Агентство «Золотая шпилька». Дело вахтерши Ольги Васильевны. Сверху видно все

Глава 3 В БОЙ ИДУТ ОДНИ СТАРИКИ

Ольга Васильевна любила ночные дежурства. Как и многие пожилые люди, она легко переносила нехватку сна; ей было вполне достаточно немного подремать прямо на стуле, а уж если она могла иногда пристроиться на диване в вахтерке и поудобнее уложить ноги, то чувствовала себя просто шикарно. Но сначала она просто отдохнет от шума и суеты, посмотрит телевизор, попьет чай с кусочком вафельного торта, и никто ей не помешает — ни настырная Изольда Ивановна, ни жильцы, которых после двенадцати ночи не так много даже в праздничные дни.

Она посмотрела ночные новости, снова поахала над катастрофой в Южной Азии, где уже обнаружились погибшие россияне, и переключилась на программу, транслирующую демонстрацию мод. Показывали модели «от кутюр», как объяснила за кадром дикторша. Ольга Васильевна не знала французского языка и полагала, что «кутюр» — это фамилия модельера или собирательное название художников, которые придумали эти наряды, как говорят: «от Диора», «от Кардена», «от Кутюр».

Показы мод она любила, хотя никогда мысленно не примеривала на себя роскошные одежды, в которых щеголяли манекенщицы. Наоборот, ей было от души жаль светских дам и девиц, вынужденных напяливать на себя эти сверкающие, невероятно узкие — или наоборот, широкие, как абажуры, — платья, огромных размеров шляпы и высоченные каблуки. Конечно, это красиво, что и говорить, но ведь красоту можно оценить только со стороны, когда смотришь на девушку в изысканном наряде из зрительного зала или, например, по телевизору. Так что красота модной одежды — это для зрителя, а тому, кто ее носит, достаются только мучения. Недаром же говорят: жертва моды.

У Ольги Васильевны за всю жизнь едва ли набралось бы с десяток платьев, которые можно было назвать не то что роскошными, а просто красивыми. Детство ее выпало на военные и послевоенные годы, потом была студенческая нищета, рождение детей, самоотверженные старания вырастить их на две инженерские зарплаты. Но никогда она не завидовала богатым людям, особенно тем, про которых в последние годы стали показывать сериалы и светские хроники. Ведь это они расхаживают перед ней на каблуках, красятся, причесываются, наряжаются, потеют, крутясь перед камерами, — чтобы доставить удовольствие ей, сидящей у телевизора в теплых носках и удобных растоптанных тапочках, со стаканом горячего чая и вкуснейшим шоколадно-вафельным тортом! Как говорится, почувствуйте разницу и поймите, кто тут кому должен завидовать.

Этот жизнерадостный взгляд на вещи она переняла у покойного мужа, который отличался необычайно миролюбивым и спокойным характером. Желая сделать ей подарок, он обычно брал билеты в кино и говорил, например: «Сегодня нас будет развлекать сам Смоктуновский!»

Чтобы не вспоминать, как муж Леша в одночасье умер от инсульта, Ольга Васильевна постаралась сосредоточиться на модном показе. Демонстрировали зимнюю одежду. Рослые девушки, профессионально виляя бедрами, ходили по подиуму в коротких шубках, выставляя на обозрение длинные ноги в высоких сапогах на шпильке. Ольга Васильевна опять пожалела тех дурочек, которые, гоняясь за модой, будут носить это безобразие в московскую зиму: такие шубейки не спасут от морозов, а на шпильках в гололед ходить невозможно. Она вспомнила, что примерно так же одевается Карина — правда, шубка у нее подлиннее, почти до колен, зато каблуки высокие и тонкие, как иголки.

От Карины ее мысли перешли к салону «Золотая шпилька», где она побывала вчера днем. Надо же, участковый был прав: Карина и ее подруги по работе действительно детективы. Особенно ее поразила Любочка, которая, быстро орудуя ножницами и расческой (Ольга Васильевна решила, что не станет являться в салон только для разговора, как бедная родственница, и может один раз позволить себе дорогую стрижку), задавала удивительно точные и дельные вопросы. А потом она быстро и четко изложила другим девушкам суть дела и распределила обязанности по расследованию. И подстригла вахтершу, между прочим, очень здорово!

Ольге Васильевне тоже досталось поручение — собирать сплетни и слухи. Занятие не из приятных, но она же понимает, что важная информация может прийти из самых неожиданных источников. В этом смысле ее напарница Изольда Ивановна — просто кладезь сокровищ, тем более что она старшая по дому и знает подноготную всех жильцов. Завтра, когда Изольда явится ее сменять, Ольга Васильевна не уйдет сразу, а посидит и послушает ее рассуждения. Вот если бы еще знать, о ком из жильцов надо собрать сведения, было бы легче. Но про Мурата Гусейновича Ольга Васильевна и так знает достаточно, Карина не в счет, а больше никто в этой истории не замешан.

Размышляя о своей роли в расследовании убийства и появления трупа на лестничной площадке, Ольга Васильевна незаметно задремала, откинувшись на спинку стула. Проснулась она от стука остановившегося лифта. Этот звук, практически постоянный в дневное время, среди ночи раздался громко и неожиданно. Ольга Васильевна встрепенулась и открыла глаза. Телеэкран тихо гудел, показывая лишь разноцветные вертикальные полосы, которые ее муж называл пижамой: «Смотри, уже первый канал пижаму надел, спать пора».

На круглых настольных часах было без четверти четыре, а заснула она, вероятно, около часа ночи. Интересно, кто это решил покататься на лифте в столь неподходящее время?

Двери лифта между тем разъехались, по вестибюлю зазвучали неторопливые шаги. Выглянув в окошко, Ольга Васильевна увидела пенсионера Юрия Павловича, который шел к выходу с небольшим рюкзаком на одном плече. Тоже мне, путешественник!

— Юрий Павлович, вы куда это, никак за грибами? — решилась пошутить вахтерша Морозова, хотя обычно она не задавала жильцам таких бесцеремонных вопросов. Это была прерогатива Изольды Ивановны, стремившейся на каждом шагу проявлять бдительность.

— В пансионат еду, — ворчливо ответил пенсионер.

— А что ж это среди ночи? Да и на чем вы поедете? — не унималась Морозова. Ничего не поделаешь, чтобы все знать, надо быть немножко Изольдой.

— Машину прислали, — сказал Юрий Павлович, останавливаясь перед окошком, хотя вовсе не обязан был отвечать на назойливые вопросы, — по нашим ветеранским каналам. А ехать далеко, в Сергиев Посад, вот и отправляюсь с ранья. Все равно сон стариковский недолгий. Вот и ты же не спишь.

— Ну, счастливо вам отдохнуть, — пожелала Ольга Васильевна.

Пенсионер хлопнул дверью, а она встала, потягиваясь, разминая затекшие от долгого сидения косточки. Везет же людям! Кто бы ей дал путевку в санаторий, хотя и среди зимы, да еще машину прислал. Она бы тоже, пожалуй, вскочила ночью ради такого счастья.

Пенсионер был прав про недолгий стариковский сон — спать действительно больше не хотелось. Ольга Васильевна пошла ставить чайник, по дороге размышляя о том, что забота о ветеранах сейчас хоть куда — подают персональную машину и везут в ночное время аж до самого Сергиева Посада. Это почти три часа, как раз к утру Юрий Павлович и доберется. А внимание к ветеранам понятно — осталось их совсем немного, и с каждым годом становится все меньше, уходит военное поколение…

Она задумалась, сколько лет может быть Юрию Павловичу. Никак не меньше семидесяти восьми, даже если восемнадцать ему исполнилось в последний год перед Победой. Сейчас все уравнены в правах, даже те, кто по молодости успел повоевать лишь несколько месяцев. И правильно: война — она и есть война. А он выглядит совсем неплохо и живет один, справляется без посторонней помощи. А может, ему кто-то помогает, об этом наверняка знает Изольда.

— Юрий Павлович — это с пятого этажа? Грибоедов? — уточнила Изольда, к которой она утром как бы между делом подкатила с вопросами. — Такая у него фамилия знаменитая, представьте себе. Да, он часто ездит в военный санаторий или пансионат. Машину ему прислали, надо же! Ну, у них, у афганцев, на это возможности есть.

Поймав удивленный взгляд Морозовой, она удовлетворенно кивнула:

— Ну да, он афганец, бывший офицер, воевал в Афганистане. А вы что думали?

— Я думала, он ветеран войны, — растерянно пробормотала Ольга Васильевна.

— Правильно. Он и есть ветеран войны в Афганистане. По закону солдаты и офицеры, исполнявшие свой интернациональный долг в зоне военных действий, пользуются теми же льготами, что и ветераны Великой Отечественной войны. Я считаю, что это правильно. Страна их послала туда, в них стреляли, убивали, ранили. За это положены льготы.

— Так он, выходит, не старый! — протянула Морозова. — И не пенсионер?

— Пенсионер. Получает военную пенсию. Я же говорю, бывший офицер, они на пенсию выходят рано. Кстати, он и не особенно молодой, лет ему около шестидесяти, примерно как нам с вами.

— Он иногда все лето в каких-то санаториях проводит, — с удовольствием развивала свою мысль Изольда Ивановна. — Я ему говорю: «Юрий Павлович! Сдали бы квартиру, все равно простаивает». Нет, говорит, не хочу чужих в свой дом пускать. Ну и зря, я считаю, был бы хоть какой доход.

— Кому же можно сдать квартиру на три месяца? — усомнилась Ольга Васильевна.

— Ой, да что вы говорите! Кому угодно! Мало ли приезжает сезонников или каких-нибудь узбеков с дынями. Снимут за милую душу!

Ольга Васильевна уже собиралась уходить, поскольку разговор становился непродуктивным, но последняя реплика Изольды навела ее на новую мысль.

— А ведь в нашем доме много квартир сдается, — сказала она, снова присаживаясь.

— Достаточно, — согласилась Изольда, — портят дом. Снимают-то сейчас в основном все приезжие, да с Кавказа. Вот Леонид Викторович, я вам позавчера про него рассказывала, у которого армяне живут…

«Точно, она же рассказывала, — подумала Ольга Васильевна, припоминая какой-то винегрет из дочери, швейцарца и цыган. — Это я просто не слушала, не знала, что может пригодиться. Любочка просила ту начальницу свою выяснить, кто жил раньше в Карининой квартире. А жили там цыгане. Вряд ли у них могли оказаться азербайджанские листовки. Хотя кто их знает…»

— Вот он только нацменам сдает, — продолжала Изольда Ивановна. — Причем принципиально. То цыгане были, теперь вот эта армянская пара. Поразительно! Я его как-то спросила так, между нами, — он приходил за домофон платить. Я говорю: «Леонид Викторович, почему вы это делаете? Такой интеллигентный мужчина, прямо аристократ. Неужели вам нравится, что в вашей квартире непонятно кто живет?» И он знаете что ответил? Я, говорит, с русского человека, со своего брата, денег брать за проживание не могу, совесть не позволяет. А с этих — запросто. Вы ведь меня понимаете, Изольда Ивановна? Вот как!

— Ну а вы? — не выдержала Ольга Васильевна.

— А я ничего не сказала. Разве это мое дело? Его квартира, хозяин — барин. Но для меня все нации равны. Муж мой был казахом, на мусульманском кладбище похоронен, такая была его последняя воля. Я и на могилу сходить не могу, женщин туда не пускают, — она подавила вздох. — Но знать происхождение человека надо! У каждого свои национальные особенности, привычки. Есть нации миролюбивые, есть агрессивные, есть жуликоватые, есть лживые… Если знаешь, от кого чего можно ожидать, значит, тебя не застанут врасплох. Поэтому я всегда говорю: бдительность!

«Ну, поехала, — сокрушенно подумала Ольга Васильевна. — На минуточку стала человеком, мужа вспомнила, и тут же опять. Казах, надо же! А она мне казалась такой националисткой, что дальше ехать некуда. Впрочем, казахи, наверное, считаются миролюбивой нацией. Интересно, куда Изольда Ивановна относит русских?»

Но слушать мнение старшей по дому о каждой нации в отдельности у нее уже не было сил.

Интересно, размышляла она по дороге домой, почему ей казалось, что Юрий Павлович — глубокий старик? Просто по инерции: слышала, что он ветеран и пенсионер, а сама толком и не вглядывалась. Правильно писал Козьма Прутков: если на клетке со львом видишь надпись «буйвол», не верь глазам своим. А мы привыкли к стереотипам. Вот бдительная Изольда на ее месте непременно обратила бы внимание на слишком молодого ветерана. Ведь шестьдесят лет или почти восемьдесят — огромная разница. Это молодые не различают возраста тех, кто старше, для них после сорока все бабушки и дедушки. Хотя Ольга Васильевна в возрастах сама путалась, потому что выглядела лет на десять моложе своих шестидесяти двух. И уж во всяком случае моложе этого Грибоедова.

А ведь он сам как будто старается казаться старше, вдруг вспомнила она. Ходит сгорбившись, волочит ноги и все время щурится, кривит лицо, словно хочет прибавить себе морщин. Немудрено было ошибиться. Интересно, для чего ветерану-афганцу притворяться ветераном-фронтовиком? Для пущего уважения?

Что-то слишком подозрителен этот тихий пенсионер Юрий Павлович, заволновалась Ольга Васильевна и пожалела, что после смены не зашла к Карине. А может, не теряя времени, заехать прямо в парикмахерскую и поделиться своими соображениями с умненькой Любочкой? Или отправиться к дочери и внукам, у которых она не была уже неделю?

Ольга Васильевна решила положиться на судьбу: какой автобус придет первым, туда она и поедет. Первым приехал автобус, которым ближе всего было добираться до дома. Вот и хорошо, подумала вахтерша Морозова, чувствуя, как устала за эту ночь и как здорово будет сейчас лечь на свою кровать и покемарить пару часиков. А потом, со свежими силами, отправиться в парикмахерскую и уже оттуда к дочке.

Но она так и осталась на остановке и дождалась автобуса до парикмахерской, который пришел через целых двадцать минут. В салон она вошла вместе с мастером Наташей, в тот раз ей не понравившейся, показавшейся слишком холодной и высокомерной. Она и сейчас улыбнулась Ольге Васильевне улыбкой Снежной королевы, вежливо пропуская ее вперед.

Любочка, к счастью, была на месте. Она причесывала полненькую маникюршу Вику, а заведующая сидела за столиком администратора, сложив руки перед собой. Все трое внимательно слушали мужчину, который развалился в низком кресле, выпирая из него руками, ногами и боками, как тесто из квашни. Наташа сзади схватила Ольгу Васильевну за локоть и прижала палец к губам, но было поздно: капитан Казюпа обернулся, увидел вахтершу Морозову и грозно прищурился.

— А я с клиенткой! — простодушно воскликнула Наташа, теперь подталкивая Ольгу Васильевну вперед.

Барабас хлопнул себя по коленке и рассмеялся.

Виктор Семенович Казюпа пришел в «Золотую шпильку» сдаваться. Так он это определил про себя; «красавицам» же заявил, что вынужден «разгласить тайну следствия в интересах следствия». Девушки вежливо промолчали, хотя все прекрасно поняли: официальное расследование застопорились, и Барбос обращается к ним за помощью. Причем помощь нужна ему срочно, просто позарез, не зря он прибежал в середине дня, рискуя застать салон, полный народа. На его счастье клиентка была только у Лены, а у нее в кабинете достаточно было закрыть дверь, чтобы не слышать, о чем говорят в салоне.

Рассказ капитана занял довольно много времени, потому что Любочка, Вика и Марина Станиславовна, не сговариваясь, решили не показывать ему, что уже знают кое-что о трупе у дверей азербайджанского профессора. Правда, Казюпа поверил в это плохо, хотя ему повторили несколько раз самыми честными голосами, что Карина на больничном, в салон не заходит, а в доме, где совершено преступление, она действительно снимает квартиру. Если она и оказалась рядом с трупом, то чисто случайно, и подруг об этом в известность не ставила. Такие совпадения случаются чаще, чем принято думать. Конечно, если Виктор Семенович попросит их подключиться к расследованию, Карина тоже сможет помочь.

Капитан махнул рукой, понимая, что баб не переспоришь, и начал с самого начала. В результате они услышали много ценных вещей, которые не могли выяснить своими любительскими методами ни Карина, ни Ольга Васильевна.

Итак, труп, найденный на седьмом этаже, около сорок второй квартиры, где проживал профессор Кабиров М. Г., принадлежал студенту Педагогического университета Всеволоду Юрьевичу Грищенко, 1983 года рождения, неженатому, несудимому, непривлекавшемуся. Определить это было проще пареной репы — в кармане убитого лежал именной студенческий проездной на метро. В морге его опознали родители, они же назвали единственного друга Грищенко — Валентина Красильникова, тоже студента, но экономического института имени Плеханова. Больше ничего узнать у родителей не удалось — по их словам, сын уже несколько лет жил один, в квартире, доставшейся в наследство от бабушки, заходил к ним редко и в свою жизнь их не посвящал. Из его увлечений они смогли назвать только фотографию.

То же самое подтвердил Валентин Красильников, который последний раз встречался с Грищенко около двух недель назад, мельком, на улице, и тот будто бы сказал, что у него скоро будут «хорошие новости». Красильников считал, что речь идет о каких-то профессиональных успехах в фотографии, поскольку ничто иное для Всеволода значения не имело. По словам друга, Сева был одержимым и довольно талантливым фотографом, однако известности не достиг.

