Александр III

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ

Эту весть ждали. Ждали каждый день. Ждали с трепетом и волнением.

И все же она пришла неожиданно.

Телеграмму в Зимний дворец доставили утром 4 апреля 1865 года. В ней сообщалось, что наследник престола Российской империи цесаревич Николай Александрович находится в очень тяжелом состоянии. И в этом состоянии он был очень далеко от Санкт-Петербурга, в средиземноморском городке Ницце. Телеграмму отправила мать, императрица Мария Александровна, которая была рядом с сыном.

И вот он, брат цесаревича Николая, великий князь Александр Александрович, по просьбе матери должен был срочно выехать в Ниццу. Вместе с ним в это скорбное путешествие отправляется граф Борис Алексеевич Перовский.

Недолгие сборы.

Прощание с отцом и младшими братьями Владимиром, Алексеем, Сергеем, Павлом и сестрой Машей.

Карета.

Петербургские улицы и проспекты.

Поезд Петербургско-Варшавской железной дороги. Синий вагон.

Купе.

Протяжный гудок паровоза.

Поезд вздрогнул и медленно двинулся вперед.

Дорога — это всегда возможность многое обдумать и даже переосмыслить. И вспомнить, перебрать в памяти события минувших лет.

Это была уже вторая трагедия в семье императора Александра II. Первая случилась в 1849 году, когда от скарлатины умерла семилетняя Александра. Российская великая княжна, первый ребенок и первая дочь в семье цесаревича Александра Николаевича, будущего Александра II, и его супруги Марии Александровны. Она была любимой внучкой императора Николая I, старшей и тоже любимой сестрой великих князей Николая и Александра.

Она умерла внезапно, и это трагическое событие стало ударом для всех. Но тогда и цесаревич Николай, и великий князь Александр были детьми и воспринимали происходящее как общее семейное горе. Конечно, они плакали на погребении сестры в Петропавловском соборе. Но все же дети по-иному переживают такие скорбные события.

Теперь двадцатиоднолетний великий князь Александр воспринимал неминуемо приближавшиеся в далекой Ницце события как личную трагедию. Ужасную и несправедливую. Ведь он так любил своего старшего брата!

Окрестности Санкт-Петербурга медленно проплывали за окном поезда. Города, где он, великий князь Александр Александрович, тогда просто Сашенька, появился на свет двадцать один год назад.

Жители Петербурга привыкли к выстрелам с Петропавловской крепости. Ведь, как правило, они означали радостное событие.

Одним из таких событий была старейшая петербургская церемония вскрытия Невы ото льда. Впервые она состоялась в апреле 1719 года, когда при стрельбе с бастионов крепости «невский адмирал» переехал через Неву и доложил государю об открытии навигации.

7 сентября 1832 года император Николай I утвердил детальный церемониал открытия навигации по Неве. По условному сигналу, подававшемуся с Адмиралтейства, к Санкт-Петербургской крепости выезжали начальник городской верфи (от пристани возле Домика Петра I на современной Петровской набережной) и директор кораблестроительного департамента Морского министерства (от Адмиралтейства). И начальник городской верфи, и директор кораблестроительного департамента, подъезжая к крепости, салютовали ей семью выстрелами из фальконетов, а после ответного салюта из крепости докладывали ее коменданту о свободном судоходстве по реке. После этого комендант крепости выезжал на катере под своим флагом и вся процессия направлялась к Зимнему дворцу, в кильватере один от другого.

Гребные суда горожан, желавших принять участие в церемонии, выезжали за начальником городской верфи и следовали в двадцати — двадцати пяти метрах от последнего катера. Приблизившись к Дворцовой набережной у Зимнего дворца, комендант крепости салютовал артиллерийскими выстрелами.

Затем все высаживались на набережной. Комендант Петропавловской крепости в сопровождении начальника городской верфи и директора кораблестроительного департамента входил во дворец и поднимался по парадной лестнице. Там гостей ожидал император. Комендант докладывал императору о состоянии вверенных ему частей, а сопровождавшие его лица — об открытии навигации. С этого момента разрешалось плавание судов по рекам столицы.

Стреляли и по иным поводам. В сентябре 1840 года в Санкт-Петербурге и его окрестностях состоялись грандиозные маневры войск гвардейского корпуса. В один из дней «боевые действия» проходили непосредственно в городе, и поэтому в маневрах принимал участие гарнизон Санкт-Петербургской крепости. В самый день совместных маневров происходил штурм Кронверка (который являлся неотъемлемой частью крепости) «открытою силою». А по завершении маневров со стен крепости раздался артиллерийский салют в семьсот девяносто пять выстрелов!

В царствование императора Николая I продолжалась еще одна традиция, заложенная Петром I, — возвещать пушечными выстрелами со стен Санкт-Петербургской крепости о важнейших событиях в жизни членов императорской фамилии.

Артиллерийскими залпами отмечали бракосочетания кого-нибудь из царствующей фамилии, рождения и крестины. Например, в день обручения наследника престола, великого князя Александра Николаевича (будущего императора Александра II), в 1840 году крепость салютовала двумястами пятьюдесятью семью выстрелами, а в день его бракосочетания раздалось триста два выстрела.

Относительно того, как возвещать о днях рождения, в 1834 году был принят особый императорский указ. Отныне был установлен следующий порядок: рождение великих князей отмечалось двести одним выстрелом, а рождение великих княжон — сто одним выстрелом.

Однако из этого правила делались и исключения: 19 августа 1842 года, в день рождения Александры, дочери наследника престола, цесаревича Александра Николаевича, и Марии Александровны, с крепости был произведен двести один выстрел, а 8 сентября следующего, 1843 года, по случаю рождения в семье цесаревича первенца — сына Николая — триста один выстрел. Николаю Александровичу, как старшему из детей, в будущем и предстояло наследовать отеческий престол.

О рождении ребенка в императорской семье или семье наследника престола возвещали пушечные выстрелы не только в обеих столицах, но и в крупных городах.

26 февраля 1845 года ранние сумерки короткого зимнего петербургского дня в понедельник, в начале Великого поста, были вдруг разорваны звуками орудийной пальбы. Пушки на бастионах Петропавловской крепости стреляли с точной периодичностью: один, пауза, второй, пауза, третий…

Жители Петербурга насчитали двести один выстрел.

