Афины. История великого города-государства

2 Блистательные победы (500–480 до н. э.)

На взгляд греков, персы и мидяне были одним и тем же народом, и это почти соответствовало действительности. Великая растущая империя явилась на свет около 550 г. до н. э., когда Кир, персидский царь из династии Ахеменидов, восстал против Мидии, бывшей тогда господствующей державой в своей части Юго-Западной Азии. Кир захватил столицу Мидийского царства Экбатаны, провозгласил себя наследником мидийского престола и продолжил те войны, которые мидяне вели против других своих соседей. Вскоре он и его военачальники успешно сражались сразу на нескольких фронтах. Они обладали замечательной способностью собирать многонациональные коалиции и использовать их войска на поразительно больших расстояниях.

По мере того как войска персов завоевывали весь известный мир, им все больше досаждали греки, и в особенности афиняне. Завоеватели столкнулись с противниками талантливыми, непостоянными, безнадежно разобщенными, которых тем не менее было трудно покорить. Хотя у них не было очевидных технических преимуществ, они никак не соглашались склониться перед колоссальной мощью Персии. Как быстро заметили персы, отдельные греческие города – и даже отдельные греки – были готовы торговаться и договариваться почти что с кем угодно, если им казалось, что из этого можно извлечь практическую пользу. Но подчиниться абсолютной власти персидского царя, даже на самых благоприятных условиях, греки не желали, если только этого хоть как-нибудь можно было избежать.

Одной из первых стран, которые вознамерился покорить Кир, была Лидия, царь которой Крез имел столь глубокомысленную беседу с афинским мудрецом Солоном. Это, в свою очередь, вызвало брожение чуть дальше к западу, в греческих поселениях эгейского побережья Анатолии – великолепных, полных жизни городах наподобие Милета и Эфеса, в которых гениальные мыслители начинали задаваться фундаментальными вопросами о природе Вселенной. Самые главные из этих городов были населены ионийскими греками, диалект и некоторые коллективные воспоминания и характеристики которых, в том числе легкость и свобода духа, были близки тем, что были у афинян, также с гордостью причислявших себя к ионийцам.

По мере того как силы Кира продвигались на запад, он пытался заручиться помощью ионийских греков, призывая их восстать против Лидии, под властью которой они жили. Ионийцы отказались, и после победы Кир обратил свой гнев против них. Не утратившие гордости ионийцы спросили Кира, могут ли они жить под его властью, но в полуавтономном режиме. Персидский царь был не склонен идти на такие уступки и принялся покорять ионийские города один за другим. Первым он обратил свой гнев на портовый город Фокея; жители города со свойственной грекам гибкостью ответили массовым переселением в Южную Италию и на Корсику, где они еще раньше основали поселения. Некоторые из них поплыли еще дальше, в греческую колонию Массалия (нынешний Марсель) на средиземноморском побережье Франции.

В 499 г. до н. э. греки восстали против персидского владычества. Искрой, из которой разгорелось восстание, стала попытка греческого правителя, возглавлявшего местную власть в городе Милете, одном из наиболее процветавших ионийских государств, воспользоваться одной удобной возможностью. Аристагор убедил своих персидских хозяев, что остров Наксос, расположенный в центре Эгейского моря, может стать их легкой добычей. Но нападение на остров окончилось неудачей, и его организатор оказался в опасном положении. Аристагор предпочел не разбираться с последствиями недовольства персов, а поднять сограждан на борьбу за свободу.

Это вовлекло недавно установившуюся в Афинах полудемократическую систему в судьбоносное столкновение с восточными соседями. Боровшиеся за свободу ионийцы пересекли Эгейское море и попытались заручиться поддержкой греческих сородичей на материке. Спартанцы, уставшие от дальних военных походов, ответили отказом. Афины, всегда гордившиеся своими связями с ионийскими греками, согласились им помочь, и первые результаты этого союза были великолепными. В 498 г. до н. э. объединенные силы ионийцев, афинян и жителей города Эретрия, расположенного на острове Эвбея, выступили на восток и сожгли город Сарды, некогда великолепную столицу, которую персы лишь недавно отобрали у лидян. Этим Афины нанесли персам оскорбление, за которое те были намерены отплатить. Вооруженная борьба за ионийские государства продолжалась еще шесть лет и закончилась победой персов, в результате которой они достаточно надежно подчинили себе Ионию и страстно желали преподать жестокий урок Афинам и их эретрийским союзникам.

