Агидель стремится к Волге

I

После мятежа 1645 года Российское государство было вынуждено подтвердить оговоренные в Жалованной грамоте Ивана Грозного вотчинное право башкир на их исконные земли. Однако часто сменявшие друг друга воеводы, не желая выполнять условия соборного уложения Белого царя, иной раз вероломно нарушали его. И таким образом число припущенников[54] увеличивалось, а сборщики податей безнаказанно творили настоящий произвол.

Недовольство коренного населения с каждым разом росло. А вместе с тем крепчал национальный дух. Башкиры хорошо понимали, что полной свободы без единения, без борьбы за государственность, за централизованную власть им не добиться.

Жестокое обращение с населением со стороны сборщиков ясака, в конце концов, переполнило чашу их терпения. Доведенные до отчаяния люди стали поговаривать о том, чтобы подняться против притеснителей с оружием.

Собравшись и обсудив план восстания, батыры северо-восточных племен предложили возглавить его Садиру-мулле — новому старшине Тамьянской волости.

Но тот отказался.

— Я считаю, это неразумно — идти против России, к которой мы присоединились своей волей. Если я приму участие в восстании, то нарушу завет моих предков и перестану себя уважать.

Сородичи возмутились, зашумели:

— Выходит, урысы на нас — с камнем, а мы к ним — с угощением?!

— Нет мочи сносить измывательств баскаков!

— По-твоему, мы должны терпеть только из-за того, что когда-то дед твоего деда Шагали Шакман-бей кланялся Ивану Грозному?

— Если урысы хотят мира, зачем они нарушают договор?

— Разве для того башкорты вошли в Россию, чтобы промотать и проморгать наследие своих предков, терпеть притеснения, платить непосильный ясак?

— Мы так радовались, когда избавились от гнета чужеземцев, а теперь что? Из огня да в полымя?!

— Свобода или смерть!..

Когда страсти немного улеглись, Садир-мулла произнес с вымученной улыбкой:

— А мне-то дадите слово молвить?

— Конечно, — откликнулся Арысланбек-батыр.

И тогда мулла заговорил снова:

— Я тоже не хочу быть рабом, агай-эне!..

— А раз не хочешь, почему отказываешься от нашего предложения? — перебил его Хары-Мэргэн, вынужденный скрываться от русских воевод-притеснителей.

Понимая, каково батыру, Садир-мулла ответил ему беззлобно:

— Нельзя нам сейчас затевать свару. Зачем же попусту проливать кровь башкортов? Я думаю…

— Ну-ка, ну-ка, что ты там еще надумал? — снова прервал его Хары-Мэргэн.

— Да не петушись ты, выслушай сперва человека! — одернул горячего товарища Арысланбек-батыр и, обратившись к Садир-бею, сказал: — Мы тоже понимаем, достопочтенный хэзрэт, что война — это не игра. Так ведь и терпению нашему пришел конец, жизнь уже невмоготу. Вот если бы вымести кильмешяков со священной земли нашей да ускорить объединение всех племен в одно ханство! Твой род известен всем башкортам. Если бы ты только согласился возглавить восстание! Соглашайся. Когда мы поднимемся, к нам примкнут и другие волости.

— У меня нет опыта, да и чин невелик. Отчего бы вам не попросить старшину Сибирской дороги или главного ахуна[55]? — предложил Садир-мулла.

— Куда уж им! Они во всем урысам потакают.

— Негоже так отзываться о почтенных людях.

— Эх, хэзрэт! Да эти «почтенные люди» у верхотурского воеводы на побегушках, — сказал Арыслан-бек.

Его слова подтвердили Ишмухамет, Конкас, Деуеней Давлетбаевы, Баязан Туктамышев. Они настаивали, чтобы Садир согласился возглавить мятеж.

Старшина Тамьянской волости был в смятении.

Лишь после дневного намаза и трапезы он дал гостям окончательный ответ:

— Агай-эне, прошу вас не держать на меня зла. Но мое слово таково: я не хочу, чтобы башкорты ввязались в такое дело.

— Карателей боишься?

— Да никого я не боюсь, — поморщился Садир-мулла. — Но и зайцем, то бишь мишенью для охотников, тоже быть не желаю. К тому же нельзя забывать и про своих же продажных беев, которые кружат над нами, точно коршуны… Толкать народ в самое пекло без всякой подготовки, заведомо зная, что люди погибнут, — преступление да и только. Мы должны крепко подумать и о судьбе наших женщин, беспомощных детей и стариков. Что с ними будет, когда восстание подавят?..

Деуеней-батыр ответил на его вопрос вопросом:

— Тебя послушать, мы должны все молча терпеть, закрыв глаза на беззаконие. И пускай кильмешяки наглеют, да? А разве бездействие не преступление, хэзрэт? Кто ж позаботится о будущем башкортов, если не мы сами?

— Я тоже не собираюсь сидеть сложа руки, — с обидой произнес Садир-мулла. — До сих пор мы решали все миром, при помощи договора с Ак-батшой. И теперь могли бы. Как узнает батша Романов про то, что здесь кильмешяки творят, нарушают его уложение, небось, даром им это не пройдет.

— И впрямь, почему нам такое в голову не пришло? Нужно сообщить батше, пускай их накажет, — обрадовался Арысланбек.

Батыры поддержали его предложение, восклицая:

— Вот это мудро!

— Решено, будем писать письмо Ак-батше!..

Садир-мулла вышел в соседнюю комнату, где сидел вместе с матерью его двенадцатилетний сын Саит. Вручив мальчику бумагу и карандаш, он сказал:

— Улым, мы с агаями собираемся сочинить Ак-батше письмо. А ты будешь писать под диктовку.

И Сайт, сын старшины Тамьянской волости, стал аккуратно записывать все, что диктовали ему взрослые:

Попросив сына переписать грамоту, чтобы оставить у себя копию, Садир-бей обвел гостей вопросительным взглядом.

— Ну, кто из вас возьмется доставить письмо в Москву?

Джигиты промолчали.

— Выходит, зря писали?

— Надо бы такого человека послать, который с Ак-батшой говорить сможет, — сказал Хары Мэргэн.

Садир удивился тому, что готовые на самые решительные действия батыры боятся ехать в Москву.

— Да, вижу я, не нашлось среди вас смельчаков… — с укором воскликнул он. — Хотите на меня эту ношу взвалить? Ну что ж, дождемся весны. Пускай дороги просохнут. Тогда и съезжу, если на то будет воля Аллаха…

— Э-эй, жди-дожидайся, покуда просохнут! — проворчал Баязан Туктамышев.

— Не хочешь ждать, тогда сам поезжай! — сказал ему Деуеней Давлетбаев.

— А вот и поеду! Отчего не поехать? Сам отвезу письмо в Москву!.. — решительно заявил тот.

Несколько человек, раззадорившись, изъявили желание его сопровождать. И вскоре, собрав меха в дар царю и его приближенным, конники-джигиты отправились в Первопрестольную…

II

Посланные к Белому царю с письмом батыры домой не вернулись. Бесследно исчезли. И лишь позже выяснилось, что по дороге на них напали воровские казаки, ограбили и забили их до смерти.

А тем временем в Башкортостане все шло своим чередом. Невзирая на наличие жалованных грамот Ивана Грозного и уложения Алексея Михайловича Романова от 1649 года, закреплявших права коренного населения, пришельцы все так же бесцеремонно продолжали теснить вотчинников с их законных земель.

Доведенные до отчаяния бесчеловечностью сборщиков податей башкиры Сибирской и других дорог бросали насиженные места и убегали к калмыкам и киргиз-кайсакам.

Не помогло и то, что старшина Тамьянской волости Садир-бей лично обращался к уфимскому и верхотурскому воеводам. Не было также никакого толку от жалоб, которые шли и шли в Москву одна за другой.

Между тем, словно в отместку никак не унимавшимся башкирам, воеводы затеяли строительство целой череды новых русских городов по берегам Исети, Асели и Миасса. Появились Арамильская, Камышевская, Багаряцкая, Верхне-Миасская-Чумляцская, Белоярская, Новопесчанская слободы, Колчеданский и Катайский остроги. На западе приступили к возведению Закамской линии, по которой за короткий срок были построены такие города, как Мензелинск, Заинек, Ерыклинск, Тиинск, Билярск, Новошешминск. Их заселяли пленными поляками.

Новый уфимский воевода, посулив калмыкам земли от Волги до Яика и Сакмары, стал подстрекать их против башкир и даже оказывал им военную помощь.

Положение коренных жителей становилось бедственным и отчаянным и, воспринимавшие поначалу переселенцев дружелюбно, башкиры стали испытывать враждебность по отношению к ним. Давние их мечты о создании самостоятельного государства терпели крах. Обнищавший от грабежей народ снова оказался на грани выживания.

Садир-бей не мог взять в толк, отчего так лютуют кильмешяки. И невольно закрадывалась мысль, что без царского благословения они вряд ли бы осмелились так поступать с башкирами — грабить их, в десятки раз взвинчивать подати, незаслуженно обижать и унижать, избивать их, измываться над женщинами.

Да, Белому царю наверняка все известно. Вон и стольник Языков да воевода Зеленов со своими казаками в укреплениях на Закамской линии объявились. Это явно неспроста…

А тем временем численность войска, присланного в Зауралье из центра России, выросла в несколько раз. Неуклонно увеличивалось и количество иноземных офицеров-наемников. Ходили также слухи, будто полковник Полуэктов[56], разместивший два своих полка между Тоболом и Исетью, пытается насильно крестить башкир. И это, судя по всему, правда…

Уж как ни ломал Садир-мулла голову, думая, каким образом вызволить народ из беды, но так ни до чего и не додумался. А в один из дней, когда он сидел, пригорюнившись, будто человек, уронивший в омут топор, пожаловал к нему Хары-Мэргэн.

Батыр тепло поздоровался с муллой, обхватив обеими ладонями его руки, после чего сообщил, что большинство башкир Сибирской дороги собираются перенести летовки в безопасное место, переправить женщин, детей, стариков, живность поближе к истокам Яика и Агидели.

— Большинство, говоришь? Значит, не все согласны переехать? Неужто есть такие, кто хочет остаться? — удивился Садир-бей.

— Да нет таких. Просто надо же было кого-то оставить аулы охранять. Вот мы и отобрали по одному человеку из каждой семьи.

— Уже начали переезжать?

— Нет еще. Но как только переправим своих в безопасное место, начнем готовиться к войне. Ты нам поможешь, хэзрэт?

— Какой разговор, конечно. Уж я-то в стороне не останусь, — ответил тот.

Хары-Мэргэн обрадовался.

— Тогда ладно. За тем я и приехал, чтобы мнение твое узнать, — признался он, поднимаясь.

— А как же чай? — спохватился Садир-бей, видя, что гость собирается уезжать.

— Ты уж не взыщи, недосуг мне пока рассиживаться. Тороплюсь, хочу еще кое-куда наведаться, — сказал батыр на прощанье и, вскочив в седло, ускакал…

Но получилось совсем не так, как замыслил Хары-Мэргэн.

После встреч с волостными старшинами он вернулся в родной аул. Переговорив с аксакалами, в каком порядке они начнут переселение, батыр повернул было к себе домой, но тут возле околицы неожиданно появился всадник. Толпа, стоявшая посреди улицы, застыла в тревожном ожидании.

— Что случилось?

— Да отведет Аллах от нас недобрую весть!..

Однако джигит, загнавший до пены коня, приехал как раз с дурной вестью. Осадив резким движением скакуна, он остановился, как вкопанный, и прохрипел:

— Плохи наши дела!..

— Что стряслось? — спросил Хары-Мэргэн упавшим голосом.

— У нас в ауле… У нас в Мештиме… — задыхался парень, точно рыба на суше, — т-т-такое творится!.. У-у-у-жас!..

— Да говори же толком, не томи!..

— Резня, кровь!..

Еще не успев разобраться, что к чему, Хары-Мэргэн резво вскочил на лошадь.

— Братья, за мной! Не отставать! — крикнул он, пришпоривая скакуна каблуками сапог, и устремился в сторону аула Мештим.

III

…В самый разгар приготовлений к переезду на язлау[57] мештимские башкиры узнали, что едет к ним русский боярин Максимов. Они растерялись. Такой визит не сулил им ничего доброго. Ведь кто бы ни появлялся в их ауле, без грабежа не обходилось. Обирали жителей до последнего.

Настроение у людей испортилось. А тут еще и староста Яубасар Исламов постарался. Обязанный встретить боярина хлебом-солью, он приготовился к торжественному приему. Но гость почему-то задерживался.

Народ, заполнивший улицу, томился в ожидании. От скуки люди начали развлекать друг друга, рассказывая разные были и небылицы.

Кто-то высказал предположение, что боярин будет разбираться с письмом, написанным царю. Возник спор. Потом всеобщее внимание переключилось на того, кто завел речь о мятеже башкир Ногайской дороги. Он поведал, что восставшие прогнали русских помещиков, а церкви сожгли.

— Вот так вот. Ногайские башкорты за свободу борются, а мы тут слюни пускаем, боярина-урыса поджидаючи, — ворчливо заметил человек по имени Давлетбай.

— Верно, — подхватил его слова другой. — Башкорты других дорог не дают разгуляться кильмешякам, а мы собственной тени боимся! Вот потому они и не чикаются с нами. Средь бела дня налетают, грабят, наших жен бесчестят, без конца строятся, где вздумается, церквушки свои повсюду ставят.

Тут завелись и остальные.

— Ну да, а нам не дают мечети строить, запрещают детей по-своему учить.

— Сами виноваты. Зачем нам пенять на кого-то, когда сами трусливее зайцев?

— Так кто ж тебе мешает, Исхак-кусты? Иди, воюй с кильмешяками, раз ты такой храбрый!

— Один что ли?!

— Начни, авось и другие за тобой поднимутся!

— Ишь, ты какой прыткий, Давлетбай! Сам и начинай!..

Стоявший неподалеку Ягуда-мулла, наблюдавший перепалку молодых, не выдержал и решил вмешаться:

— Да уймитесь вы, нечего друг друга подстрекать!

Между тем староста Яубасар, не обращая внимания на разговоры, стоял, не сводя с дороги глаз.

Лишь к вечеру вдалеке показался отряд конных казаков, сопровождавших боярскую коляску.

Максимов прибыл в компании с капитаном Замараткиным.

Когда упряжка, поравнявшись с толпой, остановилась, боярин первым приветствовал встречающих:

— Здоровы ли, башкирцы?

— Здоровы, Аллага шюгюр! — откликнулись староста с муллой. — А сами-то вы как, боярин?

Народ же молчал. Офицер побагровел от негодования и рявкнул:

— А прочие языки проглотили, что ли?! Почто не здороваетесь? Сейчас я вам покажу, басурманам…

— Оставьте, капитан, не надо, — коснулся его плеча Максимов и, оглаживая окладистую черную бороду, повернулся к Яубасару. — Ты ведь староста этого села?

— Я… — промямлил тот.

Боярин сошел вниз.

— Вы что, готовитесь перебираться на вешнюю стоянку?

— Послезавтра собираемся.

— Далеко ли отсюда ваше кочевье?

— Да нет, версты три-четыре, на речке Сюмюк.

— А где бывают летовки да осенние стоянки?

— За горой Дильбар.

— Может, перенесете стоянку в другое место? — предложил вдруг Максимов.

Староста Яубасар растерялся.

— Вы шутите? — спросил он.

— Да нет. Какие могут быть шутки!.

— Как же так, боярин-эфенде? Кто ж согласится уйти с насиженного места? — промолвил староста, опуская голову. — Наши деды и отцы весною всегда на Сюмюке жили. И нам негоже тот обычай нарушать.

— Вы ведь там скотину пасете. Не жаль такую землю вытаптывать? На ней ведь хлеб можно растить.

— Для скотины — не жаль. Так Аллаху угодно, — возразил Яубасар.

Максимов усмехнулся и заметил с издевкой:

— Ну, что вы за люди, башкирцы! С жирного, отменного чернозема столько пшеницы иметь можно, а вы туда свою скотину пускаете. Куда это годится — такое добро переводить! Ежели согласитесь перенести вешнюю стоянку в другое место, обещаю вам хлеб поставлять, сахар да чай.

— А что с нашей землей будет?

— Хочу зерном засеять.

— Наше пастбище — зерном?! — обомлел староста.

— Да не все ли вам равно, где скотину пасти, что вы за эти угодья цепляетесь? — потерял терпение Максимов и добавил с угрозой: — Ежели уйдете оттуда, будет промеж нас мир. А не согласитесь, тогда уж не обессудьте, на себя пеняйте!

— Как же так, господин боярин? Да мы… Мы ведь… — взмолился Яубасар, чуть не плача. Но тут вмешался Давлетбай.

— Не желаем уступать никому землю наших предков! — заявил он решительно.

Его поддержали односельчане, хранившие до сих пор молчание:

— Неужто боярам земли мало, на наши пастбища зарятся?!

— Нет, не уйдем с Сюмюка!

— Ни за что не уступим!

— Ищи себе другое место для хлеба, барин!..

Перекрикивая друг друга, люди рвались вперед.

Кольцо вокруг приезжих сужалось. Капитан Замараткин побледнел.

Стараясь не выдать страха, Максимов насилу выдавил из себя улыбку и сказал:

— Зря вы так расшумелись! Да разве ж стал бы я по-доброму разговаривать, кабы не уважал вас. А ведь мог поступить так, как власти велят!..

— Власти? — удивленно переспросил Давлетбай.

— Именно так. Ваши земли отданы мне.

