Агуглу (Тайна африканского леса)

XI НА ГОРНЫХ ХРЕБТАХ

Где мы?

Очевидно, на высотах, так как отверстие подземелья вывело нас к истрескавшейся от холодных ветров горной вершине.

Деревья с темной листвой, сверху донизу покрытые растительной ржавчиной, как футляром из старого серебра, клонили к земле отягченные лишаями ветви.

Эти развенчанные владыки молчаливых высот обезглавлены ураганом, искалечены молнией и тянутся вверх своими ветвями, которые расположены правильными рядами, как у кедров.

Вздрагивая под ветром, они похожи на торжественную процессию вдов в трауре, развевающих свои покрывала над могилами.

Налево от нас большие, гонимые ветром тучи закрывают весь горизонт. Направо, наоборот, прозрачный воздух открывает безграничные дали.

Стоя под порывами ветра, Муни указала мне пальцем на скалы, залитые солнцем.

— Посмотри, вон где мы жили. Этот холм, залитый светом, скрывает от нас пещеру, но вон и наша долина, ее потоки, ее стены из розового песчаника. А там, вдали, в колыхающейся лазури, видишь пруд, над которым летают стаи птиц?

Абу-Гурун наклонился, чтобы лучше видеть.

— Возможно ли? Мы находимся так близко? Мне казалось, что мы шли под землей больше недели!

Внезапный дождь налетел сзади на Фои, взъерошил его рыжие волосы, и сквозь свист ветра Фои крикнул нам.

И снова нас поглотили испарения.

В глубине трещины, защищенной от холодных воздушных течений, мы ждали, пока их разгонит ветер.

Когда солнце поднялось высоко, облака пришли в движение и начали таять.

В этот момент нас ослепило неожиданное зрелище.

Разрывая туман, длинная снеговая цепь стала постепенно сбрасывать свой облачный плащ. Сначала показалась скалистая, остроконечная, чистая, как алебастр вершина, затем целый ряд игл, ребер, острых шпицев, которые спутывались, перемешивались, переплетались в ярком свете; скоро на синем небе обрисовывались очертания гиганта, где ледники образовали бесконечные, белоснежные поля[9].

Абу-Гурун, руки которого трепетали под плащом, как обессиленные крылья, воскликнул со свойственной ему напыщенностью:

— Вот, наконец, и ты, отец и кормилец равнин Египта, ты, чьи склоны укрывают истоки Нила.

Муни со слезами на ресницах протянула палец, обводя в воздухе контур цепи:

— Да, это вы! Я узнаю вас, горы моей страны! Ваши крутые склоны поднимаются над деревней, где я родилась!

Сто километров по прямой воздушной линии едва отделяли нас от горы, но глубокая долина лежала между ней и нами. А в ней дремал девственный лес, неумолимый и угрюмый. Углубиться в его чащу и пройти его насквозь было бы, очевидно, самой короткой дорогой. Но я уже по опыту знал ужасы, таившиеся под его высокими сводами.

— Останемся на плоскогорьях, — настаивал нубиец, — этот лес представляет собой оранжерею, где влажная теплота создает атмосферу бани. Я видел, как многие из моих товарищей проникали туда с горящими глазами и улыбкой на губах. Лес смыкался за ними как волна за рулем. Что нашли они под его негостеприимными сводами? Отраву, болезнь или клыки хищных зверей? Лес ревниво охраняет свои тайны: ни один из них не вернулся!

Он говорил, а мои глаза не отрывались от неподвижно спавшей громады, как будто изнемогавшей под слишком плотным воздухом. Местами от верхушек деревьев подымался дым, как кипучие струи пара из щелей котла.

Фои отправился на охоту и вернулся после полудня с зайцем, пойманным в силок.

Муни взвесила его на руке, вытянув свой маленький кулачок.

Заяц, которого она держала за уши, уставил на нас открытые глаза, затемненные смертью.

— Дай лупу, — сказала она, — я приготовлю жаркое.

Но тщетно шарил я руками в кармане, — лупа затерялась во мраке подземелья.

— Успокойся, — объявила Муни, — я зажгу огонь по способу моей родины.

Она подула на пальцы, окоченевшие от ледяного ветра.

— Шевелись-ка, Абу-Гурун! Там, в этой трещине, должен быть сухой мох. Принеси мне его.

Абу-Гурун удалился, волоча ногу.

Муни проводила его взглядом, покачала головой и направилась к группе боярышников. На одном из них висели маленькие румяные яблочки. Она надкусила плод, а затем, выбрав маленькую ветку, сломала ее концами пальцев.

