Ад да Винчи

– Еще одно упоминание Гизы! – проговорила Маша. – Продолжайте, прошу вас!

– Дальше – какая-то странная запись, кажется, это стихи:

«Три величайших тебя охраняют, Стрелы разящие жарко роняют, Самый высокий поделишь на шесть, Но к чаепитью прислужники есть».

– Абсолютная бессмыслица! Не понимаю, что дедушка хотел этим сказать!

– Здесь пропуск, – продолжил Старыгин. – Он снова возвращается к записям через несколько дней:

«Господин С, излишне настойчив. Я немного подыграл ему, чтобы выяснить, как много он знает. Однако то, что мне удалось узнать…»

– Снова пропуск… – Старыгин потер глаза. – Дальше значки становятся неровными, словно тот, кто их писал, был сильно взволнован.

«Это невероятно! То, что такое возможно в наши дни.., мне кажется, что я перенесся в Средние века! Эти дикие ритуалы.., кажется, я сунул руку в осиное гнездо.., самое ужасное, все, что говорит С., не лишено смысла. И моя кровь.., кто бы мог подумать!»

– Кровь? – удивленно переспросила Маша. Он говорит о своем аристократическом происхождении?

– Надо думать, – кивнул Старыгин. – А вот дальше:

"Кровь, образ и ключ. Так вот почему я их так заинтересовал! Кровь, кровь! Сколько можно страдать из-за нее! Кто бы мог знать! Счастье еще, что они не знают того, что я видел в Гизе. Страшно подумать, что могло бы.., однако именно там – спасение… "

– Кровь, образ и ключ! – воскликнула Маша. То же, что говорили люди в катакомбах! И опять Гиза!

– Господа хотят посетить Гизу? – прожурчал рядом вкрадчивый голос. – Я могу показать вам такую Гизу, которую не видел ни один турист! Вы увидите настоящие тайны Древнего Египта!

Маша оглянулась. Возле их столика стоял тот маленький усатый старичок, который прежде курил кальян в углу кофейни.

– Спасибо, друг, – ответил Старыгин с вежливой улыбкой. – Может быть, в другой раз… мы заняты, у нас дела…

– Не отказывайся, хабиби! – не сдавался старик. Он выпучил глаза и распушил усы, как кот при виде мыши. – Не отказывайся! Я покажу вам такое, чего никто не видел! Я покажу вам тайны тысячи и одной ночи! Хасан! – он обернулся к бармену и щелкнул пальцами. – Хасан, принеси гостям твой особый кофе!

– Думаю, что нам лучше уйти! – прошептала Маша, выскальзывая из-за стола.

– Спасибо, друг! – Старыгин так широко улыбнулся, что едва не вывернул челюсть, положил на столик купюру и двинулся вслед за Машей к выходу.

Спутники стремительно взбежали по ступенькам, а вслед им несся разочарованный голос:

– Зря ты отказываешься, хабиби! Я раскрыл бы тебе все секреты Шехерезады…

– Придется поискать более удобное место для чтения дневника, – разочарованно проговорила Маша. – Кажется, здешние жители слишком общительны…

– Однако дневник вашего покойного деда по-настоящему заинтриговал меня. – Старыгин шагал, задумчиво глядя себе под ноги. – И это его стихотворение.., как оно начиналось?

«Три величайших тебя охраняют», – процитировала Маша по памяти.

– Три величайших.., но ведь это наверняка пирамиды! Три пирамиды Гизы! Ведь профессор именно Гизу несколько раз упоминал на прочитанной нами странице, и на той, первой табличке было сказано – спасение в Гизе!

– Так поедемте в Гизу, – Маша остановилась. – Ведь это где-то совсем рядом?

– Это – ближайший пригород Каира.

– Знать бы только, что там нужно искать!

– Может быть, нам подскажут это стихи вашего деда?

Старыгин на ходу развернул листок со своими записями и выразительно продекламировал:

– ..Стрелы разящие жарко роняют.

Самый высокий поделишь на шесть, Но к чаепитью прислужники есть…

– Вы что-нибудь понимаете? – Маша скосила на спутника зеленые глаза. – По-моему, дедушка просто развлекался!

– А мне кажется, что это головоломка! – отозвался Старыгин и наморщил лоб. – Стрелы разящие жарко роняют…

– Как можно что-то «жарко ронять»! – возмутилась девушка. – У деда явно было неважно с грамматикой!

– А может быть, весь вопрос в запятой! – прервал ее Старыгин. – Знаете эту фразу – «Казнить нельзя помиловать»? От того, куда поставить запятую, полностью меняется смысл предложения! Так и здесь, может быть, профессор имел в виду «Стрелы, разящие жарко»!

– И что это такое?

– Гомер называл так солнечные лучи!

– Ну и какой же смысл вы во всем этом видите?

– Честно говоря, пока не знаю.., в стихотворении упомянуты три пирамиды Гизы. «Самый высокий» – это, наверное, великая пирамида Хеопса. Может быть, на древнем рельефе внутри пирамиды Хеопса есть условное изображение солнечных лучей, число которых нужно поделить на шесть…

– Может быть? – передразнила спутника Маша. – А я-то думала, что вы все на свете знаете! А при чем здесь чаепитье и прислужники?

– Не знаю.., на многих египетских рельефах и настенных росписях изображены прислужники фараона, но вот чаепитье – это совершенно не свойственное древним египтянам занятие! Сейчас местные жители пьют чай, особенно красный, но их далекие предки не были знакомы с этим напитком…

– В общем, я поняла, что нам нужно ехать в Гизу. Там, на месте, мы что-нибудь придумаем!

Три огромные пирамиды громоздились посреди каменных осыпей своими серыми, источенными временем боками. Полные таинственности усыпальницы древнеегипетских царей неодолимо влекли к себе на протяжении тысяч лет как античных путешественников, так и современных людей.

Вокруг пирамид толпились яркие, разномастные группы туристов со всех концов света – сдержанные, медлительные скандинавы, шумные американцы, юркие миниатюрные японцы. Все то и дело прикладывались к пластиковым бутылкам с водой, необходимым на беспощадном египетском солнцепеке, торопливо щелкали фотоаппаратами, ловили в объективы телекамер одно из семи чудес света – пирамиды, величественных бедуинов в длинных балахонах и белоснежных чалмах, невозмутимых верблюдов в яркой сбруе, увешанной разноцветными кистями и бронзовыми колокольцами.

Здесь, возле пирамид, нищие были не такими, как в любой другой туристской Мекке. Они не сидели на земле с шапкой на коленях, не толкались среди туристов с протянутой рукой.

Египетский нищий подъезжал к иностранцам на верблюде, свешивался сверху с протянутой рукой и величественно произносил:

– Мани! Мани! – как будто не просил подаяния, а требовал законно причитающуюся ему дань.

Но большая часть кочевников пустыни не просила милостыню, а честно (или почти честно) зарабатывала деньги, предлагая бесчисленным туристам сфотографироваться рядом со своим верблюдом или прокатиться на нем.

В этом бизнесе тоже были свои маленькие хитрости. Толстая веснушчатая американка, прельстившись такой экзотической прогулкой, заплатила бедуину пять долларов, тот скомандовал, и верблюд послушно опустился на землю, дав возможность туристке с удобством устроиться на высоком, обитом красным бархатом седле. Верблюд неспешным шагом обошел вокруг пирамиды Хеопса и остановился на прежнем месте. Американка всеми доступными ей средствами принялась объяснять погонщику, что хочет слезть, спуститься на землю, но бедуин невозмутимо стоял рядом, делая вид, что не понимает, чего от него хотят. Наконец он обратил внимание на перепуганную даму и с большим достоинством сообщил ей, что за это придется еще заплатить, причем на этот раз уже не пять, а пятьдесят долларов.

– Глядите! – Старыгин указал вдаль. – Там, на другом берегу Нила, заброшенные каменоломни. Оттуда десятки тысяч рабов добывали камень для строительства и ждали осенних разливов Нила, чтобы переправить эти миллионы тонн на противоположный берег.

Маша и Старыгин, смешавшись с шумной группой американцев, подошли ко входу в пирамиду. Американцы переговаривались, выясняя, кто пойдет внутрь, а кто не пойдет.

– Внутри пирамиды очень плохая экология! – вещал сухопарый господин лет шестидесяти в шортах и выгоревшей футболке, Тем, у кого проблемы с сердцем или сосудами, посещать пирамиду не рекомендуется! Я вам это говорю как врач!

– Джордж, но ведь вы стоматолог! – попыталась возразить сухонькая старушка в элегантной соломенной шляпке.

– Ну и что, – ответил тот без тени смущения. Стоматолог – это тоже врач!

– Дмитрий, смотрите! – шепнула Маша, схватив своего спутника за руку.

Среди толпы туристов медленно пробирался очень высокий, необычайно худой человек в черной рубашке, неуместной в этом тропическом климате. Его лицо было узким и сухим, его наполовину закрывали большие черные очки и низко нахлобученная черная шляпа с опущенными полями.

– Это он, тот самый человек! – шептала Маша, теребя руку своего спутника. – Тот самый, который преследует нас еще с Петербурга! Тот, которого мой покойный друг сфотографировал тем вечером возле пропавшей картины в Эрмитаже! Тот, кого мы видели в подземелье! Это Азраил!

Черный человек внимательно огляделся по сторонам и ненадолго снял очки. Всякие сомнения отпали: на ярком египетском солнце пронзительно сверкнули два разных глаза – зеленый, как полуденная морская вода, и карий, точнее, янтарно-золотой.

Неожиданно на площадке возле пирамиды наступила кратковременная тишина. Говорливые туристы замолчали, словно задумавшись о смысле жизни. Маша удивленно оглянулась.

Бедуины, минуту назад просившие подаяния или красноречиво предлагавшие туристам свои нехитрые услуги, торопливо расходились в стороны, ведя в поводу своих величественных верблюдов.

Мгновение тишины прошло, американцы снова загалдели, отстаивая достоинства и недостатки пирамид, но бедуины исчезли, как будто их сдуло горячим ветром пустыни.

Черный человек тоже куда-то исчез, как будто провалился сквозь землю. Маша приподнялась на цыпочки, чтобы найти его среди разноязычного человеческого моря, но вокруг были только светлые легкие костюмы и шляпы.

– Мисс, – раздался вдруг совсем рядом с Машей негромкий голос с сильным акцентом, хотите увидеть восьмое чудо света?

Маша испуганно оглянулась и увидела бедуина. В отличие от своих соплеменников, он был облачен не в белый или цветной, а в черный балахон, и чалма на его голове тоже была черного цвета.

– Хотите увидеть восьмое чудо света? – повторил этот кочевник. Маша пригляделась к нему. Выжженное до черноты смуглое лицо бедуина казалось испуганным. С таким лицом человек подходит к краю бездонной пропасти или к хищному зверю.

– Какое еще чудо? – недовольно проговорила девушка. – Я ничего не хочу. Если вам нужно денег – вот доллар…

– Мне не нужно денег, – бедуин величественным жестом отвел ее руку с мятой бумажкой, – я хочу показать вам восьмое чудо света. Бесплатно!

В это время наконец появился долгожданный экскурсовод, и группа туристов двинулась внутрь пирамиды. Маша и Старыгин пристроились в хвосте экскурсии.

Двигаясь впереди шумной группы любителей древностей, высокий молодой египтянин хорошо поставленным голосом рассказывал о похоронных обычаях древних, о том, сколько рабов участвовало в возведении великой пирамиды, сколько лет продолжалась стройка, сколько камня пошло на это колоссальное сооружение.

Вначале американцы слушали его невнимательно и разговорами заглушали голос проводника, но вскоре массивные каменные стены, гулко отражающие голоса, и немыслимый груз нависающей над ними каменной громады заставили всех замолчать, и только рассказ экскурсовода без помех звучал под мрачными сводами.

– Высота пирамиды Хеопса, или, как его называли древние, Хуфу, составляет сто сорок шесть с половиной метров. Раньше она была еще выше, но время сделало свое дело, и часть камня за прошедшие тысячелетия осыпалась.

Хеопс оставил своим потомкам строгий приказ, чтобы никто из них не смел превзойти высоту его пирамиды. Однако следующий фараон, Хефрен, решил перехитрить отца. Не нарушая его завещания, он построил собственную пирамиду несколько меньшей высоты, но зато поставил ее в более высоком месте каменного плато, поэтому пирамида Хефрена в результате оказалась ближе к небу…

Сегодня на вершине Хеопсовой пирамиды вы найдете площадку в несколько квадратных метров. Вершина ее теперь на десять метров ниже, чем после окончания строительства пирамиды. Во время Второй мировой войны площадка эта даже была превращена в военный наблюдательный пункт, так как была самой высокой и доступной точкой во всей бескрайней окрестности.

– Как же так? – вцепилась в экскурсовода дотошная американка. – Вы только что сказали, что пирамида Хефрена на самом деле выше пирамиды Хеопса?

– Это так, но первоначальная облицовка на Большой пирамиде не сохранилась, в отличие от пирамиды Хефрена, стены которой в нескольких метрах от вершины до сих пор защищаются внешней гранитной облицовкой, что делает восхождение на пирамиду почти невозможным. Один известный английский альпинист, покоривший многие горные вершины, погиб при попытке покорить ее…

– Объем пирамиды Хеопса, – продолжал гид, – составляет головокружительную цифру – два миллиона шестьсот тысяч кубических метров.

Думаю, вам будет интересно, если я выражу эту цифру более наглядно. Сегодня для перевозки строительного материала для пирамиды Хеопса потребовалось бы более двадцати тысяч товарных поездов в тридцать вагонов каждый. Если из этих вагонов составить один поезд, он протянулся бы на всю длину североафриканского прибрежного шоссе между Касабланкой и Каиром…

Американцы, обожающие такие наглядные примеры, восторженно заахали.

Каменный коридор закончился, и туристы оказались в погребальной камере.

– Расскажите о сокровищах усыпальниц фараонов! – настойчиво просили американцы.

– К сожалению, никаких сокровищ в пирамиде Хеопса не нашли, – признался египтянин. – На протяжении тысячелетий пирамиды уничтожали и грабили и древнеегипетские охотники за золотом, и римские солдаты, и фанатичные христианские монахи, и бесчисленные любители древностей.

