Александр и Любовь

Вместо пролога

Буба и Лала - Лалака и Бу - Хозяин и Заяц (заЙц - так это звучало на их языке) - Александр Блок и Любовь Менделеева...

История великой любви будет рассказана в этой книге. Великой любви и несчастливого супружества. Едва ли не самого несчастливого в пестром ряду историй супружества сколько-нибудь соразмерных им фигур. Есть ли в истории семейных отношений примеры любви, не принесшей действительно дорогим друг другу людям ничего кроме несчастья? - Да сколько угодно. Слышали ли мы что-нибудь о них? - Никогда.

Эта история очень похожа на притчу. Повороты в ее сюжете до того неожиданны и в то же время хрестоматийны, что в мозгу у самого несгибаемого атеиста невольно поселяется мысль о какой-то удивительно неземной ее режиссуре. Будто создатель взялся пересказать подлинную историю Адама и Евы, и ему вдруг не хватило канонических полусотни строк. И тогда в очередное назидание живущим он сложил вдохновенную песнь о судьбе мужчины и женщины, которых одарил величайшей любовью, но наделил при этом одного -величайшими же гордыней и унынием, а другую - не меньшими тщеславием и самовлюбленностью. И заставил их пройти с этой ношей рука об руку много-много лет. При этом мы бесстрашно называем эту историю драматичной хотя бы еще и потому, что семейная жизнь Поэта и Прекрасной Дамы подчас наводит и на еще одну, совершенно кощунственную мысль: ведя эту парочку по земной юдоли, Господь словно не столько судьбами их был одержим, сколько практиковался в освоении приемов канонической же театральной драмы. Он будто экспериментировал - словно писал идеальную пиесу, в которую хотел уместить всё сразу. И случайную встречу, и первый пожар чувств, и их

бессчетные развенчания и возвращения, и череду измен. Будто Всевышнего вело, и он бывал порой так беспощаден к своим героям, что... Впрочем, подобного рода речами мы серьезно рискуем оттолкнуть от себя и тех, кто истинно верит в бога над нами, и тех, кто столь же уверенно не считает себя пребывающими в прелести. А это нам совсем ни к чему - мы всерьез намерены поразить воображение и тех, и других, и нисколько не сомневаемся в том, что добьемся желаемого.

Мы собираемся рассказать вам о Блоке, которого вы, скорее всего, не знаете. О мужчине, который к несчастию для себя и к нашему счастью был выдающимся (так не хочется употребить здесь разменное как гривенник «гениальным»!) поэтом. При этом мы планируем запретить себе любого рода литературоведческие отступления, хоть сколько-то заслоняющие от нас истинный лик этого несомненно многогранного человека. Потому как, если взяться разглядывать Блока через призму его литературного наследия, тут же и скатишься на тональность, принятую в учебниках, а учебники мы с вами уже проходили. И все, что из учебников в многочисленные биографии переписано -кажется, тоже. Потому как в учебниках и биографиях принято нахваливать. Нахваливать всё - даже ненаписанное - вслед одному уже замыслу. Как, например, нахваливают порой обещанный, да так и не придуманный им монолог безумицы, который Любовь Дмитриевна хотела читать в «Бродячей собаке: вот так прямо и пишут: «ах, как потрясающе современно прозвучал бы он.» и т.д.

А представляете, каких великолепных сонетов понасочинял бы Чехов, кабы сочинял Чехов сонеты!.. А представляете, что за прелесть были бы оперы с симфониями Пушкина, не поверь старику Державину и сосредоточься в свое время на музыке, а?.. - Бред...

Но мы же и заранее просим у вас извинения за возможные нарушения сей клятвы - Блок все-таки немыслим в отрыве от его строк. И некоторые из них мы вероломно употребим в качестве признательных показаний, а то и вовсе - самооговоров.

