А чем Россия не Нигерия?

Если в России действительно был свой «пакт Моро — Берлингуэра», то можно с большой уверенностью вычислить время его заключения. Это ли­бо самый конец 1993-го, либо самое начало 1994-го. Именно тогда и прави­тельство Ельцина — Черномырдина, и верхушка КПРФ явно повернули от действительно жёсткого противостояния к «номенклатурному примире­нию».

Вряд ли нужно объяснять, что судьба отечественного сельского хозяйства обе стороны мало интересовала. «Партия власти» мечтала о «стабильности» и беспрепятственном проведении «прихватизации». Коммунисты считали, что при сохранении колхозно-совхозного строя голоса сельского населения на выборах им обеспечены. Ведь ни для кого не тайна, что большинство сель­ских избирателей голосует так, как прикажет начальство. А колхозное и сов­хозное начальство тогда было сплошь красным. Вот только расчёт коммунис­

тов на то, что такое положение сохранится навсегда, не оправдался. В послед­ние годы основная часть агрочиновников перебежала на сторону «партии власти».

ВЛИЯНИЕ МАКРОЭКОНОМИКИ

Итак, «радикальные реформы» не могли вызвать кризис сельского хозяй­ства 1990-х годов, потому что в сельском хозяйстве их просто не было. Но при этом производство упало сильно, а реальная зарплата работников сельского хозяйства — ещё сильнее. Следует выявить подлинные причины этого паде­ния. Начнём с макроэкономики.

Во всех развитых странах сельское хозяйство получает более или менее значимые государственные дотации. Этот факт часто упоминают, но на удив­ление редко хоть как-то пытаются объяснить. Но не найдя ему объяснения, мы ничего не поймём и в нашем собственном кризисе.

В любой стране сельское хозяйство — это та отрасль экономики, которая менее других поддаётся монополизации. Независимых производителей всегда много. Если цены рыночные, то эти независимые производители конкурируют между собой и в ходе конкурентной борьбы сбивают цены на сельскохозяй­ственные продукты. Такое положение выгодно для потребителя, но самим производителям наносит ущерб.

Однако те отрасли, от которых в высокой степени зависит нормальная ра­бота сельскохозяйственных предприятий, как правило, организованы иначе. Так, электроэнергетика в большинстве стран мира представляет собой госу­дарственную или контролируемую государством монополию. За последние де­сятилетия из этого правила появились исключения, главное из которых — США. Но там ослабление (отнюдь не полная отмена!) государственного регу­лирования отрасли положительных результатов пока что не дало. Вместо все­объемлющей монополии под государственным контролем образовалась сеть частных монополий регионального масштаба. И вероятность «конца света» (электрического) в одном отдельно взятом регионе даже возросла. А реальной конкуренции как не было, так и нет.

В ряде других отраслей существует не монополия, а олигополия. Напри­мер, нефть и нефтепродукты в западных странах находятся под контролем примерно десятка крупных ТНК. Похожую картину можно увидеть в произ­водстве минеральных удобрений и химических средств защиты растений. В основном на западном рынке удобрений и ядохимикатов господствуют шесть гигантских корпораций. Есть и более мелкие независимые производи­тели, но их роль невелика. Олигополия отличается от монополии тем, что кон­куренция не исчезает. Поэтому олигополия не ведёт к технологическому за­

стою. Но ценообразование в таких условиях нельзя считать вполне рыночным. Всегда возможен прямой сговор между немногими крупными фирмами. Одна­ко и при отсутствии такого сговора компании могут одновременно «играть» таким образом, чтобы поддерживать цены на выгодном для себя (= высоком) уровне.

Несколько лучше для фермеров западных стран обстоят дела в производ­стве сельскохозяйственных машин и орудий. Конкуренция между производи­телями в этой отрасли сильнее. Но всё равно число независимых производите­лей в с.-х. машиностроении не слишком велико.

Итак, цены на сельскохозяйственные продукты оказываются заниженны­ми вследствие острой конкуренции. А цены на товары и услуги других отрас­лей, от которых зависят с.-х. предприятия, наоборот, обычно завышены. Об этом «заботятся» моно- и олигополии. Так возникает диспаритет цен. Ничего самобытно российского в этом явлении нет. Оно существует и в за­падных странах.

Но в условиях демократии (без кавычек) никакое правительство не может быть заинтересовано в массовом разорении своих фермеров и упадке сельско­го хозяйства в своей стране. Поэтому государство придумывает разные спосо­бы возмещения тех потерь, которые несут аграрии. Частично это открытые субсидии, к разряду которых относятся и закупки продукции в государствен­ный фонд по высоким ценам, частично — налоговые льготы. Существование такого механизма возмещения действительно необходимо и неизбежно.

В СССР цены назначали чиновники. В конце советской эпохи, в 1970-1980-х годах, соотношение цен на промышленную и сельскохозяйствен­ную продукцию стало относительно благоприятным для аграрного сектора. Выгодность этого соотношения не стоит преувеличивать. Современный рос­сийский экономист-аграрник Е.И. Царегородцев отмечает, что и в 70-х годах паритета цен не существовало, ибо ценовые пропорции всё равно были иска­жены в пользу промышленных товаров1. Но в последнее 20-летие советского режима уровни цен на продовольствие и промтовары всё же можно признать терпимыми для сельхозпроизводителей.

Следует отметить, что так было не всегда. При Сталине, проводившем по­литику систематического ограбления деревни, существовали весьма разори­тельные для крестьян «ножницы» цен. Это тот же диспаритет, только возник­ший вследствие сознательных действий государственной власти. Да и в 1960-е годы соотношение цен никак нельзя было назвать выгодным для де­ревни. В то время рентабельность колхозов и совхозов зависела преимущест­венно от наличия у них подсобных цехов. Если такие цеха существовали (ска­

жем, гнали плодово-выгодное вино), то хозяйство получало доход, в против­ном случае оно обычно оказывалось убыточным. Но к концу советского пери­ода положение действительно несколько изменилось в лучшую для села сто­рону.

После отмены государственного контроля над ценами в постсоветской Рос­сии вновь возникли «ножницы» цен. Но механизма возмещения, подобного существующим в западных странах, не было создано. Отчасти это объясняет­ся объективной причиной — бедностью нашего государства. Государственная поддержка сельского хозяйства в тех масштабах, которые свойственны стра­нам «большой семёрки», у нас просто невозможна — шишей не хватит! Но совершенно очевидно, что и при нынешних скромных финансовых воз­можностях государство могло бы возмещать сельскохозяйственным предпри­ятиям гораздо большую долю их потерь от диспаритета цен. Хватило же у рос­сийского государства денег на две безусловно вредные и позорные войны в Чечне! Следовательно, дело не только в ограниченных возможностях, но и в полном нежелании поддерживать отечественное с.-х. производство.

Кроме ценовых «ножниц», огромный ущерб сельскому хозяйству нанесла гиперинфляция 1992-1995 годов. Но гиперинфляция, вообще-то, равно вред­на для любого реального производства. При инфляции в сотни и тысячи про­центов в год такая нехитрая «экономическая» деятельность, как обмен валю­ты, а точнее, игра на понижение национальной «деревянной» денежной еди­ницы по отношению к твёрдым валютам всегда доходнее и надёжнее, чем какое бы то ни было производство. Кроме того, высокая инфляция резко уси­ливает имущественное расслоение. Меньшинство (спекулянты и те, кто при­ближен к государственной кормушке) обогащается, а большинство неизбежно нищает. При этом совокупный платёжеспособный спрос тоже неотвратимо и очень сильно падает. Обнищавшие рабочие, интеллигенты, пенсионеры да­же продукты питания покупают в меньшем количестве. А падение спроса вы­зывает свёртывание производства. Естественно, при сокращении производ­ства себестоимость продукции растёт, рентабельность падает или сменяется убыточностью. Возникает порочный круг, из которого без обуздания инфля­ции выбраться нельзя.

Вдобавок гиперинфляция отучает думать на перспективу. «Инвестиции» при инфляции в сотни и тем более в тысячи процентов в год — это инвести­ции на неделю, на месяц, очень редко на полгода. О более долгих промежут­ках времени никто не вспоминает. Но никакая отрасль экономики не может обойтись без долгосрочных капиталовложений, а сельское хозяйство в осо­бенности. Поэтому отсутствие долгосрочных инвестиций на протяжении це­лого пятилетия 1992-1996 годов (в 1996 году инфляция уже потеряла пристав­ку гипер-, но инфляционные ожидания оставались очень высокими) не могло не привести к глубокому спаду в сельском хозяйстве в последующие годы.

Когда в почву не вносят удобрения, не закупают новые машины и орудия, не ремонтируют фермы и теплицы (не говоря уж о постройке новых), не зак­ладывают новые сады и толком не обрезают существующие, всё это в будущем может привести только к развалу.

Вред гиперинфляции для сельского хозяйства состоял и в том, что между сбытом продукции (чаще конец лета или начало осени) и получением выруч­ки за неё, с одной стороны, и затратами на новый урожай — с другой, у боль­шинства хозяйств существовал временной разрыв. За этот промежуток в не­сколько месяцев деньги сильно обесценивались.

Однако ошибочно думать, будто глубокий кризис сельского хозяйства в 1990-х годах обусловлен одними макроэкономическими, внешними по отно­шению к селу причинами. Огромную роль сыграл и давно уже нараставший...

...САМОРАСПАД КОЛХОЗНО-СОВХОЗНОГО СТРОЯ

Любой колхоз или совхоз — воплощение советской бюрократической сис­темы на клеточном уровне. Он всегда чётко подразделяется на: 1) контору; 2) работяг.

Среди служащих колхозной (совхозной) конторы есть некоторое количе­ство полезных для общества людей. Таковы, например, многие агрономы и зо­отехники и даже некоторые председатели (директора) и их замы. Но основная часть обитателей конторы не имеет никакого отношения к земле и вообще к производству. Эти служащие составляют и заполняют бумаги или, говоря вы­сокопарно, работают с документами. Важно подчеркнуть, что даже при иде­альном председателе (директоре) число таких решительно бесполезных людей не может быть равно нулю. Дело в том, что вышестоящие чиновники различ­ного уровня постоянно изобретают всё новые и новые формы отчётности, ко­торая неуклонно усложняется. И кто-то ведь должен заполнять эти бланки! Так большая бюрократическая система, стремясь исключительно к самосо­хранению и расширению, подпитывает малые.

Идеальные председатели (директора) в природе встречаются редко. Даже если в момент своего назначения они горят энтузиазмом, его в большинстве случаев хватает ненадолго. Обычно спустя некоторое время после назначения один руководитель начинает воровать, другой спивается, третий опускает ру­ки и впадает в прострацию. А четвёртый суетится и мельтешит, но у него ни­чего не выходит. Наконец, пятый обеспечит себя квартирой в доме городско­го типа и машиной (скажем, джипом-внедорожником) и при этом жалуется на правительство. Это правительство виновато в том, что простые работяги получают в его хозяйстве по тысяче рублей, да и то с задержками, а он — на­родный заступник — ни в чём не виноват.

И во всех этих случаях колхозная (совхозная) контора, повинуясь закону Паркинсона, начинает разбухать. Обозначим численность служащих колхоз­ной (совхозной) конторы, или людей с ложкой, буквой Л. Эта величина под­чиняется следующему закону: Л ->°о.

Совсем другой закон определяет численность работяг, или людей с сош­кой, которую мы обозначим через С. Воспроизводство этой части сельского населения давным-давно стало суженным — где в 1960-х годах, а где ещё рань­ше. И дело тут не только и не столько в падении рождаемости, хотя этот фак­тор тоже нельзя списывать со счётов. Дело прежде всего в нежелании детей колхозников и рабочих совхозов оставаться в деревне. Да и кому охота выпол­нять тяжёлую, нередко грязную (в буквальном смысле слова) работу за гроши, да часто ещё к тому же при ненормированном рабочем дне?

Итак, С - 0.

Две величины устойчиво меняются в двух прямо противоположных направ­лениях. Их соотношение, конечно, тоже не остаётся неизменным. Величина Л/С, то есть число людей с ложкой, приходящихся на каждого человека с сош­кой, неуклонно возрастает. Оттого экономическая эффективность колхозов и совхозов с течением времени устойчиво падает. Слишком уж тяжёлый груз в виде непомерно разбухшей конторы висит на шее у немногих оставшихся производительных работников. И притом не следует забывать, что средний возраст этих работников увеличивается, здоровье же хотя бы уже по одной этой причине не улучшается. А количество трезвых колхозников и рабочих совхозов падает быстрее, чем их общее число.

Это грустная тема. Но не стоит по-страусиному прятать голову в песок, скрывая от самих себя неприятную правду. Большинство хозяйств «общест­венного сектора» или уже развалилось, или медленно умирает. Причём это яв­ление никак нельзя назвать новым. Ещё в 1970-1980-е годы всего 30% колхо­зов и совхозов давали более 80% всей с.-х. продукции «общественного секто­ра». А остальные 70% лежали на боку. И если в то время они не всплывали кверху брюхом, то только потому, что в условиях нефтяного бума (1973-1986) государство обладало возможностью их подпитывать.

