Адмирал Эндрю Каннингхем

Глава II От Дарданелл до Балтики (1914–1919)

В ноябре 1913 г. все 16 кораблей 3-ей флотилии пришли на Мальту. Как уже говорилось выше, до реформ Фишера Средиземноморский флот являлся лучшим соединением британских военно-морских сил. Именно на Средиземное море направлялись новейшие боевые корабли, укомплектованные самыми опытными экипажами. Так было до тех пор, пока в Уайтхолле не осознали, что главная угроза британскому могуществу исходит от Германии. С конца 1904 г. Фишер приступил к постепенному перераспределению главных сил флота и сосредоточению лучших кораблей в водах метрополии. Количество эскадренных броненосцев на Средиземном море сократилось с 12 до 8. К лету 1905 г. все 5 современных линейных кораблей, составлявших главную ударную силу английской эскадры в водах Китая, были возвращены в Англию и из них сформировано отдельное соединение. Число эскадренных броненосцев в водах метрополии увеличилось с 8 до 17.

Затем был сформирован отдельный Атлантический флот, базировавшийся в Гибралтаре. Его ядро составили 8 самых быстроходных эскадренных броненосцев. В зависимости от конкретной ситуации он должен был служить стратегическим резервом как для Средиземноморского флота, так и для Флота Метрополии. Атлантический флот дважды в год участвовал в совместных маневрах со Средиземноморским флотом и один раз в год с Флотом Метрополии. Каждому из трех флотов в европейских водах была придана отдельная эскадра броненосных крейсеров. От содержания эскадренных броненосцев в водах Северной Америки и Вест-Индии решили вообще отказаться.

Таким образом, в результате фишеровской политики передислокации военного флота? от общего числа линейных кораблей Великобритании были сосредоточены в водах метрополии, т. е. против Германии. Количество эскадренных броненосцев и броненосных крейсеров, базировавшихся в портах Англии в «эру Фишера», изменилось следующим образом: 1902 г. — 19, 1903 г. — 20, 1907 г. — 64. Однако появление «Дредноута» дало Германии хороший шанс сократить отставание в силе своего флота от британского. Фактически, после 1906 г. гонка морских вооружений началась с новой точки отсчета, поставившей Германию и Англию почти в равное положение.

Несколько лет спустя в британском Адмиралтействе пришли к выводу, что для сохранения решающего превосходства над германским флотом в Северном море придется еще больше «оголить» средиземноморский фланг. Очередная реорганизация английских соединений на Средиземном море началась в 1912 г. Уинстон Черчилль изложил суть ее цели в своей речи перед палатой общин 18 марта. Высшее военно-морское руководство планировало впредь удерживать превосходство над германским флотом в Северном море при соотношении 1,6:1. Для удержания превосходства на таком уровне в ближайшие годы необходимо соблюдение следующих условий: начиная с 1912 г. закладывать на британских верфях по 3–4 дредноута в год (если быть точным, 4-3-4-3-4-3); считать квази-дредноуты «Лорд Нельсон» и «Агамемнон» настоящими дредноутами (что было не так уж безосновательно; специалисты полагали, что эти последние английские броненосцы додредноутского типа по бронированию и некоторым конструктивным решениям превосходили «Дредноут»); перевести Атлантический флот из Гибралтара в порты Англии; уменьшить число линейных кораблей в составе Средиземноморского флота еще в 2 раза.

В результате, в составе Средиземноморского флота остались только 4 старых эскадренных броненосца типа «Дункан» («Дункан», «Эксмаут», «Рассел» и «Корнваллис»), которых к тому же перевели с Мальты в Гибралтар. На Мальте осталась только крейсерская эскадра. Проводя столь радикальные сокращения. Адмиралтейство руководствовалось исключительно соображениями стратегии и тактики. И с этих позиций его политика выглядела вполне логичной и обоснованной. Но решение оказалось весьма уязвимым для критики именно в силу узости кругозора лиц, его принимавших.

Помимо такой цели, как защита непосредственно Британских островов, Англия имела весьма обширные «интересы и обязательства» по всему миру, не в последнюю очередь в Средиземноморском регионе, где многие проблемы большой политики не могли эффективно решаться без сильного военно-морского присутствия. Форин Оффис заявил резкий протест в связи с фактической «эвакуацией» Средиземного моря и Адмиралтейству пришлось пойти на попятную.

Черчилль согласился увеличить число эскадренных броненосцев в Гибралтаре с 4 до 8 и отправить на усиление мальтийской эскадры 2, а то и 3 линейных крейсера типа «Инвинсибл». Первые в истории линейные крейсеры «Инвинсибл», «Инфлексибл» и «Индомитебл» сошли на воду в течение 1907 г. Будучи почти равными современному им «Дредноуту» по водоизмещению (17.250 т.), они несли по 8 орудий калибром 305 мм. 16 пушек калибром 102 мм и развивали скорость 26 узлов. Самым слабым местом этих кораблей было, несомненно, бронирование: толщина главного броневого пояса равнялась только 152 мм. Это обстоятельство сыграло роковую роль в годы Первой мировой войны. В день Ютландского сражения линейные крейсеры поставили во главе колонн линкоров Гранд Флита без скидок на их конструктивные особенности. Перед ними стояла задача охвата головы колонны линкоров противника, что рассматривалось военно-морскими стратегами тех времен необходимым предварительным условием разгрома вражеской эскадры. Увы, Ютландский бой оказался слишком суровым испытанием для ослабленной броневой зашиты этих кораблей. Для 3 из 10 английских линейных крейсеров упомянутое сражение оказалось последним. Германские снаряды сравнительно легко пробивали не только палубную и бортовую броню, но даже броневые плиты колпаков и стен башен главного калибра.

Однако в 1912 г. в британском Адмиралтействе этого никто не мог предвидеть или, во всяком случае, не придавали особого значения ослабленной броневой защите линейных крейсеров. Высшее военно-морское руководство сочло, что в Средиземном море линейные крейсеры прекрасно «позаботятся сами о себе»: они всегда смогут уничтожить более слабого противника и уйти от более сильного. К тому же линейные крейсеры имели весьма внушительный внешний вид и не менее грозную репутацию, созданную им прессой, и потому неизменно производили сокрушительное впечатление на публику. Такие качества линейных крейсеров являлись не менее важными при выполнении ими дипломатических миссий (читай, оказании силового давления) и при «показе флага» в средиземноморских странах из соображений престижа.

Именно в таком составе и застал Средиземноморский флот лейтенант Каннингхэм поздней осенью 1913 г. Командовал флотом адмирал Беркли Милн. Подчиненные ему силы состояли из линейных крейсеров «Инфлексибл» (флагман), «Индомитебл» и «Индефатигебл»; 4 броненосных крейсеров («Дифенс», «Дьюк оф Эдинбург», «Блэк Принс» и «Уорриор») под командованием контр-адмирала Э.Ч.Трубриджа; 4 легких крейсеров («Дублин», «Глочестер», «Чатам» и «Веймаут»); а также 16 эсминцев только что прибывшей 3-ей флотилии. Не забудем о 4 старых эскадренных броненосцах типа «Дункан», стоявших в Гибралтаре.

Хотя начиная с 1904 г., Средиземное море рассматривалось британскими стратегами как второстепенный театр, ситуация для англичан складывалась там не менее угрожающей, чем в Северном море. В случае большой европейской войны, удержание господства на Средиземном море теми силами, которые имелись в распоряжении Беркли Милна, было бы весьма проблематично, если вообще возможно. В связи с этим здесь представляется уместным хотя бы несколько слов сказать о потенциальных противниках.

В последние недели уходящего 1912 года в Константинополь пришли множество боевых кораблей, крейсировавших в восточной части Средиземного моря. Помимо флагов великих средиземноморских держав и России на рейде Золотого Рога выстроились крейсера из Соединенных Штатов, Голландии и многих других стран. Но самыми важными из всех визитеров, приковавшими к себе всеобщее внимание, были новейший линейный крейсер «Тебен» и не менее новый легкий крейсер «Бреслау». Эта парочка составила только что сформированный германский Миттельмеер дивизион, которым в тот момент командовал контр-адмирал Труммлер. «Тебеи» являл собой великолепный образец германского военного судостроения. При водоизмещении в 22.616 т. и скорости хода 28 узлов, он нес десять 280 мм орудий, двенадцать 150 мм и столько же 88 мм пушек. Хищные обводы его низко сидящего корпуса и исходившее от него ощущение сокрушительной мощи, произвели неизгладимое впечатление, особенно на турок и французов. И те и другие сделали далеко идущие выводы. Для французов они были самыми неутешительными.

С этого времени германский дивизион стал серьезным дестабилизирующим фактором на Средиземном море, сыгравшим во время войны важнейшую роль, с самыми катастрофическими последствиями для Антанты. Любопытно, что в течение двух предвоенных лет в германском генеральном морском штабе очень переживали за судьбу «Гедена» и «Бреслау» и неоднократно настаивали на их скорейшем возвращении в Северное море. Их переживания вызывали понимание и сочувствие. В конце 1912 г. страсти были накалены уже до такого предела, что Труммлер и французский адмирал Дартиж дю Фурне договорились отпускать своих матросов на берег в разные дни, во избежание драк и провокаций.

Германия имела на Средиземном море могущественных союзников. Первый итальянский дредноут «Данте Алигьери», имевший водоизмещение 19.500 т., скорость хода 23 узла и вооруженный двенадцатью 305 мм орудиями, вступил в строй в январе 1913 г. За ними последовали 3 еще более мощных корабля типа «Конте ди Кавур». По оценкам специалистов из британского Адмиралтейства, члены Тройственного союза Австро-Венгрия и Италия в ближайшие годы будут готовы выставить на Средиземном море 10 дредноутов. Таким образом, в 1912 г., принимая решение оставить в Гибралтаре 4 эскадренных броненосца додредноутного типа, Черчилль прекрасно осознавал, что очень скоро их боевая ценность станет совершенно ничтожной перед лицом объединенной австро-итальянской морской мощи.

Особенно впечатляющим был прогресс военно-морских сил Австро-Венгрии. Если Италия уже сравнительно давно и прочно заняла место в ряду ведущих морских держав, то упоминание об австро-венгерском флоте на рубеже XIX–XX вв. неизменно вызывало кривые ухмылки специалистов. На ум сразу приходили напыщенные офицеры, увенчанные многочисленными наградами и длиннейшими непроизносимыми титулами, игрушечный флот и царившая на нем опереточная атмосфера.

Действительно, военно-морские силы Дуалистической монархии многие годы не выходили за рамки задач обеспечения береговой обороны. Но влияние идей эпохи «нового маринизма», отлитых в чеканные постулаты теорий морской мощи Мэхена и Коломба, не обошло стороной и Австро-Венгрию, хотя по своему геополитическому положению и особенностям национального мышления она продолжала оставаться сугубо континентальной державой. В 1908 г., к изумлению зарубежных наблюдателей, австро-венгерский флот пополнился тремя эскадренными броненосцами типа «Радецкий» При водоизмещении в 14.226 т. и скорости хода 20,5 узлов, они несли 4 орудия калибром 305 мм, восемь 225 мм пушек и имели дальность плавания 5600 миль. Такие тактико-технические данные с полным основанием позволяли классифицировать их как квази-дредноуты. Некоторые специалисты даже утверждают, что на короткий период времени, до вступления в строй французских линейных кораблей типа «Дантон», броненосцы типа «Радецкий» являлись сильнейшими кораблями на Средиземном море.

Появление таких кораблей свидетельствовало, что отныне амбиции К. и К. Кригсмарине (Kaiserhch und Konglich Kriegsmarine — королевский и императорский военный флот) не ограничиваются акваторией Адриатического моря.

Следующим логическим шагом стало строительство настоящих дредноутов. В 1909 г. в военно-морских кругах Европы начали циркулировать упорные слухи, что на военных верфях Австро-Венгрии то ли вот-вот начнется, то ли уже началось тайное строительство дредноутов без одобрения программы и военно-морского бюджета рейхстагом. В Дуалистической монархии в еще большей степени чем в Германии военно-морские проблемы окружались плотной завесой секретности. Иностранные военно-морские атташе тщетно пытались получить какую-либо официальную информацию. На военные верфи в Триесте, Фиуме и Пола их попросту не пускали.

В апреле 1910 худшие опасения представителей Антанты подтвердились. Информация просочилась из совершенно неожиданного источника. В социал-демократической газете «Арбайтер Цайтунг» появилась негодующая статья, подписанная депутатами социал-демократической фракции рейхстага, которые выражали свое возмущение тем, что правительство без одобрения высшего органа законодательной власти страны выделило дополнительные средства из бюджета на строительство военных кораблей помимо предусмотренных программой. Пол года спустя морской министр граф Рудольф Монтекукколи официально подтвердил эту информацию.

24 июня 1911 г. первый австрийский дредноут «Вирибус Унитис», получивший в качестве имени девиз императорского дома Габсбургов, сошел на воду в Триесте. Несколько месяцев спустя за ним последовали «Тегетгоф» и «Принц Ойген». С учетом стесненности в средствах, относительной слабости промышленной базы и отсутствия опыта строительства таких больших кораблей, австрийские дредноуты получились на редкость удачными. При водоизмещении в 20.000 т. «Вирибус Унитис» развивал скорость хода в 21,5 узла. Он был оснащен вполне приличными турбинами. Его главную артиллерию составляли двенадцать 305 мм орудий, размещенных в 4 трехорудийных линейно завышенных башнях в диаметральной плоскости корабля — наиболее удачная и экономичная компановка, ставшая впоследствии классической. По сути, «Вирибус Унитис» может считаться первым в мире дредноутом с трехорудийными башнями.

Таким образом, австро-венгерские военно-морские силы, хотя и медленно и не без проблем, превратились в современный сбалансированный флот и вместе с тем в важный фактор сложного расклада сил на Средиземном море. В случае большой европейской войны, он должен был немедленно выйти к Сицилии и объединиться с итальянским флотом. После этого объединенные силы союзников в самое ближайшее время планировали дать решительный бой англичанам и французам, и овладеть господством на Средиземном море. При таком сценарии у командующего австро-венгерским флотом вице-адмирала Антона Гауса имелись все шансы войти в анналы военно-морской истории в качестве нового Нельсона или Тегетгофа. пусть даже нового Вильнева. Однако история распорядилась иначе. В августе 1914 г. Италия твердо объявила о своем нейтралитете. В результате К. и К. Кригсмарине оказался перед лицом превосходящих англо-французских морских сил и был фактически заперт в Адриатическом море. Когда в мае 1915 г. Италия вступила в войну на стороне Антанты, шансов не оставалось никаких.

Но в 1913 г. и в первой половине 1914 г. этого еще никто предвидеть не мог. Расклад сил флотов двух противостоящих друг другу военных блоков на Средиземном море был примерно равным, что делало положение англичан особенно шатким. В начале лета 1914 г. австрийская эскадра посетила Мальту. Серые громады дредноутов Гауса с массивными трехорудийными башнями, недвижимо застывшие на голубой глади Гранд-Харбора наводили сэра Беркли Милна на тревожные размышления. Таков был расклад сил и общая политическая атмосфера на Средиземном море накануне Первой мировой войны.

Мальта, как обычно, оставалась для английских моряков очень притягательным местом, с танцами, пикниками, хождениями по гостям и романтическими свиданиями теплыми средиземноморскими ночами. Однако Каннингхэм всячески избегал светских развлечений. Казалось, что 30-летний офицер готовится добровольно принять монашество. Все свое свободное время он посвящал хождению под парусами и изредка играл в гольф. Он даже ночевал на своем эсминце, хотя холостым офицерам также предоставлялось жилье на берегу.

6 февраля 1914 г. командование 3-й флотилией принял капитан I ранга Ч.П.Куд. С его приходом ритм жизни на кораблях сразу уплотнился и служба стала заметно тяжелее. Куд оказался человеком твердого характера, который требовал и добивался от своих подчиненных высоких стандартов. Первым делом Куд обратил внимание на проблему погрузки угля, к которой моряки никогда особой любви не испытывали. Она рассматривалась как неизбежное и трудоемкое наказание, которое нужно как-то пережить. На 3-й флотилии норма 30–40 т. в час при погрузке с угольщика считалась вполне нормальной.

Чтобы добиться повышения результатов, Куд ввел соревнование между кораблями. Он не сомневался, что скоро начнется война и от быстроты погрузки будет зависеть сколько времени флотилия сможет проводить в море. Показатели, которых следовало достигнуть, и поощрения, которые за это полагались, ежемесячно доводились до сведения всей флотилии специальными приказами. Отсчет времени начинался от первого мешка с углем, заполненного на борту угольщика, и до последнего, загруженного в бункер эсминца. Никаких споров с судейством не допускалось. Боцман с флагманского «Бленхейма» неотрывно наблюдал в дальномер за тем, как идет погрузка.

Прекрасный опытный экипаж Каннингхэма включился в соревнование с большим азартом. «Скорпион» стабильно входил в тройку рекордсменов месяца. Его главным соперником выступал «Харпи», которым командовал Джеральд Диккенс. Благодаря этим соревнованиям, во время войны эсминцы 3-й флотилии демонстрировали просто чудеса. Неоспоримый рекорд в конечном итоге установил все-таки «Скорпион»: 120 т. угля в час, при том, что весь уголь до последней крошки загружался в 90 кг мешки вручную, которые опускались на борт эсминца и опустошались в бункеры. 90 -100 т. угля в час составляли средний показатель по флотилии, но и такой результат требовал организации работы буквально по минутам и самоотверженного труда всей команды.

В конце июля 1914 г. средиземноморская эскадра в составе 8 крейсеров и 14 эсминцев во главе с «Инфлексиблом» стояла в Александрии. Котел большой европейской войны уже закипал. 28 июля, когда австрийская артиллерия начала обстрел территории Сербии, английская эскадра снялась с якоря и отбыла на Мальту. Корабли Беркли Милна вошли в Гранд-Харбор 30 июля, когда в России уже была объявлена частичная мобилизация. Одновременно из Лондона пришла тревожная радиограмма с приказом всем кораблям немедленно принять полный запас угля, боеприпасов и продовольствия. В воскресный полдень 2 августа, через сутки после объявления Германией войны России, все матросы были отозваны из увольнения и возвращены на корабли. Эскадра начала разводить пары со всей возможной поспешностью.

В эти тревожные первые августовские дни главной «головной болью» Беркли Милна был германский Средиземноморский дивизион. Утром 4 августа, за несколько часов до объявления Англией войны Германии, произошла встреча «Гебена» с «Индефатигеблом» и «Индомитеблом», которые долгое время двигались с ним параллельным курсом на дистанции артиллерийского боя. По свидетельству германского морского офицера Германа Лорея, «Гебен» имел серьезные неполадки в силовой установке и мог развивать лишь ограниченную скорость хода. Однако Черчилль так и не решился отдать приказ открыть огонь до истечения срока ультиматума, предъявленного Германии. Ценой невероятных усилий германскому экипажу удалось увеличить ход «Гебена» до 28 узлов, и примерно в 16.30 он оторвался от своих преследователей.

