Александр Башлачёв: человек поющий

Предисловие первое. Формальное

Настоящий текст представляет собой попытку систематического изложения биографии русского поэта и рок-музыканта Александра Башлачёва. При этом задача виделась, во-первых, в том, чтобы последовательно представить максимальное количество фактов, которые удалось собрать, пока свидетелей и свидетельства еще можно найти. Во-вторых, сделать это беспристрастно, не оценивая те или иные события и не навязывая читателю их интерпретацию. Цель состояла в том, чтобы дать желающим материал для построения своей собственной интерпретации на основании как можно большего количества сведений.

Это, в частности, объясняет то, почему иногда приводится информация, которая может кому-то показаться «лишней», как, например, дата проведения небольшого концерта в присутствии десяти человек, о котором почти ничего не известно, или сведения о том, какие записи на каких альбомах изданы. В настоящем тексте также встречаются факты, связанные с основным повествованием, но порой имеющие опосредованное отношение к Башлачёву. Причина этого состоит в том, что трудно определить заранее, что именно понадобится читателю и зачем.

Необходимо отметить, что настоящий текст — не беллетристический. Он строго разделен на датируемые события, описание каждого из которых занимает ровно один абзац (иногда он представляет собой почти страницу, а иногда — одну строку). В редких случаях несколько тесно связанных фактов излагаются в одном абзаце.

События сгруппированы по годам жизни поэта. Указания на определенные моменты времени (даты, месяцы, сезоны, годы) даны настолько точно, насколько их пока удалось установить. Таким образом, подряд могут следовать: событие датированное «летом», датированное «июнем», недатированное и датированное «28 июня». При этом они приводятся в порядке, приближенном, по мнению составителя, к хронологическому.

В тексте часто используются апелляции к воспоминаниям очевидцев и участников описываемых событий. Если не оговорено иное, фрагменты приводимых воспоминаний представляют собой отрывки из интервью, взятого для проекта «Homo Cantans — человек поющий» (http://bashlachev.spb.ru) или частного разговора с составителем. Иначе источник указывается в сноске.

В квадратных скобках внутри цитат даются пояснения контекста, оставшегося за границами приводимого фрагмента беседы. Кроме того, в квадратных скобках приводятся ссылки на фотографии и стихи из соответствующих разделов книги. Для предоставления справочной информации обильно используются сноски. Сносками сопровождены все персоналии (при первом упоминании), сведения о которых удалось найти. При этом нередко приводится персональная информация о человеке по состоянию на восьмидесятые годы XX века.

Цитаты из интервью, данных составителю, не всегда приводятся точно: может быть изменена пунктуация, а также порядок и количество слов по соображениям краткости и удобочитаемости, с сохранением смысла, но, возможно, искажением специфики речи говорившего.

Необходимо отметить, что информацию о том, что стихотворение или песня была написана Башлачёвым в определенный период времени, не следует считать указанием на то, что произведение было начато и закончено в пределах указанного промежутка (хотя бывало и так). Моментом написания считается либо дата, поставленная Александром на рукописи, либо момент первого засвидетельствованного исполнения или прочтения текста в форме, близкой к той, которую условно можно считать «окончательной» (столь пространная формулировка обусловлена обилием редакций и вариантов исполнения многих текстов).

Отдельно следует отметить, что классификация людей, окружавших Александра на «друзей», «приятелей» и «товарищей», носит условный характер и представляет собой лишь попытку восстановить реальное положение дел по воспоминаниям родственников и письмам автора.

Текст не может претендовать на полноту и совершенную корректность. Более того, в нем приведены далеко не все факты, о которых стало известно в процессе работы, но только те, подтверждения которым (хотя бы косвенные и не слишком противоречивые) удалось найти.

Настоящий текст оставляет за собой право прогрессировать, уточняясь и расширяясь сообразно новым сведениям, которые появляются на удивление часто. В связи с этим возникает необходимость говорить об условной текущей версии (или редакции) биографии. Перед вами сейчас находится первая версия этого текста.

Пользуясь возможностью, составитель считает необходимым обратиться к знакомым Александра Башлачёва и другим участникам упомянутых событий. Если вы располагаете информацией об Александре, не отраженной в настоящем тексте, или считаете, что какие-то сведения требуют уточнений или исправлений, убедительно просим вас сообщить об этом через форум сайта http://bashlachev.spb.ru или по адресу: camellab@mail.ru.

Лев Наумов

Предисловие второе. Лишнее

Писать предисловие к подобному тексту странно, так как не очень понятно, зачем и кому оно нужно. Рассказывать, кто такой Александр Башлачёв, перечислять эпитеты, примененные и применимые к его имени, и расширять этот список уже слишком поздно, если вы открыли книгу на этой странице. Величина таланта и уникальность этого человека в том, что каждый находит для него свои сокровенные слова. Да и чем нужно предварять историю, конец которой известен заранее?!

Кажется, Башлачёв мог бы вслед за Высоцким сказать, что судьба «...обернулась Роком, и, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык». Но повторять нет нужды.

Людям всех поколений свойственно взрослеть. Однако именно плодотворное взросление поколения рокеров-восьмидесятников создало уникальный, самобытный культурный пласт и определило направления множества процессов из самых разных областей: от культуры до политики. Перед вами биография человека, который, будучи одним из этих рокеров, жил так, что в момент его смерти все остальные в одночасье повзрослели.

Лев Наумов

1960

Александр Николаевич Башлачёв родился 27 мая 1960 года в городе Череповце Вологодской области, в семье начальника участка теплосилового цеха Череповецкого металлургического завода Николая Алексеевича Башлачёва и преподавателя химии филиала ленинградского Северо-Западного политехнического института Нелли Николаевны Башлачёвой. Как многие другие поэты и музыканты, участвовавшие в становлении социокультурного явления под названием «русский рок», Александр был человеком далеко не маргинального происхождения [см. фото 1].

1963

С раннего детства он проявлял склонности к творчеству. Позже, на устном выпуске журнала «Рокси»[72], в мае 1987 года, в ответ на вопрос Александра Старцева: «Как ты начал заниматься рок-музыкой?» Башлачёв расскажет о своем первом стихотворении: «Мне было три года. Я родился рядом с письменным столом. По причине малого роста я не мог дотянуться до чернильницы и посему сочинил свое стихотворение в уме... Я тут же его забыл, а через много лет вспомнил третье четверостишье. Могу его привести:

Я не знал, что такое «коммюнике», но это была рифма».

1965

Александр очень рано научился читать и еще до школы читал хорошо. Нелли Николаевна вспоминает: «Я его не учила ни азбуке, ничему. Когда мы шли с ним по городу, он читал вывески, всё подряд. Сам научился». Однажды Александр с мамой, будучи в Ленинграде, пошли в гости, и Нелли Николаевна сказала хозяевам дома, что очень рада тому, как сын быстро развивается. Скептически настроенный мужчина из числа гостей сразу спросил его: «Какой город — столица Китая?» Александр поразил его незамедлительным ответом: «Пекин». После этого мужчина дал ему газету, и все были удивлены, насколько бегло и четко Александр читал не детский текст. Нелли Николаевна: «Он очень много читал. И когда дочитывал, обязательно говорил мне: «Прочитай». У нас было так: он читает днем, я читаю ночью. Даже когда он уже был в университете, это продолжалось. Он писал, что прочитал «Роковые яйца» или Ирвина Шоу, а когда приезжал на каникулы, то обязательно спрашивал — может, не прямо, но так, чтобы понять, читала я или нет».

Вспоминает подруга Александра, Светлана Шульц: «Мне Андрей [Шульц[73]] рассказывал, как они летом выходили вместе гулять. Сашка садился и читал ребятам «Тома Сойера». Причем всегда был очень серьезен, когда проводил литературные чтения, и раздражался, если вдруг кто-то начинал хихикать. А хихикать, естественно, кто-то начинал, потому что Саша сидел с умным видом, да еще и с книгой. Он очень нервничал, ему не нравилось, когда все смеялись».

1966

Летом 1966 года Александр с мамой ездили отдыхать в Анапу.

1967

В конце июня 1967 года Александр отправился вместе с родителями в Ленинград, где они, среди прочего, побывали в Ботаническом саду [см. фото 2].

Вернувшись в Череповец, Башлачёвы поехали на дачу [см. фото 3].

1 сентября Александр должен был пойти в 1-А класс школы № 9, но заболел и целый месяц провел дома. В результате Башлачёв познакомился со своими одноклассниками только в октябре. Читать и писать он уже умел, а его прекрасно выполненные домашние задания носила в школу мама. Классным руководителем Александра с первого по четвертый класс была Ольга Ивановна Черникова, и в какой-то момент она стала интересоваться, почему же в школу не приходит тот мальчик, который учится на одни пятерки. Ольга Ивановна даже навестила его дома.

Учеба давалась Башлачёву легко. У Александра были способности и склонности к гуманитарным предметам, в особенности к литературе. Его сочинения обычно попадали в специальный классный альбом с лучшими работами ребят.

Нелли Николаевна: «Я его хотела отвести в музыкальную школу. Но он как-то пришел и говорит: «Мама, как мне жаль тех детей, которых насильно водят в музыкальную школу». В результате я его не повела. А когда он уже подрос, то спросил: «И что же ты меня не отвела в музыкальную школу?!» Когда мы купили пианино, он сам его освоил, я прихожу и слышу — играет. Часами мог играть».

1968

17 марта 1968 года родилась младшая сестра Александра, Елена Башлачёва [см. фото 4].

1970

В 1970 году Александр с мамой и папой отправились отдыхать в санаторий в Зеленогорск, что под Ленинградом. Оттуда они ездили на экскурсию в Кронштадт.

1971

Рассказывает одноклассник Александра, Андрей Харин: «Мы дружили вчетвером: Саша, Андрей Крашенинников, Андрей Шульц и я. Вместе тусовались. Помню, что у Советского Союза были какие-то проблемы с Китаем. И мы решили, по-моему, даже по Сашкиной инициативе, ехать туда. Но нас застукали, когда мы стали откладывать продукты в дорогу. У меня бабушка нашла тушенку под кроватью. Мы, может быть, никуда бы и не поехали, но карта с отмеченной дорогой до китайской границы была нарисована... Еще шел какой-то сериал в это время...[74] У нас началась такая игра, что мы — русские (у нас даже удостоверения были), а девочки, Зиничева[75] и кто-то еще — немцы. Вот такая интрига была, противоборство двух лагерей. Тогда у Сашки впервые проявился дар к писательству. Был очень популярен хоккей. Мы ходили на стадион “Строитель”. Никто кататься особенно не умел. Конечно, это всё было детство, очень давно, но он тогда сочинил песню на мотив, по-моему, “Песенки о медведях” из “Кавказской пленницы”. Тогда были первые матчи СССР-Канада. Помню строку: “...мимо бегут канадцы, режут коньками лед”».

1972

Однажды к Башлачёвым в гости приехала двоюродная сестра Николая Алексеевича, Зоя Ивановна. Она помыла пол, а Александр бежал по квартире и при этом нес что-то в руках. В результате он поскользнулся, упал и выбил зуб. Так у Александра появилась золотая фикса.

В июне 1972 года Николая Алексеевича отправили в командировку в Иран для строительства там металлургического предприятия. Елена Башлачёва рассказывает, что раньше это практиковалось: с Череповецкого завода людей направляли в Иран, Пакистан, Ирак, Индию и Нигерию. Через полгода, в декабре, мама и маленькая Лена поехали к Николаю Алексеевичу. Они не могли сразу отправиться вместе, так как Лена болела, а пока она поправлялась, кончился срок действия виз, и их пришлось переоформлять. Полтора года Александр жил с бабушкой, Олимпиадой Павловной Осташиной, и дедушкой, Павлом Николаевичем Осташиным. Родители и сестра вернулись в Череповец в июне 1974 года.

1973

В детстве Александр любил играть в индейцев [см. фото 5]. Помимо беготни с перьями на голове и стрельбы из луков, эти игры включали с себя написание историй про краснокожих и бледнолицых. Вместе с другими ребятами, Витей Удаловым и Володей Мазуриным, они часами носились, метая копья, но, кроме того, сочинили «Летопись индейцев племени Дакота». Это произведение занимало около одной тетрадки и писалось ребятами по очереди.

1974

Будучи еще в Иране, Башлачёвы познакомились с семьей из Волгограда. Александр с отцом поехали к ним в гости в августе 1974 года. После этого они с мамой и папой отправились в Москву [см. фото 6].

Школу № 9 закрыли, а всех учеников перевели в школу № 20. В новой школе руководителем класса Александра стала учительница немецкого языка Роза Михайловна Молоткова, а позднее — учительница химии Римма Павловна Назарова. Александр учился довольно хорошо, но уже не так блистательно, как в начальной школе. При этом способности к гуманитарным наукам и изучению языков проявлялись всё ярче. Попав в группу немецкого языка, Башлачёв огорчился, так как хотел изучать английский. Но язык давался ему с легкостью, и учительница говорила Нелли Николаевне, что ей нечем занимать Башлачёва на уроках, так как он уже владеет всем материалом. Английский Александр начнет изучать только в университете и, на удивление однокурсникам, будет справляться не хуже тех, кто изучал его в школе. Кроме того, Башлачёв немного владел и польским языком, читал и переводил газеты.

Вместе с одноклассником и близким другом Максимом Пермяковым Александр написал роман «Агент 0013 или супермен в СССР» объемом в четыре общие тетради по 96 листов. Первая была закончена в декабре 1974 года (датируется октябрем-декабрем), вторая — 23 ноября 1974 года, третья — 26 января 1975 года, а четвертая — 16 ноября 1975 года. В тексте ребята удачно сочетали клише шпионских детективов с пародиями на своих школьных приятелей и педагогов. Вся школа зачитывалась этим произведением. Нелли Николаевна: «Тогда было очень сложно с печатными машинками, они все были на учете. Примеры отпечатков каждой машинки хранились в милиции, чтобы листовки не печатали, например. А мне в институте дали машинку, и я принесла им. Есть даже такая фотография, где один печатает, а другой ему диктует [см. фото 7]... Саша прочитал книжку “Джин Грин — неприкасаемый”[76] — это о краповых беретах в Америке. И мне кажется, что “Агент 0013” — это что-то среднее между этим романом и “Агентом 007”». Из-за этого произведения маму вызывали в школу, так как учителя были небезосновательно убеждены, что они в том или ином виде фигурируют в романе, и хотели узнать об этом подробнее.

В то время СССР оказывал помощь различным странам третьего мира. Максим и Александр для смеха ходили по школе с плакатом: «Подайте крошкам Никарагуа!» К счастью, зная незаурядность мальчиков, руководство школы отнеслось к этому как к шутке.

1975

В июле-августе 1975 года Александр с родителями и Максимом Пермяковым отправились в Ригу и Юрмалу на машине, останавливались в кемпинге. На второй машине с ними поехал Андрей Шульц с мамой и папой. Ребята ходили в Домский собор слушать органную музыку. На обратном пути останавливались в Пскове, посетили кремль. Башлачёвы хотели заехать также в Пушкинские Горы, но семья Шульцев была против, и этого не произошло.

7 ноября Александр с Максимом Пермяковым и Андреем Шульцем участвовали в демонстрации в Череповце [см. фото 8].

1976

Осенью 1976 года Александр ездил на экскурсию в Ленинград [см. фото 9]. Это не был выезд класса, однако мероприятие было организовано от школы.

В десятом классе Башлачёв написал политическое стихотворение, в котором имел место диалог Брежнева и Маяковского. Сохранилось только одно предложение: «Вашим, товарищ, сердцем и именем мы назовём луноход!»

1977

В 1977 году в культурной жизни Череповца произошло важное событие: открылось кафе «Фрегат», где стала собираться прогрессивная молодежь города. Рассказывает друг Александра, Сергей Герасимов: «Я, мы, моя компания всегда считали себя элитой. Мы стали ходить отдыхать в это кафе каждый день, как только оно открылось. В один прекрасный вечер мы выходим из «Фрегата», а там, на скамеечке, сидит другая компания, и все дружно хохочут. Кто такие? Меня сразу это заинтересовало. Я подошел. Сидит молодой человек, что-то читает, а все смеются. Оказалось, что он читал свое сочинение. Он его называл «Трактат об онанизме». Я прислушался, мне понравилось и захотелось с этим человеком познакомиться. После того, как он дочитал, я подошел к нему. Это оказался Саша Башлачёв. Мы там поговорили, договорились встретиться. Нам тогда было очень важно проверять свою философию. Говорить об этом было не с кем, Череповец — провинциальный город. Он и сейчас-то провинциальный, можно представить, что было тогда. В лице Башлачёва я нашел то, что мне было нужно. Мы буквально сутками разговаривали. Собирались обычно у меня. Тематика разговоров — о смысле жизни, о любви. Он говорил, что вся наша жизнь состоит из больших и маленьких любовей, что меня тогда очень удивило. Я считал, что любовь одна, такая большая. Саша аргументировал следующим образом: мы всех людей любим по-разному. Маму мы любим одной любовью, сестру — другой, девочку — третьей. Процесс поддержания любви Саша сравнивал с горением костра. Большой костер и большая поленница. Мы можем, конечно, все поленья сразу использовать, а можем подкидывать потихоньку, растянуть это на всю жизнь. Он имел в виду, что не надо человеку сразу открываться, а надо постепенно, постепенно, постепенно. Если мы не будем приоткрывать себя, то будет неинтересно. Если мы сразу откроемся, то быстро перестанем быть интересными. Мы могли также спорить о том, когда возникли символизм и дадаизм. Причем, я уже не помню, кто что говорил, но помню, что спорили до упаду, вместо того чтобы пойти посмотреть в энциклопедии».

В марте Башлачёв со своими близкими друзьями Александром «Бобой» Смирновым и Андреем Шульцем ездил в Ленинград [см. фото 10].

Александр уже довольно часто писал стихи. Вот какой случай вспоминает Сергей Герасимов: «Мы ездили большой компанией на концерт, то ли в Ленинград, то ли в Москву. Была зима, ужасно холодно, ехали в общем вагоне, разговорились. Сначала было множество тем, потом все темы ушли, а спать было невозможно. «Холодно» на молодежном языке того времени было «зусман». Мы сидим, говорим: «зусман», «зусман», зуб на зуб не попадает. Все поняли общую логику, что «зусман» — это кто-то, кто бегает по вагону. Там бабушки еще сидели: что за «зусман» такой? Все это поддержали. Стали звать: «зусман», «зусман». Полночи мы запугивали вагон, что здесь страшный «зусман» ползает, что это — змея, она уползла у нас. Время провели весело. Ездили мы на день обычно: приезжали, концерт смотрели и назад. И буквально на обратном пути Башлачёв выдает поэтическое сочинение как раз на эту тему. К сожалению, оно не сохранилось, но я запомнил начало:

Александр окончил школу. Нелли Николаевна хотела, чтобы он поступал в технический институт или университет. Для того чтобы подготовить сына, она даже пыталась нанять ему репетитора. Однако сам он был увлечен исключительно гуманитарными дисциплинами и поехал в Ленинград, чтобы поступать в университет на факультет журналистики. Там он встретился со своим земляком Леонидом Парфеновым[77], который тоже приехал поступать. Первый тур творческого конкурса Александр прошел с успехом, но во втором туре не смог участвовать из-за отсутствия публикаций. Башлачёву объяснили, что в сложившихся обстоятельствах, даже если он сдаст все остальные экзамены на «пять», он не поступит. В результате Александр вспылил и ушел. Леонид же поступит, окончит университет и сыграет свою роль в развитии постсоветского телевидения.

Экзамены в университеты проходили в июле, чтобы непоступившие еще имели шанс устроиться в институты в течение августа, но Александр решил не повторять попытки в этом году. В июле-августе он с родителями и сестрой поехал на машине в Таллинн.

После возвращения в Череповец, 14 сентября, они вместе с Александром Смирновым [см. фото 11] устроились работать художниками-оформителями на коксохимическое производство Череповецкого металлургического завода [см. фото 12]. С трудоустройством им помогла мама Смирнова.

Башлачёв уже определился в выборе будущей профессии, поэтому пошел в школу юных журналистов при газете с, как он сам потом будет говорить, «поэтическим названием “Коммунист”». Его взяли под свое крыло две сотрудницы издания — Тамара Михайловна Соловьева и Елена Филипповна Ганичева. Хотя Александр попал в эту школу к завершению второго года обучения, его заметки сразу высоко оценили и стали печатать, что сильно облегчит ему задачу поступления в высшее учебное заведение.

1978

4 апреля 1978 года Башлачёв уволился с Череповецкого металлургического завода.

Александр решил больше не пытаться поступать в Ленинградский университет, так как в случае неудачи рисковал попасть в армию. Его выбор пал на факультет журналистики Уральского государственного университета в Свердловске. Вспоминает будущий однокурсник и друг Александра Василий Нелюбин: «Он выглядел довольно живописно, и на него трудно было не обратить внимание: длинные волосы лежали на плечах, золотая фикса, легкая небритость и затертые до дыр джинсы. Большинство других абитуриентов старались выглядеть прилично: носили костюмы, комсомольские значки и даже галстуки. Саша демонстративно изображал “несоветского человека”». Нелли Николаевна: «Мы все очень волновались. В день каждого экзамена я ждала звонка, никуда не отходила. Вдруг звонит: «Я сдал на “пять”». Дальше: «Я сдал на “пять”». Дальше: «Я сдал на “пять”». Остался последний экзамен по немецкому языку. «Я даже учить его не буду». Я говорю: «Поучи, мало ли что». Звонит: «Четыре». В любом случае, он набрал намного больше проходного балла, даже зачисления ждать не стал, приехал домой. И тут — срочная телеграмма: «Если вы к такому-то дню не приедете, мы вас отчисляем», — их 26 августа уже отправляли в колхоз, а тут ехать около полутора суток. И он уехал».

Как иногороднему студенту, университет выделил Башлачёву жилплощадь в общежитии № 3 (на улице Большакова, дом 79) в комнате № 225, вместе с другими ребятами. При этом он пытался снять отдельное жилье.

Александр Смирнов и Максим Пермяков тоже уехали из родного города. Они отправились в Кунгур, учиться в художественном училище. Этот город в Пермской области находится по дороге из Череповца в Свердловск, если ехать на поезде. Башлачёв нередко приезжал к ним в гости, они тоже навещали его. Иногда ребята вместе ездили домой или из дома. Однажды в Свердловске они втроем пошли в пельменную, им не хватило денег, чтобы расплатиться, пришлось на несколько часов оставить Максима в залог. Во время одной из таких поездок Александр написал стихотворение «Разлюли-малина (из жизни кунгурских художников)».

В частности, 15 ноября Башлачёв ездил в Кунгур, откуда вернулся в Свердловск. Позже из Свердловска он написал маме письмо, в котором расспрашивал про подписку на литературу и рассказывал о своей поездке: «Ты уж не очень, прошу тебя, не очень обижайся на меня за мое в высшей степени свинское молчание. Вообще, рекомендую привыкнуть, что у меня все нормально и всего вдоволь, ни в чем, за исключением времени, не нуждаюсь... Живу пока в общежитии полулегальным образом[78], может быть, сегодня еще что-то будет из квартир, припишу в конце... Вступил в профсоюз... Съездил к Максиму [Пермякову] в Кунгур. Город у них, конечно, безобразный, в отличие от Свердловска. Здесь мне всё хорошо, всё нравится, всё нормально. Как Маяковский? Попробуйте подписаться на Гоголя... Я слышал еще что-то о Достоевском... P. S. Посылаю полный конверт воздушных поцелуев. Ловите их по комнате».

Когда Александр приезжал домой в Череповец, он, конечно, встречался с друзьями. Светлана Шульц вспоминает: «Иногда мы с ним сидели у памятника Верещагину на аллейке, и однажды он сказал мне такую фразу, что он не будет жить долго».

1979

Ирина Корниенко, учившаяся на курс старше Александра, предложила ему сочинять роман в письмах. Несколько его писем сохранилось, первое из них датировано «9 января нового стиля 1979 года от рождества Христова». «...Наши отделения для корреспонденции в университете имеют завидное по своему постоянству обыкновение оставаться для нас пустыми — и для Вас, насколько я понял, это тоже иногда бывает важно...» Господин «N» писал госпоже «К» в некий несуществующий, романтический мир прошлого, в котором имя было не нужно, хватало одной буквы, так как в нем их было всего двое на всё то множество строк, которые они написали. Из письма Александра: «Верю ли я в рок? Да, я верю в рок, маленькая язычница, как склонен верить во все мистическое. Это объяснить несложно — одно из самых величайших мучений (не единственное, впрочем), что я вынужден выносить в этом мире, — есть постоянная, хроническая ностальгия по чуду, отсутствие чудес, и бога... и дьявола...»

В Череповце друзья за глаза называли Александра «Ба́шликом». В университете, кроме романтичного обращения «Господин N», бытовали и новые неблагозвучные клички — «Башлык»[79] или «Башла́к». Возможно, из-за антипатии к таким прозвищам Башлачёв придумает себе позже сокращенное имя СашБаш. А может быть, и нет.

Существенным шагом для Александра стало начало сотрудничества с череповецкой группой «Рок-Сентябрь» в качестве автора текстов песен. Сергей Герасимов: «В то время у меня появилась мысль сделать что-то музыкальное у нас в городе. У меня были друзья, замечательные музыканты, мы еще с детства знакомы: Слава Кобрин и Саша Пугачев. После того, как я узнал, что Саша [Башлачёв] пишет неплохие стихи, я переговорил с ним по поводу перспективы создания самобытной рок-группы. Он был не против. Более того, воспринял это с большим энтузиазмом. Тогда вообще было престижно, чтобы у группы была своя музыка и свои стихи. Не переигрывать что-то, как, например, ансамбль «Самоцветы», а именно все свое. Все были только «за», и я их познакомил. У нас [в Череповце] во Дворце строителей открыли дискотеку, и я был первым диск-жокеем города. Была еще одна база — так называемый Дом культуры. Там очень хорошо получалось: уходил директор, а на его место вставал отец Славы Кобрина, Михаил Матвеевич. Но там тогда играла другая хорошая группа под названием «Белые Грифы». Старшее поколение, в общем, неплохие музыканты. Они переигрывали «The Beatles», «The Rolling Stones», советские шлягеры, своего у них почти ничего не было. Когда директором стал Михаил Матвеевич Кобрин, «Грифов» сместили, меня взяли туда вести дискотеку, я уже в двух местах ее вел. Встал вопрос, как сделать так, чтобы на танцах заиграла группа. И вот тут возникла идея совместить дискотечную музыку с живой: полчаса, скажем, будет дискотека, полчаса — выступление музыкантов. Я предложил название этому мероприятию — «диско-марафон», предлагал назвать так и группу. Но ребята остановились на названии «Сентябрь» (первоначально — «Диско-Сентябрь», а позже — «Рок-Сентябрь»). В середине семидесятых я познакомился с Валерой Цакадзе[80] — участником полуподпольной питерской рок-группы «Апрель», потом познакомил их с Кобриным. Валера вместе с Виктором Решетниковым[81] много помогали в части приобретения инструментов и аппаратуры для группы. То, что делал «Апрель», вызывало у нас тогда восхищение и, может быть, это навеяло название «Сентябрь». Хотя есть еще одно обстоятельство: сентябрь 1979 года — месяц официальной организации группы. Так появились диско-марафоны с участием рок-группы «Сентябрь». Успех был ошеломляющий! Мы работали два раза в неделю: четверг и воскресенье, если память мне не изменяет. Постоянные аншлаги! Уж не помню, сколько человек вмещал зал (рассчитан на 400, но входили все 500, а то и больше), но еще стольким же билетов не доставалось. На второй этаж пролезали по водосточным трубам. Саша писал тексты. Часть музыки была написана Кобриным и бас-гитаристом Хакманом, а часть, скажу честно, была передрана с венгерских групп». По воспоминаниям Марины Зиничевой, Башлачёв и Кобрин сразу подружились и много времени проводили вместе.

