Абвер против СМЕРШа. Убить Сталина!

ГЛАВА 11 Аэродром «Соколовка» (продолжение)

11 октября 1944 г.

Смоленская область.

Капитан Горячев.

Весь сегодняшний день я находился в отличном настроении, испортить которое не мог даже этот надутый индюк подполковник Ковальчук, парторг из Управления. О его фронтовых «подвигах» мне рассказал майор Миронов, и с тех пор я испытывал к данному субъекту стойкую неприязнь — при том, что встречались мы крайне редко. Миронова я уважал и поэтому был уверен: если Петрович кого не любит — значит, человек того заслуживает. Так вот, по поводу отличного настроения: утром я получил письмо из дома. Жена писала, что все у них хорошо, дочка растет — в свои три годика Верочка уже довольно бойко разговаривает, правда, буква «р» ей никак не дается — ну, так это дело наживное! Нина сообщала, что по-прежнему работает бригадиром колхозной полеводческой бригады, конечно, работы много, устает — но никто у них не жалуется. Как говорится: «Все для фронта, все для победы!» В школе меня помнят и передают горячий привет — особенно от директора Антонины Ивановны и бывших учеников, хотя многие из «моих» старшеклассников уже сами воюют на фронтах. Старики, родители Нины, «скрипят» помаленьку, но возраст сказывается — как ни крути, обоим за семьдесят (моя жена у них «поздняя», самая младшая из трех сестер и двух братьев — Анна Ивановна родила ее в сорок восемь). Конечно, я не был наивным дурачком и все прекрасно понимал: живут они, как и весь наш народ в тылу, трудно и голодно — да разве об этом пишут в письмах на фронт. Наоборот, стараются нас подбодрить, успокоить, чтобы воевали со спокойной душой, — главное, что мои домашние живы-здоровы, а все остальное приложится! Вот добьем фашиста, вернемся домой — заживем еще лучше, чем до войны! Между прочим, неделю назад получил весточку и от мамы, из Иркутска. У нее тоже вроде бы все нормально. В общем, как поет мой любимый Леонид Утесов: «Все хорошо, прекрасная маркиза!»

Эту песенку я напевал про себя, прохаживаясь медленным шагом, как и положено солдату-часовому, вдоль кромки летного поля. Посмотрел на наручные часы: около двух ночи, скоро меня должен сменить Миронов. Сюда, на запасной аэродром «Соколовка», нас скрытно привезли внутри обычного автофургона с надписью «Хлеб» еще в семь вечера. Я, Миронов, Горохов и капитан Земцов с двумя оперативниками, Сашей и Олегом — все шестеро еще в Смоленске были экипированы в форму рядовых энкавэдэшников. «Настоящих» солдат, охранявших этот аэродром, незаметно вывезли на той же хлебной машине, что нас привезла. Чуть позже, когда окончательно стемнело, к аэродромным ангарам подъехали еще три грузовых «Студебеккера» с брезентовым верхом: мы включили прожектора, чтобы издалека было видно — разгружаем ящики со снабжением, выкатываем бочки со смазкой, в общем, пополняем запасы материально-технического снабжения. На самом деле прибыли и укрылись в одном из аэродромных ангаров еще тридцать пять офицеров-контрразведчиков. Вот теперь мы были готовы к встрече непрошеных гостей! Впрочем, нет — очень даже «прошеных»! Мы их очень ждали и надеялись, что встреча состоится именно сегодня ночью, — для этого была разработана спецоперация «Захват» по нейтрализации двух опаснейших немецких диверсионных групп. Руководил ею прибывший из Москвы полковник Громов, он же лично ставил перед нами боевую задачу.

…Было это в три часа дня, в кабинете Горобца, куда нас срочно вызвали: шестерых офицеров, выбранных на самую ответственную роль, — так называемых «подсадных уток»…

— По имеющимся у нас сведениям, которые сообщил один из диверсантов, явившийся с повинной, сегодня ночью на запасной аэродром «Соколовка» может быть совершено нападение двумя группами немецких диверсантов — это, в общей сложности, двенадцать человек, — сообщил Громов. — Буду краток: вам, шестерым, предстоит сыграть во всей операции по захвату самую опасную, но и самую главную роль. Враг может заранее наблюдать за обстановкой на летном поле и при этом ни о чем не должен догадаться: ни о подмене солдат охраны, ни о засаде в ангарах.

