А ты пребудешь вечно

Глава 1

Несколько погожих деньков, которые так часто выдаются в середине октября, принято называть «коротким летом святого Луки». Почему «коротким летом», объяснять не требуется. А «святого Луки» — потому, что данный период включает восемнадцатое число, которое является днем этого самого святого. Наслаждаясь теплом осеннего солнца, сержант полицейского участка Кэмб поделился этой столь захватывающей, но никому не нужной информацией с Гарри Уайлдом и назидательно улыбнулся.

— Вот как? Надо будет записать. — Уайлд пососал свою старую, дурно пахнущую трубку и поставил локти с кожаными заплатами на конторку. Он зевнул. — Нет ли у тебя для меня чего-то более захватывающего?

Зевок был заразительным, и Кэмб тоже зевнул. В третий раз высказавшись по поводу душной погоды, он открыл свою записную книжку.

— Два транспортных средства столкнулись на пересечении Киигсмаркхем-Хай-стрит и Куин-стрит, — прочитал он. — Никто не пострадал. Это было в воскресенье. Ничего цепного для «Курьера», да? Пропала семнадцатилетняя девушка, но нам известно, где она. Да, и еще. Бабуин сбежал из зоомагазина… — Уайлд поднял глаза, слегка заинтересовавшись. — И как выяснилось, он залез в мусорный бак.

— Просто тоска зеленая, — сказал Уайлд. Он спрятал свой блокнот. — Впрочем, я предпочитаю спокойную жизнь. Я мог бы оказаться хоть завтра на Флит-стрит, если бы захотел. Стоит мне только заикнуться — и я буду там, в гуще событий.

— Конечно, никаких сомнений. — Кэмб прекрасно знал, что Уайлд оставался главным репортером газеты «Кингсмаркхемский курьер», поскольку лень и общий низкий уровень, так же как и немолодой теперь возраст, не позволяли ему занять место в более престижном издании. Уайлд в поисках криминальной или любой другой горячей информации заходил в полицейский участок Кэмба с таких давних пор, что тот уже и вспомнить не мог, когда встретил репортера впервые. И каждый раз, приходя, он говорил о Флит-стрит так, словно там только и мечтали о сотрудничестве с ним, а не наоборот. Но оба они придерживались этой версии во имя добрых отношений и из любезности. — Вот и у меня все очень похоже, — сказал Кэмб. — Сотни раз мистер Уэксфорд умолял меня подумать об отделе уголовного розыска, но я не соглашался. Я не честолюбив. Хотя не сказал бы, что у меня недостаточно способностей для такой работы.

— Конечно, достаточно. — Стараясь играть по правилам, Уайлд ответил похвалой на похвалу. — Что толку от этого честолюбия? Возьми инспектора Вердена, например. Вконец измотан, беру на себя смелость сказать, а ведь ему еще нет и сорока.

— Да, у парня немало неприятностей. Потерял жену и остался с двумя детьми, которых надо поднимать.

Уайлд тяжело вздохнул.

— Такая трагедия, — сказал он, — рак, кажется?

— Да. Была еще в добром здравии в это время в прошлом году, а перед Рождеством ее не стало. Тридцать пять лет всего. Стоит задуматься.

— В расцвете жизни. Мне кажется, он тяжело это воспринял. Они вроде были дружной парой?

— Больше напоминали влюбленных, чем мужа и жену.

Лифт открылся, и из него вышел старший инспектор Уэксфорд. Кэмб прочистил горло и выпрямился.

— Все сплетничаете, сержант? Доброе утро, Гарри. — Уэксфорд бросил взгляд на две пустые чашки на конторке. — Здесь с каждой неделей все больше похоже на кабак.

— Я только что рассказывал мистеру Уайлду, — с достоинством произнес Кэмб, — о нашем сбежавшем бабуине.

— Боже мой, поистине горячая новость! Это целая история, Гарри. Люди перепугались, матери стали бояться выпускать детей из поля зрения. Разве можно гарантировать безопасность хоть одной женщине, пока этот дикий зверь разгуливает по нашим лугам?

— Его нашли, сэр. В мусорном баке.