Поиски в пирамиде Хефрена в начале девятнадцатого века тоже были безрезультатными. Нашли там лишь пустой саркофаг, а на стене усыпальницы арабскую надпись, поясняющую, что здесь уже был каирский султан, но не нашел ничего ценного, потому что все уже было разграблено до него.

В пирамиде Микерина, третьей по счету, нашли саркофаг из камня и кедровый гроб для мумии с именем погребенного фараона. Эта находка была отправлена морем в Англию, однако у испанских берегов корабль потерпел крушение. Саркофаг, весивший более трех тонн, канул на дно морское вблизи города Картахены, гроб фараона с трудом выловили и отправили в Британский музей. Заговорили о «проклятии фараонов».

Маша потянула Старыгина в сторону от основной группы, пытаясь разглядеть надписи и рисунки на стенах.

– И где же здесь изображение солнечных лучей? – разочарованно проговорила наконец Маша.

– Я же говорил вам, что ни в чем не уверен! – отозвался Старыгин, внимательно разглядывавший стены гробницы.

– А вот это, смотрите! – воскликнула Маша, застыв перед едва проступающим на поверхности камня рельефом. – Вы видите, как это похоже на ту фреску в римских катакомбах?

Женщина с ребенком на коленях.., она кормит младенца грудью…

– Это – Исида, – пояснил Дмитрий Алексеевич. – Исида, кормящая Хора.., ведь образ кормящей матери гораздо древнее христианства, и египетское искусство сыграло огромную роль в создании образа Богоматери Галакто-трофусы, или Млекопитательницы. Видите, чуть в стороне изображен сокол, священная птица Хора…

– Вижу. Только вот нам это нисколько не помогает. Солнечных лучей нет ни на одном рельефе…

Подоспел экскурсовод и проговорил профессионально быстро хорошо заученный текст.

– На этом рельефе изображена Исида – богиня плодородия, воды и ветра, символ женственности, семейной верности, богиня мореплавания. Сестра и супруга Осириса, сестра Сета, мать Гора. После убийства Осириса Сетом она, отыскав с помощью Нефтиды тело мужа, погребла его и, зачав от мертвого Осириса, родила Гора, который должен был отомстить Сету…

– Зачала от мертвого? – перебила экскурсовода старушка в шляпке. – Какой ужас! Это же извращение!

– Это всего лишь миф, мадам, – успокоил ее экскурсовод и продолжил:

– Спасаясь от Сета, она воспитала сына в болотах дельты Нила.

Однажды в ее отсутствие ядовитая змея укусила Гора, но Тот своими заклинаниями исцелил его. Когда Гор вырос, Исида явилась на суд богов и стала требовать для него, как для сына Осириса, царский престол. Сет потребовал, чтобы ее отстранили от участия в суде. Боги-судьи собрались на Внутреннем острове и запретили перевозчику Немти перевозить Исиду.

Приняв образ старухи, Исида подкупила перевозчика золотым кольцом и переправилась на заповедный остров. Там она приняла образ прекрасной девушки и рассказала Сету историю о сыне пастуха, которого ограбили чужеземцы, лишив отцовских стад. Сет возмутился такой несправедливостью и тем самым осудил самого себя и признал, что наследство отца следует передавать сыну.

– Слушайте, мы теряем время! – сердито зашептала Маша. – Он может сколько угодно заговаривать нам зубы! У меня уже все имена богов в голове смешались!

– Напрасно вы не хотите вникнуть, – упрекнул Машу Старыгин. – Классический образ Исиды – образ любящей жены и матери, защищающей права своего мужа и сына. Существовала легенда о том, что Нил разливается весной, переполненный слезами Исиды, оплакивающей своего мужа. Образ Богоматери с младенцем на руках восходит к образу Исиды.

– То есть вся идея христианства имеет языческие корни? – прищурилась Маша.

– Ну, сейчас нет времени развивать эту тему, уклонился от диспута Старыгин. – Но я думаю, что не случайно наши злоумышленники переместились в Египет. В Риме они выбрали местом своих собраний помещение под катакомбами, где находится самая древняя христианская фреска – изображение Богоматери, кормящей своего божественного сына. Здесь они выберут место для своей Церемонии, где обязательно должно присутствовать изображение Исиды, кормящей своего сына Хора. Эх, если бы я мог прочитать дневник вашего деда! Возможно, тогда все было бы гораздо проще и яснее!

– Скучаете по своему письменному столу? с усмешкой спросила Маша. – Тоскуете по своей мастерской, по своей лупе и химическим составам? По пыльным средневековым манускриптам и старинным трактатам?

Она хотела добавить еще, что Старыгин скучает по Танечке из отдела рукописей, но вовремя прикусила язык. Совершенно незачем ему знать, что она придает такое значение этой очкастой зануде! Да разве это правда? Маша не любила врать самой себе, это глупо. Сейчас же она совершенно запуталась.

– А вы разве не скучаете по своему компьютеру? – отозвался Дмитрий Алексеевич. – Вы, вообще-то, не забыли, что вы – журналистка, а не тайный агент?

Маша подумала, что Старыгин научился отвечать достойно на ее выпады, и замолчала.

Обойдя гробницу, группа выбралась на свежий воздух.

Перед входом уже собралась следующая экскурсия, состоящая из сухопарых сдержанных англичан. Дети туманного Альбиона выясняли у своего гида, сколько времени займет посещение пирамиды.

– Мы должны успеть к чаепитию, – объяснял седовласый джентльмен как нечто само собой разумеющееся. – Не можем же мы пропустить пятичасовой чай!

– Чаепитье! – Маша взволнованно схватила своего спутника за руку. – Чаепитье!

– Вы хотите чаю? – удивленно обернулся к ней Дмитрий Алексеевич. – Я видел неподалеку одно заведение! Не знаю, правда, насколько оно приличное…

– Да ну вас! – Маша поморщилась. – Я совершенно не о том! В загадке моего дедушки говорится о чаепитье… Так вот, я поняла, что он имел в виду! Время традиционного английского чаепития – пять часов! Мы пошли по ложному следу, отыскивая солнечные лучи на рельефе. Нам нужно посмотреть, куда падает тень от «самого высокого», то есть от пирамиды Хеопса, в пять часов!

– Маша, вы гений! – воскликнул Старыгин.

– Беру назад все свои слова о журналистах!

– То-то же! – девушка взглянула на часы. Как раз половина пятого. Пойдемте, это ведь совсем близко!

Она обежала пирамиду и остановилась на ровной каменной площадке, к которой медленно приближалась тень пирамиды. В десятке шагов от нее пестро одетый торговец предлагал туристам глянцевые альбомы и буклеты с видами пирамид.

– И что мы должны здесь найти? – разочарованно протянула Маша. – До самой пирамиды совершенно ровная площадка, никаких подземелий, никаких тайников, даже камней нет, которые можно было бы сдвинуть с места!

– Но ведь еще нет пяти, – неуверенно отозвался Старыгин. – Наверное, нужно подождать…

– Тень двигается очень медленно, и вряд ли в пять она укажет нам на что-то особенное…

– Да, пожалуй.., не думаю, что ваша идея была такой уж гениальной!

«Сам тогда что-нибудь придумай!» – сердито подумала Маша.

Движение тени действительно было едва заметным. Стрелки подошли к пяти, но ровным счетом ничего не произошло.

– Там сказано, что нужно поделить на шесть, – Старыгин не хотел сдаваться. Он дошел до основания пирамиды, считая шаги. Поделил полученную цифру на шесть, снова отсчитал шаги и остановился в недоумении. Ничего, даже отдаленно напоминающего на вход в тайник, перед ним не было.

– Зря мы все это затеяли! – Маша подошла к Старыгину и мрачно уставилась в землю. – Возможно, дедушка просто пошутил. Или впал в детство, такое тоже бывает…

– Постойте, – Старыгин зашевелил губами, не такой он был человек… Давайте-ка еще раз вспомним его загадку:

«Три величайших тебя охраняют, Стрелы разящие жарко роняют, Самый высокий поделишь на шесть, Но к чаепитью прислужники есть».

– Я уже наизусть вызубрила этот дурацкий стишок! – раздраженно проговорила Маша. Но это ровным счетом ничего не дает!

– Не спешите. Вы слушали, что говорил экскурсовод?

– Да ничего интересного. Обычный текст для туристов…

– Я имею в виду слова о высоте пирамид.

Пирамида Хеопса действительно самая высокая, если считать от основания. Но если считать от уровня моря – пирамида Хефрена выше. Может быть, профессор Магницкий имел в виду именно ее?

– Так что же мы стоим? – Маша оживилась. Пойдемте скорее туда! Правда, пять часов уже миновало…

– Тень двигается очень медленно. Будем надеяться, что то, что мы ищем, – не с булавочную головку размером…

Около пирамиды Хефрена было гораздо менее людно, а на той ее стороне, куда падала тень, вообще не было ни души. И место там было куда менее прибранное: каменные обломки громоздились друг на друга, нога скользила по известняковым осыпям.

– Ну вот она, верхушка тени, – озабоченно проговорил Старыгин. – Допустим, в пять часов она была на полметра ближе к пирамиде и чуть левее… Ну-ка, встаньте на этом месте…

Он снова дошел до пирамиды, считая шаги, только на этот раз идти было труднее, приходилось то и дело обходить огромные камни и ямы. Около пирамиды Дмитрий Алексеевич развернулся и пошел обратно. Отсчитав тридцать шагов, он остановился и пожал плечами.

– Ну, что там? – окликнула его Маша. – Можно мне сойти с этого места?

– Подождите! – Старыгин подбежал к ней, оглянулся на пирамиду и зашагал прочь от нее, в сторону пустыни, отсчитывая шаги.

– Двадцать пять.., двадцать шесть…

– Да бросьте вы, ясно, что все это пустой номер! – крикнула вслед ему девушка. – Все, я ухожу! Мне надоело изображать землемерную вешку!

– Двадцать восемь.., двадцать девять.., продолжал считать Старыгин, не оборачиваясь.

– Хватит! – Маша топнула ногой и двинулась вслед за Старыгиным.., но никакого Старыгина перед ней уже не было. Реставратор исчез, словно сквозь землю провалился!

– Дмитрий Алексеевич! – испуганно закричала девушка и побежала туда, где только что виднелась мужская фигура. – Что за шутки!

Куда вы по девались?!

Она подбежала к тому месту, где только что видела своего спутника, и едва успела остановиться на краю глубокой ямы. Старыгин стоял на дне, отряхиваясь от известковой пыли.

– Осторожно, – проговорил он, потирая ушибленное колено. – Попробуйте спуститься справа, там, кажется, не так круто!

Маша съехала по боковой стенке и оказалась рядом со Старыгиным на дне колодца глубиной около двух метров.

– Ну и что здесь внутри?

– Кое-что есть, – Дмитрий Алексеевич показал на выщербленную временем плиту.

Кроме царапин и борозд, оставленных на ее поверхности тысячелетиями, можно было разглядеть несколько прямых, глубоко прорезавших камень линий, исходящих от скупо намеченного круга.

– Стрелы, разящие жарко, – вполголоса проговорил Старыгин. – Солнечные лучи! И их, между прочим, ровно шесть! – Он коснулся рукой шестого луча.., и вдруг каменная плита легко подалась и повернулась на оси, как потайная дверь.

– Нашли! – восхищенно прошептала Маша, заглядывая в душную темноту подземелья. Дедушка не обманул!

– Я никогда не сомневался в профессоре! проговорил Старыгин и шагнул вперед, включив фонарь.

За каменной дверью оказался узкий, высеченный в камне коридор, полого уходящий в глубину.

– Интересно, кто соорудил этот туннель? подала голос Маша, шагая вслед за реставратором.

– Думаю, что это сделали еще древние египтяне, во время постройки пирамид или позднее. Они всегда делали множество тайников и подземелий, чтобы перехитрить грабителей гробниц. Ведь говорил же экскурсовод, что все те тысячелетия, когда египтяне хоронили своих фараонов, шайки воров проникали в их гробницы, чтобы поживиться спрятанными там сокровищами! Их не останавливал ни страх перед смертной казнью, которая полагалась расхитителям гробниц, ни даже страх перед богами потустороннего мира или «проклятье фараона». Сильнее всякого страха была алчность, желание завладеть сокровищами фараонов, потому что эти сокровища были просто несметными! Ведь в одной только гробнице Тутанхамона археологи нашли сотни драгоценных изделий древних мастеров, статуи и вазы, драгоценные украшения, золотые носилки и ложа, четыре позолоченные колесницы, огромный золотой трон.., один только саркофаг Тутанхамона содержит около двухсот килограммов чистого золота! Это самое большое в истории человечества ювелирное изделие! На самой мумии фараона археологи насчитали сто одну группу драгоценных украшений! Браслеты, ожерелья, золотые наконечники на пальцах рук и ног – да всего не перечесть! И ведь это была гробница совершенно незначительного фараона, который правил совсем недолго и умер восемнадцати лет отроду. Если даже его похоронили с такой неслыханной по европейским понятиям роскошью, то какие же сокровища должны были находиться в захоронениях великих фараонов, таких как Рамсес Великий или Сети! Каким колоссальным богатствам суждено было попасть в руки грабителей!

Голос Старыгина замолк, и Маше показалось, что сзади, там, откуда они только что пришли, слышны чьи-то негромкие, крадущиеся шаги. Она прислушалась.., нет, ни звука!

Наверное, это эхо ее собственных шагов разносилось в подземелье.

Коридор расширился, впереди показалась довольно большая пещера. Старыгин осветил ее фонарем.., и тут что-то черное сорвалось с потолка пещеры и пролетела у Маши над головой, задев ее.

Девушка закричала от ужаса, бросилась к своему спутнику в поисках защиты, поддержки…

Старыгин обнял ее, прижал к себе, погладил по волосам, по дрожащей от страха спине.

– Что.., что это было? – прошептала Маша, постепенно успокаиваясь.

– Летучая мышь. Они всегда живут в подземельях. Совершенно безобидное создание.

– Ужас какой!

– Вы же ничего не боитесь, – поддразнил ее Старыгин, – вы – современная решительная молодая женщина, а тут вдруг впадаете в полную панику из-за безобидной летучей мышки!