Все это помогает понять, насколько опасными были условия, в которых прошли первые годы существования афинского демократического эксперимента. Афинам угрожал враг, и было далеко не очевидно, найдутся ли у города средства отразить его нападение. Хотя культурное самосознание и экономическое состояние города устойчиво росли, он вовсе не был самой могущественной в военном отношении державой греческого мира. Эта роль явно принадлежала Спарте. В то же время Афины были привержены политической системе, бывшей для суровых правителей Спарты постоянным раздражителем.

На заре V в. до н. э. власть над Персидской империей надежно держал в своих руках Дарий, бывший, строго говоря, узурпатором, но достигший абсолютного владычества над своим царством. В состав этого царства, простиравшегося на восток до Индии, а на запад до Дуная, входил и Египет, где погиб при загадочных обстоятельствах предыдущий правитель, Камбиз. Дарий, бывший дальним родственником Камбиза, уже продемонстрировал свое политическое мастерство, когда разделил огромную Персидскую империю на двадцать административных округов, в то же время обеспечив неизменное уважение своей собственной верховной власти. Для такого уверенного в своих силах монарха упорное сопротивление некоторых из греков казалось проблемой разрешимой, всего лишь досадной мелочью.

Вначале попытка Дария подчинить себе грекоязычный мир имела некоторый успех: в 492 г. до н. э. его зять Мардоний покорил северные области Македонии и Фракии. Однако его флот погиб в буре возле Афонского мыса в Северо-Восточной Греции, ныне знаменитого своими христианскими монастырями.

На следующий год Дарий разослал по всем городам Греции послов с требованиями официального подчинения. Отказались покориться только Афины и Спарта; последняя ответила убийством послов и фактическим объявлением войны Персии. Дарию казалось, что его честь требует покорения этих дерзких городов – в особенности Афин, отправивших на помощь ионийскому восстанию двадцать кораблей, и их соседей из Эретрии, участвовавших в разграблении Сард, в том числе их самых почитаемых святилищ.

Летом 490 г. до н. э. персидское войско, в составе которого были боевые корабли, кавалерия и пешие копейщики, пересекло Эгейское море. Его возглавляли мидийский аристократ Датис и племянник царя Дария Артаферн. Их экспедиция послала разным греческим городам и островам продуманные политические сигналы. На чрезвычайно почитаемом острове Делос, родине Аполлона и Артемиды, Датис принес Аполлону тщательно подготовленные жертвы. Хотя ему было поручено наказать греков за святотатства, совершенные ими в Сардах, он, судя по всему, считал благоразумным выказывать уважение к греческой религии – во всяком случае, на этом этапе. Возможно, это жертвоприношение было особенно полезно тем впечатлением, которое оно произвело на жрицу храма Аполлона в Дельфах, внушив ей более благоприятное мнение о персах.

Прибыв на остров Эвбея, экспедиционные силы начали демонстрировать силу. Зайдя в порт Карист, они потребовали его сдачи и быстро подчинили себе город силой, когда тот не капитулировал. В Эретрии захватчики нашли город, раздираемый внутренними спорами о том, имеет ли смысл сражаться. После недельной осады защитники города сложили оружие, и, как пишет Геродот, персы «вошли в город, разграбили и сожгли храм в возмездие за сожженное святилище в Сардах, а жителей по повелению Дария обратили в рабство»[20]. Начиная с этого момента Афины остались практически в одиночестве. Захватчикам помогал прокладывать маршрут не кто иной, как Гиппий, свергнутый афинский тиран, превратившийся теперь в жалкого престарелого интригана. По-видимому, и Гиппий, и его персидские друзья были уверены, что найдут среди жителей Афин своих сторонников – людей, тоскующих по спокойствию и стабильности, которые давало им правление отца Гиппия, Писистрата.

Гиппий предположил, что удобное место высадки будет у Марафона, в серповидном заливе на восточном берегу Аттики. Его отец считал эту местность своим домом; именно там разыгрались бурные события одного из возвращений Писистрата на родину. Этот участок берега, расположенный приблизительно в 40 километрах к северу от Афин, и по сей день остается тихим, красивым и воодушевляющим. К нему примыкают богатые растительностью болота, за сохранение которых борются защитники окружающей среды.