Что касается личности убитого, то больше ничего особенного милиции выяснить не удалось. Грищенко и в самом деле жил очень замкнуто, никаких друзей и приятелей, кроме Валентина, не имел, а если имел, то никого не посвящал в эти связи. Неизвестно также, была ли у него девушка. Однокурсники (по большей части однокурсницы, ибо педагогический был традиционно женским вузом) С трудом могли вспомнить о нем что-то, кроме того же увлечения фотографией. К женскому полу он был равнодушен, слыл снобом, потому что на просьбы щелкнуть товарищей по университету всегда отвечал заносчивым отказом.

Теперь по факту самого убийства. Смерть наступила в результате поступления в организм сильно завышенной дозы героина. На локтевом сгибе покойного обнаружен след от свежей инъекции. Экспертиза подтвердила, что Грищенко употреблял наркотики, хотя тяжелым наркоманом не был — характерных изменений в его организме не обнаружено. Однако в желудке найдены остатки клофелина, что ставит под сомнение версию о банальной передозировке. Скорее всего жертву сначала одурманили, а затем вкатили ей, как говорят наркоманы, «золотой укол».

В пользу убийства говорит и картина, которую оперативники застали в доме Грищенко. Комната была засыпана обгоревшими фотографиями и негативами; практически весь архив фотографа уничтожен. Эксперты определили, что бумаги и пленки сначала подожгли, потом затушили и что-то в них искали, и, наконец, снова жгли, на этот раз дотла, и после этого потушили огонь.

Но самое главное — молодой человек был убит у себя дома! На его одежде даже были найдены следы копоти. В связи с этим его появление под дверью профессора Кабирова на другом конце города выглядит абсолютно необъяснимым. По логике вещей, убийца или убийцы должны были оставить труп на месте преступления и попытаться представить дело так, что Грищенко сам вколол себе наркотик. Не исключено, что эта попытка была бы успешной — вряд ли на Петровке стали бы детально исследовать содержимое желудка наркомана. Сгоревший архив выглядел бы тогда как последствие пожара от непогашенной сигареты или свечки. Однако бумаги демонстративно перевернуты вверх дном, а тело жертвы вывезено и брошено на чужой лестнице.

Некоторый свет, возможно, мог бы пролить на произошедшее сам профессор Кабиров, но он утверждает, что не знаком с потерпевшим и не знает, кто мог бы захотеть подвести его под подозрение в убийстве. Ни завистников у него нет, ни врагов за всю жизнь не нажил, на этом стоит. Профессор — мужик крепкий, старой закалки, и сбить его с показаний не удается. Это поколение с детства готовили к допросам в НКВД, заключил капитан то ли с восхищением, то ли с досадой.

В этот момент и вошли Наташа с Ольгой Васильевной.

— Ба, знакомые все лица, — усмехнулся участковый. — Здравствуйте, здравствуйте, уважаемая Ольга Васильевна.

— Здравствуйте, Виктор Семенович, — как ни в чем не бывало ответила вахтерша Морозова, догадавшись, что ее знакомство с детективным агентством «Золотая шпилька» нужно почему-то скрывать, а почему — девочкам виднее. — Не ожидала вас тут встретить. А я вот постричься зашла, записаться к мастеру.

— А вы, однако, модница, Ольга Васильевна, — покачал головой милиционер. Он уже перестал хихикать, только глаза смеялись. — С такой прической — и снова стричься. Браво!

Морозова с опозданием вспомнила, что только вчера ее замечательно подстригла Любочка. Даже Изольда Ивановна обратила благосклонное внимание на ее прическу и спросила, где это так хорошо укладывают и дорого ли. Ольге Васильевне пришлось наврать, что к дочке на дом приходила парикмахерша, а заодно и ее привела в порядок за полцены. Не хватало еще наводить Изольду на салон. Достаточно того, что участковый тут торчит неизвестно зачем.

Да, фиговый из нее конспиратор.

— Конспиратор из вас плохой, Ольга Васильевна, — словно подслушав ее мысли, сказал капитан. — Вот сыщик вы, пожалуй, отличный. Садитесь, вы ведь наверняка со свежими новостями.

Ольга Васильевна посмотрела на Любочку. Она улыбнулась и кивнула: можно говорить.

Наташа, уже успевшая переодеться, взяла у Морозовой пальто. Ольга Васильевна присела около чудесного итальянского столика и настороженно взглянула на участкового.

— Новости мои такие, — сказала она. — Тот пенсионер, который зашел вместе с парнями… Ну, вы еще думали, что они притащили убитого… его фамилия Грибоедов. Он оказался не пенсионер. То есть пенсионер, но не такой. И не ветеран.

— Он афганец, — подтвердил Казюпа, — это нам известно. Я с ним беседовал в тот же день, когда был обнаружен труп. На парней он не обратил внимания, как они за ним вошли в подъезд, не заметил, наверх ехал в другом лифте. И вообще с соседями не знаком, поэтому спрашивать его, кто из этого дома, а кто нет, бесполезно. Целый час плакался, какая у него маленькая пенсия.

— Пенсия маленькая! — фыркнула Ольга Васильевна, обиженная, что ее информации не придали большого значения. — Сам то и дело ездит в разные санатории. Вчера ночью аж машину за ним прислали. И почему это он притворяется стариком? Он не старше меня!

— Шестьдесят ему, — сказал участковый, — но Афган все что угодно может сделать с человеком. И в старика превратить.

— Удивительно, — покачала головой Любочка. — Никто ничего не видел, никто ничего не знает. И никому ничего не нужно. Как будто не у них в подъезде убили человека.

Она замолчала, потому что из Лениного кабинета вышла девушка в светлых кудряшках, порозовевшая от процедур. Вместе с Леной они подошли к Марине Станиславовне. Клиентка расплатилась, в некотором недоумении прошла сквозь строй безмолвных сотрудников и сняла с вешалки короткую белую шубку. «До свидания», — нежным голосом произнесла она, и спустя несколько секунд дверной колокольчик возвестил о том, что посторонних на территории детективного агентства не осталось.

— Человека убили не в подъезде, — напомнила Марина Станиславовна, считавшая, что она лучше других подмечает мелочи, — и в этом, как я понимаю, вся загвоздка.

— А что слышно от Карины? — спросила Ольга Васильевна, которой появление светленькой девушки навеяло какие-то смутные, неоформленные воспоминания. — Она еще не общалась с профессором?

— Мы думали, вы нам расскажете, — ответила Наташа.

— Давайте рассуждать системно, — провозгласила Любочка фразу, которая давно стала чуть ли не лозунгом агентства «Золотая шпилька». Ее автор, Наташин муж Сергей Градов, и не подозревал, что его слова пользуются такой популярностью. — Есть, собственно, две проблемы. Первая — за что убили фотографа. И вторая — почему его тело подкинули под дверь профессора Кабирова. Знаете, отчего мы все время заходим в тупик? Оттого что стараемся решить эти проблемы вместе. А если попробовать по отдельности?

— Это как? — заинтересовался участковый.

— Ну вот, например: за что могли убить фотографа? Скорее всего за то, что он что-то снял, чего снимать не должен был. Получил на кого-то компромат. Логично?

— Логично, — согласился Барабас. — Но далеко нас это не продвинет. Ведь никаких фотографий не осталось. Что снял, кого снял — неизвестно.

— А вспомните! — Любочка вышла на середину зала и торжествующе подняла вверх палец. — Друг Грищенко рассказал, что незадолго до смерти он говорил о каких-то хороших новостях. Если он мечтал прославиться, то, возможно, это означает, что его фотографии захотели напечатать в каком-то журнале. Именно эти фотографии убийца не мог позволить публиковать.

Ольга Васильевна в восхищении уставилась на Любочку, но милиционер был настроен скептически.

— И что из этого следует? — спросил он. — Или ничего? Каковы твои практические выводы, Любовь Ивановна?

— А выводы очевидные. Надо обойти все журналы, где Грищенко мог предложить свои работы…

Казюпа сморщился, как от зубной боли, и стал действительно похож на недовольного барбоса.

— Здорово придумала! Просто отлично! Знаешь, сколько в Москве выходит иллюстрированных журналов? Ты их за год не обойдешь, даже если вся ваша лавочка закроется и начнет бегать по редакциям.

— А почему мы? — удивилась Любочка. — Ведь это дело расследуют на Петровке. Разве они не могут…

— Не могут! — отрезал Барбос. — Если бы убили депутата, или телеведущего, или на худой конец олигарха, тогда бы да, весь личный состав на ноги подняли и бросили на расследование. А этот парень со своими погоревшими снимками никому не нужен. Скорее всего, поваландают дело и закроют. Будет «висяк». Не первый и не последний. Я уж по дружбе ребятам помогаю, они и так зашиваются. А кроме того, Люба, — продолжал он, вставая и разминая затекшую спину, — публикация фотографий — это твоя догадка. Может, он кого-то начал шантажировать своими снимками, раскатал губу на легкие деньги — вот тебе и хорошие новости. И опять мы упираемся в то, что этот красавец сумел заснять. Что, где, когда — полный туман.

— Ну уж и туман, — сказала Вика. Это были ее первые слова. Во время беседы она с независимым видом поглядывала в зеркало, как Любочка ее причесывает, а потом, когда сеанс закончился, полировала ногти костяной пилкой.

— Где, когда, никому не известно, — передразнила она участкового, наслаждаясь всеобщим изумлением. — А вот и известно.

— Что тебе известно, Вика? — спросила Любочка севшим от волнения голосом.

— Мне известно, где и когда ваш жмурик фотографировал. А вот что и кого — это пусть наша доблестная милиция выясняет. Ей деньги платят за риск для жизни.

Слава Горюнов был чересчур наивен, когда надеялся, что сможет скрыть от своей драгоценной половины истинную причину аварии. Они еще не успели доехать до дома, а Вика уже вытянула из него все подробности встречи с парапланеристом Олегом.

К его удивлению, жена с редким хладнокровием отреагировала на известие о том, что Славин номер телефона мог попасть в руки каких-то бандитов, способных за просто так выбить человеку зубы, а то и что похуже.

— Ну, во-первых, мог попасть, а мог и не попасть, — с некоторым даже презрением сказала Вика. — Может, этот Олег потерял твою бумажку, сам же говорил, что не помнит. Во-вторых, когда они на него наехали? В октябре? А сейчас у нас январь слава богу. Если б хотели, давно бы уже тебя нашли. Только зачем ты им сдался, если они получили того самого мужика, который их снимал, со всеми потрохами.

Слава даже был разочарован, что она ничуть за него не волнуется. Ее гораздо больше беспокоила «хонда», хотя повреждение было ерундовое и даже Сашке, специалисту по ходовой части, там делать нечего. «Вот это-то и плохо, проворчала Вика, Саню мы знаем, а другие неизвестно чего там напортачат. Ты скажи Сашке, пусть проследит. Машина же после каждого ремонта в цене падает, как будто не знаешь. Надо, чтобы никаких следов не осталось».

Получив эти исчерпывающие инструкции, Слава с утра отправился в автомагазин за фонарем, а потом в автосервис, где уже ждали его электрик, рихтовщик и Саша, хорошо знакомый с семейной ситуацией друга, а потому готовый «проследить» за ремонтом.

Вместе они, как два идиота, торчали в мастерской, потому что Вика велела Славе тоже никуда не уходить, а следить, что там ремонтники будут «портачить» с их машиной. Саша хотя бы занимался делом, ковыряясь в моторе разбитого «вольво», а Слава маялся дурью и развлекал «соседа» рассказами о параплане, на котором так и не покатался, а теперь жаль: если набьют морду, то хоть было бы за что. Но Викины вчерашние рассуждения его успокоили, и он больше балагурил на эту тему, чем действительно боялся.

В тот момент, когда ремонтники, а с ними за компанию и Слава, устроили очередной перекур, в мастерскую зашел незнакомый армянин и что-то сказал Саше. Тот удивленно пожал плечами, потом нахмурился и выскочил наружу как ошпаренный. «К телефону его позвали на проходной», — меланхолически объяснил электрик Арсен, человек на редкость немногословный и неприветливый.

Они закончили курить и снова принялись курочить «хонду», а Саша так и не появлялся. Славе было не очень весело оставаться здесь с незнакомыми мужиками, с которыми даже говорить было не о чем, и он решительно не мог понять, куда девался «сосед». Удостоверившись, что фара починена и рихтовщик Гарри начал выправлять крыло, он отправился на проходную искать Сашку. Там его огорошили сообщением, что Саша срочно уехал в больницу к жене. Больше ничего на проходной не знали, а может, не хотели говорить, видимо, принимая Славу за рядового клиента. Ему только посоветовали подождать или договориться с другим мастером.

Слава остался в полном недоумении. Он даже не представлял себе, кто может быть в больнице: Карина, которую он только вчера видел вполне здоровой и веселой, или настоящая жена Саши, проживающая в Ереване, но, может быть, она уже в Москве, кто их знает… И что должно было случиться, чтобы Сашка сорвался, даже не предупредив его, что уезжает? С такими тревожными мыслями Слава вернулся в мастерскую, размышляя, не позвонить ли Вике, которая всегда находила ответы на сложные вопросы. Он окончательно решил, что звонить надо, когда, дойдя до мастерской, обнаружил в углу на крючке Сашину куртку и вспомнил, что тот бросился к телефону как был, в спецовке поверх свитера. Слава снова вышел наружу, чтобы не говорить с женой в присутствии посторонних, и тут Вика позвонила сама.

Безапелляционным тоном она потребовала от мужа телефон того самого Олега, инструктора по парапланеризму, который вчера заморочил ему голову и довел до аварии. Слава тут же перепугался, что что-то случилось, — те гады все-таки нашли их, Вику или Катюшку, но жена тем же командирским тоном оборвала его: все в порядке, никаких гадов нет, ей срочно нужен телефон, а остальное — не его собачье дело.

Слава давно привык к Викиной манере выражаться и не обижался на резкости, но тут он уже был взвинчен и огрызнулся. Если ей так приспичило получить этот телефон, то что ему делать, спросил он: мчаться домой, потому что Олегова визитка лежит там, в специальной книжечке, которых у Славы штук пять, и с собой он их, понятно, не таскает, или оставаться в мастерской и контролировать ремонт «хонды», тем более что Сашка уехал в больницу к жене. Кстати, что Вика об этом знает?

Последняя новость действительно огорошила напористую Славину супругу. Разве Карина в больнице? Она рявкнула: «Какая больница? Кто сказал?» — и ему пришлось пересказать ей все, что он услышал в проходной автосервиса. Тут Вика выразилась уж совсем неприлично, но не сердито, а скорее растерянно, что-то прокричала поверх трубки — наверное, подругам по салону, — и, сразу забыв об инструкторе, велела мужу заканчивать ремонт машины и приезжать к ней в «Шпильку».

Разозленный, но немного успокоенный, Слава теперь знал, что ему делать.

«Хонду» починили через полтора часа. Саша так и не появился.

Вика Горюнова соображала не особенно шустро, и в школе по большинству предметов у нее была твердая тройка. О таких учениках всегда говорили: звезд с неба не хватает, и верно — Викин мыслительный процесс строился скорее по принципу перехода количества в качество. Когда количество информации достигало некого критического уровня, она как бы перехлестывала через край, и Вика с легкостью делала довольно сложные выводы и умозаключения, удивляя окружающих.

Рассказ Барабаса о трупе, найденном в Каринином доме, и ходе расследования она слушала вполуха, потому что к ней это не имело никакого отношения. Рассуждать системно, как призывала Любочка, она не умела, ни с кем из фигурантов знакома не была, а следовательно, толку от нее в этом деле кот начхал. Тем более набежало уже столько народу, готового помогать: и Каринка, и сам Барбос, и какая-то неведомая активная вахтерша.

Но когда в разговоре чуть ли не в десятый раз проскользнуло слово «фотограф» и прозвучал риторический вопрос о том, что же такого он мог снять, у Вики что-то щелкнуло в голове. Она припомнила вчерашнюю Славкину аварию, в которую он попал из-за придурошного инструктора по парашютикам, и бредовый рассказ инструктора в бестолковом Славкином изложении. В том рассказе как раз и фигурировал фотограф, и вроде бы он что-то не то снял, за что его и разыскивали какие-то бандиты, вполне способные на убийство.

Вика постаралась передать этот рассказ девочкам и участковому по возможности коротко и убедительно, и к концу своей речи уже сама не сомневалась, что фотограф Барабаса и фотограф парашютиста — одно и то же лицо. Судя по Любочкиным восторженным глазам, она тоже была в этом уверена. Даже Барбос смотрел на Вику с одобрением и что-то черкал в свой блокнотик. Правда, во всей истории было много белых пятен и непоняток, но главным теперь было — отыскать парашютиста.

— А какие-то его координаты сохранились? Хотя бы фамилия его вам известна? — спросил он.

Вика задумалась. Она знала, что инструктора зовут Олегом, его несколько раз восторженно вспоминала Катюшка, которая никак не могла забыть свой полет под облаками. Кажется, и Славка его так называл. А вот что касается фамилии… Ну точно! Славка ведь и дал ему номер своего мобильника в обмен на визитку. Визитка лежит у Славика Горюнова в целости и сохранности, у него такие вещи не пропадают.

— Ну, дорого яичко к Христову дню! — восхищенно сказал Казюпа, и Вика, чувствуя себя именинницей, взялась за трубку — звонить мужу.

Вот тут-то он сообщил ей такое, что стало не до парашютов, трупов и прочих глупостей: Карина попала в больницу. Саша у нее, но где, что, почему — никто не знает.

Вика велела Славке на отремонтированной машине приехать к «Шпильке», чтобы иметь под рукой средство передвижения на случай, если понадобится ехать к Карине. Вдобавок ко всему к ней пришла клиентка, которую вообще-то можно было послать, потому что она явилась без записи, но Марина Станиславовна таких фокусов не позволяла. Свободна — работай, «Золотая шпилька» пока еще салон красоты, а не сыскная контора или благотворительное общество помощи беременным.