Ладно бы еще крыса, этих я и сам боюсь…

– Час от часу не легче!

Маша с негодованием отстранилась от Старыгина. Вначале ей было так спокойно, так уютно у него на груди! Так этому ходячему справочнику обязательно нужно все испортить!

«Язык мой – враг мой», – огорченно подумал Старыгин, неохотно выпуская девушку.

Такой – милой, испуганной, ищущей защиты – она нравилась ему гораздо больше. Впрочем, сейчас не время для таких мыслей.

– Кажется, вот оно, то, что мы искали! – взволнованно проговорил Дмитрий Алексеевич, шагнув вперед.

Луч фонаря выхватил из темноты гладкую черную плиту, не тронутую временем, выступавшую из серой неровной стены на противоположной стороне пещеры. На поверхности плиты можно было рассмотреть нанесенный тонким контуром рисунок – женщина с ребенком на коленях. Кормящая мать.

– Это снова она. Древняя Мать – Млекопитательница, Исида, вскармливающая Хора! Старыгин понизил голос, как бы смущенный присутствием богини. – Видите – снова рядом изображен сокол, священная птица Хора, и на этот раз еще и лягушка, еще одно священное животное древних египтян!

Старыгин пересек пещеру, подошел к черной плите и опустился перед ней на колени.

Он сделал это для того, чтобы лучше рассмотреть изображение, но со стороны могло показаться, что он молитвенно преклонил колени перед древней богиней.

Маше снова послышались шаги за спиной, но она была слишком увлечена тем, что делал Старыгин, и не обратила на них внимания.

Дмитрий Алексеевич внимательно разглядывал поверхность черной плиты, словно читал послание, оставленное ему древними.

Впрочем, так оно и было.

– Здесь тоже изображен солнечный диск с исходящими от него лучами, – пробормотал он, вглядываясь в рисунок на камне, – и лучей тоже шесть… Смотрите, шестой луч указывает на лягушку!

Старыгин слегка нажал пальцем на изображение священного животного, и черная плита с негромким скрипом отодвинулась в сторону, открыв глубокую нишу. На дне этой ниши лежал продолговатый черный предмет.

– Вот из-за чего было принято столько предосторожностей! – Дмитрий Алексеевич осторожно вынул спрятанный в тайнике предмет и осветил его фонарем.

Это была удлиненная призма из черного камня. Три ее грани были гладкими, хотя их поверхность носила отчетливые следы беспощадного времени. Но когда Старыгин повернул призму треугольным основанием к свету, он увидел вырезанный на черном камне глубокий рельеф. Тот же самый рисунок – кормящая мать с младенцем на руках… Древняя Мать, Исида, Богоматерь…

– Это печать… – проговорил Старыгин, осторожно поворачивая каменную призму, или ключ…

– Ты прав, – раздался громкий голос у Маши за спиной, – это Ключ! Но ты не должен был прикасаться к нему своими грязными руками! Ты нашел его для меня, и больше ты не нужен! Ты привел меня сюда и привел сюда Священный Сосуд Королевской Крови!

Маша в ужасе оглянулась. Позади нее, перегораживая вход в пещеру, стоял удивительно высокий и худой человек. Тот, кого называли Азраил.

Маша вспомнила, что так же в древних поверьях звали ангела смерти… И они сами беспечно привели его за собой!

Старыгин вскочил, подняв фонарь.

Луч света упал на лицо Азраила, осветив его разноцветные глаза – один зеленый, как полуденное море, другой янтарно-золотой. Но тут же эти глаза странно изменились, сделавшись бесцветными, прозрачными, как талая вода.

И такими же холодными.

Азраил шагнул вперед и, казалось, только коснулся Старыгина своей рукой. Реставратор рухнул на пол пещеры, как подкошенный. Его голова безжизненно откинулась. Азраил торжествующе поднял над головой каменную призму.

Маша застыла на месте, как громом пораженная. До сих пор все происходящее казалось ей чем-то нереальным, приключением из голливудского боевика. Оттого она не теряла головы и твердо была настроена выпутаться из любой ситуации. Она знала, что разноглазый человек очень опасен, ведь, судя по всему, именно он убил в Петербурге Мишку Ливанского. Но только теперь, увидев, как Старыгин упал замертво, Маша поняла, что это не шутки, что судьбе было угодно столкнуть ее с темными силами, которые действительно существуют. И перед нею – опасный, безжалостный убийца, который служит этим темным силам.

Маша бросилась к Старыгину, опустилась перед ним на колени. Глаза его были закрыты, он не шевелился и вообще не подавал никаких признаков жизни. Маша схватила его за руку, рука была холодна, она окликнула его, пыталась найти на руке пульс, потом потрогала шею. Никакая жилка не билась, возможно Маше это показалось с испугу. Она подняла голову Старыгина и положила себе на колени.

На первый взгляд не было у него никаких повреждений, но вид безвольно раскинувшегося тела наводил на самые нехорошие мысли.

– Оставь его! – сказал Азраил. – Он тебе больше не нужен! Он значит теперь не больше, чем сломанная кукла или отслужившее свое огородное пугало!

– Что ты с ним сделал? – крикнула Маша. Он умер?

– Еще нет, но умрет вскоре, – последовал равнодушный ответ, – во всяком случае, он не станет больше мне мешать. Идем же! Нужно торопиться!

Маша склонилась над Старыгиным в полном отчаянии, потом осторожно сняла его голову с колен и поднялась. Она поняла, что если сейчас поддастся этому человеку с разными глазами, все будет кончено. Погибнет не только Дмитрий, но и она сама, и еще много, очень много других людей. Но этого не будет никогда! Она вдруг поняла, как много значит для нее этот странный, старомодный, погруженный в свою работу мужчина.

Азраил был высок ростом, но и Маша не маленькая. Ей не пришлось задирать голову, чтобы поглядеть ему в глаза.

– Без него я никуда не пойду! – твердо сказала Маша. – Сделай так, чтобы он пришел в себя!

– Не в твоем положении ставить условия! с угрозой сказал Азраил. – Не испытывай мое терпение!

– Я тебя нисколько не боюсь! – крикнула Маша. – Ты – всего лишь прислужник, послушный инструмент в руках того, кто приказывает! Это он, Повелитель, читал Пророчество, а ты лишь делаешь то, что он прикажет! Ты не можешь причинить мне вред!

Если ты убьешь меня, Церемония никогда не состоится!

– Откуда ты знаешь про церемонию? – Азраил отступил на шаг.

– Я знаю многое, ты и не представляешь, сколько всего может знать женщина, в жилах которой течет древняя царская кровь!

Маша почувствовала, что еще немного, и злодей сдастся. Но нет, он повернулся к ней янтарным глазом, из которого полилась на Машу такая волна ненависти, что на мгновенье ей стало страшно. Она вспомнила снимок, который прислал ей Мишка Ливанский, вспомнила, как надвигалось на картину с изображением Мадонны темное облако, и почувствовала, что точно такое же облако надвигается сейчас на ее душу. Из последних сил Маша уставилась в этот янтарный глаз. Ее глаза полыхали такой же ненавистью. Азраил отступил еще на шаг.

– Если надо, я приволоку тебя к Повелителю силой!

– А понравится ли Повелителю то, как ты обращаешься с женщиной царской крови?

Он наклонил голову, и Маша поняла, что победила. Азраил рывком поднял Старыгина на ноги и поглядел ему в лицо. Глаза Дмитрия медленно приоткрылись. Он покрутил головой и поморщился. Рядом с Азраилом возникли двое мужчин самого зверского вида.

– Идите за мной! – глухо приказал Азраил и пошел вперед, прижимая к груди каменную призму.

Старыгин пропустил Машу вперед. Они прошли длинным коридором, свернули налево, и в это время из темного бокового прохода выскочили какие-то люди с факелами. Подручный Азраила выронил фонарь, когда бедуин в развевающемся черном одеянии с размаху ткнул ему пылающим факелом в лицо. Фонарь не разбился, тогда бедуин ударил ногой, и фонарь раскололся. В неверном свете факелов Старыгин увидел, как двое бедуинов схватили Машу и потащили куда-то в сторону. Азраил зарычал и прыгнул за ними, но ему преградили путь мелькающие факелы. Послышался крик боли и запах паленого, потом один из бедуинов взмахнул черным плащом, и факелы погасли.

В полной темноте Старыгин пытался драться. Он наугад пинал кого-то ногами, хватал за одежду и даже заехал кому-то кулаком в лицо.

Судя по крику, который издал его противник, заехал удачно. Однако недолго радовался, потому что тут же получил в ответ такой удар в солнечное сплетение, что согнулся и оглох от боли. Минуты две он находился как под водой, а когда звуки прорезались, он услышал крик Маши где-то вдалеке. Ее уводят эти бандиты, уводят, чтобы принести в жертву или что там они собираются делать с ее кровью! Азраил, этот ангел смерти выследил их, чтобы отобрать ключ. И теперь у них в руках есть три составляющих, Образ, Кровь и Ключ. И ничто не мешает этим страшным людям приступить к своей церемонии.

Эти мысли придали ему сил. Старыгин рванулся, отбросив двоих противников, но споткнулся в кромешной тьме и упал, ударившись головой о каменный выступ. Последнее, что он слышал, это приглушенное ругательство и крик досады. Потом все стихло.

Очнулся Старыгин оттого, что щека, касавшаяся холодного камня, едва ли не заледенела.

Он поднял левую руку и ощупал голову. Крови не было. Тогда он попытался сесть, опершись руками. Правая рука что-то сжимала, и Старыгин с изумлением понял, что это – потрепанная тетрадка, дневник профессора Магницкого! В темноте злоумышленники ее не заметили. Да и зачем им теперь дневник? Он им нужен был, чтобы найти Ключ. Но Старыгин сам привел их на место. Они забрали Ключ, а тетрадку оставили. Старыгин спрятал тетрадку в карман куртки и попытался встать. Голова кружилась, дыхание было учащенным, перед глазами в темноте плясали красные мухи.

Старыгин понятия не имел, куда идти. Но нужно было выбираться из этой преисподней.

И тут он увидел в одном из коридоров далекие отблески сильного фонаря. Он сумел сдержать первый порыв закричать и броситься на свет. Вряд ли это ищут его спасатели. Никто не видел, как они с Машей вошли в подземелье. А если кто и заметил, то не обратил внимания. В этакой толпе туристов двое людей, старающихся не привлекать к себе внимания, могут исчезнуть весьма легко. Скорее всего, это возвращаются за ним его преследователи..

Старыгин как мог быстро бросился в противоположную сторону, свернул в узкий боковой проход, пробежал, стараясь не шуметь, несколько метров и спрятался в нише, которая больше напоминала каменную щель.

Он не ошибся, это шел Азраил.

– Зачем вы оставили его здесь? – ругался он по-английски. – Нужно было взять его с собой!

– Мы торопились в погоню за женщиной, отвечал ему низкий мужской голос, – к тому же Повелитель сказал, что мужчина нам больше не нужен. Он уже сделал свое дело – привез к нам девушку…

– Ее вы тоже упустили! – раздраженно вскричал Азраил, и Старыгин обрадовался.

– Эти чертовы бедуины дрались, как дьяволы! – возразил голос. – Их было гораздо больше, чем нас! Они в этом проклятом подземелье как у себя дома, мы не могли долго их преследовать, они исчезли вместе с девушкой!

Преследователи покрутились еще на месте драки, осветили боковые коридоры и ушли.

Старыгин решил, что он не слишком был им нужен. Если бы они искали Машу, они разобрали бы тут все по камешку.

Он выждал некоторое время и направился в тут же сторону, что и преследователи. Коридор был прямой, так что долго видно было отблески их фонарей. Машу увели в другую сторону, но идти туда одному без света было бы глупостью. К тому же прошло слишком много времени, он все равно никогда не догонит этих бедуинов. Старыгин понятия не имел, зачем им понадобилась Маша. Откровенно говоря, он вообще не знал, что же сейчас делать.

Голова кружилась все сильнее. Старыгин брел тихонько, опираясь рукой о стену. Свет фонарей впереди давно пропал, он брел по инерции. И наконец услышал впереди звуки голосов. Сначала неразборчивое гуденье, потом отдельные возгласы. А вот чей-то хорошо поставленный голос долго рассказывает что-то.

«Слава тебе, Господи, – подумал Старыгин, – это туристы».

Не привлекая к себе внимания, он смешался с группой, потом потянулся за другими, которые шли уже к выходу. В полумраке никто не заметил его пыльной одежды и огромной шишки на голове. Но когда Старыгин выбрался на площадку, залитую косыми лучами заходящего солнца, силы оставили его и он упал бы, если бы не поддержала его могучая американка в полосатом платке, завернутом на голове на манер турецкого тюрбана.

Старыгин все заваливался на бок, американка кудахтала так громко, что сбежались остальные туристы.

– Врача, врача! – кричала сухонькая старушка в элегантной соломенной шляпке. – Джордж, где же вы? Человеку нужна ваша помощь!

– Но я же стоматолог! – отнекивался мужчина в выгоревшей футболке.

– Но вы же говорили, что стоматолог – тоже врач!

Под давлением общественности Джордж взял Старыгина за руку и с глубокомысленным видом стал считать пульс.

– Я говорил, что в пирамидах очень плохая экология! – сказал он. – Наверное, у вас слабые сосуды.

– Благодарю вас, – сказал Старыгин, настойчиво пытаясь освободить свою руку, – мне уже лучше…

Американка в тюрбане протянула ему пластиковую бутылку с минеральной водой, которой Дмитрий Алексеевич обрадовался несказанно. Он вылил воду себе на голову, допил остатки и встал довольно решительно.

– Не надо врача! – пресек он попытки сердобольной старушки. – Я найду своих…

Американцы отпустили его с большой неохотой. Но Старыгину вовсе не улыбалось сейчас объясняться с какими бы то ни было властями. Ему совершенно нечего было им сказать. Да и времени не было.

Он отошел в сторону и с трудом нашел небольшой пятачок в тени. Американка в полосатом платке все оглядывалась по сторонам, так что Старыгину пришлось спрятаться за выгоревший шатер.

