Александр Блок. Биографический очерк

Глава седьмая

Лето 1906 года прошло неспокойно: не ладили с семьей Софьи Андреевны, испортились отношения с Андреем Белым… Да и вообще время настало тревожное. В воздухе носились разрушительные веяния революции. Ими прониклась вся новая литература. Бальмонт, Брюсов, Мережковские, Вяч. Иванов, Гамсун, Пшибышевский – все говорили одно и то же, призывая к протесту против спокойной, уравновешенной жизни, против семейного очага, призывая к отказу от счастья, к безбытности, к разрушению семьи, уюта. Все это охватило Ал. Ал. Идеология того времени особенно отчетливо прозвучала впоследствии в его «Песне Судьбы». Уход Германа от личного счастья, от тихой пристани – вот отголосок тех настроений: «Я понял, что мы одни на блаженном острове, отделенные от всего мира. Разве можно жить так одиноко и счастливо?..» и дальше: «Господи. Так не могу больше. Мне слишком хорошо в моем тихом белом доме. Дай мне силу проститься с ним и увидать, какова жизнь на свете»… И позднее в набросках и планах поэмы «Возмездие». «Все разрастающиеся события были для него только образами развертывающегося хаоса. Скоро волнение его нашло себе русло: он попал в общество людей, у которых не сходили с языка слова «революция», «мятеж», «анархия», «безумие». Здесь были красивые женщины «с вечно смятой розой на груди» – с приподнятой головой и приоткрытыми губами. Вино лилось рекой. Каждый «безумствовал», каждый хотел разрушить семью, домашний очаг – свой вместе с чужим».

В таком настроении был поэт, когда он ушел из дома и из-под крыла матери и вместе с женой переселился на отдельную квартиру. Это случилось осенью 1906 года. Квартира – «демократическая» найдена была на Лахтинской улице, в четвертом этаже. В трех небольших комнатах Блоки устроились уютно. Вещей у них было немного, средства были крайне скудные, но вся атмосфера их жилья дышала обычной милой своеобразностью. Целый ряд стихов II тома вызван впечатлениями этого «демократического» обихода: «На чердаке», «Окна во двор», «Хожу, брожу понурый», «Я в четырех стенах» и т. д. В первую половину той же зимы написана и пьеса «Незнакомка», навеянная скитаниями по глухим углам Петербургской стороны. Пивная из «Первого видения» помещалась на углу Геслеровского переулка и Зелениной улицы. Вся обстановка, начиная с кораблей на обоях и кончая действующими лицами, взята с натуры: «Вылитый» Гауптман и Верлэн, господин, перебирающий раков, девушка в платочке, продавец редкостей – все это лица, виденные поэтом во времена его посещений кабачка с кораблями. Пьеса написана до роковой встречи, ознаменовавшей этот памятный для поэта год. Вообще будущим историкам литературы придется считаться с тем фактом, что даты стихов Блока часто опережают события как его личной, так и мировой жизни. Это замечание относится также и к его статьям.

Зима на Лахтинской ознаменовалась постановкой «Балаганчика», сближением с актерской средой через театр Комиссаржевской и новым увлечением, повлиявшим на целый период жизни и творчества Блока. С начала сезона под режиссерством Мейерхольда открылся на Офицерской театр Комиссаржевской. Начались субботние собрания в клубе театра. Пригласили на них и Блока. В первый субботний вечер он прочитал там своего «Короля на площади» [78] . Бурный успех. На третьем собрании Брюсов читал свои стихи. «Король на площади» и ему понравился. Он просил его в «Весы». О том же просил «Гриф» и, наконец, «Золотое Руно», где и был напечатан впервые «Король на площади».