Но все они, конечно, переполошились, даже вахтерша, которая хорошо знала Карину, и Барабас почувствовал, что он не у дел. Он и не стал требовать внимания, а лишь спросил у Вики, где находится то поле с парашютистами. Этого достаточно, чтобы выйти на самих парашютистов и выяснить, кто из них Олег, а также проверить, какие элитные поселки расположены неподалеку.

Капитан Казюпа вышел из «Шпильки» воодушевленным, а вахтерша Ольга Васильевна, наоборот, очень расстроенной — во-первых, из-за Карины, во-вторых, из-за того, что она опять не успела поговорить с девочками о чем-то важном, теперь даже трудно было вспомнить, о чем именно.

Найти клуб парапланеристов действительно не составило труда. Участковый сделал это быстрее, чем Слава Горюнов доехал до дома и отыскал в одной из своих книжечек с кармашками визитку Олега Егорова. Барабас получил от Вики телефоны и электронный адрес Егорова сразу после того, как узнал их у руководителя клуба Николая Синчука. Но толку от этой дублированной информации было мало. Телефоны не отвечали, а в учебной части иняза милиционеру сообщили, что студент Егоров досрочно сдал сессию и, по слухам, уехал отдыхать. Казюпа не поленился добраться до самого института, где выяснил у однокурсников Олега, что он отправился с родителями отмечать Рождество на какой-то из немецких горнолыжных курортов. Когда он вернется, Егоров никому не говорил, но празднование Рождества может затянуться чуть ли не до Масленицы, потому что после сессии начинаются двухнедельные студенческие каникулы.

А Рождество-то уже наступало на пятки! Ирочка Венецианова вышла из салона красоты и с досадой посмотрела на часы. Полтретьего, скоро начнет темнеть, а она еще даже продуктов не купила. Проблема, конечно, не в покупке, у нее по дороге будет несколько больших супермаркетов, а во времени. Она запланировала все приготовить пораньше, чтобы уже к десяти вечера стол был накрыт, свечи зажжены и шампанское налито в бокалы. До десяти еще далеко, это правда, но индейка по специальному рецепту из модного журнала требует не меньше двух с половиной часов для приготовления, плюс предварительная обработка, плюс предпраздничные очереди в «супере», плюс час-полтора дороги — а ведь эта треклятая индейка еще даже не куплена. Вдруг ее не окажется в магазине?

Надо было все закупать заранее, сокрушенно подумала Ирочка, усаживаясь за руль своего желтого «ниссанчика» и заводя мотор. Но тогда не получилось бы сюрприза, а займись она покупками сегодня с утра — индейка потекла бы в машине, погода-то плюсовая. Да и некогда ей было бегать по магазинам перед экзаменом.

В цейтнот ее ввергло посещение косметического кабинета, но Ира не могла туда не зайти, неожиданно разглядев в автомобильном зеркале круги под глазами и свое осунувшееся, посеревшее лицо. Вот что значит сессия! Хороша она будет на встрече Рождества с любимым человеком! Правда, в теплом свете свечей эти недостатки скрадываются, но завтра экзаменов нет, она остается дома, и Макс сможет наблюдать ее во всей красе при холодном зимнем освещении, подчеркивающем бледность и морщинки. Это никуда не годится.

Ира в аварийном режиме объехала три салона, какие попались на пути, но только в одном не было очереди. Высокая приятная девушка сделала ей массаж и оживляющую маску и предложила декоративный макияж к празднику, но Ирина отказалась. Она теперь не пользуется декоративной косметикой, а если пользуется, то по минимуму и незаметно, стараясь не разрушать тот образ, в котором впервые увидел ее Макс.

Это случилось осенью, когда Ирина выходила из ворот Сретенского монастыря. В длинной юбке, с головой закутанная в шаль, она перекрестилась на икону и пошла в сторону Рождественского бульвара. Мужчину, который смотрел на нее, а потом направился следом, она, конечно, заметила каким-то особым женским задним зрением (еще героини О. Генри признавались в тайном умении подсматривать сквозь незастегнутую пуговицу на спине), но не подала виду и решила вообще не реагировать. Не для того она посещала храм Божий, чтобы уже на выходе заводить уличные знакомства.

Для чего, собственно говоря, Ирочка Венецианова пришла в церковь, что случалось в ее жизни не так уж часто, она бы не смогла точно сформулировать. Во всяком случае, не замаливать грехи, потому что сама была жертвой. Просто ее все достало, особенно последний роман, который казался совершенно беспроигрышным вариантом, но на поверку оказался самым грязным и постыдным в ее опыте отношений с мужчинами.

Дарий Петрович не был штатным преподавателем их института, но вел там спецсеминар, куда Ира записаться не могла, — он предназначался для выпускного курса. Это и послужило поводом для их знакомства: перед очередным семинаром студентка Венецианова подошла к преподавателю и попросила в виде исключения разрешить ей посещать занятия пятикурсников. Чуть ли не в тот же день Дарий отправился ее провожать, но проводил почему-то до своего дома.

У него была хорошая и прилично обставленная квартира, которую он не делил ни с родителями, ни с соседями, ни с бывшей женой. Была хорошая работа, зарплата, машина, — одним словом, полный набор достоинств, так что оставалось только удивляться, что до сих пор никто не прибрал к рукам это тридцатисемилетнее сокровище. Ирочка пребывала в уверенности, что наконец поймала свою золотую рыбку, и даже сообщила родителям о женихе-преподавателе. Это, она знала, их порадует.

Дарий действительно был готов на ней жениться и даже познакомился с родителями, не верившими своему и дочкиному счастью. К этому событию, которое означало официальную помолвку, он купил ей браслет с изумрудом, хотя вообще-то был скуповат. Но если бы только это!

Сперва Ира старалась не замечать его странных наклонностей, относя их на счет то трудного характера, то напряженной работы. Но через месяц регулярных свиданий (у Иры хватило ума не переезжать жить к жениху, что выглядело бы нарушением приличий, уж коли они решили их соблюдать) она должна была признать этот ужасный факт. Ее избранник — тайный извращенец с явным садистским комплексом.

Сначала Дарий просто подавлял ее личность, что ей, в общем-то, даже нравилось, потому что в родительском доме она привыкла подчиняться. Он сам решал, когда они ужинают, идут на прогулку, смотрят телевизор, занимаются сексом. Он провел ревизию ее гардероба и велел убрать с глаз долой то, что казалось ему неподходящим, вульгарным и некрасивым. Теперь они ходили по магазинам вместе, и Ира не могла купить даже бюстгальтер без одобрения жениха. Продавщицы смотрели на нее с некоторой завистью: надо же, какой мужик — смотрит, интересуется, выбирает. Да, уж на что на что, а на отсутствие внимания с его стороны Ирочка пожаловаться не могла. У него дома она не смела даже открыть журнал или включить телевизор — они должны были непрерывно общаться, а если она готовилась к экзаменам, то он активно включался в этот процесс и требовал, чтобы она занималась именно по его системе.

Опять же, поначалу ей все это льстило: никто прежде не проявлял такого интереса к самым интимным мелочам ее жизни. Он знал марки ее прокладок и не разрешал ей закрывать дверь в ванную, когда она принимала душ. Когда она пару раз охнула от слишком страстных прикосновений к груди, он заставил ее пойти к маммологу, но Ира, помня, чем закончился предыдущий визит, лишь сделала вид, что была у врача. К счастью, Дарий был в тот день занят и не мог сопровождать ее в клинику, о чем очень жалел.

В постели он тоже был абсолютным диктатором и следовал исключительно своим желаниям. Постепенно в этих желаниях стали появляться пугающие детали. Он все чаще делал ей больно, бывал нарочито груб и сердился, что она не получает от этого дополнительного удовольствия. Он впадал в бешенство, когда она не давала привязывать себя к кровати или душить шелковым шарфом. Скандалы становились затяжными, и Ире приходилось в конце концов покоряться.

Потом Дарий взял моду наказывать ее за малейшую провинность типа опоздания, неубранной одежды или оставленных на раковине в ванной следов зубной пасты. Он не бил ее, а именно наказывал, сначала шлепая ладонью, как маленькую девочку, затем купив для этой цели в секс-шопе специальный хлыстик. Ему непременно надо было довести ее до слез, что приводило его в возбуждение и заканчивалось бурными ласками в самое неурочное время.

Со стороны он выглядел все тем же преуспевающим, хорошо воспитанным молодым человеком, и порой Ире казалось, что она преувеличивает проблемы их совместной жизни. Они были прекрасной парой, об их отношениях знали в институте, и многие завидовали ей. Кроме того, Ира чувствовала, что Дарий полностью поработил ее волю, и просто не находила в себе сил прекратить этот кошмар.

Ее уход был сродни бегству крепостной крестьянки, разбившей барынину любимую вазу и понимающей, что теперь ее запорют до смерти на конюшне. Прибираясь в комнате, она среди старых бумаг случайно выкинула папку с его рабочими документами. Жених не особенно взволновался, заметив пропажу, поскольку решил, что забыл важную папку в офисе или на кафедре. Но Ира хорошо помнила, как спустила ее в мусоропровод, приняв за черновики, которые Дарий сам всегда выбрасывал. Ее ждало возмездие, скорое, неотвратимое и беспощадное.

Рано утром, когда Дарий спал, она, дрожа, собрала свои вещи и на цыпочках покинула его фешенебельную квартиру в хорошем доме. В метро, по дороге домой, с ней случилась истерика. Она знала, что он не станет преследовать ее в институте, на глазах у людей, и боялась лишь одного — снова попасть под его влияние, подчиниться властному приказу и вернуться в его дом, где с ней будут делать все что захотят.

В поисках душевной опоры она и пошла в церковь — когда осмелилась вновь выйти на улицу, не опасаясь, что ноги послушно понесут ее к дому оставленного жениха. Она не знала молитв, но получасовое стояние перед ласковыми глазами Богородицы помогло. Ира всплакнула, поставила свечку, положила в церковную кружку пятьсот рублей — последнюю субсидию от Дария, выданную на такси. Просто так денег он ей не давал. И, умиротворенная, решила прийти сюда еще раз перед тем, как вернуться в институт.

На обратном пути после этого повторного паломничества за ней увязался мужчина средних лет, на которого она решила не обращать внимания — хватит с нее сомнительных связей, нужен хоть небольшой перерыв. Но перерыва ей никто не дал.

Макс — ибо это был он, долгожданный рыцарь ее сердца, — обогнал ее у цветочного магазина, заскочил туда и через две минуты вышел с охапкой нежно-сиреневых хризантем. Хризантемы были Ириной слабостью, о чем случайный прохожий знать не мог, и впоследствии они увидели в этом еще один перст судьбы.

— Умоляю, — сказал он, преграждая ей путь, — не откажите принять цветы. Вы как солнце. Позвольте поблагодарить вас за то, что ваше появление осветило для меня этот хмурый день.

Потом она узнала, что он умеет говорить нормальным человеческим языком, но в тот возвышенный момент, осененный свиданием с Богородицей, эта старомодная речь растрогала ее до глубины души. Она взяла цветы, чувствуя себя героиней Тургенева или Флобера.

После всех перенесенных страданий сильный надежный сорокапятилетний Макс стал для нее утесом, на груди которого могла без опаски переночевать трогательная золотая тучка. Именно таким непорочным и искренним созданием и считал Иру ее новый друг, не знающий и не желающий знать о ее прошлом. Вероятно, в этом прошлом были ошибки, вызванные лишь чрезмерной верой в людей и неопытностью, полагал Макс, но сейчас его интересовало лишь настоящее. Он так хорошо знал женщин, о, он так много их видел на своем веку, что выработал стойкий иммунитет и к любви, и к браку, и к любым серьезным отношениям. После двух разводов он был убежденным циничным холостяком — пока не встретил Ирину.

Уже несколько месяцев она жила как в раю. Макс боготворил ее, но не мучил ни ревностью, ни излишней назойливостью. Да и времени у него было не много, работал он с утра до ночи, не зная ни выходных, ни праздников. Зато в редкие свободные минуты он водил ее в изысканные рестораны, на эксклюзивные концерты и модные спектакли. С придирчивым надзором за внешним видом было покончено, как и с прочим наследием Дария. Максу некогда было ходить с ней по магазинам, но деньги на наряды он давал щедро, без всяких пожеланий, полагаясь на ее вкус. Ира и сама знала, как она должна одеваться, чтобы оставаться для Макса девочкой-солнцем, нежной и чистой душой. Никаких ограничений, только стиль, даже мини-юбки приветствовались, если подчеркивали ее молодость и беззащитность.

В свободное время великолепный Макс учил Иришу водить свой зверский джип, а в декабре отправил ее на курсы вождения, не отвечая на якобы недоуменные вопросы, зачем это вдруг понадобилось. Через три недели, не без помощи Максовых денег, она получила права, а к Новому году, задыхаясь от восторга и благодарности, села за руль новенького, желтого, как цыпленок, «ниссана».

К Рождеству Иру наверняка ожидал новый сюрприз, но спешила она сегодня не из-за этого. Макс, несомненно, был той самой золотой рыбкой, которую ей удалось наконец выловить в мутной воде пошлой и жестокой жизни, где обычно встречаются лишь бесполезные прилипчивые водоросли. Судя по дорогим подаркам, у него были на нее далеко идущие планы, с которыми она была заранее согласна. И это был по-настоящему обеспеченный человек, на порядок богаче ее прежних ухажеров. Причем его деньги были заработаны трудом и талантом, а не падали с неба дармовым наследством, как у шоколадного сынка Вали Красильникова.

Только Красильников омрачал Ирочкино счастье. За эти годы она почти простила ему возмутительный инцидент, произошедший на первом курсе, но так и не научилась относиться к нему безразлично. Замечая в коридоре Плешки тощую фигуру, которая вечно куда-то мчалась, рассыпая искры смеха, шуток и приветствий, она говорила себе, что Красильников бездарь, пустышка, тупой урод, двоечник и просто богато упакованная сволочь. И невольно прибавляла шаг, чтобы оказаться рядом, попасть в летучую ауру его обаяния. Он был огнем, на который, трепеща, летела глупая бабочка ее души. Но этот самовлюбленный огонь обжигал ее не страстью, а нечаянным равнодушием.

Если бы он позвал ее с собой на какую-нибудь очередную пошлую тусовку или пьянку, она побежала бы не раздумывая, забыв о Максе и обо всем на свете, даже о том, что случилось два года назад. Но Валька уже давно никуда ее не звал. Она наблюдала его скоротечные романы, слушала сплетни о его похождениях, снова убеждала себя, что это самый ничтожный и испорченный замухрышка на свете, и успешно забывала его до новой встречи в коридоре или аудитории.

Но встретить Валю Красильникова в стенах института ей удавалось не так уж часто, а потому его особа не слишком мешала Ириной любви. Да, она действительно любила Макса, отвечала полной взаимностью на его обожание, млела от восторгов, которые вызывала в этом взрослом, уверенно стоящем на ногах мужчине. Женским шестым чувством Ирочка угадывала, что он в ней ищет, и поворачивалась к нему именно той, желанной, светлой стороной.

Незадолго до Нового года он взял отпуск, и они отправились к нему на дачу вдвоем, только они и лес вокруг, снег и серебристое небо, настоящий дровяной камин в добавление к паровому отоплению, запасенные в холодильнике деликатесы, новая стереосистема с богатой фонотекой — одним словом, полная идиллия. Правда, Ире пришлось ездить в Москву на экзамены, но она лишь радовалась возможности обкатать свою новую машинку и заставить Макса соскучиться по ней за целый день.

На даче и произошел у них разговор, слегка удививший Ирочку.

Декабрьским вечером они сидели перед камином на пушистой овечьей шкуре и пили слабый, почти безалкогольный глинтвейн. Макс почти не употреблял спиртного — видимо, догадывалась Ира, в прошлом у него были с этим проблемы. В гостиной — никак иначе язык не поворачивался назвать этот просторный зал, превращавший обычный с виду деревенский дом в романтический замок, — так вот, в гостиной одну стену почти целиком занимало окно. Ира с трудом привыкала к сугробам, которые, казалось, лежат под ногами прямо в комнате, к зимнему пейзажу от пола до потолка — у дачи был собственный выход к реке — к чувству незащищенности, которое будило в ней открытое пространство. Она не могла отделаться от впечатления, что кто-то смотрит на нее в окно, хотя Макс много раз, смеясь, объяснял ей, что стекло прозрачно только изнутри и никто не может подойти близко — дача окружена забором, оснащенным сигнализацией. Чаще всего он шел на поводу у ее страхов и закрывал жалюзи и портьеры, оставляя лишь небольшой просвет размером с обычное комнатное окошко.

Но в тот вечер Макс был рядом, камин горел, создавая ощущение тепла и уюта, горячий напиток согревал изнутри, и Ира почти не боялась прозрачной стены, за которой в бархатно-черном небе сияли морозные звезды. Впрочем, смотреть она предпочитала на огонь.

— Ириша, мне надо попросить тебя об одной вещи, — сказал вдруг Макс.

Она ласково улыбнулась и погладила его по плечу легкой ладонью, которая немедленно была прижата к губам и покрыта поцелуями. Ире нравилась сентиментальная нежность их отношений, она нравилась сама себе, когда смотрела на себя глазами Макса и была такой, какой он ее видел.

— Сокровище мое! Я очень капризен и привередлив…

Ира про себя усмехнулась этой самокритике. Это он-то капризен! В чем-то другом — может быть. Но не с ней.