— Сержант, если бы я не знал вас достаточно хорошо, то подумал бы, что вы разыгрываете меня. — Уэксфорд беззвучно затрясся от смеха. — Если придет инспектор Берден, скажите ему, что я ушел, хорошо? Хочу хоть пару часиков насладиться нашим бабьим летом.

— Коротким летом святого Луки, сэр.

— Правда? Признаю свою ошибку. Как я хотел бы, чтобы у меня было время на то, чтобы посвятить его раскапыванию разных увлекательных сведений из области метеорологии. Я подвезу вас, Гарри, если вы уже закончили ваши обезьяньи дела.

Кэмб хихикнул.

— Большое спасибо, — сказал Уайлд.

Шел шестой час, но было еще по-прежнему тепло. Сержант потянулся. Как он хотел бы, чтобы появился констебль Пич, которого он отправил бы в буфет еще за одной чашкой чаю. Еще полчаса, и он закончит работу.

Тут зазвонил телефон. В трубке послышался женский голос, низкий, грудной. Актриса, наверное, подумал Кэмб.

— Прошу прощения за то, что беспокою вас, но мой маленький мальчик… Он… он играл на улице и… исчез. Я не знаю… Может быть, я зря поднимаю шум?

— Не волнуйтесь, мадам, — мягко сказал Кэмб. — Для этого мы здесь и находимся, чтобы нас беспокоить. Как ваша фамилия?

— Лоуренс. Я живу в Стоуэртоне, на Фонтейн-роуд, 61.

Кэмб ненадолго задумался. Потом вспомнил, что Уэксфорд говорил ему, что обо всех пропавших детях следует сообщать в отдел уголовного розыска. В полицейском участке не хотели повторения истории со Стеллой Риверс…

— Не волнуйтесь, миссис Лоуренс. Сейчас я соединю вас с тем, кто сможет вам помочь.

Он включил коммутатор и, услышав голос сержанта Мартина, положил трубку.

Сержант Кэмб вздохнул. Какая жалость, что Гарри ушел как раз в тот момент, когда в кои-то веки появилась новость. Можно было бы позвонить бедному старине Гарри… Но он успеет сделать это и завтра. Может случиться, что ребенка уже найдут к тому времени, как это произошло с пропавшей обезьяной. Исчезнувших людей и пропавшие вещи в Кингсмаркхеме, как правило, находили, и притом в более или менее нормальном состоянии. Кэмб подставил солнечным лучам другую щеку, как переворачивают ломтик хлеба, подрумянивая его на огне. Было двадцать минут шестого. В шесть он уже будет сидеть за ужином в «Сивирн-Корт» на Стейшн-роуд, потом прогуляется с женой в «Дракон», потом телик…

— Славно дремлется, сержант? — раздался холодный голос, острый, как новое лезвие.

Кэмб чуть не подскочил:

— Прошу прощения, мистер Берден. От такой духоты наваливается сонливость. Короткое лето святого Луки, как это называют в честь…

— Вы совсем спятили?

Берден не позволял себе ругаться в старые добрые времена. В полицейском участке даже шутили по поводу того, что он никогда не поминал имя Бога всуе и не произносил проклятий, как это делали все другие. Кэмбу старые добрые времена нравились гораздо больше. Он почувствовал, как его лицо краснеет, и отнюдь не из-за солнца.

— Мне ничего не просили передать? — рявкнул Берден.

Кэмб печально посмотрел на него. Он очень жалел инспектора Вердена, его сердце было проникнуто болью к соратнику, лишившемуся близкого человека, и по этой причине сержант простил Вердена за то, что тот унизил его и поставил в неловкое положение перед Мартином и Гейтсом, и даже перед Пичем. Кэмб и представить себе не мог, что должен испытывать человек, который потерял жену, мать своих детей, и остался одиноким и покинутым. Берден так похудел! На лице выделялись обтянутые кожей острые высокие скулы, а глаза злобно сверкали, когда кто-то бросал на него взгляд, но, приглядевшись, можно было увидеть в этих глазах невыносимую боль. Когда-то довольно красивый мужчина, по-английски белокурый и румяный, он теперь поблек и потерял всякий интерес к жизни, выглядел каким-то серым. Берден постоянно носил черный галстук, который был повязан так туго, что, казалось, мог его задушить.

