Вагит Тимурович широким жестом обвел пространство комнаты.
- Отличный подарок вашей супруге, - заметил он без тени сарказма. - Вы ведь здесь собираетесь обосноваться на летнее время?
Алексей неохотно взглянул в его сторону и подумал, что покинет этот дом как можно скорее. Сперва только распрощается с хозяином.
Этот особняк и в самом деле подходит его жене как нельзя кстати. Она любит роскошество, любит старину, антик, все, относящееся к прошлому. Ей здесь понравится. Впрочем, она же была в усадьбе еще до ее покупки не раз, так что...
- Да, вы правы, - произнес он, - Сима будет в восторге.
Это как музей, а она любит, любила прежде, в самом начале их брака, ходить по музеям, выставкам, галереям. Когда они путешествовали по Италии, он частенько оставался в номере или просто бродил по городу - неважно, какому, - предоставив ей свободу передвижения, Сима же, не уставая, путешествовала от одной достопримечательности к другой. В Москве обыкновенно, да и будучи в Париже на отдыхе, накупала кучу книг Серебряного века и читала запоем.
Ходила. Читала. Сейчас уже нет. Что ж, теперь музей сам пришел к ней в дом.
Можно сказать, они поменялись местами.
- Алексей, если вы не против, отправим сопровождающих нас лиц за проведением оставшихся формальностей одних, - голос Вагита Тимуровича вывел его из задумчивости. - На моей машине, разумеется. А мы с вами немного пороскошествуем.
- Да, конечно.
Вагит Тимурович вышел за традиционной, как он ее называл, "контрактной", бутылкой коньяка "Реми Мартен". Вышел свободно, исполненный достоинства, точно по-прежнему оставался хозяином усадьбы. Следом за ним на первый этаж потянулся и Алексей.
Что ж, главное правило в жизни: иногда надо уметь пригибаться, чтобы не быть вырванным с корнем. Он вот так и сделал, пригнулся. Без этого нельзя. По крайней мере, пока. Впрочем, все это временное, Андрей Георгиевич и сам прекрасно понимает, хотя делает вид, что без него....
Симу тоже можно понять, подумалось ему в этот момент. Она без всего этого уже просто не может. Именно поэтому ей и был столь необходим Алексей. Не Павел, именно он. Ведь Павел слишком похож на нее саму...
Караев давал какие-то абстрактные рекомендации своему поверенному, ни в коей мере не относящиеся к делу. Тот кивал сосредоточенно, наконец, пожал руку на прощание и вышел, тихонько притворив за собой дверь. С Алексеем он попрощался до этого; так уж вышло, что последним все пожимали руку именно бывшему хозяину усадьбы. Нарочно или бессознательно, вот в чем вопрос.
Алексей выглянул в окно. Вероника села в БМВ последней, на непривычное для нее заднее сиденье, рядом с Мельниковым. Увидев его в проеме окна, помахала на прощание рукой. Он постеснялся сделать тоже в ответ, просто смотрел, как отъезжает дорогая машина, слушал, как стихает в загородной тиши шум ее мотора. Наконец, все звуки исчезли, тишина снова опустилась на коттеджный поселок.
Краем глаза Алексей заметил, что черный "джип" все еще стоит на прежнем месте. Тоже, должно быть, кого-то ждет.
Отойдя от окна, он вернулся к Вагиту Тимуровичу. Тот, отперев дверцу бара, доставал бутылку, напоминавшей своею формой увеличенный в добрый десяток раз флакон духов. "Реми Мартен" был еще непочатым, янтарная жидкость плескалась у самого горлышка.
Караев наполнил бокалы, плеснув в каждый по глотку, не больше, затем добавил еще. И произнес:
- За завершение удачной сделки. Надо полагать, не последней между нами. Ну и за то, чтоб, в самом деле, не последней.
По-прежнему стоя, они одновременно подняли бокалы и, не чокаясь, Вагит Тимурович считал это излишеством и "дамскими причудами", выпили. Поставили хрусталь на низкий столик к бутылке. И так же одновременно обернулись к двери, едва заслышав за ней беспокойный шум шагов.
Дверь распахнулась мгновенно вслед за этим. В комнату влетел, спиною к стоявшим, Иван. Не удержался на ногах, упал на ковер и тотчас же поднялся, как-то робко и нерешительно.
Когда Алексей вновь повернул голову к двери, то первое, что он успел увидеть, был ствол пистолета, утяжеленный и удлиненный трубкой глушителя, повернутый в сторону впавшего в комнату телохранителя.
Следом за трубкой, буквально торчавшей из проема полузакрывшейся двери, появилась рука в белых манжетах рубашки с золочеными запонками и черными рукавами пиджака. Ствол чуть качнулся, не направляясь, а как бы указуя на остальных, присутствующих в комнате, словно давая понять, что и они в равной степени причастны ко всему происшедшему с телохранителем и, так же, как и он, примут непосредственное участие во всех дальнейших действиях.
Спустя секунду, в комнату вошли двое. Оба в одинаковых черных пиджаках-двойках, в белых сорочках и невыразительных серых галстуках, повязанных двойным узлом. И с пистолетами в правых руках. Лиц не видно было, каждое было закрыто черной вязаной маской с прорезями для глаз и рта, и из-за этой маски, скрывавшей лица, различить вторгшихся было практически невозможно. Разве что по тому, что стоявший слева, ближе к окну, кажется, был немного выше своего компаньона. И, судя по всему, имел больший круг прав и обязанностей; именно он заговорил первый, приказав:
- Все трое, на пол. Руки за голову. Быстро!
Голос его был тих и невыразителен так же, как и само одеяние, но не подчиниться ему было невозможно. Алексей улегся первым, и, уже улегшись, встретил встревоженный, извиняющийся взгляд Ивана. Вагит Тимурович с трудом опустился на пол, враз закашлявшись и пытаясь подавить кашель.
Их обыскали, быстро и профессионально. Должно быть, так и обыскивают те, кому это положено по работе. У Алексея изъяли бумажник и ключи, не позабыли и о перочинном ножичке с двумя крохотными лезвиями и маникюрными щипчиками - давешнем подарке Вероники.
Обыскивал один, приказавший лечь, так и стоял у двери с пистолетом, спокойно разглядывая, то богатый интерьер, то вид за окном, не забывая и о пребывающих на полу. Когда обыск завершился, в комнату, точно по команде, вошел еще один "близнец". Что-то произнес главному, Алексей не расслышал половины слов, лежал далеко, понял лишь, что тот все это время осматривал помещения усадьбы, и что "в доме никого больше нет". Он вздохнул коротко, подумав, хорошо хоть Вероника и его поверенный успели выехать, им ничего из происходящего не светит.
В комнату вошел четвертый "близнец", отчего-то безоружный. Оглядев лежавших, он кивнул главному и коротко приказал: "по одному в подвал". На что главный, разом низведенный до роли помощника, кивнул и поднял с пола Караева.
Должно быть, только сейчас Алексей сумел заставить себя поверить в происходящее. Только после того, как вспомнил об уехавшей так вовремя Веронике, только когда почувствовал холод, поднимавшийся в его тело от пола, лишь как ощутил неудобство уткнутого в паркет лица.
Странно, но до сего момента он никак не мог воспринять происходившее всерьез, в первый раз, как-никак, подумалось с горечью ему. Алексею все казалось с таким упорством, что он сам готов был поверить в это, что люди в масках еще поиграют в свою непонятную игру, затем же непременно снимут свои шерстяные шапочки, улыбнутся, обнаружив, что их узнали - Алексей, как ни старался, никак не мог представить, кто же мог под ними оказаться, - и немедленно вслед за этим объяснят все происходившее шуткой или какой-то странной необходимостью, в которую он с легкостью поверит. Ведь все это, конечно же, должно иметь нормальное, логичное и, главное, предсказуемое объяснение.
Минуты шли, медленно перетекая одна в другую, но ничего не происходило. Алексей неожиданно сам для себя вспомнил о Караеве, подумал, а ведь это ему не впервой. Такое как-то раз случалось в его жизни, не совсем так, но что-то подобное, покушение, к примеру. Значит, можно ведь логически предположить, что вторжение имеет отношение, прежде всего к нему, именно к нему, и ни к кому другому. А, значит, он, Алексей, здесь совсем не при чем, случайно оказался в ненужный момент, если бы он уехал чуть раньше, то мог и избежать подобной участи. Конечно, мог бы.
Это его немного утешило, в равной же степени и убедило дополнительно в реальности происходящего. "Близнецам" нужны были документы, наверное, они не ожидали увидеть здесь кого-то, кроме хозяина усадьбы, может, они даже не подозревали о передаче усадьбы из одних рук в другие, скорее всего, именно так и есть. Они ведь и Караева первого увели, вполне вероятно, его, Алексея, - он даже в мыслях стал обращаться к себе в третьем лице, - ждет иная, нежели Вагита Тимуровича, участь.
Несколько секунд прошло, после того, как за Караевым закрылась дверь, и тот "близнец", что обыскивал его, пихнул Алексея в бок и произнес:
- Поднимайся. Руки за головой. Вперед.
Алексей едва смог подняться. И беспомощно взглянул на Ивана. Но телохранитель смотрел на вошедшего последним безоружного "близнеца" и не поворачивал головы, не видел, как Алексея уводили.
Секундою спустя за ними закрылась дверь, коридором его повели вдоль фасада, в левое крыло усадьбы. Человек в маске шел в двух шагах от Алексея, держа пистолет прямо перед собой, остановись Алексей на мгновение, чтобы дождаться движения своего охранника и, воспользовавшись моментом, попытайся выбить у него оружие, его ждал бы провал: у "близнеца" было достаточно свободного пространства перед собой, он с легкостью сумел бы отразить атаку, даже не пользуясь пистолетом.
Впрочем, он и не пытался сопротивляться: не умел, да и в мыслях не имел такого намерения. Повиновался, стараясь идти спокойно, и пытался потихоньку разобраться в происходящем. Время, как он здраво предполагал, у него еще было.
За спиною что-то упало, послышались резкие звуки, удар и чей-то вскрик. Алексей обернулся было, возможно, случай оказался на его стороне.
Но непроницаемое выражение лица охранника, махнувшего вперед пистолетом, подействовало отрезвляюще. Он подчинился и стал спускаться по шаткой узкой лестнице, ведущей на четырнадцать ступенек вниз.
Снизу потянуло морозным воздухом, спертым и оттого кажущимся особенно колючим.
Охранник остановился перед закрытой на засов дверью, знаком велел Алексею уткнуться лицом в стену. Затем отодвинул засов и одним резким движением, взявши молодого человека за ворот пиджака, вбросил внутрь.
Дверь немедленно захлопнулась. Послушался звук задвигаемого засова. Шаги человека, поднимающегося по лестнице. Затем все стихло.
Вагит Тимурович помог Алексею подняться на ноги. Молодой человек немедленно подбежал к двери, стукнул в нее кулаком, металл, которым была обита дверь, глухо зазвенел. Алексей ударил еще раз, затем решительно подошел к маленькому слуховому окошку под самым потолком голой комнатки с мутным стеклом. Попытался дотянуться до него рукой. Пальцы едва коснулись рамы окошка.
Впрочем, даже будь в комнатке хоть какая-то мебель, скрашивающая покрытые белой краской стены, кто-нибудь, размерами больше кошки, уже не способен был выбраться через него на свободу.
Вагит Тимурович осторожно коснулся плеча Алексея. Тот никак не прореагировал на это.
- Скатайте пиджак и садитесь, - посоветовал Караев. - Трудно сказать, сколько нам предстоит здесь пробыть.
- Что это за помещение? - наконец спросил он. - Раньше вы мне его не показывали.
- Ледник, самый обыкновенный ледник. Хорошо еще, что неиспользуемый.
Вновь послышались шаги, Алексей, враз обострившемся слухом определил, что посетителей несколько, больше двух. Дверь снова распахнулась, и в ледник был вброшен Иван. От двери вниз вели три ступеньки, телохранитель не увидел их в полутьме комнатки и точно так же, как Алексей, упал на колени.
Поднявшись, он оглядел пленников. Посмотрел на дверь. Вслушался в звук удалявшихся шагов, один из "близнецов" удаляясь, кажется, решил воспользоваться телефоном, звук набираемого номера, был слышен в комнатке удивительно отчетливо.
- Пошел сообщать, - почти равнодушно, лишь с чуть заметной хрипотцой, произнес Караев. Иван кивнул, прислонился спиною к стене.
- Жаль, что вы не стояли у двери, - произнес он устало. - Я мог бы...
И замолчал на полуслове, глядя на Алексея. Тот не выдержал его взгляда и отвернулся к окну. Вагит Тимурович махнул рукой:
- Бросьте вы. Садитесь лучше. Будем ждать.
Иван кивнул в ответ. Подошел к Алексею и сел с другой стороны.
- Мы их хотя бы услышим, - сказал телохранитель.
- Да, услышим, - повторил Алексей, невольно вздрогнув.
Серафима отперла гараж и подняла ворота; с металлическим позвякиванием они ушли в нишу под потолком. Затем села в машину - ярко-красный "ниссан" модели "Примера Джи-Ти". Дверь хлопнула, немедленно вслед за этим завелся двигатель. Все эти действия она проделала стремительно, на одном дыхании, но, едва взялась за руль, едва положила ладонь на рычаг переключения передач, как снова почувствовала усталость. То самое полное оцепенение чувств и членов тела, что заставало ее неожиданно, порой в самые неподходящие моменты и буквально заставляло проводить минуты и часы в недвижности, забывая обо всем и обо всех, что окружало ее в тот момент, даже о самой себе. Время тогда утекало сквозь пальцы как песок - неслышное и неощутимое, беззвучно проходило мимо, не оставляя следа.
Она нервно зевнула, глядя с некоторым недоумением на свои руки, лежавшие на руле. Ей надо торопиться, совершить немало дел сегодня, если сейчас она снова отключится, позволив своей усталость опять взять над ней верх, если это только произойдет.... Лучше не загадывать, что произойдет тогда. Лучше не думать ни о чем, так проще усыпить тревожную усталость, освободиться хоть на время от ее неусыпного контроля, вырваться и сделать то, что давно намечалось, но на что не хватало прежде сил - из-за этой бесконечно тяжелой ноши за спиной.