— Привередлив и ревнив, — продолжал Макс, нервно постукивая ногтем по бокалу. — Я ни за что на свете не соглашусь делить тебя ни с кем. Подожди, ангел мой, я знаю, что ты никогда не дашь мне повода, я верю тебе всецело. Но есть еще одна вещь. Скажи мне, только не обижайся: ты когда-нибудь позировала фотографам или художникам?

Пока Ира в замешательстве подбирала слова для ответа, он добавил:

— Я не имею в виду какие-то любительские снимки в студенческой компании или дома с родителями. Или детские фотографии. Я хочу спросить: кто-нибудь делал твой портрет, когда ты уже была взрослая?

— Нет, — совершенно искреннее отвечала Ира. — Почему ты спрашиваешь?

— Потому что ты очень красива. Ты прекрасна, как Мадонна. У тебя необыкновенное лицо, от него исходит свет. Если тебе еще не морочили голову, предлагая попробовать себя в качестве модели, то еще будут. И знаешь, если ты захочешь сделать такую карьеру, я тебе помогу, я сделаю все, что в моих силах. Но тогда между нами все будет кончено.

Ира тихонько рассмеялась серебристым смехом, который — она знала — Макс так любил.

— Тут ты можешь быть спокоен, — весело сказала она, — я плохо выхожу на фотографиях. Во всяком случае, то, что получалось на любительских фотках, было ужасно. А уж на документы! Вспомни мою физиономию на правах! Мне и в голову никогда не приходило стать моделью. А почему ты вообще об этом заговорил?

— Ты обратила внимание, что я тебя никогда не снимаю? — задал он встречный вопрос. — Это не случайно. Снимок, который может увидеть кто-то другой, отнимает у меня часть твоей сущности, твоей души и красоты. А я не готов пожертвовать даже малой частью. Ты моя, я тебя нашел, я тебя выносил и выстрадал. Я искал тебя всю жизнь — для себя.

— Глупый ты, — проворковала Ира, укладывая его кудлатую голову к себе на колени и думая о том, что в его жизни наверняка было какое-то тяжелое переживание, связанное с женщиной-моделью, а может быть, и не одно. Разумеется, она не собирается никому позировать, она никогда не станет огорчать Макса. Дай бог, чтобы все его капризы были такими!

То был волшебный вечер, до краев наполненный нежностью и блаженством. Ира почти забыла об этом разговоре, предварившем их ласки на теплой пушистой шкуре. Но буквально через пару дней он вспомнился. Если б не Ирино хладнокровие, все пошло бы кувырком.

Вырулив на прямую подмосковную трассу, она пришла в отличное расположение духа. Вождение успокаивало ее и придавало уверенности. Она уже с трудом представляла себе, как это раньше жила без машины, хотя водила ее без году неделя. Может, дело было в идеальной послушности и легкости чудесного «ниссанчика»?

Итак, Ирина ехала домой, то есть на дачу к Максу, в прекрасном настроении, предвкушая рождественский вечер и рождественские подарки и почти не расстраиваясь из-за некоторых досадных мелочей. Да, обидно, что экзамен выпал на канун Рождества и теперь она должна была торопиться, чтобы успеть приготовить индейку. Но ехать осталось недолго, и пока она укладывается в назначенный самой себе регламент. Неприятно также, что опять не удалось переговорить с Красильниковым. Но сессия длинная, и она еще увидит его не раз — экзамены он худо-бедно удостаивает своим посещением. Рано или поздно она добьется того, чтобы их с Максом счастью ничто не угрожало, в том числе и она сама, Ирочка Венецианова, если и совершившая в жизни досадные ошибки, то лишь по неопытности и наивности.

Капитан Казюпа был несколько ошарашен известием, что инструктор Олег Егоров будет отсутствовать не меньше недели, а то и весь месяц. Вопрос о фотографе, таким образом, откладывался на неопределенный срок. Но участковый не любил унывать и давать себе передышку и тут же вцепился мертвой хваткой в руководителя клуба парапланеристов Николая Синчука. Синчук оказался крепким орешком, но не для Барабаса, и в конце концов поведал ему о двух юных отморозках из «Витязя», которые «наехали» на него, требуя адрес Олега и летавшего с ним папарацци.

— Теперь уж точно придется новое место искать, — мрачно добавил Николай, наблюдая, как милиционер строчит в свой блокнотик.

Этого заявления Казюпа не понял: планерист не открыл ему никаких зловещих тайн, за разглашение которых можно было опасаться преследования. Единственной ценной информацией, полученной от него, было название новорусского поселка, но его милиция выяснила бы и так, ну, может, не так быстро. Синчук, заметив скептический взгляд участкового, добавил, что если в поселке «нарисуются» менты, его милые обитатели выкурят из окрестностей всех, в первую очередь летающих над их крышами парапланеристов. Казюпа попытался выяснить, чем же таким эти новые русские занимаются под своими крышами, что никому нельзя на это смотреть, но Николай махнул рукой и ответил, что сам он давно уже не поднимался в воздух и ничего не видел. Просто люди не любят, когда за ними подсматривают, а богатые не любят этого вдвойне.

Больше капитан ничего из него не выжал. Поскольку день у него был выходной (ха!), он позвонил ребятам на Петровку, пообещал ящик пива и раскрытие «зависшего» убийства и уже к вечеру получил полный список домовладельцев «Витязя». Все эти фамилии ничего ему не говорили, к чему их «пристегнуть», он не знал, а потому сделал то, что делал в последнее время всегда, когда попадал в тупик, — отправился в «Золотую шпильку».

День, когда люди должны были отсыпаться после встречи Рождества, выдался в салоне на удивление напряженным. И у Лены, и у Любочки, и у Вики было полно клиентов. Наташа уже отработала с утра, а Марина Станиславовна сидела как пришитая за столом администратора и без остановки отвечала на звонки. Припахать к этому делу кого-то из девочек не получалось — все были заняты. Марина уже чертыхалась и теряла терпение, как вдруг из пасмурного сырого дня явился ангел и принес ей спасение.

Ангелом был Сергей Градов, муж Наташи, который наконец выбрался в «Шпильку», чтобы выполнить давнюю просьбу начальницы жены — поколдовать с телефоном, чтобы звонки на номер администратора автоматически поступали в кабинет к заведующей. Когда Барабас ввалился в салон, полный голосов, запахов и жужжания фенов, Марина Станиславовна стояла у стенки, как вызванная к доске школьница, благоговейно наблюдая манипуляции Сергея с телефонным аппаратом.

— Вот, — сказала она, здороваясь с участковым, — благодетель мой. Без него сегодня загнулась бы, честное слово.

Наташа сидела в кресле, дожидаясь мужа, и с рассеянной улыбкой листала новый каталог причесок. Рядом пристроилась та самая шустрая старушка — вахтерша из дома с трупом. Что-то она повадилась в парикмахерскую, понравилось, наверное, в детектива играть.

Заметив насмешливый взгляд участкового, Ольга Васильевна подмигнула ему и пропела:

— С праздником вас, Виктор Семеныч, с Рождеством Христовым! А я тут к Вике на маникюр сижу. Думала, в такой день народу никого, а надо же!..

Телефон зазвонил, Марина Станиславовна потянулась к трубке, но Сергей Градов жестом остановил ее и показал глазами на кабинет: мол, послушайте там. Через несколько секунд звонки прекратились и вновь зазвучали за дверью заведующей.

— Чудотворец! — ахнула Марина Станиславовна и бросилась к себе.

— Закончил? — спросила Наташа мужа, закрывая журнал. — Поехали, Никитка уже звонил, просил его из компьютерного клуба забрать.

Сергей и участковый обменялись рукопожатиями. Они познакомились осенью, во время драматического финала дела о Стражниках Ночи, которое Наташа пыталась расследовать самостоятельно, тайком от подруг. Но капитан и прежде был наслышан о героизме Градова, задержавшего крайне опасного преступника Тимура, персонажа первого дела «Золотой шпильки». Мало того что неугомонные парикмахерши и маникюрши сами лезли ловить преступников, они еще втягивали в это занятие своих близких. Например, во время дела Стражников Барабас, явившись на место преступления, застал там весь личный состав парикмахерской вместе с мужьями, ухажерами и даже детьми. Возмущаясь этой наглой бесцеремонностью, Казюпа тем не менее то в шутку, то всерьез подумывал о том, не записать ли ему «Золотую шпильку» себе в актив работы с населением и добровольной помощи милиции, что могло бы принести скромные премиальные.

— Пока добежала до телефона, положили трубку, — сказала Марина Станиславовна, появляясь на пороге. — Может, подождем еще, а, Сереж?

Наташа поджала губы и снова взялась за каталог. У нее в сумочке лежала последняя переведенная книга Шелдона, но в последнее время она с трудом могла заставить себя читать, хотя прежде дамские и авантюрные романы были неотъемлемой и самой яркой частью ее жизни. Но после того как ее подруги нежданно-негаданно стали сыщицами, а главное — после подвига мужа Сережи, любимый мир литературных героев стал раздражать Наташу. Она теперь знала, что настоящие герои обожают футбол, читают в туалете компьютерные журналы и бросают грязные носки мимо корзины для белья.

Капитан Казюпа от нечего делать подошел к аппарату с водой и налил себе кипятку в пластиковый стаканчик. С тех пор как перестала работать Карина, кофе в этом заведении можно было получить лишь по большим праздникам.

Вахтерша Морозова приблизилась к нему и, оглядываясь на женщин, сидящих в очереди, заговорщически прошептала:

— Виктор Семенович! Удалось что-то установить?

Барбос чуть не фыркнул на весь парикмахерский зал над этим неприкрытым любопытством да еще профессиональным термином «установить». Молодец бабулька, насмотрелась милицейских сериалов, теперь излагает грамотно, что твой прокурор.

Он с таким же таинственным видом прижал палец к губам, и она понимающе закивала.

На Наташино счастье снова раздался телефонный звонок. На этот раз Марина Станиславовна была удовлетворена работой телефона, и Градовы смогли отправиться домой, по пути собираясь забрать младшего сына Никиту из компьютерного клуба.

— Виктор Семеныч, заходите! — замахала из кабинета заведующая. Видимо, она была рада впервые за целый день спрятаться за своей дверью от шума и посторонних глаз. — И вы, Ольга Васильевна. Посидим по-стариковски, почаевничаем, — продолжала Марина Станиславовна, явно кокетничая. Она была моложе Барбоса, не говоря уж о Морозовой, и выглядела так, что никто бы не назвал ее старушкой. — Вам, как всегда, кофе без кофеина и без сахара? Да что это вы там лакаете, пустой кипяток? Бросьте! Ольга Васильевна, не в службу, а в дружбу, — за углом на кухне, в шкафчике, такая низенькая баночка, и чай там же.

Наконец гостям подали чай и кофе, что при Марининой непривычке прислуживать заняло достаточно времени. Да еще два раза звонил телефон, и Викина клиентка подходила к столу рассчитываться за педикюр.

— Да ну их совсем, о деле поговорить не дадут! — возмутилась заведующая. — Девочки, принимайте деньги сами. Лена, Люба, вы слышите? Только пишите в журнал, вот, я вам на столе оставляю.

Закрыв дверь, Марина Станиславовна положила руки на стол и, жадно уставившись на участкового, спросила:

— Ну? Узнали чего?

Эк ее разобрало, подумал Казюпа. Он один знал секрет заведующей «Золотой шпильки»: все связанное с расследованиями ее страшно занимало, но она боялась проявить интерес перед подчиненными, чтобы не уронить свой авторитет.

Милиционер коротко рассказал о своих скромных успехах. По всему, теперь надо было ждать возвращения из-за границы парапланериста Олега. Есть еще, правда, список проживающих в элитном поселке, но что с ним делать, непонятно. Кончатся праздники, капитан попробует договориться, чтобы всех этих «витязей» проверили по уголовной картотеке, но пока на Петровке половина народа в отпусках и помощи не допросишься.

— Как это по картотеке, а компьютеров нет разве? — удивилась Ольга Васильевна. Казюпа только махнул рукой. Он продолжал говорить по старинке «картотека», хотя это давно уже называлось «база данных», и компьютеры у МУРа, разумеется, были. Но не в этом суть, работают-то все равно люди, а не компьютеры.

— Давайте, где он! — не унималась Марина Станиславовна. — Да список, господи ты боже мой! Алло! Нет, сегодня подстричься нельзя, все мастера заняты, — крикнула она в телефон.

Поколебавшись, Барабас отдал ей распечатку. Марина Станиславовна вцепилась в нее, пробежала глазами и начала как-то странно не то хмыкать, не то хрюкать, не то откашливаться. Участковый и Ольга Васильевна терпеливо ждали членораздельного продолжения этой увертюры, но заведующая все усмехалась — все-таки это был смех — а потом без слов протянула лист вахтерше, отчеркнув ногтем одну фамилию.

— Березин, в скобках Переяславчиков Эл-Вэ, публицист, кинокритик, — прочитала вслух Ольга Васильевна и снова озадаченно уставилась на Марину Станиславовну. — Ну и что?

— Это он! — торжествующе воскликнула заведующая.

— Он?

— Ну да! Не узнали? У вас разве списка жильцов нет? Березин-Переяславчиков Леонид Викторович. Хозяин Карининой квартиры.

— Ух! — только и смогла произнести Ольга Васильевна. — А зачем ему столько фамилий? Одной мало?

— Псевдоним, — важно объяснила Марина Станиславовна. — Он же пишет, публикуется. А Переяславчиков — это смешно.

— По-моему, как раз красиво, — возразила Ольга Васильевна. — Переяславчиков. Ничего смешного.

Она вдруг прыснула.

— Дамы, вы о чем? — одернул их Барбос, пододвигая к себе список. Дело приобретало неожиданный оборот, а эти сороки, которые только что клещами вытаскивали из него новости, теперь обсуждали дурацкую фамилию. О женщины, кто вас поймет?

— Да-да-да! — спохватилась Марина Станиславовна. — Я же говорю! Человек сдает квартиру на том этаже, где нашли труп, и тот же человек живет в поселке, над которым он летал. На какие мысли это нас наводит?

Она гордо оглядела своих собеседников, приглашая их порадоваться четкости, с которой была сформулирована проблема.

— На мысли о летающих трупах, — сказал милиционер. — Тебе бы, Марина, сценарии для фильмов ужасов сочинять. Но в целом рассуждение правильное.

— Конечно правильное! — с энтузиазмом согласилась Ольга Васильевна. — Надо Любочке сказать.

Марина Станиславовна не могла сдержать досады.

— Да ну, — сказала она недовольно, — зачем Любочке? Сами разберемся. Алло? На массаж? Да, записываю. Нет, только утром. Десять тридцать. Как вас зовут?

Морозова с сомнением покачала головой, но участковому было все равно, кто из сотрудниц «Шпильки» ринется по следу. Тем более заведующая знакома с этим многофамильным Эл-Вэ.

— Как бы тебе пообщаться с ним, красавица, а? — сказал он. — Сможешь?

— Подумаю, — загадочно ответила Марина и подмигнула Барабасу. — А что мне за это будет? А?

— Как что? Благодарность от всего народа. И от меня лично, — растерялся Казюпа.

— Вашей благодарностью налоги не заплатишь! — отрезала начальница «Золотой шпильки». — Сколько вы уже дел нашими стараниями закрыли, а все: благодарность! — передразнила она милиционера.

— Здрасте! А чего ж ты хочешь? Денег?

— Молодец, угадали! Денег я хочу. Рождественскую скидку, но на всю оставшуюся жизнь.

— Ты что несешь, Марина?

— А то и несу. Снимите плату за «крышу» наполовину.

— Вот ты о чем! Побойся бога, на какую половину?

— Нет? Так колите вашего подозреваемого сами!

— Постой, постой, — Барбос выставил руки вперед. — Тьфу, не готов я к этому разговору… Ну хорошо, двадцать процентов скину.

— Сорок пять.

— А может, тебе еще и приплатить? Тридцать.

— Сорок, и ни копейкой меньше. Хватит кровь нашу трудовую пить.

— Твою кровь никто пить не станет — отравится. Сорок так сорок. Ну и стервозина же ты, Маринка.

Ольга Васильевна, которая с изумлением наблюдала за этой перепалкой, ничего в ней не понимая, робко спросила:

— А что конкретно надо узнать у Леонида Викторовича? Пусть вам Виктор Семенович составит вопросы.

— Вопросы, — пробурчал участковый. — Хорошая идея. Не знаю я, что у него узнавать. Ориентироваться по ситуации.

— Ой, идиотка! — вскрикнула вдруг Морозова, и теперь уже Марина Станиславовна и Барбос уставились на нее.

— Надо же, забыла! — сокрушенно сказала Ольга Васильевна. — Мне Изольда про этого Леонида Викторовича рассказывала, наша старшая по дому. Оказывается, он знаете почему сдает квартиру то цыганам, то армянам? Потому что с русского человека ему стыдно деньги брать!

— Ага! — оживился Барбос и стал похож на ищейку, взявшую след. — Вот и тема появилась. Возможно, националист. Может оказаться связан с какой-то организацией, вплоть до скинхедов или фашистов.

— А это не одно и то же? — наивно спросила Морозова. — Мне казалось…

— Да какая разница, некогда сейчас политинформацию проводить, — вмешалась Марина Станиславовна. — Значит, подкатываться к нему надо на предмет патриотической организации?

— Ну, — сказал Барабас, оценивающе глядя на заведующую. — Сможешь притвориться сочувствующей?

— А что мне притворяться? Я и так сочувствующая, — с вызовом ответила Марина.

— Подождите-ка, — сказала Ольга Васильевна. — Я немножко запуталась. Фотограф что-то снял в поселке. Его за это убили. При чем тут организация, скинхеды? И разве убийца будет бросать труп рядом со своей квартирой?