Его слова только подлили масла в огонь. Башкиры снова возмутились:

— Что за новости?! Кто дал право распоряжаться нашей землей?!

— Вопрос о земле решается только на йыйыне!

— Как посмели нарушить закон Ивана Грозного?!..

И тут сорвался кое-как крепившийся капитан Замараткин.

— Мол-ча-а-ать!.. — заорал он что есть мочи. — Не понимаете по-хорошему, мерзавцы, так я вам…

— Саша, — схватил офицера за руку Максимов, — успокойся, не горячись. Я попытаюсь уладить все миром.

Замараткин умолк, и башкиры угомонились.

— Вот что мы можем сделать — я согласен выкупить у вас вашу землю, — воспользовавшись затишьем, обратился к ним Максимов и, взглянув на старосту, спросил: — Что скажете на это?

Боясь глядеть боярину прямо в его плутоватые глаза, Яубасар тихо промолвил:

— Не знаю… Что народ скажет…

Но люди снова сорвались.

— Нет, мы не согласны продавать свою землю! — крикнул Исхак.

Его поддержали другие:

— Никто еще не разжился с того, что распродавал священную землю своих предков!

— Мы хотим жить своей волей!

— Оставьте нас в покое!

— Хватит, убирайтесь в свой Расяй!..

Видя, что люди непреклонны, Максимов пожалел, что приехал.

Староста же метался меж двух огней. Понимая, чем чреват бунт, Яубасар решил, пока не поздно, призвать народ к порядку:

— Агай-эне, успокойтесь! Образумьтесь! Вы же знаете, чем это может кончиться! Пора расходиться по домам!..

Но Давлетбай не внял предупреждению старосты.

— Агай, нечего нам рот затыкать! Натерпелись от кильмешяков! Сколько же еще терпеть?! Уж больно жаден боярин, никак не насытится! Когда-то ведь нужно его остановить. Мало ему нашего добра, так ведь нет — сын его Прохор столько девушек нам перепортил, жен совратил!..

При упоминании об обидчике присмиревшие было башкиры просто рассвирепели:

— Боярский сын Прохор точно жеребец похотливый!

— Нет от него никакого спасу!

— Хоть бы обуздал боярин старшего сына!

— Как же, небось, сам же и подзуживает, чтобы тот перевел род наш башкортский!

Максимов затравленно озирался по сторонам, ничего не понимая. Расспросив старосту и уразумев, что к чему, он поспешил замять неприятное дело:

— Постойте-ка, башкирцы, успокойтесь!.. Давайте потолкуем без криков!.. Скажу вам честно, как на духу, я впервые слышу про проказы моего старшего сына!..

Но народ не унимался.

Максимов с беспомощным видом топтался на месте, не в силах его успокоить.

— Люди, выслушайте меня, бога ради!.. Обещаю впредь ничего не делать, не посоветовавшись с вами!..

Перепуганный мулла поддакивал ему, но их голоса заглушались общим гвалтом. Да никто и не вслушивался.

Вот сквозь орущую толпу протиснулся вперед какой-то человек и встал прямо напротив боярина.

— Моя дочь, пятнадцати лет, бежала от твоего сына, спасая свою честь. Спрыгнула с крутого яра, ноги переломала, — заявил он Максимову и потребовал от него денег на лечение.

— Об этом после переговорим, с глазу на глаз, — ответил тот.

Но люди дружно встали на защиту пострадавшего односельчанина:

— Нет, барин, как у нас говорят — отложишь дело на потом, снегом занесет.

— Давай прямо сейчас плати, при нас!..

Максимову не осталось ничего другого, кроме как подчиниться. Он нехотя сунул руку в карман, извлек из него деньги и, пересчитав, протянул их отцу покалеченной девушки.

— На, держи! Думаю, этого тебе хватит.

Исхак подскочил к мужчине, проверил полученную им сумму и недовольно воскликнул:

— Мало, больно мало даешь, барин! На две ноги твоих денег не хватит.

Капитан Замараткин со злостью дернул забияку за рукав.

— Эй ты, не встревай!

Но не тут-то было.

— Не трогай меня, не имеешь права! — завопил Исхак.

Их перебранка завела остальных башкир. Видя, что казаки пришли в движение, готовясь дать им отпор, староста выступил вперед.

— Агай-эне, да угомонитесь же наконец! Кулаками ничего не добьетесь, — одернул он строго односельчан и, повернувшись к Исхаку, обрушил на него весь свой гнев: — А тебе нечего было вмешиваться! Мал еще, чтобы за старших решать. Ступай-ка лучше домой!

У Исхака не хватило духу препираться со старостой.

— А я что? Я ведь не для себя стараюсь… — проворчал он с обидой и добавил: — Ладно, раз моя помощь никому не нужна, я пошел.

Сказав это, парень скрылся в толпе.

Воцарилась напряженная тишина. Воспользовавшись всеобщим замешательством, Максимов, недолго думая, забрался в коляску.

— Трогай! — приказал он кучеру.

Тот тряхнул вожжами. Лошади мотнули гривастыми головами и, фыркая, потянули повозку. За начальством повернули казаки.

Обволакиваемая дорожной пылью, поднятой множеством копыт, неподвижная толпа безмолвно провожала незваных гостей.

Максимов, переживая свою неудачу, был хмур. Возле околицы он обернулся назад.

— Так ведь и стоят, не расходятся, — криво усмехнулся он.

— Может, замыслили чего! — предположил капитан.

— Вряд ли, Саша… Не дерзнут, — уверенно произнес Максимов и процедил зловеще сквозь зубы: — Все равно по-моему будет!

— Отчего ж басурмане сегодня так осмелели, Иван Федорович?

— Овца паршивая в стаде завелась. Это тот самый хлопец народ взбаламутил. Надобно в острог его, горлопана. Без него башкирцы станут покорнее.

После некоторого молчания Замараткин снова заговорил:

— И зачем мы только сюда приехали?

Максимов покачал головой.

— Вот и я думаю, зачем… Встретился бы со старостой наедине, договорились бы. А то и вовсе не стал бы ни у кого разрешения испрашивать, обделал бы все втихую.

— Может, стоило к воеводе за разрешением обратиться, Иван Федорович? — спросил капитан.

— Это еще зачем?! — скривил губы Максимов и, надувшись, важно изрек: — Я — боярин! И на всю здешнюю округу сам себе голова.

— Ну, а ежели башкирцы все же воспротивятся, что делать станете? — не унимался Замараткин.

В ответ на это Максимов заметил с усмешкой:

— А твои казаки на что?

— И то верно… — согласился офицер.

IV

Мештимские башкиры торжествовали, думая, что одержали победу.

А на следующее утро спозаранку кто-то постучал в окно старосты.

— Турэ, вставай! Быстрее!..

Яубасар в страхе проснулся и, ничего не соображая спросонок, сел, протирая глаза.

— Что такое?.. Где горит, где пожар?

— Да открой же дверь поскорее, у меня к тебе срочное дело!

— Какое может быть дело в столь ранний час?

— Выйдешь, тогда и скажу…

Староста, осторожно ступая, чтобы не тревожить домочадцев, вышел наружу. Увидав перед собой пожилого дегтярника, он сразу же взял себя в руки и лишь проворчал недовольно:

— Мог бы и днем прийти, бабай! Вот ведь приспичило тебе…

— Верно говоришь, приспичило… А ты знаешь, что максимовские пахари с вечера земли наши ворочают?

— Наши земли? — чуть не задохнулся староста. — Где, в каком месте?

— В том самом, где мы язлау проводим. Пастбища наши весенние распахивают! Всю ночь напролет работали, сменяя друг друга. Вот заряд у них и не кончается.

— Что, и сейчас пашут?

— Пашут.

— Сколько у них людей?

— Много.

— Так сосчитать надо было!

— Куда уж там считать, близко не подступишься! Казаки охраняют.

Староста запаниковал.

— Ай-яй-яй, вот беда-то!.. Что за напасть такая! Как же нам теперь быть? — запричитал он, заламывая руки. Потом вдруг сорвался с места и, наспех одевшись, помчался к мулле, проживавшему напротив мечети. — Эй, хэзрэт, просыпайся, вставай!.. — прокричал он в открытое окошко.

Накинув на плечи чекмень, Ягуда вышел к старосте.

— Что случилось?

Когда Яубасар поведал мулле принесенную дегтярником новость, тот побелел.

— И-и Тэнгре, пощади нас!..

— Не будем терять время, хэзрэт. Как только народ соберется на утренний намаз, мы тут же отправимся к боярским холуям, остановим их!

— Ладно, а пока народ не собрался, давай-ка чайку попьем.

Староста рассердился.

— Да ты в уме ли? Какой еще чай?! Прямо сейчас и начнем, соберем людей до намаза и тут же двинемся.

— А нельзя ли после намаза?

— В дороге помолимся, хэзрэт!

— Ну что ж, раз уж беда такая приключилась, Аллахи Тагаля нас простит, — нехотя согласился мулла.

И тем не менее, вернувшись в дом, Ягуда долго провозился. Расстелив на нарах намазлык, он совершил сначала утреннюю молитву, потом выпил приготовленный служанкой чай и лишь после этого вышел на улицу.

Дождавшись его, вооруженные топорами, вилами, кирками, косами и дубинками мужчины тронулись не мешкая в путь.

Пока ехали, никто из них не проронил ни слова. Лишь поднявшись на взгорье возле реки Сюмюк и увидев внизу распаханные поля, они растерянно переглянулись.

— Никак опоздали?

— Половину нашей земли разворотили!

— А избушки-то, избушки! Будто на островке в море!

— Изгороди порушены!

— А где же сами пахари?

— Вон там, где мы кобылиц доим…

Староста рванул вперед, увлекая за собой джигитов. Завидев на берегу Сюмюка с два десятка холопов, распахивавших целину, и солдат, он придержал коня.

— Агай-эне, пахарей стерегут вооруженные ратники. Что будем делать, драться или назад повернем?

— Мы, что, для того сюда явились, чтобы воякам задницы свои показать?! — с возмущением воскликнул Давлетбай. — Это же наша земля! Земля, завещанная нам предками. И я буду драться за нее насмерть!

— Я тоже жизни своей не пожалею… — сказал Исхак.

Их поддержали и остальные.

— Гнать отсюда боярских холуев!

— А станут упираться — никакой им пощады!..

Подзадоривая друг друга, джигиты бросились вперед.

Заметив их приближение, офицер что-то прокричал, после чего раздались выстрелы.

Башкиры, испугавшись, придержали разгоряченных коней.

— Может, вернемся? — предложил Исхак.

— Ружей урысовых испугался? Нечего было тогда сюда соваться! — огрызнулся Давлетбай и, ударив каблуками по бокам лошади, вырвался вперед.

Скрежеща зубами и меча искры огненным взором, Исхак молча ринулся вслед за товарищем. Остальные тоже не устояли.

Раздался оружейный залп.

Кто-то из джигитов, смертельно раненный, вывалился из седла. Но гибель одного человека не остановила башкир, а лишь еще пуще разозлила их.

Казаки не успели распутать своих лошадей и были вынуждены сражаться с башкирскими всадниками пешими.

Битва была недолгой.

Когда обезоруженных казаков и офицера привели к старосте, раздался чей-то вопль:

— Держите сына боярского!

— Где?

— Уходит к Сюмюку!..

Старшему сыну Максимова не удалось скрыться. Прохора быстро изловили, заломили ему за спину руки и связали.

Он отчаянно вырывался и, гневно вращая глазами, требовал, чтобы его освободили:

— Не будет вам никакой пощады! Хотите жить — отпустите всех подобру-поздорову!

— Угодья наши самовольно распахал, теперь отомстить грозится, яуыз[58]! — просверлил его ненавидящим взглядом Давлетбай.

Его слова были подхвачены другими:

— Это он во всем виноват!

— Оскопить его, чтоб не портил наших девушек!

— Правильно!..

Сообразив, какую участь ему готовят, Прохор не на шутку испугался.

— Да кто дал вам право чинить казнь такую!

— А у тебя есть право грабить башкортов, распахивать незаконно их земли, бесчестить наших красавиц-дочерей да жен, яуыз?! — гневно ответил боярскому сыну староста и дал разрешение кастрировать его.

— Лучше уж забейте насмерть! — взвыл Прохор.

— Нет, убивать мы тебя не станем, живи. Но сделаем так, чтобы впредь ты не смог портить наших девушек, — сказал Ишмурат, известный мастер по кастрации жеребцов.

Увидев в его руке острый нож, Прохор зарыдал.

— Умоляю вас, отпустите, бога ради!.. Близко не подойду теперь к башкиркам!..

— Ясное дело, не подойдешь. Куда уж тебе, скопцу! — невесело усмехнулся Ишмурат и велел повалить орущего боярина на землю.

Тот дергался и брыкался.

— Братья, крепче его держите!..

Оказавшись без штанов, Прохор понял, что дела его плохи, и зарыдал еще пуще:

— Спа-си-те-е-е!.. Бога ради, спасите, кто-нибудь!

Но его крики и слезы никого не разжалобили. А связанные по рукам и ногам казаки и пахари лишь молча наблюдали за происходящим.

— Раздвиньте ему ноги да держите крепче! — скомандовал Ишмурат и, встав на колени, склонился над лежащим.

— Лежи тихо, Прохор, не дергайся! Будешь спокойно лежать, ничего не почувствуешь. А то ведь я могу невзначай лишнее отрезать.

Тот, продолжая на что-то надеяться, закричал:

— Пощадите!.. Все отдам, ежели не тронете!..

— Только так тебя можно остановить, распутника… — мрачно произнес Ишмурат, занося над боярином нож.

Прохор выпучил глаза и что есть мочи завопил.

Привыкший кастрировать жеребцов Ишмурат спокойно делал свое дело, приговаривая:

— Потерпи маленько, сейчас кончу. С этого дня будешь жить без всяких забот. — Произведя операцию, он посыпал рану солью, чтобы остановить кровь, завернул в тряпочку кусочек отрезанной плоти и, протянув одному из крестьян, наказал: — На, отдай это боярину Максимову да передай на словах, пускай не держит на нас зла. У нас не было другого выхода.

Пахари зашумели:

— Уж мы-то вас понимаем, ишо как понимаем!

— Молодой боярин и нашим девкам житья не давал!

— Теперь-то уж, чай, угомонится!..

Пахари положили Прохора в телегу и погнали лошадей за гору Сеяле, в поселок.

Когда они скрылись из виду, Давлетбай кивнул в сторону казаков.

— А с этими что делать будем?

— Они тоже не виноваты, потому как сами подневольные. Отпустим их, — рассудил староста.

V

Не зря говорят — от судьбы никуда не денешься…

Когда мештимцы, отправив ратников и офицера назад, предавали земле тело погибшего джигита на зыярате возле весенней стоянки, никому из них и в голову не могло прийти, что творится в то время в их родном ауле. А между тем казаки, воспользовавшись их отсутствием, совершили стремительный налет на Мештим, надругались над женщинами и захватили их с собой вместе с добычей.

Однако обезоруженные злодеи не успели далеко уйти. На полпути их нагнали джигиты, забили насмерть и вернули награбленное.

Все это накалило и без того взрывоопасную обстановку. И вскоре до Мештима дошла весть, будто бы из городка, где проживал Максимов, не сегодня завтра должно прибыть большое войско.

Никто не знал, правда это или всего лишь слух. Но так или иначе, башкиры отлично понимали, что боярин не оставит безнаказанной расправу над Прохором и казаками. Поэтому они, не теряя времени даром, готовились к встрече с карателями.

Получив известие о том, что в сторону аула движется батальон стрельцов под командованием капитана Замараткина, вооруженные луками да колчанами, топорами, пиками, вилами и конфискованными у солдат ружьями, мужчины собрались на поляне за околицей. Они были начеку. Зловещая тишина угнетала и пугала их.

Устав от напряжения, люди стали перешептываться.

— Может, Замараткин назад повернул? — спросил кто-то с надеждой.

— Как же! Если уж вышли, зачем им обратно возвращаться!

Потрясая ружьем, Давлетбай хорохорился:

— Пускай попробуют приблизиться, я такое им покажу, чего они в жизнь не видывали!

Исхак не отставал от товарища:

— Да, пусть только сунутся, уж мы им зададим!..

Ишмурат, оскопивший боярского сына, стоял молча, держа в руках ружье, словно дубину. Он нервно приминал концом приклада землю под ногами и озирался по сторонам, высматривая неприятеля.

Со всех сторон то и дело раздавались проклятия на головы кильмешяков.

Скрывавший от всех, что вояки в тот злополучный день надругались над его дочерью, мулла Ягуда, как и староста Яубасар, не находил себе места от волнения и тревоги.

Появление вдали колонны заметили одновременно несколько человек. Раздались крики:

— Вон, идут!

— Будто волны катят!

— Сколько же их — не перечесть!..

И тут все разом замерли. Даже стоявшие поодаль дети притихли, чувствуя, что надвигается большая беда.

А колонна неминуемо приближалась, напоминая издали ползущую длинную гусеницу.

Но вот ехавший верхом офицер взмахнул кнутовищем и что-то прокричал. Процессия остановилась. Дождавшись, когда подтянутся идущие в хвосте, ратники снова пришли в движение.

Не сводя завороженных глаз с поблескивающих на солнце штыков-байонетов, прикрепленных к стволам солдатских ружий, Давлетбай потерял чувство реальности. Происходящее воспринималось им как дурной сон. Казалось, стоит только проснуться, как странные видения рассеются и страхи улетучатся. Но, увы, это был не сон. И идущая стройными рядами колонна, и громыхающее сзади тяжелое орудие — все это было наяву.