Но новое возвращение сопровождалось дурными предзнаменованиями. Когда Гиппий переправлял персов и их коней на берег, произошел один нелепый инцидент. На старика «напали чихание и приступ кашля сильнее обычного. А так как у него … бо́льшая часть зубов шаталась, то один зуб от сильного кашля даже выпал. Зуб упал на песок, и Гиппию стоило больших усилий его искать, но зуб не находился». Ожесточенный ветеран увидел в этом знак того, что «это не наша земля, и мы ее не покорим … часть ее, принадлежавшую мне по праву, взял теперь мой зуб».

Персы ошибочно полагали, что получают от хорошо осведомленного человека полезные советы относительно афинских дел. В то же время афиняне получали советы, гораздо более полезные, от человека, очень хорошо понимавшего образ мыслей персов. Важнейший из их военачальников раньше служил в персидском войске. Его звали Мильтиад. Его дядя, носивший то же имя, основал афинскую колонию в северо-восточной части Эгейского моря, недалеко от места, вошедшего в историю XX в. под названием Галлиполи[21]. Мильтиад Младший также правил родовым владением, но в 513 г. до н. э. до него докатилось предпринятое Дарием вторжение в Юго-Восточную Европу, и он был призван в армию, возглавлявшуюся персами. Одним из талантов персов была способность ставить себе на службу рядовых воинов и военачальников разных национальностей.

Однако ни Мильтиад, ни греческие воины, служившие под его началом, так и не стали верными слугами персидского царя. В то время как персы стремительно наступали на север, за Дунай, преследуя племя скифов, некоторые из подчиненных им греков составили заговор: они собирались оставить персов в беспомощном положении, заблокировав переправу через великую реку, отделяющую ныне Румынию от Болгарии. Этот план так и не был приведен в исполнение, но персы стали меньше полагаться на помощь греков.

Мильтиад участвовал в этом заговоре – так, во всяком случае, он утверждал, когда решил вернуться в родные Афины и снова встать под греческие знамена. В 490 г. до н. э. он был в числе десяти полководцев, или стратегов (στρατηγός), избранных гражданами в соответствии со сложной демократической процедурой, которой предстояло пройти первое испытание делом. (В Афинах существовала еще одна военная должность, которая – по меньшей мере в церемониальном отношении – стояла выше десяти стратегов: это была должность «военного архонта», или ответственного за военные дела[22]. В 490 г. эту должность занимал Каллимах.) Мнения относительно того, разумно ли будет атаковать захватчиков в месте их высадки, в этом большом совете военачальников разделились. Мильтиад считал, что действовать следует именно так, и ему хватило убедительности склонить на свою сторону прочих[23].

Простояв в бездействии пять дней, две армии наконец сошлись в битве. То, что нам известно об этом сражении, укладывается всего в несколько строк. Афиняне были нагружены металлическими средствами защиты и нападения – тяжелыми доспехами и щитами, а также копьями и сравнительно короткими мечами. Персы были подвижнее и прекрасно стреляли из луков. Мильтиад решил, что строй афинского войска должен быть тоньше в центре и плотнее на обоих флангах. Выстроившись в соответствии с этими указаниями, афиняне, к изумлению персов, пошли на них быстрым размеренным шагом. Учитывая тяжесть их снаряжения, это требовало немалой выносливости, но такая тактика лучше всего позволяла им избежать персидских стрел. По словам Геродота, «поведение афинян казалось персам безумным и даже роковым, так как врагов было немного, и притом они устремлялись на персов бегом без прикрытия конницы и лучников».

Как и ожидал Мильтиад, по центру строй его войска был прорван, что создало у персов иллюзию победы. В этот момент два крыла греческого строя, сомкнувшись, ударили на захватчиков, что вынудило тех бежать в поисках спасения, которого нигде не было. Некоторые из охваченных паникой персов застряли в болотах. Большинство попыталось пробиться назад, к своим кораблям, причем афиняне преследовали их по пятам. Греки попытались даже захватить корабли голыми руками, проявив при этом отчаянную отвагу. В конце концов все еще грозное персидское войско вместе с конницей отплыло из Марафона и направилось на юг, к мысу Сунион. По-видимому, персы были уверены, что добьются успеха, высадившись на западной стороне Аттики и напав на город, оставшийся незащищенным или даже перешедший под власть тех, кто был готов к смене власти.