Сергей Герасимов: «В октябре группа участвовала в смотре-конкурсе вокально-инструментальных ансамблей в Вологде, где исполнила патриотическую песню на слова Башлачёва «Нет войне!». В ноябре в Череповце проходил фестиваль «Красная роза», в котором «Сентябрь» также принимал участие. Были исполнены три песни на слова Александра: «Я рисую мир», «Быть может, завтра» и «Эй, друг». На этом фестивале был настоящий триумф Николая Носкова[82], хотя и «Сентябрь» не остался незамеченным». Башлачёв узнал об этом событии с большим опозданием. 22 декабря он писал своей сестре: «Мне о конкурсе никто не писал, так что твое письмо перечитал десять раз... Если в «Коммунисте» что-нибудь было про «Розу», ты мне пошли. А также посмотри в «Вологодском комсомольце» подшивку, если что-то было про конкурс, то тоже пришли, мне будет интересно. Если не лень, позвони Х-ХХ-ХХ, спроси Славика [Кобрина] и скажи, что я прошу написать мне обо всем. Я ему напишу, когда будет время, чтобы сочинить новые песни, всё никак руки не доходят... Я приеду не раньше 25 января, так что пиши!»

Первоначальный состав группы «Рок-Сентябрь» был следующим: Вячеслав Кобрин (гитара), Олег Хакман (бас, вокал), Александр Пугачев (клавишные, вокал) и Евгений Белозеров (ударные) [см. фото 13]. Случалось, что вместо Пугачева выступал клавишник Валерий Тузиков (так, например, он играл на фестивале «Красная роза»). Однако с марта 1980 года Пугачев был бессменным участником коллектива, пока в 1982 году его не сменил Владимир Капустин.

29 ноября Александр писал Андрею Шульцу: «Привет тебе от твоего друга с далекого, холодного и романтичного Урала! Очень я тоскую по Череповцу, хотя уже вроде смирился с мыслью, что еще два месяца не суждено мне сойти, слегка пошатываясь от счастья, огромного, как вся наша необъятная Родина, на родном вокзале. Так хочется увидеть всех, ужасно. Хочется поцеловать мартеновскую печь, задохнуться тем самым дымом Отечества, который и сладок, и приятен. И так мне тут тоскливо, хотя, конечно, куча всяких дел постоянно, скучать приходится редко. Но одно дело — скука, другое — тоска. Не нахожу тех людей, не нахожу нужного, привычного общения, интересов».

Александр все еще хотел жить в отдельной комнате, без соседей, но снять квартиру не получалось. В результате он перебрался в помещение кладовки для швабр напротив женского туалета. Там были только подоконник и кровать. Фактически там можно было делать две вещи: лежать на кровати или писать что-либо, используя подоконник в качестве стола. Вспоминает его университетская приятельница Ирина Горбачева: «Как заходишь, можно было сразу падать на кровать, она была шириной сантиметров восемьдесят. Там, по-моему, только такой маленький человечек, как Башлачёв, мог жить». Александр Измайлов, университетский друг Александра, рассказывает[83]: «На стене [в этой комнатке] был нарисован восход в сказочном городе — до Саши в ней жил университетский художник... Однажды я пришел к нему с бутылкой красного вина. Саша стал продавливать пробку черенком ножа... и откололось горлышко. Он побледнел. Никто не знал, что делать. Потом я догадался отвести его к умывальнику, сунул его руку под струю — вся рука была в крови и вине. Я только сейчас понимаю, что это значило». 5 декабря Башлачёв писал родителям: «Теперь уже точно — у меня маленькая комнатка. Это прекрасный вариант — очень спокойно и вообще. Сегодня получу постель, вселюсь... Может быть, есть в продаже дешевые будильники, здесь нет, а нужно. Приеду числа 30 января. Тогда возьму, наверное, всё, что надо, чтобы совсем хорошо устроиться — магнитофон, пододеяльники и т. п., лампу».

В 1979 году Александр написал, в частности, стихотворение «Ты поутру взглянул в своё окно...».

1980

В 1980 году Башлачёв часто приезжал в Череповец, во многом именно из-за сотрудничества с группой. Когда он находился в Свердловске, ему присылали мелодии на магнитофонных лентах, и он сочинял для них стихи.

По воспоминаниям друзей, Александр потом будет стесняться своих текстов, написанных для «Рок-Сентября». Александр Измайлов[84]: «Я, помню, укорял Сашу, когда слушал записи группы: «“Ах, как долго помнят губы вкус твоей губной помады”, — Саша, это пошлость, если узнают в деканате, тебе диплом не выдадут!» Он обижался, оправдывался: лучше быть понятым дураками, чем не понятым никем. И потом, им что ни напиши, они отметают всё, что сложнее поцелуя в подъезде». Однако далеко не все стихи, которые он писал в то время, становились песнями группы «Рок-Сентябрь». Некий перелом для Башлачёва знаменуется стихотворением «Ах, до чего ж весёленькая дата!..», в котором он говорит о неудовлетворенности своей средой: «совсем не там нам привелось родиться, а если там — то, значит, не тогда». Как и в переписке с госпожой «К», он ностальгирует по какому-то придуманному им безвозвратно ушедшему времени. Так или иначе, Александр довольно рано понял или почувствовал, что «здесь тупиком кончается дорога» [см. стихотворение «Ах, до чего ж веселенькая дата!..»]. Приблизительно тогда же было написано стихотворение «Давно погашены огни».

Черновые рукописи Башлачёва выглядят очень странно и интересно: слова написаны лесенкой, что-то выше, что-то ниже, так располагается множество вариантов. В строках есть пропуски для еще неподобранных слов. При этом в ранних рукописях он не зачеркивал много, а переписывал текст с изменениями и заново пытался заполнить пропуски словами, нашедшими свои места. Иногда один и тот же будущий куплет переписывался несколько десятков раз. При этом словам не было тесно, он не громоздил несколько куплетов на один лист. Пока вариант не приблизится к окончательному, Башлачёв работал над каждым компонентом отдельно. Константин Кинчев[85] рассказывает: «У него была выработана целая система. Если вы посмотрите его черновики, то там все исчеркано какими-то стрелочками: какое слово с каким должно сочетаться. Предложение должно выстраиваться по динамике с вектором, восходящим наверх. Каждое слово имеет определенное значение и должно завязываться с другим, с которым автор сочтет нужным в этой строке. Иногда предложение писалось таким образом: допустим, появлялось второе и пятое слово, а остальное было пустотой, и вот эту пустоту он потом заполнял. То есть складывал некий паззл. Принято считать, что это — поток, а художник его просто берет и записывает... Башлачёв совершенно иначе работал. Для него это была математика, в хорошем понимании этого слова». Сергей Смирнов[86] вспоминает: «Допустим, «Ржавая вода», сложная работа была над песней. Тетрадь 48 листов. Вот его стихотворение, причем большим куском. На следующей странице оно же по новой, изменения, перечеркивания, на следующей снова, снова, снова, и только на обложке этой тетради — чистый текст». Единичные сохранившиеся поздние рукописи Александра выглядят более хаотично [см. фото 14]. Нелли Николаевна однажды нечаянно выкинула черновики сына, приняв такую композицию слов за нечто несодержательное. К счастью, Александр тогда успел их спасти.

В феврале он писал родителям: «Вот уже которую неделю я здесь, но все вспоминаю о доме. Я теперь пострижен очень коротко и был уже на двух военных занятиях. Разбираем автоматы, учим устав и тактику боя с девяти утра до шести вечера по понедельникам. На днях будет распределение на практику. О результатах сообщу. Хочется поехать в Новокузнецк, это лучшее место, в крайнем случае, в Нижний Тагил... Мама, папа, посмотрели ли вы «Осенний марафон»[87], «Гараж»[88] и «Сибириаду»[89]? Не посмотреть хоть один — это ужасно, фильмы сильнейшие, а «Гараж» еще и полезнейший, впрочем, сами судите. Посмотрите!!! Я, наконец, прописан до 1983 года».

Каждый год летом студенты журфака должны были проходить практику в различных городах Советского Союза. После второго курса Александр на месяц был распределен в город Долматово на Урале, в газету «Исетский рабочий», хотя в своем письме еще от 5 декабря 1979 года он писал: «Хочу попробовать устроить практику домой [в Череповец], может быть, что и выйдет». Это выйдет позже, а тогда он был направлен в Долматово.

1981

После третьего курса Александр был распределен на практику в Хабаровск. 3 марта он писал маме с папой: «Недавно было распределение, все обошлось удачно, на практику поеду в Хабаровск, в краевую газету «Тихоокеанская звезда». Буду есть рыбу и купаться в одной и той же реке с китайцами — в Амуре. Обязательно выберемся во Владивосток, там недалеко. Мама, вместе с ботинками не забудь прислать мне плащ... Я сбрил вчера усы, мне так больше нравится».

Весной на факультет журналистики Уральского университета пришли представители Всесоюзного общества охраны памятников истории и культуры. Они попросили студентов поселиться в брошенных, предназначенных под снос деревянных домах на улице Сакко и Ванцетти, чтобы спасти их от уничтожения. Дом номер 22 действительно являлся памятником, так как ранее принадлежал крупным купцам Агафуровым. В здании уже отключили электричество к тому моменту, когда инициативная группа студентов журфака в составе: Александр Башлачёв, Евгений Пучков, Владимир и Наталья Кемы, а также чета по фамилии Мазий переехали туда из общежития. Вспоминает Ирина Горбачева: «Каждый свою комнату оборудовал, как мог. У Саши, например, было чудесное лежбище, которое состояло из ящиков из-под пива или молока, с ячейками, а сверху лежала деревянная дверь... Вечерами мы прекрасно проводили время, разжигали костер во дворе, пекли картошку, чего-нибудь распивали. Вроде бы дом в центре города и, в то же время, такое совершенно нереальное место. Было ощущение, что это очень далеко от города, потому что дом находится на маленькой, узенькой старенькой улочке. Соседние здания уже посносили, и он стоял в достаточно уединенном месте». В этом доме Александр прожил до окончания университета. Ему нравилось здесь, и он не переезжал даже на зиму. 22 декабря он напишет маме: «Живу нормально. Топим, тепло, лучше, чем в общежитии». Адрес этого дома упоминается в песне Башлачёва «Поезд», написанной в 1984 году. Его соседом по комнате был Евгений Пучков[90] — близкий друг Александра, который учился на курс старше. О встрече с Евгением, произошедшей существенно позже, рассказывает Дмитрий Бучин[91]: «Я так понимаю, что это был его самый близкий друг по Свердловску. Он, когда нас представил, говорит: «Ты вот, Дима, как физиономист, посмотри на него и скажи, где он может работать?» Парень небритый, поднятый воротник пальто. Ну, где угодно! Но я очень удивился, когда узнал, что он в милиции работает, какой-то офицер даже, кажется, в уголовном розыске. Парень очень тонкий, интересный человек». Евгений тоже писал стихи.

Весной в газете «Комсомольская правда» Александр прочитал приглашение к участию во Всесоюзном конкурсе молодежной песни «Золотой камертон». Музыканты группы «Рок-Сентябрь» ездили на запись в Москву и были отобраны для финала конкурса. Башлачёв тогда с ними не ездил.

В университете Александр участвовал в деятельности «Театра трех актеров». Рассказывает Сергей Соловьев, который тоже учился на факультете журналистики, но, будучи старше Александра, примкнул к театру раньше: «Я был на втором курсе, когда все началось. Нас было трое, еще два человека учились на курс старше меня, поэтому я был младшим актером. Когда они ушли, я стал старшим, и мне нужно было найти еще двух актеров. Тогда появились Сергей Нохрин[92] и Алексей Тюплин. Подавляющее большинство постановок было сделано в этом составе. Однажды был юбилей газеты «Вечерний Свердловск», нужно было прийти, поздравить коллектив. У нас город маленький, журналистов не так много, поэтому все друг друга знают. И тогда ребята пригласили Сашу, чтобы он заменил меня или кого-то другого, сейчас уже трудно сказать». Театр выступал на различных университетских мероприятиях. Один раз ребят пригласили на студенческую конференцию в Казань. Сергей продолжает: «Формальным предлогом для таких сборищ была «научная работа студентов». В Казань они уехали довольно большой делегацией разгильдяев типа этих троих. Там были Сергей Нохрин, Вася Нелюбин и Саня. Ничего свежего они не писали, переигрывали те пьесы, которые мы написали в свое время. Принцип у театра был такой — три персонажа и, соответственно, во всех названиях присутствовала цифра три: «Любовь к трем апельсинам», «Три мушкетера», сейчас уже трудно вспомнить. Самая серьезная работа — «Сто дней из жизни трех бывших насекомых». Там были три персонажа: мормыш Вова, божий коровк Толик и бабочка-капустница Леля. Это была насмешечка над журналистикой, которая тогда существовала. По сюжету мормыш рассыпается от старости, и на его место приходит другой. Так у нас на сцене происходила смена актеров. Эту пьесу они потом довольно часто ставили, поскольку она пользовалась популярностью, в особенности в журналистской среде. Саша ее все время уточнял». Василий Нелюбин: «Помимо собственно театра на факультете было много других поводов для постановки театрализованных представлений: посвящение в первокурсники, университетский смотр (конкурс факультетской самодеятельности), последний звонок, весна факультета и так далее. К этой работе стал активно подключаться и Саша Башлачёв, а вместе с ним Саша Измайлов, я, Аня Мясникова, другие ребята с младших курсов. Саша писал тексты к спектаклям, чаще — тексты песен для постановок. На сцену он выходил всего несколько раз, на четвертом и пятом курсах... Песня «В рабочий полдень я проснулся стоя...» [«Подвиг разведчика»] была написана для спектакля «Сказка о репке». Позже, уже в Питере, она была в значительной степени переписана, но сохранила дух и настроение Башлачёва образца 1980/81 года». Отдельно следует отметить, что Александр Измайлов учился на курс старше Башлачёва, но потом взял академический отпуск, после чего они стали однокурсниками.

Летом Александр отправился на практику в Хабаровск. Подробности этой поездки неизвестны.

Кроме того, начиная с третьего курса университета Александр летом ездил в колхоз «на картошку» в Красноуфимский район Свердловской области [см. фото 15]. Вспоминает декан факультета журналистики, а тогда — молодой преподаватель Борис Николаевич Лозовский: «Каждый год это было знаковое явление в жизни журфака. На 8 сентября у нас всегда организовывали некое «бьеннале», приглашали все отряды других факультетов. Я был молодым педагогом, и меня партком послал контролировать, чтобы вели себя нормально и не злоупотребляли алкоголем. Они это понимали и устроили такую пьесу. В столовую набилось огромное количество людей. В центре — некое подобие арены или сцены. Выходит Башлачёв, он играет Александра Сергеевича Пушкина. Сидит, говорит какие-то стихи. Заходит еще один. «О, Глинка, привет! Ты когда, в конце концов, напишешь музыку на мои стихи?!» Достают бутылку. Открывают, выпивают. Заходит следующий литературно-исторический персонаж, типа Льва Толстого. «О, Лева, здорово, здорово. Садись с нами». И так все классики выходят, выпивают одну, вторую, третью. Потом, по-моему, Глинка падает под невообразимый гогот и хохот. Пьеса была принята на ура». А так о колхозной жизни пишет[93] Дмитрий Шеваров[94]: «Мы потеряли счет дням. Грязь, сырость и холод довели бы до помешательства, если бы не ощущение острова. Мы работали как негры по десять-пятнадцать часов за ничтожные гроши, но все это, казалось, стоило терпеть ради того чувства, что мы находимся на неподконтрольной территории. Здесь можно было безнаказанно послать подальше всех — от агронома до секретаря ЦК... Распевали злые песни, а злости не было. И никакой обиды на «режим», который, как мы догадывались, здорово экономил, эксплуатируя дешевую рабочую силу. Двести человек были погружены в перекрестные влюбленности, дружбы, романы, разговоры о самом главном... И было бы странно злиться на дождь и власти. На тех, кто бежал из колхоза, смотрели угрюмо. Их скорее жалели, ведь, казалось, что они бегут с острова Свободы от своего счастья, от любви...»

Сергей Соловьев: «Мы уезжали убирать картошку 25 августа, а возвращались, в лучшем случае, в конце сентября. Саша первые годы не ездил, он рисовал довольно неплохо, и его оставляли художником-оформителем — всякую наглядную агитацию на факультете обновить перед началом учебного года. Саня поехал в первый раз, когда я поехал в последний. Он там тоже по наглядной агитации работал, но там она не была «идеологически верной». Они с Сашей Измайловым веселили людей. Все устают очень сильно, в шесть встают поле убирать, ложатся в одиннадцать. Надо было поддерживать студенческий дух, чтобы народ совсем не загрустил. Эти двое тогда породили движение, связанное с вымышленным персонажем — художником-параллелепипедистом Львом Давидовичем Перловичем. Он — ровесник Пушкина и так далее. Каждый день они рисовали параллелепипедные картины, там все было из параллелепипедов. Два кирпича друг на друге — картина называется «Любовь». Два кирпича вертикально — «Дружба». Висят шесть кирпичиков на крючочках — картина «И я бы мог» (такую фразу сказал Пушкин, когда казнили декабристов). На следующий год у них была могила этого художника, почетный караул всегда стоял с повязками, день смерти отмечался. Потом на факультете я у Сани как-то спрашиваю: «У тебя остались какие-нибудь картинки Перловича?» Он говорит: «Нет, всё в колхозе выкинули давно. Так чего, нарисуем». Мы устроили аукцион. Он довольно быстро сориентировался». О том же рассказывает[95] Андрей Козлов[96]: «Башлык, Нохрин, Измайлов изобретают параллелепипедизм. Вернисаж. Гуашью на ватмане куча картин. Везде параллелепипеды или кубы. По небу летят несколько кирпичиков клином — «Летят перелетные птицы». Нестройная линейка параллелепипедов-кирпичиков на земле — «Идут переходные звери»... Лишь на одном ватмане шар и подпись: «Падла!» Кудрявый высокий красавчик Саша Измайлов томно рассказывает про тонкость и уравновешенность композиции, цветовые гаммы. Если параллелепипеды синие, он говорит о голубом периоде, если цветов много, он говорит о синтезе. Нохрин его поправляет бодренько, по-менторски: «Скорее эклектика, чем синтез». Измайлов без разворота говорит об эклектике». Продолжает Василий Нелюбин: «Была у нас и своя рок-группа «Черные вилы». В местном клубе кто-то отыскал ударную установку, синтезатор, пару электрогитар, колонки и усилители. Помнится, мы два раза в сентябре устраивали в клубе танцы под живую музыку. Саша играл на барабанах, я и Сергей Нохрин на гитарах, Аня Мясникова — на клавишах».

Сергей Соловьев вспоминает о другом случае: «Башлачёв с Серегой Нохриным придумали такое понятие: «козье буго». Не знаю, что это, говорят, растение такое есть. Тогда же стенгазеты выпускали, и в одной газете они упоминали это понятие. Бралась любая песня: «Обнимая буго крепкими руками, лётчик набирает высоту», например. Все происходило под лозунгом: «Наступил решительный момент: буго должно стать козьим!» Никто не знал, что это такое, но все смеялись. У Саньки была такая интересная особенность, он легко начинал вещи, связанные с веселухой». О том же рассказывает[97] Андрей Козлов: «Башлык изобрел стенгазету “Козье буго”. Его и других авторов газеты бойкие первокурсники атакуют вопросами: “Что такое козье буго? Вымя или что?” — “Козье буго должно стать козьим”, — умно отмечает Измайлов. Его переспрашивают: “Вымя или что?” — “Молодой человек! Вы, вообще, зачем поступили в университет? Чем вы слушаете, ушами или непонятно чем? Придержите ваши неуместные псевдовопросики при себе. Козье буго должно стать козьим”. Какой-то первокурсник по-ньювасюковски догадался, что это в том же смысле, что и “экономика должна стать экономной”».

Группа «Рок-Сентябрь» работала при Ульяновской филармонии и весьма успешно сотрудничала с Теодором Ефимовым[98]. Коллектив выступил в его программе «Июнь — премьера лета» в Москве, а потом объездил юг СССР с сольными концертами. Правда, песни, написанные Башлачёвым, они в этом туре не исполняли, вся программа была сформирована Ефимовым. На какое-то время ребята задержались в Ялте, к ним приехали Александр Башлачёв и Александр Смирнов. Всей компанией жили в саду на раскладушках, так как снимали жилье в доме, и без того наполненном приезжими. Видимо, завистливые соседи пожаловались в милицию, что хозяева принимают постояльцев, не имея площади, и тем пришлось попросить ребят уйти. Из Ульяновска группа привезла купленные там клавишные «Rhodes-88», принадлежавшие раньше немецкой группе Stern Combo Meissen[99].

Будучи студентом четвертого курса, Александр познакомился с Татьяной Авасьевой. Василий Нелюбин: «Я прекрасно помню, как она впервые пришла в дом на улице Сакко и Ванцетти, где тогда жил Саша. Мы разговорились с ней в университете, потом пригласили в гости и на трамвае отправились к Башлаку. Она была совершенно бесплотным, воздушным созданием с пронзительно ясными глазами и выглядела шестнадцатилетней девочкой. С того самого дня у Саши начался бурный роман с Татьяной. Она практически переселилась на Сакко и Ванцетти».

В декабре система диско-марафонов с участием группы «Рок-Сентябрь» прекратила свое существование. Сергей Герасимов: «У Леонида Ильича Брежнева был день рождения. Мы имели неосторожность, причем с самыми добрыми патриотическими побуждениями, без задней мысли, поздравить его. Зал очень хорошо отреагировал, все захлопали, завизжали, закричали. Сейчас это бы было нормально — поздравить Путина, а раньше ГБ везде сидел, все эти программы просматривали. Я слышал про такое. Жить-то мы не умели, антисоветчиной там попахивало, честно говоря. Вот после этого у них, видимо, терпение лопнуло: как это, Брежнева поздравили?! Потом они еще почему-то приклепали... Была такая песня на стихи Саши, «Фантомас», и вроде бы как эта песня прозвучала после поздравления, хотя прозвучала совершенно другая песня. Но, по легенде, якобы я поздравил Брежнева, потом прозвучал «Фантомас», и меня убрали, а диско-марафоны рассыпались. Однако «Рок-Сентябрь» продолжал существовать, они записывали пленки, которые расходились по всему Союзу».

22 декабря Александр писал маме из Свердловска: «С учением нормально, кой-какие долги подтяну, и все. А так всё напрягают рисовать всякие газеты, готовить выступления и т. д. Деньги пришли вовремя, раздал долги, поел, купил дешевых сигарет... осталось 20 рублей. Меня на месяц сняли со стипендии, так что к Новому году [вам] мне придется снова послать денег. Я поздно об этом узнал, ничего не успел сделать. Зато следующую неделю буду жить бесплатно, так как поеду в командировку на север, на какой-то газопровод. Туда отрядили бригаду из обкома, от факультета послали меня, нам чего-нибудь написать да нарисовать, одну-две стенгазеты. Сессия у нас кончится 24 января, значит 25–26 буду дома, очень хочу скорее приехать».

В 1981 году Александр написал стихотворения «Ничего не случилось» (ставшее песней группы «Рок-Сентябрь»), «Оковы тяжкие упали», «Тепло, беспокойно и сыро...», а также «Окоп» и «Светилась лампочка. И капала вода...» Последние два он очень редко, но всё же исполнял как песни, однако фонограммы не сохранились.

1982

В январе 1982 года Александр писал домой: «Пишу сейчас пребывая в превосходном настроении, так как сегодня сдал два зачета — по истории КПСС и древнерусской литертуре... Не знаю, когда выеду [из Свердловска], может быть, даже 28 января... И вот что — я прямо, все-таки, поеду отсюда в Ленинград, так как мой приятель по затее едет. В Ленинграде я пробуду дня два-три, как писал, и скорее домой. И, мама, ты, если сможешь, подойди к поезду, я дам телеграмму о точном выезде, не хочу тащиться в Ленинград с чемоданом... Если же будешь работать вечером, то попроси Шульца, его бы я тоже хотел видеть, или, может быть, Таню [Оленичеву][100]».

27 марта состоялось празднование двадцатипятилетия Череповецкой капеллы. Александр написал стихи для этой церемонии [см. стихотворение «Хор мальчиков капелле»]. Они были исполнены хором мальчиков, в составе: Андрей Кириллов, Виталий Чайка, Олег Баранов и Евгений Тарасов. Художественным руководителем этого коллектива была Татьяна Владимировна Кобрина, мама Вячеслава.

После четвертого курса Башлачёв был направлен на практику в город Горький, но ему удалось поменять направление на родной Череповец: по его просьбе прислали вызов из газеты «Коммунист». Еще 22 декабря 1981 года Александр писал маме: «В зимние каникулы надо будет обязательно сделать вызов из газеты, так что имей, мама, при случае в виду. Обязательно возьмите 11 № [журнала] «Наш современник» [за 1981 год] и прочитайте повесть «Сороковой день»[101]. Папе, уверен, будет интересно. Такого еще не было». Рассказ о страсти Александра к чтению продолжает его ленинградская подруга Людмила Воронцова[102]: «При мне он почти ничего не читал, потому что у Димы Бучина [у которого и он, и я тогда жили] была книга Кортасара «Игра в классики», и, по-моему, больше ничего. У меня тоже книг не было, все мои книги остались в Москве. Но по его речи, когда мы с ним говорили о литературе, он уже всё знал, всё читал... А его любимая книга была «Ожог» Аксенова».

В учебной газете факультета журналистики Уральского государственного университета от 20 августа Александр опубликовал статью «Рок против ракет», которая потом войдет в его дипломную работу в качестве приложения.

В сентябре в финале конкурса «Золотой камертон» группа «Рок-Сентябрь» встретилась с Юрием Шевчуком[103] и группой «ДДТ». Юрий обратил внимание на коллектив из Череповца: «Такие рокеры-мокеры, очень модные ребятки, в кроссовках с двухсантиметровой подошвой, которые я нигде не видел никогда. Все приталенные, припудренные, с хорошими гитарами, играли хорошую рок-музыку в стиле славной группы «Круиз». Много тогда было хард-рокерских групп, которые, может быть, не отличались какими-то глубокими или альтернативными текстами, но очень хорошо играли». После финала музыканты вместе пошли гулять по Москве и, пообщавшись, решили попробовать что-то сделать вместе. Юрий Шевчук: «Хотели создать супергруппу: мой голос, Сигачев[104] — клавиши, Кобрин — гитара, Белозеров — ударные, и кто-то — бас». В результате в ноябре Шевчук и Сигачев приехали в Череповец, но не сошлись во взглядах и планах с участниками «Рок-Сентября». Шевчук: «У нас с Кобриным большая ссора вышла, потому что, когда мы стали вместе думать, что нам играть и петь, тут уже между нами выросла стена. Он хотел именно официальной славы, хотел прорваться в эфир, говорил, что мы должны петь песни советских композиторов в стиле рок, чем занимались тогда ВИА. Я, конечно, был против. Чуть до драки не дошло несколько раз, было жестко. В результате... я сказал Кобрину: «Или я тебя буду убивать, или мы все-таки здесь запишем наш альбом». Ему было некуда деваться, потому что даже какие-то ребята из «Рок-Сентября» были уже на нашей стороне». В итоге многомесячное сотрудничество окончилось созданием альбома «Компромисс» (1983), входящего в дискографию группы «ДДТ». Было сделано еще несколько акустических записей, которые пока не изданы. Шевчук и Сигачев уехали из Череповца в конце января 1983 года. До их отъезда Александр нередко заходил к Юрию, и они, по воспоминаниям последнего, говорили о творчестве и искусстве.