Это количество пушечных выстрелов возвестило жителям столицы Российской империи о рождении в семье наследника престола, цесаревича Александра Николаевича, второго сына — Александра.

Первой в семье наследника престола, будущего императора Александра II, и Марии Александровны, была девочка, Александра, вторым — мальчик Николай.

Вслед за Александром Александровичем в семье родятся четыре сына и дочь: в 1847 году — Владимир, в 1850-м — Алексей, в 1853-м — Мария, в 1857-м — Сергей, в 1860-м — Павел.

Роды великого князя Александра, третьего ребенка у Марии Александровны, 26 февраля 1845 года принимали доктор Василий Богданович Шольц и главная акушерка Воспитательного дома Анна Чайковская.

Александром новорожденный был назван в честь отца и в память благословенного двоюродного деда, победителя непобедимого Наполеона.

В день рождения великого князя Александра был издан Высочайший манифест. В нем император сообщал:

«Божией милостью,

Мы, Николай Первый, Император и Самодержец Всероссийский,

и прочая, и прочая, и прочая.

Объявляем всем верным нашим подданным:

В 26 день сего февраля Любезная Наша Невестка, Цесаревна и Великая Княгиня Мария Александровна… разрешилась от бремени рождением Нам внука, а Их Императорским Высочествам Сына, нареченного Александром.

Таковое Императорского Нашего Дома приращение приемля новым ознаменованием благодати Божией, в утешение Нам ниспосланной, Мы вполне удостоверены, что верноподданные Наши вознесут с Нами ко Всевышнему теплые молитвы о благополучном возрасте и преуспеянии Новорожденного.

Дан в Санкт-Петербурге, в 26 день сего февраля, в лето от Рождества Христова 1845-е, царствования же Нашего в двадцатое».

Подписанный 26 февраля, манифест был опубликован лишь 1 марта 1845 года.

Автор манифеста, император Николай Павлович, стал и крестным отцом новорожденного внука.

Днем тезоименитства великого князя Александра Александровича было назначено 30 августа — день памяти святого благоверного князя Александра Невского. Святой князь стал небесным покровителем будущего императора.

С первых дней жизни началась и военная служба великого князя Александра Александровича. Высочайшим приказом императора Николая I новорожденный великий князь был назначен шефом Астраханского карабинерного полка и зачислен рядовым в гвардейские полки: Лейб-гусарский, Преображенский и Павловский.

В журнале «Маяк» было напечатано стихотворение на рождение великого князя Александра Александровича. Автором поэтического творения был почетный член отделения русского языка и словесности Петербургской академии наук, детский писатель Борис Михайлович Федоров:

Рождение ребенка в семье наследника престола Александра Николаевича было встречено с неподдельной радостью. Так, управляющий Третьим отделением Леонтий Васильевич Дубельт с воодушевлением писал:

«Воображаю, как доволен Государь, что у него вдруг два внука… Это видно по числу производств при рождении и крестинах. Дай Бог, чтобы новорожденный рос, был здоров и веселил сердце деда, родителей и все русские сердца не только здоровьем, но еще более достоинствами, свойственными будущему повелителю шестой части света.

Дай Бог! — Все русские помолятся об этом. — А я думаю, как вся Западная Европа бесится на это! Им бы хотелось, чтобы у нас и дети не родились…»

По воспоминаниям фрейлины Марии Фредерикс, «чертами лица малютка отчасти напоминал прадеда своего Императора Павла и второго сына его, Цесаревича Константина Павловича, что очень нравилось Императору Николаю I, благоговейно чтившему память отца и брата».

Слова «крестный отец» или «крестная мать» имели в России особое значение и никогда не были пустыми звуками.

Крещение ребенка являлось важной частью не только религиозной обрядности, но и повседневной жизни.

Процедура крещения великих князей и княжон была одной из придворных церемоний. Здесь все и вся было четко отработано, раз и навсегда определено ритуалом.

Крещение обставлялось со всей возможной традиционной пышностью. Ребенка укладывали на подушку из золотой парчи и укрывали тяжелой золотой императорской мантией, подбитой горностаем. При этом крестильные рубашки — розовые для девочек и синие для мальчиков — бережно сохранялись.

Крестили через две недели после рождения.

Так было и с Александром. Крестили новорожденного великого князя, будущего Александра III, 13 марта 1845 года в Большой церкви Зимнего дворца.

Таинство крещения начиналось с торжественного шествия в храм по дворцовым залам. По традиции мать ребенка не присутствовала на крещении, но получала подарки по случаю этого важнейшего события. Но зато в таинстве крещения участвовали старшие братья и сестры новорожденного. Так дети приобретали важный опыт участия в торжественных дворцовых церемониях.

Во время таинства крещения младенца на руках несла статс-дама, которую страховали «ассистенты».

В этот раз младенца несла на подушке статс-дама Мария Дмитриевна Нессельроде. Дело в том, что гофмейстерина цесаревны, первая придворная дама, которой по статусу и полагалось нести новорожденного, княгиня Екатерина Васильевна Салтыкова была больна.

Согласно требованиям церемониала на Марии Дмитриевне было «русское» придворное платье. На голове кокошник с нашитыми на него бриллиантами, перекрытый фатой.

По сторонам Марии Дмитриевны Нессельроде шли, поддерживая подушку и покрывало, два знатнейших сановника империи: генерал-фельдмаршал светлейший князь Варшавский Иван Федорович Паскевич-Эриванский и статс-секретарь граф Карл Васильевич Нессельроде. Сразу после крестин, в этот же день, Карл Васильевич был возведен в звание государственного канцлера.

Важной частью обряда крещения было возложение на младенца «статусных» орденов. Происходило это так: в конце церковной службы императору на золотом блюде подносили орден Святого Андрея Первозванного, который он возлагал на новорожденного.

Кроме этого ордена младенец «награждался» орденами Святого Александра Невского, Белого орла, а также высшей степенью орденов Святой Анны и Станислава и зачислялся в один из лейб-гвардейских полков. Девочки при крещении получали знаки ордена Святой Екатерины.

Во время таинства крещения певчие пели очень тихо, чтобы не испугать младенца.

Присутствовали на крещении на случай различных «детских неожиданностей» те, кто обеспечивал постоянный уход за младенцем: кормилица крестьянка села Пулково Царскосельского уезда Екатерина Лужникова, акушерка Анна Чайковская, доктор Василий Богданович Шольц. Но находились они за ширмами. По случаю торжеств они были нарядно одеты. Например, акушерка была в дорогом шелковом платье и кружевном чепце, украшенная бриллиантовым фермуаром и серьгами.