Актерская среда приняла Ал. Ал. с распростертыми объятиями. Любили его как поэта и просто как обаятельного человека. Восхищало полное соответствие внешнего облика со стихами. Нравилась его милая, застенчивая и скромная манера, в которой было столько детского. В клубе театра познакомился он и с художниками С. Ю. Судейкиным и Н. Н. Сапуновым, часто встречался с Ф. К. Сологубом, А. М. Ремизовым и М. А. Кузминым, которого видал и прежде на вечерах Вяч. Иванова [79] . Завязалось знакомство с молодыми актрисами театра Комиссаржевской – Н. Н. Волоховой, Веригиной, Мунт, Глебовой-Судейкиной [80] . У Веры Ивановой [81] , актрисы Суворинского театра, устраивались вечера. Тут шумно и весело проводили время все те же актрисы, художники, писатели – Городецкий, Кузмин, С. Ауслендер [82] . Много было смеха, много вольных проказ, в которых Блоки не принимали личного участия, – в общем, они вели себя не в тоне того бесшабашного настроения, которым была проникнута окружающая среда.

Свои идеи о безбытности Мейерхольд воплощал тогда впервые. «Балаганчик» как нельзя более подходил к его целям. И он горячо принялся за дело. Автор прочитал пьесу актерам, сделал некоторые указания. Первое представление «Балаганчика» состоялось 30 декабря 1906 года. Мы с сестрой были и на генеральной репетиции. Народу собралось немного. Мы волновались, но Блок вел себя совсем как ребенок. Был оживлен, всем доволен, весел, нимало не сердился на плохую игру актеров и то и дело подбегал к матери: «Мама, тебе нравится?» Играли плохо, но талантливость постановки и какая-то праздничность спектакля сразу подкупали. Много способствовала этому впечатлению и музыка Кузмина.

На первом представлении театр был совершенно полон. Был тут весь цвет тогдашней интеллигенции – писатели, художники и т. д. Были и родственники. Им, как водится, очень не понравилось, как не нравилось все, что писал «Сашура».

«Балаганчик» шел вместе с метерлинковским «Чудом св. Антония».

Пьеро играл Мейерхольд.

Когда занавес упал и автор вышел на вызовы, раздалось громкое шиканье и пронзительный свист. (Свистал в ключ какой-то студент.) Но все это было покрыто аплодисментами. Сверху упала на сцену белая лилия и фиалки. Осип Дымов бросил свой портрет (?) [83] .

«Балаганчик» шел много раз с переменным успехом. Это была лучшая постановка Мейерхольда. На последнем представлении этого сезона молодежь устроила автору овацию. Откопали политическую тенденцию: Коломбину приняли за долгожданную и неосуществившуюся конституцию…

Вокруг этой пьесы шли нескончаемые толки и ахи. Всех побеждала лирика, но смысл был безнадежно непонятен и темен. Постановка «Балаганчика» имела важные последствия. Близкое знакомство с актерской средой отмечено в автобиографии Ал. Ал. в числе важнейших моментов жизни. После первого представления, на «бумажном балу» у Веры Ивановой началось увлечение Нат. Ник. Волоховой. В эту снежную вьюжную зиму создалась «Снежная маска». Как это произведение, так и все, что значится в цикле «Фаина», составляет одну повесть. Стихи говорят за себя. Здесь отразился весь «безумный год», проведенный «у шлейфа черного».

Скажу одно: поэт не прикрасил свою «снежную деву». Кто видел ее тогда, в пору его увлечения, тот знает, как она была дивно обаятельна. Высокий тонкий стан, бледное лицо, тонкие черты, черные волосы и глаза, именно «крылатые», черные, широко открытые «маки злых очей». И еще поразительна была улыбка, сверкавшая белизной зубов, какая-то торжествующая, победоносная улыбка. Кто-то сказал тогда, что ее глаза и улыбка, вспыхнув, рассекают тьму. Другие говорили: «раскольничья богородица». Но странно: все это сияние длилось до тех пор, пока продолжалось увлечение поэта. Он отошел, и она сразу потухла. Таинственный блеск угас – осталась только хорошенькая брюнетка. Тогда уж нельзя было сказать про нее: «Вот явилась, заслонила всех нарядных, всех подруг».

