормозов тяжелой неповоротливой машины, запоздалый гудок. Иван досадливо хлопнул себя по лбу:

- Лучше бы я сел за руль.

Алексей хохотнул, чувствуя в себе какой-то детский восторг, разом охвативший его, не то от быстрой езды, не то от приятной компании, которую справедливо считал "своей".

- Я так и думал. Но она все равно быстрее водит, так что не обессудь.

- Вероника, за сколько времени вы сумеете добраться? - Мельников спрашивал, не отрывая взгляда от серого в крапинку потолка машины.

- От силы полчаса, Герман Романович, мы сейчас на МКАД выберемся, она хлопнула себя по карману куртки и обернулась назад. - У кого-нибудь сигареты найдутся?

Алексея она оставила про запас. Хотя наверняка знала, что позади нее сидят убежденные противники "легкого наркотика".

Ее шеф пожал плечами и полез в карман.

- Послал же мне Господь курящую секретаршу. Ника, ты вводишь меня во искушение.

Однако же в кармане ничего не обнаружилось. Всю дорогу его не покидала уверенность в том, что он что-то забыл, и вот теперь стало понятно, что именно.

- Ладно, тогда я на секундочку, раз уж у нас так неудачно сложилось.

Визжа тормозами, машина остановилась у коммерческой палатки, хлопнула дверь, послышалось ритмичное "цок-цок" каблучков. Вероника выскочила из "вольво", несмотря на всеобщие протесты и побежала к ларьку, на ходу вытаскивая кошелек.

В салоне воцарилось молчание, тем более ощутимое, что за мгновение до этого, разговор достиг своего апогея. Мельников беспокойно выглянул в окно, его пальцы зажили собственной жизнью, вновь отстукивая быструю мелодию на крышке "дипломата". Иван откинулся на сиденье и опустил стекло, выкидывая какой-то мусор из кармана. Сам Алексей нервно зевнул, стараясь сдержать себя и не смотреть в боковое стекло, туда, где Вероника торопливо расплачивалась за купленные пачки. Спустя несколько секунд снова послышалось "цок-цок", дверь открылась. Алексей увидел пушистые темно-серые лосины и, до уровня груди, светлый свитерок под яркой трехцветной курткой олимпийской сборной России. Через мгновение Вероника нагнулась, одновременно протягивая Алексею пачку "Сити", ее худенькое личико озорно улыбалось совершенной операции. Она села на сиденье, стремительно заводя машину и, выруливая на проезжую часть к недовольству тех, кто вынужден был тормозить, уступая дорогу новому ездоку.

- Соскучиться, я надеюсь, не успели? Алексей, эта марка тебе подойдет, а то "Данхилла" не было? - ответить он не успел, последовала новая фраза: И помоги, пожалуйста, снять куртку, а то я совсем запарилась.

И это при том, что скорость движения "вольво" стремительно подбиралась к сотне.

Серафима еще только сушила волосы, когда зазвонил телефон. К этому времени солнце окончательно покинуло спальню, комната сделалась обыденно тусклой, точно разом утратила все прежние краски утра.

Бросив фен на так и не убранную кровать, она недовольно тряхнула волосами, заранее предчувствуя имя звонившего и те слова, с которыми он в первую очередь обратится к ней. Не то, что этот человек был ей неприятен, может даже, напротив, но намечаемый разговор не оставлял иной возможности, кроме как обмен резкими фразами, особенно с того конца провода. Сняв трубку с аппарата, выполненного в традициях начала века, с давно позабытым дисковым набором, и потому не слишком привечаемого, она убедилась в том, что не обманулась в дурных предчувствиях.

- Слушаю.

- Это Павел. Сима, Алексей здесь, попроси его подойти на минуточку.

Молчание продлилось секунд пять. Серафима побарабанила пальцами по столешнице, исполнив некий мотивчик и глубоко вздохнула, прежде чем ответить.

- Он уехал только что. Минут десять назад, не больше.

- Куда, в Икшу? - он мог бы и не уточнять, расписание Алексея ему было известно, как и Серафиме.

- Да.

Павел не услышал, почувствовал ее ответ.

- Ах ты, черт! - ее собеседник позволил себе ругнуться и стукнуть кулаком по чему-то твердому, должно быть, крышке стола, так что в трубке задребезжало. Резкий звук заставил Серафиму вздрогнуть всем телом и непроизвольно сжаться. - Ты же сама уверяла меня, что он не будет спешить, поедет через час, никак не раньше.

Она снова молчала. Павел не выдержал.

- Так, да?

- Да, прости, я здесь не при чем. Он сорвался ни с того, ни с чего, начал собираться.... Машина пришла раньше времени или у него снова что-то в записях перепутано. Ты же знаешь, Паш, у Алексея в голове ничего не держится, - она говорила быстро, глотая слова, едва не первое попавшееся, что приходило ей в голову. Говорила и нервно крутила телефонный шнур свободной рукой. Только имя мужа выговорилось с некоторым трудом. Она никогда не называла супруга полным именем, как Павел, только сейчас, в угоду ему, Серафима произнесла именно "Алексей".

- Знаю, - неохотно выговорил он.

- Ну, а когда пришла машина, он подхватился и полетел. Я даже не успела...

- Кто с ним был?

- Как я и говорила: поверенный, Мельников, ты его помнишь, Алексей, она снова испытала неудобство, - при тебе его пригласил. Ну и секретарша, конечно.

- Стандартный набор, - произнес Павел и как-то неожиданно замолчал.

Пауза продлилась довольно долго.

- Паш, а это серьезно? - в трубке что-то щелкнуло. Серафима испуганно отпустила шнур.

- Не знаю, - довольно резко отозвался он. - Пока не знаю, - и тут же добавил. - Может, ты подъедешь, пока я буду эти дела делать?

- Я? - что-то внутри у нее похолодело от этой неожиданной, но вполне предсказуемой просьбы. Новое предчувствие? - она не знала верного ответа, пока не знала. - Нет, я.... Но зачем?... Подожди, Паш, а договор, с ним-то что?

Недовольство на том конце провода не обозначенное словами, она почувствовала буквально кожей. Павел негромко кашлянул и пробормотал:

- Посмотрим, посмотрим. Как получится. Теперь, как ты сама понимаешь, я не могу быть настолько уверен. Тем более, что с другой стороной мне давно уже не приходилось общаться тет-а-тет, я же говорил тебе. Так что...

В этот момент связь прервалась. Не то Павел сам дал отбой, не то что-то случилось с линией. Серафима медленно вернула поблескивающую золотом трубку на рычаги, - телефон тренькнул в ответ, - и повернулась к кровати. Взяв в руки фен, и так и не включив, с минуту, если не больше, просто стояла недвижно, разглядывая его со всех сторон. Ей на какое-то мгновение показалось, что она сжимает в пальцах рукоять тяжелого пистолета, непонятно зачем; странное это ощущение продлилось совсем недолго исчезнув так же неожиданно, как и появилось.

Некоторое время Серафима еще прислушивалась, не зазвонит ли телефон. Но звонка не было. Тогда она сама подошла к телефону, набрала номер, торопливо тыкая пальцами с длинными ногтями в круглые отверстия диска, по привычке пытаясь, всякий раз нажать, а не крутить.

- Павел, может, ты сам подъедешь? Ну, хоть на полчасика, - почти умоляюще произнесла она и тут же одернула себя. После паузы добавила: - А то я начинаю нервничать.

На том конце линии помолчали недолго.

- Сейчас не получится. Никак. Извини.

- Тогда, может, завтра. Скажем, ближе к вечеру, если тебе удобно.

- Не знаю. Не могу сказать. Ты сейчас мне задачу поставила, не приведи Господи. Я просто сбит с толку, даже не знаю, как мне вообще за дело взяться, с какой стороны.

- Но я же говорила тебе, - торопливо начала она снова, подозревая, что именно от произнесенных теперь слов зависят дальнейшие действия собеседника. - Я ни сном, ни духом. Алексей сам до последней минуты не подозревал, вел себя как обычно, никуда не спешил. И тут на тебе, приехали... - Серафима помолчала, но, не слыша реакции Павла, продолжила: Ты же знаешь, я ведь сама предупредила тебя, если будут какие изменения, сообщу в первую очередь. Зная Алексея...

- Могла бы сразу позвонить, - наконец произнес он, немного спокойнее.

- Ты просто меня опередил. Я собиралась, но не могла же я сразу...

- Ладно, я понял. Понял. Подумаю, можно ли что теперь сделать. Потому как...

Она его перебила:

- Пожалуйста, попробуй, - Серафима хотела что-то добавить, но так и не решилась произнести вслух, а потому просто повторила: - Пожалуйста.

И замолчала, вслушиваясь в тишину, установившуюся на том конце трубки. Ей и хотелось, и не хотелось, чтобы он приехал. Потому как, если приедет, значит, дела пошли столь неудачно, что все откладывается до следующего раза. А она еще сама не могла понять, нужен ли ей этот следующий раз, или уж лучше все пускай решается именно сегодня.

Голос, наконец, отозвался. И отдавал холодным позвякиванием металла.

- Хочу тебе напомнить, что это уже второй раз. Второй. Мне кажется, ты чего-то и в этот раз не договариваешь.

- Но я...

- В прошлый раз было то же самое.

- Нет, в прошлый раз я сама тебя предупредила. Ты просто не успел выехать. Если бы ты сразу выехал, как я сказала, тогда бы у тебя все получилось, - пробормотала она, вслушиваясь в нетерпеливые нотки собеседника.

- У нас, - поправил он. - Не так здорово действовать, когда дело в минутах. Ты их мне не дала, - но он уже остыл. И добавил спокойно: - Я сейчас звонил Алексею, он что, не захватил свой сотовый?

- Захватил, - внезапно Серафима почувствовала озноб. Но не холодный, а какой-то теплый, почти приятный. И добавила: - Точно. Может, ты все же приедешь?

- Значит, забыл зарядить. Или выключил, - Павел ее не слушал. - Может, и так. Счастливые часов не наблюдают.

На этом связь снова прервалась.

Положив телефон на базу, Павел, поджав губы, с полминуты просто сидел за столом, смотря сквозь стекло в окна соседнего дома. Ничего примечательного видно не было, большая часть из них была либо закрыта от солнца жалюзями, либо тонирована, узнать, что же происходит внутри, ему было не суждено. Да и едва ли интересно, обычный конторский дом, копия того, в котором находился он сам.

Он с трудом заставил себя оторвать взгляд от ничем не примечательного зрелища, вернуться в кабинет. К насущным проблемам, которые только еще предстояло решить, чем быстрее, тем лучше. И сегодня, промедление принесет лишь новую порцию неприятностей.

Павел машинально вынул из лежащей перед ним пачки сигарету, не глядя, выдвинул ящик стола, в котором должна была лежать его зажигалка. Что-то глухо стукнуло о борт - он слишком резко выдвинул ящик - глухо и тяжело, от неожиданного этого звука он вздрогнул и опустил взгляд.

В ящике лежал пистолет. Черный, поблескивающий вороненой сталью "Вальтер", ствол которого был направлен, через деревянный борт ящика, ему в живот. Он осторожно вынул пистолет, неловко взяв его в руку, оказалось, что он много легче, чем полагал его внешний вид.