Таким образом, никак нельзя сказать, что крайне неблагоприятные для се­ла макроэкономические условия 1990-х годов — это первопричина кризиса. Макроэкономические факторы просто превратили хронический и вялотеку­щий кризис в острый. Но не породили его.

Самораспад колхозно-совхозного строя неизбежен по той простой причи­не, что землю с успехом может возделывать только хозяин, а не батрак. Так что аграрно-продовольственный кризис в России на рубеже XX-XXI веков был спланирован лет за 70 до его наступления, когда верхушка ВКП(б) при­няла решение об уничтожении крестьянства как класса. Очень важно отме­тить, что массовое бегство из колхозов началось буквально сразу же после

их создания. Поэтому-то основатель колхозного строя, Сталин, был вынужден дополнить коллективизацию всеобщей паспортизацией горожан, лишением колхозников права иметь паспорта и введением прописки (1932). Другого спо­соба предотвратить повальное бегство из деревни не нашлось. Забавно, что в 1932 году ещё у многих советских граждан имелись советские энциклопеди­ческие словари 1920-х годов, в которых паспортную систему определяли как «систему закрепощения трудящихся». Это точно! Лучше не скажешь!

ЧТО ТАКОЕ ПРОПИСКА?

В 80-х годах минувшего века одна интеллигентная московская дама обна­ружила, что её тётушка, увезённая из России малолетней в первые годы после революции, до сих пор живёт и здравствует во Франции. Племянница и тётка начали оживлённую переписку. Тётушка осталась до кончиков ногтей рус­ской, прекрасно знала родной язык, но некоторых явлений советской действи­тельности совершенно не понимала. «Ты мне, пожалуйста, объясни, что такое прописка?» — спрашивала она в одном письме. Племянница была поставлена в тупик. Как объяснить, что это такое, французской гражданке, которая ни­когда ни с чем подобным не сталкивалась?

Действительно, иностранцам это самобытное явление понять трудно. А на­ши ничего — привыкли. Даже и тогда обычно не ропщут, когда кто-то попа­дает в замкнутый круг: прописку не дают, потому что нет работы, а на работу не берут из-за отсутствия прописки. А ведь так бывает нередко! Скажем, мой однокурсник по Тимирязевке Валентин Скуратов, ныне отец четверых детей, годами жил в подмосковном Ногинске, а прописки тем не менее не получил. Не удостоили. И на постоянную работу он никак не мог устроиться. А сколь­ко таких семей по России, которые маются годами, иногда — десятилетиями!

Конечно, введённая Сталиным система закрепощения трудящихся не со­хранилась в неизменном виде. Она существенно ослабла в 1950-1970-х годах, когда колхозникам постепенно выдали паспорта. Эта гуманная (без кавычек!) мера существенно ускорила бегство из колхозной деревни и, следовательно, сильно приблизила наступление аграрно-продовольственного кризиса.

Но в целом крепостнический институт прописки благополучно дожил в России до наших дней. Нельзя сказать, чтоб он был совсем уж уникальным. Сходная «паспортно-прописочная» система действовала в ЮАР времён апарт-хайда. Правда, там она распространялась только на чёрное большинство. Гос­подствовавшее белое меньшинство обладало свободой передвижения. В сере­дине 1980-х годов массовые выступления чёрных южноафриканцев вынудили режим белого меньшинства отменить полукрепостнические порядки. Это про­изошло задолго до полной ликвидации апартхайда.

Жители России пока ещё очень далеки от той степени свободы передвиже­ния, которую получило чёрное население ЮАР в последние годы существова­ния расистского режима. Между прочим, это одно из самых ярких доказа­тельств того бесспорного факта, что никакой всамделишней демократизации в России не было и в помине. Любое мало-мальски демократическое прави­тельство отменило бы прописку в первые дни после прихода к власти. Но у нас всё ограничилось в высшей степени забавной «реформой»: при Ельцине про­писку зачем-то переименовали в регистрацию. (Тогда же несколько раз меня­ли название КГБ.) Это уж проявление какого-то первобытно-магического со­знания: если переименовать какую-то вещь, не называть её настоящим име­нем, то вроде бы и сущность её изменится. А теперь, под предлогом трагедии в Беслане (а на самом деле с целью повышения доходов ментов), режим про­писки хотят ужесточить ещё сильнее!

И не следует думать, будто это отступление не имеет отношения к теме. Ещё как имеет! Прописка исторически возникла как следствие коллективиза­ции. И, похоже, избавиться от этих двух зол нам удастся только одновремен­но. Порознь — не выйдет.

Но вернёмся к проблемам сельского хозяйства. Всё-таки около 30% кол­хозов и совхозов в конце советского времени работали сравнительно неплохо. Как было возможно такое чудо?

РОЛЬ ЛИЧНОСТЕЙ В ИСТОРИИ

Директор одного из крупнейших хозяйств Волгоградской области — совхоза «Волго-Дон» В.И. Штепо славился в 1970-1980-х годах на весь Советский Союз. Возглавляемое им предприятие действительно могло гор­диться своими успехами. Помимо орошения из одноимённого канала, гра­мотных севооборотов и высоких доз органических и минеральных удобре­ний, совхоз добивался неплохих урожаев и надоев ещё и благодаря аккорд­но-премиальной системе оплаты труда. Поясню, что это такое, для закоренелых горожан. В обыкновенном колхозе или совхозе советского времени работники утром спешили не в поле или на ферму, а к зданию главной конторы. Там им давали наряд на работу. А в конце дня надзираю­щие товарищи принимали проделанную работу, так что зарплату работни­ки получали на основе выписанных нарядов. Вся эта тягомотина отнимала уйму времени (уж не меньше часа в день!), но в большинстве колхозов и совхозов отойти от этой системы не смели или не хотели. Тем более что тружеников конторы она устраивала. Кстати, не надо думать, что эта сис­тема повсеместно умерла. Кое-где утреннее хождение на наряд сохраняет­ся по сей день даже неподалеку от МКАД.

Штепо выписывание нарядов упразднил. Каждому звену платили за выра­щенную продукцию. Рабочее время экономилось, а у рабочих совхоза даже по­явился стимул работать хорошо, что, вообще-то, противоречит самой сути колхозно-совхозного строя.

Как и большинство людей с предпринимательской хваткой, Штепо был жёстким руководителем. И далеко не все подчинённые испытывали к нему тёплые чувства. В 1991 году, когда изрядная часть наших соотечественников уверовала во всамделишнее наступление демократии, против Штепо вспыхнул открытый бунт. Коллектив демократическим путём избрал другого директора. А разобиженный Штепо ушёл в фермеры.

Прошли годы. От былой славы хозяйства остались одни воспоминания. Его финансовое положение сейчас тяжёлое. Там сменилось уже несколько руко­водителей, но упадок нарастает. И тогда селяне решили снова обратиться к Штепо. Пришли к нему с челобитной — звать обратно на царство. Каялись в былых прегрешениях, особенно в увлечении митинговой демократией, и твердили, что впредь лукавый их не попутает.

Однако... в одну реку нельзя войти дважды! Штепо отказался вернуться на пост директора и предпочёл остаться фермером. Спрашивается, почему? Ведь Штепо из того поколения, большая и лучшая часть жизни которого прошла при социализме. И не приходится сомневаться в том, что он — на уровне лозунгов — остался приверженцем этого строя. Казалось бы, такой человек должен мечтать о возвращении в «общественный сектор»... Ан нет! Это явление давно известно на Западе: самостоятельные собственники не хо­тят переходить на положение наёмных служащих, даже если они при этом вы­играют в деньгах. Конечно, не все люди таковы. Но — большинство.

Несколько поколений советских граждан не могли заниматься частным предпринимательством, поскольку в СССР оно считалось уголовным преступ­лением. Однако люди с соответствующими способностями продолжали рож­даться и в Советском Союзе. В сложившихся условиях они шли в хозяйствен­ники и делали карьеру на государственных предприятиях, включая совхозы и колхозы. (Думаю, не надо доказывать, что колхозы в советский период представляли собой государственную собственность и что их кооперативная форма — чистой воды юридическая фикция.) И можно сказать с полной уве­ренностью: большинство успешно работавших колхозов и совхозов было обя­зано своим относительным благополучием именно управленческим талантам своих руководителей.

Это правило не без исключений. Кое-где на юге России природные усло­вия для сельского хозяйства настолько благоприятны, что там очень трудно не добиться успеха. В данном случае всё дело в природной ренте. Помимо природной ренты, существует и рента местоположения, обусловленная бли­зостью к большим городам, прежде всего к столице. Поэтому подмосковные

совхозы и колхозы в 1980-х годах в большинстве своем жили довольно благо­получно, да и их производственные показатели заметно отличались от постыд­но низких средних по стране. Наконец, в советский период существовал обы­чай создавать отдельные хозяйства-маяки. Они получали государственные ка­питаловложения в таких количествах, о которых остальные не смели и мечтать. Но, повторим, за вычетом всех этих не слишком многочисленных исключений, благополучные колхозы и совхозы держались благодаря своим директорам и председателям.

А теперь? Нынешнее поколение людей с предпринимательской жилкой в руководители хозяйств «общественного сектора» не пойдёт. Зачем, когда можно завести своё дело? А возврат к полному запрету легального частного предпринимательства уже просто невозможен! Даже если к власти придёт компартия (во что автор настоящих строк не верит), такого не будет. Руково­дящий слой этой партии уже слишком основательно оброс частной собствен­ностью, чтобы запретить её. Но невозможность возврата к прежним порядкам означает, что даже в том фантастическом сценарии, в котором государствен­ные капвложения в аграрный сектор вернутся на уровень 1973-1986 годов, поднять производство в «общественном секторе» до уровня тех лет не удаст­ся. Не только рядовых работников не хватит, но ещё более — толковых управ­ленцев.

ДРУГИЕ СЛАГАЕМЫЕ КРИЗИСА: ДУРАКИ И ПЛОХИЕ ДОРОГИ

Главный разговор о дорогах у нас впереди. Заметим лишь вкратце, что до­роги в России плохи не по природно-климатическим, а по криминально-эко­номическим причинам. Правда, степень нашего бездорожья от климата всё-та­ки зависит. В степной и даже лесостепной зоне благодаря меньшему количе­ству дождей дороги не раскисают до такого состояния, как в средней полосе и на Севере. Не с этим ли связано относительно лучшее положение дел в сельском хозяйстве на Юге? Во всяком случае, пока по всей России не про­ложены хорошие дороги, любые ссылки на суровый климат как на причину кризиса сельского хозяйства смехотворны. При существующем в большинстве районов России бездорожье оно придёт в упадок во всяком климате!

А вот о дураках стоит поговорить подробнее. Глубина кризиса в той или иной отрасли сельского хозяйства часто в сильной степени зависит от их усилий.

Сильнее всего пострадало в России животноводство. Конечно, отчасти это объясняется тем, что резкое падение реальной зарплаты в годы гиперинфля­ции (1992-1995) и вторично — после дефолта (1998) превратило несколько десятков миллионов наших сограждан в вынужденных вегетарианцев (или по­лувегетарианцев). Но это только часть правды. Ведь импорт мяса, масла и дру­

гих продуктов животноводства вырос, а не упал. Почему же российское жи­вотноводство оказалось неконкурентоспособным? Из-за холодного климата? Да нет, всё гораздо прозаичнее: пресловутые «коровьи дворцы», усеявшие на­шу страну в 1970-1980-х годах, в принципе не могут быть конкурентоспособ­ными в рыночных условиях независимо от долготы, широты, среднегодовой температуры и суммы осадков. Такова уж их «гениальная» конструкция!

Дополнительный ущерб нанесла так называемая монопсония. Это такой вид монополии, когда у множества покупателей один продавец. Почти в лю­бом районе бывшего СССР существовал единственный молочный комбинат и единственный мясокомбинат, куда колхозы и совхозы обязаны были сдавать свою продукцию. С отменой госконтроля над ценами эти предприятия, как монополисты районного масштаба, начали душить животноводческие предп­риятия при помощи низких закупочных цен. Молоко и мясо — такие товары, которые надо продавать быстро, поэтому животноводческие хозяйства попали в особенно тяжёлое положение.

Большие трудности возникли и у ранее процветавших тепличных комби­натов. В 1990-х годах многие из них стали убыточными. Формально вроде бы тут как раз подходит теория г-на Паршева: электричество резко подорожа­ло, и поэтому затраты многократно выросли. Но вот почему затраты оказались столь высокими: из-за холодного климата или по какой-то иной причине?

Когда в 1984 году я поступил в Тимирязевскую сельхозакадемию, нас пове­ли знакомиться с Овощной опытной станцией. Там среди прочих стояли две теплицы, построенные по иностранным образцам: голландская и финская. Пом­ню, меня тогда поразило, что голландская теплица выглядела очень привычно. Она была покрыта стеклом, как практически все зимние теплицы в нашей стра­не. А вот финская теплица имела необычный, почти экзотический вид: плёноч­ная, но зимняя! У нас плёночных теплиц тоже строили много, но всё весенние. И плёнку на них натягивали такую, что к осени она рвалась в клочья. А финской плёнке и зимние снегопады были нипочём. Но почему в СССР и Голландии строили одинаковые зимние теплицы, а в Финляндии какие-то другие, я в то время не понял, тем более что слабо разбирался в технике.