5 августа в 1.15 британский Средиземноморский флот получил приказ начать военные действия против Германии. В тот день, пока Милн со своими линейными крейсерами караулил немцев примерно в 100 милях к западу от Сицилии, полагая, что их главная цель — помешать перевозке французских войск из Северной Африки в метрополию, корабли Вильгельма Сушона хладнокровно загрузились углем в Мессине и 6 августа двинулись в восточном направлении, намереваясь прорваться в Дарданелльский пролив.

Однако у англичан появился еще один шанс перехватить «Гебен» и «Бреслау». Каннингхэму довелось принять участие во втором этапе этого неудачного для англичан преследования. Англичане засекли интенсивный радиообмен, который вели германские корабли, и решили на этот раз, что они намереваются прорваться в Австрию. Вечером 6 августа легкий крейсер «Глочестер» установил визуальный контакт с кораблями Сушона.

Как раз в это время 4 броненосных крейсера контр-адмирала Трубриджа патрулировали у входа в Адриатическое море. В ночь с 6 на 7 августа 8 эсминцев из состава 3-й флотилии, в том числе Каннингхэм на своем «Скорпионе», присоединились к броненосным крейсерам и вся эскадра двинулась на юг, намереваясь перехватить германские корабли. Эскадра держала ход 19 узлов, что для старых крейсеров было почти предельной скоростью. С флагманского «Дифенса» поступил сигнал, который, по воспоминаниям Каннингхэма, «пронял нас до самых пяток»: ориентировочно к 6 утра эскадре быть готовой вступить в бой с противником.

Каннингхэм не подозревал, что та ночь, возможно, была самой тяжелой в жизни Эдварда Трубриджа. Британский адмирал терзался жесточайшими сомненьями. 4 вверенных ему броненосных крейсера имели 22 орудия калибром 9,2 дюйма (234 мм). 14 пушек калибром 7,5 дюймов (180 мм) и 20 шестидюймовок (152 мм). Но вся эта артиллерийская мощь не могла ввести в заблуждение настоящего профессионала, а Трубридж, несомненно, был таковым и не испытывал никаких иллюзий. В ночном бою с «Гебеном» у его эскадры еще имелись какие-то призрачные шансы, к тому же он мог послать свои эсминцы в торпедную атаку. Но он понимал, что встретиться с германским дивизионом до рассвета они уже не успеют, а при дневном свете… даже если уцелевшие захотят удрать, они не смогут сделать и этого.

Тем временем, по причине неприбытия угольщика к месту рандеву эсминцы начали один за другим покидать колонну и уходить на якорную стоянку в бухте греческого побережья, где рассчитывали дождаться злополучного угольщика. К рассвету на «Скорпионе» осталось не более 55 т. угля, побольше, чем на остальных эсминцах, но таковых в составе соединения уже осталось только три. С восходом солнца Каннингхэм получил сигнал, что флагман принял решение прекратить погоню. В 10 утра 7 августа корабли Трубриджа бросили якорь в бухте южного берега острова Занте, где эсминцы получили приказ принять уголь с крейсеров.

20 сентября 1914 г. Трубридж будет отозван со Средиземного моря и отдан под трибунал по делу о прорыве германских кораблей в Турцию. В качестве главного оправдания он укажет на наличие у него приказа «не вступать в бой с превосходящими силами противника». Фактически, его оправдают, но нового назначения уже не предложат. До 1919 г. Эдвард Трубридж прослужит военно-морским советником в Сербии. Дело не станут «копать слишком глубоко», поскольку вина высшего военно-морского командования здесь также присутствовала, и не малая.

К слову сказать, Каннингхэм, как и большинство офицеров эсминцев, был на стороне Трубриджа. Они-то знали, что пока их эскадра шла на перехват «Гебена», линейные крейсеры Милна весьма неспешно приближались к Мальте с запада. 7 августа командующий флотом поставил «Индефатигебл» и «Инфлексибл» под погрузку углем. И хотя «Индомитебл» имел достаточный запас топлива, он не послал его немедленно на помощь Трубриджу.

Но вернемся к началу войны на Средиземном море. К концу дня 7 августа к месту рандеву прибыл злополучный угольщик и эскадра Трубриджа загрузилась топливом. Подвел всех греческий капитан — толстопузый, лоснящийся темнокожий тип, обладатель древнего грузового парохода, не имевшего даже паровых лебедок и вообще никаких приспособлений, кроме пары ручных кранов, каждый из которых был не в состоянии поднять более полутоны груза за раз. Ему каким-то образом удалось заключить выгоднейший контракт с британским Адмиралтейством на снабжение углем эсминцев Средиземноморского флота на весь период войны. Первую же операцию он провалил. Вместо того, чтобы прибыть в назначенное место рандеву в порту Вати на острове Итака у западного побережья Греции, он повел свой угольщик в Порт-Вати на острове Самос, что у побережья Малой Азии, в 350 милях от назначенного места.

Каперанг Куд, который, судя по воспоминаниям Каннингхэма, являлся виртуозом ненормативной лексики, популярно объяснил греку, что он думает о нем и о его пароходе, а заодно отправил радиограмму с соответствующими разъяснениями в Адмиралтейство. Больше этого греческого капитана на флотилии никто не видел.

После загрузки углем эсминцы во главе с «Дифенсом» присоединились к французскому флоту, направлявшемуся в Адриатическое море для действий против флота Австрии. К тому времени уже окончательно было решено, что Великобритания находится в состоянии войны с Дуалистической монархией. Часть австрийского флота установила блокаду побережья Черногории близ Скутари. Французскому адмиралу пришла в голову идея ввести свои линкоры в Адриатическое море, пройти ночью без огней вдоль итальянского берега, а затем прочесать северную часть Адриатики. Контр-адмирал Трубридж на «Дифенсе», несколько французских крейсеров и эсминцы Куда должны были захлопнуть ловушку с юга.

Операция была организована из рук вон плохо. В ночь с 14 на 15 августа на английских эсминцах нервы у экипажей были взвинчены до предела из-за того, что французские эсминцы, о которых англичан никто не предупредил, флотилия за флотилией проходили справа по борту от них. Лишь по счастливой случайности англичане не открыли по ним огонь. Когда рассвело, взору Каннингхэма открылось величественное зрелище: весь горизонт был расцвечен французскими триколорами. Правда, он мог видеть только верхушки мачт главного флота, состоявшего из 12 линейных кораблей и нескольких крейсеров, которые уже скрылись за горизонтом.

Результаты битвы оказались ничтожными по сравнению с задействованными в ней силами. В ловушку попались только маленький австрийский крейсер «Зента» и 2 или 3 миноносца. Последним, благодаря малой осадке удалось ускользнуть от преследователей, пройдя вдоль самого берега. «Зенту» остановили залпы французских дредноутов «Курбе» и «Жан Бар». После того как австрийский крейсер отказался поднять белый флаг, французы его хладнокровно расстреляли. Трубридж запросил французского адмирала Бу де Лапейрера, может ли он послать свои эсминцы подобрать тонущих австрийцев, но в ответ получил отказ. Это была не очень славная победа и англичане не слишком сожалели, когда узнали, что большинство матросов из экипажа «Зенты» добрались до берега и скрылись. И продолжили участие в войне, тогда как если бы не упрямство Лапейрера, они бы попали в плен.

Пока союзники гоняли австрийские крейсеры и миноносцы по Адриатическому морю, «Тебен» и «Бреслау» благополучно прошли через Дарданелльский пролив и прибыли в гавань Константинополя. Конфискация англичанами двух дредноутов, строившихся на британских верфях для турецкого флота, дала Германии формальный повод для продажи Турции обоих кораблей. «Гебен» и «Бреслау» превратились в «Явуз Султан Селим» и «Мигилли». Вильгельм Сушон и его подчиненные перешли на турецкую службу. Первого даже назначили командующим турецким флотом. Таким образом, германский Средиземноморский дивизион избежал необходимости возвращения в Средиземное море или интернирования в пока еще нейтральной Турции.

Последствия такой метаморфозы оказались самыми катастрофическими и больней всего ударили по России. Присутствие германских кораблей и военных моряков стало решающим фактором, окончательно подтолкнувшим Турцию к войне на стороне Тройственного союза. Действия Сушона в Черном море не оставили ей выбора. В результате, Россия получила еще один фронт на Кавказе, протяженностью свыше 1.000 км и закрытие южного морского пути, по которому при других раскладах могла бы беспрепятственно получать от союзников столь необходимые ей боеприпасы и вооружения.

11 августа Беркли Милн получил приказ начать блокаду Дарданелльского пролива. Сразу же после окончания совместной операции союзников в Адриатическом море часть эсминцев 3-ей флотилии, в их числе каннингхэмов «Скорпион», отправились караулить вход в Дарданелльский пролив. На позицию они прибыли 17 августа и вплоть до 31 октября, когда Турция официально вступила в войну, патрулировали в этом районе. По воспоминаниям Каннингхэма, это был «самый тоскливый период» за все время его долгой службы на Средиземном море.

Английские эсминцы поочередно патрулировали у входа в Дарданеллы, два дня — на ближних подступах, два дня — на дальних, останавливая и досматривая все пароходы, входившие в пролив и выходившие из него. Поблизости не было никакой укрытой якорной стоянки, где экипажи могли бы спокойно загрузиться углем и отдохнуть. Когда дул северный ветер, эсминцы отстаивались с южной стороны острова Тенедос, и наоборот. От нечего делать на флотилии даже начали издавать свою газету под названием «Тенедос Таймс». Нашлись три редактора-энтузиаста, каждый талантливый на свой манер: Джеральд Диккенс, командир эсминца «Харпи» и внук знаменитого писателя; капитан-лейтенант Дж. В.Уотерлоу, старший артиллерийский офицер флотилии, впоследствии командовавший броненосным крейсером «Блэк Принс» и погибший на нем в Ютландском сражении; и Р.Т.Амедроз, командир эсминца «Грасхоппер», по отзывам людей знавших его, весьма прилично владевший пером. Что касается Каннингхэма, то он изводился от скуки и отчаянно завидовал тем, кто оказался в самой «гуще событий» в Северном море. Он и не подозревал, что британскому Средиземноморскому флоту вскоре также предстояли серьезные испытания.

Тем временем количество кораблей, блокировавших Дарданелльский пролив со стороны Средиземного моря, возрастало день ото дня. 21 сентября 1914 г. из них сформировали отдельную эскадру, командование которой принял вице-адмирал Сэквилл Карден, до того служивший суперинтендантом мальтийских военных доков. Карден поднял флаг на линейном крейсере «Индефатигебл». В его распоряжение поступили «Индомитебл», два французских эскадренных броненосца, легкие крейсеры «Дубблин» и «Глочестер», а также эсминцы 3-ей флотилии. В те осенние дни на эскадре уже практически никто не сомневался, что Турция вскоре вступит в войну на стороне Германии.

Фактически военные действия начались еще до того, как Турция официально объявила о состоянии войны. 28 октября «Явуз Султан Селим» потопил русский минный заградитель «Прут» при попытке последнего выставить минное заграждение у входа в Босфорский пролив. На следующий день английские эсминцы также совершили по отношению к Турции «недружественный акт», в котором Каннингхэму довелось лично поучаствовать.

Командующий эскадрой получил сообщение, будто в маленьком порту Воурлах в заливе Смирна полным ходом идет переоборудование турецкого парохода в минный заградитель. Эсминцы «Волверайн» и «Скорпион» немедленно направились туда «проконтролировать ситуацию». Войдя на рассвете в турецкую бухту, они обнаружили прекрасную новенькую яхту, водоизмещением около 500 т., стоявшую у причала. Теперь по-видимому уже никто не в состоянии установить, могло ли это судно служить как минный заградитель. Однако командиры обоих английских эсминцев божились, что совершенно отчетливо разглядели на верхней палубе турецкой яхты два легких орудия. Поскольку война еще не была объявлена, они отошли подальше в море и запросили инструкций по рации. В ответ пришел приказ захватить ее или уничтожить. Англичане вернулись обратно в бухту и с «Волверайна» потребовали, чтобы кто-нибудь явился для переговоров. Четырехвесельная шлюпка доставила на «Волверайн» турецкого лейтенанта.

Дальнейшие события в изложении самого Каннингхэма развивались следующим образом: «Переговоры, по-видимому, проходили непросто, поскольку турок покинул „Волверайн“ в большой спешке, и на пол пути к берегу начал что-то кричать и махать руками. Тут же предполагаемый минный заградитель занялся пламенем с носа и с кормы, а мы помогли ему несколькими меткими залпами лиддитных снарядов. Первый же снаряд со „Скорпиона“ попал в основание дымовой трубы, которая взлетела, как на крыльях, и упала на крышу какого-то домика на берегу, который немедленно обрушился. Жаль, что у нас с самого начала не было предельно четких инструкций, поскольку с налету ее (яхту. — Д.Л.) можно было легко захватить и увести. Когда мы уходили нам вслед защелкали залпы полевых пушек конной артиллерии, но мы уже были за пределами их досягаемости и даже не стали отвечать».

В свете этих событий официальное вступление Турции в войну 31 октября 1914 г. выглядит актом до известной степени формальным. Три дня спустя Карден, согласно полученной из Лондона инструкции, предпринял бомбардировку турецких внешних фортов, охранявших вход в Дарданеллы, с дистанции, на которой береговая артиллерия не представляла опасности для его кораблей. Адмирал Карден с «Индефатигеблом» и «Индомитеблом» взяли на себя форты, расположенные на крайней оконечности Галлиполийского полуострова, а французские броненосцы — укрепления на азиатском берегу. Обстрел длился всего 10 минут и проходил на дистанции около 11 км. За это время 4 корабля союзников выпустили по турецким укреплениям 76 305 мм снарядов. Визуально бомбардировка выглядела очень впечатляющей. Форты Седд-эль-Бар и Кум-Кале на расстоянии казались превращенными в груду развалин. На Седд-эль-Баре взорвался главный склад боеприпасов, при этом турки потеряли 64 человека убитыми и 20 ранеными. Все орудия фортов временно вышли из строя.

Обстрел проводился с целью, уяснить, насколько эффективно может быть использована корабельная артиллерия против береговых укреплений. Однако с оперативной точки зрения эта, в общем-то бессмысленная, бомбардировка стала первой большой ошибкой в цепи крупных просчетов союзников и имела самые фатальные последствия для будущей Дарданелльской операции. Демонстрация, предпринятая эскадрой Кардена, сразу же привлекла внимание турок и их германских военных советников, заставив противника приступить к совершенствованию оборонительных укреплений Дарданелльского пролива. Союзники утратили фактор внезапности. Впоследствии адмирал Дж. Р.Джеллико назвал эту бомбардировку «непростительной ошибкой».

Начало войны с Турцией не привнесло особых изменений в патрулирование эсминцев на подступах к Дарданеллам. Корабли без особых причин не подходили к берегу, в пределы досягаемости турецких батарей. А турки придерживались политики «живешь сам и жить давай другим», и открывали огонь очень редко.

Погода в последние месяцы 1914 г., несомненно, сделала большой сюрприз тем, кто считал Эгейское море теплым и ласковым. Сильные юго-западные ветры, разгонявшие крутую волну, дули почти беспрерывно. Хотя иногда, дня по 4 подряд жизнь эскадры Кардена разнообразили северо-восточные бури с дождями и снегом, почти такие же мерзкие и холодные, как те, что дули в Северном море. Эсминцы с большим трудом держались день и ночь на точности предписанных патрульных позициях. В условиях видимости, не превышавшей 25 м., нередко случались ситуации, когда корабли едва избегали посадки на мель у самого берега. После длительных периодов патрулирования эсминцы поочередно уходили в укрытую бухту на острове Лемнос, близ Мудроса для 48-часового отдыха.

Только вначале декабря «Скорпион» получил возможность уйти на Мальту для 10-дневного отдыха. профилактики и регулировки орудий. Время для этого наступило уже давно, поскольку у многих матросов и офицеров нервы порядком расшатались. Пальму первенства тут безоговорочно взял некий младший лейтенант с «Грасхоппера», который всю ночь бегал по острову и стрелял собак из табельного револьвера. Эта выходка наглядно продемонстрировала, насколько одичали экипажи за 3 месяца почти беспрерывного нахождения в море. В положенный срок «Скорпион» с рождественской почтой на борту возвратился к Тенедосу. на смену другим экипажам, измотанным монотонным патрулированием. В конце января 1915 г. по эскадре Кардена прошел слух о предстоящей атаке Дарданелл с моря. Эсминцы типа «Ривер» оснастили минными тралами и очень скоро, по мере того, как начали появляться все новые и новые корабли, слухи стали превращаться в реальность.

«Индефатигебл» и «Иидомитебл» ушли в метрополию, а вице-адмирал Карден перенес свой флаг на «Инфлексибл», только что вернувшийся после сражения у Фолклендских островов. Появились «Агамемнон», старый эскадренный броненосец «Венджинс» под флагом контр-адмирала Джона де Робека. назначенного вторым флагманом эскадры, и вместе с ними эскадренные броненосцы «Альбион», «Кориваллис» и «Трайомф». Затем пришли 4 французских эскадренных броненосца «Сюффрен», «Буве», «Шарлеман» и «Толуа» Позднее к ним присоединились эскадренные броненосцы «Лорд Нельсон», «Канопус», «Оушен», «Свифтшур», «Маджестик» и «Принс Джордж». За исключением «Лорда Нельсона», эти корабли прослужили уже без малого по 20 лет.

Таким образом, в начале 1915 г. у входа в Дарданеллы сосредоточилась внушительная эскадра союзников. Здесь будет уместным хотя бы вкратце изложить суть того, как в высших коридорах власти Лондона принималось роковое решение форсировать проливы силами одного только флота.

Вопрос о захвате Дарданелльского пролива впервые всерьез обсуждался английскими стратегами летом 1906 г. Поводом послужили пограничные споры с Турцией на Синайском полуострове, которые, как тогда казалось, едва не привели к военному столкновению. Подробную информацию об обсуждении этой операции содержат протоколы 92-го, 93-го и 96-го заседаний Комитета Имперской Обороны от 26 июня, 13 ноября 1906 г. и 28 февраля 1907 г. соответственно. Офицеры генерального штаба и Адмиралтейства были единодушны в том, что высадка десанта на Галлиполийском полуострове с последующим захватом фортов и батарей на берегах пролива и вводом военных кораблей в Дарданеллы станет для Оттоманской Порты смертельным ударом. Вместе с тем, представители флота и армии отдавали себе отчет о серьезных трудностях на пути осуществления такой операции. Заключительный протокол от 28 февраля 1907 г. завершается выводом о том, что высадка десанта на Галлиполийском полуострове является «настолько рискованной операцией, что к ней следует прибегнуть только тогда, когда все другие способы воздействия на Турцию будут исчерпаны».

