А с Алёшкой мы друзья

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В пять часов вечера Вениамин Павлович Басов получил телеграфный перевод. Другой бы обрадовался, а он испугался. Басов слонялся по лагерю и каждому встречному объяснял, что это ошибка. Но на телеграмме стояли его имя и фамилия, и ему не верили. Это очень угнетало Вениамина Павловича. Ему казалось, что на него смотрят, как на жулика который хочет получить чужие деньги. Конечно, такая мысль и в голову никому не приходила, но Басов был тем, кого называют мнительным человеком, и поэтому считал, что никто и не может думать о нём иначе. Вот и сейчас он остановил под фонарём старшую пионервожатую и, смущаясь, спросил:

— Валентина Степановна, верите ли вы в сверхъестественное?

— А как же! — не задумываясь, ответила Валентина Степановна. — В бога, в чёрта, в дьявола и в ведьму с лысой горы.

— Вы?! — оторопел студент консерватории. — Не может этого быть… А между тем взгляните. Вот телеграмма.

— Вижу.

— Перевод на десять рублей.

— Поздравляю.

— Позвольте, но ведь здесь написано: «от неизвестных друзей».

— Ну и что?

— Но у меня нет никаких неизвестных друзей. Это же абсурд. Как мне может быть неизвестен человек, если я с ним дружу?.. Погодите. Куда же вы? Три часа я вас по лагерю искал. Я поговорить с вами, посоветоваться хочу.

Валентина Степановна взяла Басова за локоть и покачала головой.

— Ах, Веня, Веня. Вы исчезнувшим письмом голову заморочили мне. А теперь ещё пристаёте с переводом на десять рублей… Девочки, пойдите сюда! — Это она крикнула Маринке и Вере, которые шли по аллее, обнявшись.

Вениамин Павлович обиделся, сел на скамейку и говорил не то старшей пионервожатой, не то самому себе:

— С утра до вечера вокруг тебя крик, беготня, а поговорить не с кем. Если здесь с кем-нибудь и случится несчастье, так это со мной. Я вам не мальчишка, уважаемая Валентина Степановна. Я вырос из коротких штанишек и ничего таинственного не люблю.

Он опять прочёл телеграмму и погрузился в размышления насчёт всяких непонятных явлений жизни.

— Девочки, — сказала вожатая Вере и Маринке, — идите спать. Незачем вам по аллеям бродить.

— Так ведь, Валентина Степановна, — удивилась Маринка, — мальчики ещё не нашлись. Вас не было, а дежурная нам приказала искать. А мы искали, искали — нигде не нашли.

— Мальчики ваши вернутся. Но ты, Петухова, так и знай: с братом твоим у меня будет самый решительный разговор.

Валентина Степановна посмотрела на часы.

— Неужели они искупаться решили перед сном? Отправляйтесь спать. А я к речке спущусь. Боже мой, и кто их только выдумал, эти реки!

Девочки сделали вид, что уходят спать, но, когда Валентина Степановна ушла, сели рядом с басовым на скамейку.

— Когда я был мальчишкой, — без всяких предисловий, обрадовавшись новым слушателям, начал Басов, — мне хотелось таинственности. Я даже мечтал о загадочном письме, которое мне подсунут под дверь. А сейчас, когда я уже не молод, я ничего таинственного не люблю…

Он неожиданно приподнялся и закричал в сторону, куда ушла старшая пионервожатая:

— И иронизировать над собой не позволю никому! Категорически!

Потом он так же неожиданно успокоился и сунул в руки несколько напуганной Маринке телеграфный перевод.

— Полюбуйтесь. «Примите уверения в совершеннейшем к вам почтении». Идиотизм!

— Королям тоже раньше так писали, — заметила Вера.

— А я вам не король! — вскочил студент и помахал указательным пальцем перед Вериным лицом. — И прошу зарубить это себе на носу. — И он опять отправился мерять аллею своими журавлиными ногами.

— Ой, Вера, — прошептала Маринка, — он думает, что это мы ему телеграмму послали.

Рыжая Вера только плечами повела.

— И куда это твой брат подеваться мог! Часов двенадцать уже. За такие дела его завтра же отправят домой, это уж точно.

— А может быть, в лесу они заблудились? — поёжилась Маринка. — Страшно там сейчас, темно. А может, разбойники напали на них.

