Агентство «Золотая шпилька». Дело вахтерши Ольги Васильевны. Сверху видно все

Глава 2 ПОЛЕТ НАД ГНЕЗДОМ СТЕРВЯТНИКА

«Сначала разбег. Ветер в лицо, высокие травинки, бьющие по голым икрам, — неизвестно откуда они берутся, хотя поле уже давно вытоптано сотней ног. Стрекотание лебедки и вечный, несмотря на опыт, страх споткнуться. Что-то суеверное есть в этом страхе. Казалось бы, ну споткнулся — пойдешь на следующую попытку. Но нет, каждый упущенный шанс словно отнимает что-то от твоей способности подниматься в небо. Взлетать надо с первого раза, без осечек.

Прыжок! Ты толкаешься изо всех сил, отпихиваешь от себя землю, поджимаешь ноги и летишь не вниз, а вверх. Ветер играет с тобой, в шутку зажимая нос и рот мягкой лапой. Потом над головой расправляется крыло и начинает работать иная, не известная науке сила притяжения, которая тянет не к земле, а к небесам. Словно гигантский рот втягивает воздух, а вместе с ним и твою невесомую фигурку, прицепленную к лепестку парашюта. Ты набираешь высоту, отстегиваешь трос, и тогда все посторонние силы оставляют тебя в покое. Мотор лебедки жужжит где-то далеко, похожий сейчас на писк комара. В небе царит тишина, не просто отсутствие звуков, а Ее Величество Тишина, которая не пускает никого в свое бескрайнее царство. Ты паришь в тишине над землей, расправив руки, и крыло слушается малейшего твоего движения, уносясь то туда, то сюда и медленно, очень медленно снижаясь. Ты успеваешь рассмотреть поле под ногами, поселок, где крошечные человечки копошатся за своими заборами, думая, что скрыты от посторонних глаз. Ты видишь машины, которые несутся по шоссе и сворачивают на проселочную дорогу, — в них едут те, кто хочет вместе с тобой подняться в небо. Ты видишь своих друзей, они машут тебе, указывая на метку, в которую ты должен приземлиться. Земля, покачиваясь, открывает свои объятья, чтобы принять тебя. От земли никуда не денешься, но она не ревнива и не будет долго прижимать тебя к груди. Ты отдышишься, поболтаешь и покуришь с ребятами, правильно уложишь свое крыло и снова уйдешь в полет. Что же гонит тебя вверх? Тайна, желание узнать, что там, немного выше неба».

Такой текст написал один журналист после того, как в первый раз поднялся на параплане. Олег в то время только начал заниматься, и красивые слова, над которыми ребята посмеивались, показались ему удивительно точными, он даже выучил отрывок наизусть. Как этот парень смог прочувствовать все за один полет! Олег даже хотел найти его и сказать спасибо за эту замечательную статью.

Потом он научился летать не хуже других, набрался опыта, к восторгам новичков стал относиться снисходительно, как и все бывалые парапланеристы. Но у него по-прежнему перехватывало дыхание в каждом полете, и он знал, что так бывает со всеми ребятами. Они сумасшедшие, влюбленные в небо романтики, хотя строят из себя непробиваемых бывалых профессионалов.

Но любовь к небу приносила и небольшие деньги: по выходным он катал на крыле отдыхающих. Среди них были и журналисты, и фотографы, и молодожены, и дети. Кое-кто из парапланеристов боялся поднимать детей — испугается, закричит, заплачет, — а Олег, наоборот, любил. Ему нравилось открывать небо маленькому пассажиру, чувствовать его восхищение и испуг. Неба надо бояться, это правильно. Бояться и любить, любить и бояться, иначе оно тебя не примет.

Клиентам, которые казались ему умнее других, он объяснял про тайну, которую можно найти немного выше неба. Но в основном со взрослыми было не так интересно, хотя они порой кричали и визжали от восторга не меньше детей. Как раз малыши вели себя более сдержанно, понимая серьезность момента. Коля, руководитель их клуба, знал пристрастия Олега и малышей старался направлять именно к нему.

Олег снял шлем и улыбнулся белобрысой девчушке, которая строго и боязливо смотрела на него из-под светлой челки. Волосы у девочки были заплетены в несколько тонких косичек, по нынешней молодежной моде, хотя сама она была от горшка два вершка. Рядом стояли родители — полная встревоженная мамаша (сейчас скажет мужу: «Да может не стоит, опасно, смотри, как высоко!») и молодой коренастый мужик с любительской видеокамерой на груди.

— Вы Олег? Нам сказали к вам подойти, — произнес мужик, кивая на Колин пост посреди поля.

— Сколько стоит подняться для ребенка? — недовольно спросила мамаша.

— Пятьсот рублей, — сказал Олег.

— А в Интернете написано — четыреста, — проворчала женщина.

— Ладно, Вик, какая разница, — вступился молодой папа. — Таким маленьким тоже можно?

Он покрутил девочке косичку. Она увернулась и поймала отца за палец.

— Можно, — ответил Олег, — хоть грудным. Тебе сколько лет?

— Пять, — важно ответила косичка. — У меня вчера был день рождения.

— Понятно, — весело откликнулся Олег. — И тебе подарили на день рождения полет на параплане. Правильно я угадал?

Девочка гордо кивнула.

— Катюш, ты правда не боишься? — не успокаивалась мамаша.

— Не боюсь, — сердито сказала Катюша, — мам, ну я хочу!..

— Катя, меня зовут Олег, — представился он, наклоняясь и протягивая малышке руку. — Я твой инструктор. Я поднимусь с тобой. Если, конечно, твои родители разрешат.

— Разрешат! — крикнула девочка и на всякий случай скорчила плаксивую рожицу.

Олег вопросительно глянул на мужика, который казался более покладистым, чем его неугомонная супруга.

Мужик кивнул и достал из спортивного рюкзачка бумажник.

— Это потом, — остановил его Олег. — А то вдруг полет по какой-то причине не состоится, а я ваши деньги уже успею прогулять.

Папа девочки Кати оценил шутку и фыркнул, мама пожала плечами. Но Олега родители уже не интересовали, он переключился на ребенка.

— Катюша, сейчас мы с тобой выберем и подгоним шлем, без него летать нельзя. Если у тебя есть какая-нибудь кофточка, надень ее, потому что наверху холоднее, чем на земле.

Девочка повернулась к маме и дернула ее за рукав. Но сердитая Вика уже сама вынимала из пакета розовую курточку с какими-то бантиками и рюшечками.

— Мы с тобой наденем специальные корзинки на лямках и побежим. Не бойся, я буду тебя держать. Но бежать надо очень быстро, а когда я крикну: «Отпускай!» — подпрыгнуть вверх и поджать ноги. Ты сможешь бежать, или взять тебя на руки?

— Бежать, — упрямо сказала девочка.

— После этого мы взлетим, ты увидишь сверху маму и папу и помашешь им. Да? — говорил Олег, затягивая ремешки под Катюшиным подбородком. Даже детский шлем был ей великоват, но ничего, не свалится.

— Кать, ты не боишься? — без особой надежды снова спросила мама Вика.

Дочка даже не удостоила ее ответом.

Пока он готовил крыло и ждал своей очереди на старте, в небе появилась небольшая тучка. Мамаша опять заворчала, но Олег шепнул Кате, что в небе они встретят дождик раньше, чем он упадет на землю, и попросят его передать привет маме с папой.

— Хочу встретить дождик! — заявила Катюша.

Папа, которого жена называла Славой, взял наизготовку свою камеру.

Почему-то из всех клиентов этого воскресенья Олег запомнил только девочку Катю и ее родителей. Он видел их так отчетливо, как будто они и сейчас стояли перед ним на залитом солнцем ветреном поле. Девочка смеялась, ее косички летели, папа бежал за ними с видеокамерой в руках, мамаша что-то кричала сзади. В ту же минуту все звуки остались позади, небо вздохнуло и затянуло их в свою бездну. Катюша поболтала в воздухе пухлыми ножками в красных ботиночках и спросила:

— А где дождик?

Через месяц, когда его спросили, кого он поднимал в тот день, Олег не раздумывая ответил: маленькую девочку, Катю. Он хотел добавить, что Кате накануне исполнилось пять лет, но получил кастетом по зубам и замолчал.

Мамаша приняла растрепанную, счастливую Катюшу в свои объятия, папа Слава достал бумажник, расплатился, а потом показал Олегу, что ему удалось снять из дочкиного полета. Изображение было маловразумительным: сначала все скакало и мелькало, потому что Слава снимал на бегу, потом на взлете он не смог вовремя поймать их в видоискатель и запечатлел только перышко параплана высоко в небе да две едва различимые фигурки на ниточке. Лучше всего вышла улыбающаяся Катя, на которую Олег перед полетом надевал шлем и затягивал ремешки.

— А сверху не хотите поснимать? — спросил Олег.

— Я, что ли? — засмеялся Катин папа, хлопая себя по упитанным бокам.

— А что такого? Только крыло возьмем побольше. Можно подняться над тем элитным поселком, там новые русские загородились трехметровым забором и думают, что их никто не видит.

По Олеговой оценке, папа Слава был именно тем типом, который клюнет на предложение поглядеть на новых русских поверх забора. И он почти клюнул, но тут вмешалась мама Вика и увела всю компанию к машине. Или он все-таки катал его? Спустя месяц Олег уже не мог сказать это с уверенностью. Он запоминал детей, а взрослые для него все были на одно лицо и различались лишь весом. Тем более он не помнил, кто из них снимал сверху. Да каждый второй снимал! Людям ведь хочется не столько подняться в небо на спине у ветра, сколько заручиться документальным подтверждением, что они там были.

Он действительно не помнил, был ли Катин папа среди его пассажиров. Но это и неважно. Он все равно не заложит этого парня, хотя бы ради его дочки. Тем более что кроме имен, он не знает об этих людях ничего.

Но после двух выбитых зубов и нескольких ударов по почкам он воскресил в памяти еще одного мужика, который тоже вроде бы летал в те выходные. А может, и в другие, но пусть будет в те, потому что Олег уже не мог больше терпеть боль. Тот мужик был фотограф, и они действительно летали над элитным поселком, а он снимал. Что снимал, Олег не видел, потому что вдруг поднялся ветер, и ему надо было управлять тросами. На земле Олег вручил ему визитку, специально предназначенную для таких случаев, чтобы договаривались персонально с ним, когда понадобится целевая съемка, а фотограф дал ему свою. Он ее достанет из кармана, если ему отпустят руки.

Его перестали держать, а тот, что сидел справа и бил по почкам, даже вышел из машины. Олег не понял, как это получилось. Кажется, он хотел закурить, но пожилой на переднем сиденье на него прикрикнул, что в машине и так вонь и духота. И тот козел выполз прямо под дождь, матерясь сквозь зубы. Это и спасло Олега. Пока они по очереди разглядывали визитку — пожилой и еще один, который сначала был за рулем, а потом пересел назад и бил кастетом, — он толкнул дверцу, вывалился наружу, прямо под ноги курящему, и кубарем покатился в обочину, в непроницаемую пелену дождя. Кажется, его даже не пытались догнать, хотя он слышал сзади крики, заглушаемые шумом струй, когда мчался со всех ног по мокрому полю. Это было чужое, незнакомое поле, и за спиной не было крыла, которое оказалось бы очень кстати, если бы за ним гнались, но эти неизвестно откуда взявшиеся сволочи, видимо, не хотели мокнуть под дождем. А может, они просто уже получили от него все, что хотели, узнали имя человека, на которого теперь будут охотиться. Не Катиного папы, но все равно ни в чем не повинного человека, которого Олег сдал, потому что хотел жить, потому что чувствовал, что эти подонки могут убить без колебаний, и убили бы, если бы не вырвался, если бы поймали, если бы не дождь. А вот и дождик, Катюша!..

Карина решила, что немного погодя попробует опять зайти к Кабирову. Вряд ли трое парней задержатся у него надолго, не такой у них вид, чтобы рассиживать среди дня у профессора биологии. Вернее, у Кабирова не такой вид, чтобы торговцы с рынка ходили у него в дорогих гостях. Наверное, они навещают его по делу, хотя какие у этих людей могут быть общие дела, тоже трудно понять. Может, через них он получает какие-то приветы, посылки с родины? Она не успела разглядеть, было ли у посетителей что-то в руках.

Услышав, как на площадке зашумел лифт, она открыла дверь и прислушалась. Нет, это кто-то приехал. Шаги направлялись в ее сторону. Карине опять стало не по себе, и она быстро захлопнула дверь, повернув ключ в замке. Бросила взгляд в зеркало, увидела свое испуганное, бледное лицо — и рассердилась. Что это на нее нашло? С какой стати она кого-то боится? На площадке еще три квартиры, наверное, это сосед идет домой или кто-то пришел в гости. Ну да, недавно здесь произошло убийство, дальше что? Карине пора уже привыкнуть к таким событиям. Вон Любочка ездила на опознание тела своего бывшего клиента, обнаружила в пустом здании убитого героя их другого дела — и ничего, не кричала, в обморок не шлепалась. Молоденькая косметичка Леночка, и та нашла труп в квартире таинственной банды. А она, Карина, умная, спокойная и выдержанная, второй день дрожит от каждого шороха. Главное, никаких причин дрожать нет, убийца здесь не живет и не охотится на жильцов. Ведь вахтерша Ольга Васильевна сообщила ей со слов участкового Барабаса, что этого человека убили в другом месте и притащили к квартире Мурата Гусейновича. Интересно зачем? Выясняя происхождение листовок на ее балконе, они забыли о самом главном — кому нужно было подкидывать труп профессору Кабирову? Вот о чем следовало говорить…

С этими мыслями Карина направилась в комнату, собираясь снять спортивный костюм, в котором ей стало жарко, — и застыла на месте. За ее спиной в дверном замке тихо повернулся ключ. «Накаркала!» — обреченно подумала Карина, бросаясь к телефону и понимая, что не успеет ни позвонить в милицию, ни сказать, что кто-то чужой открывает дверь квартиры, чтобы ее убить.

