90х60х90

Не вернется никогда.

Странно, но он не испытал того болевого шока, который, быть может, подсознательно хотел испытать. Знание это далось ему легко, настолько легко, что он испытал разочарование от непришедщей боли и муки.

Серафима забрала все, что он собрал за прошедшие пять лет, можно не утруждать себя дополнительной проверкой. Все, что он скопил на ее мужа и на своего дядю за это время, до чего сумел дотянуться и безболезненно изъять: сперва для подстраховки, как гарантия собственной от Караева безопасности и определенного рода независимости, а уже много позже - как план предстоящих действий. Алексей же попал в его списки позднее, незадолго до того, как Серафима позвала его в гости и сделала то предложение, от которого он не смог отказаться. Поначалу муж его любовницы фигурировал лишь как малозначительный компаньон дяди один из многих, с кем Караев имел дела, до поры до времени Павел не интересовался тем, кому изменяет Серафима, водил только шапочное знакомство. Этого ему вполне хватало, все знакомство Павла заключалось в том, чтобы почерпнуть дополнительную информацию о Караеве. Ведь несколько не связанных меж собой источников слухов и фактов всегда лучше, чем один.

Постепенно Алексей стал проявлять активность в контактах с его дядей. Вне всякого сомнения, молодой человек решил получить еще один выход на своего компаньона, через племянника. Для чего стал чаще встречаться именно с Павлом, а не с Вагитом Тимуровичем. Тогда еще Серафима два раза в неделю ездила к Павлу на квартиру - не исключено, подумал он, что муж попросту закрывал на это глаза: близилось подписание серьезного контракта с "Анатолией", на солидные суммы, и все свое внимание Алексей сосредоточил именно на нем.

В итоге, подписание контракта пришлось отложить, неполадки в финансовой сфере банка дали о себе знать, оказавшись куда серьезнее, чем предполагалось поначалу. Вагит Тимурович пошел ва-банк и принялся зарабатывать деньги, распродавая все, в том числе знаменитую коллекцию. По-своему это был неплохой выход, чтобы и не потерять возлюбленное детище окончательно, а заодно привязать к себе семью Серафимы - главный источник поступления финансов согласно отложенному контракту.

А когда "Анатолия" снова пошла ко дну, и Караев предпринял авральное затыкание финансовых дыр, то на одной из них он поймал племянника, занимавшегося по-тихому уводом своих и частично банковских капиталов куда подальше. Тогда ему волей-неволей пришлось выбирать между двумя почти равными по значимости в его системе мер величинами. А сделать этого сразу Караев не смог: оставив Павла в опале, но по-прежнему при себе, он спешно принялся за спасение банка.

Теперь никто не сможет сказать, сумел бы он провернуть всю операцию от начала и до конца. И имело ли это смысл. Караев ушел, и с ним ушли его тайны. Его эпоха.

Ушел и Алексей, последнее время, безукоризненно внимательный к делам Павла, понимающий, дающий полезные советы и рекомендации. И неизменно с поразительным упрямством выспрашивающий, при каждом своем визите, о действиях его дяди, о финансовых делах, о состоянии банка и настроении сотрудников. Помнится, именно он натолкнул Павла, в одном из разговоров как бы между прочим, на махинации со счетами.... А затем ненавязчиво подсказал мысль о возможности начать самостоятельное плавание. За успехом которого будет внимательно следить семья Серафимы, и он - последнее, не произнесенное им, но выраженное через другие, слово Алексею далось с некоторым трудом - ее представитель.

Павел соглашался, шел на контакты, встречался с общими знакомыми, имеющими выгодные связи и определенный вес. Шел, будучи уверен в том, что воспользоваться всем этим ему, если, и придется, то одному: Серафима тогда уже позвала его к себе и предложила то самое, от чего он не смог отказаться. Он согласился и с ней и с ее супругом, поставив сразу на две лошади и, ожидая, когда они обе придут к финишу.

Тогда он почти не сомневался в успехе ставок. Фортуна благоволила ему, благоволила почти всегда. Вплоть до последней финальной измены. До прихода Симы. И до ухода ее.

Теперь все произойдет просто и быстро. Павел настолько успокоился и взял себя в руки, что мог разложить свое будущее едва не поминутно, столь был уверен в нем.