«Снежная маска» имела особый успех на вечерах Вячеслава Иванова, который поселился в Петербурге в 1906 году после долгого пребывания за границей. Он жил на Таврической улице в верхнем этаже очень высокого дома [84] . Его квартира была известна под названием «башни». Здесь происходили оживленные сборища писателей, художников, музыкантов, артистов, всяких «ищущих» и «чающих». Все там перебывали, и очень было многолюдно. Высоко образованный, талантливый, вкрадчиво любезный хозяин авторитетно руководил направлением башенных сборищ. Там царила «богема», часто безвкусная в своей бесшабашности. Но здесь же читали новые произведения, шли утонченные беседы, здесь Блок прочел свою «Снежную маску» в присутствии той, которой она была посвящена [85] .

Выслушав рассказы о «башенных» нравах, мать поэта загрустила. Но к ней часто ходил в то время Евгений Иванов (Женя). «Вчера был на башне у Вячеслава, – сообщает он предупредительно: – Саша серьезен». И сразу ей станет легче. Всеобщим любимцем был этот добрый, умный, все понимающий «Женя».

В ту же зиму на Лахтинской нарисован был К. А. Сомовым портрет Александра Александровича, заказанный художнику «Золотым Руном» [86] . Сеансы происходили у Блоков. В эти часы захаживал часто Кузмин и другие литераторы. Художник тщательно оберегал портрет от посторонних взглядов и показал его только тогда, когда он был вполне закончен. Прежде всего он пожелал узнать мнение матери. Она подошла, и сердце у нее упало: такое тяжелое впечатление произвел на нее портрет: сходство только в чертах. Выражение рта и глаз неприятное и нехарактерное для Блока, освещенное художником субъективно. Вместо мягких кудрей на портрете тусклые шерстяные волосы.

– Мне не нравится, – сказала мать.

– Вы совершенно правы, мне тоже не нравится, – грустно промолвил художник.

К сожалению, этот портрет довольно распространен, а между тем он дает превратное понятие о Блоке.

В конце января 1907 года скончался Дм. Ив. Менделеев. Его грандиозные похороны с несметной толпой народа и учащейся молодежи, несшей впереди процессии таблицу периодической системы элементов, были событием сезона.

Дм. Ив. оставил детям некоторое наследство, разделенное поровну между двумя его сыновьями и тремя дочерьми (одна из них от первого брака).

Блоки нуждались в то время, и деньги явились очень кстати. С их помощью удалось впоследствии съездить за границу.

Весной квартиру на Лахтинской сдали, а вещи поставили в склад. Л. Д. уехала в Шахматове, Ал. Ал. поселился на время у матери, в гренадерском полку. Франц Феликсович ждал нового назначения, ему предстояло получить полк, которого он ожидал со дня на день. Лето выдалось жаркое. По вечерам после обеда поэт уходил из дома и направлялся в Озерки, в Сестрорецк, в окрестности Петербурга. В то время к нему часто присоединялся Чулков. Они проводили время в веселых беседах, за бутылкой вина. В это лето создались «Вольные мысли», как известно, посвященные Чулкову. В Шахматове Люб. Дм. готовилась к сцене – изучала роли, занималась пластикой и декламацией. Кроме меня, это лето проводила в Шахматове и Софья Андреевна с сыновьями. Ал. Ал. приезжал и уезжал опять. Александра Андреевна пожила недолго и снова уехала в Петербург – делать покупки, готовиться к отъезду в Ревель, где был только что получен полк. Вскоре приехали и Блоки. Они приискивали квартиру и нашли ее на Галерной вблизи Благовещенской площади (ныне Площадь Труда). Квартира была окнами во двор, с одним ходом, во втором этаже; Ал. Ал. привлекало место и близость к театру Комиссаржевской, с которым были связаны тогда его главные интересы.

В середине сентября Ал. Андр. уехала в Ревель. Отъезд из Петербурга был для нее тяжелым испытанием. Она в первый раз в жизни расставалась с сыном. Кроме того, ее пугали обязанности командирши при полном отсутствии в ней тех свойств, которые необходимы для такой роли.

Там к резной старинной дверце

Прицепился голый мальчик

На одном крыле…

(Из «Снежной маски».)

Первые три комнатки были крошечные, четвертая, наиболее отдаленная от входа, просторная, в два окна. Тут поселился Ал. Ал.