К счастью, она действительно не успела ни того, ни другого. Саша вошел в прихожую веселый, сияющий, пахнущий ветром и морозом, и прижал ее к себе, даже не сняв куртку.

— Освободился! — радостно шепнул он, глядя в ее удивленно распахнутые глаза. — Свою работу сделал, остальное рихтовщики докончат, и с электричеством там надо повозиться, это Арсен посмотрит. Деньги получил, Каринэ! Хочешь, в ресторан пойдем? Ты чего такая грустная?

— Нет, все в порядке, — пробормотала она, расстегивая Сашину куртку и снимая с него шарф.

— Костюмчик такой желтенький, это откуда? Ты в нем как цыпленок, — оживленно болтал Саша, влезая в тапочки и проходя в комнату. — Слушай, я серьезно, не разогревай ничего, давай пойдем куда-нибудь. Ты же совсем из дому не выходишь, смотри, какая бледная стала. Ты очень бледная, Карина, — с тревогой повторил он, вглядываясь в ее лицо. — Плохо тебе?

— Нет, Саш, не плохо, — ответила Карина, вымученно улыбаясь. — Я, знаешь, все время чего-то боюсь. У меня какие-то дурацкие предчувствия, как будто что-то случится.

— Ну, это естественно, — успокоил ее Саша. Он и сам сразу перестал волноваться. — В твоем положении страхи часто бывают. Тебе доктор не говорил? Это… как их, сейчас, забыл… гормоны! Гормоны перестраиваются, от этого всякое настроение, капризы, плакать хочется. Да?

Все это ему знакомо, подумала Карина, и ей действительно захотелось плакать оттого, что не она родила Саше двух мальчишек, с которыми ей и ее ребенку всегда придется делить его любовь.

— Если хочешь, останемся дома, — сказал он, гладя ее по голове.

— Нет-нет, давай пойдем, — возразила она. — Только не в ресторан. Там едой пахнет и курят. Просто погуляем где-нибудь в парке, я уже сто лет не дышала свежим воздухом. А потом, может, в кино зайдем. Ладно?

— Все что тебе угодно, моя принцесса, — со счастливой улыбкой ответил Саша, и она понеслась доставать из шкафа его белую рубашку. Все-таки она сегодня пригодилась!

Карина подумала, что во время прогулки она не спеша расскажет Саше про труп на лестничной площадке, про посещение вахтерши, визит к профессору и загадку азербайджанских листовок. Но в парке, увидев при свете дня темные круги у Саши под глазами и новые морщинки возле рта, она прикусила язык. Ему и так хватает переживаний. Младший сын в Ереване, тот, у которого больные почки, опять плохо себя чувствует. Денег на две семьи нужно слишком много, столько он не зарабатывает, даже если пахать по двадцать часов в сутки. Пока у них жилищная проблема решена, а что будет дальше? На первое время можно пожить с ребенком в однокомнатной квартире, но он ведь будет расти… Да и с семьей надо как-то определяться, он же не турецкий падишах, чтобы иметь по жене в каждом городе. Все это нечестно и по отношению к Карине, и по отношению к Ашет.

Эти проблемы Саша с Кариной давно уже не обсуждали, они просто жили с ними. Они жили с проблемами, а проблемы жили с ними бок о бок, как мыши в старом доме. И Карина решила, что будет бессовестно с ее стороны морочить Саше голову трупами, листовками и ее глупыми страхами. Он начнет за нее беспокоиться и вообще с ума сойдет. Она вспомнила, как близко к сердцу он принял историю полусвихнувшегося мальчика, который приблудился к их салону, сбежав от бандитов, называвших себя Стражниками Ночи. Но мальчика хоть можно было спрятать в армянском общежитии на территории автосервиса, а ее, Карину, куда девать? Не будет же Саша таскать ее с собой в мастерскую, если начнет опасаться за ее жизнь!

Нет, не нужно ничего говорить Саше. Она возьмет себя в руки, перестанет бояться и разберется во всем сама. Не сама, конечно, — на это у нее не хватит ни мозгов, ни энергии, — а с помощью Кабирова, вахтерши Ольги Васильевны и… господи, ну конечно!

Они гуляли по парку, пока не замерзли, потом заехали в ближайший кинотеатр, но там ничего интересного не показывали, и они просто посидели в стильном буфете, грызя попкорн, который Карина с детства очень любила. Ей удалось уломать Сашу зайти в торговый центр и пробежаться по магазинам, где Карина присмотрела очень удачную юбку, запахивающуюся так, что можно переставлять пуговицы и носить ее, когда живот начнет расти. Юбку они не купили, решив дождаться Карининой зарплаты.

Заметив, что Саша начинает «плыть» и задыхаться, что с ним всегда случалось в больших магазинах, особенно дамских, она отвела его в отдел электроники, а сама сбегала в отдел мужского белья и прикупила некоторые важные предметы туалета. С того момента, как они стали жить вместе, Карина сама занималась Сашиной одеждой, и расхождения у них случались лишь по поводу цены. В частности, она полагала, что белье должно быть фирменным, красивым и удобным, а он не понимал, зачем тратить лишние деньга на то, что все равно никто не видит. Карина не спорила с этими провинциальными заблуждениями, а просто шла и покупала то, что считала нужным.

Только в машине, включив зажигание и открыв окно, Саша пришел в себя. «Ты еще из выхлопной трубы подыши», — иронично заметила Карина, зная, что дай Саше волю, он сейчас залезет под капот, чтобы поковыряться в нутре машины просто для порядка и успокоения нервов.

Старый джип «дискавери», на котором они ездили, был чудовищно разбитым и раздолбанным и выглядел просто позорно для автомеханика с золотыми руками, каким слыл Саша в авторемонтном мире. Так сказал бы каждый, кто не знал, из каких обломков и кусков собиралась эта машина. Кстати, ездила она как зверь, вот только скрежетала на ходу, и в салоне всегда стоял легкий запах бензина, от которого Карину немного мутило, а Саша, наоборот, возвращался к жизни после магазинной духоты.

Этот джип восстанавливали еще до Сашиного приезда в Москву, и он был общей собственностью безлошадных работников мастерской, когда они еще снимали вместе холостяцкую квартиру и жили в складчину. Потом каждый постепенно становился на ноги, покупал свою машину, а джип перешел в Сашино пользование, как подозревала Карина, небезвозмездно. Но Саша уверял, что друзья презентовали ему «дискавери» в виде свадебного подарка (в виде подарка на то, что было вместо свадьбы, уточняла Карина). Они никак не отмечали начало совместной жизни, просто поселились в этой снятой квартире, в приличном доме с домофоном и консьержкой, а то, что там происходят убийства, то так уж, видно, случается везде, сплошь и рядом, и от этого не убережешься. Об этом говорил весь недолгий, но убедительный опыт детективного агентства «Золотая шпилька».

Саша не удивился, когда Карина изъявила желание на обратном пути заехать в салон и навестить девочек, но посмотрел на нее так жалобно, что она засмеялась и сказала: «Я сама, ты поболтайся где-нибудь». Разумеется, он и не думал болтаться, а тут же собрался в мастерские, посмотреть, как там дела, благо все рядом. Парикмахерские, салоны и другие подобные заведения Саша не любил еще больше, чем магазины женской одежды. А перед «Золотой шпилькой», где работала Карина, он испытывал суеверный страх еще с тех времен, когда они скрывали свои отношения от всех окружающих и особенно от проницательных глаз и ушей Карининых «девочек».

Он высадил ее у салона, из машины помахал кому-то курящему в предбаннике — кажется, это были парикмахер Наташа и маникюрша Вика, — и с облегчением рванул в сторону автосервиса. Время, проведенное с Каринэ, было драгоценным и выпадало редко, но Саша чувствовал себя неуютно, если несколько часов подряд ничего не делал и находился вдали от работы.

— Уау! — воскликнула Наташа. — Ка-акие люди!

Вика отвела подальше руку с сигаретой и обняла Карину другой рукой.

— Да ну вас, девчонки, вы такие прокуренные, потом почмокаемся, — весело сказала Карина. Она и сама не ожидала, что так соскучилась. — Кто в лавке?

— Все в лавке! — ответила Вика. — Марина Станиславовна теперь на твоем месте сидит как пришитая. Ну проходи, мы сейчас подползем.

Карина вошла в парикмахерский зал, щурясь от яркого света, многократно отраженного в широких зеркалах. Ничего здесь не изменилось с тех пор, как она перестала ходить на работу. Даже странно — она как будто прожила целую жизнь, а салон все такой же.

Только журнальный столик, где они обычно пили чай и обсуждали свои расследования, теперь другой. Он был куплен взамен прежнего, разбитого Стражниками, которые преследовали в «Шпильке» своего бывшего соратника Рыцаря Луны. Эта история сейчас казалась Карине бесконечно далекой, случившейся до нашей эры, хотя после нее прошло чуть больше двух месяцев. Может, оттого, что и тогда она была больше занята не таинственными Стражниками, а неожиданно начавшимся романом с Сашей.

По поводу столика Наташа приводила в пример Марине Станиславовне своего младшего сына Никиту, который всегда считал, что портить и терять вещи только на пользу — родители купят новое, еще лучше. Наташа даже подозревала, что порой Никита делает это нарочно, когда ему хочется новый плеер или другую куртку.

Дело в том, что столик был безумно, неоправданно дорогим, особенно в свете незапланированных расходов на ремонт витрины, разбитой камнем все тех же Стражников. Все искренне считали, что какое-то время они просто обойдутся без стола. В конце концов, это не главное для парикмахерской, а модные журналы и каталоги причесок можно сложить в какую-нибудь корзину возле кресел. Но Марина Станиславовна уперлась и сумела убедить хозяев, что в престижном салоне должна быть хотя бы одна стильная вещь, своего рода лицо заведения. Теперь за этим «лицом» им позволялось пить чай и кофе только вечером или рано утром, в отсутствие клиентов. В рабочее же время столик был выставлен на всеобщее обозрение, чтобы окружающие любовались его удивительными узорами.

Столик был из Италии, его сделал вручную известный дизайнер, кажется, из Милана. Поначалу девочки боялись лишний раз подойти к итальянскому чуду из какого-то особо блестящего стекла и дуба. Особенно их поражали следы жучков-древоточцев на неровной дубовой поверхности. Лена припомнила, что такие жучки изрядно попортили пианино, на котором она в детстве играла гаммы. Обнаружилось это, когда пришел настройщик. Ну что вы хотите, заметил он, это же «Ирмлер» 1912 года, бог знает кто на нем играл, вот и зверям захотелось… Сколько же лет этому дереву, вслух размышляла Лена, глядя на длинные извилистые траншеи на благородной поверхности. Может быть, триста? Но Марина Станиславовна со знанием дела объяснила, что столик, конечно, антикварный, но такие следы делают искусственно, а как — неизвестно: может, жуков сначала голодом морят, а потом запускают в мебель…

За Карининым столом, тоже довольно красивым, оригинального дизайна, но теперь померкшим на фоне изысканного конкурента, сидела вовсе не Марина Станиславовна, а косметолог Лена. Она тут же вскочила и бросилась Карине на шею. Заведующая заулыбалась и замахала ей из своего кабинета — она говорила по телефону. Любочка стригла клиентку и сделала приветственный жест, увидев Карину в зеркале.

— Слушай, как здорово! — заговорила Лена. — Я уже домой собралась, а Марина Станиславовна попросила посидеть. Чуть-чуть, и мы бы с тобой разминулись. Как самочувствие? Да ты садись.

Карина опустилась в кресло, радостно улыбаясь. Она знала, что в салоне решили дождаться ее и не брать нового администратора хотя бы до декрета. Для Марины Станиславовны это была экономия на зарплате сотрудника, а девочки готовы были заменять Карину просто из хорошего отношения к ней, чтобы она в любой момент могла выйти на работу.

— Все хорошо, — сказала она, — все прекрасно. Я уже скоро приду.

— Соскучилась? — сочувственно спросила Лена. А нам без тебя знаешь как плохо!

— Соскучилась, — ответила Карина вполне искренне. И чего хорошего она нашла в сидении дома у телевизора? Скорей бы обратно в салон!

Вика и Наташа вернулись с перекура и тоже засыпали ее вопросами и рассказами.

— Знала бы, что придешь, я бы тебе кассету принесла, — заявила Вика. — Мы со Славой снимали, как Катюшка на парашюте летала в свой день рождения. Ты ведь не видела?

— Нет, Викусь, — ответила Карина, — ты только рассказывала. А ты не летала?

— Да ты что! — засмеялась Вика, поглаживая себя по ляжкам. — Меня ни один парашют не выдержит.