В тот момент, когда у инспектора случилось несчастье, сержант вместе со всеми остальными выразил свои соболезнования, и они были восприняты как должное. А потом, позже, когда он попытался сказать что-то более душевное и более личное, Берден налетел на него словно с саблей. Инспектор наговорил ему ужасных вещей. Они казались еще ужаснее оттого, что срывались с мягких прохладных губ интеллигентного человека, а не вылетали из глотки какого-нибудь кингсмаркхемского хулигана. Это было все равно что открыть отличную книгу, написанную вашим любимым писателем и оставленную вам по вашей просьбе в библиотеке, — открыть ее и увидеть в ней непечатное слово. Так что, хотя Кэмбу и хотелось сказать сейчас что-то теплое — разве он не годился в отцы этому человеку? — он только вздохнул и ответил бесстрастным официальным тоном:

— Мистер Уэксфорд ушел домой, сэр. Он сказал, что…

— И это все?

— Нет, сэр. Пропал один ребенок и…

— Какого дьявола вы не сказали об этом раньше?

— Все взято под контроль, — пробормотал Кэмб. — Мартин знает об этом, и он обязан позвонить мистеру Уэксфорду. Послушайте, сэр, не мое дело вмешиваться, но… почему бы вам не пойти домой?

— Когда мне понадобятся ваши указания, сержант, я попрошу о них. Последний пропавший здесь ребенок так и не был найден. Я не собираюсь идти домой. — «Мне нечего делать дома» — вот что он имел в виду, и сержант понял это. — Соедините меня с городом.

Кэмб подчинился, а Берден добавил:

— С моим домом.

Когда Грейс Вудвилл ответила, Кэмб передал трубку ее зятю.

— Грейс? Это Майк. Не жди меня с ужином. Тут пропал ребенок. Я приду в десять.

Берден бросил трубку и вышел. Кэмб минут десять тупо смотрел на двери, но тут пришел сержант Мазере, чтобы заступить на дежурство.

Бунгало на Тэбэд-роуд выглядело точно так же, как при жизни Джин Берден. Полы сверкали, окна сияли, а цветы — хризантемы в это время года — стояли в ливерпульских керамических вазах. Чисто английская еда подавалась в обычное время, и дети выглядели ухоженно, как и все Дети, имеющие любящих мам. К половине девятого кровати были убраны, к девяти заканчивалось умывание, и приятный веселый голос приветствовал всех входящих в дом.

За всем этим следила Грейс Вудвилл. Кажется, она просто не могла иначе, не могла не поддерживать в доме порядок, заведенный ее сестрой, не могла не вести себя с детьми так, как вела себя с ними ее сестра. Она и похожа была на свою сестру настолько, насколько могли быть похожими две женщины, не являющиеся близнецами. И все это сыграло положительную роль. Иногда ей казалось, что Джон и Пат почти свыклись с потерей матери. Дети обращались к ней, когда им было больно, или у них возникали какие-то проблемы, или они хотели рассказать ей что-то интересное, как раньше обращались к Джин. Ребята казались счастливыми и оправившимися от раны, нанесенной под Рождество. Да, это сыграло положительную роль для детей, и для дома, и для текущих дел, но не в отношениях с Майком. Конечно, нет. Неужели она на самом деле думала, что будет иначе?

Грейс положила трубку и посмотрелась в стакан, в котором увидела отражение лица Джин. Ее собственное лицо никогда не казалось ей похожим на лицо Джин, пока сестра была жива. Ее собственное лицо казалось ей другим: более сильным, более выразительным и — ложная скромность здесь ни к чему? — более интеллектуальным. Теперь ее лицо больше напоминало лицо Джин. Оно утратило живость, острый ум, и она не нашла в этом ничего удивительного, когда вспомнила, что проводила целые дни в готовке, уборке, увещеваниях и в ожидании прихода с работы человека, который принимал все это как должное.

— Джон! Это звонил твой папа. Он придет домой не раньше десяти. Я думаю, мы сядем ужинать, а как ты думаешь?

Сестренка Джона, Пат, была в саду, где собирала гусениц для коллекции, которую держала в гараже. Грейс боялась гусениц гораздо больше, чем большинство женщин — мышей или пауков, но делала вид, что эти зеленые черви ей нравятся, даже восхищают ее. Она ведь заменяла девочке маму…

— Пат! Кушать, дорогая. Не задерживайся.