Серафима с видимым усилием сняла руки с руля. Сколько она просидела так - ей было неизвестно, час или всего минуту, можно было узнать, лишь взглянув на часы. Но часы показывали абстрактное время, сжимая его каждое мгновение, спрессовывая минуты в секунды, стирали часы в порошок мгновений, проходящих с утра до вечера; часами управляла все та же усталость, которая заботливо показывала, что все ее действия не более, чем суета сует, вечная суета, и до наступления времени возвращения Алексея она ничего сделать не успеет. Лучше не смотреть, не давать ей этого шанса.
- Закрыть за вами, Серафима Андреевна?
Серафима вздрогнула. Нет, просто Соня вышла на улицу, выбросить мусор.
Машина, дернувшись, тронулась с места, направляясь к воротам; неожиданно Серафима вспомнила, как утром, спеша насколько возможно, в них протискивалась Вероника, интересно, она поцарапала крыло или нет?
Ее "ниссан" выбрался в проулок, не торопясь, развернулся и двинулся к магистрали. Тряская дорога не позволяла расслабиться, это было главное. Не дать придти усталости до тех пор, пока она не прибудет на место.
Перед выездом она звонила Алисе, своей массажистке. Разумеется, она с радостью готова была ее принять. "Конечно, Серафима Андреевна, приезжайте, сделаем тонизирующий массаж как всегда, мы очень рады вас видеть". Алиса была одна, но она всегда говорила о себе со всеми клиентами во множественном числе, должно быть, репутация обязывала. Серафима сразу сказала, что чувствует себя неважно, вот и решила обратиться к ней, как к последнему средству; не забыть бы перед уходом повторить эти слова. Люди, оказывающие услуги, очень ценят подобные фразы, особенно от подобных клиентов.
Но до квартиры Алисы она доехала совершенно разбитой. Как чувствовала, что будет что-то подобное.
Некстати позвонил Павел. Сказал, что у него все готово, его любимое словцо "на мази". Все идет по его плану. Пускай не волнуется и ждет, когда операция завершится.
И усталость вернулась на привычное место. Она даже была вынуждена остановить машину и слушать его слова молча, всматриваясь пустыми глазами в горящий светофор в десятке метров ниже по улице.
И еще он сказал, что любит ее.
И еще....
Она едва не расплакалась от ощущения навалившегося бессилия. И снова сидела, вцепившись в руль и пытаясь заставить себя забыть разговор. Вернуться в норму, насколько норма возможна для нее. Выйти из машины или же заставить себя выжать сцепление, переключить рычаг на первую передачу, тронуться с места.
Действовать, действовать, не думать ни о чем, забыть и действовать. Иначе....
Она со всхлипом, вырвавшимся откуда-то из самых глубин души, нажала педаль газа, вырулила на мостовую. Двинулась вниз по улице. Каждое движение давалось с таким трудом, что через мгновение глаза стал заливать пот, она плакала, стонала и кусала губы, понукая себя следить за дорогой и поворачивать руль из стороны в сторону, выбирать путь и переключать рычаг коробки скоростей. Едва не врезалась в стоявшую на светофоре "девятку", заставив себя затормозить в последний момент. А потом едва заставила тронуться с места, - мотор заглох, - и она готова была уже бросить машину, выйти и упасть на холодный асфальт.
Но потом постепенно она расходилась. Добравшись до Алисиной квартиры, Серафима почувствовала себя немного лучше, может быть, оттого, что спешить уже никуда не надо.
Если бы не звонок Павла.... Он точно нарочно выбрал время, чтобы рассказать ей о своих свершениях. Успокоить. Сообщить о том, что ничего изменить уже невозможно. Механизм запущен, обратного хода ему не будет, разве досадная случайность, одна на миллион, та самая случайность, что всегда стояла и стоит на ее пути, разве что она неожиданно вмешается и вернет все на круги своя.
Но Серафима знала, что не вмешается и не вернет. Так было всегда, так и будет в этот раз, недаром ее вчерашние предчувствие столь решительно воспротивилось против намеченной, и раз уже откладываемой, операции. Недаром она попыталась предотвратить неизбежное... пыталась и не смогла. Звонок Павла - вот она, та самая случайность, одна на миллион в действии он разрушил все ее построения махом.
И ей снова придется действовать самой. В одиночку, без обычной помощи, без обязательных, жизненно необходимых посредников, без всего и всех. Так, как действовал бы Павел, будь он на ее месте, свою независимость он всегда ставил на первое место, не всегда получалось, но все же. Так действовал бы Алексей, рожденный свободным. Так действовал и ее отец, прежде, в недавние времена, когда он еще мог обходиться без посредников в любом деле, когда не был прикован к инвалидной коляске и всякое действие неизменно проводил в жизнь в одиночку.
Она же так поступать почти никогда не смела; да и ни к чему было, воспитание, данное ей жизнью, заключалось как раз в противоположном. Воспитание, сходное с тем, что получил Павел, хоть в этом они немного схожи, в том, в чем никогда уже не признаются друг другу. Несвобода объединила их - за те пять лет, что они провели вместе, несвобода стала их второй родиной - несвобода же и разлучила.
Она вышла за Алексея, оставив истинным своим мужем Павла, если к Серафиминой жизни вообще применима такая приставка, как муж. Брак для нее стал испытанием... на прочность или на верность, трудно сказать с определенностью. Но то, что испытанием, - несомненно.
Потому то, она так и не смогла ответить своему отражению в зеркале на закономерный вопрос о любви. Она не выдержала испытания, конечно, за пять лет можно придти и не только к такому простому выводу, но ей не требовалось большего, пока не требовалось. Этого вывода было достаточно, чтобы согнать с плеч вечный груз усталости женщины, не работавшей и минуты в своей жизни, и попытаться действовать на свой страх и риск.
А когда попытки потерпели вполне предсказуемое фиаско, -Серафима буквально с первых же минут будто предчувствовала, к чему приведут ее действия - тогда пришлось обратиться за помощью к другому несвободному. К Павлу.
Павлу, ныне восставшему.
Восставшему не без ее участия. И по ее вине. Копившему тайком даже от нее, силы, и враз выступившему против своего протеже Караева. Едва только она пригласила его на встречу, ту, о которой потом вспоминала и с ужасом и с отвращением и с любовью. И принудила его принять решение, согласиться с тем ходом событий, который она готовила для себя, и который казался абсолютно невыполнимым. Часто используемой в разговоре абстракцией: "вот, если бы".
Он просто воспользовался ситуацией в своих интересах. Привязал ее к себе еще больше, сделал полностью зависимой от его решений и мнений. Стал вторым, кто подчинил ее своей воле. А сам поторопился от сковывающей его самого воли избавиться. Любыми путями, пускай и не слишком законными. Пускай и грешащими против самой структуры, что столько времени давала ему надежное пристанище в самых сложных ситуациях.
Кажется, Караев все же прознал о тайных попытках Павла уйти из-под опеки. Нет сомнений, что он попытается вернуть его на прежнее, занимаемое им с двадцати лет, место.
Если сможет. Ведь Павел еще очень молод, моложе ее на пять лет... а он уже сделал шаг вперед, сумел сделать. Он решился. Выступил из тени, преодолел сомкнутые вкруг него благостные тенета и стремительно удалялся. От нее прочь, туда, в даль, к реальной жизни. К той жизни, о которой каждый день передают в новостных выпусках, печатают в газетах, сообщают по радио и в Интернете. О которой ей известно кое-что, пускай немногое, но все-таки достаточное, чтобы составить свое самостоятельное суждение. И, исходя из суждения этого, решиться.
Сказать правильнее, решиться на решение, она еще не зашла столь далеко, чтобы говорить о принятии или непринятии какого-либо решения. Она просто решилась.
Пока для нее этого решения на решение на поступок - сложно представить себе столь малое движение, но верно говорят, что путь длиной в тысячу ри начинается с первого шага - пока что, более чем достаточно.
И ей следует обождать хоть немного, прежде чем делать новый шаг.
Шаг, во многом зависящий уже не от нее. От обстоятельств, которые слишком часто оказываются немилосердными.
Как сегодняшний звонок Павла, например. Как все его сегодняшние звонки. О, он умеет быть жестоким, причиняющим боль, сводящим с ума! Целеустремленным в стремлении уколоть и унизить, даже не сознавая этого. Настойчивым в желании доказать свое превосходство. Упрямым в попытках добиться полного повиновения. Даже ценой муки, сладостной для него, невыносимой для нее, от двойственного и мазохистского и, одновременно, себялюбивого ощущения невозможности полного подчинения. Ни ему, ни отцу, ни Алексею. Никому, увы, никому.
Если бы не это, нужда в Алисе отпала бы сама собой, ей досталось бы больше времени... нет, о времени лучше не вспоминать, не думать... не попадаться снова и снова на его притягательный крючок.
Довериться чудесным рукам Алисы. Ее мастерству. Слушать ее спокойный голос, неторопливо повествующий о том и о сем, и, отпустив мысли на вольные хлеба, предаться неге. Почувствовать очарование уверенности в другом человеке.
Человеке, научившемся принимать решения.
Павел взял в руки мобильный телефон, когда тот зазвонил сам. Он вздрогнул, едва не выронив пиликавший аппарат из рук. Как нарочно ждал этого момента и застал врасплох.
- Да? - в этот момент запищал селектор, Павел наклонился к нему, произнес быстро: "один момент", и снова сказал в трубку в руке: - Я слушаю.
- Их трое. Двое известных вам лиц и телохранитель кого-то одного из них.
Голос того человека, который именовался в своей среде "главным", произносил слова ровно и, пожалуй, излишне холодно, точно сообщал о текущей работе или просроченных платежах. О чем-то, о чем упоминается всякий раз в начале подобных бесед.
В этот момент из селектора донеслось: "Здесь Иван Семенович, ему необходимо срочно вас видеть".
Павел вздрогнул от неожиданности. Иной раз необходимость быть все время на людях дает сбои - сбои чрезвычайно неприятные, невыносимые, порой просто неразрешимые. Как сейчас. Заставить Ивана Семеновича ожидать в приемной, хотя бы минуту, было невозможно, впустить в кабинет - тем более, предупредить о важном звонке - нет ничего хуже.
Павел произнес в селектор как можно громче: "одну минуточку, сейчас разберусь"... и выключил его, давая возможность решать посетителю, с чем именно ему приходится разбираться. И снова вернулся к сотовому.
- Трое, - повторил он.
- Именно так. Пока мы не выяснили, чей именно телохранитель находится в доме. Если для вас это важно, конечно, - хорошо поставленный голос произносил фразы старательно и верно выговаривая каждое слово, но при этом казалось, будто язык, на котором говорит человек, ему вовсе незнаком, он просто повторяет что-то услышанное и выученное по случаю ранее, чтобы произвести необходимое впечатление на непосвященного.
И, безусловно, произвел. Павел непроизвольно внутренне сжался, едва услышал первые же слова. И осторожно произнес в ответ:
- Это имеет значение, несущественное, но все же. Если вас, конечно, не затруднит.
- Нет, не затруднит, - и добавил: - Мы выясним это, прежде чем начнем процесс.
Павел тряхнул головой. На их языке это называется вот как. И подумал с некоторой дрожью от пришедшей на ум мысли: вот и пришло время.
- Буду вам признателен.
- По завершению процесса, я вам сообщу о достигнутых результатах. Если вас заинтересует что-то особенно, полагаю, вы сможете получить необходимые пояснения. Особенно в той части, касающейся дальнейших действий, ваших и наших.
Голос подавлял. Своим спокойствием, каким-то безразличием ко всему происходящему в эти минуты, где-то совсем рядом с его обладателем. И, одновременно, неколебимой уверенностью в собственных силах, в удачном, если тут вообще применимо подобное слово, завершении "процесса", в том, что все дальнейшее в усадьбе будет происходить именно так, как то решит голос, никак иначе. И никаких случайностей, неопределенностей, никаких сомнений. Все, от и до. Просчитано, продумано, предусмотрено. Ни шага в сторону.
Павел ни разу не встречался со звонившим, быть может, поэтому еще сейчас ему особенно остро казалось, что на том конце провода находится некий хитроумный агрегат, превращающий обычную человеческую речь в лишенную эмоций и каких-либо характерных голосовых артикуляций монолог, точно тот человек, что звонил ему час назад, немного возбужденный, это чувствовалось, предстоящей операцией, пускай не так сильно, как сам Павел, но все же имеющий хоть какие-то эмоции в своей речи, специально воспользовался этим прибором, чтобы усилить впечатление, что долженствовало произвести на заказчика его деяний, а не призвал своего "главного", как пообещал в прошлый раз. Впечатлить и, пользуясь достигнутым успехом, укрепить его и в дальнейшем уже распоряжаться самому, так же спокойно и уверенно, как сейчас, отдавать необходимые команды Павлу, которые тот, слушая голос и не в силах не повиноваться его уверенности, будет непременно исполнять.
Ведь недаром же он сказал о его дальнейших действиях.
- Благодарю вас, - Павел с трудом выдавил из себя эти слова. Он чувствовал, что не может воспринимать слова, произносимые таким образом, они проходят мимо его сознания, подавляя его, и не отпечатываются, как должно, в памяти.
- У вас, видимо, много дел сейчас. Это верное решение. Я не буду вас отрывать от них. В следующий раз перезвоню через час с четвертью. Будьте любезны, подготовьтесь к этому времени.
- Да, конечно.
И эта фраза ударилась о заполонившие линию короткие гудки, мгновенно потонула, скрылась под их бесчисленными наслоениями. Павел выключил трубку, положил ее в карман и поспешил выйти в приемную, извиняясь, ссылаясь на ситуацию, делая многочисленные намеки, всячески пытаясь загладить свою неторопливость в привечании гостя.