— Разбойников теперь нет.

— Как же нет, если ты сама рассказывала вчера?

— Ну, какие это разбойники! Обыкновенные хулиганы, и всё. Пускай теперь в милиции посидят.

— Конечно, пускай. А разбойников теперь и вправду нет. Только в книгах пишут про них. Правда, Вера?

— Правда.

— Нам с тобою ни капельки не страшно, правда? А какие они были, разбойники эти?

— Обыкновенно какие. В шляпах и плащах. С красным носом и рыжие.

— Почему рыжие?

— Не знаю почему. Про рыжих писать легче. Написал: разбойник был одноглазый и рыжий, и сразу видно, какой из себя он.

— А жили они в самых дремучих лесах, правда, Вера? Только кого же там грабить, если в дремучих лесах одни звери живут?

— А они проезжих купцов грабили. Спрячутся у дороги и сидят, ждут.

Маринка невольно оглянулась, посмотрела на кусты за спиной и вдруг завизжала.

— Ты что?

Маринка показала пальцем, и у рыжей Веры лицо тоже сделалось испуганным. Она не завизжала, но схватила Маринку за руку и попятилась назад. Потом девочки повернулись и побежали.

Всё, что я рассказал, мы видели и слышали сами. Мы стояли в кустах за скамейкой. Это нас испугались Вера и Маринка. Только сначала я не понял, почему так сильно. Я даже решил, что Вера приняла нас за привидения: ведь только они могут пройти сквозь, стены не то что милиции, а и подземелья, чтобы ровно в полночь (а сейчас была как раз полночь) появиться перед своим обидчиком. Но потом я посмотрел на Алёшу и всё понял. Свет фонаря падал на его лицо, а оно было точь-в-точь таким, каким его описала Вера, рассказывая о разбойниках. Алёше до того понравился рыжий парик, приставной нос и шляпа с пером, что он и после спектакля не хотел их снимать. Николай посоветовался с артистами, и они подарили всё это Алёше в память о сегодняшнем концерте.

Мне на память ничего не подарили. Но настроение у меня было такое, словно мне подарили обещанный к дню рождения велосипед. Раньше я играл на аккордеоне лишь для себя и для папы с мамой. Иногда родители хвастались моими способностями и перед знакомыми. Я развлекал гостей, пока стол уставляли закусками. А потом они ели и обязательно третью рюмку поднимали за юное дарование — за меня.

На двор и в школу брать аккордеон мне не разрешали. Мама говорила, что кто-нибудь его непременно уронит. А папа считал, что музыкантов в коллективе всегда эксплуатируют и незачем в школе рассказывать, что я умею играть.

Первый раз в жизни я сделал приятное незнакомым людям, и они благодарили меня так, что я готов был сквозь землю от смущения провалиться. О мои щёки можно было спички зажигать, до того я покраснел, — так сказал Алёша. Сам директор пожал мне руку, и, может, не стоит об этом говорить, но он был не простым директором, а ещё и Героем Советского Союза. Он был танкистом, командовал целым полком и дошёл с ним до самого Берлина. Вот от кого я благодарность получил. Мне хотелось каждому встречному-поперечному рассказывать о таком замечательном событии в моей жизни, а надо было таиться и жить вне закона.

Мы прятались в кустах, ожидая удобного момента, чтобы поставить на место аккордеон. Мы не боялись переполоха, который поднялся из-за нас. Я придумал снять с кроватей одеяла, лечь за террасой возле самых кустов, а потом сказать, что мы спасались от жары, уснули в девять часов и ни о каком переполохе не слыхали.

А Алёша всё думал, как это мы завтра отнесём Степану Петровичу посылку.

— Слушай, Толя, — сказал он, — а что, если нам эту посылку украсть?

— Что-то ты больно легко это слово произносить стал. Аккордеон украли уже, стоим вот трясёмся из-за него.

— Так ведь не по-настоящему украли. Не для себя. Это даже не кража, а благородный поступок.

— А как же ты узнаешь, чего красть? Может, это обыкновенные носки или рубашка и они у Басова среди других вещей в чемодане лежат!

— Это верно. Только это хорошо, если рубашка. Рубашку можно и не красть, а пойти в сельпо и купить. Костюм продать, а рубашку купить.

