Афера с редкими монетами

Глава 1

В четверг, во второй половине дня, Терри Эткинс, представлявший интересы нумизматической конторы «Терри-Керри компани», приехал в Индианаполис из Чикаго. Примерно в половине седьмого вечера его «понтиак» остановился перед отелем «Клейборн». На протяжении последних пяти лет он в содружестве со своим компаньоном Керри Кристиансеном занимался торговлей монетами, что приносило каждому из них от восьми до одиннадцати тысяч долларов чистой прибыли в год. В основном они занимались выполнением почтовых заказов, дополняя эту деятельность выездами на торги, подобные этим, которые часто устраивались где-нибудь в конце недели и куда они отправлялись по очереди.

По пути через вестибюль, направляясь к стойке портье, Эткинс встретил еще троих торговцев из числа своих знакомых и, перекинувшись с ними несколькими фразами, договорился встретиться с ними в баре немного позже. Оказавшись у стойки, он забрал ключ от своего номера и поднялся по лестнице в мезонин, чтобы зарегистрироваться для участия в торгах у специального столика, за которым сидел один из членов местного клуба нумизматов. Получив удостоверение участника собрания, он прицепил его на лацкан пиджака и снова спустился вниз, чтобы распорядиться перенести в номер его вещи из машины, которая была к тому времени уже отогнана на подземную автостоянку. Из вещей у него были с собой небольшая дорожная сумка с одеждой и два объемистых и тяжелых «дипломата» с монетами, содержимое которых по рыночной стоимости могло быть оценено примерно в тридцать пять тысяч долларов. Эти два «дипломата» отнесли в Озерную комнату мезонина, где теперь было устроено хранилище и где двое рослых охранников, облаченных в синюю форму, выдали ему расписку о принятии «дипломатов» на хранение, которую Терри тут же засунул в бумажник. Затем он задержался у Западной комнаты, находившейся дальше по коридору, высматривая там одного из своих знакомых, который был ответственным за устраиваемую здесь выставку бумажных денег, в разное время выпускавшихся оккупационными властями, но не нашел его. Тогда он поднялся к себе в номер, принял душ и переоделся. Потом спустился в бар для встречи со знакомыми нумизматами.

На подобных мероприятиях четверг считался днем всеобщего расслабления. Столы в зале торгов будут расставлены только к завтрашнему дню, поэтому, кроме встреч и разговоров с другими знатоками и любителями редких монет, больше заняться было нечем. Разговоры велись по большей части на профессиональные темы. А еще здесь много пили и говорили о делах житейских. Вместе со знакомыми торговцами Эткинс отправился на ужин в ресторан в центре города, достиг с одним из них принципиальной договоренности о продаже пары мексиканских золотых монет. Потом вместе со всей компанией совершил затянувшийся до полуночи вояж по барам Индианаполиса.

В пятницу утром он проснулся в семь часов, позавтракал на скорую руку в небольшом кафе при отеле, после чего позвонил жене в Чикаго. Забрал из хранилища сданные туда накануне монеты, прошел, к закрепленному за ним столу в торговом зале — номер 58, как раз напротив дальней стены, задрапированной портьерами, — и принялся выкладывать на него свой товар. Время от времени он отрывался от своего занятия для того, чтобы поболтать с кем-нибудь из находившихся поблизости знакомых. В мире существовало, наверное, сотни две людей, с кем он был знаком достаточно хорошо, но кого встречал лишь во время подобных мероприятий. В другое время их пути никоим образом не пересекались.

Для посетителей торговый зал открылся в десять, но поначалу торговля шла вяло. За целое утро здесь побывало всего лишь несколько местных коллекционеров, которые по большей части разглядывали выставленный на продажу товар и радовались встрече со старыми знакомыми. Покупали очень мало.

В час дня Эткинс в компании с двумя другими торговцами отправился на обед. Перед уходом он накрыл свой товар куском белой ткани, будучи уверенным, что охранники, активисты из местного клуба нумизматов, а также торговцы, работавшие за соседними столами, присмотрят за тем, чтобы никто не шарил по его столу, пока он будет отсутствовать.

Во второй половине дня он мог скоротать время, разглядывая экспонаты в выставочном зале, или же, заплатив всего полтора доллара, принять участие в организуемой местным клубом экскурсии по городу, включавшей в себя, кроме всего прочего, ознакомление со скоростной магистралью Индианаполиса, а также посещение местного музея. Но для Эткинса бизнес с монетами имел первостепенное значение, а потому после обеда он снова вернулся в зал торгов и провел там весь остаток дня, сидя на складном стуле за отведенным ему столом.

Во второй половине дня деловая активность в зале понемногу оживилась, но даже теперь у него оставалась уйма времени на то, чтобы поговорить о том, о сем с людьми, которые задерживались у его столика. Среди них оказался и его друг из выставочного зала, а также местный торговец монетами по имени Билли Лабатард. Эткинс не причислял Билли к разряду своих близких друзей, считая его занудой, но все же Билли имел репутацию довольно опытного торговца монетами, и ему не раз удавалось выполнять некоторые чересчур уж мудреные заказы кого-нибудь из клиентов Эткинса. На этот раз никакой сделки между ними не предвиделось, а поэтому разговор получился вялым, и Эткинс был даже рад, когда их прервал какой-то подросток, интересовавшийся монетами тридцатых годов прошлого века по полцента.

Примерно около пяти вечера, когда рабочий день заканчивался, и люди начинали возвращаться с работы, торговля активизировалась, и с этого времени и до девяти часов у столика Эткинса постоянно находился кто-нибудь из потенциальных покупателей, просматривавших товар. Официально торговый зал был открыт до десяти, но уже к четверти десятого Эткинс сильно проголодался. Недолго думая, он накрыл свой стол белой тканью и вместе с тремя другими торговцами отправился на ужин в ресторан, после чего их компания снова совершила вечерний рейд по городским барам.

Судя по всему, его друзья были настроены развлекаться всю ночь, но Эткинсу вполне хватило выпитого до одиннадцати вечера, когда он оставил приятелей я вернулся в отель один. Оказавшись в вестибюле, он вызвал лифт, которого пришлось ждать довольно долго. Когда ждать надоело, Эткинс решил подняться к себе в номер по лестнице. У выхода с лестницы в мезонин стоял небольшой столик, за которым сидел охранник. Танцевальный зал, хранилище и выставочный зал были уже закрыты. Второй охранник неторопливо расхаживал по мезонину, то и дело останавливаясь у ограждения и поглядывая сверху на вестибюль.

На полпути к следующему этажу Эткинс неожиданно для себя снова столкнулся с Билли Лабатардом, который был на этот раз в компании невысокого, худощавого человека преклонных лет, на шее у которого висел фотоаппарат — отличительная черта всех туристов. В руках же он держал карандаш и небольшой блокнот, в котором что-то чертил. Они никуда не шли, а просто стояли в углу на лестничной площадке между мезонином и вторым этажом. Увидев Эткинса, Билли почему-то очень засуетился, в то время как его спутник не обратил на него никакого внимания. Эткинс поприветствовал Лабатарда и продолжил свое восхождение вверх по лестнице, несколько недоумевая по поводу столь странного поведения своего старого знакомого. В голове у него промелькнула мысль о том, что, возможно, Лабатард гомосексуалист, и теперь он нашел себе старшего партнера с аналогичными наклонностями или же сам был снят им. В конце концов, и во внешности, и в действиях Лабатарда определенно не прочитывалось особенной мужественности. Но это занимало Эткинса меньше всего, и к тому времени, как он наконец добрался до своего номера, он уже успел забыть об этом.