— Ну почему же сразу убийца, Ольга Васильевна? — всплеснула руками Марина Станиславовна. — Леонид Викторович — солидный человек. Даже если он состоит в какой-то организации, это не значит, что он должен кого-то убивать. У нас многие в стране патриоты — писатели, журналисты. Газеты выходят. Я просто буду говорить с ним на эту тему, чтобы вызвать доверие.

— Патриоты тут ни при чем, а вот его проживание в новорусском поселке — при чем, — подвел итог Барабас. — Таких совпадений не бывает. Про подкидывание трупа, это да, действительно странно, я об этом не думал. А как ты собираешься с ним говорить, красавица? По телефону?

Марина Станиславовна покачала головой и задумалась.

— Нет, — сказала она наконец. — Не по телефону. Я этот телефон уже видеть не могу. Я приглашу его в гости.

— А он придет? — усомнилась Ольга Васильевна. — Вы говорите, известный человек, занятой небось.

— Есть одна вещь, из-за которой он придет, — загадочно произнесла заведующая. — Вы мне перевозку одного груза организуете, Виктор Семеныч? Из салона в дом и обратно, в нерабочее время.

— О господи, кресло, что ли, повезешь, на котором твоя Ленка людей пытает? — удивился участковый.

— Там увидите, — пообещала Марина Станиславовна. — Значит, я зову его в гости. И вас тоже. На день рождения в узком кругу друзей.

— А оно у вас когда? — спросила Ольга Васильевна.

— В мае. Да какая разница!

Свой план Марина Станиславовна предложила назвать «Операция „Старперы”», но его участники возмутились, и было выбрано более деликатное название: «В бой идут одни старики». План был таков.

Марина Станиславовна приглашает своего старинного знакомого Леонида Викторовича на день рождения. Просто так он, конечно, не придет, в гробу он ее видал, калошу старую, снова пококетничала Марина, но она знает, чем его заманить. Господин Березин-Переяславчиков очень неровно дышит к мебельному антиквариату. Таким образом, в роли приманки будет выступать чудесный итальянский столик, недавно прикупленный в салон. Марина Станиславовна на один вечер перевезет его домой и выдаст за собственное приобретение, которым не может не похвастаться перед старыми друзьями. Друзей должны изображать капитан Казюпа и Ольга Васильевна. Никого, кроме «старперов», к этой операции привлекать не следует: будет подозрительно, если в избранном кругу приглашенных окажутся молодые Наташа и Любочка или совсем уже соплячки Лена и Вика.

— А может, все-таки расскажем Любочке? — неуверенно спросила Ольга Васильевна, но Марина Станиславовна решительно отвергла это оппортунистическое предложение. Подумаешь, Любочка, звезда парикмахерского сыска! Они все прекрасно проделают сами. А если вахтерша сомневается в их — ее собственном и Марины Станиславовны — профессионализме, то с ними будет сам капитан Казюпа, в прошлом опытный опер и гроза бандитов. Он и в обиду их не даст, и беседу направит в нужное русло.

Ира подъехала к даче уже почти в темноте, что было неудивительно: темнело около четырех. Странным казалось другое: Макс не встречал ее в дверях. Обычно, заслышав шум открывающихся ворот, он выскакивал и помогал ей завести машину в гараж.

Жалюзи были закрыты полностью, что тоже было не в характере Макса, любившего глядеть из окна на снег и заречный пейзаж.

Ирочка открыла окно «ниссанчика» и высунула наружу руку с пультом. Дверь гаража отползла в сторону, мягко поскрипывая. Как хорошо, что есть пульт, не надо выходить в холод и слякоть, открывать дверь вручную, снова садиться в машину и совершать другие нудные манипуляции. В доме Макса, не раздражающем кричащей роскошью, все было идеально приспособлено для приятной, комфортабельной жизни.

Она въехала внутрь и остановилась, не веря своим глазам. Гараж был пуст. Максова массивного джипа «паджеро» в нем не было.

Ира заглушила мотор и посидела некоторое время в машине, чувствуя головокружение и противный холодок под сердцем. Он же никуда не уезжал с дачи с того момента, как они поселились здесь вдвоем! И он знал, что Ира вот-вот вернется, он должен был ждать ее даже раньше, ведь с предыдущих экзаменов она приезжала еще засветло, это сегодня так сложилось — и индейка к Рождеству, и косметический кабинет…

Ира выхватила из сумочки телефон и набрала его номер. «…выключен или находится вне действия сети», — любезно сообщил ей автоответчик. Что это означает? Он уехал, он бросил ее? Он узнал нечто, после чего не может с ней больше жить?

В гараже было холодно, колени в тонких колготках заледенели, но она не находила в себе сил выйти из машины. Вдруг ей стало ясно, какая это катастрофа — потерять Макса, потерять все, что составляло теперь ее жизнь. Его замечательный дом, его трогательные подарки, его влюбленные глаза и осторожные прикосновения… Она не сможет без этого жить, она вообще не сможет жить, она умрет прямо здесь, на этой комфортабельной даче!

Но если он решил с ней расстаться, то почему не забрал у нее ключи от дома, почему позволил ей вернуться сюда? Чтобы она сама все поняла и уехала, ответила себе Ирочка. Но она никуда не уедет. Ехать ей некуда.

С широко раскрытыми невидящими глазами, на нетвердых ногах она выбралась из машины. Из гаража был вход прямо в дом, и когда за ней закрылась дверь, сзади погас свет. О, как все тут было продумано! Как ей здесь было хорошо!..

Ира медленно поднялась в комнату, где среди конспектов у нее был припрятан пакетик с «химией» и маленький одноразовый шприц. Да, именно так. Она сварит себе винт и навсегда уйдет в мир прекрасных иллюзий и любви. Прямо сейчас, сразу. Или, может быть, не сразу. Пожалуй, она разделит свой запас на две порции. Сначала просто прогуляется в прекрасный мир, проснется, поплачет обо всем, что оставляет здесь, а потом уйдет окончательно. Ей нужно какое-то утешение за ту обиду, что нанесла ей эта жестокая жизнь. Она заслужила кайф забвения, который не испытывала очень давно, с тех пор, как рассталась с Тото. Сейчас ей это нужно, просто необходимо. Ингредиентов должно хватить на две порции — одну обычную и одну прощальную.

Пакетик был на месте. Ира прижала его к груди, как последнюю надежду, снова спустилась вниз и прошла в кухню. Еще полчаса назад она мечтала, как будет готовить здесь индейку, гнать Макса в гостиную, чтобы не подглядывал, и громко рассказывать ему об экзамене. Эта картина вдруг возникла перед ее глазами так отчетливо, вместе с ароматом пропеченного мяса и потрескиванием каминных дров, что она заплакала и так, всхлипывая и вытирая слезы, всыпала в кастрюльку все содержимое конвертиков и пузырьков. Не нужно ей никакого утешения и кайфа, а нужно скорей забыться и заснуть…

На окнах стояли стеклопакеты, закипевшая вода громко булькала на плите, а потому Ира не услышала, как открылись ворота, машина въехала в гараж и Макс вбежал в кухню. Он обнял ее за плечи, и Ирочка подскочила в ужасе, не зная, чего испугалась больше — его неожиданного появления или того, что он застал ее за приготовлением адского зелья. Дернувшись, она опрокинула кастрюльку, и жидкость, шипя и распространяя тошнотворный запах, вылилась на раскаленную поверхность электрической плиты. Едкий пар ударил Ирине в лицо, и она почти инстинктивно бросилась подальше от места преступления, увлекая за собой Макса.

— Ириша, что? Постой! Ты не ошпарилась? Ты плачешь? — бормотал он, поворачивая ее к себе, а она все прятала лицо, как будто на нем можно было прочитать ее ужасные планы. Охваченный беспокойством, он вроде бы не заметил, чем она там занималась на кухне, не обратил внимания на характерный запах эфедрина.

Да, она плакала. В этом было ее спасение. Пока он будет ее утешать, ему не придет в голову идти на кухню и изучать следы разгрома.

— Макс… — всхлипнула Ирочка, — где ты был? Я так боялась… Я думала, с тобой что-то случилось. Хотела звонить в милицию… У тебя не работал телефон.

Конечно, она не подозревала, что он мог бросить ее, ни в коем случае. Ей, чистой душе, такое и в страшном сне присниться не могло. И у него не должно возникать даже тени подобных мыслей.

— Глупышка, — говорил Макс, гладя ее по волосам, — ну ты чего? Прости меня, старого дурака. Я думал, вернусь раньше, даже записку тебе не оставил, кретин. Не плачь, солнышко мое. Пойдем, покажу, что я тебе привез. Пошли?

Ира шмыгнула носом и кивнула. Конечно, пошли, куда угодно, лишь бы подальше от воняющей эфедрином кухни.

Обнимая за плечи, он привел ее в маленькую проходную комнату между гаражом и остальным домом. Здесь хранились всякие ненужные вещи, висели рыбацкие дождевики, на полках хлипкой этажерки пылились старые журналы. Во всем здании это было единственное место, напоминавшее обычную дачу.

Макс вытащил из-под вешалки небольшой вышитый мешочек.

— Спрятал, хотел сделать тебе сюрприз, — смущенно объяснил он. — Но ты так плачешь… Это подарок моей Мадонне на Рождество. Открывай.

Ира потянула за шнурок мешка, пахнущего сухими травками, и вынула оттуда что-то плоское, завернутое в папиросную бумагу. Слезы опять навернулись на глаза, но то были слезы умиления и радости. Какой же он чудный, специально ездил ей за подарком, а она, дура, уже собралась травиться. Никогда в жизни он ее не бросит. Интересно, что это? Судя по форме и весу, коробочка с драгоценностями, какое-нибудь ожерелье или колье… Ирина изобразила на лице восхищенное ожидание — что бы там ни было, она должна онеметь от восторга.

Это была икона. Средних размеров, написанная на довольно толстом куске дерева. Темноватая, вероятно, старинная и дорогая — Ира в этом не слишком разбиралась. Какая-то святая? Нет, Богородица с младенцем. Интересно, что он имел в виду, преподнося ей такой подарок?

Ире с трудом удалось подавить разочарование. Не то чтобы она была так меркантильна… По-настоящему расчетливая женщина, наоборот, даже порадовалась бы такой ценной вещи, ведь ее всегда можно продать и выручить значительную сумму. Но Ира была еще молода, ей хотелось нарядов, брильянтов и прочих бесполезных побрякушек, которые так украшают жизнь. Почему Макс об этом не подумал?

Вслух она пролепетала:

— Какая красота!.. Какое чудо! Неужели это мне?

— Правда, потрясающая? — с довольной улыбкой спросил Макс. Он по-прежнему обнимал ее и тихонько прижимался губами к волосам. — Посмотри внимательно — ты ничего не видишь?

Ира неопределенно пожала плечами.

— Пошли в гостиную, здесь плохо видно.

Он подвел ее к камину, включил все лампы и повернул икону так, чтобы лаковая поверхность не бликовала.

— Смотри — она похожа на тебя. На девушку, которую я встретил выходящей из церкви.

Вот оно что! Он не раз сравнивал ее с Мадонной. Значит, для него она осталась девушкой, выходящей из церкви. Главное, ей самой об этом не забывать.

Особого сходства Богоматери с собой она не обнаружила, разве что большие выразительные глаза и идеально ровный овал лица.

— Спасибо, Макс, — с чувством сказала она, благодарно прижимаясь к его груди.

— Подожди, это не все. Я должен кое-что тебе сказать.

Ира отстранилась и изобразила преданное внимание.

— Это не совсем твой подарок. Точнее, это подарок не тебе, а нам обоим. Я хочу, чтобы Богородица стала нашим первым совместным имуществом, принадлежащим мне и тебе. Ты понимаешь, что это означает?

Богородица — имущество? Впрочем, это неважно, главное — то, что он скажет сейчас. Разумеется, она пока еще не понимает, она смотрит на него с простодушным удивлением, заранее радуясь всему, что услышит. Вот она какая, девушка, выходящая из церкви.

— Я хочу, чтобы мы всегда были вместе, моя Иришенька, мое сокровище. Я хочу жить с тобой долго-долго и умереть в один день. Ты согласна? Подожди, не отвечай. Ты должна подумать, и подумать серьезно. Я намного старше тебя, я взрослый циничный мужик, я видел в жизни столько грязи и мерзости, что ты не можешь себе представить, — и слава богу, что не можешь.

Конечно, откуда ей знать о грязи и мерзости!

— Не уверен, что все это не наложило отпечаток на мой характер. Я капризный, недоверчивый, привередливый и ревнивый. У меня сумасшедшая работа, которая иногда требует длительных отлучек. У меня бывают творческие кризисы, и тогда я просто невыносим.

Ира встала на цыпочки и молча поцеловала его в губы.

— Радость моя!.. И все-таки дослушай. Я много думал, прежде чем сделать тебе это предложение. Думал не о том, хочу ли я быть с тобой, а о том, имею ли право посягать на твою свободу, на твою чистую юную душу. По здравом размышлении — нет, не имею. Но какие тут размышления, когда я не могу без тебя! И все же я думал, а теперь подумай ты. Прошу тебя, не торопись, пусть это решение будет взвешенным.

— Макс, какой ты глупый, — хрустальным голоском сказала Ирочка. — О чем мне думать? Ведь я с тобой.

Они снова поцеловались. Макс осторожно положил икону на каминную решетку и прижал Иру к себе.

— И все-таки… — настаивал он, когда их поцелуй закончился.

— Хорошо, дорогой мой, я подумаю. Чтоб ты не считал, что я не умею этого делать. А пока приготовлю ужин. Ты можешь принести пакеты из моего багажника? Только не заглядывай внутрь — это мой тебе сюрприз.

Вот и отлично. Пока он будет ходить в гараж, она быстренько наведет порядок на кухне. Запах уже должен был испариться за то время, пока Макс делал предложение своей Мадонне.

Саша остался в больнице до вечера, но толку от этого было немного. Карина лежала под капельницей бледная и погруженная в себя, от еды отказывалась и ничего не хотела. Великий Саидов произнес сакраментальное: «Ждать» — и ушел на операцию. В конце концов Саша отправился домой.

Входить в пустую квартиру, где она ждала его каждый вечер, было совершенно невыносимо. Саша прошелся по комнате кругами, как волк по клетке, прежде чем снять рабочую одежду и переодеться в домашние джинсы и фланелевую рубашку. Вышел на кухню, открыл холодильник, достал кастрюлю, но разогревать не стал. Какой может быть обед в одиночестве? Ел стоя, прямо из кастрюли. Почувствовал, что замерз, и включил чайник. Тут зазвонил телефон, а потом еще и еще.

Сначала Каринины подружки с работы заполошно выясняли, что случилось, ахали, успокаивали и давали советы. Потом позвонил Манвел, их общий родственник, и коротко сообщил, что Ашет просит срочно позвонить в Ереван по важному делу. Саша был совершенно не готов в этот момент говорить с женой, но испугался, что что-то не так с детьми. Он отыскал карточку и набрал номер своего бывшего дома.

— Ашет, здравствуй! Как дела, как мальчики? Говори быстрее, у меня мало единиц осталось, — предупредил он. Единиц на карточке на самом деле оставалось достаточно, просто он не хотел сейчас вступать в пространные беседы.

Ашет поняла его настроение (но, к счастью, не поняла причину) и заговорила как надо: многословно, но быстро. У нее действительно были важные новости. В Ереван приехал двоюродный дядя мужа ее сестры из Америки. Он обеспеченный человек и вызвался оплатить операцию Ашотика за границей. Вернее, часть он оплатит, а по поводу остальной суммы договорится. Одним словом, им это не будет стоить ничего. Кроме того, он заплатит за билет в Америку для нее и мальчика. Старший сын, Карэн, останется с бабушкой, она уже согласилась приехать из деревни.

— Отлично, — сказал Саша, — просто замечательно. Какой хороший человек, дай бог ему здоровья. Я очень рад. Ты дашь мне поговорить с детьми?

— Они уже спят, — ответила Ашет. — У нас десять часов вечера, Сашик.

— Ну да, конечно, — спохватился он. — Извини. Манвел сказал, что у тебя какое-то дело, и я бросился звонить, даже на часы не посмотрел.

— Саша, это не все, — быстро проговорила Ашет. — Ты не можешь приехать?

— Я? Приехать?

— Это сложная операция. Все должно быть в порядке, но Ашот боится. Он же еще маленький. Я все рассказала ему, и он просит, чтобы папа приехал и побыл с ним до отъезда. Он очень скучает, а в Америке нам придется провести много времени. Он хотел, чтобы ты поехал с нами, и с трудом понял, что это невозможно.

— Ашет, — в полном замешательстве ответил Саша. — Честное слово, я не знаю. Я даже не представляю, как это можно сделать. Что будет с работой, с деньгами?

— Генри заплатит за твой билет. Он так сказал.

— Кто?

— Генри. Двоюродный дядя Акопа. У него американское имя.

— Он такой богатый, этот Генри?

— Да, он очень богатый. Я не спрашивала, но говорят, у него ювелирная фабрика и еще какие-то фирмы, связанные с лекарствами. Поэтому ему делают скидку в больнице.

— Прекрасно, — сказал Саша, — просто прекрасно.

— Может быть, ты возьмешь отпуск, Саша?

— Когда вы едете? — спросил он.

— Генри уезжает через две недели. Он хочет, чтобы мы полетели с ним. Так лучше, я ведь никогда не летала на самолете, и Ашотик тоже, хочется, чтобы кто-то был рядом.

— Ашет, я подумаю. Ничего тебе не могу сейчас сказать. Я постараюсь. Извини, время кончилось.