Завершился обряд крещения вечерним торжественным обедом.

Но еще до обеда младенец был сдан на руки нянек. Согласно принятой в императорской семье традиции няньки были англичанками. Первые два года за маленьким Александром ходила Екатерина Страттон. Ее сменила Томасина Ишервуд, которая была с ним до семилетнего возраста.

Ишервуд, по свидетельству современников, особенной воспитанностью и изысканностью манер не отличалась. Фрейлина Анна Тютчева, дочь поэта Федора Ивановича Тютчева, характеризовала ее так: «Ишервуд, рыжая и вульгарная до последней степени англичанка, которая обращается с ребенком с грубостью и фамильярностью дурного тона, которая не может не иметь вредного влияния на его развитие». «Мне кажется, — замечала по этому поводу Тютчева, — что следует как можно раньше окружать государей атмосферой учтивости и хорошего тона и внушать этим способом уважение к себе и к другим, чтобы впоследствии иметь право требовать того же к себе от них…»

Николай I искренне любил своих внуков и именно поэтому сам утвердил строгую систему воспитания великих князей. Николай Павлович хотел, чтобы у будущих государственных деятелей высшего ранга с юных лет сформировалась сознательная ответственность.

Ведь по праву своего рождения они оказались на высшей ступени социальной иерархии и не могли отказаться от исполнения своих обязанностей.

В разработке программы образования и воспитания великих князей принимали участие министр иностранных дел канцлер А. М. Горчаков и профессор русской истории М. П. Погодин. Все решения, связанные с системой образования, обязательно поступали на высочайшую апробацию деда.

Это он, Николай, утвердил своим внукам Николаю и Александру воспитателей: знаменитого генерала, в прошлом директора Пажеского корпуса Николая Васильевича Зиновьева и выпускника Пажеского корпуса, помощника директора Института корпуса путей сообщения полковника Григория Федоровича Гогеля.

Военные были назначены воспитателями внуков императора не случайно. Николай I не без основания полагал, что боевой офицер гораздо успешнее, чем какой-нибудь серый «штафирка», ученый профессор из университета, сумеет преподать русским великим князьям то «единое на потребу», что, прежде всего прочего, необходимо было усвоить будущим властителям Русского государства: веру в Бога, любовь и верность Отечеству. Как раз в то самое время император назначил министром народного просвещения академика Императорской академии наук князя Платона Александровича Ширинского-Шихматова, любившего повторять, что «польза философии не доказана, а вот вред от нее возможен».

Внуки называли деда «Ап-Papá». Появление у Николая I этого прозвища было связано с тем, что они, будучи маленькими, никак не могли произнести grand-papa по-французски. По воспоминаниям близких, это самое «Ап-Рарá» императора очень умиляло.

Известна редкостная набожность императора Николая Павловича. Он неукоснительно соблюдал все обряды, принятые в Православной церкви, приходил к воскресной обедне в дворцовой церкви раньше всех, причем любил, стоя у клироса, рядом с хором певчих, подпевать им. Такого же серьезного отношения к делам веры он требовал и от всех членов своей семьи.

Внуки его, маленькие великие князья Николай и Александр, уже с двух-трехлетнего возраста приходили в церковь и вместе со взрослыми отстаивали службы до конца. Фрейлина Марии Александровны Анна Федоровна Аксакова писала: «Я никогда не понимала, как удавалось внушить этим совсем маленьким детям чувство приличия, которого никогда нельзя было бы добиться от ребенка нашего круга; однако не приходилось прибегать ни к каким мерам принуждения, чтобы приучить их к такому умению себя держать, оно воспринималось ими с воздухом, которым они дышали».

Отношения старших братьев Николая и Александра были особенными. Александр тянулся к Николаю, как к старшему брату. В семье Николая звали Никсом. Разница в возрасте между старшими братьями была всего полтора года, с младенчества они были очень дружны, вместе учились и воспитывались и позднее считались среди детей «старшими».

Родители братьев, цесаревич Александр Николаевич и Мария Александровна, относились к вопросу воспитания и образования своих детей так же трепетно и внимательно, как и император Николай I.

Они старались подбирать лучших педагогов, стремились вникнуть в каждую деталь учебного процесса. Не раз советовались с видными государственными и научными деятелями.

Так, именно по поручению наследника престола Александра Николаевича член-корреспондент Петербургской академии наук, философ и публицист Алексей Степанович Хомяков составил специальную записку «Об общественном воспитании в России».

Алексей Степанович писал: «Воспитание в умственном и духовном смысле начинается так же рано, как и в физическом. Самые первые зачатки его, передаваемые посредством слова, чувства, привычки и т. д., имеют уже бесконечное влияние на дальнейшее его развитие.

Строй ума у ребенка, которого первые слова были: Бог, тятя, мама, — будет не таков, как у ребенка, которого первые слова были: деньги, наряд или выгода. Душевный склад ребенка, который привык сопровождать своих родителей в церковь по праздникам и по воскресеньям, а иногда и в будни, будет значительно разниться от душевного склада ребенка, которого родители не знают других праздников, кроме театра, балов и картежных вечеров…

Воспитание, чтобы быть русским, должно быть согласно с началами не богобоязненности вообще и не христианства вообще, но с началами Православия, которое есть единственное истинное христианство…»

Уже позднее Александр Александрович узнал, что взгляды родителей на воспитание сыновей расходились.

Отец Александр Николаевич настаивал на том, чтобы воспитание сыновей носило строго военный характер, поскольку великие князья будут офицерами. А мать Мария Александровна хотела, чтобы помимо военного воспитания сыновья получили и серьезное гражданское образование.

В итоге было решено, что воспитателями мальчиков будут военные, а педагогами — гражданские.

Первой наставницей, гувернанткой была Вера Николаевна Скрипицына. Она давала им первые уроки чтения и письма, арифметики и священной истории.

Вера Николаевна — вдова ярославского помещика, до назначения наставницей к детям наследника цесаревича служила инспектором в Воспитательном обществе благородных девиц в Санкт-Петербурге.

Оставив Воспитательный дом, Вера Николаевна переселилась в Зимний дворец. Ее комнаты и комнаты детей располагались во дворце со стороны Адмиралтейской площади, у Салтыковского подъезда.