Здесь следует особо подчеркнуть, что Комитет Имперской Обороны обсуждал именно комбинированную операцию армии и флота с высадкой многочисленного десанта. Вопрос о форсировании пролива силами одного только флота тогда никто не поднимал. Британские военные моряки имели печальный опыт борьбы кораблей с крепостями. Эта традиция восходила еще к нельсоновской аксиоме «моряк, который штурмует форт, дурак». Имелся и конкретный исторический прецедент неудачного форсирования Дарданелл силами флота. В 1807 г. семь парусных линейных кораблей под командованием Джона Дакуорта проскочили через Дарданелльский пролив вдоль всей цепи турецких батарей и вышли в Мраморное море практически без потерь. Однако английский адмирал так и не смог решить, что ему делать со своим успехом. После непродолжительного крейсерства в Мраморном море британским кораблям пришлось возвращаться. Обратный путь дался англичанам большой кровью и тяжелыми повреждениями материальной части. Опомнившиеся турецкие канониры едва не изничтожили всю эскадру.

Американский историк А.Дж. Мардер утверждал, что вплоть до конца 1914 г. ни Комитет Имперской Обороны, ни генеральный штаб, ни Адмиралтейство ни разу не обсуждали возможность форсирования Дарданелл силами одного только флота. Это не совсем так. Вице-адмирал Льюис Бэйли, автор нескольких разработок довольно оригинальных десантных операций, в 1913 г. разработал план атаки Дарданелльского пролива силами 5-й эскадры линейных кораблей (броненосцы типа «Лорд Нельсон»). Согласно его плану, «корабли должны войти в пролив еще до рассвета и форсировать его на как можно большей скорости и как можно ближе к фортам».

К концу 1914 г., когда Первая мировая война была уже в полном разгаре, перед правительством Великобритании встал вопрос, как наилучшим образом использовать новые армии, которые, как ожидалось, будут сформированы и в изобилии оснащены военной техникой к весне следующего года. Мнения по этому поводу разделились. Подавляющее большинство генералов, которых активно поддерживало французское правительство, выступали за «западный вариант». Они считали, что исход войны решается во Франции, и только разгром главных сил германской сухопутной армии приведет союзников к победе. Отвлечение же значительных воинских контингентов для операций в других регионах только отдаляет союзников от достижения главной цели и поставит под угрозу их позиции на Западном фронте.

С ними активно полемизировали сторонники «восточного варианта», к числу которых относились морской министр У.Черчилль, большинство министров правительства, входивших в состав Военного Совета, и почти все видные адмиралы. Позиционная война во Франции представлялась им тупиковым путем. Гнать солдат через минные поля и колючую проволоку на траншеи противника означало бессмысленную мясорубку, которой не видно конца. Для новых армий они предлагали открыть альтернативный театр военных действий. Так родилась идея «периферийного фронта», как выхода из стратегически тупиковой ситуации, сложившейся во Франции. Сторонники этой идеи считали, что ключ к победе следует искать на Ближнем Востоке или в Юго-Восточной Европе. Необходимо провести такую компанию, которая выведет Турцию из войны, напугает Италию и привлечет балканские страны на сторону союзников.

До поры такая альтернатива рассматривалась как сугубо теоретическая. Однако вскоре идея «периферийного фронта» была гальванизирована двумя обстоятельствами. Первым из них стали слухи о скором вступлении в войну Болгарии на стороне Тройственного союза. Это означало, что она превратится в мост, связывающий Турцию с Германией и Австро-Венгрией, через который первая будет беспрепятственно получать необходимое количество боеприпасов, вооружений и стратегических материалов. Необходимо было срочно предпринять действенные меры, которые помешали бы немцам и австрийцам окончательно сокрушить Сербию, удержали бы Болгарию от вступления в войну, и побудили бы Грецию и Румынию выступить на стороне Антанты.

Второй побудительный мотив пришел из России. 2 января 1915 г. главнокомандующий русскими армиями великий князь Николай Николаевич обратился к правительству Великобритании и британскому военному командованию с просьбой предпринять «военную или морскую демонстрацию» против Турции с целью облегчить положение русских армий на Кавказском фронте, которые оказались в критической ситуации. Следует подчеркнуть, что в телеграмме великого князя речь шла только об отвлекающей операции и в ней не упоминались ни Константинополь, ни проливы.

Эта просьба была «сочтена справедливой». Телеграмму с обещанием помощи отправили буквально на следующий день, 3 января. Она была составлена прямо в военном министерстве, после того как фельдмаршал Китченер и Черчилль обсудили эту проблему. По иронии судьбы, еще день спустя, 4 января турецкое наступление захлебнулось. Турок выбили из Сарыкамыша и Караургана, и они отступили с большими потерями. Контрнаступление русских армий продолжалось беспрерывно в течение последующих 10 дней. Столь радикальная перемена ситуации на Кавказском фронте сделала бессмысленными какие-либо отвлекающие операции. Правда, великий князь Николай Николаевич не посчитал нужным известить союзников об успехах русского оружия. Но это не имело никакого значения. Ведь Черчилль собирался проводить не «отвлекающую демонстрацию», но операцию стратегического характера, призванную внести коренной перелом в ход всей мировой войны.

В Лондоне уже шло активное обсуждение предстоящей операции. Еще 3 января Китченер безапелляционно заявил, что единственным местом, где отвлекающая операция будет иметь наибольший эффект, является Дарданелльский пролив. И эта операция должна проводиться силами одного только флота, поскольку выделить для такого предприятия достаточное число солдат он не сможет еще в течение нескольких месяцев.

Но у Черчилля уже созрела идея форсировать пролив броненосцами додредноутного типа. Воображение морского министра воспламенилось. В тот же день вечером (3 января) Черчилль направил телеграмму Кардену: «Считаете ли вы возможной операцию по форсированию Дарданелл с использованием одних только кораблей? Предполагается задействовать старейшие военные корабли… Значимость поставленных целей сделает оправданными серьезные потери». Ответ Кардена, полученный 5 января, гласил, что «прорваться не удастся», возможно только «длительное форсирование большим количеством кораблей».

Впоследствии Карден будет оправдываться перед Дардапелльской комиссией, что основывался на убеждении в превосходстве огневой мощи вверенных ему кораблей над артиллерией фортов. «Я не имел представлений о том. до каких пределов немцы усовершенствовали оборону с помощью мобильной полевой артиллерии по обоим берегам пролива, береговых орудий и минных полей».

6 января Карден получил приказ Черчилля, представить подробный план операции с указанием потребного количества кораблей. Пять дней спустя адмирал представил свой план с указанием количества кораблей и последовательностью операций против турецкого побережья. Первая фаза предполагала массированный обстрел фортов, защищавших вход в пролив. После того как они будут подивлены, Карден собирался ввести свою эскадру в пролив и бомбардировать внутренние береговые укрепления вплоть до Кефеца, т. е. на протяжении около 15 км вверх по проливу. Это был второй этап операции. На третьем этапе Карден ставил своей целью преодолеть оборонительные рубежи в так называемых узкостях. И, наконец, на четвертой стадии он предполагал без помех протралить обширные минные поля в узкостях, после чего эскадра получит свободный проход в Мраморное море. На выполнение всех четырех этапов операции Карден отводил месяц.

Несмотря на кажущуюся стройность и логичность, так называемый «план Кардена» был слишком неконкретным. Как заметил один из его критиков в Адмиралтействе, «руководствуясь этим планом, можно было предпринять любую операцию, от захвата норвежского форта до высадки десанта в Тимбукту». Тем не менее. Черчилля план Кардена привел в натуральный восторг. 13 января во время короткого и весьма сумбурного заседания Военного Совета план атаки Дарданелл силами флота был одобрен и утвержден.

При этом старый Фишер, до сих пор полагавший, что речь идет только об отвлекающей операции, даже предложил направить к проливам новейший линкор «Куин Элизабет», только что вошедший в состав флота, и опробовать его гигантские 381 мм орудия в стрельбе по вражеским фортам. Черчилль горячо поддержал эту идею. 850 кг снаряды дредноута новейшей конструкции легко сметут с лица земли турецкие укрепления по обоим берегам пролива. Теоретически, дальнобойные морские орудия с низкой траекторией стрельбы и высокой начальной скоростью полета снаряда представляли грозную опасность для высоких насыпей береговых батарей с расположенными на них крепостными орудиями.

Тогда еще никто не знал, что главную опасность для союзного флота будут представлять не долговременные фортификации, а подвижные полевые батареи тяжелых гаубиц. Они все время меняли место расположения и вели огонь по кораблям из-за укрытий. Бороться с этими германскими и австрийскими гаубицами оказалось чрезвычайно трудно — угол возвышения орудий главного калибра на броненосцах не превышал 27, а навесная стрельба с кораблей крайне неэффективна.

Оборона проливов облегчалась и географическими условиями. Западный берег Дарданелл, во многих местах возвышенный, представлял отличные командные высоты для размещения артиллерии. Сам проход был узкий и извилистый: ширина пролива оставляла в среднем около 6 км, но у Чанака он сужался до 1 км с четвертью. В узких местах нетрудно было поражать корабли торпедами с береговых аппаратов. С началом войны турки перегородили пролив мощными минными заграждениями, состоявшими из 10 линий и находившимися под защитой береговых батарей. Сильное течение в проливе позволяло оборонявшись пускать навстречу английским и французским кораблям плавающие мины. Оборону проливов возглавили опытные немецкие морские и армейские офицеры, которые использовали каждый промах союзников.

20 января Черчилль уведомил Николая Николаевича через британское посольство в Петрограде, что ориентировочно в середине февраля британский флот начнет проведение крупной операции по захвату Черноморских проливов. В ней предполагалось задействовать 12 линейных кораблей, из них 2 дредноута. 3 легких крейсера, 6 эсминцев. 4 подводные лодки и 1 гидроавиатранспорт. Морской министр также обещал, что в операции примут участие французские корабли. В заключении Черчилль выражал надежду, что «российское правительство окажет мощное содействие в предполагаемой атаке, предприняв в подходящий момент морскую операцию в устье Босфора и имея наготове войска, чтобы использовать всякий достигнутый успех».

Однако в Петрограде сообщение Черчилля вызвало совсем иную реакцию. Захват Константинополя и проливов являлся одной из главных стратегических целей России в той войне, и потому перспективе утверждения западных союзников на берегах Дарданелл и Босфора в Северной Пальмире отнюдь не обрадовались. Ответ русского главнокомандующего Китченеру начинался с категорического утверждения, что «десантная операция русских войск… не может иметь места…».

При таких обстоятельствах союзники начали одну из крупнейших морских и крупнейшую десантную операцию Первой мировой войны. В этой книге не ставилась цель последовательно изложить весь ход Дарданелльской операции. Мы остановимся только на тех ее эпизодах, непосредственным участником которых был Эндрю Каннингхэм.

В 9.50 19 февраля эскадра из 12 тяжелых кораблей начала обстрел внешних фортов по обоим берегам Дарданелльского пролива с дистанции, превышавшей дальность стрельбы турецких орудий. Утро было абсолютно тихим, без дуновения ветерка, и весь этот грандиозный спектакль, который Каннингхэм наблюдал с мостика «Скорпиона», произвел на пего большое впечатление. Со стороны стрельба выглядела отличной. Турецкие укрепления поминутно поражались снарядами и ответного огня не открывали. Однако около 14.00, когда де Робек приказал 5 старым эскадренным броненосцам сократить дистанцию и добить турецкие форты окончательно, они неожиданно ожили и открыли ответный огонь.

Французские броненосцы, испуская клубы дыма, немедленно ринулись им на подмогу. Канонада продолжалась почти до захода солнца, пока Карден сигналом с «Инфлексибла» не отозвал все корабли. Де Робек поднял сигнал «Прошу разрешения продолжать бой», но разрешения не получил. Общий результат от этого огромного расхода боеприпасов оказался почти нулевой, если не считать нескольких десятков убитых турок. Для того чтобы действительно вывести форты из строя, следовало добиться прямых попаданий в основания орудийных установок. Даже самый большой дредноут представлял собой относительно неустойчивую артиллерийскую платформу и в прицельной стрельбе не мог тягаться с береговой артиллерией.

В тот вечер моряки эскадры Кардена стали свидетелями еще одного впечатляющего зрелища. Когда канонада стихла и над морем установилась звенящая тишина, на горизонте в лучах заходящего солнца неожиданно возник черный силуэт громадного корабля. Поначалу мы приняли его за один из тех макетов ложных линейных кораблей, которые изготовили по приказу Адмиралтейства, чтобы вводить в заблуждение немцев, — вспоминал Каннингхэм, — «но когда он подошел ближе, мы убедились, что он настоящий». Это был новейший дредноут «Куин Элизабет», вооруженный 15-дюймовыми орудиями. На следующий день погода испортилась и операцию отложили по причине шторма. 25 февраля, когда вновь установилась хорошая погода, «Куин Элизабет», «Агамемнон», «Иррезистебл» и «Голуа» вновь начали бомбардировку внешних фортов с дистанции 10–11 км. Другие корабли наблюдали со стороны. В полдень линкоры сократили дистанцию до 3 км и буквально размолотили турецкие укрепления в щебень. Из них только «Агамемнон» получил одно попадание, причинившее ему совсем незначительные повреждения. К 15.00 береговые батареи турок были приведены к молчанию.

Около 16.00 тральщики под прикрытием эсминцев, в том числе «Скорпиона», вошли в пролив и приступили к расчистке минных заграждений. Они работали всю ночь и к утру 26 февраля проделали широкий проход, длиной около 4 км вверх по проливу, полностью свободный от мин.

В то же утро эсминцы высадили на берег подразделение моряков и морских пехотинцев с эскадренного броненосца «Венджинс», которые должны были довершить уничтожение орудий в форту Седд-эль-Бар на мысе Геллес Галлиполийского полуострова, а также фортов Кум-Кале и Оркание на противоположном азиатском берегу. Десантники не встретили серьезного сопротивления. Они подорвали и уничтожили около 50 орудий различных калибров, потеряв при этом всего 9 человек убитыми и ранеными. Именно тогда морские пехотинцы дошли до Критии. деревушки, расположенной в 4 милях за Седд-эль-Бар он у подножия пологого холма под названием Ачи-Баба. который господствовал над полуостровом. Это был первый и последний раз, когда англичане за всю мировую войну добрались до этой деревушки. Командовал десантной партией капитан-лейтенант Э.Дж. Робинсон, однокашник Каннингхэма по «Британии». За эту вылазку его наградили «Крестом Виктории».

Утром 26 марта 3 старых эскадренных броненосца вошли в проделанный тральщиками проход и начали бомбардировку внутренних фортов с дальних дистанций. Однако они тут же попали под интенсивный огонь тяжелых полевых гаубиц, хорошо укрытых по обоим берегам пролива, и через некоторое время вынуждены были ретироваться. Сражение 26 марта показало, что эскадра Кардена подошла к тупиковой ситуации.

Донесения десантников свидетельствовали, что корабельная артиллерия реально вывела из строя лишь незначительное число береговых орудий. С большими проблемами столкнулись и тральные силы. То, что мы здесь называем тральщиками, в реальности были рыболовными траулерами, оснащенными минными тралами и укомплектованными командами гражданских моряков. Слабые машины лишь с большим трудом позволяли этим суденышкам преодолевать сильное встречное течение, когда они двигались вверх по проливу. У стороннего наблюдателя складывалось впечатление, будто они стоят на месте. Естественно, что эти тральщики представляли собой удобные мишени для береговой артиллерии противника. Для того, чтобы броненосцы могли подойти на короткую дистанцию и вывести из строя береговые орудия, нужно было расчистить для них фарватер от мин. Но тральщики не могли этого сделать по причине противодействия береговой артиллерии. Получался замкнутый круг.

Эсминцам тоже приходилось несладко. Днем они эскортировали большие корабли. Ночью обеспечивали работу тральщиков. Поначалу Каннингхэм очень опасался попаданий в свой корабль и при каждом залпе береговой артиллерии заставлял «Скорпион» совершать резкие маневры. Однако очень скоро орудийная пальба стала настолько привычным делом, что на нее перестали обращать внимание. Матросы стали на удивление флегматичными. Я помню, как наш старшина-торпедист по фамилии Лав, сидел на верхней палубе и, греясь на солнышке, читал роман о Диком Западе. Снаряд из турецкого крупнокалиберного орудия разорвался совсем близко, подняв столб воды и дыма. Лав посмотрел в ту сторону и сказал: «Еще один краснокожий упал в пыль», и спокойно продолжил чтение.

Скверная погода со штормовым ветром, сильным дождем и плохой видимостью вновь вынудила прервать операции внутри пролива. Только 1 марта 6 броненосцев вошли в пролив и возобновили обстрел внутренних фортов. В тот день «Скорпион» зашел в залив Морто, восточнее Седд-эль-Бара, чтобы уничтожить замеченную там турецкую рыбачью шхуну. Матросы с эсминца поднялись на борт и уже собирались поджечь ее, когда увидели, как по полю в направлении пляжа быстро движется большой отряд турок, числом около батальона. «Скорпион» открыл по ним беглый огонь из носового орудия с дистанции в несколько сотен метров. Турки повернули и «пустились убегать как кролики». Расстояние для длинноствольного 102 мм орудия было пустяковым, и снаряды так и рвались среди бегущих, пока те не скрылись в ложбине.

В тот же день вечером тральщики в сопровождении эсминцев и легкого крейсера «Аметист», с командиром флотилии капитаном I ранга Кудом на борту, достигла места, где пролив резко сужается. Около 23.00, когда вся флотилия находилась на расстоянии примерно 2,7 км от Кефеца и в 14,5 км от входа в пролив, т. е. вблизи узкости и новой линии турецких минных полей, их осветил луч прожектора. Затем включились еще несколько прожекторов и батареи с обоих берегов пролива открыли огонь. Тральщикам пришлось поднять тралы и отступать. Эсминцы устремились вперед, поставили дымовую завесу и открыли огонь, ориентируясь по вспышкам орудийных выстрелов и свету прожекторов. Бой длился около получаса. Вода вокруг тральщиков буквально кипела от падающих снарядов, но каким-то чудом им удалось ускользнуть невредимыми.

Днем 4 марта «Волверайн» и «Скорпион» под прикрытием эскадренных броненосцев высадили на азиатском берегу близ Кум-Кале диверсионный отряд числом в 300 человек, под командой капитан-лейтенанта Э.Дж. Робинсона, который так успешно действовал в первой подобной операции 25 февраля. Отряд должен был вывести из строя уцелевшие орудия береговой обороны. Однако в этот раз операция не так гладко, как предыдущая.

Турки втянули десантников в бой и, имея большой численное преимущество, нанесли им тяжелые потери. Чтобы оказать отряду огневую поддержку, эсминцам пришлось подойти почти к самому берегу. Им удалось подавить полевую батарею, осыпавшую отряд Робинсона шрапнелью, и разогнать турецких стрелков, Далеко не все оставшиеся в живых смогли вернуться на корабли. Часть подразделения оказалась отрезанной от моря. В наступавших сумерках Каннингхэм видел, как они под жестоким обстрелом пробирались вдоль берега.

