А что скажут люди? Как преодолеть страх чужого мнения и наконец стать собой

Никто не застрахован от FOPO: ни вы, ни я, ни спортсмены мирового класса. Даже знаменитые артисты, такие как один из величайших и самых плодовитых композиторов в истории, сбиваются с пути под воздействием страха перед чужим мнением.

Но только после того, как мы найдем силы противостоять FOPO, мы можем по-настоящему встать на путь мастерства.

Вспомните Бетховена.

Многим он казался сосудом, выбранным Богом для передачи музыки свыше. Его творчество изменило все жанры классической музыки. Он нарушил все правила, чтобы создать одну из самых трансцендентных музыкальных композиций, которую когда-либо видел мир. Он воплотил в себе идею творческого гения, который борется с условностями и прокладывает собственный путь.

Несмотря на то что Бетховен был одним из самых бесстрашных артистов, когда-либо живших на планете, он три года жил в страхе перед чужим мнением.

Находясь на пике своей карьеры, Бетховен скрылся от посторонних глаз. Хранил тайну, раскрытие которой, как он считал, могло разрушить его профессиональную жизнь. Архетипический творческий человек, казалось бы, рожденный для борьбы с судьбой и несправедливостью мира, предпочел социальную изоляцию вместо того, чтобы произнести вслух два слова:

«Я глухой».

Бетховен начал терять слух в возрасте примерно 25 лет. Жестокая ирония утраты чувства, наиболее значимого для его искусства и существования, толкнула его на тщетные поиски лекарств: от затычек для ушей с миндальным маслом до ванн с корой ядовитых деревьев. В первые годы он не говорил о своем ухудшающемся слухе никому за пределами медицинского сообщества. В то время как в обществе его отмечали все чаще, он был заперт один на один с собственными тревожными мыслями и чувствами.

Чтобы скрыть потерю слуха, он прикрывался образом гениального художника, чей мозг был занят другой интеллектуальной деятельностью. Когда он не мог расслышать чьи-то слова или звуки, с подачи Бетховена собеседник предполагал, что это происходит по невнимательности или забывчивости: «Удивительно, что некоторые люди не замечают моей глухоты; но, поскольку я всегда был подвержен приступам рассеянности, они приписывают мою тугоухость этому. Иногда я едва слышу человека, который говорит тихо; я слышу звуки, это правда, но не могу разобрать слов. Но если кто-то кричит, я не могу этого вынести. Одному небу известно, что со мной будет дальше»[6].

Бетховен был глубоко обеспокоен тем, как потеря слуха повлияет на его музыку, особенно на способность играть на фортепиано, но не менее серьезную угрозу представляло и общественное мнение. «Если бы я принадлежал к какой-либо другой профессии, было бы легче, но в моей профессии это ужасный диагноз; и тем ужаснее, что скажут мои немалочисленные враги»[7]. Он боялся, что его недоброжелатели используют это откровение против него. Что их критика приведет к дискриминации и исключению его из венских музыкальных кругов, войти в которые он так долго стремился. Бетховен, как и другие артисты того времени, зависел от аристократического покровительства. Борьба с клеймом могла оказаться более сложной задачей, чем сама потеря слуха.

Но под самый серьезный удар, возможно, попала личность Бетховена – его идентичность. «Ах, как я мог допустить такую немощь в том единственном чувстве, которое должно быть во мне совершеннее, чем в других, чувстве, которым я когда-то обладал в высшей степени, в таком совершенстве, каким обладают или обладали немногие в моей профессии», – писал он своему брату[8].

Он был Бетховеном – богом музыки, а боги музыки должны были слышать музыку лучше, чем смертные. Потеря слуха не соответствовала его представлению о себе и тому образу, который он создал в обществе. Его жесткая идентичность, построенная на одобрении и похвале со стороны других, была для него такой же реальной и неизменной, как кожа и кости. Как отражено в письме к его щедрому меценату, князю Лихновскому, его идентичность граничила с мифотворчеством: «Князь! Вы являетесь тем, кем являетесь, по обстоятельствам и по рождению. Князей были и будут тысячи. Бетховен – только один»[9].