Когда наступавшие подошли на расстояние в полторы сотни аршин, раздалась команда. После этого колонна разделилась на роты, одна из которых пошла налево, другая — направо.

Гарцуя на коне, капитан Замараткин выехал вперед. Помахивая угрожающе нагайкой, он громко обратился к застывшим у околицы людям:

— Эй вы, башкирцы, выдайте мне ваших главарей! Коли сделаете по-моему, никто вас даже пальцем не тронет!

Но те, не представляя себе, чем может кончиться бунт, если они останутся без предводителей, не удостоили его даже ответом.

— Ежели не сдадите мне на руки главарей ваших, никого из вас в живых не оставлю! — пригрозил офицер.

Толпа вдруг разом ожила и затрепыхалась, словно трава от дуновения ветра. Заверещали от страха женщины и дети. Вопли отчаяния и плач слились воедино. Казалось, будто сама мать-земля рыдает, издает свой скорбный утробный стон.

Вдруг от толпы отделилась молоденькая женщина, прижимавшая к груди младенца, и направилась прямо к Замараткину. Остановившись в десяти шагах от офицера, она прокричала:

— Я хочу умереть вместе с ребенком насильника. Убей меня, яуыз!

Тот заерзал в седле.

— Прочь с дороги, безумная!

— Это ты и твои люди виноваты в моем безумии! Ну, стреляйте же, кровопийцы проклятые!

Не спускавшие с нее глаз солдаты застыли на месте.

Замараткин, испугавшись, что они перестанут ему повиноваться, заорал:

— Чего рты разинули? Стреляйте! Пли!

Обе роты были словно парализованы.

Видя это, башкиры сорвались с места и с радостными криками бросились к стрельцам.

Офицер сделал предупредительный выстрел из револьвера.

— Стоять!

Но башкиры не остановились. Конь офицера шарахнулся от надвигающейся шумной толпы к стоявшим стеной солдатам.

Замараткин колотил каблуками по брюху заупрямившегося животного, требуя:

— Стрелять!.. Стреляйте, болваны!..

Но те не двигались.

— Ну, глядите! Попадитесь-ка к бунтовщикам в руки — они и с вами расправятся!..

И только теперь воины очнулись. Вскинув ружья, они стали целиться в башкир.

Те сразу же встали, как вкопанные. Женщины запричитали, умоляя мужей отступить.

— Пли! — бесновался офицер.

Наконец раздались выстрелы.

Башкиры тут же бросились врассыпную.

— Да они же в воздух стреляют! — кричал Исхак, тщетно пытаясь остановить разбегавшихся односельчан. Он кинулся было за ними вдогонку, но, сраженный пулей, схватился за грудь и повалился наземь.

Староста и мулла тоже были смертельно ранены.

Увидев, что солдаты стреляют по людям. Давлетбай пытался остановить джигитов, приказывая метать в противника стрелы. Но никто его не слушался. Спасаясь бегством, односельчане бросали свое снаряжение.

А солдаты все палили и палили, не дожидаясь, когда рассеется дым.

Поняв, что он бессилен заставить людей драться, Давлетбай тоже сорвался с места.

Преследуя бегущих, каратели давили сапогами убитых и раненых.

С каждой командой капитана обрывались жизни десятков башкир.

Еле поспевавший за товарищами Давлетбай не переставал кричать:

— Братья, остановитесь! Дадим врагам отпор!..

Уходивших от преследования становилось все меньше и меньше. А когда уцелевшие люди добрались до другого конца улицы, раздался еще один залп.

Внезапная резкая боль пронзила Давлетбаю голень. Штанина тут же окрасилась в кровавый цвет.

«Все!.. Теперь они всех кончают», — подумал он с отчаянием.

Двое парней подхватили его под руки и потащили к самому крайнему дому. Спустившись с помощью джигитов в подпол, Давлетбай велел им бежать в соседний аул, сообщить о страшной трагедии и попросить там помощи.

Один из ребят остался с ним, а другой помчался исполнять его приказание.

Через некоторое время погреб стал наполняться дымом. И тогда находившийся при Давлетбае парень поднялся наверх и выглянул в окно.

— Аул подожгли. И здесь изгородь со стороны улицы горит. Надо вылезать отсюда, пока не задохнулись, и в лес уходить, — сказал Давлетбаю джигит и помог ему выбраться наружу. Но спастись беглецам не удалось. Солдаты нагнали их и закололи обоих штыками.

VI

Помощь, за которой посылал Давлетбай, разумеется, запоздала. Когда башкиры во главе с Хары-Мэргэном добрались до Мештима, вместо аула они обнаружили лишь пепелище, а солдат уже не застали. Из всех жителей чудом спаслись лишь несколько стариков.

Едва Хары-Мэргэн их увидел, из глаз его брызнули слезы.

— Звери! Никто меня не остановит, пока не отомщу карателям. Кровь — за кровь, смерть — за смерть! — произнеся эти слова как клятву, Хары-Мэргэн вскочил на коня.

Несмотря на кипевшую в нем злобу и лютую ненависть, батыр предпочел не спешить, понимая, что с горсткой джигитов боярина ему не одолеть. И он поехал по аулам, от одного яйляу к другому, набирая людей в свой отряд. Лишь когда в распоряжении Хары-Мэргэна было уже достаточно сил, он решился, наконец, идти на боярский поселок. Было это в июле 1662 года.

День стоял по-летнему знойный. В эту пору одни цветы уже осыпались, другие только еще распускались.

Хары-Мэргэн, вынужденный в последнее время скитаться вдали от дома, скрываясь от мести воевод, с наслаждением вбирал в себя ароматы родной земли. Ровные поляны и тугайлыки-поймы, ковыльные степи и зубчатая кайма Уральских гор — найдется ли человек, который мог бы равнодушно созерцать такие красоты? А ведь это и есть главная причина всех бед башкирских. На протяжении долгих веков богатства земли уральской притягивают к себе алчные взоры. Со времен Черного нашествия не ведают башкорты покоя — испытание за испытанием, все грабежи да насилие, бесчисленные невосполнимые потери и неизбывное горе. Как же допустил Аллахы Тагаля, возлюбивший сей край и сделавший его столь благодатным, чтобы девственную, неповторимую его природу оскверняли ненасытные чужеземцы? Чем больше прибывает сюда кильмешяков, тем меньше становится защитников этой земли. Они беспрестанно гибнут в смертельных схватках с несметными полчищами врагов.

С такими невеселыми мыслями ехал Хары-Мэргэн, ведя соратников на сечу. Не в силах унять душевные муки, он запел:

Песня вновь заставила Хары-Мэргэна задуматься над судьбой Башкортостана, о далеком прошлом и неведомом будущем. Удастся ли его народу отвоевать то, что успели присвоить кильмешяки, создать башкирское ханство и наладить нормальную жизнь? Столько напастей и невзгод пришлось вынести. Сколько же еще терпеть?!

Неисчислимые беды принес когда-то его народу Хромой Тимур, преследуя со своим двухсоттысячным войском трехсоттысячную армию хана Туктамыша. Он дважды пронесся по Башкортостану, круша и сжигая все на своем пути. Доведенные до плачевного состояния башкорты так и не успели опомниться. Лишь после того как Иван Грозный победил все четыре ханства, появилась передышка, которую они могли и должны были использовать для создания собственного государства. Но случилось то, чего никто не ожидал. Кильмешяки все прибывают, грабят, убивают, гонят башкортов с их кровных, законных вотчинных земель.

Тревожные мысли ни на мгновенье не отпускали Хары-Мэргэна, озабоченного сложившейся обстановкой, ухудшением и обострением отношений с русскими.

Ну ладно, поднимут они восстание, а что дальше? Какой конец их всех ждет? Может, прислушаться все-таки к совету Садира-муллы и остановиться, пока еще не поздно? Так ведь если башкорты прекратят борьбу, кильмешяки и вовсе обнаглеют. Кончится тем, что их лишат даже веры…

Нет, не бывать этому! И трагедия, случившаяся в Мештиме, не должна повториться! Чтобы хищные волки не разодрали башкортов, они должны быть сильными и храбрыми, как львы! У них нет выбора — борьба за свободу или смерть!..

Тяжело на душе у Хары-Мэргэна, невыносимо бремя тягостных раздумий и той ответственности, что он взял на себя. Боль так и просится наружу, изливается любимой песней:

Топча высокую траву, конь вынес Хары-Мэргэна на гору Сеяле. Сверху все было видно, как на ладони.

— Вон, за березняком идет большое стадо овец, — воскликнул кто-то сзади.

И в самом деле, овец в долине было видимо-невидимо.

— А у подножия Сеяле — коровы!..

Приложив руку к глазам, Хары-Мэргэн пригляделся и с недоумением спросил:

— Чья же это скотина?

— Какого-нибудь богача…

— Да нет, таких богатых башкортов у нас уже не осталось, — усомнился Хары-Мэргэн и вдруг встрепенулся, заметив всадников, выезжавших из леса напротив. — Ратники!.. Эту скотину они угнали у наших людей!..

— Верно! А впереди — афисар Замараткин.

— Тогда все понятно. Обобрали башкортов, теперь гонят скотину в Кунгур, — догадался Хары-Мэргэн и, сорвавшись с места, устремился в сторону приближавшихся к подножию Сеяле карателей.

Заметив надвигающихся башкирских всадников, капитан Замараткин что-то прокричал. Но рассредоточившиеся ратники не успели собраться и отбиться. Оставшиеся в живых после внезапного налета сдались башкирам. Только капитана нигде не нашли.

Когда подтвердилось, что стада действительно должны были увести в Кунгур, Хары-Мэргэн задумал налет на поселок, в котором проживал Максимов.

Никто не оказал башкирам сопротивления, потому что сам боярин со своими людьми успел скрыться, а настрадавшиеся крестьяне встретили мятежников с восторгом. Узнав же о разгроме отряда Замараткина, они обрадовались еще больше.

— Братцы, теперь мы здесь хозяева! — крикнул кто-то.

— Поделим боярское добро!

— Верно, он ведь нажил его нашим потом!..

И русские крестьяне, подзадоривая друг друга, стали растаскивать по своим избам максимовское имущество. А то, что не могли унести, с остервенением ломали и рушили. Растащив мешки с зерном, принялись со скандалом за дележ свиней и птицы.

Когда в боярском хозяйстве уже нечем было поживиться, одна толпа бросилась грабить поповский дом, другая — церквушку, а остальные нацелились на усадьбы приближенных Максимова…

Башкиры лишь молча наблюдали за происходящим. Запрещенная для употребления живность мусульман не интересовала. Устроившись к вечеру на краю поселка, они затеяли в честь первой своей победы пир. Для русских крестьян, захотевших участвовать в мэжлесе, башкиры сварили баранину, а для себя — конину.

С наступлением темноты вокруг жарких костров собрались кучками люди и приступили к трапезе. Русские пировали вперемешку с башкирами.

Нахлебавшись сивухи и вина из боярских погребов, крестьяне затянули какую-то песню. В свой черед и башкиры завели под курай «Яйляулек»[59].

В самый разгар гулянья из поселка примчался перепуганный подросток. Трясясь и безумно вращая глазенками, он прохрипел:

— Боярские хоромы горят!..

Вместо того чтобы броситься тушить пожар, какой-то русский парень радостно воскликнул, икнув:

— И-и поделом!.. Нам-то что?!

— Да ты че мелешь, Миколка! Неровен час, огонь-то и на наши избы перекинуться могет, — закричал сидевший рядом товарищ. Наскоро перекрестившись, он бросился в поселок.

Остальные же не стали себя утруждать, остались на своих местах. Чтобы успокоить мальчонку, мужики заставили его глотнуть крепкого винца и принялись расспрашивать, как развлекается в поселке народ.

— Кто ж запалил боярское гнездо, а? — поинтересовался кто-то.

— Да кто ж его ведает, — пожал плечами отрок, хмелея. — Сперва увидал я, как за изгородью полыхнуло — стог прошлогодний занялся. Потом огонь перекинулся на амбар, а опосля — на хоромину. Ежели всем скопом за дело взяться, небось враз потушили бы.

Бородач залился смехом.

— Иван Федорыч, чай, щедро наградил бы тебя, ежели бы ты дом ему сберег. Хе-хе, как же, всенепременно отблагодарит… Держи карман шире!

— Верно, шиш тебе будет с маслом! — закивал его сосед.

— Ишо мало досталось боярину ненасытному!

— Так ведь с нас же за убытки и взыщет!

— Дюже испужался!..

Тем временем пламя взметнулось кверху, затмив звезды.

Пожарище полыхало едва ли не до рассвета…

Как только из-за гор показалось солнце, Хары-Мэргэн потянулся, встряхнулся и поднялся на ноги.

— Братья, пора. Пока не отыщем злодея Замараткина с бояром, покоя нам не видать.

В надежде на легую наживу за башкирскими джигитами увязались мужики, коротавшие вместе с ними ночь.

VII

Узнав о намерениях Хары-Мэргэна, поднялись зауральские башкиры. Их поддержали марийцы, чуваши, вогулы, типтяри, сибирские и кунгурские татары. В июле 1662 года они уничтожили недавно основанные деревни, после чего осадили Катайский острог.

К острогу, где находились около сотни казаков, восставшие приступали в течение четырех суток неоднократно. Потерпев в очередной раз неудачу, они вынуждены были отступить к озеру Иртяш. А после того как к ним в августе присоединился предводитель восстания Хары Мэргэн, двухтысячное воинство начало новый поход на зауральские слободы, находившиеся на Исети, Пышме, Режи, Утке и Нейве. Разгромив их, восставшие вернулись к Катайскому острогу и разрушили его. На очереди был Далматов монастырь со Служней слободой и поселением на Нижнем Яру, Петропавловский монастырь с церковью на берегу Синары, а также Барневская, Мехонская слободы и Царево Городище.

Услыхав о разгроме зауральских поселений и о том, что часть восставших приближается к Кунгуру, Максимов в панике бежал в Уфу и по прибытии тут же заявился к воеводе Волконскому.

— Ваше сиятельство, Андрей Михайлыч! Башкирцы Сибирской дороги ровно с цепи сорвались! — пожаловался он. — Ежели оных не подавить в наиближайшее время, за Камнем, почитай, ни одного имения не останется!

— Дорогой Иван Федорыч, с великим прискорбием имею доложить вам, что нет в Уфе такой силы, чтоб противостоять бунтовщикам, — хмуро пробурчал Волконский.

— Ну и как же нам теперь быть? — чуть не плача от отчаяния спросил Максимов.

— Откуда мне знать, Иван Федорыч… — беспомощно развел руками воевода. — С тех пор, как за Камнем началась заваруха, окрестные башкирцы вышли из повиновения, отказываются платить подати, не дают сборщикам подвод.

— Да что же это такое, неужто нельзя найти управу на этих изменников!.. И куда смотрел тюменский воевода Павлов, как допустил такое разорение?! — возмутился Максимов.

— Воевода отрядил ратных людей под началом сына Ивана и стрелецкого головы Блудова. Они ходили на Катайский острог да токмо воров там не нашли. Те, тоже себе на уме, не стали оных дожидаться, ушли за Камень. И отряд повернул назад…

— Стало быть, не на кого нам и опереться-то… — сказал расстроенный услышанным Максимов.

— Покамест не на кого, — согласился с ним Волконский. — А раз силою не можем, придется миром решать, упрашивать.

— Еще чего, упрашивать! — снова вскипел Максимов. — Много чести им будет. Нечего чикаться с этими башкирцами! Надобно собраться с силами и задать дикарям как следует!

— Пустая затея, — тихо ответил тот.

Вспомнив, что он едва ли не сам явился поводом для возникновения беспорядков на Сибирской дороге, Максимов виновато потупил взор.

— Что же нам делать-то, однако? — спросил он, не поднимая глаз.

— Кабы знать, Иван Федорыч… Ума не приложу… — грустно покачал головой воевода.

Посетитель посидел еще немного, морщась от тяжелых мыслей, как от невыносимой зубной боли, потом нерешительно поднялся и, не говоря ни слова, пошел к выходу.

Через полчаса после его ухода прибыл представитель от верхотурского воеводы. Он доложил Волконскому о последних событиях.

— Полки Полуэктова побили башкирцев на озере Иртыш.

— Побили? — не поверил своим ушам воевода. — Шибко?

— Да нет, потрепали малость. Дикари убежали и скрылись.

— А что полковник Полуэктов?

— Да ничего. Разорил башкирские деревеньки да восвояси подался…

— Э-э-э… — разочарованно протянул Андрей Михайлович и махнул рукой.

Между тем эхо зауральского мятежа прокатилось повсюду, взбудоражив жителей Осинской, Ногайской и Казанской дорог. Восстание охватило огромную территорию от Исети и Миасса до Камы, от Яика до Чусовой. Началась борьба с русскими переселенцами возле Мензелинска. Несколько раз повстанцы под предводительством Гаура Акбулатова и Улекея Кривого подступались к Уфе.

Сильно обеспокоившись создавшимся положением, правительство направило против мятежников карательные отряды, поручив руководство борьбой с восстанием казанскому воеводе князю Федору Федоровичу Волконскому.

Когда он во главе правительственных войск, побывав в Мензелинске, направился в Уфу, его сопровождал башкирский тархан Ногайской дороги Ишмухамет Давлетбаев.

Прибыв на место, каратели первым делом казнили попавших им в руки главарей восставших Гаура Акбулатова и Улекея Кривого. Но Волконский решил действовать не только силой. Он обращался также к восставшим с призывом явиться с повинной и начать переговоры. Башкиры согласились, однако договориться сторонам не удалось. И с наступлением весны восстание возобновилось.