Мы постараемся помочь вам забыть, что речь идет об одном из главных персонажей русского Парнаса, поскольку уже договорились: имеем целью разобраться не в творческой кухне великолепного поэта, но в жизни не слишком счастливого мужчины по фамилии Блок - мужчины, о котором вы, скорее всего, знаете непростительно мало. Но для того, чтобы хорошенько разглядеть мужчину, нам придется пристально всмотреться и в женщину. Мы собираемся явить вам полную взлетов и падений, изломов и новых надежд жизнь Любови Дмитриевны Менделеевой-Блок - той самой женщины, без которой первым и лучшим русским символистом остался бы, скорее всего, Константин Бальмонт. Женщины, быть может, так и не понявшей до конца, что стала невольным соавтором трех книг роскошной русской лирики.

Мы просто попытаемся наполнить жизнью два этих давно и, казалось, навсегда забронзовевших имени. Попробуем развенчать набившие оскомину мифы и явить на свет скрытые почти вековым запретом тайны и недоговоренности, без которых отношения наших героев и по сей день выглядят раскрашенным в унылые тона лубком. Наконец, мы возьмем на себя функции одновременно обличающей стороны и защиты в нашем «суде» над этими двоими, чье место в истории отечественной культуры не подлежит никаким пересмотрам. Ну что, господа присяжные заседатели, - вы готовы заслушать доводы сторон? Тогда начинаем.

Что, собственно говоря, мы обычно знаем об Александре Блоке? Обычно - не так уж и мало. Знаем, что был последним великим поэтом дореволюционной России и стал первым великим поэтом России советской. Хотя стихов с 1916-го практически не писал - в основном переиздавал старые. Что был женат на дочери того самого Дмитрия Ивановича Менделеева, который не только периодическую систему открыл, но еще и безумно любил мастерить чемоданы. Слышали краем уха, что был у Блока не то романчик, не то интрижка с Ахматовой. Или с Цветаевой? Нет, с Ахматовой все-таки!.. Что в мае 1921-го поэт «тяжело заболел», и, умирая, отрекся от своих «Двенадцати», а в бреду кричал, что, мол, сейчас сам поедет к Брюсову, отнимет у него и уничтожит подаренную когда-то книжку с поэмой. Что у него были еще «Скифы», «Незнакомка», «Балаганчик» и «Стихи о Прекрасной Даме». Ну как же! - «. с раскосыми и жадными глазами», «По вечерам над ресторанами.». Из «Балаганчика», правда, как-то ничего не вспоминается, да и читал его вообще мало кто (то же и с «Прекрасной Дамой», если уж честно). Но этой его Прекрасной Дамой как раз и была жена - Любовь Дмитриевна. Это как «отче наш». Правда, что-то у них в семейной жизни не заладилось, и Блок поддавал, мотался по проституткам, заработал на этом деле сифилис, от последствий которого, в конечном счете, и скончался, не выпущенный Лениным на лечение за границу. Такая вот обычно всплывает мешанина из пройденного в школе и вычитанного в «толстых журналах» ранней перестройки - во времена, когда эти самые журналы пытались восполнить пробелы в нашем представлении о собственной истории, увы, не столько правдами, сколько неправдами.

А что нам известно о Любови Дмитриевне - обычно же?

И того меньше. Что Блок так любил ее, что даже обожествил. Что стрелялся из-за нее с Белым - чуть ли не на той же Черной речке. А потом она была не то актрисой, не то балериной, и даже целую книжку о театре написала. А еще -что она написала книжку воспоминаний о Блоке. Книжку, эту, правда, никто не видел, но на нее часто ссылаются, и там якобы черным по белому, что они с Блоком спали всего один раз в жизни, вот!

Можно жить дальше с такими представлениями о поэте и его жене? Да конечно, можно! О Брюсове, Бальмонте, Волошине и иже с ними мы и того не знаем. Они - «Серебряный век», и будет с них, правда?

Другое дело, поднапрягшись, мы непременно припомним, что между двумя великими фамилиями - Пушкин и Блок - у нас обычно никого не ставили. И не может же быть, чтобы личная жизнь второго по величине поэта за всю историю России (воспользуемся для упрощения такой примитивной табелью о рангах) на протяжении целого века не была подвернута тщательнейшему анализу!