Помимо Громова, из начальства присутствовали «наш» подполковник и парторг Ковальчук. «Чует, гад, что наградами пахнет, — еще бы, такая каша заваривается, — шепнул мне на ухо сидящий рядом Миронов. — Небось, уже дырочку под орден проделал в кителе… Но на рожон Ковальчук не полезет, помяни мое слово, в радиусе километра от аэродрома его во время операции не найдешь!» Кстати, майор как в воду глядел! Когда зачитывали диспозицию или, иными словами, подробно разбирали, кто где будет находиться и что делать, — парторг оказался назначенным генералом Орловым возглавлять какую-то непонятную «группу связи», с дислокацией аж в поселке торфоразработчиков, за пять километров от аэропорта…

…Я перестал беззвучно шевелить губами, напевая легкомысленную песенку о «прекрасной маркизе» и внутренне напрягся: мне показалось, что в ближайших к летному полю кустах — метрах в двадцати со стороны леса, что-то негромко лязгнуло, словно передернули затвор. «Ага, похоже, зашевелились гады, — подумал я, почувствовав, как учащенно забилось сердце. — Спокойнее… Взять себя в руки и приготовиться — время для них самое подходящее, два часа ночи»… Но как бы я себя ни успокаивал, нервное напряжение было таким сильным, что на лбу и висках выступили крупные капли пота — это в холодную осеннюю ночь!

За три года войны приходилось бывать во всяких переделках, но в роли часового я «выступал» впервые. Вспомнились напутствия Горобца: «Выманить диверсантов на себя — вот ваша задача. Не предпринимать до самого последнего момента никаких действий — только ждать! Не спугнуть их, не дать уйти… У артиллеристов это называется „вызвать огонь на себя“!»

Легко сказать! На мне была солдатская шинель и сверху плащ-палатка с поднятым капюшоном, на голове пилотка, через правое плечо на ремне винтовка, трехлинейка системы Мосина с примкнутым четырехгранным штыком. Все, как положено обычному часовому. Плюс еще кое-что: в карманах шинели два пистолета «ТТ», снятые с предохранителя и готовые к бою — я неплохо стрелял одновременно с обеих рук. В боковом кармане брюк-галифе — граната, а за голенищем сапога — штык-нож. Так что, господа диверсанты, посмотрим, чему вас там обучал хваленый гитлеровский диверсант Скорцени. Здесь вам не Италия: на спецкурсах полгода назад мы подробно разбирали операцию немецких парашютистов по освобождению фашистского диктатора Муссолини. Уверен: у нас такой «фортель» даже близко не прошел бы, русский «Смерш» — это вам не итальянские карабинеры!

Подбадривая себя подобными оптимистическими мыслями, я не переставал чутко контролировать окружающую обстановку: можно сказать, весь превратился в зрение и слух. Теперь я был на сто процентов уверен — рядом в кустах кто-то есть. Не спеша, медленным движением якобы полусонного солдата, я снял винтовку с правого и перевесил на левое плечо. Это был знак для ребят из ангара, которые за мной пристально наблюдали: «Приготовиться! Заметил что-то подозрительное!» До них было метров пятьдесят, и в лунном свете (облаков почти не было) они неплохо меня видели — я в этом не сомневался, как не сомневался и в том, что в критической ситуации мне помогут.

На другой стороне поля, метрах в двухстах, одиноко маячила фигура такого же, как и я, «солдата-часового» — капитана Земцова. Но лес и густой кустарник подходили почти вплотную к аэродрому с моей стороны — поэтому мы были уверены, что штурм диверсанты начнут именно отсюда. Очень хотелось держаться как можно дальше от этого опасного места, но я, наоборот, подошел к кустам еще ближе и повернулся к ним спиной, боковым зрением уловив едва заметное шевеление веток, хотя ветра совсем не было. Боялся ли я? Конечно. Но в моих действиях был вполне трезвый расчет: они уверены, что имеют дело с обычными солдатами-тыловиками, справиться с которыми опытному диверсанту не составляет никакого труда, — это их и подведет! Напасть они должны одновременно — на меня, второго часового, караульное помещение — но все ребята, как и я, в полной боевой готовности, ждут…

Спиной и затылком я почувствовал, что сзади ко мне кто-то осторожно приближается: очень медленно и почти бесшумно… Почти… Живой человек, пусть даже хорошо обученный диверсант — это все-таки не бестелесное привидение. Я уловил еле различимый шорох травы — ближе, ближе… Чуть повернул голову влево и боковым зрением — нет, даже не увидел, а скорее почувствовал приближение темной фигуры подкрадывающегося человека.