Сейчас Сима отправится домой, где ей останется только дождаться подходящей минуты. Едва раздастся звонок в дверь - нет, перед этим будет еще настороженный и боязливо обходительный телефонный разговор, - и в дом придут люди в форме, начнет давать очень интересные показания. Документы, извлеченные ей из тайника, частично отфильтрованные от присутствия ее самой, будут переданы компетентным лицам, которые не замедлят явиться к нему, возможно, уже сегодня вечером, когда достаточно стемнеет. У него найдутся другие материалы, самостоятельной ценности не имеющие, но в сочетании с полученными прежде от Серафимы, проливающие достаточный свет на деятельность племянника Караева. Компетентные лица свяжут дела нынешние с событиями давно минувших дней. Те самые, связанные со странным покушением ребят Османова на любимый "мерседес" дяди, который Караев покинул буквально за минуту до взрыва. Хронометражем руководил Павел: едва дядя появился на пороге его кабинета, он, как и было запланировано, немедленно прервал телефонный разговор. Тогда все закончилось сравнительно благополучно, по крайней мере для него: после недолгих переговоров с его сольным участием, кто-то из группы Филимонова с одной стороны, и некто от Умара Гаджиева, с другой, понесли заслуженное наказание, все остальные пожали друг другу руки в знак вековечного мира.

В тот день, последний, проведенный им в Спасопрокопьевске, где и проходили переговоры, он понял для себя, сколь глубока его неприязнь к человеку, которого в тот день встречал на пороге своего кабинета.

На первый взгляд ничем не обоснованная неприязнь.

Серафима - как же без мыслей о ней! - тоже говорила ему что-то в этом духе, выражала непритворное удивление; она и сегодня едва поверила в то, что он обоих смахнул со стола, вместе с некстати оказавшимся на месте телохранителем. Впрочем, пресса и выпуски новостей ее убедят. Если у нее окажется времени для просмотра телевизора этим вечером, если у нее будет в том охота.

Конечно, Сима прекрасно знает цену извлеченной из тайника за ковром информации, знает как, и когда воспользоваться ей, и, что хуже, знает, что будет - с ней и с ним - после того, как информация уйдет по назначению.

Другой вопрос, кто и когда нашепнул ей идею воспользоваться этим. Тот же Алексей, незадолго перед последней поездкой? Которую, Павел не сомневался в этом, она старалась предохранить от его вмешательства - и почти преуспела. Но это не объясняло игру на два фронта, ее неохотное желание содействовать никак не сочеталось с той встречей, с теми признаниями, с тем страстным желанием освободиться и уйти. К нему, как он думал тогда... к кому-то еще, как следовало предполагать отныне.

К тому, кто нашепнул ей план действий, который она столь успешно претворила сегодня в жизнь.

Павел услышал скрип входной двери, тихий шорох шагов по коридору. Первым его побуждением было побуждение охотника: одним движением он склонился к дивану, поднял "Вальтер" с сиденья и скользнул к выходу из комнаты.

В коридоре было темно, вошедший не увидел выключателя и шел лишь на свет, лившийся из дверей спальни. Задел что-то, оступился, и шарканье перешло в дробный перестук "шпилек". Павел замер, резко опустив пистолет. Таиться не имело смысла, он вышел в коридор, убрав "Вальтер" за спину. И внезапно остановился, точно увидев привидение, принявшее облик давно знакомого человека.

Узнавание длилось не дольше долей секунды.

- Ты? - охрипнув, спросил он, дернув рукой. "Вальтер" блеснул на свету, она увидела оружие и враз осеклась, так и не задав свой, ответный, вопрос. - Что ты здесь делаешь?

Она молчала, не сводя глаз с пистолета. Павел проследил за ее взглядом и убрал оружие за спину, заткнул за пояс.

- Я жду.

Руки он сложил на груди, чувствуя от этого большую уверенность. Девушка по-прежнему молчала, вглядываясь в лицо Павла, тщетно пытаясь разглядеть его. В коридоре было темно, а хозяин стоял против света.

Пауза казалась бесконечной. Павел снял руки, он пошевелился первым, и, щелкнув выключателем, зажег лампу дневного света, расположенную прямо над входной дверью. Теперь его лицо высветилось со всеми подробностями, на лоб и щеки Алисы легли полосы теней.

- Я специально приехала сюда следом за ней, чтобы сказать, - наконец произнесла массажистка, это были первые ее слова после появления в его квартире, первые за несколько лет, истекших с момента их финальной встречи. Голос изменил ей, она нервно кашлянула: - Я хочу сказать, чтобы ты... снова ненужная пауза. Слова, заготовленные прежде, исчезли, едва она увидела пистолет в руке Павла. Ей сразу вспомнилась встреча трехлетней давности, та, что привела к взаимному потоку оскорблений и завершилась истерикой. Но в тот раз хозяйкой квартиры была она. - Чтобы ты... оставил Серафиму в покое. Совсем.

Мгновение он молчал. Затем весь как-то подался вперед, собираясь спросить. Алиса не дала ему этой возможности:

- Серафима будет со мной. Она больше не хочет тебя видеть. Надеюсь, она дала тебе это понять...