Наконец американские туристы с шумом погрузились в автобус и уехали в Каир. Старыгин с облегчением выпрямился и сел свободнее.

Выветренные камни пирамид понемногу окутывал легкий вечерний туман. Горы Мукаттама на другом берегу Нила розовели в лучах заходящего солнца.

Площадь перед пирамидами быстро пустела. Солнце село очень быстро, как это всегда бывает на юге, и люди торопились уехать до темноты. Торговцы свертывали свои палатки, торопливо собирали товар. Старыгин закрыл голову руками и почувствовал, что силы совершенно его покинули.

Из полосатого выгоревшего шатра вышел пожилой араб, тронул его за плечо и сказал что-то по-своему.

– Мне нужно быть здесь, я жду свою подругу, – ответил Старыгин по-английски.

– Скоро будет совсем темно и холодно, возразил настойчивый араб на ломаном английском, – здесь никого не останется, кроме меня и еще нескольких сторожей. Поезжайте в город!

Старыгин не глядя протянул ему денежную купюру. Араб разгладил ее на смуглой ладони и уважительно замолчал. Потом он жестом пригласил Старыгина в палатку.

Старыгин пил красный душистый чай и слушал, как на улице араб шаркает метлой. Мысли понемногу возвращались на место, но были по-прежнему безрадостны. Маша пропала, а он не смог ее защитить. Но если рассуждать логически, то те люди, что увели ее, являются врагами людей Азраила. И если Азраил – злодей, то, возможно, бедуины не собираются причинять Маше вред.

Логика не помогала, Старыгин все больше волновался за Машу. Чтобы отвлечься, он раскрыл дневник ее деда. Расшифровка шла медленно. Старыгин листал пожелтевшие страницы. Кое-где записи так стерлись, что разобрать их не было никакой возможности, тем более что в палатке было полутемно. Вот попались несколько страниц, заполненных текстом, но без заглавия. Приглядевшись, Старыгин увидел, что кое-что вырвана из тетрадки. Кем, когда? Нужно будет спросить у Маши…

Он вспомнил, что Маша где-то далеко, в опасности, и может быть именно сейчас ей плохо, больно и страшно. От этой мысли самому стало нехорошо, и Старыгин с удвоенной энергией принялся за чтение, чтобы отвлечься.

"…Серебряной парчи на 15 лир 4 сольда, алого бархата на отделку на 9 лир, шнурков на 9 сольдов, пуговиц на 12 сольдов. Настаджио, мошенник, опять требует денег на овес, а ведь я только на той неделе дал ему пять лир. И его-то тоже грех не понять: три месяца ведь жалованья ему не платим. Ох, Учитель, Учитель! Вот уже больше года от герцога ни гроша не получает, герцогский казначей, Амброджио Феррари, каждый день только обещает завтра, мол, будут вам деньги, а сам только насмехается., а все деньги, что есть, уходят на прихоти Учителя – на лошадей, да на трупы для его анатомии, да на диковинных зверей, да на рыб, да на прочих гадов. Одному только палачу, что ворует для анатомии трупы повешенных, пять флоринов намедни заплачено. Виданное ли дело! Да три флорина на починку стекол и печей в теплице, где рыбы и гады содержатся, да четыре флорина Учитель дал в долг Пачиоли, который ни в жисть этих денег не вернет! Ох, Пресвятая Дева, и за что мне только эти мучения! Сам я, по своей воле, взвалил на себя хозяйство, что же теперь делать? За одного этого полосатого дьявола, за жирафа, что Учителю для его штудий понадобился, шесть золотых дукатов заплатили! А ведь все равно подохнет, зачем только эту проклятую тварь откармливать! И ученики недовольны, один Джакомо, маленький мошенник, ходит и посмеивается, потому как на руку нечист, а Учитель все ему прощает. Сколько на него денег ушло, одному Господу известно. Только на одежду в первый год: плащ – 2 лиры, 6 рубашек – 4 лиры, 3 куртки – 6 лир, 4 пары штанов – 7 лир 8 сольдов, одежда на подкладке – 5 лир, 24 пары сапог 6 лир 5 сольдов, шапка –1 лира, поясов, шнурков 1 лира. Как только этот паршивец истоптал за год двадцать четыре пары сапог? А 7 сентября пропал у меня серебряный штифт ценою в 22 сольдо, и я вдоволь наискался и нашел его в сундуке того Джакомо. И когда Учитель брал его с собою в дом мессера Галеаццо да Сансеверино, Джакомо подобрался к кошельку одного из слуг и вытащил из него деньги, 2 лиры 4 сольда. И когда Учителю магистр Агостино ди Павия подарил турецкую кожу на пару башмаков, этот Джакомо ее украл и продал сапожнику за 20 сольдов. А Учитель все ему прощает и водит с собою всюду, а когда он повел его с собою ужинать, тот мошенник поужинал за двоих и набедокурил за четырех, разбил три графина и разлил вино, а платить опять мне."

Ох, Пресвятая Дева!

Старыгин отложил тетрадку и протер усталые глаза. В свое время он очень много читал про жизнь и творчество Леонардо да Винчи, так что теперь без труда понял, что речь в заметках идет о нем. Его неизвестный ученик называет почтительно Учителем. Каким образом эти записи попали в тетрадку? Где нашел их профессор Магницкий, в какой библиотеке, в каком архиве и зачем-то переписал себе в дневник, не только переведя, но и зашифровав?

Старыгин внезапно забеспокоился. Отчего-то ему казалось очень важным прочитать записи, возможно именно там таится разгадка всех странных событий, которые случились с ним за последнее время? Он допил остывший чай и продолжал читать.

«А прочие ученики недовольны, особенно Чезаре. И можно их понять, потому что Учитель малому их учит, а занимается все больше своими диковинными машинами, анатомией да математикой. Однако Чезаре…»

Дальше был пропуск, и записи снова возобновлялись как бы с полуслова:

"… Настаджио, мошенник, за лошадьми ухаживает худо, и Пегий захромал. Так он повел его к коновалу, который лечил Пегого дрянной вонючей мазью, от которой только хуже стало. И опять на овес денег требует, а денег нет.

Ох, Пресвятая Дева!

Вчера прогуливались с Чезаре и с Джиованни по садам, и Чезаре, меня не замечая, будто я камень или истукан бессловесный, начал перед Джиованни изрыгать свою злобу на Учителя, как василиск или ехидна изрыгает яд.

– Чему ты научился у него за все время?

Сделал ли он тебя мастером, сделал ли художником? Нет, даже имени твоего – Бальтраффио – никто не знает! Да и сам он.., много ли он работ закончил? Много ли заказов выполнил? По году и более делает одну картину!

Оттого и заказы ему не идут, и живем мы чуть не впроголодь! Давно уже пошла о нем слава, что не может закончить Леонардо ни одной работы!

– Чезаре! – попытался остановить его Джиованни. – Ты же видел лик Господень в «Тайной Вечере»! Как ты можешь дурно говорить об Учителе! Ангелы кистью его водят!

Чезаре же только рассмеялся в ответ и злобно передразнил друга:

– Ангелы! Так оно кажется, только покуда не раскусишь! Умиляйся, коли тебе любо, а меня уволь! Конечно, мастерства у него не отнимешь, но в том ли дело?

– Что ты хочешь сказать?

– А будто сам ты не знаешь! Все тут есть и перспектива, и анатомия, и законы света и тени, да только сам ты понимаешь – все это один только разум, одна математика! Все с природы списано, числами исчислено. Все геометрическими фигурами изображено – тут тебе треугольники, тут тебе золотые сечения, с числами Фибоначчи совместно. А жизнь-то где? Где душа? Душу свою Учитель потерять боится, оттого и не вкладывает в свои творения! А не потерявши души – не обретешь! Хоть дьяволу ее заложи, да только чтобы было в картине вдохновение!

– Что ты такое говоришь? – перепугался Джиованни. – Не поминай имя врага человеческого!

А Чезаре по сторонам огляделся, голос понизил и проговорил:

– Художник ничего не должен бояться! Если надо – и дьяволу поклонюсь, и душу ему заложу! Но только докажу, что Чезаре да Сэсто – не мальчик на побегушках, а художник, и может, ничуть не хуже вашего Леонардо!

– Может, уже и заложил? – спросил я его как бы в шутку.

Только тут он на меня обратил внимание, взглянул удивленно, как будто камень заговорил или кисть в его руке.

– Может, и заложил… – ответил тихо.

И так страшно мне стало от этих слов, что показалось, будто среди лета зима наступила.

И задумался я, не следует ли рассказать об этой беседе отцу Доминику…"

Снова в записях последовал пропуск.

И опять они возобновились с полуслова:

"…Пресвятая Дева! До сих пор трясутся руки, и сердце колотится, будто кто меня сглазил… Джакомо, мошенник, рылся в чужих сундуках. Я его застукал и хотел как следует вздуть, но тут увидел… О, Матерь Божия, спаси меня и помилуй!

Джакомо открыл сундук Чезаре да Сэсто и достал оттуда доску, обернутую холстиной. Как я в горницу вошел, он эту доску выронил и бросился наутек. Холстина с той доски упала, и я разглядел, что на доске написана картина, вроде как копия той Мадонны, что недавно закончил Учитель. Подумал было я, что Чезаре копировал Мадонну, дабы лучше изучить мастерство Учителя, и хотел завернуть картину и убрать ее обратно в сундук. Взял ее в руки и только тут как следует разглядел…

Лик Мадонны точь-в-точь, как на той картине, что написал Учитель, и одежды ее таковы же, и задний план – два полукруглых окна с пробегающими по небу облаками.

Но там, где Учитель изобразил Святого Младенца, коему и надлежит быть на руках у Пресвятой Девы, этот еретик Чезаре поместил такое чудовище, страшнее которого не приходилось мне видеть ни в страшном сне, ни в теплице Учителя, куда помещает он всевозможных редкостных гадов. Страшное это создание, о двух головах, обеими пастями своими яд источает, взор же его лучится такой злобой, что руки мои ослабели и уронил я кощунственную картину.

И тут сзади послышались шаги, и появился Чезаре.

– Все вынюхиваешь? – проговорил он обманчиво спокойно. – Ох, Марко, Марко, не доведет тебя до добра длинный нос!

Не стал я ему объяснять, как это получилось и что я не по своей воле увидел его картину.

Ох, хоть бы вовек ее не видеть! А только спросил, вспомнив прежний разговор:

– Неужто заложил ты душу, как грозился?

– А хоть бы и заложил! – рассмеялся он в ответ. – Не потерявши души, не обретешь! Зато вижу, что есть душа в этой картине. Вон как ты трясешься! Будто воистину дьявола увидел!

– Разве же это душа? – ответил я, как только собрался с силой. – Это тьма черная, зло кромешное, а не душа! Вот в той картине, с которой эта списана, – вот в ней есть душа, и во взоре Пресвятой Девы, и в чистом лице Младенца! А ты над ними только надругался! Только грязью их забросал, будто можно святыню грязью запачкать! Она чистотой своей от любой грязи оборонится!

– Ох, Марко, Марко! – прошипел он в ответ. Что ты понимаешь! Никогда тебе не стать художником, занимайся лучше овсом для лошадей и капустой для супа! Это для тебя в самый раз, не зря Леонардо поручил тебе вести хозяйство! А что есть добро и что есть зло – того тебе никогда не понять, то не по твоему разуму! И кому я душу заложил и кто на этой картине изображен – о том ты никогда не узнаешь! А если хочешь выдать меня отцу Доминику – так не держу, вольному воля! – и страшно так улыбнулся, как будто смертью мне пригрозил.

И понял я, что ничего не расскажу отцу Доминику, хоть и добр он, и умеет выслушать, так что сразу легче становится на душе, потому что не захочу больше вспоминать ту картину, и не захочу видеть ее, и не захочу ни с кем о ней говорить.

А только потом, под вечер, когда я все дела переделал, и конюшню проведал, и теплицу Учителя – только тогда вспомнил я, откуда у Чезаре такие страшные мысли могли появиться.

Жила в Милане, неподалеку от нас, одна знатная донна. Не буду даже имя ее поминать, не хочу будить зло к ночи. Жила она вместе со своим родственником, почтенным старцем, и нередко к нам приходила, то с одним, то с другим делом. Хотела было Учителю портрет свой заказать, да он не взялся, не в духе был. Хотя и была эта донна на диво хороша собой. В отсутствие Учителя не раз виделась донна с его учениками, перекидывалась парой слов и смеялась их шуткам, словно звенела серебряным колокольчиком. Чаще других говорила эта донна с Джиованни нашим Бальтраффио. И рассказывала ему всякие чудеса и небылицы про страны Востока, где она побывала, и про людей тамошних, и про зверей диковинных, и про дворцы восточных владык, по сравнению с которыми дворец нашего герцога – все равно что хижина простолюдина. А потом кто-то донес отцу Доминику, что донна та ведьма и еретичка и летает по ночам на шабаш, где совокупляется с дьяволом. И отец Доминик призвал ее на суд, и суд признал ее виновной, и отправил на костер. Потому как отец Доминик добр и всем сердцем грешников жалеет, и не хочет допустить, чтобы горели они в огне вечном. Лучше краткая мука на костре, чем бесконечное страдание в адском пламени. И перед казнью та донна смеялась, и говорила, что все правда, и что дьявол много лучше всех мужчин. И старика, родственника ее, тоже сожгли, потому что оказался он колдуном и чернокнижником. Так вот, Бальтраффио мне после той казни шепотом рассказывал, что, может, та донна и не ведьма, но уж точно еретичка, потому как на Востоке спозналась она с офитами, которых иначе зовут змеепоклонниками, и поклонялась тайно в доме у себя змею с двумя головами, а богатство ее от этого змея и проистекло, потому как тот змей всем, кто ему поклоняется, отворяет тайны богатства и вручает ключи от неисчерпаемой сокровищницы.

И я тогда посоветовал Джиованни про все то помалкивать и донну даже не вспоминать, поскольку костры отца Доминика горят жарко.

И видно по всему, что Джиованни про то забыл, а вот Чезаре да Сэсто очень даже помнит, и то чудовище, что он на греховной своей картине изобразил, – это и есть тот змей с двумя головами, коему поклоняются те восточные еретики…"

Старыгин отложил дневник и уставился прямо перед собой невидящими глазами.