И куда безопаснее. Обычная зажигалка, подаренная на его день рождения, две недели назад, подчиненными, точно нарочно предложившими ему этот подарок в качестве основного, наряду со стандартной бутылью гжельской водки и золотыми запонками. Выполнена она была, правда, мастерски, на высочайшем уровне сходства с оригиналом, тем, что, таясь ото всех, лежал у него дома, в тайнике за ковром. Это сходство и тогда, в день юбилея, и сегодня разом выбило его из колеи. Тогда Павел пробормотал несколько приятных слов, не нашелся, и большей частью молча принимал подарки. И даже оставил пистолет в ящике стола, подальше от греха, боясь перепутать его, даже чисто теоретически, с настоящим, заряженным полным боекомплектом и оттого смертельно опасным. Сегодня ему показалось, что пистолет сам решил напомнить о себе. А, может быть, таким странным образом намекнуть на то, что пора действовать решительнее, а не сидеть и ждать бесконечно удобного случая и стечения обстоятельств, ради которых он минуту назад позвонил Серафиме.

Но ее муж уже успел покинуть дом, Павла это обстоятельство взволновало его не на шутку. А более - слова Серафимы, ее робкий тон, который обыкновенно нравился ему, но в другом месте и в другое время, а сейчас был просто невыносим, ее нелепые оправдания, которым он не поверил с самого начала.

И маленький червячок закрался ему в душу после этого разговора червячок подозрения.

Конечно, он мог и ошибаться, он мог и напридумывать в эти минуты невесть что, именно из-за того, что день начинался неудачно, что виновник начавшейся полосы неудач покинул раньше срока свои апартаменты, и его уже не вернешь. Но червячок не сдавался и отвечал контраргументами, не принимать которые он попросту не мог. Один из них Павел выговорил Серафиме только что, по злобе больше, и сейчас жалел о некстати сорвавшихся с языка словах.

Ну, как она поймет, что он хотел сказать и сможет догадаться об этом. Сима далеко не столь наивна и легкомысленна для домохозяйки респектабельного мужа, как можно предположить. Он знал это давно, еще с тех давно ушедших времен, как познакомился с ней, едва ли не с самого первого их рандеву.

Вполне возможно, а зная характер Симы, он не мог исключать ничего, что она начнет действовать, чего-чего, а решительности, при всей ее инертности и вроде как показной лености, ей не занимать. Она вполне может что-то предпринять по собственному почину, несмотря на все их договоренности, просто, чтобы что-то доказать Павлу, свои возможности, к примеру. Тогда пиши, пропало; более всего пострадает его репутация в ее глазах, а может так случиться, что в итоге пострадает и он сам.

Конечно, ничего подобного даже теоретически никак нельзя допустить, ему надо быстро принимать меры, хотя бы позвонить ей и, вызнав ее возможные действия, попытаться направить их в нужное русло. Ведь, сколько он знал Симу, все ее самостоятельные действия, проводимые, без его вмешательства, обыкновенно, кончались громоподобным фиаско.

А с той поры, что они познакомились, подобных разочарований было немало. И первое, как ему казалось, случилось в тот день и час, когда она без предупреждения, - без его предупреждения - выскочила за Алексея. Причины не совсем обычного, с точки зрения ее любовника, поступка остались Павлу до конца неясны, но он вынужден был не вдаваться в подробности, обретя взамен иное: конкретные действия, всякий раз подтверждавшие их союз. А посему он ходом событий, старался не тревожить в ее присутствии эту тему. Того, что они имели, Павлу вполне хватало. Кажется, самой Серафиме тоже.

Можно сказать, их отношения были вполне гармоничны, впрочем, он сам понимал, что в данном случае только слово "отношения" и употребимо. Павел при случае называл их временными, намекая на последующую необходимость изменения условий. В тех пределах и таким образом, о котором они договорились на следующий же день, как Сима вышла замуж за Алексея, в привычном для них убежище на квартире Павла. Едва Серафима делом доказала свои чувства к нему.

Возможно, этой неопределенностью и объяснялось многое из происшедшего за последний месяц, ведь одному Богу известно, какие мысли приходят в красивые, но, обыкновенно, взбалмошные женские головки, когда они поручают любимым мужчинам вести свою судьбу хотя бы самое краткое время. Так что и Павлу оставалось только догадываться, в тот день, случившийся как раз месяц назад, зачем он столь внезапно понадобился Симе. Его любовница позвонила среди бела дня и попросила немедленно подъехать к ней. В ее голосе звучали какие-то тревожно дребезжащие нотки, совсем несвойственные ей, так что, едва услышав Симу, Павел немедленно сорвался к ней.

Он спешил, предчувствуя что-то необыкновенное, что вот-вот должно произойти и в пути невольно размышлял на тему: как же хорошо тем, кто не имеет иного занятия, кроме хобби. Павел смог лишний раз убедиться в справедливости своих воззрений на этот предмет, когда прибыл в ее особняк.

Обстановка курительной комнаты, в которой он был встречен, явно не располагала к ведению серьезных бесед; к тому же, Сима начала объяснять то, что ей было необходимо с конца к началу. Павлу пришлось слушать ее путаные, сумбурные объяснения два раза, прерывающиеся, к тому же, то на уверения, что все сказанное навсегда останется между ними, то на нелицеприятные высказывания в адрес обсуждаемого человека, прежде чем он добрался до их потаенной сути. А, когда добрался, решил, что она попросту пошутила. Что это был розыгрыш, направленный на то, чтобы просто воспользоваться их встречей по обоюдному согласию, как они и прежде делали это в отсутствие свидетелей здесь, и делали довольно часто.

Но нет, Сима не шутила, говорила всерьез, она все обдумала и решила уже давно, да очень давно, еще тогда, первый раз посетив его квартиру, ей пришлось сказать и повторить эту фразу не единожды. А затем она произнесла то слово, которое ни он, ни сама Сима не упоминали за все время разговора, слово разом объяснявшее все, альфу и омегу их дальнейших действий. Слово это, произнесенное Серафимой с решимостью и безо всякой стеснительности, которая кажется совершенно естественной в подобного рода делах, настолько что становится своего рода ритуалом, необходимым для соблюдения приличий, слово это подействовало на Павла незамедлительно и адекватно Серафиминой решительности.

Едва Сима произнесла это слово, он будто почувствовал, что к этому шло с самого начала, с того момента, как они познакомились и вроде бы разошлись, развязанные ее свадьбой с Алексеем. С того момента, как, впервые посетив инкогнито его квартиру, Серафима согласилась со всеми пунктами их негласного договора, более того, впоследствии сама пообещала дополнить его, согласуясь с постепенно возрастающими запросами к ней Павла. С тем, что она безоговорочно, к его вящему удовольствию, признавала его авторитет и власть над ней, само право решать за нее развитие их дальнейших взаимоотношений.

К этому он и стремился с того дня, как впервые увидел Симу, с того мига, как клятвенно пообещал себе то, что обычно обещает мужчина при встрече с очаровательной и, главное, незамужней дамой. А, впоследствии, когда они в первый раз остались наедине, пообещал и ей. То самое, что надлежит обещать мужчине при первой встрече с очаровательной незнакомкой, при встрече, что так незаметно переходит в свидание.

Теперь ему надлежало свои обещания выполнять. И как можно оперативнее, если он не хочет лишиться прежнего влияния на Серафиму, на свою прекрасную незнакомку.

Странно, но про себя Павел часто называл ее именно так. Точно так же, как и при первой встрече. Точно так же, как и в тот день, когда услышал от Серафимы ее откровенные, признания и почти нелепые в своей решительности требования. И неожиданно для себя почти в охотку решился их выполнять. Не для нее решился, тогда он не ответил ей согласием, он даже в машине так же спорил, убеждал, убедительно возражал, составляя выразительные по силе монологи и, уже не замечая того факта, что его единственная слушательница осталась далеко позади, и разговаривает, убеждает и возражает он лишь самому себе. Что отнюдь не делало его монологи менее страстными.

Прошло всего несколько минут с того момента, как Павел покинул в спешке дом, даже не пытаясь скрывать от Симы своего торопливого бегства. Он уже подруливал к зданию, где находилась его квартира, и паркуясь, неожиданно почувствовал себя куда спокойнее и увереннее, чем во время разговора, выслушивая страстные признания, резкие фразы и откровенные пошлости. Теперь он, безо всяких околичностей и тонких намеков, был согласен с ее предложением, согласен окончательно и бесповоротно. Которое еще пять минут назад считал, с полным основанием, бредом чистой воды, бессмысленной прихотью женщины, не имевшей для этой прихоти ни малейшей нужды. А еще чуть раньше, предлогом для его посещения этих роскошных апартаментов, для того мига, к которому подсознательно готовился, едва услышав ее приглашение.

Поначалу он даже испугался своей определенности, нет, не испугался, не то слово, поразился, так будет точнее. Он никак не думал, что столь быстро и столь безоговорочно согласится с ее доводами, что не будет долго отнекиваться и выискивать причины для размышлений на досуге: "не то время, думаю, стоит подождать до конца месяца" или чего-то в том же духе.

Вечером того же дня он сам позвонил Симе и сказал, что займется лично. Пускай она действует так - ни больше и ни меньше, - как он скажет. И, как-то очень уж малодушно и неубедительно сослался непонятно для чего на все их предыдущие соглашения.

Серафима не возражала. Он выразила полное согласие. И этим связала его по рукам и ногам...

Курить расхотелось. Павел задвинул ящик стола столь же резко, как и выдвинул его. Пистолет-зажигалка глухо бухнулся о борт ящика. Снова напомнил о себе.

И о необходимости срочно связаться с тем человеком позавчера в приватной беседе пообещал ему все, что Павел хотел от него услышать.

Павел снял трубку телефона, набрал номер и, едва заслышав голос на том конце провода, произнес, торопливо проглатывая окончания слов:

- Он выехал десять минут назад. Видимо, шеф его уже ждет. Не торопитесь, дайте им договориться обо всем. Скорее всего, они останутся наедине. Тогда уже и стоит их беспокоить.

- Хорошо, мы выедем через четверть часа, по радио передали, на дорогах пробки. А вы как, патрон?

Насколько Павел знал, на работе его за глаза обыкновенно называли "наследником" или "мини-шефом", намекая на их близкие отношения с главой предприятия, его некогда всемогущим владельцем, на исключительное благоволение последнего к Павлу. Теперь, правда, оставшееся в благодатном прошлом. Обращение с того конца провода, несколько грубоватое, и слушком уж точно соответствующее ситуации и тем людям, с которыми Павел говорил, последнего несколько покоробило. Он облизнул враз пересохшие губы и ответил только:

- Я буду ждать от вас всех промежуточных результатов. И не спешите только, дайте лишним людям убраться восвояси.

- Договорились. Звонить вам сюда или на мобильный?

Мгновение он размышлял. Вспомнил ни с того, ни с чего о Серафиме.

- Да, на мобильный.

И повесил трубку.

"Вольво" остановился на узкой улочке впритирку с БМВ третьей модели, за рулем которой недвижно сидел шофер, погруженный в чтение потрепанной книжки в мягкой обложке. Мотор заглох, и в это первое мгновение тишины сидящие в салоне услышали восторженный крик петуха. Точно приветствие.

Вероника выскочила первой, тут же остановилась, вернулась и заглянула внутрь машины:

- Грязища непролазная. А обещали, что в этом году точно заасфальтируют. Или тут асфальт уже есть. Не поймешь.

Вероника подошла к въездным воротам, пред которыми остановилась их машина. Судя по всему, ими давно не пользовались: цепь, перекинутая через створки и запертая на висячий замок, уже изрядно заржавела. По ту сторону ворот, сквозь частые прутья, виднелась сама усадьба и заснеженная гравийная дорожка, на которой отпечатались следы прибывшего хозяина, который, привыкнув к отсутствию нормального въезда на территорию, просто прошел привычным путем от слегка покосившейся калитки во въездных воротах, к крыльцу дома.