— Какой костюм?

— А тот, что на тебе, синий. Совсем новый почти.

Я успел уже забыть, что костюм это не мой, а Алёшин. Я опять подумал о рюкзаке, оставшемся в милиции, и мне стало тоскливо-тоскливо.

— Нам бы, Толя, главное, узнать, чего сын Степану Петровичу прислал.

— Поди у Басова спроси, — с горькой усмешкой посоветовал я.

Алёша задумался, а потом сказал: «Верно». Как раз в это время Басов опять подошёл к нам и сел на скамейку.

— Верно, — повторил Алёша шёпотом, — в парике ему нипочём меня не узнать.

— Опять дурь на тебя нашла! — зашипел я, — Про Басова это ведь я в шутку сказал.

Но Алёша снял приставной нос, надел мне на голову свою разбойничью шляпу и стал осторожно пятиться назад.

— Ничего, Толя, не трусь. Видал, какие двояковыпуклые очки у него? В таких не то, что одного мальчика от другого — столб от дерева не отличишь.

— Только ты не сразу спрашивай, — прошипел я ему вдогонку. — Стороной подходи.

— Соображаю.

Алёша выбрался из кустов, обошёл их скучающей походкой, подошёл к Басову и сел рядом с ним. Ночь была тёмная, фонарь стоял шагах в десяти от скамейки.

Басов смотрел на звёзды. Алёша тоже. Так они сидели минуты две и всё молчали. Потом Алёша набрал полную грудь воздуха и сказал:

— Вениамин Павлович, а ведь звёзды — они далеко.

— Что? — спросил Басов, только сейчас обратив внимание на Алёшу. — Звёзды? Ах, звёзды! Да, они далеко. А ты почему не спишь?

— Я-то? М-мм… Мальчики пропали тут у нас, Корзинкин и Петухов.

— Найдутся. Я сам в детстве однажды целые сутки пропадал: ногу ушиб до крови и боялся, что йодом будут прижигать. Я в городском саду прятался, ждал, пока само заживёт. Слушай, молодой человек, стал бы ты, разыгрывая приятеля, посылать ему по телеграфу перевод на десять рублей?

— Я-то? — задохнулся Алёша. — Нет, я бы не стал.

— Вот именно. Абсурд какой-то. Нонсенс. Десять рублей — деньги немалые, чтобы ими шутить.

— А может, вы их потеряли, а кто-то нашёл и обратно прислал?

— Зачем?

— Как это зачем? Честный человек.

— Я вполне допускаю, что честный. Но почему прислал? Почему сам не отдал? И потом не терял я десяти рублей. И взаймы никому не давал. Это я уж помню.

Басов вздохнул, и Алёша вздохнул. Басов вздохнул ещё раз, и Алёша вздохнул ещё раз.

— Ты что это? — покосился на Алёшу студент.

— Вздыхаю вот… думаю… Не мешаю я вам? Никак придумать не могу, чего бы мне старику одному из Москвы в подарок привезти.

— Валенки привези. В деревне валенки нужны.

— Валенки! — очень громко, чтобы услышал я, повторил Алёша. — Ясно?

— Мне-то? — от неожиданности подпрыгнул студент. — Конечно, ясно, если говорю. Варенье можешь привезти. Я тут старичку одному варенье привёз, да вот только адрес потерял, не знаю, куда нести.

— Варенье! — громко сказал Алёша.

Басов встал, удивлённо посмотрел на Алёшу, огляделся и снова сел.

— Ну да, варенье. И потом местным жителям крючки рыболовные и лесы нужны.

— Лесы и рыболовные крючки, — почти нараспев, весело потирая руки, повторил Алёша.

— Что за манера каждое слово повторять?

— А это я запоминаю. Если громко повторить, ни за что не забудешь потом.

Вдруг Басов начал к чему-то принюхиваться. Алёша тоже начал принюхиваться, а студент наклонился к голове Алёши и сказал:

— Ну и запашок от тебя!

— Да ну?! — удивился Алёша и, машинально сдёрнув парик, понюхал его. У меня прямо ноги затряслись, когда я это увидел. Но Басов уже не смотрел на него, и Алёша, спохватившись, тут же надел парик.

— Можно подумать, что ты лет десять в сундуке пролежал.