— Параплан, — поправила Наташа. — Это называется параплан. Парашют, который планирует.

— Какие такие планы он планирует? — сыронизировала Вика. Как кому-то на голову спланировать?

— А мои отказались, представляешь? — сказала Наташа. — Я хотела вместе с Викой тогда поехать, чтобы мальчишки тоже полетали. А им, видите ли, это уже неинтересно.

Марина Станиславовна появилась было на пороге своего кабинета, но тут снова зазвонил телефон.

Карина улыбалась, представляя, как уже совсем скоро, через несколько лет, а то и раньше, она тоже будет рассказывать девочкам о своем ребенке, о том, как он летал на парашюте или ему это уже неинтересно. Будет снимать его на видео и приносить кассеты на работу. Со всеми неприятностями и мучениями, которые принесла с собой беременность, она почти не думала о будущем младенце, даже не знала толком, кого хочет — мальчика или девочку. Саша, наверное, мечтает о девочке, ведь два мальчика у него уже есть.

— Ты не бойся, — сказала Наташа, словно угадав ее мысли. — Все носили, все рожали. Все будет в порядке.

Она достала из сумочки вычурный флакончик, открыла его и поднесла к Карининому лицу:

— Смотри, Сережкина сестра какие духи мне привезла из Германии. Я уже всем хвасталась. У нас в дьюти-фри они тоже продаются. Супер, как мои дети говорят. Чувствуешь, или тебе на руку побрызгать?

— Не, я так понюхаю, — сказала Карина, осторожно втягивая носом, — или давай на салфетку. Ленка нас убьет — разве духи так пробуют? Вот, на тряпочку и рукой к себе помахать. Классные. А я сейчас вообще не душусь, никаких посторонних запахов не переношу, меня сразу тошнит.

— Пройдет, — успокоила ее Наташа.

— А кому мы стоим, давайте сядем, что ли. Чаю хочешь? — спросила Вика.

— Я теперь только молоко пью и сок, — важно ответила Карина.

— Ну вот опять! Говорят же тебе, не мудри, — возразила Наташа, — беременность — еще не конец света. Все можно в меру.

— Давай я тебе кофе сделаю без кофеина и без сахара, как Барбос пьет, — предложила Вика.

— Наливайте всем! — весело крикнула Любочка сквозь шум фена. — Разговор есть.

Лена вынула из шкафа широкую бумажную скатерть и накрыла ею драгоценный столик. Вика отправилась на кухню за стаканчиками и кипятком. Чай и кофе у них в салоне пили из пенопластовых одноразовых стаканов, воду не кипятили в чайнике, а наливали из специального аппарата. По замыслу владельцев «Шпильки», такая организация труда позволяла работникам экономить время и всецело посвящать себя производству. Поскольку работали они не на конвейере и вынужденные паузы бывали у всех, в этой системе было больше пижонства, чем реального смысла. Карина знала, что здесь не обошлось без любительницы новшеств Марины Станиславовны.

— Вот, — произнесла Любочка, выключая фен, — теперь можно и поздороваться. Молодец, что пришла.

Они поцеловались. Клиентка встала, придирчиво разглядывая себя в зеркале, и Лена вернулась за столик администратора, чтобы взять с нее деньги.

— Ну, где чай? — скомандовала Любочка, как в былые времена, когда она возглавляла расследование. — Все за стол!

И они все уселись за стол, агентство «Золотая шпилька» в полном составе: парикмахеры Любочка и Наташа, временно неработающая администратор Карина, маникюрша Вика, заведующая Марина Станиславовна, косметолог Лена, успевшая рассчитаться с клиенткой, и сама клиентка, в которой Карина с изумлением узнала вахтершу Ольгу Васильевну из своего дома.

— У нас новое дело! — объявила Любочка и лукаво посмотрела на Карину.

Марина Станиславовна в притворном ужасе закатила глаза.

В мастерской Сашу уже ждали. Славик Горюнов, муж Карининой сослуживицы Вики, злой и растерянный, ходил вокруг своей «хонды» и гладил помятое крыло, словно пытался вправить сломанную руку. У ребят было полно работы, и они, видимо, безуспешно пытались убедить Славку приехать завтра с утречка.

— Ох, сосед, ну наконец-то! — воскликнул Слава. — Ты почему без мобильника живешь? Так тебя и не разыщешь. Выручай! Занесло меня прямо на столб.

Слава называл Сашу соседом с тех времен, когда они с Викой зарегистрировали его в своей квартире. Собственно, Саша числился их жильцом и сейчас, за что обязался чинить «хонду» Горюновых по первому требованию и безвозмездно, исключая, конечно, расходы на запчасти. К счастью, Славка ездил аккуратно, за машиной следил, и серьезных проблем у него почти не возникало. Скорее наоборот — Слава был сумасшедшим автомобилистом, как бывают сумасшедшие матери, трепетно прислушивался к каждому скрипу и чиху своей обожаемой «хонды» и чуть что — несся к мастеру, требуя диагноза и лечения. Обычно Саше удавалось убедить его, что машина — живой организм, может и чихнуть лишний раз, а нехороший скрип рано или поздно себя проявит в действии, лазить же в механизм лишний раз вовсе не нужно. Примерно раз в месяц Саша делал «хонде» профилактический осмотр, и Славик был спокоен. В аварию он попал впервые.

Долг долгом, но свободного места в мастерской просто не было, и тут Саша ничего не мог поделать. Он вынес фонарь и начал изучать крыло, с которым, на поверхностный взгляд, ничего страшного не случилось. Единственное, что фонарь разбит, но его все равно надо покупать, так что сейчас не поставишь. Арсен это сделает за пять минут, когда освободится.

— Слава, сам видишь, все занято, — сочувственно сказал он. — Я бы и рад. Давай завтра прямо с утра. Она ведь у тебя на ходу.

— На ходу-то на ходу, — сокрушенно ответил Славка. — А что я Вике скажу? Она же меня съест без горчицы. Еще того гляди к врачу отправит проверяться, с какой это радости я вдруг начал въезжать в столбы.

— А с какой радости ты въехал? — поинтересовался Саша. — Вроде водишь грамотно, шины у тебя зимние стоят, дай бог каждому. По гололеду или подрезали тебя?

Славка помотал головой.

— Пойдем расскажу, — сказал он, словно приняв какое-то решение. — По пиву бы, но еще за руль садиться. У тебя время есть?

— Есть немножко. Карина в салон к подружкам пошла, мне ее забрать надо, — объяснил Саша.

— Ну, отлично, а я как раз за Викой поеду. Ты ей и объяснишь, что ничего страшного, может, тебе она поверит как специалисту. Пойдем, где тут у вас посидеть можно? Да не тушуйся, молодожен, я угощаю! Что, не понимаю, что ли…

Позор, подумал Саша, радуясь, что в темноте не видно его покрасневшего лица, какой позор, что все вокруг в курсе твоих стесненных обстоятельств. Так это, кажется, в книжках называется — стесненные обстоятельства. Это чтоб не стыдно было говорить прямо: нет денег. У него была отложена некоторая сумма, чтобы сделать Карине подарок на Рождество, и, главное, теперь он знал какой. Он купит ей юбку, которую она мерила в том кошмарном магазине, состоящем из бесконечных вешалок, полок и зеркал.

Визит в ресторан может съесть подарочные деньги — ведь он, разумеется, не позволит Славе себя «угощать». Оставить любимую женщину без подарка будет позором вдвойне. Но и отказаться нельзя — если друг хочет с тобой поговорить, это святое дело. Тем более что Славка действительно выглядел слегка очумелым.

Уйти от погони и перебраться через поле было полбеды. Олег битый час потратил на то, чтобы выйти на нормальную дорогу и поймать попутку. Хорошо хоть бумажник и документы остались целы, эти сволочи не догадались его обыскать.

Вернуться на шоссе он не решился, хотя мотоцикла было жаль до слез. Но себя все-таки жальче. Ковыляя через поле, он расходился, а вначале едва не кричал от боли в боку и пояснице. Рот все время наполнялся кровью, которую он сплевывал прямо на подбородок — все равно смоет дождем. Кожаную косуху с него сняли в машине, вероятно, чтобы удобнее было бить, так что он мгновенно промок насквозь и через некоторое время начал дрожать от холода. Плотный нескончаемый дождь, который спрятал его от преследователей, теперь вознамерился погубить. Почему в крутых боевиках, когда герою или героине удается вырваться из рук злодеев, они, считай, уже спасены и в следующем кадре вальяжно потягивают виски у себя в апартаментах? Разве опасность исходит только от людей? Ты попробуй выжить раздетый в чистом поле в начале октября, если тебя за кадром не ждет машина режиссера, сухая одежда и ассистентка с полотенцем!

Когда он попал наконец на какую-то второстепенную магистраль, было уже почти темно. Это даже оказалось на руку — водители проезжающих машин не видели его окровавленного лица. Народ по случаю воскресного вечера ехал плотно. Его подобрала семья с маленькой девочкой, похожей на Катюшу, только черненькой, и большой ушастой собакой. Собаке на заднем сиденье был постелен плотный клеенчатый матрасик, по-видимому из-за того, что она успела побегать по лужам. Вымокший до нитки Олег примостился на том же матрасике, хотя места было мало, и беспокойный пес все время толкал его, переступая когтистыми лапами и укладываясь то так, то сяк. Но зато здесь было тепло и сухо, и люди в машине не собирались его бить, задавая вопросы, на которые нет ответа.

Своим благодетелям Олег коротко объяснил, что у него угнали мотоцикл, когда он отошел в лес по нужде. Муж и жена, оба средних лет (возможно, девочка приходилась им не дочкой, а внучкой), предпочли не расспрашивать усталого, раздраженного парня, чтобы не грузиться чужими проблемами, — понятно, своих хватает. Между собой супруги тоже не особенно общались, малышка у противоположного окна клевала носом, и Олег мог спокойно подумать о том, что с ним произошло, — если об этом можно было думать спокойно.

Сегодня он приехал на поле последний раз, вернее, последний раз перед отпуском, который собирался провести в Болгарии, в лагере парапланеристов. Теперь и с отпуском будет непонятно что — крыло, которое выдал ему Коля, осталось в багажнике мотоцикла. В лагере, говорят, его можно взять напрокат, но это же бабки, и неизвестно какие.

Он поднялся раз пять, покатал по очереди двух гогочущих девиц и решил отправиться домой пораньше, поскольку все равно уже накрапывало. Кстати, параплан давал ему не Коля, а Виктор Степаныч, и он, кстати, предупредил, что Коля искал его и просил подождать. Олег поглядел на хмурое небо и решил, что ждать не будет, а с Колянычем пообщается по телефону. Им-то всем хорошо — загрузился в машину и отдыхаешь, а ему на мотоцикле пилить сквозь дождь — не большое удовольствие.

Ливень разошелся раньше, чем он ожидал, и шоссе превратилось в водяной каток. Олег ехал по краю правой полосы, чуть ли не по обочине, с трудом различая что-то сквозь залитые дождем очки. Потрепанный белый «москвич» он заметил, когда тот прижал его вплотную к придорожной канаве. Олег остановился, не понимая, что нужно этим придуркам, — сегодня он не лихачил, никого не подрезал и вообще вел себя на дороге образцово-показательно, как ученик на экзамене в ГИБДД.

Но придурков не волновало, как он ехал. Они без разговоров дали ему по морде, стащили с мотоцикла, сняли шлем, косуху и очки и запихнули в свою машину. Тех, кто вышел к нему, было двое, один из них, видимо, встал с водительского места. Третий сидел впереди не оборачиваясь, но по голосу и затылку было видно, что пожилой, в отличие от двух совсем юных отморозков. Впрочем, и их Олег толком разглядеть не мог, потому что ему сразу скрутили руки, ткнули лицом в колени и поднимали только для того, чтобы ударить по зубам. Били настоящим кастетом. Олег такого никогда в жизни не видел, только в книжках читал. Впрочем, где он мог это видеть? — убить его пытались в первый раз.

Они спрашивали какие-то глупости. Называли число и хотели знать, кого он поднимал в этот день. Как будто он помнил числа, тем более месячной давности. Он даже не был уверен, что это были выходные, но раз им так хочется, то пускай. Кто поднимался с ним и снимал сверху на фото или видеокамеру? Господи, да кто только не снимал! Не-ет, кого он специально протащил с камерой над поселком и кто ему, гниде, позволил вообще летать там и подсматривать за людьми? Он ведь проделывал это уже не раз, за что ему по-хорошему надо гляделки выколоть.

Так сказал тот, что сидел справа, а потом вышел курить под дождь и позволил Олегу сбежать. Но до этого было еще далеко, а пока его ударили в лицо, но попали не по глазам, а по подбородку и вышибли первый зуб.

Зубы-то как раз невеликая потеря. Для кого-то, может, это настоящая беда, но не для Олега. Мама-протезист завтра же поставит какие угодно коронки. Правда, будет ворчать и рассказывать, сколько стоит простым смертным то, что достается ему бесплатно. Но мама всегда найдет повод поворчать. Конечно, она решит, что он расшибся, упав со своего параплана, но и с этим ничего не поделаешь: она будет так думать, даже если он расскажет ей чистую правду — что зубы ему выбили неизвестные отморозки на шоссе. Так что хорошо, что это зубы, а не «гляделки». Окулистов в семье Олега нет, да и коронки вместо глаз пока еще не научились ставить.

