Аборт. Исторический роман 1966 года

Автострадники

Я уже забыл, как улицы Сан-Франциско добираются до автострады. На самом деле, я вообще забыл, куда бегут улицы Сан-Франциско.

Удивительно было снова оказаться снаружи, снова ехать в машине. Прошло почти три года. Боже мой. Когда я пришел в библиотеку, мне было двадцать восемь, а теперь мне тридцать один.

— Что это за улица? — спросил я.

— Дивизадеро, — сказала Вайда.

— Ах, да, — сказала я. — Действительно Дивизадеро.

Вайда посмотрела на меня очень сочувственно. Мы остановились на красный свет рядом с местом, в котором продавали летучих цыплят и спагетти. Я и забыл, что существуют такие места.

Вайда отняла руку от руля и похлопала меня по колену.

— Мой бедный маленький отшельник, — сказала она.

На Дивизадеро мы увидели человека — из садового шланга он мыл окна в похоронной конторе. Струей воды он поливал окна на втором этаже. Ненормальное зрелище — в такую-то рань.

Затем Вайда свернула с Дивизадеро и поехала вокруг квартала.

— Оук-стрит, — сказала она. — Помнишь Оук-стрит? Она выведет нас на автотрассу, а потом — до самого аэропорта. Ты же помнишь аэропорт, правда?

— Да, — ответил я. — Но я никогда не бывал в самом аэроплане. Я ездил туда с друзьями — это они улетали на аэроплане, но это было много лет назад. Аэропланы хоть как-то изменились?

— Ох, милый мой, — сказала Вайда. — Когда все это кончится, я вытащу тебя из библиотеки. Мне кажется, ты просидел там достаточно. Пусть поищут кого-нибудь другого.

— Не знаю, — сказал я, пытаясь сменить тему. Я заметил негритянку — она толкала по Оук-стрит пустую тележку из магазина "Сэйфуэй". Уличное движение вокруг нас было очень хорошим. Оно одновременно пугало и возбуждало. Мы ехали к автостраде.

— Кстати, — спросила Вайда. — На кого ты работаешь?

— В смысле? — сказал я.

— В смысле, кто оплачивает счета твоей библиотеки? — сказала она. — Кто платит деньги за то, чтобы она работала? Кто несет расходы?

— Никто не знает, — сказал я, сделав вид, что это и есть ответ на вопрос.

— Как это — никто не знает? — спросила Вайда. Не сработало.

— Время от времени Фостеру присылают чек. Он никогда не знает, когда получит его, и сколько денег там будет. Иногда присылают слишком мало.

— Кто? — Вайда не собиралась отступать.

Мы остановились на красный свет. Я попробовал зацепиться за что-нибудь взглядом. Мне не нравились разговоры о финансовой организации библиотеки. Мне не нравилось думать о библиотеке и деньгах одновременно. Но увидел я только негра, который еще в одной тележке развозил газеты.

— О ком ты говоришь? — спросила Вайда. — Кто несет все расходы?

— Фонд. Мы не знаем, кто за ним стоит.

— Как называется этот фонд? — спросила Вайда.

Наверное, этого оказалось недостаточно.

— "Американское Навсегда Итд.".

— "Американское Навсегда Итд.", — повторила Вайда. — Ничего себе! Похоже на игры с налогами. Кажется, твоя библиотека — чей-то способ не платить налоги.

Теперь Вайда улыбалась.

— Не знаю, — сказал я. — Я знаю только то, что я должен там быть. Это моя работа. Я должен там находиться.

— Милый, я думаю, тебе следует найти себе другую работу. Ты же хоть что-то умеешь?

— Я много умею, — сказал я, слегка обидевшись.

В этот момент мы выломились на автотрассу, мой желудок вспорхнул стаей птиц и змей, запутавшихся у них в крыльях, и мы влились в поток американского моторизованного сознания.

После стольких лет это было страшно. Я чувствовал себя динозавром, которого выдернули из могилы и заставили бегать наперегонки с автострадой и ее металлическими плодами.

— Если ты не хочешь работать, милый, — сказала Вайда, — я смогу содержать нас, пока тебе этого не захочется, но ты должен выкарабкаться из этой библиотеки как можно скорее. Это место тебе уже не подходит.

В окно я увидел знак: курица держит гигантское яйцо.

— Я сейчас совсем о другом думаю, — сказал я, пытаясь уклониться от темы. — Давай поговорим об этом через несколько дней.

— Неужели тебя беспокоит аборт, милый? — сказала Вайда. — Нге волнуйся, пожалуйста. Я вполне доверяю Фостеру и его врачу. А кроме этого, сестра в прошлом году делала в Сакраменто аборт и на следующий день уже пошла на работу. Небольшая усталость и только, так что не волнуйся. Аборт — довольно простая штука.

Я повернулся и посмотрел на Вайду. После этих слов она не отрывала глаз от дороги, мы с ревом неслись по автостраде прочь из Сан-Франциско, мимо Потреро-Хилл, к самолету, который в 8:15 должен был поднять нас над Калифорнией и в 9:45 опустить на землю в Сан-Диего.

— Давай, когда вернемся, поедем и поживем некоторое время в пещерах, — сказала Вайда. — Скоро весна. Там должно быть красиво.

— Грунтовые воды, — сказал я.

— Что? — переспросила Вайда. — Я не расслышала. Я смотрела, что будет делать вон тот "шевроле" впереди. Что ты сказал, милый?

— Ничего, — ответил я.