Иван Сергеевич прошел в кабинет, вполне удовлетворенный оказанным, хотя и с опозданием, приемом. Он сел в кресло и закурил, пока Павел торопливо вынимал из сейфа нужные бумаги и выкладывал папки перед гостем. Когда он сел за стол, Иван Сергеевич, глядя на выложенный перед ним материал, кивнул:
- Вы неплохо поработали, молодой человек, - заметил он, приступая к просмотру бумаг. Павел поневоле поддался его оценке, поспешив погрузиться в предстоящую работу целиком и без остатка. Симе, подумалось ему напоследок, можно позвонить и позже, когда та вернется от своей Алисы, любопытно, кстати, что представляет собой эта массажистка. Имя редко встречающееся, интересно, что у него тоже была - можно сказать, любовницей, - одна Алиса, разочаровавшаяся в мужчинах; вспомнив об этом, Павел почувствовал неприятный холодок, какой всегда возникал от скверных воспоминаний. И тут же переключился снова на Симу.
Не стоит и сомневаться, что, после его увещеваний, она может позволить себе только одну вольность - тайком прокрасться в его квартиру и поджидать его там. Готовая ко встрече и трепещущая в предвкушении ее.
Так же как и всегда.
Молчание продлилось не слишком долго, не более пяти минут все трое сидели молча, не глядя друг на друга, сосредоточившись на чем-то своем, неспешно изучая бетонный пол под ногами, оштукатуренную и побеленную стену, покрытую змеящимися трещинками, и железную дверь, к которой вели три ступеньки. Никто не решался нарушить установившуюся тишину, оттого, наверное, всем троим казалось, что протекло не менее получаса, прежде чем Вагит Тимурович первым не нарушил его. Никто не решался взглянуть на часы, чтобы не разочаровать свои чувства и ощущения.
Караев поежился и сменил позу. Он дважды попадал в подобные переделки, до удержания в неволе дело тогда не доходило, по счастью, но у него был определенный опыт. Он-то и подсказывал ему, что просто необходимо, что-то сказать, привести в какое-то движение мысли, невыносимо вот так сидеть и глодать себя. Особенно молодым людям, которые впервые вляпались в пренеприятную историю.
Этот же опыт подсказывал и еще одно, то, что Вагит Тимурович произносить вслух не хотел. Он уже чувствовал, что ситуация пойдет именно так, а не иначе, что Алексею придется совсем не здорово и случится чудо, если...
Он не хотел так думать, но мысль не уходила. Если он останется в живых, все же пролезла в мозг мысль. Пролезла и ожгла. И именно поэтому, чтобы заглушить доводы разума, которые доказывали ему с легкостью, что пришедшим нужен он, именно и непременно он, а не его компаньон и, уж тем более, телохранитель компаньона, Вагит Тимурович и произнес:
- Вы не замерзли, Алексей?
Он в ответ покачал головой. Ничего так и не сказал, то ли не хотел, то ли не нашелся.
- В любом случае, это не продлится долго, - продолжил Караев. Максимум полчаса.
Конечно, подумалось Алексею, с ним случалось что-то подобное, он уже имеет представление... хотя бы о временных границах. И он ответил:
- Раз уж с нами стали церемониться.... Да, раз так пошло, сейчас, должно быть, созваниваются... как вы думаете? - он не договорил, додумал, но так и не произнес, но не заметил этого.
- Скорее всего.
- Я слышал, как один из них, - продолжал Алексей с необычной для него торопливостью, - поднимаясь на выход, кажется, уже нажимал на кнопки.... Знаете, такой специфический звук, его ни с чем не спутаешь.
- Скорее всего, - повторил Вагит Тимурович, сам не заметив этого. Да, скорее...
- Вы думаете, нас отсюда вывезут?
- Надеюсь, - Вагит Тимурович спохватился, не так следовало бы ответить, но Алексею довольно было и этого. - Все же это верный признак того, что мы оказались... кассовыми чеками.
Он намеренно опустил слово "заложник", оно, хотя и вертелось на языке, произнестись никак не могло. Алексей мелко закивал в знак согласия. Его пробрала дрожь.
Вагит Тимурович взглянул на молодого человека, невольно ежась и сам. И, чтобы притупить холод, а так же заглушить голоса, те, что нашептывали ему худшие из возможных сценариев, в которых он раз за разом оставался где-то в незнакомом месте, один с пришедшими в его дом людьми, механически отсчитывающим часы каждого нового дня, Караев стал говорить о "похожих случаях из жизни одних знакомых". Чистейшей воды выдумки, но слушающим его сейчас было не до того, чтобы уличать его во лжи. Они просто ждали каждого нового слова, произносимого им, и верили с готовностью в то, что с ними произойдет примерно так же, как и с неким Антоновым или Осиповым, лишь чуть по-иному, с поправкой на сложившиеся обстоятельства.
С поправкой на место, время и имя. Последнее более всего волновало Алексея. Он уже не сомневался, почти не сомневался, что его нахождение в леднике - не более чем досадная оплошность "близнецов", не дождавшихся, пока из дома не уберутся все гости или в свое время так и не сориентировавшихся в машинах прибывших в усадьбу. Осталось только дождаться конца этой истории. Как максимум - полчаса страха с завязанными глазами или в багажнике собственного автомобиля, увозившего его куда-то "туда"; он ведь не видел их лиц, а голос слышал лишь одного, да и то не самого главного, так что....
А вот Вагиту Тимуровичу придется несладко. За всяким человеком по пятам следует его тень, достаточно просто обернуться, чтобы увидеть ее длинный шлейф поступков, ситуаций, знакомств, просчетов, встреч и расставаний, - все, что человек накапливает за прожитые годы. Но иногда тень забегает вперед, как сегодня, случайно или намеренно опережает своего хозяина. И тогда за ее причуды, доселе скрытые за спиною, приходится отвечать.
Как сейчас.
Алексею хотелось спросить у Вагита Тимуровича, предполагает ли он, кто и что скрывается за гостями в масках, почему это нападение случилось сегодня и связано ли оно с его нынешним положением. Но напрямик о таком спрашивать - несмотря даже не ситуацию - ему казалось невозможным. Алексей решил начать издалека. И поинтересовался как бы, между прочим - Вагит Тимурович как раз говорил что-то о "чувстве опасности":
- Скажите, а у вас было что-то подобное? Сегодня, перед тем, как вы отправились в Икшу? - голос его был спокоен, и вопрос прозвучал обстоятельно.
Караев замолчал на полуслове, - Алексей не заметил, что перебил его, нахмурился. Эта мысль уже приходила ему в голову, приходили и варианты ответов на нее. Но на сей раз, он решил сказать правду.
- Увы, нет. Было что-то отдаленно напоминающее грозу, но мне кажется более из-за вашего недолгого опоздания. Я решил, что Андрей Георгиевич передумал и.... Одним словом, ничего. А вы?
- Я... пожалуй, тоже нет.
- Быть может, ваше опоздание... нет, я говорю, что вы, неосознанно, сами того не подозревая, отодвигали момент поездки.
- Нет, я... - он не знал, как лучше сказать. - Дело в Серафиме, я задержался из-за нее. В некотором смысле.
- А она, не удерживала ли вас?
- Нет, кажется, нет, - он попытался вспомнить последние минуты перед приездом машины. Все как обычно, но может быть его неожиданно возникшая страсть к Симе и есть то самое...
Все же это случалось частенько и раньше. Сима сама провоцировала, или он пытался таким образом немного разрядиться перед важной встречей? Точно уезжал не на деловую встречу, а за полярный круг. Она никогда не сопротивлялась, не уходила, непременно соглашаясь. И его ни разу не удивила подобная сговорчивость, которую он считал нормой, а все прочие знакомые и друзья по работе - исключением, удивительным по своей природе. Только сейчас он подумал о ней, как о каком-то феномене.
Интересно, а что же она испытывала на самом-то деле?
Он попытался вспомнить, чтобы отогнать неожиданно пришедшую на ум мысль, но вспомнить не получилось. Вагит Тимурович задал новый вопрос:
- А может, таким образом она удерживала вас от поездки?
- Нет... это моя инициатива, - немного смутившись, произнес Алексей. Мысль ушла, он тщился вспомнить, о чем думал мгновение назад, но не смог.
- Значит, интуиция подвела нас обоих. А что вы, Иван?
Телохранитель вздрогнул, не ожидав, что до него снизойдут в разговоре. Он не прислушивался к нему, занятый своими мыслями, потому вынужден был, чуть покраснев, переспросить.
- Нет, ничего такого не припомню, - наконец, ответил он. - Я как раз завтракал, когда позвонила Вероника, сказала, что мое присутствие на предстоящей встрече не помешает. Я возразил, сказав, что от непосредственного начальника инициатива не исходила, что я могу оказаться лишним. Вероника сказала, что так будет лучше, и что день мне зачтется, Иван говорил быстро, чувствуя, что от него ждут чего-то другого, более важного, но не мог оторваться от этого перечисления подробностей сегодняшнего утра. - Я спорить не стал, спросил, когда надо выехать. Решил, что ей виднее. Она сказала, что машина подъедет за мной, - и тут только сообразил. - Нет, ни во время звонка, ни после, при встрече, ничего не почувствовал. Разве что Герман Архипович более обычного жаловался на переменчивую погоду. Это все.
Вагит Тимурович выдохнул.
- Жаль. А Вероника как-то мотивировала свой поступок?
- Да. Она сказала, что телохранитель нужен для солидности или чего-то в таком духе, не помню в точности. Что-то подростковое... Хотя ей уже двадцать...
Алексей замолчал и вновь взглянул в мутное окошко. Все по-прежнему, тусклый свет едва пробивается сквозь заросшее пылью стекло, почти исчезает, когда небо закрывают плотные облака. Может быть, скоро снова пойдет снег.
- И больше ни от кого ничего я не слышал. А зачем это вам?
Караев пожал плечами.
- Просто привык доверять интуиции, она меня редко когда подводила. И как, скажите на милость, в нашей стране без шестого чувства на страже своих интересов, успеха или влияния? - никак не возможно.
Алексей недоуменно поднял глаза.
- Я над этим не задумывался. Но не уверен, что все дело в интуиции. Скорее, в неких собственных качествах, той же работоспособности, например.
- Вы забываете, что работоспособность, это еще далеко не залог успеха. Слава Богу, страна наша богата людьми неленивыми. На их энтузиазме, почти бескорыстном труде, да на глубокой, почти слепой уверенности в том, что "все образуется" и жива еще страна. Их заботами мы еще что-то производим, экспортируем, не даем окончательно загубить производство. Наше с вами производство, хочу уточнить. Именно наше с вами, не их. Они трудятся на нем, создают все необходимое, отрабатывают взятые под них кредиты, выплачивают собственных из карманов налоги производства, взятки, акцизы, подати. И при этом стараются быть довольными жизнью; иной раз им это даже удается. Но труд этот ни в коей мере нельзя сравнивать с нашей работой ситуация совсем иная. Они работают, чтобы прокормить себя и свои семьи, мы же... сами знаете, для чего. Ведь посмотрите, где мы и где они. Меж нами пропасть, глубину которой и представить - и нам, и им - невозможно.
- Вы явно через край хватили, - заметил Алексей, снова занятый изучением окошка.
- Отнюдь. Вы говорите о трудолюбии, а как сегодня без него тем, кто находится под вами и не имеет, несмотря на все старания, даже надежды выкарабкаться из той пропасти, в которой живут. Получать - вот едва не предел их мечтаний - не тысячу с хвостиком, а пять тысяч... рублей, мой дорогой друг, рублей. А ведь начинали и вы и они примерно с одного и того же: с пустых прилавков, обесцененных денег да надежды на лучшее в новой стране. Только потом разошлись. Они спустились вниз, где и копошатся до сих пор, вы двинулись вверх. И вы утверждаете, что все дело в трудолюбии.
- Разумеется, да. Я и сейчас уверен в этом. Кроме трудолюбия, конечно, необходимы знания, решительность, уверенность, какая никакая хватка. Да, собственно, я могу явить именно такой пример.
- Вы можете, спорить не буду. Но скажите, Алексей, отчего же те люди, о которых мы говорим, да ваши подчиненные хотя бы, не могут похвастаться десятой долей доходов, что получаете вы, их непосредственный начальник?
- Вы еще спрашиваете, - холодно произнес Алексей, поворачиваясь к Вагиту Тимуровичу. - У части моей команды, я говорю о той команде, что была со мной, когда я создавал свою челночную фирму, все еще впереди. Пока они молоды, как и я, но уже успели неплохо продвинуться по службе. Мой главбух, к примеру, сейчас пошел в гору...
- Я говорю не совсем о тех людях, - терпеливо возразил Караев. - О тех, кто непосредственно ездил в ту же Турцию за шмотками и торговал ими в ваших магазинах.
Алексей недоуменно взглянул на Вагита Тимуровича.
- Подождите, но я их не нанимал, этим занимался Анатолий... - он замолчал, но спустя какое-то время, показавшееся его собеседнику очень долгим, произнес: - Не могу сказать, что их жизнь пошла наперекосяк оттого, что я позвал этих людей к себе. Думаю, они неплохо заработали на торговле.
- Вашей карьеры они не сделали.
- Вы лучше бы спросили их, хотели ли они того или нет, - он раздражился.
Караев положил руку ему на плечо. Алексей вздрогнул.
- Да не кипятитесь вы, Алексей, - просто сказал он. - Ни в чем я не думаю вас упрекать. Вы человек молодой, активный, много знающий и понимающий. Свои знания вы научились претворять в жизнь, добиваться с их помощью значительного успеха. Простите, что вы заканчивали?
- Плехановский, экономический факультет.
- Да, я так и полагал.
- Я готовил себя к предпринимательству, - произнес Алексей, с некоторым даже холодком в голосе. - В отличие от большинства тех, кто не пожелал заниматься этим изначально, но все же перешел в экономический сектор.
- Не без причин, надо полагать.
- Их дело.
Вагит Тимурович проигнорировал его слова. Ему хотелось сказать молодому человеку очень многое в эти оставшиеся минуты, потом - он интуитивно понимал это - никаких минут для бесед у них быть уж не может. Разговор этот больше не состоится именно по причине невозможности в будущем каких-либо разговоров меж ними. Конечно, этот диалог бессмыслен, будущее стремительно сужалось, не давая времени на беседы, выбирая одного из них, но не по личным качествам, а по прихоти человека. Того, кто захотел снова разобраться с ним, именно с ним, Вагитом Тимуровичем, и ни с кем иным.