Суббота оказалась намного напряженнее пятницы. За весь день Эткинс сделал лишь небольшой перерыв на обед в два часа. Все остальное время оставался у своего стола — с самого открытия в десять часов утра и до восьми вечера, когда торговый зал закрылся и все отправились на банкет.

Субботний банкет был неотъемлемой частью таких съездов, где наблюдался пик светской и деловой активности. Во время подобных банкетов было принято вручать награды за лучшие экспонаты, представленные в выставочных залах. Здесь произносились речи, обширной программой предусматривались и прочие развлечения. Большинство участников съезда обычно принимали участие и в банкете. Но Терри Эткинс не входил в их число, считая себя слишком большим профессионалом для того, чтобы развлекаться в обществе коллекционеров-любителей, где они будут смеяться над дурацкими шутками, вручать друг другу подарки и набивать животы цыплятами с горохом и мороженым. А поэтому сам Эткинс и еще несколько специалистов, разделявших его точку зрения, отправились в хороший ресторан, где можно было заказать бифштекс, а потом выпить и расслабиться в располагающей обстановке какого-нибудь уютного бара. Они весело болтали, каждый рассказывал о своем бизнесе, о том, как идут дела. О том, что и на этот раз съезд удался.

Правда, в этот раз не было ничего особенно сенсационного, ничего необычного, но тем не менее, можно смело считать, что съезд удался.

Они выпили и за это тоже.

Глава 2

Лемке стоял в кухне дома Билли Лабатарда и смотрел на воду, которая все никак не хотела закипать. Вообще-то он сейчас с большим удовольствием выпил бы виски со льдом, тем более что и бутылка с выпивкой, и кубики льда были здесь же под рукой, но за многие годы — за несколько десятков лет — он уяснил одно простое правило: не пей в тот вечер, когда собираешься отправиться на дело. Не пей, если не хочешь угодить за решетку и растерять здоровье. Вот когда все будет кончено, можно будет напиться основательно, и уж тогда он обязательно напьется, но пока придется ограничиться чаем, если вода наконец закипит.

Дверь в кухню приоткрылась, и из-за нее показалась голова Билли Лабатарда.

— Паркер спрашивает, куда ты подевался, — объявил он.

— Сейчас приду, — ответил Лемке. Поздний субботний вечер, часы в кухне показывают одиннадцать тридцать семь, им пора бы уже готовиться. Но Лемке не покидало неприятное ощущение пустоты в желудке. Он собирался сначала заполнить чем-нибудь эту пустоту, а уж потом выйти в гостиную, сесть за стол и в последний раз обсудить то, что каждый будет делать этой ночью.

— Скажи ему, что я приду через минуту. Сейчас приду, — повторил он, с нетерпением глядя на чайник с водой, стоявший на плите.

— Ладно, — неохотно согласился Билли, но никуда не ушел. Вместо этого просунул голову еще дальше в кухню и прошептал: — Ты ведь не расскажешь ему, правда?

— Я уже обещал тебе, что не расскажу, — усмехнулся Лемке.

— Мне бы не хотелось, чтобы... — Билли сконфужено замолчал и сделал неопределенный жест рукой.

— Я знаю, чего тебе хочется, — съязвил Лемке.

Билли, испуганно вздрогнул. У него на лице появилось страдальческое выражение. Не произнеся больше ни, слова, он скрылся за дверью. Лемке был уже готов пожалеть, что потерял самообладание и обидел и без того несчастного парня, но уж так получилось, и ничего тут уже не поделаешь. Кроме того, вода в чайнике наконец закипела. Он тут же налил кипяток в чашку, куда был предварительно положен пакетик с заваркой. Подождал, пока чай заварится.

В конце концов, Билли сам во всем виноват, и нечего переживать по его поводу. Не надо было суетиться, как он это сделал прошлой ночью, когда на лестнице в отеле вдруг объявился кто-то из знакомых торговцев. Нечего надоедать ему, Лемке, сейчас, вновь и вновь упрашивая не рассказывать Паркеру об этом. Мысленно Лемке оправдывал себя: он уже не так молод, нервы уже не те, вот и сорвался. Для Билли же — молодого и довольно неглупого — никакого оправдания не было. Лемке привязался к этому парню с первой их встречи и ни за что не хотел признаться себе в том, что Билли был обыкновенным трусом. Он чувствовал себя отцом, отягощенным заботами о неблагополучном сыне.

Своих детей у Августа Лемке не было, хотя он был два раза женат. В первый раз он женился, когда ему было двадцать три года, через семь лет после своего первого удачного ограбления. В те времена у него был дом в Атлантик-Сити. Он частенько появлялся на пляже и там встретил свою Марджи. Они полюбили друг друга, поженились, но спустя семь месяцев совместной жизни он совершил ошибку, рассказав ей, откуда у него деньги. После этого разговора она отправилась прямиком в полицию, и он в момент лишился всего. Она не стала тратить время на бракоразводные процессы, а просто добилась, чтобы их брак был объявлен недействительным. Последующие двадцать два года он прожил холостяцкой жизнью, пока двенадцать лет назад не женился на Кейти Расселл, вдове Кэма Расселла, одного из известнейших в свое время «медвежатников» и горького пьяницы, который, однако, разбирался в банковских сейфах получше любого банкира. Он был застрелен молокососом-полицейским в Уилмингтоне, штат Делавэр, когда взялся за безнадежное дело. Лемке и Кейти прожили вместе шесть счастливых лет, пока Лемке сам не завалился во время ограбления на Род-Айленде. Кейти умерла от сердечного приступа, когда он был в тюрьме. Несколько месяцев назад он наконец освободился, но за воротами тюрьмы его никто не ждал, и в кармане у него не лежал сложенный листочек бумаги с адресом, куда бы он мог отправиться. Он был вором, и в жизни не знал никакого другого занятия. У него не было знакомых, кроме подельщиков, с кем ему прежде приходилось вместе работать. Он был подавлен и одинок, и именно поэтому ему очень нужны были деньги. К тому же он уже стар и считался вышедшим в тираж. Лемке вполне отдавал себе отчет в том, что никто не станет связываться ним и рисковать, приглашая в дело. Поэтому на сей раз он решил, что инициатива должна исходить от него самого.

Тогда он принялся самостоятельно зондировать почву среди своих знакомых, пока наконец один из коллег по имени Байнум — никогда не блиставший особым умом — не порекомендовал ему Билли Лабатарда. Сам Байнум однажды уже ограбил по наводке Лабатарда одного торговца монетами, правда не получив с этого особой прибыли. Но зато для Лемке это было реальным шансом заиметь хоть что-то про запас. Поэтому Лемке нанес визит к Билли, который жил один в доме покойных родителей. Он оказался большим ребенком, которому уже так и не суждено повзрослеть, а Лемке к тому времени был уже вполне готов по-отечески позаботиться о нем.

Идея о том, чтобы обчистить съезд нумизматов, исходила от самого Билли или, может быть, от Клер, к которой Лемке с самого начала относился с определенной опаской.

Когда в общих чертах все было более или менее продумано, Лемке связался с Джеком-Французом и Паркером, и вот в мгновение ока дело оказывается перехваченным у него Паркером. Тем самым Паркером, который с неизменным хладнокровием воплощал в жизнь самые дерзкие ограбления. Паркер был невозмутим и спокоен, и Лемке знал, что именно это и удерживает их всех вместе. Билли хотелось все бросить и выйти из игры, и это было похоже на то, как терзаемый пытками мученик начинает желать смерти. Сам Лемке чувствовал себя теперь по-стариковски слабым, его то и дело одолевали сомнения. Отто Майнзер, этот сумасброд, готовый крушить все на своем пути, тоже сдерживал себя, памятуя об авторитете Паркера.