— Как бы то ни было, — сказала она. — Нужно вытащить тебя из библиотеки. Может, самое лучшее — просто бросить все это, забыть о пещерах и начать заново на новом месте. Поехать в Нью-Йорк или поселиться в Милл-Вэлли, или снять квартиру на Бернал-Хайтс, или я восстановлюсь в университете Калифорнии и получу степень, и найдем себе место в Беркли. Там славно. Ты будешь героем.

Казалось, Вайду гораздо больше волнует, как вытащить меня из библиотеки, чем аборт.

— Библиотека — это моя жизнь, — сказал я. — Не знаю, что бы я без нее делал.

— Мы сварганим тебе новую жизнь, — сказала Вайда.

Я посмотрел вдоль автотрассы туда, где нас поджидал международный аэропорт Сан-Франциско: раннее утро средневековья, замок скорости в недрах космоса.

Международный аэропорт Сан-Франциско

Вайда оставила фургон неподалеку от статуи Мира Бенни Буфано^[12] — та ждала нас, гигантской пулей возвышаясь над машинами. В море металла статуя выглядела покойно. Стальная штука с тонкой мозаикой и мраморными людьми сверху. Люди пытались нам что-то сказать. К сожалению, у нас не было времени слушать.

— Ну, вот мы и приехали, — сказала Вайда.

— Ага.

Я вытащил сумку, и мы оставили фургон на стоянке в такую рань, рассчитывая, что если все пойдет по плану, то вечером мы его заберем. Рядом с другими машинами фургон выглядел одиноким бизоном.

Мы прошли к терминалу. Из самолетов входили и выходили сотни людей. Воздух был увешан сетями дорожного возбуждения, люди путались в них, и мы тоже попались в улов.

Терминал международного аэропорта Сан-Франциско невероятно огромен, похож на эскалатор, на мрамор, вылитый робот, он хочет сделать для нас то, к чему мы, кажется, пока не очень готовы. К тому же он сильно напоминает "Плэйбой".

Мы подошли — это оказалось очень большим расстоянием — и забрали билеты у стойки "Тихоокеанских Юго-западных Авиалиний". Молодые красивые мужчина и женщина за стойкой свое дело знали. Девушка хорошо смотрелась бы и без одежды. Вайда ей не понравилась. На груди у той пары были приколоты полукрылышки — словно ястребы после ампутации. Я положил билеты в карман.

Мне захотелось в туалет.

— Подожди меня здесь, милая, — сказал я.

Туалет оказался настолько элегантен, что мне стало не по себе: чтобы отлить, следовало надеть смокинг.

Пока меня не было, к Вайде клеилось трое мужчин. Один хотел на ней жениться.

До вылета в Сан-Диего оставалось минут сорок, поэтому мы пошли выпить кофе. Странно снова оказаться среди людей. Я забыл, как это трудно, когда их много.

Все, разумеется, глазели на Вайду. Я никогда раньше не видел, чтобы девушка привлекала столько внимания. Все было точно так, как она и говорила — и даже хуже.

Молодой симпатяга в желтой тужурке, точно чертов метрдотель, провел нас к столику под растением с большими зелеными листьями. Он неимоверно заинтересовался Вайдой, хотя старался не подавать виду.

Лейтмотивом ресторана было красное с желтым, поразительное количество молодежи и громкий лязг посуды. Я и забыл, что тарелки могут быть такими шумными.

Я посмотрел в меню, хоть и не проголодался. Я уже много лет не заглядывал в меню. Меню сказало мне "доброе утро", и я ему ответил: "Доброе утро". Вот так и жизнь может закончиться — разговорами с меню.

В ресторане все мгновенно обратили внимание на красоту Вайды — женщины тоже, но с изрядной долей ревности. Они испускали зеленую ауру.

Официантка в желтом платье и симпатичном белом фартуке приняла у нас заказ на пару чашек кофе и ушла за ним. Она была хорошенькой, но Вайда ее затмила.

Мы видели в окно, как прилетают и улетают самолеты, прибавляя Сан-Франциско к миру, а затем снова отнимая его со скоростью 600 миль в час.

На кухне работали негры в белых униформах и высоких белых колпаках, но в самом ресторане ни однин негр не ел. Наверное, негры не летают на самолетах в такую рань.

Официантка принесла кофе. Поставила на столик и ушла. У нее красивые светлые волосы, но все напрасно. Меню она забрала с собой: до свиданья, доброе утро.

Вайда догадалась, о чем я думаю, и сказала:

— Ты видишь все это впервые. Пока я не познакомилась с тобой, мне это здорово мешало. Ну, ты все знаешь.

— Ты когда-нибудь хотела сниматься в кино или работать тут, в аэропорту? — спросил я.

От этих слов Вайда расхохоталась, парнишка лет двадцати опрокинул на себя кофе, а хорошенькая официантка кинулась к нему с полотенцем. Он варился в собственном кофе.

Подошло время посадки, и мы ушли из ресторана. У выхода я расплатился с хорошенькой кассиршей. Взяв у меня деньги, она улыбнулась. Потом посмотрела на Вайду и улыбаться перестала.

У работающих в аэропорту женщин много красоты, но Вайда гасила ее так, точно ее никогда и не было. Ее собственная красота, словно живое существо, была безжалостна.

Мы шли к самолету, а пары толкали друг друга локтями, чтобы вторая половина тоже обратила внимание на Вайду. Красота ее стала причиной миллиона синяков: ах, де Сад, медовые соты твоих утех.

Двух четырехлетних карапузов, шедших следом за мамашей, парализовало от шеи до макушки, когда они поравнялись с нами. Они не сводили глаз с Вайды. Не могли.