Причины, по которым для нашей страны не подходят теплицы голландской конструкции, стали ясны в 1990-е. В 1996-1997 годах та же Овощная опытная станция подверглась двум бедствиям подряд: граду и урагану. В обоих случаях от стёкол оставались одни осколки, которые приходилось долго собирать.

После урагана селекционеры-капустники ругали дежурившего в тот день своего товарища Диму Харламова за то, что он не успел закрыть форточки в теплице, где выращивали семенники капусты. Дескать, добеги он вовремя и закрой форточки, стекло могло бы устоять. Но это вряд ли. Скорее, опозда­ние Харламова предотвратило трагедию. Если бы стёкла посыпались прямо на него, не факт, что он вообще остался бы жив. В экстремальных погодных

условиях стеклянные теплицы представляют собой смертельную опасность для находящихся в них людей.

Но вся беда в том, что и в нормальных условиях стеклянные теплицы в Рос­сии оказываются очень ненадёжными. Стёкла всегда время от времени треска­ются и бьются. Морозы этому способствуют. Летом последствия маловажны, а вот зимой поддерживать нужную температуру при наличии дыр вместо стёкол практически невозможно. Кроме того, не надо забывать, что качество строи­тельства в России далеко не голландское. Где-то недостаточно хорошо замаза­ли — и возникает щель, сквозь которую утекает тепло. Поскольку таких щелей в теплице обычно не одна и не две, то общие потери тепла значительны. Так что даже при целых стёклах в русские морозы стеклянные теплицы сплошь и рядом не способны поддерживать требуемую для растений температуру. И иногда дело доходит до разведения костров в теплицах, лишь бы спасти растения.

Однако на этом список недостатков стеклянных теплиц в наших климати­ческих условиях не исчерпан. В 1990-х годах цены на электроэнергию вырос­ли гораздо сильнее, чем общий уровень цен. В отличие от советского време­ни, когда электроэнергия стоила баснословно дёшево, теперь расходы на неё составляют немалую сумму. И тут «вдруг» обнаружилось, что не держащие зи­мой тепла стеклянные теплицы очень энергоёмки и дороги.

Кризис тепличного овощеводства в России следует объяснять прежде все­го этой причиной. Но был ли он неизбежен?

То, что в Финляндии, которая по климату нам куда ближе, чем Нидерланды, давно научились строить зимние плёночные теплицы, ни для кого из работавших в отрасли тайной не было. Понятно, что финны сооружали такие теплицы по двум причинам: они надёжнее (специальная плёнка рвётся гораздо реже, чем бьётся стекло) и куда менее энергоёмки. А при рыночных ценах на энергоносители это значит: более дешевы. Причём ещё в советское время ленинградское ПО «Лето» практически доказало, что зимние плёночные теплицы финского типа требуют на 20-25% меньше энергии по сравнению со стеклянными теплицами1. Но советские планировщики продолжали планировать тепличные комбинаты, состоящие цели­ком из стеклянных зимних теплиц. Видимо, уж очень крепка была вера в неизмен­ность тех крайне низких цен на топливо и электроэнергию, которые искусственно поддерживались в советский период. Вот это как раз и стоит называть глупостью!

Конечно, поворот к здравому смыслу неизбежно произошёл, когда цены на электроэнергию стали кусаться. Сейчас на той же Овощной опытной стан­ции в Тимирязевке построена большая зимняя плёночная теплица. Строили её под руководством нового директора станции Д. Пацурия самостоятельно, без всяких финнов и прочих иностранцев. И получилось на славу! И тепло эта

теплица держит намного лучше, и работать в ней безопасно, и затраты энер­гии меньше. Но сколько времени мы потеряли! И сколько энергии ушло на обогрев атмосферы!

Сказанное не означает, что все стеклянные теплицы надо сломать и заме­нить плёночными. У зимних плёночных теплиц тоже есть недостатки, в них плохо себя чувствуют и плохо работают пчёлы. Этот недостаток — продолже­ние достоинств: обмена воздуха с окружающей средой из-за надёжной изоля­ции почти не происходит, и пчёлы страдают от отсутствия свежего воздуха. Поэтому пчёлоопыляемые гибриды огурца желательно выращивать под стек­лом. Но для культур, не требующих перекрёстного опыления (томат, сладкий перец, партенокарпические гибриды огурца), плёнка — лучший вариант.

ВЕРСИЯ Г-НА ПАРШЕВА И ЕЁ ОЦЕНКА

Причины кризиса российского сельского хозяйства мы разобрали. Клима­тические факторы оказались ни при чём. Но, разумеется, следует сравнить на­ши выводы с версией, выдвигаемой в книге «Почему Россия не Америка». Впрочем, г-н Паршев пишет по интересующему нас вопросу скупо и больше налегает на риторику.

«Например, какое население сможет жить на территории России в условиях рынка? Сколько рынок сможет просто прокормить?» — задаёт риторические вопросы автор книги «Почему Россия не Америка». И сам же отвечает: «Западные оценки разнятся — от 15 до 50 миллионов. Такие цифры иногда шокируют, а тем не менее никакой ереси в них нет. Ведь чтобы закупать продовольствие на нынешнее население за счёт экспорта нефти, её производство надо увеличить в 6-7 раз... А почему придётся пе­реходить на покупную еду? Да потому, что для сельского хозяйства действует аналогичная горькая теорема № 2» (с. 100).

Здесь требуется пояснение. «Теорема № 1» формулируется г-ном Парше-вым в нескольких местах его книги по-разному, но мы предпочтём следующее изложение: «Любое производство на территории России характеризуется чрезвычайно высоким уровнем издержек. Эти издержки выше, чем в любой другой промышленной зоне мира... В первую очередь это происходит из-за слишком сурового климата — производство, да и просто проживание в Рос­сии требует большого расхода энергоносителей. Энергия стоит денег, поэто­му наша продукция при прочих равных условиях получается более доро­гой» (с. 103). Или, как пишет автор книги «Почему Россия не Америка» ниже, «наша промышленная продукция, аналогичная иностранной по потреби­тельским характеристикам, оказывается выше по себестоимости и при реа­лизации по мировым ценам приносит нам убыток, а не прибыль» (с. 103).

Следовательно, если верить теории г-на Паршева, российская сельскохо­зяйственная продукция должна иметь более высокую себестоимость по срав­нению с зарубежной и при реализации по мировым ценам приносить убыток, а не прибыль. Но это утверждение легко проверить! Возьмём соотношение внутренних и мировых цен на некоторые виды зерна в середине 1990-х годов.

Как видим, российские пшеница и соя в середине 1990-х годов стоили куда дешевле иностранных. Правда, кукуруза стоила дороже, и это во многом объяс­няет падение площадей под ней во второй половине 90-х. Здесь важно отметить, что в развитых странах внутренние цены на с.-х. продукцию выше мировых. Это, как уже отмечалось, неизбежное следствие политики поддержки нацио­нального аграрного сектора, которую проводят все развитые страны. Разница между внутренними российскими ценами на пшеницу и сою и внутренними це­нами развитых стран тогда была куда больше. Да и внутренние цены на кукуру­зу у «капиталистов» наверняка оказывались всё же выше наших. Но, может быть, всё это результат резко заниженного курса рубля по отношению к твёр­дым валютам и с тех пор положение изменилось не в пользу российского сель­ского хозяйства?

В последние годы Россия стала экспортёром зерна. Вообще-то, само суще­ствование российского зернового экспорта служит достаточным опроверже­нием паршевской теории. Если зерно вывозят, значит, это занятие выгодно! В убыток этого никто делать не станет.

Вывоз зерна из нашей страны исчисляется следующими цифрами.

Из таблицы следует, что вывозимое за границу российское зерно порази­тельно дёшево. Для российских производителей это очень плохо. Они получа­ют гораздо меньшие доходы, чем могли бы иметь в случае прямого выхода на мировой рынок. Но для теории г-на Паршева приведённые цены на зер­но — это приговор. Ясно, что издержки на производство зерна у нас как раз малы. Они гораздо ниже, чем в развитых странах! На этой разнице и играют те торговые фирмы, которые занимаются зерновым экспортом.

Вся (или почти вся) прибыль пока что достаётся торгашам-посредникам. И это огромная прибыль! Судя по таблице, норма прибыли превышает 100%. Торговцы стараются скупать зерно по самой дешёвой цене, по 50 долларов за тонну и даже ниже. В большинстве случаев это им удаётся, поскольку у про­изводителей зерна нет возможностей для манёвра. Хранить зерно им негде, по­этому приходится продавать его по той цене, которую навязывают посредни­ки. А сами перекупщики продают зерно по мировым ценам, которые в послед­ние годы колеблются вокруг 200 долларов за тонну. Конечно, часть денег уходит на транспортные издержки. Но всё равно норма прибыли у современ­ных экспортёров зерна — «достойных» наследников советской зерноимпорт-ной мафии — огромная.

Действительно, продажа зерна по цене 50-80 долларов за тонну невыгодна российским производителям. Или они с трудом окупают издержки производ­ства и имеют лишь незначительную прибыль, или (и чаще всего) вообще оста­ются в убытке. Рассчитывать на государство не приходится: путинский ми­нистр сельского хозяйства А. Гордеев — один из самых последовательных за­щитников интересов спекулянтов-перекупщиков. Под его чутким руководством процветают такие фирмы, как базирующаяся в Москве компа­ния «Разгуляй». Она за бесценок скупает зерно и вывозит его за рубеж. А так как не каждое хозяйство продаст выращенный урожай по очень смешным це­нам, то «Разгуляй» выбирает слабые (но всё же не окончательно разваливши­еся) колхозы и совхозы и даёт им чуть-чуть подняться на ноги. Компания обес­печивает их техникой, горючим, семенами, но взамен требует продажи зерна по тем ценам, которые ей выгодны. Естественно, что для рядовых работников контролируемых «Разгуляем» хозяйств эта схема означает очень смешную зарплату. И при этом глава «Разгуляя» г-н Потапенко и его сподвижники впол­не серьёзно считают себя благодетелями российского сельского хозяйства! В фирме даже вывешен длинный список контролируемых (то есть закабалён­ных) хозяйств.

Немало заработал (и продолжает зарабатывать) на экспорте зерна и г-н Фе-дорычев — нынешний президент футбольного клуба «Динамо» (Москва). Бе­шеные деньги, которые этот клуб заплатил в 2005 году португальским игрокам и бразильскому тренеру, отчасти складываются из разницы между ценой зер­на на внутреннем и внешнем рынках. По сути дела, иностранные футболисты

живут на средства, которые должны были бы пойти на зарплату работников российского сельского хозяйства, но достались не тем, кто их заработал.

А потом, когда перекупщики уже вывезли за рубеж всё, что можно, г-н Гордеев становится в позу поборника государственных интересов и вводит экспортную пошлину на вывоз зерна! Она появляется именно тогда, когда вследствие массированного вывоза внутренние российские цены на зерно под­тягиваются к мировым на такое расстояние, которое делает экспорт малодо­ходным. Всё это даже не смешно...

Но способы борьбы с подобными спекулянтами, в принципе, известны дав­но. Их открыли ещё в конце XIX века в Канаде, а затем с успехом применили и в других западных странах. Тамошние фермеры объединились в пулы — снабженческо-сбытовые кооперативы, которые постепенно завоевали боль­шую часть зернового рынка и обеспечили приемлемый для фермеров уровень закупочных цен. У нас сделать то же самое, вероятно, труднее, поскольку ру­ководители колхозов и совхозов в массе своей остаются советскими людьми. И, как и положено советским людям, ждут милости от государства. (Свои лич­ные проблемы они могут решать без всякого участия государства, но личное и общественное у них чётко разделено).

Но как бы ни было плохо нынешнее положение на зерновом рынке, низ­кая себестоимость российского зерна — очевидный факт. На ней-то и основа­на высокая прибыльность торговых операций с нашим зерном. Пусть цена в 50 и даже 100 долларов за тонну пшеницы — грабительская в отношении произ­водителей, но она ненамного ниже уровня реальных затрат. А цена около150 долларов за тонну не только покроет издержки, но и обеспечит хозяйствам неплохую прибыль. Между тем себестоимость тонны пшеницы в развитых странах либо находится на уровне мировых цен (200 долларов за тонну), либо даже превосходит их. И только государственные дотации в разных формах по­могают западным фермерам сводить концы с концами и даже получать при­быль при таком уровне цен.

ПРИМЕР «НЕПЕЦИНО»

ФГУП «ОПК "Непецино"» — не совсем обычное хозяйство. Оно числится по министерству двора, которое у нас нынче именуется Управлением делами президента. Благодаря усилиям П.П. Бородина общественность кое-что узна­ла про это ведомство. Но немного. Из своих источников (которые я, увы, не вправе разглашать) автор знает про него несколько больше среднестатис­тического россиянина. Например, эти источники сообщают, что самая расп­ространённая фамилия в этом ведомстве конечно же Козлов. А по происхож­дению чиновники Управления в большинстве своем, естественно, фээсбэшни­

ки. Но здесь мы затронем только сельскохозяйственное производство в оздо­ровительно-производственном комплексе «Непецино». Это хозяйство, по­ставляющее часть своей продукции прямиком в Кремль, расположено в Коло­менском районе Подмосковья.