Не может. Десятки ученых мужей сделали себе имя в науке, занимаясь Блоком и только Блоком. В нашем с вами распоряжении громадный пласт эссе, статей, книг, томов фундаментальных исследований со скрупулезнейшими выкладками и обильными цитатами. Да вот беда: писались почти все эти работы в эпоху исторического материализма. В эпоху, когда весь жизненный и творческий путь поэта рассматривался исключительно через призму его мудрого прихода в объятия Великого Октября - к созданию «Двенадцати». И вот печаль: дневники поэта десятилетиями издавались и переиздавались с чудовищными купюрами, а письма - в формате избранного. Населению СССР методично втюхивалась та часть Блока, которая укладывалась в идею памятника буревестнику (ах, нет: буревестником был другой! - ну, этот тогда пусть будет альбатросом, что ли) революции. И нынешняя Россия смиренно унаследовала того Блока. При этом советское блоковедение исправнейшим образом обеспечило иллюзию всеприсутствия на этом пути и Любови Дмитриевны. Но в четком соответствии с соцреалистическим заказом авторов интересовало что? - правильно: отношение Менделеевой-Блок к принятию мужем «весны человечества». И наши ангажированные авторы без труда находили тому нужные доказательства, и, вторя друг дружке, вписывали в свои книги ее пламенные на сей счет откровения: «Жить рядом с Блоком и не понять пафоса революции, не умалиться перед ней со своими индивидуалистическими претензиями -для этого надо было бы быть вовсе закоренелой в косности и вовсе ограничить свои умственные горизонты... Я отдала революции все, что имела, так как должна была добывать средства на то, чтобы Блок мог не голодать, исполняя свою волю и свой долг - служа Октябрьской революции не только работой, но и своим присутствием, своим «приятием». Словно позабыв, что писались эти восторженные строки аккурат в людоедском 37-м... Что они были всего лишь мандатом Любови Дмитриевне на неуход в безвестность. Что благодаря именно им Прекрасная Дама, явившаяся в революцию рука об руку с мужем, получила право на самостоятельное, персональное вхождение в историю русской культуры.

И многочисленные исследователи жизни Блоков благополучно тиражировали этот, устраивавший официальную пропаганду статус героини. И все семьдесят лет мастерски увертывались от прямых ответов на, казалось бы, примитивный, но принципиальный вопрос: почему? ну почему столь дорогие друг другу мужчина и женщина, не сумели быть счастливы вместе?

В России жена великого поэта - должность совершенно особая. Жена великого поэта в России всегда сказуемое при подлежащем. Ее жизнь, личность, вся ее самобытность традиционно рассматриваются лишь в контексте их полезности (либо вредности) в качестве штриха на уникальном полотне великой жизни ее великого мужа.

Набор критериев стандартный: понимала - не понимала, ценила - не ценила, поддерживала - нет и т. д. Жены заметных русских поэтов - вообще писателей, композиторов, актеров, живописцев и далее по списку -одновременно козы отпущения и бойцы невидимого фронта. Академические энциклопедические словари испещрены фамилиями олимпийских чемпионок, киноактрис и прославленных ткачих. Места для Софьи Андреевны Толстой, Натальи Николаевны Гончаровой и Любови Дмитриевны Менделеевой в них не осталось.

Конечно, это не совсем честно, но правилам игры не одна сотня лет. И бороться с такой инерцией сродни маленькому подвигу. Рассчитывать на победу в этой борьбе можно никак не раньше, чем канет в небытие один из главных постулатов русского бытия - курица не птица.

К тому же, и сама история не удосужилась подбросить нам сколько-нибудь убедительного прецедента. Судьбы в той или иной мере верных спутниц жизней Пушкина и его последователей не особенно и претендовали на этакую самость. Половины наших гениев, как правило, смиренно и с переменным успехом тянули лямку полубесплатного приложения и занимали - в лучшем случае - одну из многочисленных ниш где-то между позициями музы и хранительницы очага. Пушкины ведь никогда не числились мужьями Гончаровых. Всегда было ровно наоборот.

Любовь же Дмитриевна Менделеева попыталась стать первой, чье имя может следовать за именем славного мужа не в скобках, но через тире. И в известной мере это ей удалось. Во всяком случае, холодный рассудок не позволяет нам так же громко назвать ни одного другого имени не только до нее, но даже и после.