Мы дошли до зала ТЮА, вызвав смятение среди всех мужчин, что попались нам по пути. Я обнимал Вайду за плечи, но это было необязательно. Она почти полностью преодолела ужас собственного тела.

Я никогда не видел ничего подобного. Человек средних лет, по виду коммивояжер, курил сигарету. Он бросил на Вайду взгляд и промахнулся сигаретой мимо рта.

Он стоял, вылупившись, как идиот, не сводя с Вайды глаз, и не обращая внимания на то, что красота заставила его утратить контроль над миром.

ТЮА

Приземистый самолет ухмылялся и хвостом походил на акулу. В аэроплане я впервые. Странно влезать внутрь этой штуки.

Когда мы садились на свои места, Вайда вызвала обычную панику среди мужской части пассажиров. Мы немедленно пристегнулись. Все, кто садится в аэроплан, вступают в братство нервозности.

Я выглянул в окно — мы сидели над крылом. Потом я с удивлением обнаружил на полу аэроплана ковер.

На стенах висели картинки с видами Калифорнии: трамваи, Голливуд, Койт-Тауэр, телескоп на Маунт-Паломар, калифорнийская миссия, мост Золотые Ворота, зоопарк, яхта и т. д. — а также здание, которое я не узнал. Я очень пристально всматривался в это здание. Наверное, его построили, пока я был в библиотеке.

Мужчины продолжали таращиться на Вайду, хотя в самолете было полно симпатичных стюардесс. Вайда делала стюардесс невидимыми — наверное, для них это редкость.

— Я в самом деле не могу поверить, — сказал я.

— Пусть забирают, если так хочется. Я ничего не делаю специально, — сказала Вайда.

— Ты — настоящая награда, — сказал я.

— Только потому, что я с тобой, — ответила она.

Перед взлетом с нами из динамиков поговорил какой-то мужчина. Он приветствовал нас на борту, потом долго рассказывал о погоде, температуре, облаках, солнце, ветре и о том, какая погода ждет нас на калифорнийской земле. Нам вовсе не хотелось столько слушать о погоде. Видимо, что это был пилот.

За бортом было серо и холодно — и никакой надежды на солнце. Мы уже взлетали. Мы двигались по взлетной полосе — сначала медленно, затем быстрее, быстрее, быстрее: господи боже мой!

Я смотрел на крыло. Заклепки в нем выглядели ужасно хрупкими — им же ничего не стоит сломаться. Крыло время от времени вздрагивало — очень мягко, но с весьма прозрачным намеком.

— Как тебе? — спросила Вайда. — Ты что-то позеленел по краям.

— Как-то странно, — сказал я.

Когда мы взлетали, с крыла свисала пола средневековых лат — металлические кишки какой-то птицы, втягиваемые и иллюзорные.

Мы пролетели над клубами тумана и вырвались на солнце. Просто фантастика. Белые прекрасные облака росли, как цветы, на верхушках холмов и гор, лепестками скрывая от нашего взора долины.

На своем крыле я разглядел что-то похожее на кофейное пятно — словно кто-то поставил на плоскость чашку. Круглый след от донышка, а потом — густая плотная клякса, точно чашка все-таки опрокинулась.

Я держал Вайду за руку.

Время от времени мы натыкались в воздухе на невидимые предметы, и самолет вставал на дыбы, будто призрачная лошадь.

Я снова взглянул на кофейное пятно, и так высоко над миром оно мне даже понравилось. Меньше, чем через час мы приземлимся в Бёрбанке, Лос-Анжелес, высадим пассажиров, возьмем новых и полетим дальше, в Сан-Диего.

Мы путешествовали так быстро, что через несколько мгновений нас не стало.

Кофейное пятно

Я просто полюбил это кофейное пятно на своем крыле. Оно идеально подходило этому дню: словно талисман. Я начал было размышлять о Тихуане, но затем передумал и снова вернулся к кофейному пятну.

А в самолете что-то происходило со стюардессами. Они собирали билеты, предлагали кофе и вообще старались понравиться.

Стюардессы, похожие на красивых монахинь из "Плэйбоя", прогуливались взад-вперед по коридорам, точно самолет был женским монастырем. Они носили короткие юбки, щеголяя симпатичными коленками и красивыми ногами, но их коленки и ноги становились невидимыми рядом с Вайдой, которая спокойно сидела в соседнем кресле, держала меня за руку и думала о в Тихуане — месте назначения своего тела.

Среди гор возник изумительный зеленый кармашек. Наверное, ранчо, поле или пастбище. Я полюбил этот зеленый кармашек навечно.

Таким чувствительным я вдруг стал от скорости аэроплана.

Через некоторое время облака неохотно уступили долинам, теперь мы путешествовали над угрюмой землей, и даже облакам ее не хотелось. Под нами не было ничего человеческого — лишь несколько дорог извивались в горах длинными сухими червяками.

Вайда сидела тихая и прекрасная.

На моем крыле взад и вперед раскачивалось солнце. Я смотрел мимо кофейного пятна вниз на полупустынную долину, где аграрные планы человека размечены желтым и зеленым цветом. В горах деревьев не было — горы оставались бесплодными и покатыми, как древние хирургические инструменты.

Я посмотрел на средневековую кишечную полу крыла — она поднималась и поглощала сотни миль в час прямо перед моим талисманом кофейного пятна.

Вайда была изумительна, хотя глаза ее грезили югом.