На противоположной стороне переулочка, немного поодаль и как раз со стороны Вероники, стояла еще одна машина, новенький "сааб", не успевший даже запачкаться на поселковой дороге. Можно было предположить, что его присутствие так же связано с прибытием хозяина усадьбы; Алексей предположил, что в "саабе" приехала или охрана или кто-то из поверенных в делах, не вместившийся в БМВ.

Алексей усмехнулся этой мысли и дернул дверцу калитки. Та жалобно заскрипела.

- Пошли, открыто. - И кивнул, сидящим в машине, давая знак выбираться.

Он так и вошел первым, за ним следом поспешала Вероника, тщательно выбирая места для своих модельных сапожек, купленных недавно и еще не успевших потерять лоск новоприобретенной вещи. Иван замыкал шествие. Пройдя на территорию усадьбы, он аккуратно притворил за собой калитку.

- А, по-моему, симпатичное местечко. Тихое и спокойное, в самый раз, сказав это, Вероника нарочито театральным жестом вынула сигарету и закурила; шедший за ней Мельников, приостановился и закашлялся: сигаретный дым попал ему в горло. Иван обогнал их обоих и тронул шефа за плечо.

- Полагаю, мне лучше остаться здесь.

- Зачем?

- Ну, - он смутился на мгновение, - присмотреться, выяснить, что да как. В смысле участка, конечно.

- А, да, конечно, - Алексей кивнул, чуть было не сказав: "как хочешь". В сущности, Иван был прав, надобности в нем ни в данный момент не было, разве только он мог послужить наглядной демонстрацией того факта, что и мы не лыком шиты, и щи не лаптем хлебаем, не более того. Впрочем, в усадьбе собирались люди, давно и уже хорошо друг друга знающие, и при встречах обходящиеся без долгих предисловий. Сейчас они и собрались вместе только для того, чтобы документально подтвердить уже достигнутые ранее соглашения, завершить торг подписанием бумаг. Ну и, конечно, распить традиционную бутылочку из давних запасов по поводу проведенной сделки.

Алексей, по тем или иным причинам, имел дела с хозяином усадьбы уже почти три года, из которых два последних прошли под знаком плодотворных совместных усилий. Тем более что хозяина усадьбы связывало с Алексеем нечто большее, чем просто знакомство по работе и совместные проекты. Он был вхож в тот немногочисленный круг людей, что составлял основу связей родителей Серафимы. Алексей и вышел на владельца усадьбы только по этой причине. И по ней же приехал в Икшу сегодня.

Интересно, что об Иване вспомнил не он, а Вероника. Алексей мог с уверенностью предположить, что владелец усадьбы о своей безопасности не забыл, он не забывает об этом и на минуту, тому есть резоны. На него уже дважды, как Алексею было известно, совершались покушения, оба раза его спасало либо везение, либо опыт охраняющих его людей. Конечно, если рассуждать философски, то никакая охрана, никакие меры безопасности не спасут от страстного желания покончить с кем-либо, даже запрись он на сотню запоров; ведь проблема эта зависит более от финансовых возможностей того, кто пожелает довести конфликтные взаимоотношения до финальной точки. Щит всегда был и будет слабее меча. Если только этот факт может кого-то утешить и настроить на умиротворенный лад.

К числу подобных фаталистов владельца усадьбы отнести было нельзя. И, кажется, пока это обстоятельство приносило свои плоды: до поры до времени, пока лучше говорить именно так, ведь прошло всего-то два года с момента последнего покушения, его "оппонент" затаился и не проявлял себя более. Однако, с той поры в расписании работы охраны этого человека ничего ровным счетом не изменилось. И, насколько Алексей знал владельца усадьбы, едва ли изменится когда-либо.

Должно быть, именно это и заставило Веронику позвонить Ивану, не спросясь шефа - все же давешние отношения позволяли ей пойти на этот шаг и пригласить того на встречу.

Хотя он и будет все время стоять столбом в углу наподобие вешалки и безучастно наблюдать за происходящим.

Алексей живо представил себе эту сцену и кивнул своему телохранителю. Иван тотчас отошел в сторону, пропуская вперед секретаршу и поверенного.

Когда они подошли к самому крыльцу и поднимались на три ступеньки по дощатой лестнице, дверь открылась сама. Вероника спешно надела очки, она была дальнозорка и всегда немного смущалась, пользуясь оптикой.

Последним зашел Герман, прижимая к бедру "дипломат" и оглядываясь по сторонам. Если не обычная его сдержанность, он мог бы признаться Алексею, что выбор того пришелся по душе и ему самому.

Серафима закончила макияж, внимательно вгляделась в зеркало, пожалуй, все в норме, а лучшее, как известно, враг хорошего. На этом следует остановиться, занявшись прической. Или сперва телефонный звонок?

Она оглянулась по сторонам, но вставать и идти в соседнюю комнату к аппарату не хотелось. Взгляд ее наткнулся на часы, надо же уже больше часа, а она так ничего и не успела сделать. Надо бы позвонить Лёше, привычно произнеся про себя имя мужа, Серафима только сейчас поняла, насколько выбил ее из колеи этот неожиданный звонок.

Она вообще не представляла, зачем еще Павлу понадобилось звонить. Они же обо всем договорились в тот раз, в прошлую их встречу, два дня назад. Вчера вечером он звонил и уточнял время, Серафиме пришлось вынужденно ошибиться на час, поскольку она не была уверена в успехе. А это чувство ее никогда не подводило, сколько себя помнит.

Все же не тот человек хозяин усадьбы, Вагит Караев, которого она хорошо знала, чтобы позволить совершить все задуманное и предложенное Павлом. Павел, правда, уверял, что привычки и наклонности Караева он изучил прекрасно за долгие годы совместной работы и, конечно, не побеспокоит хозяина усадьбы вовсе, но ей совершенно не верилось в это. Да и аргументы, которыми он пользовался, были попросту смешны и на поверку выходило, что Павел, стремясь проделать всю операцию у хозяина усадьбы практически под носом, и так, чтобы тот ни сном, ни духом о ней не ведал, полагается более на авось, на фартовое стечение обстоятельств. Чего она допустить не могла ни в коем случае.

И, тем не менее, в данный момент все начало свершаться именно по сценарию Павла. Хотя она и постаралась, как могла, предотвратить его. Этот неожиданный его звонок выбил ее из колеи совершенно, с четверть часа после того, как она позвонила Павлу и неудачно попыталась хотя бы привести его сюда, к ней домой, чтобы хоть как-то разрядить беспокойную атмосферу звонка, Серафима просто сидела на разобранной кровати, бессмысленно глядя в окно на уходящие солнечные лучи. Мыслей не было никаких, в голове полный туман, который и начал проясняться только сейчас, по прошествии почти часа с момента разговора. Но тревога, засевшая глубоко внутри, не покидала ее, впившись, точно заноза. Она уже не сомневалась в том, что произойдет дальше.

А ведь ей самой еще столько надо успеть!

Столько всего сделать, предпринять, независимо от того, как обернуться обстоятельства. Просто не остается выбора, как только действовать самой. Мужчины бывают иной раз исключительно неловки и обладают при этом удивительным самомнением, полагая, что все порученные им слабой женщиной проблемы можно решить самостоятельно, полагаясь на собственные силы и не принимая даже намеков на помощь со стороны, особенно с ее стороны. И это при том, что наступает самый ответственный момент, когда решится очень многое, если не все.

Но раз уж на то пошло, она будет действовать сама. Помимо Павла, параллельно его действиям, независимо от них и, по возможности, незаметно. Еще и потому, чтобы не повредить столь ранимому мужскому самолюбию, ведь, чуть что - и он непременно выйдет из себя и.... Дальнейшее очевидно будет складываться не в ее пользу.

Но сперва телефонный звонок. Серафима вздохнула и, обернувшись к дисковому аппарату, который всегда угнетал ее, крикнула в коридор:

- Соня!

Горничная появилась через полминуты, - Серафима зачем-то следила по часам, сколько той понадобиться времени на приход, - поскреблась в дверь и, не дождавшись ответа, открыла дверь ровно настолько, чтобы протиснуться внутрь, и тут же закрыла снова. Остановилась в полутора метрах от хозяйки и замерла, сцепив пальцы в низу живота.

- Я слушаю, Серафима Андреевна.

- Подай телефон. Да, и сделай укладку... как обычно.

Горничная исчезла, вновь едва приоткрыв для себя дверь. Серафима снова не отрывала взгляда от часов, на сей раз, ждать не пришлось и полуминуты. Она нашла в записной книжке нужный номер и набрала его.

- Илья Анатольевич, добрый день.

На другом конце провода ее узнали тотчас. Низкий мужской голос бодро произнес слова приветствия:

- Добрый день, Сима, очень рад вас слышать. Что-то вы не навещаете нас, иначе как...

- Я по поводу результатов звоню.

- Ах, это, - голос буквально источал радушие. - Право же, вы исключительно мнительны. Нельзя же так, совершенно напрасно себя изводите. По сущим пустякам, уверяю вас.

Серафима дернула головой, нетерпеливо слушая и ожидая, когда же Илья Анатольевич доберется до сути дела и ответит на заданный ему вопрос; горничная испуганно отскочила, боясь ненароком поцарапать хозяйку и снова принялась расчесывать волосы.

- Значит, нет, - она все же прервала его. - Вы ручаетесь?

Илья Анатольевич недовольно хмыкнул. Успокаивать невротичных дамочек ему приходилось и раньше довольно часто, и прежде он давал простые ответы на их, кажущиеся порой бессмысленными вопросы, и долгие повторы одного и того же: "а вы уверены, вы ручаетесь, это абсолютно точно?". Серафима звонила ему уже не раз по этому поводу, последний разговор произошел два месяца назад, но никогда прежде ее голос не выдавал такой неуверенности и такого беспокойства. Можно подумать, что за это время мир перевернулся. Конечно, когда-то в самом начале ее брака с Алексеем она так же беспокоилась о результатах, но теперь-то с чего? Какие у нее могли измениться обстоятельства за это время? К тому же она сама знает, когда можно, а когда нельзя, так что ее нынешнее беспокойство было Илье Анатольевичу непонятно в принципе.

- Если не верите, - потеряв былое радушие голоса, сказал он, - можете подъехать и взглянуть на бумаги. Я все подготовлю.... И к тому же, Сима, я вам, наверное, тысячу раз говорил: сомневаетесь - воспользуйтесь тестером, для чего, спрашивается, вы его купили. Вы им пользуетесь?

- Да.

- Так вот и не смущайтесь, пользуйтесь, а то что вы, в самом деле, чуть что - сразу ко мне.

Серафима молчала, недовольно рассматривая в зеркале, как Соня делает укладку. Илья Анатольевич, не любивший пауз в разговорах вообще, а в телефонных тем паче, поспешил добавить:

- Можете не беспокоиться и продолжать заниматься тем, чем вам интересно и приятно. Надеюсь, вы по-прежнему принимаете прописанные мной таблетки?

Серафима покраснела.

- Поэтому я вам и звоню. Дело в том, что Алексей...

- Я понимаю, Сима. Но на сей раз обошлось.

Поблагодарив, она выключила телефон и пристально вгляделась в свое отражение.

- Тут неровно, - она ткнула антенной аппарата в район виска, - отпусти чуть.

- Да, Серафима Андреевна.

- И поторапливайся. Через час у меня встреча.

- Конечно, Серафима Андреевна.

Горничная с удвоенной энергией принялась за укладку.