Участие в рок-группе в качестве автора текстов, концерты и поездки увлекали Александра всё больше. По воспоминаниям[105] Александра Измайлова, для заработка Башлачёв иногда приторговывал джинсами на свердловской барахолке. Нелли Николаевна рассказала, что Александр даже собирался прервать учебу: «Я говорила ему: «Ради Бога, не бросай университет». Саша отвечал: «Я все равно закончу, на заочное поступлю!» Но я все просила: «Ради Бога, не бросай». И он не бросил».

В группе «Рок-Сентябрь» сменился клавишник, на место Александра Пугачева пришел Владимир Капустин. Вскоре после этого в Вологде состоялся грандиозный концерт. Рассказывает Сергей Герасимов: «Я уже не работал, но на этот концерт я им собирал всю программу, чтобы она была логично выстроена, был ведущим. Концерт был в огромном Дворце спорта «Спектр», вмещающем, наверное, пять тысяч человек. Когда мы приехали, даже там был полный аншлаг. Собралась вся Вологда. Мы проходили через кордоны милиции, и это был лучший концерт. У нас был прекрасный звукорежиссер, Юра Сорокин... Мне такой момент запомнился... Раньше же не было никаких эффектов, кроме световых, и то там всё вручную включали. Не было ни автоматики, ничего, шторку руками дергали. О дыме вообще речи не шло. Саша где-то достал порох, и во время концерта решил дымовой эффект сделать, вышел на сцену сзади, чиркнул спичку. Там, видимо, хорошо полыхнуло, и ему всю руку обожгло. Сашу увезли на «скорой». Все перепугались: чего там с Сашей? Но концерт надо было доигрывать. К концу концерта Саша пришел веселый, правда, с перевязанной рукой. Все нормально. Обошлось».

В триумфальную историю группы вмешался Всеволод Новгородцев[106]. Он рассказал о «Рок-Сентябре» в своей передаче на радиостанции BBC, а также поставил в эфире песню «Манекен», что сработало как приказ всем общественным и государственным органам перекрыть группе кислород. Интересен тот факт, что пленку с записью песни сотрудникам радиостанции передал именно Башлачёв на финале конкурса «Золотой камертон», надеясь, что это пойдет группе на пользу.

Один из первых концертов Александра состоялся еще в студенческие годы, в общежитии архитектурного института в Свердловске. Рассказывает[107] Александр Измайлов: «Ему почти не хлопали, расходились испуганные. Кто-то спрашивал, когда будет дискотека. Кто-то ворчал, что это — что-то среднее между Высоцким[108] и Гребенщиковым[109]. А я радовался, именно радовался: они не видят, дураки, не видят».

В 1982 году Александр написал, в частности, песни «Мы льем своё больное семя...» и «Пора собираться на бал», а также стихотворения «Гаснут восковые свечи...» и «Чужой костюм широким был в плечах...».

1983

Александр Измайлов рассказывает[110]: «Он [Башлачёв] писал очень легко, импровизировал без бумаги. За десять минут мог написать песенку на день рождения. На пятом курсе я придумал игру — рок-группу «Ту-144». Мы собирались, запасались пивом, рассаживались у меня в боковушке [боковой комнате] и принимались за дело. Каждый должен был написать три песни на три темы, предложенные соседом. Срок — полчаса. Правил — никаких. Саша всегда выигрывал — он писал мгновенно. Я потом смотрел его черновики: он даже не писал слова — только первые буквы, значки, стрелки какие-то».

1 июня 1983 года Башлачёв поехал на трехмесячные военные сборы в так называемый «32-й городок» под Свердловском. Выпускники университета жили в чистом поле в палатках на десять человек. Александр попал в первое отделение первого взвода первой роты. Командирами взвода и отделения были его однокурсники Сергей Кузнецов и Вячеслав Фролов, отслужившие в армии еще до учебы в университете. В своем письме от 7 июня он писал Сергею Нохрину в Свердловск, что ему и его друзьям не нравится в военной части: «Мы с Нелюбиным сочли за благо записаться в духовой оркестр, и теперь имеем по четыре часа свободного времени, что ровно на четыре часа больше, чем у многих наших товарищей...» Василий Нелюбин: «В оркестр мы попали, в общем-то, случайно. Уже на сборах выяснилось, что в части есть духовые инструменты, и начальство решило создать оркестр. Костяк этого музыкального коллектива составили математики, среди которых оказалось несколько человек, умеющих играть на духовых инструментах. С нашего факультета в оркестр пришли Саша Башлачёв (малый барабан), Сергей Быков (бас), Володя Овчинников (большой барабан) и я (корнет). Нас освободили от занятий, и мы репетировали. Задача была поставлена почти нереальная: через две недели мы должны были играть марш на принятии присяги. И это притом что половина «музыкантов» впервые взяли в руки духовые инструменты. Впрочем, большинство из нас имело за плечами музыкальную школу, знали ноты и играли на чем-то. Через две недели мы сыграли музыкальную фантазию, в которой угадывался марш «Белая армия, черный барон...». Начальству понравилось: все было громко и ритмично». Об этом же рассказывает[111] их однокурсник Владимир Овчинников: «Летом, после пятого курса, нас всех направили на трехмесячные военные сборы... Командовал сборами полковник Кислов, а помогал ему подполковник Степанов по кличке Дядя Степа-светофор. Кличку подполковнику дали не из-за фамилии, а из-за цвета глаз — один зрачок у него был шоколадно-коричневый, а другой — зеленый... Саша узнал военную тайну полковника Кислова. Тот обожал духовую музыку. И во время ежегодных сборов приказывал создать при студенческой армии маленький духовой оркестр. Все разводы на плацу у него непременно сопровождались маршем “От тайги до британских морей”. Саша прибежал ко мне с этой тайной: “Музыканты у Кислова в шоколаде. Они не занимаются строевой. И каждую неделю — увольнительные в город. Давай запишемся?” Я сказал ему, что в музыке я ни в зуб ногой. Но Башлачёв срезал меня простой истиной — “когда нас приведут выбирать инструменты, необходимо выбрать тот, у которого нет клавиш. На инструменте без клавиш играть — плевое дело”. Мы с ним удивительно легко прошли отбор в духовой оркестр. Памятуя слова Саши, я вбежал в комнату, где были свалены помятые трубы, тарелки и барабаны, первым. И ухватил то, что по своей природе не имело и не могло иметь клавиш — тромбон. Саше достался маленький барабан. На нем тоже не было клавиш. Когда Кислов с прапорщиком-музыкантом из соседней части пришли принимать работу, ребята неожиданно для меня сыграли “британского барона”. Я тоже, как мог, изображал виртуоза-тромбониста, дул в мундштук, не издавая звуков. Прапорщик эту мою невинную ложь распознал, и я был изгнан с позором в строевые войска... Через неделю Башлачёв вернул меня в оркестр. На одной из репетиций двухметровый парень, игравший на большом полковом барабане, страшным ударом прорвал потертую кожу инструмента. Командование готово было отдать его под суд. Но Башлачёв сообщил полковнику Кислову, что в лагере есть человек, способный исправить положение. Он назвал мою фамилию. В тот же день куском свиной кожи, выпрошенной у настоящих военных музыкантов, я залатал дырку. И под руководством Саши стал осваивать великую науку игры на большом барабане... В первый же день мы с барабанами уселись вдвоем около входа в командирскую палатку. И начинали негромко, но очень нудно стучать в большой барабан, сопровождая его низкий звук гороховыми раскатами малого барабана. Через пару минут из палатки, словно ошпаренный, вылетел полковник Кислов и дико заорал: “Какого... товарищи курсанты, вы тут развели эту?..” — “Товарищ полковник, — спокойно сказал ему Саша, — курсант Овчинников настраивает барабан на нижнее «до» верхней октавы”. “Товарищи офицеры, — через секунду вполголоса скомандовал в палатке Кислов. — Прекратите гогот — барабанщик настраивает барабан на нижнее «до»”».

Александр продолжал в своем письме Сергею Нохрину: «Нет смысла жить и нет смысла умирать. Извини, но шутить просто некогда... Единственное, чего мы хотим, — это увидеть тебя, мой друг, в это воскресенье с бутылочкой в кармане. В воскресенье здесь хорошо — начинаешь замечать красоты леса, слышать пение птиц». Позже Александр расскажет маме, что однажды во время учений они выкопали на полигоне неразорвавшийся снаряд. Вспоминает Василий Нелюбин: «Саша тяжело переносил «тяготы и лишения армейской службы»: ежеутренние кроссы, копание окопов, марш-броски... Тем не менее он продержался почти месяц и даже принял присягу. Но в конце июня он обратился к врачам, и его отправили в Свердловск на комиссию... Ему поставили диагноз «маниакально-депрессивный психоз» и дали отсрочку от армии. Думаю, что никакой психической болезни у него не было, просто он «откашивал» от службы после того, как не смог с первого раза поступить на журфак Ленинградского университета. Тем не менее его комиссовали, и весь остаток лета он жил в Свердловске и амбулаторно посещал врачей». В письмах родителям Александр писал, что заболел и лечится в профилактории. Рассказывает[112] Владимир Овчинников: «Саша обеспечил мне карьеру полкового барабанщика. Но сам не выдержал тягот военной службы. Все чаще и чаще он выходил на развод в пилотке, надетой, словно треуголка, поперек головы, и с рукой, засунутой за обшлаг шинели. В таком виде он и в самом деле был очень похож на Наполеона. Это показалось командованию подозрительным. Вскоре его списали из Вооруженных сил Советского Союза как неопасного психа, не нуждающегося в обязательном лечении. Самое потрясающее, что как только его комиссовали, он немедленно на постоянной основе прописался на военных сборах. Тайно от офицеров он продолжал жить в нашей палатке, ходил в столовую на обед и ужин (завтрак он просыпал). А по вечерам в пятницу посещал кино в соседней войсковой части... За то время, пока он подпольно находился в лагере, наш оркестр записал под его руководством два магнитных альбома. В одном случае это были записи песен Deep Purple и Led Zeppelin в исполнении духового оркестра. В другом — песни тюрьмы и каторги в сопровождении альта, баритона и трубы».

19 июня у Александра состоялась присяга. Однако звание младшего лейтенанта ему не было присвоено, так как часть сборов он провел в больнице. Василий Нелюбин: «Все было как положено, его вызвали из строя, он вышел строевым шагом с автоматом наперевес и зачитал текст воинской присяги. Позже кто-то из наших однокурсников его подковырнул: “Ну и что ты теперь будешь делать со своим пацифизмом?” — и процитировал слоган с агитплаката: “Принял присягу — назад ни шагу!” Саша пытался отшучиваться: “А я пальцы скрестил и держал крестик, пока читал текст присяги. Получается, что это все было понарошку!”».

В июле Башлачёв вернулся в Череповец, а потом поехал в Вологду и обратно в Свердловск. В тот же день он написал Нохрину письмо: «Пока я нахожусь на незаслуженном отдыхе... Сегодня я вынес свой желудок с поля «поя», то есть вернулся из Вологды, где находился с дружественным визитом и пустыми карманами... Посмотрел твой сон про исчезающее пиво, причем в несколько удлиненных сеансов. Боюсь, что завтра поеду туда опять. Собственно, новостей никаких нет. «Сентябрь» наш разогнали начисто. Мы в течение месяца выпускаем последнюю пленку — и точка. Конечно, будем стараться превратить ее со временем в запятую, но над рок-сценой сгущаются серьезные хмурые тучи, скоро все попрячутся под крыши ресторанов. 29 августа я прибуду в Свердловск... неделю мы там пробудем точно».

Летом в Череповец с концертами приехал Гуннар Грапс[113]. Нельзя было определенно сказать, существовала ли все еще группа «Рок-Сентябрь». И уж точно было неясно, будет ли она существовать в дальнейшем, поэтому Вячеслав Кобрин принял предложение Грапса и в марте 1984 года уехал в Таллинн играть в его ансамбле Magnetic Band. Позже Кобрин будет сотрудничать и с Яаком Йоалой[114], и с Тынисом Мяги[115], а затем организует свою группу «Кобрин Блюз Бэнд». Через некоторое время в Череповце будет собран состав «Рок-Сентября» без Кобрина, но и он просуществует недолго. Участие в этом проекте Александра прекратилось, как только началась сумятица.

Башлачёв защитил диплом на тему «Музыкальная критика на страницах газеты Германской коммунистической партии “Unsere Zeit”». Оппонентом этой дипломной работы был Валерий Маркович Паверман, а научным руководителем — заведующий кафедрой «История печати» Владимир Валентинович Кельник. Владимир Валентинович рассказывал, что работа над дипломом шла великолепно, Александр был аккуратен и исполнителен, а также, что «он был богемным, но за годы учебы произошла эволюция к тому, что называется партийным журналистом». За чистовым вариантом диплома научный руководитель сам ходил к своему студенту в дом на улице Сакко и Ванцетти. Владимир Валентинович отметил, что у Башлачёва «не было все разбросано, как свойственно поэтам», а также что он по-детски жаловался и собирался побить кого-то из гостей, кто наследил и разбил или поломал что-то.

5 сентября Александр писал Сергею Нохрину: «Через пять часов, наконец, закончатся пять лет [вручат диплом об окончании университета]... Эта неделя в Свердловске была утомительно сумбурной. Моросящий дождь, мокрые носки, бесконечные полстакана вина, окурки на полу, кашель, насморк, больной желудок. К последнему шабашу я опоздал на два дня... Попрощались со всеми наспех в коридорах УрГУ и на трамвайных остановках.... 1 сентября мы с ним [Александром Измайловым] пошли на вокзал. Испытали острый приступ ностальгии, вошли в вагон, чтобы занести рюкзаки дамам с четвертого курса... Мы со стариком [Измайловым] не нашли сил выйти из вагона, так и уехали в Красноярск. Я за шесть часов набил себе о струны крупные мозоли, охрип от водки, Гоголя и чувства благодарности декану. Назад ехали той же ночью в пустом поезде, пьяные и умиротворенные».

Башлачёв вернулся в Череповец. Татьяна Владимировна Кобрина: «Осенью собрались у нас, за столом засиделись. Саша начал пересказывать фильм с Янковским «Тот самый Мюнхгаузен». Он очень любил этот фильм, весь вечер рассказывал со всеми подробностями[116]. Были распахнуты окна, бабочки стали залетать на свет, и кому-то в голову пришла мысль: а не пойти ли нам купаться? И мы пошли на реку: Матвей[117], Славка, Сашка и я — вчетвером. Песок, река — всё в полной темноте. А Сашка все рассказывает про Мюнхгаузена. И мне так интересно было его слушать, последовательность повествования, его непрерывность, Сашин интерес к тому, о чем там говорилось. Он приводил какие-то реплики, прямую речь в качестве примеров. Пришли мы на речку. Славка задрожал, сел на камушек и говорит: «Ребята, я не пойду купаться». Мы на него водрузили всю одежду, потому что было совсем темно. Сказали, чтобы он кричал нам, где берег. Вода была еще теплая, а воздух уже холодный. На обратном пути Саша опять рассказывал о фильме».

Светлана Шульц: «Однажды он приехал. Моя дочь Анна лежала в больнице, ей, наверное, было года три. Он говорит: «Пойдем, сделаем ей концерт». Я говорю: «Пойдем». Тогда было невероятно встать под окнами детского отделения больницы, но мы это сделали. Когда уже появились врачи, мы ушли. Но ребенок с удовольствием прилип к окну, смотрел на все это».

3 октября Александр был принят на работу корреспондентом газеты «Коммунист». Год назад, на преддипломной практике, он работал в отделе писем, возглавляемом Людмилой Павловной Мамченко. У них сложились очень хорошие взаимоотношения. Приехав на постоянную работу, Башлачёв хотел попасть в тот же отдел, так как деятельность там представлялась ему самой интересной из всех возможных в «Коммунисте». Однако ему пришлось довольствоваться работой в партийном отделе. Александр писал Сергею Нохрину: «Что сказать о работе? Сережа, никогда, ты слышишь, никогда не переступай порога партийного отдела, где я сейчас имею место быть. Я ежедневно вкручиваю в свои пустые глазницы две электрические лампочки и начинаю освещать работу комсомола нашего славного города, но где-то к обеду спираль теряет свой накал, а после обеда наступают полные потемки». «Сверкающей змейкой скользит по клетям стана «150» горячая сталь...» — так начиналась статья поэта, носившая название «Силовое поле» («Коммунист» от 1 мая 1984 года). Казалось, что иногда он специально писал нарочито плохо, используя штампы: «Комсорг бригады Е. Губанова приняла это знамя во время праздничного приема молодых передовиков...» (из статьи «Алые вымпелы, алые маки», «Коммунист» от 15 июля 1984 года). Сергей Герасимов: «Ему, естественно, приходилось писать про комсомольский строй. Я хорошо помню, мы с Сашей Смирновым брали газету, где была его [Башлачёва] статья, и сидели с сухим вином, отдыхали. Я примерно помню: «Вот стальная балка взмыла вверх...» Он так образно писал, мы полночи могли просмеяться над этими строчками. Он умел преподнести статью так, что и вашим, и нашим. С одной стороны, он все обстебывал, что было абсолютно очевидно, с другой стороны, ребята из комсомола, из партии, не понимали этого, им очень нравилось». Некоторые свои статьи Башлачёв публиковал под псевдонимом А. Уральцев.

17 октября Александр писал Сергею Нохрину: «Слово «Урал» действует на меня магически неотразимо. Вспоминая Свердловск, я смахиваю с ресниц капли сухого вина. А при фамилии «Нохрин» мне хочется встать и медленно идти на восток пешком. Но я заставляю себя сидеть за радикулитным столом и терпеливо ждать от тебя письма... Жизнь моя размеренна и покойна. Большей частью провожу время дома, где и пиво — не пиво, и водка — не водка, а всё какие-то диетические эрзацы. Я все время испытываю острую физическую боль какой-то непоправимой утраты, и даже глушитель суеты, который я включаю на полную мощность, не способен ее обмануть. Мне кажется, что все мы круто влипли в стену, взяв большой разбег в свое время. И самое странное, что это «свое время» уже никогда не станет своим. Ты меня очень скоро поймешь, проскрипишь еще: «Да, не так как-то всё». Написал несколько песен. Я предложил Измайлову такой вариант — он шлет пленку тебе, ты — мне, я — ему. Эти три пленки будут ходить по кругу, непрерывно пополняясь. Тебе это сделать легко, используй магнитофон брата. Пожалуйста, выкрои время. Всех своих немногочисленных друзей я уже достал ностальгическими воспоминаниями о тебе и всех остальных, многие рвутся в Свердловск, чтобы повидать тебя, но будут согласны услышать твой голос на пленке. На 7 ноября я, видимо, не приеду [в Свердловск]. Лучше приеду на «весну факультета», дней на восемь. Встретимся с тобой и старичком [Измайловым]... Все-таки я очень тебе завидую, что ты можешь, когда захочешь, увидеть Кельников, Павловых [университетских преподавателей]... Хотя ты, наверное, этого не захочешь. Я завидую тебе, что ты можешь увидеть себя в зеркале — я бы тоже хотел увидеть тебя в зеркале». Александр часто рисовал на страницах писем. Так, например, на одной только странице этого письма нарисованы очередная картина Льва Давидовича Перловича «Жизнь», представляющая собой изображение кубика Рубика, а также «портрет С. Нохрина (фрагмент ушно-затылочной части)».

В 1983 году Башлачёв написал песни «Галактическая комедия», «Грибоедовский вальс», «Королева бутербродов», «О, как ты эффектна при этих свечах...», «Палата № 6», «Рыбный день», «Сегодняшний день ничего не меняет...», «Трагикомический роман», «Хозяйка», а в декабре еще и «Новый год».

1984

Уровень культуры обслуживания, соревнования водителей транспорта и новости металлургической промышленности не являлись предметами интереса Александра даже как журналиста. Он был в газете «Коммунист» на хорошем счету, и в какой-то момент ему позволили открыть рубрику «Семь нот в блокнот» на молодежной странице, которая называлась «Горизонт». Первая статья в этой рубрике появилась 22 января 1984 года, она носила название «Этот спорный “Рок-Сентябрь”». Здесь Башлачёв уже писал о музыке, излагал впечатления от посещения разнообразных мероприятий (в частности, второго фестиваля Ленинградского рок-клуба), сетовал на нехватку концертных площадок, продвигал идею создания рок-клуба в Вологодской области и так далее. В названии рубрики уже давало о себе знать будущее особое внимание Александра к морфологии слов. Потом будут формулы: «...дух замешан на воздухе», «...любой удар ты должен принимать как великий дар», «искусство» против «естества» и многое другое. В своем последнем интервью Андрею Бурлаке[118] в июле 1987 года Александр скажет: «Возьми хотя бы название города — «Питер». В моей голове оно читается «Пи-итер». Но это слово для меня связано не с пиететом, а с корнем «пить». Это гораздо проще. Я, в основном, стараюсь идти к старым корням. Я глубоко убежден, что любой город хранит в себе свою древнюю географию. Люди ее не помнят, но она есть. Это очень важно. В одном месте была березовая роща, в другом рос столетний дуб, еще в каком-то была топь. И они естественным образом связаны с нашим временем. Эта нить, связь времен, никогда не рвалась. Скажем, где была топь, там никогда не построят храм. Через двести лет на месте березовой рощи — спокойный район, где была топь — наоборот, опасный, так или иначе. А где был дуб — срубили его и построили храм. Самое главное, когда лес рубят, его рубят на корню, то есть корни всегда остаются в земле. Они могут тлеть сотни лет, могут смешаться с землей, но они остаются — корни этих деревьев. По моему убеждению, это не может не влиять на весь ход последующих событий. Главное — корни. Вот если лес вырублен, то все корни выкорчеваны должны быть...»

В начале года Башлачёв съездил в Ленинград и вернулся в Череповец.

1 мая Александр находился в Свердловске вместе со своими друзьями Василием Нелюбиным, Александром Измайловым, а также другими однокурсниками. Они участвовали в первомайской демонстрации вместе со студентами журфака. Василий Нелюбин: «В тот день был какой-то фантастический снегопад, было парализовано все движение не только на улицах города, но были закрыты вокзал и аэропорт. Мы искренне радовались дополнительному дню отпуска». Отношения Александра и Татьяны Авасьевой прерывались на какое-то время, но именно после этого визита они восстановились.

Татьяна Владимировна Кобрина: «В мае, за день до моего дня рождения, я встречаю на улице Сашу. Я его спрашиваю: «А что ты не зайдешь никогда?» Он сразу обрадовался: «А я приду!» Ему было нужно выговориться. Бывает, вслух расскажешь, и становится ясно, что да как, тогда сам принимаешь решение. Это был тот самый случай. Он пришел с гитарой на следующий день, на мой день рождения. Нас было четверо: я, Матвей, одна моя подруга и Саша [Вячеслав ухал в марте]. Мы сидели, пили, ели, а он всё играл и играл. Потом спрашивал: «Ну, как?.. А это как?.. А можно еще?» Чувствую, что что-то необыкновенное происходит в эту минуту, но своим советским воспитанием не могу понять, оценить. Я говорю: «Конечно, Саша, пой». Он весь светился в ожидании, был в раздумье, ехать ему в Ленинград или нет. Приводил аргументы за и против. «Мне такой-то человек сказал то-то, а ему можно доверять!» Как девушка, которая собирается выйти замуж, он ожидал чего-то хорошего...» [см. фото 16]. В результате Александр поехал в Ленинград.

В мае Башлачёв побывал на втором фестивале Ленинградского рок-клуба (18–20 мая). В этот же приезд Александр купил себе гитару. Это была его первая гитара. Инструмент он осваивал самостоятельно.

Башлачёв вернулся в Череповец. 25 мая он с друзьями был на дне рождения Андрея Шульца [см. фото 17].

Летом Александр с Максимом Пермяковым на несколько месяцев сняли комнату на улице Металлургов, дом 8. В ней Сергей Смирнов впервые записал квартирный концерт Башлачёва. Сергей вспоминает: «Я собрал людей, у Сашки был концертный микрофон, у меня был магнитофон «Дельфин». Первый микрофон поставили на стойку, второй, который от магнитофона, держали в руках. Было примерно шесть-семь слушателей, в том числе «Сяся» [Максим Пермяков], Башлачёв окрестил его так. Сяся подыгрывал на гитаре, Башлачёв иногда говорил: «Здесь не надо». Концерт закончился, вдруг врываются менты! И начинают: «Что вы здесь делаете, почему соседи на вас жалуются?!» Сидим, пришли друзья, поем. Бутылка вина даже запечатана была. Может быть, это спасло. Оказалось, что сосед пьяный пришел и поругался с женой... В конце концов, увезли соседа. Здесь, по всей видимости, начался конфликт, поскольку это были хозяева. Скоро Саша с Максом съехали с этой квартиры». Запись целиком не издавалась, однако две песни вошли в альбом «Башлачёв I» (треки 17, 18).

Приезжая в родной город, Александр нередко приходил в компанию друзей, чтобы исполнить новые песни, однако интереса они не вызывали. Рассказывает Сергей Герасимов: «Одно дело сейчас о нем говорить и другое дело — когда бок о бок живешь рядом с человеком, потом он приезжает, берет гитару и начинает петь. Бог с ней, с музыкой, самое обидное, что тексты, которые он преподносил, тоже пролетали мимо. Я помню очень хорошо, как он обиделся из-за этого. Мы собрались у меня, как обычно. Человек двадцать или тридцать. В основном, все музыканты, все как-то умеют играть, все уже уловили стиль Башлачёва. Ни до кого еще не дошли тексты, но стиль уже поняли. Вот Вадик Мамченко, который вместо Капустина в «Рок-Сентябре» одно время играл, как-то взял гитару и спел небольшую пародию собственного сочинения на Башлачёва. Все захлопали, как здорово получилось, а Саша тогда обиделся. Что касается поэзии, он себе, конечно, цену знал абсолютно точно. «Я могу, — говорит, — написать все, что угодно, на любую тему». Это действительно так, потому что однажды его попросили написать пародию на стишок, и он сделал достаточно объемно и неплохо. Я говорю: «Ну давай сейчас проверим». У меня крутилась в голове какая-то песня. Я не знаю, что за группа ее играет, просто где-то услышал. Не помню точно текста, но помню смысл и две строчки: «Догорает закат. Пистолет у виска. Что же делать, когда донимает тоска?!» Тогда этот текст у меня стоял в памяти, он мне нравился. Мне было интересно, что Саша сделает. Я ему предложил слова «закат», «пистолет», «висок», как он их соберет? Он мне это сказал при всех, его никто за язык не тянул. Взял листочек со словами, ручку и сел в уголочек, стал что-то там творить. А рядом мы продолжаем веселиться, развлекаться, песни петь. Я уже забыл про то, что мы ему дали задание. Утром все разошлись, я пошел куда-то по делам. Открываю почтовый ящик и достаю листок. На нем набор слов, что я ему дал. Смотрю: ни строчки он не написал. Отчего? Почему не написал? Я до сих пор не знаю ответа. Подсказывал мне народ, что он почувствовал, что что-то не так в этом наборе».