Но, конечно, особую роль в семье играла мать. Позднее Александр Александрович признавался своей жене:

«Если есть что доброе, хорошее и честное во мне, то этим я обязан единственно нашей дорогой милой Матá. Никто из гувернеров не имел на меня никакого влияния, никого из них я не любил (кроме Б. А. Перовского, да и то позже); ничего они не могли передать мне, я их не слушал и на них не обращал решительно никакого внимания, они для меня были просто пешками.

Матá постоянно нами занималась, приготовляла к исповеди и говению; своим примером и глубоко христианской верою приучила нас любить и понимать христианскую веру, как она сама понимала.

Благодаря Матá мы, все братья и Мари, сделались и остались истинными христианами и полюбили и веру и церковь.

Сколько бывало разговоров самых разнообразных, задушевных; всегда Матá выслушивала спокойно, давала время все высказать и всегда находила, что ответить, успокоить, побранить, одобрить и всегда с возвышенной христианской точки зрения…

Рарá мы очень любили и уважали, но он по роду своих занятий и заваленный работой не мог нами столько заниматься, как милая, дорогая Матá. Еще раз повторяю: всем, всем я обязан Матá, и моим характером, и тем, что есть!»

Мария Александровна была не только ласковой, но и очень ответственной матерью. Немалую роль в воспитании детей играл составленный лично ею распорядок дня.

Как правило, лето проводили в Царском Селе. Весь двор переезжал в Царскосельские дворцы еще в мае.

Император Николай I Павлович, как обычно, занимал с императрицей Александрой Федоровной Александровский дворец, а цесаревичу Александру Николаевичу и его супруге Марии Александровне был предоставлен Зубовский флигель Екатерининского дворца. Там были оборудованы жилые и парадные половины.

Двух братьев, Николая и Александра, начали учить одновременно.

По распорядку дня мальчиков будили в семь часов утра. После молитвы пили чай. Затем шли здороваться и желать доброго утра родителям, «Ап-Рарá» — деду государю императору Николаю Павловичу, и «Ап-Матá» — бабушке царице Александре Федоровне.

С восьми до одиннадцати часов дети гуляли под присмотром полковника Григория Федоровича Гогеля. В одиннадцать часов для детей наступало время завтрака.

После завтрака до двенадцати часов великие князья поступали в распоряжение генерал-майора Николая Васильевича Зиновьева. Под его руководством по понедельникам и четвергам дети обучались артиллерийским навыкам, обслуживанию орудий. По вторникам и пятницам это время отводилось гимнастическим упражнениям. В среду и в субботу после завтрака они просто гуляли.

С двенадцати до четырнадцати часов, иногда на полчаса больше, занимались с Верой Николаевной Скрипицыной. Она обучала их основам русской грамматики и арифметике. Сразу после занятий обедали.

После обеда до шестнадцати часов снова гуляли с Николаем Васильевичем Зиновьевым. Летом — резвились, как хотели, а зимой — расчищали дорожки в парке, катали друг друга на санках. Когда позволял снег — лепили снежную бабу…

После гуляния и отдыха, с семнадцати до девятнадцати часов по понедельникам и субботам у них бывали уроки танцев. По вторникам и четвергам — занятия с В. Н. Скрипицыной. По средам и пятницам гуляли с Григорием Федоровичем Гогелем.

Так что весь день был заполнен занятиями, играми, прогулками, в том числе с отцом и дедом, которого внуки просто обожали. Порой все ходили купаться.

Анна Петровна Бологовская, урожденная Золотницкая, оставила такие воспоминания о царскосельском времяпрепровождении детей:

«Жили мы всегда в Царском, где стоял Кирасирский Его величества полк моего отца.

Чтобы играть с наследником Николаем Александровичем и великим князем Александром Александровичем, меня с моим братом Николаем каждое воскресенье привозили во дворец.

В длинной галерее Большого царскосельского дворца были собраны всевозможные игрушки, начиная с простых и кончая самыми затейливыми, и нашему детскому воображению представлялся тут полный простор.

Однако, несмотря на обилие, разнообразие и роскошь игрушек, одной из любимейших наших забав была игра в лошадки, а так как у меня были длинные локоны, то я всегда изображала пристяжную. Великий князь Александр Александрович вплетал в мои локоны разноцветные ленточки, садился на козлы, и мы с гиком летели вдоль всей галереи, причем в пылу игры великий князь нещадно хлестал «лошадей» по ногам; доставалось, конечно, и платью, к великому негодованию моей чопорной англичанки, которой оставалось, однако, только кисло улыбаться».

В Царском Селе для военных игр была выстроена крепость. Около этой крепости проходили строевые занятия великих князей.

Ходить строевым шагом, выполнять строевые команды и различные ружейные приемы их обучал отставной унтер-офицер лейб-гвардии Семеновского полка Тимофей Хренов. Он был назначен комнатным дядькой к великим князьям еще в 1848 году. В тот год внуки Николая I Павловича все лето безвыездно провели в Царском Селе, где были приняты самые строгие меры профилактики от свирепствующей по всей стране холеры.

В свободное от занятий время в этой крепости дети играли в войну. Та же А. П. Болотовская вспоминала:

«В Царском Селе была устроена по всем правилам искусства маленькая крепость для игр и военных упражнений наследника цесаревича Николая и великого князя Александра: были воздвигнуты бастионы, выкопаны рвы, стояли пушки, и мы, дети, постоянно играли в войну, причем мне всегда приходилось изображать маркитантку. Помню, как одна из наших игр в войну не окончилась трагически только благодаря своевременному вмешательству воспитателя великих князей, генерала Николая Васильевича Зиновьева.

Дело было летом, играли мы в поход, и я, конечно, изображала маркитантку, но в чем-то провинилась, и меня решили судить военным судом. Было устроено торжественное заседание, на которое меня привели со связанными руками и прочли мне целый ряд обвинений, после чего я была единогласно приговорена к смертной казни через расстреляние.