Бетховен реагировал так, как реагирует большинство из нас, когда под угрозой оказывается наше выживание. Он пытался защитить себя. Вместо того чтобы заглянуть внутрь себя и изменить свое восприятие, он посмотрел во внешний мир и попытался привести окружающую его реальность в соответствие со своим восприятием себя.

Бетховен, пытаясь отгородиться от мнения других людей, заплатил непомерную цену за то, чтобы создать новую реальность. Он часто не слышал, что говорят люди, но боялся попросить их говорить громче, опасаясь быть уличенным.

Он играл роль мизантропа, чтобы сохранить свой секрет в тайне. Несколько лет провел в изоляции от общества, наедине со своей глухотой, и даже подумывал о самоубийстве.

Проблемы с отцом

С юных лет Бетховену внушали, что мнение окружающих имеет большое значение. Его отец Иоганн, посредственный тенор, чьи собственные музыкальные устремления были оборваны алкоголизмом, стремился воплотить свои мечты через сына. Он назначил себя наставником Бетховена и применял к нему вербальное и физическое насилие, чтобы сделать его сильнее. Он держал его в узде криками, угрозами и побоями, даже запирал в подвале[10]. Однажды вечером, вернувшись домой с друзьями, Иоганн заставил маленького Бетховена встать на табуретку, чтобы тот мог дотянуться до клавиш фортепиано, приказал выступить перед друзьями и бил его всякий раз, когда мальчик пропускал ноту.

Когда таланты юного Бетховена стали более очевидными, Иоганн решил, что его сын будет следующей музыкальной сенсацией Европы. Иоганн играл роль сценического отца XVIII века, маркетолога, который продвигал Бетховена во всех музыкальных кругах Бонна в Германии. Когда Бетховену было семь, отец на год приуменьшил его возраст, чтобы мальчик лучше соответствовал архетипу вундеркинда. Он арендовал зал в Кельне и дал объявление в местной газете, рекламируя своего «маленького сына шести лет от роду», который уже имел честь играть при дворе[11]. С самого раннего возраста Бетховену в голову вбивали не слишком деликатную идею: «Того, кто ты есть, недостаточно».

Бетховен рано понял, что его продвижение в музыкальном мире Вены XIX века будет напрямую зависеть от статуса и мнения тех, кто им восхищался. Он на собственном опыте убедился, что любовь и одобрение вытекают из показателей и достижений. Действия его отца ясно дали понять, что Бетховена любили не за то, кем он был, а за то, что он делал. Слияние любви и одобрения часто приводит к тому, что в последующей жизни человек вновь и вновь ищет одобрения, – и свет прожекторов подпитывал самооценку Бетховена.

Убежище

У Бетховена было одно место, где он мог спрятаться, – непроницаемое для чужого мнения, недоступное для сомнений в себе и защищенное от аристократов-покровителей, обеспечивавших финансовую подпитку его музыки, – его внутренний мир.

Бетховен развил в себе способность полностью погружаться в музыку и растворяться в ней, не обращая внимания на окружающую обстановку и не испытывая неуверенности в себе. В этот момент он мог быть где угодно: писать в тетради или импровизировать среди огромной толпы.

Подруга детства вспоминала один из таких моментов. Она разговаривала с Бетховеном, но он, казалось, отсутствовал и не слышал ее. Когда он наконец вернулся в этот мир, то ответил: «Ой, пожалуйста, нет, нет, простите меня! Я был занят такой прекрасной, глубокой мыслью, что никак не мог позволить, чтобы меня потревожили»[12]. Биограф Ян Своффорд описал это состояние как «транс», в котором «он находил уединение даже в компании»[13]. Друг семьи, сыгравший важную роль в формировании ранней карьеры Бетховена, дал этому душевному состоянию название «раптус»[14]. Бетховенский раптус стал легендой среди людей из ближайшего окружения Бетховена. Когда он уходил в себя, нередко можно было услышать: «Сегодня у него снова раптус»[15].