2 июня в Череповце проходил фестиваль политической песни и современной музыки «Ритмы молодости в борьбе за мир», организованный всесоюзным объединением «Череповецметаллургхимстрой» и посвященный «35-летию комсомольской организации строительства Череповца». Александр Башлачёв и Леонид Парфенов были членами жюри этого мероприятия [см. фото 18]. Александр Смирнов выступал на нем со своим ансамблем «Джентри-джаз». «“Хэлло, мистер Рейган, как ваши дела?” — так начинается песня О. Февралева “Интервью с Рейганом”, которую исполнила группа “Джентри-джаз” под управлением А. Смирнова. Ироничная песня-фельетон включила в себя фрагменты воображаемого интервью с президентом, в котором разоблачается кровожадная суть политики сегодняшней администрации США. Эта оригинальная идея принесла музыкантам “Джентри-джаза” приз за лучшее исполнение политический песни», — писал Башлачёв в своей статье «Ритмы молодости в борьбе за мир» («Коммунист» от 6 июня 1984 года).

Сентябрь-октябрь, пожалуй, самый яркий творческий период Башлачёва: в это время были написаны четырнадцать песен: «Толоконные лбы», «Влажный блеск наших глаз», «Время колокольчиков», «Минута молчания», «Осень», «Подвиг разведчика», «Похороны шута», «Прямая дорога», «Слёт-симпозиум», «Чёрные дыры», «Зимняя сказка», «Лихо», «Некому берёзу заломати», «Рождественская». Последнюю из них Александр определенно написал в Череповце. Как только он закончил песню, в октябре, спел ее дома у Андрея и Светланы Шульцев, посвятив их четырехлетней дочери Ане. Светлана рассказывает: «Песню “Подвиг разведчика” он посвятил Шульцу. Он пришел тогда и говорит: “Слушай, я Андрюхе песню написал”». Рассказывает Сергей Смирнов: «Песня “Подвиг разведчика” не была еще до конца написана. Он ее исполнил для меня, первый вариант. Я его тогда спросил: “Как так? Вчера вместе гуляли, выпили даже и поздно легли спать, а потом утром ты мне заявляешь, что ты написал песню!” Он задумался и ответил: “Луч света, столб такой, потом — стихи”». Похожую историю вспоминает и приятель Башлачёва Марк Копелев[119] из Новосибирска: «Он останавливался у меня, мы вечером сидели на кухне, пили чай, и у нас возник вполне доверительный разговор. Мы заговорили о творчестве, откуда что берется, и я спросил, как это происходит у него. Он задумался: «Ты знаешь, мне кажется, что это не я... пишу все это...» — «А кто?» Он помолчал немного, как бы решая, стоит ли говорить, и, словно через силу, сказал: «Я не знаю... Кто-то там...» — и показал глазами куда-то вверх».

Александр для выступлений стал надевать на руку своеобразный браслет с бубенцами. Рассказывает Андрей Харин: «Он сочинил песню «Время колокольчиков». У моей двоюродной сестры, Маринки, родители как раз приехали из Индии и привезли бубенцы, которые на руку вешались. Я говорю: «Машка, дай-ка мне эти штуки». Я Саше их отдал, он эти колокольчики все время надевал». Рассказывает Сергей Смирнов: «Скорее всего те бубенчики — это пуговицы из костюмерной ДК. Они были срезаны с мундира, который хотели выбросить на свалку, и прикреплены на кожаный браслет, который завязывался и вешался на руку. Вопрос стоял о том, чтобы обновить его старый браслет, либо это вообще первый [браслет] был».

Песня «Влажный блеск наших глаз» потом очень понравится Святославу Задерию[120], он будет ее исполнять и запишет на альбоме «Не бойся!» (1988), упростив ее название до одного слова «Ёжик», вторя, вероятно, крику какого-то зрителя: «Эй, про ежика давай». По словам Елены Башлачёвой, Александр выказывал Святославу свое недовольство тем, что он исполняет эту песню.

В сентябре дома у Леонида Парфенова Башлачёв показал свои песни Артемию Троицкому[121]. Троицкий, впечатленный его талантом, пригласил Башлачёва в Москву. Необходимо отметить, что на тот момент Александр уже принял окончательное решение уехать из Череповца, правда, еще не определился, куда именно. Рабочих вариантов было три: Таллинн, Москва и Ленинград.

17–19 сентября на домашней студии в Москве Башлачёва записывали Валентин Щербина[122], Виктор Алисов[123] и Игорь Васильев[124]. Шестнадцать песен, записанных тогда, изданы на альбоме «Башлачёв I» (треки 1–16). Рассказывает Валентин: «Скорее всего Башлачёва навел на меня Александр Агеев[125], поскольку сам я не шибко тусовался в музыкальных кругах, а больше был по технической части. Ну и по торговой, ибо техника стоила денег. Торговля была ради денег, деньги ради аппаратуры, аппаратура ради записи, а запись для души. Такая вот цепочка была. Хотя возможно, что Башлачёв пришел от кого-то из музыкантов, которых я раньше записывал».

В своем письме Василию и Елене Нелюбиным от 6 октября Александр писал, что «решил по собственному желанию прервать порочную связь с ведьмой журналистики. Но, видать, она ко мне присохла сердцем — все не пущает. Тогда пришлось три недели жить по больничному листу, чтобы коварная, беспощадная болезнь вырвала меня из рядов товарищей, смело шагающих в ногу». Он рассказывал о произошедших переменах и делился планами: «Попробую осесть в Таллинне, устроиться к Яаку Йоале (где сейчас играет мой друг [Вячеслав Кобрин]) грузчиком или светооператором. Это хорошие деньги (в 3–4 раза больше, чем здесь), свободная голова, позволяющая мне писать свои дурацкие песенки. Тут недавно в гости к нам приезжал Артем Троицкий, он отнесся к моим творческим опытам неожиданно серьезно, пригласил в Москву показаться разным людям. Ждет меня на следующей неделе. Поеду, конечно, хотя не знаю, что из этого выйдет: может быть, там возникнут какие-то перспективы. А вообще, работа в Таллинне — шанс появиться с концертами в Красноярске, так что, глядишь, встретимся».

Также в октябре состоялся концерт Александра в Москве на улице Танеевых[126].

28 октября Александр официально уволился из газеты «Коммунист», а за неделю до того, 20 октября, состоялся его так называемый «первый концерт в Москве», дома у Сергея Рыженко[127] на Арбате. Организатором концерта выступал Артемий Троицкий, он же его и записывал на диктофон «Sony Walkman». Впоследствии эта запись была издана на альбоме «Александр Башлачёв. Первый концерт в Москве» (треки 1–18). 19-й трек, песню «Сегодняшний день ничего не меняет...», записал Владимир Алексеев. Он тоже присутствовал на концерте со звукозаписывающей аппаратурой, что оказалось очень кстати, когда у Артемия закончилась пленка.

В этот приезд в столицу Башлачёв жил у Троицкого, и тот организовал ему визит к Александру Градскому[128]. Дело в том, что в 1980 году Градский записал альбом «Русские песни». Это обстоятельство и навело Артемия на мысль, что сотрудничество может быть интересным для обоих Александров. По воспоминаниям Троицкого, сам он на встречу пойти не смог, и Башлачёв отправился к Градскому с Леонидом Парфеновым. Потом они рассказывали Артемию, что визит произвел на них обескураживающее впечатление и это сотрудничество Градского вряд ли интересовало.

Несмотря на частые концерты в Москве, с октября Александр живет в Ленинграде у своего друга Дмитрия Бучина по адресу: улица Смоленская, дом 11. Дмитрий рассказывает: «Была компания людей, которая приезжала сюда регулярно — друзья группы «Россияне». Я тогда с ними дружил. И кто-то сообщил, что на выходные приезжают москвичи, и они привезут с собой какого-то парня из Череповца, который здорово поет. Вот ему где-то здесь организовали концерт с Лешей Рыбиным[129]. Приехали москвичи, привезли этого парня, мы собрались и поехали на точку [группы «Пикник»] (если я не путаю, она была где-то у гостиницы «Советская»), но по каким-то причинам это всё не состоялось. Однако мы уже собрались компанией, человек пятнадцать, наверное, интересующихся этим, и сели в какой-то гримерке-аппаратной. Там, собственно, Саша и попел свои песни». Этот концерт устраивал Евгений «Жак» Волощук[130]. Там Александр познакомился с Евгенией Каменецкой[131], ставшей его подругой, а позже — женой [см. фото 19]. Дмитрий продолжает: «После концерта мы поехали ко мне. У меня, наверное, еще три дня провели со всей этой московской компанией, потом переместились на вокзал, дружно всех проводили. И был какой-то момент — это было полупохмелье, полудурман. В трамвае я стою, рядом стоит Башлачёв, мы едем в шестнадцатом трамвае в сторону моего дома. Я ему говорю: «Слушай, как же так? Москвичей проводили, мне казалось, что ты должен тоже с ними в Москву уехать». Он говорит: «Да? Может быть, и должен... Ну раз не уехал, то остаюсь». Мы приехали ко мне, и он остался жить». У Дмитрия жила подруга, Людмила Воронцова. Она вспоминает: «В этой коммуналке были очень сложные отношения, поэтому с утра, когда Диме надо было на работу, мы все хором выходили, я шла к себе в Техноложку[132] работать, а Саша не помню куда. Возвращались мы тоже организованно, потому что Дима был у нас носителем ключа, и мы с Сашей, когда приходили раньше, дружно ждали его на лестнице. Часто, приходя второй, я заставала Сашу на лестнице с уже полунаписанным текстом... Все-таки, насколько я понимаю, творчество — это результат какой-то работы души и ума. Но он нас с Димой не выгонял, чтобы посидеть одному. Наоборот, это все было настолько необременительно, гармонично, мы там находились, не мешая друг другу».

Вскоре Евгения Каменецкая с подругой организовала Башлачёву концерт у Дмитрия Люлина. Вспоминает Людмила Воронцова: «Он только начинал выступать, и для того момента нам казалось, что все это очень успешно. Многие люди начали принимать в нем участие... Многие продюсеры на тот момент поняли, что человек он талантливый, один из них сказал: «Я тебя раскручу, но только имя у тебя неблагозвучное. Давай псевдоним придумаем». Саша сказал, что на всё согласен. Услышав псевдоним, он задумался. Псевдоним был Лермонтов».

Александр вернулся в Череповец. В ноябре Сергей Смирнов предложил ему записать новые песни. Сделанная тогда запись стала известна как «Песни шёпотом». Сергей рассказывает: «Встал вопрос: где взять гитару? Я вспомнил, что гитара есть у моего одноклассника. Он жил на улице Мамлеева. Мы рванули туда, потому что вечером у Башлачёва поезд, а время было уже ближе к вечеру. На автобусе доехали, пришли. Гитара есть, но надо посидеть полчасика, записать новые песни. Мой одноклассник говорит: «Не получится». Я спрашиваю: «Почему?» — «У меня папа с мамой сейчас будут кино смотреть». По-моему, по телевизору шел повтор «Семнадцати мгновений весны». Я говорю: «Мы — шепотом». «Ну ладно». Закрыли дверь в комнату, сели, Сашка начал. Я говорю: «Саня, только тихо!» Он тогда и сказал, что концерт придется назвать «Песни шёпотом». Тогда записали все новые песни, но лента еще оставалась. Я говорю: «Саня, давай еще чего-нибудь». «Да нет больше новых». Я говорю: «Давай Гребенщикова, давай Майка[133], кого угодно, только пой». Он спел тогда песню Сережи Нохрина — «У Большого у театра» и «Глаз» Гребенщикова. Он еще что-то пел, но пленки уже не хватило». Шесть песен, записанных тогда, изданы на альбоме «Башлачёв I» (треки 19–24). При этом впервые были исполнены такие вещи, как «Лихо», «Некому берёзу заломати» и «Зимняя сказка». Это была вторая запись, инициированная Сергеем. Он будет записывать Башлачёва еще дважды у себя дома.

В ноябре состоялся концерт в мансарде у Сергея Хренова (друга Евгении Каменецкой) в районе Гороховой улицы [см. фото 20]. Подруга Александра Марина Тимашева[134] позже будет спрашивать Башлачёва, почему в Петербурге так много андеграундной культуры, гораздо больше, чем, например, в Москве. Он ответит ей: «Ну как же ты не понимаешь?! Этот город стоит на болотах, и там внизу всё гниет, и крысы на своих длинных хвостах разносят эту инфекцию, это гниение, по углам, и там, в углах, вспыхивают очаги культуры».

Вскоре Башлачёв переехал в Ленинград уже окончательно и жил в квартире Евгении Каменецкой по адресу: проспект Кузнецова, дом 23, корпус 1, квартира 281. Восьмой этаж. Вспоминает[135] Александр Измайлов: «В Ленинграде Саша жил ночью... Утром он перешагивал через вповалку лежащих знакомых, а когда все просыпались — ставил пластинку с колокольным звоном. Он говорил, что это дает энергию на весь день». В 1985 году в интервью Игорю Леонову[136] Башлачёв так вкратце опишет перемены в своей жизни: «До питерской раскладушки был владельцем более солидной мебели, письменный стол до сих пор с угрюмой и безответной любовью вспоминает о несостоявшемся корреспонденте уездного города Череповца. Меньше года назад почти случайно встретился с ближайшим родственником советского рока, с известным Дядюшкой Ко, по линии мачехи — уважаемой прессы, которая охотно освещает проблемы «молодежной эстрады», слепя ей, любимой, прямо в рыло (что касается отчима — казенной прессы, тот привык давить в потемках). Дядя Ко [Артемий Троицкий] намекнул, что паренек на шее своей редакции не медаль и не пора ли ему в люди? Так парнишка за рыбным обозом и пришел записываться добровольцем в легион маршала Примитивных аккордов». Это не значит, что Александр перестал ездить к родителям, сестре и друзьям в Череповец — он приезжал в родной город раз в несколько месяцев.

В конце осени у Михаила Мазурова в Москве, недалеко от станции метро «Новокузнецкая», состоялся квартирный концерт, в котором, кроме Александра, участвовали Сергей Рыженко и Мария Володина[137].

В декабре была организована запись дома у Дмитрия Бучина в Ленинграде. Дмитрий вспоминает: «Из Москвы приехал какой-то человек с магнитофоном — Миша Баюканский[138]. И Башлачёв спросил: можно ли сделать такое дело, человек приехал, хочет записать. Я говорю: «Почему не записать? Давай!» Приехал Вишня[139], привез пару студийных микрофонов. Я помню, что один микрофон, чтобы он не ловил лишние звуки с улицы, мы подвесили к люстре над столом. Сварили кастрюлю глинтвейна. И так вот вчетвером провели вечер, записали кучу песен Башлачёва».

Людмила Воронцова, имевшая на работе пишущую машинку, перепечатала по рукописям практически все существовавшие на тот момент тексты Башлачёва. Она вспоминает: «В тот момент печатать мало кто умел в нашем кругу, да и доступ к машинке мало у кого был. Я печатала тексты и группе «Народное Ополчение», их нужно было предоставлять в рок-клуб, чтобы залитовать, получить разрешение для выступления. Как-то это само получилось. Для меня это труда не составляло. Единственное, это было немного опасно, потому что я работала в отделе научных исследований и периодически сдавала образцы шрифта в первый отдел[140], поэтому, если что-то было напечатано, то можно было установить, кто это делает, и я старалась печатать, когда никто не видит. Мы из этого не делали какой-то истории, что я — «летописец» Саши, просто это было нужно. Как если бы я его попросила посуду помыть, он бы помыл». Будучи также пишущим человеком, Людмила бережно воспроизвела тексты Башлачёва в пяти экземплярах. В некоторых местах Александр указывал ей на неточности, она перепечатывала их столько раз, сколько было нужно. Сохранилось очень мало рукописей Башлачёва, они есть далеко не для всех его песен, и единственная сохранившаяся копия этих распечаток — уникальный документ, позволяющий получить представление о специфике написания текстов этим автором.

В конце года Башлачёв давал многочисленные квартирные концерты в разных городах. В частности, состоялся концерт в Москве, в районе метро «Третьяковская», организованный группой людей под названием «Клуб чудаков». Там Александр познакомился с Ильей Смирновым[141].

Новый год Башлачёв встречал в Ленинграде вместе с Евгенией Каменецкой, ее подругой Татьяной Шепелевич[142], Людмилой Воронцовой, Дмитрием Бучиным, Сергеем Хреновым и другими. Людмила вспоминает: «Женя нам приготовила какую-то фаршированную курицу. Это происходило ужасно долго, а все мы готовить не умели и смотрели на нее с большим уважением. Но все равно как-то грустно было, печально».

В 1984 году были написаны песни «Музыкант», «Не позволяй душе лениться», «Подымите мне веки», «Поезд» и «Час прилива». Первая из них была посвящена Вячеславу Кобрину и группе «Рок-Сентябрь».

1985

Александр был на подъеме. В январе он написал песни «Дым коромыслом» и «Ржавая вода», приехал из Ленинграда в Череповец и исполнил их друзьям.

В начале года Александр писал[143] бабушке: «Читаю твою открытку и думаю — раньше для меня эти слова были пустыми пожеланиями. А теперь скажу тебе — все они сбылись. Я живу замечательно. В моих делах — успех. Личное счастье есть. Радости в жизни столько, что огорчаться просто некогда. Небо надо мной гораздо чище, чем над многими людьми, живущими, не зная зачем. А в душе весна, как у всех, кто свою душу не душит[144]. В общем, я совершенно счастливо живу. Пишу песни, пою[145], людям от них легче жить, это правда. Часто езжу в Москву, там выступаю, много интересных и хороших людей вокруг меня... Много планов, идей, времени на жизнь отпущено мало, надо всё успеть. Много лет я спал, пора работать. Чем больше работаешь, тем меньше устаешь, я это понял. Словом, пою — людям спать не даю! В апреле приеду, приеду на пироги, обязательно. Скучать некогда, но по дому и по тебе соскучился».

22 января Башлачёв написал Василию Нелюбину письмо, в котором выражал радость по поводу рождения детей у своего друга: «Вот так, незаметно для окружающих тебя европейских друзей, ты и станешь дедушкой. И будет маститый ас сибирской зарисовки крестить в енисейской водице своих внучат... А мои дурни в это время, в лучшем случае, будут сосать титьку. Потому что в той ситуации, в которой я намерен провести остаток своих лучших лет, заводить детей — жестокое кощунство над символом счастливого детства. Я сейчас живу в Питере, в квартире, где у меня пока нет постоянной прописки». В дальнейшем из письма в письмо Александр будет повторять фразу «болтаюсь между Питером и Москвой», а также рассказ о своих неизменных планах: «Скоро запишу пленку, сделаю группу. А может быть, останусь кулаком-единоличником. Все это неважно, поэтому, надеюсь, свидимся, я дам тебе интервью, а потом возьму его у тебя. Все-таки профессионалы, что тут говорить!»

В феврале Башлачёв поехал в Свердловск. Оттуда — в Ленинград.

В Ленинграде в феврале состоялся квартирный концерт у Павла Краева[146]. Павел рассказывает: «О Башлачёве мне Майк сказал. У меня должен был быть концерт Сергея Рыженко, но тот приболел. Майк мне вместо него посоветовал: «Вот есть такой Саша Башлачёв. Наверное, будет очень хорошо, но если ты не боишься... сильно нелояльных текстов. Это очень здорово». Но тогда Башлачёв так и не пришел, не состыковались как-то. Он пришел позже на концерт Юрия Наумова[147] [с которым незадолго до этого познакомился в кафе «Сайгон»[148]] как слушатель. Уже после концерта он спросил: «Майк про эту квартиру говорил? У тебя можно поиграть?» Он сказал, что тогда не смог, но хотел бы как-нибудь сделать концерт». Дома у Павла состоялись еще два выступления Башлачёва: летом и зимой. Павел вспоминает: «На двух концертах комната была заполнена, человек по тридцать набивалось. А один был летом, и почти никого не было. Два концерта записаны у меня, но, поскольку они практически идентичны другим, которые Башлачёв давал в это же время (там даже порядок песен такой же и исполнение — один к одному), они не изданы. Общались мы с ним минимально. Он мне сам звонил, чтобы договориться про следующий концерт, когда ему деньги были нужны. «Давай сделаем. Можешь?» — «Могу». Иногда к Майку на работу вместе ездили, на концерт какой-то ходили. Кто-то из «демократов» приезжал, то ли чехи, то ли венгры. Я ему квартирник Майка поставил еще летом, после концерта, он сидел и слушал. После третьего концерта я его больше не видел».

Рассказывает Дмитрий Бучин: «[В конце февраля] Башлачёв улетел в Свердловск, я уехал в Челябинск. Потом мы с ним созвонились, он сказал, что тоже приедет в Челябинск. Мы встретились там. Он приехал с Женей Пучковым. У меня родители — очень гостеприимные и музыкальные люди. Мама играет на русской гармошке, папа — на гитаре. Они накрыли огромный стол, все наелись и пели песни по очереди — мама, папа, Сашка».

5 марта состоялся концерт Александра в Челябинске, в ДК Промстрой-2, который записывал Дмитрий Богин[149]. Дмитрий Бучин продолжает: «Друзья проводили нас на вокзал и, чуть тепленьких, погрузили в вагон. Он залез на самую верхнюю полку, где матрасы обычно лежат, а я залез на полку пониже. Там какой-то дипломат был, но я был в таком состоянии, что просто его проигнорировал. Где-то среди ночи явился хозяин этого дипломата и пытался меня оттуда сдернуть. Я ему вяло пытался хамить, а Башлачёв это услышал. У него голос такой низкий и хриплый, и если просто его услышать, то можно представить, что это чудовищный монстр, небритый, жуткой внешности. И Башлачёв сверху говорит: “Ну-ка, мужик, давай, иди отсюда”. Тот ему: “А ты не вякай”. А он: “Я тебе сейчас повякаю! Я сейчас слезу отсюда!” На мужика это подействовало. Он взял дипломат и удалился куда-то. С утра, когда вспомнили это с Башлачёвым, он говорит: “Представляешь, когда я это говорил, я понимал, что у меня сил хватает только на то, чтобы открывать рот. Ни рукой, ни ногой шевельнуть не было никакой возможности”».

Александр и Дмитрий приехали в Свердловск. Дмитрий рассказывает: «Поехали к Тане Авасьевой, созвонились с друзьями, с Андреем Макаровым[150]. Они в Архитектурном институте, в актовом зале общежития, сделали Саше концерт. Там какая-то толпа собралась! Я высвистал Бутусова[151], он приехал, послушал, но как-то, по-моему, это его не впечатлило тогда». Через два дня Башлачёв поехал в Ленинград.

В марте Александр написал песни «Мельница» и «Спроси звезда».

На третьем фестивале Ленинградского рок-клуба (15–17 марта) [см. фото 21] он познакомился с Сергеем Фирсовым[152], который вскоре стал его директором.

Александр и Дмитрий Бучин поехали в Москву: «Как-то приехали мы на репетиционную точку с Мишей Секеем[153] и Ильей Маркеловым[154]. У них там были какие-то свои группы и аппарат был. Все в порядке, включились, настроились, решили попробовать Башлачёва в электричестве. Я сел за барабаны, Миша Секей тогда играл на бас-гитаре, остальных я просто, к сожалению, совсем не помню. И мы песен десять, может даже больше, сделали в электричестве... Всё спонтанно, поэтому мне трудно судить, как это выглядело со стороны, но, по-моему, Башлачёв не в восторге остался».

Однажды в гости к Александру и Евгении Каменецкой пришли Юрий Шевчук с женой, Эльмирой Бикбовой-Шевчук. Юрий вспоминает: «Мы вчетвером сидели на кухне. Передавали гитару и всю ночь пели песни. Саша тогда удивительно открылся передо мной».

18 марта в Ленинградском ветеринарном институте состоялся совместный концерт Башлачёва и Шевчука. Вспоминает один из устроителей этого концерта Урал «Джимми» Хазиев: «Это — бывший «птичий» институт на «Московских Воротах». Сейчас он называется ветеринарным. Там в одном из корпусов я работал кочегаром. Сторожа обычно на ночь уходили, и все здание было в моем распоряжении. Был актовый зал, в нем и устроили концерт. Жак Волощук вытащил колоночки, и мы с ним их нелегально перевезли туда. Решили ночью всё сделать, чтобы народу было поменьше, но набился полный зал. Вышел на сцену — сидит человек сто пятьдесят: «Звуки Му», Липницкий[155], Троицкий, «Аквариум»...» Рассказывает Юрий Шевчук: «Однако настоящий концерт был, конечно, после, когда тусовка уже схлынула, часа в два-три ночи, мы сели непосредственно в кочегарке, спустились в подвал, и там уже очень хорошо поговорили... Пели разные песни, было как-то свободнее, потому что и он нервничал, и я нервничал. У меня это выступление было, может быть, вообще первое в Питере перед таким огромным количеством народа». Запись, сделанная тогда Сергеем Фирсовым и Геннадием Зайцевым[156], была издана под названием «Кочегарка».

В марте в Ленинград приехал Юрий Наумов. Он останавливался у Евгении Каменецкой, где жил и Александр.

В той или иной форме Башлачёв давал интервью всего шесть раз. Первое из них — Игорю Леонову для сборника материалов Ленинградского рок-клуба. Оно состоялось в 1985 году и отличается от остальных пяти литературностью и образностью речи обоих участников.

Вместе с Евгенией Каменецкой Башлачёв поехал в Череповец, где 10 апреля они расписались. Рассказывает Сергей Смирнов: «Было куплено много шипучки. Приходим мы в ЗАГС, а там то ли перерыв, то ли еще что-то такое. Шипучка открываться начала еще до того. Вокруг невесты, женихи, все серьезные, а тут мы пришли, и нас что-то на «ха-ха» сразу пробило! Потом нас как ушатом облили, пригрозив, что их там не зарегистрируют, если мы не успокоимся. Мы собрались, давились смехом, но сделали серьезные лица». Супруги оставили свои фамилии, Александр прописался у Евгении. Позже они не расторгнут брак, и это сохранит Башлачёву ленинградскую прописку.

В апреле Александр написал песню «От винта!». Впервые она была исполнена на концерте 16 апреля. Подробности об этом выступлении неизвестны.

В апреле же состоялся совместный концерт Башлачёва и Сергея Рыженко у Александра Липницкого.

Также в апреле в Москве в районе станции метро «Автозаводская» был концерт Александра, на котором Анатолий Азанов[157] сделал несколько фотографий [см. фото 22].