Жаль, слишком поздно он торопится рассказать, выразить свои идеи и принципы своему бывшему компаньону. Да и зачем? он не мог ответить на этот вопрос.
- Вы довольно удачно вписались в реалии нашей жизни, - произнес Вагит Тимурович, отбросив в который раз бумерангом возвращающиеся мысли.
- Я готовил себя к ним, - повторил Алексей. Разговор казался ему бессмыслицей, мысль о незваных гостях отвлекала, буравя голову. - К тому же удачно подвернулась ситуация с началом реформ. На этом оказалось возможным неплохо заработать. Вам больше, чем мне. К тому же у вас оказался накопленным опыт и капитал, так что вы развернулись в полную силу.
- Те, кого вы взяли себе на работу, не имели экономического образования. Даже, если бы имели, едва ли оно помогло бы им. Наука учила нас другому, если помните. Единственным учителем была жизнь и более опытные коллеги по работе. - Алексей кивнул. -Во времена, когда мы начинали, законов как таковых не было, да и ни к чему они были. Власть просто не успевала, не хотела успевать, создавать законы, регламентирующие новые провозглашенные подходы. Потому как людям, пришедшим к власти, необходимо было самим успеть сделать то, что делали мы, предприниматели. Это сейчас все сложилось по-иному. Устоялось, можно сказать.
- Период первоначального накопления завершился.
- Да, завершился в нашу с вами пользу. Но Закон Ломоносова остается верен и для нашей ситуации: если где-то что-то прибыло, значит, у кого-то столько же и убыло. Убыло у этих самых людей, которые пошли работать к вам.
- И что же у них убыло в первую очередь? - Алексей не понимал, почему этот диалог ему неприятен, вроде бы обычный диспут, если отбросить сам факт их пребывания в леднике. Нет, не он тревожил сейчас Алексея, но нечто иное, качественно иное, не поддающееся простому пониманию и объяснению.
- Уверенность, решительность, хватка... все, о чем вы говорили только что. Весь накопленный опыт оказался ни к чему, он лишь подсказал многим из них путь к выходу, путь к тому, кто сможет их вывести, хотя бы на первое время. К вам и ко мне. Ведь дальше-то, они не сомневались, все будет лучше, они вернулся к тому, чем занимались прежде, примутся за привычное уже дело и преуспеют в нем - ведь время настало такое - необыкновенно.
- Слишком уж наивно.
- Пожалуйста, не перебивайте, - заволновавшись, что не успеет договорить, Вагит Тимурович продолжил скороговоркой. - Те люди, которые смогли быстро начать жизнь заново, они преуспели; молодым обыкновенно легко дается поворот на 1800. Они сориентировались и приняли изменения как должное. Остальным, кто успел обзавестись какой-либо иной профессией и начать продвигаться в ней от азов к мастерству, было во много крат сложнее совершить что-то подобное: враз переменить свой труд на тот, что прежде считался низким, а ныне внезапно вознесся до вершины Синая. Переквалификация никогда не дает тех же результатов, что и обучение мастерству с младых ногтей; она лишь дает малый шанс удержаться на плаву.
- Я не совсем понимаю, к чему вы...
- Большая часть населения нашей страны держится на плаву, -продолжил Вагит Тимурович, торопясь договорить. - Они бы могли преуспеть в чем-то, но никак не в том, на что вынудила их новая жизнь. Они не могли и представить себе, что судьба обернется именно так. А раз так получилось, то шансов на новом поприще у них не было почти никаких, у одного из тысячи, быть может, если не меньше. У вас он был изначально потому, что вы вступили на этот путь, что лежит перед нами, тогда, когда еще никто ни подумать о том пути не мог. И достигли нынешних высот. Вполне возможно, делаю я допущение, что изначально вас направило на стезю предпринимательства нечто, что я и называю интуицией, некое чувство, помогающее осознать близкие и далекие возможности, что откроются перед вами через какой-то промежуток времени. Воспользовавшись им, неосознанно, конечно, вы и вышли в "новые русские люди", - произнес он с усмешкою. - Ровно, как и я, полагаясь более на интуицию, нежели на прогнозы специалистов, хотя какие специалисты, те же гадатели, сумел достичь тех высот, на которые забросило меня мое шестое чувство.
- И слетели с них, - Алексей решил быть жестким. Он уже ощущал, что не только Бог любит троицу, но и извечный Его противни; чувствовал кожей присутствие того, неведомого, что всегда приходит в конце пути. Сегодня оно, неведомое, пришло за Караевым. И, поняв это, он перестал играть роль почти привычную для последних месяцев общения с Вагитом Тимуровичем роль второго лица - решил перейти в разряд человека стороннего. Ожидающего неизбежного конца того, кто пока еще рядом с ним. - Видимо, интуиция подвела, когда общество устаканилось, и новые законы начали регламентировать предпринимательскую деятельность. Теперь она больше ни к чему. Надо рассчитывать на умение и на накопленный багаж знаний. А тем, у кого это отсутствует, но есть желание как-то преуспеть, необходимо подстраиваться и идти за лидером, иного просто не остается. За мной хотя бы. Правда, если я посчитаю это возможным. И не моя вина в том, что я откажу им от места по причине, которую они сочтут неубедительной. Предпринимательство это не профессия даже, это особое состояние человека, это... - Алексей на мгновение замялся, не зная, как лучше сформулировать свои мысли. Вагит Тимурович не пришел ему на помощь, он просто смотрел и слушал своего молодого компаньона, внимательно, но несколько отстраненно.
- Основа предпринимательства, - меж тем продолжал Алексей, так и не нашедши нужного сравнения, - это умение всегда и везде быть в форме. Умение выдержать удар, сколь сильным и неожиданным бы он ни был. И при всем при этом, при всей стойкости и надежности, необходимо быть еще и гибким и быстрым, чтобы успевать реагировать на все происходящие в стране и в самом деле изменения, помня при этом, что за тобой идут другие, те, кто признают твое бесспорное лидерство, те, кто верят и доверяют тебе не только мысли, но и, что важнее, скопленные потом и кровью капиталы. Надо быть всегда в авангарде событий, опережать их и, главное, не спотыкаться и не сворачивать на обочину, дабы немного передохнуть. Иначе движущиеся следом толпы просто затопчут своего лидера, забыв о прежней его ауре непогрешимого, кто-то тут же выдвинется на его место, и люди пойдут уже за ним. А в этом случае никакая железная воля, никакая решимость и удачливость не помогут выбраться из завала, вернуть прежние позиции. Никакой силы не хватит пройти по головам этой массы.
Вагит Тимурович понял намек. Он лишь усмехнулся уголками губ, ничего не произнеся.
- Быть в форме - самое важное, - продолжил без передыха Алексей. Он чувствовал какую-то настоятельную необходимость высказаться перед Караевым, высказаться до конца, прежде чем они расстанутся. - Везде и всегда, при любых обстоятельствах. Это - прежде всего, без этого нельзя и мечтать преуспеть в нашем деле. Но наши люди этого не умеют в принципе. И не хотят уметь. Им без надобности! Чуть что - немедля раскисают, обижаются на всё и вся, хватаются за бутылку, и - до встречи под столом в своем привычном убежище. Иначе они не могут, не так воспитаны. Богатство им, дескать, без надобности, вроде как нашему человеку оно и не положено, а тот, кто все же заимел его - душепродавец и прислужник Сатаны. И неважно, каким путем оно получилось, ведь всякому русскому человеку от дедов известно, что по-хорошему богатым не станешь.
Вы знаете людей, Вагит Тимурович, гораздо лучше меня. Им хочется одного - работать меньше, жить спокойнее, так, чтобы никто их не трогал. Оттрубил свое - и в сторону, хоть трава не расти. Получать лучше столько, чтобы на выпивку до следующей зарплаты хватало - и пусть не трогают больше. У меня на предприятии через год не осталось ни одного русского, ни одного, у вас, наверное, тоже. Работают только гасторбайтеры, те, кто умеют и хотят работать и зарабатывать и не гнушаются трудом - ах, торговля, это же неприлично, лучше я дома посижу, поголодаю, но златому тельцу не продамся, авось боженька смилостивится и гуманитарную помощь пошлет моему мертвому заводику, уж тогда-то я покажу всем, как надо работать и сколько получать. Вот наши и языки точат, мол, чурки проклятые, понаехали, не сидится им, все только бы нам подгадить норовят. Все так и сидят сиднем, как Ильи Муромцы, по тридцать лет на печи.
Он замолчал, переводя дыхание и ожидая ответа Вагита Тимуровича. Но не дождался его, продолжил, уже спокойнее:
- Нет, не будет наш человек богатым и через тысячу лет, не надо оно ему. А вы все об интуиции. Если человек захотел, очень захотел, он пробился, смог пробиться, чего бы это ему не стоило. А не захотел, устроил себе послабление - и остался на месте. И так будет со всяким, никто ему не поможет, помяните мое слово.
Он остановился, подумав, что последние слова ни к чему. И взглянул на Вагита Тимуровича. Тот не проронил ни слова, лишь продолжая улыбаться уголками губ.
- Вы читали Драйзера? - неожиданно спросил он. - "Трилогию желания"?
- Нет.
- Жаль. Удивительная вещь, не пожалеете, право же.
- Вы полагаете, я смогу выбрать на это время? - Алексей хотел добавить еще что-то, но неожиданно замолчал. Сверху до них донеслась какая-то возня, впрочем, мгновенно прекратившаяся. - Не так-то просто, занимаясь управлением, надолго оторваться от насущных дел, если вообще возможно. А эскапизм не в моих правилах. Я предпочитаю встречать день во всеоружии, а не загораживаться от него толстым фолиантом. За последние полгода успел прочесть только новеллы Пиранделло, - он не заметил каламбура, - и кое-что из Аверченко.
- Думаю, что на хорошую книгу время найти можно.
- Вы и находили время. И на интересные книги, и на хорошую компанию, и на премьерные показы, на вернисажи.... На что угодно. Теперь оглянитесь и посмотрите, что осталось от вашей корпорации.
Вагит Тимурович не выдержал.
- А вы считаете, что только круглосуточное дежурство может уберечь ваш бизнес от краха? Только ваше непосредственное участие во всех делах, вплоть до самых мелких? Вы что же, всю работу делаете сами?
Алексей раздраженно отодвинулся от Караева.
- А вы полагаете, что в наше время можно расслабиться? Да зачем далеко ходить, ваш собственный пример говорит об обратном. Работа и внимание, внимание и работа - это основное, из чего складывается само понятие формы делового человека. Все остальное лишь способствует ее поддержанию на должном уровне.
- Но, Алексей, ведь невозможно всегда быть в форме! - Вагит Тимурович уже не скрывал своих чувств.
- Отчего же. По мне, вполне возможно. Я же не даю себе поблажек, почему вы считаете, что вам даны иные условия игры.
- Я не говорю этого, но зацикливаться на работе...
- Не зацикливаться, но быть всегда к ней готовым. Всегда обо всем помнить. Всегда все проверять. Только так и никак иначе...
- Выходит, вы никому не доверяете?
- Своей жене. Поскольку она никак не связана с моими делами. Остальные пускай будут на проверке. И пускай знают об этом, это стимулирует чувство долга и одновременно, способствует лучшей работоспособности у подчиненных.
Вагит Тимурович неожиданно вспомнил о Павле. Что-то подобное он говорил уже ему, когда-то давно, лет пять назад. Когда принял на работу и вводил в курс дела. И тотчас напоминал об исключениях из правил, ибо не бывает правил без исключений.
- И долго вы планируете так протянуть? - довольно откровенно спросил он. И снова вспомнил Павла, вспомнил как-то непривычно для последнего времени тепло и с сожалением. Мысль эта мгновенно появившись, тут же стремглав исчезла, спугнутая словами его спутника
- До сорока точно. А там видно будет, - Алексей не шутил, говорил вполне серьезно. - К тому времени я получу полную самостоятельность в делах, скоплю достаточный капитал и тогда смогу уйти на покой.
- Вы сможете оставить ваше дело? -спросил Караев не без сарказма.
- Не оставить, - поправил Алексей. - Но не быть лидером. Войти в общую массу. Толкаться спокойно и заниматься благотворительностью. То бишь, позволять кому-то обойти тебя и занять твое место.
- Интересно вы понимаете это слово, - произнес Вагит Тимурович. - И так же интересно понимаете фразу "отойти от дел".
- Просто вы не можете принять изменений в правилах игры. Вот и говорите то об интуиции, то о расширении кругозора. Время уже не то, Вагит Тимурович, чтобы заниматься хоть тем, хоть этим. Раньше еще можно было успевать ходить в театр и проворачивать контракт, сейчас, чтобы не упустить чего-то, приходиться заниматься всем этим одновременно. Приходится крутиться, и очень быстро, чтобы хотя бы оставаться на прежнем месте.
- Как Алиса в стране чудес. Вам тоже небезынтересно было бы дойти до восьмой клеточки и стать королевой... королем.
- Вы говорите, точно вы к этому не стремились, - Алексей намеренно употребил прошедшее время. - Каждый желает стать кем-то, неким существом высшего порядка, в той мере, как он это воспринимает. И пользоваться всеми преимуществами этого высшего существа и высшего же порядка. Тот же, кто не желает... примеры мы приводили.
- Вы говорите точь-в-точь, как мой племянник Павел. Помните его, конечно.
- Да, такой подающий надежды молодой человек. Он-то, я не сомневаюсь, пробьется. На вас, Вагит Тимурович, Павел похож меньше всего, он более человек нашего круга... вы понимаете, что я хотел сказать...
Караев вздохнул.
- Я так и думал, что вы это скажете. Боюсь, что Павел будет согласен с вами. Особенно, в свете происходящих событий.
Вагит Тимурович имел в виду свое небезупречное состояние дел, Алексей же понял его по-своему и невольно вздрогнул. И подумал, даже прежний хозяин усадьбы понимает всю драматичность, если не почти полную безнадежность нынешнего своего положения, неудивительно, что сейчас он пытается разобраться, что же его привело к такому печальному итогу. И хоть как-то оправдать себя в глазах нового хозяина,... которому еще жить здесь и жить. Он вспомнил, что меньше чем через час, придет машина за Караевым, и, чем черт не шутит, они вполне могут дождаться ее появления.