С наступлением темноты эсминцы послали свои шлюпки для спасения уцелевших. Шлюпкой со «Скорпиона» командовал старшина-артиллерист У.Торроугуд, который перед тем наточил табельную абордажную саблю до бритвенной остроты и вооружился двумя револьверами. У берега был сильный прибой, так что гребцам во главе с Торроугудом пришлось спрыгнуть в воду и удерживать шлюпку руками, чтобы ее не разбило о камни. Под сильным винтовочным огнем им удалось подобрать 2 офицеров и 11 матросов, из которых 2 были ранены. Шлюпка «Скорпиона» еще около 2 часов рыскала вдоль берега, но больше никого из десантного отряда не обнаружила. За этот эпизод Торроугуда наградили крестом «За Отличную Службу», а 8 матросов его команды — медалями «За Отличную Службу».

Эта стычка показала, что турки с каждым днем набираются опыта и преодолеть их оборону становится все труднее. Ровно за день до описанного боя контрадмирал де Робек, командовавший штурмовой эскадрой, послал в Лондон донесение, в котором сообщил, что пролив форсировать не удастся до тех пор, пока один из его берегов не будет оккупирован союзными войсками.

Донесение де Робека стало предметом бурных дебатов в Военном Совете. 10 марта Китченер объявил, что ситуация на Западном и Восточном фронтах для него вполне прояснилась и, исходя из этого, он готов выделить для Дарданелльской операции следующие силы: корпус австралийских и новозеландских войск («Анзак»), численностью в 34000 бойцов, дивизию морской пехоты (11000), 29-ю пехотную дивизию (18000) и французскую пехотную дивизию (18000). Таким образом, получалась целая армия, численностью в 81000 солдат и офицеров. 12 марта командующим экспедиционным корпусом назначили генерала Яна Гамильтона, опытного военачальника. Во время русско-японской войны он был прикомандирован к японской армии и в 1904–1905 гг. прошел с ней много дорог в Маньчжурии. Так что в современной войне он кое-что смыслил.

Черчилль рассчитывал еще и на русский армейский корпус, численностью в 47000 человек, который начал концентрироваться в Одессе. Министр иностранных дел России С.Д.Сазонов уверял союзников, что в ближайшее время эти войска высадятся на берегах Босфора. Однако настроения, царившие в ставке верховного главнокомандующего, не оставляли сомнений, что этого не будет никогда. Действительно, с началом общего австро-германского наступления на Восточном фронте весной 1915 г. упомянутый корпус без лишних разговоров отправили на главный театр военных действий.

Но и с союзным экспедиционным корпусом не все обстояло так просто, как могло показаться на первый взгляд. Китченер по-прежнему надеялся, что флоту удастся форсировать проливы собственными силами, и потому не считал нужным особенно торопиться с отправкой солдат. Свидетельства Яна Гамильтона перед Дарданелльской комиссией не оставляют сомнений в обструкционистской позиции Китченера. К тому времени, когда Гамильтон предстал перед следственной комиссией, фельдмаршала Китченера уже не было в живых, и репутация покойного его не слишком заботила. «Он сказал», — свидетельствовал Гамильтон, — «что нам, солдатам следует осознать, что там мы будем на вторых ролях. Моряки утверждают, что смогут форсировать Дарданеллы собственными силами, и нам нет смысла лезть на рожон до тех пор, пока адмиралы окончательно не разобьют себе лбы».

Вооруженный такими инструкциями, 13 марта Гамильтон отбыл в Эгейское море. Он прихватил с собой справочник по турецкой армии 1912 года, довоенный отчет о дарданелльских укреплениях и устаревшую карту. Это была вся информация, которой он располагал. При нем не было ни штаба экспедиционного корпуса, ни детального плана операций сухопутных сил.

Тем временем флот продолжал методично разрушать турецкую оборону. В ночь с 10 на 11 марта тральщики получили приказ дойти до Кефеца, проделать проход в минных полях и спуститься вниз, дрейфуя по течению. Прикрытие им обеспечивали старый броненосец «Канопус» и крейсер «Аметист» с эсминцами.

«Капопус» пошел первым и сбил своим огнем пять прожекторов, освещавших акваторию перед минным полем. Он немедленно попал под интенсивный обстрел береговой артиллерии, отвечать на который можно было с таким же успехом, как стрелять по луне. Прожекторы то выключались на несколько минут, то вспыхивали вновь. После примерно получасовой перестрелки воцарилась тишина. Воспользовавшись паузой, 7 тральщиков двинулись вперед. Они благополучно миновали Кефец, развернулись и приступили к тралению. Один из тральщиков ведущей пары тут же подорвался на мине. Взрывом его буквально разорвало на куски. Повсюду замелькали вспышки прожекторов. Стало светло как днем. Все орудия, какие были в окрестностях, принялись молотить по проливу. «Аметист» и эсминцы изо всех сил пытались своей стрельбой сбить прожекторы, но тщетно. Ничего не оставалось, как прекратить операцию.

Такую же попытку английские корабли предприняли следующей ночью, с 11 на 12 марта. На сей раз решили обойтись без поддержки броненосца, поскольку многим казалось, что присутствие крупного корабля демаскирует тральные силы и излишне нервирует противника. Экипажи траулеров-тральщиков усилили военными моряками регулярного флота. Каждый тральщик получил командира-офицера, младшего офицера, старшину и сигнальщика. Вызвались множество добровольцев. Поступил приказ производить траление, невзирая на обстоятельства. В специальном обращении морского министра, которое довели до сведения всех экипажей, говорилось: «После того, как мы обогнем выступ у Чанака, это решит судьбу операции и может стать поворотным пунктом во всей войне». «Это» было и без того ясно каждому, но все зависело от расчистки минного заграждения у Кефеца.

Особенно ожесточенной была перестрелка в ночь с 13 на 14 марта, когда тральщики при поддержке эскадренного броненосца «Корнваллис». «Аметиста» и эсминцев продвинулись на целую милю выше Кефеца. Снаряды турецкой полевой артиллерии взорвали все тралы. На двух тральщиках почти все члены команды были убиты или ранены. В бортах и надстройках тральщика, которым добровольно вызвался командовать неутомимый Э.Дж. Робинсон, по возвращении на базу насчитали 84 пробоины.

Когда тральщики вернулись назад, «Аметист», представлявший собой небронированный легкий крейсер около 3.000 т. водоизмещением, оставался у края минного заграждения и прикрывал своим огнем их отступление. Около 4 утра он получил попадание крупнокалиберным снарядом в район машинного отделения. Крейсер получил тяжелые повреждения и надолго вышел из строя. 24 человека были убиты, 36 — ранены.

Потребовался целый месяц упорных боев, прежде чем командование осознало полную непригодность траулеров, переоборудованных в тральщики и решило приспособить для этих целей эсминцы. К ним приладили 9-футовые параваны, с которыми они могли действовать на скорости 14–15 узлов и даже больше. Потребовались еще 1 или 2 педели, прежде чем экипажи эсминцев как следует приноровились к этой работе. В результате, эсминцы не успели принять участие в качестве быстроходных тральщиков в сражении 18 марта, когда союзный флот предпринял самую грандиозную попытку взломать оборону пролива собственными силами.

За два дня до решающего сражения произошла смена командования. 16 марта вице-адмирал Сэквил Карден подал рапорт об отставке по состоянию здоровья. Он уже давно страдал от язвы желудка, да и нервная система подрасшаталась. Бои за Дарданеллъский пролив в феврале-марте 1915 г. со всей очевидностью продемонстрировали, что Карден был не слишком решительным военачальником и не стремился без нужды рисковать своими кораблями. Не числилось за ним и попыток найти какое-то нетривиальное решение проблемы. Словом, отставку Кардена приняли безоговорочно.

17 марта Черчилль телеграфировал де Робеку, что тот назначается командующим союзными военно-морскими силами в Дарданеллъской операции. В Лондоне все приветствовали это-решение. Высокий, широкоплечий Джон де Робек являл собой воплощение решимости и мужественности. «Настоящий мужик, который стоит дюжины таких, как Карден». Адмирал Сидней Фримантл даже сравнивал его с Джеллико и Битти и считал одним из трех «величайших моряков Британии в мировой войне». Правда, все эти щедрые похвалы в адрес де Робека отпускались до завершения Дарданелльской операции. Впрочем, на эскадре почти все также были убеждены, что де Робек сможет переломить ход этой злосчастной кампании в пользу союзников и приветствовали решение Черчилля.

Справедливости ради следует указать, что морской министр при назначении преемника Кардена принял слишком поспешное, можно даже сказать, незаконное решение. Вообще-то старшим по званию и по выслуге лет на ТВД являлся Розлин Уэстер-Уэмисс, незадолго перед тем назначенный комендантом временной военно-морской базы в Мудросе. По всем канонам британского военно-морского устава он-то и должен был принять командование после Кардена. Но Уэмисс был умным человеком и он уже давно понял, что Дарданелльская операция — предприятие безнадежное и что непосредственная причастность к ней не принесет комсоставу ничего, кроме неприятностей. И потому он благоразумно не стал напоминать морскому министру о своих законных правах. Дальнейшие события подтвердили правоту Уэмисса на все 100 %.

Утром 18 марта казалось, что все военные корабли мира, от величественной «Куин Элизабет» до маленького тральщика, собрались у входа в Дарданеллы. В 10.45 6 британских и 4 французских линейных корабля двинулись к проливу, выходя на дистанцию артиллерийского огня. Первым утреннюю тишину разорвал гром 15-дюймовок «Куин Элизабет». Один за другим к ней присоединялись остальные броненосцы, и вскоре залпы их орудий слились в чудовищную какофонию. Стрельба велась неторопливо и методично с дистанции от 7,5 до 11 км. Берега пролива окутались клубами пыли и дыма. Как только огонь турецких укреплений ослабел, старые эскадренные броненосцы начали втягиваться в пролив. Им все время следовало находиться в движении, так как становиться на якорь под огнем турецких пушек и гаубиц было слишком опасно. Подвижные полевые батареи турок еще раз доказали, сколько беспокойства может причинить их огонь. «Агамемнон» попал под обстрел 152 мм гаубиц, которые в течение какого-нибудь получаса добились 12 попаданий.

К середине кораблям союзников удалось достичь Кефеца, т. е. преодолеть около 1/3 протяженности пролива. Неожиданно огонь турецких батарей вспыхнул с новой силой. Французский эскадренный броненосец «Голуа» получил ряд попаданий, и хотя экипаж понес небольшие потери, он был сильно поврежден и отошел в сопровождении эсминцев, имея заметный крен. Другой французский броненосец «Буве» также был неоднократно поражен, в том числе дважды 600 кг снарядами калибром 356 мм. Очевидно один из таких снарядов проник в его бомбовый погреб и вызвал колоссальный взрыв. В 13.54 «Буве» затонул. На нем погибли 640 матросов и офицеров — почти весь экипаж.

Примерно через два часа наступил черед «Инфлексибла». В ходе боя линейный крейсер получил несколько попаданий. Один из турецких снарядов перебил опору его треногой мачты и вызвал пожар на мостике, который удалось ликвидировать с большим трудом. В 16.11 он нарвался на мину, которая взорвалась у борта на уровне носового отделения торпедных аппаратов. Взрывом было убито и утоплено 20 человек. Это повреждение едва не стало для «Инфлексибла» роковым. Линейный крейсер получил огромную пробоину и принял около 2000 т. воды. Вывести корабль из пролива удалось только благодаря опыту и мастерству его командира капитана I ранга Р.Ф.Филипмора.

Несколько минут спустя на мине подорвался эскадренный броненосец «Иррезистебл». Он потерял ход и начал дрейфовать к азиатскому берегу. После этого де Робек понял, что с него хватит. В виду таких потерь английский адмирал не мог продолжать штурм. В 17.00 командующий приказал своим кораблям прекратить бой и выходить из пролива. На обратном пути эскадренный броненосец «Оушен» подошел к дрейфующему «Иррезистеблу» и попытался взять его на буксир. В тот самый момент, в 18.05 он тоже подорвался на мине и остановился рядом.

В тот день никто не подозревал, что британские корабли попали на новое минное заграждение, которое маленький турецкий пароход «Нузрет» скрытно выставил в месте, недавно протраленном английскими тральщиками и потому считавшемся безопасным. Эти мины, по выражению Уинстона Черчилля, «сыграли заметную роль в истории Великой Войны».

Лично Каннингхэму поучаствовать в сражении 18 марта не довелось. Половина эсминцев флотилии Куда, в том числе «Скорпион», весь день простояли на якоре в одной из бухт острова Тенедос. Экипажи играли в бридж, слушали отдаленные раскаты канонады и читали время от времени поступавшие радиограммы о ходе сражения. Для моряков 3-й флотилии это было по меньшей мере невыносимо.

Вечером эсминцы получили приказ «подвинуться», чтобы освободить место для «Инфлексибла», который, как сообщалось, не может стать на якорь на мелкой воде. Вскоре перед ними предстал бывший флагман Средиземноморского флота в самом жалком виде: его бак находился почти на уровне воды, команда собралась на корме и на квартердеке. Немного позднее эсминцы снялись с якоря и ушли на ночь в пролив, присмотреть за «Иррезистеблом» и «Оушеном», которые были покинуты командами, но еще не затонули. Однако пока флотилия добралась до места, оба старых эскадренных броненосца успели тихо отправиться на дно. Никаких следов от них эсминцы не обнаружили. Последняя точка в сражении 18-марта была поставлена.

Решающая попытка союзников форсировать Дарданелльский пролив силами одного только флота закончилась полным крахом. Из 16 линейных кораблей, участвовавших в операции, 3 были потоплены («Буве» «Иррезистебл» и «Оушен») и 3 получили такие сильные повреждения («Инфлексибл», «Голуа» и «Сюффрен»), что нуждались в длительном капитальном ремонте и в дальнейших сражениях за проливы уже не участвовали. Имелись даже большие сомнения, смогут ли они добраться до ближайших ремонтных доков союзников. «Голуа», например, пришлось посадить на мель и наскоро заделать его пробоины, прежде чем буксировать на Мальту. Кроме того, «Агамемнон» и «Альбион» имели серьезные повреждения надстроек и артиллерии. Французский броненосец «Шарлеман» получил довольно неприятную подводную пробоину. Одна из его кочегарок была залита водой.

Попытка форсирования Дарданелл силами флота, предпринятая 18 марта, ясно показала, что решить задачу без крупного десанта не удастся. В середине марта правительство Греции согласилось предоставить союзникам возможность использовать прекрасную бухту Мудрое и одноименный портовый город на острове Лемнос в качестве военной и военно-морской базы. Туда начали прибывать войска и грузы из метрополии. Правда, спонтанность решения об участии армии в Дарданелльской операции самым негативным образом сказалась на переброске экспедиционного корпуса. Солдаты доставлялись отдельно от винтовок и продовольствия, артиллеристы отдельно от пушек, пушки — от снарядов. Разгрузка транспортов превратилась в настоящую проблему по причине отсутствия необходимого оборудования в мудросском порту. Но, несмотря на все трудности, процесс концентрации сил шел своим ходом. Постепенно небольшой рыбацкий поселок Мудрое превращался в весьма оживленное место. На берегу раскинулись огромные лагеря английских, австралийских, новозеландских и французских войск.

Поскольку армейское командование объявило, что войска будут готовы к десантной операции не ранее второй половины апреля, флот на этот период ограничился пассивной блокадой турецкого побережья. Только эсминцы продолжали интенсивно действовать в проливе: тралить мины, патрулировать, обстреливать турок, работавших на починке укреплений и рытье траншей по ночам.

Надо сказать, что к тому времени Каннингхэм обрел репутацию одного из самых умелых и авторитетных командиров эсминцев. Появились даже молодые офицеры, которые откровенно им восхищались и желали бы послужить под его началом. Одним из таких был Френсис Флинн, младший лейтенант с эскадренного броненосца «Канопус». Однажды он наблюдал, как эсминцы загружаются углем у побережья Тенедоса: «Появились идущие скорым ходом два эсминца, возвращавшиеся с Дарданелльского патруля. Один из них лихо развернулся и подошел к борту угольщика, управляемый с величайшим мастерством. Швартовые тросы еще только закреплялись, а матросы со всеми необходимыми приспособлениями уже вскочили на палубу угольщика и исчезли в его трюме. Задвигались стрелы кранов, перенося связки мешков с углем на верхнюю палубу „Скорпиона“, которые быстро опорожнялись в его угольных ямах. Никто не остался в стороне от этой спорой работы. Погрузка завершилась также быстро и сноровисто как и началась».

Особенно запомнился Флинну командир «Скорпиона» — «краснолицый капитан-лейтенант» с «удивительно пронзительным взглядом светло-голубых глаз». Увиденное зрелище до такой степени перепахало молодую душу младшего лейтенанта, что он решил во что бы это ни стало попасть на знаменитый эсминец и учиться у этого человека и. возможно, со временем стать таким же жестким и умелым командиром. В конце концов Флинн добился перевода на «Скорпион» и, надо сказать, не доставлял Каннингхэму поводов для недовольства.

Служба на эсминцах, считавшаяся нелегкой и в мирное время, с началом войны стала невыносимо тяжелой. Корабли 3-й флотилии уже несколько месяцев подряд практически без перерывов провели в открытом море. Особенно нервотрепным и изматывающим было ночное патрулирование в Дарданелльском проливе, сопровождавшееся бесконечными перестрелками с береговыми укреплениями и постоянной опасностью нарваться на мину. По свидетельству Каннингхэма. «человек ощущал себя буквально голым и очень уязвимым» когда в кромешной тьме вода вокруг его корабля кипела о падавших снарядов.

Положение несколько облегчилось с середины марта, когда греки предоставили союзникам право использовать гавань Мудроса. С этого времени эсминцы стали патрулировать посменно: 48 часов — в проливе, 48 часов — в порту. Появилась возможность получить короткий отдых и даже время для профилактики котлов. Иногда стала появляться еда из свежих продуктов. Тогда наступал настоящий праздник для команды, уже много месяцев сидевшей на «чисто флотском» рационе из копченой говядины и сухарей.

Можно себе представить обеспокоенность Каннингхэма, когда 31 марта на борт его эсминца неожиданно поднялись вице-адмирал Джон де Робек, командир «Куин Элизабет» капитан I ранга Джордж Хоуп и несколько офицеров штаба эскадры. Они сообщили, что собираются пройти на «Скорпионе» в пролив для осмотра укреплений, возводимых турками. Поскольку приближалось время обеда, Каннингхэм послал вниз узнать, что можно предложить высокопоставленным гостям. Лучше его самого об этом эпизоде никто не расскажет.

«Я обнаружил, что мы уже дошли до ручки. У нас имелись только копченая говядина, рис на гарнир (картошки у нас не было), рисовый пудинг и сухое молоко. Тем не менее, в положенное время я спросил у де Робека, не желает ли он отобедать, и немедленно получил ответ: „Все в порядке, Каннингхэм. Еду мы взяли с собой. Мы перекусим в штурманской.“ В ту ночь, по возвращении в Мудрое, „Скорпиону“ было приказано стать на якорь рядом с „Куйн Элизабет“ и меня пригласили отужинать с вице-адмиралом. Мы должны были отплыть в 7 утра на следующий день. Прежде чем мы снялись с якоря, к нам подошла вице-адмиральская баржа, с которой мне передали большой ящик с цыплятами, свежим хлебом, маслом и многими другими вещами, которых я сейчас уже и не вспомню. Впоследствии я узнал, что в какой-то момент на „Скорпионе“ де Робек спустился вниз и поговорил с коком, который с редкой откровенностью сообщил ему, что по части еды мы бедны как крысы. После этого случая мы стали лучше питаться. У нас появились свежее мясо, хлеб и овощи. Теперь можете себе представить, как сильно полюбили де Робека и как им восхищались за эту и другие подобные мелочи»!