У обычного солдатика-часового не было бы ни единого шанса… Только не у меня! Диверсантам не нужен шум, поэтому они постараются обойтись исключительно холодным оружием — для чего им надо подобраться ко мне вплотную. Похоже, один из них уже совсем рядом… Не могу объяснить рационально, как это происходит с научной точки зрения, но в минуты смертельной опасности у меня в голове словно невидимый переключатель срабатывает — щелк! После этого куда-то уходит весь мандраж, мозг начинает работать быстро и четко, тело наливается силой — вот как сейчас!

Я был готов к смертельному единоборству. При этом уверен: нож они не кинут, захотят действовать наверняка — стремительным броском с завершающим ударом под сердце. Так и есть! Краем левого глаза, не оборачиваясь, я зафиксировал словно летящую на меня быструю тень…

К этому моменту я уже снял винтовку с плеча и поставил прямо перед собой, уперев прикладом в землю, а голову немного опустил — со стороны казалось: устал часовой, оперся на свою «трехлинейку» и дремлет, бедолага…

Неожиданно резко присев, быстрым боксерским приемом я «ушел» всем корпусом чуть вправо с разворотом назад — одновременно, круговым движением винтовки нанес молниеносный штыковой удар по ходу вращения корпуса — назад и влево. Безусловно, нападавший не ожидал подобной прыти, да еще от какого-то полусонного солдата-тыловика. В результате удар достиг цели: сначала я ощутил, как штык входит в чужую плоть, потом, под тяжестью навалившегося на меня по инерции тела, я рухнул на траву. Но почти сразу вскочил на ноги, отбросив в сторону теперь уже мертвого врага — штык пронзил его грудь и вышел со спины, несчастный при этом не успел издать ни звука. Я даже не пытался высвободить винтовку, не было времени: передо мной, словно из-под земли, выросла фигура еще одного диверсанта. Это не было для меня неожиданностью, потому как знал их тактику: один нападает, другой страхует. Теперь этот «страхующий» бросился на меня с ножом, весьма умело применив коварный выпад вперед — как это делают фехтовальщики. «Значит, желаете по-тихому, без стрельбы, — промелькнула мысль. — Годится, нам это тоже подходит!» Того, что пронзил штыком, я и разглядеть толком не успел. Зато хорошо рассмотрел второго, увернувшись от его опасного броска и оказавшись с ним лицом к лицу, на расстоянии не более метра. В лунном свете были отчетливо видны по три маленьких звездочки на погонах его шинели — «старший лейтенант», мать твою! Роста он был чуть выше среднего, худощав, лицо, как у нас говорят, без особых примет. Только нос с небольшой горбинкой, а в остальном — даже «зацепиться» взглядом не за что. Таких тысячи. Словесный портрет подобных типов в розыске помогает мало — по опыту знаю. Но я-то «сфотографировал» его «железно» — запомнил на всю оставшуюся жизнь. Выхватив штык-нож из-за голенища, теперь уже я сделал выпад — сначала ложный, потом чуть не зацепил его предплечье, даже шинель слегка распорол. И тут раздались выстрелы — сначала несколько одиночных, откуда-то со стороны караульного помещения, потом от ангара, где засели «наши» — очередями из автоматов и пулеметов. Дальше не было смысла «играть в индейцев»: драться на ножах, сохраняя тишину. Мы это поняли одновременно.

Противник мой, попятившись назад и не выпуская финку из правой руки, почти мгновенно выхватил пистолет левой — из кармана шинели, как и я. Эта последняя деталь мне особенно отчетливо запомнилась перед тем, как мы практически в одно мгновение нажали на спусковые крючки. Выстрелы наверняка прозвучали слитно — как из одного оружия. Только этого я — уже не услышал: одновременно с неимоверно сильным ударом в грудь у меня в голове словно граната взорвалась — ярчайшей вспышкой! Затем опустился мрак…

Подполковник Горобец.

Он с задумчивым видом стоял у самой кромки воды, а вернее, жидкой болотной грязи: дальше начиналась непроходимая топь, через которую не мог пройти ни зверь, ни человек. Так, по крайней мере, объясняла стоящая рядом невысокая миловидная женщина средних лет в стареньком ватном пальтишке, кирзовых сапогах и темном полушерстяном платке:

— Нету тут хода — дальше идут места совсем гиблые, непролазные. Если кто сюда сунется, почитай, пропал человек! Еще до войны, помню, коровы колхозные по недосмотру пастуха забрели в эти места, так…

— Вера Николаевна, — перебил ее подполковник, — а все-таки, если он туда сунулся? Там, дальше, есть какие-нибудь островки твердой почвы или что-нибудь в этом роде — где бы можно было отсидеться некоторое время?