Мне завязали глаза, поставили к стенке и стали палить в меня из деревянных пистолетов. При первом залпе мне было приказано упасть, что я и выполнила, конечно, в точности, затем великие князья решили, что надо меня похоронить; недолго думая, схватили они меня за руки и за ноги и потащили к копне сена, где принялись устраивать мне могилу, причем я, только что расстрелянная, также принимала в этой работе самое деятельное участие; когда же все было готово, меня столкнули в яму и начали забрасывать сеном, а для того, чтобы лучше утрамбовать, вся компания уселась наверху. Вначале мне было весело и смешно, но вскоре я начала задыхаться, так как на мне сидели два великих князя, мой брат, Паткуль и два Адлерберга; двигаться я также не могла, так как была совсем придавлена тяжестью сидевших наверху. Не знаю, чем бы окончилась наша затея, если бы не подоспел генерал Зиновьев, который вытащил меня оттуда полумертвой и, о Боже, в каком виде.

Нас всех за это выбранили и тотчас же увели по домам, но надо было видеть, как на другой день великие князья ласкали меня и радовались; они меня очень любили, потому что я была ужасный сорванец и никогда ни перед чем не останавливалась».

Время после вечернего чая до сна, а ложились они в девять часов вечера, великие князья проводили с матерью и отцом.

В хорошую погоду ездили с матерью кататься в открытом экипаже по окрестностям, а в холодные или дождливые дни обыкновенно играли в ее комнатах либо же слушали чтение вслух В. Н. Скрипицыной, Г. Ф. Гогеля или кого-нибудь из фрейлин.

Читали обыкновенно Священную историю, сказки, рассказы о Кавказской войне или географических открытиях и путешествиях.

Иногда собирались в большой гостиной в семейном кругу. На чайном столе кипел самовар. В это время отец за ломберным столиком играл в карты со своими адъютантами и придворными, велись неторопливые задушевные беседы.

К 1 июля, когда праздновался день рождения «Ап-Матá», бабушки Александры Федоровны, двор переезжал из Царского Села в Петергоф. Семейство цесаревича Александра Николаевича в Петергофе неизменно занимало Фермерский дворец.

Фермерский дворец был построен по указу Николая I как летний павильон. Во дворце-павильоне прошло все детство его сына, великого князя Александра Николаевича. А после того, как великий князь Александр Николаевич женился на Марии Александровне и появились дети, павильон стал расширяться, перестраиваться. И превратился во дворец.

В Фермерском дворце протекала любимая всеми его обитателями сельская жизнь, где к утреннему столу неизменно подавались свежие продукты от собственной фермы. Их клали рядом с кувшином парного молока и ароматными караваями и булочками из печи.

Во дворце детям нравились нарядные и уютные комнаты матери, Марии Александровны, но больше всего — кабинет с пятигранным эркером-фонариком. И, конечно, Синий кабинет отца.

Но самым привлекательным и удивительным механизмом во дворце был лифт. Лифт представлял собой кресло, на котором можно было подняться на все этажи. В действие подъемное устройство приводил камердинер. Он находился в специальной кабине и вручную крутил ручку подъемного механизма. От кресла лифта камердинера отделяла стенка.

Интересные психологические портреты подростков Николая и Александра оставил их первый педагог Яков Карлович Грот. До приезда в Петербург он был заведующим кафедрой русской словесности и истории в Финляндском университете в Гельсингфорсе. Грот был приглашен для преподавания большинства дисциплин гимназического курса.

Яков Карлович в течение шести лет занимался с великими князьями русским и церковнославянским языками, всеобщей и русской историей, географией и немецким языком.

Для занятий отводилось время с семи часов утра до двух дня, с небольшими перерывами. В Зимний дворец Яков Карлович должен был приходить четыре раза в неделю. Но с мая до ноября место занятий менялось, так как императорский двор покидал Санкт-Петербург.

Яков Карлович Грот, несмотря на погоду, должен был ездить в Царское Село, Петергоф или Гатчину. Приезжать приходилось еще накануне вечером, чтобы успеть к тому или иному дворцу. Ведь занятия начинались в семь часов утра.

Воспитатели Н. В. Зиновьев и Г. Ф. Гогель, по словам Грота, просили его заменять уезжавших на лето в отпуск преподавателей, и ему приходилось вести дополнительные уроки, например, по французскому и английскому языкам. И, кроме того, вообще повторять с детьми пройденные по всем предметам уроки, кроме, естественно, Закона Божия. Ведь в воспитании царских детей решающее значение согласно русской традиции придавалось православию. Духовное воспитание и преподавание Закона Божия великим князьям было поручено духовнику императорской семьи протопресвитеру Василию Борисовичу Бажанову.

В своих записках Грот так изображает старшего из братьев: «Будущий наследник обещает чрезвычайно много. Наружность у него приятная. В лице его много сходства с отцом и отчасти с дедом. Черты лица у него правильные и гармонические, глаза голубые с большой живостью, светлые волосы, коротко остриженные. Нрав Николая Александровича веселый, приветливый, кроткий и послушный. Для своих лет он уже довольно много знает, и ум его развит. Способности у него блестящие, понятливость необыкновенная, превосходное соображение и много любознательности».

По отзыву Грота, великий князь Александр представлял полную противоположность старшему брату. Яков Карлович вспоминал, что с первых дней занятий Александр Александрович встречал его с распростертыми объятиями. Обхватывал его за шею и вис на ней. Чтобы освободиться от объятий, учитель шутя говорил ему, что боится, как бы юный великий князь не сломал ему шею или не задушил его.

Яков Карлович, по воспоминаниям жены Натальи Петровны Грот, отмечал, что в Александре не замечалось внешнего блеска, но он обладал светлым и ясным здравым смыслом, составляющим особенность русского человека, и замечательной сообразительностью, которую он сам называл «смекалкою».

На первых порах учение давалось ему нелегко и требовало серьезных усилий. Но эти слабые стороны с избытком вознаграждались другими его качествами, которых не было у старшего брата. Александр Александрович отличался на занятиях внимательностью, сосредоточенностью, прилежанием и усидчивостью.

Он любил учиться, на уроках допытывался, что называется, до самой сути вопроса и всякое знание усваивал хоть и не без труда, но обстоятельно и прочно.