Наконец, наступил решающий день высадки десанта, который несколько раз откладывался по причине неподходящей погоды. На рассвете 25 апреля «Скорпион» патрулировал у входа в пролив. Когда солнце поднялось над горизонтом, взорам моряков открылось прекрасное зрелище абсолютно спокойного голубого моря, блистающего как зеркало. Эсминцы, нагруженные солдатами, ведущие на буксире шлюпки с бойцами; тральщики, также буксирующие каждый по три лодки, торпедные катера — все устремились к берегу. Дальше в море стояли многочисленные транспорты. Утреннюю тишину разорвал чудовищный грохот артиллерийской канонады — целый флот линейных кораблей и крейсеров приступил к обстрелу побережья. Берега пролива окутались клубами пыли и дыма от разрывавшихся снарядов. Глушенные рыбы тысячами всплывали вверх брюхом к поверхности воды.

Ответный огонь турок не производил особого впечатления. Со стороны пролива доносились звуки выстрелов отдельных крупнокалиберных орудий, но в основном стрельбу вели орудия среднего калибра и она не отличалась интенсивностью и точностью. Каннингхэм с интересом наблюдал, как шеститрубный французский крейсер «Жанна д Арк» и пятитрубный русский крейсер «Аскольд», прозванный англичанами «пачкой сигар», буквально изрыгали пламя, поддерживая своей стрельбой высадку французских войск близ Кум-Кале, на азиатском берегу. Особенно Каннингхэма заинтересовали плоты, каждый из которых, буксируемый шлюпками с французскими пехотинцами, перевозил 75 мм пушку. Благодаря этому, французы гораздо быстрее получили поддержку своей полевой артиллерии, чем англичане.

У англичан вообще дела обстояли не блестяще. Как только их плавсредства приблизились к берегу, корабельная артиллерия перенесла огонь вглубь суши, и тут в дело вступили турецкие пулеметы и винтовки. Английские солдаты, набитые в шлюпках, буквально как сельди в бочках, погибали рядами, там где сидели. Среди шлюпок к берегу причалил угольщик «Ривер Клайд», переоборудованный в десантное судно и имевший на борту 2000 бойцов. Несчастные «томми», сбегавшие вниз по трапам, рядами падали в воду, скрошенные пулеметным огнем. Морские волны несли на пляжный песок кровавую пену. За эту бойню, длившуюся от рассвета до заката, командир «Ривер Клайда» получил «Крест Виктории».

После трех или четырех заходов по тралению мин, эсминцы 3-й флотилии заняли позицию близ береговой полосы, готовые оказать любую поддержку пехоте, но по какой-то непонятной причине они получили строжайший приказ не открывать огонь в поддержку армейским подразделениям. Каннингхэм так никогда и не узнал, кто нес ответственность за это глупейшее постановление. В каких-то 400 м от его эсминца была отчетливо видна траншея, кишащая турками, которые без помех стреляли по десантникам. Командир «Скорпиона» с зубовым скрежетом от осознания собственного бессилия наблюдал, как английские пехотинцы вжимались в песок, не смея поднять головы под кинжальным огнем. То тут, то там 1–2 человека бросались вперед, резать колючую проволоку, и тут же падали как подкошенные.

Для хорошо вооруженного эсминца с его мощными скорострельными пушками ничего не стоило продольным огнем стереть с лица земли этот злополучный турецкий окоп. Лишь несколько дней спустя командование сделало открытие, что эсминцы могут быстро и метко стрелять, и если нужно, подойти совсем близко к берегу для оказания поддержки своей пехоте.

После того как войска закрепились на плацдарме, эсминцам поставили задачу расчистить проходы в минных заграждениях, чтобы тяжелые корабли могли войти в пролив и поддержать своим огнем фланги наступающих войск.

Первый день траления не доставил эсминцам особых хлопот, возможно потому, что вся артиллерия противника сконцентрировалась на отражении десанта. Только одна 8-дюймовая гаубица оказалась очень надоедливой. Она стреляла шрапнелью, которая, взрываясь в воздухе, производила страшный грохот и огромный клуб черного дыма. Шрапнель барабанила по палубам и надстройкам эсминцев, по не причиняла им каких-либо потерь или повреждений.

На второй день траление проходило уже не в столь приятной обстановке. В течение ночи за гребнем холмов на азиатском берегу появилась артиллерийская батарея, а те, кто ее обслуживал, явно знали, как обращаться с пушками и вести прицельную стрельбу с упреждением. Прошел слух, что там появились орудия с «Бреслау», обслуживаемые немецкими моряками. Это было очень похоже на правду, поскольку по эсминцам стреляли 105 мм пушки залпами из пяти стволов. Они продемонстрировали отличную стрельбу: всякий раз, когда один из английских эсминцев приближался к минному заграждению, он тут же получал попадание.

Очередь «Скорпиона» наступила очень скоро. 105 мм снаряд пробил палубу буквально под ногами у артиллеристов носового орудия и взорвался в нижнем жилом помещении. Вызванный этим попаданием пожар был быстро потушен. Ремонтники с плавучей базы «Бленхейм» в течение часа или двух заделали мелкие отверстия в борту, пробитые осколками этого снаряда, и к вечеру «Скорпион» уже вновь занимался своим обычным делом.

Третий день оказался особенно неудачным. «Скорпион» в паре с «Волверайном» приступил к тралению внутри пролива, причем гораздо выше, чем прежде. Едва они развернули трал и, разойдясь на 60 м, начали первый заход, как батарея 105 мм пушек открыла огонь. Первый залп упал с перелетом за «Скорпионом», еще два легли между кораблями, а четвертый накрыл «Волверайна». Один из снарядов угодил прямо в мостик, убив командира корабля, капитана 3 ранга О.Дж. — Прентиса, мичмана и рулевого.

По истечении нескольких дней ситуация на суше для Каннингхэма стала вполне ясна. Армии удалось высадиться, но на полуострове она удерживала только узкий пятачок земли и, по слухам, которые вскоре полностью подтвердились, у союзников в резерве не осталось ни солдат, ни боеприпасов, которые позволили бы им развить первоначальный успех. Траление мин в дневное время вскоре прекратилось, поскольку правый фланг английских войск против ожидания вперед не продвигался, а для эсминцев эта работа стала слишком опасной.

Тем временем противник перешел от пассивной обороны к практике нанесения ответных ударов, и весьма небезуспешно. 12 мая 600-тонный турецкий миноносец «Муавенет-и-Милет» под командованием германского морского офицера капитан-лейтенанта Рудольфа Фирле (впоследствии довольно известного военно-морского историка, автора книги «Война на Балтийском море», в 1937 г. переведенный на русский язык), выйдя из пролива под прикрытием темноты, проник незамеченным на якорную стоянку британской эскадры в бухте Морто. Подойдя к эскадренному броненосцу «Голиаф» на расстояние около 100 м., «Муавенет» выпустил в него три торпеды и попал всеми тремя. На «Голиафе» сдетонировали бомбовые погребы и он буквально взлетел на воздух. Погибли командир и 570 матросов и офицеров. В ту ночь «Скорпион» и «Волверайн» несли патрульную службу у входа в Дарданелльский пролив. Они перехватили и расшифровали радиосигнал немцев, сообщавший, что потоплен «линеншиффе» (линейный корабль) и что миноносец, сотворивший это, возвращается обратно. Английские эсминцы помчались к узкому участку пролива в надежде отрезать ему путь, но их попытки перехватить «Муавенет» оказались безуспешными. Сам Каннингхэм так объяснил свою неудачу: «Я думаю, что миноносец, потопивший „голиаф“, не стал возвращаться назад через узкий участок. Отказавшись от этой безнадежной затеи, он вышел из пролива и отправился в Смирну». На самом деле англичане банально просмотрели турецкий миноносец в темноте.

В середине мая к месту военных действий из Германии прибыла новая большая подводная лодка «U-21» под командованием капитан-лейтенанта Херзинга. 25 мая, когда «Скорпион» патрулировал у западного берега Галлиполийского полуострова. Каннингхэм увидел, как эскадренный броненосец «Трайомф», медленно двигавшийся с опущенными противоторпедными сетями в 6 милях впереди, примерно на траверзе Габа-Тепе получил торпеду. Через несколько минут «Трайомф» накренился на борт так, что вскоре его трубы и мачты легли на воду, а шесты сетевых заграждений сиротливо задрались вверх. Имея ход вперед, корабль опрокинулся и лег килем вверх, обнажив красное днище. Через 21 минуту после взрыва корма броненосца поднялась почти вертикально и он погрузился в глубину. При этом погибли 3 офицера и 70 матросов.

Сразу после взрыва торпеды «Скорпион» дал полный ход и устремился на помощь гибнущему броненосцу. Он успел подобрать одного или двух матросов, поскольку большую часть экипажа уже спасал находившийся совсем рядом эсминец «Челмер».

На следующий день вечером эскадренный броненосец «Маджестик», направлявшийся к мысу Геллес, выскочил на мель у самого берега, Его окружили транспортами и эсминцами, патрулировавшими на некотором отдалении. Но все меры предосторожности оказались бесполезными. На заре 27 мая в этом беспомощном состоянии «Маджестик» стал второй жертвой «U-21».

Таким образом, за какие-то две недели британский флот потерял еще три линейных корабля и сотни моряков. Дарданеллы превратились в бездонную яму. в которой исчезали люди и корабли без всякой пользы для дела. В эти майские дни на дно отправились не только три старых эскадренных броненосца, но и главные инициаторы Дарданелльской операции. 14 мая подал в отставку Фишер. Уход первого морского лорда со своего поста в самый разгар войны вызвал политический кризис общенационального масштаба. Глава кабинета министров Герберт Асквит вынужден был пойти на создание коалиционного правительства- Новый кабинет приступил к своим обязанностям 25 мая 1915 г., но уже без Черчилля.

В конце 1916 г. главные инициаторы Дарданелльской операции предстанут перед правительственной комиссией по расследованию причин катастрофы, постигшей союзников в результате неудачной попытки форсирования проливов. В 1916 и 1917 гг. комиссия провела 89 заседаний, заслушав показания многих политических и военных деятелей, причастных к данной операции. Полные стенограммы заседаний Дарданелльской комиссии, составившие много пухлых томов, так никогда и не были опубликованы. В 1917 г. увидели свет только так называемые «Отчеты» Дарданелльской комиссии, содержавшие выборочные отрывки свидетельских показаний, подтверждавших выводы комиссии. В итоге и бывший морской министр и бывший первый морской лорд вышли «сухими из воды».

И все же, хотя пространным свидетельствам Черчилля не нашлось места в «эрзац-отчетах» правительственной комиссии, Дарданелльская операция на долгие годы легла несмываемым пятном на его репутацию как политического и военного руководителя. Австралийский историк Ч.Э.Бин писал в 20-х гг. на страницах своей «Официальной истории участия Австралии в войне 1914–1918 гг.»: «…Ошибочность теории Черчилля относительно эффективности огня корабельной артиллерии пришлось доказывать кровью тысяч солдат». И далее: «Таким образом, избыток воображения у Черчилля, его дилетантское невежество в артиллерийском деле, и роковая способность молодого энтузиаста убеждать более пожилые и медлительные умы породила галлиполийскую трагедию». Запальчивость Бина, писавшего свой двухтомник по горячим следам событий, вполне объяснима: бойцы Анзак слишком щедро полили своей кровью берега Дарданелльского пролива.

И лишь много десятилетий спустя современные английские и американские историки заговорили о том, что концепция форсирования Дарданелльского пролива представляла собой блестящую, возможно, самую гениальную стратегическую идею из всех, которые выдвигались противоборствующими сторонами на протяжении Первой мировой войны. В 1915 г. союзниками следовало превратить Дарданеллы и Галлиполийский полуостров в один из главных театров военных действий. Если бы проливы были захвачены и Константинополь взят, западные державы получили бы свободный доступ к России, подняли бы балканские страны на войну с Турцией и Австро-Венгрией, отрезали бы турецкие армии на Галлиполийском полуострове и в Малой Азии от снабжения из Германии и в конечном итоге принудили бы Турцию к капитуляции, что в свою очередь, сделало бы излишними военные кампании в Салопике и Палестине. В результате, война сократилась бы на целый год, а возможно, и на два, царскую Россию удалось бы поддержать «на плаву» поставками вооружений и продовольствия, и тем самым спасти мир от коммунизма.

Этих историков тоже можно понять. В 20-30-х гг. Черчилль воспринимался как не лишенный определенных талантов, но в целом, не слишком удачливый политик, над которым продолжало довлеть позорное пятно инициатора провальной Дарданелльской операции. В ходе Второй мировой войны Черчилль превратился в фигуру колоссальных масштабов, одного из членов Большой Тройки, вершившей судьбы мира и послевоенного миропорядка. Эта одна из причин, по которой некоторые современные историки вольно или невольно начали усматривать во всех проступках и решениях Черчилля печать гениальности.

Однако контрафактическое моделирование итогов Дарданелльской операции отнюдь не входит в наши задачи. Это уже совсем другая история, а точнее, уже не история, а нечто другое. Мы же вернемся к Эндрю Каннингхэму и реальным событиям 1915 года.

Гибель «Голиафа», «Трайомфа» и «Маджестика» положила коней участию больших кораблей в оказании огневой поддержки армии. С того момента флотское командование решило использовать для этой цели только эсминцы, а линейные корабли и крейсеры держать в резерве, в надежно защищенной бухте. К концу мая для большинства здравомыслящих политиков и военных в Лондоне и Париже, в целом, уже стало ясно, что Дарданелльская операция зашла в тупик. Но выйти из этого тупика оказалось гораздо сложнее, чем войти в него. Свертывание военных действий и эвакуация экспедиционного корпуса означали бы для всего мира, что великие державы Антанты потерпели поражение, и от кого — от Турции! Расписаться в своем бессилии и смириться с таким ударом по своему престижу и самолюбию они просто так не могли. Бессмысленная бойня продолжалась.

Эскадра де Робека не располагала даже самыми простейшими средствами борьбы с подводными лодками. Эсминцы могли обнаружить субмарину только в том случае, если заметят ее перископ. Но даже в этой ситуации они мало что могли сделать, поскольку не располагали глубинными бомбами. Безвыходная ситуация породила самые экзотические рецепты противолодочной борьбы. Одна из таких идей была порождена на «Бленхейме» и заключалась в том. чтобы все время держать наготове моторный катер. Его в изобилии снабдили большими парусиновыми мешками и 40-фунтовой кувалдой. При виде перископа катеру надлежало преследовать его, а матросам — накинуть на перископ мешок, ослепив тем самым немецкого джентльмена, осматривающего акваторию. По своему усмотрению, экипаж катера мог заменить манипуляции с мешком простым ударом кувалды по верхушке перископа!

Перед «Волверайном» и «Скорпионом» командование поставило задачу поддерживать артиллерийским огнем левый фланг фронта на мысе Геллес. В случае необходимости им могли прийти на помощь эскадренный броненосец «Эксмаут» и крейсер «Тэлбот», стоявшие на якоре в заливе Кефало у острова Имброс. Это стало их постоянной работой на последующие 6 месяцев 1915 г. Эсминцы патрулировали по 48 часов посменно: один находился на боевом дежурстве непосредственно на фланге войск, а второй — в двух часах пути в заливе Кефало. Если завязывался бой, оба эсминца, а временами «Эксмаут» и «Тэлбот», подключались к обстрелу позиций противника.

Фактически, эсминцы использовались как мобильные батареи, и армия была ими очень довольна. Особенно тяжелые дни для «Скорпиона» пришлись на конец июня. 28 июня англичане запланировали прорыв турецких позиций. «Скорпиону», «Волверайну» и «Рекорду» было поручено заняться окопами противника, доходившими до самого моря. Эсминцы включились в артподготовку за два часа до начала наступления, а за 10 минут до атаки стреляли с максимальной интенсивностью. Время от времени командорам приходилось прекращать огонь, поскольку ствол носового 4-дюймового орудия раскалялся до такой степени, что отказывался возвращаться в прежнее положение после выстрела. Переставал работать механизм возврата. Работа корабельной артиллерии оказалась весьма успешной, поскольку войска прорвались через приморский участок позиций противника, не встретив сопротивления.

К вечеру армия вышла на запланированные рубежи. Однако военные слишком нервничали по поводу возможной ночной контратаки противника, которая могла начаться прежде чем они закрепятся на новых позициях и подтянут свои полевые батареи. Поэтому кораблям просигналили с берега, что армейские части полностью зависят от их поддержки. После окончания боя «Волверайн» и «Рекорд» ушли для пополнения боезапаса. И только «Скорпион» остался стоять в лучах заходящего солнца примерно в 300 м от берега.

С наступлением темноты на «Скорпионе» включили оба прожектора для освещения пространства впереди линии турецких окопов с тем, чтобы своевременно обнаружить любое движение со стороны противника. Воспользовавшись короткой передышкой, Каннингхэм поужинал и улегся спать, не раздеваясь, прямо в кресле в штурманской рубке. Около полуночи он пробудился от сильного толчка, сбросившего с полок несколько тяжелых книг. Перед началом атаки турки попытались сбить прожекторы эсминца.

«Я выскочил на мостик», — вспоминал Каннингхэм, — «Никогда прежде мне не доводилось слышать свиста такого количества пуль в воздухе, винтовочных и пулеметных. Оба наши прожектора почти мгновенно были разбиты. Старшина-торпедист, стоявший у кормового прожектора, заполз по трапу на мостик и доложил, что он выведен из строя. Сам он получил пулю в живот, но, по счастью, остался в живых».

Падавшие вокруг корабля снаряды взрывались от ударов о морское дно. поэтому «Скорпион» отошел на более глубокое место, где экипаж занялся починкой прожекторов. В этот момент с берега поступил тревожный сигнал, сообщавший, что турки сосредотачиваются для атаки. Используя прожектор в английском окопе в качестве ориентира, артиллеристы «Скорпиона» открыли огонь лиддитными снарядами по передовым позициям турок из всех пушек, какие у них имелись. Турецкая атака захлебнулась. Позднее Каннингхэму сообщили, что перед первой линией английских окопов насчитали от 300 до 400 убитых солдат противника.

В память об этом сражении армейцы прислали на «Скорпион» комплект солдатской посуды с выгравированной на ней надписью «29 июня». В тот же день Каннинтхэм сдал боевую вахту «Волверайну» и увел свой эсминец в Мудрое для пополнения боезапаса, который был израсходован почти до последнего снаряда. К тому времени носовое 4-дюймовое орудие «Скорпиона» сделало от 3 до 4 тысяч выстрелов и нарезка внутри его ствола почти полностью стерлась.