Победа афинян при Марафоне была настолько полной, что им удалось лишить захватчиков всякой надежды на успех. Как утверждает апокрифический рассказ, быстроногий гонец по имени Фидиппид пробежал расстояние 35 километров, отделяющее поле битвы от столицы, произнес слово «Νενικήκαμεν» – Мы победили! – и тут же умер от истощения сил. Именно этот легендарный забег подарил миру самые знаменитые состязания в беге на длинную дистанцию, стандартная длина которой установлена в 42 километра[24].

На самом деле в Афины поспешил не один гонец, а все войско, вновь взявшее город под свой контроль как раз вовремя, чтобы помешать персам подойти с западного берега. Захватчики надеялись, что сумеют обмануть и ошеломить афинян, если высадятся сначала с одной, а затем с другой стороны от города. Афиняне продемонстрировали всему миру, в том числе и своим пораженным соотечественникам-эллинам, что их суматошная демократия вполне способна себя защитить.

Некоторые вопросы относительно марафонского сражения до сих пор остаются без ответа. Один из вызывающих наиболее острые дискуссии касается причины, по которой битва началась именно тогда, когда началась, после пятидневного бездействия. Есть две теории, и обе они предполагают наличие тайных сигналов. Одна утверждает, что, как только персидская конница отплыла на юг, ионийские греки, служившие в персидском войске, послали своим афинским родичам ободряющее секретное сообщение. Согласно другой, те афиняне, которые сочувствовали персам, потому что желали возвращения Гиппия и его клана, подавали захватчикам сигналы поддержки в виде световых вспышек или их отражения от горы, возвышающейся над берегом.

Последующие поколения ассоциировали Марафон с двумя героическими забегами. Одним из них был тот самый апокрифический рывок в Афины с известием о победе. Второе, более надежно зафиксированное в исторических записях свершение приписывают тому же скороходу, Фидиппиду, но относят ко времени, предшествующему великой битве. По словам Геродота, гонец пробежал по горной дороге от Афин до Спарты – расстояние между ними составляло около 250 километров, – чтобы попросить у этого могущественного города помощи. Спартанцы ответили, что в ближайшие дни не смогут выступить в поход из-за религиозного празднества, которое закончится только в полнолуние. Возможно, это была отговорка, хотя спартанцы действительно относились к своей религии очень серьезно. Фидиппид же рассказывал, что встретил в пути гораздо более могущественного помощника – козлоногого бога Пана, который взялся помочь афинянам при условии, что те воздадут ему должные почести. После битвы Пана и в самом деле отблагодарили: ему построили святилище под Акрополем и стали проводить ежегодную церемонию и соревнования по бегу в его честь. За этой легендой скрываются два несомненных факта. Каковы бы ни были причины спартанцев, Спарта действительно отказалась оказать афинянам своевременную помощь. Им пришлось сражаться практически в одиночку, если не считать малочисленного, но храброго отряда, подошедшего из города Платеи. Верно и то, что афиняне чрезвычайно сильно почитали Пана, приписывая ему способность возбуждать во врагах иррациональный ужас, или панику (πανικός).

Но в более глубоком смысле можно сказать, что при Марафоне произошел всего один героический забег: целеустремленный быстрый марш воинов, гордых и независимых граждан в бряцающих доспехах (которые они добывали себе самостоятельно), наступавших под градом метких стрел. Понять, какая отвага потребовалась защитникам города, можно, лишь посетив марафонский берег и увидев собственными глазами, на сколь малом участке разыгралась вся эта драма. Самым заметным напоминанием о битве служит курган, в котором захоронены 192 афинянина, погибшие в бою. Этот предельно простой, но и предельно красноречивый памятник позволяет понять, почему на протяжении приблизительно двух следующих поколений высшей гражданской доблестью в городе, изобиловавшем самыми разнообразными талантами, считалась служба при Марафоне.

Несмотря на эту поразительную победу, угроза Афинам со стороны восточной империи нисколько не ослабла. Всего десятилетие спустя греческому войску, в котором преобладали афиняне, вновь пришлось столкнуться с грозными и численно превосходящими его силами персов. На этот раз сражения происходили на море, а геополитические ставки были еще выше. Хотя персидская коалиция была еще крупнее, чем раньше, ей противостояли объединенные, по меньшей мере на вид, греки: Спарта и ее ближайшие союзники более или менее поддерживали Афины в деле защиты Греции.