Если это что-то способно изменить.
Для него, прежде всего, для него.
Вот только вопрос, в худшую или лучшую сторону.
- Ему есть, в чем соглашаться со мной. Он, во всяком случае, способен на многое, - Алексей говорил, не замечая сказанных слов, мысль о машине сковала его воображение. - Во всяком случае, в поддержке он не нуждается, вполне способен за себя постоять... и без вашего финансового участия достичь заметных высот. Тем более что вы, как я понимаю, не особенно в него и вкладываете...
Алексей замолчал неожиданно. Фраза показалась ему излишне резкой, впрочем, весь разговор был чрезмерно циничный, откровенно в перехлест. Зачем он пытался говорить от чьего-то имени, он не понимал и сам.
- В человеке все должно быть прекрасно, - устало сказал Вагит Тимурович. - Вы это знаете. Но никогда, как мне кажется, не проверяли эту аксиому на себе. Я бы не хотел, чтобы и Павел был в стороне....
Он вспомнил о давних встречах Павла с Османовым - человеком, по сути, интересным и неординарным во всех отношениях, если не принимать того, чем он занимался. Вспомнил и подумал, что с ним его племяннику, должно быть, было много приятнее, несмотря на тягостную атмосферу, в которой проходили встречи, и встречаться и общаться.
Если он выберется отсюда... то есть, когда он выберется...
Наверху что-то стукнуло, послышались шаги. Они, стихнув на какой-то миг, вновь обрели ясность и четкость. И начали приближаться к леднику. Спускаться по лестнице. Ближе.
Еще ближе.
Рядом.
Иван поднялся на ноги, оба не заметили этого его движения, обернулись только, когда он сделал первый шаг к трем ступенькам, ведущим к запертой двери. Алексей хотел что-то сказать, но замер на полуслове, поняв намерения своего телохранителя. И поднялся следом. Караев остался сидеть.
Иван сделал знак обоим молчать и не двигаться. Шаги на лестнице замерли, скрипнул засов.
Телохранитель стоял у двери, подле ступенек, прижавшись к ледяной стене. Холода он уже не чувствовал, не чувствовал ничего, полностью погрузившись в ожидание открытия двери. И дверь открылась.
Резко и до конца, ударившись в стену коридорчика. На пороге стоял один из "близнецов", сейчас уже, когда он был один, невозможно сказать, кто именно из четверых. Дуло его пистолета указывало на Караева.
В то же мгновение, как открылась дверь, он заметил отсутствие в поле зрения еще одного человека и поспешно отступил. Недостаточно поспешно.
Носок туфли телохранителя ударил его по локтю. Послышался вскрик и негромкий хлопок, "близнец" все же успел нажать на крючок, в потолке ледника образовалась воронка, вниз посыпались мелкие хлопья потревоженной штукатурки. Отрикошетив, пуля свистнула где-то слева от Алексея, вгрызлась в пол. Пистолет выпал из оцепеневшей руки "близнеца", перелетел через плечо. В тот же миг Иван бросил свое тело в коридорчик, враз перемахнув три ступеньки и направляя кулак в лицо охранника. В последний момент тот успел увернуться, удар пришелся ближе к виску. Голова мотнулась в сторону, левая рука автоматически выставила блок.
Иван ударил еще раз. Затем, со всего маху, еще.
"Близнец" медленно осел на пол.
Серафима поднялась и села на массажном столе. Откинула со лба выбившуюся из прически прядь волос. Посмотрела на Алису. Улыбнулась. Та автоматически улыбнулась в ответ, впрочем, искренне и с охотою, как человек, пришедший по первому зову на помощь, и довольный тем, что его труд пошел во благо.
- Спасибо, - произнесла Серафима облегченно, - Просто не представляю, что бы я без тебя делала.
- Вы сегодня были в ужасной форме, Сима, - поторопилась та с объяснениями. - Вас, должно быть, что-то гнетет, вы себя совсем запустили. Вам следовало бы приехать с самого утра, право же, это было бы намного лучше. Я смогла бы больше сделать и...
- То, что ты сделала, уже замечательно. Я чувствую себя совершенно другим человеком.
Алиса на мгновение смутилась, Серафима не без удовольствия заметила, как у массажистки порозовели щеки. Надо отдать должное, комплимент ее клиентки был ничуть не преувеличен. После получаса, проведенного на массажном столе, под воздействием крепких, уверенных рук Алисы, она, в самом деле, преобразилась. Усталость ушла, оставила ее, сейчас Серафима и думать забыла о ней. Конечно, она вернется, спустя какое-то время обязательно вернется, но уже ближе к вечеру, когда все дела будут сделаны, а она свободна, а, скорее всего, только завтра. Если будет непогожий день.
- Я мало что сделала, Сима, - ответила массажистка. - Вы все равно неспокойны. То ли чего-то боитесь, то ли...
Алиса не закончила, но Серафима и так ее поняла. И ответила осторожно:
- Да, наверное.
- У вас какие-то проблемы; дома, с мужем, с делами?
Она кивнула. Разгоряченное массажем тело начало потихоньку мерзнуть в холодной комнате. Серафима ступила босыми ногами на пол.
- Нельзя вам так себя запускать, - повторила Алиса уверенно и настойчиво. - Было бы лучше, если б вы и завтра меня посетили. Конечно, моя помощь невелика, ваших проблем я решить не решу, к сожалению, но кое-что сделать смогу и сделаю это с радостью.
- Спасибо, - ответила Серафима. Искренность собеседницы не вызывала сомнений, Алиса с охотою делала бы свое дело, даже не побуждаемая к тому денежными посылами. Вглядываясь в лицо массажистки, Серафима находила подтверждения произносимым словам во всем, прежде всего в глазах. Ее глаза не умели лгать, и сейчас они открывали Симе тайны своей хозяйки, те тайны, о которых не принято распространяться вслух, те, что хранятся под сердцем и вынашиваются бесконечно долго, с оглядкою, с неверием и боязнью расстаться с ними навсегда. Те тайны, для которых открытие лицу, невольно участвующему в их появлении, обыкновенно означает гибель, крах всего, с ними связанного.
И оттого тайны эти всегда остаются невысказанными. Лишь глаза, невольные жесты, редкие, очень редкие намеки: в повороте головы, в прикосновении, в вырвавшемся сравнении или полунамеке, порой выдают состояние находящегося рядом человека: состояние, близкое к тяжелой, почти неизлечимой болезни.
Серафима вгляделась в ее глаза. И невольно поежилась. Не то от холода комнаты, не то от увиденного в самой глубине их.
И потому, быть может, сама не отдавая отчета в своих действиях, подошла стремительно и резко к Алисе и, обняв ее и, не то страстно, не то испуганно, все еще чувствуя на себе этот почти невыносимый для нее, непосредственного со-участника этой незаметной драмы, взгляд, прижала к себе, поцеловала в губы.
Мгновение Алиса оставалась безучастной, точно не веря в происходящее. А спустя это мгновение ответила. Задыхаясь от потаенной боли, выплеснувшейся враз наружу, от муки, что терзала ее долгие месяцы знакомства, от страха высказаться, от боязни быть услышанной, от желания поверить в сказку, которую она сочиняла столько дней и недель подряд, безо всякой веры в осуществление.
Алиса обняла ее, вцепилась в полотенце, коим Серафима укрылась от холода, прижалась всем телом, испуганно вздрагивая в ответ на поцелуй, точно боясь, что он неожиданно прервется и растает в холоде комнаты, растает как легкое дыхание. Принялась покрывать поцелуями ее лицо, шею, плечи, не в силах отпустить Серафиму на миг. Зашептала ласковые слова ей на ушко. Заплакала. И снова, в ответ уже, поцеловала в губы, с надеждою, но и с робким неверием - ответит ли снова?
Минута протянулась в полной тишине. Раз только Алиса всхлипнула робко и снова смолкла, боясь шевельнуться, произнести слово, одно из тех, что жаждали сорваться с ее уст.
Серафима отстранилась. Опустила руки. И повернулась к своей одежде.
- Не уходи, - робко попросила ее Алиса. Она так и осталась стоять посреди холодной комнаты, у массажного стола, смотря вслед Серафиме. Веря и не веря в происшедшее.
Она принужденно покачала головой, так ничего и не ответив. Слов не было, Серафима чувствовала, что любое слово, сказанное ей, будет против нее, обернется, возвращенное Алисой, и ударит - неожиданно и больно. И потому молчала, одеваясь и смотря по сторонам, молчала, всякий раз поднимая глаза на недвижную Алису и встречая ее безмолвно вопрошающий взгляд. Лишь кивнула перед тем, как покинуть квартиру, в знак - долгого ли, короткого ли, кто знает - прощания.
Алиса так и не сошла с места, не опустила глаз. Несмотря на это, на то что дверь хлопнула и распахнулась снова, не запираемая никем, Серафима быстро спускалась по лестнице, всякий раз оглядываясь вверх, боясь встретиться снова взглядом с массажисткой, оставшейся стоять посреди холодной комнаты.
И лишь, когда дверь подъезда осталась за ее спиной, перестала оглядываться. Села в машину и выехала со двора, едва не поцарапав распахнутые створки въездных ворот.
Обещанный час прошел, но телефон по-прежнему молчал. Павел находился в своем кабинете, уже с четверть часа он сидел в кресле, просто разглядывая лежащий перед ним аппарат мобильной связи. Он отложил все текущие дела, отослал секретаршу за исполнением мелочных задач, которые могли бы и подождать в любой день, но только не сегодня, переговорил с Антоном по телефону, не уведомляя его о задержке назначенной с ним встречи с оговоренными ранее сроками. Антон пытался возразить, намекнув на срочность, естественную для подобного рода дел, Павел отмахнулся ото всех его доводов, коротко отрезав: "не сейчас, потом, попозже". На сем разговор кончился, и Павел вновь приступил к созерцанию лежащего на столе аппарата.
Что-то случилось, раз молчание продолжается и не собирается прерываться. Что-то... но что? Что вообще могло случиться в такой ситуации?
Водитель Караева, секретарша Алексея и Мельников убыли, об этом ему было сообщено ранее, час назад; в доме остались лишь сам Алексей, Караев и чей-то телохранитель, не то Вагита Тимуровича, не то Серафиминого мужа, скорее всего, его шефа. И что же, один человек смог обезопасить двух нуворишей от четырех профессиональных наемников? Хорошо вооруженных и прекрасно знающих свое дело, да еще и имеющих фору в неожиданности. Кроме того, голос утверждал, что все трое находятся у них в руках, иначе он не стал бы звонить.
Так в чем же дело?
Павел снова потянулся к ящику стола, за сигаретами. В последний момент, уже взявшись за ручку, неожиданно отпустил ее, резко отдернул руку. Просто вспомнил о пистолете-зажигалке, и некоторое время сидел неподвижно, всматриваясь в ручку ящика. И вновь перевел взгляд на мобильный телефон.
Курить расхотелось. Для того чтобы почувствовать отвращение к сигаретам оказалось достаточным вспомнить о "Вальтере", точно таком же, лежащем в нише за персидским ковром. Или о том, что, быть может, происходит в нескольких десятках километрах от его конторы, в маленьком городке Икше, на самой окраине его, подле шлюзов канала Москва-Волга, по которым почти каждый час проходит по своим делам в ту или другую сторону теплоход.
Из окон усадьбы, если они открыты, слышны далекие гудки, невидимого теплохода, подошедшего к перекату, там, за леском. Поздней осенью, когда листва спадает с деревьев, становятся, едва заметно, видны далекие трубы, то поднимающиеся из-за массы голых ветвей, то скрывающиеся за ними. Новый гудок, приглушенный расстоянием, и трубы начинают двигаться в сторону Москвы. Или удаляться от нее.
Сигнал селектора заставил его вздрогнуть всем телом и схватиться за сотовый телефон. Павел даже не сразу понял, что звонят по внутреннему аппарату, первое мгновение ему казалось, что неожиданно прервалась связь, пропал сигнал или сели батарейки.
Нет, все в порядке. Просто нелюбопытная секретарша вернулась с задания и спешит доложить ему об этом.
Он нажал кнопку встроенного микрофона. Так и есть.
- Павел Сергеевич, Филиппов звонил, просил перезвонить, как только освободитесь. Что-то связанное с фондами, - сделав короткую паузу, как бы отделяя одно дело от другого, она добавила: - Все, что вы просили, я сделала. Занести бумаги?
Он покачал головой, но, вспомнив, что его не видят, поспешно - излишне поспешно - произнес:
- Нет, все позже. Не сейчас.
- Как скажете, Павел Сергеевич.
Он просил называть его именно так, хотя она старше его на десять лет и куда опытнее, он настаивал на этом, на имени-отчестве. Возможно, из-за этого. И еще из-за своего подневольного - даже по отношению к ней положения. Она сама перешла на должность его секретарши, Караев уговорил, именно уговорил ее, просил, почти наверняка, присмотреть за ним, или подучить чему. Она в "Анатолии" с самого основания, а с Караевым работала и до этого почти столько же. В курсе, с чего начиналось, и, кажется, прекрасно понимает, чем кончится.
Она действительно внешне совершенно нелюбопытна. На первый взгляд. Другой вопрос: она просто не интересуется тем, что происходит за закрытыми дверями или знает, но не считает нужным вмешиваться?
На этот вопрос ответа у него не было. Его секретарша, не была женщиной разговорчивой, скорее, замкнутой, не без причин; но об этих причинах он узнал позже. И не от нее. От самой секретарши Павел практически ничего личного не выведал, они обсуждали только то, что полагалось обсуждать по работе, всякий раз, когда он пытался тем или иным образом разузнать, что за человек дан ему Караевым, наталкивался на стену. И пробить ее он не мог.
Еще и потому, что она была у Павла первой женщиной - с той поры, когда он впервые устроился на должность в "Анатолии".
Поэтому перед ней Павел был в проигрыше по определению. Она знала его, наверняка, Караев обсуждал с ней своего племянника, перед тем как устроить ее на теперешнюю должность, кроме того, он сам не стеснялся повествовать перед ней о чем-то личном, после того, как познал ее. Ему казалось это естественным. Возможно, ей тоже, раз она слушала эти монологи и кивала и задавала вопросы в нужных местах. И получала постепенно его, с каждым разом, все больше и полнее.