Не менее любопытны записи в журналах воспитателей Григория Федоровича Гогеля и Николая Васильевича Зиновьева. Журнальные отчеты делались ежедневно. Вот некоторые записи, сделанные Г. Ф. Гогелем в 1850 году:

31 августа. «За обедом Александр Александрович был непослушен и очень раскапризничался, за что был лишен сладкого…»

1 сентября. «За чайным столом сидели хорошо, кроме Александра Александровича, который не совсем был умен, ссорясь с братьями…»

10 сентября. «Утром были умны, но гуляя по саду, я был недоволен Николаем Александровичем за то, что он не хотел поделиться с Александром Александровичем игрушками, имея две при себе, и хотя я говорил ему, что это дурно не делиться, когда брат так убедительно просит, но Николай Александрович не хотел исполнить доброю волею, и тогда я приказал ему отдать пику брату, что он исполнил тотчас же, но с неудовольствием…»

Николай Васильевич Зиновьев, в свою очередь, оставил такие записи:

17 сентября: «После чая, гулявши в залах и играя в прятки, я был недоволен старшими великими князьями за то, что часто ссорились и даже дрались, и хотя несколько раз им напоминал сделанное нами условие, что каждому воздастся тем же, однако же Александр Александрович, рассердись на Николая Александровича, ударил его 2 раза острием своей деревянной сабли довольно сильно по руке, за что я вынужден был тою же саблею ударить по руке Александра Александровича и лишить его удовольствия играть с нею…»

18 сентября: «Николай Александрович был приглашен к Маменьке обедать, а Александру Александровичу обещано это удовольствие, когда будет опрятнее кушать; это обещание так его поощрило, что он в первый раз в жизни ничего не пролил себе за обедом на салфетку…»

22 сентября: «Играли в больших залах, и я должен был побранить Николая Александровича за то, что он позавидовал брату, когда Александр Александрович выиграл 2 партии в кегли…»

13 октября: «Николай Александрович был оставлен без пирожного за то, что выщипал несколько перьев у залетевшей в комнату птички…»

8 ноября: «Пришедши в 5 часов к великим князьям, я застал Александра Александровича стоящего в углу за ослушание против нянюшки своей, которая была им чрезвычайно недовольна за то, что он еще, кроме того, был с нею невежлив. Я с трудом мог уговорить Александра Александровича извиниться перед нею, что он, однако же, исполнил, и тогда только мы сели за чайный стол, где все были умны и сидели прилично. Не могу умолчать при сем случае об милом поступке Николая Александровича, который, видя брата довольно долго в углу, просил меня простить его и, наконец, сам пошел уговорить Александра Александровича извиниться пред М-те Ишервуд…»

Год 1850-й запомнился братьям и тем, что впервые дед «Ап-Papá» император Николай I пожелал, чтобы внуки присутствовали на церковном параде в день полкового праздника Кавалергардского полка, шефом которого была императрица. Парад этот всегда происходил на Масляном лугу пред Елагиным дворцом. В Елагин дворец императорский двор обыкновенно переселялся 5 сентября, в день памяти святых Захария и Елизаветы.

По случаю парада с юных великих князей сняли красные русские рубашки, в которых они обыкновенно ходили, и нарядили Николая Александровича в полную парадную офицерскую форму лейб-гвардии Гродненского гусарского полка, а Александра Александровича — в лейб-гусарскую солдатскую шинель и фуражку. В этом виде явились они к императрице, чтобы поздравить ее, августейшего шефа кавалергардов, с полковым праздником, и присутствовали при богослужении и на параде.

Только самое начальное обучение обоих старших братьев проходило вместе.

18 февраля 1855 года скончался дедушка, «Ап-Рарá», император Николай I. Для его внуков, братьев Николая и Александра, это событие стало тяжелым ударом, ведь они искренне любили своего деда. Внуки присутствовали при последних минутах жизни «Ап-Рарá». Болезнь случилась внезапно. В конце января, перед Масленицей, император Николай I слегка простудился на свадьбе дочери графа Петра Андреевича Клейнмихеля. Вскоре простуда перешла в воспаление легких и болезнь быстро начала прогрессировать. Князь Владимир Петрович Мещерский писал: «Это умирание не имело признаков физической болезни, — она пришла только в последнюю минуту, — но умирание происходило в виде несомненного преобладания душевных страданий над его физическим существом».

18 февраля в 12 часов 20 минут, простившись с супругой, со всеми членами императорской семьи, в том числе и с внуками, с приближенными и слугами, Николай I скончался. «Боже мой! — писал управляющий Третьим отделением Императорской канцелярии Леонтий Васильевич Дубельт. — Не стало нашего государя Николая Павловича! Плач всеобщий, всеобщее изумление — никто не верит, чтоб этот дуб телом и душою, этот великан так внезапно свалился!.. Удар неожиданный, никто не подозревал, что недуг его принял опасное направление. Скорбь так велика, что описывать ее — дело невозможное!»

Корону Российской империи и статус государя унаследовал Александр II Николаевич. Статус наследника престола перешел к его старшему сыну. Так двенадцатилетний Николай Александрович получил официальный титул цесаревича.

Александр Александрович как второй сын продолжал оставаться просто великим князем. Он не испытывал по этому поводу никакого сожаления. По выбору деда, Николая I, Александру предстояла карьера артиллериста: высочайшим приказом от 28 января 1848 года трехлетний Александр Александрович был назначен состоять в Гвардейской конной артиллерии.

Звание же наследника престола и титул цесаревича требовали дополнительных и целенаправленных занятий.

Цесаревичу Николаю Александровичу предстояло осваивать специально разработанный для него курс высшего образования, который включал философские, юридические и военные науки в объеме академического преподавания. За его дальнейшим образованием следил граф Сергей Григорьевич Строганов, который считался при дворе одним из самых знающих людей и был до этого сначала попечителем Московского учебного округа, а затем московским генерал-губернатором.

Братья продолжали заниматься с преподавателями. Но уже по разным программам и порознь.

Будущий царский жребий выпал на долю старшего брата по праву рождения. И все же диктуемые высоким статусом новые обязанности не отдалили братьев друг от друга. Старший брат Николай, Никса, продолжал оставаться для Александра не только ближайшим родственником, но и самым доверенным и близким другом. Юношей объединяло также и множество общих интересов.

Александр не раз вспоминал события, в которых они вдвоем с братом принимали участие. Как, например, первый настоящий бал. Пусть и детский. Это было зимой 1851 года. Николай и Александр впервые стали полноправными участниками этого торжественного мероприятия. Прежде они были только зрителями и наблюдали за всем происходившим с хор парадных зал Зимнего дворца. Наблюдали не только балы, но и разнообразные праздничные мероприятия, военные церемонии, торжественные придворные выходы и приемы.

А летом того же 1851 года, точнее, 1 августа, оба брата приняли участие в торжестве по случаю открытия памятника императору Павлу I в Гатчине.