И снова пауза, которую надо было заполнить. Подобрать такие слова, чтобы раз и навсегда отвадить его от Серафимы, чтобы он никогда более не смел даже вспоминать о ней, даже смотреть в ее сторону, если случайно встретит на улице. Чтобы он...

Алиса не успела всего этого сказать, не сумела подобрать слов за те две секунды, что длилось обоюдное молчание. А после было уже поздно. Лицо Павла стремительно переменилось, кровь прилила к его скулам, глаза сузились, губы сжались в серую нитку. Алиса с внезапно захолонувшим сердце предчувствием чего-то ужасного смотрела на эти стремительные перемены; ей тотчас вспомнилась последняя их встреча, где хозяйкой квартиры была она, и слова и фразы, которые она торопливо готовила, замерли, не вырвавшись на волю. И она уже не могла отвести взгляда от потемневшего лица своего бывшего любовника, мгновенно выхлестнувшего из себя такую волну ненависти, которая едва не сбила ее с ног.

Павел не желал более себя сдерживать; он сделал два шага вперед, руки, мгновенно выброшенные вперед, сомкнулись на ее горле прежде, чем она успела отшатнуться.

- Так это твоя работа? Твоя? - хрипло произнес он, приближая свое лицо едва не вплотную к Алисиному. Массажистка побелела, только после произнесенных слов ее пальцы сжали его запястья.

- Сима... будет со мной, - чуть слышно просипела она, чувствуя, что сорвать пальцы с горла не в силах. - Слышишь... со мной.

Он продолжал давить, но уже не столь сильно, воспользовавшись этим, она сумела ослабить хватку.

- Так значит, это ты подкинула мне эти бумаги, стерва? Решила разом двух зайцев убрать? И меня, и муженька ее придурочного. Всех в расход пустить.

Она не понимала его слов, но чувствовала, что пока Павел говорил, он слабел, каждое слово отнимало его силы; произнеся последние слова, Павел чуть разжал пальцы, и Алиса смогла сбросить его руки с шеи и отступить к незапертой двери.

- Мне плевать на ваши бумаги! - резко крикнула она, чувствуя боль в голосовых связках при каждом слове. - Мне плевать на ваши деньги, на связи, на богатство, на все плевать! Ты меня понял, дешевка Караевская?! Мне нужна Сима, а не то, что вы все нашли у нее в кошельке. Она одна, тебе это ясно? И никаких приложений, можете подавиться ими! Подавиться, понял?... Хотя этого ты никогда не поймешь.

Последнюю фразу она произнесла почти спокойно. И так же почти спокойно Павел достал из-за пояса пистолет и с маху ударил Алису по щеке. Ему оказалось проще ударить, чем прицелиться и нажать спусковой крючок.

Ствол "Вальтера" пришелся Алисе по виску. Удар отбросил массажистку к вешалке; вскинув руки, точно приветствуя множество собравшихся, она стукнулась лицом о стену и беспомощно съехала на пол. Руки опали и, бездвижные и ненужные, лежали на паркете ладонями кверху. Алиса как-то странно вздрогнула и, медленно отлепившись от стены, легла на пол, нелепо вывернув руки, точно не желала более ими пользоваться. Ее лицо, с медленно вспухавшим краснеющим шрамом, оказалось всего в нескольких сантиметрах от шлепанцев Павла.

Он невольно отступил, испугавшись, как бы она не коснулась щекою домашних тапочек, не испачкалась о них. Положив пистолет на тумбочку, он отошел и принялся ждать. Сам еще не понимая чего.

Лишь спустя минуту или более Павел решился опуститься перед ней на колени и коснуться пальцами щеки. Теплой гладкой щеки, над которой у виска вытянулась красноватая змейка шрама. Погладил молча пальцами и коснулся шеи. Легонько нажал, затем переместил пальцы и снова замер в ожидании.

И резко отдернул руку. Тело при этом осталось неподвижным, но стремительный жест едва не опрокинул самого Павла.

- Да что же это? - тихо произнес он, все так же на коленях подползая к тумбочке и доставая из ящика карманное зеркальце. Поднес к губам массажистки и внимательно следил, ожидая и вяло, тягостно надеясь, чувствуя, всю бессмысленность и безнадежность ожиданий, удостовериваясь в наступающем ужасе неизбежного. - Да что же?

Наконец, он отнял зеркальце. Хотел снова поднести, да вовремя одернул себя. И замер, по-прежнему держа ненужное зеркальце в руке.

Массажистка лежала спокойно, ее открытые глаза равнодушно смотрели в угол, на стоящий там женский зонт-трость, когда-то, в прошлой жизни, позабытый здесь Серафимой. Павел хотел закрыть их, но, коснувшись пальцами век, не смог себя заставить сделать задуманное. Рука не слушалась.