Но все равно убытков достаточно — один только мотоцикл с крылом в багажнике чего стоит! Естественно, по сравнению со спасенной жизнью это пустяки, но обидно. Олег про себя прикинул, кого из ребят с машиной можно попросить съездить на шоссе и посмотреть: вдруг верный конь остался жив и цел после испытаний, выпавших на долю хозяина? Стремно, конечно, — а если отморозки будут караулить его именно рядом с мотоциклом?..

Паскудно также и то, что он сдал того мужика. Вот уж кому не позавидуешь. А с другой стороны, почему Олег должен рисковать жизнью и зубами, чтобы прикрыть неизвестного фотографа, который перешел дорогу кому-то очень серьезному? Разве красиво летать над домами и фотографировать людей на их частной территории? Правда, Олег сам зазывал любопытных клиентов посмотреть сверху на новорусский поселок. Но тот фотограф как раз поселком не заинтересовался, ему надо было снять панораму для календаря или постера. Под это дело Олег тайком от Коли содрал с него не пятьсот, а восемьсот рублей — мол, коммерческая цель и все такое. Может, попробовать отыскать его и предупредить, что за ним по пятам идет волчья стая? Легко сказать — отыскать. Если бы хоть его фамилия сохранилась в памяти… Впрочем, что толку напрягаться и вспоминать то, чего никогда не знал. Олег даже не посмотрел на ту визитку.

Итак, в минусе у нас два зуба, фотограф, мотоцикл и параплан. Тьфу, черт, еще шлем, очки и косуха, но это уже мелочи. В плюсе — живой и почти непокалеченный Олег Егоров, отпуск в Болгарии, который все равно состоится, хотя бы весь мир треснул по швам. И родители бесстрашной девочки Кати.

Телепаясь по кочкам мокрого поля, Олег развлекал себя воспоминаниями о том, как Катя наверху спрашивала про дождик. Вот бы она сейчас порадовалась. И вдруг перед его глазами, как живая, возникла картинка — он протягивает Катиному папе Славе свою визитку: мол, захотите покататься, звоните. А Слава в ответ пишет ему на каком-то клочке свой телефон, мобильник, как успевает заметить Олег. Потом мамаша Вика дергает его за рукав, и они уходят, по пути слушая Катин обстоятельный рассказ о полете с дядей на парашютике.

Слава богу, он не вспомнил об этом в машине у гадов, ведь мог и не выдержать. Папу Славу он бы себе не простил. Впрочем, он не катал его в тот день, так что подонки из «москвича» не должны были им интересоваться. Или все-таки катал?..

Дорога была забита, двигались они еле-еле, и Олег потихоньку начал отключаться. Даже собака угомонилась и заснула, а девочка давно уже сопела, положив голову и ручки на ее пятнистый бок. Зато мужчина за рулем начал негромко переговариваться со своей супругой, видимо, чтобы не задремать.

И тут в кармане джинсов у Олега зазвенел и завибрировал телефон. Собака встрепенулась, девочка недовольно привстала и посмотрела вокруг темными сонными глазами. Ее мама испуганно обернулась, видимо уже забыв, что по дороге они подобрали странного мокрого прохожего. Олег извиняюще улыбнулся, стараясь не открывать беззубый рот, и прижал трубку к уху.

— Олег, ты? — издалека заговорила трубка глуховатым голосом Коли. — Ты в порядке?

— В порядке, — буркнул Олег. А что он еще мог сказать, если к его разговору настороженно прислушивались три пары ушей, плюс еще собачьи.

— Степаныч с ребятами твой мотоцикл нашли на дороге. А сам-то ты где?

— Еду в город, — лаконично ответил Олег. — Нашли — это хорошо.

Коля, видимо, сообразил, что ему сейчас не очень удобно говорить, и стал закругляться.

— Ладно, подъедешь ко мне — разберемся. Я ж тебе передавал, чтоб дождался меня… С тобой точно ничего?

— Разберемся, — в тон ему ответил Олег.

— А что я мог сделать? — угрюмо сказал Коляныч. — Они обещали все парапланы пожечь. У меня же клуб, люди.

Он не оправдывался, просто констатировал. И Олег не стал возражать, что он тоже люди и, в общем, даже где-то клуб.

— Они сначала спрашивали, кто на голубом крыле летает. Но тут уж извините, говорю, у нас кому что досталось. А пассажиры в те выходные были только у тебя. Помню, девочка была, кажется, папаша ее. Ну, я и сказал про тебя. Потом хотел тебя предупредить, а ты уже укатил…

— И про девочку сказал? — сквозь зубы спросил Олег.

— Да вроде сказал для убедительности. Девочка-то им зачем? Да и где ее искать?

Олег сокрушенно покачал головой. Телефона папы Славы он так и не нашел. Он мог просто выбросить его, потерять или сунуть в карман косухи. Вернее, не самой косухи, а жилетки-подстежки, которую он надевал в сентябре, когда уже было прохладно. Вроде бы и Катю он поднимал в ней. Косуха вместе с подстежкой пропала, должно быть, ее прибрали те подонки на «москвиче», и Олегу не хотелось думать о том, что они нашли во внутреннем кармане телефон Славы.

Коля прав: шансы, что Славу будут искать, невелики. Мало ли чей телефон валяется у человека в кармане. А главное — мерзавцы ведь получили своего фотографа, а больше им никто не нужен, они даже Олегу дали убежать и к Коле больше не приставали. Правда, с тех пор шли дожди и парапланеристы не выезжали на поле.

Олег не стал рассказывать Колянычу про фотографа. Сказал, что догнали, посадили в машину, били и спрашивали о пассажирах с камерой. Потом сумел вырваться и чесанул в дождь. Мотоцикл ребята пригнали, крыло в багажнике осталось целым и невредимым, новые зубы кусались не хуже старых. Олег думал теперь только об отпуске и горах, которые с каждым днем становились все ближе. Лишь мысли о фотографе и Катином папе отравляли ему жизнь. Но здесь, похоже, ничего нельзя было сделать.

— А ты их видел? Кто они? — спросил он.

Коля скривился.

— Мо́лодежь, — сказал он с ударением на первый слог. Так говорили в народе, когда Коля сам был молодым. Он, в общем, и сейчас не был старым, но принадлежал к другому поколению, к тем, кто повязывал на шею пионерский галстук и отдавал салют портретам Ильичей. Для Олега эти люди были сродни пережившим войну; они обладали тем опытом, которого у его ровесников нет и никогда не будет, а главное ́ который вряд ли помогает, скорее мешает жить нормальной человеческой жизнью. Коляныч — еще лучший из всех, он знает, что там, немного выше неба, и даже может научить этому других.

— Пацаны, — сказал Коля. — Лет по двадцать. Рожи — оторви и брось. Пришли пешком, вроде со стороны «Витязя». Но не похоже, что там живут, — рылом не вышли.

«Витязем» назывался новорусский поселок, тот самый, на который глазели сверху парапланеристы и их пассажиры.

— Их двое было? — уточнил Олег.

— Двое. А твоих сколько?

— За «моих» спасибо. Моих трое. Еще старик. Старика не видел?

Коляныч покачал головой.

— Хорошо, что ты в отпуск едешь, — сказал он. — Так спокойнее.

— А ты, а клуб? — спросил Олег.

— Думаю, в этом сезоне больше выезжать не будем, погода уже вряд ли наладится. За зиму попробую другое место подыскать.

Поймав удивленный взгляд Олега, он добавил:

— Не дадут нам эти суки житья, печенкой чувствую. Это пока еще там не все заселились. А потом они всем миром возбухнут, чтоб над их заборами никто не летал.

— Не понимаю я этого, — пробормотал Олег.

— Чего не понимаешь?

— Ну, пролетел кто-то. Человек — не человек, птица — не птица. Что им не нравится? Что какой-то лох сверху посмотрел, как они голые на травке загорают? Для меня же это как кино. Я их лиц не вижу, а они — моего.

— Правда, что ли, не понимаешь? — насмешливо покосился Коля.

— Нет, понимаю, прайвиси, частная жизнь. Но не до такой же степени, чтоб людям зубы выбивать.

— Прайвиси-то прайвиси, — усмехнулся Коля. — Но только голые на травке — это еще семечки. За это и правда зубы выбивать не будут. Вот если ты что другое увидел…

— Что — другое? — не понял Олег.

— Скажем, убили кого-то. Мало ли что за забором происходит.

— Как это — убили? — недоверчиво усмехнулся Олег. — Что же, людей прямо так и убивают средь бела дня, во дворе, на даче? Это, Коль, только в фильмах бывает.

— Ну, в фильмах так в фильмах, — ответил Коляныч.

Он улыбнулся и похлопал Олега по плечу.

Любочка так кратко и толково изложила историю, которую рассказала ей Ольга Васильевна, что Карина подивилась. Еще полгода назад подруга была легкомысленной тараторкой, а теперь разговаривает, как настоящий следователь. Да что там следователь — начальник убойного отдела! Карина улыбнулась, представив Любочку в голубоватой форме и погонах, окруженную героями какого-нибудь милицейского сериала, преданно смотрящими ей в рот.

Она подстроилась под этот тон и тоже довольно внятно рассказала о профессоре Кабирове и странных листовках, которым он придал такое серьезное значение. Только один раз ее прервали: Марина Станиславовна вслух возмутилась обвинениями против своего знакомого, который сдал квартиру Карине и Саше.

— Вот еще! Леонид Викторович — уважаемый человек, в журналах печатается, занимается политикой. Его даже по телевизору недавно показывали. Станет он какие-то азербайджанские бумажки вам подсовывать! А то, что вы армяне, он и так знал. Я сама ему сказала, еще когда выясняла, свободна ли квартира. Что ты на меня смотришь? Я обязана была предупредить. Зачем людям лишние недоразумения? И никакими он листовками не занимается, так своему профессору и передай.

Карина только вздохнула и продолжала рассказ.

— Ну, по-моему, ясно, — подвела итог Любочка, когда Карина замолчала. — Кто шляпку спер, тот и тетку пришил. Чего вы не поняли? Это же из фильма.

— Про фильм мы поняли, а вот про все остальное глухо, — усмехнулась Вика. — Нельзя ли попроще, гражданин начальник?

— У нас есть два происшествия, — важно начала Любочка. В последнее время она нарочно говорила загадками, чтобы заинтриговать слушателей, а потом не спеша разложить все по полочкам. Все-таки лавры местного Шерлока Холмса слегка вскружили ей голову.

— Есть труп, который подкинули под дверь профессору, и листовки, которые подкинули в квартиру Карины. Чувствуете единый стиль?

— Не чувствуем, — не согласилась Наташа. — Листовки подкинули, чтобы поссорить армянскую семью с соседом-азербайджанцем. А труп для чего?

— Может, он был армянский? Ну, труп? — предположила Вика.

— Это надо у Барбоса узнать, — задумчиво сказала Марина Станиславовна.

— Барбос — это наш с вами участковый Казюпа, — пояснила Любочка удивленной Ольге Васильевне. — У него рыжая щетина, поэтому Наташа его прозвала Барбаросса, как римского императора.

— Германского, — поправила Наташа. — Это означает Рыжая Борода. А там уж он превратился в Барбоса и Барабаса.

— Давайте вернемся к трупу, — нетерпеливо проговорила Любочка. — Если мы узнаем, для чего его подбросили, то одновременно разгадаем тайну листовок.

— А нам что важнее — труп или листовки? — уточнила насмешливая Вика.

— Девочки, давайте серьезнее. Все важно. Разгадка одна, я это чувствую. Елена Прекрасная, а ты что молчишь?

Лена пожала плечами. Она молчала, потому что новое дело впервые не касалось ее напрямую, и это было непривычно. Кроме того, она надеялась, что если промолчит, ее не отправят в очередную разведку знакомиться с подозрительными персонажами или исследовать нехорошие квартиры. Всеми этими приключениями Лена была сыта по горло. А что касается рассуждений и версий, то это ее слабое место. Она с удовольствием слушает Любочку и других, но сама ничего умного придумать не может. Для нее каждое их расследование — ежедневный сериал, в котором нельзя угадать, что покажут завтра, в новой серии.

— Скажи просто, что в голову приходит, — настаивала Любочка.

— Мне приходит, что листовки могут быть ни при чем, — неуверенно произнесла Лена. — А если бы Карина не затеяла уборку и не нашла их на балконе? Или выбросила бы не глядя? Когда мы въезжали в квартиру после обмена, там столько мусора оставалось от прежних жильцов…

— А нельзя ли узнать, кто были прежние жильцы? — спросила Любочка, глядя на Марину Станиславовну.

Та покачала головой:

— Не знаю. Как я буду к такому занятому человеку с глупостями приставать? Хотя… Можно попробовать. Позвоню, спрошу, ладит ли он с новыми съемщиками, все-таки по моей рекомендации. А там и про старых можно закинуть удочку.

— Мариночка Станиславовна, ты просто зайчик, — похвалила ее Любочка. Она знала заведующую много лет, работала с ней уже не в первом салоне, а потому порой позволяла себе кое-какую фамильярность, которую от других сотрудниц Марина Станиславовна бы не стерпела. — Запиши себе, а то забудешь. Тебе и Барабаса обрабатывать, и квартирного хозяина.