Осенью 1907 года Ал. Ал. написал и послал в «Весы» те стихи, которые теперь вошли во второй том полного собрания в циклах: «Фаина» и «Заклятие огнем и мраком». В течение того же года вышла в петербургском издательстве «Оры» – «Снежная маска», в московском «Скорпионе» – «Нечаянная радость». В этом же году проданы «Шиповнику» «Лирические драмы», вышедшие, однако, только в 1908 году. Издания расходились быстро, известность Блока росла.

Первая зима на Галерной прошла довольно шумно. Постоянно приходили актрисы, весельчак Городецкий, с ним часто Ауслендер, Кузмин. Хохотали, болтали. Ал. Ал. часто ходил в театр, часто видался с Волоховой. Люб. Дм. занималась голосом у артистки Д. М. Мусиной, училась танцам у танцмейстера Преснякова.

Несколько раз приезжала из Ревеля Ал. Андр. Она жестоко тосковала по сыне и никак не могла свыкнуться со своим новым положением, тем более что в Ревеле ее окружали мелкие сплетни и даже доносы. Ее считали революционеркой, и одно время ближайший начальник ее мужа генерал Пыхачев потребовал ее немедленного удаления из города. Это дело замяли, но жандармские адъютанты на вечерах, любезно присаживаясь к ней, работали вовсю, занимаясь грубейшей провокацией.

Между тем предчувствие желанной революции все настойчивее овладевало душой Блока. Несмотря на всегдашнее отвращение к политике, к партийности и ко всему подобному, ему стали близки по разрушительному духу некоторые политические деятели. В ту зиму завелся обычай собирать деньги на политические цели, т. е. главным образом на побеги. Как водится, наряду с подлинными деятелями стали попадаться авантюристы и просто негодяи, которые под видом политики пользовались собранными деньгами по-своему. Иногда удавалось их уличать. Ал. Ал., крайне доверчивый и неопытный, попадался. Но посещавший его «товарищ Андрей» и некая молодая революционерка Зверева оказались и подлинными, и достойными всякого уважения. Умная, убежденная девушка с сильной волей была эта Зверева [87] .

Ал. Ал. приходилось часто выступать на вечерах, где под «благовидными предлогами» сборы шли все туда же. И потому, неизменно тяготясь такими выступлениями, он не позволял себе от них отказываться, так как имя его уже и тогда собирало публику.

Жизнь Блоков была у всех на виду. Они жили открыто и не только ничего не скрывали, но даже афишировали то, что принято замалчивать. Чудовищные сплетни были в то время в нравах литературного и художественного мира Петербурга. Невероятные легенды о жизни Блоков далеко превосходили действительность. Но они оба во всю свою жизнь умели игнорировать всякие толки, и можно было только удивляться, в какой мере они оставались к ним равнодушны.

Зимой 1908 года написана была «Песня Судьбы». Весной, в период гастролей Московского Художественного театра, драма была прочитана «комитету», состоявшему из Станиславского, Немировича-Данченко и Бурджалова [88] . Пьеса понравилась. Во время чтения В. И. Немирович-Данченко восклицал: «Боже, боже, какой талантливый мальчик!» К. С. Станиславский оживился особенно после прочтения второго акта (Зал выставки). Тут же он стал намечать проекты насчет постановки и сделал несколько замечаний относительно подробностей. Дело считалось почти решенным: театр берет драму. Но окончательный ответ обещали прислать из Москвы. Осенью 1908 года пришла телеграмма, в которой значилось, что пьеса принята в репертуар Художественного театра. Но за телеграммой через некоторое время явилось от К. С. Станиславского письмо: длинное, дружеское, со множеством замечаний и окончательным решением не принимать пьесу к постановке. Тогда Блок написал матери в Ревель: «Стало быть так и надо. Я верю Станиславскому» [89] .

Позднее он неоднократно принимался переделывать «Песню Судьбы», сокращал, выкидывал целые сцены. Появившись в одном из альманахов «Шиповника» в 1909 году, она прошла незамеченной. О ней не писали.

(В 1919 году «Алконост» выпустил ее отдельным изданием, и Блок внес в рукопись большую часть того, что было им выкинуто.)