Первыми начали жители Сибирской и Осинской дорог. Они стали совершать нападения на крепости и селения Уфимского и Соликамского уездов. Некоторые из восставших примкнули к потомку Кучума царевичу Кучуку, мечтавшему о возрождении Сибирского ханства.

В начале лета 1663 года повстанческое войско числом в тысячу с лишним человек прошлось по русским деревням, расположенным у реки Режь, и, разрушив их, осадили Невьянский острог и Арамашеву слободу. А осенью в сражении на речке Березовка повстанцам удалось нанести сокрушительный удар конному отряду Полуэктова.

Получивший три ранения, к весне тот оправился и совершил рейд к верховьям Миасса. Полуэктов был настроен на этот раз более решительно. Беспощадно расправившись с жителями башкирских селений, он разгромил находившийся около озера Чарги родной аул одного из предводителей зауральских башкир Арасланбека Баккина, убив его вместе семьей.

После бегства восставших на запад русские тут же принялись за восстановление своих поселений в Южном Зауралье.

Нанесенный повстанцам удар не сломил их воли.

И летом освободительное движение вспыхнуло вновь. Начались нападения на села и деревни сибирских слобод. В июле была разорена Невьянская волость. Осенью отряды мятежников, действуя на реке Исеть, напали на Беляковскую слободу, заняли окрестные селения, после чего осадили Мехонский острог. Но подоспевшая на помощь осажденным команда Полуэктова вынудила повстанцев отступить за Исеть.

Чтобы внести разлад в ряды движения, власти вознамерились приблизить к себе отдельных башкирских старшин и тарханов и начали с ними переговоры при посредничестве астраханских татар.

Уфимский воевода князь стольник Андрей Михайлович Волконский согласился со многими требованиями предводителей восставших. Он не скупился на обещания. Обласкав Садир-бея, Ишмухамета Давлетбаева, Конкаса и других башкирских старшин и ахунов, он привлек их на свою сторону и уговорил съездить вместе с ним к начальнику приказа Казанского дворца Долгорукому.

— Князь, я привез с собой лучших башкирцев, — похвастался Волконский перед ним. — Они обещали служить верой и правдой государству Российскому и посулили выпустить на волю плененных бунтовщиками русских ратников, остановить восстание при помощи калмыков и ногайских мурз.

Долгорукий оживился.

— И где же твои лучшие башкирцы?

— За дверью дожидаются.

— Так пускай заходят, веди их сюда! — с волнением произнес князь.

Долгорукий пустил в ход все свое обаяние, изо всех сил стараясь угодить благонадежным башкирам.

— Я с трудом представляю себе Башкортостан без России, — заявил от имени земляков Садир-бей. — И если русские не будут нарушать условия, прописанные в Жалованной грамоте, если вместо плохих воевод станут присылать нам хороших, мы дадим слово верно служить царю, — обещал он и поклялся на Коране.

Ликуя от радости, что покончить с восстанием в Башкортостане возможно будет малыми убытками, Долгорукий с готовностью пообещал похлопотать, чтобы удовлетворить требования башкир. После этого он убедил главу Садир-бея и его товарищей съездить в Москву на встречу с государем.

Алексей Романов оказал послам Башкортостана сердечный прием и выдал им Жалованную грамоту, составленную на двух языках. С этой грамотой «лучшие башкиры» стали ездить по дорогам, из одной волости в другую, по всем летовкам, ратуя за прекращение восстания.

Едва ли не самым первым удовлетворенным требованием стало досрочное смещение уфимского воеводы Андрея Михайловича Волконского. Место его занял стольник Сомов, уже бывший прежде на этой должности. Тот сразу же приступил к решительным действиям. Отправив на подмогу старшинам дорог своих помощников, новый воевода посулил через них, что участники восстания будут помилованы, а русские помещики и сборщики дани, спровоцировавшие беспорядки, понесут суровое наказание. Он так и написал в воззвании к башкирам, что впредь не допустит бесчинств со стороны ясатчиков, что будет карать их за произвол со всей строгостью.

VIII

Большинство восставших сложили оружие и разъехались по домам, а некоторые из непримиримых джигитов Казанской дороги приостановили военные действия лишь с наступлением холодной осени 1664 года. Они бежали к калмыкам.

Из страха, что при помощи калмыков башкиры соберутся с силами и возобновят борьбу, Федор Федорович Волконский задумал настроить их друг против друга. Для этой цели к калмыцкому тайше Дайчину был подослан дьяк Горохов.

Вручив тайше щедрые дары от имени царских властей, дьяк стал выпытывать у него, где зимуют башкиры Токалов, Таникеев и Сартов. Тот вначале прикинулся было, будто ему ничего о них неизвестно, но после распития привезенного Гороховым вина язык у Дайчина развязался.

— Они гостят у сына моего Мончака, — проболтался тайша.

— Ага, так мы и разумели… — недобро сощурился дьяк и пообещал ему: — Ежели ты сдашь беглых башкирцев уфимскому воеводе, царь тебя не обидит.

Скривив в усмешке беззубый рот, Дайчин причмокнул.

— Не-ету, не могу я выдать царю башкирцев!

— Отчего ж?

— Мой сын Мончак, видать, шибко их уважает. Каждому подарил по паре лошадок, верблюда. Коров дал да овечек…

— Ну, глядите! Неровен час, прознает про то государь, вот уж не поздоровится вашей семейке, — прошипел дьяк.

Тайша посидел, подумал и махнул рукой.

— Мне-то что, я старик. Сынок мой Мончак теперь сам себе хозяин. Я ему не указ.

— Неужто мало вам зла башкирцы чинили? — не унимался дьяк. — Вот погодите, как перезимуют, они вас, калмыков, погонят со своих земель.

Дайчин попался-таки на удочку.

— Что же мне делать? — растерянно пробормотал он, боясь взглянуть гостю в глаза.

— Как я сказал. Выдайте ослухов уфимскому воеводе или же в Астрахань к воеводе князю Черкасскому сопроводите.

Старый тайша всерьез призадумался.

— Да какой от меня прок?.. Они же у сына моего. Пускай он и решает, — рассудил Дайчин и направил Горохова к Мончаку.

Тот дружелюбно встретил чужака, рекомендованного отцом. Однако узнав о причине его визита, молодой тайша нахмурился.

— Нет, не желаю везти башкирцев ни в Астрахань, ни в Уфу, — наотрез отказался он.

Не теряя надежды переубедить его, дьяк Горохов и на этот раз принялся хулить башкир:

— Так ведь они ж калмыкам, почитай, самые лютые враги! Не дают вам развернуться, кочевать между Ликом и Волгою. Али вам неведомо, что башкирцы хотят вытеснить вас на Иргиз-реку да на Черные пески?!..

— Твоя правда! — сверкнул вдруг глазами задетый за живое Мончак. — Земля и воды не их, а божьи!

— Вот-вот! — встрепенулся дьяк. — Разве ж это справедливо, чтоб башкирцы одни сим краем благодатным владели! Послушайся моего совета, я дело говорю: пока калмыки не выдадут бунтовщиков, не будет им приволья!..

— Уж и не знаю, как быть. Подумать надо бы, — угрюмо произнес молодой тайша.

— Да чего тут думать-то! Незачем злодеям потакать, вези изменников в Астрахань али к уфимскому воеводе, покуда воры зла вам какого не учинили!

Но Мончак все еще колебался.

— Может, и в самом деле тебя послушать. Человеку в душу не заглянешь. Один бог ведает, чего у него на уме…

— А дозволь мне переговорить с беглыми башкирцами, — попросил вдруг Горохов вкрадчивым голосом.

— Нет, — даже не задумываясь, отказал ему тайша.

Но отделаться от коварного дьяка оказалось не так-то просто. И Мончак, в конце концов, сдался, сказав:

— Ай, ладно, будь по-твоему.

И вскоре Горохов встретился с башкирами.

Во время беседы он изо всех сил старался не выдать своей неприязни.

— Зачем вы бежали из Уфимского уезду? — начал он осторожно.

— Боялись, что накажут, — глянув на него исподлобья, ответил Атыгеш Токалов.

— А коли боялись, зачем же тогда бунт затевали?

— Невтерпеж стало. Кто бы выдержал такое измывательство — поборы да грабежи!

— Да-да, уж как я вас понимаю, — закивал, соглашаясь, Горохов. — Иные бояре похлеще баскаков татарских будут — и впрямь ведь зарвались. Но теперича уж мы такого произвола не допустим. Да и бунтовщиков, какие с челобитной пришли, простили. Вам тоже советую — отпишите государю грамотку, посулите, что впредь не станете бучу поднимать. И возвращайтесь тем временем домой без всякого страху.

— А тебя кто послал? — недоверчиво спросил Токалов.

— Воевода Волконский. Он желает вам добра.

— Волконский, говоришь? Да знаем мы, чего он добивается. У этого хитреца худое на уме — он хочет заманить нас в ловушку.

Атыгеша Токалова поддержали соратники-башкиры, до этого хранившие молчание.

— Не верим мы воеводам! — заявил Килей Таникеев.

— Да какая может быть дружба у волков с овцами!.. — воскликнул Менен Сартов.

Поняв, что ему ни за что не уговорить строптивых и недоверчивых башкир вернуться, дьяк Горохов сделал заход с другой стороны:

— Вот вы сейчас у калмыков скрываетесь. А ведь оные почитают башкирцев за заклятых врагов! Вы же не пускаете их на свои земли!

— Ах, вот оно что! Ты задумал поссорить нас с калмыками… — догадался Атыгеш Токалов.

— Нет, просто правду сказал, — ответил дьяк. — Разве ж не так? Калмыки сроду вам житья не давали! Эти злодеи вечно громили ваши летовки, скот угоняли да семьи. Кто ж поверит, что вы не желаете мести!

— Этот урыс точно задумал поссорить нас с калмыками! — начал терять терпение Атыгеш.

А Горохов все не унимался:

— Вот посмотрим — наступит весна, уж вы зададите благодетелям вашим жару!

— Неправда!

— Правда, правда. И чего это калмыки задарма вас кормят!

— Так-так, по-твоему, мы дармоеды?! — окончательно разозлился Токалов. — Пока мы охотимся и плавим железо. А летом будем служить у калмыков в войске. От нас им большая польза — мы хорошо знаем все дороги, тропинки да переправы.

Но дьяку это было мало интересно.

— Значит, все без толку! — махнул он рукой. — Зря я затеял этот разговор.

Две недели Горохов гостил у молодого тайши и за это время сумел полностью втереться к нему в доверие.

Как-то раз, когда они трапезничали наедине, Горохов принялся вдруг подбивать Мончака к походу на Крымское ханство.

Тот удивился.

— Зачем нападать ни с того, ни с сего?

— В Крыму богатства много. Вам, калмыкам, будет чем поживиться.

— Как не быть хану богатым, ежели из Москвы посылали ему каждый год по сорок тысяч золотых, — промолвил с укором Мончак. — А нам казны не шлют.

— Станете верно служить, государь будет вас жаловать.

— А то мы не служим! — запыхтел от обиды тайша. — Воюем улусы ногаев, под Азовом были да по реке Кабану…

— Государю этого мало. Он ждет, когда вы на Крым пойдете.

— Что, не дает покою вам хан?! — злорадно произнес Мончак. — Крымцы на Русь войною ходят, а вы хотите их нашими руками усмирить. — Он задумался на минуту и, пристально взглянув на гостя, заявил: — Война с Крымским ханством — дело не скорое.

Горохов занервничал.

— Не забывайте про то, что калмыки российские подданные. Не гневите же государя! — пригрозил он.

Мончак побагровел от злости, но вынужден был взять себя в руки.

— Вели-ка принести вина! — обратился он к гостю с неожиданной просьбой. — Хочу напиться, чтобы сердитые слова твои забыть!

Дьяк опешил, но тут же выполнил его требование.

Быстро захмелев, молодой тайша тут же подобрел и спора больше не затевал. Лобызая гостя, он стал клясться в вечной дружбе и верности русским и заверил, что пойдет на Крым уже будущей весной. В довершение всего тайша подписал подсунутую ему Гороховым шертную грамоту.

Справившись с возложенным на него заданием, дьяк торжествовал и, решив, не откладывая, отметить сделку, закатил пир. А в придачу осыпал хозяина и его семейство от имени царя дорогими подарками.

Во исполнение данного им обещания Мончак начал войну с мусульманами — с крымскими татарами и турками. Кроме того, он постоянно докладывал властям о передвижениях башкир и об их сношениях с крымским ханом. В одном из своих доносов тайша сообщал, будто уфимские башкиры и казанские татары отправляли к крымскому хану посольство, и, жалуясь, что не могут, живя с русскими, соблюдать каноны ислама как прежде, просили у него покровительства и помощи для борьбы с неверными.

В другом послании Мончак поведал властям, будто мусульмане, сговорившись с крымским ханом и азовским пашой, собираются строить город между Астраханью и Тарками, чтобы перекрыть между ними дорогу. А потом до Первопрестольной дошла весть о том, что хан намерен прислать царевичей с большим войском и поставить их между Черным Яром и Царицыным, чтобы те не пропускали торговые суда в Астрахань и другие понизовые города.

Власти решили положить этим сношениям конец, но пока они вынашивали планы по осуществлению задуманного, в тех же самых местах разразился бунт донских казаков.

IX

Имя казачьего атамана Степана Разина узнали в Москве в самый разгар башкирского восстания в связи с его успешным походом против турок и крымских татар.

Одержав блистательную победу в битве на Крымском перешейке, казаки вернулись на Дон с богатыми трофеями и пленными. Обеспокоенные власти незамедлительно отправили к ним гонца с грамотой, требуя, чтобы те отстали от воровства. Но не тут-то было. Невзирая на монарший запрет, в 1667 году Степан повел свой отряд в новый грабительский поход — «за зипунами». Душу его раздирала лютая ненависть к боярству из-за любимого брата, казненного двумя годами ранее по велению царского воеводы князя Юрия Долгорукого.

— Покуда не отомщу за Ивана, не успокоюсь, — поклялся он, как только узнал о страшном событии.

Еще большую тревогу вызвало в столице известие о том, что двухтысячный отряд Разина разграбил на Волге торговый караван, перебил стрелецких начальников и отпустил ссыльных. В ответ на это в сторону Астрахани снарядили вооруженное пушками правительственное войско во главе с воеводой Иваном Семеновичем Прозоровским. Но Степан сумел избежать столкновения с царской ратью и подался на Яик. Овладев без кровопролития Яицким городком, атаман решил там перезимовать. Молва о его отваге и удачливости привлекала к донским казакам многочисленных охотников за добычей. И уже по весне, собрав под своим началом большое войско, он отплыл в направлении Каспия, задумав поход на Персию.

Разгромив флот персидского шаха, в августе 1669 года изрядно потрепанные разинцы числом в тысячу двести человек, не считая пленных, подплыли к Астрахани. Казацкие струги ломились от награбленного. И самое бы время вернуться в родные места, передохнуть, сил набраться. Но перед донцами встал трудный вопрос, каким путем добираться домой: по реке Кума через Тарки либо по Волге через Астрахань.

Думали-гадали, прикидывая, какое из двух зол меньше, ведь в обоих случаях набедокурившим казакам не миновать встречи с поджидавшими их стрельцами. И после долгих раздумий и сомнений Степану Разину пришла мысль принести царю свои вины.

Еще год тому назад Алексей Михайлович обещал в «прощальной» грамоте простить воровскому казацкому атаману потопленные им на Волге торговые караваны, умерщвленных стрельцов и монахов, если тот откажется от разбоя, вернется на Дон и заживет там мирной жизнью. Не мог тогда знать государь о новых дерзких планах Степана, о том, что длинный список совершенных разницами преступлений продолжится за счет разоренных татарских учугов и персидских торговых судов, множества загубленных жизней и грабежей в Баку, Ряще[60], Ширвани, Астрабате и Фарабате…

А в персидском городе Фарабате дело обстояло так.

Прибыв туда, казаки отправились с товарами на базар, сговорившись заранее между собой каким образом будут грабить местных торговцев. Поначалу персы отнеслись к пришельцам с опаской, сторонились их, но увидев, что те настроены миролюбиво, стали останавливаться возле них все чаще, заводить беседу, прицениваться. И вскоре закипела бойкая торговля.

Но рассредоточившиеся в разных точках казаки, помня об уговоре, ни на минуту не теряли из виду батьку. То и дело поглядывая на Степана, сидевшего будто бы со скучающим видом на высокой ограде, они с нетерпением ждали, когда тот подаст им условный знак.

Вот наконец атаман поднял руку, повернул на голове мохнатую шапку… И в тот же миг разинцы набросились разом на безоружных людей, стали хватать их, убивать и грабить. Быстро управившись, разбойники погрузили поспешно ценности вместе с пленниками на струги и, не мешкая, уплыли…

…На сей раз стремившимся попасть домой после долгих скитаний казакам не удалось избежать встречи с поджидавшим их князем-боярином Прозоровским. Первый астраханский воевода потребовал, чтобы те отдали ему все пушки, знамена, а струги и припасы оставили в Сары-Сине, то есть в Царицыне.

Казаки возмутились, но, посовещавшись кругом, нашли-таки выход. Посулив Прозоровскому отдать требуемое в Астрахани, атаман беспрепятственно провел своих людей в город, где им представилась возможность заняться торговлей и погулять на славу.

А кончилось тем, что Степан Разин, обведя вокруг пальца астраханское начальство, сумел не только сохранить за собой оружие, флотилию и награбленное, но и закупить у ногайцев полторы сотни лошадей. Так что дальше казаки передвигались не только по воде, но и берегом.