Он положил трубку и сел за пустой стол. Подумать было о чем, только что он мог придумать?

Во-первых, работа. Неизвестно откуда взявшийся американский дядюшка заплатит за билет туда, за билет сюда, но не станет всю жизнь содержать их семью. Сам Саша и так пашет с утра до ночи и еле сводит концы с концами, а если две недели или даже одна пройдут без заработка, будет просто катастрофа. Допустим, Ашет с младшим уедут, но ведь надо платить и за московскую квартиру, и Карэнчику с тещей что-то подкидывать на жизнь. К тому же он может потерять место в автосервисе. Маловероятно, но возможно.

Но это на самом деле не во-первых, во-первых — Карина. Ее и так-то было бы страшно оставлять, а уж теперь, в больнице, с угрозой выкидыша… Он даже заговорить с ней об этом не посмеет.

Но что сказать Ашотику, который боится операции и ждет папу? Как объяснить ему, что папа не приедет?

Он, Саша, уже скоро год как не видел детей, соскучился, хоть вой. Ведь любовь к женщине — это одно, а любовь к своим родным детям — совсем другое. Помнят ли они, как он выглядит в жизни, а не на фотографии? Он не единственный отец, уехавший на заработки в далекую холодную Москву, но им-то от этого не легче.

Ашотик хотел, чтобы папа поехал с ним в Америку и был рядом, когда начнется страшная операция. А папа не знает, когда вообще сможет повидать сыновей. И уже никогда не будет жить с ними вместе, как раньше. Что они скажут, когда узнают об этом? А ведь узнают рано или поздно и, наверное, лучше, чтобы от него, а не от мамы, бабушки или соседей.

Может, ему поехать прямо сейчас и воспользоваться случаем, чтобы рассказать детям и Ашет все как есть? Нет, момент совершенно неподходящий: жена и малыш и так волнуются из-за операции. Да и вообще дети еще слишком маленькие…

Но когда они станут большими, у него уже будет новый ребенок, от Карины. Если будет. Ему придется скрывать от сыновей, что у них есть брат или сестра.

Саша посмотрел на часы. Поздновато, но никуда не денешься, надо позвонить Карининым родителям и сказать, что она в больнице. Выслушать причитания ее матери или молчаливые вздохи отца. Конечно, они решат, что он во всем виноват, они и прежде так считали…

Ну конечно, он виноват. Взрослый человек, мужчина, влюбился как мальчишка и пошел на поводу у своей слабости. Не подумал ни о собственных детях, ни о судьбе Карины, ни о будущем ребенке. То есть он думал, но казалось, что все обойдется, все будет хорошо, ведь они так любят друг друга, и Бог им поможет, потому что Он есть любовь…

«И что?» — спросил Саша Бога. Бог молчал. Он мог бы ответить: «Я тебя предупреждал». Но зачем Богу тратить лишние слова, когда и так все ясно.

Еще немного, и звонить будет уже неприлично. Саша снял трубку.

На его счастье, к телефону подошла Майя, Каринина сестра, особа решительная и хладнокровная. Под напором ее деловитых вопросов он растерялся, но все же это было лучше, чем слезы и вскрики других, более эмоциональных членов семьи.

— Как это случилось, почему? Что говорят врачи? В какой она больнице? Где это? Этаж, палата? Она лежит, ходит? Чем ее лечат? Какие анализы? У тебя есть телефон врача?

Саша едва успевал отвечать — в основном невразумительно, — как новый вопрос летел в него, словно отбитый ракеткой соперника теннисный мячик. Потом Майя перешла к выводам и инструкциям:

— Ей нужны витамины, фрукты, куриный бульон и белое мясо. Если низкий гемоглобин — гранаты, печень, свекла. Молоко. Она ведь пьет молоко? Это я не тебе говорю, мы купим и привезем все сами. Я поеду завтра с утра, ты можешь подъехать попозже. Нет! Приезжай утром. Привези ей зубную щетку, полотенце, халат, кремы и лосьоны. Бери всю косметику, какая есть в ванной, в крайнем случае что-то увезешь обратно. Крем для рук обязательно, в больницах сильно топят, и кожа очень сохнет. Шампунь, жидкое мыло, в общем, все-все-все. Белье — трусики, лифчики, носки. Пижаму, лучше даже две. Какую-нибудь футболку с короткими рукавами, если будет совсем жарко. И тапочки, самое главное, чуть не забыла. Да, и купи минеральную воду, несколько бутылок, а то я не дотащу.

От этих четких команд Саше даже стало легче, и процедура сбора Карининых вещей (в их спальне, без нее!) перестала казаться невыполнимым кошмаром. Он пошел в единственную комнату, служившую им спальней, и открыл шкаф. Сверху лежал желтенький домашний костюмчик, который Карина надевала только один раз. Обычно она ходила в длинном оранжевом кимоно с яркими птицами на спине. Кстати, где кимоно?

Саша пошарил на полках, обнаружил трусики-лифчики, которые как раз боялся не найти, маечки-носочки. Уже полдела. Пижама у Карины была только одна, очень теплая, с начесом, и она никогда в ней не спала. Но Саша все-таки отложил ее — а вдруг в больнице холодно! — и добавил пару легких ночных рубашек. Когда он взял в руки эти воздушные, полупрозрачные рубашечки, даже после стирки хранившие очертания Карининого тела, стало горячо глазам, и он сжал зубы, чтобы не расплакаться, потому что рыдать ночью над ее вещами было уж совсем безнадежное дело.

А вот кимоно не нашлось! Саша отыскал старенький ситцевый халатик в цветочек, вспомнил, что в ванной у Карины есть махровый, но это, наверное, не то. Присел на край кровати, сжимая в руках какую-то очередную тряпочку. Кимоно, кимоно… Да она же была в кимоно! Если кровотечение началось внезапно и ее увезли прямо из дома… Получается, что Карина бросилась за помощью к соседям? Вместо того чтобы вызвать «скорую», позвонить ему или родителям, которые живут не так уж далеко. И в больницу ее, истекающую кровью, повезли два посторонних азербайджанских мужика. Время шло на минуты, сказал ему в приемном покое сосед-профессор. Он еще что-то объяснял, но Саша не слышал, он вообще почти ничего не соображал. Время шло на минуты, и Карина это понимала, поэтому не стала дожидаться «скорой»?..

А разве так бывает? Вдруг, ни с того ни с сего, на ровном месте, у беременной женщины происходит выкидыш? Саша не встречался с такими случаями. Конечно, у него не особенно богатый опыт… Вот и Майя спросила: почему это случилось? Значит, должна быть какая-то причина. Может, ее знает азербайджанский сосед?

У Саши перед глазами возникла равнодушная физиономия профессорского шофера (или это не шофер, а родственник?): шрам на толстой щеке и животная злоба в глазах, когда он перехватил Сашин взгляд. Застарелую вражду двух народов трудно оставить дома, мы везем ее с собой в другие страны, как акцент и привычку к острой пище. Неужели армяне и азербайджанцы продолжают ненавидеть друг друга и в России, где их, в свою очередь, не любит и презирает местное население? Впрочем, главный вопрос не этот, а совсем другой. Каким образом, почему Карина оказалась рядом с этими людьми?

Он должен это выяснить, вдруг понял Саша. Надо пойти к профессору и спросить прямо, что произошло сегодня днем. Плевать, что поздно. Тут он взглянул на часы: почти полдвенадцатого. Не самое подходящее время для визитов, но ничего, он же не чаи распивать идет. В Москве поздно ложатся и поздно встают.

Саша опять вспомнил молодого азербайджанца со шрамом, и ему стало не по себе. Неизвестно, сколько таких бойцов у профессора в квартире. И он пойдет туда один, ночью, без приглашения? Геройство, конечно, заслуживает восхищения, но не следует ли подумать о Карине и о детях, прежде чем лезть в пасть ко льву?..

Саша уже встал было, чтобы идти к соседу, но снова присел. Посмотрел на Каринины вещи, выложенные на кровати сиротливо стопочками, на пустую комнату. Прислушался к тишине, в которой неспешно шуршали стрелки часов и шмелиным голосом гудел холодильник. Все равно он не сможет провести эту ночь в одиночестве и неведении, мучаясь страшными догадками. Лучше уж в пасть ко льву, в пропасть, куда угодно.

Он решительно встал, прошел в коридор и взял ключи. Каринины вещи так и остались несобранными для завтрашнего посещения больницы.

«Господи, помоги мне», — попросил Саша. И, не слушая ответа, вышел на лестничную клетку.

В «заговор стариков» пришлось все-таки посвятить Лену — Марина Станиславовна решила, что вахтерша Морозова должна соответствовать великолепному столику и статусу близкой подруги его хозяйки.

Через пару дней заведующая позвонила Ольге Васильевне домой и таинственным голосом, с паузами и присвистываниями, сообщила, что ей удалось уговорить неуловимого Леонида Викторовича прийти на день рождения давней приятельницы и полюбоваться ее новой покупкой. Марина Станиславовна не стала уточнять, о каком предмете интерьера идет речь — пусть высокий гость помучается любопытством.

— Мы уговорились на субботу вечером, вы сможете? — вдруг забеспокоилась Марина.

— Постараюсь, — пообещала Ольга Васильевна. Расписание своих дежурств она никогда не помнила наизусть, но в крайнем случае всегда можно поменяться с энтузиасткой Изольдой.

— Значит, приходите в салон где-то к трем часам.

— А что так рано? — удивилась Морозова.

— Совсем не рано. А марафет наводить? И платье какое-нибудь подберите поэкзотичнее.

Платье поэкзотичнее Ольге Васильевне пришлось просить у дочери, сама она уже давно ничего нового себе не покупала, тем более выходных нарядов. Вообще-то Аня всегда была худее мамы, но после вторых родов немного прибавила в весе. Она уж собралась было худеть (это во время кормления-то, ненормальная! О ребенке не думает!), но тут подруга принесла такое платье! И почти новое, надела всего один раз, но ей тесновато. Аня взяла сразу и денег не пожалела. Платье было без всяких выкрутасов, с очаровательной простотой, отличающей дорогие шикарные вещи. Прямой покрой, удивительно легкий и приятный на ощупь материал, цвет — нежно-оливковый с оттенком в горчичный. Воротник небольшим хомутиком и широкий шарф не шарф, пояс не пояс, как хочешь, так и надевай.

Аня опрометчиво решила похвастаться обновкой — и вот, на тебе! Обычно равнодушная к шмоткам Ольга Васильевна намертво вцепилась в дочь, упрашивая дать ей платье только на один вечер.

— Да что за вечер? — удивлялась Аня. — С каких это пор ты гуляешь по вечерам? В театр, что ли, собралась? Так там все на артистов будут смотреть, а не на тебя.

Она поддразнивала Ольгу Васильевну, напоминая ей, как брат Петя, когда был маленький, торопил маму, собиравшуюся с ним на прогулку и наводящую легкий марафет перед зеркалом. «Мам, идем, — канючил Петька, — все равно на тебя никто не будет смотреть».

Напоминание о Пете оказалось к месту. Ольга Васильевна тут же использовала самый неотразимый аргумент.

— Нужно мне красивое платье, а для чего — не спрашивай, — категорически заявила она дочери. — Если не дашь, придется у Ангелины просить.

Петину жену Ангелину Аня ненавидела тайной, но лютой ненавистью, главным образом потому, что легкомысленная Лина была тряпичницей и модницей и на семейных встречах не упускала случая подчеркнуть, что она такая, а вот свояченица Анечка — совсем другая.

— Ты ведь не интересуешься драгоценностями, а я интересуюсь, — ворковала Линочка, изящно выставляя напоказ запястье с массивным золотым браслетом, и Аня зеленела от злости в своих новых сережках, которые казались ей такими стильными и изящными.

Если мать надумает занимать вечерний туалет у Ангелины, та обязательно растреплет всем подругам и родственникам, что Анечка, бедняжка, совсем не занимается нарядами, у нее даже для старенькой мамы ничего приличного не нашлось. Поэтому Аня швырнула прекрасное платье на диван и сердито сказала Ольге Васильевне: «Только не изгваздай», что было совершенно неуместно — когда это она что-то изгваздывала?!.

Сделанная Любочкой прическа была хоть куда. Ольга Васильевна купила в супермаркете краску для волос и самостоятельно превратила себя в золотистую шатенку. Получилось совсем неплохо, даже эффектно. Правда, Морозова задним числом вспомнила, что Марина Станиславовна тоже красится в такой оттенок, но менять масть было уже поздно. Пусть две подружки выглядят похожими, это даже пикантно.

— Ой! — вскрикнула Марина, когда Ольга Васильевна переступила порог пустого салона, поднырнув под табличкой «Санитарный день». — Прямо не узнать. Ну-ка, покажитесь!

— Покажись, — поправила ее Ольга. Они решили, что будут называть друг друга на «ты» и по именам, как и положено старым друзьям. А если кто-то собьется на имя-отчество, то это должно прозвучать шутливо. Мол, что это ты, Ольга Васильевна, со своей головой учудила?

Марина Станиславовна не произнесла этого вслух, но примерно такой вопрос был написан в ее глазах, когда она разглядывала вахтершу Морозову со всех сторон.

— Сами мазались, что ли? Ну и ну! Надо было сюда прийти.

— А что? Очень хорошая краска, и совсем не трудно.

— Да уж, — проворчала заведующая и задумалась. — Ладно! Дам вам свой парик, будет как раз.

— Почему парик? — испугалась Ольга Васильевна. — Разве так плохо?

— Не так, но плохо, — вынесла свой приговор Марина Станиславовна. — Корни непрокрашены, седина осталась.

— Да ведь не видно, — оправдывалась Морозова, крутясь перед огромным парикмахерским зеркалом и пытаясь разглядеть свой затылок.

— Кому не видно, а кому видно. Мы с вами светские дамы, выглядеть должны безупречно. Наш Переяславчиков даже в посольствах, случается, обедает, глаз у него наметанный. Так что парик. Вам, между прочим, пойдет.

Платье привередливая Марина одобрила, головой покивала даже с некоторой завистью. А на песочные замшевые туфли, которые Ольга Васильевна купила восемь лет назад, но надевала только в очень торжественных случаях, посмотрела с сомнением, чуть ли не на зуб их попробовала, наклонившись над коробкой, и пробормотала: «Дома посмотрим, может, чего откопаю».

Раскрасневшаяся Лена, выйдя из солярия, с улыбкой наблюдала за этими приготовлениями. Она считалась посвященной в тайну, хотя ей ничего толком не сказали, кроме многократно повторенного: «Никому ни звука» и «Не задавай вопросов».

— Что делаем? Разглаживающую масочку или только макияж? — уточнила она.

— А маску успеешь? Нам через час выходить, — предупредила Марика Станиславовна.

— Чего ж не успеть, — возразила Лена и кивнула Ольге Васильевне. — Проходите в кабинет, пожалуйста.

— Может, и массаж сделаешь? — крикнула им вслед заведующая.

— Нет, — бросила Лена на ходу, — если вам прямо сегодня куда-то идти, то массаж делать не стоит.

Она закрыла за собой дверь, и вахтерша Морозова очутилась в душистом царстве лосьонов, кремов, витаминных сывороток, мягких полотенец и заботливых рук.

Через час Ольга Васильевна, нет, теперь уже однозначно Ольга, благоухающая и элегантная, садилась в машину к своей подруге Марине. Волшебница Лена уже убежала, помахав им на прощанье толстой разноцветной варежкой, — Ольга Васильевна (на сей раз только так, с отчеством) отметила, что можно внуку Андрюшке связать такие — красиво и тепло.

— Интересно, в каком виде Барабас припрется? — пробормотала Марина Станиславовна, величаво управляя своей серебристой «маздой». — Ладно, в крайнем случае будет изображать старого чудака.

Но старый чудак не подвел и «приперся» в щегольской тройке, стянув жилеткой свое обширное пузо. Втроем они собрались заранее, чтобы подготовиться к приему гостя или гостей. Оказывается, уважаемый Леонид Викторович выяснял, может ли захватить с собой кого-то из приближенных, — не точно, но на всякий случай.

— Держи, красавица, — сказал Барбос, снимая многослойную бумагу с букета роз. — Вроде живы, боялся, не довезу, замерзнут.

— Ох молодец, Семеныч! — всплеснула руками заведующая салоном. — Как это я не подумала! День рождения — и без цветов.

Она побежала за вазой, а Ольга между тем оглядывала комнату, обставленную так изысканно, что гордый столик из салона выглядел здесь вполне уместно, гармонируя с добротными деревянными панелями, обоями цвета кофе с молоком и темно-вишневыми гардинами. Мягкая мебель была приглушенного терракотового цвета, на стенах висело несколько картин, тоже в тон общей гамме. Да, Марина Станиславовна умела жить со вкусом.

Когда она вошла с вазой, такой же стильной, как все остальное, похожей на обрубленную с двух сторон суковатую ветку, Ольга вручила свой скромный подарок: керамическую миску с желтой коровой. Она купила ее в комиссионке, причем продавщица уверяла, что посуда абсолютно новая, авторской работы, и в обычном магазине продавалась бы по цене целого сервиза.

— Батюшки, а это что? — не поняла Марина.

— Подарок на день рождения, — с невинной улыбкой объяснила Ольга.

— Да какой день рождения, Оля? Что-то вы с Виктором переконспирировали.

— Почему нет? Подарки, они всегда кстати, как и цветы, — вступился Барабас и подмигнул вахтерше.

— Ну спасибо, — растроганно произнесла хозяйка. — Пойду оденусь, вы тут не скучайте. Подозреваемый наш, думаю, раньше чем через полчаса не нарисуется.