Ахматова? Да что вы! Случай с Анной Андреевной - вообще курьез. Ахматова сама умудрилась быть причисленной к причту великих поэтов России. И уже фамилии ее шедших за Гумилевым мужей звучали как «Гончарова».

Нет: Любовь Дмитриевна тут совершенно уникальна. Но уникальность эта пришла к Менделеевой-Блок не задним числом. Она явилась результатом целого ряда волевых решений нашей героини. И первым, достойным самого неподдельного уважения, мы назовем несокрытие ею от нас документальных свидетельств их с Блоком двадцатилетних отношений. Бережно сохранив переписку с мужем, Любовь Дмитриевна еще и отважно (и, по-видимому, без каких-либо существенных изъятий) передала ее поколениям потомков.

И это действительно редчайший пример немалодушия. Традицию цензуры семейных тайн у нас, в России, заложила все та же Наталья Николаевна: ни одно ее письмо к Пушкину до сих пор не известно. Если, конечно, не считать коротенькой приписки в послании к поэту ее матери. Хорошо известно, что спустя всего пять дней после кончины супруга, когда уже царь поручил Жуковскому рассмотрение бумаг покойного, г-жа Пушкина обратилась в Василию Андреевичу с письмом, в котором содержалась всего одна просьба: «Я буду просить Вас возвратить мне письма, написанные мною к моему мужу».

Аккуратнейший В.А.Жуковский переадресовал прошение шефу жандармов А.Х.Бенкендорфу, и тот ответил: «Письма вдовы покойного будут немедленно возвращены ей, без

подробного оных прочтения, но только с наблюдением о точности ее почерка». Что и было выполнено в полнейшем соответствии с указанием. И письма немедленно сгинули. Точно так же решительно уничтожила позже свои - к Бальзаку - и Эвелина Ганская (а было их около пятисот). Уцелели всего два - бог весть как затерявшиеся меж страниц книг, принадлежавших великому романисту. Полина Виардо, пережившая Тургенева более чем на четверть века и, соответственно, безраздельно владевшая его архивом, распорядилась творческим наследием Ивана Сергеевича и вовсе бесцеремонно. Она уничтожила не только свои письма к нему, но даже часть его дневников и рукописей, а также прочей, не имевшей к ней прямого отношения переписки Тургенева, где всего лишь могли содержаться нелестные отзывы по ее адресу. Из более чем трехсот своих писем скромница расчетливо оставила истории всего десять...

Этот список казненных раритетов можно продолжать без конца. И чем дальше он будет продолжен, тем очевидней для нас станет неординарность жеста Любови Дмитриевны, не пожелавшей прятаться за умолчанием всей правды. Впрочем, решение ее насчет обнародования переписки с мужем можно толковать и по-другому. Поэт с Прекрасной Дамой жили довольно открыто. Перипетии их брака постоянно сопровождались непрекращающейся чередой толков и пересудов. Отчего имеет смысл предположить, что передача ею переписки исследователям была не столько актом самоотверженности, сколько своекорыстным способом элементарной самозащиты перед будущим. Открыв их с Блоком письма для всех, она разом и навсегда лишила недоброжелателей единственного доступного противу неё оружия - возможности заполнять зияющие пустоты и пробелы самодельной клеветой. Но, согласитесь, даже такой расклад не обесценивает поступка вдовы поэта.

И исследование свое мы будем осуществлять на основе, прежде всего, именно этих сохранившихся 305 его писем к ней и 345 - её к нему.