Люди на другом краю самолета смотрели куда-то вниз. Мне стало интересно, и я тоже посмотрел вниз со своей стороны: маленький городок, ласковая земля, снова городки — уже наползают один на другой. Нежность земли превратилась в сплошные городки, раскорячилась Лос-Анжелесом, и я стал искать в нем автостраду.

Человек, который, как я надеялся, был пилотом или выполнял еще какие-то обязанности в самолете, сообщил, что через две минуты мы идем на посадку. Мы неожиданно влетели в облачную дымку, ставшую аэропортом Бёрбанк. Солнце не светило, все было сумрачным. Этот сумрак был желтоватым, серый остался в Сан-Франциско.

Самолет опустел и заполнился вновь. Пока все это происходило, Вайда оказалась под прицелом множества взглядов. Одна из стюардесс замешкалась в нескольких рядах от нас и уставилась на Вайду, словно проверяя, действительно ли она там сидит.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Отлично, — ответила Вайда.

Мимо на взлет проехал крохотный авиалайнер величиной с "P-38"^[13], с ржавыми на вид пропеллерами. Из его окон выглядывала толпа перепуганных пассажиров.

Перед нами теперь сидели какие-то бизнесмены. Они разговаривали о девушке. Все ее хотели. Она была секретаршей в филиале Финикса. Они разговаривали о ней на языке бизнесменов:

— Хорошо бы получить доступ к ее счету! Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха-ха-ха!

"Пилот" приветствовал новых пассажиров на борту и снова долго говорил о погоде. Слушать его никому не хотелось.

— Мы приземлимся в Сан-Диего через двадцать одну минуту, — завершил он свой прогноз.

Когда мы взлетали над Бёрбанком, параллельно через дорогу от аэропорта ехал поезд. Мы оставили его позади, точно его там и не было, как, впрочем, и Лос-Анжелеса.

Мы пробились через плотную желтую дымку, на крыле снова спокойно засияло солнце, от счастья мое кофейное пятно превратилось в сёрфера, но скоро прошло и это.

Динь-дон до Сан-Диего

Динь-дон!

Почти Весь путь до Сан-Диего прошел в облаках. Время от времени из динамиков по аэроплану разносился звон колокольчика. Я не знал, что это такое.

Динь-дон!

Стюардессы снова собирали билеты и нравились пассажирам. Улыбки не сходили с их лиц. Они улыбались, даже когда не улыбались.

Динь-дон!

Я подумал о Фостере и библиотеке, потом очень быстро сменил в уме тему. Не хотел я думать о Фостере и библиотеке: мрачная рожа.

Динь-дон!

Затем мы влетели в плотный туман, и самолет начал издавать смешные звуки. Звуки были довольно крепкими. Я даже подумал, что мы уже приземлились в Сан-Диего и катимся по взлетной полосе, но стюардесса сказала, что мы только собираемся приземляться, то есть пока еще мы в воздухе.

Хммммммммм…

Динь-дон!

Горячая вода

Мы удалялись от Сан-Франциско с поразительной скоростью. Без малейшего усилия покрыли сотни миль, будто нас тащила вперед лирическая поэзия. Неожиданно мы вырвались в просвет между облаками и поняли, что летим над океаном. Я видел, как внизу разбиваются о берег белые волны, — Сан-Диего. Я увидел штуку, похожую на тающий парк, потом у меня заложило уши, и мы начали снижаться.

Самолет остановился — напротив аэропорта было пришвартовано множество военных кораблей: они стояли в низком сером тумане цвета их корпусов.

— Можешь перестать зеленеть, — сказала Вайда.

— Спасибо, — ответил я. — Я играю в дерево впервые. Наверное, это не мое призвание.

Мы вышли из самолета, и Вайда, как обычно, смутила пассажиров-мужчин и рассердила пассажиров-женщин.

Когда мы входили в терминал, два моряка вытаращились на нее так, точно глаза им заклинило пинбольными автоматами. Аэровокзал был маленьким и старомодным.

И мне захотелось в туалет.

Чем отличается международный аэропорт Сан-Франциско от международного аэропорта Сан-Диего? Мужским туалетом.

В международном аэропорту Сан-Франциско горячая вода остается горячей все время, пока моешь под краном руки, а в международном аэропорту Сан-Диего — нет. Если тебе нужна горячая вода, приходится постоянно придерживать кран.

Пока я проводил свои наблюдения над горячей водой, к Вайде клеилось пятеро мужчин. Она отмахивалась от них, как от мух.

Мне захотелось выпить, что для меня весьма необычно, но в маленьком темном баре толпились моряки. Мне не понравился бармен. Похоже, это не очень хороший бар.

Среди мужчин в зале поднялась какая-то суета и беспорядок. Один даже упал. Не знаю, как ему это удалось, но как-то удалось. Он лежал на полу и смотрел снизу на Вайду как раз в тот миг, когда я решил не выпивать в баре, а лучше сходить в кафе и выпить чашечку кофе.

— Мне кажется, ты повредила ему вестибулярный аппарат, — сказал я.

— Бедняга, — сказала Вайда.

Полет задом наперед

Лейтмотивом кафе в аэропорту Сан-Диего было все мелкое и невзрачное, огромное количество молодежи и ящики, набитые восковыми цветами.

Кроме этого, в кафе было полно летающего народа — стюардесс, пилотов и прочих, которые говорили о самолетах и рейсах.

Вайда, как обычно, всех ошеломила, пока я заказывал две чашки кофе у официантки в белой форме. Девушка не была ни молоденькой, ни хорошенькой и к тому же еще не проснулась.