В апреле на Варшавском шоссе в Москве состоялся квартирный концерт у Марины Тергановой[158] и Александра Несмелова[159]. Олег Коврига[160] записывал выступление на магнитофон «Маяк 203 С». Эта запись издана на альбоме «Башлачёв II» (треки 1–21). Олег рассказывает: «Илья Смирнов принес запись, которую мы все с энтузиазмом слушали, и к концерту народ оказался вполне подготовленным, чему Саша был искренне удивлен: «Такое впечатление, что уже и представлять не надо...» Но самого автора большая часть аудитории видела впервые — и «живой» эффект был очевиден. К тому же мы еще достаточно активно пили вино (то есть в основном, конечно, спирт), так что обстановка была теплой и расслабленной. Мы тогда к таким концертам еще не привыкли, и Саша тоже еще не привык, поэтому было ощущение чистого полета — и у него, и у нас. Это был самый «жизнеутверждающий» башлачёвский концерт из всех, которые я когда-либо слышал — и живьем, и в записи».

В конце апреля в Москве у станции метро «Бабушкинская» прошел еще один квартирный концерт, записывал Эдуард Кудрявицкий.

6 мая Александр устроился на работу матросом-спасателем в «коммунальный отдел Московского райсовета» Ленинграда.

В мае состоялось знакомство Башлачёва с Константином Кинчевым. Константин рассказывает: «Я слушал записи его квартирников, а он, соответственно, думаю, мои, рок-клубовские. Потом однажды он позвонил, и я пригласил его в гости. Он приехал ко мне в Москву... Я тогда написал песню “Иди ко мне”, спел ему, он мне поправил несколько строк в ней. Кстати говоря, я ими воспользовался. Тогда же я спел ему “Мое поколение”, а он мне — “Посошок”». Песню «Посошок» Александр написал совсем незадолго до этого. В своем письме родителям он рассказывает: «У меня всё нормально, 15 мая получаю паспорт с пропиской... Был Кинчев, очень хорошо посидели».

19 мая состоялся квартирный концерт у Владимира Кузнецова[161] в Ясенево, который записывал Владимир Грушин[162]. Вспоминает Олег Коврига: «Он привел с собой на концерт приятеля. Мы встречались в переходе метро «Беляево», и дружок его производил довольно экстравагантное, по тем временам, впечатление — в темных очках и в длинном бежевом плаще. После своего выступления Башлачёв сказал: «А это — мой друг Костя Кинчев. Он сейчас тоже споет», и Костя спел восемь песен. Бесплатно, естественно, потому что его никто не знал».

В мае, но уже в Ленинграде, Александр записал песню «Посошок» дома у Сергея Фирсова. Это первое зафиксированное исполнение песни было издано на альбоме «Башлачёв I» (трек 25).

Также в мае Александр сыграл квартирный концерт с Владимиром Сигачевым у Евгении Каменецкой.

В день своего рождения, 27 мая, Башлачёв собирал гостей. Празднование происходило в квартире Евгении. Пришло много разных людей, в частности его сестра Лена, приехавшая из Череповца по случаю, Марина Смирнова[163], Константин Кинчев, Святослав Задерий (там они с Александром и познакомились), Павел Кондратенко[164], группа «Секрет», за исключением Николая Фоменко, и многие другие. Именно там Александр познакомился со Святославом Задерием. До метро было довольно далеко, и почти все остались ночевать.

30 мая на студии Алексея Вишни «Яншива Шела»[165] в Ленинграде был записан альбом Башлачёва «Третья столица», существенно отличающийся по звучанию от квартирных концертов. Алексей вспоминает: «Сергей Фирсов позвонил мне и сказал: «Леха! Я сейчас приезжаю к тебе с Башлачёвым, и мы пишем альбом». Я сказал: «Отлично, Серега, приезжай!» Приезжают Серега, Башлачёв и три девицы. Девицы сели напротив Башлачёва и служили ему аудиторией. Я сидел в аппаратной и даже пытался подпевать. Какой-то механический пружинный ревербератор был у меня на столе, и там слышен мой высокий неумелый голос. Мы записывали на 38[166], но в итоге оригинал запоролся, осталась только запись у Фирсова на кассете». Написанная в этом году композиция «Мы высекаем искры сами», которая была исполнена для записи, не вошла в первый вариант альбома[167], однако была издана на альбоме «Башлачёв II» (трек 22). Коробку с оригиналом записи Александр подписал для Алексея фразой вроде: «Мы с тобой, товарищ Вишня». Сергей Фирсов рассказал, что при этом Башлачёв стер с ленты только что законченную песню «Абсолютный вахтёр», так как волновался из-за ее политической подоплеки. Песня в результате вошла на альбом по причинам, изложенным Алексеем: в итоге была издана запись, которую в то же время и в том же месте делал Сергей на кассетную деку «Aiwa». Дека Фирсова заслуживает отдельного упоминания. По тем временам это устройство стоило очень дорого, несколько тысяч рублей. Рассказывает Алексей Вишня: «Фирсов купил бутылку «Русского бальзама» (сладкий такой). Башлачёв в запале локтем двинул стакан, или рюмку, или бутылку и залил всю его деку. Это произошло, когда мы уже слушали записанную кассету. Кнопку «стоп» Фирсов еще смог нажать. Но когда он пришел домой, застыл сахар, он не смог нажать ни одной кнопки». По воспоминаниям Сергея Фирсова, починить ее, казалось, было невозможно. Через много лет Сергей привез аппарат в Париж. Его обменяли на новый без лишних вопросов, как только узнали, что пользователи пострадавшего устройства из России.

В июне состоялся совместный концерт Башлачёва с Константином Кинчевым и Святославом Задерием.

В то время Александр часто бывал в Москве. В июне состоялась блестящая фотосессия у Георгия Молитвина[168] [см. фото 23] с участием Кинчева и Задерия. Вспоминает Константин: «Это все само собой как-то вышло... То ли я должен был ехать на фотостудию, то ли Башлачёв. Если я, то я всех позвал, если Башлачёв — то он. Четвертый с нами был человек из группы “Металлобол”. Мы там сидели, выпивали. Пофотографируемся — повыпиваем. Повыпиваем — пофотографируемся. До этого у меня уже была фотосессия у Молитвина для альбома “Нервная ночь”».

В июне также был записан еще один концерт Александра в Москве.

В августе Александр с Евгенией Каменецкой и их друзьями, Михаилом Вахаловым и Анжелой Каменцевой[169], отправились на юг. Развозку рок-музыкантов по стране осуществлял Сергей Фирсов, работавший в то время проводником, однако тогда он не смог помочь, так как его поезд направлялся в Дербент. В результате ребята поехали автостопом: Александр с Евгенией, а Михаил с Анжелой. 21 августа Башлачёв писал родителям: «Позавчера выехали, ночевали в Витебске, вторую ночь — в Чернигове. Так что на Кавказ за пять дней доедем. Сегодня, надеюсь, будем в Харькове. Очень интересно, я же не был в Белоруссии и на Украине».

По возвращении в Ленинград, 2 сентября, Башлачёв прервал карьеру матроса-спасателя.

Людмила Воронцова вспоминает такой случай: «Это было у «Сайгона». Что-то типа сентября. Они с Женей Каменецкой приехали, и Сашка был переодет в какой-то бабий платок, в каком-то плаще бабьем, сапогах. И он изображал, что он — Женина подружка. Причем накрашен был так хорошо. И многие на него внимания не обращали, думали, что это какая-то Женина подружка из Вологды. Это было очень смешно».

В конце сентября в Свердловске у Александра и Татьяны Авасьевой родился сын. Ребенок был очень слабым. В 1986 году Башлачёв напишет Василию Нелюбину: «У нас родился сын. Его зовут Ваня, только он пока еще болеет круто. Таня с ним лежат в больнице, я встретил с ними Новый год, и пришлось уехать. Звоню, пою им отсюда песенки, вроде поправляются. Словом, как понимаешь, всё очень хорошо. Таня поедет с ним к родителям в Южноуральск, чтобы там подрастать». Вскоре Вани не станет, а Александр с Татьяной перестанут поддерживать отношения.

В сентябре Башлачёв написал песню «Егоркина былина».

4 октября Олег Коврига записал на магнитофон «Kenwood» квартирный концерт Башлачёва, состоявшийся в Москве у Егора Егорова[170] в районе станции метро «Речной вокзал». Эта запись издана как альбом «Башлачёв III».

5 октября Александр вместе с Константином Кинчевым, Святославом Задерием и Сергеем Жариковым[171] забрели на биологический факультет Московского государственного университета. Рассказывает Константин: «Не знаю, каким ветром нас занесло туда, но там играли какие-то группы. Жариков Башлачёву сказал: «Давай, давай, иди спой». Он и пошел, начал петь, а мы с Задерием просто кривлялись под песню. Потом Башлачёв упал со сцены». Вспоминает[172] Святослав Задерий: «Выступали мы в университете и решили сыграть «Егоркину былину». Костя сказал, что он сыграет пальцами, я решил сыграть на «дудочке Пана» — знаете, чилийская флейта. Начали мы качать тройную энергию — Башлачёв пятился, пятился, и в один прекрасный момент просто провалился. Осталась одна гитара. Там дырка была в сцене. И песня оборвалась. Но настолько было фантастическое зрелище до половины, что все это помнят до сих пор. Мы вытаскивали его из этой дыры, а песня кончилась» [см. фото 24].

Рассказывает Олег Коврига: «За такие песни [как у Башлачёва] рано или поздно следовало ожидать встречи с «дорогими органами». И не сомневаюсь, что у него такие встречи были. В октябре он был какой-то совсем грустный и подавленный. Говорил: «Не люблю я этот город... И наверное, не буду здесь больше выступать...» Я пытался задавать ему наводящие вопросы, но особой настойчивости не проявлял, а он на эту тему распространяться не хотел, так что ничего точно утверждать не могу, но, исходя из общих законов нашей жизни в то время, уверен, что тогда его «трясли». В этом смысле существенно легче жить стало только в 1987 году».

Осенью состоялась первая запись Александра дома у Сергея Смирнова в Череповце. Сергей рассказывает: «У него уже был выстроен своеобразный ряд песен на бумаге, уже была расписана последовательность вещей. Я говорю: «Саня, я купил новые ленты, есть с запасом, будем писаться». У меня тогда был магнитофон «Юность». Он сидел на стуле, я сидел и держал микрофон перед гитарой, а второй микрофон был к спинке стула примотан, на алюминиевом уголке. Микрофон я специально выпросил у Владимира Федоровича Пыльникова[173]. Получается, в театре был украден новый микрофон, в который, кроме Сашки, никто никогда не спел. Но Пыльников в этом отношении был дилетант, и потому он забыл губку, которая надевается на микрофон. Беда была в чем? Во-первых, шнуры ловили, пробивается радио, особенно это слышно, когда он исполняет «Егоркину былину». Я потом с ужасом это услышал, пел хор, и я подумал: как подходит! Плюс ко всему звуки «б», «п» ударяли в микрофон из-за того, что на нем не было губки. Причем записываться мы начали в десять часов утра!»

Осенью группа художников, музыкантов и других деятелей подпольного искусства собралась у ленинградского художника Кирилла Миллера. Рассказывает Алексей Вишня, присутствовавший там: «Жариков приехал в Ленинград. Это было большое событие. Он приезжал сюда всего три раза. Собирались люди, встречались с ним. Получилось так, что и Тимур Новиков[174], и Жанна Агузарова[175] — все собрались у Миллера. Башлачёв тоже туда пришел. О факте его присутствия я, естественно, не знал. Мы вообще были у Тимура Новикова в сквоте[176] [на Литейном проспекте, возле «Большого дома»[177]], где у него была мастерская. Мы сидели и играли сначала у Тимура, а потом — у Миллера. Есть фотография, где мы вчетвером сидим: я, Башлачёв, Тимур Новиков и Жанна Агузарова — и играем» [см. фото 25].

В ноябре в Ленинградском ветеринарном институте состоялся сольный концерт Башлачёва, организованный Уралом Хазиевым: «Я решил Сашке одному концерт сделать, но не в актовом зале, а в каптерке. Мы скинулись, купили вина, посадили его на стол. Пришли очень интеллигентные девушки, когда узнали, что Башлачёв будет петь. Я уж совсем гопниц не приглашал, чтобы не мешали. Но эти интеллигентные девушки нажрались так, что, когда Саша собрался петь, все были уже не в состоянии его слушать. Он спел несколько песен, но гвалт стоит. Саша говорит: «По-моему, они рано приступили к горячительным напиткам. Давай мы тоже лучше будем пить». Я говорю: «А давай». Потом спрашиваю: «Ну, ты не обиделся? В другом месте лучше на трезвую голову споем», — а он отвечает: «Наливай». В эти же дни, когда был этот концерт, мы сидели у Жени Каменецкой, пьянствовали всю ночь. Юрка Шевчук приехал в очередной раз, и они с Сашей пели свои новые песни. Похвалили они друг друга, потом Юра вышел на кухню, а Саша мне говорит: «Что это Юра такую песню-то написал, про ванную?!» Я говорю: «А чего ты ему не сказал?» Он ответил: «Да ну, неудобно». Выхожу на кухню, Юрка говорит: «Сашка, конечно, классный поэт, но эта песня у него — полная дрянь». Не помню, про какую именно он это сказал. Абсолютно одинаковые люди!»

Алексей Вишня рассказывает: «Однажды я приехал к нему в гости и спел несколько своих песен. Они были восприняты очень смешно. Он тут же взял гитару и начал петь веселые песни, и даже пародии какие-то у него были. Допустим, он пел “Соковыжиматель” на мотив “Цыганочки”». Александр тоже бывал в гостях у Алексея, приезжал слушать группы «Алиса» и «Кино».

С ноября по февраль у Башлачёва снова необычайный творческий подъем. В это время были написаны основные «поздние» песни, и их снова четырнадцать: «Петербургская свадьба», «Как ветра осенние», «Перекур», «Сядем рядом...», «В чистом поле — дожди», «Ванюша», «Верка, Надька, Любка», «Всё будет хорошо», «На жизнь поэтов», «Случай в Сибири», «Слыша В. С. Высоцкого», «Тесто», «Хороший мужик», «Песенка на лесенке». Песню «Петербургская свадьба» Александр впоследствии посвятил московскому поэту Тимуру Кибирову. Сергей Фирсов вспоминает: «Он как-то у меня сидел, и я его все заставлял Галича слушать. Он послушал “Петербургский романс” и потом написал “Петербургскую свадьбу”».

7 ноября в Ленинграде на Петроградской стороне состоялся квартирный концерт [см. фото 26], где Александр, в частности, исполнил только что написанную песню «Петербургская свадьба», завершение которой происходило под грохот праздничного салюта.

В ноябре Александр вместе с Евгенией Каменецкой ездил к Вячеславу Кобрину в Таллинн. 22 ноября Башлачёв телеграммой отправил оттуда поздравление маме с днем рождения. Елена Башлачёва, со слов брата, рассказала, что Александр и Вячеслав тогда поняли, насколько разошлись по взглядах. Кобрин сообщил маме в Череповец, что Башлачёв стал совсем другим. Приятельского общения, а уж тем более дружбы между ними больше не было, однако они увидятся еще несколько раз, так как Александр еще будет приезжать, но именно «в Таллинн», а не к Вячеславу.

В декабре Башлачёв отправился в Новосибирск. Вспоминает Виктор Чаплыгин[178]: «У нас в Новосибирске к этому времени уже образовалась такая рок-н-ролльная тусовка. И не помню кто, но кто-то из этих же ребят пригласил его. Около недели он провел в Новосибирске, и я у него был гидом-экскурсоводом: ходили по городу, общались. Он сидел, писал стихи, я помню, в столовой... Для меня удивительно было тогда, я такое видел впервые — человек садится, открывает тетрадку и начинает что-то писать карандашом, тут же читает, правит, как с чистого листа. Он был под впечатлением... Такой радостный, от самого состояния, что идет поток, пишется... Говорил еще про корень «сто», что он в разных словах совершенно в разном значении встречается, например, слова «стол», «непристойно»...»

На квартирном концерте, организованном у Ирины Литяевой[179], Александр познакомился с Яной Дягилевой[180]. Вспоминает[181] Анна Волкова[182]: «Пришла она [Янка] на этот концерт и оказалась совершенно в шоке... Он [Башлачёв] вроде бы ни с кем особо не общался, а она подошла, что-то ему сказала, типа: “Хочешь, я тебе лисичку нарисую?” Он говорит: “Хочу”. Она нарисовала ему лисичку, и как-то там завязала разговор. Они с ним достаточно долго говорили. После этого у нее крыша съехала совершенно, все представление о мире кончилось, и началась новая жизнь, собственно говоря... бросила институт, быстро-быстро собралась и уехала. Литяева ее отправила по трассе, сказала: “Едь, тусуйся, набирайся ума”». По свидетельству[183] также присутствовавшего на концерте у Литяевой Александра Рожкова[184], Александр не был смурным и рассказал ему о визите Дэвида Боуи в Советский Союз[185]. Пел он там не только свои песни, но и Высоцкого, и Гребенщикова. Концерт записывал[186] Виктор Чаплыгин. Вспоминает Дмитрий Ревякин[187], присутствовавший на концерте: «Он пел, и у него колокольчики были на правой руке... В потрясающей форме он был. Там много что поражало: помимо литературы, поражала смелость. Это сейчас всё можно... А тогда то, что он пел, — «Абсолютный вахтёр», «Зимняя сказка», «Некому берёзу заломати», «Время колокольчиков»... Мы были подготовлены к тому, что мы будем слушать, но вживую это все прозвучало настолько круто! Причем это было вроде и круто, но и убаюкивало. Диапазон его возможностей потряс, и мы уходили с этого квартирника другими. В общем-то, задача творчества в этом и заключается. Это был даже не концерт, а проповедь какая-то. Помимо искренности, чувствовалось, что за ним и над ним стоит что-то весомое, которое словами не передать. Какие-то ангелы в этот момент присутствовали. Это я сейчас так передаю то состояние: полумрак, свечи горят, Саша поет и люди внимают. Тогда еще люди умели слушать, умели и знали, как реагировать на то или иное словосочетание, на тот или иной образ. Эти квартирные концерты как раз самые благодарные в этом плане».

Марина Тимашева вспоминает[188]: «Когда-то Саша Башлачёв объяснял мне, почему не хочет больше петь свои песни. «Они лежали на столе. Их мог взять кто угодно. Скорее всего — женщина. А взял я. Я украл. У женщины украл...» Все это казалось очередной «телегой», странностью, когда Саша был жив... Но для нас, узнавших ее [Янку] после Сашиной смерти, вышло так: он положил песню обратно. Она — взяла».

21 декабря в Новосибирске состоялся еще один концерт [см. фото 27]. Запись «Егоркиной былины», сделанная дома у Марка Копелева, была издана на альбоме «Башлачёв V» (трек 4). Марк рассказывает: «Когда Саша приезжал в Новосибирск, он несколько раз останавливался у меня, вот тогда мы и устраивали этот «домашник». Писано не мной, но в моем доме. Кто писал, я сейчас не помню. По-моему, кто-то из группы «Ломбард» — была такая в Новосибирске... С записями произошло вот что: в 1988 году обворовали мою квартиру, унесли всю аппаратуру и коллекцию записей, в которой были и уникальные — первые записи «Машины Времени», «Аквариума», «Зоопарка» и, в том числе, записи концертов Башлачёва. Не только того, который был записан у меня, но и других. Мы уже тогда понимали, что Башлачёв — явление уникальное. Как ни странно, вора поймали, вещи и аппаратуру вернули, а записи бесследно пропали... Откуда она [запись] выплыла, не знаю».

Песня «Случай в Сибири» была написана именно в течение этой поездки, и в ее основе лежит реальная история. Вспоминает Святослав Задерий: «С этим человеком я повстречался позже, когда песня уже была написана. Он боялся Башлачёва и не появлялся нигде на наших глазах. Когда я увидел его, то сказал: «Башлачёв про тебя песню написал». «Как про меня?!» — тот был счастлив! Несмотря на весь негатив, который в песне». Позже имел место еще и такой случай, вспоминает Марина Тимашева: «Один наш с Сашей общий знакомый стал его очень хвалить, говорить, какой он гений и какой он великий, что, мол, когда Саша поет, они даже его понять не в состоянии, что это примерно как метать бисер перед свиньями. А тот спрашивает: почему метать бисер перед свиньями? Потому что быдло, они неотесанные, необразованные. Саша спокойно посмотрел на него своими ясными глазами и говорит: «Да ты — фашист»... И с этим человеком они больше не общались».

Во время поездки в Сибирь Башлачёв написал стихотворение «К К...», посвященное Николаю «Коке» Каткову[189], с которым автор познакомился в Новосибирске.

Новый год Александр встречал с Татьяной Авасьевой и сыном Ваней в Свердловске.

Помимо упомянутых выше произведений, в этом году было написано стихотворение «И тебе здесь хватило времени...».

1986

2 января 1986 года Александр устроился «рабочим по благоустройству Новоладожского комбината коммунальных предприятий».

Кроме того, 2 января сестра Елена приехала к нему в Ленинград. По ее воспоминаниям, Александр тогда пел «Ванюшу» чуть ли не по бумажке, эта песня была только что закончена. Вероятно, он написал ее в Свердловске.

6 января состоялись посиделки у Евгении Каменецкой, на которые, в частности, пришел Вячеслав Егоров[190] (см. фото 28].

Александр отправился в Москву. 8 января был день рождения Анжелы Каменцевой. Поздравить Анжелу приехали, в частности, Александр Башлачёв, Константин Кинчев, Майк Науменко, Сергей Рыженко, Сергей «Силя» Селюнин[191]. Возможно, празднование проходило не непосредственно 8-го числа, а в один из ближайших выходных дней (вероятно, 12–13 января). После застолья состоялось выступление приехавших музыкантов [см. фото 29]. Концерт проходил не у Каменцевых, а у их знакомого в Бусиново.

Артемий Троицкий устроил визит Башлачёва к Андрею Вознесенскому[192]. Они отправились к нему вдвоем. Андрей Андреевич был впечатлен талантом Александра и подарил ему свою книгу с подписью: «Пусть никто не топчет ваше небо». По воспоминаниям Артемия, Вознесенский сразу запомнил соответствующую фразу из исполненной Александром песни «Лихо». Когда Башлачёв закончил свое выступление, то поставил гитару к стене. Через некоторое время она с грохотом упала, и гриф сломался пополам.

Также Троицкий сводил Башлачёва, Кинчева и Задерия в гости к Алле Пугачевой[193]. Рассказывает Анастасия Рахлина[194]: «Они чудесно провели вечерок, и Пугачева у них расписалась в паспортах, дала автографы». Вспоминает Константин Кинчев: «Это Троицкий нас на эту тему подбил. Я думаю, почему бы не сходить: это любопытно и интересно. Пошли мы в гости к Алле Борисовне. Она сказала: «Вы, надеюсь, не приверженцы сухого закона?» Тогда был сухой закон в стране. Мы в один голос ответили: «Нет», — ну и она сразу стала выкатывать напитки. Мы замечательно провели время. Потом, когда Башлачёв начал петь, она, будучи уже в серьезном подпитии, начала стучать в пол, под ней жил Марк Захаров[195], чтобы он к ней поднялся и послушал, как надо делать. Она села за рояль, начала что-то подыгрывать». Артемий Троицкий вспоминает, что они с Башлачёвым ходили к Алле Борисовне как минимум дважды. После гибели Александра Пугачева вместе с Ильей Резником[196] попробуют написать песню «Самоубийца». В ее тексте будут слова: «...Был ты смелым, был горячим, парень. Песни пел ты, глаз не пряча, парень... Дал жестокий урок рок-н-ролльный пророк...», однако, насколько известно[197], это произведение никогда не исполнялось.

15 января состоялся концерт у Артемия Троицкого, записывал Борис Переверзев. Четыре песни с этого концерта изданы на альбоме «Башлачёв VI» (треки 3–6).

20 января Игорь Васильев записывал Башлачёва на домашней студии Александра Агеева в Москве. Запись производилась на бытовой магнитофон «Pioneer 909», а потом издавалась на множестве альбомов: «Лихо», «Башлачёв IV» (греки 12, 13), «Башлачёв V» (треки 1–3). Вспоминает Александр Агеев: «Все песни, которые я записал у себя дома, я разбил на три цикла. Мы придумали с СашБашем названия: “Время колокольчиков”, “Посошок”, “Складень”». Всего было записано 24 песни, но в этом наборе из трех частей их 27, с повторами.

Через два дня, 22 января, состоялось выступление Башлачёва в Театре на Таганке в рамках серии акустических концертов для актеров, работавших над спектаклем Анатолия Васильева[198] «Серсо». Запись производил Андрей Зачесов[199], она была издана как альбом «Александр Башлачёв. Таганский концерт». Там Александр познакомился с молодым режиссером Борисом Юханановым, ассистентом Васильева. Борис вспоминает: «Артемий Троицкий привел Сашу в театр для ночного концерта, и мы после репетиции поднялись в студию звукозаписи. Артемий представил Сашу. Саша сказал, что он очень рад выступать в этом месте, для него очень значительно имя Высоцкого и все, что связано с этим контекстом. Пел он вдохновенно, концерт был просто акустический, как ему и было свойственно практически всегда, насколько я помню и понимаю. Концерт огромный, несколько часов, со всеми его великими, замечательными песнями, с разбитым в кровь пальцем, как это часто бывало, когда он по-настоящему, откровенно, раскрыто пел. Это меня потрясло: личность Саши, его стихи. Я сразу понял, что передо мной один из величайших рок-поэтов современности. Поэт настоящий, глубочайший, с подлинным чувством слова, с изумительной органикой, с тем, как слово живет в его душе и превращает его в артиста великого, потому что на территории своих песен он, сливаясь с содержанием, которое он принимал и откровенно отдавал другим, становился подлинно великим артистом. Энергия, выразительность его личности, единое пространство, которое создавалось с первых же строк и аккордов между ним и залом, и мы все туда... Всё это уникально и помнится до сих пор. Я счастлив, что тогда оказался на этом концерте».

В январе состоялся концерт Александра в редакции «Литературной газеты» в Москве.

Январь стал самым активным концертным периодом для Башлачёва. Несмотря на то что он говорил, что «в Москве можно жить, а в Ленинграде стоит жить», выступал он больше в Москве. По словам Анастасии Рахлиной, в это время он сыграл рекордное количество концертов, в результате чего ему позвонил Артемий Троицкий и порекомендовал уехать, так как Александр привлек внимание Комитета государственной безопасности.

31 января была сделана запись концерта Александра в Институте белка Академии наук СССР в Пущино.

7 февраля Александр отправил сестре открытку из Москвы, то есть он все еще оставался в столице.