У императорского двора свои традиции. Скажем, в «Непецино» разводят скот голштинской чёрно-пёстрой породы — не какой-нибудь другой! Голш-тинская ориентация, вероятно, сохранилась ещё с XVIII века. В экономичес­ком отношении положение «Непецино», безусловно, выгоднее, чем рядового хозяйства, не имеющего таких высоких покровителей. Но с точки зрения климата и почвы «Непецино» находится в равных условиях с другими. Поэто­му если соседние хозяйства загибаются (а за последние годы придворный гос­хоз поглотил три обанкротившихся колхоза — «Родину», «Победу» и «Бор­ца»), а «Непецино» работает рентабельно, то дело тут не в климате. Дело в экономике!

Каковы же затраты на производство зерна в «Непецино»?

Приведённые в таблице данные требуют некоторой поправки, обусловлен­ной завышенным курсом доллара к рублю. Если бы курс соответствовал пари­тету покупательной способности, то себестоимость зерна из «Непецино» в долларовом исчислении оказалась бы выше. Однако в августе 1998-го, перед дефолтом и девальвацией, курс доллара к рублю почти не был завышен. А в августе 2002-го превышение курса над паритетом покупательной способ­ности составляло уже явно менее двух и почти наверняка менее полутора раз.

Издающаяся в российской столице англоязычная газета Moscow Times по­лагает, что себестоимость российской сельскохозяйственной продукции вдвое ниже, чем в развитых странах. Мы убедились, что по зерну эта оценка, по крайней мере, близка к истине. И скорее разница в себестоимости преу­меньшена, чем преувеличена. А это значит, что паршевская «теорема № 2» не стоит и ломаного гроша.

Вместе с «теоремой № 2» даёт дуба и страшилка о будто бы неминуемом в условиях рынка сокращении населения России то ли до 15, то ли до 50 мил­лионов. И никакие таинственные «западные оценки» тут г-ну Паршеву не по­могут. Враньё останется враньём, хотя бы автор книги «Почему Россия не Америка» и не сам его выдумал. Правда, я уверен, что никаких «западных оценок» подобного рода вовсе не существует. Иначе почему бы г-ну Паршеву не назвать свои источники?

Но, прежде чем мы ответим на вопрос, какое население сможет прокор­мить территория России в условиях рынка, нам следует уточнить, о каком пу­ти развития сельского хозяйства пойдёт речь.

ЗАКОН ЗОНАЛЬНОСТИ

Представления о делении земного шара на «климаты» существовали ещё у древних греков. Позднее они перешли к средневековым арабам. Воззре­ния одного из крупнейших арабских мыслителей — Ибн Хальдуна — мы уже отчасти разбирали. В новое время большой вклад в развитие учения о природных зонах внёс Александр фон Гумбольдт (1769-1859), которого В.И. Даль в своём «Словаре» назвал «царём учёных». И всё-таки в совре­менном виде представления о зональности сложились только после работ В.В. Докучаева.

До создания научного почвоведения господствовал взгляд о прямом влия­нии климата на растительный и животный мир. Иногда это влияние распрост­раняли и на человека, что, однако, всегда вызывало ожесточённые споры. Об­ратного влияния растительности и изменяющего её человека на климат даже в XIX веке часто не замечали. Но в любом случае, учёные XVIII-XIX веков усматривали настоящую пропасть между живой и неживой природой. А по­пытки преодолеть эту пропасть долгое время оказывались несостоятельными, иногда даже антинаучными (как «теория» самозарождения живых организмов из неживого вещества, окончательно опровергнутая Л. Пастером).

И только Докучаеву удалось перебросить мостик между неживой («кос­ной») и живой природой. Посередине между ними встала почва — биокосное тело. Она состоит в основном из неживого вещества. Но почву создают живые организмы — растения, а другие живые организмы — бактерии, грибы, черви, насекомые — её необычайно густо населяют. Оказалось, что существующие в природе взаимосвязи много сложнее, чем думали прежде. Впрочем, лучше предоставить слово самому Докучаеву. Он умел излагать закон зональности так ярко и образно, как никто другой.

«Таким образом, — говорил Докучаев, — климат, почва, растительный и животный миры — идут здесь рука об руку! Вот почему я ещё в прошлом го­ду высказал мысль, что в мире царствует, к счастью, не один закон великого Дарвина — закон борьбы за существование1, но действует и другой, противо­положный, закон любви, содружества, сопомощи, особенно ярко проявляю­щийся в существовании наших зон, как почвенных, так и естественно-истори­ческих...

Надеюсь, милостивые государи, для вас достаточно ясно, что все указанные мною выше почвенные зоны в то же время являются и зонами естественно-историческими: тут очевидна теснейшая генетическая связь климата, почвы, животных и растительных организмов. Если б было время, не трудно было бы доказать, что и человек зонален во всех проявлениях своей жизни: обыча­ях, религии (особенно в нехристианских религиях), в красоте, даже — поло­вой деятельности, в одежде, во всей житейской обстановке; зональны — до­машний скот, так называемая культурная растительность, постройки, пища и питьё. Тот из вас, кому пришлось бы проехать от Архангельска до Тифлиса, легко мог бы убедиться, как сильно меняются постройки, платье, нравы, обы­чаи населения и их красота в зависимости от климата, животных, растений, почвы, свойственных той или другой местности»2.

Но, может быть, этот закон устарел в отношении человечества? Не вышло ли оно за минувшие 100 лет из сферы его действия? Ведь постройки, одежда, пища, питьё и множество не существовавших во времена Докучаева предме­тов, от компьютера до стиральной машины, в наши дни могут быть совершен­но одинаковыми независимо ни от природных условий, ни от государственных границ. Не пора ли сослать закон зональности в заповедники?

ПРОТИВ ПРИРОДЫ НЕ ПОПРЁШЬ!

Технократическая цивилизация ХХ века действительно бросила вызов за­кону зональности. Но в этом скорее её ограниченность, чем разумность, ско­рее слабость, чем сила.

Во-первых, существуют такие области человеческой деятельности, в кото­рых против природы не попрёшь, хоть ты тресни. Это в первую очередь сель­ское хозяйство и лесоводство. Никаким указом не заставишь кукурузу вызре­вать в средней полосе России, и никакой квадратно-гнездовой метод не помо­жет вырастить дуб в полупустыне.

Во-вторых, в некоторых других отраслях идти против природы можно, но вредно. Конечно, почему бы не построить атомную электростанцию в сейс­мичной зоне? Вот только стоит ли это делать... Также можно воздвигать дома и прокладывать дороги, не сообразуясь ни с климатом, ни с почвой. Правда, в этом случае дороги быстро станут непроезжими. А дома, не ровен час, про­валятся или — в лучшем случае — просто окажутся очень энергоёмкими, их отопление влетит в копеечку!

В-третьих, есть и такие сферы, где на вид свобода выбора вроде бы ничем не ограничена. Скажем, кто-то любит квас, а кто-то — пепси или фанту. Ка­залось бы, на вкус и цвет товарища нет. Но последствия употребления этих на­питков всё же различны. Квас — если в него не добавляют подсластители вро­де аспартама — полезен для здоровья. О пепси и фанте этого никак нельзя сказать.

Здесь следует отметить, что при общей технократической тенденции и общ­ности многих конкретных технологий развитые (или, выражаясь советским язы­ком, капиталистические) страны и бывший СССР всё-таки шли не одним и тем же путём. В развитых странах наряду с силами, тяготеющими к переделке при­роды (крупные корпорации и государственная бюрократия), существовали и разнообразные общественные силы противоположной направленности. Сюда надо включить и многие органы местного самоуправления, и часть фермерства, и особенно широкий спектр неправительственных некоммерческих организа­ций — экологических, потребительских (общества потребителей на Западе — большая сила!) и всевозможных других. В 1960-1970-х годах в развитых стра­нах произошёл перелом: стали явно меняться само направление развития и представления о «прогрессе». Под давлением общественности правительства ввели гораздо более строгие экологические нормативы. Европейцы взялись за очистку своих рек, а американцы — за возрождение к жизни Великих озёр. Нефтяной кризис 1973-1975 годов в конечном счёте обернулся для развитых стран благом. Они поневоле вплотную занялись энергосбережением и в массо­вом порядке заменили энергоёмкие технологии более экономными (и почти всегда экологически более чистыми). Возникло и вошло в моду «органическое» или «биологическое» земледелие. Его приверженцы отвергли ядохимикаты, а крайние из них — и минеральные удобрения. Урожаи у «органических» зем­ледельцев несколько упали, а вот рентабельность не снизилась, поскольку «ор­ганические» продукты удавалось сбывать по более высоким ценам. И в селек­ции сельскохозяйственных растений с 1980-х годов произошёл явный поворот от «интенсивных» сортов (перекормленных неженок) к адаптивным, которые способны переносить далёкие от оптимума условия среды. (У нас к подобному повороту в селекции ещё с 1970-х годов призывал выдающийся генетик Иосиф Абрамович Рапопорт (1912-1990), только тогда его не слушали, а некоторые се­лекционеры и многие чиновники и по сей день ничего не усвоили.)

Так что преобладающие в развитых странах подходы явно сдвинулись от попыток переделки природы к стремлению восстановить гармонию с ней. Конечно, достигнутые в этом направлении успехи не стоит преувеличивать. Так, заметное «позеленение» крупных корпораций — во многом пиаровский ход. Если в Западной Европе, Северной Америке, Японии они, как правило, соблюдают природоохранное законодательство, то в более бедных странах сплошь и рядом прибегают к старым, чисто хищническим приёмам эксплуата­ции ресурсов. Да и правительства западных стран время от времени принима­ют экологически безответственные решения. Достаточно вспомнить отказ правительства США от ратификации Киотского протокола.

Но при всём при том лозунг «преобразования природы» безвозвратно сдан в архив и заменён лозунгом «устойчивого развития».

РИО-ДЕ-ЖАНЕЙРО И МЫ

Смену вех завершила международная конференция в Рио-де-Жанейро (1992). На ней переход к устойчивому развитию провозгласили целью на ко­нец ХХ и XXI век. Во многих странах мира принятая в Рио «Повестка дня на XXI век» вызвала оживлённые дискуссии. Но только не у нас.

Мы шли, как известно, особым путём. Благодаря более поздней индустри­ализации и громадной территории экологическая обстановка в нашей стране примерно до середины ХХ века оставалась в целом более благоприятной, чем у «проклятых капиталистов». Но зато как раз в 1960-1980-е годы, когда в раз­витых странах взялись за ум, в СССР разрушение природной среды резко уси­лилось. Теоретически наша страна могла бы учиться на чужих ошибках и не превращать многие города и целые промышленные районы во вредные для проживания человека зоны, а также не разрушать почвы и не загрязнять реки. Однако при отсутствии гласности (не говоря уж о демократии и общест­венном контроле) и крайней бюрократической централизации такой благо­приятный сценарий стал бы чудом. Чуда не произошло.

Долгое время у основной массы наших соотечественников отсутствовали элементарные знания об экологических угрозах. А если у кого-то такие зна­ния были, то всё равно отсутствовал доступ к реальной информации. Ведь в условиях холодной войны всё кругом засекречивалось! При этом многие секреты являлись тайной только для граждан СССР. В то время как иност­ранные СМИ регулярно сообщали об очередных советских ядерных испыта­ниях (их от сейсмографа скрыть нельзя), у нас об этом говорить запрещали. А вот ещё точно не подтверждённая, но, увы, правдоподобная история. Рас­сказывали, что диоксин, которым американцы травили вьетнамцев во время индокитайской войны, делали... в Уфе. Конечно, правительство США не же­лало развёртывать производство на своей территории столь сильнодействую­щего яда и предпочло закупать советский диоксин через подставную норве­жскую фирму. Причём уфимцы получили большие дозы диоксина, чем вьет­намцы.

Критики могут возразить, что такие факты надо документально доказы-вать1. Но разве у нас в 1960-1970-е годы существовала независимая служба, способная проверить, кого, где и чем травят? Да ничего подобного в СССР по определению не могло быть! Правда, на заре перестройки интерес к эколо­гическим проблемам резко возрос. Но этому способствовали два сравнитель­но случайных обстоятельства: Чернобыльская катастрофа и крайне непопу­лярный в России проект переброски северных и сибирских рек на юг. Когда проект поворота рек удалось похоронить, а разговоры о Чернобыле приелись (увы, но это так!), наше общество опять почти забыло об экологии. По край­ней мере, в период 1992-1998 годов о ней вспоминали немногие. Всё внима­ние поглощали политика и экономика, особенно последняя. Вообще-то, это естественно, поскольку десятки миллионов человек оказались в ситуации борьбы за выживание. Однако из-за глубины кризиса многие события были восприняты не так, как следовало. Например, закрытие заводов по производ­ству химического оружия представляло для страны несомненное благо, пото­му что эти предприятия в силу своей технологии вели настоящую химическую войну против своих работников и всех жителей прилегающих территорий. Но поскольку работники этих заводов остались без работы и без копейки де­нег, многие из них с тоской вспоминают «светлое прошлое», когда они гроби­ли себя и близких, но зарабатывали неплохо.