Тяжелые зеленые шторы на окнах кафе не пускали внутрь свет. Снаружи тоже ничего видно не было — даже крыла.

— Ну, вот мы и приехали, — сказал я.

— Это уж точно, — сказала Вайда.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Скорей бы все кончилось, — сказала Вайда.

— Ага.

Два человека рядом с нами разговаривали о самолетах, ветре, снова и снова повторяя цифру восемьдесят. Они говорили о милях в час.

— Восемьдесят, — сказал один.

Потеряв нить их разговора, я задумался об аборте и Тихуане, а потом услышал, как один человек сказал:

— На восьмидесяти ты будешь лететь задом наперед.

Центр города

В Сан-Диего стоял облачный несуществующий день. Мы сели в "желтый кэб" до центра. Таксист пил кофе. Мы влезли в машину, и он, допивая кофе, долго и внимательно глядел на Вайду.

— Куда? — спросил он больше у Вайды, чем у меня.

— В "Зеленый отель", — сказал я. — Это…

— Я знаю, — сказал он Вайде.

И вывез нас на автостраду.

— Как вы думаете — солнце будет? — спросил я, не зная, что можно сказать еще. Конечно, можно было вообще ничего не говорить, но он таращился на Вайду в зеркальце заднего вида.

— Выскочит часиков в двенадцать, но мне и так нравится, — сказал он Вайде.

Поэтому я хорошенько рассмотрел его физиономию в зеркале. Похоже, его избили до смерти винной бутылкой — но не самой бутылкой, а содержимым.

— Вот, приехали, — сказал он Вайде, наконец, подтянувшись к "Зеленому отелю".

На счетчике было доллар и десять центов, поэтому я дал ему на чай еще двадцать. Он очень расстроился. Разглядывал свою руку с деньгами, а мы выбирались из такси и шли к "Зеленому отелю".

Он даже не попрощался с Вайдой.

"Зеленый отель"

"Зеленый отель" оказался четырехэтажной гостиницей из красного кирпича через дорогу от стоянки и рядом с книжным магазином. Я не удержался и бросил взгляд на витрину с книгами. Конечно, не то, что у нас в библиотеке.

Когда мы вошли в отель, портье поднял голову и посмотрел на нас. У окна стояло большое зеленое растение с громадными листьями.

— Здрасьте вам! — сказал портье и очень приветливо показал нам полный рот искусственных зубов.

— Здравствуйте, — сказал я.

Вайда улыбнулась.

Это ему очень понравилось, потому что он стал вдвое приветливее, а это очень сложно.

— Нас прислал Фостер, — сказал я.

— О, Фостер! — сказал он. — Да. Да. Фостер. Он позвонил и сказал, что вы приедете — и вот вы здесь! Мистер и миссис Смит. Фостер. Превосходный человек! Фостер, да.

Его улыбка достигла десяти баллов. Наверное, он папа стюардессы из самолета.

— У меня есть для вас славная комната с ванной и видом, — сказал он. — Совсем как дома. Вам она очень понравится, — сказал он Вайде. — Совсем не похожа на гостиничный номер.

Ему почему-то не нравилась мысль о том, что Вайда остановится в гостиничном номере, хотя управлял он именно гостиницей, и это было только начало.

— Да, прекрасная комната, — сказал он. — Очень милая. В ней Сан-Диего станет для вам родным домом. Сколько вы здесь пробудете? Фостер по телефону почти ничего не говорил. Просто сказал, что вы приедете, и вот вы здесь!

— День или два, — сказал я.

— По делу или отдыхать? — спросил он.

— Мы приехали в гости к ее сестре, — сказал я.

— Ох, как же это мило. А у нее мало места, да?

— Я храплю, — сказал я.

— О, — сказал портье.

В регистрационной книге я записал мистера и миссис Смит из Сан-Франциско. Вайда смотрела, как я подписываюсь нашим новым мимолетным семейным именем. Она улыбалась. Господи! как же она прекрасна.

— Я покажу вам комнату, — сказал портье. — Прекрасная комната. Вам в ней будет хорошо. И стены толстые. Совсем как дома.

— Приятно слышать, — сказал я. — Мой недостаток в прошлом доставил мне множество неприятных минут.

— В самом деле громко храпите? — осведомился он.

— Да, — сказал я. — Как лесопилка.

— Если вы согласитесь минутку подождать, — сказал портье, — я позвоню брату и попрошу его спуститься присмотреть тут за делами, пока я провожу вас наверх.

Он нажал кнопку безмолвного звонка, который через несколько секунд доставил к нам на лифте брата.

— У нас очаровательные гости. Мистер и миссис Смит. Друзья Фостера, — сказал портье. — Я дам им мамину комнату.

Заходя за конторку, брат-портье обмахнул Вайду плотным взглядом и принял штурвал у нашего портье, который из-за конторки вышел.

Обоим было под сорок.

— Это хорошо, — удовлетворенно произнес брат-портье. — Им понравится мамина комната.

— Там живет ваша мама? — спросил я, несколько сбитый с толку.

— Нет, она умерла, — ответил портье. — Но раньше это была ее комната. Отель принадлежит нашей семье уже больше полувека. Мамина комната осталась точно такой же, какой была, когда она умирала. Упокой Господи ее душу. Мы там ничего не трогали. Мы сдаем ее только приятным людям — таким, как вы.

Мы вступили в допотопный лифт-динозавр, и он поднял нас на четвертый этаж, к маминой комнате. Для покойной мамы комната действительно славная.

— Прекрасно, не так ли? — сказал портье.