С помощью раптуса Бетховен развил в себе внутренний навык, который позволял ему сосредотачиваться на музыке и отгораживаться от внешних и внутренних раздражителей. Он мог уходить туда, где мнение других не имело значения. Ему было комфортно в своем убежище, потому что там он умел быть наедине с собой. Он знал, как слушать собственную музыку.

Проблемы возникали, когда он выходил из состояния раптуса и возвращался к мыслям об одобрении.

Взгляд страху в лицо

Бетховен дошел до того момента, когда стало невозможно скрывать глухоту. Он рассказал о своем безвыходном положении 6 октября 1802 года в искреннем измученном письме своим братьям, которое стало известно как «Гейлигенштадтское завещание»[16].

«О вы, люди, считающие или называющие меня злонравным, упрямым или мизантропичным, – как вы несправедливы ко мне, ведь вы не знаете тайной причины того, что вам кажется. <…> Простите меня, если я отдаляюсь от вас, когда мне хотелось бы побыть в вашем кругу. <…> Я вынужден жить как изгой. Ведь стоит мне приблизиться к какому-нибудь обществу, меня охватывает жгучий страх: я ужасно боюсь, что мое состояние будет замечено. <…> Но какое же унижение я испытывал, когда кто-нибудь, стоя возле меня, слышал вдалеке звук флейты, а я ничего не слышал, или он слышал пение пастуха, а я опять-таки ничего не слышал. Такие случаи доводили меня до отчаяния, и недоставало немногого, чтобы я не покончил с собой».

Утопическая версия перемен заключается в том, что мы наблюдаем сдвиг в наших физических, психологических или окружающих условиях и осознаем, что нам необходимо что-то изменить. Мы принимаем вызов. Мы берем на себя риск, внедряем изменения и затем пожинаем плоды.

К сожалению, это скорее исключение, чем правило. Глубоко укоренившиеся модели поведения делают перемены сложной задачей. Мы знаем, что должны измениться, но часто не делаем этого до тех пор, пока не придется. Мы опускаемся на самое дно. Или боль становится невыносимой. Мы вынуждены пересмотреть то, как мы функционируем в этом мире.

По моему опыту, меняться нас часто заставляет боль. Так было и с Бетховеном.

«Гейлигенштадтское завещание» – это то самое дно для Бетховена. Однако послание также ознаменовало фундаментальное изменение отношения к общественному одобрению и признанию, и это не совпадение, что «завещание» – одно из величайших творческих излияний в истории человечества. Высказав вслух свое отчаяние, Бетховен принял свою глухоту как часть себя и решил полностью развить свои музыкальные способности, чего бы это ни стоило: «<…> Недоставало немногого, чтобы я не покончил с собой. Лишь оно, искусство, меня удержало. Ах, мне казалось немыслимым покинуть мир раньше, чем я исполню все то, к чему чувствовал себя предназначенным. <…> Терпение – так отныне зовется то, чем я должен руководствоваться. У меня оно есть».

Бетховен решил обнажить свой самый большой страх и тем самым освободился от парализующей хватки FOPO. «Все зло таинственно и проявляется сильнее всего в одиночестве, – писал он. – При обсуждении с другими оно кажется легче переносимым, потому что человек до конца осознает, чего боится, и чувствует себя так, будто уже справился с этим»[17]. Вместо того чтобы разрушить его жизнь, признание до невообразимой степени освободило его. Больше не пытаясь управлять тем, как его воспринимают другие люди, он вновь обрел контроль над своей жизнью.

Путь к мастерству

Когда Бетховен перестал беспокоиться о том, что думают о нем другие люди, он стал творить не для мира вокруг, а изнутри собственного мира. Приняв первое правило, он встал на путь мастерства.