На площади перед дворцом выстроились гвардейские части, сформированные еще в царствование Павла Петровича.

Семилетний великий князь Николай Александрович, в мундире лейб-гвардии Павловского полка, командовал взводом, а шестилетний Александр Александрович, одетый в парадную солдатскую форму павловцев, стоял в торжественном карауле у памятника в прославленной еще с суворовских времен остроконечной гренадерке, с настоящим ружьем у ноги.

Они вдвоем любили вспоминать и случай в Ревеле. Семья отправилась туда на морские купания. Конечно же, мальчики не знали, что в Европе заполыхало пламя очередной революции, но слышали, как взрослые не раз говорили о походе в Венгрию. И вот как-то, после очередных взволнованных разговоров взрослых о боевых действиях русской армии в Венгрии, они решили, ввиду возможной диверсии неприятеля, укрепить Ревель и принялись при помощи нескольких саперов усердно воздвигать в саду земляное укрепление, торжественно названное ими форт «Дебречин», в честь венгерской крепости Дебрецен, взятой русскими войсками как раз в том же 1849 году.

И, конечно, запомнились рождественские елки в Зимнем дворце. Рождественские праздники любили все.

Готовились к ним заранее, в первую очередь подготавливая подарки. Это было очень увлекательное занятие. Родители дарили детям игрушки, книги, садовые инструменты. Дети старались сделать для родителей, бабушки и дедушки что-нибудь своими руками.

После рождественской службы устраивался семейный обед, а затем двери банкетного зала распахивались — и все «оказывались в волшебном царстве». Весь зал был уставлен рождественскими елками. Зеленые лапы елок были украшены сверкающими разноцветными свечами, увешаны золотыми и серебряными игрушками и золочеными фруктами. Шесть елок ставилось для семьи, остальные — для родственников и придворных.

Возле каждой елки был накрытый белой скатертью столик, уставленный подарками. Около полуночи детей уводили в детские.

Через три дня елки разбирали. Причем главными участниками этого мероприятия были царские дети, вооруженные ножницами. Ставили стремянки и срезали с елки лакомства и украшения. Все это елочное изобилие раздавали слугам, которые приходили сюда со своими семьями. Радовались все — и дарители, и одариваемые.

Это была незабываемая поездка! Впервые в жизни — в Москву, на поезде!

Там, в Москве, как им с Николаем объяснили родители, должны были отметить двадцатипятилетие со дня коронования на царство императора Николая Павловича, их любимого «Ап-Рарá».

К этому событию было приурочено и празднование открытия железной дороги, соединившей две русские столицы.

В четыре часа утра 19 августа 1851 года царское семейство выехало из Санкт-Петербурга по новой железной дороге. «Ап-Рарá» с гордостью говорил, что это была первая в мире двухпутная железная дорога такой протяженности.

Рассвет они встречали у окна вагона. За окном бежали деревца, рощицы, поля, деревни. Крестьяне на полях поднимались в полный рост и с удивлением смотрели на несущийся куда-то поезд. То есть на них, сидящих в этом самом поезде у окна. Это было незабываемое ощущение.

На каждой станции по пути в Первопрестольную императора встречали толпы народа. Люди стояли вдоль полотна железной дороги, чтобы хоть мельком взглянуть на царский поезд и помахать руками первым пассажирам.

Путешествие длилось всего один день. Удивительный день: самый длинный и самый короткий. В тот же вечер, в одиннадцать часов, поезд прибыл в Москву.

Москва поразила братьев. Они с восторгом смотрели на улицы, запруженные толпами ликующего народа.

У Иверской часовни путешественники вышли из карет, чтобы помолиться перед чудотворной иконой Божией Матери и возблагодарить Господа за благополучное окончание дальней дороги.

Затем проехали через Красную площадь и Спасские ворота в Кремль. Там они проследовали в Большой Кремлевский дворец.

На другой день состоялся торжественный выход императора и всей семьи через Красное крыльцо в Успенский собор.

Переживания детей очень точно описал Сергей Спиридонович Татищев:

«Торжественное богослужение под древними сводами первопрестольного храма Русской земли; гул колоколов, сливающийся с пушечною пальбою, но покрываемый восторженными кликами несметной толпы при двукратном появлении Венценосной четы в дверях дворца и собора; одушевление, ликование, умиление, слезы, неподдельный восторг народа, достигающие апогея в ту психологическую минуту, когда Император и Императрица, остановясь на высшей ступени Красного крыльца, милостивым поклоном отвечают на выражения народной любви; все это могучее и живое проявление таинственной и неразрывной связи Самодержавного Русского царя с его народом не могло не произвести на юные умы Николая и Александра Александровичей глубокого и неизгладимого впечатления. Расширялся и светлел их умственный кругозор и в детских их сердцах зазвенели им самим дотоле неведомые струны…

Царская семья провела в Москве целые три недели, в продолжение которых молодые Великие князья могли вдоволь насладиться своеобразною прелестью древней столицы с ее златоглавым Кремлем, древностями, святынями, с чудным видом с дворцовой террасы на Москву-реку, со всем ее чисто русским народным складом и особенностями.

Не подлежит сомнению, что с этого первого посещения Белокаменной глубоко запала в чуткие и отзывчивые души обоих братьев и там пустила крепкие корни любовь ко всему родному, к русской старине и народности, о которых они до тех пор не имели ясного представления и которые впервые поразили их в Москве, как некое откровение…»

Больше всего братьям нравились праздники на Детском острове Александровского парка Царского Села. Этот остров был любим несколькими поколениями императорских детей.

Именины Александра и день рождения Николая приходились на конец августа — начало сентября, и потому местом их проведения, как правило, становился Александровский парк и его знаменитый остров. 30 августа — именины у Александра, 8 сентября — день рождения Николая.

Праздники — это всегда подарки. Как и все дети, они любили подарки.

Подарки были очень разные. Причем детям наряду с игрушками старались дарить и полезные вещи. В 1852 году в день именин семилетний Александр Александрович получил в подарок от дедушки Николая I детское оружие — ящик с ружьем, пистолетом и прибором к ним. Все это было изготовлено знаменитыми тульскими мастерами.

Бабушка, императрица Александра Федоровна, вручила ему славянское Евангелие в русском переводе в бархатном переплете с бронзовыми украшениями, золотые карманные часы с маленькой цепочкой, перламутровое портмоне и четыре английские раскрашенные гравюры.