Так что можно сказать, что Рио-де-Жанейро у нас не заметили. Между тем, несмотря на расплывчатый текст «Повестки дня на XXI век», предназначен­ной сразу для всего мира, она содержит немало интересного. Возьмём только главы, посвящённые сельскому хозяйству и рациональному использованию зе­мельных ресурсов. В «Повестке... » они почему-то разделены, хотя смысл этих разделов во многом один и тот же.

В главе «Устойчивое развитие сельского хозяйства и сельских районов» можно прочитать чрезвычайно злободневные для России слова: «Людей следу­ет стимулировать к вложению средств в будущее земельных угодий путём пре­доставления им прав на владение землёй и обеспечения их ресурсами, финан­сами и средствами продвижения их продукции на рынки по справедливым це­нам». Здесь точно перечислено всё, что в России не делается! Прав на владение землёй у большинства тех, кто её обрабатывает, как не было, так

и нет. Хотя формально колхозники и рабочие совхозов и получили некие «зе­мельные паи», но это чисто виртуальная собственность. От неё не холодно и не жарко. И очень многие из подобных виртуальных собственников уже успели продать свои земельные паи за бесценок. Теперь Путин и К° старают­ся ускорить процесс изъятия у сельского населения России даже такой липо­вой собственности, требуя передачи паёв в доверительное управление. А кому «доверять», решают, конечно, не владельцы паёв, а чиновники. И решают в пользу тех, кто даёт им на лапу...

А у тех немногих наших сограждан, у кого вроде бы права на землю есть (фермеры), в большинстве случаев с ресурсами и финансами дело обстоит сов­сем плохо. И ещё хуже с доступом к кредитам. Так, в 2003 году из 1500 реаль­но работающих подмосковных фермеров банковские кредиты получили... 12 человек. И наконец, совместные усилия перекупщиков, чиновников, ментов и бандитов направлены на то, чтобы никто не мог продать свою продукцию на рынке по справедливой цене.

Однако есть и такие места в «Повестке дня », которые к нашей стране совсем не относятся. Так, правительствам рекомендовано «при управлении землепользованием сохранять соответствующие традиционные и местные способы ведения сельского хозяйства...». Но в России такие способы давным-давно исчезли. На большей части территории страны их уничтожили ещё в 1930-х годах, сразу после коллективизации. А там, куда чиновники из-за без­дорожья почти не доезжали и где такие местные, приспособленные к природ­ным условиям способы ведения сельского хозяйства какое-то время держа­лись и при колхозном строе, их добила кампания по укрупнению деревень. Когда по всей огромной стране насаждается один и тот же набор культур и одинаковая агротехника, ничего хорошего из этого не выходит. Но мы об этом уже говорили.

Так что нам при переходе к устойчивому развитию сельского хозяйства местные навыки и приёмы помочь не смогут. Либо они утеряны безвозврат­но, либо сохранились лишь на приусадебных участках. А это совсем другой масштаб.

Главный принцип устойчивого развития — обеспечение потребностей ны­нешнего поколения без ущемления интересов поколений последующих. Для этого необходимо не покорять природу, а сотрудничать с ней. Если при тех­нократической интенсификации «природные реальности рассматриваются как нежелательные ситуации»1, снижающие потенциальный урожай, то при переходе к устойчивому развитию ставится задача использовать природные факторы и даже учиться у природы.

РУССКАЯ ИДЕЯ

У нас всё время ищут национальную идею. Уже не раз тем или иным чиновникам давали поручение её разработать. Правда, воз и ныне там. Чи­новники никакой национальной идеи не родили, да они на это и не спо­собны.

А может, не надо сочинять эту самую идею, а воспользоваться тем, что уже есть? Давайте признаем русской национальной идеей идею устойчиво­го развития. Ведь есть все основания считать её родоначальником нашего великого учёного Василия Васильевича Докучаева. Ещё в книге «Наши сте­пи прежде и теперь» (1892) он предложил план перехода сельского хозяй­ства русских и украинских степей на путь устойчивого развития. Этот план включал целый комплекс мер, среди которых главными были лесопосадки и создание в степях искусственных водоёмов. Установив на основании поч­венных исследований былое значительное распространение лесов в степной зоне, Докучаев считал необходимым восстановить их. Наряду с лесополоса­ми (это то, что усвоили и использовали) основоположник научного почво­ведения предлагал целиком засадить лесом пески, бугры и прочие неудобья, закреплять склоны оврагов и балок деревьями и кустарниками, обсаживать деревьями берега степных прудов. Не меньшее значение Докучаев придавал созданию прудов с целью максимального задержания и использования ве­сенних и дождевых вод. Помимо водохранилищ на малых степных реках, которые уже и в те времена летом нередко пересыхали, учёный советовал строить плотины в оврагах, где это позволял грунт. Он рекомендовал и зак­ладку прудов по степным водоразделам, главным образам в естественных ложбинках и «блюдцах» и особенно по путям естественного стока снеговых и дождевых вод.

Докучаев также признал необходимой выработку норм, определяющих от­носительные площади пашни, лугов, леса и вод. Такие нормы он предлагал согласовывать с климатическими и почвенными условиями, а также с харак­тером господствующей сельскохозяйственной культуры. Учёный указал и на обязательность определения приёмов обработки почвы, наиболее благо­приятных для сбережения влаги. Он не упустил из виду и селекцию, высказав­шись за «большее приспособление сортов культурных растений к местным, как почвенным, так и климатическим, условиям»1.

Могут возразить, что план Докучаева носил чисто региональный харак­тер и предназначался только для степей европейской части Российской империи — от Прута до Урала, а в наше время очевидно, что устойчивое

развитие возможно только во всепланетном масштабе. Но такое возраже­ние против приоритета Докучаева следует считать чисто формальным. Ведь концепция устойчивого развития придаёт особое значение сохране­нию экологического равновесия на местном уровне. Именно из устойчиво­го развития каждой местности и должно сложиться устойчивое развитие всей Земли.

Не ограничиваясь теоретической разработкой вопроса, Докучаев предло­жил создать три крупных научных института (Почвенный, Метеорологичес­кий и Биологический) и широкую сеть опытных сельскохозяйственных стан­ций. Власти, как обычно, были тяжелы на подъём, и при жизни великого поч­воведа дальше создания немногих опытных станций дело не пошло. Однако самому Докучаеву поручили возглавить Особую экспедицию Лесного департа­мента. Эта экспедиция приступила к практическому выполнению разработан­ного в книге «Наши степи прежде и теперь» плана действий на трёх участках казённых земель площадью около 5000 десятин каждый: в Каменной Степи (Бобровский уезд Воронежской губернии), в Старобельском уезде Харьков­ской губернии и в Великоанадольском лесничестве (Мариупольский уезд Ека-теринославской губернии). Обстоятельно исследовав почвы, подстилающие породы, грунтовые воды и растительность этих участков и заложив на них 6 метеостанций (по две на каждый участок), экспедиция приступила к практи­ческим работам.

В Каменной Степи и на Старобельском участке были заложены питомни­ки лесных культур. (На Великоанадольском участке лесной питомник сущест­вовал ещё с 1840-х годов, его создал один из первых энтузиастов лесопосадок в степи Виктор Евгеньевич фон Графф.) Докучаевский план лесопосадок включал: «а) влагосборные древесные посадки вокруг степных колодцев... б) защитные лесные полосы вдоль водоразделов; в) снегосборные опушки на­перерез ветрам; г) живые изгороди между защитными полосами и снегосбор-ными опушками, а также по венцу склонов к оврагам и вокруг луговинных за­падин в высокой степи; д) ивовые и тополёвые посадки около прудов и в сы­рых балках; е) закрепительные посадки по краям оврагов»1. Таким образом, речь шла о более сложной и лучше продуманной системе лесопосадок, чем од­нообразные лесополосы позднейшего времени. Экспедиция также устраивала пруды и копала артезианские скважины, проводила сплошное облесение пес­ков, лёгких супесей и каменистых участков. Она устраивала орошаемые луга и организовывала опытные поля. В 1893 году экспедиция построила 9 водо­хранилищ — по 3 на каждом из участков.

ДОКУЧАЕВ И ОРГАНИЧЕСКОЕ ЗЕМЛЕДЕЛИЕ

Очень важно отметить тот факт, что Докучаев выступал за органическое земледелие на чернозёмах, хотя признавал и горячо поддерживал применение минеральных удобрений в средней полосе и на севере России. Он говорил: «...таёжная полоса требует для своего плодородия удобрения во что бы то ни стало, — удобрения как минерального, так и навозного; таким обра­зом, здесь, в тайге, среди подзолов, минерализация и дренаж почвы, можно сказать, центр тяжести всего сельского хозяйства. Наоборот, по моему глубо­кому убеждению, для чернозёмной России, за самыми малыми исключениями, удобрения покамест совсем не нужно; здешние почвы ещё достаточно богаты питательными веществами, надо только уметь их взять... Точно так же весьма сомнительна для меня и польза искусственного орошения наших более или менее типичных чернозёмов под хлеба; под травы — несомненно полезно... И вообще лично я полагаю, что центр тяжести удачной сельскохозяйственной культуры в чернозёмной полосе заключается в восстановлении (по возмож­ности, конечно) первоначальной девственной физики почв, особенно мелко­зернистой структуры нашего чернозёма, которая одинаково выгодна и для ды­хания почвы, и для получения достаточного количества влаги, и для процессов выветривания, и развития корневой системы, и пр., и пр. В пояснение сейчас сказанного напомню здесь, что, благодаря неумелому хозяйничанью у нас, гро­мадные пространства чернозёмной России превращены по верху в пылевид­ное, в сущности, очень плотное состояние, мешающее (подобно подзолам) правильному и свободному проникновению в почву воды и воздуха. В других местах, как, например, в наших казачьих землях, девственные степи забиты скотом до такой степени, что на их поверхности образуется довольно толстая, как бы каменистая корка, иногда в палец и более толщиной. А при таком со­стоянии почвы, можно сказать, при почти полном отсутствии растворителя и затруднённости почвенного дыхания, никакой чернозём, как бы он ни был богат питательными веществами, не может быть тароватым. Вот почему за последнее время в наших чернозёмных степях произошло заметное пони­жение урожайности не только хлебов, но и трав»1.

Докучаев критически оценивал работу Петровской земледельческой и лес­ной академии и её преемника — Московского сельскохозяйственного инсти­тута (ныне Московская с.-х. академия имени К.А. Тимирязева). По мнению великого почвоведа, преподаватели Петровской академии чрезмерно ориенти­ровались на зарубежную, особенно немецкую, агрономическую науку. Однако «зарубежная агрономия выросла и расцвела на почвах и под небом, отличаю­

щихся от наших Если западная агрономия в какой-то мере применима, и то с оговорками, на наших северных почвах и подзолах, то в случае приме­нения её земледельцем нашей чернозёмной полосы это привело бы к самым плачевным для него результатам...»1.

ДОРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПОДЛИННИК И СОВЕТСКИЙ СПИСОК

В 1920-1930-е годы власти не жаловали основанное Докучаевым генети­ческое почвоведение да и самого великого учёного оценивали невысоко. (Ха­рактерная деталь: в Малой советской энциклопедии предвоенных лет Докуча­еву посвящено 9 строк, а, скажем, польскому коммунисту Домбалю — кто его сейчас помнит? — целых 14.) Но и особо не мешали жить этому научному направлению. В 1926 году даже удалось создать Почвенный институт, который сравнительно успешно работал на протяжении первых 10 лет своего сущест­вования. В 1937-м его, правда, несколько проредили, но так поступали в то время со всеми учреждениями и предприятиями.

После войны всё волшебным образом изменилось. 20 октября 1948 года совместным постановлением Совмина СССР и ЦК ВКП(б) был провозглашён Великий Сталинский План преобразования природы. Это событие с самого начала объявили историческим. Что любопытно, в постановлении говорилось, что план основан на идеях русских учёных Докучаева, Костычева и Вильямса. Для любого почвоведа и просто грамотного специалиста сельского хозяйства такое сочетание имён звучало дико. Докучаев и Костычев в конце жизни ра­зошлись во взглядах и вели между собой достаточно жёсткую полемику, а Вильямс вообще представлял собой лжеучёного.

Анализ постановления показывает, что его составители действительно вос­пользовались некоторыми идеями Докучаева. В первую очередь чиновники ус­воили мысль о необходимости лесопосадок в степи. Этот факт сам по себе следовало бы только приветствовать. Но... план предусматривал расположе­ние лесополос правильными линиями вдоль широт и меридианов, что нельзя не признать очевидной нелепостью. А научное руководство этим действитель­но важным делом поручили «академику» Лысенко. И его «квадратно-гнездо­вой» метод посадок дуба в сухих степях и полупустынях привёл лишь к гибе­ли подавляющего большинства запланированных лесополос. Дубы дали дуба. По подсчётам крупнейшего ботаника и лесовода академика В.Н. Сукачёва, из посаженных в степях и полупустынях СССР с 1948 по 1953 год деревьев

до осени 1956 года дожило всего 4,3%. Огромные средства ушли впустую. Тем не менее часть лесопосадок выжила, и это единственная польза, которую стра­на извлекла из «великого» сталинского начинания.