— Может, вазу на столик поставить? — спросила Ольга, не понимая, зачем Марине менять свой безупречный голубовато-серый костюм, в котором она приехала с работы. — Вроде подходит, она тоже как будто деревянная.

— Ну вот еще! — возмутилась Марина, помещая цветы на полочку сбоку от окна. — Пластмассу на антикварное дерево бухать. Вообще на него ничего не вздумайте ставить, это как елка новогодняя. Будем вокруг него хороводы водить.

Ольга Васильевна заметила, что елки у Марины действительно нет, лишь рождественский хвойный букет со свечкой, вроде как у Карины на дверях, только побогаче. Надо потом расспросить Станиславовну, что там с Кариной. Вот бедная девочка, как это ее угораздило в больницу попасть?

— Так, ну я одеваюсь или нет? — сердито пробормотала «именинница», направляясь к двери. И в этот момент раздался звонок.

— Пришел! — охнула Марина и заметалась по комнате. — Как же я неодетая? Давайте, я к себе, а вы встречайте… О, господи, Ольга, парик-то мы не надели! Нет, нельзя тебе таким чучелом! Виктор, ты открывай сам… Тоже не годится, он чужого мужчину испугается. Что ж за жизнь, ничего никому поручить нельзя!..

Она мгновенно превратилась в профессионального руководителя и показала изумленным гостям высший класс экстремального менеджмента. Не успевшую мявкнуть Ольгу Васильевну запихнули в спальню, где к ее ногам было выкинуто полдюжины париков разного цвета и фасона. Марина уже крутилась смерчем по дому, выставляя бутылки с вином, толкая в кресло Барбоса, вздумавшего было помогать, и наконец, открывая дверь с напевными причитаниями:

— Здравствуйте, здравствуйте, гости дорогие!.. Очень приятно, Марина Станиславовна, можно просто Марина. Проходите, знакомьтесь: мой старый приятель Виктор Семенович. Располагайтесь, а я вас оставлю на полминуты. Прошу прощения, только что с работы, переодеться не успела.

Она влетела в спальню, захлопнула дверь и прижалась к ней спиной:

— Уф!

— Он что, не один? — шепотом спросила Ольга.

— Нет, еще какой-то хмырь с ним. Ну что, подобрала себе что-нибудь? Да чего ты стоишь как просватанная? Надевай парик, растяпа! Какой, какой — подходящий. Да не этот! Подожди, я сама тебе дам. Вот! Стой, не крутись. Ага, отлично, как родной. Ну, вперед и с песней!

И Ольга Васильевна была выставлена за дверь в нахлобученном на голову парике, который она толком не успела разглядеть, слегка обалдевшая от темпа происходящих событий и от того, что ее назвали растяпой и чучелом.

Тем не менее она взяла себя в руки, вспомнила, как в молодости тренировалась на космонавта и играла Элизу Дулиттл в студенческом театре, и со светской улыбкой неспешно вплыла в комнату.

— А вот и Оля, — по-свойски приветствовал ее Барабас, уже разливавший гостям вино. — Прошу любить да жаловать — Оленька, Мариночкина подруга. Ты что, Ольгунчик, пьешь — бордо, виски, джин с тоником?

— Бордо, — пролепетала Ольга Васильевна, инстинктивно выбрав напиток послабее и на ходу осваивая роль «Ольгунчика». И кокетливо добавила: — Только мне немного, Витюша, ты же знаешь, у меня от алкоголя мигрень разыгрывается.

— Тогда рекомендую водку. Дешево и сердито, и никакой мигрени, гарантирую, Русскому человеку от этих заморских зелий один вред. У хозяйки, я смотрю, знатная перцовочка имеется. Хохлы, сволочи, умеют делать, — произнес один из гостей, видом попроще, вероятно, тот самый «хмырь», который пришел с Переяславчиковым. Он приблизился к Ольге с двумя полными рюмками, и она чуть не свалилась со своих замшевых каблуков: перед ней стоял не кто иной, как пенсионер и ветеран-афганец Юрий Павлович Грибоедов. Но как он переменился! Плечи развернулись и заполнили бицепсами рукава хорошо сшитого твидового пиджака, голова гордо откинулась, глаза смотрели прямо и молодо. Ветеран сбросил сразу десяток лет, и в его фигуре чувствовалась не просто военная, а командирская выправка.

«Узнает! — в панике пронеслось в голове у Морозовой. — Все пропало! Бежать?..»

Но Грибоедов смотрел на нее приветливо, даже с некоторым мужским интересом, и не собирался узнавать. Вряд ли ему могло прийти в голову, что невзрачная старушенция, которую он мельком видел в вахтерской будочке за окошком, и эта моложавая, уверенная в себе дама, — одно и то же лицо. Да и лицо было фактически другим: Леночка поколдовала над ним с витаминной и питательной масками, а потом втерла специальную сыворотку, которая на несколько часов разглаживала кожу и убирала морщины. Конечно, Морозова после этих процедур не выглядела ни на двадцать, ни на тридцать лет, но больше пятидесяти ей бы никто сейчас не дал. Не следует также забывать умелый макияж, парик, всегда придающий женщине ухоженность и величавость, и фирменное платье, которое способно создать впечатление хорошей фигуры даже там, где ее давным-давно нет. Одним словом, Ольга в этот вечер смотрелась на миллион долларов. Об этом красноречиво говорили загоревшиеся глаза нового старого знакомого.

«Ишь ты, еще ухаживать начнет», — с усмешкой подумала Ольга Васильевна, благосклонно принимая у кавалера рюмку с золотистой жидкостью. Как есть перцовка! Надо только пригубливать, а то окосею. А ведь я бы его тоже не узнала, если бы, скажем, он прошел мимо меня на улице со своим орлиным взглядом и величавой осанкой.

— Грибоедов Юрий Павлович, подполковник в отставке, — отрапортовал ветеран.

— Ольга Васильевна, можно просто Ольга, — ответила Морозова, вспомнив, как представлялась Марина Станиславовна. Имя свое он не скрывает, это уже хорошо — значит, не чувствует подвоха. Надо же, подполковник. Неудивительно, что в санаторий его возят на персоналке. Кстати, кстати — ведь товарищ подполковник должен сейчас находиться в санатории под Сергиевым Посадом! Или он туда отправлялся всего на четыре дня? Что-то маловато.

— Ну, за знакомство, — провозгласил Грибоедов, поднимая рюмку.

Леонид Викторович представляться не стал. Он лишь приподнялся со своего кресла и учтиво кивнул. Ольга явно не вызвала у него такого же интереса, как у его приближенного.

— Ну-с, а где же наша очаровательная именинница? — вопросил он.

Морозова критически оглядела его сутуловатую — даже в кресле заметно, — щуплую фигурку, гладкий, как алебастр, голый череп. Замашки барские, а сам так себе мужичонка. Ее лицо показалось ей немного знакомым; возможно, она действительно видела его по телевизору. А вдруг он тоже проходил мимо вахтерки и может ее узнать? Взгляд господина Березина-Переяславчикова казался куда более проницательным, чем у подполковника Юрия Павловича.

— Ну как вы тут, не скучаете? — пропела королева бала, появляясь на пороге.

Если Ольга Васильевна была привлекательна, то Марина Станиславовна — просто великолепна в своем обтягивающем черном платье, с серебристой шалью на плечах.

— О, я смотрю, все уже с напитками. Молодец, Витя, ты хорошо ухаживаешь за гостями, получишь приз. Оленька, ты у меня в спальне свое золото забыла, иди надевай, там все на трюмо лежит. Оля у меня с утра, готовить помогала, — с извиняющейся улыбкой пояснила она мужчинам. — Устала, прилегла отдохнуть, украшения сняла, чтоб не мешали, а взять забыла. Такая она у нас Маша-растеряша с самого детства.

Она подтолкнула Ольгу к выходу, и та послушно засеменила в спальню надевать «свое золото». Вовремя Марина сообразила, ей самой и в голову не пришло, что такая расфуфыренная барыня непременно должна быть вся в побрякушках. Надевая Маринины серьги и кольца, выложенные на трюмо (ох и красота! Сроду такого не носила!..), Маша-растеряша, она же растяпа и чучело, слышала, как хозяйка рассказывает, что они с Оленькой росли вместе, в одном дворе, их отцы служили в одном ведомстве по военной части, потом семьи разъехались по разным местам, подруги детства потерялись и только в зрелые годы нашли друг друга. Просто роман!.. Что-то Марина Станиславовна разошлась, ей бы и вправду романы сочинять.

— Так вы из семьи офицера! — радостно сказал подполковник. — Это славно. Батюшка в каком чине закончил службу, если не секрет?

— Подполковником, как и вы, — гордо ответила офицерская дочь, повышая покойного папу в звании. Но отец Ольги Васильевны действительно был военным, факт. И как только Марина догадалась? Хотя в послевоенные годы почти все офицеры-фронтовики задержались на службе.

— Славно, славно!

Вечер явно удавался. После первого тоста за прекрасную именинницу Марина Станиславовна напомнила о другом виновнике торжества — итальянском столике. Тут уж сам Леонид Викторович поднялся со своего кресла и со знанием дела осмотрел заморскую диковинку и сверху, и сбоку, и даже снизу, присев на корточки и забавно вывернув шею.

Подполковник и капитан не принимали участия в восхищении столиком — для их прямолинейных натур это были слишком тонкие материи. Оказавшись на вторых ролях в компании нового знакомого, Грибоедов обратил на него внимание, отметил военную выправку и, разумеется, сразу же поинтересовался, «в каком полку служили».

— Капитан Казюпа, внутренние войска, — буркнул Барабас, почти не погрешив против истины. — Уже пять лет в отставке.

— Пенсию получаете, — понимающе кивнул ветеран. — Если есть доплаты-выслуги, то жить можно. Сейчас чем занимаетесь?

— Да-а… — пожал плечами капитан Казюпа, — выходит, что ничем.

— Не скучно? Руки по работе не зудят? — пододвинулся к нему подполковник, разливая по рюмкам новую порцию выпивки.

— Кому мы нужны на работе, старичье? Гастрономы сторожить? Так на это молодых да борзых хватает, — презрительно фыркнул Казюпа.

— Скажете тоже — гастрономы, — обиделся ветеран афганской войны. — Есть дела посерьезнее.

Капитан навострил уши, чувствуя, что клюнуло, но тут ценители столика вернулись к нормальному столу, где были только напитки и легкие закуски в стиле а-ля фуршет.

— Пойдем, Оленька, твои салаты подавать, — пропела Марина Станиславовна. И Ольга Васильевна покорно отправилась подавать «свои» салаты, увешанная «своими» же украшениями, «со своими» волосами на голове, да с лицом, если разобраться, тоже очень и очень «своим».

— Этот кавалергард на тебя запал, потряси его, — шепотом сказала она на кухне.

Ольга пожала плечами:

— Он, по-моему, уже на Барабаса запал.

— Барабас сам разберется. Попасись около них, мне с Переяславчиковым надо интимно пообщаться.

Они выставили на стол салаты, которыми все восхитились, но никто не стал есть, довольствуясь тонко нарезанными ломтиками сыра, колбасы и ветчины разных сортов и обилием выпивки. Марина поставила диск с записью птичьих голосов, включила приглушенный свет, и комната стала похожа на весенний лес, где среди посвистывания и чириканья звучали отдельные фразы:

— …Учить молодежь — самое что ни на есть благодарное дело. Кому еще, как не нам… К тому же свежий воздух, природа…

— …Лично я никогда бы не решилась. Как вы с ними ладите?..

— А вот дамам, простите, к нам вход заказан…

— Уже полдома заселено незнамо кем. Так что от одной моей квартиры… Загрызут друг друга — тем лучше…

— Вообще-то я ничего против не имею. Если они у себя, а мы у себя…

— … Не читали? Она все популярнее становится, я в ней иногда печатаюсь…

— Я так мечтала в детстве научиться стрелять из пистолета! И папа мне обещал, обещал, да так и вышел в отставку, сдал оружие…

— Оленька, невозможно это представить — ты и пистолет!.. Мы изучали методики разных стран по рукопашному бою, но могу сказать, что принципиальной разницы…

— … Было бы очень полезно… Да и вам самому…

— …Но с тараканами же мы боремся, хотя расовой ненависти к ним не испытываем.

— Да не хочу я бороться! Хочу дом без тараканов!..

— Леонид Викторович больше туда не ездит. Были инциденты…

— На днях мы регистрируем нашу партию… Только начало… Люди как вы… Абсолютно легально.

Через сорок пять минут, а если выражаться в стиле великосветского раута, то через три четверти часа, господин Переяславчиков взглянул на часы, а потом на своего спутника. Подполковник Грибоедов тут же вскочил и чуть ли не вытянулся по стойке смирно.

— Очень рад был повидать вас, но, увы, дела, — сказал Леонид Викторович, целуя Маринину ручку. — Разрешите откланяться.

Ольге он только вежливо кивнул, видимо, все же разглядев за чужими драгоценностями и омолаживающими сыворотками птицу невысокого полета вроде вахтерши или библиотекарши. Зато ветеран Грибоедов долго тряс ее руку и повторял, что для него такой приятный сюрприз и он так надеется на продолжение знакомства… Примерно то же самое, но в серьезном и деловом тоне он сказал капитану Казюпе, вручая ему визитку.

— У-у-у! — простонала Марина Станиславовна, в изнеможении падая в кресло, когда за гостями наконец закрылась дверь. Барбос, наоборот, сделался необыкновенно активен и рысью пробежал по комнате и коридору, заглядывая под диваны, стулья, столы и внимательно изучая электрические розетки.

— Вы что делаете, Виктор Семеныч? — поинтересовалась Марина утомленным голосом.

— Насекомых ищу, — сквозь зубы ответил капитан, поднимая вазу с розами.

— Каких еще насекомых? — испугалась Марина Станиславовна.

— Ну, ты же со своим кавалером все о тараканах говорила. Вот я и подумал: может, не случайно. А я этих тварей не перевариваю, — с этими словами Барабас выпрямился, сделал страшные глаза, прижал палец к губам, а потом показал большие уши и обвел рукой комнату.

— С ума сойти… — одними губами произнесла Марина.

До Ольги Васильевны наконец тоже дошло, что милиционер проверяет, не поставили ли гости в квартиру подслушивающих «жучков». А следовательно, говорить о результатах операции пока нельзя. Она огляделась, отнесла на кухню пустые тарелки и собралась их вымыть, но решила сначала снять хозяйские кольца, да и все прочие фамильные драгоценности. Отправилась в спальню, сложила на трюмо золото и парик и посмотрела на себя в зеркало. Красивый макияж немного «поплыл», и собственное лицо в обрамлении примятых париком волос показалось Ольге Васильевне кукольным, грубо раскрашенным, а оттого еще более старым. Надо умыться, снять неудобные туфли и походить пока босиком по ковру, ничего страшного. А еще лучше — поскорее добраться до дома, переодеться в теплый тренировочный костюм, толстые джурабы и разношенные тапочки, посидеть полчасика у телевизора и улечься спать, ведь завтра ей снова на дежурство. Кончился Золушкин бал, и туда ему и дорога!

— Оля, не вздумай мыть посуду, у меня машина! — крикнула ей из кресла Марина.

— Ну, вроде все в порядке, — тяжело дыша, заключил Барабас. Ольгу Васильевну это заявление застало на полдороге в ванную, и она остановилась.

— Приступаем к оперативке, — произнес капитан Казюпа, усаживаясь за драгоценный столик и доставая из кармана пиджака свою потрепанную записную книжечку.

— Обязательно сейчас? У меня сил совсем нет… — попыталась вяло возразить хозяйка.

— Сейчас, сейчас. Причем начинаем с тебя, потому что мы с Ольгой слышали примерно одно и то же.

— Ох! А что я? Ну, говорили о черных, которые понаехали, про его жильцов. Он мне повторил то, что ты сказала тогда, — что у них не стыдно деньги брать. Сравнивал с тараканами… Что если они перегрызут друг друга — нам же лучше. Так, еще?..

— По существу дела, Марина! — поторопил Барабас. — Что ты узнала о его деятельности и занятиях? Про его взгляды примерно известно.

— О занятиях — что он собирается регистрировать партию. Легальную. Предлагал мне вступить, говорил, что единомышленники очень нужны.

— Ага, — кивнул Барбос, помечая в своем блокноте. — Ольга Васильевна?

— Этот Грибоедов рассказывал про какое-то место за городом, где тренируются молодые… как он их назвал? Молодая смена? В общем, штурмовые отряды. Вот в какой санаторий он, оказывается, ездит. И машину за ним присылают не ветераны, а патриотический союз, или как их там. Я так поняла, что он эту молодую поросль и тренирует. И вас приглашал участвовать. Меня — нет, потому что женщин туда не берут. Правильно?

— Правильно. Все?

— Кажется, все.

— А вот и не все, девушки, — удовлетворенно сказал капитан. — Оля упустила одну важную деталь, которая делает нашу историю связной и логичной, если сопоставить ее с Марининой информацией.

«Девушки» молча смотрели на него, хлопая глазами.

— Грибоедов обронил фразу, что Леонид Викторович в том тренировочном лагере не появляется. Почему? Да потому, что он собирается создавать легальную партию и ему опасно рисоваться рядом со штурмовиками и скинхедами. Тем не менее я думаю, что этот лагерь находится на его личной даче в поселке «Витязь».

— И его там видели! — воскликнула Ольга Васильевна. — Мальчик на парашюте и тот фотограф, которого он катал. А может, фотограф специально для этого и поднимался над поселком…

— Этот фотограф, Грищенко, незадолго до гибели говорил своему другу о каких-то хороших перспективах. Может, кто-то дал ему задание сделать такой компрометирующий снимок и пообещал заплатить? — подхватил милиционер.

