А. Покровский и братья. В море, на суше и выше 2… -

СТРЕЛЬБА ПУЗЫРЕМ

Sic tranzit gloria mundi.

Дорога, хорошо знакомая с детства, не утомляла, но и не возбуждала – она была по-летнему сухой, и ее пологие асфальтовые повороты хорошо просматривались далеко вперед, а по обеим сторонам тянулись покрытые брусникой сопки, плавно переходящие друг в друга. Водитель шоколадной «троечки» – флагманский химик дивизии атомных лодок – «общением» не досаждал. Как ни странно, пистолет в кобуре, надетой прямо поверх лейтенантского пальто, тоже вносил свою долю в создание атмосферы умиротворенности.

«47-я», прервав боевую службу из-за пожара, вернулась с тремя трупами. Официальный отчет об этом печальном событии ждали в вышестоящем штабе, поэтому-то новенькая машина неслась в сторону флотской столицы – славного Североморска, а опечатанный портфель с секретами валялся на заднем сиденье.

После оформления пропуска флагхим, оставив своего вооруженного сопровождающего в комнатке для посетителей под парадной лестницей штаба флота и посоветовав ему не высовываться, пропал со своим портфелем где-то в «коридорах власти». Вернулся он неожиданно быстро и, воровато подмигнув, достал из портфеля какие-то документы, сноровисто расписался сам и заставил расписаться своего спутника за какого-то обладателя длинной вычурной фамилии, затем, смачно плюнув, опечатал портфельчик и вновь исчез.

Время тянулось медленно. Устав сначала сидеть, затем топтаться на площадке под парадной лестницей, голодный лейтенант поднялся по ступенькам и, не выходя окончательно в просторный холл, увешенный картинами военноморского содержания, стал осматриваться. Буфетом не пахло. За исключением двух лениво слонявшихся по паркету вооруженных старшин срочной службы, в холле никого не было. Это было и неожиданно, и странно – видеть вооруженных пистолетами моряков лейтенанту до сих пор не доводилось. По парадной лестнице кто-то спускался, и ранг его не определялся из-за слепящего света, падающего из окна верхней площадки. Уловив по силуэту, что на спускающемся – дефицитный офицерский плащ и фуражка-аэродром, лейтенант молодцевато отдал честь, на что «фигура», замешкавшись, ответила с явной неуверенностью, которая стала понятной спустя мгновение: «фигурой» оказался отягощенный канцелярской папкой штабной мичманюга, величаво пересекший холл и исчезнувший за дубовыми дверями Штаба. Настроение испортилось. Так как заняться было решительно нечем, лейтенант, вернувшись в каморку, бездумно принялся за разборку своего оружия. «Запечный сверчок, – мелькнула смутная мысль, – запечный сверчок, разбирающий табельное оружие». Буратино лейтенант почему-то не вспомнил. «Папа Карло где-то болтается, хочется есть, но в убогой каморке нет даже нарисованного на холсте котла с кипящей похлебкой». Повторив операцию сборки-разборки несколько раз, бедолага потерял интерес к этому занятию, и, всаживая в рукоять обойму с патронами, вышел на площадку. Щелчок ставшего на место магазина был заглушён стуком массивной штабной двери, вслед за которым послышались неторопливые «солидные» шаги. Один из находившихся в поле зрения старшин подтянулся и вскинул руку к бескозырке. Лейтенант, держа в руке увесистого «Макарова», приподнявшись на одну ступеньку, с интересом вытянул шею, памятуя о позорном конфузе с приветствием младшего по званию. Появившаяся из-за угла солидная персона оказалась, слава Богу, не мичманом, а самим Командующим Краснознаменным Северным Флотом адмиралом Егоровым, который, ответив на приветствие дежурной службы, плавно проследовал мимо притаившейся на уровне паркета пустой лейтенантской головы, увенчанной белым «грибом». Голове показалось, что державный взгляд упал в ее сторону, и поэтому, переложив ствол в левую руку, лейтенант с упоением отдал честь своему Командующему, которого видел первый и последний раз в своей офицерской жизни. Командующий или был ослеплен бившим в глаза солнцем, или принял пустую лейтенантскую голову за забытый на ступенях кочан капусты, на который какой-то шутник насадил «гриб», но на приветствие не ответил, а шагнул вперед и исчез в лучах солнечного света, заполнявшего лестницу, ведущую к славе.

По возвращении в базу лейтенанта арестовали – по недоразумению – так как его лодка ушла в полигон стрелять торпедой, а он числился в «нетях». По совету ушлых старших товарищей, молодой права качать сразу не стал, а, сноровисто оформив документы и оделив спиртом гауптвахтенного мичмана, достойно отдохнул дома, посещая магазин строго в партикулярном платье.

А лодка через несколько дней вернулась. По какой-то уже не важной причине торпедой стрельнуть не получилось – стреляли пузырем.

Лейтенант-сиделец объявился и вовсю изображал оскорбленную невинность.