Заведующая презрительно фыркнула, но ей было приятно. В расследованиях «Золотой шпильки» она играла своеобразную роль: делала вид, что ей плевать на эти глупости, но в трудную минуту только она и никто другой может прийти на выручку и добыть сверхважную информацию. Умница Любочка ей в этом старательно подыгрывала.

— Ох! — сказала вдруг Лена, и все посмотрели на нее. — Нет, ничего. Это я так.

— А мне что делать? — спросила Ольга Васильевна.

Любочка задумалась.

— У Карины — профессор. Ты должна выяснить, догадывается ли он о том, кто подбросил листовки. И наведи его на разговор о трупе. Кстати, непонятно, почему бумажки ему кажутся важнее. Я все-таки уверена, что здесь есть что-то общее. Марина Станиславовна — Барбос и хозяин. А вы, Ольга Васильевна, собирайте все, что сможете. Слушайте, смотрите, наблюдайте. До вас ведь сплетни подъездные доходят?

— Еще как доходят, — вздохнула Ольга Васильевна. — Я их, правда, раньше старалась мимо ушей пропускать. Теперь буду собирать, как пылесос.

— Ну вот и прекрасно. А мы с Леной…

Она не успела закончить, потому что у Вики зазвонил мобильник.

— Ну? — буркнула она в трубку, из чего следовало, что звонит муж Слава, с которым Вика не церемонилась. — И что? Хорошо, скоро выхожу. Передам. Что?! Ты шутишь? Какого че… Слав, ты что, охренел? Как это получилось? Что — «ладно»? А Сашка что говорит? Почему потом, не потом, а сейчас. Алло, эй!

— Славка сейчас за мной подъедет и твой Саша с ним, — сердито объяснила она Карине, захлопывая мобильник. — Машину грохнул, представляешь! Не бойся, Славка грохнул, а не Саша. Вот кретин, говорила же ему: езжай аккуратней по гололеду.

— А с ним-то самим все в порядке? — испугалась Наташа.

— Говорит, в порядке, что ему сделается. Машина на ходу, только бок помят и фонарь раскокан. Хрен я ему позволю без фары ездить. Завтра же к Сане поскачет чиниться как миленький. Ладно, девки, пойду я, — сказала она, поднимаясь. — Карина, ты тоже собирайся, они уже подъезжают.

— Лен, ты что охала за чаем? — тихонько спросила Любочка, когда Вика с Кариной вышли, прихватив с собой Ольгу Васильевну — ей как раз пора было на дежурство в подъезде.

Лена неуверенно покачала головой.

— Я подумала — если листовки Карине подложил не хозяин и они не остались от других жильцов…

— Ну?

— Значит, кто-то входил к ним в квартиру, когда они уже там жили. И…

— …И может войти снова! Вот черт, а ведь правда. Молодец, что ты вслух об этом не сказала, — Каринка и так дерганая. Нечего ее пугать.

— Люб, а что же теперь делать? — спросила Лена, свято веря, что старшая подруга обязательно найдет выход.

— Не знаю, — задумчиво сказала Любочка, — пока я не знаю.

Валентин Красильников не успел придумать траурный стриптиз в память о погибшем друге Севе Грищенко. Правда, он спонтанно посвятил ему один номер в кабаре «Малина», и зрители довольно охотно размахивали свечами в честь талантливого фотографа, не дожившего до расцвета своей славы. Сделать стриптиз было бы куда более классно, но для этого следовало как минимум уговорить художественного руководителя кабаре и найти подходящую танцовщицу. Все это Валя давно бы уже провернул, если бы не сессия в Плешке. И далось ему это высшее образование, что он забыл на отделении менеджмента, если менеджмент и так у него в крови, а любой бизнес к этому приложится?

К сессии он не готовился — еще не хватало тратить время, и сейчас «тонул» на экзамене. Его предупреждали, что преподаватель не внимает здравому смыслу и всегда готов отправить нерадивого студента за дверь с жирным «неудом» в зачетке. А выпросить у него пересдачу — полный геморрой. Да и некогда Вале заниматься пересдачами, он и так ждет не дождется, когда эта бодяга кончится.

Валька бросил отчаянный взгляд на все четыре стороны: мол, спасите, ребята, SOS! Но никто на его страстный призыв не откликнулся. Однокурсники сидели, уткнувшись в свои билеты, либо вообще отвернувшись. Прошли те времена, о которых рассказывал папа, — когда студенты, рискуя собственной оценкой, вытаскивали друг друга на экзаменах. Сегодня в вузах царит закон джунглей — каждый сам за себя.

Валя обреченно откинулся на стуле. Между прочим, он опаздывает, ему уже пора ехать, а он ни в зуб ногой. Пожалуй, надо не терять времени, а встать и попроситься прийти в другой раз. Как будто в другой раз будет что-то другое…

— Можно?

Преподаватель благосклонно кивнул. Однокурсница Ирочка гордо прошествовала мимо Валькиного стола, «дыша духами и туманами», изящно вильнула бедром и уселась перед экзаменатором. Валентин проводил меланхолическим взглядом ее круглую попку, едва прикрытую клетчатой юбочкой, и уставился перед собой, не понимая, откуда взялся на столе этот густо исписанный чужим почерком листок. Ё-мое, да это же ответ на первый вопрос несчастного билета. А на другой стороне — второй. Ай да Ирка!

Она и села отвечать так, чтобы загородить Красильникова, пока он будет вникать в ее записи. Но Валька хоть и сачок, но не дурак. Иркины ответы он лишь пробежал глазами и вскинул вверх руку: готов отвечать!

— Подождите, Красильников, — неодобрительно сказал преподаватель. — Вы же видите, я беседую со студенткой.

Еще бы! Дай волю этому старому хрену, он бы с Иришенькой не так побеседовал и не здесь. Но рано или поздно ему пришлось отпустить очаровательную девушку с гладкими коленками и трогательными шариками, которые перекатывались под джемпером, кажется, ничем не сдерживаемые.

Валя отбарабанил подсунутый текст, проглотил дополнительные вопросы с рыбьей немотой и покорностью и вышел, даже несколько обиженный четверкой. Но ожидавшей его за дверью у окна Ире он торжествующе показал четыре пальца и с благодарностью подумал, что женщина все-таки никогда не забывает о близости с мужчиной, даже если она случилась давно и была мимолетной. Их приятельские отношения с Ириной совсем ненадолго озарились вспышкой взаимного влечения, но этого оказалось достаточно, чтобы она отважно протянула ему руку помощи на труднейшем экзамене. Восславим женщину!

Подойдя к окну, Валька от всего сердца чмокнул Ирочку за ушком. За ушком пахло так сладко и притягательно, что он чмокнул еще раз, теперь уже взасос. Девушка недовольно высвободилась, но он уловил нервную дрожь, влажный огонь в глазах и досаду на неумение скрывать свои эмоции. Помнит, она все помнит, эта беленькая киска!

— Валь, мне надо поговорить с тобой, — серьезно сказала она.

Ой, вот это уже лишнее. Он умеет ценить помощь и всегда готов на новое приключение, но только не в данный конкретный момент. У его друзей-художников сегодня вернисаж, будет фуршет и толпа гостей, и он, Валя, должен произносить там вступительную речь. И так чуть не опоздал из-за этой сессии.

— Иришенька, давай в другой раз? Давай на следующем экзамене? — ласково попросил он, снова наклоняясь к ее уху. Когда отказываешь женщине, надо быть особенно нежным. Тогда она унесет твой отказ в сердце как дорогой подарок, а не ядовитую иглу.

Но Ира не вняла его проникновенному шепоту. Она снова отодвинулась, взяла его за рукав и настойчиво заглянула в глаза.

— Валя, это важно.

У женщин всегда все важно. Нежность нежностью, но надо уметь говорить «нет». Валентин перехватил ее руку, поцеловал узкую ладонь — и умчался вдаль по коридору. Сколько раз его спасало это умение стремительно уходить, не оглядываясь!

Но бывшая подружка не собиралась отступать. К счастью, Валькин «форд» был припаркован на другой стороне улицы, и Ирочка не заметила его, когда выскочила из дверей института с шубкой в руках, даже не успев одеться. Ему пришлось затаиться и переждать в машине, пока она с досадой оглядывалась, стоя крыльце, потом вскинула голову и направилась к ярко-желтому «ниссану-микро». Красильников уважительно присвистнул. Ему очень нравились эти недавно выпущенные на рынок букашки, и будь у него постоянная девушка, он бы непременно подарил ей именно такую. Интересно, откуда у Ирки тачка? Перепало от богатого покровителя? Тогда с какой радости она бросается на него? Накатили воспоминания прошлого? Не сказать чтобы кстати…

Валя не питал по отношению к женщинам ни иллюзий, ни злобной подозрительности. Он готов был делить с ними свою суматошную жизнь, но ни одна из его приятельниц не выдерживала этого бешеного ритма, а главное — веселого непостоянства будущего великого шоумена. Ирка в этой скачке вообще не принимала участия: она была слишком целеустремленной, слишком настроенной на «серьезные отношения» и могла появиться рядом с легкомысленным Красильниковым лишь случайно, ненадолго. Что, собственно, и случилось однажды на первом курсе.

Может, она от него беременна? Валька засмеялся над собственной глупостью и покрутил головой. С тех пор прошло года два или три. В этом промежутке между ними вроде бы ничего не было. Хотя кто может сказать с уверенностью?..

А не предложить ли Ирке станцевать стриптиз? Особых хореографических талантов для этого не требуется, внешние данные у нее хоть куда, да и Севку она знала. Вывести простую студентку на сцену модного кабаре-холла — чем не благодарность за шпаргалку на экзамене?

Он подождал, пока желтая божья коровка вывернула на Серпуховку, и в прекрасном настроении стартовал в сторону Дома художника.

Слава Горюнов, как и тысячи его соотечественников, отчаянно маялся бездельем, не зная, чем заполнить нежданно обломившиеся народу праздники.

Поехать никуда нельзя было, потому что Вика работала, — частному салону президентский закон не писан, тем более что в каникулы люди как раз и бросаются стричься и приводить в порядок ногти. Катюшу забрали к себе на зимнюю дачу тесть с тещей, которые целый год вкалывали как лошади и не успевали повидаться с любимой внучкой. Славка за первые праздничные дни починил в доме все, что можно было починить, приколотил все мыслимые и немыслимые полочки и жердочки, свозил Катю на елку и покатался с ней на санках с горки (на обратном пути чуть не застрял в заносах на подъезде к Москве), навестил своих родителей, пару раз посидел с друзьями в пивнушке… Ну а дальше-то что?

В это утро он встал воодушевленный, потому что еще с вечера придумал себе занятие — надо купить занавеску в ванную вместо старой, уже слегка выцветшей. Если подойти к этому делу обстоятельно, с объездом нескольких серьезных магазинов, сравнением ассортимента, качества и цен, то оно может растянуться на полдня, а там уже потихоньку подойдет время забирать Вику из салона.

В огромном, но довольно уютном торговом центре, битком набитом товарами для дома, начиная от чайных ложек и кончая мебельными гарнитурами и каминами, Слава провел почти два часа, изучив не только занавески для ванной, но и слесарные инструменты, мангалы, дверные ручки, газонокосилки, фотоаппараты, ванны-джакузи и много других вещей, которые могут заинтересовать современного мужчину. Напоследок он заглянул в отдел экстремального спорта, хотя эта область была ему совершенно чужда. Просто было приятно потолкаться среди крутых мачо, делая вид, что ты сам такой, и придирчиво осматривая крепления сноубордов.

Здесь его неожиданно окликнули. Слава удивленно обернулся и не сразу узнал высокого парня с адидасовской повязкой на голове. Впрочем, когда парень улыбнулся, Славка тут же вспомнил. Это повязка сбила его с толку, зрительно укорачивая длинное узкое лицо инструктора, который в сентябре катал их Катю на параплане.

— Здорово, Олег! — сказал он, протягивая руку и радуясь, что не забыл имя. У него и карточка где-то сохранилась. Олег Егоров. У Славы была отличная память на имена, что очень ценно для экспедитора.

Олег тоже выглядел довольным. Он охотно пожал протянутую руку и даже не выпускал ее некоторое время. Видимо, ему тоже нечем было заняться в праздничные дни.

— Вы тут один или с семьей? — спросил парапланерист, не переставая широко улыбаться. Но глаза его вдруг стали озабоченными и улыбка больше походила на рекламную заставку.

— Один, — поддержал разговор Слава. Почему не поболтать с приятным человеком? — А мы разве на «вы»?

— Однозначно, — ответил Олег. — С клиентами я всегда на «вы».

— Ну, так я сейчас вроде не клиент, — возразил Славка. — Или вы и здесь меня катать собираетесь?

Улыбка инструктора снова расцвела — и тут же исчезла.

— Это хорошо, что вы один, Слава, — произнес он, игнорируя ненавязчивое предложение перейти на «ты». — И хорошо, что я вас встретил. Просто отлично. У меня к вам очень серьезный разговор.

«А он не псих? Или голубой? — испуганно подумал Славка. — Какие у нас с ним могут быть серьезные разговоры? Виделись в общей сложности полчаса».

Вслух он приветливо сказал:

— Ну, так в чем дело? Пойдемте посидим в каком-нибудь Макдоналдсе. Здесь, кажется, есть на втором этаже.

Олег взглянул на часы. Его узкое загорелое лицо обрело нескрываемо озабоченное выражение.