Возможно, размышлял он, это составляло часть ее обязанностей, ту, что была задекларирована меж ней и Караевым.
В любом случае, достоверно об этом он уже никогда не узнает. Мог только строить предположения, выдвигать гипотез и пытаться, в который раз неудачно, проверять их на своей нелюбопытной секретарше. Проверять почти безо всякой надежды на то, чтобы пробить ее стену.
Кажется, это единственное, что ныне он хотел получить от нее. Как компенсацию. Как возможность хоть в чем-то сравняться с ней. Исправить ошибку, наверняка, это была ошибка, то, что он позволил ей удовлетворить свои - мальчишеские, в общем-то, - на нее притязания.
Этот переход - с делового на интимный - был стремителен, Павел и предполагать не мог, что нечто подобное может случиться вот так: просто и с прямолинейной откровенностью, шокировавшей его и оттого враз обезволившей.
Она заметила, как он разглядывает ее фигуру, с каким интересом и вниманием приглядывается к ней, Павел тогда приглядывался ко всем представительницам прекрасного пола, возраст такой, обращать же внимание на недостатки ему еще было неинтересно, это придет позже. Заметила и, подойдя поближе, спросила спокойно: "хочешь?". Не поняв, он кивнул, не минуты не теряя, молча, она принялась раздеваться.
Странным было даже ее раздевание. Она сняла пиджак, выпустила рубашку из юбки, освободила неприметную свою грудь от поддерживающего бюстгальтера, - Павлу много позже пришло сравнение с ушами спаниеля, в тот момент он лишь безвольно наблюдал за ее действиями, чувствуя, как беспокойно колотится в груди сердце и медленно восстает пробуждаемая плоть. И в последнюю очередь, резко задрав юбку, отчего он вздрогнул, сняла трусики, повесив их на спинку соседнего кресла.
Она вынуждена была сама положить его руки на свои бедра, Павел не смел. И затем уже села ему на колени, прижала голову к груди. Он почувствовал запах пота, смешанный с каким-то дешевым парфюмом, день был жарким, и этот запах разом завладел им. Он жадно вдыхал его, тыкаясь лицом в подрагивающие груди, неловко пытаясь поцеловать их, ощущал языком выступающие на ее коже капли пота, слышал свистящее дыхание и чувствовал его на лице, - в те мгновения, когда поднимал голову, пытаясь встретиться с ней глазами, каждый раз неудачно.
Спустя минуту все кончилось. Резко и неожиданно. Она поднялась, встала пред ним, Павел едва разжал руки, чтоб выпустить ее, а затем неожиданно ткнулся лицом в юбку, снова сминая в поперечные складки, коснулся губами лона и замер так.
Она спросила: "еще?", он несколько раз кивнул, его ответ она почувствовала телом. Она едва сдержалась, чтоб не вскрикнуть, и, сдержавшись, снова приникла к нему....
Это уже позже выяснилось, много позже, когда он стал вновь способен на логическое мышление и свободные выводы, что у нее родители на пенсии и двое детей от первого брака. И что Караев сам выплачивал ей что-то вроде дополнительного заработка, в три раза превышающий тот, что она получала в кассе, в соответствии с заранее оговоренными соглашениями. Что конкретно, какие пункты входили в соглашение, он не стал выяснять, не решился, оставив себе лишь догадки да несмелые предположения. Сейчас это играло против него, но тогда было спасением.
Его восторженное удивление сменилось разочарованием, а затем уступило место холодному расчету: раз платят, так пускай не зазря. А потом он познакомился с Симой, и договор Караева просто вышел на долгое время из головы.
В дальнейшем они просто работали вместе, по-прежнему называя друг друга на "вы", при этом она звала его по имени-отчеству, он же ограничивался упоминанием лишь ее имени; просто общались, без воспоминаний о прошлом, как два человека, получающих за свое общение заработную плату и не желающих ничего в этом менять.
Нелюбопытная секретарша сопровождала его и в поездках в Спасопрокопьевск, куда посылал его Караев "по делам фирмы". Первоначально в качестве ведущего на переговоры с Османовым, а затем, когда Павел достаточно освоился и перестал играть малопочетную роль "племянника своего дяди" и незаменимого, как и прежде, помощника. Караев по известным причинам, никому, кроме племянника, доверить присутствие на них не мог, и, возможно, тревожась, сам звонил ему по два-три раза в день, особенно под вечер, узнавая, что и как. Павлу всякий раз хотелось спросить у своего дяди, помнит ли он, что в этом городке по-прежнему живут его родители, в нескольких минутах езды от представительства банка "Анатолия", в доме, выходящем окнами в тихий сквер. Но всякий раз разговор заходил о чем-то другом, более важном, вопрос этот так ни разу не сорвался с его уст. Может, и к лучшему.
Спрашивал только Османов, первым же делом; едва успев пожать руку Павлу, он немедленно осведомлялся о здоровье его отца и матери, все ли благополучно и не нужно ли что. Павел так и не узнал, насколько искренне были эти вопросы, чего больше в них было, почтительного любопытства или некоего расчета, пользуясь плодами которого, можно иметь более серьезную базу для своих притязаний.
Османов так и не выдал этот секрет. Как и многие другие секреты, за которыми, по большей части приезжал Павел. Сейчас его уже нет на этом свете, вспоминать об этом, в сущности, незачем, разве, как память о потере хорошего и внимательного собеседника, по-восточному учтивого и не лезущего за словом в карман.
А деньги Османова, вернее, группировки, возглавляемой им, и его соратниками по тейпу, с которых и началось делопроизводство Караева, по большому счету, не при чем. Были люди, и нет людей. Кого-то пожрала война, кто-то исчез во время большого передела власти, оставив после себя мраморный или гранитный памятник на кладбище, кто-то укрылся за границей и замел за собою следы.... Люди уходят, их место занимают другие, неизвестные, к которым надо либо привыкать либо избегать. Караев предпочел последнее, Павлу осталось подчиниться.
В последний раз.
И все же, как долго не звонит телефон. Как долго.
Точно и в самом деле произошло невозможное. И ему теперь следует ждать возвращения своего шефа и дяди. Который немедленно сложит несложные фрагменты мозаики, уже, возможно, сложил....
Или те люди, что обещали начать процесс, завершили его, но не звонят лишь оттого, чтобы показать свою более чем очевидную власть над ним.
Странно, подумалось ему ни с того, ни с чего, отчего же Караев смог так легко завладеть доверием и, как следствие, финансовыми потоками тех людей: Османова со товарищи. Ведь они же совсем разные, по характеру, по воспитанию, по происхождению - из разных тейпов, никогда не были знакомы, их дороги не пересекались даже. И, тем не менее, Караеву они доверились. Вложили свои сбережения в его проекты.
И исчезли.
Зазвонил телефон, отрывая его от нежданных мыслей.
Павел схватил трубку, в волнении он едва не выронил ее на пол, включил связь, почти крикнул "да".
- Надеюсь, вы одни? Мы можем говорить? - тот же голос. Столь же спокойный и уверенный в себе.
- Да-да, вполне, - он пока не понимал причину задержки, по голосу звонившего определить ее было просто немыслимо. - Я слушаю вас.
- Я хочу, чтобы вы запомнили кое-что, ваши действия на ближайшее время. Слушайте внимательно...
Иван бросился к выпавшему пистолету; описав после удара широкую дугу над плечом "близнеца", оружие теперь лежало под самой лестницей. Вороненая сталь тускло поблескивала в слабом свете.
И в этот миг над его головой загрохотали шаги. Сверху спускались; двое, как определил тотчас он. Заслышав выстрел, стражи поспешили разобраться в случившемся. Шаги дробно загрохотали по шаткой лесенке над головой телохранителя, через мгновение можно было видеть коричневые ботинки из нобука с высокой шнуровкой на ногах первого спускавшегося "близнеца", преодолевавшего последние ступеньки. К лежавшему за лестницей оружию Иван не успевал никак.
Алексей сделал нерешительный шаг к двери, не зная, что предпринять, какое решение выбрать как наиболее правильное: оставаться в леднике или поспешить в коридор. Попытаться что-то сделать в помощь Ивану, с такой неотвратимой легкостью преодолевшему первый барьер на пути к выходу или не вмешиваться, из боязни повредить; ему же и себе. в то же мгновение Вагит Тимурович проворно схватил его за рукав, потянув назад, к стене, подальше от возможной линии стрельбы, Алексей вырвался, но тут же остановился.
Ивану осталось ждать всего мгновение. Спускавшийся первым "близнец" его не видел, смотрел под ноги, боясь споткнуться на шаткой лесенке в самый неподходящий момент. Поэтому момент начала удара он пропустил. Впрочем, руки у него были свободны, пистолет с глушителем находился за спиной за поясом, он успел выставить защитный блок и немедленно ответил.
Иван перехватил выброшенную вперед левую ногу, направленную с высоты предпоследней ступеньки ему в лицо и резко крутанул по часовой стрелке. И тотчас же ударил сам носком ботинка в район почек, стремительно и жестоко.
Треск ломающихся под тяжестью падающего человека перил был пронзителен, ударив по ушам находившихся в леднике. Хрип был тотчас заглушен мягким звуком удара тела о стену. Алексей сделал еще один шаг к выходу, подойдя к трем ступенькам порожка вплотную.
И тут же сверху точно выпал еще один "близнец". Он просто спрыгнул с четвертой или пятой ступеньки, Иван, проводив взглядом падающего охранника, уже поворачивался к нему, видел его стремительный спуск и поднимал руки, чтобы по возможности защититься от него.
Каблук лакированного ботинка ударил Ивана в ухо, голова безвольно дернулась, он отшатнулся, едва устояв на ногах, отброшенный к стене, пытающийся ответить.
Тот "близнец", первым выведенный Иваном из сознания, пришел в себя. Не поднимаясь, коротким ударом он сбил Ивана с ног. А едва телохранитель упал, ударил пяткой в грудь и быстро поднялся. "Близнеца" пошатнуло, когда он совершил это действие, он вынужден был прислониться к стене и, получив от последнего из спустившихся свой пистолет, некоторое время еще чувствовать ее надежную опору. Пистолет он держал, тем не менее, уверенно, и уверенной была его команда, поданная голосом с чуть заметной хрипотцой от пережитого.
- Все живо к стене!
Вагит Тимурович и Алексей подчинились беспрекословно. Молодой человек чуть помедлил, прежде чем исполнить эту простую команду: все, произошедшее на его глазах, случилось слишком быстро, чтобы он сумел разобраться в смене обстоятельств и подчиниться им. Тем временем, с пола поднялся сбитый ударом о перила второй "близнец"; он тоже достал оружие, однако ствол его был направлен на Ивана. Телохранитель поспешил принять вертикальное положение, с трудом опираясь руками о стену.
- Лежать, - была дана ему команда. - Лицом вниз.
Вошедший последним "близнец" сковал ему руки и поправил сбившийся набок галстук, тем самым, давая понять, что инцидент исчерпан окончательно и бесповоротно.
Алексей был столь захвачен этой сценой, что совершенно упустил из виду кивок головы, который последовал за церемонией поправления галстука. По этой команде ствол первого "близнеца" озарился яркой вспышкой, послышался негромкий хлопок, точно такой же, как и в прошлый раз.
Вагит Тимурович стукнулся о стену и медленно, беззвучно стал оседать, не в силах сдержать разом подогнувшиеся колени. Ствол полыхнул огнем еще раз. Караев завалился набок, тяжело упал навзничь. На стене остался красный след в виде широкой дуги, оканчивающейся у самого пола.
Алексей не двигался, широко раскрытыми глазами глядя в дуло повернувшегося к нему пистолета. Он не мог отвести взгляда от ярких вспышек, полыхнувших в полутемном леднике, от извергавшегося на вершок, вслед за вылетавшей пулей, пламени. Зрелище поглотило его разум настолько, что на Вагита Тимуровича он уже не мог обернуться, хотя и слышал шум упавшего тела, и понимал, что произошло мгновение назад. Пистолетный ствол загипнотизировал его, подчинил своей воле, исполнения которой он ждал в каждую последующую секунду. Ждал без всяких чувств и мыслей, просто смотрел на чернеющий ствол в ожидании, когда же он снова изрыгнет ярко-оранжевый цветок, темный по краям и белый у самого дула.
И когда цветок этот расцвел заново, не то мгновение, не то вечность спустя, он почувствовал какое-то странное, мгновенно охватившее все его существо, облегчение, непостижимое, но умиротворяющее настолько, что последовавшей за этим ослепительной боли он почти не почувствовал. Просто закрыл глаза, потому как смотреть на ствол уже незачем было, вздохнул и поплыл в разверзшуюся пред ним черноту, одним плеском растекшуюся от горизонта до горизонта.
Машина припарковалась подле книжного магазина на Мясницкой. Серафима немного потопталась в нерешительности у входа, но все же зашла. И снова огляделась, не зная, куда направиться. Здесь она не была уже довольно давно, года два, наверное, если не больше. Некогда, в те еще времена, заходила часто, по нескольку раз в неделю, но в последние год-другой перестала совсем.
Поднявшись на второй этаж, Серафима просто бродила вдоль стеллажей, лавируя меж бесчисленными посетителями, протискиваясь в особенно многолюдных местах. Пока не добралась до стеллажей с книгами детективного жанра.
В этом месте свободного пространства было много больше, отчего-то покупатели предпочитали обходить отдел стороной. Всего несколько подростков и молодая пара, тщательно перебирали книжки в мягкой обложке, разговаривая друг с другом рваными неоконченными фразами, для постороннего человека непонятными, но могущими показать степень стремления молодых людей выбрать что-то для себя в море разложенной по полкам литературы любимого жанра.
Она тоже походила немного среди стеллажей. От зарубежного детектива перешла к отечественному. И в этот момент была остановлена молодым продавцом, любезно поинтересовавшемся, не может ли он помочь ей в выборе книги.
Она задумчиво кивнула, заметив, что молодой человек воспринял это как знак внимания с ее стороны и, продолжая искоса и с некоторым удовольствием даже наблюдать за ней, спросил, какие именно детективы она предпочитает.