— Очень уютно, — сказал я.

— Славно, — сказала Вайда.

— С такой комнатой Сан-Диего понравится вам еще больше, — сказал портье.

Он отодвинул жалюзи и показал нам отличный вид на стоянку — впечатляет, если вы никогда раньше не видели стоянок.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказал я.

— Если вам что-то потребуется, просто дайте мне знать, и мы обо всем позаботимся: разбудить вас утром, что угодно — только дайте знать. Мы здесь для того, чтобы сделать ваше пребывание в Сан-Диего как можно приятнее, несмотря даже на то, что вы не можете остаться у вашей сестры, потому что храпите.

— Благодарю вас, — сказал я.

Он ушел, и мы с Вайдой остались в комнате одни.

— Зачем ты наплел ему про храп? — спросила Вайда, садять на кровать.

Она улыбалась.

— Не знаю, — ответил я. — Просто подумал — это то, что надо.

— Ты странный, — сказала Вайда. Потом она немного привела себя в порядок, смыла дорожную пыль — и мы были готовы к визиту в Тихуану, к доктору Гарсии.

— Наверное, нам пора, — сказал я.

— Я готова, — сказала Вайда.

Призрак покойной мамы смотрел, как мы уходим. Привидение сидело на кровати и вязало какую-то призрачную штуковину.

Автобус в Тихуану

Я не люблю Сан-Диего. Мы прошли несколько кварталов до автостанции "грейхаундов". На уличных фонарях болтались корзинки с цветами.

В то утро Сан-Диего напоминал бы заштатный городок, если бы по улицам не бродили усталые моряки-полуночники и бодрые моряки ранние пташки.

Автостанция "грейхаундов" была под завязку набита людьми, игровыми автоматами, торговыми автоматами, на этой автостанции было больше мексиканцев, чем на всех улицах Сан-Диего. Как будто автостанциям — мексиканский квартал города.

Тело Вайды, ее идеальное лицо и длинные смерчи волос совершили свои обычные подвиги, вызвав у мужчин состояние, близкое к панике.

— М-да, — сказал я.

Вайда ответила молчанием.

Автобусы в Тихуану отходили каждые четверть часа, билет стоил шестьдесят центов. В очереди толклось множество мексиканцев в соломенных и ковбойских шляпах, лениво, врастяжечку направлявшихся в Тихуану.

Музыкальный автомат играл квадратные популярные песенки того времени, когда я ушел в библиотеку. Странно снова слышать эти старые песни.

Перед нами дожидалась автобуса молодая пара. Они были консервативно одеты, консервативно держались, сильно нервничали, о чем-то переживали, но старались не потерять лица.

В очереди стоял человек с беговым формуляром подмышкой. Он был стар, на лацканах и плечах его куртки и на формуляре лежала перхоть.

Я никогда раньше не был в Тихуане, но пару раз бывал в других пограничных городках — Ногалесе и Хуаресе. Нельзя сказать, чтобы я с нетерпением ждал встречи с Тихуаной.

Пограничные городки — не очень приятные места. Они высвечивают худшее в обеих странах, и все американское торчит там неоновой болячкой.

Я заметил пожилых людей, почти стариков: их всегда видно на переполненных автостанциях, но никогда не видно в пустых. Они существуют, только когда их много, и, кажется, так и живут в автобусной толпе. Похоже, им нравились допотопные пластинки в музыкальном автомате.

Один мексиканец держал какое-то месиво пожиток в коробке из-под томатного соуса "Хант" и целлофановом хлебном пакете. Судя по всему, это были все его сокровища, и он возвращался с ними домой, в Тихуану.

Диапозитивы

Хотя до Тихуаны было недалеко, путешествие оказалось не очень приятным. Я посмотрел в окно и понял, что у автобуса нет крыла, а значит и нет кофейного пятна. Мне его не хватало.

Сан-Диего стал совсем нищим, пока мы выезжали на автостраду. Местность по пути довольно-таки никакая, не стоит и описывать.

Мы с Вайдой держались за руки. Наши руки были вместе у нас в руках, и наша судьба придвигалась к нам все ближе. Идеально плоский Живот Вайды таким и останется.

Вайда смотрела в окно на то, что не стоит и описывать, тем более, что оно уже описано холодным бетонном языком автострады. Она ничего не говорила.

Молодая консервативная пара сидела в креслах перед нами, как две замороженные фасолины. Им действительно было паршиво. Я догадался, зачем они едут в Тихуану.

Мужчина шептал что-то женщине. Она кивала, ничего не отвечая. Казалось, она вот-вот расплачется. Она закусила нижнюю губу.

Из окна автобуса я разглядывал разные вещи на задних сиденьях машин. Я очень старался не смотреть на людей, только на вещи на задних сиденьях. Бумажный пакет, три вешалки, немного цветов, свитер, куртка, апельсин, бумажный пакет, коробка, собака.

— Мы на конвейере, — сказала Вайда.

— Так легче, — сказал я. — Все будет хорошо. Не волнуйся.

— Я знаю, что все будет хорошо, — сказала она. — Но скорей бы уже приехать. Эти люди впереди — гораздо хуже, чем аборт вообще.

Мужчина зашептал что-то женщине, та смотрела прямо перед собой, а Вайда отвернулась и стала смотреть в окно, на ничто, ведущее к Тихуане.

Человек из Гвадалахары

Граница представляла собой массу въезжающих и выезжающих машин, возбужденно толкавшихся под героической аркой в Мексику. Там висел знак, гласивший нечто вроде: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ТИХУАНУ, САМЫЙ ПОСЕЩАЕМЫЙ ГОРОД В МИРЕ.