«Джиованни Бальтраффио, Чезаре да Сэсто…» несомненно речь идет об учениках Леонардо да Винчи. Был там и некий Марко, от лица которого пишутся записки.

Некоторые искусствоведы высказывают мнение, что именно Бальтраффио писал одежды мадонны Литта. Дескать, не слишком прописаны складки и все такое. У Старыгина было свое мнение на этот счет. Возможно, таков был замысел самого Леонардо – четко прописать лица, уловить малейшую черточку, малейшее изменение выражений, легкую материнскую улыбку и переменчивый взгляд младенца. Он добился своей цели, потому что люди, любующиеся картиной, обращают внимание только на лица…

Правда ли то, что он сейчас прочел? Возможно ли, чтобы Чезаре да Сэсто сумел написать картину, где вместо младенца на руках у мадонны покоится уродливый монстр? Но ведь Старыгин видел эту картину собственными глазами, держал ее в руках и исследовал ее с помощью специальной аппаратуры! Он сам говорил тогда Маше, что и состояние холста, и краски говорят о том, что картина написана примерно в то же время, что и Мадонна Литта.

Но зачем, зачем это все нужно?

Старыгин почувствовал, что еще немного, и он рехнется от таких мыслей. Не лучше ли сосредоточиться на одной, самой простой. Он приехал в Рим, чтобы найти похищенную картину. Как выяснилось, его кто-то заманил в Рим, чтобы он привез за собой Машу. Маша и картина Леонардо да Винчи связаны. Стало быть, если он найдет Машу, то найдет и картину.

Тут же возникла непрошенная мысль, что если бы пришлось выбирать, кого спасти – Машу или картину, – он выбрал бы девушку.

Причем ни секунды бы не сомневался. Мысль эта так его поразила, что он взял себя в руки и отогнал ее, как несвоевременную.

Дальше в дневнике были отрывочные записи, трудно поддающиеся расшифровке.

Вот попалось слово, которое он быстро разгадал – «Исида». Старыгин взял себя в руки и заставил внимательно вглядываться в пожелтевшие страницы дневника и сравнивать их с глиняными табличками. Профессор писал наспех, заметки для себя, на первый взгляд в них не было никакой системы.

"Богиня Исида. В греко-римском мире ее называют «Та, у которой тысяча лиц».

Храмы Исиды были во многих греческих и римских городах – в том числе в Помпеях, в Риме…

Во многих средневековых соборах статуэтки Исиды сохраняются как священные реликвии…

В Каире древние рельефы с изображением Исиды есть в государственном Египетском музее, в Гизе, а также в древнем святилище Абд-аль-Касим…"

Старыгин закрыл дневник и снова обхватил тяжелую голову руками. Азраил со своими подручными ушел, он торопился отнести Ключ Повелителю. Значит, очень скоро у них произойдет эта их Церемония. Наверное, Азраил сейчас усиленно ищет Машу. И не успокоится, пока не найдет.

Старыгин встряхнул головой, отгоняя тяжесть и боль. В голове забрезжила парадоксальная мысль.

Азраил наблюдал за ними здесь, в Гизе. Еще в Риме злоумышленники поняли каким-то образом, что у Маши есть дневник ее деда, который содержит нужные сведения. Они наняли воришку, чтобы выкрасть дневник. Вряд ли он помог бы им, потому что только он, Старыгин может расшифровать дневник. После того как они с Машей очень удачно вернули дневник обратно, злодеи выбрали более простой путь – наблюдение. Они с Машей разгадали загадку и поднесли Азраилу Ключ, можно сказать, на блюдечке с голубой каемочкой!

Теперь Старыгин решил действовать так же. Если они привели Азраила к Ключу, то Азраил приведет его к Маше. Совершенно очевидно, что Церемония будет проводиться там, где есть изображение Исиды, кормящей грудью своего сына Хора. Не в музей же они пойдут… И не здесь, потому что полиция охраняет пирамиды. Значит…

Старыгин выглянул из шатра и поманил пожилого араба.

– Мне нужно в Каир, срочно. Здесь можно достать такси?

– Мой племянник отвезет вас куда надо, – с готовностью ответил араб и исчез.

Старыгин огляделся. Площадь была пустынной. По темному куполу ночного неба плыла луна, и огромные глыбы известняка казались в ее неверном свете еще больше. Серебряный поток лунного света стекал по стенам пирамид, сглаживая края каменных блоков. На юго-востоке за расплывчатыми силуэтами сфинксов просвечивали посеребренные луной вершины песчаных холмов и черные тени от них.

Старыгин вздохнул. Лицо обвевал ветерок.

В стороне виднелось зарево ночных огней над Каиром, длинная цепочка огней сверкала по набережной Нила, как драгоценное ожерелье.

Послышался шум и треск. К палатке подъехал автомобиль, такой старый и ржавый, что жуть брала. Рыдван громко чихнул и остановился.

– Куда ехать? – спросил толстый усатый араб, выглянув в окно.

Старыгин замешкался, с опаской поглядывая на допотопный автомобиль.

– Не беспокойтесь! – обнадежил араб. – Доставлю куда скажете.

– К мечети Абд-аль-Касим! – негромко сказал Старыгин.

Араб молча кивнул. Старыгин влез в машину, и она понеслась через пески к городу.

Маша шла, вернее, почти бежала, подталкиваемая жесткими руками. Идти было тяжело. Один раз она едва не упала, споткнувшись на каменной ступеньке, но ее тут же подхватили и поддержали те же жесткие руки. Когда прошел первый шок. Маша попыталась оглядеться. Но вокруг были темные стены узкого подземного коридора, определить направление движения, а уж тем более запомнить дорогу не было никакой возможности.

Куда ее ведут? – думала Маша на бегу. – Кто эти люди, которые с боем отбили ее у тех, которыми руководил Азраил? Можно ли ей радоваться избавлению, или же в этой пустыне среди диких бедуинов ее ожидает еще более жестокая участь? Зачем она нужна этим детям пустыни? Судя по тому, как они решительно дрались с людьми Азраила, Маша представляет для них большую ценность.

Она все-таки упала, не удержавшись на скользком полу, и больно ударилась коленкой.

Старший из бедуинов что-то сердито сказал тому молодому, который не успел в этот раз ее поддержать.

– Он говорит, что если ты устала, то мы понесем тебя, – на ломаном английском сказал Маше бедуин.

– Не нужно, – Маша хотела спросить, долго ли еще продлятся ее мучения, но решила не унижаться. Она гордо вскинула голову и постаралась идти быстрее, несмотря на боль в колене.

Они долго петляли извилистыми коридорами, потом оказались в подземном зале, откуда выходили несколько одинаковых ходов.

Насколько Маша могла судить в неверном свете факелов, зал был огромным. Предводитель бедуинов, нисколько не колеблясь, свернул в нужный коридор.

– Теперь недолго, – шепнул Маше ее провожатый. Она сделала вид, что не слышала.

Однако скоро и вправду потянуло свежим воздухом, и все прибавили шагу. Они вышли из подземелья. Местность вокруг была пустынной. Уже наступила ночь, и над ними в полной тишине висели крупные яркие звезды.

Предводитель отряда сложил руки рупором и издал странный хохочущий звук. Видимо, он подражал лаю шакала или какого-то другого зверя пустыни. Издалека донесся такой же лай, и через минуту из темноты появились несколько бедуинов, ведя в поводу верблюдов.

Предводитель что-то сказал на своем гортанном языке. К Маше подвели одного из верблюдов, смуглый погонщик выкрикнул короткое повелительное слово, и верблюд послушно лег на землю. Даже в темноте было видно, что он был белоснежный. Медленно двигая из стороны в сторону мягкими губами, верблюд посмотрел на девушку. Кажется, в его больших глазах промелькнуло сочувствие.

Маша подумала, что наступил последний момент, когда можно попытаться убежать. Если бедуины увезут ее в пустыню, такой возможности больше не представится. Однако она вспомнила о людях Азраила, и ее охватила странная апатия. Ей сделалось вдруг совершенно безразлично, что произойдет в будущем.

Бедуины помогли Маше устроиться в высоком удобном седле, верблюд поднялся и плавно двинулся в темноту.

Небольшой караван шел дальше и дальше.

Верблюды постепенно увеличили скорость, и теперь они бежали по ночной пустыне длинной растянутой цепочкой. Маша слегка покачивалась в седле, как в весельной лодке. Она поняла, почему верблюда называют кораблем пустыни. Эта неторопливая раскачка вместе с накопившейся за бесконечный день усталостью постепенно усыпляли ее. Внезапно она вздрогнула и отогнала дрему, подумав, что ждет ее впереди.

Прямо по курсу каравана из темноты выступили приближающиеся горные отроги, еще более темные, чем ночная тьма. Верблюды постепенно замедлили шаг и вскоре остановились.

Предводитель отряда что-то прокричал повелительным голосом. К Маше подошел погонщик, ее верблюд плавно опустился, и девушка соскочила на землю. Дальше нужно было идти по узкой тропинке среди скал, и верблюды стали бесполезны.

Тропинка постепенно поднималась вверх.

Рядом с Машей шел прежний молодой бедуин, поддерживая ее на особенно крутых и обрывистых участках пути. Маша чувствовала, что силы постепенно покидают ее. Слишком много случилось за последние сутки. Прошлую ночь они со Старыгиным провели на катере, который вез их из Италии к побережью Африки. Не выспались, и с утра она толком ничего не ела. Внезапно голова закружилась, и бедуин обхватил ее за плечи.

– Долго еще идти? – спросила его Маша, чувствуя, что ее силы уже на исходе.

– Недолго, – отозвался тот, – скоро вы увидите Святого Старца.

Маша не стала задавать лишних вопросов, решив, что все само разъяснится.

Тропинка забирала все круче и круче в горы.

Идти становилось труднее, но к Маше пришло второе дыхание, она не жаловалась и старалась не отставать от своих спутников. В темноте было трудно находить место, куда можно поставить ногу, и если бы не молодой бедуин, Маша давно уже сорвалась бы в пропасть.

Наконец тропка проскользнула, как змея, между двумя скалами и закончилась на ровной площадке перед входом в пещеру.

Отряд остановился. Предводитель вышел вперед и что-то громко крикнул.

Маша обратила внимание на то, как изменилась его интонация. Если прежде голос вожака звучал повелительно и сурово, теперь он был почтительным и даже немного робким, что было совершенно неожиданно для этого сурового воина пустыни.

Из пещеры донесся короткий ответ, и через минуту оттуда появились двое рослых бедуинов с носилками.

На носилках восседал очень худой, высушенный солнцем пустыни старик в черной рубахе и такой же чалме. На глазах старца была плотная повязка.

Бедуины упали на колени и затихли.

Носилки старца поставили на землю, он поднял правую руку и сделал благословляющий жест. Машины спутники поднялись с колен и молча застыли, словно чего-то ожидая.

Старец что-то негромко произнес, и молодой бедуин перевел Маше:

– Он просит, чтобы вы подошли.

Маша приблизилась к старику и остановилась в нескольких шагах перед ним. Он снова что-то проговорил, и один из его телохранителей снял повязку с его глаз.

Маша увидела два мутных, лишенных зрачков пятна и невольно попятилась. Старец протянул к ней руки и заговорил.

– Святой Старец говорит, что он счастлив, – вполголоса переводил Маше ее молодой спутник. – Он счастлив, что дожил до дня, когда увидел тебя, госпожа. Хотя его глаза уже давно ничего не видят, однако они увидели исходящий от тебя свет. Это свет твоей царственной крови и свет твоей судьбы.

Старик троекратно склонил голову и снова заговорил. Переводчик продолжил:

– Святой Старец говорит, что ему выпала счастливая судьба, самая счастливая среди всех его предшественников. Он уже второй раз видит своими незрячими глазами свет царственной крови. Не так давно здесь уже побывал человек с такой же кровью, как у тебя, госпожа. Это был потомок святых королей, отец твоего отца…

– Не так давно? – удивленно переспросила девушка. – Мой дед умер двадцать лет назад!

– Что такое для него двадцать лет! – проговорил переводчик. – Это много для тебя, госпожа, прости мою дерзость, для меня двадцать лет – это вся жизнь, но Святому Старцу гораздо больше ста, и время утратило для него свой быстрый ход! Но не перебивай его, госпожа!

Старик снова заговорил.

– Тысячу лет назад наши предки пришли на эту землю под знаменем Святого Короля, того, от кого ведешь ты свой род. Тогда наша одежда была украшена крестом…

– Так вы – потомки крестоносцев? – удивленно воскликнула девушка.

– Да, это так, – подтвердил переводчик. – Когда-то нас называли крестоносцами, но тысячу лет назад твой предок, госпожа, оставил нас здесь и повелел охранять найденный им Ключ. С тех пор мы именуем себя Стражами, Стражами Ключа… Сменялись хозяева этой земли, проходили войска разных племен, но мы свято хранили Ключ. Святой Старец – двадцатый Великий Страж, и только ему рыпало счастье дважды встретить людей царственной крови… Это значит, что наша миссия скоро будет закончена…

Старец снова трижды склонился и заговорил громче:

– Ты рождена в особенный день, звезды так сияли над твоей колыбелью, что даже здесь, в этой пустыне, виден был их свет. Тебе суждено, госпожа, предотвратить великое зло! Твоему родичу передали Малый Ключ, который должен был беречь его, как талисман, но вскоре после этого он погиб…

– Наверное, потому, что отдал мне этот талисман! – проговорила Маша и протянула старику пентагондодекаэдр. – Вот он!

Старец бережно коснулся талисмана руками, поднес его к губам и вернул Маше.

– Это по праву твое! – перевел его слова молодой бедуин. – Но это – не все, сегодня Старец отдаст тебе и Великий Ключ, тем самым закончив свое служение!

– Но какой же ключ мы нашли в подземелье? Какой ключ захватили люди Азраила?

– Это – святыня чуждой нам веры, печать египетской богини. Твои преследователи пошли по ложному пути!