Девочке было одиннадцать лет. Она вошла и открыла спичечный коробок, который держала в руке. Сердце Грейс сжалось и похолодело при виде тучного зеленого существа.

— Прелесть, — сказала женщина едва слышно. — Она ведь живет на липе? — Грейс пришлось кое-что прочитать об образе жизни этих тварей, ведь Пат, как все дети, ценила взрослых, которые разделяют их интересы.

— Да. Только посмотри на ее славную мордашку!

— Вижу. Надеюсь, что она превратится в куколку до того, как опадут листья. Папа не придет домой к ужину.

Девочка равнодушно пожала плечами. Она не очень-то любила своего отца, особенно теперь, когда ей стало ясно, что папа любил ее маму больше, чем саму Пат. Л ведь именно сейчас отец должен как можно сильнее любить свою дочь, чтобы восполнить потерю мамы. Одна учительница в школе сказала ей, что так поступают все отцы. Пат ждала-ждала, но ничего подобного не происходило. Папа и раньше часто допоздна задерживался на работе, а теперь это происходило чуть ли не каждый день. Пат перенесла всю свою бесхитростную любовь на тетю Грейс. Втайне она мечтала, как было бы замечательно, если бы Джон и ее отец куда-нибудь уехали и оставили их с тетей, и тогда бы они прекрасно проводили время вдвоем, собирая красивых и редких гусениц и читая книжки по естествознанию и о балете Большого театра.

Она села за стол рядом с тетей и принялась за пирог с курицей и ветчиной. Такой обычно пекла мама.

Ее брат произнес:

— А мы сегодня обсуждали в школе вопрос о равенстве полов.

— Это интересно, — сказала Грейс. — Ты, наверное, тоже что-то говорил на эту тему?

— В основном я слушал, что говорят другие. Я только сказал, что женский мозг легче мужского.

— Нет, не легче, — обиделась Пат.

— Нет, легче. Легче! Правда, тетя Грейс?

— Да, несколько легче, — сказала Грейс, которая была медсестрой. — Но это еще не значит, что женщины хуже мужчин.

— Спорю, — проговорила Пат, мстительно взглянув на брата, — мои мозги весят больше, чем твои. У меня голова больше. А вообще, все эти разговоры — тоска смертная.

— Давай-ка, дорогая, ешь свой пирог.

— Когда я вырасту, — заявила Пат, начиная разговор на излюбленную тему, — я не буду вести всякие скучные разговоры. Я собираюсь получить диплом — нет, пожалуй, я подожду, пока получу ученую степень доктора, — и тогда уеду в Шотландию и начну серьезно исследовать там озера, все самые глубокие озера, и найду чудовищ, которые там живут, и тогда я…

— Да нет там никаких чудовищ. Уже искали и ничего не нашли.

Пат оставила без внимания, слова брата.

— У меня будут водолазы, и специальная лодка, и целый штат сотрудников, а тетя Грейс будет присматривать на базе и готовить нам всем еду.

Они принялись отчаянно спорить.

А ведь такое может случиться, подумала Грейс. Это было ужасно, но такое вполне могло случиться. Иногда она представляла себе, что останется здесь до тех пор, когда дети станут взрослыми, а сама состарится и будет следовать по пятам за Пат в качестве ее домашней работницы. На что еще она сможет сгодиться тогда? И будет ли иметь значение, весит ее мозг меньше, чем мозг некоего мужчины, или больше, или столько же, если этот мозг станет атрофироваться в каком-нибудь маленьком домике в глуши Сассекса?

Грейс работала медсестрой в клинике при медицинском институте, когда умерла Джин, и ей пришлось попросить положенные ей шесть недель отпуска, чтобы приехать сюда и взять на себя заботу о Майке и его детях. Она собиралась пробыть здесь всего шесть недель. Не может же человек потратить годы на учебу, теряя в зарплате, стараться повысить свою квалификацию, поехать на два года в Соединенные Штаты, чтобы изучить новейшие методы акушерства в клинике Бостона, а потом взять и забросить все это. Руководство клиники не советовало ей поступать подобным образом, а она посмеялась над тем, что они могли даже предположить такое. Но шесть педель растянулись на шесть месяцев, потом на девять, десять, и теперь ее место в клинике было занято кем-то еще.

