А с Алёшкой мы друзья

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Под утро мне приснилось, что Валентина Степановна схватила меня за шиворот и потащила к воротам. «Эту дрянь давно пора бы уже выбросить, — говорила она громким, раздражённым шёпотом, — неужели каждый день надо одно и то же вам повторять!»

Я удивился, что она называет меня на «вы», и проснулся. Перед нашим окном в самом деде стояла Валентина Степановна и наш завхоз. И я сразу догадался, что выбросить она собирается не меня, а рассохшуюся бочку, которая неизвестно почему стояла возле щита для стенгазеты.

— И скамейки пора бы покрасить и починить, — продолжала вожатая, — только Пантелеймона на эту работу не нанимайте: он столько запросит, что придётся нам всем лагерем по миру пойти.

Я не знал, кто такой Пантелеймон, и не понял, почему она говорит так раздражённо. По-моему, совсем не плохо всем лагерем прогуляться по белу свету.

Я опять уснул. А когда проснулся и лежал с открытыми глазами, мне показалось, что кто-то через окно смотрят на меня. Я повернулся, но в окне никого не оказалось.

— Тш-ш! Ложись! — услышал я Алёшин шёпот. — Притворись спящим.

Я повернулся на левый бок, лицом к окну, крепко зажмурил один глаз, а другой прикрыл ладонью, оставив между пальцами щёлку. «Ничего себе, — думаю, — до того дошло, что скоро мы от собственной тени шарахаться начнём».

Так я лежу и вдруг вижу, как над подоконником начинают вырастать две макушки. Потом появились лбы, а потом и глаза. Глаза показались мне знакомыми, но чьи они, я сразу вспомнить не мог. Они смотрят на маня, я на них. Только я знаю, что они меня видят, а они думают, что я сплю. Так мы глядели друг на друга не меньше минуты. Но тут мне на зажмуренный глаз села муха, я пошевелил веком, в головы исчезли.

Алёша сполз с кровати, подкрался к окну и неожиданно выглянул в тот самый момент, когда головы снова начали расти над подоконником.

— А, это вы! — спокойно сказал он, и головы исчезли с такой поспешностью, будто Алёша стукнул по ним молотком. — Ладно, нечего тут грядки топтать. Заходите, капитаны, поговорим.

Алёша подошёл к двери, распахнул её, и к нам на террасу поднялись братья Рыжковы. Они не были ни капельки смущены.

— Броедо троу, — сказал нам Костя и кивнул брату, — дивхо.

Я сразу решил, что сегодня воображение занесло братьев в самые далёкие края. Они изображали не то индейцев, не то марсиан. Алёша подтолкнул им наш единственный стул и закрыл дверь на крючок. Рыжков-младший опасливо покосился на Алёшу и сказал брату на своём только им понятном языке:

— Дисьса.

— Вы чего это под чужими окнами околачиваетесь? — спросил Алёша.

— Шнеголи не лтайбо! — сказал брату Рыжков-младший.

— Мы не околачиваемся, — сказал Костя, — мы играем.

— В чужие окна заглядывать — такой игры нет. Знаешь, как это называется? Шпионство. Ясно?

— Тне, — по привычке ответил Костя на незнакомом языке и тут же перешёл на обыкновенный русский: — А Может, мы в шпионов и играем как раз. Может, у нас такое задание есть — шпионов ловить.

— От кого задание? — быстро спросил Алёша.

— Лчимо! — строго произнёс Митя.

— Ни от кого, — помявшись, ответил Костя. — Игра.

— Йдемпо рейско, — сказал брату Митя и взялся за крючок.

— Диси! — резко сказал Алёша, к моему удивлению, обнаружив превосходное знание неизвестного языка.

— Втракатьза здаетеопо, — пожав плечами, сказал Митя и уселся рядом с братом.

— Не опоздаем, — ответил Алёша по-русски, и тут я понял, что говорят они на самом обыкновенном языке, только переставляют назад первый слог каждого слова. Это очень просто, но когда быстро говоришь, ни за что тебя не понять.

— Видал, Толя, Шерлоки Холмсы нашлись! — презрительно скривился Алёша. — А ну, выкладывайте, кто вам подглядывать за нами приказал?

— Мы не подглядываем, а наблюдаем, — обиженно сказал Рыжков-старший.

— А мы вам не подопытные кролики, чтобы за нами наблюдать, — отрезал Алёша. — Ну! Будете говорить?

— Нечего нам говорить, — поднялся Костя, — сказано — игра, и всё.

Алёша загородил ему дорогу к двери и осуждающе покачал головой.

— А ещё называется капитаны! Я-то вчера подумал, что друзей в лагере нашёл. А они предавать нас пришли.

Не знаю, на что надеялся Алёша, но он нашёл единственно правильный путь. Старший Рыжков засовестился и, чуть помедлив, сказал:

— И правда, Костя, охота из-за какой-то девчонки дружбу терять.