Серафима и сама не знала, что может заинтересовать ее среди пестрых обложек, а потому, несколько помедлив, произнесла:
- Что-нибудь поспокойнее, без излишней пальбы. И, непременно, со счастливым концом. Главный герой должен остаться невредим.
Последнюю фразу она подчеркнула особо. И тут же добавила, заметив движение продавца к полкам с ироническими детективными сериями:
- Если можно, никакого натужного юмора над трупами. Вообще без него. Если у вас найдется, - тут же добавила она.
- Конечно, найдется, - заверил ее молодой человек, однако, у самого стеллажа остановился в раздумьях. Наконец, выбрал едва не наудачу несколько тонких книжечек и протянул ей, обложками вниз.
- Думаю, что-то из этого вам понравится. Посмотрите сами. Мне лично более всего приглянулся...
Слушать продавца она не стала, выбрала наугад одну из тонких книжечек в мягкой обложке - более всего из-за сказочной фамилии автора - Берендеев; и, поблагодарив молодого человека, покинула отдел.
Времени у нее пока было много, стараясь не вспоминать о нем, она, уже усевшись на водительское сиденье "ниссана", раскрыла купленную книжку и начала читать. На пятнадцатой странице безымянный главный герой, от лица которого велся рассказ, задушил совсем незнакомого человека, которому только что дал закурить. Дочитав до этого места, Серафима захлопнула книжку и хотела положить ее в сумочку, но та под завязку была набита бумагами, взятыми из дома; тогда она бросила книжку в бардачок.
Обеденный перерыв закончился, улицы центра вновь запрудили легковушки. На путешествие до дома Павла у нее ушло больше получаса, быстрее было спуститься в метро, подумала она, подъезжая к знакомой высотке на севере города.
Машину Серафима оставила с противоположной стороны от подъезда, на всякий случай. Поставив "ниссан" на сигнализацию, она не выдержала и посмотрела вверх, на окна Павла, выходившие как раз в эту сторону. Конечно, ничего не увидела, высоко, двенадцатый этаж.
И, торопливо обогнув высотку, набрала код на железной двери дома. Механизм пискнул в ответ, словно узнав ее и приглашая войти. Квартиру Павла она отперла собственным ключом, как и всегда; приходя к нему в гости, Серафима никогда не звонила.
На пороге обычных, ничем не примечательных трехкомнатных апартаментов, расположенных в обычном кирпичном доме застройки конца семидесятых, она остановилась и некоторое время стояла неподвижно, к чему-то прислушиваясь. Хотя с первых же мгновений поняла, что хозяина нет дома.
Наконец, решительно пересекши прихожую, прошла в комнату. Отогнула ковер, висевший на стене. Пошарила рукой за ним, пытаясь наощупь попасть в тайник. С третьей попытки ей это удалось, Серафима вытащила пистолет "Вальтер" и несколько документов, свернутых трубочкой и перевязанных резинкой.
Пистолет ненадолго отвлек ее, Серафима с минуту подержала его в руке, осматривая и так и эдак, вертя и направляя дуло в разные стороны, но затем положила в тайник на место, чуть слышно и с некоторым облегчением выдохнув. Туда же, за ковер, были отправлены, предусмотрительно свернутые и перевязанные той же резинкой бумаги, те, что она принесла с собой. Их место в сумочке заняли вынутые из тайника, на одной из бумаг, Серафима все же успела, как ни противилась этому, прочесть фамилию мужа, ее собственную фамилию; на мгновение она остановилась, но тут же принялась упаковывать бумаги с удвоенной энергией. Документы не лезли, мялись, вылезали обратно, она упорно запихивала их до тех пор, пока последний лист не ушел в сумочку.
Затем она подошла к домашнему компьютеру Павла и, включив его, стерла содержимое нескольких подкаталогов. Заправив принесенный с собой магнитный диск в дисковод, заменила их другими файлами. Пошарив в дискетнице, Серафима вынула один из магнитных дисков без подписи. Просмотрев его содержимое на экране компьютера, она взяла диск с собой.
На все, про все, у нее ушло чуть более сорока минут, Серафима позволила себе посмотреть на часы лишь, когда выключила компьютер; время, высвечивающееся в процессе работы на экране монитора, она старалась не замечать.
- Теперь всё в форме, - произнесла чуть слышно она. Оговорилась, надо было сказать "в норме", но исправляться не стала. Снова взглянув на часы, теперь она могла себе это позволить, - Серафима прошла в коридор и принялась одеваться.
В этот момент в коридоре послышался шум. В дверь с наружной стороны был решительно вставлен ключ, замок щелкнул, она открылась.
В квартиру вошел Павел.
И замер на пороге.
Павел улыбнулся и подошел к ней. Привлек к себе, обнял. Поцеловал.
- Я как чувствовал, что ты здесь, - и добавил. - Пойдем. Быстрее, мне еще на работу к шести заскочить надо.
Серафима не сопротивлялась. Дала себя раздеть, сама помогла Павлу избавиться от пиджака и галстука. Большего он, когда спешил, не снимал. Не любил раздеваться перед ней, предпочитал брать ее, обнаженную, в одежде, так ему больше нравилось. Укладывал на кровать, любовался с минуту и лишь затем опускался следом, в самый последний момент расстегивая пояс и брюки.
А сегодня он и в самом деле спешил. Даже не распустил ей, по обыкновению волосы, не вынул из них заколки и шпильки, как делал почти всегда. Серафима должна была лишиться всего перед их любовной игрою, он же - разоблачиться лишь в той мере, чтобы ничего из одежды не мешало взять ее.
Собственно, это его слово: взять. Он так и говорил ей, если испытывал желание. Торопливо шептал в ухо, прижимаясь всем телом и как-то неумело, точно школьник, пытался избавить ее от одежды. Часто, не в силах сдержаться, просто дергал, срывая пуговицы и раздирая по шву ткань. А после, обмякнув, шептал пустые извинения, затем тратился в бутиках. И снова шептал.
Однажды, после одной из таких игр, он так взял ее в кабинке для переодевания; продавщице случилось выйти на минутку по звонку, а он воспользовался этим и тем, что принес ей новую блузку. На все про все у него ушло тогда две минуты с половиной, Серафима следила по своим наручным часам. Прислонил ее к зеркалу и молча торопливо излился, прижавшись лицом к собственному изображению, изможденному страданием и жаждою скорого избавления. Ей показалось это в чем-то символичным.
Сейчас... она ждала иного, нежели его жадные притязания, ждала ответа на этот вопрос. Вслушивалась в торопливое сопение Павла, и пыталась понять, исходя только из доступной ей вазомоторики лица, да отдельных брошенных невзначай, на ветер, слов своего любовника, о том, с какими же вестями он прибыл к себе на квартиру. Дурными или же....
Да и что считать дурными вестями, для себя она еще не решила. Как ни старалась. Ей только предстояло это решить, тем более, после всех действий, проведенных в квартире до внезапного появления хозяина. Приход Павла Серафиму, как ни пыталась она взять себя в руки и убедить в необоснованности возможных треволнений по любому поводу, конечно, выбил из колеи. Насторожило ее и то, что Павел воспринял Симино присутствие как должное. Значит, ему просто необходимо ей что-то сказать, что-то важное, касающееся их обоих. И, наверное, не только о сегодняшнем визите Алексея в Икшу. Поведать, быть может, о том, что повисло в последнее время между ними невидимой преградой, то, что начало проявляться очень давно, с той поры, как она позвала Павла к себе - месяц назад, даже больше - и заговорила о своем муже, впервые упомянув его полным именем.
Пока ей оставалось только ждать. И подыгрывать Павлу в его старании снять напряжение, успокоиться и протянуть нить меж ними перед нелегким разговором. Вздыхать, постанывая, целовать его шею, обвивать ноги своими ногами и вцепляться пальцами в плечи. У него сильные плечи, Павел вообще любит заниматься собой, он привлекательный молодой человек.... Возможно, это оказалось той каплей, что переполнила чашу ее сдержанности по отношению к немного застенчивому, но так старающемуся понравиться ей юноше. Пять с лишком лет назад.
Тогда все случилось очень похоже на все их последующие слияния, они вообще редко отличались разнообразием. Тогда же он впервые произнес свою фразу о желании взять ее. Это ей даже понравилось, показалось новым и волнующим. К тому же она надеялась на взаимность. Взаимность страсти. Что же до прочего... она уже пыталась ответить на это своему отражению в зеркале, незачем тревожить себя еще раз. Надо просто дождаться, когда Павел закончит и, успокоившись, начнет рассказывать. Осталось недолго, она это чувствовала.
Павел излился в нее, она вскрикнула протяжно и громко, в тон его полустону-полувздоху. Теперь она могла разжать объятия, и просто чувствовать на себе его тело, пожалуй, единственное, что хоть в чем-то доставляло ей удовольствие.
Он молчал, приходя в себя. А затем неожиданно произнес:
- Что дали твои проверки?
- Какие? - не поняла Серафима.
- Какие, - Павел усмехнулся, - еще спрашиваешь, какие. Ты же сама чуть не каждый месяц...
Она догадалась, наконец. И ответила, не дав ему закончить, очень не хотела слышать завершение фразы:
- А, да, все в норме. Ложная тревога.
- Теперь, я полагаю, так уж можно не беспокоиться, - он подождал несколько мгновений, чтобы слова его выглядели как можно значительнее, и добавил: - Все кончилось.
Она не отвечала. Павел повторил:
- Все кончилось, Сима. Ты слышишь меня? Всё. Отбой.
Павел приподнялся на кровати, сел, а затем, резко нагнулся над ней и, схватив за плечи, встряхнул. Серафима безвольно содрогнулась, голова мотнулась из стороны в сторону.
- Да понимаешь ли ты, наконец?!
Она с трудом подняла на него глаза.
- Я понимаю. Что ты так разошелся?
- Ничего ты не понимаешь. Все кончилось, - снова повторил он. - Никого нет, никто нам не хозяин. Ни тебе, ни мне. Мы теперь сами по себе. Одни. В полном одиночестве, - он махнул рукой, обводя ей комнату из угла в угол. В полнейшем. Что хочу, то и ворочу. Что приснилось, то и исполнится. Что вздумается, то и получится...
Он внезапно сменил тон:
- Поздравляю вас, сударыня, - Павел приблизил свое лицо к ее лицу и продолжил уже тихо. - Теперь вы - безутешная вдова, а я убитый горем племянник, - и громче, точно обращаясь к большой аудитории: - Всех порешили проклятые вороги, никого не оставили, не пощадили. Знать измена была в стане, знать среди своих притаился доносчик вражий, наемник подлый, нечестивый и темный душою. Не уберегла дружина лучших людей государевых, оставила без надзора, видно, не бдела денно и нощно, видно, спустя рукава исполняла уставы свои. И потому - горе ей, горе. Горе неразумным и ленивым людишкам, средь своих силой да ловкостию выхваляющихся, а пред супостатом пресмыкающихся...
Звонкая пощечина прервала его монолог.
- Прекрати немедленно, - почти беззвучно произнесла Серафима. Глаза ее были полны слез.
Павел остыл мгновенно. Лицо его окаменело, всякое выражение немедленно исчезло с него, стерлось одним движением, точно с глиняной маски.
- Сима, - он наклонился к ней, - Сима... ну что ты.... Что с тобой?
Слеза прочертила дорожку к виску. Он осторожно стер ее указательным пальцем.
За окном в наступившей тишине пискнула сигнализация чьей-то машины. Пискнула и тут же замолчала, точно испугавшись своей смелости.
- Ты боишься? - так же тихо спросил он.
Она не ответила. Спросила сама:
- Так ты и Караева... тоже?
Павел поправил ее:
- Не я, они...
- Да, - Серафима кивнула, - они. В самом деле. Кого-то еще?
- Телохранителя... - он не решился назвать имя, уточнил только, твоего мужа. И всё. Всё. Уверяю.
Павел прижался к ней, обнял, уткнув лицо в ее плечо, точно хотел, чтобы она успокоилась сама и успокоила его, просто сказала бы, что все в порядке, все сделано правильно, что так и должно быть. Но Серафима молчала. Уже не плакала, просто молчала, не в силах говорить; понимая, что сказать надо, несколько слов, которые никак не идут с языка. Всего несколько слов. Так важных и нужных для него. И для нее тоже.
И никак не могла начать этот короткий монолог. Ждала удобного мгновения, но оно все никак не наступало, пустые, непригодные мгновения проходили, а его все не было.
А ведь еще ей предстояло прощание с Павлом. Она сделала для этого все, завершила приготовления всего несколько минут назад. Понимала, - будет тяжело, и предварительно сожгла мосты. И теперь не знала, правильно ли поступила тогда... правильно ли она поступала все это время. На то ли решилась сегодня утром, верно ли поступила вчера?
Вопросы, одни вопросы. И никакой надежды на ответ. Вопросы слишком самодостаточны, чтобы вместить в себя хоть малейший ключ к их разгадке.
И еще... обстоятельство, играющее против нее всегда, с самого начала их знакомства. С той поры, как впервые она чувствовала невыразимую, невыносимую, но и неизбывную привязанность к Павлу. Сковавшую и не дающую надежды на исход, на то, что ей столь необходимо в эти минуты. Они слишком похожи, слишком. Им и сейчас необходимо одно и тоже - утешение, - которого они ждут друг от друга с тайной надеждою, что другой в эти минуты окажется сильнее, увереннее в себе и сможет сказать простые слова, успокоившие бы разом. Несколько простых слов. Всего несколько, наверняка и она, и он уже по нескольку раз произнесли их про себя и теперь ожидают, что партнер сможет сказать тоже вслух.
- Всё? - переспросила она, как бы отдавая эстафетную палочку Павлу, в нетерпении ожидая, - примет ли? решится?
- Да, всё, - подтвердил он, не поднимая головы и не отваживаясь принять дар. Лицо его исказилось. В этот момент она едва сдержала себя, чтобы не почувствовать того же, что чувствует он. Невыносимо быть так привязанными друг к другу. Почему это не чувствуется в телефонном разговоре, когда мысли свободны, а руки развязаны, готовы на любые действия, а лишь после встречи лицом к лицу? Только сейчас.