— И за это его убили, — торжественно закончила Морозова. — Слушайте! Выходит, мы раскрыли это дело!

— Ну нет… — с сомнением произнесла Марина Станиславовна. Она по-прежнему лежала в кресле, изображая полный упадок сил, и лениво слушала рассуждения своих коллег по расследованию. — Что-то слишком просто. Почему тогда парашютиста не убили? И на какой высоте они должны были летать, чтобы разглядеть Переяславчикова? Порхать над самым забором, как птички?

— Тут кое-что надо додумать, — согласился Барабас. — Но в целом, мне кажется, версия правильная. Идемте, Ольга Васильевна, уже поздно. Поймаем такси, я вас домой отвезу.

Марина Станиславовна даже не встала с кресла, вяло помахав им рукой в красивых кольцах. А Ольга Васильевна по дороге сообразила, что листовки в квартиру Карины подложил тоже Переяславчиков! Он же сказал, что был бы рад, если бы эти черные перегрызли друг друга.

— Какие еще листовки? — не понял Барабас, и Морозова вспомнила, что в это дело его не посвящали. А Любочке и другим девочкам не сообщили о сегодняшней операции. Не годится это. Так и пропадает важная информация, не сходится одно с другим. Пора прекращать эти тайны, если мы хотим чего-то добиться, и работать сообща.

Эту полезную мысль Ольга Васильевна высказала милиционеру, уже подъезжая к своему дому. На рассказ о листовках времени не хватило.

Саша решительно приблизился к соседской двери и позвонил — сначала коротко, едва коснувшись черненькой кнопки. Потом спохватился: так звонят в дом, где есть дети, чтобы их не разбудить. У профессора детей вроде бы нет. Он позвонил снова, подлиннее и погромче. В квартире было тихо. Значит, профессор все-таки лег спать.

Саша постоял еще немного, представляя себе одинокую спальню, в которую придется возвращаться и снова мучиться вопросами без ответов. Ничего не поделаешь, утро вечера мудренее. Он вздохнул и еще раз нажал кнопку звонка. Никакого ответа. Уже уходя, Саша машинально уперся в дверь рукой — и она открылась.

В прихожей было темно, только из ближайшей комнаты пробивался свет, и оттуда же несло чем-то пригорелым, вроде печеных баклажанов. Саша неуверенно шагнул вперед, но потом решил, что если у человека не заперта входная дверь, то это в любом случае непорядок. К тому же в квартире было тихо, значит, профессор один, максимум с кем-то вдвоем, и можно не бояться встретить здесь агрессивно настроенную компанию.

На цыпочках Саша подошел к комнате и заглянул внутрь. Профессор действительно был один. Он сидел в кресле, крепко привязанный к нему какими-то странными разноцветными веревками. Чем-то пестрым, блестящим был завязан и его рот. Горелый запах и беловатый дым шел от письменного стола, на который была накинута гардина с окна. Эта гардина и дымилась. Саша сделал еще шаг и увидел, что на ней стоит потемневший, весь в разводах, раскаленный утюг.

Он сначала нашел розетку и выдернул шнур, потом огляделся, подобрал с пола полотенце, взял утюг, отнес его на кухню и поставил на плиту. Схватил какой-то ковшик, плеснул туда воды, вернулся в комнату и залил гардину, которая, к счастью, только начинала тлеть. Лишь потом он развязал профессора. При ближайшем рассмотрении оказалось, что веревками и кляпом служили галстуки, шесть или семь дорогих галстуков разных цветов.

— Спасибо, — прошептал сосед опухшими губами. — Простите… — И на полусогнутых ногах проковылял в туалет.

Оставшись один, Саша оглядел комнату, в которой творился некоторый беспорядок, но, в общем, все было цело. Из полуоткрытой дверцы старомодного гардероба вывалились какие-то предметы туалета, видимо, задетые злоумышленниками, когда они доставали галстуки. Что за странная идея — человека галстуками вязать?

— Они взяли только мои записи, — сказал профессор за его спиной. — Кретины. Там все равно никто ничего не поймет, а я напишу заново. Спасибо вам, Саша.

Саша растерянно кивнул. Он сообразил, что не помнит имя профессора, который сегодня представился ему в больнице, но Саше было не до того. Сосед, видимо, это понял и протянул ему руку:

— Мурат Гусейнович Кабиров. С вашей женой мы давно уже знакомы. Как у нее дела?

— Все то же, — ответил Саша.

— Не переживайте, обойдется. Хотите, позвоним сейчас Саидову? У меня есть его домашний телефон.

— Поздно, неудобно, — только и смог пробормотать Саша. Этот человек, который недавно сидел связанный по рукам и ногам и чуть не сгорел заживо, предлагал ему помощь!

— Удобно, он врач.

— Я был в больнице, пока он не ушел. Он сказал — ждать, — объяснил Саша. — Нет смысла звонить, он больше ничего не скажет.

— Ну смотрите. А то, я вижу, вы места себе не находите. Это ваш первый ребенок?

— Д-да, — краснея, сказал Саша. А что еще он мог сказать?

— Как вы догадались прийти? Почувствовали запах гари? — продолжал тараторить профессор, видимо, слегка возбужденный после пережитой опасности. Он открыл гардероб и начал укладывать вещи на место; с содроганием, но все-таки собрал и повесил галстуки.

— Утюг вы поставили на плиту? Правильно. Они хотели изобразить несчастный случай, поэтому даже вязали меня этими «кроватками». Вы знаете, что по-итальянски галстук — «краватто»? Если бы я сгорел, рядом нашли бы только обрывки одежды. Устраивать поджог было бы слишком подозрительно: я не курю, и плита у меня электрическая. Вот и придумали эту штуку с утюгом. Остроумно, не правда ли? Но это очень хороший утюг, с отличным термостатом. Термостат работал несколько часов, включая и выключая нагревание. Ну, а потом не выдержал. И тут очень кстати пришли вы. Этого они не могли предположить.

— Кто это — они? — спросил Саша, присаживаясь на край письменного стола. От всех событий сегодняшнего дня у него начала болеть голова. Московское приобретение — до приезда сюда он вообще не знал, что такое головная боль.

— Кое-кто из моих знакомых. И незнакомых тоже. Вы удивитесь, но не все они — азербайджанцы.

Саша не удивился, поскольку просто ничего не понимал.

— Это продолжение истории с листовками, — пояснил профессор, но понятнее не стало. — Да, кстати!

Он выскочил из комнаты, хлопнул какой-то дверью, видимо, балконной, и вскоре вернулся с прозрачным пакетом:

— Вот! Положили в пакет и на улицу вынесли, чтоб не сгорели и не попортились. Артисты! Это те самые пасквили, что мне принесла Карина. Узнае́те?

Саша не знал, что сказать. Какие-то пасквили. Карина принесла их сюда? Откуда, зачем? И почему Саша их должен узнать?

— Сегодня, то есть уже почти вчера, она снова пришла, и мы продолжили разговор. Да… Я виноват. Мне надо было сразу отправить ее домой или не открывать им, сделать вид, что меня нет дома.

Саша опять ничего не понял, но похолодел от невнятных догадок.

— Мурат Гусейнович, — произнес он наконец, собравшись с силами, — я не знаю ни про какие пасквили. Зачем Карина к вам пришла? Почему это было «снова»? Кому вы открыли? И что они ей сделали?!.

Профессор остановился посреди комнаты в полном замешательстве.

— То есть вы ничего не знаете? Ваша жена вам не рассказывала? Но разве не вы нашли на балконе листовки на азербайджанском языке?

Саша нахмурился, припоминая, что какие-то бумажки он действительно находил.

— И она вам не говорила, что было потом? И про убийство тоже?

— Какое еще убийство? — прошептал Саша. — Здесь тоже — убийство?

Мурат Гусейнович помолчал, видимо, соображая.

— Вы много работаете? — спросил он с почти утвердительной интонацией. — Уходите рано, приходите поздно? Практически без выходных? Где-нибудь в автосервисе?

Саша кивнул.

— Тогда все понятно. Садитесь, я буду вам рассказывать все с самого начала. Нет-нет, вы в кресло. Я насиделся.

Они сели — Саша в кресло, а профессор на стул, — и Мурат Гусейнович рассказал своему спасителю все-все-все, в том числе и о своей миротворческой миссии, о которой хотел, но не успел поведать Карине. Все, начиная с трупа под дверью и кончая своим возвращением домой из больницы.

Джафара он отпустил у подъезда, нечего ему было являться на глаза боссу, которого он накануне слегка придушил дзюдоистским приемом. Наверняка службу парня у Арифа можно было считать законченной, а ему самому не мешало бы лечь на дно или вернуться в свое село, подальше от Москвы.

Кабиров надеялся, что Ариф уже покинул его дом, придя в себя после эффективного, но, как уверял Джафар, не опасного для жизни приема. Ариф действительно пребывал в сознании, но никуда не думал уходить, более того, с ним в квартире находились еще двое — подручный Арифа Алиева, Али, и незнакомый профессору человек, который оказался русским.

Втроем они вынесли Кабирову приговор за измену азербайджанскому народу. Он должен был погибнуть от несчастного случая, вызванного неосторожным обращением с электроприборами. А листовки антиармянского содержания переместились на балкон, чтобы поведать миру, каким ксенофобом и националистом профессор был на самом деле. С этой же целью народные мстители изъяли все бумаги Мурата Гусейновича, где его рукой могли быть записаны мысли совершенно не националистического содержания.

Короче, они предусмотрели все, кроме Сашиного визита, да еще качества немецкого утюга.

— Вы не волнуйтесь, — повторил Кабиров, возвращаясь к самой важной для Саши теме, — он ничего ей не сделал, только напутал. Я, старый дурак, рассчитывал на его цивилизованность — напрасно, ох напрасно.

Саша не ответил. У него уже совершенно не было сил.

— Пойдите домой, друг мой, — сказал профессор, — и ложитесь спать. У вас был слишком тяжелый день. Завтра с утра ведь в больницу, правильно? Хотите, я дам вам таблетку, чтобы заснуть? Это очень хорошее средство — вы засыпаете сразу, а встаете со свежей головой, даже если спали пару часов. Только привыкать не стоит.

Он вышел на кухню и вернулся с облаткой и стаканом воды.

— Выпьете сейчас или возьмете с собой?

Саша, с трудом поднявшись из кресла, посмотрел на него растерянно, поскольку уже не в состоянии был принимать даже самые простые решения. Кабиров истолковал его взгляд по-своему:

— Нет, не хотите — не пейте, я не настаиваю. Вы… Да. Вы имеете основания мне не доверять…

Саша покачал головой, взял таблетку и стакан и залпом выпил. Молча пожал профессору руку, дошел до своей квартиры, не раздеваясь рухнул на кровать рядом с разобранными Кариниными вещами и провалился в глухой сон.

Он действительно проснулся довольно бодрым, быстро сложил вещи, не забыв тапочки и зубную щетку, проглотил бутерброд с холодным чаем и помчался к Карине. Только по дороге он вспомнил, что осталась еще одна нерешенная и практически нерешаемая проблема — операция Ашотика и его, Саши, поездка в Ереван.

— Полезное знакомство! — сказал Юрий Павлович в машине, довольно потирая руки. — Этот капитан мне понравился. Очень хочется затащить его к нам на тренировки!

— Дались тебе эти тренировки, — пробормотал Переяславчиков, думая о чем-то своем. Он говорил «ты» всем своим подчиненным, независимо от возраста.

— Дались! — убежденно ответил ветеран-афганец. — Дались! Ребята должны чувствовать себя солдатами, а не старушками на лавочке. Слыхали, уже был случай, когда кавказцы наших отметелили? Это оттого, что кишка тонка. А я в них воспитываю дисциплину, стойкость, уверенность в себе.

— Ты меня под монастырь подведешь своим воспитанием, — вздохнул Леонид Викторович. — Что там свободная пресса, молчит?

— Пока молчит.

— А ты мониторишь?

— Так точно, каждый день просматриваю, как вы сказали.

Переяславчиков опять вздохнул, глядя за окно на покрытые коричневой слякотью московские улицы. Паскудство, зима называется. Поехать бы за город, на дачу, так ведь и там ненамного лучше. Загубили природу, демократы хреновы. Кстати, это удачный ход для предвыборной кампании: защитим русскую природу! Надо записать.

До выборов было еще далеко, да и партия Березина-Переяславчикова пока официально не существовала. Но Леонид Викторович привык готовиться ко всему обстоятельно и загодя. Когда предвыборная агитация лезет изо всех щелей, поздно махать кулаками, потонешь в общем хоре. Говорить с народом надо сейчас, в тишине, на полном безрыбье, причем говорить спокойно, не повышая голоса. Все равно услышат только тебя.

Переяславчиков вспомнил о той досадной мелочи, которая уже несколько месяцев отравляла ему жизнь, как невынутая заноза, — ерунда, а колет. Он всегда доводил дела до конца, неопределенность его раздражала, а здесь добиться определенности не удавалось. Нельзя же, черт возьми, вникать во все самому! А верные помощники-единомышленники на что?

— Как же не нашли этих снимков, а? — раздраженно спросил он у Грибоедова. Тот, тоже задумавшийся, встрепенулся и не сразу понял, чего от него хотят. Потом сообразил: шеф опять, с маниакальной настойчивостью, возвращается к той истории, которую и сам подполковник, и прочие участники считали давно законченной.

— Не нашли, — успокаивающим тоном ответил он. — Непорядок, конечно. Но ребята говорили, там их тысячи были, и снимков, и пленок. Целая комната. Им бы неделю пришлось ковыряться. Сожгли, и ладно.

— А если он успел куда-то их передать?

— Если бы успел, думаю, они бы уже где-то вылезли, — с глубокой уверенностью произнес Юрий Павлович. — Кому интересно их в столе держать?

— Ну мало ли, — заметил Переяславчиков, — ждут удобного момента.

— Вряд ли, — возразил Грибоедов. — Не такая это порода, чтобы ждать. Газетчики — народ суетливый, у них все не то что непереваренным — непрожеванным наружу выходит.

Леонид Викторович усмехнулся.

— Ты мне все-таки этих ребят пришли, — буркнул он. — Я с ними сам побеседую.

— В любой момент, когда скажете, — с готовностью ответил подполковник. Он знал, что шеф все равно не найдет времени, чтобы расспросить «ребят» о задании, которое они недавно выполнили, и, по мнению Грибоедова, выполнили неплохо. Пленок не нашли, но архив-то уничтожен, и то, что в нем было, уже никогда не увидит свет.

Юрий Павлович вообще сомневался, что Переяславчикову нужно чего-то бояться. Как можно с такой высоты заснять человека, чтобы различить его лицо! Но у шефа с того момента, как он решил регистрировать партию, натуральная паранойя развивается. Он уже запретил зимние тренировки и того и гляди велит вообще закрыть лагерь. Скажите, пожалуйста, будущий депутат Думы, народный кумир, а у него во дворе пацаны боевые приемы отрабатывают! Ну и что! Да народ только в восторг придет оттого, что есть кому защищать его, народа, священную особу.

Осенью они проводили показательный смотр боевой подготовки. Ребята, одетые в одинаковую черную форму, подтянутые и ладные, прыгали через барьеры, швыряли друг друга на землю, боролись на палках, с ремнями, веревками. Красота, с гордостью думал подполковник Грибоедов, любой спецназ позавидует. Вот бы таких бойцов выпустить на улицу, сразу порядок будет — ни проституток на обочинах, ни кавказцев с мандаринами у переходов, ни дергающихся слюнявых юнцов с металлической музыкой в ушах. Еще бы одного офицера к ним приставить, со своим опытом, чтобы чему-то новому научил.

Леонид Викторович стоял рядом с ним у забора, кивал одобрительно, вроде как парад принимал. Тут они и пролетели, эти два парашютиста. Не то чтобы совсем низко, но и не слишком высоко. Ветер был, и их вынесло откуда-то из-за спины. Леонид Викторович вскинул голову и как закричит: «Это что? Это кто допустил?!» Ребята остановились и тоже вверх уставились. Парашют висел посреди неба, и его не спеша относило ветром за крышу дома. Леонид Викторович снова вскрикнул: «Камера!» — и бросился к крыльцу. А Грибоедов поднял бинокль и действительно разглядел в руках одного из летунов какую-то широкую блестящую линзу, по всей видимости, объектив фотоаппарата. От него на солнце рассыпались блики, потому, наверное, бдительный Переяславчиков и заметил его с земли.

Показательное выступление кое-как довели до конца, но Леонид Викторович к бойцам уже не вышел, а подполковнику потом закатил форменную истерику: мол, это была спланированная провокация, его специально снимали, чтобы скомпрометировать, — вот он, народный заступник, который чуть ли не в президенты метит, а рядом штурмовики в черном маршируют. Катастрофа, скандал! И это накануне регистрации партии! Немедленно найти, и так далее.

Грибоедов в катастрофу не поверил, но приказ выполнил. Ребята выяснили, какой спортсмен летал в тот день над поселком (заодно провели разъяснительную работу с начальником парашютного клуба о том, что следует уважать право людей на частную жизнь, а не подглядывать за ними сверху), нашли самого парня и без напряга получили от него координаты фотографа. Того ловить пришлось долго, он то не отвечал на телефонные звонки, то уезжал в командировки, но в конце концов и его отследили в редакции одного журнала. Юрию Павловичу пришлось вмешаться и помочь ребятам, с пройдохами из журнала они бы самостоятельно не разобрались, но дальше сработали одни и вполне грамотно. Даже осуществили одну забавную идею Переяславчикова, которая родилась у него после бесед с подполковником Грибоедовым.