Он проследил глазами за взглядом массажистки, увидел позабытый зонтик, его подарок на прошедший Женский день и как-то неловко погладил Алису по щеке двумя пальцами, всякий раз боясь потревожить распухший шрам на виске, кровь на котором уже начала застывать.

- Она не придет больше, - тихо прошептал Павел, точно прося прощения. - Не придет.

После конца

Позже ему показалось, что в квартире он не один. Должно быть, и вправду кто-то пришел к нему, не поворачивая головы ко входу, не отрывая взгляда от лежащего перед ним тела, он услышал шаги. Поначалу робкие, затем по мере их приближения, все более уверенные и твердые.

Лишь когда шаги эти остановились пред ним, он поднял голову и обернулся. А затем протянул руку, пытаясь коснуться того, кто пришел.

Это ему удалось, подушечки пальцев коснулись теплой кожи ноги, скрытой под легкими колготками, почти незаметными в наступающих сумерках. Помедлив, он убрал руку, а затем коснулся снова. И ощутил ответное прикосновение пальцев.

Женщина возвышалась перед ним, в ее глазах он разглядел блестки зарождающихся слез.

- Это ты? - спросила она. Он кивнул. - Я знала. Поэтому и пришла.

Он потянул ее руку вниз, она присела на корточки, коленом коснувшись его локтя. Ему это напомнило что-то далекое, бесконечно далекое сейчас и отныне. Столь далекое, что воспоминания о нем кажутся картинками, виденными в глянцевых журналах, что продают порой на лотках близ станций метро предприимчивые молодые люди. Поблекшими от безнадежно прожитых времен картинками. Некогда ублажавшими взор, а потом приевшимися и заброшенными за ненадобностью в самый дальний угол пыльной, плохо проветриваемой памяти.

Он вспомнил и невольно поднял руку и положил ладонь ей на колено. Просто для того, чтобы вспомнить это промелькнувшее перед его взором ощущение, прочувствовать выхваченную из тлена памяти картинку, прежде чем снова расстаться с нею. Теперь, наверное, уже навсегда.

- Его нашли час назад, - продолжила она. - И... другого тоже, вместе, в подвале.

- Я знаю.

Она повернула его лицо к себе, более для того, чтобы он не смотрел непрерывно на лежащее перед ним тело.

- Ты так сильно хотел этого? - спросила она.

- Не я... она... она тоже. Нам нужно было... - он хотел объяснить то, что чувствовал в эти минуты и ранее, немногим более часа назад, но для этого необходимо было говорить, долго говорить, подбирая слова и, складывая их в знакомые фразы, старые избитые слова и пошлые фразы... он знал, что не сможет этого сделать... ни сейчас, ни когда бы то ни было. Слова не предназначены для того, чтобы объяснять, они едва могут передавать самые простые вещи, элементарные сведения, те, что естественны для каждого... но сейчас... ему пришлось бы создавать новые слова и строить новые фразы.... Она бы еще долго не понимала его. Поняла бы? - кто знает?

Он произнес только одно слово, странное слово "высвобождение" и сделал знак рукой, точно выплывал с ее помощью на поверхность бурливой реки, откуда-то из глубины, с извечной тишины и покоя на свежий воздух, в шумливые волны, к свету, к теплу, к извилистым берегам. И в этот момент она поняла его. И, поняв, внезапно прижала его голову к груди.

Перед этим он сказал еще одно слово, не успел договорить, видно, что-то очень важное, когда она прижала его голову к груди, и все последующие слова, кроме первого, успевшего вырваться из уст, остались при нем.

Он сказал: "теперь" и замолчал.

И снова она поняла его. И почувствовала то же самое, что чувствовал в эти мгновения он. Точно им не требовалось слов, чтобы понимать друг друга.

И она опустилась на колени, рядом с ним, потому как еще долго им предстояло сидеть, вот так вот, прижавшись, прежде чем разлучиться навсегда, все так же держа его голову на груди, чувствуя, как по щекам текут слезы: по его и по ее щекам. И они где-то смешивались, эти слезы, несмотря на то, что в действительности, в реальном мире этого не могло произойти, но они смешивались, и текли уже вместе, соединившись одна с одной в единое целое, на тот срок, что предстоит быть вместе, пока сухой и холодный ветер не развеет последние их следы.

Где-то далеко пискнула сигнализация какой-то машины. Пискнула и смолкла, не в силах пробиться сквозь наступившую на город тишину.

А они еще крепче прижались друг к другу и долго, очень долго, пока не приехали люди в форме, молча сидели на полу как два человека, пережившие потерю своей путеводной звезды и уж не надеющиеся отыскать ее снова.

апрель 1998, март-май 2001