Период, предшествовавший этому второму столкновению, был бурным – как в Афинах, так и в Персии. В качестве нового выражения благодарности Афине, главной божественной покровительнице города, за поддержку в битве афиняне начали строить новый храм – Парфенон[25]. Каким бы ни был вклад Пана, главной защитницей афинян всегда оставалась богиня мудрости. Нужно было отблагодарить и еще одну богиню, Артемиду-охотницу: ей воздвигли храм на реке Илисс, в восточной части Афин. В нем в сентябре каждого года приносили благодарственную жертву за победу при Марафоне – около пятисот коз. Это здание оставалось важной достопримечательностью в течение двадцати трех столетий.

Однако успешный исход Марафонского сражения не внушил склочным гражданам города какого-либо почтения по отношению к их предводителям из числа смертных. Казалось бы, победа должна была обеспечить Мильтиаду положение уважаемого высокопоставленного государственного деятеля. Вместо этого он оказался втянут в судебные разбирательства и оштрафован на огромную сумму, чуть было не доведшую его до разорения.

В Персии пришел к власти новый правитель – сын Дария Ксеркс. Сначала ему пришлось подавить восстание в Египте, но затем он явился в Грецию с экспедиционным корпусом невиданных размеров. Будучи уверен в своем владычестве над величайшей империей мира, он решительно намеревался покорить своей власти и этот мелкий и каменистый клочок земли. Греческому упрямству он противопоставлял не только богатство и военную мощь, но и выдающиеся способности в области логистики и инженерного дела, позволявшие перевозить по суше и по морю людей, лошадей и снаряжение. Для переправы через Геллеспонт, узкий пролив, отделяющий Анатолию от Галлипольского полуострова на южной оконечности Восточной Фракии, был наведен мост из кораблей. Затем километрах в двухстах к западу, в районе полуострова Халкидики, был прорыт канал, пересекший один из трех мысов, выдающихся на юг в Эгейское море.

По пути к Афинам персы встретили более ожесточенное, чем они рассчитывали, сопротивление в двух местах. Одним из них был стратегически важный горный проход под названием Фермопилы, в котором занял самоубийственную оборону отряд, возглавляемый спартанским царем Леонидом: сотни воинов пожертвовали собой в надежде замедлить продвижение захватчиков. Сходное самопожертвование совершили в точности в том же месте в 1941 г. войска союзников, отступавшие с боями в ходе наступления нацистов на Афины.

В августе 480 г. до н. э., одновременно с последним сражением Леонида, шло трехдневное морское сражение – битва при Артемисии, названная так по имени мыса на севере Эвбеи, – результат которого можно было бы назвать дорогостоящей ничьей. На второй день буря уничтожила бо́льшую часть персидского отряда, шедшего к югу вдоль восточного берега острова. Назавтра снова началось сражение, в котором обе стороны понесли тяжелые потери, и греческие силы решили отойти к югу и заманить потрепанного в бою неприятеля в ловушку.

Многих наблюдателей битвы при Артемисии, должно быть, поразил тот факт, что возглавляемому афинянами греческому флоту удавалось сравнительно успешно противостоять неприятелю, превосходившему его по численности даже с учетом ущерба, причиненного бурей. Но в соотношении сил появился новый фактор. Молодая афинская демократия снова получила преимущество благодаря услугам дальновидного стратега, не принадлежавшего к правящим кругам города. Этим новым героем был Фемистокл – человек непостоянный и нетерпеливый, но обладавший живым умом и твердо убежденный лишь в одном: в жизненной необходимости могущества на море.

Учитывая, что Афины разбогатели благодаря заморской торговле, Фемистокл считал, что теперь для защиты свободы своей торговли и самого своего существования от всех посягающих на них необходимо построить сильный флот. В 483 г. до н. э. в серебряных рудниках на юго-востоке Аттики нашли новую жилу. Разгорелись яростные политические споры, в ходе которых Фемистокл убедил город употребить это неожиданно свалившееся на него богатство не на раздачу денег гражданам, а на поспешное строительство кораблей. Корабли эти были триерами (τριήρης)[26], конструкция которых стала стандартной для боевых судов по всему Восточному Средиземноморью. Исходный замысел, возможно, был греческого происхождения, а может быть, был позаимствован у финикийцев, умелых мореплавателей, служивших теперь персидскому царю.