Мастерство – это жизнь, где внутренние директивы находят выражение во внешнем мире. Когда нет финишной черты, которую надо пересечь, мастерство – это любовь к опыту, честности, правде и постоянным исследованиям. На путь мастерства можно ступить только после того, как человек примет на себя фундаментальное обязательство действовать по принципу изнутри наружу.

Одного технического совершенства недостаточно, чтобы пройти путь к мастерству. Если вы творите не потому, что это соответствует вашей сущности, то вы просто отличный исполнитель, а не мастер. Если вы намереваетесь измерить температуру окружающего мира, прежде чем прикоснуться к огню внутри себя, вы никогда не раскроете свой потенциал.

Мастерство – это не сравнение. Если бы Бетховена до «Гейлигенштадтского завещания» сравнивали с предшествующими ему великими композиторами, то, скорее всего, сошлись бы во мнении, что он был мастером. Но сравнивать мастерство Бетховена с мастерством Баха или Моцарта бессмысленно.

Основополагающее мерило мастерства – то, кем каждый из нас в отдельности способен стать, и мы не узнаем, каково это, пока не примем первое правило мастерства.

Чем важнее для нас то, что мы не можем контролировать, тем меньше у нас контроля.

Бетховен перестал растрачивать внутренние ресурсы, пытаясь повлиять на условия, которые он не мог контролировать, и сконцентрировался на совершенствовании того, что было ему подвластно.

Он отказался от карьеры пианиста-виртуоза, чтобы сосредоточиться на сочинительстве. Когда Бетховен отпустил то, кем, по его мнению, он должен быть, он в полной мере стал тем, кем был способен стать. Он создал мир звуков, не похожий ни на что ранее известное.

Под конец жизни глухой Бетховен написал свою последнюю симфонию – одно из величайших достижений в истории музыки. На премьере Симфонии № 9 в венском театре «Кернтнертор» 7 мая 1824 года Бетховен впервые за более чем 10 лет выступил на сцене, где «дирижировал» оркестром. Из-за его глухоты музыкантам было приказано следовать за настоящим дирижером, Михаэлем Умлауфом. Но Бетховен не смог сдержаться и не продемонстрировать музыкантам стиль и энергию, которые он хотел видеть в этом произведении, с оживлением погрузившись в музыку беззвучного для него оркестра¹³. В конце выступления Бетховен стоял лицом к оркестру и не мог слышать зрителей позади себя. Певица-контральто легонько коснулась Бетховена и повернула его к публике, чтобы он увидел гром аплодисментов и море развевающихся платочков и брошенных в воздух шляп.

Мы часто пытаемся контролировать взгляды других людей и то, что они о нас думают, но по иронии судьбы в стремлении к одобрению мы отказываемся от контроля над собственной жизнью. Как сказал Лао-цзы, философ, автор известного произведения «Дао дэ Цзин» и основатель даосизма: «Заботьтесь о том, что думают другие люди, и вы всегда будете их пленником».

От слов к делу

Давайте сделаем упражнение, чтобы четко понять, какие вещи мы действительно контролируем. Вы можете представить то, о чем я говорю, или взять ручку и бумагу и записать это (рис. 1–1).

Нарисуйте большой круг и внутри него круг поменьше, чтобы рисунок был похож на пончик. Во внешнем круге перечислите все вещи, которые имеют значение в жизни, но которые вы не можете контролировать на 100 %. Начните с мнения других людей, поскольку совершенно очевидно, что мы не можем его контролировать. Добавьте такие вещи, как погода. Спортивные команды, которые вам небезразличны. Начальство. Рыночные условия. Обстановка на рабочем месте. Получится длинный список.

В меньшем круге перечислите те вещи, которые на 100 % находятся под вашим контролем, например время, в которое вы приходите на работу. Как вы общаетесь со своими детьми. Ваши усилия на игровом поле.

Итак, что вы можете контролировать 100 % времени? Что находится вне вашего контроля?

Что вы можете контролировать, а что нет

Рис. 1-1