Старик замолчал, закрыл свое незрячее лицо ладонями, как будто его слепил какой-то невидимый свет, и снова заговорил:

– Тысячу лет назад, когда крестоносцы пришли в Святую Землю и завоевали для твоего предка священный иерусалимский престол, они захватили двух пленников из числа ученых сарацин, от которых узнали, что в землях Востока с глубокой древности существует тайное общество, члены которого поклоняются темным силам. Во главе этого общества стоит Неизвестный Повелитель, а на щите их изображено чудовище, именуемое Амфиреус…

Маша вспомнила монстра на руках Мадонны, вспомнила его равнодушный, безжалостный взгляд и невольно вздрогнула. Это чудовище действительно было воплощением древнего зла.

– Раз в десять лет, – продолжал старец, – раз в десять лет проводят члены этого общества свои ритуалы, черпая силы из темного источника и приближая темное царство на земле.

Раз от раза крепнет их сила, и скоро, когда звезды займут благоприятное положение, победа зла станет необратимой. Твой предок, Священный Король, разгромил святилище Амфиреев и захватил Ключ, без которого их ритуалы не могли быть завершены. Своей священной кровью заклял он темное святилище и приказал нашим предкам хранить этот ключ, что бы ни случилось на этой земле и сколько бы лет ни прошло над нею.

Старик снова замолк. Наступила глухая тишина, нарушаемая только неясными шорохами далекой пустыни да шелестом ночного ветра, запутавшегося в колючем кустарнике.

Все происходящее казалось Маше немыслимым, невозможным. Она ли, современная девушка, практичная и насмешливая, как все журналисты, стоит сейчас перед безумным слепым стариком и выслушивает весь этот средневековый бред? Может быть, все это ей только снится, и она проснется в своей квартире в Петербурге и поспешит на работу, с удивлением вспоминая этот удивительный сон? А может быть, наоборот – вся ее прежняя жизнь только сон, а в действительности существуют только древняя пустыня и эти смуглые воины, стоящие на защите света и жизни?

– Прошло пятьсот лет, – неожиданно снова заговорил старик, нарушив молчание пустыни. – Мы бережно хранили Ключ, и казалось, что силы добра и зла находятся в равновесии. Но положение звезд изменилось, и жернова судьбы снова пришли во вращение. Далеко отсюда, на севере, в Италии, родился живописец и мудрец, который проник в древние тайны Амфиреев и решил покончить с их могуществом раз и навсегда. Он создал изображение Древней Матери, Той, у кого тысяча лиц, вложив в это изображение семь священных чисел. Созданный им Образ обладал огромным могуществом и должен был лишить силы все темные ритуалы.

«Леонардо да Винчи»! – мысленно ахнула Маша.

– Однако нарушение равновесия никогда не бывает во благо… Один из учеников живописца, завистливый и злобный, посвященный в учение Амфиреев, похитил краски учителя и создал вторую картину. В этом ложном образе достиг он торжества зла, поместив в самом центре, на руках у Древней Матери, свое священное чудовище Амфиреуса. Питаясь молоком Той, у которой тысяча лиц, Амфиреус начал снова набирать силы…

Но для решительной победы его почитателям необходимо соединить три начала – Ключ, который охраняем мы, священную царскую кровь, которая течет в жилах потомков нашего властелина, и Образ, созданный великим живописцем и содержащий в себе священные числа.

В греховном ритуале они должны снять наложенное Святым Королем заклятие и выпустить на свободу древнее зло. Прошло еще пятьсот лет, и звезды снова встали в прежнее положение…

– Чего же вы хотите от меня? – прервала Маша речь слепого старца. – Для чего вы привели меня сюда?

– Для того, чтобы завершить свое служение и отдать тебе Великий Ключ.

– Что я буду с ним делать? Вы берегли его тысячу лет, и для вас это стало привычной задачей. Я же далека от ваших сражений…

– Ошибаешься, госпожа! Ты – в самой гуще битвы. Ты несешь в себе священную кровь, и ты же рождена под знаком числа света. Мне было видение, открывшее твою великую роль, Тебе суждено поставить последнюю точку в древней битве…

Старик обернулся к одному из своих телохранителей и громко хлопнул в ладоши. Тот почтительно склонился и скрылся в пещере. Через минуту он вышел оттуда, бережно держа на вытянутых руках небольшой ларец из черного дерева, инкрустированного золотом. На крышке ларца было изображение матери с младенцем на руках.

Бедуин склонился перед стариком и поставил ларец на землю перед ним. Старец поднял руку и что-то повелительно произнес. Все его соплеменники упали на колени и закрыли ладонями глаза. Только молодой переводчик подполз на коленях еще ближе к девушке, чтобы переводить ей слова старика.

– Никто, кроме тебя, госпожа, не может видеть содержимое этого ларца! – значительно произнес старец.

Он осторожно поднял черную крышку и вынул из ящичка странное, тускло блестящее кольцо из незнакомого металла.

– Дай мне твой талисман! – приказал хранитель ключа.

Маша протянула ему пентагондодекаэдр.

Старик вложил легкий шарик в середину кольца, и со странным звуком два этих предмета соединились, слились в одно целое. На ладони старца лежало что-то напоминающее планету Сатурн – шар, окруженный плоским блестящим кольцом. Причем Маше показалось, что кольцо это быстро вращается.

– Прими, госпожа, Великий Ключ вместе со своей судьбой! – проговорил старик гулким и удивительно молодым голосом. – Моя миссия на этом закончена!

Маша испуганно попятилась, но потом взяла себя в руки, шагнула вперед и приняла из рук старца удивительный предмет.

Ключ показался ей одновременно горячим и ледяным.

Неожиданно наступила невероятная, оглушающая тишина. Затих ветер, смолкли звуки пустыни. Маша подняла взгляд, оторвав его от удивительного ключа, и увидела старца.

Хранитель сидел в прежней позе, но из его тщедушного тела словно ушли жизнь и сила.

Руки безвольно упали на колени, и незрячие глаза закрылись.

– Святой Старец умер! Он удалился к своим великим предкам! – громко воскликнул переводчик и повторил эти же слова на своем непонятном языке.

Ночь огласилась горестными криками осиротевших соплеменников.

Казалось, что потомки крестоносцев забыли о Машином присутствии. Они полностью отдались своему горю, нисколько не заботясь о том, какое впечатление могут произвести на постороннего человека. Маша присела в стороне, под скалой, на охапку ветвей и задумалась о том, что ей делать дальше, как поступить. Без помощи бедуинов она не смогла бы даже вернуться в Каир…

Ее невеселые размышления были прерваны молодым переводчиком. Он подошел к девушке, почтительно поклонился ей и сказал:

– Прости, госпожа, что мы так предались своему горю. Святой Старец был для нас всем, он был больше, чем отцом для нас. Его смерть – это больше, чем смерть обычного человека. Это конец существования всего нашего племени. Теперь нам не для чего жить. Наша миссия закончена. Но у меня есть еще долг, и я его не забыл.

Прежде чем послать нас за тобой, старец призвал меня и сказал, чтобы после разговора с ним я препроводил тебя в место, которое называется Абд-аль-Касим. Как гласит пророчество, именно там свершится твоя судьба.

Обратный путь по горной тропе показался Маше еще труднее. Спуск вообще труднее подъема, а тут на нее навалилась бесконечная усталость от всего пережитого за день. Силы почти оставили девушку, и если бы не молодой спутник, она наверняка сорвалась бы с тропы и рухнула в пропасть. То и дело из-под ее ноги скатывались камни, с грохотом пролетая по крутой осыпи.

Наконец спуск закончился, и они оказались на краю пустыни. Молодой бедуин сложил руки рупором и издал прежний то ли лающий, то ли хохочущий звук. Из-за скалы отозвался точно такой же голос, и через минуту из темноты появился молчаливый погонщик, ведущий в поводу двух верблюдов.

Благородные животные послушно опустились на землю. Бедуины помогли Маше сесть на того же белого дромадера, на котором она в начале ночи проделала путь через пустыню, чтобы встретиться со Святым Старцем. Переводчик объяснил ей, что только это белоснежное животное достойно нести ее, в чьих жилах течет благородная королевская кровь. Сам он сел на второго верблюда, светло-коричневого, издал короткое гортанное восклицание, и снова началась бесконечная скачка через ночную пустыню.

Впрочем, это только условно можно было назвать скачкой. Верблюды неслись плавной, мягко раскачивающейся иноходью, так что Маша начала понемногу задремывать. Ей казалось, что она плывет на лодке по гладкому широкому озеру, и на далеком берегу ее ждет близкий, любимый человек.., вот только лица его она никак не могла разглядеть. Лодка раскачивалась, она схватилась за ее борта, чтобы не свалиться в воду, и проснулась от окрика своего проводника:

– Госпожа, проснись! Не упади с верблюда!

Скоро мы подъедем к Каиру!

Действительно, далеко впереди, немного ниже их дороги, показалась яркая россыпь огней ночного города. Верблюды ускорили ход, словно почувствовав, что впереди их ждет вода и, возможно, отдых.

Ночью в пустыне было холодно и, как ни странно, очень сыро: воздух отдавал накопленную влагу. Маша зябко ежилась и не могла дождаться, когда же наконец завершится эта ночная скачка.

И вдруг, когда она меньше всего ждала каких-то неожиданностей, сбоку наперерез их маленькому каравану выехал из темноты джип с погашенными фарами.

– Берегись, госпожа! – крикнул бедуин, поворачивая своего верблюда и вытаскивая из седельной сумки винтовку с коротким стволом. – Я отвлеку их, спасайся!

Легко было сказать! Маша совершенно не умела управлять верблюдом. Хотя, кажется, это умное животное не нуждалось ни в каком управлении. Белоснежный верблюд повернул в сторону и, кажется, удвоил скорость. И в это время сзади прогремел выстрел. Маша оглянулась и увидела, как ее проводник на своем верблюде зигзагами несется рядом с джипом и пытается попасть из винтовки по колесам. Но он успел выстрелить только один раз: послышалась автоматная очередь, и молодой кочевник слетел с седла и рухнул на песок под колеса машины.

Оставшийся без наездника верблюд поднял морду к луне и издал долгий, жалобный рев.

Джип объехал труп бедуина и на полной скорости устремился за Машей. Ее белый верблюд несся прочь, сколько было сил, но мощный мотор делал свое дело, и расстояние между Машей и ее преследователями неуклонно сокращалось.

Снова сухо протрещала автоматная очередь, и верблюд споткнулся, его длинные ноги подломились, и огромное животное рухнуло на холодный песок ночной пустыни. Маша вылетела из седла, перелетела через труп верблюда и упала на сырой плотный песок. Рядом с ней затормозила машина, хлопнули дверцы, прозвучали шаги двух человек.

– Кретин, зачем ты стрелял! – прозвучал знакомый голос. – Если она погибла, я закопаю тебя в одну могилу с ней!

– Азраил, она могла уйти! – отозвался второй человек и наклонился над Машей, обдав ее запахом крепкого дешевого табака. – Да нет, все в порядке! Она жива! – и сильные руки рывком подняли Машу на ноги.

– Твое счастье! – проговорил Азраил.

Девушку поволокли к машине.

– Что вам от меня нужно? – слабым, измученным голосом спросила она. – Как вы со мной обращаетесь?!

– Ах, ну да! – прозвучал рядом с ней насмешливый голос Азраила. – Ведь с тобой нужно обращаться как с особой королевской крови! Извини, я забыл!

Ее втолкнули на сиденье джипа. Азраил сел рядом, закатал рукав, обнажив Машину руку, и неожиданно в его руке появился шприц.

Маша изумленно вскрикнула, попыталась протестовать, но игла уже вошла под кожу, и через несколько секунд все вокруг затянуло розовым колеблющимся туманом.

Дмитрий Алексеевич пожалел, что сел в эту машину. Старый «Форд» дребезжал, дверцы его грозили отвалиться, мотор кашлял, как старый курильщик, и то и дело норовил заглохнуть. Тем не менее лихой водитель выжимал из своего антиквариата сумасшедшую скорость, обгонял другие машины и при этом еще напевал марш из оперы «Аида».

Промчавшись мимо застывшей в темноте громады мечети, «Форд» резко развернулся и затормозил с душераздирающим скрежетом.

Старыгин не сомневался, что при таком торможении от машины отвалится капот или мотор, но этого не произошло. Водитель обернулся и с какой-то странной интонацией проговорил:

– Приехали! Абд-аль-Касим!

Старыгин расплатился, дав щедрые чаевые, и выбрался из машины, с трудом справившись с проржавевшей дверью. Едва он ступил на тротуар, древний «Форд» резко сорвался с места и с дребезгом и грохотом исчез из поля зрения.

Наступила тишина, нарушаемая только негромким журчанием. Не верилось, что вокруг раскинулся многомиллионный город.

Старыгин пошел в том направлении, откуда доносилось журчание, и увидел открытую калитку в высокой беленой стене. За этой калиткой виднелся большой сад с прямыми широкими дорожками, в центре его – цветник, посреди которого журчал фонтан. Белые цветы светились в полутьме ночи, распространяя пряный аромат.

Неожиданно из тени под стеной выскользнула невысокая фигура. Старыгин попятился, но незнакомец стремительно подскочил к нему и прижал к левому боку сверкнувший в темноте клинок. Сверкнув белками глаз, человек что-то яростно проговорил по-арабски.

Старыгин уже мысленно простился с жизнью, но в последний момент, повинуясь внутреннему голосу, торопливо проговорил:

– Та, у которой тысяча лиц!

Незнакомца словно подменили. Он спрятал нож, угодливо склонился перед Старыгиным и проговорил на ломаном английском:

– Пойдемте, господин! Скоро начнется!

Простите мою грубость, но вы знаете, как мы должны быть осторожны!

– Все верно, – кивнул Старыгин, разглядывая того, кто только что чуть не лишил его жизни.

Это был араб лет пятидесяти, со смуглым, изрытым оспой лицом и густыми, коротко подстриженными усами. Выпуклые глаза светились в темноте, как глаза ночного хищника.

Араб развернулся и вошел в калитку, сделав Старыгину знак идти следом.

Они быстро миновали ночной сад, полный свежести и благоухания, вошли в высокую дверь, покрытую тонкой изящной резьбой. За этой дверью оказался просторный холл, вымощенный цветной узорной плиткой и освещенный несколькими медными фонарями, укрепленными на кованых кронштейнах.