1 июля во время стоянки в Мудросе Каннингхэм узнал, что его произвели в звание капитана 3 ранга. Это была потрясающая новость, поскольку в предыдущем звании капитан-лейтенанта он прослужил относительно недолго, и при других обстоятельствах до следующего повышения ему пришлось бы еще служить и служить. «Я буквально выпал из кровати от удивления», — писал Каннингхэм своей тетке, — «Это означает, что я перепрыгнул через 250 фамилий в списке плавсостава, стоящих впереди меня по выслуге лет. Я, конечно, очень рад. хотя думаю, что те парни, через которых я „перепрыгнул“, не очень-то обрадуются, когда узнают об этом». Тема нового звания стала одной из центральных в его письмах, отправленных домой в июле-августе 1915 г.

В начале октября 1915 г. «Скорпион» ушел на Мальту, где был поставлен на профилактический ремонт. После многих месяцев почти беспрерывных боев в Дарданелльском проливе команда получила 5-недельный отдых. Отдых вполне заслуженный. Недаром на эскадре де Робека эсминцы прозвали «клубом самоубийц».

В эти осенние месяцы судьба Дарданелльской операции была решена окончательно. 6 сентября 1915 г. Болгария вступила в войну на стороне Тройственного союза. Чтобы попытаться спасти Сербию от полного разгрома, Франция настояла на высадке союзных войск в греческом порту Салоники. Подразумевалось, что Салоникский фронт будет формироваться за счет Галлиполийского фронта. В конечный успех Дарданелльской операции уже никто не верил. И только капитан I ранга Роджер Кейс, начальник штаба эскадры де Робека до самого конца сохранял веру в возможность форсирования пролива силами флота. Он с жаром отстаивал свою позицию в Лондоне в октябре 1915 г., куда его отправил де Робек в надежде убедить Адмиралтейство продолжить операцию, но тщетно. 3 октября началась высадка союзных войск в Салониках.

В середине ноября «Скорпион» с обновленными машинами, новыми орудийными стволами и противоосколочными щитами, приваренными по периметру мостика, возвратился к своим обязанностям на левом фланге Галлиполийского фронта. В ночь с 18 на 19 и с 19 на 20 декабря «Скорпион», «Волверайн» и «Рекорд» приняли участие в боях на мысе Геллес. На этом участке фронта англичане предприняли сковывающую атаку с тем, чтобы дать возможность провести эвакуацию австралийских и новозеландских войск в заливе Сувла. Погода стояла спокойная и эвакуация прошла успешно.

Утром 20 декабря «Скорпион» и один из крейсеров с несколькими армейскими офицерами на борту произвели осмотр района эвакуации, не забыли ли кого-нибудь. Их взорам предстала печальная картина. На пляжах Анзака и Сувлы гулял холодный декабрьский ветер. По песку бродили турецкие солдаты, подбирая брошенное союзниками оружие и амуницию.

Приближался черед последней и самой сложной операции — эвакуации армейских частей с мыса Геллес. Подготовительная стадия этого отступления началась 28 декабря, а погрузка последних 17000 солдат и 40 орудий была запланирована, если позволит погода, в ночь с 8 на 9 января 1916 г. 7 января турки начали массированный артиллерийский обстрел обоих флангов английских позиций на мысе Геллес. Он длился около 3 часов и явно был прелюдией к генеральной атаке. Около полудня турецкие окопы засверкали штыками. С мостика «Скорпиона» Каннингхэм видел, как турецкие офицеры пытаются поднять солдат в атаку. Однако наступление турок было подавлено артиллерийским огнем линейного корабля и трех крейсеров.

Последняя ночь эвакуации оказалась очень нервотрепной. Боевые корабли стояли почти у самого берега, готовые открыть огонь из всех орудий в случае, если турки предпримут атаку. В это время поблизости в гробовом молчании и кромешной тьме проходила погрузка войск. Беспокойство моряков возросло, когда после полуночи задул крепкий юго-западный ветер и началось сильное волнение. Резкая перемена погода могла сорвать эвакуацию. Неожиданно поблизости раздался сильный взрыв. Турецкие окопы тут же засверкали красными вспышками выстрелов. Корабли с готовностью ответили. Ночная тишина сменилась оглушительной орудийной канонадой.

К 5.30 утра 9 января последний английский солдат покинул Галлиполийский полуостров. При эвакуации ожидались потери от 30 % до 40 % личного состава, но турки проявили удивительную пассивность и все обошлось потерей только одного матроса. Так завершилась Дарданелльская операция. Англичанам она стоила 205000 солдат. Еще 47000 бойцов потеряли французы. Турцию вывести из войны не удалось. Вместо этого, под влиянием неудач Антанты, на стороне Германии выступила Болгария. Союзное командование тешило себя блестяще проведенной эвакуацией, которая обошлась почти без потерь. Уинстон Черчилль был как всегда афористичен, горько заметив, что, к сожалению, блестящими эвакуациями войны не выигрываются.

Одновременно английский флот снял тесную блокаду пролива, поскольку турки вскоре установили на побережье современные крупнокалиберные орудия и держали корабли на почтительном расстоянии. Противник также выставил большое минное заграждение и эсминцы патрулировали за его пределами. Флотилия Куда провела еще несколько скучнейших недель на боевом дежурстве вблизи Дарданелльского пролива. Каждый корабль патрулировал три дня подряд при любой погоде, а следующие два дня загружался углем и отдыхал в Мудросе.

Только в феврале 1916 г. «Скорпион» и «Волверайн» окончательно сменили обстановку. После эвакуации Галлиполи большая часть войск была отправлена в Египет и Салоники. Подводные лодки противника активно действовали в Средиземном море. Поскольку имелось множество хороших естественных бухт, которые использовались германскими субмаринами, подстерегавшими транспорты с военными грузами и войсками на маршруте между Египтом и Салониками, появилась необходимость организовать патрулирование вдоль всего турецкого побережья Малой Азии от Дарданелл до Сирии.

В феврале «Скорпион» и «Волверайн» патрулировали на 150-мильном маршруте между Родосом и Накарией. Месяц спустя, в начале марта 1916 г. Каннингхэм получил в подчинение целую эскадру в составе «Скорпиона», «Волверайна», 3 тральщиков. 11 дрифтеров и 1 угольщика. Перед ними стояла задача организовать промежуточную базу флота в бухте порта Лаки на острове Лерос. Необходимо было не только организовать стоянку и обслуживание кораблей, но также военный госпиталь на Леросе и заключить с местными властями контракты на поставки говядины, хлеба и овощей.

В дальнейшем соединению Каннингхэма надлежало патрулировать пространство от Самоса на севере до Родоса на юге: осматривать все бухты и заливы материкового побережья Турции; топить или захватывать турецкие плавсредства, пригодные для связи с внешним миром; стирать с лица земли все прибрежные поселения, откуда посмеют стрелять. Начиналась захватывающая, жестокая и бескомпромиссная прибрежная война, чем-то напоминавшая действия малых судов в Средиземноморье во времена наполеоновских войн.

В такой войне важнейшим слагаемым успеха являлась хорошая работа разведки. Огромную помощь Каннингхэму в налаживании агентурной сети оказал профессор Дж. Л.Майерс. С началом войны его призвали на службу в чине капитан-лейтенанта военно-морского резерва. Майерс был известным в ученых кругах антропологом и этнологом, говорил на греческом как на родном. До войны он много путешествовал по Греции, Малой Азии. Криту, руководил археологическими раскопками на Кипре, работал профессором древней истории и директором научной библиотеки в Оксфорде.

Со своими обширными знакомствами в Греции и многочисленными друзьями среди местных рыбаков, Майерс оказался незаменим. Правда, симпатии, питаемые к нему греками, сделали его весьма подозрительной личностью в глазах итальянского губернатора и итальянских чиновников на Додеканезских островах. Впрочем, чувства официальных властей тоже можно понять. Вошедший во вкус профессор организовал несколько хорошо вооруженных банд из местных крестьян, которые совершали налеты на анатолийское побережье, угоняли у турок скот, ночью резали его на берегу и увозили на дрифтерах Каннингхэма.

Вопрос о закупке продовольствия решился довольно быстро, хотя здесь не обошлось без маленьких проблем. Старшина-интендант со «Скорпиона» настаивал на поставках буханок хлеба, весом 2 фунта, чтобы легче исчислять рацион. Греки, пользовавшиеся метрической системой мер, изготовляли буханки весом в 1 кг или 2,2 фунта, что сильно усложняло англичанам отчетность. В конечном итоге греческий поставщик согласился пойти на уступки при условии, что его снабдят 2-фунтовым весовым эталоном. «По возвращении на корабль», — писал Каннингхэм, — «я приказал главному механику машинного отделения изготовить такой эталон и объяснил, для чего. На протяжении всего дня из нашей импровизированной мастерской доносился стук молотка, скрежет напильника и тихие ругательства. К вечеру главный механик принес мне отполированный до зеркального блеска плоский кусок стали. „Пожалуйста, сэр“, — сказал он с триумфом, — „чтоб мне покрыться волдырями, если подлые греки отковыряют от него хоть кусочек“». Надо сказать, что Каннингхэма несколько шокировало такое отношение к местному населению со стороны его матросов, которые априорно считали всех греков негодяями и жуликами.

Не менее просто решился вопрос с помещением для госпиталя. Каннингхэм присмотрел «приятный, удачно расположенный дом на возвышенности». Правда, возникла небольшая помеха — хозяйка дома забралась на кровать и отказывалась покинуть помещение. Взвод итальянских солдат выбросил ее вместе с кроватью и остальными пожитками. Больше она англичан не беспокоила.

В самый разгар этой деятельности с родины пришло сообщение, что за участие в Дарданелльской операции капитан III ранга Эндрю Каннингхэм награжден орденом «За Отличную Службу». 14 марта 1916 г. «Лондон Газетт» опубликовала список всех, представленных к этой высокой награде. В том же перечне фигурировала фамилия однокурсника Каннингхэма по «Британии» Джеймса Сомервилла.

После того как все административные вопросы на берегу были решены, соединение Каннингхэма приступило к операциям против турецкого побережья. Каннингхэм приказал оснастить всем необходимым два моторных катера, чтобы они могли действовать по ночам в самых мелководных бухтах. Англичане уничтожили множество турецких каиков, которые могли доставлять припасы германским подводным лодкам, но сами подводные лодки или их суда снабжения им не попадались. Некоторые бухты с узкими входами имели сильную оборону. Турки применяли все виды огнестрельного оружия, включая какие-то древние самопалы, стрелявшие тяжелыми свинцовыми пулями около полудюйма диаметром. Они пробивали даже противопульные металлические щиты, защищавшие мостики эсминцев.

Трудно сказать, насколько эффективными были эти операции для обеспечения безопасности транспортного маршрута Египет — Салоники, но в любом случае, ни один пароход союзников не подвергся атаке подводной лодки на этом участке в течение тех 4 месяцев, пока там действовали корабли Каннингхэма.

В июле на «Скорпионе» начались поломки с машинами и его командир получил приказ идти в метрополию для ремонта. Каннингхэм привел эсминец в Портсмут, где его поставили в док, и на время расстался со своим кораблем. Пробыв сутки в увольнительной, Каннингхэм вновь поспешил в Средиземное море, временно приняв командование эсминцем «Рэтлснейк». На «Рэтлснейке» Каннингхэм принял участие в операции по захвату греческого порта Пирей союзными военно-морскими силами. Флот союзников состоял из нескольких французских линейных кораблей, старого английского эскадренного броненосца «Глори», 1 крейсера, тральщиков и дюжины эсминцев — дивизион Каннингхэма из 4 кораблей типа «Бигл» и 8 французских.

В ночь на 31 августа 1916 г. эсминцы Каннингхэма и тральщики отбыли в Пирей. Их задача состояла в том, чтобы расчистить проход от мин в залив Саламис, освободить от мин акваторию залива и установить сетевые заграждения. Словом, подготовить все для безопасной стоянки флота. Руководство операцией было возложено на капитана III ранга Каннингхэма.

Траление мин непосредственно в заливе проходило в довольно напряженной обстановке, поскольку орудия береговых фортов были наведены на английские корабли и их стволы поворачивались и следовали за тральщиками и эсминцами, повторяя их передвижения по заливу. Однако открыть огонь греки так и не решились. Тральщики действовали не без проблем. Их тралы постоянно рвались и путались. К 2 часам ночи стало совершенно очевидно, что акватория не будет расчищена к сроку, поскольку прибытие флота ожидалось уже через час. Каннингхэм сообщил об этом радиограммой адмиралу де Фурие. В ответ французский командующий заявил, что его это не волнует и он собирается прибыть точно в назначенное время. Каннингхэм приказал 4 эсминцам прочесать акваторию тралами на скорости IS узлов, и как раз закончил эту работу к тому моменту, когда в залив вошел первый французский дредноут. Флот смотрелся прекрасно, когда входил в залив на большой скорости, вытянувшись в одну колонну. В колонне шли 8 линейных кораблей, в хвосте которой тащился «Глори», изо всех сил пытавшийся не отстать.

С рассветом французы приступили к захвату греческого флота и всех торговых судов на рейде Пирея. Последующие несколько дней английские эсминцы простояли в полном бездействии. Как только пришел приказ сократить число эсминцев до двух, Каннингхэм, не предвидя никаких интересных перспектив в Греции, почел для себя за лучшее отбыть.

Осенью 1916 г. «Скорпион» возвратился в Средиземное море после ремонта. Каннингхэм обнаружил его в Мудросе, стоявшим с противоположного борта угольщика, с которого грузился и «Рэтлснейк». 2 октября Каннингхэм принял командование своим прежним кораблем. За исключением старшего инженер-механика, на «Скорпионе» служили новые офицеры и новые матросы. Подавляющее большинство команды составляли резервисты и призывники, попавшие на флот только на время военных действий. Каннингхэм не любил резервистов. «Они совсем не такие», — писал он матери из Мудроса, — «жалкие людишки по сравнению с прежними, но, несомненно, скоро будет с ними все в порядке». К тому времени Каннингхэм уже обрел на флоте репутацию признанного мастера по «приведению людей в порядок». Через несколько месяцев он сделал из своих новобранцев сплоченный экипаж настоящих моряков. Свою лепту в воспитательный процесс внес и инженер-механик Ричарде. Этот маленький человечек, родом из Понтипула, если судить по его разговорам, был очень красным социалистом, но в подчиненном ему машинном отделении действовал как настоящий диктатор.

Поздней осенью 1916 г. флотилию на время отправили патрулировать у входа в Дарданелльский пролив. В ночь на 30 ноября на обратном пути в базу «Скорпиона» протаранил шедший задним мателотом «Волверайн». Вахтенный офицер последнего ошибочно принял огни на мысе Нигер за кормовые огни «Скорпиона» и, сделав ошибочный маневр, врезался в правый борт флагмана в районе носовой надстройки. В борту «Скорпиона» образовалась огромная вертикальная дыра, от полубака почти до киля. Форштевень «Волверайна» перерезал напополам трап, ведущий с нижней жилой палубы, но матросы спаслись, вскарабкавшись наверх по рваным краям пробоины.

«Скорпион» кое-как дотащился до Мудроса, где ремонтная бригада поставила на пробоину временные заплаты. На борту плавучей базы «Бленхейм» собралась следственная комиссия в составе наиболее опытных штурманов флотилии под председательством капитана I ранга Куда. Прозаседав почти целый день и приняв изрядное количество спиртного, комиссия вынесла вполне закономерное в такой ситуации решение: «Обстоятельства, при которых произошла эта авария, установить невозможно». Позднее командир флотилии уже своим единоличным решением сурово наказал обоих вахтенных офицеров, что они полностью заслужили.

В новом, 1917 г. «Скорпион» занимался главным образом эскортированием конвоев, которые наконец то были введены и на Средиземном море, что резко сократило потери грузового тоннажа союзников. Однажды Каннингхэму пришлось сопровождать конвой и полудюжины тихоходных судов различной национальной принадлежности. Принцип интернационализма полной мере воплощал и эскорт, состоявший из английских, французских, итальянских и… японских кораблей. Япония послала в помощь союзникам на Среди земном море 8 эсминцев. В своих мемуарах Каннингхэм отмечал, что японские экипажи были самыми лучшими из всех по уровню боевой подготовки. Единственный недостаток малотоннажных японских эсминцев заключался в том, что во время шторма они не могли поддерживать достаточно высокую скорость хода и к концу дня отстали от конвоя на несколько миль.

В качестве командира эскорта за многие месяцы сопровождения конвоев по Средиземному морю Каннингхэм не потерял ни одного судна. Он добился строжайшего соблюдения правил патрулирования во врем стоянки судов сопровождающими эсминцами. Каннингхэм разработал и направил по инстанции несколько предложений по эскортированию конвоев, которые получили отражение в приказах по флоту.

К лету 1917 г. Каннингхэм уже начал тяготитьси своей службой на Средиземном море. Капитана I ранга Куда перевели в Адмиралтейство на должность начальника оперативного отдела. «Я единственный, кто остался здесь из прежнего состава флотилии», — жаловался он в одном из писем на родину. Каннингхэм получил весьма заманчивое предложение, обещавшее большие перспективы — принять пост командира флотилии всех эсминцев, базировавшихся на Мальте. Должность находилась в непосредственном подчинении командующего патрульными силами. При этом Каннингхэм имел бы возможность лично выводить свои корабли в море. В 1915 г. или даже в 1916 г. он подпрыгнул бы от радости при таком известии. Однако летом 1917 г. он это предложение отклонил. На Средиземном море пора активных боевых действий подошла к концу и все его помыслы были связаны с водами метрополии.

В октябре, когда Куд уже хорошо укрепился в Адмиралтействе, Каннингхэм написал ему письмо с просьбой перевести его на корабль в составе флотилии командора Тируита в Гарвиче, или контр-адмирала Роджера Кейса в Дувре. Он был убежден, что служба под началом этих прославленных командиров гарантирует участие в активных боевых действиях и вообще очень насыщенную жизнь. В ответном письме Куд пообещал сделать все, что от него зависит. Пока же он поставил «Скорпион» во главе списка кораблей, подлежавших возвращению в Англию.

В конце декабря 1917 г. «Скорпион» покинул Мальту, нагруженный почтой и пассажирами, направлявшимися на родину. Перед отбытием Каннингхэма уговорили взять на корабль маленького шотландского терьера, принадлежавшего некой молодой девушке с Мальты. Хозяйка собачки, которую Каннингхэм не знал даже по имени и никогда не видел, то ли уже отбыла в Англию, то ли еще только собиралась. Отважный моряк не подозревал, что этот эпизод повлечет за собой большие перемены в его личной жизни.