За закрытой дверью настырно пиликал телефон. Павел быстро зашел в кабинет, прикрыл за собой дверь поплотнее, предварительно взглянув на секретаршу, нет, та занималась делами и не любопытствовала. Она вообще была на редкость нелюбопытна, можно сказать, ему повезло, что он вообще нашел такую. Нелюбопытна и работоспособна, без лишних эмоций, слов и чувств, одно выполнение обязанностей, скрупулезное и неукоснительно точное.

Павел быстро поднял со стола трубку мобильного телефона. Абонент на том конце провода был тот же, что и час назад, голос его лишь чуть выдавал волнение перед предстоящей работой. Кажется, они это называют "работой", что ж, он возражать не будет, как не называли, лишь бы выполнили поставленное поручение. Быстро и наверняка, кажется, так он сам говорил во время инструктажа. Тоже словечко их лексикона.

- Мы на месте, - спокойно, лишь чуть торопясь, произнес голос невидимого собеседника. - Пока из усадьбы никто не выезжал.

- Хорошо, - Павел услышал все же это легкое волнение, не без приязни подумал: не ему одному не по себе, даже им. - Дождитесь, когда уедут лишние люди.

Что-то горьковское было в этом словосочетании, Павел заметил это только сейчас. Не хватало еще ему цитирований в такой ситуации.

- Вы уверены, что ваш шеф останется наедине с покупателем?

- Да, - почти да, если быть точным, но сейчас он должен излучать уверенность, случай-то уникальный, когда еще такой повторится, и передавать эту свою уверенность по проводам. Павел достаточно хорошо знал своего шефа, чтобы предположить, что тот будет долго бравировать своей коллекцией, своим домом, своей осведомленностью и эрудицией, обрушивая ее на ничего не подозревающего покупателя. Наверняка, проведет Алексея по всем этажам дома, покажет и расскажет обо всем, что тот увидит: историю, особенности, способ и время приобретения шедевра. Он очень любил переговоры тет-а-тет, конфиденциальность для него была основой, сценой, на которой он играл себя во множестве ролей. Любимыми и оттого неизменными, пользующимися наибольшим спросом в репертуаре были широкой души хозяин и эрудит. Восточный темперамент плюс западная интеллектуальность.

А сегодня ему еще вывозить картины. Павел знал об этом и рассчитывал, что Караев сначала отправит поверенного, с которыми прибыл в усадьбу, возможно, отвезет тем же рейсом и кагал Алексея. Кажется, у них еще не все готово. А после заберет часть картин, которые не успел вывезти прежде из усадьбы и отвезет к себе в Расторгуево. Несмотря на то, что шеф не посвящал последние недели его в свои планы, Павел находил способы почти со стопроцентной уверенностью узнать о них.

Люди, везде нужны свои люди.

Павел помолчал и добавил:

- Телохранителей он не отпустит, конечно, но, кроме них, или него, будет только покупатель. Затем машина вернется за ним.

Вот он результат скрытности. О продаже своих ценностей Караев не уведомил никого, кроме семьи Серафимы, которые и выставили ему цену и посредника - унизительно, конечно, но что делать, растраты надо покрывать и как можно скорее. Он и на встречу-то поехал, как истый подпольщик, взяв телохранителя и поверенного и не сообщив даже своему заму - сам Павел уже не в счет, - куда именно выезжает и сколько пробудет вне банка.

Этот конспиративный спектакль шеф проделывал и в присутствии самого Павла. Когда тот был на особом его счету. До поступления печальных известий из дочерних структур, которые он, Павел, негласно курировал.

Но если же нет, если Караев поспешит...

- Если же нет, то вы знаете, что предпринять.

- Да, разумеется, - ответствовал голос. - Иначе я вам немедленно сообщу. Равно как и по завершении, - на всякий случай голос решил предупредить заранее. - Еще два звонка. Говорить с вами будет главный. Он же вас и проинформирует о дальнейших действиях. Как мы договорились.

После чего голос прервал связь.

Павел сел за стол, тут только заметив, что стоит перед ним, нелепо склонясь в эдаком полупоклоне, точно разговаривает по обыкновенному шнуровому телефону. Сила привычки, долгое время, проведенное в переговорах на старой технике. Теперь он избавился от нее, но пока еще не от условных рефлексов, выработанных благодаря ей. Шеф его испытывал, достаточно долго и излишне строго, как всегда казалось ему. Испытывал во всем, в том числе и за счет допотопного оборудования, стоявшего у него в кабинете, всегда стоявшего и не менявшегося. Как и у всех управленцев среднего звена, "неконтактных" по выражению шефа. Шеф всегда был, и пока что есть, мелочным и невыносимо экономным. Экономил он и на нем, уравняв в правах с этим средним звеном, для чего? - совершеннейшая бессмыслица. Говорил обыкновенно что-то о постепенности карьерного роста, о необходимости поэтапного движения наверх, об открывающихся перспективах и необходимости глубокого вхождения в деловой быт, поскольку все может пригодиться в жизни.

Чушь, банальщина. Нечто из области давно забытого. Ему почти тридцать, двадцать пять, если быть точным, а он только сейчас получил открытый доступ к тому, что являлось естественным в его положении и возрасте уже очень давно. И что с того, что его с шефом связывают родственные отношения? Спрашивается, что с того?

Пискнул селектор и, одновременно с этим писком, дверь распахнулась, пропуская внутрь невысокого молодого человека, примерно одного с Павлом возраста и сложения. Он так же быстро, как открыл, захлопнул за собою дверь, в силу уже выработанной годами привычки и подошел к рабочему столу своего начальника, протягивая ему пластиковую папку со скоросшивателем.

- Здесь все, - произнес он, выкладывая папку и ожидая мнения Павла. Документы все чистые, придраться не к чему, можете быть уверены.

Павел принял папку, бегло ее просмотрел, лицо его при этом оставалось непроницаемым.

- Что наш взломщик? - спросил он.

- Выкачал со счетов Перовского, Останкинского и Преображенского филиалов пятьдесят тысяч в четыре приема и еще в рублях около шести миллионов. Все упоминания о сделках по вашим счетам стерты при взломе. Владельцы хватятся теперь только после выходных, в понедельник. Да, из головы вон, с вашего корсчета он при этом снял десять тысяч у.е.

- Это его премия, я в курсе. Мы с ним условия обговорили отдельно.

- Хорошо, Павел Сергеевич, - кажется, это обстоятельство последнему не пришлось по душе. - Я предполагал, что...

- Нет, все расчеты с ним закончу я сам, завтра. Откуда он проводил взлом банковской системы?

- Первоначальный след ведет в Норвегию, затем через Филиппины, в Питер. После поймать концы уже невозможно, вы сами знаете, сколько раз с вами проделывали эти операции - и ничего, все чисто. Не думаю, что теперь опера докопаются.

- Опера не докопаются. Антон, я говорю о своих.

- О нем? - Антон возвел очи горе.

- И о нем тоже.

Молодой человек отрицательно покачал головой.

- Вагит Тимурович плохо разбирается в современных технологиях, Интернет для него - лес темный. Я курировал раз работу его управляющих...

- Интернет, может, и лес темный, но ума у него заподозрить кого-то из нас хватит.

- Улик нет.

- Стопроцентно?

- Вообще, абсолютно никаких.

Павел покачал головой.

- Это плохо. Улики нужны.

- А, вы в этом смысле, - молодой человек усмехнулся. - В этом смысле есть.

- На кого?

- На группу Филимонова.

Павел хмыкнул, не то удовлетворенный услышанным, не то раздраженный, этой его реакции Антон не понял. И потому поспешил добавить, как бы в оправдание своим действиям:

- Вагит Тимурович вполне искренне считал три года назад, что именно из отдела перспективного планирования пришла весточка тем наемникам, что разворотили его "мерин" в назидание за отказ...

- Я помню эту историю, незачем мне ее пересказывать, - раздраженно произнес Павел. - Выяснилось же в итоге, что это ребята Османова что-то недополучили. Помнишь, наверное, такого.

- Помню, - охотно согласился Антон, - он сейчас где-то в провинции обитает, даже не в Спасопрокопьевске, как раньше.

- Обитал, - неохотно уточнил Павел, с каким-то холодком в голосе. - В прошлом году попал в аварию, где-то там, в области. Спасти не удалось.

Антон помолчал немного, затем продолжил тем же тоном:

- А тогда еще был "под крылом самолета", великие идеи продвигал среди местного населения. Большого человека в госдепы продвигал, большой куш слупил с него и со своего шефа за работу. И незачем так на меня смотреть, я Османовым непосредственно занимался, лучше сказать, связями с Османовым. В качестве финансового директора... этой группировки в Москве.

Произнеся эти слова, он с интересом взглянул на своего подчиненного. Впрочем, по лицу последнего прочесть ничего было нельзя, Антон никак не отреагировал на неожиданное откровение начальства, а если и отреагировал, то подавать вида не решил.

Павлу еще раз вспомнилось, что подчиненные называют его "наследником", как-никак родственных связей с племянником Караев не скрывал с того момента как устроил молодого человека к себе на работу и принялся объяснять ему с азов устройство вещей и ход событий. Откровенно испытывал на прочность и устраивал проверки деятельности в самые неподходящие моменты, спартанскими приемами давая возможность Павлу обеспечить себе нужный для успешного продвижения - уже в недалеком будущем, когда он станет представлять собой самостоятельную единицу - необходимый запас плавучести в бурных водах нарождающихся деловых отношений.

Не исключено, ядовито подумал Павел, что уроки Караева все же пошли ему на пользу. Если дело, которым он занимается последние недели и дни, все же выгорит, можно будет с уверенностью говорить, что ученик оказался не так плох, как предполагал поначалу учитель. И перещеголял его в применении невысказанного, но каждодневно практикуемого правила: Homo homini lupus est. Что же до исключений из этого правила, на которые так упирал Караев, то... впрочем, пока говорить об этом рановато.

Кстати, как там волк на чеченском? Кажется, борз.

- Ладно, пускай будет Филимонов, - согласился он. - Мне не жалко. Как намек пока сгодится.

- Вполне ведь можно допустить, что из его группы тогда вычистили не всех, - поспешил добавить Антон. - Сами понимаете, всякое бывает.

- Я понял, допустить можно и это. Когда подчистка проведенных банковских операций и моих счетов будет полностью завершена?

- Она уже завершена, Павел Сергеевич. Следов нет, можете убедиться сами. Если угодно, Ряшитов принесет вам распечатки или же сам...

- После. Все после. Сейчас я займусь бумагами.

Молодой человек тут же посчитал свое присутствие излишним и поспешил откланяться.

- Да и последнее, - голос Павла остановил его на выходе. Антон торопливо запер распахнутую дверь и обернулся. - Днем я буду на заседании, скорее всего, порядком задержусь. Так что меня не ждите. А Ряшитов пускай не выезжает из офиса до вечера, он мне еще может понадобиться.

- Само собой, он тогда с распечатками...

Павел махнул рукой, и молодой человек немедленно исчез за закрытой дверью. Жест этот был точной копией караевского, подсмотренный им давным-давно, и по этой причине первоисточник эффектного движения руки уже забылся Павлом совершенно.

Убедившись, что остался один, Павел вынул из верхнего ящика стола несколько бумаг, положил их в принесенную Антоном папку, старательно смешивая влагаемые листы с уже имеющимися, поднялся и вышел из-за стола.

В приемной он счел необходимым напомнить нелюбопытной секретарше о заседании, на котором намерен присутствовать. Все входящие запросы на его имя пускай ждут лучших времен.

После чего он вышел в коридор, оставив дверь приоткрытой.