Конструкция этих прославленных судов относится к многочисленным аспектам древнегреческого мира, сведения о которых имеются в изобилии, но точной информации у нас нет. Их название говорит о наличии трех рядов весел с каждого борта, которыми с трудом орудовали в общей сложности 170 гребцов. К моменту решающего столкновения с персами Афины были в состоянии выставить 180 триер; всего греческий флот состоял немногим более чем из 300 судов. В персидском флоте было, как рассказывают, 1200 таких кораблей; вероятно, от трети до половины из них погибли у берегов Эвбеи прежде, чем смогли подойти к афинским территориальным водам.

Остатки потерпевшей кораблекрушение триеры не были найдены ни разу. Мы не знаем, где именно были построены триеры, защищавшие Афины. Зато мы знаем, где они хранились, – и это очень важная информация. Датско-греческая археологическая экспедиция обнаружила в трех природных бухтах Пирея остатки корабельных доков площадью около 100 000 квадратных метров. Некоторые из развалин оказались скрыты современными многоквартирными домами, а некоторые находятся под водой яхтенной стоянки в Зейской гавани. Но теперь, благодаря одной из самых поразительных археологических находок недавнего времени в районе Афин, мы можем представить себе, какая огромная общественная работа требовалась не только для постройки кораблей, но и для предохранения их в мирное время от сильной жары, разбухания от влаги и заражения моллюсками – а любой из этих факторов мог быстро привести их в негодность.

Кроме того, мы многое узнаем об античном кораблестроении из изображений на вазах и письменных источников. Это позволило группе энтузиастов из Греции и Британии построить в середине 1980-х гг. реконструкцию триеры под названием «Олимпия», успешно продемонстрировавшую скоростные и маневренные качества судов такого рода. При переходах между островами они использовали паруса, но в боевых условиях маневрировали только на веслах. Одна триера могла потопить другую, протаранив и разбив неприятельское судно своим огромным металлическим клювом. Для этого требовалось высокое мастерство гребцов, вскоре ставшее одним из козырей Афин.

После Артемисия, когда персидский флот пошел на юг, жители Афин продемонстрировали в ответ на угрозу вторжения самопожертвование и дисциплинированность, сравнимые с теми, которые проявили москвичи, оставлявшие свой город при приближении Наполеона в 1812 г. Фемистокл уговорил бо́льшую часть населения Афин покинуть город и укрыться на островах Саламин и Эгина либо в порту Трезена, расположенном к юго-западу от Афин, на противоположном берегу залива Сароникос. Для этого, если верить Геродоту, великому военно-морскому стратегу нужно было убедить сограждан в правильности его собственного толкования загадочного изречения дельфийской жрицы. Хотя афинянам угрожают страшные беды и утраты, сказала она, их защитят «деревянные стены». Фемистокл понял это пророчество так, что граждане города найдут защиту не в наземных укреплениях, а во вновь построенном им флоте.

Ясно, однако, что исход населения не был поголовным. Некоторые, возможно, предпочли остаться в городе по своей воле, а другим, возможно, было приказано остаться. По несколько путаному, но все же информативному рассказу Геродота кажется, что, когда персы приступили к уничтожению священной твердыни, на Акрополе и в его окрестностях оставалось несколько категорий людей. Там были жрицы, охранявшие самые священные места, хотя один из наиболее почитаемых предметов, деревянную статую Афины, заблаговременно увезли. Были и наиболее упорные защитники города, не поверившие в предложенное Фемистоклом толкование пророчества о деревянных стенах. Кроме того, как и при любой поспешной эвакуации, наверняка были и те, у кого не было физических сил бежать.

Штурм Афин возглавил сам Ксеркс. Он велел своим воинам занять позиции на холме Ареопага, рядом с западным склоном Акрополя. Искусные персидские лучники обернули свои стрелы грубой тканью, зажгли их и послали в направлении священной цитадели, надеясь поджечь деревянные укрепления. Но защитники Скалы держались стойко, забрасывая всех приближавшихся к ним камнями и обломками мрамора – предположительно найденными на месте неоконченного строительства. Наконец несколько персов проникли на Скалу, поднявшись от пещерного святилища Аглавры; этот маршрут часто служил путем на самую священную возвышенность города. Некоторые из защитников в отчаянии бросились со Скалы; другие попытались спрятаться.

Добравшись до плато, считавшегося неприступным, персы без разбору перебили тех, кого там нашли, сожгли здания и разбили статуи. Немецкие археологи, проводившие на этом месте раскопки в XIX в., придумали для описания обломков, оставшихся после этой оргии разрушения, в том числе многочисленных великолепных предметов черно- и краснофигурной керамики, посвященных Афине, термин Perserschutt, то есть «персидский мусор». Все, что было изготовлено из золота, серебра или бронзы, было переплавлено или по возможности увезено в Персию.