«Скорпион» сделал заход в Гибралтар, принял на борт еще несколько пассажиров и почту, и проследовал дальше, несмотря на угрожающий прогноз погоды. К вечеру, когда эсминец огибал мыс Сан-Висенти, ветер усилился, а к полуночи разыгрался настоящий ураган с такими громадными волнами, каких Каннингхэму, несмотря на изрядный опыт морской службы, в Атлантике еще видеть не приходилось. Около 4 часов утра он с трудом переполз по раскачивающейся палубе и спустился в кают-компанию, от вида которой ему «стало плохо». В ней набралось почти по колено забортной воды, которая продолжала туда заливаться через верхнюю палубу. Большинство пассажиров находилось в полумертвом состоянии. Бортовая и килевая качка достигали такого размаха, что винты «Скорпиона» то и дело полностью показывались из воды, а корма с такой силой ударялась о волны, что казалось, будто она вот-вот отвалится.

Холодный и хмурый рассвет не принес облегчения. Каннингхэм уже всерьез задумался над тем, чтобы укрыться в испанском порту Феррол, но за мысом Вилано ветер немного поутих и «Скорпион» продолжил свой путь. Когда Каннингхэм привел свой корабль в Плимут, «Скорпион» выглядел так, как будто побывал в морском сражении. Верхняя палуба находилась в состоянии полной разрухи. Все пять шлюпок были смыты за борт, как впрочем и все остальные легкие и плохо закрепленные предметы. Третья труба наклонилась под углом 15°. В угольных ямах осталось всего 9 тонн угля.

21 января 1918 г. «Скорпион» окончательно списали в резерв. Каннингхэм теперь уже навсегда распрощался со своим кораблем после 7 лет и 3 недель службы на нем. «…Я расстался с ним с глубочайшим сожалением», — писал он впоследствии, — «В общем-то я человек не сентиментальный. Корабли не вечны, но „Скорпион“ был стойким маленьким судном. Я досконально научил все его особенности, все закоулки и укромные уголки, мне был знаком каждый его болт, каждая заклепка. Думаю, даже сейчас я бы смог пройти по его верхней палубе с завязанными глазами. С ним у меня связаны многие воспоминания о войне и мире; моими сослуживцами на нем были замечательные офицеры и матросы».

Расставшись со «Скорпионом» Каннингхэм получил отпуск, который провел у матери в Эдинбурге. Имея такой послужной список, досрочное представление к очередному званию и такие высокие награды, Каннингхэм мог рассчитывать на получение практически любого назначения по своему желанию, соответствовавшего его званию. В конце Первой мировой войны военно-морская техника, стратегия и тактика претерпевали период глубоких изменений. Создавалась морская авиация, разрабатывалась тактика эскортирования конвоев и борьбы с подводными лодками. Во всех, новых сферах требовались энергичные люди с солидным боевым опытом. Но Каннингхэм твердо решил связать свою судьбу с эсминцами и почти не сомневался, что получит назначение именно на такой корабль.

8 февраля ему пришла телеграмма из Адмиралтейства с приказом прибыть в Инвернесс и ожидать там назначения. Каннингхэм прибыл в назначенное место на ночном поезде и остановился в привокзальной гостинице, Через некоторое время к нему в номер явился капитан-лейтенант морской пехоты и вручил приказ временно принять командование эсминцем. «Офелия», в связи с болезнью его командира. Выяснилось, что «Офелия» стоит в Порт-Эдгаре, в Ферт-оф-Форте, поэтому путешествие Каннингхэма на север оказалось пустой тратой времени. Но таковы были предосторожности военного времени. На следующее утро он возвратился в Эдинбург и на свой новый корабль попал 11 февраля.

Это назначение не слишком обрадовало Каннингхэма. «Офелия» представляла собой большой эсминец, построенный уже в годы войны и приписанный к 14-ой флотилии в составе Гранд Флита. В Гранд Флит Каннингхэму совсем не хотелось, утешало лишь то. что новое назначение временное. Внешний вид «Офелии» Каннингхэму сразу не понравился. По средиземноморским стандартам эсминец был просто грязен, а матросы — расхлябанными, неряшливыми. К концу войны корабли Гранд Флита находились в последней стадии изношенности, а их офицеры и матросы в состоянии жестокой хандры. В подавляющем большинстве они провели почти 4 года в Скапа-Флоу, при практически полном отсутствии развлечений. Им приходилось совершать длительные походы в Северном море, как правило, в условиях скверной погоды и редко встречаться с противником. Возможности для физических упражнений и отдыха во время стоянки практически отсутствовали — ни футбола, ни спортивных игр, ни кинотеатров. Инертность и скука в значительной степени стали результатом того, что матросов нечем было занять. К своему возмущению Каннингхэм заметил, что во время стоянки на некоторых эсминцах команду будили не ранее 9 часов утра.

На «Офелии» Каннингхэм совершил несколько походов в составе эскорта дивизии линейных кораблей, прикрывавших норвежские конвои. Погода, как обычно, стояла плохая, сильные ветры сменялись густыми туманами. Все это время Каннингхэм не терял надежды на перевод в те соединения, которые имели частый контакт с противником. Бывший начальник штаба Дарданелльской эскадры, ставший к тому времени уже вице-адмиралом и командующим Дуврским патрулем, Роджер Кейс твердо обещал отдать Каннингхэму первую же вакансию в составе его флотилии. Наконец, 28 марта он получил долгожданное известие о назначении на эсминец «Термагант» в составе Дуврского патруля. Отпустили Каннингхэма не без труда. Его настойчиво уговаривали остаться и командир 14-ой флотилии и сам командующий торпедными силами Гранд Флита. За те 6 недель, что Каннингхэм успел прослужить в составе Гранд Флита, он так «закрутил гайки» на вверенном ему корабле, что «Офелия» по своему внешнему виду стала разительно отличаться от других эсминцев 14-ой флотилии, а ее экипаж по скорости выполнения команд вплотную приблизился к «средиземноморским стандартам».

Свой новый корабль Каннингхэм отыскал в Гулле, где «Термаганту» предстояло еще 3 недели простоять в ремонте, Поскольку обретаться на корабле по причине грязи и шума не представлялось возможным, Каннингхэм поселился в местной гостинице. В Гулле он впервые узнал, что такое воздушный налет, когда однажды ночью прилетели 5 или 6 германских цеппелинов. Было много шуму и стрельбы, но бомбы не причинили городу особых разрушений.

«Термагант» принадлежал к серии из 4 эсминцев, заложенных на британских верфях для Турции перед самым началом войны, и конфискованных англичанами по мере готовности до начала 1916 г. Проектировались они с таким расчетом, чтобы на равных бороться с русскими эсминцами типа «Новик». «Термагант» был значительно длиннее современных ему английских эсминцев и имел внушительное вооружение из 5 102 мм пушек. Правда, во время боя из них можно было задействовать максимум 4, при этом 2 из 4 имели слишком ограниченный сектор обстрела. «Термагант» развивал приличную скорость (до 32 узлов) и имел комфортабельные условия проживания. Англичане классифицировали его как лидер эсминцев, хотя, когда начальству это было нужно, он превращался в эсминец, что означало эскортирование конвоев днем и патрулирование ночью.

17 апреля «Термагант» вышел из Гулля и понесся со скоростью 30 узлов через проход, проделанный в минном заграждении, в направлении Ширнесса. Каннингхэм загодя радировал в базу, чтобы снаряды, боеголовки для торпед и прочая амуниция были заранее для них приготовлены. Поэтому «Термагант» быстро загрузился и в тот же вечер двинулся в дальнейший путь. В 7 утра 18 апреля эсминец Каннингхэма уже стоял на якоре в Дувре. Докладывая о прибытии он с разочарованием узнал, что его корабль уже не успеет принять участия в рейде на Зеебрюгге.

Вскоре Каннингхэм убедился, что Дуврский патруль очень сильно отличается от Гранд Флита. Постоянные столкновения с германскими эсминцами поддерживали его в оживленном настроении. 22 апреля «Термагант» с двумя эсминцами вышли эскортировать мониторы с 15-дюймовыми орудиями к артиллерийской позиции вблизи голландских территориальных вод, у самого устья Шельды. Вечером в густом тумане мониторы стали на якорь. Поскольку они собирались вести неприцельную стрельбу без корректировки с суши, их артиллерийская позиция должна была быть предельно точной. Каннингхэм, имевший большой опыт в «работе» по береговым целям, все гадал, каким же образом; они собирались определить точное местоположение в таких погодных условиях. Вскоре он получил ответ на свой вопрос: с мониторов «Термаганту» поступил приказ, пройти в таком-то направлении и убедиться, что там стоит голландский навигационный буй. Буй оказался на месте! Позднее Каннингхэм узнал, что на флагманском мониторе находился капитан 1 ранга Г.П.Дуглас — один из лучших на британском флоте специалистов в области навигации. Именно он и осуществил этот блистательный навигационный маневр.

Мониторы стреляли почти всю ночь. Где-то неподалеку во тьме и тумане были слышны разрывы сна рядов крупнокалиберных орудий противника, отвечавших на стрельбу эскадры. Они ориентировались по выстрелам корабельной артиллерии, но определить точное положение мониторов так и не смогли. Что касается Каннингхэма, то он провел мочь на своем кораблем в полумиле к востоку, дискутируя с голландским адмиралом, прибывшим на маленьком торпедном катере, по вопросу о том, находятся ли английские мониторы в пределах голландских территориальных вод.

После этой операции «Термагант» перевели в Дюнкерк, который в глазах Каннингхэма выглядел гораздо предпочтительнее Дувра. Там имелось гораздо больше шансов поучаствовать в боевых столкновениях и, в то же время, эсминцы были свободны от монотонной обязанности эскортирования войсковых транспортов из Фолкстона и Дувра в Кале и Булонь. В Дюнкерке постоянно находились два дивизиона эсминцев: один в составе 4 английских кораблей, другой в составе 4 французских и 2 английских, также подчиненный англичанам. Командовал Дюнкеркской флотилией капитан 1 ранга Фрэнк Ларкен. старый приятель Каннингхэма, командовавший в Эгейском море крейсером «Дорис», вместе с которым «Скорпион» совершал набеги на побережье Малой Азии.

Офицеры дюнкеркской флотилии, в большинстве своем совсем молодые люди, недавно начавши! служить, уже были наслышаны о репутации Каннингхэма и с интересом наблюдали за ним. Вскоре они убедились, что все рассказы об этом прожженном морском волке — только половина того, что есть на самом деле. Капитан-лейтенант Ф.Дарлимпл-Гамильтон командовавший в то время эсминцем «Меррей», впоследствии вспоминал: «Молодые командиры понимали, что наши недочеты в боевой подготовке слишком очевидны для человека с таким громадным боевым опытом. Мы предвидели, что когда-нибудь нарвемся на хорошую взбучку». Дарлимплу-Гамильтону долг ждать не пришлось. Когда его эсминец совершил ка кои-то неумелый маневр впереди по курсу «Термаганта», с флагмана просигналили: «Если не уберетесь дороги, я потоплю ваш корабль».

Однажды в конце мая дивизион Каннингхэма во главе с монитором «Террор» патрулировал вдоль сетевого барража в Ла-Манше. Неожиданно прямо по курсу началась интенсивная стрельба. Вскоре показались 4 германских эсминца, стрелявших по аэропланам. Они пробирались вдоль английского побережья в северо-восточном направлении. Каннингхэм немедленно приказал своему дивизиону увеличить ход до полного и устремился за немцами, одновременно просигналив старшему по званию об обнаружении противника и намерении вступить с ним в бой. В течение некоторого времени эсминцы не получали ответа и продолжали быстро удаляться. Затем с «Террора» последовали интенсивные вспышки сигнального прожектора, которые сигнальщик «Термаганта» интерпретировал как приказ вернуться назад. Каннингхэму ужасно не хотелось отказываться от преследования, поэтому он проигнорировал приказ, и вскоре монитор скрылся из вида.

Приблизившись к немцам на расстояние около 8.000 м, Каннингхэм увидел, что с северо-востока к ним на помощь идут еще 5 эсминцев. Англичане открыли огонь. Дул свежий северо-восточный ветер и на море было довольно сильное волнение. Брызги так и летали в воздухе, обдавая даже тех, кто стоял на мостике. Но даже с учетом погодных условий стрельба «Термаганта» и 3 других эсминцев оказалась совсем никудышней. Германский флагман облегчал их задачу как только мог, построив все 9 своих кораблей в линии, как раз под нужным углом по отношению к английской колонне. Но и в этих условиях дивизион Каннингхэма не смог добиться ни одного попадания. Правда, немцы тоже ни разу не попали, хотя, как признавал Каннингхэм. их залпы корректировались гораздо лучше.

Затем с северо-востока появились еще 4 германских эсминца, доведя их общее число до 13. К тому времени Дюнкерк и Дувр уже зашевелились. Эфир наполнился радиопереговорами. Когда один из его эсминцев расстрелял практически весь боезапас, Каннингхэм почел за лучшее разорвать контакт. Его дивизион отвернул в сторону, выпустив несколько торпед по колонне противника, но также безрезультатно.

Бой оставил самое удручающее впечатление: даже сближаясь с противником на дистанцию до 4.500 м, английские артиллеристы ни разу не смогли его поразить. Впереди ожидалось еще и тяжелое объяснение с начальством. Когда дивизион возвратился к флагману, последовал обмен нелицеприятными сигналами с командиром соединения. Командир «Террора» капитан 1 ранга Ч.У.Брутон желал знать, по каким причинам Каннингхэм пустился преследовать врага, в то время как он просигналил приказ возвращаться назад не менее 6 раз. В ответ Каннингхэм сообщил, что полученный сигнал был неправильно интерпретирован, указав при этом, что он 6 раз подавал сигнал об обнаружении противника, ни разу не получив ответа. Эти объяснения, по видимому, окончательно вывели Брутона из себя, и по возвращении в базу он подал рапорт командиру флотилии Ларкену о недисциплинированном поведении его подчиненного. Ларкен «спустил дело на тормозах». Следует признать, что если бы на месте Каннингхэма оказался офицер, не обладавший таким авторитетом и послужным списком, этот инцидент мог бы серьезно попортить ему карьеру.

Тем временем очередная попытка английского флота блокировать Остенде потерпела неудачу. В ночь с 9 на 10 мая 1918 г. капитан 3 ранга Годсэл на транспорте «Виндиктив» в густом тумане не смог определить точное местоположение своего судна, и повернул к восточному молу вместо западного, как планировалось. В результате, сильный отлив вместе с оттоком большого количества воды, накопившейся во внутреннем бассейне, снес затопленный транспорт в сторону от фарватера. Он так и не запер вход в бухту.

Вскоре после этих событий Каннингхэма вызвали к вице-адмиралу Роджеру Кейсу, который предложил ему поучаствовать в очередной попытке блокировать Остенде. Кейс полагал, что предыдущие неудачи проистекали от недостаточного опыта командиров в судовождении, и теперь ему понадобился настоящий виртуоз в этом деле. Каннингхэму очень польстило, что выбор адмирала пал именно на него, и он согласился без колебаний.

На сей раз Адмиралтейство избрало для этой цели старый эскадренный броненосец «Свифтшур». После неудачной попытки «Виндиктива» противник установил батарею 6-дюймовых орудий для защиты входа в бухту, поэтому потребовался броненосный корабль. План заключался в том, чтобы «Свифтшур» в сопровождении такого же старого крейсера вошел в проход между молами, протаранил с ходу западный мол и прочно сел носом на мель. После этого, как предполагалось, сильное приливное течение развернет его бортом поперек фарватера. Крейсеру надлежало следовать за броненосцем и протаранить «Свифтшур» в корму. Дело довершат подрывные заряды, установленные в нижних помещениях обоих кораблей.

Каннингхэму предоставили полную свободу рук в подборе команды. Он в кратчайший срок подобрал в чатамских казармах отличный экипаж. Все они были добровольными, многие уже участвовали в рейдах на Зеебрюгге и Остенде. С «Термаганта» он взял с собой только старшего офицера Уилфрида Уильямса, «замечательного человека», дослужившегося до звания лейтенанта из рядовых матросов, благодаря «своим исключительным способностям». Три недели «Свифтшур» готовили к операции в доках Чатама. С броненосца выгрузили все ценное и лишнее, в помещениях двойного дна установили боеголовки торпед и заряды динамита, соединенные электропроводами со специальными динамомашинами. Все это время Каннингхэм вместе с остальными добровольцами жили в казарме поблизости. При этом экипаж «Термаганта» искренне считал, что их командира и старшего офицера списали на берег за жестокое обращение с матросами. «А ведь все чего мы пытались добиться», — писал возмущенный дошедшими до него слухами Каннингхэм, — «это навести порядок, дисциплину и чистоту по средиземноморским стандартам, которых этому кораблю так недоставало».

По завершении подготовительных работ добровольцы испытали «Свифтшур» на мерной миле. К их глубокому удовлетворению обнаружилось, что старый броненосец все еще в состоянии развивать скорость до 18 узлов. Имелись только небольшие неполадки с внутренней связью, которые в тот же день едва не привели к серьезному столкновению. Каннингхэм впервые командовал таким большим кораблем и, как всякий офицер, много лет прослуживший на эсминцах, привык считать 17-узловую скорость пустяковой. В результате «Свифтшур» произвел настоящий фурор, ворвавшись на полной скорости на рейд Ширнесса и едва не врезавшись в стоявшие в гавани корабли, благо в последний момент нужные распоряжения все же поступили в машинное отделение.

Однако, когда до операции оставалось 2 или 3 дня, ее неожиданно отложили, а потом и вовсе отменили. Главная причина заключалась в том, что немцы перестали пользоваться каналом в Ростенде для передвижения своих подводных лодок из их внутренней базы в Брюгге и обратно. Кроме того, у Остенде появилось новое большое минное заграждение, через которое «Свифтшур» не смог бы пройти. Каннингхэм был страшно разочарован. А уж как были разочарованы матросы с «Термаганта», когда их прежний командир и старший офицер месяц спустя вновь заявились на корабль и начали «подтягивать его до средиземноморских стандартов».

Осенью 1918 г. все жили надеждами на скорый мир. Победа уже витала в воздухе. 16 октября на борт «Термаганта» прибыл вице-адмирал Кейс и приказал в сопровождении еще двух эсминцев идти в Остенде, который немцы, по слухам, уже оставили. Сопротивления англичане нигде не встретили и испытали странное чувство, проходя через воды, в которые в течение 4 лет не смел зайти ни один британский или французский корабль. Когда до молов оставалось около 2 миль, появилась четырехвесельная рыбацкая лодка, изо всех сил спешившая навстречу эсминцам. Люди махали руками, чтобы корабли остановились, и кричали на пределе голосовых связок: «Мины»! Эсминцам пришлось остановиться.

Однако Роджер Кейс не оставил своего намерения побывать в городе. С «Термаганта» спустили парусный катер и командующий в сопровождении Каннингхэма и еще нескольких офицеров и матросов отправился к берегу, где их ждала бурная встреча местного населения. На берегу выяснилось, что немцы еще не полностью покинули Остенде и англичанам пришлось спешно возвращаться на свои корабли. Германская береговая батарея напутствовала их выстрелом из 12-дюймового орудия. Снаряд упал прямо перед носом катера и огромный столб воды обрушился на суденышко, оборвав парус. Адмирал и остальные пассажиры оказались погребенными под мокрой парусиной и обломками, и были вымочены до нитки целой тонной морской воды, упавшей на них сверху.