Кофе был выпит, и разговор из делового постепенно превращался в диалог двух неплохо знакомых прежде по бизнесу людей, стремящихся узнать друг друга еще и в обыденной обстановке. К этому вполне располагала непринужденная, почти интимная обстановка в диванной комнате усадьбы. Все дела были завершены, оставалось только дождаться, когда Вероника закончит внесение незначительных, поправок в исходный текст, после чего Алексею и Вагиту Тимуровичу Караеву, нынешнему хозяину усадьбы, оставалось совершить последний акт, ради которого обе высокие договаривающиеся стороны и собрались здесь, акт ритуальный и оттого особенно значимый. Необходимо было проставить подписи под договором купли-продажи особняка. После чего усадьба и все имущество, находившееся в ней, переходило в собственность мужа Серафимы.

Они оба не спешили и, коротая время, неспешно беседовали. Говорил, в основном, Вагит Тимурович, Алексей большею частью молчал и слушал пространные истории хозяина усадьбы, который через несколько минут перестанет таковым быть, превратившись в гостя, враз поменявшись с ним местами.

Диванная комната располагала именно к такого рода беседам -длительным и ни к чему не обязывающим. Сама обстановка ее - массивная, основательная мебель в викторианском стиле, высокие кресла с накрахмаленными подголовниками, низкие столики с ажурной резьбой, ковры на стенах и картины XIX века, - казалось, создавалась именно для чего-то подобного. Усевшись в кресло, предложенное любезно хозяином дома, как раз напротив окон выполненных в итальянском стиле, прикрытых тонкими газовыми занавесями, Алексей с удовольствием дал время для неги своему телу, застывшему на сиденьи автомобиля во время пути в Икшу. Вагит Тимурович, тем временем, послал одного из своих сателлитов за кофейными принадлежностями, после чего священнодействовал уже в присутствии своего партнера, приготовляя божественный напиток из зерен сорта Арабика, марки "Эфиопия харрар", выращенных на родине кофе, на плантации со всех сторон обсаженной апельсиновыми садами. Когда апельсиновые деревья зацветали, как раз наступало время сбора урожая кофейных зерен.

Алексей слушал его и не слушал. Примерно так же прошли и сами переговоры, их заключительный этап. Высокие договаривающиеся стороны лишь делали комментарии - долгие и приправленные экзотическими сравнениями из восточной литературы или короткие и не слишком внимательные с другой. Большего добились лишь поверенные, которые ныне спустились в гостиную залу первого этажа, дабы не мешать беседе высоких договаривающихся сторон. Когда придет время, они поднимутся в диванную и засвидетельствуют подписанное соглашение.

Во время последних диспутов им пришлось несколько раз созваниваться с антикварными салонами, уточняя по каталогам стоимость той или иной вещи. Все же главное в усадьбе был не ее метраж или удаленность от столицы, а наполнение.

Алексея не раз водили по ее комнатам, подобное хождение напоминало ему прогулки по музею. Вагит Тимурович был большим знатоком и ценителем раритетов прошлого. Только нынешние, не слишком благоприятные обстоятельства понудили его предпринять шаги по частичной распродаже своей отменной коллекции диковин, часть которой и находилась в продаваемой усадьбе. Какая именно, Алексей не имел понятия, а владелец усадьбы не торопился раскрывать размеры своих приобретений. Но и эта часть впечатлила его изрядно.

Скажем, в той самой диванной комнате, в которой завершался процесс передачи прав на имущество, наиболее ценными экспонатами были исфаханские ковры ручной работы начала восемнадцатого века в количестве трех единиц, развешенные против окон. Помимо них - и антикварной, но вполне добротной мебели, которая прослужит без малого еще столетие, - в комнате находились так же полотна Гейнсборо, развешенные подле обоих выходов из диванной (комната была проходной), и изображавшие помещичьи дома. Тот, что находился по левую руку от Алексея, был залит солнцем, а по правую - подвергался натиску бури.

Что же до мелких безделушек, коими были уставлены викторианские и псевдовикторианские предметы интерьера, произведены они были на фабрике Гарднера в Москве, или Кузнецова в Твери, о чем свидетельствовали надпись на каждом слонике или чашечке в горке или на шкафчиках.

И таковым же образом каждая комната немаленькой, в шестьсот с лишком квадратных метров усадьбы, имела в своем убранстве немало жемчужин прошлых веков, бриллиантами которой являлись два пасхальных яйца Фаберже, изготовленных для государя императора, а еще ломберный столик, Людовика Четырнадцатого, инкрустированный медвяным янтарем.

Если сравнивать стоимость усадьбы и коллекции, что была размещена в ней, то соотношение меж ними было примерно один к трем, и не в пользу недвижимости.

Алексей понимал, что ни для себя, ни для Симы, никогда не купил бы подобную роскошь, довольствуясь обычной новостройкой из кирпича, выполненную по его заказу, и в месте, находящемся много ближе к столице. Если бы не было двух обстоятельств, все и решивших. Во-первых, семья Серафимы. Отец и мать его жены были на короткой ноге с Вагитом Тимуровичем, - благодаря этому обстоятельству он и сошелся с Караевым, - а посему посчитали обязанными помочь знакомцу в нелегкое время. Еще, они искренне считали себя ценителями прекрасного и просто не могли пропустить предложение Караева, пускай и вызванное столь неприятным обстоятельством, как замаячившее банкротство; если б не оно, едва ли Вагит Тимурович согласился расстаться с частью своих сбережений. У отца Серафимы, Андрея Георгиевича, имелись определенные виды на некоторые экспонаты коллекции, теперь он мог утешить себя их приобретением.

А в качестве приобретающей стороны был выдвинут сам Алексей. Последнего это изрядно смущало, особенно то, что в переговорах он играет лишь роль посредника. Мог бы привыкнуть, конечно, Алексей не раз выполнял подобные функции, собственно, и начал свою работу с семьей Серафимы как посредник. Мог бы, да что-то не давало. Может быть, воспоминание о том, что некогда был сам себе голова. Сам решал, что брать, а от чего отказаться.

Как в данном случае. Когда Вагит Тимурович заговорил о том, что же он хочет из коллекции оставить при себе, Алексею пришлось срочно связываться по телефону с Андреем Георгиевичем. А после и вовсе передавать трубку Караеву, для уточнения деталей. Вагит Тимурович проявил неуступчивость кое в чем, но все же был вынужден согласиться на предложенные условия. Которые ему передавал уже сам Алексей.

Караев оставил себе большею частью картины, не те, что висели в диванной, другие: полотна Маковского, Ренуара, Сислея, Коро, Васнецова, Васильева, всего четырнадцать холстов из сорока семи, находившихся в усадьбе. Редкая картина из них, стоила дешевле ста тысяч фунтов, - Вагит Тимурович по обыкновению приобретал картины на Сотби, и потому исчислял их стоимость в английской валюте.

- Часть картин я прямо сегодня возьму с собой, - как бы между прочим заметил Вагит Тимурович. - Того Бердслея, что висит в соседнем коридоре, Маковского и Репина из гостиной.

Алексей кивнул.

- Конечно, как вам будет удобно.

- Остальное в другой раз. Вам придется разобраться со сменой экспозиции. Развесите на свой вкус.

- С этого начну, - Алексей подумал, что делами интерьера немедленно займется Серафима, оттеснив его на второй план, и заранее уже стал прикидывать, что же именно она поменяет в этой комнате. Наверное, уберет ковры.

Вагит Тимурович добродушно расхохотался.

- Я так и думал. Интересно, чем же кончите.

- Ну, до капитального ремонта дело не дойдет.

- И на том спасибо. Дому всего пять лет, кое-где еще стройкой пахнет. Вот гараж я в том году собирался расширить, да некстати кризис.... Видели, чем кончилось, машины у ворот, смеху подобно. А что до смежной с гаражом подсобки...

- Я планировал разместить там бильярд, - вставил Алексей.

Хозяин вздохнул и нагнулся к собеседнику.

- Признаться, я по молодости лет тоже заядлым любителем погонять шары был. Сейчас отвык вот, возраст не тот или просто увлечение прошло, не знаю, но между нами говоря, в ваши годы еще кучу денег просаживал. А начал еще лет с двадцати, сразу после института. И ведь что интересно, все с мастерами старался играть, хотя и раздевали они меня догола за два удара. Еще и кий не научился в руках держать правильно, а лез. Но, сами понимаете, им-то утереть нос куда приятней, чем обычному любителю.

- И утирали? - полюбопытствовал Алексей.

- Приходилось. Не часто, но все же. Зато память какая.

- Само собой. Я, правда, такой привязанности не имею, в "пирамиду" играю более для разрядки, чем для азарта.

- Тоже понятно, - Вагит Тимурович кивнул. - Перекинуться иной раз совсем неплохо. А я перестал с тех пор, как перешел во Внешэкономбанк. Совсем другой мир, другие люди и игры, все больше теннис и боулинг. Не представляю, что можно найти в бросании шаров в кегли.

Алексей поддакнул, более для поддержания духа разговора, нежели из соображений согласия; все же в боулинг он играл вполне сносно.

- Когда я работал в секретариате Внешэкономбанка, первое время пару за пирамидой мне составлял тогдашний министр иностранных дел Бессмертный. Сейчас неплохо устроился. Какая-то консультационная фирма, ныне принято говорить, консалтинговая. Варварское, какое-то слово.

- Обычно министры так и поступают.

- Да, - Вагит Тимурович почесал легонько переносицу указательным пальцем. - Он мне здорово помог с банком, как это принято говорить, после революции девяносто первого. Связи в то время были на первом месте.

Вагит Тимурович имел в виду коммерческий банк "Анатолия", основателем которого и бессменным генеральным директором на протяжении всех восьми лет его существования он и являлся. Алексею пришла в голову язвительная мысль, а не спросить ли у Караева, что он подразумевал под "связями", не те ли активы и пассивы правящей прежде партии, которые много лет как бесследно исчезли и о которых и поныне слагаются легенды и предания.

История "Анатолии" вообще была полна тайн и загадок, во многом из-за своего руководителя. Вагит Тимурович пришел в новый российский бизнес, хотя и тертым калачом и обладателем замечательных организаторских способностей, полученных во Внешэкономбанке, но слишком уж малозаметной фигурой, не имевшей никаких связей с власть предержащими. Тем не менее, его взлет впечатлял. Еще совсем недавно имя банка и его владельца было на слуху у подавляющего числа простых смертных, что ж говорить о тех, кто правил бал в этой стране. И все это за какие-то лет пять-шесть. Буквально из ничего.

Алексей хмыкнул. История появления на Олимпе власти Караева оставалось для многих белым пятном. Для такого стремительного взлета необходимы были исключительные условия. Нужен огромный, в сотни миллионов еще не успевших обесцениться инфляцией рублей, стартовый капитал для разгона. Нужны связи из высшего эшелона власти, на основе которых можно было бы вести начальную подготовку, предваряющую столь серьезное и крупномасштабное дело. Необходим сработанный коллектив единомышленников, состоящий из людей, хорошо знающих свое дело, и без промедления готовый выступить крупными силами в заданном направлении. Необходима благоприятная атмосфера в тех кругах, куда двинулись его капиталы.... Да много чего было нужно.

А что было на самом деле, что имелось у Вагита Тимуровича, в те годы известно только самому Вагиту Тимуровичу. И тем людям, что сошли со сцены, по своей или чужой воле.

И все же, банк "Анатолия" взлетел стремительно, завоевал рынок почти мгновенно и без сопротивления малочисленных конкурентов. И довольно долго оставался вне их досягаемости, один на неприступной, хорошо охраняемой, высоте.