Тут я немного не понял.

Мы просто перешагнули границу в Мексику. Американцы даже не попрощались, и мы вдруг очутились там, где всё по-другому.

Во-первых, мексиканские пограничники с автоматическими пистолетами 45-го калибра, которые любят все мексиканцы, проверяли все машины, въезжающие в Мексику.

Затем другие люди, похожие на детективов, стояли вдоль пешеходной дорожки в Мексику. Нам они не сказали ни слова, но остановили шедшую следом пару — молодого человека и девушку — и спросили, какой они национальности. Те ответили, что итальянцы.

— Мы итальянцы.

Наверное, мы с Вайдой выглядели американцами.

Арка, помимо того, что была героической, выглядела очень красиво и современно на фоне приятного садика со множеством прекрасных речных валунов, но нас больше интересовало такси, поэтому мы и направились туда, где стояло много такси.

Я узнал ту знаменитую сладкую резкую пыль, что покрывает всю Северную Мексику. Точно снова встретился со старым загадочным другом.

— ТАКСИ!

— ТАКСИ!

— ТАКСИ!

Таксисты вопили и подзывали к себе свежие партии гринго.

— ТАКСИ!

— ТАКСИ!

— ТАКСИ!

Такси были типично мексиканскими, и водители лупили по ним, как по кускам свежего мяса. Мне не нравится, когда мне что-то пытаются жестко впарить. Я к этому не приспособлен.

Подошла молодая консервативная пара — очень испуганные. Они забрались в такси и исчезли в направлении Тихуаны, плоско лежащей перед нами, а затем покато уходящей наверх, в смутно-желтые, нищие на вид холмы с огромным количеством домиков.

Воздух электризовался давкой за долларом янки и его библейским посланием. Таксисты казались нескончаемыми — как мухи, они тащили нас к своему мясу, а с ним — к Тихуане и ее прелестям.

— Эй, кр-ра-сот-ка и БИ-итл! Залезайте! — вопил на нас один таксист.

— Битл? — спросил я у Вайды. — У меня что — такие длинные волосы?

— Длинноваты, — улыбнулась в ответ Вайда.

— Эй, БИ-итл, и эй, красотка! — завопил другой таксист.

В воздухе неумолчно жужжало: ТАКСИ! ТАКСИ! ТАКСИ! Неожиданно в Мексике для нас все пришпорилось. Мы оказались в другой стране, которая видела только наши деньги.

— ТАКСИ!

— ТАКСИ!

(Посвист.)

— БИ-итл!

— ТАКСИ!

— ЭЙ! ЭЙ ВЫ!

— ТАКСИ!

— ТИХУАНА!

— КАКАЯ ЛАПУСЯ!

— ТАКСИ!

(Посвист.)

— ТАКСИ!

— ТАКСИ!

— СЕНЬОРИТА! СЕНЬОРИТА! СЕНЬОРИТА!

— ЭЙ, БИТЛ! ТАКСИ!

И тут к нам спокойно подошел мексиканец. Казалось, он несколько смущен. На нем был деловой костюм, на вид ему было лет сорок.

— У меня есть машина, — сказал он. — Вас довезти до центра? Машина вон там, недалеко.

Машина оказалась "бьюиком" десятилетней давности, пыльная, но ухоженная — казалось, ей хочется, чтобы мы в нее сели.

— Спасибо, — сказал я. — Это было бы замечательно.

Человек выглядел нормально — просто хотел нам помочь, судя по всему. Не похоже, чтобы он что-то продавал.

— Это вон там, недалеко, — повторил он, давая понять, что гордится своей машиной.

— Спасибо, — сказал я.

Мы подошли к машине. Он открыл нам дверцу, потом обошел и сел в машину сам.

— Здесь шумно, — сказал он, когда мы тронулись в Тихуану, до которой оставалась примерно миля. — Слишком шумно.

— Да, шумновато, — сказал я.

Чуть отъехав от границы, мужчина как бы расслабился, повернулся к нам и спросил:

— Вы на эту сторону просто день провести?

— Да, решили посмотреть Тихуану, пока гостим у ее сестры в Сан-Диего, — сказал я.

— Здесь есть на что посмотреть, это правда, — сказал он. Но при этом казалось, был чем-то недоволен.

— А вы здесь живете? — спросил я.

— Я родился в Гвадалахаре, — сказал он. — Это прекрасный город. Это мой дом. Вы когда-нибудь там были? Там очень красиво.

— Да, — ответил я. — Я был там лет пять или шесть назад. Очень славный город.

Я выглянул в окно: у дороги разлеглась небольшая брошенная ярмарка. Плоская и застоявшаяся, как грязь в луже.

— А вы были раньше в Мексике, сеньора? — отечески спросил он.

— Нет, — ответила Вайда. — Я здесь впервые.

— Не судите о Мексике вот по этому городку, — сказал человек. — Мексика отличается от Тихуаны. Я работаю здесь уже год, и через несколько месяцев вернусь домой в Гвадалахару, на этот раз навсегда. Глупо, что вообще уехал.

— Чем вы занимаетесь? — спросил я.

— Работаю на правительство, — ответил он. — Опрашиваю мексиканцев, которые переходят границу в вашу страну и обратно.

— Узнали что-нибудь интересное? — спросила Вайда.

— Нет, — сказал он. — Одно и то же. Никакой разницы.