В феврале режиссер Борис Юхананов и драматург Алексей Шипенко в студии ВТО взяли у Башлачёва второе в его жизни интервью для своего спектакля «Наблюдатель». Рассказывает Борис Юхананов: «Это был драматический спектакль, с очень сложным аттракционом, потому что актеры театра Моссовета должны были за несколько лет непрерывных репетиций превратиться в реальную рок-группу. Она называлась «Солнечная Система». Плюс внутри жила пограничная рок-группа, новоэротическая группа «Оберманекен», прелестная по-своему, с чистой и ясной просодией. Ее составляли Анжей Браушкевич (он же Захарищев фон Брауш) и Евгений Калачев. В спектакле были песни «оберманекенов». Мы как бы путешествовали по русскому року, от 60-х и таких забытых сегодня фигур из конца семидесятых — начала восьмидесятых, как Жора Ордановский[200], например, до «оберманекенов», которые были самой новейшей группой на тот момент. Мы путешествовали, и внутри этого путешествия происходил катаклизм распада рок-команды, вот этой «Солнечной Системы», источник которого в том, что одна музыка кончилась, другая неизвестно какая будет, она в душе никак не начинается, человек начинает психовать, и разваливается группа. Это было связано не только с роком, но рок тогда принимал на себя, как Атлант, вес всей подлинной отечественной культуры. Это было связано и с социокультурной ситуацией, было неизвестно, что предстоит, а, как мы знаем, то, что нам предстояло, было не самым радостным из всех возможных вариантов. Саша оказался лично для меня совершенно необходимым человеком, чей голос я хотел бы как режиссер слышать во время спектакля. Поэтому мы сделали интервью, очень живое, свободное, а так как тогда сознание очень быстро проходило все метафизические этапы от реальной жизни до каких-то предчувствий, то интервью оказалось особенно заостренным».

В феврале состоялся квартирный концерт Александра на набережной Максима Горького в Москве.

В феврале Александр с Тимуром Кибировым и большой компанией приехали к другу Тимура в город Солнечногорск-7 Московской области, который находится на берегу озера Сенеж. Там состоялась интереснейшая дискуссия на темы, связанные с поэзией и творчеством. Именно там Александр по просьбе Тимура посвятил ему песню «Петербургская свадьба».

Вячеслав Егоров пригласил Александра и Елену Башлачёвых, а также Евгению Каменецкую, Максима Пермякова и Марину Смирнову отмечать 8 Марта на дачу семьи его подруги Ирины Линник[201] в Комарово[202]. Дедушка Ирины был крупным астрономом, академиком. В хозяйстве был даже телескоп. Проходя мимо поленницы, Башлачёв взял одно полено и со словами: «Женя, поздравляю тебя с Восьмым марта» — преподнес его Каменецкой. В электричке на обратном пути все сидели сонные, а Максим очень много болтал. Тогда Александр забрал у Евгении свой подарок и занес его у Максима над головой. Он сказал, что теперь ему стало ясно, зачем они взяли полено с собой. Возможно, это же, а может быть и другое, полено Башлачёв подарил потом Борису Гребенщикову на день рождения, после чего долго переживал из-за нелепости этого поступка.

Зимой, будучи в Череповце, Башлачёв зашёл к Сергею Смирнову. Сергей вспоминает: «Он пришел ко мне как-то вечером и говорит: слушай, а у тебя было что-то о масонах. Да, говорю, у однокурсника библиотека хорошая, у него есть дореволюционное издание. Мы пошли туда, на улицу Дзержинского. Был снег, было холодно. Книгу мы не нашли. Ну и бог с ней, сказал он. Я тогда спросил у него, откуда интерес такой. Он ответил: “Ты знаешь, вроде дают зеленый свет, «зеленую улицу», а вот стоит ли по ней идти?..”»

Позже, в марте, состоялась вторая запись Александра у Сергея Смирнова.

Также в марте Башлачёв написал песни «Вечный пост», «Имя Имён» и «Когда мы вместе», а в апреле — «Когда мы вдвоём» и «Пляши в огне».

Весной, дома у Евгении Каменецкой, был совместный концерт Александра с Константином Кинчевым. При этом он не состоял из двух отделений: оба автора пели по нескольку песен и передавали гитару другому.

12 и 13 апреля проходила студийная запись Башлачёва в «Клубе любителей звукозаписи», находившемся в Институте белка Академии наук СССР в Пущино. За первый день удалось записать полторы песни, однако во второй работа спорилась.

В апреле Александр дал концерт в Московском физико-техническом институте.

Также в апреле состоялась запись альбома «Вечный пост» на даче Александра Липницкого на Николиной Горе. Четверостишие «Николина гора» Башлачёв написал именно там, на вкладыше одной из кассет [см. фото 30]. Звукорежиссером выступал Вячеслав Егоров. Запись осуществлялась на четырехканальную портативную студию «Yamaha», которую Липницкий выменял на икону из своей коллекции. Оригинал записи Башлачёв стер, однако впоследствии альбом был издан, поскольку у других участников процесса оставалась копия. Вячеслав рассказывает[203], что Башлачёв избавился от записи, потому что «...ему ничего не нравилось из того, что им уже сделано, потому что всё, что относилось к материи, для него не имело смысла. Это было его философией, и он, по крайней мере, старался в это верить — иначе как поверить в вечность?.. У Саши было свое, очень странное отношение к творчеству. Я знаю, что он часто сжигал свои черновики, мог три дня их писать и потом все выбросить. Перед ним всегда стояла проблема: нужно ли оставлять информацию зафиксированной? Если мир нематериален, то какой смысл воплощать свою идею в материю? Она все равно дойдет куда надо, так или иначе, он полагал. К примеру, у него никогда не было своих записей[204]. Он никогда не слушал свои песни. И я думаю, что он старался о сделанном не думать вообще. Путь Башлачёва не был материальным. Ему было все равно, получат ли его записи выход куда-нибудь или нет, сколько людей — больше или меньше — будут их слушать. Ему было важнее, найдут ли они аудиторию Там, на соприкосновении его Поэзии, Неба, Бога... Ему нужно было встретить понимание в первую очередь Там. Хотя, конечно, и здесь тоже, потому что это замыкается... СашБаш не мог работать с техникой, у него сразу же складывались какие-то мистические отношения с приборами. Я помню, как он раздевался в студии догола, стоял при записи вокала на коленях, ползал на четвереньках — словом, пробовал все способы борьбы с микрофоном, он не мог петь в пустоту, в абстракцию, ему была необходима хотя бы одна девушка в аудитории, хотя бы одна...» В качестве «девушки» в студию приехала Ирина Линник.

26 апреля, в день аварии на Чернобыльской атомной электростанции, Александр находился именно на даче Липницкого. Марина Тимашева, которая там не присутствовала, рассказывает с его слов: «...Все было чудесно, голубое небо, и вдруг он услышал звук трубы. Стало понятно, что он имеет в виду апокалипсис, что он слышал звук архангеловых труб, что он понял, что наступает конец света. И именно в этот момент, как потом оказалось, в Чернобыле рванул реактор».

5 мая Александр уволился с должности «рабочего по благоустройству».

В мае состоялась запись Башлачёва, две части которой впоследствии стали известны, как «Русские баллады» и «Песенки на лесенке». Эти названия неподписанным бобинам, появившимся неизвестно откуда, дал Александр Агеев. Звукорежиссер и место проведения записи достоверно не установлены, однако, как оказалось, это — одна из самых качественных записей Александра, и тому, чтобы назвать ее студийной, мешает только бубнящее радио на заднем плане. Несколько песен отсюда были изданы на альбоме «Башлачёв V» (треки 5–11).

11 мая в Москве Башлачёва, Кинчева и Задерия снимали для легендарной телепередачи Андрея Кнышева[205] «Веселые ребята». Снятые кадры не попали в эфир, однако сохранилось интервью, данное Андрею Кнышеву (третье интервью Александра). Кроме того, именно в этот день он познакомился с Анастасией Рахлиной [см. фото 31], будущей матерью его сына Егора. Анастасия родилась в Туле, училась в ГИТИСе. Она вспоминает: «Я собиралась ехать ночевать к своей подруге, Оле Швыковой, болталась в районе ГИТИСа, в начале Калининского проспекта и Гнездниковского переулка. В это время Башлачёв, Задерий, Кинчев толклись на Калининском проспекте у магазина «Мелодия», где их снимала программа «Веселые ребята». Они там попели, поговорили и разошлись со съемочной группой, пошли гулять по Калининскому, зависли у перехода, у ресторана «Прага», где, собственно, я их увидела, ожидая Швыкову. Видела я Задерия и Кинчева, потому что их было трудно не увидеть, у них были крашенные в желтый цвет головы и какие-то странные сюртуки, а Саню я не заметила. Ну увидела и увидела, я с ними знакома не была. Потом я вернулась в институт, пришла Швыкова, и мы все-таки уехали ночевать к ней на «Ботанический сад»... В два часа ночи раздался телефонный звонок. Это был Боря Юхананов, которому вместе с его другом было негде ночевать. Они чудесно провели остаток вечера, Башлачёв ушел с Калининского проспекта, где-то еще побродил, зацепил Юхананова, они сходили в одни гости, во вторые гости к драматургу Нине Садур, которая жила на Патриарших прудах, и им некуда было вписаться». Рассказывает Борис Юхананов: «Мы [с Башлачёвым] бродили по городу, зашли к моему приятелю, Андрюше Вишневскому, сыну Андрея Битова[206], который имел рядом квартиру в бывшем политбюровском доме. Пошли [дальше]... там были девчонки, была Настя Рахлина. Она была подружкой Оли Швыковой. Потом у них с Сашей был роман, родили ребенка, и я оказался, совершенно неожиданно для себя, вписан в какой-то узловой момент мужской биографии». Анастасия Рахлина продолжает свой рассказ: «Боря с Сашей приехали часам к трем утра, потому что у них не было денег и они добирались по Москве на попутках. Они пришли, и мы начали разговаривать. Юхананов поговорил, поговорил и к утру уехал на репетицию, а Сашка остался, потому что уже мочи не было. Все поспали какое-то время, опять походили... Тогда все вели такой странный образ жизни, ходили, бродили... А вечером у него был квартирник. Перед уходом он меня спросил: «Как тебя найти?» А найти меня было невозможно, потому что я сама снимала квартиру с подружкой в Москве, без телефона. Можно было только звонить Оле Швыковой, которая бывала дома раз в три дня. Я честно сказала: «Никак». А он тогда сказал: «Ну, всё, поехали». И мы поехали. А через день он уезжал в Череповец, и я его уже провожала».

Вечером 12 мая состоялся квартирный концерт у Вадима Суровцева-Бутова[207] в районе станции метро «Кантемировская». Запись производилась на двухкассетный магнитофон «Sharp» через бытовой микрофон. Концерт организовывал Николай Вишняк[208].

13 мая вечером Александр уехал в Череповец. Там он написал последнюю из сохранившихся «крупных» песен — «Вишня».

В мае состоялся первый концерт для друзей в Череповце на Соборной горке. Рассказывает Сергей Смирнов: «Как-то мы с ним случайно зашли к общему знакомому, который, кстати, отрицательно относился к Сашкиному творчеству, но ему нравился, например, «Грибоедовский вальс». Зашли мы туда — квасят ребята. Я говорю: «Ребята, а слабо на Соборную горку?» Пришли мы на Соборную горку. Песня есть — «...как горят костры у Шексны-реки» [«Егоркина былина»]. Вот рядом — храм, вот — Шексна, вот огни — горят... Там состоялся хороший концерт. «Егоркина былина» прозвучала, как будто она там родилась. Какие-то отблески огней, напоминающие костры... Она так там звучала!» Вспоминает Сергей Герасимов: «Саша был очень честолюбив, как, собственно говоря, и я. Я сейчас понимаю прекрасно, насколько ему было важно услышать два хороших слова. Он ждал этого. Но было как всегда: послушали и послушали».

Из Череповца Башлачёв вернулся в Ленинград, где состоялся его квартирный концерт у Бориса Гребенщикова. По инициативе Джоанны Стингрей[209] концерт снимался на видео [см. фото 32]. Запись сохранилась и издана. Оператором выступила сводная младшая сестра Стингрей, Джуди Филдс. После концерта Джоанна взяла у Александра его четвертое интервью. Кроме того, она подарила ему бусы с перламутровыми птичками, которые он потом передарил Анастасии Рахлиной на день рождения.

19 мая начались съемки фильма Рашида Нугманова[210] «Йя-хха». Вероятно, не в этот день, но в фильме сняли и Александра. Нугманов рассказывает[211], что Башлачёв «лишь эпизодически мелькает в кадре во время свадьбы». Историю дополняет[212] Игорь Мосин[213], сыгравший одну из главных ролей: «Саша Башлачёв попал туда как-то случайно — его кто-то привел... В фильме практически не осталось кадров с ним, но почему-то именно он олицетворяет для меня эту картину. В кадре Цой[214], Майк, Гребенщиков, Кинчев, а Саша существует как-то параллельно. Однажды мы приехали к нему в гости в перерыве между съемками. Была бутылка вина, мы разговаривали, а потом он сел и начал петь. Меня поразило, что человек готов так выкладываться для очень маленького количества слушателей. Для трех-четырех человек. Руки — в кровь! Мы с ним беседовали, я рассказывал, как впервые прочитал его стихи — мне Андрей Отряскин[215] дал, в психушке было, — я обалдел».

22 мая к Александру на неделю приехала Анастасия. Они вместе жили у Евгении Каменецкой.

Празднование дня рождения Александра 27 мая снова проходило в квартире на проспекте Кузнецова. В числе гостей был Юрий Шевчук: «Мне очень не понравилось: все какие-то мутные, обкуренные, обдолбанные. Они, может быть, там медитировали так, но я, когда все это увидел, говорю: «Саша, что это за мудачье?!» — «Юра, ты не понимаешь, это — художники!» — «Какие это художники?!» Я помню этот разговор. После него мы не общались, я хлопнул дверью и ушел».

Весной было написано немногословное стихотворение «Я тебя люблю» (оно исполнено как песня на альбоме «Башлачёв V», трек 11).

Фестиваль Ленинградского рок-клуба в этом году проходил с 30 мая по 1 июня. Вспоминает Андрей Бурлака: «Игорь Леонов попросил меня провести мальчика. Я был членом совета рок-клуба, одним из членов оргкомитета фестиваля. И когда мы с этим мальчиком в назначенное время встретились, этим мальчиком оказался Башлачёв. Вот я его провел тогда, и, собственно говоря, так мы с ним и познакомились». На этом фестивале Александр познакомился и с Мариной Тимашевой: «Увидев его, я знакомиться с ним решительно расхотела, потому что была девочкой из хорошей московской семьи, более или менее интеллигентной, и не общалась ни с какими уркаганами. Он еще был в тельняшке, в каких-то малопотребных джинсах и в кедах. Я испугалась. То есть если бы я вечером встретила его в подворотне, думаю, сердце мое разорвалось бы от страха, несмотря на молодость и некую физическую крепость. Вечером, однако же, всех пригласил к себе в гости Борис Периль[216]. Пришел Боря Гребенщиков после концерта с огромным букетом цветов, пришла половина группы «Аквариум», пришел Витя Цой, очень много было людей, и в какой-то момент появился Саша Башлачёв. Надо сказать, что, как правило, музыкантов все-таки приходилось просить что-нибудь попеть. Сашу даже особо никто не просил, просто кто-то сказал: «Сашка, попоешь?» Он тут же взял гитару и начал петь. Я говорю совершенно честно, что никогда больше ничто не производило на меня такого впечатления». Будучи в Москве, Саша потом часто будет останавливаться у Тимашевой. У нее дома состоятся несколько его концертов. Марина: «Саша каждый раз, когда ко мне приходил, сразу говорил: «Марин, поставь Моррисона [документальный фильм Джона Шеппарда «The Doors: The Doors Are Open» (1968)]», и каждый раз он исправно смотрел этот фильм. Мы с ним и другое видео смотрели, потому что у меня были фильмы. Их нигде больше не было, только у редких счастливчиков, обладателей видеомагнитофонов».

Около 8–9 июня в Московском энергетическом институте должен был проходить крупный фестиваль «Рок-обозрение», в котором были заявлены как московские, так ленинградские группы. Александр собирался приехать на этот фестиваль в качестве зрителя, Анастасия ждала. Информации от него не поступало, телефон молчал, и, когда до фестиваля оставались считанные дни, она стала ходить на вокзал встречать поезда. Зрелище становилось небезынтересным, когда из поездов выходили рок-группы, однако Александр всё не приезжал. Анастасия увидела Святослава Задерия, который обескуражил ее вопросом: «Что ты здесь делаешь?» Она ответила, что живет в этом городе. Тогда Святослав сообщил ей, что Башлачёв уже приехал и ждет ее у нее дома, что соответствовало действительности. Анастасия вспоминает: «После выступления музыканты садились в партер. Гребенщиков выходит под крики зала: «Рок-н-ролл давай!» Борю это как-то цепляет, и он говорит: «Сейчас я вам дам рок-н-ролл XVII века» — и поет «Город золотой». Он легко берет зал, люди замерли, — когда он заканчивает, всё затихает, слышен только громкий храп в зале. Это — Мамонов[217], кто же еще?!»

Анастасия и Александр жили у Ольги Швыковой. К ним приехал Максим Пермяков, и они вместе собирались отправиться в путешествие, однако долго ждали хорошей погоды. Тем не менее в июне Александр вместе с Анастасией и Максимом поехали во Владимирскую область автостопом. Ольга не поехала или ее не взяли. Конкретной цели не было, ребята хотели побывать во Владимире, в городе Горшкове и других местах. Путешествовали, разделившись на две группы: Александр с Анастасией, а Максим — один. Ночевали в полях, в стогах сена. Во время этой поездки было написано четверостишие «Целый день гулял по травам».

В июне Олег Замовский[218] записывал концерт Александра у себя дома во Владимире на магнитофон «Эльфа 201-2 С». Некоторые песни были изданы на альбоме «Башлачёв IV» (треки 1, 6–11).

После поездки во Владимирскую область Башлачёв и Анастасия вернулись в Москву совершенно без денег, так как деньги остались у Максима, а он завис на трассе.

1 июля в Москве Александр дал концерт у Виктора Михельзона на Чистых прудах. Выступление записывал хозяин квартиры.

12 июля был концерт у Сергея Дубика[219], тоже на Чистых прудах. Выступление записывал Сергей.

Летом состоялся концерт Башлачёва у станции метро «Таганская». В организации этого мероприятия участвовала Ольга Швыкова, а братья Валерий и Владимир Дородько[220] снимали происходящее на видео. Запись не найдена.

Также летом состоялся концерт в Научно-исследовательском физико-химическом институте имени Карпова. Это был первый случай, когда Александр выступал в официальном помещении, на относительно большой сцене, однако концерт не был сольным. Вспоминает Юрий Дружкин[221], также участвовавший в выступлении: «На концерт это мероприятие было не очень похоже. Исполнение песен вперемешку со свободным общением. Участвовали Александр Башлачёв и несколько человек из фольклорной группы «Край», состоявшей в основном из бывших членов студии Дмитрия Покровского[222], отделившихся и сосредоточивших свое внимание на освоении казачьего фольклора. Никаких «выходов» на сцену, поклонов... Просто мы сидели все вместе, пели по очереди (Башлачёв — свои песни, а мы — казачьи) и беседовали. Искали какие-то общие точки соприкосновения, общие ценности, что ли. Публика также участвовала в беседе, задавала вопросы, что-то высказывала. Башлачёв говорил очень спокойно, просто, ясно и глубоко, как будто описывал картину, находившуюся перед его мысленным взором. На вопрос, почему он так непосредственно чувствует смысл давно прошедших исторических событий, переживает историю народа как свою собственную, он, не задумываясь, ответил, что есть некая «память души». Никакой «рисовки» при этом не было вовсе, и к его словам отнеслись с полным доверием».

Башлачёв приехал в Москву. Летом, когда Александр и Анастасия возвращались на такси от Марины Тимашевой, он забыл в машине триста рублей, накопленные на поездку в Крым.

Из Москвы Башлачёв отправился в Череповец. Уезжая, он еще не знал, что умирает его тетя, средняя сестра отца, Ольга Алексеевна. 3 августа состоялись похороны, на которых Александр присутствовал.

В августе же Башлачёв вернулся в Ленинград, и к нему приехала Анастасия.

15 августа в Ленинграде состоялось выступление Александра с «осколками группы “Алиса”» (Андреем Шаталиным[223], Павлом Кондратенко и Святославом Задерием) в квартире, которую снимал Дмитрий Винниченко[224] с друзьями. Она находилась по адресу: улица Доблести, дом 18, это был в то время буквально самый край города, между этим домом и Финским заливом не было больше строений. Концерт был организован по просьбе Александра, так как он собирался ехать в Москву и ему были нужны деньги. Сергей Фирсов записывал происходящее на бытовую аппаратуру. Запись была издана как альбом «СашБаш & Алиса. Чернобыльские бобыли на краю света». Этимология обозначенного в названии места действия понятна. Происхождение понятия «чернобыльские бобыли» пояснил Святослав Задерий: «Башлачёв рассказывал, что ему приснился сон, что я стою на сцене и пою: «Здравствуйте, я счетчик Гейгера!» Через какое-то время я такую песню написал, она начиналась словами: «Герасим Хиросимов, чернобыльский бобыль...» Первый раз я спел ее в Киеве, мы там с Рикошетом [Александром Аксеновым[225]] были, а Башлачёву ее показал позже, здесь [в Ленинграде]». По воспоминаниям[226] Дмитрия Винниченко, название «чернобыльские бобыли» было придумано Сергеем «Клипсом» Павловым[227].

Заработав денег на концерте, 16 августа Александр уехал в Москву, но вскоре вернулся.

22 августа в гости к Сергею Фирсову пришли Башлачёв, Задерий и две девушки (в частности, там присутствовала Ольга, жена Андрея «Свиньи» Панова[228]). Гости пели песни и не заметили, как Сергей включил магнитофон. В частности, Александр исполнил несколько советских и русских народных песен. Они изданы на альбоме «Башлачёв VI» (треки 15–20).

29 августа состоялся совместный концерт Башлачёва с Владимиром Сигачевым и Святославом Задерием в Ленинграде.

В августе-сентябре в доме у станции метро «Удельная» в Ленинграде состоялся совместный квартирный концерт Александра с Олесей Троянской[229], известный также как «концерт у Кати». Устроитель мероприятия, Сергей Фирсов, пригласил Михаила Борзыкина[230] и Сергея Курехина[231] в качестве зрителей, сам же, вместе со Святославом Задерием, подпевал Башлачёву.

2 сентября состоялся концерт Александра в Москве в художественной мастерской Сергея Матросова[232] на улице Димитрова, который записывал Игорь Кузнецов.

Кроме того, в сентябре проходили свадебные гулянья у Рашида Нугманова в Алма-Ате. Точную дату свадьбы назвать нельзя, так как регистрации как таковой не было. Александр преподнес молодоженам в подарок песню «Рашид + Оля», исполнив ее в первый и последний раз. К счастью, Рашид записал его тогда, и фонограмма сохранилась. На свадьбе было весело. Вспоминает Святослав Задерий: «Он [Башлачёв] был массовиком-затейником, душой компании. Оделся сатиром, нацепил простыню, повесил там гроздь винограда». Александр и Святослав провели в Казахстане много времени. Ходили в Киргизию через горы. Были многочисленные квартирники, а также концерт Башлачёва в Свято-Вознесенском кафедральном соборе Алма-Аты. По воспоминаниям[233] Рашида Нугманова, Александр называл этот период жизни «яблочные дни». Под Алма-Атой, на берегу реки Аксай Башлачёв написал на песке крупными буквами: «Вся власть поэтам». Поездка была насыщена приключениями. Вспоминает Анастасия Рахлина: «Они уехали в Алма-Ату и пропали капитально... Он даже не звонил оттуда, а звонить он и не мог, потому что к тому моменту мы с моей подругой Светой поменяли квартиру, и так мы с Саней потерялись. Я повстречала Кинчева, который с подозрением меня спросил: «А это правда, что Башлачёв и Задерий работают дикторами на алма-атинском телевидении?» Я сказала, что не знаю, может быть, и правда».

Рашид Нугманов предлагал Александра на роль Бананана в фильме «Асса» своему педагогу Сергею Соловьеву[234]. Рассказывает[235] Рашид: «Когда Соловьев искал кандидатуру на роль Бананана, именно я посоветовал ему СашБаша... Соловьев приехал в Алма-Ату, и я привел к нему СашБаша со Славой Задерием. Он спел свои коронные песни и впечатлил Соловьева, однако выбор в конечном итоге пал на Африку[236]». Из Казахстана Александр и Святослав вернулись в Москву.

Из Москвы Александр поехал в Череповец. 24 сентября он был на дне рождения своей школьной подруги Марины Зиничевой.

26 или 27 сентября состоялся второй концерт для друзей на Соборной горке.

В Череповце Александр традиционно встречался с Андреем Хариным. Андрей вспоминает: «Мы с ним разговорились на тему, кто что сейчас читает, а он говорит: “А я ничего уже не читаю... вообще ничего... Не то что мне всё это неинтересно, но что-то наподобие того”. Меня это немножко удивило... Еще он как-то сказал: “Чем дальше, тем грустнее”».

В октябре состоялся квартирный концерт в Москве, в доме 15 по Смоленскому бульвару[237]. Его записывал Олег Коврига. Три песни, исполненные тогда, были изданы на альбоме «Башлачёв VI» (треки 1, 2, 7).

6 или 7 октября состоялось открытие сезона Ленинградского рок-клуба на улице Рубинштейна, 13. Вспоминает Алексей «Полковник» Хрынов[238]: «Мы [с Александром Терешкиным[239]] умудрились еще сидячие места занять! В рок-клубе же всегда мест было в десять раз меньше, чем желающих, и вдвое меньше, чем вошедших. Вдруг протискивается худосочный, маленький патлатый субъектик и втискивается между нами и соседями, там, где ручка у кресла, по идее. Говорит: «Ребятишки, давайте вы ножки-то сдвиньте, а я тут присяду». У него задница-то с кулачок. Сашка Терешкин говорит: «А рядом-то с тобой знаешь кто сел? Башлачёв!» Я был поражен». Тогда Башлачёв и Хрынов так и не познакомились.

В октябре Александр переехал жить в Комарово, на дачу семьи Ирины Линник. Позже, 8 октября 1992 года, Федора Чистякова[240] поместят в следственный изолятор «Кресты» за нанесение Ирине тяжких телесных повреждений. Федор решил, что во всех его злоключениях виновата эта инфернальная женщина, и попытался ее убить. А тогда Башлачёву было катастрофически негде жить, и он согласился даже на вариант, обрекший его на то, чтобы ездить в город на электричке. Он поселился не в огромном доме, который было не протопить зимой, а в маленькой пристройке. Александр прожил там до января. Рассказывает Анастасия Рахлина: «Я туда приезжаю. Они сидят. Какой-то чувак с буддийскими колокольчиками... Ирина играет на пиле. Саня сидит со специально расстроенной гитарой, и они камлают таким образом. При этом зима, люди спать ложатся на рассвете, а просыпаются, когда солнце уже зашло. Недолго и чокнуться... Его там накрыло будьте-нате».

3 ноября Александр устроился на работу в легендарную котельную «Камчатка». В его трудовой книжке появилась запись: «Городской ремонтно-строительный трест № 1 УКР. Зольщик». Вспоминает Сергей Фирсов: «Реально трудился он одни сутки, а так был «в творческом отпуске», как мы тогда говорили, был на «подвесе», официально числился на «Камчатке», а деньги за него другой получал. Иногда он приезжал, забирал деньги». Анатолий Соколков, более известный как «Начальник», так написал[241] о Башлачёве: «Вокруг Сашки вообще очень много народу роилось. Никто не знает, что он приедет [в котельную], а народ уже сбегается со всего города. Саня постоянно пел. Приходит — сразу берет гитару. Он был человек очень веселый. Он пел куплет своей песни, потом вставлял куплет Гребенщикова, потом куплет Цоя. Он очень любил их дразнить. То есть он переделывал их песни на русский народный манер. Много было таких переделанных песен: «Бездельник» цоевский совершенно на другой мотив».