Что же привело "Анатолию" к нынешнему своему положению, сказать так же сложно, как и пытаться выяснить причины ее взлета. Может быть, нарочитое неучастие капиталов Караева в президентской гонке девяносто шестого. Может, кризис девяносто восьмого ударил по его успеху куда сильнее, чем казалось со стороны. А, может быть, что-то внутреннее, какой-то междусобойчик в руководстве банка. Чьи-то необоснованные претензии и закулисные партии, чья-то игра на сторону, кто знает.

Интересно, что скажет обо всем этом сам Караев, так легко и непринужденно, словно речь шла о чужой биографии, рассказывающий о взлетах и падениях собственной карьеры, но никогда не намекающий на первопричины этих взлетов и падений? Или все же предпочтет отмолчаться, перевести разговор на безопасную тему. Не потому что скрытен характером или прирожден оставаться молчуном, напротив. Дело даже не в профессии, скорее, в том, когда и как эта работа пришла к нему.

Или с кем пришла. Алексею только сейчас пришло в голову, что Караев мог быть не один и в своих действиях руководствоваться не только собственным мнением, но и чьими-то настойчивыми желаниями. Мог просто подвергаться давлению, особенно в последнее время. Тем более что прецедент уже имелся: на Караева совсем недавно дважды - и оба раза, по счастью, неудачно, - покушались лица, так и оставшиеся неизвестными. Можно предположить, что они есть следствие того самого давления, что ранее оказывалось на Караева в более мягкой форме.

Впрочем, все это только его домыслы. Никогда ведь не скажешь, о чем он думает сейчас. Алексей, сколько не присматривался, искоса ли или в открытую к Караеву, так и не мог ни разу определить ход его мыслей. Вот, к примеру, сейчас, когда разговор меж ними шел о полотнах Гейнсборо, что на самом деле, какие мыслительные процессы происходят под его черепной коробкой? наверняка ведь отличные от темы их неспешной беседы. Алексей не знал, почему он так уверен в этом, что-то, неведомо что, подсказывало ему думать именно так, будто за каждой мыслью Вагита Тимуровича скрывается другая, невысказанная вслух.

Сейчас лицо Караева, прорезанное сетью мелких морщин, обрамленное благородной сединой волос, было внешне спокойно, даже безмятежно, ничто в нем не выдавало истинных его чувств, ни по отношению к Алексею, ни в отношении проводимой сделки. А они наверняка имелись, эти чувства, и довольно нелицеприятные. Вагит Тимурович не привык иметь дела с посредниками, но семья Серафимы решила сделать именно так, настоять на участии Алексея, возможно, в отместку за непроданные полотна, возможно, по иной, сходной причине. Алексей от неподобающей ему роли и сам чувствовал себя не в своей тарелке еще и опоздал и на машину, и на встречу, заставив хозяина дома потратить время в неприятной компании с собственными мыслями, натыкающимися на тему предстоящей сделки.

Хотя, наверное, он уже смирился. И с условиями договора, и с присутствием Алексея, а не самого Андрея Георгиевича, и с уходом из собственности особняка в Икше. Как пришлось совсем недавно смириться, с постепенным развалом банковской империи, вытеснением ее с занимаемых прежде неохватных позиций, закрытием филиалов, отторжением подвластных структур, сокращением доходов и урезанием расходной части....

Конечно, его оставшегося состояния хватит, чтобы жить, ни в чем себе не отказывая, до конца дней своих. И оставить в качестве наследства кругленькую сумму, до которой найдется немало охотников. Денег никогда не бывает много, говорят иначе только те, кто не имеет их, больших денег. Заработанный неважно как и на чем миллион тянет к себе другой, тот третий, и так далее, по нарастающей. Этот процесс может приостановиться на время, может пойти медленнее, быстрее, неважно, но, прекратиться, замереть совсем.... Нет, это будет означать только одно - банкротство.

Например, такое, какое настигло и терзает, иначе не назовешь, Караева. Алексей всегда сравнивал процесс краха или с болезнью или с голодным зверем, сорвавшимся с цепи. Скорее первое, ведь иной раз человек начинает терять веру в себя, в свое предназначение, связанное с капиталооборотом, в котором он принимает живейшее участие, в том, что он может больше, чем имеет сейчас. Но того хуже, потеряй он веру в могущество денег, кои есть априорная мера всех вещей и мер.

Впрочем, причина не важна, важен итог, - человек заражается инфантилизмом, начинает думать о чем-то, что волновало его прежде, до того момента, когда он обрел нового идола, погружается в воспоминания, вспоминает о совести и морали, становится фаталистом. И тогда он конченый человек.

Конченый для бизнеса, поспешил поправить себя Алексей. Хотя... что он без привычного себе дела... что он может найти взамен привычной меры, какая иная вера придется ему ко двору? Выпав из привычного круга, особенно, коли долго находился в нем, он вряд ли сможет перестроиться так, чтобы получать удовольствие от чего-то другого: религии, семьи, дома в деревне, воспитания детей.... Как и вряд ли сможет вернуться назад. Не вера, так форма уже не та, а условия стали еще жестче.

Да, форма. Может, в ней все дело. Прошло время, почти десятилетие минуло с той поры, когда либеральная идеология протоптала себе хоженую дорогу в Россию. За это время сменились правительства, стали иными условия работы в новой экономике, стали иными люди, даже язык уже не похож на тот, коим пользовались в прежней империи.

И - время Караева вышло как бы само собой. Он уже не стал успевать, перестал верно реагировать, где-то по привычке отвлекался на старое, не стоившее нынче ни гроша, где-то не принимал что-то новое, что уже вошло в быт и прочно закрепилось в нем. Отдавал предпочтение одному, забывая про другое, доверял по старой памяти тем, кто так же перестал верно оценивать происходящее.... Да мало ли что.

Пришли новые люди, которым нужно место под солнцем, которые более агрессивны, более напористы и куда дальновиднее старых чудаков, о коих уже ходят не слишком приятные анекдоты и остроумные легенды из личной жизни. О новых же людях, пробивающихся на смену тем, кого в силу привычки зовут еще новыми русскими, пока не сформировалось ничего из этого, ни времени, ни поводов пока не было. Да и будет ли сформировано? - может, да, но, скорее всего, обойдется без этого. Этот класс едва ли даст повода без нужды судачить о себе. Не то время, не те нравы. Да и люди, пришедшие на смену, уж слишком отличаются от тех, кто был прежде, слишком похожи на тех, кто делает тоже в других, странах. Что нового можно придумать о них, какую деталь для анекдота выбрать?

Он затруднялся сказать сам. Алексей не раз думал на эту тему, перебирал немало, но всякий раз спотыкался и отступал. Наверное, действительно, не пришло еще время. Но он не мог не признавать, что гордится своей принадлежностью к новым людям, к новой формации, новым хозяевам земли русской.

Может быть, в данный момент, в этой комнате, это единственный его козырь против Вагита Тимуровича.

- Вы согласны со мной? - он вздрогнул. Занятый своими мыслями, Алексей начисто забыл о беседе с Караевым. Он неопределенно хмыкнул в ответ.

- Сомневаетесь? - Вагит Тимурович истолковал его покашливание по-своему. - Напрасно. Видите ли, опыт приходит с годами, это непреложная истина, но каждому, видимо, следует оценить ее на собственном горьком опыте. Иной раз просто необходимо относиться к людям с известной долей скепсиса, особенно, если речь идет о противоположном поле, и ежели вы влюблены в него без оглядки. И неважно, сколько у вас, у нее денег, важно другое - понять, что именно у вашей возлюбленной на уме.

Алексей, поняв, наконец, куда клонит Вагит Тимурович, попытался было протестовать, но не успел.

- Да, ваша жена и без того богата, но едва ли это может быть серьезным аргументом в ее пользу. Вы человек респектабельный и без ее семьи, были им до брака и являетесь, естественно, и ныне.

- Совершенно незачем говорить это о Серафиме, - холодно заметил Алексей. - Не думаю, что вы хорошо ее знаете, и в отличие от меня, не можете судить о ней с уверенностью.

- Вы романтик, раз верите в любовь до гроба, - Вагит Тимурович вздохнул. - Чаще всего бывает как раз наоборот, до гроба люди помнят о чужих недостатках и потерянных годах. И семейные узы являются катализатором взаимной неприязни. Никогда нельзя с уверенностью сказать, что будет с вашим - да, с вашим, Алексей, - браком по прошествии достаточного количества лет. Сейчас вы любите ее, завтра - через десять лет, если хотите, - готовы на все, лишь бы не видеть и не слышать ее больше. И хотите уйти. А тут выясняется, что это себе дороже. Более того, что большая часть этого "себе дороже" была попросту спланирована брачующейся стороной. Я говорю о разделе имущества, вашего, обыкновенно, как-то уж слишком неожиданно попавшего под разряд совместно нажитого.

- Вы на брачный контракт намекаете? - тускло поинтересовался Алексей. - Но в своих чувствах по отношению к ней я уверен, в ее так же не сомневаюсь. Разговоры о бумагах, в чем-то и как-то обязывающих друг друга, на мой взгляд, попросту излишни, особенно в нашей ситуации.

- А вы, я так понимаю, эту деталь в ходе приготовлений к брачной ночи опустили.

- Разумеется, я... - Алексей не договорил, его прервала короткая фраза Вероники, которую он так и не разобрал. Ее слова заглушило тарахтение принтера, встроенного в мини-компьютер, и начавшего выдавать исправленные и дополненные листы контракта.

- Сейчас все будет готово. Надеюсь, вы недолго ждали, - быстро произнесла она, поглядывая в сторону Караева. Поневоле тот улыбнулся.

- В допустимых пределах, сударыня, - и повернулся к поднявшемуся Алексею. - Вижу, над этим вы даже не задумывались.

- Конечно, нет. Равно как и моя половина, - сказать так о Симе ему показалось просто необходимым. - Уверяю вас, Вагит Тимурович, вы ее плохо знаете, коли все время намекаете на какие-то возможные претензии с ее стороны ко мне.

- Я хорошо знаю ее семью, - парировал Вагит Тимурович, но вдаваться в подробности не стал, вполне справедливо полагая, что его собеседнику тема будет неприятна.

Он был прав. При упоминании Серафиминой семьи, Алексей невольно вздрогнул и подошел к окну. Оттуда уже спокойным голосом произнес:

- Выходит, вы им тоже не доверяете.

Вагит Тимурович пожал плечами.

- Скорее да, чем нет. Впрочем, тут у нас своя бухгалтерия, к вам она не имеет никакого касательства. И забудьте мои слова, если они вам показались неприятны. Сочтите за обыкновенное стариковское брюзжание.

- О вас так не скажешь, - это снова влезла Вероника, с улыбкой, не сходившей с уст, глядя на словесную перепалку собеседников. - Скорее, напротив.

Вагит Тимурович ничего не ответил на слова секретарши. Он смотрел на Алексея, который, поставив пустую кофейную чашку на верхнюю полочку полупустой жардиньерки, выглянул наружу. Смотрел внимательно, точно пытаясь что-то найти в молодом человеке, ранее им не замечаемое.

Высокое итальянское окно, начинавшееся едва не от самого пола, находилось на фасаде дома, так что Алексей видел порядком запущенный альпийский парк, через который проходил к дому, саму дорожку, ведущую к ремонтируемому гаражу, и, разумеется, машину своей компании. Которая и привезла его в дом, с минуты на минуту становящейся непреложно его собственностью.

Он с ленцою во взгляде рассматривал открывающийся его взору вид из окна, так что лишь по прошествии минуты или больше заметил некую странность. Одной из машин, того "сааба", что стоял на противоположной стороне улицы, и которого он записал на имя Караева, уже не было. Его место только сейчас занимал массивный внедорожник, черный "джип" примелькавшейся модели "Гранд Чероки", черный совершенно, с непрозрачными от тонировки стеклами и одной лишь золотистой полосой вдоль корпуса на уровне радиатора.