Гораздо хуже получилось с другой составляющей докучаевского плана — водохранилищами. Вместо множества малых водохранилищ на небольших степных речках советские чиновники приказали построить гигантские водо­хранилища по Волге, Дону и Днепру. Что поделаешь: страсть чиновничества к показухе и гигантомании непреодолима, она и советскую власть пережила. Цели, которые ставил Докучаев, при этом не были достигнуты. Водохранили­ща-гиганты не помогли сберечь ту влагу, которая достаётся степям от дождей. Она по-прежнему безвозвратно и бесполезно теряется. А вода, которая скап­ливается в волжских или днепровских водохранилищах, — это транзитная во­да, поступающая из лесной зоны. В итоге малые степные речки частично прос­то исчезли, а частично до крайности обмелели и превратились в ручьи. Уро­вень грунтовых вод в степях падает, следовательно, вредоносность засух возрастает. Орошаемого земледелия в стороне от немногих крупных рек как не было, так и нет. Зато загрязнение перегороженной плотинами Волги неук­лонно нарастает. Великая река превратилась в цепь водоёмов с почти стоячей водой и утратила способность к самоочищению. В водохранилищах всё чаще встречаются рыбы-мутанты. Всё это сказывается и на здоровье нации, ведь ка­чество питьевой воды в Среднем и Нижнем Поволжье неуклонно ухудшается. Так что, может быть, чиновники и хотели, как лучше, а вышло намного хуже, чем было до «преобразования природы». Итог этой кампании подвёл наш за­мечательный биолог А.А. Любищев: «...преобразование природы имело место, но не в положительную, а в отрицательную сторону»1.

ПОВОРОТ К ЗДРАВОМУ СМЫСЛУ

Если кризисные 1990-е годы и принесли нашей стране какую-то пользу, то эта польза состоит в избавлении от иллюзий и самообмана и более трезвом взгляде на вещи. Конечно, не все способны глядеть правде в глаза, когда она неприятна. Но это необходимо. Поскольку провал позднесоветской интенси­фикации стал очевидным фактом, начался поворот к более реалистическим путям развития российского сельского хозяйства.

Здесь следует особо отметить труды Пензенского НИИ сельского хозяй­ства и его директора В.Б. Беляка. Он поставил своей целью разработать такую систему агротехнических мер, которая позволила бы совместить экономичес­

кую эффективность, энерго- и ресурсосбережение и благоприятное воздей­ствие на окружающую среду, особенно на почву1. Это вообще трудно, а в со­временных российских экономических условиях особенно. Но всё же задача оказалась разрешимой.

В условиях роста цен на горючее, нехватки техники и (ещё больше) меха­низаторов начался стихийный отказ хозяйств от пропашных культур типа ку­курузы на силос. По сути, это здоровое и правильное явление. Об энергоза­тратности кукурузы и разрушительном воздействии на почву севооборотов с высокой долей пропашных мы уже говорили. В Среднем Поволжье к тому же урожаи кукурузы на силос неустойчивы и сильно колеблются по годам. Но чем заменить её в качестве корма? Клевер и люцерна для этой цели не очень-то подходят из-за трудностей получения их семян. Площади под ни­ми по этой причине ограничены. Виктор Беляк предложил шире использовать хорошо известные, но не пользовавшиеся расположением начальства в эпоху социализма бобовые культуры: донник белый, донник жёлтый и эспарцет. Эс­парцет, к примеру, незаменим на песчаных и щебенчатых почвах, которые плохи для других бобовых культур. Он может занимать выводное поле (так называют поля, на время выведенные из севооборота и занятые многолетней культурой) по 3-5 лет.

Ещё полезнее новая культура — козлятник восточный. В условиях Пензен­ской области он даёт больше сухого вещества с гектара, чем любое другое кор­мовое растение. Как все бобовые, козлятник благодаря симбиозу с клубенько­выми бактериями сам себя снабжает азотом. Оттого травы из семейства бобо­вых так богаты белком. При этом козлятник занимает выводные поля, которые не надо каждый год пахать и засеивать. Козлятник — либо в чистом виде, ли­бо в смеси с кострецом — может занимать выводное поле по 10-15 лет. И всё это время он даёт урожай корма с высоким содержанием белка. То есть эта культура позволяет не только получить много корма высокого качества, но и сэкономить большое количество горючего и рабочего времени механиза­торов.

Благодаря сочетанию традиционных (клевер, люцерна), незаслуженно от­вергавшихся советскими плановиками (донники, эспарцет) и новых (козлят­ник) растений долю многолетних трав из семейства бобовых можно увеличить до 30-50%. В отличие от тех жалких 5-11%, которые они традиционно зани­мали и занимают, это уже серьёзный масштаб.

Заметим, что азот в почве может иметь своим источником либо азотфик-сацию бактериями, либо минеральные удобрения. Азот органических удобре­ний, в конечном счёте, происходит от одного из этих двух источников. По­

скольку свободноживущие бактерии фиксируют сравнительно мало азота, ос­новная часть его накапливается благодаря клубеньковым бактериям, живу­щим в симбиозе с бобовыми. Поэтому для страны, где минеральных удобре­ний не вносят или вносят очень мало, как в современной России, резкое рас­ширение площадей под бобовыми культурами — это единственный выход. При этом с энергетической точки зрения бактериальный азот многократно выгоднее, чем азот минеральных удобрений. По немецким данным, 42% (!) всех затрат энергии в земледелии приходится на промышленное получение минеральных азотных удобрений1. Фосфорные и калийные удобрения не­сравненно менее энергоёмки: на их получение идёт соответственно 4 и 2% энергозатрат.

Опыт Беляка доказывает, что не нужно воспринимать органическое земле­делие как догму. Без внесения фосфорных и калийных минеральных удобре­ний обойтись нельзя. Но ввиду их малой энергоёмкости использование этих удобрений нельзя считать расточительством энергии. Кроме того, они реже уг­рожают водоёмам загрязнением, чем минеральные азотные удобрения. Что ка­сается минеральных азотных удобрений, то их применение должно быть ми­нимальным и они призваны служить лишь небольшой добавкой к азоту, полу­ченному путём бактериальной фиксации.

Много бобовых нам необходимо ещё и по причине нехватки исправных тракторов и трезвых механизаторов в большинстве хозяйств. Как подсчитал тот же Беляк, для получения средней урожайности 350 ц зелёной массы с гек­тара требовалось на гектар для многолетних бобовых трав 12-15 гигаджоулей (ГДж), многолетних злаковых трав — 16-20, кукурузы — 25-30, кормовой свёклы — 32-46. При этом в Пензенской области наличие тракторов не поз­воляет рассчитывать на осуществление сезонной технологической нагрузки 20 ГДж на гектар, а в некоторых хозяйствах достижима нагрузка не более 15 ГДж на гектар2. Но, по данным немецких учёных, систематическая антро­погенная нагрузка более 20 ГДж на гектар вообще недопустима, поскольку она нарушает экологическое равновесие и ведёт к разрушению почвы.

Есть и другие пути наряду с использованием многолетних трав и бактери­альных удобрений. Так, в озёрах России накоплены огромные отложения ила — сапропеля. Его разведанные запасы превышают 250 млрд тонн3! В ев­ропейских и южных странах сапропеля либо нет, либо его запасы уже израс­ходованы. Так что за это богатство нам следует благодарить холодный климат лесной зоны нашей страны. Использовать сапропель не только можно, но и нужно именно ради сохранения экологического равновесия. Ил продол­

жает накапливаться и в наши дни, это возобновляемый ресурс. И его избыточ­ное накопление ведёт к эвтрофикации водоёмов, гибели рыбы и ухудшению качества воды. В лесной зоне — именно там, где удобрение, по словам Доку­чаева, нужно во что бы то ни стало — широкое использование сапропеля как органоминерального удобрения полностью оправданно. Разумеется, его не на­до возить на дальние расстояния, тогда удобрение сапропелем превратится в энергетическую бессмыслицу.

Иными словами, мы можем выйти из существующего аграрного кризиса в соответствии с поговоркой «не было счастья, да несчастье помогло». Не будь кризиса, свернуть наше сельское хозяйство с экологически вредного и энерге­тически расточительного пути интенсификации, пожалуй, было бы трудно. Но сейчас интенсификация приказала долго жить. И воскрешать её труп не следует. У нас есть отличная возможность повернуть сельское хозяйство России на природо- и энергосберегающий путь развития.

Конечно, само собой это не сделается. Необходимы значительные усилия. Нужно, чтобы любой агроном или самостоятельный фермер имел возмож­ность обратиться к научным консультантам и при их помощи составить гра­мотный севооборот и соответствующую ему технологическую карту, которые обеспечивали бы сохранение и даже увеличение содержания гумуса и азота в почве. Не менее необходимы крупные капиталовложения. Однако важно, что при ресурсосберегающем и экологически ориентированном хозяйствова­нии капитала потребуется всё-таки намного меньше, чем при ставке на «ин­тенсивные технологии».

СКОЛЬКО НАРОДУ ПРОКОРМИТ РОССИЙСКАЯ ПАШНЯ?

Допустим, что предложенная выше перестройка российского сельского хо­зяйства осуществлена. Какое население в таком случае сможет прокормить российская пашня?

Предположим, что средняя урожайность зерновых будет составлять 25 ц/га. Это минимальная оценка. Она основана на допущении, что мы пол­ностью откажемся от интенсивного (то есть энергозатратного и капиталоём­кого) пути развития и будем руководствоваться идеями устойчивого развития. Но и при этом допущении взятая нами цифра — самая низкая. Скажем, в Мос­ковской области при отсутствии минеральных удобрений и правильной в ос­тальном агротехнике нормальная урожайность озимой пшеницы — около 30 ц/га. На курских, воронежских или самарских чернозёмах она, естествен­но, будет выше, а на Кубани — ещё выше. Но возьмём самую низкую оценку урожайности из возможных, чтобы избежать упрёков в строительстве воздуш­ных замков.

Площадь под зерновыми немного повысится по сравнению с уровнем по­следних лет не за счёт других культур, а за счёт повторного освоения забро­шенных за последнее десятилетие и превратившихся в залежи полей. Допус­тим, она составит 50 млн га. Меньше, чем в советское время, но это и хорошо. Ведь мы договорились, что многолетних трав (бобовых и бобово-злаковых смесей) следует сеять гораздо больше, чем это делали в советский период.

Следовательно, валовой сбор зерна у нас в условиях рынка (а не тепереш­него монополистического квазирынка) должен составлять примерно 125 млн т. При этом скот мы кормим в основном не зерном. Какое население можно будет прокормить при этих условиях? Где-то от 160 до 200 млн чело­век, скорее всего около 180 миллионов. Речь идёт, понятно, о таком уровне продовольственного обеспечения, который не уступает развитым странам. По­лучается как будто больше не только по сравнению с теорией Паршева, но и по сравнению с наличным российским населением.

И ведь можно с полной уверенностью сказать, что после устранения при­чин современного российского экономического (в том числе аграрного) кри­зиса население России за несколько десятилетий непременно достигнет ука­занной величины. Другое дело, что это будет за население и какой процент его составят потомки нынешних жителей, а какой — выходцы из Китая, Средней Азии и других густонаселённых стран. Чтобы потомки современных россий­ских граждан составляли большинство и в будущем, необходимо коренное из­менение демографической и всей социальной политики, а это опять-таки не­мыслимо без смены власти. Но мы слегка отвлеклись от темы.

КАКОЙ ТИП ХОЗЯЙСТВ ВЫТАЩИТ РОССИЮ ИЗ ЯМЫ?

Мы уже разобрали, какие агротехнические и иные меры способны обеспе­чить устойчивое развитие. Но не менее важен другой вопрос: какой тип хо­зяйств способен осуществить такую программу?

На этот счёт выдвигаются разные мнения. Коммунисты считают (или, по крайней мере, говорят), что надо вернуться к колхозно-совхозному строю. Не стоит повторять то, что мы уже сказали о его нежизнеспособности, — она очевидна. Зададимся лишь вопросом: а кому сегодня принадлежит так называ­емый общественный сектор?

В советский период реальным собственником выступало государство. К разряду государственных предприятий на деле принадлежали не только сов­хозы, но и колхозы. У тех и других государство забирало в «закрома Родины» столько, сколько считало нужным. Но с начала 1990-х государство бросило эти предприятия и фактически отказалось от прав собственности на них. От­дельные исключения вроде ОПК «Непецино» редки и нетипичны.

Формально-юридически бывшие колхозы и совхозы вроде бы являются коллективной собственностью своих работников. Эти работники даже полу­чили от правительства Ельцина очень смешные земельные паи. Особенность этих паёв, как известно, состоит в том, что им не соответствуют никакие ре­альные земельные участки. Выйти из ЗАО или ТОО (СХПК) с земельным на­делом фактически невозможно. Начальство не позволит. Причём не только ад­министрация бывшего колхоза или совхоза препятствует этому всеми силами, но и районные власти всегда с ней заодно.