Александр умел играть на папиросе как на губной гармошке. Сергей Фирсов рассказал, что однажды приезжал Удо Линденберг[242] и его повезли на репетиционную точку группы «Аукцыон»[243]. Там Сергей и Александр впервые увидели баночное пиво. В какой-то момент Башлачёв вылез на сцену и исполнил что-то на «беломорине». Линденберг был в неописуемом восторге. Дмитрий Ревякин вспоминает, что Александр играл на папиросе и в Сибири: «Он сделал из «беломорины» дудку и подыгрывал на ней или на расческе Задерию, когда тот пел свои песни».

7 ноября к Александру в Комарово приехала сестра.

В конце ноября Башлачёв отправился в Череповец. О событиях, связанных с несколькими последними его визитами, рассказывает Сергей Герасимов: «Смысл жизни — одна из тем, которые мы обсуждали постоянно. Надо сказать, что я в то время [в начале 80-х годов] уже стал приходить к Богу, похаживал в церковь. Много разговоров у нас было о Боге. Он, в общем-то, был атеистом. Сначала у нас не было серьезных споров, потом я все больше и больше приходил к Богу, а он-то не стремился к нему и вообще по своему мироощущению, конечно, был язычником. Для него неземной разум был чем-то нереальным. Он жил сегодняшним днем, здесь и сейчас. Вся жизнь заключалась в том, что здесь. Причем это действительно была полноценная жизнь, богатейший внутренний мир! Когда он уже жил в Питере, во второй или третий его приезд с конца, он специально приехал, чтобы креститься. Видимо, он каким-то образом созрел, но в Питере не хотел этого делать. Может быть, он решил приехать сюда, потому что у нас был один общий знакомый дьякон, бывший музыкант, Вячеслав Дубров. Он как раз играл в «Белых Грифах». Саша приехал к нему. Чего он его выбрал?! Думал, что тот ему поможет? Вот он пришел с этой просьбой, на что Дубров ответил: «Ты что, с ума сошел? Куда ты лезешь?! Не созрел ты для этого!» Он здорово Сашу обидел. Еще через приезд или в следующий приезд, когда мы с ним встретились, это была уже финальная точка всем нашим разговорам о Боге. Он сказал одну-единственную фразу. По-моему, он меня тогда по фамилии назвал, хотя обычно всегда всех своих близких друзей он называл не просто «Сережа», а «Сереженька», «Сашенька», «Настенька». Такие у него были уменьшительные имена, а тут он назвал меня просто по фамилии и сказал одну-единственную фразу: «Герасимов, ты был прав!» Он все равно пришел к Богу, для меня это абсолютно точно». По воспоминаниям друзей, будучи в Москве, Александр ходил в церковь на улице Галины Неждановой.

Однажды зимой Башлачёв и Анастасия Рахлина ночевали в котельной «Камчатка». Анастасия вспоминает: «Я проснулась ночью оттого, что Сашка не спал. И он как-то понял, что я проснулась, хотя я просто открыла глаза. И вот тогда он что-то сказал про то, что он хочет умереть. Единственное, что я нашла тогда ответить, это: “Давай тогда вместе”, — потому что подумала, что, по крайней мере, меня тогда предупредят. Он сказал: “Ну давай”».

Зимой Александр был в Горьком, где познакомился с Алексеем «Полковником» Хрыновым и дал три квартирных концерта: два у Марины Кулаковой[244] и один у Виктора Ходосова[245]. Концерт у Виктора они играли совместно с Хрыновым. Алексей рассказывает: «Мы тогда на «митьках»[246] торчали, тогда пришли трактаты шинкаревские. Мы вышли курить, и я спрашиваю его: «Саш, а ты — “митёк”?» — «Я — Сашок. А ты, — говорит он, — Лешок», — в шуточку. Народу [на квартирнике] много, но он подошел почему-то именно ко мне и говорит: «Пойдем с утра пивка попьем?» А времена-то были тогда тугие насчет пивка-то. Единственное место, где можно было в городе попить пива, — это пивной бар «Скоба». Я с утра пришел, забились ко времени, я занял очередь (чтоб войти туда, это ж надо было очередь отстоять), и моя очередь подходит, а его все нет. Уже и время-то вышло. Я думаю: значит, уже не придет. Грустно заказываю себе кувшинчик пива, сижу, разговариваю с каким-то мужиком напротив. Вдруг так сзади — бум! — на меня кто-то наваливается. Саша вошел, причем минуя эту очередь каким-то образом. Что я тогда отметил: человек, водила, сидевший рядом, рассказывал о своих житейских проблемах, а Саша настолько был далек от всего этого, что вообще не понимал, о чем тот говорит. И он как-то так на него посмотрел, и тот замолчал...»

Состоялся первый концерт Александра у Виктора Тихомирова[247]. После выступления Башлачёв остался ночевать. Виктор рассказывает: «Вдруг с ним истерика ночью случилась, он ревел. Я его так гладил по голове, пытался его приголубить, чтобы он успокоился... Меня потрясли эти его рыдания ночью, непонятно по какой причине. А говорить он отказался. Я спросил: “Что такое?” А он: “Не обращай внимания”».

Около 22 декабря Нелли Николаевна приезжала к сыну в Комарово. Она вспоминает: «Я иногда бывала в Ленинграде, я же работала в филиале питерского университета. Мы с ним там виделись, но как? Встретимся на вокзале, походим... У меня приятельница на Фонтанке жила, около цирка... А здесь у него комната появилась. Он знал, что я в командировку приеду, и он мне позвонил, говорит: «Приезжай!» Он меня на вокзале встретил, мы сели на электричку и поехали в Комарово. Он меня все расспрашивал: «Расскажи, какой я был, когда был маленьким?» Мы зашли в магазин, купили продуктов, я ужин приготовила. Потом ночью пошли гулять. Была огромная, очень яркая луна, и мы отправились на залив. Прямо через лес шли, между соснами. На следующий же день начались очень сильные морозы». Ирина Линник появлялась на даче довольно редко и во время приезда Нелли Николаевны Александр с мамой были одни.

В конце года Башлачёв уехал в Москву. Новый год Александр с Анастасией отмечали в клубе «Метелица». Там было организовано мероприятие для рок-музыкантов, на котором Александр Липницкий, одетый в черный балахон, изображал Деда Мороза. Александр выбрал для себя маску в виде черепа.

1987

В январе 1987 года Башлачёв ходил в гости к Роману[248] и Марине Смирновым, которые жили на Сенной площади. Роман вспоминает[249], что Александр носил футболку с нотами «Турецкого рондо» Моцарта на груди, поверх которой, по зимней поре, надевал тельняшку, свитер и телогрейку. Кроме того, на нем были шерстяные носки домашней вязки и кирзовые сапоги.

Через неделю (вероятно — 11 января) Роман и Марина отправились в Комарово с ответным визитом. В то же время туда приехал Константин Кинчев. Он исполнил только что написанную песню «Красное на черном». Роман отметил, что у Александра были с собой всего две кассеты — фирменный альбом The Doors и «Rain Dogs» Тома Уэйтса.

Весной (с марта по май) снимался фильм Алексея Учителя «Рок». Сначала Александр дал свое согласие на участие в этом проекте, но в процессе съемок отказался. В результате весь материал, в котором фигурировал Башлачёв, был изъят из фильма[250].

4–5 февраля Александр и Святослав Задерий уехали в Новосибирск. Вспоминает Дмитрий Ревякин: «Мы встретились на репетиции. После репетиции поехали на квартиру, где жили Витя Чаплыгин и Саша Кириллов[251]. И Коля Катков был с нами. Саша не пел вообще, как его ни уговаривали — он уже не пел». Рассказывает Виктор Чаплыгин: «В первый и во второй приезд — это были два разных человека. Первый раз это был такой жизнерадостный, веселый, открытый, с ним было просто общаться, а второй раз он приехал мрачный, подавленный. У него даже цинга тогда ныла, разрушения организма были такие серьезные, зубы шатались... Я пошел, купил молока, лука, заставил его съесть луковицу, чтобы десны как-то полечить. Он говорил: «Вот я начинаю играть концерт, смотрю, собираются люди, а им это не нужно». Он про Москву говорил, что какая-то высасывающая ситуация: люди приходят вроде не концерт слушать, а просто тусануться, посмотреть, и вот, говорит, ждут от меня, а я им ничего дать уже не могу. Он говорил, что боялся того, что, когда люди приходят, он к ним какую-то ненависть внутреннюю начинает испытывать».

8 февраля Башлачёв с Яной Дягилевой были на совместном концерте групп «Калинов Мост» и «Путти» в ДК имени Чкалова. Рассказывает Анастасия Рахлина: «Тогда в Новосибирске он снял три колокольчика, висевшие всегда у него на запястье, которые на всех записях до этого момента были слышны. У него была такая прическа: две косички, сзади и спереди, и длинная челка. Там он состриг обе эти косички. Это было не просто так. Он приехал в страшно подавленном состоянии, которое он словил в Новосибирске. Его Ревякин оттуда отправлял, то есть Дима где-то его увидел, забрал к себе домой, кормил борщами, купил билет на самолет и отправил в Москву». Александр состриг себе волосы несколькими днями раньше, на втором квартирном концерте у Ирины Литяевой, который он прервал, исполнив всего несколько песен. Рассказывает Виктор Чаплыгин: «Мы вышли на улицу, подъезжает машина какая-то: «О, Башлачёв, всё, поехали». Раз — его у меня уводят, а я ничего не могу сказать. Он сел и поехал. После этого в Новосибирске я его уже не видел. Только так, мельком, на нашем концерте [8 февраля] и все... Когда его забрали от меня, то повезли опять туда, на ту же квартиру Литяевой, песни петь. А он очень не хотел. Он там то ли две песни спел, то ли одну, потом даже разрыдался... Я его понимаю, он вроде приехал отдохнуть, а тут опять от него требуется то же самое, что и везде». Вспоминает Дмитрий Ревякин: «Что касается его состояния, он уже приехал такой... никакой, в депрессии. Сейчас-то я понимаю, что с ним происходило, а тогда это все было в новую... После концерта [8 февраля] я пошел домой с гитаркой и, уже отходя от ДК, увидел Саню. Я спросил его, чего он там стоит. Он ответил, что кого-то ждет. Я позвал его заночевать у меня... Он ничего не ел уже... Мясо не ел, говорил, что не может есть. Жили тогда тяжело. Для Ольги, жены моей, было непонятно, что человек к ужину так отнесся. Тем более, видно было, что он давно не ел... Единственное, что мне удалось сделать, — это заставить его переодеться в другую одежду. Мы сняли с него ватные штаны, он помылся. Мы дали ему майку, джинсы моего товарища... У него была депрессия, ничего он не мог с собой поделать, как его ни бодрили... Он говорил, что вообще не переносит юмора в стихосложении, в песнях. Это — подмена истины, по его мнению. Мы говорили о языке, об алфавите, о том, как он это все видит, представляет. Что он разочарован, что это все искусственно дано, какие-то свои предположения и свои исследования по поводу алфавита рассказывал... Но это такое болезненное утверждение. Я еще раз подчеркну, что Башлачёв был очень тонким, ранимым, чутким и от этого, конечно, страдал... Потом у нас кончились сигареты, я бегал по коридору, по этажам — бычки собирал, выскакивал на дорогу, у водителей стрелял. Потом он пошел спать. Утром встал и сказал, что ему надо лететь работать в Москву. Мы вместе сели на автобус и поехали в аэропорт в Толмачево. По-моему, я там покупал ему билет, удалось взять на вечерний рейс. Он уезжал, и его глаза были полны влаги».

Факт снятия колокольчиков подтверждает и проясняет отец Яны Дягилевой, Станислав Иванович[252]: «Был у нас в гостях Саша Башлачёв, прямо в этой комнатке, я с ним имел счастье быть знакомым, я его слушал, кормил их котлетами... Он меня потряс. Это фигура на этом небосклоне, и, по-моему, он многое сделал в выборе Янкой пути, причем не прилагая особых усилий. Они дружили, они разделяли, у них было много общего... Он ей подарил те знаменитые колокольчики. Он носил эту штуку, эти бубенцы, а когда уезжал — снял с себя и оставил. Я их храню как реликвию — три колокольчика. Когда они уходили, прощались, я ему сказал: «Саша, у тебя несомненный талант — не растеряй его, я тебя умоляю», — а он так грустно посмотрел, то ли уже предчувствие было, то ли что: «Себя бы не потерять», — всё, вот эта вот фраза запала, последнее, что я слышал. Он пел у нас, это-то меня и потрясло, это было что-то ритуальное, за гранью обычного, это для меня священно, эти минуты. Он несколько вещей спел по просьбе, ребята сидели на полу, он с ногами на диване, на котором Янка обычно спала, между двух печек. Вот эту балладу спел, «Гуляй, Ванюха» [«Ванюша»], «Время колокольчиков», еще что-то — три или четыре вещи. Я выходил, у меня тут дела, я котлеты жарил».

Александр все чаще находился в состоянии депрессии. Рассказывает Анастасия Рахлина: «Когда у него начался вот этот кризис, он был не то что тяжелый — он был невыносимый. Ты не можешь с человеком законнектиться. Беседа на уровне: «Ой, что-то я сегодня была на работе», — не ведется». Вспоминает Виктор Тихомиров: «Я у него имел неосторожность в троллейбусе спросить: «Слушай, а ты что-то как-то давно новых не писал песен». Он как-то вздрогнул и говорит: «Как ты можешь так спрашивать?» Указал на бестактность вопроса. Действительно, немножечко бестактно. Но мне показалось, что ничего, вроде разговор какой-то шел».

В этом году концерты были уже довольно редки. Башлачёв совершенно не хотел играть квартирники. Анастасия Рахлина вспоминает, что во время выступлений у него, например, рвались басовые струны, а руки он разбивал в кровь. Александр сказал Илье Смирнову, который предлагал ему где-то выступить, что, если бы его сейчас позвали в программу «Время», он бы не пошел, но единственное, чего бы он хотел, — чтобы это молчание было как можно более заметным. Олег Коврига вспоминает: «Мой друг Олег Андрюшин[253] случайно встретил его на улице и стал говорить: “Вот, давай... выступать... петь...” — и так далее. А Саша ему ответил что-то типа: “Да зачем это нужно? Петь... Надо просто жить...”»

Весной состоялся совместный концерт Александра с Борисом Гребенщиковым и Майком Науменко в Доме ученых в Усть-Ижоре[254], организованный Александром Белявским[255].

22 мая Александр (а с ним и Анастасия) написал заявление для вступления в рок-клуб [см. фото 33]. Они оба были приняты даже без традиционного прослушивания.

24 мая проходил устный выпуск журнала «Рокси» в ленинградском Дворце культуры имени Ильича [см. фото 34], в рамках которого Башлачёв дал концерт, а также своё пятое интервью — Александру Старцеву и (снова) Игорю Леонову. Видеозапись этого мероприятия сохранилась и издана.

26 мая Александр уехал в Москву, где на следующий день отмечал свой день рождения.

Пятый фестиваль Ленинградского рок-клуба проходил с 3 по 7 июня. Группу «Калинов Мост» пригласили в качестве зрителей[256], и 6 июня Александр навестил их. Вспоминает Виктор Чаплыгин: «Жили мы тогда всей толпой у Леши Вишни, около метро “Парк Победы”. Башлачёв приехал туда, к Вишне, и мы с ним среди ночи просто оторвались и пошли в парк Победы. Сели на лавку, курили, разговаривали... Подходили какие-то люди посреди ночи. Я помню, два человека узнали Башлачёва. Он говорит: “Завтра я буду выступать”. Они у него автографы брали, всё такое. Он мне сказал такую фразу интересную: “Тебе повезло, у тебя есть группа. А мне, наверно, никогда уже этого не сделать”. Я говорю: “Может, еще не всё так плохо”. А он уже был весь какой-то философский, отстраненный. “Нет, мне уже, наверно, так положено. Невозможно. С кем ни пытаюсь — нет взаимопонимания никакого”». Дополняет Дмитрий Ревякин: «Мы с ним общались, ходили по парку, беседовали. И это все было, потому что Саня к нам относился очень трогательно. Он словил тот кайф, который мы даем. Говорил, что у нас это получается. Он сокрушался, что он один, что у него нет группы».

В последний день фестиваля, 7 июня, выступал Башлачёв. Сохранились видеозаписи этого выступления[257]. Александр получил приз «Надежда». Необходимо отметить, что на этом фестивале почти все участники получили какие-то призы либо как цельные коллективы, либо персонально. Формулировки были подчас забавными: так группа «Аукцыон» была награждена «за превращение идеи аукциона в идею караван-сарая», а «Зоопарк» — «за трезвость, ставшую нормой жизни»[258]. Некоторые поводы для чествования звучали серьезнее: Юрий Наумов — «за чистоту и искренность», «ДДТ» — «за мощь», «Аквариум» — «за свет и любовь». Лучшими композициями были признаны «Легенда» (группа «Кино»), «Поколение дворников и сторожей» (группа «Аквариум»), «Театр Станиславского» (Юрий Наумов), «Черное шоссе» (группа «Патриархальная Выставка»), «Доктор Хайдер» (группа «Ноль»), «Дети уходят» (группа «Телевизор»). Это был последний фестиваль, на котором участников оценивало жюри. О выступлении Башлачёва на этом фестивале рассказывает Александр Чернецкий[259], присутствовавший в зале: «Сразу понять Башлачёва невозможно, такой поток непредсказуемого драйва. Неожиданность его выступления была в том, что он оказался совершенно не в том месте и не в то время, как мне показалось. Я не застал Высоцкого, не знаю, как это выглядело, но ни в какое сравнение ни с кем из тогда живущих это не шло. Это было нечто совершенно из ряда вон выходящее: петь не музыкально, и просто кричать, когда горлом кровь идет, орать, разрывать, рвать стоном... Здесь было то же. Человек, поющий под гитару. Я был в состоянии некого шока. Я не понимал, почему мне не слышно слов. На самом деле слова были слышны нормально, просто концентрация и подача стихов настолько мощные, что неподготовленного слушателя, каким я тогда был, это выбивало из колеи. Он спел три вещи, а в зале начали свистеть уже после первой, чего не было ни на одной команде. Мое место было справа, а из левой части зала я услышал голос Вадика Демидова[260]: «Саня, спой “Абсолютного вахтера”». Он хотел помочь ему чем-то. Башлачёв пел «Время колокольчиков», «От винта!»... Вадик его подбадривал, это была бы подходящая песня». Башлачёв, пришедший на фестиваль без гитары, выступил с инструментом Бориса Гребенщикова [см. фото 35].

В июне Татьяна Нилова[261] и Юрий Морозов[262] в студии ленинградского Дома радио записывали Александра (на магнитофон «Studer») для фильма Петра Солдатенкова[263] «Барды покидают дворы, или Игра с неизвестным». Позже эти записи были изданы на альбоме «Башлачёв IV» (треки 2–5).

Башлачёв жил у Сергея Фирсова, и тогда же в Ленинград приехал Алексей «Полковник» Хрынов. Алексей вспоминает: «В то время мы, когда приезжали в Питер, прямо с вокзала ехали к Сереже, как в гостиницу. Вот приезжаю как-то, а там — Саша. Свой первый акустический альбом [«Волга да Ока»] я как раз записывал у Фирсова на Сашиной гитаре, потому что Серега достал какой-то хороший микрофон, который подвешивали к потолку через люстру. Сейчас у него есть эта запись».

Организаторам еле-еле удалось уговорить Башлачёва принять участие в первом Всесоюзном рок-фестивале в Черноголовке (27–28 июня). Убедить его смогли только на второй день. Вспоминает Илья Смирнов, который был одним из организаторов мероприятия: «Помню, как мы уговаривали Сашу выступить. Было полно проблем: аппаратура отключилась — не отключилась, Шевчук в милиции — кто пойдет выводить Шевчука, Башлачёв не хочет петь перед большим залом — кто пойдет уговаривать Башлачёва? Я его понимал, это не был выпендреж с его стороны, он привык к квартирникам, гитара акустическая, он боялся, что может не раскачать большой зал. Кстати, он оказался неправ. Пришлось собрать самых красивых девушек, которые его упрашивали: спой, светик, не стыдись. Все, упросили, решено, он пошел играть [см. фото 36]. А как там с Шевчуком?..» В итоге, на фестивале выступили группы «Вежливый Отказ», «Веселые Картинки», «ДДТ», «Нате!», «Наутилус Помпилиус», «Ноль», «Фронт», «Цемент», а также Александр Башлачёв.

В начале июля Александр и Анастасия около десяти дней жили в Москве, в квартире их друга, кинокритика Андрея Дементьева, работавшего в журнале «Советский экран». Андрей жил в почти полностью расселенной коммунальной квартире в районе Пятницкой улицы, на Яузе. Этот дом уже снесен. Они поселились в библиотеке и, по воспоминаниям Анастасии, читали там «Муми-Троллей»[264].

В Ленинграде Александр дал свое последнее, шестое интервью Андрею Бурлаке для журнала «РИО»[265]. Андрей вспоминает: «Наш разговор состоялся, по-моему, на Синопской набережной. Там была такая квартира, где в разное время жили бездомные рок-н-ролльщики: и Шевчук, и художник «ДДТ» Володя Дворник, и Башлачёв какое-то там время жил. Он, по крайней мере, ночевал там. Это был уже июль 1987 года. Выпили много красного вина, поэтому разговор местами был несколько бессвязен. В разговоре еще участвовали Володя Быстров[266] и Валера Федотов[267] (у него тогда у одного из немногих был пишущий магнитофончик, и Валера был единственным, кто мог его настроить нормально и как-то с ним справиться)».

Летом состоялся концерт Башлачёва в Москве, в выставочном зале возглавляемого Леонидом Бажановым[268] творческого объединения «Эрмитаж», на улице Профсоюзная, дом 100. Игорь Мухин[269] сделал известную серию фотографий Александра перед зданием этого выставочного зала [см. фото на обложке книги].

5 июля состоялся другой концерт в Москве, у Кирилла Кувырдина[270]. Он же его и записывал. Две песни оттуда были изданы на альбоме «Башлачёв VI» (треки 12, 13). Во время этого концерта в квартиру ворвались работники милиции. Милиционеры проверили документы у присутствующих, обнаружили отсутствие прописки и попросили освободить помещение. Только после того, как квартиру опечатали, ребята вспомнили, что в духовке у них была курица. Когда они попали в квартиру в следующий раз, курица уже стухла.

8 июля состоялся концерт Александра на выставке группы художников «Митьки» в ленинградском ДК имени Свердлова. Вспоминает Владимир Шинкарев[271]: «Житинский[272] и Гребенщиков его привезли тогда. У нас были так называемые «дни митьковской культуры». Он замечательно сыграл, так яростно». Запись песни «Влажный блеск наших глаз», исполненной на этом концерте, была издана на альбоме «Башлачёв VI» (трек 14). На губной гармошке Башлачёву подыгрывал Борис Гребенщиков.

Башлачёв побывал на концерте группы «Вежливый Отказ» в Подольске. Вспоминает Марина Тимашева: «Группа «Вежливый Отказ» решила устроить шоу. К этому шоу они привлекли человека, которого звали Гор Оганесян[273]. Очень красивый, фактурный, я бы сказала, молодой мужчина, который сам какие-то тексты писал. Они пели песни на его тексты, плюс он читал стихи со сцены. Так они и выступали. На одном таком концерте они пели песню, которая называется «Merde», то есть «Дерьмо» в переводе с французского. Чистый экспрессионизм. И Гор где-то набрал сырого мяса, говядины, и разбрасывал ее по сцене, со сцены. Эта говядина валялась, грязная вся. Вот это на Сашу произвело гнетущее впечатление. Он был совершенно возмущен. Он говорил, что это невозможно, на это тошно смотреть, как можно так делать, чтобы людей тошнило. Я очень хорошо запомнила, что один раз увидела его явно отрицательную реакцию».

В середине июля Александр с Анастасией отправились из Москвы на дачу семьи Башлачёвых в Белозерский район Вологодской области. По воспоминаниям родственников и друзей, Башлачёв написал там немало новых песен, однако ни одна из них не сохранилась. Рассказывает Анастасия Рахлина: «Что значит «не писал новые песни»?! Наверное, писал, но они ему не нравились, потому что летом 1987 года на даче в Череповце за месяц им было сделано очень много. Тетрадка эта куда-то делась, мы ее не нашли, но те новые формы, про которые он говорил, там были нащупаны, найдены. Было какое-то движение в направлении прорыва. Почему он этим не воспользовался, я не знаю... Он там сидел с гитарой по ночам. Никакой романтики здесь нет, просто он вставал поздно, спал без задних ног довольно долго, часов до двух, мог даже до пяти. Ложился, соответственно, на рассвете». Сначала Александр и Анастасия собирались провести на даче две недели, так как у Башлачёва был намечен концерт, но остались там на месяц. Анастасия Рахлина продолжает свой рассказ: «Была запланирована поездка по Волге на каких-то пароходах... «Рок против тараканов», что-то в этом духе. Мы посидели две недели на даче, почему-то представили себе Калининский проспект и остались еще на две недели. Там было спокойно и хорошо». Концерт на пароходе организовывала Марина Кулакова. Александр передал своей сестре Елене список дел, которые он просил выполнить в городе. В частности, там фигурировал пункт: «Позвонить в Горький (с 28 июля по 1 августа) Марине Кулаковой. Спросить, когда собирается поездка на пароходе, и, если всё без изменений (то есть примерно 1–10 числа), отказаться по семейным невозможностям». Тогда же вместе с родителями, Еленой и Анастасией Александр ездил в Кирилло-Белозерский монастырь, расположенный неподалеку от дачи. В августе была написана одна из последних песен, «Архипелаг гуляк», Башлачёв неоднократно исполнял ее на редких уже в то время концертах, однако она не была записана. Единственные сохранившиеся ее фрагменты — это фраза «Чума, чума в индустриальном городе» и шесть строк:

Заводное чучело —

Слепой бурлак.

Весь мир на ладони.

Весь мир на ладони.

Весь мир на ладони войны,

Покажи ей кулак.

Из цельных произведений, которые были написаны тогда, сохранилось лишь четверостишие:

И труд нелеп, и бестолкова праздность,

И с плеч долой все та же голова,

Когда приходит бешеная ясность.

Насилуя притихшие слова.

С дачи Башлачёв поехал в Ленинград, а Анастасия — в Москву, потом — в Тулу, после чего они встретились в Таллинне. Александр приехал за ней в аэропорт, и они отправились к Вячеславу Кобрину. Анастасия Рахлина: «Там такой был дом!.. Красивый белый дом, какие-то цветочки, садики. Саша ужасно подстебывался над буржуазным Кобриным. При этом мы там с ним почти не общались, все время уходили, гуляли».