— Это как раз то, что нужно, — сказала она, — я отвечаю за успех, дай мне только кусок мягкого дерева!

Я указал ей рукой на утлый молочайник, который как бы в отчаянии поднимал к небу свои ветви в виде канделябра. Муни побежала, щелкнув пальцами. Возвратясь, она позвала нубийца, задержавшегося в скалах. Его добыча была очень ничтожна: под мышкой он нес связку сухих веток, а с конца пальцев правой руки свешивалось несколько лишаев ржавого цвета.

Муни присела и для того, чтобы защититься от свежего ветра, дувшего на нее сзади, собрала на плечах полы своей грубой юбки. Между коленями, на подстилку из сухих листьев, она положила лишай, сверху же тонкий ствол молочайника, который придерживала своими голыми ногами. В середине этого ствола Муни сделала отверстие, куда вставила конец ветки боярышника. Когда все эти приготовления были закончены, она крикнула своим звонким голосом:

— Считайте до двадцати и огонь загорится!

Ветка боярышника завращалась в руках Муни, придавшей ему очень быстрое движение. В то же время ее пальцы скользили сверху вниз, чтобы усилить трение.

Все произошло мгновенно, как молния.

Мягкое дерево загорелось, сверкнула искра и зажгла в свою очередь лишай. Мы вчетвером зябко жались вокруг костра. Пламя трещало все веселей и живей. Заяц тихонько поджаривался, на палке, которую Фои и Абу-Гурун держали за оба конца. Теплота костра и вкусный запах жаркого влили в наши жилы немного бодрости.

Наступил вечер. Внизу, под нами, лес погружался в бледный туман. Пронзительные крики лемура, звавшего свою подругу, прорезали тишину ночи. Другие лемуры отозвались в листве. Абу-Гурун вскочил. Наклонясь над краем пропасти, он прислушивался к вызову, брошенному нам лесом. Залитый легким лунным светом, этот лес казался теперь менее страшным.

На крыльях ветра веял нам в лицо крепкий запах, внушавший беспокойство. Запах гнили поднимался от застоявшихся вод, болотистых низин и тлетворных пластов ила. Воздух был пропитан миазмами, в которых чувствовалось зловоние гниющих пней, разлагающихся волокон, остатков мха и плесени. Этот запах заглушал все остальные. Ощущался только запах лихорадки и гнили, несшийся из леса, как дыхание невидимого существа, медленно умирающего под деревьями.

Вдруг над лесом заблестел слабый огонек. Затем другой, третий.

Зародившись на чумных болотах, бесчисленные блуждающие огоньки затеяли свою игру в густой листве леса. Их слабый, зеленоватый свет неожиданно вспыхивал, трепетал несколько секунд и потухал.

При их слабом дрожащем мерцании туманы, расплывавшиеся в листве, принимали таинственные образы… со всех сторон оживали призраки. С дерева на дерево перебрасывали они свои развевающие одежды, колебавшиеся от ветра. Порой они соединялись вместе, образуя взлохмаченный хоровод. Они кружились в неопределенных очертаниях и рассеивались от одного дуновения. Не приняло ли одно из этих видений ужасающего образа? Но Абу-Гурун вдруг задрожал с головы до пят и я услышал, как застучали его зубы.

— Посмотри-ка, он ползет к нам, его длинные руки точно что-то косят.

Он еле-еле ворочал языком и хрипло докончил:

— Убежим скорей, это Азраил, ангел смерти!

Всю ночь метался нубиец, задыхаясь у костра перед тлевшими под пеплом углями.

Когда он поднялся для омовения, его лицо приняло свинцовый оттенок, а глаза еще более впали.

Тем не менее, мы не могли прийти к какому-нибудь решению.

Нам представлялись две возможности: или смело углубиться в лес, или идти до конца хребта, на котором мы находились и который окружал долину, соединяясь там, в смутной дали горизонта, с центральной цепью. В последнем случае нам предстояло очень долгое и мучительное путешествие.

Фои нетерпеливо вскочил на ноги, готовый пуститься в путь.

— Недалеко отсюда, — сказал он, — я знаю место, где гора спускается к опушке леса. Там, скрытые от всех глаз, вы можете разговаривать сколько угодно, прежде чем примете какое-нибудь решение.