Весной 1908 года, в Театральном клубе, помещавшемся в доме Шово-де-ла-Сэра на Литейном, против Симеоновской ул., намечен был ряд лекций об искусстве.

В то время в клубе шла крупная игра в лото, к которой пристрастился одно время и Ал. Ал. В красивом белом зале клуба Блок прочел лекцию о театре. Лекция, состоявшаяся 18 марта 1908 года, привлекла полный зал. Тема ее – современный театр, «модный» вопрос о режиссере, характеристика современного актера, дух тоски: говоря о пропасти, разверзшейся между современным зрителем и сценой, Блок единственный выход из положения видел в будущем театре большого действия и сильных страстей. Закончил он несколькими словами о народном театре и о мелодраме.

Из всего ряда намеченных в то время лекций состоялась только эта, да еще лекция руководителя драматической студии Эттингера об Ибсене. Бакст, Рукавишников уклонились от чтения [90] .

В том же 1908 году Блок работал над переводом трагедии Грильпарцера «Праматерь» («Die Ahnfrau»). В ноябре того же года в петербургском издательстве «Пантеон» она была напечатана, а в 1909 году – в театре Комиссаржевской – поставлена на сцене.

С января 1908 года Мейерхольд оставил театр Комиссаржевской. Место режиссера занял брат Веры Федоровны – Ф<едор> Ф<едорович> [91] . Мейерхольд собрал самостоятельную группу из молодых артистов, в число которых вошла и Люб. Дм. Труппа эта вскоре уехала из Петербурга, направив путь по западным и южным городам России [92] . В августе, по возвращении жены, Ал. Ал. приехал вместе с ней в Шахматово, где они прожили тогда до глубокой осени. Сестра Софья Андреевна занята была в то время покупкой собственного имения. Она собиралась поселиться там вместе с глухонемым сыном и заняться хозяйством. Мы с Алекс. Андр. должны были выплатить ей третью часть стоимости Шахматова. Это давало ей возможность совершить новую покупку, а нас с сестрой делало полными владелицами Шахматова.

Летом этого года Ал. Ал. сделал кое-какие изменения в своей квартире: сломали перегородку между двух маленьких комнат и устроили просторную столовую. После отдыха в Шахматове Блок чувствовал прилив новых сил. Первая половина этой зимы (1908-9 года) прошла бодро и оживленно, в непрерывной работе и общении с людьми разных кругов. Ал. Ал. деятельно посещал Религиозно-Философское общество, в котором видную роль играли Мережковские, Розанов, Карташев, Столпнер [93] . Часто видался с Мережковскими. В письме к матери от 26 октября он пишет между прочим: «Мережковский говорит много и красноречиво о самоограничении, о том, что надо полюбить что-то больше себя. Знаю это прекрасно. Когда придет время, это случится и со мной. Пока же я говорю со всеми тоже много и красноречиво и волнуюсь, но все кругом темно и скудно».

В эту зиму читали перед публикой статьи и рефераты. Прочитав, Блок отсылал их для напечатания в газеты и журналы. В ноябре в театре Комиссаржевской он два раза прочел свой реферат об Ибсене [94] .

Тогда только что начинал свое поприще Клюев [95] . Он был в переписке с Ал. Ал-ем. Считаясь с Блоком, любя его, он писал ему по поводу «Вольных мыслей» и упрекал его в «интеллигентской порнографии» и в чем-то «более сложном», нарочито интеллигентском. От этого «более сложного» Ал… Ал. не захотел отказаться, считая, что это часть его самого, и по поводу клюевского письма писал матери так: «Веря ему, я верю и себе. Следовательно (говоря очень обобщенно и не только на основании Клюева, но и многих других моих мыслей) между «интеллигенцией» и «народом» есть «недоступная черта». Для нас, вероятно, самое ценное в них – враждебно, то же – для них».