– Сюда, господин! – проговорил проводник и открыл низкую, окованную медью дверцу.

За ней оказалась лестница, круто уходящая вниз. Старыгин на секунду задержался на верхней площадке, подумав, не делает ли он большую ошибку, следуя за этим подозрительным человеком. Впрочем, если бы тот хотел убить его, он мог бы сделать это раньше, на улице перед входом в сад…

– Идемте же, господин! – окликнул его проводник. – Скоро начнется!

Старыгин быстро зашагал по лестнице.

Вскоре она закончилась, и начался длинный сводчатый коридор, по сторонам которого виднелись многочисленные темные помещения.

Судя по всему, Дмитрий Алексеевич оказался в большом подвале под одним из старинных каирских дворцов.

Проводник уверенно шел по коридору, изредка сворачивая то в одну, то в другую сторону. Было видно, что он очень хорошо знал дорогу. Старыгин пытался запомнить все эти повороты, но очень скоро сбился и понял, что без провожатого он отсюда не выберется.

Наконец проводник остановился перед высокой запертой дверью, обитой чеканной медью. Он несколько раз ударил в дверь подвесным молотком, отчего под сводами подвала раскатился густой долгий звук.

Возле двери стоял открытый шкаф с резными дверцами черного дерева. В этом шкафу висели несколько длинных черных плащей с капюшонами. Повинуясь все тому же внутреннему голосу, Старыгин протянул руку, взял один из плащей и надел его, низко опустив на лицо капюшон.

Гулкий звук от ударов проводника затих.

Дверь распахнулась, и на пороге появился высокий широкоплечий человек в таком же, как у Старыгина, черном плаще с капюшоном.

– Кто стоит на пороге? – произнес он по латыни.

– Перевозчик душ! – отозвался на том же языке проводник.

– Принимаю от тебя заботу об этой душе! проговорил человек в плаще и отступил в сторону.

Старыгин склонился, чтобы его лицо не было видно из-под капюшона, и вошел в дверь.

За ней оказался огромный, ярко освещенный зал, похожий то ли на бальный зал дворца, то ли на внутреннее помещение собора. Каменные стены были покрыты тонкой, удивительно искусной резьбой, на высоте более десяти метров вдоль них проходила узкая деревянная галерея. Окон в этом зале не было, но в противоположной от входа стороне был огромный витраж, подсвеченный изнутри тусклым красноватым светом. Витраж этот изображал изогнувшееся перед прыжком чудовище – полуящерицу, полузмею, покрытого сверкающей чешуей монстра со второй, маленькой головой на хвосте. То самое чудовище, которое было изображено на картине в Эрмитаже.

Обе пасти монстра были приоткрыты, и из них высовывались два красных раздвоенных языка. Чудовище смотрело, кажется, прямо в глаза вошедшему в зал Старыгину, и в этих глазах читался весь ужас, вся ложь, весь бесконечный цинизм мира… Дмитрию Алексеевичу показалось, что он заглянул в ад.

Изображенное на витраже чудовище так привлекло его внимание, что он не сразу заметил наполнявших зал людей.

Их было много, может быть, несколько сотен, но в огромном помещении не было тесно, и каждый человек здесь был как бы отдельным, самостоятельным островком, никто не разговаривал, все сторонились друг друга, как будто каждый хранил свою собственную страшную или постыдную тайну. И при том, что они не разговаривали друг с другом, зал был наполнен ровным, неумолчным гомоном, как будто каждый человек безостановочно говорил сам с собой или повторял одну и ту же нескончаемую молитву.

Все были, как и Старыгин, одеты в длинные черные плащи, и капюшоны скрывали лица присутствующих. И во всех фигурах, в том, как напряженно они держались, как медленно перемещались по залу, повернувшись в одну и ту же сторону, чувствовалось нетерпеливое и вместе с тем настороженное ожидание. Все присутствующие чего-то ждали, и в то же время чего-то страшились.

Старыгин медленно двинулся вперед, стараясь ни с кем не сближаться, старательно обходя облаченные в длинные плащи фигуры.

Там, в дальнем конце зала, под витражом, изображающим древнее чудовище, стояло что-то вроде алтаря, на котором виднелась огромная книга в черном кожаном переплете. Возле алтаря на каменных плитах тускло светилась жаровня из кованой меди, и над ней курился голубоватый дымок, медленно расползаясь по залу. Позади алтаря, возле самой стены, стоял громоздкий саркофаг из черного камня.

Двигаясь к алтарю, Дмитрий Алексеевич случайно бросил взгляд на стену и разглядел покрывавшую ее каменную резьбу.

Он никогда не видел ничего подобного. Вся стена была покрыта переплетающимися, извивающимися чудовищами – василиски, амфисбены, мантикоры и другие адские создания сражались между собой, совокуплялись, пожирали друг друга, перетекали одно в другое, превращались в новых, еще более чудовищных монстров. Вот василиск с чудовищным хвостом амфисбены, вот другой – с двенадцатью когтистыми лапами, а у этого выросли за спиной кожистые крылья летучей мыши…

Старыгин вздрогнул и отвернулся от стены, пораженный и взволнованный страшной фантазией древнего мастера.

Неожиданно в высоте, над головами присутствующих, раздался долгий, протяжный, тоскливый звук, напоминающий колокольный звон, но чем-то неуловимо от него отличающийся. Этому звуку ответили хриплые голоса труб.

Все присутствующие затихли и замерли, дружно повернувшись в сторону алтаря.

На возвышении за алтарем появился еще один человек. Так же, как остальные, он был одет в длинный черный плащ с капюшоном, закрывающим лицо, но в его фигуре, в его осанке чувствовались уверенность и сила.

Старыгин понял, что это – тот же самый человек, которого он видел в Риме, в святилище под катакомбами святой Присциллы, тот, кого Азраил называл Повелителем.

Звуки труб смолкли, и Повелитель поднял руку, как бы требуя внимания. Впрочем, это было совершенно излишне, все взоры и так были прикованы к нему, все присутствующие и так внимательно ловили каждое его слово.

И тогда он запел.

Старыгин внутренне был готов к тому, что произойдет, потому что помнил сцену в катакомбах, но все равно та странная песня, что зазвучала в каменных стенах святилища, невольно захватила его. Напоминающая католический хорал, но несравненно более древняя и мрачная, эта песня наполнила его тоскливым предчувствием чего-то ужасного и неминуемого и вместе с тем вызвала желание присоединиться к мрачному хору, стать одним из посвященных, слиться с ними… Казалось, что стены расступились, вокруг раскинулась безграничная степь, по которой бежали люди с пылающими дымными факелами, то ли кого-то преследуя, то ли от кого-то убегая, и Старыгин был одним из них…

Он почувствовал опьянение от этого бега, его голова кружилась, казалось, еще немного, и он утратит самого себя, утратит собственное "я", сольется со своими попутчиками, со своей стаей…

Он встряхнул головой, сбросив жуткое наваждение, и огляделся. Все окружавшие его люди были захвачены пением, они раскачивались в такт мелодии, у некоторых упали капюшоны и стали видны лица – мужские и женские, старые и молодые, но одинаково опустошенные, с полузакрытыми глазами…

Старыгин повернулся к алтарю и увидел Повелителя. Он один не пел; начав эту древнюю песню и убедившись, что все присутствующие подхватили ее и подпали под ее власть, он замолчал и теперь медленно обводил зал взглядом, как бы проверяя свою паству. Вот он повернулся в сторону Дмитрия Алексеевича. Лица его по-прежнему не было видно, но из темноты, скрывающейся под капюшоном, блеснули яркие, внимательные, все замечающие глаза. Старыгин приоткрыл рот, делая вид, что подпевает своим соседям, и всей своей фигурой изобразил опьянение древней музыкой. Тем не менее внимательный взгляд Повелителя подозрительно задержался на нем, и только через бесконечно долгую секунду переместился дальше.

Оглядев свою паству, Повелитель отступил в сторону и бросил на тускло рдевшую рядом с алтарем жаровню несколько крупных красноватых зерен. Струящийся над жаровней сизый дым стал гуще. Старыгин почувствовал его сладковатый, дурманящий аромат и невольно задержал дыхание.

Пение прекратилось так же неожиданно, как и началось. Несколько секунд в зале царила напряженная, гнетущая тишина, затем люди зашевелились, как бы оживая или просыпаясь после тяжелого, мучительного сна, полного кошмаров.

И тогда, не давая им опомниться, Повелитель заговорил.

– Братья! Вы верно и преданно служили мне. Нет, не мне – вы служили нашему общему Повелителю, более древнему, чем сама Земля. Ваше служение не пропадет напрасно, каждому из вас воздается сторицей. Как было предсказано, вы будете равны богам. Безграничная власть, бесконечная жизнь, полная невиданных радостей и наслаждений, – вот что ждет вас. Остальные же, те, кто молился своим слепым богам или жил, закрыв глаза и не задумываясь о завтрашнем дне, – они будут ввергнуты в пучину ада! – И Повелитель показал на стены зала, покрытые чудовищной резьбой.

По рядам прокатился одобрительный гул.

Выждав, когда все затихнут, повелитель снова поднял руку и продолжил:

– Я не раз повторял вам эти слова, и вы вправе спросить: когда же? Нам надоело ждать!

Ряды слушателей задвигались, раздались голоса:

– Нет, мы готовы ждать! Мы верим тебе, Повелитель!

Человек перед алтарем взмахнул рукой, как опытный дирижер, и тут же снова наступила тишина.

– Да, ожидание было слишком долгим. Тысячу лет верные служители Великой Силы ждали, когда наступит это мгновение. Многие поколения преданно несли свою службу и сходили в могилу, так и не дождавшись, так и не получив воздаяния. Но вам повезло несравненно больше, потому что великий миг наконец настал! В наших руках все три святыни:

Образ, Кровь и Ключ!

По рядам прокатился глубокий, взволнованный вздох. Все застыли в немом ожидании.

Старыгин сжал руки и невольно вскрикнул: неужели они захватили Машу и сейчас произойдет что-то страшное, что-то непоправимое?

К счастью, никто не обратил на это крик внимания: все были слишком захвачены тем, что происходило перед алтарем. Кроме того, его крик могли принять за проявление радости в преддверии давно ожидаемого чуда.

Повелитель повернулся и широко взмахнул рукой.

Этот человек был настоящим мастером театральных эффектов.

Сразу после его взмаха за алтарем, на стене, расположенной под витражом с изображением древнего чудовища, распахнулось небольшое окно, за которым оказалась ярко освещенная картина.

Мадонна Литта. Та самая картина, за которой Старыгин колесил по двум континентам.

Та картина, из-за которой ему пришлось бросить свою спокойную, налаженную жизнь.

– Образ! – пробежал по залу восхищенный крик. Люди в черных плащах двинулись вперед, стремясь приблизиться к алтарю, к тому, что должно произойти на их глазах.

– Образ! – подтвердил повелитель и снова повернулся к залу, сжимая в руке какой-то продолговатый темный предмет.

Вглядевшись в этот предмет, Старыгин узнал каменную призму с изображением Исиды, найденную им в подземелье возле пирамиды Хефрена.

– Ключ! – как один человек, воскликнули все присутствующие.

– Ключ! – повторил Повелитель и так повернул каменную печать в своей руке, чтобы каждый в зале смог ее разглядеть.

– Но где же кровь? – в страстном нетерпении выкрикнул кто-то из первых рядов.

Повелитель словно ждал только этого выкрика, послужившего сигналом для следующего действия разыгрывающегося на глазах потрясенных зрителей спектакля.

– Вот она! – воскликнул он, подняв руку и хорошо рассчитанным взмахом указав на что-то, находящееся высоко над головами присутствующих.

Все участники действа обернулись и подняли головы, чтобы проследить за этим жестом.

Старыгин точно так же, как все, повернулся и увидел, что по узкой резной галерее, опоясывающей зал на большой высоте, двигаются два человека в таких же, как у всех прочих, черных плащах. Несмотря на эти длинные и бесформенные одеяния, было видно, что первый из двух людей – женщина, а идущий следом за ней – мужчина, причем мужчина удивительно высокий и худой, так что плащ висел на нем, как на вешалке, и развевался, обметая длинные худые ноги.

Несмотря на худобу, фигура мужчины излучала нечеловеческую силу и болезненную, лихорадочную энергию. Женщина же, напротив, двигалась как автомат, опустив голову и безвольно переставляя ноги.

– Вот она, та, кого мы так долго искали! Сосуд священной королевской крови, та, кто поможет снять древнее заклятье и открыть для нас двери рая, врата могущества!

Слова Повелителя потонули в криках радости. Весь зал ликованием встретил приближающихся по галерее людей.

Старыгин подумал, как тонко и безошибочно организовано это действо. Появление новых персонажей над головами зрителей, на галерее, многократно усилило психологический эффект. Однако он почти не сомневался, что женщина в плаще – это Маша, и не мог понять, почему она послушно идет туда, где ее ожидает неизвестная участь, а скорее всего смерть.

Двое новых участников действа медленно, как во сне, спустились по узкой ажурной лесенке и очутились за алтарем, рядом с Повелителем. Тот повернулся и резким жестом сбросил капюшон, закрывавший лицо женщины.

Старыгин издал стон, заглушенный радостными восклицаниями его соседей. Как он и ожидал, это была Маша.

– Вот она! – прокричал Повелитель, перекрывая шум зала. – Вот она, наследница великих королей, чья кровь откроет для нас священные врата! Вот она, та, которой суждено завершить наше тысячелетнее ожидание! Поклонитесь принцессе, дети мои!

Все присутствующие, как один человек, упали на колени. Старыгину пришлось сделать то же самое, чтобы раньше времени не привлечь к себе внимание Повелителя или кого-нибудь из его подручных. Опустившись на колени, он осторожно передвинулся вперед, стараясь оказаться как можно ближе к алтарю и к главным героям трагедии.

Шум в зале постепенно затих, и воцарилась напряженная, звенящая тишина. Именно ее ждал Повелитель, чтобы приступить к следующей части своего плана. Он поднял руку, требуя внимания, хотя каждый человек в этом зале и без того не сводил с него глаз, и без того задерживал дыхание, чтобы не пропустить ни одного слова.