— Боюсь, что я не успею, меня ждут. Если бы знать, что я вас встречу… Слава, а вы на машине? Может, подвезете меня хоть чуть-чуть? По дороге и поговорим.

Слава про себя удивился такой бесцеремонной халяве, но поскольку был парнем покладистым, то бодро ответил:

— А чё — поехали! Я уже все тут закончил. Вам вообще-то куда?

— На Добрынинскую, — сказал Олег. — Плехановский институт знаете? Но вам не обязательно туда тащиться. Где выбросите, там и хорошо.

«И на том спасибо», — усмехнулся Слава, вроде бы понимая, почему инструктор так обрадовался, встретив его в торговом центре. Сюда не ходил практически никакой городской транспорт, и вернуться в город без машины было затруднительно, особенно с объемистыми покупками. Хотя у Олега в руках был всего лишь небольшой пакет, перевязанный подарочной ленточкой.

— Обычно я на мотоцикле езжу, — рассказывал Олег, словно оправдываясь, пока они шли к выходу. — Но не зимой, я все-таки не самоубийца. А здесь даже такси не поймаешь.

— Слава, я понимаю, что все это звучит очень странно… — начал он, когда они вырулили на МКАД.

И он рассказал Катиному папе обо всем. О полете над поселком «Витязь» с каким-то фотографом, о подонках, что били его в машине, о визитке фотографа и своем чудесном спасении, об осторожном Коляныче, который не нашел ничего лучше, как рассказать пацанам из «Витязя» про летавшую с Олегом девочку Катю, о телефоне ее папы Славы, пропавшем вместе с косухой и, вероятно, оказавшемся в руках тех отморозков. И, наконец, о том, что вернувшись из болгарского лагеря, он пытался найти хотя бы фотографа и даже почти нашел…

Это произошло случайно. Он ждал приятеля после лекции и от нечего делать перелистывал журналы в академическом киоске. И вдруг наткнулся на знакомое лицо. Ну да, черт побери, это был тот самый фотограф! Олег сразу узнал его на маленьком, «паспортного» размера, портрете, предварявшем авторскую подборку фотографий. Тут же были и фамилия, и имя, и даже основные биографические данные — родился, учился и так далее. Олег чуть не подпрыгнул от восторга, купил совершенно ненужный ему журнал и при первой возможности позвонил в редакцию, уверенный, что теперь отыскать фотографа будет делом пяти минут.

Как бы не так! Его радость охладил развязный женский голос, ответивший на звонок. Голос несколько раз переспросил названную фамилию, с некоторым презрением, как показалось Олегу, и наконец холодно осведомился, что, собственно, молодому человеку нужно. Ах, получить телефон автора фотографий! Но журнал таких справок не дает. Представьте, что будет, если все читатели начнут звонить авторам и сотрудникам.

— Но я с ним знаком, — попробовал настаивать Олег.

— Раз вы с ним знакомы, у вас должен быть его телефон, — злорадно ответила дама.

Олег смог добиться лишь, чтобы его переключили на заведующего отделом иллюстраций. Другой голос, на этот раз мужской, ленивый и скрипучий, поведал ему, что разыскиваемый господин в штате редакции не состоит, а потому связаться с ним нет никакой возможности. Собственно, их сотрудничество носило разовый характер, журнал напечатал подборку работ и заплатил автору гонорар, вот и все. Разумеется, координаты фотографа есть в бухгалтерии и, возможно, у секретаря, но журнал таких справок не дает, вы же понимаете, что будет… Чувствуя, что от Олега так просто не отвязаться, заведующий отделом дал ему совет:

— Оставьте ваш телефон и имя. Не исключено, что мы снова будем работать с этим автором. Когда он обратится в редакцию, ему передадут, что вы звонили.

Олег назвал имя, свою должность инструктора по парапланеризму («Простите, как? Это связано с медициной?») и телефон, с трудом веря, что в этой сонной богадельне что-то кому-то передадут, и напоследок попросил:

— Передайте ему, что это вопрос жизни и смерти.

Он хотел довести до ленивого заведующего всю серьезность дела, но результат оказался прямо противоположным. Заведующий по-бабьи вздохнул:

— Ох, опять маньяки, как надоело! — и положил трубку, не попрощавшись.

Понятно, почему Олег так обрадовался, после этого облома случайно встретив Славу в торговом центре. Хоть его он сможет предупредить!

— О чем предупредить? — все-таки не понял Слава. История с фотографом казалась ему более или менее ясной, но он-то тут при чем?

— Понимаете, эти сволочи ищут человека, который в тот день летал и снимал поселок, — снова объяснил инструктор.

— Но я не летал и не снимал, — сказал Слава.

— Точно?

— Совершенно точно. Я, в общем, и не собирался. К тому же Вика в город торопилась, нам еще надо было Катюшке подарок от бабушки с дедушкой купить. Мои родители денег дали…

— Извините, я просто не помню, — сказал Олег. — У меня же много пассажиров бывает. Детей запоминаю, вот Катюшу, например. Но дело в том, что и те гады из поселка не знают, кто летал, а кто нет, снизу же не разглядишь. А Коля, наш руководитель клуба, сказал ему про вас, он тоже девочку запомнил. Они ему пригрозили все парапланы пожечь, ну и он, сами понимаете… В общем, это еще ничего не значит, даже если они нашли ваш телефон в моей куртке, то откуда им знать, что это за Слава…

Вот тут Славик Горюнов наконец сообразил, о чем собирался его предупредить заполошный инструктор. И вмазался в фонарный столб на полупустой дороге.

Парапланерист пытался его успокоить — и по поводу подонков, и из-за разбитой машины, но он очень торопился, а потому вскоре вылез из Славкиной «хонды» со своим нарядным пакетом и поймал частника. А Слава походил кругами вокруг несчастной машины, поматюкался, повздыхал — и поехал в армянскую мастерскую.

Его рассказ вышел еще более сумбурным, чем у Олега, но механик Саша слушал с большим вниманием и ни разу не перебил. Посоветовать он с ходу ничего не мог, но вместе они решили, что не надо рассказывать о встрече с инструктором ни Вике, ни Карине, чтобы не волновать женщин. Саша обещал подумать, как быть дальше, и они отправились в «Золотую шпильку», где Сашу ждала растроганная встречей с подругами Карина, а Славу — возмущенная и негодующая Вика.

Олег все-таки опоздал. Он не знал точно, есть ли у Ирки сегодня экзамен, но все же надеялся застать ее в институте и поздравить с наступающим Рождеством, для чего и купил красивый подсвечник в форме старинного замка. Но когда он прибежал в Плешку, оказалось, что экзамен еще идет, но Ира уже ушла, получив свою неизменную пятерку. Олег набрал ее номер, но он по-прежнему не отвечал, как это происходило изо дня в день в последние месяцы.

Он прижался лбом к холодному стеклу, посмотрел на пасмурную улицу, где все текло и слякоть чавкала под ногами. За его спиной пробегали по коридору замученные сессией студенты, кто-то гулко выкликал друга по фамилии, кто-то костерил преподавателя. Девчонки смеялись серебристым смехом. Сколько на свете замечательных девушек, хоть здесь, в Плешке, хоть в его родном инязе, — одна другой лучше. Сколько их строит ему глазки, высокому узколицему красавцу с такой широкой улыбкой и таким романтическим увлечением — параплан, небо и то, что немного выше… Он пытался заводить с ними романы, но все отношения скользили по поверхности сердца, не задевая. Само сердце было закрыто на сто замков. В нем много лет безраздельно царствовала жестокая и своенравная, нежная и прекрасная королева. Она давно не удостаивала своим визитом самого рыцаря, но оставлять замок его сердца не собиралась.

Ирочка Венецианова была поздним ребенком супругов, не особенно счастливых в браке. Долгие годы ее родители жили вместе по инерции и по свойственной обоим душевной лени, мешавшей начать жизнь сначала и постараться найти свое счастье. А потом появилась Ириша, их свет в окошке, без которого они себя уже не мыслили.

Воспитывали ее в старомодной строгости. Сколько Ира помнила маму и папу, они всегда чего-то боялись. И того, что с ней случится страшное, и того, что она сама что-то сделает не так: будет плохо учиться, попадет в нехорошую компанию и так далее.

Иру никогда не хвалили, ее школьные успехи воспринимали как должное, а неудачи вызывали дружное огорчение домашних. Кроме того, родители считали, что девочке ни в коем случае нельзя говорить, что она красивая, симпатичная, хорошенькая. «А то зазнается, будет воображать, рано гулять начнет», — предупреждал папа, который сам до своей поздней женитьбы нагулялся от души. Это от него Ира унаследовала огромные голубые глаза, капризный ротик и светлые кудри. А от мамы — белую кожу и тонкий овал лица. Соседи и знакомые только ахали над белокурым ангелочком, а папа сердито шипел на них.

В переходный возраст Ира вошла, считая себя серенькой дурнушкой. Она действительно не пользовалась популярностью среди мальчиков, тушуясь на фоне более раскованных и уверенных в себе ровесниц, хотя была в сто раз привлекательнее. Природа не могла простить такого пренебрежения к своим дарам: в тринадцать лет прелестную девочку обсыпало розовыми юношескими прыщами, которые она тщетно мазала, протирала и запудривала всеми доступными средствами. Не для того, чтобы вернуть красоту, о которой она и не подозревала, а чтобы не выглядеть полной уродиной, на которую и смотреть-то противно.

К концу школы ненавистные прыщи прошли, но Ира уже сжилась с ролью гадкого утенка. Одноклассники тоже привыкли не обращать на нее внимания. У нее был только один преданный воздыхатель, которого она третировала и не принимала всерьез, — Олег Егоров, сын соседей по даче.

Олег влюбился в Ирину между девятым и десятым классом, когда из-за сломанной руки не смог поехать в спортивный лагерь на Черное море и ему пришлось все каникулы просидеть на даче. Собственно, роман был затеян от скуки, чтобы лето не пропало зря, но вернувшись в Москву, юный кавалергард Егоров (тогда он занимался верховой ездой) обнаружил, что думает об Ирочке непрерывно. Пару месяцев они встречались в городе, но потом Ира дала ему понять, что ей это не нужно, да и родители недовольны ее поздними прогулками. Олегу оставалось ждать лета.

Но и летом им толком не удалось побыть вместе: Иру увезли в санаторий на Волге набираться сил перед выпускным классом и кошмаром вступительных экзаменов, а Олег не мог отказаться от оксфордского курса в Англии, за который мама заплатила еще зимой. Тем более что выбор был очевиден — или иняз, или армия. Кроме английского и французского, способный к языкам Олег из школьной программы практически ничего не вынес.

Следующий год, полный лихорадочной зубрежки и репетиторов, можно было смело вычеркнуть из жизни. Но Олег регулярно звонил Ире и прилетал по первому зову — сопровождать ее в театр или встречать после поздних занятий у преподавателя. Ирина по неопытности не замечала заинтересованных взглядов, которыми девушки провожали рослого улыбчивого Олега, а если бы заметила, то очень удивилась. Разве можно всерьез относиться к парню, если он способен влюбиться в нее! О своей любви Олег рассказал ей еще летом, перед отъездом в Лондон, и навсегда упал в ее глазах.

Психологи легко объяснили бы и Ирино пренебрежение Олегом, и то, что произошло дальше. Причина, разумеется, крылась в низкой самооценке, привитой девушке родителями. Но психологов рядом не оказалось, да и вряд ли кто-то стал бы их слушать.

Они оба поступили: Олег в свой иняз, а Ирочка — в Плехановский, и у них появились новые увлечения: Олег начал летать на параплане, а Ира пошла вразнос.

В институте, где никто не знал, что Ира Венецианова — невзрачная тихоня, только недавно избавившаяся от подростковых прыщей, она вдруг стала одной из первых красавиц. Ее наперебой приглашали на дни рождения, дискотеки и просто пьянки. Лучшие парни курса подсаживались к ней на лекциях, меняли для нее книги в библиотеке и относили в гардероб ее пальто. На нее даже обратил внимание самый козырный жених с их отделения — сын богатенького папочки Валя Красильников. С Красильниковым Ира связывала большие надежды и по мере сил поощряла его небрежные ухаживания. А потом случилось то, что случилось.

Конечно, Валентин был не первым, кто покушался на ее молодость и невинность. Грехопадение произошло в маленькой частной гостинице на краю Москвы, где студенты их группы проходили первую производственную практику. Брат хозяина, отвечающий в отеле за фитнес, узнав, что Ирочке никогда не делали полный расслабляющий массаж, поразился и предложил свои услуги — единственно в познавательных целях. К чести его надо сказать, что массаж он ей сделал почти до конца и умел это неплохо, как и многое другое, но во всем остальном был глуп как пробка.

Вообще Ирине везло на профессионалов — на нее западали люди, которые по долгу службы не должны были реагировать на женское естество. Например, у нее случился короткий и бурный роман с маммологом из медицинского центра, куда она прибежала в панике, обнаружив что-то вроде горошинки в левой груди. Молодой врач, восходящее светило российской науки, как доверительно сообщила ей тетенька в регистратуре, что-то слишком долго ощупывал ее, и его опытные прикосновения были куда приятнее неловких ласк Ириных прежних мальчиков. В конце концов он покраснел, пробормотал, что ничего опасного не находит, и спросил, отводя глаза:

— Может, все-таки сделаем УЗИ?