Наслаждаясь чистым речным воздухом и приветливым ветерком, Стенька плыл на головном струге в шатре вместе с чернявой пленницей-персиянкой. Хмельной атаман не сводил с нее глаз.

— До чего ж ты лепа, Айшэ, пригожа! Все гляжу и никак не налюбуюсь! — признался он ей вдруг. — Ежели бы вера христова дозволяла, ей-ей, взял бы я тебя к себе второю женкой.

Та зарделась и скромно потупила взор, опустив длинные и густые, загнутые кверху ресницы.

— Тута, на воде, ты краше во сто крат! — продолжал восхищаться атаман. — Ни дать, ни взять — русалка!

Услыхав это, гребцы ухмыльнулись и стали переговариваться:

— И впрямь нечистая сила, одно слово — нехристь! Такого льва приворожила!

— Вон ведь как расстилается перед ей!

— Рядит в парчу да в шелка, золотом да самоцветами осыпает… — завистливо произнес кто-то.

Привлеченный их бурчанием Степан откинул ковер-полог и, выглянув наружу, грозно спросил:

— Чего языки чешете, чай, косточки мне перемываете, а?

— Да нет, батька, зазнобушку твою нахваливаем, — не растерялся один из казаков. — Шибко гарна девка!

— Не девка, а сущий клад! — подхватил другой.

— То-то же! — осклабился довольный Степан и, немного подумав, шагнул обратно в шатер. Подхватив на руки наложницу, он вынес ее наружу и запальчиво воскликнул: — Клад, говоришь?.. Твоя правда, казак, на моей красотке столь добра — тебе на век хватит.

Гребцы притихли.

Атаман же, не выпуская княжну из рук, шагнул к борту и окинул зачарованным взором волжские просторы.

— Эх, и хороша ж ты, люба мне, Волга-матушка! Не река, а чисто море-океян! — не удержался он от вздоха восхищения и, сдавив до боли хрупкий стан персиянки, глубокомысленно изрек: — Вот бы мне такой силушки неодолимой, я б таких делов великих наворотил!.. Чую, чую, в тебе моя слава… Как же вымолить мне удачу, чем умилостивить тебя, родимая?!. — Степан скользнул блуждающим взглядом по драгоценным украшениям своей наперсницы и, отведя глаза от таращившихся на него с испугом черных очей, сбросил несчастную в воду. — Прими щедрый подарок мой, царица Волга!..

Принеся по прихоти в жертву любимую «игрушку», Разин вскоре опомнился, захандрил и запил. И так почти до самого Царицына, куда казаки прибыли первого октября.

Наведя там порядок, Степан Разин отправился зимовать на Дон, для чего заложил на небольшом острове земляной городок Кагальник. Кагальнику предстояло стать второй казачьей столицей, наряду с Черкасском, в котором проживал угодный царским властям войсковой атаман Корней Яковлев.

Московское правительство, озабоченное складывающейся на Дону обстановкой, сделало попытку наказать строптивое казачество, распорядившись о прекращении подвоза на Дон хлеба, но этим только подлило масла в огонь: у Разина появилось еще больше сторонников. С апреля 1670 года он прибирает власть на Дону к своим рукам.

Узнав о том, что в Черкасске выбрали станицу[61] к государю во главе с Герасимом Евдокимовым, Степан рассвирипел и решил ускорить события. Он созвал большой казачий круг, где объявил о своем намерении идти на Волгу, а потом на Русь. После этого атаман стал рассылать повсюду «прелестные» грамоты с призывом поддержать донцов в их праведной борьбе против ненавистных изменников и кровопийц — бояр, думных людей, воевод и приказных людей.

Первым делом Степан Разин отправился к городку Паньшину, в окрестностях которого рассчитывал встретиться с бывалым атаманом Василием Родионовичем Усом, чтобы заключить с ним военный союз. Тот согласился его поддержать. Сделку отметили, как водится, попойкой, а потом вместе пошли на Царицын.

К городу подбирались темной ночью, Василий Ус — на стругах, Стенька — с конными и пешими.

Проснувшиеся поутру царицынцы пришли в ужас, увидев, что окружены со всех сторон. Воевода Тургенев приказал бить в набат. Стрельцы начали занимать позиции на стенах, с тревогой наблюдая за тем, как казаки готовятся к приступу.

Однако город сдался разинцам без боя, так как простые жители вошли с ними в сговор и сами открыли ворота.

Народ встречал казаков, как избавителей, восторженными криками и пылкими объятиями под перезвон церковных колоколов. Воевода же и его свита поспешили укрыться в башне. Но это их не спасло.

По приказу Степана ворота в башню выбили при помощи тарана. После недолгой возни Тимофей Тургенев и его люди были схвачены и выведены наружу на суд атамана.

Поклявшийся мстить боярству, тот поизмывался над воеводой и велел утопить его вместе с приближенными в Волге.

Расправа над городской верхушкой увенчалась всенародной гулянкой. Казаки и мужики пировали, упиваясь отменным вином из боярских погребов.

Нагулявшись, Степан и его помощники стали думать, в каком направлении идти — вверх или вниз по Волге. А тем временем к Царицыну подоспели высланные на подмогу Тургеневу стрельцы. Они не подозревали о том, что город находится в руках разинцев, и пребывали в неведении о страшной участи воеводы. Стрельцы и их начальники тоже были обречены на гибель.

После взятия Царицына Разин распорядился спалить Камышин, после чего войско двинулось вниз по Волге.

X

Узнав о том, что Степан Разин, овладев Царицыным и спалив дотла Камышин, неотвратимо приближается с пятнадцатитысячной ратью к Астрахани, воевода Прозоровский запаниковал. Он готов был кусать локти, оттого что упустил в свое время шанс — не разоружил разбойников. Но деваться некуда, нужно было предпринимать срочные меры.

После долгих раздумий городские власти подготовили флот и, доверив его князю Львову, отправили навстречу Разину. Тот не задержался. Налетев внезапно, он в два счета окружил астраханцев и отрезал им пути к отступлению, как по воде, так и по суше.

Парализовав противника, Степан Разин обратился к стрельцам с пламенным призывом присоединиться к его войску, предлагая им стать вольными казаками. Те в большинстве своем с радостью согласились, и обошлось без боя. Пострадали лишь начальники. Бояр атаман не щадил. Исключением стал лишь князь Семен Львов.

А тем временем в Астрахани готовились к отражению неминуемого штурма. Прозоровский обходил вместе с военными город, придирчиво осматривал укрепления и делал необходимые распоряжения по расстановке сил. Его тревожило отсутствие вестей от Львова и беспокоило странное поведение стрельцов, никогда не внушавших ему доверия. Они-то как раз и подвели…

Штурм начался глубокой ночью. Подкравшись со всех сторон к городу, разинцы стали палить из всех орудий и прилаживать к высоким стенам лестницы. Сверху их отталкивали рогатинами. Потом на головы штурмующих полился кипяток. Но так было не везде — кое-где казакам уже протягивали руки, помогали перелезать внутрь. А вскоре открылись южные ворота, и разинцы лавиной ворвались в город. В тот самый момент воевода понял, что неблагонадежные стрельцы изменили ему.

Прозоровский успел только крикнуть своим, чтобы те пробивались в кремль, как тут же получил удар копьем в бок. Верные князю люди отбили его и потащили к кремлю. Стонущего воеводу внесли в соборную церковь и бережно положили на ковер.

Уцелевшие знатные горожане, закрывшиеся в храме, тряслись от смертельного страха и в последней надежде на божью помощь неистово молились. Но участь их была предрешена.

После казни воевод, дворян, купцов, стрелецких начальников и приказных людей Степан раздал боярских вдов и дочерей соратникам и, объявив Астрахань вольным казачьим городом, приказал звонить в колокола, приглашая народ отметить славную победу праздничной гулянкой.

Горожане пировали наравне и вперемешку со старыми и новоиспеченными казаками, лакомясь добрыми винами из боярских запасов.

Подвыпившему атаману не сиделось на месте. В дорогом парадном облачении он с хозяйским видом обходил побежденный им город.

— Крепко запомните нонешний день, браты, — бросил Степан через плечо сопровождавшим его есаулам. — Это токмо начало. Дай срок, мы им всю Расею перетряхнем! Быть казацкому государству!..

— Быть, быть! — с готовностью подхватили его слова помощники.

Тут внимание атамана привлекла ватага подростков, затеявших какую-то возню. Разглядев же, чем забавляется ребятня, он умилился.

Как оказалось, насмотревшиеся на публичную расправу над знатью мальчишки учинили, в подражание взрослым, казнь над сверстником — дворянским сыном. Побив бедолагу палками, они стали подвешивать его за ноги.

Степан весело переглянулся с товарищами и свистнул. Перепуганные хлопцы выпустили из рук жертву и готовы уже были пуститься наутек, но, увидев, что атаман настроен благодушно, остались на месте. Они и вовсе оторопели, когда тот подошел к ним и, потрепав одного из них по голове, похвалил:

— Хороши мальцы-удальцы, добрые казаки из вас выйдут! Подрастете чуток, возьму вас к себе на службу.

Сказав это, Разин прошествовал дальше. Озорники же, получив вместо нагоняя похвалу, решили продолжить расправу, хватились боярского сына, а того уже и след простыл…

Когда атаман вернулся в приказную палату к накрытому яствами столу и приступил с помощниками к трапезе, ему доложили о том, что в келье митрополита обнаружена жена покойного Прозоровского с двумя сыновьями. Степан распорядился, чтобы пойманных привели к нему. Его приказание было немедленно исполнено.

Атаман поднялся из-за стола, не спеша обошел пленников и, ткнув пальцем в старшего из юнцов, строго спросил:

— Сколь годов тебе, хлопец?

— Шестнадцать, — ответил тот.

— А как кличут тебя?

— Князем Григорием.

— Эко, князь! А я плевал на твое княжество! Для меня ты — холоп, раб мой Гришка! — загоготал Степан и добавил: — Эй, Гришка, пособишь мне казну воеводину отыскать, а?

— Денег в казне нет…

— О как! — воскликнул Разин. — И куды ж оне подевались?

— Стрельцам на жалованье пошли.

— Неужто ничегошеньки не осталось? Так-таки все до грошика последнего выскребли?

— Не осталось.

— Ну, а добро отцовское где ж?

— Казаки забрали…

Не по нраву пришлись атаману ответы юноши. По его приказу парнишку подвесили на городской стене за ноги. Но, так и не добившись признания, Степан вышел из себя и велел его кончать — подцепить за ребро железным крюком и подвесить на дереве.

На очереди был братишка, бывший младше Григория на восемь лет. Умертвив его с неменьшей жестокостью, атаман подарил обезумевшую от горя вдову новому астраханскому воеводе Василию Усу.

Потратив на казацкое устройство в Астрахани с полмесяца, Степан Разин оставил город и подался обратно к Царицыну, рассчитывая в дальнейшем взять Саратов. По Волге плыли двести стругов, берегом шли две тысячи конников.

Саратов сдался ему без боя. Первой жертвой победителя стал воевода Кузьма Лутохин. Он был утоплен. Вслед за ним разбойники перебили местных дворян и приказных людей. Утвердив в городе свои порядки и назначив атаманом надежного человека, Степан увел войско к Самаре.

XI

Воинство мужицкого атамана Стеньки Разина, в которое вливались все новые и новые силы, превращалось в серьезнейшую угрозу для Российского государства. Осознав это, власти стали предпринимать срочные меры. И одной из них стала посылка гонцов в Башкортостан с просьбой о помощи.

Ознакомившись с обращением Белого царя, башкиры, невзирая на чинимые воеводами козни и испытываемую кровную обиду, в большинстве своем без колебаний откликнулись на призыв и стали готовиться к походу.

Старшина Тамьянской волости Садир-мулла тоже не остался в стороне. Вернувшись из Чесноковки с йыйына, он показал царскую грамоту своему двадцатилетнему сыну Сайту и сказал:

— Улым, настал и твой черед защищать Россию.

Благонравный, никогда не перечивший ни отцу, ни даже тем, кто был едва старше его, юноша промолвил, не смея взглянуть ему в глаза:

— Атай, прошу тебя, не гневайся. Но я не хочу проливать кровь сородичей ради урысов.

Садир удивился.

— Что я слышу? Непозволительные слова ты говоришь, улым. Это наш долг. И это прописано в грамоте Ивана Грозного…

— Знаю, атай, — перебил его Сайт. — Я никогда не забывал завет олатая и про то, как он защищал Москву.

— Отчего ж тогда упорствуешь, улым?

— Не мы нарушили слово, данное Ак-батше нашими дедами. Нас грабят, теснят, убивают. И после всего этого мы должны еще приносить себя в жертву?

— Не ожидал я такого услышать от муллы! О том, что творят здесь воеводы, батша не ведал. А стоило ему узнать, как он тут же стал принимать меры…

— Только для того, чтобы утихомирить нас, башкортов, — снова прервал Садира сын. — Нет, атай, не хочу я служить обидчикам! Ак-батша — сам злодей! Не верю я в его добродетель. Он начинает прикидываться добреньким, лишь когда башкорты взбунтуются или когда России грозит большая беда. А потом, как только опасность минует, снова отдает нас на произвол воевод, отнимает наши земли-воды и леса.

— Нет, улым, ты не прав. Если бы батша не был справедлив, он не стал бы наказывать воевод за их проступки.

— Все это временно, атай. Как только покончат с донскими казаками, опять за нас примутся. Вот увидишь.

Садир-мулла растерялся, не зная, как убедить разуверившегося во всем сына.

— О том, что будет потом, может знать лишь Алла Тагаля, улым, — начал он после некоторого молчания. — Не уподобляйся человеку, который сжег свою шубу в отместку блохам. Поживем — увидим. А сейчас мы обязаны сдержать слово, данное нашими предками. Негоже оставлять Россию в беде, сынок…

Сайт грустно покачал головой.

— Может, ты и прав, атай… Да, жизнь так переменчива. Но что бы ты ни говорил, я знаю, не стоит проливать кровь за вероломных бояр.

— Как это не стоит?! — воскликнул Садир-мулла. — А ты подумал, что будет с нами, если разбойники победят царские войска?

Но Сайт оставался непреклонен.

— Если бы России грозили иноземцы, другое дело… А тут кафыры против кафыров поднялись. Зачем нам встревать, когда урысы между собой дерутся?

— Вот, значит, какие мысли у тебя на уме! — с осуждением промолвил отец и вдруг махнул рукой: — Тогда поступай, как знаешь!

На том разговор их кончился, и вопрос о походе против донских казаков больше не возобновлялся.

Слух о том, что люди Тамьянского рода предпочли не вмешиваться в междоусобицу русских, заставил призадуматься и остальных.

…Но вот до Башкортостана дошли вести, будто Стенька Разин со своими разбойниками разорил башкирские селения близ Астрахани, захватил Саратов и уже подбирается к окрестностям Самары, где также проживают башкиры.

Народ всполошился.

— Нельзя бросать наших братьев в беде, — решительно заявил сын Садира-муллы Сайт.

И после этого спокойной жизни в Тамьянской волости пришел конец. Мужчины принялись точить сабли и пики, ладили луки и стрелы. Женщины и дети суетились, провяливая конину, вываривая курут и выкладывая его на ылашах для просушки, готовили хаба — емкости для кумыса и набивали походные мешки всякой всячиной…

Собравшись на берегу речки у окраины аула Шакман, тамьянские джигиты забрались в седла и выстроились ровными рядами.

Сайт выступил вперед. Пока он знакомил соратников с маршрутом их следования до Казани и объяснял, как должно себя вести, Садир-мулла стоял неподвижно и молча слушал.

«Какой сын у меня — истинный сэсэн, говорит складно да толково», с гордостью отмечал он про себя, оглядывая статного юношу с загоревшим скуластым лицом и сверкающими из-под шлема черными смоляными глазами.

До чего ж к лицу молодому джигиту его батырское облачение — белый чекмень поверх чешуйчатой кольчуги, лук и колчан со стрелами за плечами, у пояса — кинжал да сабля, на ногах сапоги с серебряными шпорами. Будто на роду ему написано быть воином!

Рыжая, с белой отметиной на лбу, крепкая лошадь — под стать хозяину. Украшенные золотом да серебром уздечка, подпруги и подхвостник — кобылы простых седоков ей не чета. К передней луке седла прикреплен выпуклый круглый стальной щит-калкан.

И все бы хорошо, да вот одна мысль бередит душу, не дает Садиру-мулле покоя: Сайт — один-единственный его сын. Остальные умирали, едва достигнув двух-трех лет. Ежели с Сайтом, не приведи Аллах, что случится, как быть тогда Садиру? А не послать его во главе войска он тоже не может…

Сайт, словно услышав не высказанные отцом мысли, резко обернулся.

— Да хранит вас Алла Тагаля! — сказал он и поклонился сородичам, аксакалам, родителям и женушке-кэлэш.

Народ в один голос напутствовал джигитов:

— Возвращайтесь живыми и невредимыми!

— Да не иссякнут на чужбине предназначенные вам Аллахом в сей жизни вода и пища!

— Пусть добра будет к вам ваша судьба!

— Хызыр-Ильяс вам в путь!..

Как бы ни было тяжело отпускать, отрывать от сердца близких, провожавшие старались скрыть от них свою боль. Даже юная жена Сайта, и та изо всех сил крепилась, хотя слезы вот-вот готовы были брызнуть из ее очей.