И вдруг, когда он уже готов был заговорить, внезапное вмешательство нарушило настороженную тишину зала.

Высокий человек, стоявший за его спиной, резким движением сбросил с головы капюшон, открыв лицо, узкое и худое, как профиль на стертой от времени старинной монете, и шагнул вперед, уставившись на Повелителя своими разноцветными глазами.

– Повелитель! – воскликнул он хриплым, взволнованным голосом, дрожащим от напряжения, как туго натянутая струна.

– Что тебе, Азраил? – недовольно откликнулся Повелитель, повернувшись к своему подручному, как к докучному насекомому, отвлекающему его от важного дела.

– Повелитель! – повторил Азраил, сделав еще один шаг. – Верно ли я служил тебе?

– Ты служил не мне, – ответил ему недовольный голос из-под капюшона, – ты служил Иной Силе и Высшему, тому, у чего нет имени и названия!

– Да, это так, но я исполнял каждое твое слово! Я был послушным орудием в твоих руках!

– И чего же ты хочешь за свою верную службу? – в голосе Повелителя явственно прозвучала насмешка.

– Позволь мне совершить великий ритуал!

Позволь пролить кровь и вставить ключ в замок Вечности!

– С Вечностью нельзя торговаться, – отозвался повелитель. – Но Иная Сила, чью волю я исполняю, милосердна, и я позволю тебе сделать то, о чем ты просишь!

– Благодарю тебя, Повелитель! – воскликнул Азраил и упал на колени перед алтарем.

– Встань и приготовься, – приказал ему Повелитель.

Азраил сбросил с плеч длинный плащ, оставшись в черном облегающем костюме, еще больше подчеркивающем его удивительную худобу, и взял в руки широкий каменный нож, лежавший на алтаре между страницами книги. По залу, как легкий ветер по траве, пробежал взволнованный шепот.

– Приготовьтесь и вы, братья! – воскликнул повелитель. – Скоро произойдет то, чего мы ждали тысячу лет!

Он перевернул страницу лежавшей на алтаре книги и начал читать молитву на незнакомом Старыгину языке, казавшемся древним, как само время.

С каждым словом этой молитвы свет в зале понемногу тускнел, и когда прозвучало последнее слово, большая часть помещения погрузилась во тьму, только главные действующие лица предстоящей трагедии и алтарь с лежащей на нем книгой были ярко освещены тревожным багровым светом. И еще ярко горел подсвеченный изнутри витраж, особенно злобные глаза чешуйчатого монстра.

– Приступай! – приказал Повелитель, повернувшись к Азраилу.

Тот схватил за плечо безвольно стоящую девушку и подвел ее к стене, на которой была укреплена картина. Свет тут же переместился, ярко осветив лик Мадонны. Азраил поднял каменный нож… Но тут Старыгин, вплотную подобравшийся к алтарю, схватил огромную книгу в черном переплете и бросил ее в голову разноглазого убийцы. Азраил злобно вскрикнул, покачнулся и выпустил девушку. Старыгин в два прыжка подскочил к ней, схватил за руку и потащил прочь от алтаря. Маша не сопротивлялась, но и не помогала своему спасителю, она только безвольно переставляла ноги и смотрела прямо перед собой пустыми, лишенными жизни глазами.

Повелитель выкрикнул какое-то непонятное слово, и из незаметной до того двери выскочили двое людей в одинаковой монашеской одежде. Они бросились к Старыгину, вырвали Машу из его рук и в мгновение ока связали реставратора обрывком грубой веревки.

Азраил выпрямился, встряхнул головой и шагнул вперед, униженно проговорив:

– Прости меня, Повелитель! Я понял, что недостоин…

В ответ ему раздался спокойный, немного насмешливый голос:

– Я уже сказал тебе, что Иная Сила милосердна! Продолжай!

Азраил снова шагнул к девушке, взял ее за руку и подвел к освещенной картине. Он поднял каменный нож… Старыгин напрягся в руках монахов, но те держали его, как в стальных тисках.

– Помни, что принцесса послужит нам на всех этапах Церемонии! – напомнил Повелитель.

Азраил кивнул и полоснул широким ножом по Машиной руке. Девушка дернулась и негромко вскрикнула. Струя крови брызнула на картину, окропив нежное лицо Мадонны. Старыгин скрипнул зубами, не в силах помешать происходящему.

Азраил провел лезвием ножа по холсту, собрав с него кровь, и повернулся лицом к алтарю. Повелитель протянул ему каменную призму с изображением Исиды. Приложив черный камень к окровавленному лезвию, Азраил произнес несколько непонятных слов и подошел к каменному саркофагу. Только сейчас Старыгин разглядел рельеф, высеченный на темной каменной поверхности этого саркофага.

Это было условное, но полное силы и выразительности изображение женщины, кормящей грудью младенца, – Богоматери, Исиды, Мадонны, Древней Матери, Той, у которой тысяча лиц.

Азраил вставил каменную призму в отверстие, проделанное в передней стенке саркофага. В зале снова наступила напряженная, торжественная тишина. Повелитель встал перед алтарем и снова запел свою странную, гипнотическую песню. Ее тут же подхватили сотни людей, которые, казалось, только этого и ждали.

И под этот древний, удивительный аккомпанемент Азраил повернул каменный ключ в скважине.

Тут же раздался страшный скрежещущий звук, и с потолка зала обрушился огромный кусок камня. Участники церемонии продолжали петь, как будто ничего не заметили, и только несколько человек замолчали – замолчали навеки, погребенные каменным обломком.

Но на этом катастрофа не прекратилась.

В разных углах зала слышались треск и грохот, и по стенам зазмеились многочисленные трещины. Тут и там рушились колонны, куски каменной облицовки обваливались, убивая и калеча облаченных в черные плащи людей.

Стоны раненых смешивались с торжественным пением, но Азраил, не поворачиваясь к залу и, кажется, ничего не слыша, продолжал церемонию.

Он еще раз повернул ключ в скважине, и по крышке саркофага пробежала кривая широкая трещина. В то же время еще один огромный каменный обломок откололся от сводов зала, в какую-то долю секунды лишив жизни несколько десятков человек. Со всех сторон раздавался грохот падающих камней, крики искалеченных людей и постепенно стихающее пение. Только чудовище на витраже безмолвно и равнодушно взирало на происходящее, и его глаза горели все ярче и ярче. Да еще Повелитель стоял перед алтарем с безразличным видом, как будто все происходящее нисколько его не касается.

Огромный камень сорвался со стены и рухнул рядом с алтарем. Повелитель отступил в сторону, но по-прежнему не сводил глаз с каменного саркофага. И тут его крышка со страшным грохотом раскололась пополам.

Оба обломка разлетелись в стороны, как будто их разметало взрывом, и одна из них погребла под собой Азраила. Только теперь Повелитель ожил, как будто дожидался именно этого момента. Он что-то приказал державшим Старыгина монахам. Один из них подошел к обломкам саркофага и вытащил из него странный черный ящик из незнакомого, тускло мерцающего материала. Ящик, должно быть, был очень тяжел, во всяком случае, облаченный в монашескую рясу силач с трудом поднял его. Сам Повелитель вытащил из рамы картину Леонардо, свернул ее и спрятал под своим плащом. Повелитель отдал монахам еще одно приказание. В стене под витражом открылась маленькая дверца, и монахи повели туда вяло сопротивляющегося Старыгина и безвольно передвигающуюся Машу. Повелитель замыкал шествие. Напоследок он бросил взгляд на свою гибнущую паству. В зале почти не осталось живых, стены все еще рушились, но из каких-то уголков все еще доносились отдельные голоса, поющие древнюю песню.

За дверью оказался узкий темный коридор.

Миновав его и поднявшись по скрипучей деревянной лестнице, маленькая группа оказалась перед еще одной дверью. Первый из монахов толкнул ее, и воздух сразу стал свежее. Один за другим все вышли наружу и оказались на пустынной ночной улице. В небе горели крупные южные звезды, пахло цветами и ванилью.

Невдалеке от двери стоял черный автомобиль с погашенными фарами.

Повелитель взмахнул рукой, и автомобиль подкатил ближе. Монахи втолкнули Старыгина и Машу на заднее сиденье. Повелитель сел рядом с молчаливым шофером.

В полном молчании поехал автомобиль по ночному Каиру, и за всю дорогу не было сказано ни слова, только Маша тихо стонала и мотала головой, точно пыталась пробудиться от тяжелого сна.

Старыгин долго гадал, куда их везут.

Тихие безлюдные кварталы сменились ярко освещенными улицами, на которых никогда не спят. Из кофеен и ресторанов неслась тягучая восточная музыка, по тротуарам шли веселые компании, многие прохожие явно были подвыпившими, несмотря на строгий запрет пророка.

Затем снова пошли темные улицы, потом безлюдные пустыри, освещенные лишь неверным светом луны, наконец машина свернула на узкое шоссе и через несколько минут въехала на летное поле небольшого частного аэродрома.

Самолет уже дожидался пассажиров.

В прежнем безмолвии в него перенесли таинственный черный ящик, извлеченный Повелителем из саркофага, перевели Старыгина и Машу, которая уже начала понемногу приходить в себя. Их поместили в салоне, под охраной все тех же молчаливых монахов.

Повелитель, по-прежнему скрывая лицо под капюшоном, прошел в кабину пилота, и самолет вырулил на взлетную полосу.

Короткий разбег – и сверкающий россыпью огней ночной Каир остался далеко внизу.

– Куда мы летим? – спросил Старыгин одного из мрачных охранников, но это было так же бесполезно, как задавать вопросы каменному сфинксу или великой пирамиде.

Старыгин выглянул в окно и увидел, как внизу проплыла темная полоса пустыни, затем снова загорелись огни большого города, судя по всему, Александрии, потому что после тускло заблестела поверхность моря. Вскоре самолет поднялся над облаками, и можно было только догадываться, что его курс лежит обратно в Европу.

Старыгин попытался ослабить веревку на руках, но охранник тут же заметил его попытку и больно ткнул кулаком в бок.

– Дали бы хоть кофе, – проворчал Дмитрий Алексеевич. – Для ужина, конечно, поздновато…

Как и прежде, никакого ответа на его слова не последовало.

Небо в иллюминаторе начало светлеть.

Часы были на запястье, запястье было за спиной, туго перетянутое веревкой, и оставалось только гадать, сколько времени длится полет, но Старыгину казалось, что они летят уже не меньше трех часов. Наконец самолет начал медленно снижаться.

– Безобразный сервис, – не прекращал Старыгин попыток разговорить охранников. Нет чтобы вышла симпатичная стюардесса и объявила, что мы через двадцать минут прибываем в аэропорт города Милана, температура в Милане двадцать пять градусов…

Самолет коснулся колесами земли, слегка подпрыгнул и покатился по дорожке. Наконец он остановился, мотор стих. Пассажиров все так же без единого слова вывели наружу и усадили в черный автомобиль, точно такой же, как тот, в котором они ехали по Каиру.

– Такое впечатление, что мы сделали круг и прилетели обратно, – без надежды на ответ проговорил Старыгин.

Впрочем, здесь воздух был суше и прохладнее, чем в Каире. Несомненно, они вернулись в Европу. В машину принесли таинственный черный ящик. Повелитель занял свое прежнее место, и машина выехала с аэродрома.

Некоторое время дорога извивалась среди ночных виноградников, обнесенных невысокими каменными оградами, потом потянулись бесконечные складские и хозяйственные постройки, говорящие о приближении большого города. Наконец показались высотные дома новостроек, и Старыгин, напряженно вглядывавшийся в строения за окном, узнал знаменитый римский район ЭУР.

«Как я и подозревал, мы вернулись в Рим, подумал он. – Все закончится, как и началось, в Вечном городе.., впрочем, закончится ли?»

Новостройки сменились старыми районами, вместо широких проспектов пошли узкие извилистые улочки, затем машина выехала на виа Деи Коронари, а оттуда – на древнюю набережную Тибра. Свернув в сеть переулков недалеко от моста Сан-Анджело, она еще немного попетляла и остановилась перед воротами в высокой каменной стене, на которой Старыгин разглядел чудом сохранившийся полустертый герб – змея, обвивающая раскидистое дерево.

Водитель вышел из машины, открыл ворота, и автомобиль медленно въехал во двор.

Здесь царили глубокая тишина и запустение, свойственные многим старым домам, знавшим долгую и славную историю, которая давно уже подошла к концу. Впрочем, здание, около которого они находились, было даже не домом, а дворцом, старинным римским палаццо, сильно пострадавшим от беспощадного течения времени. Стены палаццо грозили обвалиться, во многих окнах не хватало стекол, но здание еще сохраняло очарование старины.

Посреди двора виднелся фонтан, то есть то, что когда-то было фонтаном, – квадратный каменный бассейн с полуобвалившимися краями, статуя какого-то мифического животного в центре – то ли черепаха, то ли ящерица, разглядеть точнее Старыгин не сумел, потому что статуя тоже была тронута разрушением. В бассейне было немного воды, но скорее всего она осталась после недавнего дождя. Воздух был влажен, в нем витал аромат незнакомых цветов, аромат печали и запустения.

На стене дома, над полукруглой, покрытой сетью трещин аркой, перекрывавшей вход, сохранился такой же, как снаружи, каменный щит с гербом – змея, обвивающая раскидистое дерево.

Тот же водитель открыл дверь, и все прибывшие один за другим вошли внутрь палаццо.

В руках одного из монахов затеплилась свеча, едва озарившая помещение, в котором они. оказались. При ее слабом свете можно было разглядеть только мраморные плиты пола да выделяющиеся в темноте очертания статуй.

Иногда тусклый отсвет свечи случайно вырывал из темноты остатки старинной росписи на стене. Человек со свечой двинулся вперед, за ним следовал Повелитель, водитель вел Машу.

Старыгин замешкался, и второй монах, замыкавший шествие, грубо толкнул его в спину.

Миновав просторный холл, процессия поднялась по широкой лестнице и оказалась в огромном темном помещении. Человек со свечой обошел его, зажигая многочисленные канделябры, и скоро все вокруг было залито их ярким красноватым светом.