— Сделаем, — ответила Ирочка, все прекрасно понимая, и легла на покрытый махровой простыней больничный топчан.

Она приходила еще пару раз, и он, стесняясь, совал ей деньги, которыми она расплачивалась в регистратуре за прием у специалиста. У него дома, так же как и у нее, были строгие родители, и иного места для свиданий, кроме кабинета, они найти не могли.

Потом Эдик сделал ей предложение, которое она деликатно отвергла, потому что даже самый преуспевающий врач не годился на роль постоянного спутника блестящей Ирочки Венециановой. К тому же в ней жило старомодное убеждение, что не стоит выходить за еврея. Не потому что они плохие мужья, как раз наоборот, а просто это может помешать в жизни и карьере.

Ну а главное — ей рано было замуж, она еще не насладилась всеми прелестями свободной жизни. Родители наконец оставили ее в покое, считая, что дочка взяла главный рубеж, ради которого они ее растили и берегли, не спали ночами и надрывались на работе, — она поступила в вуз и училась там отлично. За это ей прощались поздние возвращения, ночевки вне дома и неизвестно откуда взявшиеся деньги на наряды и косметику. Мама и папа Венециановы знали, что в Плехановском институте учатся дети богатых и влиятельных людей, и надеялись, что Иришенька, с ее умом и внешними данными, сделает хорошую партию. Они укрепились в этом мнении, когда увидели в окно, как несколько раз она выходила из подвозившей ее до дома новой иномарки с тонированными стеклами. Это был «форд-фокус» Вали Красильникова, не такая уж дорогая машина, которую он, кстати, терпеть не мог за слишком респектабельный вид. Но разоряться на крутую тачку папаныч не пожелал, и Валька теперь рассчитывал только на свои будущие офигительные заработки в шоу-бизнесе.

Ира говорила себе, что Красильников интересует ее лишь как возможный вариант удачного брака по расчету. На самом деле она кривила душой — неукротимый Валька нравился ей гораздо больше всех остальных ухажеров, вместе взятых. Она предполагала, что и он к ней неравнодушен, ибо равнодушных около нее просто не было. И не могла ожидать, что он с ней так поступит.

Эту историю она пыталась забыть, вычеркнуть из памяти, как страшный сон, но яркие до боли картины возвращались к ней снова и снова. Ира готова была убить Красильникова, задушить собственными руками, а он вел себя как ни в чем не бывало — все также изредка появлялся в институте, проносясь по нему, как вихрь, и увлекая однокурсников на безумные тусовки. С Ирочкой он был приветлив и небрежен, словно и не помнил, что произошло. Он даже не заметил, что она его оставила, — у него были более интересные дела.

Борясь с кошмарными воспоминаниями, Ирина, наверное, сошла бы с ума, если б ее не подхватил один из дальних Валькиных приятелей, с которым она познакомилась в период их сумбурного романа. Тото, как его называли друзья, был бесконечно мудрым и добрым человеком, но при этом глубоко законченным наркоманом. Он довольно скоро подсадил Иру на иглу, и она наконец избавилась от навязчивых видений.

К счастью, в это время наступили каникулы иначе бы Ирина учеба в институте бесславно закончилась. Она почти переселилась в грязную, полную случайного народа каморку Тото, перестала звонить родителям, выходить на улицу, следить за чистотой одежды. Тото относился к ней с нежностью, следил, чтобы не передозировалась, и не давал в обиду своим обкуренным и обколотым приятелям. Он-то и открыл ей главный секрет ее власти над мужчинами. Секрет крылся не в красоте ее тонкого большеглазого лица и не в соблазнительной фигурке — этого добра на свете хватает. Ирочка Венецианова отличалась от других женщин особым внутренним устройством, сводившим с ума любого мужика, который хоть раз оказывался с ней в постели. Тотоха пытался как-то конкретизировать свою мысль, но в его лексиконе для этого не хватало анатомических понятий и художественных образов, и ему в голову приходило только слово «пневматичность».

— Своей п…юшкой ты добьешься чего угодно, — говорил он среди ночи, ласково гладя ее по давно не мытым волосам, — а потому ты скоро от меня уйдешь. Я знаю. Ты далеко пойдешь, моя радость.

Ира слышала его как сквозь туман и не особо задумывалась над этими пророческими словами. Они вспомнились ей много позже, когда она вновь обрела способность адекватно воспринимать действительность. Тото к тому времени канул в небытие, возможно, его даже не было в живых.

Из наркоманского притона Ирочку вытащил Олег Егоров, которого в отчаянии разыскали ее безутешные родители. Он не поехал в очередной спортивный лагерь, увез ее на дачу и до конца лета держал на блокирующих средствах. На эти запредельно дорогие лекарства ушли все деньги, выданные Олегу к двадцатилетию на покупку машины. Маме он объяснил, что нашел деньгам лучшее применение, а ездить будет по-прежнему на мотоцикле, потому что на четырех колесах ему не хватает крутизны и экстрима.

Странно, Ира никогда не обращала внимания, что Олег идеально подходит для ее матримониальных целей. Он был красив и хорошо воспитан, учился в престижном вузе, происходил не из супербогатой, но довольно обеспеченной семьи, а главное — уже много лет без памяти обожал ее, Иришку. Но для нее он был вне игры, ей и в голову бы не пришло строить планы в отношении Олега. Это было так же невозможно, как собираться замуж за плюшевого мишку, с которым она играла в детстве.

На даче, немного придя в себя, она тем не менее одарила его своей благосклонностью, поскольку никого больше рядом не было. Они провели вместе месяц, который восторженный Олег мог бы назвать медовым, если бы не изрядная ложка дегтя, пропитавшая горечью этот долгожданный, выстраданный мед.

Благодарная Ира в качестве подарка своему спасителю решила продемонстрировать ему все ухищрения, почерпнутые ею из недолгого, но бурного опыта сексуальной жизни, всю изысканную науку страсти нежной. К ее удивлению, щепетильный Олег не только не обрадовался этому дару, а зажался, огорчился и даже несколько к ней охладел.

— Ты считаешь, я для тебя слишком испорченная? — с вызовом бросила она ему во время очередной истерики, спровоцированной остаточными явлениями абстиненции, проще говоря — поздней ломкой.

— Нет-нет, — он замотал головой, глядя на нее с собачьей преданностью. — Ты — нет! Ты святая.

— А кто же — да? — не отступала она, нарочно делая ему больно.

Олег закусил край ладони так, что показалась кровь. Ну дикарь, что с него взять!

— Я когда-нибудь найду их всех и поубиваю.

— Кого? — продолжала допрашивать беспощадная Ирина.

— Всех твоих мужиков! — выплевывал он с хрипом и кровью.

— Руки у тебя коротки моих мужиков убивать! — торжествующе заявила она. — Ты им в подметки не годишься.

Олег срывался с места, хватал стоящий у сарая велосипед и уносился в поля, забивая скоростью и бешеным кручением педалей унижение и злость. Потом пугался, что Ира может уйти, убежать, снова попасть к наркоманам, — и мчался домой, глотая слезы. Падал перед ней на колени, целовал ноги, уносил ее на руках в комнату и получал свою порцию нежности, приправленную мастерством вместо любви.

Ира была не такой уж законченной сукой и мучила Олега не со зла. Она сама мучилась, не в силах ответить на его бесконечное обожание, не зная, что делать с этим непрошеным подарком судьбы. Ну не могла она его полюбить и все тут! А жить с нелюбимым, но влюбленным в тебя человеком гораздо труднее, чем строить с кем-то рассудочные отношения на взаимном равнодушии и расчете.

Вернувшись в Москву вполне здоровой и посвежевшей, Ирочка бросила Олега и немедленно вляпалась в новую историю. Только после этой очередной встряски она наконец встретила Макса.

После встречи с подругами Карина чувствовала, что вернулась к жизни. Даже утренняя дурнота ее почти отпустила, а уж страхи испарились без остатка. На следующий день она встала раньше Саши, приготовила и красиво сервировала завтрак, проводила мужа на работу и принялась энергично вылизывать квартиру. К десяти часам утра все уже сверкало и блестело, и Карина решила, что можно отправляться в гости к профессору Кабирову. Жаль, она не догадалась взять у него телефон. Хоть расстояние от двери до двери не больше десяти метров, но вламываться к человеку без предупреждения не очень удобно. Впрочем, профессор относится к этому проще, чем большинство москвичей, — все-таки он родился и вырос в южном городе. Да и соотечественники ходили к нему в любое время дня и ночи.

Карина в этот раз даже не подумала переодеться, и только стоя у соседской двери, вспомнила, что отправилась в гости в домашнем кимоно. Но было поздно, она уже позвонила. Кабиров сейчас откроет, и убегать в свою квартиру будет глупо. В конце концов, ничего неприличного в ее наряде нет. Кимоно длинное и непрозрачное, а что распахивается, так она просто будет следить за своими движениями, вот и все. Карина потуже затянула пояс и храбро улыбнулась Мурату Гусейновичу, встретившему ее на пороге.

Он тоже был рад ее видеть. Широко распахнул дверь, жестом пригласил в уже знакомую комнату, гостиную-кабинет. На этот раз там действительно было не очень прибрано: стол завален книгами, несколько томов свалилось на пол, галстук и пиджак висят на спинке стула. Профессор замахал руками, извиняясь, начал собирать вещи и запихивать их в шкаф. Наконец он выключил телевизор, и они обрели способность слышать друг друга.

— В прошлый раз мы с вами собирались выпить чаю, — напомнил он. — А теперь у меня есть молоко.

Карина рассмеялась.

— Не беспокойтесь, Мурат Гусейнович, я только что позавтракала. Как ваши дела?

Кабиров воспринял слово «дела» буквально и озабоченно сдвинул кустистые брови.

— Простите, Карина, я так и не выяснил, кто мог подсунуть вам те мерзкие листовки. Но я выясню это в самое ближайшее время. Обещаю.

— Мурат Гусейнович, да это не так уж важно. Вы лучше скажите, почему вы настолько серьезно относитесь к листовкам, которые сто лет лежали у нас дома и никому не мешали? И не пытаетесь выяснить, кто и зачем притащил к вам под дверь труп. Это ведь гораздо более странно.

Профессор озадаченно посмотрел на нее.

— Что вы больше хотите знать, Карина? — спросил он. — Кто притащил труп или почему мне это неинтересно?

— И то и другое, — ответила Карина и, подумав, добавила: — Но про труп, пожалуй, больше.

— Ну что ж, — Кабиров указал ей на кресло и сел сам. — С вашего позволения я все-таки сначала отвечу на первый вопрос. Вы правы: меня очень мало волнует, кто и зачем принес сюда труп неизвестного мне человека. На Петровке меня уже спрашивали, кого я подозреваю и кому бы могло прийти в голову меня скомпрометировать. Я только вчера ездил давать показания.

Он с досадой кивнул на шкаф, и Карина догадалась, почему пиджак и галстук оказались на стуле: профессор так редко выходил из дома, что, надев их, позабыл убрать. Интересно, кто приносит ему продукты? Наверное, домработница. У него и чистота в доме такая, какую вряд ли может навести мужчина, даже очень аккуратный.

— Видите ли, мне неинтересно разгадывать чужие загадки, мне хватает своих, — продолжал Мурат Гусейнович, слегка раздражаясь. Эти эмоции Карина отнесла на счет воспоминаний о визите на Петровку, а не своих расспросов. — К данному убийству я не имею отношения, а следовательно, меня оно не касается. Возможно, кое-кто и рад был бы подложить мне свинью — извините за двусмысленность. Но это опять же не мои проблемы, а того, кто это сделал. Ну и милиции, разумеется.

— Мурат Гусейнович, но как же вы не понимаете! — воскликнула Карина. — Ведь если бы милиция не определила, что тело принесли с улицы, вы были бы первым подозреваемым. Скажите спасибо, что Бар… участковый оказался профессионалом.

— Спасибо! — ответил Кабиров, тоже переходя на повышенные тона. — За это я действительно благодарен. Но я не стал подозреваемым, а все остальное — не мое дело. Я не люблю детективы. Некоторые мои знакомые тоже озаботились этой историей, и совершенно напрасно. Поймите, Карина, в моем возрасте человеку следует беспокоиться лишь о том, что напрямую от него зависит, за что он несет ответственность. На глупости уже нет времени. Например, за азербайджанские листовки в вашем доме я несу ответственность, и меня беспокоит их появление. Гораздо больше беспокоит, чем чье-то чужое убийство, — при всем моем сожалении, что оно произошло.

— Но почему вы несете за них ответственность? — возмутилась Карина. — С какой стати? Мы же знаем, что не вы это сделали.

— Милая девочка! Простите, что я вас так называю, но все-таки я намного старше вас. Я несу ответственность за все, что прямо или косвенно имеет отношение к моему народу. За все абсолютно! Азербайджанский национализм задевает меня гораздо больше, чем русский, армянский и так далее. Догадываетесь почему? Потому что, когда кто-то призывает бить азербайджанцев, мне может быть страшно, обидно, но не стыдно. А когда азербайджанцы кричат: «Бей армян!» или «Бей русских!» — мне очень стыдно. Вы не представляете как. У меня вот здесь, в груди, все горит, и хочется спрятаться от людских глаз. Хотя, как вы справедливо заметили, не я «это» сделал. Вам, наверное, такое чувство незнакомо, но только по молодости. Со временем вы его узнаете, потому что вы порядочный человек. Рассказать вам, какую надпись я видел в международном аэропорту одной страны, перед выходом на летное поле? «За границей государство — это ты». Удивительно точные слова! Прежде, при проклятой советской власти, я не считал, что в Москве я за границей. А теперь это так, а значит, мое государство — это я, и мой народ — это я. А вы говорите — труп. Да в гробу я видал ваш труп, и там ему и место.