Под унылый мотив курая кто-то затянул прощальную песню:

Всадники, трогаясь с места, потянулись один за другим. Когда они уже были далеко, люди зашевелились, переговариваясь.

Ехавший впереди Сайт оглянулся в последний раз: земляки так и стояли, даже не думая расходиться. Молодой военачальник почувствовал, как защемило сердце.

Да, нелегко вам придется — женщинам да старикам-родителям без нас, без вашей опоры — без мужей, сыновей и зятьев… До чего ж несчастливый народ мы, башкорты. Горькая у нас судьба. Сколько напастей позади, сколько бед еще впереди… Прадед мой Шагали Шакман-бей, может, ты смотришь сейчас на нас с небес. О чем ты думаешь? Ты ни о чем не жалеешь?..

Может быть, тебе известно, зачем Аллах послал нам все эти испытания? Чем прогневили мы его? Нет бога, кроме Аллаха. Аллах велик. В каждом из нас его искра, он воздействует на нас через наши помыслы-мысли, через чувства и предначертания. Каждый человек напрямую держит ответ перед Всевышним за свои поступки. И все в этом мире равны перед ним.

Опустошительные нашествия Чингисхана и Хромого Тимура, кровопролитнейшие войны с бесчисленными жертвами — все это происходило по воле его, Всевышнего. Пророков много, и все религии произросли из одного корня. Но самый любимый пэйгэмбэр среди пророков — Мухаммат-галиассалям. Поэтому священный долг каждого мусульманина — выполнять его заветы.

А ведь далеко не все башкорты жили и живут по канонам ислама. Не потому ли Аллах осерчал на нас и спрашивает так строго? Вот и теперь предстоит нам искупить очередной грех. Если бы Стенька Разин со своими разбойниками не захватил Астрахань и Харытау — Саратов, если бы лютые казаки не вырезали наших братьев на Волге, разве б решились мы на этот опасный шаг?..

Долгий путь предстоит нам. И один лишь Аллахы Тагаля ведает, чем обернется для нас этот вынужденный поход…

XII

На подъезде к Казани конные отряды всех четырех башкирских дорог остановились в низине лагерем. Пока простаивали, джигиты разных родов-волостей перезнакомились между собой и подружились, вместе проводили досуг, напевая родные песни под звуки курая или такмаки-частушки.

В конце недели к стану башкирской конницы подъехал окольничий князь Юрий Никитич Борятинский. Передав приветствие от государя, он сообщил, что башкирские отряды поступают в его распоряжение. Сайта Садирова князь назначил своим помощником-связистом.

— Нас радует, что в столь нелегкий для России час вы, башкирцы, согласились помочь нам, оправдав тем самым доверие государя нашего Алексея Михайловича, — сказал Борятинский и, поведав во всех подробностях о злодеяниях воровского атамана Стеньки Разина, предупредил: — Учтите, ежели мы не одолеем разбойников, в селениях окрест Астрахани, Саратова и Самары не останется ни одного башкирца. Наш общий долг — спасти народы российские от великой беды!

Князь явно знал, на какие струны воздействовать…

На другой день, объединившись с казанским войском, башкиры продолжили свой путь. Они продвигались с большой скоростью. А во время одного из привалов было решено, чтобы не было задержек, конницу выслать на пятьдесят-сто верст вперед.

Досыта накормив, напоив своих лошадей, джигиты умчались в обгон остальных.

Назначенный командующим башкирскими отрядами Саит-мулла Садиров старался беспрекословно исполнять все распоряжения Борятинского. Он и сам не отдыхал, и другим не давал покоя. Радея за общее дело, Сайт не думал о том, что, возможно, спешит навстречу гибели, не рассуждал, где суждено сложить голову. Он знал, что обязан был выполнить долг перед своими предками и перед Аллахом, отвести от братьев-башкир смертельную угрозу.

И вот наступил момент, когда башкирская конница столкнулась с одним из многочисленных пеших отрядов Разина, разосланных им в разные города Поволжья. Ехавшее следом войско Борятинского отстало, затерялось где-то по дороге, и башкирам пришлось туго.

Когда, казалось, натиск казаков ослабевал, сеча разгоралась с новой силой. С разрывом каждого снаряда обрывались жизни нескольких башкирских джигитов.

Четыре часа продолжалась битва, а ожидаемого подкрепления все не было. Видя, что положение становится безнадежным, Сайт приказал своим людям отступить к реке. Лишь быстрые лошади спасли башкирских всадников от полного истребления.

Как только остатки конницы добрались до безопасного места, появилось наконец русское войско.

Подсчитав наутро потери, Сайт был потрясен до глубины души. Он задавал себе один и тот же вопрос: отчего князь Борятинский опоздал. И невольно закралось подозрение, уж не нарочно ли он выслал башкортов вперед, чтобы отдать их разбойникам на истребление?..

Сколько ни ломал Сайт голову, он так и не нашел оправдания странному поведению Борятинского. И тут его пригласили к князю.

Видя немой укор в глазах башкирского предводителя, тот первым делом выразил сожаление по поводу массовой гибели башкир, а после, сообщив, что к казакам примкнули мордва и чуваши, сказал:

— В Симбирске заваруха случилась. Посадские выслали к Стеньке Разину гонца, чтоб поспешил, а сами тем временем попытались схватить воеводу Милославского. Да не на того напали! Он покамест держится, и мы должны опередить злодеев. Так что сами видите, пока недосуг спорить да искать причины, отчего полегло вчера столько башкирцев.

Правительственное войско подошло к Симбирску за несколько дней до прибытия флотилии Разина. Поэтому у Борятинского было достаточно времени, чтобы осмотреться и выбрать более выгодную позицию.

И вот появились полчища мятежников. Высадившись на берег, они с ходу направились на приступ города. Однако поджидавшие разбойников ратники преградили им путь.

Противник превосходил царское войско по численности. Но в отличие от мужиков, составлявших в разинском воинстве большинство, стрельцы Борятинского были не только хорошо вооружены, но обучены и дисциплинированы.

Не желая тратить впустую снаряды и порох, князь подпустил наступающих поближе и только тогда приказал открыть огонь. Одновременно метнули стрелы башкирские лучники… И завязалась жестокая битва.

Подзадоривая своих, показывая пример отваги, атаман появлялся там, где было всего жарче, и, размахивая саблей налево и направо, бежалостно кромсал стрельцов.

— Гоните, гоните Борятинского со взгорка! — кричал при этом Степан, понимая, что тот держится за счет удачно выбранной позиции. — Вперед! Не робей, братва!

Его люди не единожды атаковали высоту, но тщетно. Князь делал все возможное, чтобы удержать костяк своего войска на месте.

Между тем растоптанная жухлая осенняя трава уже обагрилась ручьями крови, земля застилалась изувеченными телами убитых и раненых. Но сеча лишь набирала силу. Натиск разинцев не ослабевал. Не зная устали, атаман по-прежнему сновал среди толпы. Он не покинул поле брани даже после того, как получил ранение.

Бой продолжался до сумерек и не возобновлялся потом в течение целых суток. Ни та, ни другая сторона не решалась начать первой. И неизвестно, сколько бы еще продлилось это противостояние, если бы не измена местных жителей. Явившись к Разину, они обещали сдать ему острог.

Овладев с их помощью укрепленной частью посада, разинцы бросились к городу. Но тут появилась башкирская конница, посланная Борятинским им наперерез. Засевшие в остроге казаки поддержали своих огнем из пушек и вынудили джигитов отступить.

Князь понял, что без пехоты Разина не одолеть, и увел свое войско к Тетюшам, оставив воеводу Милославского в осажденном кремле.

Пока длилась осада, Степан Разин готовился к приступу города, занимаясь укреплением острога и расставляя пушки. Он хотел выиграть время, понимая, что город надо взять до прибытия ожидаемого Борятинским подкрепления с князьями Урусовым и Долгоруким.

А тем временем пламенем восстания был охвачен целый край между Окой и Волгой, а войско атамана разрасталось за счет беспрестанно прибывающей в его стан бедноты.

Четыре раза разинцы ходили на приступ. Но крепость так и стояла.

Натаскав к деревянным стенам сено, солому и хворост, казаки пытались поджечь их, одновременно стреляя из пушек. Самоотверженные симбирцы успевали тушить занимавшиеся тут и там пожары.

Осада продлилась почти месяц. Силы защитников крепости были уже на исходе, когда вдруг в стане казаков было замечено какое-то движение.

Как оказалось, лазутчики Разина донесли ему о приближении войска Борятинского. Атаман пошел ему навстречу, и вскоре в двух верстах от Симбирска, за рекой Свиягой, началась новая битва.

В пылу сражения Стенька не заметил, как оторвался от своих и был отрезан от них горсткой башкирских джигитов. Атаман попытался было прорваться, но те, изловчившись, схватили его и повалили наземь. Громко матерясь, Степан отчаянно вырывался. Казаки услышали его крик и тут же примчались на выручку. Они окружили башкир и, отбив атамана, унесли его в острог.

С наступлением темноты, захватив знамена мятежников, четыре пушки и множество пленных, Борятинский увел свое войско с поля боя в безопасное место.

Несмотря на потери, Разин не отказался от затеи взять крепость и снова пошел на приступ, только уже с другой стороны. С высокого земляного вала, которым был окопан острог, его люди бросали зажженные поленья, стреляли из пушек калеными ядрами. Некоторые взбирались на стены по лестницам. Защитники же стреляли по ним сверху из пищалей, лили кипяток и горячую смолу.

Разинцы несли огромные потери. Но атамана ничто не могло сдержать. Он то и дело подгонял людей, исступленно требуя взять город во что бы то ни стало.

А тем временем Борятинский ломал голову над вопросом, как помочь осажденным малыми силами. Придумав выход, он вызвал к себе полковника Чубарева и Сайта Садирова.

— Князя Урусова и Долгорукого с их полками все нет и нет. И неведомо, когда еще будут. Выручать же симбирцев надо непременно, — сказал он и распорядился: — В полночь зайдите незаметно за Свиягу и начните палить из ружий и кричать. Чем больше шума, тем лучше.

— Зачем? — удивился Сайт, не понявший намерений князя.

— Хочу провести злодеев.

— Чтобы подумали, будто новые полки подошли?

— Вот, вот… Авось да клюнут.

Все получилось именно так, как задумал князь. Когда стрельцы и башкиры, переправившись на другой берег Свияги, подняли крик и начали стрельбу, перепуганные казаки в панике бросились к раненному в голову атаману.

— Каюк нам, батька! — крикнул Семен Буянка.

— Что такое? — похолодел тот.

— Войску ихнему подмога подоспела!

— Быть того не могет… — упавшим голосом сказал Степан, а сам стал лихорадочно думать, как поступить. И уже в следующую минуту, дернув есаула за обгоревший рукав, приказал: — Вот что, Семка. Пока не рассвело, вели казакам грузиться на струги. Тикать нам надо отседова.

— Казакам? — удивленно переспросил тот. — А с мужиками-то как быть?

— Пускай остаются.

— Зачем же?

— Неужто не разумеешь, дурень?! — заорал атаман и, выругавшись, пояснил: — Куды ж нам с такой оравой-то! Обуза лишняя. Пускай не знают, что мы уходим. А то и сами погибнут и, неровен час, казаков погубят.

— Будто можно уйтить незаметно… — с сомнением произнес Буянка.

— Не твоя печаль, — отмахнулся от него Степан и, подозвав к себе пробегавшего мимо самарского крестьянина, наказал ему: — Передай мужикам: мол, Стенька ведет казаков к Свияге на полки, что прибыли к Борятинскому на выручку, а на вас оставляет де город… Уж вы не подведите, браты!

— Не тревожься, батька!..

После этого казаки погрузились на струги и налегли на весла.

Узнав о бегстве Степана Разина, Борятинский пустил пехоту на острог, а сам вышел с башкирской конницей в поле и встал у города. С другой стороны к острогу подошел воевода Милославский.

Брошенные атаманом на произвол судьбы безоружные мужики и инородцы стали в ужасе разбегаться. Некоторые кинулись к реке в надежде увидеть судна, но попали под обстрел. Из оставшихся мало кому удалось спастись…

Когда Степан находился в Царицыне, домовитые[62] казаки во главе с войсковым атаманом Яковлевым напали на островной городок Кагальник. Узнав об этом, Разин отправил в Черкасск отборный отряд под началом Якова Гаврилова, а во второй половине ноября явился туда и сам.

Восстановив в донской столице свою власть, Степан оставил ее на попечение Гаврилова и, поручив ему поквитаться со старшинами, уехал в Кагальник, чтобы перезимовать там и подготовиться к новому походу.

Яков сделал попытку убрать войскового атамана, но потерпел неудачу. Сил для расправы над казачьей верхушкой у него оказалось недостаточно. Противостояние кончилось тем, что старшины сами убили разинского наместника. А в апреле 1671 года домовитые казаки захватили и сожгли Кагальник и, взяв в плен Степана Разина, увезли его в Черкасск.

Атаман до последнего не верил, что Корней Яковлев осмелится сдать его властям, ибо знал о бытующем среди казаков законе «с реки Дона беглых и прожиточных людей не выдавать». Но тот нарушил это древнее казачье право, и в сопровождении многочисленной охраны Степана Разина и брата его Фрола доставили в Москву.

Сбылась дерзкая мечта мужицкого атамана дойти до стольного града, да только не таким он видел свой приход…

Братьев пытали даже после вынесения им смертного приговора. Фрол не выдержал очередной пытки и до казни не дотянул. А Степан был четвертован в июне на эшафоте возле Лобного места.

XIII

После подавления бунта донских казаков башкиры вернулись в родные места и очень скоро убедились в том, что политика правительства не только не изменилась, но стала еще более жесткой.

При поддержке крещеных казанских татар власти приступили к насильственной христианизации мусульман Урала и Поволжья и в мае 1681 года издали Указ, согласно которому не желавшие креститься нерусские вотчинники должны были лишаться своих земель. С целью его реализации в Башкортостане была создана уфимская епархия.

Для Сайта, возглавившего Тамьянскую волость после кончины отца, проводимое русскими священниками крещение башкир было смерти подобно. Ссылаясь на Жалованную грамоту 1557 года, он написал и отправил письма в приказ Казанского дворца и на имя уфимского воеводы с напоминанием о данном когда-то башкирам обещании, что они смогут «соблюдать свою религию», но положительного ответа не получил. Не помогло и обращение к самому царю.

Тревожась за судьбу своего народа, Саит-мулла решил заручиться поддержкой крымского хана Мурад-Гирея на случай, если башкиры поднимут восстание, и послал туда гонца. Тот согласился помочь, поставив условием сделать одного из его сыновей ханом Башкортостана. Не посмев отказать ему прямо, Сайт дипломатично ответил, что такой ответственный вопрос они смогут решить на всебашкирском съезде лишь после создания единого государства.

Когда башкиры собрались на большой йыйын для обсуждения плана предстоящего восстания и на нем зашла речь о том, чтобы доверить руководство восстанием Саит-мулле, старшина Казанской дороги Каримулла Вакилов заартачился. Он знал, что если выберут главнокомандующего по образцу царского войска, старшины и родоначальники будут тем самым ограничены в своих правах и утратят свою самостоятельность, и потому категорически заявил:

— Чтобы я да ходил по чьей-то указке!.. Не бывать этому!

Главы Ногайской, Сибирской и Осинской дорог поддержали Каримуллу, считая, что идти в подчинение к волостному старшине ниже их достоинства.

— Каждый из нас — единоличный хозяин своей дороги. И каждый должен сам командовать своим войском!..

— Верно!

Переубедить спесивых вождей было невозможно, даже когда им напомнили, что у Сайта богатый военный опыт.

— Нечего навязывать нам чужую волю!

— Слыханное ли это дело — принуждать старшин даруг подчиняться какому-то волостному старшине!..

Опасаясь краха еще не успевшего начаться восстания, Саит-мулла попытался утихомирить знатных соплеменников.

— Агай-эне, стоит ли поднимать из-за этого шум-гам. Я не хочу вас неволить. Не хотите — не надо. Но только знайте, чины в такое лихое время — пустяки. Не о том должны мы печься. Важнее всего сейчас — избавить башкортов от крещения и рабства!..

Вожди постепенно угомонились. Обсудив с военачальниками дальнейшие действия, Сайт, прежде чем попрощаться, попросил их поддерживать с ним связь.

После йыйына разъехавшиеся по своим волостям старшины приступили к активной подготовке восстания. Башкиры стали объединяться в отряды. Их предводителями — тысяцкими, сотниками, пятидесятниками и десятниками — назначались джигиты из числа тех, кто вернулся из последнего похода против Степана Разина. Проводя военные учения, они старались привить будущим участникам сопротивления навыки ведения боя и приучали их к строжайшей дисциплине. Командиры требовали от подчиненных полного повиновения, предупреждая, что ослушников и трусов будут наказывать самым суровым образом.

Первым о том, что идет подготовка к восстанию, проведал приказчик одной слободы по фамилии Арапов. Оказавшись в одном из аулов Кунгурского уезда, он узнал, что весною башкиры собираются воевать Кунгур, сибирские слободы и подгороды. Приказчик сообщил верхотурскому воеводе, что они откармливают верховых лошадей, изготавливают в большом количестве луки и стрелы, точат сабли и пики, выделывают железные доспехи и закупили столько оружия, что на каждого приходятся по две-три пищали да винтовки.

Летом 1681 до Москвы дошла весть о том, что больше трех тысяч татар, калмыков и черкесов явились под Пензу, сожгли посад и ушли в степь, башкиры же начали переправляться за Волгу с луговой стороны на ногайскую. Потом по Тоболу распространились слухи, будто башкиры выехали все из улусов вооруженные. И вскоре после объединения башкирских отрядов Ногайской и Сибирской дорог на западе Башкортостана начались выступления.