Но вот с тех пор, как Путин пробил через Думу закон о купле-продаже зем­ли, продавать земельные паи стало очень даже можно. Тут начальство не зап­рещает. Наоборот, оно почти всегда выступает инициатором продажи паёв. Особенно бойкая торговля паями развернулась в Московской области.

Здесь стоит особо удивиться доверчивости многих наших соотечественни­ков. На протяжении почти всех 1990-х годов КПРФ и СПС (а до того его пред­шественник ДВР) яростно ломали копья по поводу купли-продажи земли. Страсти просто кипели! Но самое забавное, что обе стороны во время этих споров исходили из предпосылки, что купли-продажи земли в России якобы нет. И ведь многие рядовые приверженцы обеих партий принимали эту пред­посылку за чистую монету!

Когда же наши сограждане научатся верить своим глазам, а не демагогии политиков? Ведь по статистике у 60% российских горожан есть дачи, садовые участки или собственные дома в деревне. И каждый из них, отправляясь за го­род, не мог не замечать растущие подобно мухоморам красные кирпичные коттеджи «новых русских». А многие — правда, это больше автовладельцы — наблюдали своими глазами и более укромно расположенные посёлки из чи­новничьих и генеральских дач. И на чьей земле это всё построено? В громад­ном большинстве случаев это бывшая колхозная или совхозная земля. При­чём, конечно, владельцы дач её купили за деньги. А директора (председатели) всяких ЗАО, ТОО и СХПК землю продали. Причём в подавляющем большин­стве случаев всё это произошло ещё задолго до путинского Земельного кодек­са, узаконившего такие операции.

Рядовые члены и сторонники КПРФ и СПС (ДВР) могли по своей наивнос­ти или, скорее, зашоренности этого не понимать. Но верхушка обеих партий состоит не из оторванных от жизни людей, она всё прекрасно знала. А это зна­чит, что те и другие сознательно дурачили публику. Фактически же весь этот спор представлял собой «классовую борьбу» продавцов земли (КПРФ) с её по­купателями (СПС). Покупатели считали для себя полезной легализацию сде­лок, а продавцов вполне устраивал теневой характер операций. Одна из при­чин, по которой теневой характер сделок казался руководителям хозяйств «общественного сектора» более выгодным, это возможность ничем не делить­ся с рядовыми работниками своего хозяйства.

После того как Путин ввёл Земельный кодекс с узаконенной куплей-про­дажей земли, делиться с рядовыми работниками всё же пришлось. В послед­нее время эта самая забитая и бесправная часть населения России имеет воз­можность выручить за проданный земельный пай кое-какие деньги. Но своё право владеть землёй они при этом теряют. И куда эти люди денутся, пока не­ясно. Ведь при новом законодательстве фирмы стали скупать уже не отдель­ные участки земли, а целые хозяйства с потрохами! Например, по свидетель­ству фермера Г.Ф. Дмитриева, в Рузском районе Московской области компа­ния «Русское молоко» скупила 7 бывших колхозов. Компания «Союзснаб» скупила два развалившихся совхоза в Людиновском районе Калужской облас­ти. О деятельности компании «Интеко» по скупке земель в Белгородской об­ласти теперь знают все, поскольку эта фирма принадлежит родственникам Ю. Лужкова. И это далеко не единичные примеры.

То есть все бывшие совхозы и колхозы по их состоянию на текущий мо­мент можно разделить на четыре группы. Очень немногие остались государ­ственной собственностью, как «Непецино». Доля таких с.-х. предприятий не превышает 1/8 от их общего числа. Другие фактически перешли в собственность своих директоров (председателей) или в коллективную собственность администрации и бухгалтерии в целом. Но при этом они сохра­няют не соответствующую действительности кооперативную (колхоз, СХПК) или акционерную (ЗАО, ОАО) форму с видимостью большого числа мелких пайщиков — рядовых работников. Как показывает весь мировой опыт, такое состояние крайне вредно и опасно для любого предприятия. Во всех акцио­нерных обществах, где ни у кого нет контрольного или блокирующего пакета, наблюдается одна и та же картина: администрация обманывает и облапошива­ет рядовых (мелких) акционеров. И неважно, где это происходит: в огромной американской корпорации «Энрон» или у чёрта на куличках, в ЗАО (бывшем колхозе) «Красный лапоть». Хотя размеры воровства могут различаться в ты­сячи и десятки тысяч раз, в обоих случаях усилия управляющих направлены не на благо акционерного общества, а на присвоение чужой собственности.

Яркий пример — бывший совхоз «Заветы Ленина» в Подмосковье. Его председатель Михаил Лапшин путём таинственной эмиссии в 1998 году, о ко­торой односельчане знать не знали и слышать не слышали, сосредоточил в своих руках 30,28% акций хозяйства. А ещё 34,23% акций перешли к его родственникам («Новая газета», 6-12 мая 2004 года). В данном случае самое смешное в том, что г-н Лапшин по совместительству ещё состоял председате­лем Аграрной партии России, которая годами проливала крокодиловы слёзы по поводу тяжёлой участи российского крестьянства. Да и теперь, когда Лап­шина выгнали с должности главного агрария, он сохраняет пост губернатора Республики Алтай. И от стыда не краснеет. Это вообще руководителям левых сил несвойственно: они и без того красные. Лапшин, бесспорно, передовик

колхозно-совхозной «прихватизации». Но важно то, что процесс пошёл. И в тысячах хозяйств он уже пришёл или скоро придёт примерно к тем же са­мым результатам, что и в «Заветах Ленина». Отсюда следует сделать ещё один не слишком утешительный вывод: реформирование колхозов и совхозов, ко­торое предлагали в своё время Гулов и другие «постепеновцы», в громадном большинстве случаев уже запоздало.

Третья группа бывших колхозов и совхозов на деле превратилась в собственность коммерческих фирм. Причём одни из них оформляют такую приватизацию юридически («Русское молоко»), а другие этого избегают («Раз­гуляй»). Точно исчислить размеры этой группы по указанной причине слож­но, но она быстро растёт. Наконец, четвёртая группа хозяйств «общественно­го сектора» попросту развалилась. Одни из них даже юридически прекратили существование, а другие на бумаге ещё числятся, а на деле уже ничего не про­изводят. По оценке президента АККОР В.Ф. Башмачникова, доля официаль­но и фактически развалившихся хозяйств «общественного сектора» к февра­лю 2004 года достигла 35%1.

Будет ли «Русское молоко» на самом деле производить молоко? Едва ли. Скорее всего, эта фирма продаст купленную ею землю под коттеджи и дачи. Но это занятие особенно выгодно в Подмосковье. Может быть, на остальной территории России такие коммерческие фирмы станут вкладывать капиталы в сельское хозяйство и тем самым поднимут его?

Именно такой путь развития сельского хозяйства в России отстаивает Пу­тин. Он сделал ставку на агрохолдинги, то есть на «Интеко», «Разгуляй», «Рус­ское молоко» и им подобных. Действующее законодательство требует от собственников земельных паёв до 2007 года либо продать их, либо сдать в аренду, либо самим пойти в фермеры. Но последний вариант практически не­осуществим из-за полной недоступности кредитов. Таким образом, многократ­но обманутые и ограбленные государством селяне поставлены перед безрадост­ным выбором: либо продавать свои паи коммерческим фирмам и, получая не­большие деньги, терять право на землю, либо сдавать паи в аренду всяким переименованным бывшим колхозам и совхозам и вообще ничего не получать.

Но этот путь создания земельной олигархии ведёт в тупик. Олигархи (во­обще-то, правильнее называть их плутократами, да оно и по-русски звучит вы­разительнее) ещё способны качать нефть, добывать никель и платину и, при условии низких цен на электроэнергию, выплавлять алюминий. Однако с сельским хозяйством им не справиться. При выборе между долгосрочными инвестициями и скорейшим получением прибыли они наверняка выберут вто­

рое. Выберут ещё и потому, что не уверены в своём будущем. А что, если их завтра раскулачат, как Ходорковского с Лебедевым? Но путь скорейшего получения максимальной прибыли в сельском хозяйстве к добру не приводит никогда.

Вдобавок далёкие от сельского хозяйства хозяева агрохолдингов сами руководить производством не будут. А найдут ли они толковых специали­стов? Ведь из хозяйств Московской и нескольких соседних областей значи­тельная часть агрономов уже сбежала в Белокаменную — озеленять дачи чиновников и «новых русских». И по силам ли хозяевам агрохолдингов вер­нуть их на село?

К тому же рядовые работники при этой системе отношений остаются на положении батраков. И у них нет никаких побуждений работать лучше и пить меньше, чем при колхозном строе. Так что агрохолдинги не смогут ре­шить проблему повышения производительности труда. А если в отдельных случаях у них это и выйдет, то лишь за счёт крупных капвложений. Однако, как мы уже доказали выше, склонность агрохолдингов к значительным инвес­тициям не стоит преувеличивать. Получается заколдованный круг...

Выйти из него можно только одним способом: земля должна принадлежать тем, кто её обрабатывает. Но не государству (читай: чиновничеству) и не круп­ному капиталу.

СКОЛЬКО ПРОИЗВОДЯТ ФЕРМЕРЫ?

Ни для кого не секрет, что большинство стран мира кормят в основном фер­меры или крестьяне-единоличники (называйте, как хотите). Исключений нем­ного: страны СНГ, некоторые другие государства бывшего соцлагеря и в какой-то степени Израиль. Прежде исключение составляли ещё латиноамериканские страны, где львиная доля земли принадлежала немногим крупным латифундис­там и иностранным компаниям. Но аграрные реформы последних десятилетий изменили положение в большинстве этих стран, и главным образом по этой причине бывший «пылающий континент» перестал пылать.

Известно также, что большинство крестьян очень хорошо работают на сво­ей земле. А те, кто работает плохо, быстро разоряются. Менее известно, что трудовое крестьянское хозяйство отличается ещё и высокой энергетической эффективностью. Например, по отношению выработки энергии к её затратам мелкие крестьянские хозяйства Китая превосходят весь остальной мир1.

Но, может быть, Россия составляет какое-то исключение из общего прави­ла? Ведь все противники фермерского движения в нашей стране — от красных

до бурых — любят козырять якобы очень низкой производительностью фермер­ских хозяйств в России. Действительно, согласно официальной статистике рос­сийские фермеры в 2002 году произвели лишь 3,7% с.-х. продукции (по стои­мости). Правда, на их долю пришлось 12,2% сбора зерна и 19,9% урожая под­солнечника. Но по большинству других видов продукции доля фермеров ничтожна. Если доверять официальным цифрам, они произвели всего 2,6% ово­щей, 2,1% молока, 1,9% скота и птицы на убой, 1,3% картофеля. При этом фер­мерам принадлежит 11% российской пашни и 5% кормовых угодий. На основа­нии этих данных проправительственные и левые экономисты делают радостный для себя вывод, что фермерские хозяйства в России крайне неэффективны.

По Московской области можно привести ещё более впечатляющую ци­фирь. Если верить официальной статистике, урожайность картофеля на фер­мерских полях — 43 ц/га. А средняя фермерская корова в Подмосковье даёт якобы всего 1590 л молока в год! Но уж в это поверить никак нельзя. Такую корову никто не стал бы держать, её сразу же забили бы на мясо.

В данном случае на чиновников от статистики грешить не стоит. Врут не они. Врут фермеры. И притом врут поголовно или почти поголовно.

На 16-м ежегодном съезде Московского крестьянского союза (18 февраля 2004 года) председатель совета этой организации луховицкий фермер Н.А. Соин горячо убеждал делегатов отказаться от вранья и давать статисти­ческим органам правдивые сведения. Соин рассказал, что фальшивые отчёты российских фермеров изумляют даже американцев. И из США должна при­быть группа, которая намерена обследовать действительное состояние ферме­рских хозяйств на примере двух районов Московской области — Дмитровско­го и Рузского. Но, судя по репликам из зала, его красноречие пропало даром. Фермеры не изменят своих привычек. Они уверены в том, что, начни они да­вать правдивые сведения об урожаях, надоях и т.п., их попросту съедят.

Правда, председатель Талдомской районной ассоциации фермеров Н.В. Пере­гудов на том же съезде призвал вообще не отчитываться перед государственными статистическими органами и пообещал исключить из руководимой им ассоциа­ции любого фермера, который не присоединится к бойкоту статистики. Но мож­но не сомневаться, что и этот призыв не найдёт поддержки. Фермеры — люди практичные. Они знают, что лишний раз вступать в конфликт с чиновниками се­бе дороже, и продолжат делать вид, будто ничего или почти ничего не вырастили.

Разница между отчётами и реальными результатами работы фермеров очень велика. Так, в Московской области по отчётам фермеры производят от 1 до 3% всех основных видов сельскохозяйственной продукции — зерна, кар­тофеля, овощей, молока, мяса. В действительности, по оценке Соина, их доля составляет не менее 7-8%. Сходную картину можно наблюдать и в других рос­сийских регионах. Только там и официальная, и фактическая доля фермер­ских хозяйств обычно значительно выше, чем в Подмосковье.