На почве таких мыслей и настроений создался наделавший столько шума доклад «Интеллигенция и народ». Впервые он был прочитан 13 ноября 1908 года в Религиозно-Философском обществе и при большом стечении публики. После заседания, на котором выступали еще Баронов и Розанов, Блока окружило человек пять сектантов. Звали к себе. Доклад об «Интеллигенции и народе» возмутил П. Б. Струве, который заявил Мережковскому, что отказывается печатать его в «Русской Мысли», где он должен был выйти. Мережковский, которому доклад был во многом близок, отстаивал его перед Струве, что послужило одним из поводов его разрыва с «Русской Мыслью» [96] .

12 декабря 1908 года состоялось второе чтение доклада в «Литературном обществе» {5} . Здесь была публика нарочито интеллигентская. И опять-таки очень многочисленная. С. А. Венгеров заявил добродушно, что это уж не доклад, а стихи. Зато проф. М. А. Рейснер (ученик Ал. Льв. Блока) объявил, что Ал. Ал. опозорил своим докладом имя глубокоуважаемого родителя. На что молодая социал-демократка с улыбкой возражала: «Зачем стрелять из пушек по воробьям? Это такие миленькие серенькие птички. Чирикают и никому не мешают». Заседание вышло знаменательное. О нем Ал. Ал. пишет матери: «Оживление было необычайное. Всего милее были мне: речь Короленко, огненная ругань Столпнера, защита Мережковского и очаровательное отношение ко мне стариков из «Русского Богатства» (Н. Ф. Анненского, Г. К. Градовского, Венгерова и пр.). Они кормили меня конфетами, аплодировали и относились, как к любимому внуку, с какою-то кристальной чистотой, доверием и любезностью. Зал был полный. Венгеров говорит, что на заседаниях Литературного общества никогда не было такого напряжения. Я страшно волновался хорошим внутренним волнением, касавшимся темы, а не публики».

30 декабря в Религиозно-Философском обществе прочитан был доклад «Стихия и культура» [97] .

В течение зимы и у себя на дому, и в других местах Блок читал «Песню Судьбы». Между прочим, с большим успехом прочел он ее на Высших Женских курсах. Курсистки слушали внимательно, с напряжением.

В эту зиму Ал. Ал. водился с Мережковским, посещал Сологуба, Вяч. Иванова. Бывал у Розанова, с которым произошло несколько значительных разговоров, оставивших хорошее впечатление…

Дружба с Евг. Павл. Ивановым росла. Тут отношения были не только «по духу», но и «по душе». Хорошо познакомился тогда Ал. Ал. и с сестрой Евг. Павл., Марьей Павловной [98] . Эту замечательную девушку он особо почитал всю жизнь. Она и была, и осталась лучшим другом его матери до самой ее смерти.

Провожая уходящий 1908 год, в письме к матери от 25 декабря Ал. Ал. пишет: «Уходящим полусезоном я очень доволен. Усталости не чувствую, напротив».

Но в конце концов напряженная работа, частые публичные выступления и бесконечные разговоры на важные темы утомили Блока. В феврале 1909 года уже чувствуется в его письмах к матери упадок настроения. Он жалуется на усталость, пишет, что все ему надоело, и кончает так: «Вообще, подумываю о том, чтобы прекратить всякие статьи, лекции и рефераты, чтобы не тратиться по пустякам, а воротиться к искусству».

В январе 1909 года в театре Комиссаржевской состоялась постановка «Праматери». Пожелав присутствовать на первом представлении, приехала из Ревеля мать поэта. Но пьеса успеха не имела. Играли из рук вон слабо, и ни интересная музыка Кузмина, ни великолепные декорации А. Н. Бенуа не спасли положения. Особенно слаба была артистка, игравшая главную роль Берты. А. Н. Феона в роли Яромира вызвал рукоплескания, и то больше потому, что монолог его был революционен [99] .

Еще в феврале месяце у Блоков зародилась мысль о весенней поездке за границу, в Италию; купаться в море, жариться на солнце, окунуться в итальянское искусство – все это давно привлекало обоих. Они изучали Бедекера [100] и составляли маршрут круговой поездки. Люб. Дм. имеет большую склонность к восприятию изобразительных искусств, особенно живописи. Оба с наслаждением думали об отъезде, готовились стряхнуть груз многообразных и тяжелых впечатлений русской действительности, забыть политиканство, дрязги, ссоры…