— При чём тут девчонка? — спросил Костя, но было уже поздно.

— Какая девчонка? — шагнув вперёд, в упор спросил Алёша. — Молчишь? Тогда я тебе скажу. Девчонка эта рыжая-прерыжая и зовут её Вера. И ещё я скажу, что это я сам попросил её такое задание вам дать: очень интересно было мне проверить, какие вы друзья.

— Ладно, — сказал Костя и почему-то крепко потёр ладонями уши, — тогда и я тебе тоже скажу. Во-первых, мы тебе никакие ещё не друзья: мы с тобой познакомились только вчера. Во-вторых, ничего ты про нас Вере не говорил, это ты сейчас на ходу сочинил. А понаблюдать за вами она нас попросила — что правда, то правда. Только она не знает, что мы именно за вами должны наблюдать. Понятно?

Нам ничего не было понятно. Рожи у нас с Алёшей были преглупые, и поэтому Костя стал объяснять всё до порядку.

— Мы вчера Вере мёд принесли, понятно? А она спрашивает: «От кого?» А мы говорим: «От неизвестного друга с Азорских островов, понятно?» А она говорит: Азорские острова далеко, а Москва близко. У меня вчера в Москве дна хулигана банку с мёдом разбили. Они теперь в милиции сидят, а об этой банке никто, кроме них, здесь не знает. Так что всё это очень подозрительно, и за этим другом с Азорских островов надо понаблюдать». Ей мы ничего про вас не сказали, а про себя решили понаблюдать. Теперь всё понятно? Или ещё чего-нибудь объяснить?

— Теперь всё понятно, — сказал Алёша, — а больше всего понятно, что девчонка пошутила, а вы взяли да и поверили ей. Вы что же, думаете, мы те самые хулиганы и специально из милиции убежали, чтобы ей банку мёда вернуть?

— А кто вас знает! — сказал Митя, — Вот понаблюдаем и решим. С чего бы это ты ей вдруг целую банку мёда подарил? И потом неизвестно, где это вы вчера пропадали до ночи. Мы по всему лагерю вас искали — никак найти не могли.

На улице было солнечное утро, но мне стало зябко и грустно. Из-за банки с мёдом круг замыкался. Пеночкнн, Басов, Вера всё плотнее и плотнее окружали нас. Стоит только братьям показать Вере, где мы живём, как нас узнают, отправят в милицию и будут судить. Положение мне казалось безвыходным. Рыжковы уже спускались по ступеням, когда Алёша решительно окликнул их и вернул обратно.

— Хорошо, — сказал он, — если на то пошло, я вам скажу, почему я Вере мёд подарил. Только вы мне поклянётесь, что никогда не расскажете ей, кто этот неизвестный друг с Азорских островов.

Братья дали честное пионерское, что сохранят всё услышанное в тайне.

— Я её люблю, — твёрдо, не поперхнувшись, произнёс Алёша.

— Кого любишь? — не сразу уразумел старший Рыжков.

— Верку, конечно! Кого же ещё?

— А как?

— Обыкновенно, — не краснея, объяснял Алёша. — Тайно. Ты что же, никогда девчонку не любил?

— Никогда, — с некоторым испугом признался Костя.

— Тогда понятно, почему ты тут какую-то чушь насчёт милиции нёс. Я ей мёд подарил, чтобы сделать приятное. Когда любишь, всегда хочешь сделать приятное. Чего ты глазами хлопаешь? Кино, что ли, не смотрел, какое детям до шестнадцати лет не разрешается? Ну в общем понимаешь? — она про моё существование и не знает, а я её люблю.

— Почему? — всё ещё хлопая глазами, спросил Костя.

— Потому, что она рыжая! — зло ответил Алёша, и, хотя это было глупо, братья поверили…

Тогда-то я понял, что Алёша не обыкновенный, а героический человек. Я бы никогда, даже во имя спасения, не мог признаться, что мне нравится девчонка. Я, конечно, знал, что Алёша соврал, но про это я не мог бы даже соврать.

Братья Рыжковы были потрясены этим признанием не меньше моего. Алёшино доверие их подкупило, и они решили немедленно сыграть какую-нибудь роль в его тайне.

— Здорово! — сказал Митя. — Я тебе поклялся, что об этом ни одна живая душа не узнает, так вот ты моей клятве верь. А теперь давай садись и записку ей пиши. Мы передадим.

— Ну вот ещё! — удивился Алёша. — С чего это я стану записки ей писать?

— Не знаю. Полагается — значит пиши. Пускай она знает, что эту банку ей не из хулиганства прислали, а из любви.

Алёша подумал и согласился. Он написал записку, сложил её восемь раз и передал Косте.

— За обедом передадим, — пообещал Костя, — сейчас её не найти. Их отряд в первую смену завтракает и уходит в лес.