Александр с Анастасией пробыли в Таллинне около недели. Оттуда Башлачёв вернулся в Ленинград, а в августе поехал в Киев, чтобы участвовать в съемках фильма Петра Солдатенкова «Барды покидают дворы, или Игра с неизвестным», производимого киностудией имени Довженко. Оператор Алексей Гайдай сделал серию фотографий Александра в качестве фотопроб. Однако повторилась история с фильмом «Рок»: Александр отказался от участия. В Киеве он жил в одном номере со своим земляком, консультантом картины Александром Брагиным, который рассказывает[274], что Петр Солдатенков устроил банкет в своем номере, чтобы попытаться повлиять на решение Башлачёва. На банкете собралась почти вся съемочная группа и, прямо или косвенно, убеждала Александра сниматься. В конце концов он согласился. Снимать должны были на следующий же день, внутри Киево-Печерской лавры. Александр Брагин продолжает: «В автобусе Саша сидел отрешенный, приобняв гитару. Зрелище воистину трогательное. В Лавре, пока расставлялась осветительная аппаратура, он, прислонясь к стене, в одиночестве настраивал инструмент. Солдатенков строго-настрого запретил подходить к нему. Кажется, он даже боялся лишний раз глянуть в сторону Башлачёва. В самом людном и суетном месте Саша умел уходить в себя. Ни массовки, ни осветитетелей, ни Петра для него не существовало. Бог весть, существовала ли Лавра? Но вот он уложил гитару в чехол, приблизился к Петру. Твердо и без эмоций сказал: «Извини, не могу», — и, виновато опустив голову, в одиночестве побрел вверх по склону». В результате в фильме осталась только его песня «Имя Имён», исполняемая за кадром. Однако в процессе съемок Башлачёв познакомился с Андреем Двориным[275], также участвовавшим в фильме. Дома у Андрея они с Александром записали три песни Башлачёва под две гитары [см. фото 37].

В сентябре Яна Дягилева приехала в Ленинград и написала там стихотворение «Засыпаем с чистыми лицами...» с посвящением «А. Б.» и пометкой: «Это я обиделась на Башлачёва». По всей видимости, они встречались, так как Александр тоже был в Ленинграде в это время.

Приблизительно в октябре Сергей Фирсов организовал Башлачёву поездку в Свердловск в рамках некого пробного всесоюзного симпозиума рок-клубов. Сергей рассказывает: «Он, конечно, неврастеник был. Я его в Свердловск вывозил на гастроли, он мне там такое устроил! Самолеты не летают, ему обратно надо лететь! Он кричит! Такая безумная истерика была». Фестиваль был действительно тяжелый, приехавшей уже звездной группе «Наутилус Помпилиус» кричали: «Может быть, пора заменить батарейки?!» Но реакция Александра была, по всей видимости, связана с тем, что он узнал о смерти своего университетского друга Евгения Пучкова, который выбросился из окна.

Будучи в Свердловске, Фирсов и Башлачёв случайно приняли участие в выступлении группы «Поп-Механика». Они встретились с Сергеем Курехиным, подготавливающим шоу. Тот предложил им поучаствовать в действе, обрадованный тем, что этим двоим не нужно будет объяснять, что следует делать. Во время выступления Фирсов переносил мешки с песком и кидал доски в зал, а Башлачёв в папахе вытаскивал на сцену козу.

Александр вернулся в Ленинград. Евгения Каменецкая, которая была знакома с Евгением Пучковым, но не знала, что с ним случилось, спросила, как там дела у Жени. Башлачёв ответил: «Не знаю, не видел, но думаю, что хорошо».

9 октября в рубрике «Дискуссионный клуб “Ритм”» газеты «Ленинградский университет» было опубликовано стихотворение Александра «Ржавая вода». Это единственная прижизненная публикация стихов Башлачёва в официальной прессе.

В ноябре в Ленинграде на улице Добролюбова состоялся один из последних квартирных концертов. На него, помимо прочих, пришли Егор Летов[276] и Яна Дягилева. Перед концертом они сидели у Фирсова, слушали только появившуюся группу «Ноль» и другую музыку. Вдруг позвонил Башлачёв. Они поговорили с Фирсовым, потом трубку взяла Яна и была огорчена тем, что Александр не проявил радости и заинтересованности во встрече. Вспоминает[277] Егор Летов: «Башлачёва она [Янка] боготворила всю жизнь, считала его высшим мерилом творчества. Они были знакомы, была какая-то духовная связь, и она считала всегда, что все, что она делала, — это принцип творчества Башлачёва. Фирсов — он в то время вроде как директором Башлачёва был — говорит: «Вот сейчас будет концерт Башлачёва, квартирник». Фирик сам потом признался, что это был очень плохой концерт... Башлачёв играл-играл, и, в некий момент, какая-то девчонка его попросила спеть какую-то песню. А он и говорит: «А ты спляши — тогда я спою»... Я шел [с концерта] с Янкой, а она идет молча такая, совершенно как опущенная. Я просто иду и сам себе говорю: «Господи! Мне в течение всего времени внушали, что это вот такой Человек, такая Личность, ангел, Гений! И тут такой неожиданный конфуз...» Приходим на вокзал, я продолжаю разоряться, причем достаточно громко, стою, чай хлебаю, через какое-то время смотрю через плечо — а он, оказывается, рядом стоит, через соседний столик, тоже чай пьет и явно слушает, стоит очень так напряженно...»

Александр провел некоторое время в Ленинграде и, уезжая в Череповец, забыл где-то свой рюкзак, в котором, помимо какой-то одежды и, возможно, чего-то еще, находились его Евангелие и большой старообрядческий крест.

С середины ноября до 15 декабря Башлачёв был в Череповце. Он хотел устроить в родном городе хоть один концерт крупнее квартирного, но так и не удалось найти помещение. По воспоминаниям Елены Башлачёвой, это был очень тяжелый визит. Александр был смурным и погруженным в себя. Она слишком поздно заметила, что, копаясь в ящиках, он уничтожил множество писем и своих фотографий. Он должен был уехать на несколько дней раньше. Билет был куплен, и семья думала, что он уехал. Однако впоследствии выяснилось, что Александр не пошел на вокзал, пропустил поезд, остался у школьных знакомых. Это был его последний приезд домой. Вспоминает Светлана Шульц: «Обычно, когда он приезжал, то обязательно приходил к нам, а тогда он даже не зашел. И когда уже прошло много времени, и я чувствую, что его долго нет, я ему единственный раз позвонила. Он взял трубку. Спрашиваю: «Ты что не приходишь?», — и тогда я почувствовала, что он был в тяжелом состоянии. Неудовольствие было у него в голосе, и апатия была. Мы тогда очень кратко поговорили, хотя за все годы ни разу не было, чтобы он что-то резко сказал». Рассказывает Сергей Смирнов: «Когда он в первый раз уезжал — его провожали, допустим, двадцать человек. Во второй — пятнадцать человек. В третий — двенадцать человек. Четвертые проводы — десять человек, семь человек, пять человек... Последние проводы я очень хорошо запомнил. Мы пришли, абсолютно трезвые, а проводница почему-то сказала: «Я его, если что, высажу, он пьяный». Абсолютно трезвый был! Ленка опаздывала на вокзал, бегом бежала. Так кто-то почему-то дернул стоп-кран [в результате отправление поезда задержали на двадцать минут]. Она только-только успела».

Александр приехал в Москву 16 декабря. В тот же день они вместе с Анастасией отправились в Тулу. Ее мама переезжала в новую квартиру, и они последний раз приехали в старую, жили в Настиной детской комнате.

Новый год Александр и Анастасия встречали в Москве у Андрея Дементьева. Анастасия вспоминает: «Саша там выпил, потому что начали отмечать еще до Нового года... Там не было пьянства. Такой дом, что его и быть не могло, просто стол, шампанское... Проводили старый год. Ровно в двенадцать часов ночи у него бокал в руках треснул, когда он чокнулся с кем-то. Он испугался. Прямо в руке откололся кусок, но он все равно выпил и даже немножко порезал лицо, переносицу».

1988

Около двух недель Александр и Анастасия жили в Москве у Владимира Мешкореза (ныне — отца Владимира), школьного товарища Константина Кинчева, в двухкомнатной квартире у станции метро «ВДНХ». Радостной новостью стало то, что Анастасия была беременна.

Она уехала домой в Тулу на каникулы, и Александр поехал к ней, уже в новую квартиру. Башлачёв был в таком состоянии, что общаться с ним было непросто. Марина Тимашева как-то сказала ему: «Саня, я не могу тебя слушать, потому что как послушаю, у меня такое в голове творится! Это просто ужас!» На что Александр ответил: «Представляешь, Марина, а у меня такое постоянно в голове творится».

Еще в 1987 году журналист Михаил Антонов писал в своей заметке[278]: «Фирма «Мелодия» основательно «задолжала» любителям самодеятельной гитарной песни за долгие годы неприятия этого жанра... Ждут своего часа рок-барды А. Башлачёв и Ю. Наумов, отмеченные нашими читателями в музыкальном параде-87». Александру в Тулу позвонил представитель «Мелодии» и предложил выпустить пластинку вместе с Юрием Наумовым (так называемый «сплит»: одну сторону записывает один, а другую — второй). Башлачёв отнекивался, хотя в интервью Джоанне Стингрей в ответ на вопрос: «Ты хотел бы стать официальным поэтом?» — отвечал: «Что значит стать официальным поэтом?.. Я был бы рад, если бы мои песни, скажем, записала фирма «Мелодия»... Это означало бы какую-то перемену в том, что вокруг нас, но я не верю в перемену. А в той ситуации, которая есть, я не хотел бы стать официальным поэтом». Тем не менее перемены действительно произошли.

9 января состоялся концерт в ДК Московского энергетического института. Видеозапись этого концерта сохранилась, но пока не издавалась. Рассказывает Марина Тимашева, которая была одним из устроителей концерта: «Зная Сашину «любовь» к публичным выступлениям вообще и к выступлениям на большой сцене в частности, мы до последней секунды не были уверены ни в чем. В последнюю минуту он все-таки появляется. Что бы мы делали, если бы он не появился, я даже думать боялась. Гитару, говорит, забыл. Ладно, ищем гитару. Находим. У кого-то где-то кто-то недалеко живет, едет, берет гитару. Хорошо. Ремень не подходит, потому что человек, чья гитара, — высокий, и ремень очень длинный и не перекрепляется. Саша все-таки выходит с этим на сцену. Выглядит это все анекдотично: на сцене стоит очень маленький, худосочный, чахоточного телосложения мальчик в клетчатой байковой рубахе, софиты, жара дикая, и примерно на уровне колен у него висит гитара. Ему неудобно, он все время то плечами поводит, то пробует вместе с грифом тянуть ремень. Дальше ему нужен медиатор. Медиатор он почему-то тоже не взял. Посмотрел у себя в карманах: нет. Он говорит: «Медиатор», — это тоже слышно и видно на записи. Сколько людей оказалось в зале с медиатором, я даже не могу сказать. Было такое впечатление, что весь зал хорошо подготовился, и все (по крайней мере, мужчины) положили в нагрудные карманы медиаторы. Желание дать ему свой медиатор было таково, что мы даже не знаем, сколько всего их ему досталось. В результате он концерт отыграл, но все это было очень странно, потому что, вообще-то, он был дисциплинированным человеком, то есть гитару он не забывал, ремень приносил, медиаторы, когда были нужны, тоже всегда у него оказывались. Тут было очень странное ощущение, что он пытается как-то избежать этого концерта при помощи какой-то уловки, что он не хочет своих уж совсем подводить под монастырь, но хочет, чтобы этого концерта не было. В общем, закончился концерт, потом выясняется, что, когда он на этот концерт ехал, он где-то потерял шапку. Шапка была, по-моему, меховая, они с Настей ее купили незадолго до этого, а меховая шапка — это дорогая покупка, она стоила, сколько концерт, сорок рублей. Саша стал шутить, он сказал: «Снявши голову, по шапке не плачут». Перефразировал. А потом что-то еще сказал в этом же духе и даже сам смеялся. Но мне в этот момент уже стало до такой степени не до смеха, что уже все его самые трагические песни на фоне этого юмора казались очень даже шутливыми и детскими». На самом деле эту шапку подарила сыну Нелли Николаевна.

На тот момент Александр с Анастасией жили в квартире какого-то человека у станции метро «Коломенская». Именно оттуда он поедет в Ленинград в последний раз.

14 января состоялся концерт у Егора Егорова в Москве, у станции метро «Речной вокзал». Запись, которую производил там Олег Коврига, частично издана на альбомах «Башлачёв VI» (треки 8–11) и «Башлачёв VII» (треки 1–3). Историю организации этого концерта вспоминает Олег: «В декабре 1987 года мы устроили концерт “Среднерусской Возвышенности” в общежитии ГИТИСа. Поскольку организация такого рода мероприятий все еще числилась “незаконным промыслом”, я договорился с определенным числом людей, с которыми мы уже провели немало концертов, сколько (примерно) каждый обязуется привести народу и, соответственно, сколько денег он сдает в “кассу”, а билетов не делали вообще, дабы нас нельзя было “поймать за хвост”. В результате я “влетел” на сто семьдесят рублей. На тот момент это было полторы моих месячных зарплаты. Я составил таблицу. В левой колонке было имя человека, с которым мы договаривались, в средней — число людей, которых он должен был привести, а в правой — число реально приведенных им людей. Внизу был подведен печальный итог. Я показал эту таблицу всем действующим лицам, не обозначая словами, чего я от них хочу. Все расстраивались и качали головами. Хотя это были лучшие люди, на которых можно было положиться в большей степени, чем на других. И только Егор Егоров, дружок мой, посмотрев на эту таблицу секунд пять, сказал: “Так, все понятно. Но денег у меня сейчас, как ты понимаешь, нет — как, естественно, не было и у всех остальных, — зато сейчас у меня в квартире можно что-нибудь устроить. Давай попробуем частично восполнить потери таким путем”. Я нашел Сашу: “Давай, — говорю, — еще один квартирник устроим”. Саша отвечает: “Давай! Только, если получится, можно попробовать собрать не двадцать пять рублей, как обычно, а сорок? Извини, что торгуюсь”. К этому моменту инфляция уже продвинулась довольно далеко, и его просьба была вполне оправданной. “Конечно, — говорю, — попробуем. Правда, должен тебе честно сказать...” — и изложил ему наш с Егором коварный план. “На это могу тебе тоже честно сказать, что, если бы мне сейчас не были нужны деньги, я бы выступать не стал. На самом деле мне сейчас петь совершенно не хочется”. В результате состоялся концерт, я его записывал. Правда, звук там не очень, потому что Саша случайно ударил гитарой по микрофону и развернул его. А я подумал: “Сколько уж раз писали, не буду я лезть туда. Пускай пишется, как оно есть”. А зря. Перед концертом я предложил ему водки. А он говорит: “Нет, я сейчас не буду. Но ты там припрячь где-нибудь для меня”. Надо сказать, что он перед своими концертами почти никогда не пил, а если и пил, то мало. Не потому, что ему не хотелось, — он это дело тоже любил. Просто он спеть хотел хорошо и не хотел смазывать песни. После концерта мы с Сашей выпили (тайком от Насти, с которой он туда пришел). Я ему, естественно, отдал сорок рублей, а не двадцать пять. Он спрашивает: “Ну как, тебе-то удалось как-то восполнить потери?” Я говорю: “Удалось, удалось...” — “А пел-то я хоть ничего?” Я отвечаю: “Хорошо, конечно, пел. Правда, я в последнее время больше люблю потом слушать это в записи, а на концерте воспринимаю хуже”. — “Да, я тоже...”»

22 января состоялся квартирный концерт около станции метро «Коломенская». Запись этого мероприятия производил Олег Величко.

Приблизительно 24 января у Олега Ковриги состоялся важный разговор с Александром. Рассказывает Олег: «Мы с Мишей Симоновым[279] договорились, что надо обязательно записать Башлачёва в студии. Ну сколько, в конце концов, можно тянуть? Время идет, а записи в основном квартирные, на подручных средствах. Миша говорит: «Давай недели через две. Мне еще надо достать то-то и то-то». Я Саше говорю: «Всё. Давай тебя запишем по-нормальному, в студии». «Давай. Но только в течение трех дней». Я говорю: «Не успеем за три дня. Надо еще чего-то достать. Давай недели через две». «Нет. Не могу. Только три дня. Извини». Я тогда очень удивился. Понятно было, что он не выпендривается, потому что он никогда не выпендривался. Это не было ему свойственно».

26 января Башлачёв дал концерт в Институте элементно-органических соединений Академии наук СССР на улице Вавилова, в котором работал Олег Коврига: «Они пришли в ИНЭОС с Настей и ее подругой Светой. Мы со Светой пили спирт. Настя, естественно, не пила, потому что была беременна. А Саша на нас смотрел, смотрел — и говорит: «Ладно, налейте и мне немножко водки». Поскольку все это происходило в химической лаборатории, я ему налил в маленькую мензурку, из которых мы там пили. Он ее в руку взял: «Это, случайно, не цианистый калий?» — спрашивает. «Нет». — «И пью я цианистый калий, и ем я цианистый кал...» После концерта, когда было выпито уже довольно много, Саша увидел восковую грушу, попробовал ее куснуть, но груша-то была ненастоящая, и он кинул ее куда-то, куда глаза глядят. Хорошо, что попал в вакуумную установку». Вспоминает Илья Смирнов: «Там угощали спиртом, но Башлачёв как раз был совершенно не склонен напиваться, ему и так было весело. [Когда мы ехали по домам] На “Ленинском проспекте” в вагон метро сел какой-то невероятный мужичок, гораздо более поддатый, чем все мы, вместе взятые, в тулупе, застегнутом не на те пуговицы, на которые положено, криво надетом треухе... И Башлачёв говорит: “Вот он, Батька-топорище”!»

Марина Тимашева рассказывает: «Потом он сказал, что хочет у меня играть еще один квартирный концерт. Но на следующий день я должна была рано утром улетать на самолете в командировку по своим театральным делам. Плюс он позвонил буквально за день, то есть было еще и трудно найти людей с деньгами, плюс я была смертельно простужена. Я ему говорю: «Давай я с кем-нибудь из ребят договорюсь не в моей квартире, но устроимся». И в первый раз в жизни он вдруг как-то странно и капризно сказал: «Нет, хочу у тебя!» Отказать ему я не могла». В результате 29 января дома у Марины состоялся один из последних концертов Башлачёва. Его записывал Маринин муж, Сергей Тимашев, и часть песен, исполненных тогда, издана на альбоме «Башлачёв VII» (треки 4–15). Марина продолжает: «Он начал, как водится, с более или менее ранних песен, улыбался, а потом я с кухни слышу, что он поет в такой последовательности: сначала «Когда мы вдвоем», потом, не останавливаясь, через гитарный перебор поет «Ванюшу» и дальше, без остановки, — «Посошок». И я понимаю, что эта последовательность песен мне не нравится, потому что в ней есть логика. То есть сначала человек пишет прощальное письмо кому-то, потом он рассказывает историю смерти, а потом поет про посошок, про отпевание, про загробную жизнь». На этом выступлении коду своей известнейшей песни «Время колокольчиков» Александр исполнил без слов «я люблю» и заменив «рок-н-ролл» на «свистопляс».

Александр не собирался в Ленинград, но Евгения Каменецкая решила менять свою квартиру, в которой он был прописан. При этом у нее украли сумку, где находились их паспорта. Башлачёву нужно было приехать для того, чтобы восстановить документ. Кроме того, пришло время забрать из «Камчатки» зарплату за несколько месяцев. Александр поехал 3 февраля.

В феврале Александр ходил в гости к Виктору Тихомирову. Виктор и Владимир Шинкарев написали сценарий фильма «Город», в котором была роль специально для Башлачёва. Виктор рассказывает: «Мы писали про него, это однозначно... Вот есть художник, который приходит, показывает свои картинки, но в принципе на него всем наплевать, у всех своего добра полно, и ему предстоит путь такого медленного продвижения. А есть люди, которым ничего не надо доказывать, они просто один раз появились, и все сразу же всё поняли. Сразу же сверкнул бриллиант — и всё, как Башлачёв». Вспоминает Владимир Шинкарев: «Он был очень смурным и маловменяемым. Как большой ребенок, пассивный такой. Помню, он стоит за спиной у Тихомирова, именно как ребенок, Тихомиров рисует что-то... Он в каком-то ступоре был. Отчего б не сыграть в фильме? Не думаю, чтобы он даже сценарий целиком прочел, только относящиеся к нему страницы». Виктор Тихомиров продолжает: «Сидел так, листал, вроде как внимательно читал [см. фото 38], но каких-то реакций не было. У нас же там много смешных мест, еще чего-то, но никаких реакций. Он так лучезарно улыбался, читал себе и читал дальше. Согласился сниматься, все нормально. Сказал, что нравится. Дальше стал песни петь, играя на моей гитаре». Тогда состоялся второй концерт Башлачёва у Виктора Тихомирова. На него пришли также Александр Флоренский[280] с женой, режиссер фильма «Город» Александр Бурцев и другие. Вспоминает Александр Флоренский: «Я ему сказал: «Мне кажется, что это очень хорошо». Он ответил: «Тебе я верю» [ударение на слово «тебе»]».

Казалось бы, Александр уже легко собирал большие аудитории. Была запланирована совместная запись с одним из ведущих отечественных гитаристов Сергеем Вороновым, работавшим в группе Стаса Намина[281] и выступавшим, в частности, с Питером Гэбриелом[282], Кенни Логгинсом[283], Литтл Стивеном[284], Лу Ридом[285], не говоря уже о его участии в «Лиге Блюза». Сергей приехал в Ленинград именно для работы с Башлачёвым, а попал на его похороны. Он вспоминает: «У нас была идея сделать нормальный альбом. Мы ориентировались, насколько я помню, на что-то вроде «Dire Straits», такая минорная музыка. Я думаю, получилось бы хорошо, но что уж сейчас говорить... Тогда еще не было мобильных телефонов. Я приехал к нашему общему другу Марику, который жил на Невском проспекте. Смотрю — все девушки в черном...»

Вспоминает Виктор Тихомиров: «В самом начале знакомства он был вполне нормальный парень, выражался лаконично, немногословный такой был, не болтун, но, по крайней мере, внятно и рассудительно говорил. А вот в конце уже невозможно даже было с ним договориться о встрече. Например, мы договариваемся, а он придет на час позже или не туда придет. Поведение странное, не говоря уже о том, что просто иногда стал заговариваться... Вот [приблизительно 14 февраля] он куда-то пропал. Мы поехали с Марьяной Цой[286] к нему домой, сказать, что ему надо сниматься в фильме 17 февраля и еще что через день у него должен быть большой концерт в ДК пищевиков, Марьяна договорилась. Мы пришли, а он спит за шкафом, на какой-то газетке, без штанов, в солдатской белой рубахе. Разбудить его было невозможно. Мы его жене всё сказали, она говорит: “Я все передам”».

Рассказывает Анастасия Рахлина: «Я должна была приехать 17 февраля, но он знал, что я не приеду. Мы разговаривали по телефону в понедельник, 15 февраля. Я легла в больницу на обследование... Наш разговор закончился его словами: «Береги дитя». Но поскольку он все время очень странно разговаривал, я решила, что он просто опять со мной странно поговорил».

Виктор Тихомиров продолжает: «Ему все равно почему-то было трудно с жильем или как-то не очень было уютно, а у меня в мастерской ему нравилось. Он пришел, чтобы до съемок пожить у меня в мастерской. Я его забрал к себе именно с тем, чтобы он никуда не слинял и чтобы его снимать. Он пришел, а меня вдруг в Новгород вызывают». К Виктору зашел его друг, Евгений Захаров, и Тихомиров попросил его отвезти Александра домой на своей машине. Разговор по дороге не клеился, Башлачёв был погружен в себя. Евгений привез Александра в дом на улице Кузнецова. В квартире никого не было. По воспоминаниям Евгения, когда Башлачёв открыл дверь, то даже отшатнулся — там было темно и холодно. Выстуженная квартира производила впечатление склепа. Захаров предложил Александру поехать к нему в гости, на Бухарестскую улицу. Башлачёв согласился. На следующий день утром Евгений отвез его на «Ленфильм».

Рассказывает[287] Вячеслав Егоров: «[16 февраля] он зашел на три минуты, просто забрать какую-то свою вещь. Я бросил ему вслед: «Ну пока». Он сказал: «Не, я не прощаюсь». И я в тот момент просто подумал, что, наверное, он вскоре вернется: «Почему, — говорю, — не прощаешься?» Он повторил: «Не прощаюсь». И ушел. И всё. Я тут же куда-то уехал с «Аквариумом», вернулся вечером, и наутро мне позвонили, сказали, что произошло... В том, как он со мной расстался — «не прощаюсь» — был намек... Я и тогда почувствовал что-то важное в его словах, но не мог допустить и мысли... И в то же время не был очень удивлен происшедшим, это было неотъемлемой частью его философии. Он решил пойти до конца».

Съемки Башлачёва для фильма «Город» были назначены на 17 февраля в мастерской Виктора Тихомирова. Виктор вспоминает: «У нас вся съемочная группа здесь сидела. Мы уже сняли обратные планы. Посадили человека, похожего на него, с гитарой, чтобы снимать толпу, а он так краешком как бы в кадре и что-то на гитаре играет. Думаем, в монтаже пригодится. Лица там снимали, реакции всякие, якобы на игру его, хотя его самого еще не было... Потом пришла Марьяна и сказала: “Не ждите”».

17 февраля Александр Башлачёв покончил с собой, выбросившись из окна восьмого этажа квартиры Евгении Каменецкой в Ленинграде.

Александр говорил в интервью Андрею Кнышеву: «Понимаете, самое главное, когда человек скажет: «Ты спел, и мне хочется жить», — мне после этого тоже хочется жить. А вот когда человек говорит: «Мне не хочется жить», — я бессилен... Если мне плохо и ко мне придет кто-то, кому тоже плохо, нам не станет от этого хорошо. Мне не станет хорошо оттого, что кому-то плохо. Мне — не станет. Поэтому нытик разрушает, не создает. Но раз он уже ноет, значит у него уже болит, значит он запоет в конце концов. Своей болью запоет он. Когда человек начал петь, это был плач сначала».

Вспоминает[288] Александр Измайлов: «Когда-то в невнятное время и в невнятном месте мы с Сашей разговаривали, и я теперь не помню, разговаривали ли мы, или это я сочиняю прошлый разговор. Саша говорил, что хотел бы написать роман о человеке, который от начала до конца поставил свою жизнь как спектакль. Этот великий актер, чтобы доказать окончательную подлинность своих убеждений, погибает по собственной воле. За то, чтобы ему поверили, он назначает цену собственной жизни. И еще что-то вспоминаю, почти не слыша его голоса: “Перед смертью не лгут, и вся жизнь станет правдой, если сознательно прошла перед смертью...”»

Похороны практически целиком были организованы Марьяной Цой. Сергей Каменцев произнес над могилой: «Пусть никто больше не касается этих струн. Пусть она навсегда останется с ним» — и положил на гроб гитару. По иронии судьбы это был не тот инструмент, который принадлежал Александру. Его гитара была в ремонте, и с ним погребена другая, которую ему одолжил знакомый.

То ли еще одной загадкой, то ли просто ошибкой бюрократической системы является тот факт, что запись об увольнении из котельной «Камчатка» в трудовой книжке Башлачёва датирована 16 февраля[289].

Александр Башлачёв похоронен под Ленинградом на Ковалевском кладбище: 3 квартал, 3 участок. Он написал немногим более 60 песен[290], сыграл порядка 120 концертов.

3 августа родился сын Александра и Анастасии, Егор Башлачёв. Рожать его Настя поехала в Череповец.