Все, что теперь ему остается, мысленно убеждал себя Лемке, это продержаться еще совсем немного. Паркер сам заправляет всем, и у него это неплохо получается, а он, Лемке, должен лишь подчиняться его приказам. Действовать так, как того требуют его собственный опыт и интуиция. Тогда все будет нормально.

— Лемке.

Вздрогнув, он обернулся. На пороге стоял Паркер.

— Да, да, — сказал Лемке. — Сейчас иду.

Паркер вышел из кухни, а Лемке торопливо вытащил из чашки пакетик с заваркой и, бросив его в мусорное ведро, взял свой чай и поспешил в столовую.

Все остальные уже собрались вокруг стола, во главе которого сидел Паркер. Билли присел напротив него. Отто Майнзер и Майк Карлоу расположились по одну сторону, а с другой стороны сидела Клер, и был оставлен свободный стул для Лемке. Он занял свое место и поставил перед собой чашку с чаем.

— Лемке, — заговорил Паркер, — вчера вечером ты был на месте и огляделся. Расскажи теперь нам что к чему.

— Конечно, — сказал Лемке. Он взял в руки чашку и отпил небольшой глоток, но чай был еще слишком горячий. Тогда он снова поставил чашку на стол и продолжил: — Расклад неплохой.

— Мы все-все проверили, — услужливо поддакнул Билли.

— Заткнись, Билли, — бросил ему Лемке. Он знал свое дело, у него появилась возможность вновь почувствовать себя профессионалом, и поэтому именно сейчас Билли как никогда выводил его из себя.

Он вновь заговорил спокойно, обращаясь ко всем собравшимся за столом:

— После того как закрывается танцевальный зал, пять охранников остаются нести службу. Один из них находится все время в самом зале, другой — в хранилище. При этом двери танцевального зала и хранилища заперты на замок. Наконец, еще один остается за запертой дверью в главном выставочном зале. Четвертый сидит за столом в холле, где расположены лифты и лестницы, а последний, пятый, должен совершать обход. Раз в час он проверяет тех троих, что сидят под замком. Ночная смена заступает на службу в десять, когда закрывается танцевальный зал, а утренняя приходит в шесть утра. Но сегодня что-нибудь может измениться, потому что зал был закрыт в восемь.

— Как происходит контроль во время обхода?

— Производящий обход стучит в дверь, тот, кто находится внутри, отпирает ему, и они обмениваются несколькими репликами. Похоже, что никаких паролей или условных сигналов у них нет, но мы не смогли подойти ближе, чтобы удостовериться в этом. В два часа охранник, производящий обход разнес тем, кто сидел за закрытыми дверями, бутерброды и кофе. Еду туда доставили из круглосуточной забегаловки напротив отеля.

Протянув руку, Лемке взял прозрачную папку, которую до этого Билли положил перед собой.

— Я сделал несколько снимков. И еще несколько набросков. Для наглядности.

Фотографии и эскизы пошли по кругу, а затем Паркер спросил:

— Вот это фото из вестибюля, где видны двери танцевального зала. Откуда ты это снимал?

— Зеленый диван рядом с цветочным киоском.

— Значит, оттуда тебе было видно, как охранник совершает обход?

— Да.

— А как насчет сообщения между хранилищем и залом?

— Мы смотрели в бинокль с уровня тротуара на противоположной стороне улицы, — ответил Лемке. — Ракурс не слишком удачный, но я почти уверен, что внутренняя дверь была открыта. В конце концов, это логично: двое охранников могли бы переговариваться между собой.

— Будем считать, что дверь открыта, — сказал Паркер. — И тогда лучше всего начать в два часа, когда им принесут кофе и еду. Они наверняка устроят совместную трапезу. Скажи, Лемке, а человека, сидящего на том зеленом диване, можно увидеть с улицы?

— Конечно. Через двери вестибюля.

— Это хорошо. Клер, без четверти два ты сядешь на это место в вестибюле. И как только охране принесут еду, ты дашь нам об этом знать.

— Но как? — спросила Клер.

— Будешь сидеть, закинув нога на ногу. А потом просто поменяешь ноги — это и будет сигналом.

Клер улыбнулась и согласно кивнула.

— Проще простого.

— Посидишь так еще минут десять или около того, — продолжал Паркер. — А потом присоединишься к нам.

— Ладно.

Лемке попивал чаек, который как раз остыл до нужной температуры. Чай согревал желудок, а непоколебимая беспристрастность Паркера вселяла в его душу мужество. Лемке чувствовал, как охватившая его нервная дрожь утихает, и к нему наконец начинает возвращаться былое спокойствие. Он не чувствовал уверенности в собственных силах с тех пор, как у него за спиной захлопнулась дверь камеры род-айлендской тюрьмы, и теперь он как будто заново обретал самого себя.

Лемке задумчиво улыбнулся. Все у него будет в порядке.

Паркер тем временем уже говорил, обращаясь к Карлоу:

— Ты пригонишь грузовик на место без десяти два. Вместе с Отто вы стойте там, где я вам показал, а потом перейдите на ту позицию, откуда вам с улицы было бы хорошо видно Клер. Я в это время буду стоять у окна в офисе туристической фирмы. Когда она подаст знак, ты закуришь и отойдешь обратно к машине. А ты, Отто, поднимешься наверх вместе с остальными. Нужно будет заняться дверью.

— Приду обязательно, — усмехнулся Майнзер.

— В нашем распоряжении будет пятьдесят минут, — сказал Паркер. — Все, что не успеем взять за это время, придется оставить. Билли у тебя готова схема?

— Да, конечно же, — воскликнул Билли, вскакивая со стула. — Она у меня, она... она у Лемке. Вот в этой папке.

— Расслабься, Билли, — посоветовал ему Лемке, вытаскивая план из папки. Схема была вычерчена по линейке на белом листе бумаге.

Билли принялся объяснять детали, но Лемке слушал вполуха, потому что Билли все рассказал ему раньше, да и схема оказалась предельно ясна сама по себе. Это был план танцевального зала, на котором обозначалось расположение столов, каждый из которых имел свой номер. Некоторые номера были обведены красными кружками — так обозначались именно те столы, на которые надлежало обратить особое внимание. Всего из ста трех столов красным были помечены тридцать семь.

Когда Билли закончил с объяснениями, Паркер обвел всех присутствующих суровым взглядом.

— Можно было бы обойтись и меньшими силами, — сказал он. — В таком случае мы просто унесли бы меньше товара. Единственный незаменимый здесь Лабатард. Может быть, кто-нибудь желает, пока еще не поздно, выйти из игры?

В столовой воцарилось напряженное молчание, и вскоре Лемке почувствовал на себе взгляд Паркера. Он пребывал в таком прекрасном настроении на протяжении последних нескольких минут, что до него даже не сразу дошел смысл слов Паркера. Говоря о том, что «пока еще не поздно», он обращался по большей части к нему. Но теперь, все поняв, Лемке широко улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Это не ко мне, Паркер. Я не собираюсь сходить с дистанции.

Паркер пристально смотрел на него, и Лемке выдержал его взгляд. В себе он был уверен, а до остальных ему не было дела.

И Паркер тоже видел это. Наконец выражение его лица изменилось, стало менее натянутым, и он сказал:

— О`кей, Лемке.

Глава 3

Ночные дежурства всегда считались самыми нудными.