Захватчики не проявили уважения к тому сверхсвященному месту, на котором Афина и Посейдон состязались за право быть верховным покровителем города: они подожгли ту самую оливу, которая, как считалось, выросла по приказанию богини. Откуда они знали, что и где находится на Акрополе? Геродот твердо уверен, что в составе персидского войска были озлобленные афиняне, все еще тосковавшие по временам правления Писистрата и его сыновей. По-видимому, они считали иноземное вторжение лучшим средством восстановить свое собственное господство над городом.

Будь то из собственного подсознательного почтения Ксеркса ко всему священному или из его сочувствия афинским друзьям, но в некоторый момент он, по-видимому, усомнился в своей правоте. Может быть, ему показалось, что святотатство зашло слишком далеко; а может быть, он ощутил потребность восстановить святость Скалы. Как сообщает Геродот, он призвал к себе афинских изгнанников, сопровождавших его войско, и велел им подняться на Акрополь и принести жертву по освященному веками обряду. Вскоре вернувшиеся изгнанники почувствовали, что божественные силы, всегда присутствовавшие в этом священном месте, все еще оставались там:

Тем временем вести о разрушении великой твердыни потрясли греческие войска, находившиеся неподалеку и готовившиеся отразить наступление персов на суше и на море. Но тактика дальнейших действий стала предметом споров. Военачальники с Пелопоннеса полагали, что больше не имеет смысла сражаться за Афины или даже их ближайшие окрестности. Их интересовала организация последнего рубежа обороны на перешейке, соединяющем их огромный полуостров в форме зуба с прочей Грецией. Такой крах эллинского единства привел Фемистокла в ужас. В нескольких лихорадочных совещаниях с прочими греками он употребил все свои способности по части убеждения, манипуляций и уловок, чтобы склонить их к другому мнению.

Афинскому командующему нужно было убедить как персов, так и своих собственных союзников, эллинов, дать бой в узком проливе, отделяющем от материка остров Саламин. Как и при Марафоне, сражение на ограниченном пространстве должно было дать преимущество защищающимся. Подобно нынешнему Марафону, нынешний Саламин пользуется меньшей, чем он того заслуживает, популярностью у туристов. Туда ездят небогатые афиняне, но туроператоры оставляют его без внимания. Однако всякий ступивший на этот остров, до которого можно добраться на пароме из закопченного промышленного порта Пирей, сразу же видит, почему Фемистокл хотел заманить персидский флот именно в этот узкий водный проход.

Добился он этого при помощи, говоря языком специалистов по военному планированию, операции психологического воздействия, столь же изящной, сколь и изобретательной. Один из наиболее доверенных его помощников, некий Сикинн, был отправлен в персидский лагерь, находившийся на материке, с посланием к командующим персами. Послание это было составлено с хитроумным расчетом:

Другими словами, персов уверяли, что они смогут запереть всю склочную греческую коалицию, перекрыв с обоих концов Саламинский пролив. Они начали патрулировать восточную часть пролива и одновременно с этим высадили отряд на островке Пситталия, лежащем в его середине. Они уверенно ожидали, что море вскоре начнет прибивать к берегу этого мелкого клочка земли трупы и обломки судов. Тем временем египетские корабли были отправлены вокруг острова, чтобы перекрыть второй выход из пролива.

Все это было на руку Фемистоклу. Персы были готовы попасть в его ловушку, а у союзных ему греков не оставалось другого выхода, кроме вступления в бой. Ученые до сих пор спорят о том, чем занимались персы в ночь перед этим великим сражением. Возможно, они вошли в пролив в темноте и начали выстраивать корабли для рассветного столкновения с неприятелем, которого они считали деморализованным и дезорганизованным. Либо же они могли остаться вне пролива в ожидании дневного света, который облегчал навигацию.