XIV

Тем временем происходили волнения в Южной Сибири. Большая толпа киргиз-кайсаков подошла к Красноярску и острожкам Томского уезда. Взять крепости им не удалось, но они сожгли шестнадцать деревень. К степным киргизам присоединились тубинцы, чем вызвали ярость красноярских казаков и детей боярских. Они взяли в заложники родственников мятежников и, выведя их за город, перестреляли.

Узнавший о той расправе царь Алексей Михайлович разгневался и приказал посадить красноярского воеводу в острог.

Уфимский градоначальник, опасаясь той же участи, решил приблизить к себе муллу Сайта, рассчитывая с его помощью усмирить башкир. Но просчитался. И тогда пришлось сделать ставку на лояльных людей из числа башкир, слывущих «лучшими людьми».

Не ведая о коварных замыслах воеводы, Сайт мало заботился о собственной безопасности. Вернувшись с Осинской дороги домой, он спрятал свое семейство в лесах Бешэтэка и, не заезжая в аул Шакман, направился в сторону Казанской дороги.

Сделав на ночь привал у речки Авзян[63], Сайт поручил спутникам стреножить лошадей и отпустить их пастись. Потом развели костры, вскипятили воду, но засиживаться за чаем не стали — нужно было вставать ни свет ни заря.

Сайт обернулся в чекмень и расположился рядом с юным товарищем Алдарбаем Исякаевым, прислонившись к нему спиной. Однако тревожные мысли не давали ему заснуть.

Нарушая ночной покой, кричал сыч, прозванный башкирами птицей, что всегда начеку. Было слышно, как фыркали лошади, оставленные на тугайлыке[64]. Внизу, под яром, раздавались вплески воды.

Как только из-за темного Бешэтэка неспешно выплыла луна и залила своим неземным светом окрестности, бесчисленные звезды как будто потускнели.

Старшина забылся лишь на исходе ночи. Но сон его был короток. Потревоженный каким-то звуком, он вздрогнул и тут же вскочил на ноги.

— Джигиты, вставайте!.. — принялся будить свой отряд Сайт.

Те, не разобрав спросонок, что к чему, мгновенно схватились за оружие.

Их предводитель и сам был сбит с толку, с недоумением взирая на мечущиеся впереди тени. Он так бы ничего и не понял и был бы застигнут врасплох, если бы не подоспел сородич, которому удалось бежать с вражеской стороны. Парень сообщил впопыхах о появлении войска старшины Казанской дороги, намеревающегося расправиться с тамьянцами.

— Мы окружены! — крикнул Сайт и, едва помощник подвел ему коня, запрыгнул в седло. Увлекая за собой товарищей, он помчался разбираться с предателями.

Как только нанятые воеводой «лучшие башкиры», возглавляемые Каримуллой, запустили в тамьянцев стрелы, пришедшие с ними вместе стрельцы открыли огонь. Однако бой продолжался недолго. Убедившись, что противник ему не по зубам, Каримулла предпочел ретироваться. Следом за ним бросились наутек предатели-башкиры и ратники.

Алдарбай, занятый раненным вождем, преследовать их не стал.

В полдень, когда джигиты, вскипятив в медных чайниках воду, уселись чаевничать, Сайт вдруг тяжело вздохнул и с горечью промолвил:

— До чего же жалко товарищей терять!

— Борьба за свободу без жертв не обходится, — ответил ему Алдарбай.

— Верно… Но скорблю я не только о жертвах. Раздирает мне сердце боль, оттого что башкорт идет на башкорта. Не могу простить я коварной измены Каримуллы и ему подобных. Гложет душу, что нет промеж нас согласия. А ведь именно сейчас решается судьба нашего народа. Без единства мы можем лишиться воли, земли и веры!

— Это и есть наша главная беда. Башкортов грабят и уничтожают, оттого что они не умеют ладить между собой. Из-за вечных раздоров мы так и не сумели объединиться в ханство, — сказал Алдарбай.

— Да, верно, если не сплотиться, если не будет у нас единого государства, не видать нам счастья. Еще немного, и башкортов не останется и в помине.

— Как же быть, как справиться нам с этой напастью?

— Никуда не денешься, придется налаживать дружбу с калмыками и связи с единоверцами из мусульманских стран. Без поддержки нам не уберечься, а быть крещеными и рабами.

— Так чего ж мы тянем?! И помощи не просим, и с восстанием медлим, — проворчал Алдарбай. — Глядишь, так и перебьют воеводы всех нас поодиночке.

— Твоя правда, — согласился с другом Саит-мулла.

А некоторое время спустя в Первопрестольную пришла грамота с известием от тобольского воеводы: «…калмыцкий тайша Аюка заключил мир с крымским ханом, отпустил тысячу человек своих улусников в Крым и две тысячи отправил под русские украйные города. Аюка хочет помириться и с уфимскими башкирцами, чтоб вместе с ними ходить войною под козачьи городки, под Самару и другие украйные города…»

XV

Несмотря на то, что восстание уже началось, массовая борьба развернулась лишь весной следующего года. В апреле отряды мятежников обрушились на крепости Закамской линии, а в мае объявились уже в окрестностях Уфы. Здесь были заняты села и деревни, принадлежавшие местным дворянам.

После осады Уфы восстание охватило всю территорию Башкортостана. Бои шли у Камы-Сулмана, где башкиры предавали огню отстроенные на их землях монастыри и церкви, разоряли помещичьи имения, а также за рекой.

На Осинской дороге повстанческие отряды наносили удары по Кунгуру, как и по основанным Строгановыми на башкирских землях крепостям и селам.

Действовавшие по всей европейской части территории Башкортостана мятежники в мае напали на Самару. А в июне восстанием были охвачены соседние уезды — Казанский, Кунгурский и Верхотурский.

Волны башкирского движения докатились до якутов и тунгусов. Отказавшись платить ясак, они поднялись против купцов и хозяев заводов, отстроенных на их территориях.

Обеспокоенные размахом восстания воеводы Уфы и Казани решили прибегнуть к переговорам. Однако вождь мятежников Сайт Садиров упорно отказывался от встречи, требуя лишь одного — чтобы на башкирских землях не осталось ни одного русского гарнизона.

В разгар противостояния в лагерь повстанцев прибыл гонец из Москвы.

— Я к вашему вождю! — заявил он охранникам.

Мулла Сайт, сидевший неподалеку в тени раскидистого дерева, попивая из деревянной чаши свежий кумыс, услыхал его, поднялся на ноги и с достоинством спросил:

— Какое у вас ко мне дело? Я слушаю.

Не удостоив Сайта ответом, гонец достал из-за пазухи свиток и так же молча вручил его.

Тот, не мешкая, развернул послание и, пробежав глазами текст обращения, написанный от имени обоих наследников престола — Петра Алексеевича и брата его Ивана, пояснил обступившим его помощникам:

— Вот, русские правители умоляют нас прекратить восстание. Обещают всех простить и помиловать. Клянутся, что не станут крестить башкортов насильно, мол, и Указ отменять собираются…

Пуще всего страшившиеся насильственного крещения башкиры, услыхав, что власти прямо заявляют о своем отказе подвергнуть их такому испытанию, обрадовались.

— Иншалла!

— Выходит, наша взяла!

— Значит, милостью Аллаха суждено нам разойтись подобру-поздорову по своим домам, к деткам своим вернуться!..

Сайт Садиров терпеливо выслушал своих товарищей, покачал укоризненно головой и, поправив чалму, изрек:

— И вы поверили? Да ведь это еще одна уловка! Мало они наших отцов и дедов за нос водили? Уж я-то их знаю. Шакалы эти на что угодно пойдут, лишь бы мы утихомирились. Разве не видите, они делают все, чтобы расколоть нас. А ведь мы уже почти у самой цели, вот-вот победим… — Он перевел дыхание и продолжил: — Да, я правнук самого Шакман-бея, но я не верю никаким посулам Ак-батши. Ложь и вранье! Я знаю, как крестили наших братьев, как над ними измывались. И поэтому буду бороться до самого конца, до тех пор, пока не очистим священную нашу землю от ненавистных кафыров!

Тулякяй-батыр, не раздумывая, встал на его сторону. Пока остальные вожди колебались, заговорил представитель Катайской волости Аллагул. Он наотрез отказался продолжать восстание.

Разгорелся спор. И так как он ни к чему не привел, кто-то предложил обсудить этот непростой вопрос на общем собрании. Аллагул и его сторонники не согласились участвовать в йыйыне и ночью тайком бежали.

Сайт был вне себя от негодования, узнав о том, что часть повстанцев, отказавшись от дальнейшего участия в восстании, разъехалась по домам. А вскоре ему доложили, что его бывшие соратники, откликнувшись на обращение царя к башкирам при посредничестве уфимского воеводы стольника Коркодинова, отрядили в Москву послов во главе с Кучуком Юлаевым с челобитной от имени жителей всех четырех дорог о прощении.

— Изменники, предатели! Им все нипочем! Судьба нашей земли их нисколько не волнует. Но мы все равно не должны останавливаться на полпути. Потомки нам этого не простят, — говорил Сайт, полный решимости продолжать с прежним упорством борьбу.

Несмотря на то, что на престол был венчан десятилетний Петр I, реальная власть находилась в руках царевны Софьи, поддерживаемой Милославскими и стрельцами. И когда воеводы Уфы и Казани Коркодинов с Шереметевым обратились за помощью в Москву, она отправила к ним карательные отряды, один из которых возглавлял знакомый Сайта князь Борятинский. Сама же благословила их и проводила в путь со святыми иконами.

XVI

…Повстанцы и царская рать подошли к реке Ик одновременно с разных сторон и вступили в переговоры.

Борятинский стал уговаривать башкир мирно разойтись по своим вотчинам и не поскупился при этом на всевозможные посулы. Но Саит-мулла, не поверив ни единому слову князя, принялся обвинять русских правителей в вероломстве и грубейших нарушениях договора, заключенного с Иваном Грозным больше века тому назад. Он потребовал, чтобы правительственное войско немедленно убиралось из Башкортостана.

Видя, насколько несговорчив башкирский вождь, и поняв, что усилия его тщетны, Борятинский с сожалением произнес:

— Да, не сумели мы с тобой поладить, Сайт! Знал тебя я верным да благонадежным в пору, когда мы с тобой злодея Стеньку воевали. А теперь не узнаю. Что сталось с тобою? И как же мне быть, ежели ты, такой умный, образованный да смелый, не желаешь меня понять? Подсказал бы, что ли…

— Не меня о том спрашивай, князь, а царей своих! Не от хорошей жизни мы взбунтовались. Это урысы-воеводы да монахи вынудили нас, башкортов, подняться. И пока не прогоним их с нашей земли, не успокоимся, — твердо заявил Сайт Садиров.

Переговоры закончились и воцарилась напряженная тишина.

Настали сумерки. Мрак окутал окрестности. По обоим берегам запылали костры…

Казалось, нет никакого повода для тревоги, но люди по разные стороны реки оставались начеку и даже на время ночного отдыха не снимали с себя воинских доспехов.

Так прошел второй день, а потом третий. А на четвертые сутки, на рассвете, стрельцы, едва очнувшись, зароптали и вскоре заполонили весь берег до самой реки. Нарастал гул, будто приближался гигантский пчелиный рой. Переправлявшиеся через реку всадники с ходу устремлялись вперед. С каждой новой партией разыгравшаяся битва разгоралась все пуще.

Наблюдавший за происходящим с верхушки тополя Алдарбай быстро спустился вниз, вскочил на коня и помчался к Сайту, стоявшему с соратниками на возвышении под зеленым знаменем.

— Хэзрэт, урысы подходят с тыла. Окружают наших. Дозволь идти на выручку!

— Ступай, но только будь осторожен, — махнул рукой вождь.

— Может, и мне пора вмешаться? — сказал Тулякяй-батыр, предводитель войска Казанской дороги.

— Не спеши, агай. Потерпи! — отозвался Сайт, напряженно следя за ходом битвы, и вскоре крикнул: — Ну, теперь твой черед, давай! Жми на правое крыло!

И башкиры Казанской дороги начали наступление на правый фланг царского войска…

Земля, развороченная и утоптанная копытами лошадей, гудела и стонала. Звенели, ударяясь друг о друга, сабли. Копья впивались в тела воинов и коней. Израненные животные катались по полю, фыркая, и бросали на людей предсмертные, словно молившие о пощаде, взоры. А те все продолжали биться. Куда ни кинешь взор, всюду — резня, кровь и смерть. Сайт ощущал себя как в кошмарном сне.

Отважный Тюлекей-батыр был в самой гуще сражения. Его донимали не только вражеские конники, от которых он остервенело отбивался. Душил резкий запах, источаемый взмыленными лошадьми, а тяжелые доспехи мешали двигаться.

Вот Тюлекей снес голову одному стрельцу и успел уже нацелиться на следующего, как вдруг его взгляд уперся в юного ратника с тоненькими усиками и аккуратной, реденькой бородкой. Невольно залюбовавшись его сноровкой и удалью, батыр отметил про себя, что парень не столь груб, как прочие бывалые вояки с озлобленными хищными лицами.

«Жалко будет урыса-малайку, если погибнет», — подумал Тюлекей, поворотив коня в его сторону. И в тот самый момент неожиданно вырос перед ним верзила-стрелец и занес над его головой саблю. Но батыр, ловко вывернувшись, отскочил влево, и тяжелый удар пришелся на кого-то другого. Хрустнули чьи-то кости.

Тюлекей бросился к стрельцу и проткнул его своим копьем.

Боясь оказаться в окружении, ратники стали беспорядочно отступать к реке.

Не все переправились через Ик — кто утонул, а кого настигла меткая башкирская стрела. Добравшиеся до берега стрельцы пешими мчались без передышки дальше, бросая оружие и срывая на бегу железные латы.

Когда Сайт перебрался вместе с джигитами через реку, обнаружилось, что он ранен. Но это не остановило вождя. С наскоро перевязанной раной он продолжал преследовать убегавшего противника. Сайт был полон решимости уничтожить войско Борятинского, во что бы то ни стало, и беспрестанно подгонял своих людей вперед.

— Братья, не давайте врагу опомниться!..

С поля брани убегали лучшие царские полки…

Увлекшись преследованием, конники во главе с Алдарбаем не заметили, как оторвались от основных сил. Приближаясь к берегу Агидели, они попали под обстрел. Алдарбай был ранен, а многие из его джигитов погибли.

Главные силы башкирского войска добрались тем временем до Уфы-Имэнкала, где успел укрыться Борятинский со своими ратниками. В сторону башкир полетели снаряды. И начавшееся столь успешно наступление мятежников приостановилось.

Понимая, что без пушек им город не взять, Саит-батыр решил посоветоваться с другими военачальниками, как быть дальше.

— Будем продолжать или ждать, покуда не сдадут город? — спросил он.

— Может, лучше оставим Имэнкалу на наших братьев с Ногайской дороги, а сами пойдем дальше? — предложил Тюлекей-батыр.

— Хорошо бы, да только хватит ли у них сил держать город в осаде? — усомнился Сайт.

— Хэзрэт, у нас десять тысяч воинов. Неужто не справимся! — с обидой произнес Бадретдин-батыр. — Не сомневайся, мои арысланы ни разу не подводили!

Когда разговор закончился и начальники стали расходиться, к Сайту приковылял, опираясь на палку, подоспевший к тому времени Алдарбай.

— Хэзрэт, дозволь и мне со своими людьми остаться!

— Нет, кустым. Тебе придется вернуться в Бурзянскую волость, чтобы подлечиться и защищать тамошних башкортов от карателей, — ответил Сайт.

А вскоре прибыло четырехтысячное калмыцкое войско, посланное башкирам на подмогу тайшой Аюкой. И Алдарбай с легким сердцем отправился в родные места.

Оставив осаду Уфы на башкир Ногайской дороги, Саит-мулла уехал к Мензелинску.

XVII

Под началом казанского воеводы было почти пять с половиной тысяч солдат. Но, посчитав, что для успешной борьбы с повстанцами этого недостаточно, Шереметев попросил у центра дополнительные силы.

Отрядив в Казань войско во главе с князем Урусовым, русское правительство сочло необходимым сместить Коркодинова с поста уфимского воеводы и назначило вместо него Борятинского.

А в начале 1683 года от повстанцев-башкир отвернулся Аюка. В очередной раз сработал принцип «разделяй и властвуй»: получив щедрые московские подарки, калмыцкий тайша поддался на царские обещания и стал сговорчивей. После того как он разорвал отношения с башкирами, его люди снова стали совершать набеги на их селения. Вырезая мужчин, они угоняли женщин и детей вместе со скотом в Джунгарию. И теперь Сайту и его людям приходилось воевать не только с карателями, но и с джунгарами и калмыками, разорявшими западные земли Башкортостана.

Весной и летом повстанцы продолжали нападения на Закамские крепости. Они осадили Мензелинск, потом Солеваренный городок[65], сожгли Воскресенский монастырь.

Восстание постепенно перекинулось на Зауралье. Но после захвата Катая и Колчедана[66] усилилось противоборство на мензелинском направлении. На помощь действовавшим там карательным отрядам Урусова подошли яицкие казаки. И в одном из боев под Мензелинском повстанцы потерпели серьезное поражение.

Им приходилось все труднее и труднее. Оказавшись в непростой ситуации, Саит-мулла надумал обратиться за помощью к крымскому хану Хаджи-Гирею и решил отправить к нему Тюлекея-батыра.