Фред Хофман, пятидесятичетырехлетний охранник, состоял на этой службе с окончания Второй мировой войны, когда он с почестями был уволен из армии, где служил в военной полиции. За все эти годы ему даже не пришлось ни разу выстрелить из своего пистолета, если не считать, конечно, тренировок в тире, и, в общем-то, кроме как в тире, он стрельбы и не слышал. И, откровенно говоря, совсем не сожалел об этом. Ему вовсе не хотелось во что бы то ни стало попасть в какую-нибудь переделку. Миролюбивый Фред считал, что, надевая синюю форму охранника, он ни в коем случае никому не бросает вызова, а просто способствует тому, чтобы возможный преступник отказался от своих намерений. Если же разного рода осложнения все же возникнут, то это будет означать, что он не справился со своей задачей, и тогда ему бы пришлось приступить к выполнению другой возложенной на него миссии и постараться уладить все мирным путем. Но до сих пор ему еще ни разу не приходилось сдавать позиций, а он провел на этой службе больше двадцати мирных лет.

Все это было хорошо и прекрасно, в конце концов, именно за это ему и платили. Но иногда, особенно во время ночных дежурств, он чувствовал, что прямо-таки изнывает от безделья. Тогда ему хотелось, чтобы этой всеобщей умиротворенности пришел конец и чтобы хоть что-нибудь случилось.

Но все оставалось по-старому, ничего не происходило. И в эту ночь все будет так же, как и обычно. Хофман расхаживал по проходу между столами, накрытыми белой тканью, под которой были разложены монеты на сотни тысяч, а может быть, на миллионы долларов. Ничего не происходило, кроме того, что время от времени Джордж Долник выходил к нему из смежной комнаты, в которой помещалось хранилище, и тогда с ним можно было поболтать о какой-нибудь чепухе. Да еще каждый час Пат Шуйлер стучал в дверь, и, когда Хофман открывал ему, они обменивались несколькими фразами, означавшими, что все — решительно все! — в порядке.

А еще Хофман очень любил стоять у окна и смотреть на поток машин под окнами. С приближением ночи машин на улице становилось все меньше, и к часу ночи, когда во время очередного обхода Пат Шуйлер постучал к нему, улица уже совсем обезлюдела. И все же было намного приятнее глядеть на опустевшую улицу за окном, чем на длинные ряды столов, застеленных белыми простынями. Ну в точности как в морге, разве что на столах лежат не трупы.

Часы показывали без десяти два ночи. Хофман не отрывал глаз от окна, когда к отелю подъехал грузовичок городской электрической компании. Хофман без интереса следил за тем, как из кабины вышли двое рабочих в комбинезонах, которые тут же расставили ограждения вокруг одного из люков, после чего сняли с него крышку. На эти нехитрые действия у них ушло около пяти минут, но вслед за этим никакого продолжения не последовало. Один из рабочих, тот, что был повыше ростом, пошел вдоль по улице направо и исчез из поля зрения Хофмана. Другой отправился налево и остановился на тротуаре под козырьком над входом в отель, как будто ему больше нечего было делать.

Хофман подумал, что это, скорее всего, кто-то из профсоюза, и понимающе покачал головой. О них в последнее время часто пишут в газетах. Эти ребята из профсоюза постоянно устраивают забастовки, требуя увеличения зарплаты или сокращения рабочего дня, но никогда не утруждают себя проверками, чем все-таки занимаются сотрудники в рабочее время и как отрабатывают свое жалованье.

Хофман продолжал смотреть на улицу, раздумывая над тем, как долго еще эти двое собираются сшиваться здесь без дела. Получают-то они небось по полторы ставки за работу в ночное время... В два часа раздался условный стук в дверь. Рабочий, стоявший под козырьком входа, так и не двинулся с места, и тот второй тоже не возвращался.

Хофман открыл дверь, за которой стоял Пат Шуйлер, державший в руке небольшой пакет из коричневой оберточной бумаги. Они поприветствовали друг друга, после чего Шуйлер протянул ему сверток, сказав при этом:

— А у нас внизу сидит шикарная кошечка.

— Правда, что ли?

— Можешь сам убедиться.

Хофман глянул вниз через перила в сторону вестибюля и согласно кивнул.

— Вон там, — сказал он. — Как ты думаешь, кого она там дожидается?

— Ну уж точно не таких старых козлов, вроде нас с тобой, — сказал Шуйлер. — Уж это точно.

— Ты говори за себя, — усмехнулся Хофман и закрыл дверь.

Когда шаги за дверью затихли, Джордж Долник вышел из хранилища, держа в руке свой бумажный пакет с едой.

— Что, Фред, еще одна незабываемая ночка? А? — сказал он.

— С ума можно сойти, — отозвался Хофман.

Они расположились за небольшим столиком у окна и были готовы приступить к трапезе, когда чей-то резкий голос произнес:

— Не двигаться!

Хофман обернулся и увидел, как через стену в зал входят какие-то люди в масках.

Глава 4

Отто Майнзер чувствовал себя превосходно. Он казался себе высоким, сильным, умным и непобедимым. «Магнум-357» в его правой руке выглядел крошечным игрушечным пистолетом. Он решительно последовал за Паркером, прошел через дыру в стене, раздвинул тяжелые портьеры и сделал шаг влево, в то время как Паркер шагнул вправо. Отто Майнзер боковым зрением увидел, как, продвигаясь вдоль стены вслед за Паркером, из дыры появился Лемке.

Два частных охранника сидели за столом у окна. Рты их были набиты едой. Услышав отданный Паркером приказ, они обернулись и тут же покорно замерли.

Маска несколько ограничивала Майнзеру обзор, поэтому ему приходилось передвигаться медленно. Вытянув левую руку, он нащупывал столы и другие возможные препятствия. Пока Паркер и Лемке пробирались вдоль портьер к передней стене, Майнзер круто повернул налево, прошел по проходу между столиками и направился к охранникам.

Теперь они с Паркером оказались на двух углах воображаемого треугольника, в то время как охранники были на его вершине. Это позволило Лемке беспрепятственно подойти и разоружить охранников, самому не оказавшись при этом на линии огня. Майнзер улыбался под маской, наблюдая за тем, как Лемке освободил охрану от оружия, выложил пистолеты на стол рядом с недоеденными бутербродами.

Затем Лемке попятился в сторону открытой двери хранилища, жестом приказывая безоружным охранникам следовать за ним. Те сочли за благо повиноваться, больше всего на свете желая в этот момент провалиться сквозь землю от стыда. Майнзер вошел в хранилище вслед за ними, а Паркер остался в танцевальном зале.

Веревка и пластырь были у Лемке. Пока Майнзер стоял, направив на пленников дуло своего револьвера, Лемке уложил обоих полицейских на пол, связал их и заклеил им рты пластырем. После этого они снова вышли в зал, и тогда Лемке снял с себя маску.

— Ну и жарища здесь! — Паркер был уже без маски.

— Приведи Билли, — сказал он.

— Сейчас. — Лемке заторопился, направляясь к дальней стене.

Майнзер не спешил снять маску. Ему нравилось ощущение закрытого лица.

— В соседней комнате осталась пара чемоданов, — сказал он.

— Нужно спросить Билли. Только ты уж потрудись снять маску, прежде чем выйдешь на улицу.

Майнзер смутился, ощутил приступ внезапного раздражения, как если бы его вдруг застигли за каким-то неблаговидным занятием. Он чувствовал, что краснеет, а значит, снимать маску еще не время.

— Ладно, — натянуто сказал он, стараясь ничем не выдать своего смущения. — Обо мне не беспокойся.

Лемке вышел обратно из дыры в стене, ведя за собой Билли, который то и дело спотыкался о собственные ноги. Несчастный нумизмат высунул голову из-за портьер и испуганно озирался по сторонам.

— Где они? — еле слышно прошептал он.

— А мы их разрубили на куски и разложили по чемоданам, — язвительно ответил Майнзер. Этот слабак не вызывал у него никаких других эмоций, кроме презрения.

Тут вмешался Паркер.

— Давайте начинать, — сказал он. — Билли, где план?

Билли принялся шарить по всем карманам. Наконец схема была извлечена на свет, и они принялись за работу. Билли и Лемке укладывали монеты, а Паркер переносил заполненные «дипломаты» сквозь брешь в стене в помещение офиса туристической фирмы, откуда Майнзер переправлял их вниз, где Карлоу укладывал добычу в кузов грузовичка.

Майнзер не снял маски до тех пор, пока не вышел из танцевального зала, перед самым первым выходом на улицу. Оставшись один в темноте разгромленного офиса, он стащил ее с головы и тут же засунул в карман. Он надеялся, что в темноте никто не заметил, как у него пылают щеки.

Он продолжал думать о том, что бы ему следовало тогда ответить Паркеру. Во время каждой очередной ходки вниз и вверх по лестнице у него в голове рождались все новые и новые колкости, едкие и смелые замечания. Майнзер бормотал их себе под нос, с каждой минутой распаляясь все больше. Каждый раз, сталкиваясь с Паркером в офисе туристической фирмы, когда оба они одновременно входили в него — Паркер с очередными кейсами, набитыми монетами, а Майнзер налегке, — он был готов высказать ему все, что о нем думает. Но он решил, что сейчас лучше не начинать. Надо было действовать быстро, не отвлекаясь на не относящиеся к делу разговоры. Отношения можно будет выяснить и позже, наедине.

Еще большие трение возникли между Майнзером и Карлоу. По негласной договоренности между непримиримыми сторонами поддерживалось положение вооруженного нейтралитета. Майнзер и Карлоу разговаривали между собой лишь в случае крайней необходимости, стараясь обходиться при этом по возможности односложными репликами. За всю дорогу до центра города, сидя рядом в кабине грузовика, они не перебросились ни единым словом, прекрасно зная, что каждый из них только и ждет скорейшего завершения операции, чтобы можно было наконец разобраться друг с другом.

Ни тот, ни другой, определенно, не смог бы вразумительно объяснить, в чем, собственно, кроется причина подобной неприязни. Они просто не поладили между собой, первоначальный конфликт разросся до открытой вражды, и теперь они дожидались того момента, когда выполнение совместной задачи будет наконец завершено и у них появится реальная возможность вцепиться друг другу в глотку. До всего остального им не было никакого дела.

Майнзер, однако, не мог совладать с собой и шел на любые уловки ради того, чтобы только хорошенько позлить Карлоу. Взять хотя бы кейсы, набитые монетами. Для него же самого было бы намного проще ставить их сразу в кузов, но вместо этого Майнзер нарочно оставлял свою ношу на дороге позади грузовика, предоставляя худощавому Карлоу самому поднимать кейсы и забрасывать в машину. Первые три ходки он действовал исключительно таким образом, но во время четвертого захода Карлоу был уже в кузове, и когда Майнзер поставил кейсы на асфальт, Карлоу не без сарказма окликнул его:

— Забрасывай сюда, Тарзан. Майнзер натянуто улыбнулся в ответ:

— Как скажешь, приятель. — С этими словами он поднял с земли один из кейсов, положил его плашмя на пол кузова грузовика и что есть силы толкнул в сторону Карлоу, пытаясь сбить того с ног. Карлоу успел отскочить в сторону, а кейс с налету врезался в те, что были уже уложены у дальней стенки кузова. Карлоу многозначительно сунул руку в карман комбинезона:

— Давай второй.

— Как угодно, — ответил Майнзер, но на этот раз он подтолкнул кейс не так сильно. После этой ходки он перестал ставить их на дорогу.

Возвращаясь после пятого захода, Майнзер нагнал подружку Паркера, которая тоже, очевидно, направлялась наверх. Он вспомнил, что ее вроде бы звали Клер. Еще он подумал о том, что с виду она как будто ничего, симпатичная. Хотя, возможно, и фригидная.

Образованные особи женского пола, имеющие привычку напускать на себя серьезный вид и одеваться по самой последней моде, в девяти случаях из десяти на поверку оказываются фригидными. Те же, кто не прочь заняться любовью, — сплошь глупые толстухи, а к ним Майнзер никогда не испытывал влечения. Именно поэтому у него крайне редко складывались какие бы то ни было отношения с женщинами. Все его немногочисленные романы длились недолго, так как в конце концов выяснялось, что его избранница либо до крайности глупа, либо фригидна. Сам Майнзер не понимал, почему так происходит, и не имел ни малейшего представления о том, как другим мужчинам удается решать для себя эту дилемму. Честно говоря, ему было наплевать. Он стоял на том, что мужскому телу можно найти куда более удачное применение, чем просто залезть на какую-нибудь шлюху. Все самые важнейшие события в его жизни происходили преимущественно по ночам, но вот только местом действия для этого никогда не бывала постель.

Теперь, например, ему выпала возможность поиздеваться над Карлоу, и он ни за что не собирался упускать подобного случая. А там есть еще и Паркер... Вообще-то больше всего на свете ему сейчас хотелось сыграть какую-нибудь злую шутку именно с Паркером, потому что этим он превзошел бы самого себя по части изобретательности.

Короче говоря, Майнзера никак нельзя было назвать дамским угодником. И все же он считал необходимым для себя «произвести впечатление». Именно поэтому вместо приветствия при первой же встрече Клер услышала от него недвусмысленно высказанное неприличное предложение. Вот почему теперь, встретив ее на пороге подъезда, куда выходили двери офисов, он сказал:

— Ну как, дорогая, ты еще не передумала? В ответ она одарила его взглядом, полным холодного презрения, что было расценено им как высшая степень притворства. Клер первой проследовала внутрь здания. Он поднимался вслед за ней по лестнице, любуясь тем, как покачиваются ее бедра. Майнзер силился придумать, что бы еще сказать девке Паркера. В его голове промелькнула шальная мысль: схватить недотрогу в охапку и здесь же, в коридоре, наскоро проучить, чтобы в следующий раз не слишком-то заносилась, но только от этой идеи пришлось тут же отказаться. Как-то раз он уже пробовал воплотить в жизнь нечто подобное. Было это давным-давно, когда по неопытности ему казалось, что все женщины тайно только и мечтают о том, чтобы ими обладали. Казалось, стоит ему только обнаружить свои намерения, как они тут же завздыхают: «О да, я хочу, хочу!» И тут же сами с готовностью полезут к нему в штаны. Сам он был немало удивлен, когда вопреки всем радужным ожиданиям оказавшаяся у него в объятиях девица вдруг непостижимым образом превратилась в разъяренную тигрицу. Та маленькая дрянь оказалась самой беспощадной, коварной и неистовой драчуньей из всех, с кем ему когда-либо приходилось сталкиваться. Она вырывалась, кусалась, отбивалась, пускала в ход кулаки, колени, локти, царапалась с таким остервенением, как будто хотела содрать с него шкуру. В конце концов ему пришлось-таки отправить ее в нокаут, что было сделано, разумеется, исключительно в целях самообороны. Он так и не стащил с нее трусы, хотя, признаться, глядя на девку, распластавшуюся без сознания на полу, стал подумывать, что неплохо было бы снова приступить к делу и довести задуманное до конца. Но мысль о том, что она может очнуться раньше, чем все закончится, подействовала отрезвляюще.

С тех пор воспоминание о том печальном опыте удерживало его от опрометчивых поступков в аналогичных обстоятельствах. В том числе и сейчас. Вслед за Клер он вошел в помещение офиса туристической фирмы, и когда она нагнулась, чтобы пролезть через провал в стене, единственным его желанием в отношении нее было поддать ей покрепче ногой под зад. Но он сдержался.

До прихода Клер дела у Майнзера продвигались медленно, и ему приходилось неизменно делать перерывы между ходками, дожидаясь, пока будут вынесены очередные два кейса, готовые к погрузке. Но теперь, когда Клер стала помогать укладывать монеты, Майнзеру уже приходилось непрерывно курсировать между офисом и грузовиком. Он знал, что в танцевальном зале Лемке, Клер и Билли упаковывают товар, а Паркер тоже временами собирает монеты, то и дело прерывая это занятие для того, чтобы вынести в офис заполненные кейсы.

Майнзер занялся подсчетом. К трем часам им было сделано двадцать семь заходов. Каждый раз он забирал по два кейса, и выходило, что пятьдесят четыре кейса с товаром уже погружены в машину. Входя в здание в двадцать восьмой раз и направившись было к лестнице, Майнзер вдруг различил звук шагов в темноте у себя за спиной. Он обернулся. Мощный удар обломком трубы, задевший по касательной висок, пришелся по плечу. Майнзер вскрикнул от неожиданности. Покачнувшись, осел на пол, и тогда незнакомец, чей силуэт был едва различим в темноте, замахнулся и ударил снова. На этот раз Майнзер успел увидеть буквально в какой-то доле дюйма у себя перед глазами обрушивающийся на него обломок трубы...

Глава 5

Майк Карлоу все еще не был до конца уверен в том, что он ненавидит больше: Майнзера или же этот дрянной грузовик. Наконец он стал склоняться к мысли, что дело все же в грузовике. Он невзлюбил этот хлам с самого начала, с тех самых пор, когда впервые увидел автомобиль, стоявший под брезентом посреди заднего двора дома Лабатарда. Еще больше утвердился Майк Карлоу в своем мнении, когда ему вместе с этим ублюдком Майнзером пришлось откинуть брезент. Он прямо-таки запрезирал чертову колымагу, оказавшись за ее рулем и нажав на газ. Его не устраивало решительно все: передача, двигатель, рессоры, а также сиденье, руль и шины. Но меньше всего его прельщала перспектива разъезжать на этой канареечно-оранжевой развалюхе по городу с грузом ворованных монет в кузове, которые, пожалуй, должны потянуть на целый миллион долларов.

Для Майка Карлоу автомобиль воплощал собой некий способ в мгновение ока перемещаться из пункта А в пункт Б вне зависимости от реальной удаленности этих двух точек друг от друга. Это был тот самый идеал, воплотить в жизнь который еще не смогли ни в Детройте, ни в Европе. В сравнении со своим несбыточным идеалом Карлоу оценивал все объекты, снабженные колесами и каким-никаким мотором. А тут выходило, что грузовик, предоставленный в его распоряжение Паркером, находится в самой нижней части табели о рангах и отстоит от идеала настолько далеко, что в этом смысле проигрывать ему может лишь газонокосилка.

Гонки были страстью Карлоу. Еще посещая муниципальную школу, ему удавалось приводить в движение немало разного самодвижущегося хлама, на котором он ухитрялся обгонять современные заводские модели. В юности он создал проект гоночной машины собственной конструкции, причем количество бензина, залитого в топливный бак, никоим образом не отражалось на центре тяжести машины, так как никакого топливного бака у нее не было и в помине. В основе конструкции лежала полая алюминиевая труба, непосредственно в которую и планировалось заливать топливо. Когда же кто-то из тех, кого Карлоу ознакомил со своей выдумкой, заметил, что крайне опасно создавать автомобиль, предполагающий погружение водителя в бензин, он лишь недоуменно пожал плечами: «А что тут такого?» Таков был его взгляд на жизнь.

Если бы на разработку, изготовление и содержание гоночных машин не требовалось такой уймы денег, то Майк Карлоу ни за что на свете не стал бы время от времени унижаться до того, чтобы садиться за руль вот таких недоделок, как этот вонючий грузовик. За подобную работу он брался не чаше одного раза в год, а иногда и реже, если позволяли средства, и лишь с той целью, чтобы получить достаточно наличных для содержания собственных автомобилей. Разумеется, он мог бы запросто наняться в какую-нибудь большую компанию и стать обыкновенным испытателем, апробируя блестящие идеи тамошних инженеров, предлагаемые ими для новых гоночных машин, выстроенных на деньги хозяев и этим же самым хозяевам принадлежащих. Но это противоречило его представлениям об автогонках. Любая из машин, за руль которой он садился, должна была принадлежать только ему, и его проекты по-прежнему оставались самыми смелыми из всех, какие только могли быть разрешены устроителями гонок. Именно поэтому, а еще потому, что Карлоу считался одним из самых неистовых гонщиков, в аварии он попадал тоже гораздо чаще остальных. В результате на его теле образовалась целая коллекция шрамов на память о любимом занятии. Но куда более прискорбным, по его мнению, был тот факт, что время от времени автомобиль стоимостью в несколько тысяч долларов в один момент вдруг становился грудой железа, за которую не дали бы и сотни. Каждый раз, когда такое случалось, ему приходилось запускать руку в заначку, а если таковой не оказывалось, то снова наниматься к таким, как Паркер с Лемке, чтобы быстро и благополучно увезти их с места преступления. Или же чтобы крутить баранку какой-нибудь развалюхи типа вот этого невероятного грузовика.

Что же касается Отто Майнзера, то ублюдок он и есть ублюдок, этим все сказано. До тех пор, пока этот скотина Майнзер будет держаться в рамках приличия, Карлоу тоже станет сдерживать себя, но если только после завершения операции этому типу захочется снова продемонстрировать свое остроумие, то тогда он, Карлоу, с превеликим удовольствием самолично засандалит ему ломом промеж глаз.

Ему уже неоднократно приходилось ставить на место амбала, убежденного в своем превосходстве и считающего, что разница в габаритах решает все.

Его роль во всей операции была не слишком сложной. Сначала главной его задачей было следить за тем, как подружка Паркера сидит, закинув нога на ногу. Вскоре ночь пошла на убыль. Все, что от него требовалось теперь, так это стоять позади грузовика, заглядывая в открытый люк и изображая из себя рабочего электрической компании. Когда внизу объявлялся Майнзер, сгибавшийся под тяжестью своей поклажи, ему полагалось лезть в кузов и складывать там товар.

Лишь однажды за последний час он видел патрульную полицейскую машину, которая, впрочем, без задержки проехала мимо. В столь поздний час количество машин на улицах было очень невелико, а прохожие, спешившие по тротуарам, казались такой же редкостью, как яйца экзотической птицы додо. Иногда Майнзеру приходилось задерживаться в тени проема, пережидая, когда разрозненные группки припозднившихся и изрядно нагрузившихся алкоголем участников монетных торгов благополучно минуют его и войдут в отель, но эти задержки не были слишком долгими. Карлоу методически выполнял свою работу. В перерывах он принимался обдумывать проект своей новой машины, которую только-только собирался сконструировать. Когда без десяти три к нему подошел человек в плаще и шляпе, Карлоу поначалу даже не заметил пистолета в его в руке.

— В чем дело, приятель? — поинтересовался он, полагая, что парень просто собирается спросить у него, как пройти или еще что-нибудь в том же роде.

Но вопреки его ожиданиям ночной прохожий взмахнул пистолетом и сказал:

— Дело в тебе. Пойдем пройдемся. — Только теперь Карлоу увидел наведенный на себя ствол, и у него по спине пробежал холодок. Он снова взглянул на незнакомца. На полицейского он как будто не похож.

— Все путем. Незачем так волноваться, — ответил Карлоу, разводя руки в стороны, показывая тем самым, что он безоружен.

— Давно бы так, — одобрил собеседник. — Давай зайдем в дом.

— Давай.

Незнакомец указал на здание с офисами. Карлоу оставил свой пост у грузовика и, перейдя через тротуар, распахнул входную дверь. Человек с пистолетом шел неотступно за ним.

В подъезде Карлоу заметил неясный силуэт Майнзера, лежавшего на полу у лестничного пролета. «Со мной будет то же самое», — только и успел подумать он, когда острая, ослепляющая боль вдруг внезапно пронзила виски, и весь мир погрузился во тьму.

Глава 6

Билли Лабатард чувствовал себя библейским Иудой Искариотом. Он стоял посреди ярко освещенного зала монетных торгов, укладывая металлические кружочки в очередной кейс. Хотя он переживал подобающие моменту волнение и трепет, его одолевало отвращение, презрение и ненависть к самому себе.

На этот раз все было гораздо хуже, чем раньше, когда раза два или три в погоне за легкими деньгами он помогал профессиональным ворам грабить нумизматов, торгующих монетами. Вообще-то «помогал» — это слишком громко сказано. Просто в каждом случае он указывал на объект и сообщал грабителям, что тем было необходимо знать о действиях, предпринимаемых их жертвой. После окончания дела краденые монеты доставались ему меньше чем за половину их реальной стоимости.

Конечно, с какой стороны ни посмотри, но и тогда, и сейчас он совершал один и тот же весьма неблаговидный поступок. Но только на этот раз ему было еще противнее. По большей части, наверное, из-за того, что в те, другие, разы жертвами оказывались отдельные торговцы, с которыми он был практически незнаком, люди, с которым он встречался всего-то несколько раз в жизни во время торгов. Теперь же участь жертв уготована членам «Ассоциации нумизматов Индианаполиса» — клуба, чьими усилиями и было организовано это мероприятие. Большинство этих людей являлись давнишними знакомыми Билли, многие считали его своим приятелем, приглашали его в гости, привечали и не сомневались в его дружеских намерениях.

Билли Лабатард хорошо знал цену дружбы. В свое время он был одиноким и застенчивым ребенком, и, когда стало казаться, что всю свою жизнь он будет обречен на одиночество, Билли увлекся коллекционированием монет, и это увлечение здорово выручило его. Коллекционерам приходится иметь дело с теми вещами, которые вне их круга зачастую считаются лишенными смысла и значимости. В какой-то мере всех коллекционеров в той или иной степени можно назвать изгоями общества. Поэтому настоящий изгой менее заметен в их среде.

Билли был младшим из двух сыновей аптекаря, содержавшего небольшой собственный магазинчик на Гроув-Бич. Старший из братьев. Дик, по молодости лет связавшийся с битломанами, в отличие от Билли рано покинул родительский дом. Никто в семье не сомневался в том, что Билли обязательно будет учиться дальше и поступит в колледж. Но вышло иначе. Два месяца спустя после окончания школы Билли в одночасье остался круглым сиротой после того, как автобус, в котором мать и отец возвращались с конференции аптекарей, попал в автокатастрофу. Неожиданно для себя он понял, что вообще-то ему совсем не хочется ни поступать в колледж, ни вообще заниматься чем бы то ни было другим. Он унаследовал дом в Марс-Хилл, аптечный магазинчик отца и еще двадцать две тысячи долларов. Тогда ему исполнилось восемнадцать лет, и у него не было никаких особых амбиций. Продав магазинчик, он разделил наследство с Диком, остался жить в родительском доме и мало-помалу пристрастился к нумизматике.

Превращение обыкновенного любителя-коллекционера в профессионала, занимающегося торговлей монетами, происходило постепенно, и по существу, он стал им еще до того, как решился впервые арендовать стол на одном из съездов нумизматов. Бизнес его уверенно расширялся, пока наконец не составил главную статью доходов, если не считать нескольких эпизодов из его биографии, когда он брался сбыть по мелочи краденый товар. До тех пор, пока в его жизнь не вошла Клер, у него не было ни нужды, ни желания сорвать куш побольше.

У Дика была жена, а у этой жены — родной брат, работавший пилотом в одной из авиакомпаний и решивший обосноваться недалеко от Индианаполиса. По какой-то причине этот летчик заехал в гости к Билли вместе с красавицей женой по имени Клер. По-видимому, оба тогда остались далеко не в восторге от состоявшегося знакомства, и до недавнего времени у Билли не было никаких известий ни о самом летчике, ни о его жене. Но чуть больше года назад Клер сама позвонила ему и спросила, не может ли он порекомендовать ей кого-нибудь из местных владельцев похоронных бюро.

Известие о гибели пилота затронуло какую-то тайную струну в душе Билли, и его захлестнула волна сильнейшего вожделения, которое до этого не приходилось ему испытывать никогда в жизни. Это чувство не давало ему покоя, оно беспощадно терзало его, как только лисица может терзать кроличью тушку. Он страстно желал Клер, ему безумно хотелось обладать ею. До тех пор, пока это было возможно, Билли скрывал свое желание под личиной излишней заботливости, но когда в конце концов он неуверенно сделал ей свое нелепое предложение, она отвергла его притязания с таким злобным хладнокровием, что он немедленно вновь отступил на позиции заботливого помощника, пытаясь делать вид, что этого разговора никогда не было.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды Клер сама не пришла к нему и не объявила, что ей нужно достать семьдесят тысяч долларов. Она не сказала ему, для чего ей деньги, а также не обещала ничего конкретно, но из подтекста сказанного ясно следовало, что если он, Билли, сможет раздобыть требуемую сумму, то сделанное им ранее предложение будет пересмотрено в куда более выгодном для него свете.

И вот теперь он оказался здесь, в компании безжалостных, вероломных, самоуверенных людей, обворовывая коллег по бизнесу, предавая людей, многие из которых считали его своим другом. На другом конце зала стояла Клер, которая никогда так и не позволила ему поцеловать себя, а взад и вперед по проходу расхаживал человек по имени Паркер, который — и Билли ни минуты не сомневался в этом — уже успел с ней переспать.

Ну и черт со всем этим. Наплевать. Билли убеждал себя, что ему наплевать на все и на то, что он предает своих же друзей, и вообще на все-все остальное. Скоро этому придет конец. Ограбление останется в прошлом. Паркер уедет, начнут поступать деньги, и все встанет на свои места. Билли твердо решил для себя, что не даст Клер ни гроша, пока та не переспит с ним.

Работа тем временем была уже почти закончена. Билли парился в твидовом пиджаке, но он упорно отказывался снять его, осмелившись ослушаться запрета Паркера. Под пиджаком слева скрывалась кобура с пистолетом — автоматический кольт «Коммандер-38» с хромированной рукояткой. Билли приобрел его перед тем, как отправиться на свой второй съезд нумизматов. Тогда он не расставался с ним, надевая кобуру при каждом удобном случае, и ему казалось, что именно сегодняшняя работа как никогда требует от него быть во всеоружии. Поэтому, что бы там ни воображал себе Паркер, пистолет он взял с собой и пиджак снимать не собирался, хотя в нем было невыносимо жарко.

Но все как будто уже подходило к концу. Паркер сам подошел к нему и сказал:

— Без десяти три. Когда закончишь с этим кейсом, возьмешь его сам и вынесешь вниз к грузовику. Будем закругляться.

— Хорошо, — выдохнул Билли. Он нервничал гораздо больше, чем ему самому хотелось бы в том признаться, и поэтому он был несказанно счастлив, что эта часть их предприятия подходит к концу.