— Да что вы, какое отсидеться! — всплеснула руками женщина. — Бог с вами! Там на десятки километров сплошная трясина!

«Она наверняка знает, что говорит, — подумал Горобец, — все-таки из местных. Скорее всего, так оно и есть…»

Вера Николаевна была председателем здешнего колхоза, родилась и выросла в этих местах — вот и пригласили ее контрразведчики в качестве проводника. Тем более деревня, где она проживала, находилась неподалеку. Кстати, по карте, которую подполковник держал с руках, выходило то же самое — на добрую сотню километров вокруг сплошные непроходимые топи.

Уже полностью рассвело, и Горобец глянул на наручные часы: десять утра. Он страшно устал, болела голова: сказывалась бессонная ночь — к тому же никак не отпускала тупая ноющая боль в левой стороне груди, даже валидол не помогал. «Не мальчик уже по лесам да болотам бегать, как-никак шестой десяток разменял…» — лезли в голову невеселые мысли.

— Товарищ подполковник! Юрий Иванович! — услышал он голос Миронова откуда-то слева, из-за густых невысоких молодых елей. — Подойдите сюда! Тут у нас богатый «улов» обнаружился!

Вместе с колхозной председательшей и двумя сопровождающими его солдатами-автоматчиками Горобец обогнул еловые заросли и метрах в двадцати, на небольшой лужайке увидел группу военных: пять или шесть человек, среди них Миронов, стояли полукругом и что-то внимательно разглядывали. Неподалеку молодой и румяный младший сержант с усилием сдерживал нетерпеливо рвущуюся с поводка и повизгивающую от возбуждения здоровенную овчарку.

— Амур, сидеть! Сидеть, кому говорят! — безуспешно пытался успокоить он собаку.

Тут же, на расстеленной плащ-палатке, прямо на земле расположился бравого вида усатый старшина с рацией — на голове у него были наушники. Радист безуспешно пытался связаться с неким «Тюльпаном», непрерывно повторяя:

— Тюльпан, я Роза — отзовитесь… Тюльпан, я Роза…

— Товарищ подполковник! Сюда! — Миронов увидел подошедшего начальника и энергичным жестом отодвинул в сторону старшего лейтенанта Васильева, который находился здесь с бойцами из 23-го батальона. — Ну-ка, расступитесь!

На пожухлой траве у ног военнослужащих лежал мокрый армейский вещмешок, рядом в беспорядке валялись высыпанные из него предметы: пара банок тушенки, размокшая буханка черного хлеба, кусок сала, фляжка, обрывки газеты и еще какие-то мелкие вещички — спички, перочинный нож, пачка папирос «Казбек», ложка…

— Вот он обнаружил, — кивнул майор на невысокого и немолодого младшего сержанта. — Доложите товарищу подполковнику!

— Младший сержант Зыкин! — вытянулся солдат.

— Вольно. Слушаю вас, товарищ Зыкин, — негромко произнес Горобец и подумал: «Похоже, все-таки утонул».

— Вон там, товарищ подполковник, метров семьдесят-восемьдесят в глубь болота! — указал рукой сержант. — Видите, на кочке невысокая березка растет. Я как раз здесь к воде вышел, вместе с Петровым. Нас собака вывела. Ну, смотрю в разные стороны: оружие, как положено, на изготовку — вдруг, думаю, этот гад где-то рядом затаился…

— Разрешите мне, товарищ подполковник! — нетерпеливо вмешался Миронов. — А то сержант Зыкин свой рассказ до вечера не закончит. Короче: под березкой он заметил пилотку — вот она!

Майор протянул Горобцу обычную армейскую офицерскую пилотку со звездочкой зеленого цвета — как и положено к полевой форме одежды.

— Далее, — энергично продолжал Миронов, — когда сержант с кочки на кочку добрался до этой самой пилотки, то обнаружил в придачу вещмешок — он зацепился лямкой за ветку деревца и лишь поэтому не утонул!

При этих словах майора Зыкин обиженно стоял, отвернувшись в сторону. Горобец это заметил, улыбнулся солдату:

— Да вы, товарищ младший сержант, на майора не обижайтесь. Он у нас из тех, про кого в старину говорили: «На ходу подметки рвет!» Энергичный товарищ!