Она задумчиво посмотрела на детей. Ну, как она могла оставить их сейчас? Как могла подумать о том, чтобы оставить их даже через пять лет? Да и тогда Пат будет всего-навсего шестнадцать.

И всему виной был Майк. Тяжело думать об этом, но дело обстояло именно так. И другие мужья теряли своих жен. Но другие мужья как-то приспосабливались. Зарплата Майка и его финансовое положение вполне позволяли нанять домработницу. И дело не только в этом. Такой умный человек, как Майк, должен был отдавать себе отчет в том, что он делает с ней и детьми. Она приехала по его приглашению, по его отчаянной просьбе, рассчитывая на его поддержку, уверенная в том, что он будет проводить вечера дома, вывозить детей на уик-энды, компенсировать им в какой-то степени потерю матери. Он ничего этого не делал. Когда в последний раз он проводил вечер дома? Три недели назад? Четыре? И не всегда же он был занят на работе. В один из вечеров, когда Грейс не могла больше смотреть на горькое бунтарское лицо Джона, она позвонила Уэксфорду, и старший инспектор сказал ей, что Майк закончил дежурство в пять. Одна соседка рассказала ей позже, где был Майк. Она видела, как он сидел в своем автомобиле на одной из дорожек Черитонского леса. Просто неподвижно сидел, устремив взгляд на прямую бесконечную аллею.

— Может быть, посмотрим телевизор? — предложила Грейс, стараясь скрыть усталость. — Кажется, там идет какой-то хороший фильм.

— Очень много уроков задали, — сказал Джон. — А математику я не смогу делать, пока не придет папа. Ты сказала, он придет в десять?

— Он так сказал.

— Тогда я, пожалуй, пойду в свою комнату.

Грейс и Пат сели на софу и стали смотреть фильм. Это был фильм из жизни полицейских, который мало чем напоминал реальную действительность.

Верден приехал в Стоуэртон и, миновав новый район, выехал на старую Хай-стрит. Фонтейн-роуд была параллельна Уинкэнтои-роуд, где много-много лет назад, только что поженившись, он и Джин шесть месяцев снимали квартиру. В каком бы уголке Кингсмаркхема и его окрестностей он ни оказывался, повсюду наталкивался на те места, где они с Джин жили или бывали по какому-то случаю. Он не мог избежать этого, и каждый раз вид этих мест больно ранил его, и боль не ослабевала. После ее смерти он старался не появляться на Уинкэнтои-роуд, потому что здесь они провели особенно счастливые дни, молодые любовники, только познающие, что такое любовь. И Берден чувствовал, что вид дома, в котором была раньше их квартира, станет последней каплей. Он может окончательно потерять над собой контроль и не удержаться от слез.

Берден даже не взглянул на название улицы, по которой проехал, он смотрел прямо перед собой. Свернув влево, на Фонтейн-роуд, он остановился перед домом помер 61.

Здание оказалось невероятно уродливым, построенным лет восемьдесят назад и окруженным диким неухоженным садом, в котором росли старые фруктовые деревья, усыпавшие листвой траву вокруг. Дом был кирпичный, защитного цвета, с почти плоской шиферной крышей. Окна со скользящими рамами оказались очень маленькими, а парадная дверь — громадной, совершенно не пропорциональной, тяжелой, с встроенными панелями из красного и синего витражного стекла. Дверь эта была слегка приоткрыта.

Берден вошел в дом не сразу. Машина Уэксфорда, которую он увидел тут среди прочих полицейских машин, стояла у забора, отделявшего конец улицы от поля, превращенного по решению стоуэртонского совета в детскую игровую площадку. За площадкой простирались поля, леса, холмы.

Уэксфорд сидел в своей машине и изучал карту местности. Когда Берден подошел к нему, он поднял глаза и сказал:

— Молодец, что так оперативно приехал сюда. Я тоже только что подъехал. Ты сам поговоришь с матерью или хочешь, чтобы это сделал я?

— Я сам, — сказал Берден.

На парадной двери дома номер 61 висел тяжелый дверной молоток в форме львиной головы с кольцом во рту. Берден слегка прикоснулся к кольцу и толкнул дверь.