— Алёша, а можно, мы эту записку прочтём? — спросил Митя. — Вдруг ты там чего-нибудь не то написал?

— Прочти, — пожав плечами, ответил Алёша.

Митя развернул записку и прочитал вслух: «Ты мне нравишься. Ешь мёд на здоровье. С. П.»

Митя покраснел, будто это он, а не Алёша признавался, что Вера нравится ему, и спросил:

— А «С. П.» — это «с приветом»?

— С приветом.

— Ловко… А мёд, между прочим, мы съели.

— Как это съели? Кто это вам позволил чужой мёд есть? — спросил я, приподнимаясь на кровати и впервые вмешиваясь в разговор.

— Мёд не чужой. Алёша его Вере отдал, а Вера — нам. Значит, он уже не Алёшин, а наш. И съели мы его не вдвоём — нас за столом пятнадцать человек сидит. Старший Рыжков показал мне язык и скрылся за дверью. Пробегая мимо окна, он крикнул:

— На завтрак не опоздайте! Там сегодня к чаю по целому блюдечку малинового варенья дают!

Мы вздохнули с облегчением. Одной опасностью стало меньше.

Алёша потребовал, чтобы я выложил на стол все свои рыболовные крючки и лесы. Он пересчитал их и пятьдесят положил в тумбочку, а сорок восемь себе в карман. Я было возмутился, но Алёша сказал, что сейчас мы эти крючки будем менять на малиновое варенье. Алёша считал, будто с этим вареньем нам удивительно как повезло. У Алёши на бумажке было записано всё, что под видом посылки от сына мы должны отнести старику. Крючки и лесы значились под цифрой 3. Когда он зачеркнул эту тройку, я понял, что остальных крючков мне тоже не видать. Мне было обидно, но спорить я не стал: в самом деле, не ехать же в Москву их покупать!

Около столовой нас встретила Валентина Степановна. Она посмотрела на нас как-то странно, но ничего не сказала. Мы проспали горн на подъём и на зарядку, и было удивительно, что никто нас не разбудил. То ли старшая вожатая решила дать нам выспаться, то ли уже решила отправить нас в Москву и на наше дальнейшее поведение махнула рукой.

В столовую мы попали вовремя. Ребята уже съели котлеты, манную кашу и принимались за чай с малиновым вареньем.

— Внимание! — громким шёпотом сказал Алёша. — В целях развития рыболовного спорта производится выдача крючков лучшего качества.

— Чего-чего? — закричали ребята, а Алёша зашикал на них и продолжал:

— Рыболовный спорт укрепляет здоровье здорового человека, а малиновое варенье — больного. Разве прописывают больному человеку встать с постели и пойти на речку удить рыбу? Нет. Больному человеку прописывают малиновое варенье, чтобы он ночью пропотел. А зачем же здоровому человеку потеть, когда на улице и без того жарко? Так что бросайте своё варенье и укрепляйте здоровье вот этими рыболовными крючками. Меняю один крючок на одну чайную ложку варенья.

Ребята засмеялись, но речь им понравилась. Крючки тоже. Не прошло и пяти минут, как мы набрали полную банку варенья и, наспех позавтракав, вернулись на террасу.

В своём списке Алёша зачеркнул цифру 2. Под цифрой 1 значились валенки. Да, было над чем поломать голову. Где их возьмёшь в лагере, да ещё летом?

Тут я увидел, что к нашему дому бежали братья Рыжковы. Они бежали в ногу друг за другом, и младший держал старшего за рубашку. Сейчас они были двухступенчатой ракетой и поэтому гудели на высокой ноте. Возле нашей террасы вторая ступень отделилась и передала мне письмо.

Конечно, письмо было от моих родителей: кроме, как от них, я ещё ни от кого писем не получал. Когда родители уезжали, они писали мне регулярно и поучительно. Из их писем можно было бы составить книгу полезных советов.

«Мы боимся, — писали родители, — что ты не до конца усвоил всё сказанное тебе, и поэтому пишем прямо с дороги. Во-первых, не занашивай белую рубашку и панаму, отдавай их в стирку каждые три-четыре дня. Во-вторых, не ходи по солнцепёку. В-третьих, выбирай себе в друзья настоящих, воспитанных детей. Помни, что Алёша…» (тут шла целая страница, написанная маминым почерком, о том, какой он замечательный, какой он послушный, какой он!!! — Алёша Петухов).

«Когда я, будучи ещё ребёнком, был впервые предоставлен самому себе, — писал папа, — я всегда думал, как бы в том или другом случае на моём месте поступил мой отец. Я хотел бы, чтобы именно этим разумным правилом ты руководствовался в своей самостоятельной жизни. Помни, что разумный человек живёт осмотрительно, не позволяя втягивать себя в дела, которые могут обернуться неприятностями для него…»

Не знаю почему, но мне сейчас как-то неловко было читать это письмо.