Другое дело, переписка Блоков не была равномерной на протяжении всей их совместной жизни. Людям, обитающим время от времени в соседних комнатах нет нужды то и дело бегать на почту. И тут для реконструкции событий нам придется пользоваться фрагментами воспоминаний родных, знакомых, друзей и недругов - всех, кому довелось стать непосредственными участниками либо очевидцами отдельных эпизодов, благо, свидетелей более чем предостаточно, и люд это был по преимуществу зело писучий. И здесь нам снова никак не обойтись без низкого поклона Любови Дмитриевне. И здесь мы снова снимаем шляпы перед ее отвагой и прозорливостью. Вдова поэта ушла из жизни, не только сохранив и предав огласке их переписку. Она захотела и успела поделиться с нами собственной версией разгадки ее запутанных отношений с любимым. И сделала это так, как могла и сочла нужным. Появление незавершенной автобиографической повести «И были, и небылицы о Блоке и о себе» немедленно вызвало настоящий шок, как у близких, так и у сторонних наблюдателей. «Ну что Люба на себя наговорила!» -досадовал самый, пожалуй, преданных друг Блоков на протяжении всей их совместной жизни - Евгений Иванов. «Наговорила лишнее, совершенно напрасное из какого-то желания не щадить себя», - вторила ему Валентина Веригина, ближайшая приятельница Любови Дмитриевны, присутствовавшая при последних ее минутах на этой земле. А вот реплика Анны Ахматовой, познакомившейся с мемуарами Любови Дмитриевны в пересказе К.И.Чуковского: «Говорит, такая грязь, что калоши надевать надо. А я-то еще жалела ее, думала - это ее юный дневник. Ничуть не бывало: это теперешние воспоминания... Подумайте, она пишет: «Я откинула одеяло, и он любовался моим роскошным телом». Боже, какой ужас! И о Блоке мелко, злобно, перечислены все его болезни».

Две взаимоисключающие оценки «Былям и небылицам» дает в разные годы двоюродный брат поэта Г.П.Блок. В 1947-м он утверждает, что воспоминания Л. Д. подействовали на него очень сильно: «Они полностью подтвердили все мои догадки и «полузнания». Я не могу осуждать ее, как это делают некоторые. Мне кажется, что о всяком большом писателе надо знать по возможности всю правду, а эту правду знала только она».

Но уже через девять лет Георгий Петрович решительно перечеркивает сказанное давеча: «Осуждать Л.Д. за ее жизнь не могу, но ее мемуары непростительны; более того - преступны. Было бы очень хорошо, если бы все условились молчать о них во веки веков». Одним словом, мы оказываемся перед весьма деликатной дилеммой. Вы можете принять условие о вековечном умолчании и оставаться в целомудренном неведении, продолжая довольствоваться скупыми, как выдержка из служебного личного дела, данными о жизни Блока и жены его Любови Дмитриевны. И все останется на своих местах. Да: такой брак был. Он был законным, бездетным и, кажется, не вполне счастливым. Но умер поэт все-таки на руках жены. Что означает, они все-таки любили, наверное, друг друга.

Любили. И еще как! - вторим мы и предлагаем попытаться вместе с героями пройти их долгий, полный тревог и отчаяний путь от первой встречи до последнего вздоха. Пройти и задать себе множество вопросов, кажущихся неприменимыми, когда речь идет о персонах такой величины - вопросов некрасивых, а порой и попросту жестких. И поискать ответы на каждый.

И обнаружить их.

Эти «преступные», как определил их кузен поэта, ответы дадут нам сами Блоки. Всё - буквально всё говорит о том, что они хотели, чтобы мы знали эту правду.

У поздней Ахматовой есть любопытная этическая задачка. Вот, дескать, если бы Пушкину предложили на выбор: или никто не копается в их с Натальей Николаевной интимных отношениях, взамен на его полное отречение от своей литературной деятельности, на отказ от всего, что написал; или оставить всё так, как есть: то есть - великий поэт, но исследователи бесстыдно ковыряются в его частной жизни, Пушкин, мол, ни минуты не задумываясь, «. с радостью согласился бы умереть в полной безвестности». А вот тут - извините!..

При всем уважении к Анне Андреевне - и поэту, и пушкинистке - душеприказчицей своей Наше Всё ее вроде бы не назначало, и делать за себя подобного рода выбора не уполномачивало. И мы будем «копаться», благословленные уже только тем, что всё, чего Блок не хотел оставлять нам, он собственноручно уничтожил незадолго до смерти. Умирающий поэт несколько недель приводил в порядок свое наследие, и тщательно поизымал, повырывал и посжигал всё, что счел недостойным сторонних взоров. У Любови же Дмитриевны на то, чтобы подкорректировать блоковскую редакцию, было и того больше - без малого двадцать лет. И будьте уверены, все необходимые поправки она внесла. Мы будем копаться лишь в том, что они оставили нам вместе с правом делать собственные выводы. И пойдем с самого начала.