Телефонный звонок из "Вулворта"

Правительственный агент, имени которого мы так и не узнали, высадил нас на Главной улице Тихуаны и показал здание Государственного Туристического Бюро — место, в котором нам расскажут, чем можно заняться в Тихуане.

Государственное Туристическое Бюро было маленьким, стеклянным, очень модерновым, и перед ним стояла статуя. Выточенной из серого камня фигуре было явно не по себе. Она возвышалась над самим зданием. Изображала доколумбова бога или какого-то другого парня, который занимался тем, что не доставляло ему никакой радости.

Здание было довольно привлекательным на вид, но обитатели этого домика не могли для нас ничего сделать. От мексиканского народа нам требовалась иная услуга.

Народ лез к нам за долларами, пытая продать то, чего нам не требовалось: ребятня со жвачкой, торговцы приграничным сувенирным хламом, очередные таксисты орали, что отвезут нас обратно к границе, хотя мы только что сюда приехали, а можно и в другие места, где мы здорово повеселимся.

— ТАКСИ!

— КРАСОТКА!

— ТАКСИ!

— БИТЛ!

(Посвист.)

Таксисты Тихуаны оставались нам верны. Я даже не представлял себе, что у меня такие длинные волосы, но и Вайда, разумеется, на таксистов действовала.

Мы подошли к большому современному зданию универмага "Вулворт" на Главной улице Тихуаны, надеясь найти там телефон. Это было здание пастельного оттенка с большой красной вывеской "Вулворт", фасадом из красного кирпича и здоровенными витринами, забитыми пасхальной ерундой: кучи, кучи, кучи зайчиков и желтых цыплят, жизнерадостно выбирающихся из огромных яиц.

"Вулворт" был так чист и стерилен, так аккуратен по сравнению с тем, что творилось в нескольких футах снаружи — или не творилось, если смотреть сквозь витрину над всеми этими зайчиками.

Продавщицами работали очень привлекательные девушки — смуглые, юные, со своими глазами они делали множество приятных вещей. Похоже, место им было в банке, а не в "Вулворте".

У одной из этих девушек я спросил, где телефон, и она показала, куда идти.

— Вон там, — сказала она на пристойном английском.

Я подошел к телефону вместе с Вайдой, которая размазывала эротическое смятение по мужчинам в универмаге, словно баллистическое желе. Хорошенькие мексиканские женщины Вайде и в мишени не годились. Она сбивала их наземь, даже не задумываясь.

Телефон находился рядом с информационной будкой, недалеко от туалета, витрины с кожаными ремнями, витрины с пряжей и секции женских блузок.

Какая же куча мусора лезет в голову, но почему-то я это запомнил и теперь с нетерпением жду, когда забуду снова.

Телефон работал на американские деньги: никель, как в старое доброе время моего детства.

Трубку снял мужчина.

У него был врачебный голос.

— Алло, доктор Гарсия? — спросил я.

— Да.

— Вчера вам звонил человек по имени Фостер — по поводу нашей проблемы. Ну вот, мы уже здесь, — сказал я.

— Хорошо. Где вы?

— Мы в "Вулворте", — сказал я.

— Прошу вас, простите мой английский. Он не хороший. Я позову девочку. Ее английский… лучше. Она скажет, как сюда прийти. Я буду ждать. Все в порядке.

Трубку взяла девушка. Судя по голосу — очень юная. Она сказала:

— Вы в "Вулворте".

— Да, — ответил я.

— Вы не очень далеко, — сказала она.

Это мне показалось ужасно странным.

— Когда выйдете из "Вулворта", сверните направо и пройдите три квартала, а затем сверните налево по Четвертой улице, пройдите четыре квартала и затем снова сверните налево с Четвертой улицы, — сказала она. — Мы в зеленом доме в середине квартала. Не пропустите. Вы все поняли?

— Да, — ответил я. — Когда выйдем из "Вулворта", свернем направо и пройдем три квартала до Четвертой улицы, затем свернем налево по Четвертой улице и пройдем четыре квартала, а после этого свернем снова налево с Четвертой улицы, и там будет зеленый дом в середине квартала — там вы и будете.

Вайда все это слушала.

— Ваша жена не ела, да?

— Да, — сказал я.

— Хорошо, мы будем вас ждать. Если заблудитесь, звоните по телефону опять.

Мы вышли из "Вулворта" и последовали девочкиным инструкциям, проталкиваясь сквозь торговцев сувенирным хламом, таксистов и жвачных пацанов Тихуаны, в туче посвистов, машин машин машин, воплей животного ужаса и ЭЙ, БИТЛ!

Четвертая улица ждала нашего прихода вечно, нам суждено было появиться на ней, Вайде и мне, и вот мы пришли, в то же утро начав свой путь из Сан-Франциско, из наших жизней много лет назад.

Улицы переполняли машины, люди и фантастическое возбуждение. Перед домами не было газонов — только та знаменитая пыль. Дома служили нам проводниками к доктору Гарсии.

Перед зеленым зданием стояла совершенно новая американская машина. На ней были калифорнийские номера. Не требовалось особой сообразительности, чтобы придумать ответ. Я взглянул на заднее сиденье. Там лежал девичий свитер. Он выглядел беспомощным.

Перед клиникой доктора играли детишки. Они были бедны и одеты в несчастную одежду. Когда мы входили в дом, они бросили играть и посмотрели на нас.

Без сомнения, они привыкли к такому зрелищу. Вероятно, они часто видели гринго в этом районе города — тех, кто входил в этот зеленый саманный домик, гринго, что выглядели не очень счастливыми. Мы их не разочаровали.