Однако тот не согласился, предложив ехать в Крым ему самому.

— Если хэзрэт явится к хану сам, думаю, никаких проволочек не будет. Башкорты Астрахани, Харысина и Харытау[67] тоже нам помогут, — сказал Тюлекей-батыр соратникам.

— Ну, а если кто проведает, что Саит-муллы в Башкортостане нет, людей не удержишь, разбегутся во все стороны, — возразил кто-то.

— Не разбегутся!..

Так думали-рядили между собой предводители мятежников, и, в конце концов, в Крым отправился мулла Саит-Сюрюмбэт. Однако по пути следования Сюрюмбэт и сопровождавшие его люди угодили в руки астраханского воеводы и были замучены им до смерти, так что помощи от крымского хана башкиры не дождались.

Осенью повстанческое движение стало сходить на нет и к концу ноября заглохло окончательно. Вот тогда каратели развернулись как следует. Они грабили и сжигали башкирские селения, расправлялись с мужчинами, а детей и женщин раздавали помещикам. Лишь те, кому удалось скрыться на зиму в горах, миновали страшной участи.

Узнав о том, что Тюлекей-батыр угодил в руки карателей и был казнен, Сайт в отчаянии собрался в один из морозных дней на юго-запад к единоверцам-мусульманам.

Добравшись с великими трудностями до Константинополя, он представился им башкирским ханом и попросил помощи. Те охотно откликнулись на его просьбу и собрали для него пятитысячное войско. После этого Сайт отправился на Кубань, где удостоился подлинного ханского титула.

Хан Сайт принялся громить слободки и острожки, находившиеся вблизи Тарков, после чего овладел и самим городом, обратив воеводу в бегство.

Астраханский воевода отправил к Таркам тысячу двести семьдесят шесть стрельцов на стругах и степью — до тысячи конных татар с тремя тысячами калмыков.

Спешно оставив город, Сайт направился было в Башкортостан, но двадцать шестого февраля его войско нагнали каратели. Завязалась битва, растянувшаяся на двое суток.

На рассвете третьего дня с вражеской стороны донеслись звуки горнов, барабанная дробь и крики.

— Напились и теперь с ума сходят, — брезгливо поморщился Сайт и, добавив «Это нам на руку», приступил к утреннему намазу. Он еще не знал, что к карателям подоспело подкрепление.

Шум между тем нарастал. Заподозрив неладное, Сайт выслал к стану неприятеля лазутчиков. Но не прошло и нескольких минут, как загромыхали пушки и в повстанцев полетели первые снаряды.

Мусульмане были ошарашены.

— Откуда идут кафыры?

— Оттуда!

— Ничего не вижу… Откуда?

— Да вон же!

— Ай, Аллам, помилуй нас, грешных!..

В предрассветной мгле трудно было что-либо разобрать. Пребывавший в растерянности Сайт не знал, с чего начать, но, заметив, что его кумыки пятятся к реке, опомнился, вскочил на коня и, обогнав, преградил им путь.

— Братья, не уходите! Только вперед! За веру нашу чистую, за ислам! Бейте кафыров!..

Уговорив союзников вернуться, Сайт понесся вслед за отступавшими к городу Тарки турками, но так и не сумел их остановить.

Тем временем оставшиеся на месте мусульмане мужественно отбивались, еле сдерживая все нарастающий натиск стрельцов, калмыков и татар.

Решив не упускать основные силы, удалявшиеся к Таркам, Саит-мулла дал приказ к отступлению.

Когда до города оставалось совсем немного, один из преследователей, настигнув его, воткнул ему в бок копье.

— Ай, Алла, Алла! — раздалось со всех сторон.

Несмотря на серьезное ранение, Сайт собрал в кулак всю свою волю и снес голову есаулу, замахнувшемуся на него саблей. Когда предводитель прорвался наконец к городу, его ранило во второй раз.

В глазах у него зарябило, голова закружилась. Стараясь удержаться на лошади, Сайт схватился было рукой за луку седла, но в этот самый момент на него обрушился мощный удар. Потом еще и еще…

XVIII

Несмотря на тяжелые увечья, Сайт Садиров остался жив.

После не долгого лечения в Тарках его увезли в Москву. Сразу же по прибытии муллу заключили в клетку и повезли на телеге через весь город.

Глядя с недоумением и любопытством на босоногого, в жалких лохмотьях и простоволосого башкирского вождя, прохожие что-то выкрикивали под монотонный гул церковных колоколов.

Углубившись в себя, Сайт усердно молился, не обращая никакого внимания на шум. Он взывал к Аллаху не с просьбой о пощаде, а молил Всевышнего лишь об одном — чтобы тот дал его народу силы для борьбы за освобождение.

Наконец Сайта доставили в Земский приказ[68].

На второй день к нему в камеру вошел рыжебородый дьяк. Он был приветлив и учтив. Справившись у узника, как его раны и настроение, дьяк объявил, что царским распоряжением ему поручено его допросить, и мягко предупредил:

— Ежели дашь слово впредь бунтов не затевать и в оных не участвовать да ежели в подтверждение клятвы своей поцелуешь Коран, великий царь помилует тебя и велит отпустить.

— Если ваши люди будут по-прежнему нарушать Жалованную грамоту Ивана Грозного, на что мне тогда моя жизнь, — с грустью промолвил Сайт.

— Разве мало вам того, что указ о крещении башкирцев и прочих иноверцев отменили?

— Нам этого мало. Мы хотим жить вольно на землях, доставшихся нам по праву от наших дедов и отцов.

— Мы не против того, чтобы башкирцы жили своей волей. И ежели хочешь чего добиться, пособи нам, угомони бунтовщиков.

Сайт никак не мог взять в толк, отчего так настойчив этот дьяк, изворотливый и хитрый, как лис.

— Как же я смогу их угомонить, будучи запертым в темнице? — спросил он.

— А ты отпиши грамотку к своим да к иноземным магометанцам. Не то так и будет кровушка проливаться. Пожалел бы свой народ, что ли. Ведь супротив бунтовщиков высланы дружины под началом Урусова. Воеводам больших городов тоже приказано отрядить рейтар[69] и солдат.

«Да, не зря меня оставили в живых! Значит, восстание продолжается. А меня хотят использовать, чтобы я помог им его подавить», догадался Сайт и наотрез отказался писать обращение.

Дьяка будто подменили.

— Что ж, не хочешь по-доброму, тогда пеняй на себя! — проговорил он зловеще сквозь зубы и велел отвести его в застенок к заплечных дел мастерам.

Первым делом палачи опалили Сайту брови, усы и бороду. Узник выдержал эту пытку, не издав ни звука. Так же стойко держался он, пока его пороли и заламывали руки. Не желая стать предателем, Сайт мужественно терпел, все крепче стискивая зубы. И когда ему сдавили тисками голову так, что череп вот-вот должен был треснуть, он лишь простонал в полузабытьи:

— Алла, Алла-ам!..

Как только Сайт потерял сознание, колоду ослабили. Узника окатили холодной водой.

Когда полумертвый мулла пришел в себя, с него начали сдирать кожу.

Так и не сумев сломить волю башкирского вождя, дьяк был вынужден прекратить пытку. Распорядившись заключить его в тесную каморку в темном подземелье, он отправился к царевне Софье.

Когда дьяк рассказал все, как было, она обругала его в сердцах, после чего, немного поостыв, спросила:

— А этот мулла знает, что бунтовщики-башкирцы объявили его своим ханом?

— Нет, не знает, — ответил тот, дрожа от страха.

— Чего ж ему надо?

— Требует, чтобы все было, как прописано в Жалованной грамоте Ивана Грозного. Воли для своего народца добивается.

— А ты бы и посулил.

— Так ведь не верит он нашим посулам, Ваше высочество. О том, чтобы писать обращение к башкирцам да к маготометанцам даже слышать не желает.

— Пускай померзнет в подземелье. Может, сговорчивее станет.

— Не знаю, Ваше высочество, — с сомнением произнес дьяк. — Уж больно строптив! Его ничем не проймешь. Осталось одно — на тот свет спровадить.

Однако его предложение пришлось Софье не по нраву.

— Вождь башкирских бунтовщиков покамест живым нам нужен! А как усмирим оных, там и поглядим. По мне, я бы такого живьем сожгла, как казним мы всяких вероотступников.

Едва дьяк удалился, царевне доставили письмо из Казани:

Перечитав несколько раз кряду послание, Софья задумалась. Как же покончить со злоумышленниками? Ежели не остановить их, бед не оберешься. Надо бы использовать этого упрямца. А не захочет помочь, казнить лютою казнью…

Не в силах отделаться от навязчивых мыслей, царевна вызвала главу Земского приказа.

— Как думаешь, ежели мы казним узника Садирова, башкирцы угомонятся? — спросила она.

— Напротив, это явится лишь поводом для усиления бунта, Ваше высочество, — ответил тот.

Софья пронзила его колючим взглядом.

— Поясни!

— Этого святого почитают как великого хана не только башкирцы. Его знают во многих странах басурманских, Ваше высочество. Нельзя нам его покамест казнить…

— Уж не выпустить ли главного бунтовщика вовсе на волю? — презрительно усмехнулась царевна.

— Что вы, что вы, Ваше высочество! — замахал руками начальник приказа и поторопился изложить свое мнение. — Нам следует усилить охрану и подумать, как принизить его в глазах соплеменников.

— Ну-ка, выкладывай, что там у тебя на уме! — заинтересовалась она.

— Надобно пустить слух, будто мулла Сайт наш пособник и изменил башкирцам. Токмо и всего, Ваше высочество!

Та заметно оживилась, но, тут же усомнившись, спросила:

— Ты думаешь, башкирцы на это клюнут?

— Еще как. Убедить в этом наивный народец ничего не стоит!

— Пожалуй, ты прав! — не скрывала своего удовлетворения царевна. — Ежели замысел сей удастся, башкирцы утратят веру в своего хана, а вместе с тем и единство.

Похвалив собеседника за добрый совет, она возложила на него осуществление плана.

Нехитрая затея удалась. Ценою обмана и силой власти своего добились. Весной 1684 года возобновившееся было восстание снова сошло на нет. А разрозненные отряды уже не могли противостоять царским полкам.

XIX

Саит-мулла, заточенный после встречи с дьяком в подземелье, томился там в полном одиночестве, пребывая в неведении о судьбе родины и своего народа.

Допросы прекратились и поскольку уже больше не возобновлялись, он решил, что о нем забыли. В этой темной, холодной норе Сайт чувствовал себя как в могиле. Временами ему даже казалось, что выносить жестокие пытки было даже легче.

Он все время размышлял о судьбе своего народа. Башкирам родная земля и воля так же дороги, как русским — их Россия. Отчего же этого не хотят понять правители?

«Башкортостан — наша родина, и кто же должен защищать его, как не мы? Ни мы, ни наши отцы никогда не нарушали слова, данного Ивану Грозному, платили положенный ясак, боролись храбро и с честью за интересы государства Российского. И впредь башкирский народ будет помнить о своем долге. Только пусть считаются и с его интересами, пусть власти не игнорируют Жалованную грамоту с прописанными в ней правами, не грабят и не мучают людей…

Чжурчжэни, тангуты и булгары, покоренные Чингисханом и его наследниками… Где вы теперь? Неужто и башкортам суждено безвозвратно и бесследно исчезнуть с лица земли?..»

Уповая на милосердие великого и всемогущего Аллаха, Саит-мулла неустанно молился.

— О Тэнгрем! Избавь мой народ от бед и лишений! Мы веруем в твою милость и на тебя единственного возлагаем последнюю надежду…

В мрачном и сыром подземелье мулла Сайт провел безвыходно около года. И когда его однажды вывели наружу, он до головокружения захмелел от чистого воздуха и едва не ослеп от яркого дневного света.

Саит давно уже лишился чувства времени и даже не подозревал о наступлении весны. Мокрый снег чавкал под ногами. Оглушал птичий гомон…

Он вздрогнул, подумав о далекой родине — природа Урала сейчас тоже оживает…

«Видеть солнце и упиваться чистым воздухом — это уже само по себе счастье! А жить на родной земле вольным человеком — наивысшее наслаждение. Нет и не может быть ничего лучше на свете!» — думал Сайт. И когда его вновь заточили в темницу, он стал задыхаться от смрадного духа сырости. Холодные каменные стены и низкий потолок давили на него со всех сторон, как никогда. Он чувствовал себя так, как будто его замуровали в склепе.

Сайт изнывал от тоски и неведения, не зная, чем себя занять. Он то садился, то ложился на жесткий лежак, то внезапно вскакивал и начинал кружить по камере, биться, как птица в клетке.

Прогулки стали с тех самых пор ежедневными, и даже кормить стали как будто лучше. Узник терялся в догадках, пока однажды к нему не заявился уже знакомый дьяк.

Сообщив о подавлении восстания в Башкортостане, он предложил Сайту перейти в христианскую веру, добавив:

— Только так ты сможешь избежать казни.

Башкирский вождь хорошо знал, что таким образом спасали себе жизни очень многие непримиримые противники России, в том числе и потомки татарских ханов. Он не мог не понимать, что каждая такая уступка знаменовала новую победу православия. И предпочел смерть.

— Умру, но не изменю своей вере и своему народу! — гордо заявил Саит-мулла.

В середине следующей недели приговор был вынесен.

Ночь перед казнью Сайт провел без сна. Встав спозаранку, он совершил с разрешения охранников омовение, сменил одежду и прочел намаз.

Оставшееся до казни время тянулось мучительно медленно. До последней минуты Саит-мулла продолжал еще на что-то надеяться. Так и казалось, что вот-вот войдет в камеру некто и объявит ему о помиловании без каких-либо условий.

Тут он услышал, как за дверью топчется надзиратель, как кто-то кого-то громко зовет. До ушей его донеслась барабанная дробь. А вскоре задвигались засовы, и вслед за этим растворилась со скрипом тяжелая дверь.

Со скованными руками и ногами Сайта вывели наружу, а потом доставили на Красную площадь.

Завидев Саита-муллу в окружении стражников, народ разом умолк. Палач поднялся на эшафот. Его помощники возвели батыра по ступенькам наверх.

«О Великий Аллахы Тагаля, дай мне силы и мужества не показать страха перед смертью! Не желаю, чтобы враги мои торжествовали», — беспрестанно молился Сайт, стараясь сохранять гордую осанку.

Подошел и встал рядом с плахой крепкий, дородный аудитор[70] в зеленом кафтане. Сдвинув назад шапку, он смахнул платочком капли пота со лба и, покашливая, извлек из-за пазухи свиток.

Стоявшие в карауле солдаты, подняв ружья к плечам, застыли на месте.

Аудитор был явно взволнован. Держа обеими руками свиток, он принялся читать сбивчиво хриплым голосом текст приговора, в котором значилось, что вор и изменник Сайт Садиров, мулла башкирский, презрев волю и доверие Великого государя, взбаламутил башкирцев и прочих инородцев стран магометанских, затеял бунт и учинил государству Российскому много зла и вреда…

Не желая вслушиваться в слова обвинения, Сайт усердно молился, повторяя суры Корана.

Приговоренный к смерти человек, не признавший себя виновным, до последнего мгновения надеется на торжество справедливости. И Сайт все никак не мог поверить, что сейчас все кончится.

Когда аудитор умолк, он растерянно огляделся по сторонам, так и не услышав, какая казнь его ждет.

Но вот чьи-то сильные руки клещами впились ему в плечи и поволокли его куда-то… И именно в тот момент Сайт осознал, наконец, что смерти ему уже не избежать.

Сняв чалму, он сунул ее в широкий карман казакина, встал на колени, покорно положил голову на плаху и закрыл глаза.

«Родная земля моя, народ мой, дети мои, прощайте! Не поминайте лихом за то, что ухожу, так и не добившись для вас свободы», — пробормотал Сайт, пронзенный болью раскаяния, и вдруг, словно наяву, услыхал слова из песни «Урал»:

После того как отгремела барабанная дробь, снова установилась полная тишина.

Палач долго возился. Ожидавшему казни Сайту каждая секунда казалась вечностью. Он снова воззвал к Всевышнему: «О великий и единственный Аллахы Тагаля! За что обрек ты раба своего, правоверного мусульманина на незаслуженную казнь? Разве борьба за святую веру, за любимую Отчизну, за свободу народа — грех? Это ведь благое и правое дело…»

Блеснул на солнце клинок секиры. И стоило топору опуститься вниз, как тело Сайта было обезглавлено.

Когда палач схватил окровавленную голову и с видом победителя поднял ее для обозрения, площадь дружно охнула, а некоторые, не выдержав, даже зарыдали.

Тревожно и как будто надрывно гудели колокола кремлевских церквей…

После подавления начатого Сайтом восстания притеснения, грабежи и попытки обратить башкир в христианскую веру не прекратились. Назревало новое движение, которое предстояло возглавить Алдарбаю и Кусиму[71]…

Малеевка — Уфа — Аклан

1991–1992 годы

Яныбай Хамматович Хамматов родился 16 января 1925 г. в селе Исмакаево Белорецкого района Башкирии.

Прозаик, автор 20 романов, изданных в Уфе, в Москве, на Украине, в Азербайджане. Лауреат Государственной премии им. Салавата Юлаева, лауреат премий им. М. Акмуллы и им. Кима Ахмедьянова, лауреат премии ВЦСПС и Союза писателей СССР, литературный дипломант Министерства обороны СССР, заслуженный работник культуры РСФСР. Награжден Почетными Грамотами Республики Башкортостан.

Ушел из жизни в 2000 году.