Она с трудом подняла руку и коснулась его затылка. Им необходимо разойтись, ей надо уйти. Немедля. Встать и уйти.
Павел поднял голову, посмотрел Серафиме в глаза. Поцеловал сосок ее груди, но это его действие так и осталось без внимания. Знает ли он, что она ничего не чувствует - или не замечает этого. Или же ему все равно?
Нет, бесполезно. Ведь и ей давно уже все равно. Она принимает его в себя для чего-то другого, чтобы почувствовать тяжесть его тела, ощутить его желание, вдохнуть чужую страсть, на миг соприкоснуться с ней. И, соприкоснувшись, отойти, убежденной в том, что она не одна. Что есть кто-то, кто нуждается в ней, испытывает потребность, в которой никогда так и не осмелится признаться.
Он никогда не сделает первый шаг, ведущий к разрыву, ему не нужны эти шаги. А значит, все придется делать ей самой.
Павел снова вдохнул запах ее остывающего тела. И произнес:
- Ты как, ничего?
Надо обязательно ответить так, как он просит.
- Да, - Серафима кивнула, едва подняв голову. - В норме. Все хорошо. Все, как должно быть.
Он прошептал, едва разлепляя губы:
- Спасибо, - так тихо, словно обращался к самому себе. Она услышала, для нее обращение это не показалось странным. И, противясь самой себе, привлекла его на мгновение. Обняла и тотчас же отпустила.
Павел не пошевелился, точно ждал какого-то продолжения. Возможно, слова Серафимы и были тем продолжением, которого он ожидал.
- Не знаю, что я чувствую, - сказала она, не поднимая головы. И добавила: - Наверное, мне лучше уйти... побыть одной.
И тут же, точно боясь, что он не ответит, что, несмотря на все, согласится ее отпустить так просто, - после всего, что было меж ними, сегодня и всегда, - сказала:
- Завтра я тебе позвоню. Хорошо?
Павел никак не прореагировал на ее слова. Должен был, но не ответил, не просил продлить визит. Лишь когда истекли полминуты, сказал, обращаясь к кому-то, кого не было в комнате:
- Я должен был... ничего не попишешь, должен.
- Ты о ком? - она не удивилась, что спросила именно так. Казалось, иначе и спросить нельзя было. Точно ответ был известен ей, и она хотела лишь услышать его из уст Павла.
- О Караеве. Ты же хотела спросить меня о нем, да?
И снова она не удивилась.
- Это так долго объяснять, - произнес он, наконец. - Так долго. Не знаю, станешь ли ты меня слушать.
- Я всегда тебя слушаю.
- Услышишь ли...
Прежде он так не говорил. На мгновение Серафиме показалось, что голос, произнесшей эту фразу, принадлежит другому человеку, незнакомому человеку, который старше Павла лет на пятнадцать-двадцать. Она вздрогнула и неожиданно для себя взглянула в его глаза. Просто, чтобы куда-то смотреть.
Она тут же пожалела об этом. Потому как именно они постарели на указанное число лет, постарели стремительно и необратимо, будто подгоняя и весь организм последовать их заразительному примеру. И, кажется, он покорился им и уже с некоей даже охотою был готов следовать неотвратимому.
- Наверное, я просто устал от всего этого... - произнес он потухшим голосом. - Просто устал от необходимости постоянно быть в форме, быть готовым, соответствовать, подавать надежды, выполнять и перевыполнять, предугадывать следующий этап, вырабатывать решения. И всегда знать при этом, что все твои действия не более чем крохотный шажок в направлении, не имеющем для тебя значения, шажок в то будущее, что ты не выбирал, к которому не стремился, которое пугает ночными кошмарами и дневными стрессами. Изо дня в день, каждый день, каждый неизбежный последующий день, слишком похожий на все предыдущие, неизменный, неколебимый, неотвратимый... - он говорил, с каждым словом все тише и тише, уже не слыша и сам себя. Наконец замолчал вовсе. И подняв голову и встретившись с ней глазами, добавил: - Так просто всего не объяснить. Я сам не понимаю... пока еще. Когда-нибудь, конечно, пойму... в свое время. А сейчас остается жить и ждать, - и неожиданно сменив тему, сказал:
- Я давно уже собирался сделать это. Не знаю, сколько лет, просто давно, без датировки. Наверное, с тех пор, когда первый раз приехал на свою малую родину, в Спасопрокопьевск в качестве уполномоченного лица. Может, даже еще раньше, не знаю. Да и неважно это. Случай удачный подвернулся.... Нет, так нельзя говорить, просто...
Он ничего более не сказал.
- Когда я тебя попросила, ты уже был готов?
- Нет, - честно признался он. - Одно дело мечтать и грезить, а совсем другое, давать обещания, за которые надо будет держать ответ. Так что...
- Я тебя уговорила.
- Я сам себя уговорил. Просто признал тот неоспоримый факт, что дальше будет хуже.
Услышав эти слова, в последующие мгновения Серафима почти завидовала ему. Она оказалась права, он смог вырваться, смог прорвать кокон и выйти из него и лепить новый кокон уже по собственному разумению, более просторный и удобный потому как редко какой человек может жить без кокона.
- И незаметно принял это как данность, как неизбежное. Может быть, заставил себя принять, но только самую малость, - Павел точно оправдывался перед кем. - И очень удачно сложились обстоятельства. Обе горы сошлись к одному Магомету, не воспользоваться этим было бы... - он оборвал себя и продолжил уже другим тоном и другими словами, - я не мог.
- Я понимаю.
- В первый раз, ты была права, обстоятельства сложились так, что я мог исполнить лишь твое желание... хорошо, что ты от него решила отказаться.
- Наверное. Прости, я так неловко предупредила тебя об изменении обстоятельств... да и сегодня тоже...
Он не обратил на ее слова никакого внимания, потому как уже принял их.
- Сегодня нам просто повезло, - неожиданно сказал он. Серафима кивнула. И почувствовала, что еще немного, еще несколько его слов, и она не сможет уйти. И что тогда? - пыль, прах забвения, все построения, возведенные ранее, рассыплются как доминошный домик, от единственного толчка. - Мы стали свободны.
Серафима хотела что-то сказать, но слова не вырвались из ее уст, застряли в горле. Может, и к лучшему.
Она не заметила, как произнесла последние слова вслух.
- А потом все вернется на круги своя, на пять лет назад, - сказал Павел, снова целуя сосок ее груди. - Будет куда проще, - новый поцелуй. - И доступнее. Всё доступнее. Даже ты.
Серафима захотела, чтобы он снова оказался наверху. Чтобы снова овладел ею. Тогда она снова будет вынуждена притворяться, и позже ей легче будет уйти с тем, что она взяла из его квартиры. И она взяла в ладони его голову и прижала к своей груди, а нога ее скользнула под его ногу, ожидая, что он вслед плавно перетечет к простершемуся перед ним всегда желанному лону.
Интересно, что он сейчас чувствует? Захочет ли, готов ли, она могла лишь сожалеть, что не в силах постигнуть ответа на столь простые вопросы.
Если он не возьмет ее, как тогда освободиться ей самой? Ведь невозможно обрести столь бесценный дар, тем более тому, кто знает о нем лишь понаслышке, не отдав взамен самое дорогое и самого дорогого... самого себя.
А есть ли для нее место там? В мире этой свободы?
Но Павел загорелся, и она не думала более об этом. Вспомнила лишь свой разговор с отражением в зеркале, собственные слова об осаде замка. И опустила руки, предоставив себя в полную Павлову волю. Откинула голову назад, решив ни с того, ни с чего, посмотреть, сколько ему понадобится времени на усладу, насколько больше, чем обыкновенно.
Павлу хватило одиннадцати минут. Почти вдвое больше обычного.
- Это ужасно, - сказал он, отдышавшись, - но я хочу тебя как какой-нибудь кролик. Просто другой мир, где мы с тобой очутились... - Павел не договорил, дыхание перехватило, и продолжать он не стал.
Серафима молчала. Сейчас можно уходить, она же все ждала и лежала безмолвно и бездвижно, точно в преддверии какого сигнала.
Сигнал не поступил. Только Павел снова пробормотал как в забытьи: "другой мир", Серафима подумала, быть может, он говорит действительно в забытьи. Забыв о ней. И повернула голову к нему.
Павел смотрел в потолок, теребя в руке галстук, он всегда что-то теребил, когда хотел сказать, но не знал, с чего лучше начать свое сообщение. Серафима решила собираться, и рывком села.
- Иван остался не там, - неожиданно произнес он. - Его отвезли по шоссе к Катуару и уже там оставили, чтобы ниточка через него потянулась.
Павел не договорил, Серафима закрыла ему рот ладонью.
- Расскажешь потом, - просто сказала она, поднимаясь. Он кивнул.
- Уходишь?
- Мне пора. Мне, в самом деле, пора, - повторила она, точно услышала возражения. Но Павел промолчал. Без единого слова смотрел за тем, как она одевается, нарочито медленно, излишне томно, как показалось ему, а когда Сима повязала пояс, так же молча прошел следом в коридор.
- Я буду ждать, - сказал, наконец, он. Серафима сперва не поняла, о чем идет речь и хотела переспросить, но после вспомнила - она обещала позвонить.
- Да, конечно, я знаю.
И с этими словами вместо прощания покинула квартиру. Дверь за ней закрылась не сразу, наверное, Павел еще некоторое время смотрел ей вслед, как она шла к лифту, лишь нажав кнопку, она услышала скрип и негромкий, нарочито негромкий, как ей показалось, хлопок. Только после этого она решилась заглянуть в сумочку и, заглянув, облегченно вздохнула. Все взятое оказалось на месте. Как и следовало ожидать.
В лифте она порвала все бумаги, что были с ней, обрывки же, немного подумав, бросила в открытый мусорный контейнер - к нему как раз подъезжал мусоровоз, повременивший чуть со своей процедурой ради симпатичной женщины, пожелавшей избавиться от какого-то хлама. Следом полетела и дискета.
Подождав, пока мусоровоз скроется за поворотом, она подошла к машине. И отключая сигнализацию, четвертый раз напомнила себе, что теперь она совершенно свободна. Совсем. Навсегда.
Как Лилит, изгнанная из рая.
Павел некоторое время еще стоял у раскрытой двери, вслушиваясь в удаляющиеся шаги Серафимы. И только когда подошел лифт, ушел в комнату. Хлопнул дверью, тут же остановился и отпер ее снова. Почему-то был стопроцентно уверен, что Сима вернется. Вернется сейчас же, даже не успеет сесть в машину, просто постоит подле нее и повернет назад. А значит, ему следует ждать ее через несколько минут. А пока...
Павел решительно повернулся и подошел к занавешенной ковром стене, в которой располагался его тайник. Резким движением откинул ковер, завернув его и заткнув за спинку дивана. Повернул крохотную ручку, отпиравшую дверцу. В это мгновение он почти не сомневался в том, что достиг цели. Червячок, предупреждавший с первого сегодняшнего звонка о чем-то подобном, не мог ошибаться. Никогда не ошибался, всякий раз подкрепляя кажущиеся на первый взгляд беспочвенными подозрения неопровержимыми уликами, фактами, против которых невозможно пойти. Значит, сигнал червячка верен и на сей раз, можно не сомневаться, что...
Из тайника, буквально в руки, выпал пистолет. Глухо бухнулся о спинку дивана, и скатился на сиденье.
Павел вздрогнул, невольно отпрянув от дивана.
Конечно же, как же прежде он мог сомневаться. Пусть это было только предположение, но вполне логичное, ведь Серафима бывала в его квартире достаточно часто и долго, кто может поручиться, что она тайком не изучала ее? И кто может поручиться, что она не нашла то, что хотела бы найти и узнать? При всей своей лености и нерасторопности, она всегда была любопытна, в чем, в чем, а в этом, в стремлении получить ответ на волнующий вопрос, у нее не было равных.
Вот он и получил подтверждение. Тайник потревожен, значит, она уже знает о нем. И, разумеется, о его содержимом.
Хотелось бы знать, что она об этом думает.
Павел заглянул внутрь и замер. Замерли и мысли, когда он медленно, осторожно, точно боясь испортить неловким движением, вынимал из тайника сверток документов, куда тоньше и легче обыкновенного.
Затем резко сорвал резинку и впился в бумаги, торопливо проглатывая их содержимое, отбрасывая одну за одной, устилая ими ковер и сиденье дивана; читал одну-две фразы из середины и откидывал, переходил к следующей, к следующей, к следующей...
Отбросив последнюю, он остановился и не сразу понял причину своей остановки. Документы кончились, кончилась и его деятельность, состоявшая в их просмотре и отбрасывании, кончилась программа действий, а следующая все не поступала. С минуту Павел просто стоял посреди комнаты, устремив невидящий взгляд на смятый настенный ковер. Затем как бы нехотя заставил себя увидеть опустошенный тайник. И тогда только перевел взгляд на разбросанные вокруг бумаги.
В основном ксерокопии и распечатки рапортов, отправленных по электронной почте.
И произнес с неожиданной силой в голосе:
- У-у, с-сука!!! - и грохнул кулаком по стене. Костяшки пальцев обожгло, но Павел попросту не заметил этого. И ударил еще раз. Лишь после этого удара остановился, осматривая разбитый кулак, заметно подрагивающий от напряжения. Павел вздохнул несколько раз, пытаясь взять себя в руки.
- Тварь, - уже почти спокойно с выдохом произнес он и принялся медленно собирать документы.
Все они ему были хорошо знакомы, немногие чуть подзабылись, но теперь, выплыв наружу, вновь восстановились в памяти. Слишком хорошо знакомы, слишком.
Он начал машинально сортировать документы по датам; тем самым, определяя временные рамки - всего за два года с девяносто седьмого по девяносто девятый, последние были примерно годичной давности. Это занятие вернуло ему немного душевного равновесия, так что подобрав последний документ, в котором фамилия Османов встречалась на самый поверхностный взгляд, раз десять, он смог неторопливо, от начала до конца прочесть его. И даже вернуться к середине, чтобы перечитать один из абзацев.
И в это самое мгновение он как-то внезапно понял, что первое ощущение было ложным. Серафима не придет, она ушла, сделав все, что было необходимо, и теперь не вернется.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги