Афганский дневник

1. «Не обещайте деве юной…»

Впервые в Афганистане мне довелось побывать сразу после декабрьских событий 1979 года, когда по просьбе правительства Демократической Республики Афганистан (ДРА) в страну пришли советские воины. Помню, как много тогда возникло вопросов и как мало было на них ответов. В предновогоднюю ночь мне еще в Москве аукнулся по телефону знакомый десантник: «Про Леню Хабарова слышал?.. Не верю… не может такого быть… Ты перепроверь на месте, лады? Ну, с наступающим тебя. Возвращайся со щитом!»

Да, вопросов было предостаточно. Поэтому, наверно, особо памятна последняя перед командировкой ночь, которую провел в интуристской гостинице одного нашего большого южного города. Военно-почтовый самолет улетал на Кабул рано утром, я записался у дежурной по этажу, всласть напился зеленого чаю, включил телевизор. Показывали фильм о декабристах, звучала песня на слова, как позже узнал, Булата Окуджавы: «Крест деревянный иль чугунный назначен нам в грядущей мгле… Не обещайте деве юной любови вечной на земле». Вот все, что успел торопливо записать на слух в блокнот, приготовленный для афганских записей. Потом лег спать, долго ворочался без сна.

Вспоминаю ту давнюю ночь потому, что она характеризует не только лично мое настроение, но и настроение любого человека, который в ту пору в военной форме выезжал или улетал в Афганистан. Впереди ждала неизвестность, и это тревожило…

Я вырос среди солдат, в больших и малых гарнизонах, где служил отец; щи и гороховое пюре до сих пор кажутся мне вкуснейшей на свете едой. Когда пошел в армию сам, тоже переменил несколько гарнизонов. Позже стал военным корреспондентом и сейчас знаю об армии и флоте, конечно, побольше, чем когда-то. Наш народ велик, труд его многообразен. Одни журналисты и писатели лучше представляют будни хлеборобов, другие — геологов, третьи — шахтеров. Для меня ближе и понятнее всего армия, ее люди. Их люблю, за них волнуюсь, убежден, что они делают самое трудное и, несомненно, благородное дело.

Теперь вот какая-то, пусть малая, часть нашей армии вошла в Афганистан. Правительство ДРА попросило — мы пришли. Не нарушили ни международного орава (между двумя странами был соответствующий договор), ни каких-либо других государственных норм. И все-таки — с той стороны в наших солдат не стреляли…

Когда чужие войска переходят чью-либо границу, это очень серьезный шаг: справедливым он может быть только в том случае, если дело идет о судьбе народа. Сообщения же из Афганистана после апрельской революции семьдесят восьмого года, казалось, не давали повода для подобного решения. Поступала информация о растущем сопротивлении контрреволюционеров, о сложности революционных преобразований в отсталой в промышленном отношении, многонациональной, с остатками племенной розни стране, но подобные трудности, сопутствующие почти всякой революции, были предсказуемы и преодолимы.

Так что же произошло? Почему рязанские, хабаровские, ташкентские парни оставили гарнизоны на родной земле и теперь проходят действительную срочную службу в палаточных лагерях за Гиндукушем?..

Почтовик вылетел по расписанию. В просторном салоне лежали на брезентовых носилках завернутые в коричневую ломкую бумагу пачки газет, несколько мешков с письмами, на откидных железных скамьях сидели друг против друга восемь офицеров, прилетавших домой по служебным вызовам и теперь возвращавшихся в свои подразделения. Это я понял из их разговоров, но мог бы догадаться и сам — по смуглым лицам. Горное солнце щедро на загар, тем более если под палаточной крышей укрываешься только ночью. Я еще не знал, что через пару суток моя кожа станет столь же темной и даже в сумерках я буду с первого взгляда безошибочно определять впервые прибывших из Союза — по белеющим под козырьками фуражек пятнам лиц.

Совсем было настроился выйти из самолета в Афганистане, но почтовик, перелетев невысокие горы, приземлился на наш приграничный аэродром, зарулил на стоянку. Борттехник выставил из люка раскладную железную лесенку, по ней поднялись в салон трое пограничников, тщательно проверили личные документы, командировочные предписания. Поначалу возникло чувство, похожее на обиду: военные военным не верят, тем более что не на прогулку люди собрались. Но, выполнив служебный долг, прапорщик-пограничник застенчиво протянул руку — попрощаться. Жест получился располагающим. Без проверки ведь тоже не обойтись, все же не из Гомеля в Саратов летим.

С набором высоты оставили под крылом искляксанную островами коричневую ленту пограничной реки. Облаков ни внизу, ни вверху не было, сияло белое, чем выше, тем сильнее похожее на огонь электросварки солнце, маленькая тупоносая тень бежала по равнине за самолетом. Потом тень сгинула, а земля как-то внезапно растрескалась, это напомнило мне Арктику, где приходилось видеть похожие внешне участки ледяных полей.

— Что за черточки такие? — спросил у капитана-танкиста, с которым глядели в один иллюминатор.

— Дувалы, — коротко ответил он.

Дувалы так дувалы. Разберемся при случае. Показалось плоское селение, потом еще одно и еще, а все пространство между ними было расчерчено этими трещинами. Стало ясно: так выглядят с высоты огороженные крестьянские наделы. Позже узнал, что ограды защищают посевы и саму землю от жестокого, разрушительного ветра пустынь. Имя его знают, наверное, многие: афганец.

Потом впереди по курсу заклубились облака — ослепительно белые и бесконечные. Не сразу сообразил, что открылись горы: северные отроги Гиндукуша. Они великолепны, особенно тот огромный район, над которым летели с четверть часа: геометрически правильные гигантские пирамиды, грани залиты солнцем, снег на склонах дымно мерцает разноцветными искрами. Пейзаж почти инопланетный. (Теперь я хотя бы знаю название: мы пролетали тогда над центральным нагорьем Афганистана, горной страной Хазараджат; впрочем, во многих источниках пишут «Хазареджат», разнобой в написании географических названий, имен, всяческих терминов — едва ли не самое характерное для литературы об Афганистане).

Но одновременно думалось о том, как трудно в этой местности передвигаться на колесах и гусеницах, разбивать и обеспечивать всем необходимым палаточные лагеря, вообще жить и нести воинскую службу. Второе чувство пересилило, и я перестал умиляться горным пейзажем.

Промежуточную — перед Кабулом — посадку в Афганистане совершили на военный аэродром. Двое попутчиков вышли, остальные спустились по лесенке на землю — перекурить. Аэродром располагался в долине, и взлетевшая вскоре пара афганских истребителей набирала высоту с незамедлительным разворотом. Издали казалось, что самолеты начали разворачиваться, еще не оторвавшись от полосы, чего, конечно, никак быть не могло, но тем более зрелище впечатляло.

К стоянке быстро подъехал крытый брезентом ГАЗ-66, забрал почту и умчался восвояси по глубокой снежной колее.

Успел познакомиться и поговорить с одним из офицеров, встречавших самолет, — майором Николаем Ивановичем Мамыкиным. Спросив что-то у командира корабля (вероятно, насчет возможных посылок), майор отошел в сторонку и, сунув руки в карманы потертой кожаной куртки, снисходительно поглядывал на суету возле самолета. Николаю Ивановичу с виду лет тридцать пять. Лицо обветренное, худощав, невысок. Рассказал, что ночью и утром валил снег, взлетно-посадочную полосу расчистили всего за полчаса до нашего приземления.

— Если бы не почта, до ночи бы не управились. Без писем ребятам трудно.

Договорились встретиться через несколько дней, а с ходу откровенного разговора не получилось. Право на серьезный тон «бледнолицему» заезжему офицеру здесь надо еще заслужить.

Снова взлет, путь над горами…

Через много месяцев, осенью 1981 года, я повторю этот маршрут, однако настроение перед полетом да и сам полет будут уже другими. Разницу в двух словах не сформулируешь, а она важна для понимания событий, поэтому, забегая вперед, коротко опишу второй полет: читатели могут сравнить.

В просторном салоне реактивного Ил-76 тускло светят потолочные лампы в приплюснутых, молочного цвета плафонах. Только что закрылись в корме грузовые створки, а многие попутчики, тесно сидящие на узких и длинных, во весь салон, скамьях, начали дремать.

Вот откинулся на стеганую обшивку борта, прикрыл глаза плечистый, кудрявый сержант-десантник в голубом, сдвинутом на затылок берете. Поблескивают на его груди значки: красно-белый — гвардейский, голубоватый — классного специалиста, пестрый — военно-спортивного комплекса, сине-белый — парашютиста с цифрой 50 на подвеске, знак «Отличник Советской Армии». Чуть поодаль дремлет авиатор в коричневой кожанке с косыми молниями на карманах. Рядом сидит черноусый майор-общевойсковик, читает журнал «Искатель», зажав в уголке рта незажженную резную трубку с красноглазым чертом без черепа. Даже не дремлют, а крепко заснули два совсем юных лейтенанта, один опустил голову на упертые в колени руки, другой привалился ему на плечо.

У меня тоже хорошие соседи: вертолетчик капитан Валентин Швыдкий и связист старший лейтенант Анатолий Бачурин. Анатолий возвращается из отпуска, переполнен впечатлениями, не спит и нам не дает, рассказывает:

— …Свадьбу сыграли — и я в Афганистан. А люди разные… Начали шептать женушке: «Любил бы — не уехал». Спасибо, Смирнов — мой командир — разрешил отпуск. В Москве на Казанском билетов нет, хватаю такси, отдаю половину денег, какие с собой были. Приезжаю вечером, жена и смеется, и плачет. «Прости, — говорит, — знаю, ты устал, но давай сразу поедем к родственникам: пусть убедятся, что ты меня не бросил». Я тут сам едва не заплакал, отдал таксисту оставшиеся деньги, он нас весь вечер мотал по городу: ко всем заехали, показались…

Вертолетчик сочувственно кивал, но в очередной раз поднять голову не сумел: его тоже сморило.

Даже над Кабулом, когда заходили на посадку, проснулись не все: некоторые насильно разбуженные пассажиры поругивались — вполне можно было прихватить еще десяток рулежных минут.

Не рискну объяснять такую ситуацию внутренним или тем более внешним спокойствием. Нынче знаю, что, пока мы летели, в типографии «Литературной газеты» уже набиралось интервью Генерального секретаря ЦК НДПА, Председателя Ревсовета ДРА Бабрака Кармаля: «Сейчас дружба между нашими народами стала еще более крепкой, так как сыны Страны Советов плечом к плечу с нашими героическими Вооруженными Силами, с революционными силами Афганистана помогают нам бороться с империалистической агрессией. Мы высоко ценим эту самоотверженность… Необъявленная война, развязанная империализмом против афганского народа, продолжается, и не только продолжается, а приобрела еще большие масштабы».

Так что, пожалуй, не спокойствие, а ставшая привычной необходимость беречь до поры силы усыпляла армейский люд в грохочущем над Хазараджатом реактивном самолете нашей военно-транспортной авиации.

Было бы долгим и пока еще непростым занятием объяснять, что и почему случилось в Афганистане за последние три года. Поэтому из многих сложностей упомяну только одну, зато вполне конкретную, которую сам не раз видел воочию. Говорю о душманах, которых иногда в Афганистане зовут мятежниками, а наши солдаты и офицеры вдруг стали с недавних пор звать бабаями — конечно, не всерьез, между собой. Душман в переводе означает «враг», силы этого врага очевидны. Помню, в начале января 1980 года много говорил о душманах с командиром советского разведподразделения Валерием Егоровым.

— Если кто и думал в первые дни, что они будут действовать стихийно, без четкого плана, централизованного руководства, то жизнь вскоре убедила в обратном, — сказал тогда Егоров. — Бандиты хорошо вооружены, передвигаются на конях, мотоциклах, подчас даже на джипах. Враг коварный, жестокий, сильный. Тем более что горы — их союзники. Но афганская армия организованней, сильней. Да и мы в случае открытой внешней агрессии друзей в беде не оставим…

Потом заговорили о тактике контрреволюционеров. Душманы группируются обычно в труднодоступных горных районах, терроризируют население, угоняют скот, вырезают семьи членов партии, учителей, активистов. Главная задача народной власти — поднять население на отпор бандитам, донести до жителей самых дальних уголков страны уверенность в приближении окончательной и полной победы.

Задача эта выполнялась, были успехи, и немалые. Увеличивалась партийная прослойка, рос количественно и качественно афганский комсомол — ДОМА (Демократическая организация молодежи Афганистана), открывались новые школы, крепла народная милиция и силы охраны общественного порядка. Но поток вооружения и обученных инструкторов из-за границы тоже не ослабевал, борьба против революции продолжалась, становилась более изощренной, тонкой, продуманной. Запомнился разговор с политработником майором Александром Опариным. Он ведал связями с населением в одной из самых беспокойных провинций на северо-востоке страны, великолепно знал ислам (об этом скажу чуть позже), заочно учился в аспирантуре Ташкентского университета, тема его диссертации — революционные традиции афганского народа.

Перечислив заметные успехи народной власти, Опарин перешел к «но»:

— …Но пока афганцам не удается полностью уничтожить действующие в здешней провинции отряды мятежников, обеспечить постоянство власти в населенных пунктах. К тому же мятежники пытаются менять тактику. Например, перестали угрожать смертью учителям и семерым учительницам в провинциальном центре, продукты у населения теперь не отнимают, а покупают, прислали даже «сохранное письмо» на полученный крестьянами не от них, а от народной власти трактор — дескать, работайте спокойно, хлеб нужен и вам, и нам. По изменения лишь внешние, да и не на главных направлениях. Продолжается насильная мобилизация в отряды и банды; ужесточается месть родственникам тех, кто служит народной власти; выросли денежные вознаграждения за убийства активистов партии; неграмотных запуганных бедняков заставляют выходить на дороги и закапывать на проезжей части мины. Используя религию, подлоги, прямой обман, мятежники пытаются вызвать ненависть населения к «шурави» — то есть к нам, советским. Иногда, что скрывать, получается…

Да, сложно на северо-востоке, в горах у границы с Китаем. Сложно пока даже в центре страны. В провинции Парван мне показали донесение-справку ХАДа (органов государственной безопасности Афганистана) о положении в густонаселенном районе провинции — Чарикарской долине, позволили сделать некоторые выписки.

«Обстановка в Чарикарской долине продолжает оставаться напряженной. Народная власть носит очаговый характер и, как правило, распространяется на здание или крепость. Выезды органов народной власти из мест расположения затруднены.

Чарикарская долина очень сложна для передвижения войск. Маневр затруднен наличием разветвленной сети арыков, множеством виноградников, дувалами и узкими улицами.

Основные группировки мятежников (называю только две самые крупные. — В.В.):

район Ваграма — 800 человек, глава Мулла Фарук, район

Панджшера — 1500 человек, глава Массуди…

На вооружении банд мятежников: крупнокалиберные пулеметы, ручные противотанковые гранатометы, автоматическое стрелковое оружие, противотанковые мины.

На территории долины имеются две враждебные нам партийные группировки, принадлежащие к партии Хезби эслами (лидер Хакматиар Гульбудин) и партии Джамияте эслами (лидер Рабани)… Банды потерпели поражение и нелегально ушли в Кабул.

Летний сезон идет к концу и характеризуется спадом военной активности. Осенне-зимний сезон используется с целью: создания запасов оружия и боеприпасов; ликвидации разногласий; создания единого центра руководства; продолжения устройства засад; нападения на органы власти; террористических актов…»

О врагах революции известно многое. Некоторых знают и в лицо. Командир самого боеспособного корпуса афганской армии полковник Мухаммад Кабир сразу после завершения очередной операции против бандитов рассказывал на подвижном командном пункте корпуса о своем главном противнике — Хакматиаре Гульбудине. Родился в семье помещика, окончил Кабульский университет, умный, энергичный. Однажды отряд Гульбудина был окружен, сам главарь ранен, и все же ему удалось уйти от Кабира. Пока удалось.

Пожалуй, излишне подробно говорю о врагах Афганистана, им и так отводится много места в газетах. Часто публикуются сведения о лагерях контрреволюционеров и наемников, расположенных в Пакистане, Иране, сообщения о финансовой поддержке, о визитах лидеров контрреволюции в США, о поставках оружия в Пакистан и переброске его оттуда через афганскую границу…

Просто хотелось напомнить, что за Гиндукушем пока еще нелегко.