Басов встал и пошёл к себе на веранду, а Алёша вернулся ко мне в кусты. Он снял парик и, прежде чем сунуть в карман, поднёс его к моему носу. От парика пахло нафталином так, что хотелось чихать.

— Значит, так, — очень довольный своей вылазкой, сказал Алёша, — валенки — раз, варенье малиновое — два, крючки и лесы — три. Теперь давай обсудим, где нам всё это достать… Вот жизнь! Поговорить и то спокойно не дают.

Это он, сказал потому, что на аллее показались старшая вожатая, Вера и Маринка. Они, остановились перед скамейкой, и Вера ткнула пальцем в нашу сторону.

— Вон в тех кустах.

— Раздвинул кусты и смотрит на нас.

— Глупости.

— Если бы я своими глазами не видела…

— Ой, Валентина Степановна, — запричитала Маринка, — ой, миленькая, не ходите туда!

— Боитесь? Ну хорошо, не ходите за мной. Сторожа позовите сюда.

— Сейчас! — закричали девочки, убегая.

Валентина Степановна подошла к кустам, прислушалась и, наверное услышав наше дыхание, сказала:

— Кто прячется здесь? Выходи.

Она протянула в кусты сразу обе руки, нащупала и вытащила нас.

— Вы? — обрадовалась она, оглядывая нас с ног до головы, щупая наши волосы и даже поворачивая за плечи, чтобы посмотреть, какие мы сзади, и сразу стала строгой-престрогой. — Вас ищут по лагерю уже два с половиной часа. Где вы изволили пропадать? Молчите? Хорошо. Если у вас хватает мужества только на то, чтобы прятаться по кустам, я завтра же поставлю вопрос о вашем пребывании в лагере. Больше мне с вами не о чем говорить. Можете идти.

Но мы продолжали стоять. Мы не могли уйти от кустов, в которых стоял аккордеон. А Валентина Степановна решила, что мы не двигаемся с места просто так, из упрямства.

— Хорошо, — помолчав, сказала она, — тогда уйду я. — И, не оглядываясь, пошла по аллее.

— Строгая! — сказал я и тяжело вздохнул.

— Притворяется.

— Ну, может, и притворяется. Только тебе не легче, если она из притворства возьмёт да и отправит тебя обратно в Москву. А что отправит, так это как пить дать.

Тут как раз по ступенькам террасы скатился Вениамин Павлович и помчался вдогонку за старшей пионервожатой.

— Валентина Степановна! — кричал он. — Караул!

— Хватился, — спокойно сказал Алёша. — Надо было тебе, пока я переговоры с ним вёл, аккордеон на террасу оттащить. Ну да ладно. Успеем ещё.

Мы схватили аккордеон, потащили его к ступенькам террасы, но, не сделав и десяти шагов, поняли, что поздно. К дому быстро шли Басов и Валентина Степановна, а за ними, догоняя их, бежали Вера и Маринка.

— Сторож не идёт, — запыхавшись, кричала Вера, — говорит, не его это дело — разбойников ловить.

— Говорит, их, разбойников, сейчас и в помине нет, — добавила Маринка.

— Правильно говорит, — ответила Валентина Степановна. — Воображение богатое у вас. Вернулся твой брат. Куда же вы меня тащите? (Это Басову.) Отправляйтесь немедленно спать! (Это Вере и Марине.)

А Басов тащил Валентину Степановну за руку и внушал ей, стараясь говорить спокойно:

— Украли. Понимаете? Ка-ра-ул!

— Да скажите же, наконец, что украли? Понимаете, что?

— Аккордеон.

— Да что вы, Веня! Разве могут здесь украсть? У нас ведь не грабители — дети.

— Рыжий тут крутился один. Любознательный такой.

Басов втащил пионервожатую по ступенькам террасы и ткнул пальцем в угол.

— Здесь он у меня стоял.

— Здесь он и стоит, — сказала Валентина Степановна, повернулась и ушла.

А Басов глазел на аккордеон и бормотал:

— Наваждение какое-то. Ничего не понимаю. То письмо, то телеграмма, то аккордеон!

А мы с Алёшей стояли за углом дома и радовались. Это здорово получилось, что Алёша взобрался мне на плечи и, пока вожатая и Басов поднимались по ступеням, через окно, с другой стороны террасы, успел поставить на место аккордеон.