На то, чтобы доложить последние монеты, у него ушло не более минуты. Билли поднял тяжеленный кейс, который, как ему показалось, весил целую тонну, и потащил его к провалу в стене, где он опустил свою ношу на пол и, пятясь задом, прошел сквозь дыру, а затем волоком втащил чемодан за собой.

В помещении офиса туристической фирмы было очень темно, особенно после ярко освещенного зала торгов. Билли задержался здесь на несколько секунд, дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте, а затем увидел Джека-Француза в шляпе и плаще, стоявшего в дверях.

Билли был удивлен и смущен, но вовсе не испуган.

— Француз! — воскликнул он. — А ты что тут делаешь?

— Подойди сюда, — сказал Француз, взмахнув рукой, и тут Билли заметил у него в руках пистолет. Ни секунды не раздумывая, Билли выпустил из рук кейс и потянулся к кобуре...

Он умер, так и не успев опомниться от изумления.

Глава 7

Клер была уверена, что у жизни не осталось для нее непознанных тайн. Так продолжалось до тех пор, пока не прогремел этот выстрел, прозвучавший как неясный, приглушенный хлопок. Однако спутать ни с чем другим его было невозможно. В голове у нее промелькнула мысль: «Кто-то только что умер». Колени подогнулись сами собой. Она начала тяжело оседать, задев о край стола, за которым до этого стояла. Упала на пол, больно ударившись левым плечом, перевернулась на спину и осталась неподвижно лежать, устремив взгляд в потолок.

Клер не теряла сознания. Но у нее не было сил, чтобы справиться с собственным телом, не было воли, чтобы совладать с эмоциями. Душу охватили ужас и закрадывающееся в нее чувство вины. Реальность только что нанесла ей сокрушительный удар.

Потому что эта афера, одним из действующих лиц в которой стала она, с самого начала не была игрой. В жизни ничего не бывает понарошку, но только сейчас ей стал открываться смысл этого.

С самого детства жизнь казалась ей игрой под названием «мало хочешь — мало получишь». Даже если иногда победителем выходил кто-то другой, а не она сама, то кому какое до этого дело? Позднее название игры поменялось на «красиво жить не запретишь». Даже смерть Эда не смогла сколь-нибудь ощутимым образом повлиять на ход вещей, потому что он погиб за многие мили отсюда, где-то в горах, и его смерть была столь же эффектна, как и вся его жизнь. Эта смерть казалась лишь одним из способов ведения игры.

Примерно в то время, как за ней начал увиваться этот олух Билли, ей, наконец, пришлось узнать и о том, как мало Эд оставил ей после себя. И хотя она была далека от окончательного разорения, но кое-какие долги все же накопились. И тогда девиз ее игры в очередной раз поменялся на «верьте мне, люди». Это было лишь очередным маневром, позволявшим продолжать жить на широкую ногу и отдавать другим меньше, чем тем хотелось бы получить от нее. Клер была роковой женщиной, натурой страстной, романтической и загадочной.

Сумма в семьдесят тысяч взялась с потолка. На самом же деле все долги ее не превышали восемнадцати тысяч долларов, и при желании ей наверняка удалось бы как-нибудь замять это дело, но Билли как-то раз стал хвастаться, как много ему уже удалось скопить, и Клер подумала о том, что жить было бы намного проще, получив некоторое денежное подспорье. В конце концов, в результате различных ухищрений, таинственных недомолвок и парочки прозрачных намеков ей удалось выяснить, что Билли располагает гораздо более скромной наличностью, чем ему хотелось представить.

Но Клер уже почувствовала запах денег. Имея много денег, она могла бы уехать из Индианаполиса, отправиться путешествовать, познать гораздо лучшую жизнь, чем мог ей обеспечить Эд. В противном случае, она будет вынуждена торчать в этом городе, спешно начиная поиски второго мужа, и тогда вся ее игра будет безнадежно испорчена.

Переход от злой шутки с Билли к делам, творившимся этой субботней ночью в зале монетных торгов, был постепенным. Правила игры постепенно ужесточались, но игра по-прежнему оставалась лишь игрой, не более. Она поведала Паркеру все ту же историю о семидесяти тысячах долларов, какую еще раньше рассказала Билли. Отчужденная неприступность Паркера и его холодный эгоизм тоже не остались незамеченными ею, и поэтому в довершение ко всему она позволила ему и кое-что еще, то, что для Билли оставалось по-прежнему недоступным. От этого игра стала только интереснее. Пока не прогремел этот выстрел. Это ощущение было сродни тому, как если бы с надгробного камня в одно мгновение был смыт толстый слой наносной грязи, под которой ей вдруг открылась надпись, о существовании которой она никогда не догадывалась и вынести жестокую правдивость которой было превыше всех человеческих сил. Поэтому она упала и оставалась без движения лежать на полу, в то время как перед глазами у нее стояла одна картина, все чаще и настойчивее возвращавшаяся к ней из хаоса мыслей: искалеченное тело Эда, насмерть разбившегося на том далеком каменистом горном склоне. И a глубине души, в каком-то дальнем ее уголке свободном от паники, чувства вины и прочей неразберихи, она, по сути, впервые стала горевать по-настоящему о погибшем муже.

Паркер подошел к ней. В руке он держал револьвер и что-то говорил, произнося слова отрывисто и быстро, но понять ничего было нельзя, как если бы он говорил на языке суахили. Клер хотела сказать ему: «Помоги мне отделаться от них. Пусть мне за это ничего не будет. Я не знаю, почему так вышло». Но она почему-то никак не могла подобрать слова, найти в себе силы на то, чтобы произнести это.

Паркер наклонился и отвесил ей сильную пощечину, отчего у нее запрокинулась голова, а вся щека запылала. С каждым мгновением ей становилось все больнее и больнее. Она молча закрыла глаза, понимая, что заслужила это, но сожалея, что все кончается именно так.

Он снова заговорил с ней, и на этот раз ей было понятно каждое его слово.

— Вставай, — говорил Паркер. — Быстро. Поднимайся же!

Клер оставалась неподвижно лежать, и тогда он снова и еще сильнее ударил ее, но уже по другой щеке. Из глаз у нее хлынули потоки слез, как если бы она до этого рыдала уже целый час. Как будто включили телевизор и на экране появился некто, до этого неустанно, без перерыва обливавшийся слезами.

Но Паркер оставался прежним. Его голос доносился до нее сквозь ее собственные рыдания и всхлипывания, приказывая встать.

Страх очередной пощечины заставил ее найти в себе силы на то, чтобы согласно кивнуть, пошевелить руками и начать подниматься на ноги.

Он не помог ей. Она с трудом поднялась, ухватившись обеими руками за стол, и, когда ей наконец удалось принять вертикальное положение, он объявил:

— Уходим. Не отставай от меня.

— Только не надо показывать мне фотографии, — пробормотала она, потому что теперь ей стало казаться, что Паркер должен обязательно оказаться на самом деле неким судьей, и что у него есть фотографии того, кто был убит тем выстрелом, и что теперь он собирается разложить перед ней все снимки, а она не сможет вынести этого зрелища.

— Не отставай, — повторил он, не обращая внимания на ее слова, и зашагал прочь.

Нетвердо ступая на дрожащих йогах, Клер поспешила следом за ним. В голове у нее по-прежнему творилась неразбериха, когда из провала в стене впереди вдруг, пятясь, выступил Лемке. Он повернулся, и она увидела, что голова у него вся в крови.

— Француз... — изумленно проговорил он и рухнул на пол.

Клер пронзительно завизжала.