Титаническая схватка между двумя армадами произошла утром 29 сентября. Ксеркс наблюдал за разворачивающимися событиями с золотого трона, установленного на горе Эгалей на западном краю Афин. Он ожидал увидеть окончательное торжество войска, которое он с таким трудом привел в Грецию, и окончательное унижение греческого неприятеля, так долго ускользавшего из-под его власти. Однако увидел он нечто совершенно другое. Греческие экипажи (в особенности афинский отряд, занимавший левый фланг) вовсе не были дезорганизованной толпой – это были хорошо отдохнувшие воины, рвавшиеся в бой. Персы же были измождены долгим маневрированием в трудных для мореплавания водах. Ярость афинян, несомненно, разжигал вид дыма, поднимавшегося из их разграбленных домов. Прямо напротив афинян располагались финикийцы, бывшие самыми искусными моряками в войске персов, но даже это не охладило пыла защитников Греции.

Случившееся затем точнее всего изложено в трагедии Эсхила, написанной всего восемь лет спустя. Захватывающее описание битвы вложено в уста гонца, приносящего вести о ней потрясенной персидской царице Атоссе. Этот рассказ – кульминация пьесы «Персы», единственной сохранившейся греческой трагедии, полностью посвященной современным, а не мифическим событиям:

Этот утренний боевой гимн Аполлону остался в истории эллинов выражением дикого коллективного буйства, воплем иррационального восторга, вызванного участием в защите всего самого прекрасного и драгоценного, каковы бы ни были шансы на успех[29]. Слова его, разумеется, можно подвергнуть критической деконструкции. Каким бы ни был исход битвы при Саламине, жен афинских граждан, сражавшихся там, в современном понимании никак нельзя было назвать свободными. Да и деньги, на которые были построены их свежеукрашенные суда, были заработаны не свободными людьми, а рабами, занятыми тяжким трудом по добыче серебра.

С другой стороны, гребцы, изо всех сил устремлявшие свои корабли на врага, были людьми свободными в смысле, едва ли понятном в каком-либо другом месте древнего мира. Они были гражданами, наделенными правом голоса в делах своего города. Они были сознательными участниками цепочки решений, приведшей их в воды, в которых их общество сражалось за само свое существование. О моряках, сражавшихся на стороне персов, в том числе ионийских греках, нельзя было сказать ничего подобного. Они подчинялись прихотям самодержца, который мог быть милостивым или жестоким.

Вот как описывает Эсхил дальнейшие события:

В разгар этой ужасной битвы происходили самые странные вещи. Геродот признает, что моряки персидской стороны по большей части держались храбро, возможно, потому что знали, что на них смотрит их царь. Вероятно, единственной женщиной, командовавшей кораблем, была царица города-государства Галикарнаса Артемисия. Когда за ней погналось греческое судно, она протаранила одну из триер своих же союзников, так что ее преследователи решили, что она, должно быть, перешла на их сторону, и оставили ее в покое. Ксеркс одобрил такое притворное предательство, заметив: «Мужчины у меня превратились в женщин, а женщины стали мужчинами».

Финикийцы попытались внушить царю, что поражение – признак измены их ненадежных союзников, ионийских греков. Но Ксеркс, наблюдая за сражением, пришел к другому выводу. Увидев, что его ионийские подданные, которые были опытными моряками, сражались храбро, он казнил некоторых из финикийских клеветников.

Можно предположить – и вполне основательно, – что два центральных элемента истории Саламина (дезинформация, столь искусно распространенная Сикинном, и радостный боевой клич греческого флота) – всего лишь художественный вымысел. Но это не отменяет того важнейшего факта, что находчивость, лживость и обаяние Фемистокла позволили ему добиться, чтобы битва произошла так, как ему хотелось, именно в том месте, где у его неопытного флота было больше всего шансов на победу. И уж конечно, не будет ошибкой считать боевой клич афинян коллективным кличем решимости и уверенности в своих силах недавно установившегося политического сообщества, лучшие дни которого были еще впереди.

Нынешний Саламин – это не аккуратный мемориальный парк, а беспорядочное нагромождение всякой всячины. Курган, насыпанный в память сражения, окружен крупными и мелкими судоремонтными мастерскими, и власти острова явно не справляются с уборкой мусора, который оставляют там приезжающие на однодневные прогулки или в отпуск афиняне. Лишь немногие из иностранцев задерживаются на острове на время, достаточное, чтобы полюбоваться его замечательным маленьким музеем или девственным лесом в его южной части. Но с возвышенности на восточной стороне острова можно посмотреть на Афины, представить себе дым, поднимающийся с Акрополя, а также трупы и обломки кораблей, усеивающие море, и быстро осознать, что именно в этом месте история совершила судьбоносный поворот.