Внедорожник лениво парковался, видно, водитель его никуда не спешил. Алексей внимательно следил за его уверенными движениям, и продолжил следить, если б не голос Вероники, заставивший его вздрогнуть от неожиданности:

- Сударь, будьте любезны, пожалуйте на подпись.

Соня вышла, оставив Серафиму наедине с отражением в зеркале. Она встала, покружила немного по комнате, недовольно поглядывая по сторонам, и подошла к окну. Сад перед домом потемнел, на небо набежали тучи, вполне возможно, что снова может пойти снег.

Кровать по-прежнему оставалась неприбранной. Серафима села на краешек, автоматически расправляя измятую простынь и, вспомнив недавнее представление, что она устроила Алексею, поморщилась и отвернулась к окну. Теперь выяснилось, что оно было совершенно незачем. Ну, только что стороны получили удовольствие, одна из сторон, если быть точной, и разошлись по делам.

Впрочем, напомнила она себе, подобное случалось довольно редко, особенно в последнее время. И Леша был занят и оттого возвращался домой совершенно измотанным, да и она... скажем так, предпочитала уединение.

Сколько времени это продолжалось? - неделю? больше? Она не хотела вспоминать, сейчас это было ни к чему, напротив, лишь повредило бы ей. Ее теперешней готовности действовать, предпринимать шаги, которые всегда давались с таким трудом, каждый шаг вязок, точно в киселе. После она чувствовала себя измотанной, негодной ни на что. Тем более, на это, на его просьбы, его прихоти, мужские потребности. Не все ли равно чьи, его или другого. Те и другие одинаково утомляют, она никогда и ни с кем не чувствовала себя спокойной и умиротворенной. Как тот же Леша после... сегодня утром. Отчего-то он мог позволить себе отдохнуть и расслабиться, мгновенно выключиться из бешеного ритма жизни, в котором находился с десяток последних лет, получить удовольствие от жизни именно тем способом, что жизнь предлагала ему сама, и снова в бой.

А она? - почему не получалось у нее?

Серафима снова села к зеркалу. Вгляделась пристально в свое отражение.

"Переживаешь?", спросило ее отражение в зеркале.

Она кивнула с неохотою. Никогда не хочется признаваться в своем поражении. Даже себе самой.

"Наверное".

"Я вижу, что переживаешь. Хочешь поехать и разобраться во всем самой?".

"А разве это не выход?".

"А что вообще можно назвать выходом? в тон ей поинтересовалось зеркало. Твои метания из стороны в сторону? Ты понимаешь сама, что только путаешь ситуацию. Кому нужно затеваемое тобой? Тебе?".

"Надеюсь, что мне".

"Тогда почему ты медлишь и боишься каждого действия человека, который тебе предан и готов выполнить твой приказ. И выполняет его сейчас? Почему ты второй раз заставляешь его промахиваться?".

"Первый раз промахнулся он сам, Серафима поерзала в кресле. Это уже потом, вчера, я"...

Она не договорила свою мысль. И так понятно все, что хотела сказать.

"А вчера? Почему не сказала правды?".

Она не ответила. Собственный вопрос заставил ее отвернуться от изображения в зеркале.

"Не доверяла или не хотела? Или и то, и другое. Или ты сама не знаешь, чего хочешь?".

Серафима обернулась к самой себе.

"Знаю, прекрасно знаю. Но сегодня"...

"Неудачный день? Ты это хотела сказать? А в тот раз, был тоже неудачный? Или в тот раз тебе непременно было необходимо еще раз почувствовать себя хозяйкой положения? Поинтриговать еще чуть, самую малость, ощутить приятное покалывание в груди, такое, какое ощущаешь, когда от единственного твоего слова зависит невообразимо много. Столько, сколько не может стоить одно слово".

Серафима не ответила, пристально разглядывая саму себя и пытаясь - в который уж раз - увидеть в себе то, что вызывало в ней эти вопросы и рассуждения.

"Интересно, все же, ты его любишь?", вопрос был задан врасплох, Серафима никак не ожидала его.

"Кого именно?", она искала лазейки, чтобы не отвечать на него.

"Ты прекрасно знаешь, о ком я. Скажи просто, да или нет".

"А разве можно ответить просто? Тем более, на такой вопрос".

"Когда-то ты на него отвечала. И даже не одному ему. Другому тоже".

"Речь шла о другом".

"Интересно, о чем же, столь отличающемся от теперешнего, будь добра объяснить".

"Меня спрашивал мужчина, который"...

"А разве дело в том, кто спрашивает, в его поле? Или возрасте? Или профессии? Или в чем-то другом?".

"Имеет, и очень большое значение", Серафима устало взглянула в окно на бежавшие без устали по лазури неба белесые комковатые облака, точно смятые, порванные простыни на постели, приходящей в себя после любовных занятий. Или это она сама никак не может придти в себя после этих занятий.

Вот именно что занятий. Не игр, игры уж кончились давно; в кои-то веки она нашла подходящее слово и тотчас же почувствовала некоторое облегчение. Словно из нарыва вытопился гной, и ранку уже можно было продезинфицировать.

Отражение не спрашивало ее более, лишь устало смотрело на свою собеседницу сквозь полуприкрытые веки, отягощенные накладными ресницами. Серафима поднесла ладони к щекам, на мгновение прикрыла глаза, а, когда открыла, все же ответила на невысказанный вопрос, ответила прямо и честно, без обиняков и недомолвок:

"Ты же знаешь, я отвечала на вопрос то, что хотели услышать. Что тот, что другой. Им все равно, главное - услышать ответ на вопрос и ответ положительный, иного они не приняли бы. И продолжили бессмысленные атаки, никчемную осаду крепости, которой незачем им владеть".

"Почему же незачем"?

"А разве она им интересна в ином качестве, нежели архитектурный памятник работы неизвестного мастера? Серафиме понравилась аналогия, и она продолжала ее развивать. Разве кого-то когда-нибудь, хоть единого любопытства ради, интересовало наполнение этой крепости, ее внутреннее убранство, культура и обычаи, верования и праздники обитателей обитательницы, поправилась она для себя - разве ознакомление с этим входило в пункты программы завоевателей? Или им - тому и другому -нужна была легкая, эффектная победа над привлекательной твердыней, до сего момента считавшейся неприступной. Ты знаешь ответ на этот вопрос, мне незачем говорить дальше".

"И оба при этом считались первопроходцами", усмехнулось зеркало.

"Да, они оба считали себя таковыми, к чему скрывать. Я не стала лишать их этой маленькой радости".

"Равно как и радости завоевания. Если не секрет, то почему все же им это удалось?".

Серафима вздохнула.

"Осада иной раз бывает бессмысленна, но лишь тогда, когда то понимает полководец завоевателей. Если же нет, если же он уверен, что рано или поздно твердыня падет к его ногам,- лучше для обеих сторон будет не изводить себя в никчемной борьбе, а смириться с победой захватчиков. Все равно завоеватели не поймут, что проиграли, едва заняв крепость, изначально, в первый же день проиграли".

"Возможно, ты и права, задумчиво ответило зеркало. Но хочешь ли ты дать им понять это?".

"А так ли им это необходимо?" вопросом на вопрос ответила Серафима. И снова выглянула в окно.

"Да, поразмыслив, согласилось зеркало, ты снова оказалась права. Им лучше продолжать упиваться старой победой и греть надежды на победы новые. Они же не могут остановиться на прежних захватах".

"Ты же знаешь, их победы мне неинтересны", спокойно ответствовала Серафима.

"Знаю, конечно, но ведь ты сама хочешь прервать их беспроигрышную серию. Иначе бы ничего не говорила Павлу об Алексее, не просила того приехать и не пыталась бы сейчас решить - решиться ли тебе самой на ответный ход или пустить все на самотек... как прежде, когда твоя крепость была дважды повержена и охотно подвергалась самодовольным наскокам завоевателей".

"Я не получила от этого ничего... кроме усталости, поспешно заверила свое отражение в зеркале Серафима, ты же знаешь это даже лучше меня".

"Но ты все же давала им волю. Так часто, как они того хотели от тебя".

"Ты меня за это упрекаешь?".

"Ты же знаешь, что я не вправе судить тебя. Суд над собой входит в твой круг обязанностей".

"И я его вершила. Все это время. Пять лет".

"Больше похоже на мазохизм".

"Нет, не похоже. Я должна была через это пройти".

"Для чего, чтобы заработать усталость и безразличие? Чтобы сидеть и разговаривать со своим отражением, решая собственную судьбу и выслушивая доводы амальгамы? Или чтоб пытаться понять у горничной, как та оценивает семейные отношения своих хозяев, - ведь именно это ты только что порывалась спросить у Сони".

- Я хотела понять себя.

Она произнесла это вслух, и слова эти показались ей неубедительными. Серафима снова произнесла:

- Я пыталась понять себя.

И снова неудача.

Накатила апатия. Как и час назад, после любви к ней Алексея, теперь она не стеснялась и в мыслях называть его полным именем, как и после звонка, столь неожиданного, столь поспешного, Павла.

Серафима с трудом поднялась со стула. Подошла к окну и тут же, резко повернувшись, заспешила к двери. Где-то вдали она слышала гул работающего пылесоса, Соня приводила дом в порядок. Ей пришла в голову странная мысль. А не пойти и не спросить ли у горничной, каково же это - иметь работу. Может, тогда она ответит на свой вопрос. Или хотя бы подойдет к ответу.

Заседание закончилось, как и положено подобного рода встречам - ничем. При отсутствии самого генерального директора, разговор свелся к промежуточным темам и кулуарным дебатам по хотя и насущным, проблемам, но все же в самых редких случаях выносимым на столь высокий уровень обсуждения. Ожидания скорого прибытия Караева, на которое так надеялся финансовый директор, не подтвердилось, его вообще не было, ни очно, ни посредством мобильной связи.

"Ожидание Годо в присутственном месте", сострил в итоге управляющий и покинул заседание первым. Менее всего он любил подобные мероприятия, особенно в те редкие времена, когда был на них, вместо Караева, председательствующим.

Павел последовал за ним, но быстро уйти не успел, его остановили. Впрочем, уже уходя, он ненадолго задержался в дверях, рассчитывая на что-то подобное. Мысль о необходимости постоянно находиться в центре внимания свербела в мозгу, заставляя Павла поминутно искать свидетелей своих действий. Любых действий, вплоть до самых незначительных.

Его остановил финансовый директор. Окликнул, а, затем, подойдя, положил по-отечески, - все же разница в возрасте меж ними составляла тридцать шесть лет - руку на плечо.

- Вы сегодня были в ударе, Павел, - произнес он, заглядывая молодому человеку в глаза. Павел невольно опустил взгляд. - Если не секрет, чем объясняется неожиданное ваше рвение? Вы готовились специально для Вагита Тимуровича?

Павел кивнул, по-прежнему не глядя на Елисеева. По-своему тот был прав, но, конечно, понятия не имел, как именно.

- Жаль, что его так задержали дела.

- Да...