Солнце приближалось к зениту, когда мы отправились к указанному месту. Утолив жажду, лежа на животе и уткнув носы в ласкающую влагу ручья, мы уселись на поросшем травой холмике. Глинистая почва была изрыта насекомыми и под жесткими злаками, прямо в помете антилопы, золотые навозные жуки спокойно скатывали свои шарики. Один из них, уцепившись задними ногами за шарик, который он только что изготовил, старался вкатить его на возвышение. При малейшем препятствии шарик вырывался у него и скатывался назад. Насекомое сейчас же снова принималось за свою работу. Муни, горевшая желанием идти лесом, подняла на меня свои бесстрашные глаза:

— Вот пример для нас. Посмотри на это настойчивое насекомое!

Склонив голову, она принялась снова за наблюдение.

Жук по-прежнему уцепился за свой шарик и уже успел несколько раз свалиться. Но, по-видимому, его мужество нисколько не было этим поколеблено. Настойчиво преследовал он свою задачу, с упорством, которое ничто не могло сломить. Абу-Гурун, растянувшись во весь рост, тоже с явным интересом следил за этим зрелищем:

— Вот он у цели! Нет, снова полетел кувырком!

Жук на этот раз остановился. Мимо него полз другой жук и между ними завязался короткий разговор. Что говорили они друг другу на неведомом языке, не двигая ни головой, ни туловищем, но все время сводя и разводя свои усики?

— Договор заключен, — объявил нубиец, — посмотри, первый тянет шарик своими задними лапками, а другой сзади подталкивает передними. Смелей!.. Ну, вот и влезли на верхушку холма.

Добрался ли жук до цели или хотел немного передохнуть, прежде чем продолжать путь? Но первое из насекомых, за сложными действиями которого мы наблюдали, с самого начала отделилось от шарика, второе же, наоборот, как будто еще крепче вцепилось в него, точно хотело подчеркнуть свое законное право на дележку.

— Ах! Шельма! — воскликнул с сияющим лицом Абу-Гурун.

Услужливый приятель жука оказался просто жуликом. Он незаметно напирал на шарик, который, наконец, потерял равновесие, повернулся на своей оси и перекатился вместе с жуком на другую сторону холмика. Трава была густая и мошенник, вцепившись в свою добычу, мгновенно скрылся.

Абу-Гурун захлопал руками. Его симпатии, естественно, были на стороне грабителя. Разбойничья душа нубийца сказалась во всей своей полноте.

От чего, однако, зависит иногда наше настроение!

Еще недавно, совершенно упавшие духом, теперь мы чувствовали себя значительно ободрившимися. Наши глаза были прикованы к ручью, шумные воды которого безостановочно бежали к лесу. Мы не произнесли ни одного слова, но все же думали об одном и том же.

— Не попытаться ли? — спросил Абу-Гурун, отвечая на мой вопрос, который я колебался высказать.

Он поднялся, лицо его выражало одновременно решимость и осторожность.

— Не попытаться ли? — повторил он, отчеканивая каждое слово.

Муни посмотрела на меня с выражением горячего желания, которое трепетало в глубине ее зрачков.

— Пусть так, — ответил я, — кое-какие шансы на успех у нас имеются, несмотря на большие неудобства!

В этот вечер, перед сном, мы долго мечтали у импровизированного очага, прежде чем сон посетил нас. Утренняя свежесть меня разбудила. Абу-Гурун и Муни, зарывшись в кучу вереска, мирно спали. Один Фои не спал. Скрючившись и упершись подбородком в колени, он не смыкал своих кошачьих глаз, подернутых печалью.

Час разлуки наступил. Фои сосредоточился в себе самом, устремив неопределенный взгляд к своему внутреннему небу, усеянному, как звездами, едва осознанными понятиями, в которые он старался вникнуть.

— Тебя ждет Сао, — сказал я ему, сдерживая биение своего сердца, — спеши к ней и возвращайтесь вдвоем. Я подожду вас здесь и до самой смерти вы будете жить возле меня, как мои брат и сестра!

Он резко откинулся всем телом. К чему было настаивать? Весь его недоверчивый вид говорил о решительном отказе. Муни еще спала. Я хотел разбудить ее, чтобы она распростилась с Фои, но тот остановил меня, положив мне руку на плечо:

— Пускай спит! Скажи ей, что мы с Сао навсегда сохраним воспоминание о ней.

Лицо Фои снова приняло доверчивое выражение. Его рука скользнула с моего плеча и соединилась с моей. Так стоял он некоторое время, не двигаясь, только губы слегка вздрагивали.

— Вспоминай, — наконец сказал он мне, — что касается меня, то я никогда не забуду!

Он сильно сжал мою руку и нагнулся, чтобы поднять свою палку…

Муни пошевелилась, — он поднес палец к губам, призывая к молчанию, и затем, не поворачивая головы, пошел своим широким, колеблющимся шагом, размахивая длинными руками, свешивавшимися до колен.