Окружающие, в том числе и Зыкин, сдержанно посмеялись над незамысловатой шуткой. А Горобец, ни к кому конкретно не обращаясь, задумчиво произнес:

— Похоже, утонул «наш» беглый диверсант…

— А я что говорю! — как показалось подполковнику, с каким-то удовлетворением воскликнула председательша. — Наши болота никто еще не переходил! Вот и ваш беглый утоп, а как же иначе!

«Каждый кулик свое болото хвалит! — усмехнулся про себя Горобец. — Но если отбросить шутки в сторону, выходит, что на сей раз операция „Захват“ успешно завершена. Почти успешно: выманить вражеский самолет нам все-таки не удалось. Зато диверсанты или уничтожены, или взяты в плен. Вот и последний — Яковлев, он же Крот, утонул в болотной жиже. Что же, закономерный финал…»

Так закончилась погоня, которую контрразведчики упорно вели от самого аэродрома с трех часов ночи… Тогда, сразу после боя, туда прибыли Громов и Горобец: ранее они находились в штабном трофейном автобусе всего в километре. В ангаре, где засели в засаде контрразведчики, была рация — о ходе операции ее руководителю, полковнику Громову, докладывали каждые пять минут. Собственно, сам бой длился не более десяти-двенадцати минут: десять диверсантов были уничтожены, двое взяты в плен — один из них, немец Крафт, в бессознательном состоянии. Кстати, именно он подорвал находившуюся при нем рацию, уничтожив все коды и шифровальные таблицы. Таким образом, контрразведчикам пришлось отказаться от идеи вызвать сюда немецкий самолет, тем не менее они могли праздновать вполне заслуженный успех — если бы не одно маленькое «но». Исчез один из диверсантов: некто Яковлев. Об этом однозначно заявил бывший абверовский обер-лейтенант, а ныне смершевский опознаватель. Осмотрев трупы и мельком глянув на оставшихся в живых, Берг уверенно заявил:

— Яковлев-Розовский, он же Крот, как это по-русски, испарился…

— Похоже… — озабоченно произнес полковник, потом обратился к Горобцу: — Что скажешь, Юрий Иванович?

— Мистика какая-то… — растерянно пробормотал тот. — Снова Крот. Ушел, как неделю назад с той поляны…

— Да что вы, на самом деле! — досадливо поморщился Громов. — Этот «испарился», вы — «мистика»! От меня не уйдет!

Полковник быстрым шагом направился к автобусу: налаживать связь с командованием двух рот из состава 23-го батальона — они расположились в резерве в поселке Соколовка. Горобец сразу хотел проследовать за Громовым, но дорогу неожиданно преградил Миронов — лицо майора было мрачнее тучи:

— Горячев ранен.

— Тяжело?

— Да. Пуля попала в область сердца… С ним сейчас Горохов. По рации вызвали санитарную машину из поселка, а пока перевязали своими силами…

— Ты, майор, вот что! Проследи, чтобы капитана побыстрее отправили в больницу. Пусть с ним едет Горохов, а ты сразу возвращайся ко мне. Опять этот Седьмой, или, как там его — Крот. Как сквозь землю провалился!

— В курсе… Разрешите идти, товарищ подполковник?

— Да. Потом сразу ко мне!

Затем были почти семь часов непрерывного преследования: силами двух рот — с приданными им служебно-разыскными собаками, шестью прекрасно выдрессированными овчарками. Вражеский агент, путая следы, уводил преследователей все дальше в глубь лесов, в сторону огромного болотного массива. И вот, похоже, погоня окончена… Горобец, словно о чем-то размышляя, задумчиво смотрел куда-то вдаль — в сторону бескрайних болот. Однообразная унылая равнина с редкими, поросшими травой буграми-кочками, островками воды, немногочисленными карликовыми березками, казалось, уходила куда-то за горизонт — да так оно и было.

Наконец подполковник, словно встряхнувшись, повернулся к стоящим позади подчиненным и твердым голосом приказал:

— Все, можно возвращаться! Не подлежит сомнению — вражеский диверсант утонул! Как говорится: «Собаке собачья смерть!»

Военнослужащие радостно загудели, а Миронов достал из-за ремня ракетницу и выстрелил вверх — над лесом на парашютике повисла яркая красная ракета, сигнал отбоя.

— Старшина! — крикнул подполковник сидящему около рации усатому радисту. — Сообщи Первому: «Операция „Захват“ завершена. Возвращаемся на базу. Второй». Передавай открытым текстом — теперь уже можно!