- Думаю, Вагита Тимуровича ваша позиция удивила бы. Все же вы совершенно напрасно подвергаете такой критике наши методы управления. Тем более что собственных разработок в этой области пока еще не предвидится... - Елисеев помолчал и добавил: - Хотя кое в чем я с вами вынужден буду согласиться. Особенно в той части вашего выступления, что затронуло перспективы реформирования дочерних структур банка "Анатолия", вы все же довольно много проработали, что называется, на местах, вам, видимо, лучше видится все имеющиеся там проблемы, нежели специалистам из совета директоров. Вы правы, мы совершенно не замечаем неэффективной, а порой и попросту неуклюжей системы взаимосвязи филиалов меж собой и с самим центром. Но методы, на которые вы намекаете... гм... слишком революционны, я бы так выразился. Пожалуй, вы с ними спешите, следует повременить еще хотя бы год с ликвидациями и сокращением персонала. Хотя бы год, - повторил он. И тут же поспешил заметить: - Все же Вагит Тимурович не ошибся в вас, выдвинув в совет два года назад. Сегодня я в этом лишний раз смог убедиться.

Примерно теми же словами учитель говорит со своим любимым учеником, который произвел впечатление на экзаменационную комиссию. Павел хотел его прервать, но не нашел подходящих слов.

- И напрасно вы на него обижаетесь, - Павел знал, что Елисеев не был в курсе их с Караевым размолвки, шеф старался ее не афишировать до поры до времени. Пока не разберется сам в хитросплетениях интриги, затеянной племянником, во всех потайных играх с собственным банком, в жульничестве с корсчетами, махинациями с переводом денег, не замеченных ранее. И прочая, и прочая. А до поры, до времени, пока не грянет всё сметающая буря начальственного и родственного гнева, он может чувствовать себя просто отставленным от пресветлых очей подальше.

- Вы для Вагита Тимуровича как Итен Хоули для Марулло в "Зиме тревоги нашей", помяните мое слово, - слова Елисеева вызвали у Павла невольную усмешку: еще один знаток литературы, не могущий обойтись без метафор и цитат. - Придет время, вы его старания оцените по достоинству.

Павел вынужден был согласиться и послушать доводы "против" его прожектов, которые и самому были неинтересны и скучны, поскольку явно отстали от стремительно меняющейся жизни. Полгода назад он бы еще вспомнил о них, о том, что разрабатывал еще до кризиса, но ныне.... Ныне поздно, поезд ушел, а ни Караев, ни его сподвижники, так же привыкшие к прежним скоростям и правилам игры, застопорившиеся на них и не желающие признавать новые условия новых людей, никто из них ничего не заметил. Правила эти изменились давно, можно сказать, кризис подвел под ними черту, под тем процессом, что начался за год с лишним до него. А они так ничего и не поняли.

Ему просто следует уйти, чтобы не утонуть в болоте, которым стал банк "Анатолия" некогда самый могущественный и процветающий банк новой России. И уход этот он начал давно... просто сейчас, после предложения Серафимы, после того, как он на него согласился, стало невыносимым, невозможным ждать, когда ситуация повернется к нему лицом и даст возможность эффектно хлопнуть дверью. Как же иначе объяснить тем, кто остался, что он есть на самом деле. Никак. Совсем никак. И тому подтверждение - его прожекты годичной давности, беспомощные и слабые теперь, но все так же считаемые революционными.

Кажется, они просто не знают, что такое революция. Ничего удивительного, что они не чувствуют ее, перемены, витающие в воздухе, перемены, которые неизбежно придут к ним. Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра, но скоро, очень скоро. А они просто потеряли форму, забыли о необходимости постоянно поддерживать ее. Вот и останутся с тем, что имели когда-то, до того, как стать тем, кто есть сейчас, до начала новой России.

Елисеев высказал все, что хотел, и церемонно откланялся. Павел, чтобы снова не остаться наедине с собой, поспешил в кабинет, на ходу доставая из кармана мобильный телефон.

Главное дело он сделал, бумаги, принесенные Антоном в папке, а так же кропотливо собранные им самим, отправились по назначению в личный сейф Караева. Владелец не предполагал сменить на нем код, просто не подумал о такой возможности, которой воспользовался Павел. В силу того, что надеялся вернуться сегодня назад и продолжить свои изыскания о неблаговидных действиях племянника.

Все изыскания Вагита Тимуровича находились сейчас у Павла. Папку эту он не оставил в кабинете, взял с собой на заседание, вместе с прожектами. И теперь он возвращался в кабинет, с тем, чтобы завершить начатый процесс.

Домашний телефон Серафимы не отвечал, Павел ждал долго, за это время он успел дойти до кабинета и вынуть бумаги из папки. Тогда он позвонил на номер сотового телефона.

А в это время механически разделял скрепленные скобами листы по одному и аккуратно вкладывал их в тихо гудящий шредер. На стол сыпалась бумажная труха.

Серафима ответила моментально, после второго сигнала. Шум улицы, влившийся следом за сигналом соединения, заставил его напрячься.

- Ты далеко собралась? - он спросил напрямик.

- Нет.

- Куда, если не секрет?

Пауза. Серафима, должно быть, сама вела машину.

- А почему ты спрашиваешь?

- А все же, ты можешь сказать?

- Это столь необходимо?

Четвертый вопрос подряд. Он проиграл игру, ответив на него.

- Да, необходимо.

- К Алисе.

- Кто это?

- Тебя и это интересует?

- Слушай, ты ответишь мне или нет?! - он прокричал слова в трубку, с силой сжимая трубку. В ней что-то треснуло, Павел только тогда сообразил, что делает. И добавил немного спокойнее: - Это связано хоть как-то с Алексеем?

- Нет, никоим образом.

- Тогда зачем...

- Устала сидеть дома. Это верный ответ?

- Извини, - ему пришлось окончательно признать свое поражение. Он добавил: - У меня почти все готово. Вовремя я тебе позвонил.

Серафима молчала так долго, что Павел смог услышать ничем не прерываемый куплет из песенки, передаваемой по радио.

- Так ты успел? - спросила она хрипло. Не будь в тот момент Павел уверен, что разговаривает именно с ней, посчитал бы, что ошибся номером.

- Да, успел. Мои люди...

- Точно? - переспросила она.

- Абсолютно. Мои люди...

- Значит, Алексей... - Серафима не договорила, замолчав на полуслове. - Паш, когда всё это кончится? - устало спросила она. - Скажи, а?

Перед ним была прежняя Сима, ту, к которой он успел привыкнуть и которую приучил к себе. Та самая, что месяц назад звонила ему и просила помощи, умоляла о снисхождении к ее мукам. Та, чей голос не вызывал у него иных эмоций, кроме тех, что свойственны сильному мужчине перед слабой женщиной, к тому же столь нуждающейся в нем. Именно в нем.

И это несмотря на то, что Сима старше его, старше на пять лет. Возраст имеет огромное значение, особенно для того, кто так молод. И кто так хочет, чтобы его молодость не была столь заметна и не воспринималась столь однозначно. Как всеми остальными.

Кроме нее.

- Скоро, милая, - прошептал он. - Обещаю, очень скоро. Не волнуйся, не переживай, все самое главное уже позади, в этом не сомневайся. Я все сделаю сам, не переживай, я держу ситуацию под своим полным контролем. Все уже почти прошло. Осталось чуть-чуть подождать, совсем немного. Ты даже не заметишь, как все кончится.

- Я буду с тобой, - даже не услышал, почувствовал он. И ощутил новый прилив сил.

- Конечно, милая, - и добавил столь необходимые, столь часто повторяемые слова. Слова, что нужны каждой женщине. Особенно ей: - Я люблю тебя.

- Я знаю. Я тоже... - пауза, - тоже тебя люблю.

И в ту же секунду связь прервалась.

Наверное, предположил он, Сима попала в зону глушения сигналов мобильного телефона. Но перезванивать не стал. Он уже узнал все, что было необходимо. И это знание его успокоило и придало сил.

Вагит Тимурович вынул ручку из пластмассовой коробочки, изнутри обшитой замшей, - "Паркер" с золотым пером эффектно заблестел на солнце и, неторопливо пододвинув к себе листы договора, один за другим подписал их. Затем экземпляры передал Алексею, который сделал то же самое. Далеко не столь впечатляюще, скорее даже нарочито обыденно и буднично, привычной для него гелевой ручкой, висевшей на заколке колпачка в кармане рубашки. Затем свои подписи поставили поверенные.

Отчего-то вся сладость, вся соль процесса подписания растворилась для него, и причина этого растворения была Алексею совершенно непонятна. Миг, один кратчайший миг, когда он мог определить, понять причину столь болезненного своего состояния, был безвозвратно упущен. К тому же он едва не смазал подпись Вагита Тимуровича на одном из листов, чернила "Паркера" не успели просохнуть, как следует.

Сам же Вагит Тимурович столь же блестяще, как извлек, положил ручку обратно в коробочку, саму коробочку отправил во внутренний карман пиджака, и, улыбнувшись, - эдакая ноша с души спала, хоть и потерял, да приличные деньги выручил, - пригладил седые волосы ладонью.

- Что-то вы, молодой человек, не в духах сегодня, - произнес он иронически. - Что-то важное включить в текст забыли?

Алексей попытался отшутиться на семейную тему, но ему это не удалось. Впрочем, Вагит Тимурович принял его шутку.

Следом за высокими договаривающимися сторонами, текст контракта подписали поверенные, затем на сцену выступил нотариус, доселе незаметный настолько, что Алексей приметил его далеко не сразу по прибытии, лишь во время знакомства. Тогда, в момент встречи, последним ему представили невзрачного серого человечка с незапоминающимся лицом, спрятавшимся за толстыми стеклами очков. Сразу же после представления нотариус снова скрылся из виду, будто мимикрировал, и возник из небытия лишь для заверения контракта своим многозначительным вензелем.

Сделав дело, он снова отошел от стола, стараясь слиться со стеною за спинами поверенных. Вероника же, пользуясь портативным компьютером, лежавшим у нее на коленях, начала перевод денег со счета на счет. От покупателя, истинного покупателя, Андрея Георгиевича, к продавцу, Вагиту Тимуровичу.

Алексей не стал подходить и выяснять, все ли в порядке. Он просто подал руку Вагиту Тимуровичу, которую тот хорошенько потряс и поздравил с удачным завершением дела, продлившегося по времени почти месяц. Алексей вяло отреагировал на его поздравления, кивнул в ответ и заметил, что так же рад и доволен, что все закончилось.

В этот миг он чувствовал себя совершенно лишним здесь. Можно было обойтись и без него, одной Вероникой и поверенными, а его оставить в покое хоть ненадолго, наедине с Симой и теми проблемами, которые он привык решать и с которыми справлялся самостоятельно за долгие годы работы наедине с собой. Пока был самостоятельным во всех делах и поступках, касающихся и своей персоны и персонала, что работал в его компании.

Сейчас он вспоминал то время, едва не как золотую пору: и буйство молодеческой фантазии, и бескрайность возможностей их проявления, и порой неоправданный риск в делах, риск, что он так любил в то время, на который ставил не раз, и который не подводил его почти никогда, и команда единоверцев, с которой он был готов и в огонь и в воду, и которая оставила его после женитьбы. И многое другое, ушедшее в дымку прошедших лет, то, о чем он теперь частенько вспоминал с каким-то упоением.

Ныне он принужден хвастаться иным. К примеру, тем, что он находится здесь.

Это определенного рода честь, представлять Андрея Георгиевича в данном деле, повторил он про себя. Повторил, как вечернюю молитву.

И не поверил в искренность беззвучно произнесенных слов. Может и потому еще, что слишком часто произносил их так, про себя, чтобы никто другой не слышал хода его мыслей.

И слова, произносимые слишком часто, выцвели и лишились первоначального значения, стали набором знакомых звуков, заученных наизусть, без вникания в суть, без понимания всего их значения, так как заучивает правила правописания ленивый школьник - твердо сжав зубы, повторяя их про себя или шепотом бесчисленное множество раз.