О НАЛОГАХ, ОТЧЁТНОСТИ И СЕРТИФИКАТАХ

Итак, по статистике получается, что подавляющее большинство фермерс­ких хозяйств в России убыточно. Причём эта убыточность сохраняется уже лет 10 или больше. Как все фермеры за такой срок не бросили землю и не разбе­жались — непонятно. Но ситуация прояснится, если учесть, что государство за­бирает из прибыли 24% в виде налога. А ведь большую часть прибыли ферме­ры тратят на производственные нужды, уплату не зависящих от наличия при­были налогов и на возврат кредитов, а не на личное потребление. Поэтому сознаваться в наличии прибыли — себе дороже. Хотя государство наказывает и за убыточность. Убыточное крестьянское хозяйство не является по данному году плательщиком страховых взносов, и потому этот год не входит в трудовой стаж членов хозяйства. И независимо от прибыльности или убыточности при­ходится платить единый социальный налог (22,8%), а также налог на землю.

Казалось бы, главное в налоге — заплатить его. Но мы живём в России, и у нас всё не так просто. Заполнить форму налога на землю — очень слож­ная задача. Причём это завоевание путинского периода. Ещё в 2000 году фер­меры заполняли простенькую форму на одном листе. Сейчас форма разрос­лась уже до шести листов. А главное — её невозможно заполнить без помо­щи профессионального бухгалтера. Если фермер богат и его хозяйство процветает, то обращение к бухгалтеру не сильно подорвёт его финансовое положение. Но для бедных и особенно для начинающих фермеров необходи­мость прибегать к платным услугам бухгалтера крайне разорительна. По су­ти, это добавочный налог! И его нельзя истолковать иначе, как стремление государства не дать встать на ноги начинающим фермерским хозяйствам.

А есть и другие подобные бумаги. От фермера могут потребовать сертификат от санэпидстанции или паспорт по экологии. Самостоятельно составить паспорт по экологии невозможно! Приходится заключать договор на 15 тыс. рублей. Для фермера, у которого 5 или 10 гектаров пашни, это очень ощутимая прореха в бюджете. Да и для более зажиточных — чувствительно. Тяжёлой ношей ложит­ся на небогатых фермеров и статистическая отчётность. Заполнять приходится точно такой же гроссбух, который заполняют колхозы и совхозы или богатые фермеры (у которых есть своя бухгалтерия). В данном случае прямых денежных потерь удаётся избежать, но большие потери рабочего времени неизбежны.

Существуют и иные удавки. Скажем, геодезические работы по определе­нию контуров поля. Фермеру приходится проводить их в обязательном поряд­ке. Плата в Московской области — 15-20 тыс. рублей за гектар. Можно было бы нанять калужских геодезистов — они берут меньше. Но чиновники не раз­решают! Нет у калужан разрешения проводить такие работы в Подмосковье. И не будет! Потому что российский чиновник понимает рынок как монопо­лию, а «рыночной» называет монопольную цену.

А вообще, по оценке В.Ф. Башмачникова, фермеры в нашей стране вы­нуждены до половины своего рабочего времени тратить в инстанциях. Поэто­му наличие джипа для фермера зачастую важнее, чем наличие комбайна.

Проведённый автором этих строк мини-опрос подмосковных фермеров по­казал, что по некоторым вопросам их мнения полностью совпадают. Все опро­шенные фермеры считают, что климатические условия не идеальны, но допус­кают возможность рентабельного с.-х. производства. Такую же оценку они дают почвам своих хозяйств. Не менее единодушны они в оценке налоговой отчёт­ности: она усложнена и ведёт к непроизводительным тратам рабочего времени. Наконец, все фермеры утверждают, что получение различных разрешений и ли­цензий на работу затруднительно и отнимает не только время, но и деньги.

Вывод очевиден: причины трудностей российских фермеров и кризиса фермерского движения отнюдь не климатические, а сугубо социальные (и криминальные).

Среди доводов против фермерства есть и такой: дескать, небольшие част­ные хозяйства не способны эффективно использовать технику. Но этот аргу­мент — от лукавого. Не из чего не следует, что каждому фермеру надо иметь весь набор необходимых в хозяйстве машин. В Германии широко распростра­нены «машинные кружки», члены которых совместно используют технику и оплачивают друг другу себестоимость выполненных работ. Число таких кружков превышает тысячу! При этом машины не превращаются в «колхоз­ную» собственность — каждая из них имеет конкретного хозяина. После па­дения коммунизма такие кружки начали возникать и в Польше1.

Но сильнейший довод врагов фермерства состоит в том, что в фермеры-де никто не пойдёт. При существующих социально-экономических условиях он не лишён смысла. В последние годы число фермерских хозяйств в России не растёт, а даже несколько сокращается. Это следствие государственной по­литики, о которой мы уже говорили выше. Фермеры, как свободные и незави­симые люди, нашей государственной машине не нужны, более того, они для неё опасны. Но ведь нынешний режим не вечен! А при другой политике — когда фермеры смогут получать кредиты в банках, когда в сельской местнос­ти проложат нормальные дороги, когда прекратится вымогательство со сторо­ны чиновников и ментов (которые сегодня опаснее бандитов) — число жела­ющих стать фермерами вряд ли окажется столь же незначительным.

ГЛАВА 3. ШВЕДСКИЙ ВИНОГРАД И РОССИЙСКАЯ КЛЮКВА

Мы сидели под сенью развесистой клюквы и пили чай, закусывая кусками самовара.

Иностранный фольклор о России

Автор книги «Почему Россия не Америка» весьма неравнодушен к вопро­сам плодоводства. Как обладатель диплома учёного агронома по плодоовоще-водству и виноградарству и кандидат сельскохозяйственных наук, я могу толь­ко приветствовать такую склонность. Беда, однако, в том, что познания г-на Паршева в данной области не отличаются глубиной.

О якобы вымерзающей в Московской области черешне мы уже упоминали. Надо отметить, что «открытия» г-на Паршева в этой области не оказали ника­кого влияния на Госкомиссию по сортоиспытанию. В 2001 году она райониро­вала сорт Фатеж, выведенный А.И. Евстратовым в Подмосковье и для Подмос-ковья1. А в настоящее время сортоиспытание проходит другой евстратовский сорт — Чермашная. Притом саженцы обоих этих сортов уже лет пять в боль­шом количестве продаются садоводам-любителям. При моей единственной личной встрече с г-ном Паршевым я обещал ему раздобыть саженцы черешни для дачи, однако идеолог почему-то не клюнул. А жаль! Кушал бы теперь че­решню прямо с дерева да меньше сочинял небылиц в своих книгах.

ГЕОГРАФИЯ ВСМЯТКУ

Мы уже отмечали, что в географии г-н Паршев слаб. И на карту смотрит редко. Иначе на страницах его шедевра «Почему Россия не Америка» не бы­ло бы таких чудес, как на с. 39: «А в США группа самых престижных уни­верситетов — Гарвард, Йель, Стэнфорд, Принстон и т.д. называется "плю­щевой лигой" за их старые здания, увитые плющом». Представляете дивное зрелище? По щучьему велению, по паршевскому хотению Стэнфордский уни­верситет приобрёл старые здания (у этого молодого университета в Калифор­нии никаких старых зданий отродясь не бывало), в кратчайшие сроки оброс плющом и — главное! — перелетел на противоположный, северо-восточный конец США, где находится «плющёвая лига».

(В скобках заметим, что в данном случае г-на Паршева интересовал не Стэнфордский университет, а плющ. Силясь доказать, что климат России неизмеримо холоднее по сравнению со всем остальным миром, наш идеолог

вспомнил про эту лиану: «У нас эти вечнозелёные растения — тис и плющ — растут только в Крыму и на Кавказе» (с. 39). Незадача г-на Пар­шева в том, что в США... плющ вообще не произрастает! Это европейское растение. В американском варианте английского языка плющом (ivy) стали называть другую, листопадную, лиану — девичий виноград. С настоящим плю­щом он состоит даже в более отдалённом родстве, чем сибирская «кедровая» сосна с настоящим ливанским кедром. Что касается зимостойкости девичьего винограда, то для Подмосковья она вполне удовлетворительная. И у нас тоже немало зданий, увитых девичьим виноградом или, по-американски, «плю­щом». Хотя бы то, в котором ещё недавно располагался кабинет автора этих строк. Но это так, к слову.)

НОВИНКА: ШВЕДСКИЙ ВИНОГРАД

И вот неожиданно на с. 46 паршевского труда мы видим карту! Да какую — карту зон зимостойкости плодовых и ягодных культур! Просто дух захватыва­ет от такой приятной неожиданности. И от подписи к карте: «Илл. 2. Схема зон сравнительной благоприятности для плодоводства (из книги X. Бейке-ра "Плодовые культуры", М., Мир, 1990, дополнена по материалам книги Е. Ярославцева и др. "Ваш сад", М., Агропромиздат, 1992)». И особенно от авторского комментария: «Обратите внимание на схему (Илл. 2): это уже не отвлечённая информация о климате, а, по сути, наглядное представле­ние сведений о выгодности определённого вида хозяйственной деятельнос­ти. Каждая зона соответствует определённому набору культур и сортов, и устойчивость и продуктивность их (и прибыльность) падают от зоны к зоне. В Швеции и Болгарии ещё можно разводить виноград, но он будет хуже, чем во Франции» (с. 47).

Читатель, вы когда-нибудь слышали про шведский виноград? Не пробова­ли, а хотя бы слышали? Нет? Так и не мудрено: в Швеции товарного виногра­дарства никогда не было и нет. То есть и среди шведов тоже есть отдельные любители, выращивающие виноград для своего удовольствия. Ведь есть же та­кие энтузиасты среди подмосковных дачников. И у некоторых из них совсем неплохо получается: такие подмосковные виноградари, как М.Р. Шалаевский и И.Д. Луковников, собирают со своих шести соток по 100 кг ягод и более. Но отдельные достижения немногих любителей не отменяют того факта, что в средней полосе России виноград не является товарной культурой. И в Шве­ции тоже.

Но почему, возразят те из читателей, на кого подействовали доводы г-на Паршева. Ведь не только в южной Швеции, на широте Москвы, но и в сред­ней части этой страны, на широте Петербурга, зима теплее среднерусской?

Теплее. А в средней Шотландии (район Эдинбурга и Глазго), расположенной на одной широте со столицей России и южной оконечностью Швеции, зима ещё теплее! Там средняя температура января заметно выше нуля.

Вот только виноград как товарную культуру и в Шотландии никогда не разводили и не разводят. Потому что дело тут не в зиме, а в лете.

Виноград — требовательное к теплу растение. Ему нужна определённая сум­ма активных температур. Так принято называть среднесуточные температуры выше 10°C. Вообще-то, у многих учёных есть подозрения, что для большинства сельскохозяйственных культур умеренного пояса важны не среднесуточные, а только дневные температуры. Ведь ночью растения покоятся, и для них необ­ходимо лишь, чтобы температура не падала ниже нуля. А добывать энергию пу­тём фотосинтеза растения способны исключительно в светлое время суток. Но, во-первых, метеорологи привыкли измерять именно среднесуточную температу­ру, а не температуру за дневные и ночные часы по отдельности. А во-вторых, не­которые сельскохозяйственные культуры тропического происхождения (напри­мер, томат, перец, баклажан, огурец) необычайно чувствительны к холодным ночам. Если ночью температура опускается ниже необходимого для них мини­мума (10...14°C), то они не будут нормально расти даже при оптимальной днев­ной температуре. Поэтому растениеводы, включая плодоводов и овощеводов, обычно пользуются именно показателем суммы активных температур.

Разным сортам винограда требуются разные суммы температур выше 10°C. Но для культурных сортов европейско-азиатского винограда она всегда доста­точно велика1.

Сумма активных температур зависит в основном от географической широты. Особняком стоят горные местности, где она резко уменьшается. Кроме того, зна­чительное снижение теплообеспеченности характерно для морских побережий с влажным климатом. Так, во Франции единственная область, где нет товарного виноградарства, — Бретань. Зима там даже для Франции тёплая (средняя темпе­ратура января плюс 6°C), но лето прохладное и очень дождливое. Поэтому если

в остальной Франции крестьяне издавна делали виноградное вино, то бретонцам приходилось довольствоваться яблочным сидром. Если кто-то в этом сомневает­ся, советую открыть роман О. Бальзака «Шуаны, или Бретань в 1799 году».

На широте Москвы средней многолетней суммы активных температур от 2500° и выше нет нигде в мире. Поэтому отсутствует и товарное виноградар­ство. На деле для него нужна даже большая сумма температур. Чтобы получить гарантированный урожай винограда, необходимо, чтобы сумма активных тем­ператур никогда не падала ниже указанных в таблице величин. Для этого при­ходится выбирать более тёплые районы, прибавляя к соответствующим циф­рам ещё около 300°. Так, для получения гарантированного урожая раннеспе­лых сортов винограда нужна сумма температур около 2800°. В России это примерно широта станицы Вёшенской на Дону и города Камышина на Волге, то есть приблизительно 50-я параллель. Но и в Западной Европе товарное ви­ноградарство почти не идёт севернее 50-го градуса широты: Франкфурта-на-Майне в Германии и Праги в Чехии. Бельгию и Голландию трудно отнести к странам с холодной зимой, но виноградарство в них в основном тепличное1.