Профессор перевел дух и вытер вспотевший лоб. Карина молчала, не зная, что сказать. Теперь ей казалось, что она действительно некстати полезла со своим расследованием. У человека и без него забот хватает.

В этот момент раздался звонок. Кабиров сделал знак Карине: «Сидите!» — и пошел открывать. Из коридора послышались гортанные голоса. Говорили на чужом языке, и Карине стало неудобно, что ее здесь застанут. Да еще это кимоно! Она встала, решив при первом же удобном случае распрощаться и уйти.

Но гости, которые вошли в комнату, не обратили на нее никакого внимания. Их было двое — высокий мужчина лет сорока с хрящеватым недобрым лицом, похожий на испанского инквизитора, и молодой толстощекий парень довольно флегматичного вида. Кабиров и «инквизитор» раздраженно переговаривались по-азербайджански, парень молчал.

Увидев своего недавнего просителя, торговца Джафара, рядом с Арифом Алиевым, Мурат Гусейнович не удивился и даже вопросов не стал задавать. Ариф любил менять телохранителей, которые по совместительству исполняли обязанности шоферов. Очевидно, парень привлек его тем, что владел дзюдо, вспомнил Кабиров характеристику, данную Джафару другим подручным Арифа, Али.

Жаль мальчишку. Торговал бы себе своей хурмой, а теперь его втянут в криминальные дела, а то и что похуже. Мурат Гусейнович подумал об этом, но ничего не сказал. Ему не полагалось высказывать свое мнение по поводу Арифа и его окружения. Алиев, один из теневых авторитетов азербайджанской общины, считал профессора человеком в общем полезным, поскольку он не раз выручал соотечественников из беды, но не вполне своим. Кабиров и не претендовал на звание «своего». Он имел дело с авторитетами постольку поскольку и рад был бы вообще не видеть их у себя дома. Но, как говорят французы, положение обязывает.

Однако сегодня Ариф явился кстати. Кабиров должен был выяснить, не причастен ли он к подбрасыванию листовок в армянскую квартиру, и поэтому с ходу, чуть ли не с порога спросил Алиева, есть ли такие листовки в Москве и где их достают.

Ариф взглянул на него с холодным удивлением и сказал, что Мурату сейчас надо думать совсем не об этом, не о таких глупостях. Антиармянские листовки — не его забота, потому что его собственная жизнь висит на волоске. Кто-то хотел пришить ему ни много ни мало обвинение в убийстве, и если сейчас это не получилось, то успокаиваться рано: они не остановятся на одном неудачном трупе. Эти «они» и «кто-то» — вероятнее всего, российские спецслужбы, которым надоела миротворческая деятельность профессора в Москве. А может, ребята из русских патриотов. В любом случае…

— Ариф, ты не ответил мне на вопрос про листовки, — терпеливо напомнил Мурат Гусейнович.

— Кому нужны листовки? — оборвал его Ариф. — Разве это по твоей части, Мурат? Если кто-то хочет такие листовки, пусть приходит ко мне, он их получит.

— То есть они у тебя есть? — уточнил Кабиров.

— Ты меня что, допрашиваешь? — ощерился Ариф. И тут он увидел Карину.

— Почему не сказал, что в доме посторонние? — бросил он, моментально подобравшись и мотнув головой в сторону Джафара. Телохранитель тут же встал за спиной босса.

— А-ах, это девушка… — протянул Алиев, подходя поближе и рассматривая Карину так пристально и злобно, что ей показалось, будто кимоно, а за ним и кожа испепеляются и сворачиваются в черные лоскутья под его взглядом.

— Откуда она здесь взялась, Мурат? Разве ты еще интересуешься женщинами? Да это же армянская девушка! Молодая. Красивая. Моя сестра была бы сейчас такой, если б выросла. Но она не успела вырасти. Ее убило случайной пулей под Лачином. Ты знаешь Лачин, армянка?

— Ариф, ты в Москве! — сурово одернул его Кабиров.

— Ты прав, я в Москве, а вокруг живут русские, тысячи, миллионы русских. Это они семьдесят лет твердили нам, что все люди братья. И тот, кто подстрелил мою сестру, тот мне брат, и кто убил моего отца — тоже брат.

— Ты ведь понимаешь, кто подбросил тебе падаль под дверь, Мурат? — продолжал Алиев, почти вплотную подходя к Карине. — Это сделали русские. И эту красивую армянскую девушку тоже подослали они. Русские очень ловко используют армян, натравливая их на нас, а нас на них. Они нас всех используют. Им надо, чтобы мы перегрызлись между собой. Но в этом они правы. Нам есть за что рвать друг другу глотки.

Карина не понимала ни слова из того, что говорил «инквизитор», нависая над ней своим мрачным, искаженным от ненависти лицом. Но эти слова и не надо было понимать, как не нуждается в переводе рычание голодного зверя. Карина чувствовала себя парализованной перед этой животной злобой, ее мутило от смрадного запаха из раскрытого рта с нечищеными желтыми клыками, от капель слюны, которые летели во все стороны, попадая ей в лицо. Ни бежать, ни спрятаться; она отступила всего на шаг и оказалась зажатой между шкафом и письменным столом. Она боялась, что сейчас потеряет сознание и ее уже никто и ничто не спасет, — или, наоборот, это будет спасением, потому что тогда она больше ничего не увидит и не почувствует.

Профессор Кабиров неуклюже топтался сзади и пытался встать между ними, но лишь подталкивал «инквизитора» к его жертве. Рядом маячила равнодушная лоснящаяся физиономия Джафара, «инквизиторского» оруженосца. Они сделают с ней что хотят, и имеют на это право. Веками их народы воевали друг с другом, реки крови слились в моря ненависти, и нет ни забвения, ни прощения. Она сама виновата, что оказалась одна в стане врагов.

«Инквизитор» схватил ее за плечи железными руками. Кабиров вцепился в одну руку и попробовал оторвать от Карины когтистую ладонь, но Ариф только слегка тряхнул локтем, и профессор отлетел в сторону. Что-то тяжелое посыпалось на пол в том месте, где он упал.

— Ты зачем сюда пришла? — тихо и почти ласково спросил Ариф, приближая свое лицо почти вплотную. Его хриплый голос походил на клекот орла. — Ты хочешь, чтобы я взял на себя грех перед лицом Аллаха и убил слабую женщину? Ты смеешься над нами? Но Пророк учил, что враг не бывает слабым и беспомощным. Я не убью тебя. Ты выйдешь отсюда. Но когда выйдешь, тебе самой не захочется жить.

Он крепко взял ее одной рукой за волосы и коротко размахнулся другой. Карина рванулась, вскрикнула от боли, схватила что-то, что оказалось радом, первый попавшийся предмет, — и ударила по страшной морде. Удар получился смехотворно слабым и неслышным, но Ариф все равно разжал пальцы и начал валиться на нее с разом остекленевшими удивленными глазами. Кто-то толкнул его и спихнул набок, когда Карина уже пошатнулась под тяжестью мощного тела и провалилась в темноту.

Она очнулась от резкого запаха, похожего на пощечину. Потом нашатырный спирт убрали и побрызгали ей на лицо водой. Вода была противной комнатной температуры, а ей больше всего хотелось сейчас окунуть лоб в холодный обжигающий снег. Голова была тяжелой, и все тело ныло, как будто связанное. Кто-то потянул предмет, зажатый в ее руке. Карина встрепенулась, отдернула руку и открыла глаза.

Она сидела на корточках на полу, поэтому было так неудобно. Профессор брызгал ей в лицо из кружки, а Джафар пытался вынуть из ее рук книгу. Да, это была книжка — вот чем она шарахнула Инквизитора. И этого оказалось достаточно, чтобы отбиться от здорового мужика?

Профессор и Джафар осторожно подняли ее на ноги. Голова бессильно клонилась вниз, а боль в теле не проходила, постепенно сосредоточиваясь внизу живота. Ее тошнило и очень хотелось лечь, вытянуться, прижать руки к животу. Надо добраться до квартиры, вяло подумала Карина.

— Карина, вы можете идти? — спросил испуганный Кабиров. — Подождите, вам лучше, наверное, сесть.

Карина хотела отрицательно помотать головой, но побоялась нового приступа тошноты и слабости. Она сделала шаг, пытаясь освободиться из чужих рук, и, к собственному удивлению, удержала равновесие. Мурат Гусейнович стоял очень близко, готовый ее подхватить. На его щеке краснела широкая царапина, волосы были еще более всклокочены, чем обычно. Джафар отошел и наклонился над чем-то, что при более пристальном рассмотрении оказалось неподвижным «инквизитором». Он повернулся к профессору, сказал что-то по-азербайджански и флегматично добавил по-русски, но с таким чудовищным акцентом, что Карина не сразу его поняла:

— Дэвушка. Чем эму дэвушка помышала? С мужщынами бы ваивал, шакал.

— Джафар вас спас, — виновато пробормотал профессор. — Я бы не справился. Простите меня, Карина.

Карина кивнула и сделала еще шаг по направлению к выходу. Домой, домой, все остальное потом. Боль в животе скрутила внутренности, и она еле передвигала ноги.

Еще и еще шаг. Руки не слушались, и она не смогла открыть дверь. Кабиров подошел, щелкнул замком. Вот и площадка. Совсем немного. Карина шагнула и скорчилась, согнулась пополам. Болело так, как будто внутри работала мясорубка. Но все-таки она шла, она продвигалась все ближе к своей двери.

— Карина, стойте! — откуда-то издалека крикнул Кабиров. — Стойте, вам говорят!

Он подбежал сзади и поддержал ее как раз вовремя — боль едва не швырнула ее на пол.

— Вы что, беременны? Вам надо в больницу! Молчите, я вызову «скорую». Джафар!

В глазах потемнело, и Карина с облегчением опустилась прямо на грязный пол лестничной клетки. Перед ней на бледно-желтом кафеле растекались пятна крови. Это от того убийства, подумала она, здесь лежал убитый человек. Слово «убитый» с невыносимым звоном рассыпалось на тысячу кусков. Белые осколки этого слова, продолжая звенеть, летели на черную гладь реки и таяли. Река была теплой, Карина плыла по ней, и река вытекала из нее.

Кабиров стоял на берегу реки с телефонной трубкой и что-то говорил, но слова тонули в тумане, оставляя только эхо:

— Скорая-орая-рая… Срочно-рочно-очно…

— Скорая? Срочно, у женщины кровотечение! Пишите адрес! Нет, когда еще приедут, не успеют… Джафар, ты на машине? — крикнул он по-азербайджански. — Бросай этого и беги сюда! Ее надо в больницу, прямо сейчас. Дай одеяло какое-нибудь и вызови лифт.

Говорят, перед смертью даже самые безнадежные больные приходят в сознание, чтобы рассказать близким, где спрятаны деньги и зарыты сокровища. Карина так и не могла впоследствии вспомнить, при каких обстоятельствах, когда и где назвала профессору телефон автомастерской. Но факт, что, когда ее под капельницей повезли в отделение, белый как простыня Саша уже стоял в приемном покое рядом с Муратом Гусейновичем и молчаливым Джафаром.

— Ничего, — пророкотал Кабиров, успокаивающе похлопав соседа по спине, — бывает. У меня трое детей и четверо внуков, знаете, сколько я беременностей пережил. И всегда какие-нибудь приключения, ни один просто так на свет не появился. Лучше б сам рожал, честное слово.

Саша покачал головой. По его щекам текли слезы, и он их не вытирал. Руки были в машинном масле, которое он не успел смыть, когда бросился в больницу к Карине.

— Я спрашивал у Бога, зачем нам столько трудностей. И Бог мне отвечал — это не трудности, это награда, а трудности будут впереди. Но почему они выпали ей? Ведь это я во всем виноват!

Мурат Гусейнович возразил:

— За Бога ничего не скажу, а я вот спрашивал у Саидова. Знаете, кто такой Саидов? Это тоже бог, но только в акушерстве. Он сказал, что надежда есть, а если так сказал Саидов, то почему мы не должны ему верить? Ведь не случайно я повез ее в эту больницу, на пятнадцать минут дольше, зато под крылом у Бога. Все, что можно, он сделает. Давайте поедем домой, а, Саша?

Он повернулся к Джафару и что-то ему сказал. Джафар ответил сквозь зубы несколькими словами, похожими на плевок. Саша только сейчас обратил внимание на этого дикого азербайджанца, и совершенно непроизвольно шерсть у него на загривке встала дыбом, а клыки оскалились. Враг напротив тоже ощетинился и принял боевую стойку. Всего на один миг, потом они снова вернулись в цивилизованное состояние, стали людьми в пальто и ботинках, мужчинами, которые готовы воевать при необходимости, но не здесь и не сейчас.

Презрительная реплика Джафара была понятна без перевода: одно дело везти в больницу беременную женщину, и совсем другое — помогать ее армянскому мужу, чтоб он сдох, как собака, под забором. При всем уважении к профессору.