На следующий день Каннингхэм получил приказ вновь готовить свой корабль к выходу в море и раздобыть бельгийский флаг. На «Термаганте» такового не обнаружилось. Однако изобретательный сигнальщик из трех полос черной, желтой и красной материи, которые ему удалось выклянчить, запять и украсть, успел-таки смастерить бельгийский флаг к тому моменту, когда король и королева Бельгии в сопровождении Роджера Кейса поднялись на борт эсминца. В 16.00 корабль Каннингхэма снялся с якоря и вышел в открытое море, чтобы доставить королевскую чету в Остенде. Когда «Термагант» с самодельным бельгийским флагом на мачте проходил мимо больших мониторов, стоявших на артиллерийской позиции, их команды приветствовали эсминец криками.

Доставка короля Альберта и королевы Елизаветы на родину после вынужденного 4-летнего изгнания считалась делом большой государственной важности. Причастность Каннингхэма к этому делу несколько месяцев спустя была отмечена высокой иностранной наградой — бельгийским «Военным Крестом».

После заключения перемирия 11 ноября 1918 г. Каннингхэм уже только и занимался тем, что перевозил на своем корабле сильных мира сего из Англии во Францию и обратно. Из высокопоставленных лиц на «Термаганте» побывали Принц Уэльский, будущий король Англии Георг VI, герцог Коонпаут. командующий Флотом Метрополии адмирал Дэвид Битти. и многие другие. Но особенно запомнились два случая.

12 ноября «Термагант» прибыл в Булонь, чтобы забрать на борт старого знакомого Каннингхэма, его бывшего командира по «Суффолку» Розлина Уэстер-Уэмисса. «Рози» Уэмисс уже носил погоны полного адмирала и являлся, ни много ни мало, первым морским лордом Великобритании. В этом качестве он сутки тому назад поставил свою подпись под договором о перемирии с Германией в специальном поезде маршала Фоша в Компьенском лесу. Теперь он спешил в Адмиралтейство, поскольку в 20-х числах ноября нужно было принять капитуляцию германского военного флота.

Первый морской лорд со своим штабом прибыл на борт «Термаганта» в 6 утра, и эсминец немедленно отбыл в Дувр. Когда некоторая часть пути была пройдена, обнаружилось, что свой портфель с копией договора о перемирии Уэмисс забыл в Париже. Что еще хуже, там же осталась и адмиральская бритва. Пока первый морской лорд брился бритвой Каннингхэма, его адъютант капитан I ранга Дж. Р.Марриот и офицеры генерального морского штаба прятались по разным закоулкам эсминца, стараясь не попадаться «шефу» на глаза. Уэмисс в силу своего аристократического происхождения и воспитания, вообще-то, слыл человеком сдержанным, но если его сильно одолевали бытовые неурядицы, можно было легко убедиться, что за долгие годы морской службы у него накопился богатый словарный запас.

В следующий раз, опять же из Булони в Дувр, пришлось перевозить самого премьер-министра Великобритании Дэвида Ллойд Джорджа. В Ла-Манше бушевал шторм с сильнейшим юго-восточным ветром. Каннингхэм настоятельно советовал главе кабинета не входить в море той ночью, поскольку высадка обещала быть очень проблематичной, но Ллойд Джордж остался непоколебим. В течение всего этого жуткого перехода, длившегося 5 часов, премьер-министр лежал на койке в командирской каюте и читал «Дэйли Кроникл». В Дуврской бухте творилось такое, что «Термагант» не смог пришвартоваться ни к одному из причалов и стал на якорь с подветренной стороны мола. За премьер-министром выслали специальный катер. Поскольку эсминец раскачивало со страшной силой, высадка официального лица превратилась в непростую проблему. Сначала на катер спустились пять матросов, чтобы внизу страховать сход главы правительства по шторм-трапу. Каннингхэм попрощался с ним и сказал, что по команде «пошел» Ллойд Джорджу следует сделать шаг вниз, а дальше все получится само собой. Надо сказать, что Ллойд Джордж держался с большим самообладанием и в точности выполнил все команды.

Окончание Первой мировой войны поставило военно-морские силы Великобритании перед проблемой радикальных сокращений. К концу 1918 г. британский флот насчитывал в своем составе около 1300 боевых кораблей, суммарным тоннажем в 3.250.000 т., что примерно было равно суммарному тоннажу военных флотов всех остальных стран вместе взятых. По основным классам боевых кораблей ВМФ Великобритании насчитывал 42 дредноута и линейных крейсера, 28 линейных кораблей дредноутного типа, 4 авианосца, 120 крейсеров, 527 эскадренных миноносцев и 147 подводных лодок. На этих кораблях служили 438.000 матросов и офицеров.

Содержать такую гигантскую военную машину нация была не в состоянии. Впрочем, в мирное время необходимость в таком огромном военном флоте отпадала. В составе флота оставалось множество устаревших кораблей, утративших свое военное значение, не требовавших значительных средств на содержание. Вскоре после окончания войны на слом пошли 38 линейных кораблей (не только додредноутного типа, но и вполне современные дредноуты, не прослужившие и 10 лет), 89 крейсеров, большое количество миноносцев, подводных лодок и вспомогательных судов. Личный состав флота сократился до 156.000 человек, т. е. почти в 3 раза. Почти все судостроительные программы военного времени были свернуты.

Каннингхэм с его послужным списком сокращений мог не опасаться. 20 февраля 1919 г. вслед за высокой бельгийской наградой он получил наградную пряжку к орденской ленте «За Отличную Службу» за действия в составе Дуврского патруля. Его знали лично и относились к нему с большим уважением многие высокопоставленные адмиралы. Пресса величала его не иначе как «Дарданелльский супермен». За пределами морской службы он практически не имел друзей и каких-то других интересов. Практически все время, за исключением редких отпусков, он жил на корабле, даже когда имелась возможность жить на берегу. В свои 36 лет Каннингхэм вел почти монашеский образ жизни. Его переписка тех лет не содержит ни единого намека на романтическую связь или близкую дружбу с какой-либо конкретной женщиной. К радостям семейной жизни он приобщался, так сказать, опосредованно, через общение со своими племянницами, которых он очень любил и опекал.

В начале 1919 г. служба Каннингхэма на «Термаганте» подошла к концу. Он попросил разрешения перейти на эсминец заграничной службы и 1 марта получил назначение на «Сифайер». отправлявшийся в Китай. «Сифайер» принадлежал к серии эсминцев типа «S», вступивших в состав флота в начале 1918 г. По размерам он несколько уступал «Термаганту», но превосходил его в скорости хода. Каннингхэму очень хотелось побывать на Дальнем Востоке, но его мечтам так никогда и не суждено было сбыться. Приняв командование «Сифайером» в Порт-Эдгаре, он узнал, что его эсминцу предстоит отправиться в Балтийское море, где возникли «политические осложнения», связанные с новообразованными независимыми государствами — Эстонией, Латвией и Литвой.

В коридорах власти Лондона считали необходимым обозначить свое военное присутствие в этом регионе из соображений престижа и неких высших геополитических интересов. «Английские силы, как бы малы они ни были, должны оставаться в балтийских водах даже в течение зимы, поскольку они наверняка потребуются для защиты и оказания содействия прибалтийским государствам. Отказ в их просьбе неизбежно приведет к падению престижа Великобритании в глазах этих государств». Проще говоря, война для Эндрю Каннингхэма еще не закончилась.

Первоначально Адмиралтейство сочло возможным выделить для операций в Балтийском море легкий крейсер «Кюрасао», лидер эсминцев «Шекспир» и 4 однотипных эсминца — «Сифайер», «Скотсмэн», «Скаут» и «Си Беар». Командовал соединением контр-адмирал Уолтер Кауан, поднявший свой флаг на «Кюрасао». Этот маленький, сухонький человечек считался, наряду с Роджером Кейсом, самым отчаянным сорвиголовой среди всех английских адмиралов времен Первой мировой войны, готовым на любые авантюры. В годы войны, в том числе во время Ютландского сражения, Кауан командовал линейным крейсером «Принсес Ройял» и считался «человеком Битти». Когда Битти стал командующим Флотом Метрополии, а затем и первым морским лордом, Кауан также «пошел в гору». Не удивительно, что в самый разгар тотальных сокращений и увольнений Кауан получил под свою команду целую эскадру и поручение выполнить «деликатную миссию» в Балтийском море.

По пути эскадра Кауана зашла в Осло, куда «Кюрасао» доставил несколько миллионов фунтов стерлингов золотом. Затем был Копенгаген, запомнившийся трогательными демонстрациями союза с дружественными датчанами. Наконец, «Кюрасао» в сопровождении «Сифайера» и «Скотсмэна» взял курс на Либаву. По пути корабли попали в густой туман, но это не обескуражило бравого адмирала, который, несмотря на сложные навигационные условия в незнакомых водах, нашпигованных минами, приказал держать скорость 22 узла.

В новообразованных прибалтийских государствах сложилась весьма сложная политическая ситуация. Согласно Брест-Литовскому мирному договору, заключенному между Советской Россией и Германией, Латвия, Литва и Эстония получали независимость. 18 ноября 1918 г. Великобритания де факто признала правительство независимой Латвийской Республики и начала снабжать его деньгами и оружием. Однако, несмотря на окончание войны, на территории прибалтийских государств продолжала стоять огромная германская армия под командованием генерала Рудигера фон дер Гольца. Гольц. как и все немецкие военные, уязвленный до глубины души унизительным поражением Германии, втайне лелеял надежду основать в Балтии форпост германизма на востоке. С его помощью балтийские бароны — крупные землевладельцы немецкого происхождения — создавали вооруженные формирования, практически неотличимые от германской армии. Они оказывали ожесточенное сопротивление новому латышскому правительству и в этом им помогал фон дер Гольц, правда, в таких пределах, которые не позволяли ему выходить за рамки нарушения перемирия с Антантой. Если добавить сюда Белую армию генерала Н.Н.Юденича и Красную Армию, которая воевала против всех и уже вела наступление в Эстонии, картина получалась почти полной.

В марте 1919 г. в эту живописную мозаику готовилась вписаться эскадра Уолтера Кауана. Его корабли провели несколько мирных и достаточно скучных недель в Либаве. Эсминец Каннингхэма некоторое время стоял отдельно от главных сил в Виндаве — маленьком порту в 60 милях к северу. Там экипаж «Сифайера» занимался главным образом тем, что сейчас назвали бы «гуманитарной акцией». Правда, в данном случае это была не целенаправленная политика британского правительства, а сугубая инициатива матросов.

Вот как описывал увиденное в Виндаве сам Каннингхэм: «Мы стояли там некоторое время, насмотревшись любопытных и печальных зрелищ. Обитатели города были оборваны и фактически голодали, хотя многие из них располагали приличными суммами в британских золотых соверенах. Особенно жалкими, изможденными и оборванными выглядели дети с их бледными личиками и печальными глазами. Похожие на маленьких испуганных галчат, они собирались у корабля, протягивали свои худые ручонки и жалобно просили: „Мистер! Мистер! Пожалуйста, дай те хлеба“! Наши добросердечные матросы быстро организовали импровизированную кухню. Почти весь их паек уходил туда, но мы испытывали удовлетворение от сознания того, что в течение 3 или 4 дней, которые мы там простояли, эти маленькие человечики более или менее нормально питались… Мыла там также не видели месяцами и женщины шумно благо дарили нас за несколько кусков „королевского желтого“, которые мы им вручили. Наши кладовые были бы полностью опустошены, если бы мы простояли в Виндаве немного дольше».

По истечении 4 дней стоянки в Виндаве «Сифайер» возвратился в Либаву. Обратный путь проходил по протраленному проходу, ширина которого между минным полем и берегом не превышала 3 миль. К тому же береговая линия изобиловала резкими выступами и за воротами. Поэтому, попав в густой туман, Каннингхэм запросил радиограммой позволения простоять на якоре в течение ночи и дождаться ясной погоды. Когда на следующий день «Сифайер» прибыл в Либаву и Каннингхэм поднялся на борт «Кюрасао» для доклада командующий устроил ему «выволочку» за непредвиденную задержку. По всей видимости, Кауан искренне считал, что эсминец может без всякого риска для себя лететь на полной скорости во тьме и тумане через минные поля. Каннингхэм, нимало не смутившись, возразил адмиралу, что всего лишь предпринял разумные и обоснованные меры предосторожности в незнакомых водах «Мы расстались в некотором несогласии», — вспоминал он впоследствии.

Современный биограф Каннингхэма профессор Ричард Оллард подвел под эту стычку серьезную «социальную базу». Одним из важных элементов воспитания характера английского военно-аристократического этноса, пишет Оллард, являлась охота на лис, когда люди, презрев опасность, несутся на лошадях через бурелом, поля и овраги в погоне за животным. Это занятие воспитывало особую безоглядную отвагу, которая была в высшей степени присуща таким адмиралам, как Битти, Кейс и Кауан. Каннингхэм же, как человек, происходивший, если так можно выразиться, из интеллигентско-клерикалыюй среды, не имел возможности развить в себе такие качества. Обобщение, на наш взгляд, далеко не бесспорное.

Между тем, ситуация в городе накалялась: по слухам, готовился военный переворот. Каннингхэм получил приказ ввести свой эсминец в военную гавань Либавы, чтобы проконтролировать военный транспорт, груженный оружием для латышской армии. Либавский порт состоял из внешней акватории, огражденной молами, и двух хороших внутренних гаваней. Та, что располагалась к северу, являлась военной гаванью и состояла из нескольких обширных бассейнов, к которым вел узкий канал с переброшенным через него разводным мостом. Он открывался, когда идущее судно подавало четыре гудка. Коммерческая гавань представляла собой устье реки — длинный и узкий водный путь с обширными причалами со стороны города.

Каннингхэм ввел «Сифайер» в военную гавань кормой вперед и стал на якорь вблизи транспорта с оружием. На транспорте оказались неисправными машины. Каннингхэм послал своего инженер-механика изучить характер поломок и принять меры по их устранению. На следующее утро пришло паническое известие о том, что германские войска захватили штаб латышской армии. Нужно было срочно действовать, поскольку бараки, населенные немецкими солдатами, располагались сразу за причалом, к которому пришвартовался «Сифайер». Каннингхэм уже собирался уводить транспорт на буксире, но по счастью, механики с «Сифайера» к тому времени успели привести его машины в порядок. Каннингхэм приказал транспорту следовать за его эсминцем по узкому каналу. На всякий случай он приготовился высадить десант и захватить разводной мост, если немцы не отреагируют на сигналы его сирены. Но все прошло благополучно. Транспорт с оружием отвели на внешний рей, исключив тем самым его захват немцами.

Сразу после этого адмирал приказал Каннингхэму принять под свою команду «Скотсмэн», ввести оба эсминца в коммерческую гавань и постараться взять под контроль ситуацию в городе. «Сифайер» и «Скотсмэн», опять же задним ходом, вошли в коммерческую бухту, чтобы в случае чего быстрее оттуда выскользнуть. Каннингхэм отлично понимал, что пары эсминцев против всей армии фон дер Гольца явно недостаточно. Его корабли пришвартовались к набережной напротив огромного здания таможни.

Надо сказать, что появление двух эсминцев с расчехленными орудиями и стоявшими на боевых постах расчетами, оказало отрезвляющее действие на противоборствующие стороны. Немецкие пулеметчики, засевшие по краям набережной быстро «испарились». На корабли пробрались два министра правительства Латвии, правда «не самых важных». Премьер-министр К.Ульманис и другие члены кабинета нашли убежище в английском посольстве. Каннингхэм провел латышского министра торговли в штурманскую рубку, где тот немедленно уселся за пишущую машинку и принялся печатать политические прокламации.

Постепенно ситуация стала нормализовываться. Кауан постоянно держал через радиосвязь в курсе событий английское правительство. Фон дер Гольцу пришлось принять условия, продиктованные ему Антантой. Эсминцы Каннингхэма, как и в Виндаве, начала посещать голодная детвора. Однажды это едва не стало причиной кровопролития. «…Во время обеда меленькая девочка получила гостинец на корабле и пробиралась обратно через линию германских часовых, когда один из них дал ей крепкую затрещину по уху, так что она покатилась по земле. Я услышал рев возмущения и топот ног по палубе, и едва успел выскочить наверх, чтобы удержать команды обоих эсминцев, готовых уже затеять драку с немецкими патрульными».

Однако, несмотря на опасность возникновения подобных инцидентов, Каннингхэм считал целесообразным поддерживать широкие контакты с местным населением и оказывать ему, по мере возможности, гуманитарную помощь. Когда германское командование попыталось пресечь эти контакты, Каннингхэм нейтрализовал усилия немцев и, надо сказать, весьма остроумным способом: «Однажды утром меня разбудил громкий стук молотков и скрежет пилы. Я вышел на палубу и увидел команду плотников, возводивших высокий деревянный забор перед эсминцами… Им понадобилось два дня, чтобы завершить свою баррикаду и выставить часового, контролировавшего вход и выход. Я вышел наружу и осведомился у офицера, закончена ли их работа. Он заверил меня, что она завершена и что теперь никакая толпа нас не побеспокоит. Причал был очень длинный, поэтому „Сифайер“ и „Скотсмэн“ немедленно переместились вперед и пришвартовались за пределами забора, где нас вновь начали посещать люди и их дети».

Вскоре возбуждение окончательно улеглось и латышское правительство вновь приступило к своим обязанностям. «Сифайер» и «Скотсмэн» покинули коммерческую гавань и вышли на внешний рейд. Кауан на крейсере «Кюрасао» в сопровождении двух эсминцев отбыл в Ревель. Оттуда он готовился вести военные действия против балтийского побережья России и Красного Балтийского флота. В наши задачи не входит анализ операций балтийской эскадры Кауана. поскольку Каннингхэму в них поучаствовать не довелось. В конце апреля 1919 г. в Балтийское море прибыли новейшие эсминцы типа «V» и «W», укомплектованные полными экипажами по штату военного времени. Они сменили корабли типа «S», имевшие недокомплект от 1/5 до 2/5 команды. Их экипажи были до предела измотаны войной и уже давно нервничали по поводу того, когда, наконец, наступит их черед демобилизации.

Сразу после прибытия подкреплений Каннингхэм повел «Сифайер» в Англию. Вместе с ними отбыли на родину и крейсер «Кюрасао» с рулями, поврежденными взрывом мины, — первая жертва безоглядной отваги адмирала Кауана. Любопытно, что после двух месяцев службы в Балтийском море Кауан дал Каннингхэму великолепную характеристику. Командующий эскадрой особо подчеркнул, что «капитан III ранга Каннингхэм всякий раз предпринимал своевременные действия и проявил себя как офицер с исключительно ценным качеством — принимать безошибочные решения».

За службу на Балтике Эндрю Каннингхэм получил вторую наградную пряжку к своему ордену и внеочередное производство в звание капитана I ранга. Война для него наконец-то закончилась.