Дяди, великие князья Николай и Михаил Николаевичи, принесли племяннику художественно вырезанную из дерева группу, изображающую итальянских охотников.

Старший брат преподнес охотничий арапник с костяным свистком. Кроме этого, Александр получил свой старый и изломанный егерский рожок, который старший брат «починил и отделал заново за свой счет».

В ответ Александр подарил старшему брату в день рождения не только «весь снаряд трубочиста», но и «за свой счет исправил его старую валторну».

Именины и день рождения братьев в 1857 году вновь отмечали на Детском острове. Сначала был фейерверк, а затем дети сами приготовили себе очень простое угощение — ленивые щи и бифштекс с картофелем.

А потом были подарки. Особенно запомнилась большая лодка, которую подарила на день рождения внуку Николаю бабушка императрица Александра Федоровна.

Двенадцатилетний Александр Александрович на именины получил от отца-императора набор «мужских» подарков: два акварельных рисунка, бронзовые столовые часы, серебряное портмоне, старинный русский бердыш, две картины, двадцать четыре раскрашенные литографии, изображающие войска гвардии, французское иллюстрированное издание. Была среди подарков и фотография отца в мундире лейб-гвардии Финского стрелкового батальона, ведь именинник был шефом того самого полка.

Традиция дарить подарки в семье Александра II была одной из самых почитаемых и любимых.

На двадцатилетие, то есть 26 февраля 1865 года, отец подарил сыну картину известного живописца и иллюстратора Константина Александровича Трутовского, приобретенную на выставке в Академии художеств, а также большую фотографию с картины художника-баталиста Александра Евстафиевича Коцебу «Полтавская битва».

Мама, которая в это время находилась в Ницце, прислала с фельдъегерем альбом с новыми фотографиями. А через несколько дней юбиляр получил второй подарок от матери — любимый музыкальный инструмент — comet а pistons. Ему очень нравились медные духовые инструменты. Comet a pistons был особенным. Он напоминал трубу, но у него была более широкая и короткая трубка и он был снабжен не вентилями, а пистонами.

Мероприятия и события, участниками которых они, то есть Николай и Александр, были вместе, остались в памяти особенно яркими картинками.

30 мая 1858 года, в день рождения Петра I, вся императорская фамилия присутствовала на открытии грандиозного Исаакиевского собора в центре Петербурга. Величественный собор был создан напряженным долголетним трудом отечественных мастеров-строителей. Освящение этого великолепного храма подвело своеобразный итог полуторавековым усилиям самодержцев династии Романовых увековечить имя святого преподобного Исаакия Далматского, византийского монаха, ставшего покровителем основателя города и Российской империи Петра Великого. Кроме того, собор должен был демонстрировать впечатляющий символ единства православия и государственности.

После знаменательного церковного торжества юным великим князьям была предоставлена возможность посетить некоторые священные обители северо-запада России. Это случилось во второй половине июня.

Поводом к этой поездке послужило возвращение Александра II из двухнедельного путешествия на север, в Соловецкий монастырь.

26 июня навстречу императору на пароходе-фрегате «Александрия» отправилась императрица в сопровождении четырех сыновей и гостившей при дворе принцессы Вюртембергской Ольги Николаевны с супругом. Встреча планировалась в Лодейном Поле, расположенном в 244 километрах от Петербурга на старинном Архангельском тракте.

Уже днем того же дня пароход-фрегат «Александрия» пришвартовался у стен могучей крепости на острове в истоке Невы из Ладожского озера. Царственные путешественники с огромным любопытством осматривали могучие стены знаменитой Шлиссельбургской крепости, основанной новгородцами на Ореховом острове в начале XIV века. Крепость, названная новгородцами Орешек, была форпостом борьбы со шведской экспансией. Особенно поразил Александра Александровича рассказ об опальном императоре Иоанне Антоновиче, трагически погибшем в стенах этой крепости.

Затем «Александрия» отправилась дальше. После встречи с императором в Лодейном Поле все вместе двинулись в обратный путь.

27 июня побывали в Свято-Троицком Александро-Свирском мужском монастыре. Обитель была основана в 1484 году. Там, в Преображенском соборе, у чудесно сохранившихся нетленных мощей преподобного Александра Свирского были отслужены литургия и молебен с коленопреклонением.

28 июня их ждал удивительно теплый прием на острове Валаам, который по праву назывался Северным Афоном. Монастырь на Валаамских островах в северо-западной части Ладожского озера на протяжении веков являлся духовном центром Православной Руси.

Прямо на берегу царская семья была встречена игуменом и братией криками «ура!». Вверх к собору Святых Сергия и Германа, основавших монастырь в начале XIV века, шли по дороге, усыпанной свежими полевыми цветами.

Выслушав приветствие настоятеля обители, Александр II признался: «Это мое давнишнее желание посетить Валаам. Слава Богу, что оно исполнилось».

После обедни августейшие паломники побывали в келье игумена, осмотрели оба соборных храма и ризницу. Озером любовались на монастырском боте, на котором гребцами были монахи, а кормчим отец казначей. На боте сумели посетить принадлежащие обители скиты Святого Николая и Всех Святых. Там монарх беседовал со схимниками. А цесаревич Николай и великий князь Александр в церкви Святителя Николая поставили свечи пред иконой.

Когда возвратились в монастырь, государь и его спутники пошли в трапезную и заняли места за общим столом вместе с иноками.

На старом братском кладбище всех гостей привлекло одно захоронение. Это была могила шведского короля Магнуса. По монастырской легенде, флот Магнуса во время похода на Новгород и Карелию погиб, застигнутый бурей в Ладоге. Сам же король спасся на Валааме, где в благодарность за свое чудесное избавление от смерти принял православие, против которого раньше боролся, постригся в монахи с именем Григорий и вскоре, в 1371 году, скончался в монастыре.

Настоятель проводил царскую семью на пароход и при прощании благословил императорскую чету и их детей. В знак памяти своего посещения цесаревич Николай и великий князь Александр подарили Валаамскому монастырю две драгоценные лампады к мощам преподобных Сергия и Германа. Когда пароход отчалил, братия на берегу запела «Спаси, Господи, люди твоя».

Александр II с сыновьями поднялись на трап в штурманскую рубку, а императрица осталась на палубе. Торжественное пение монахов сливалось с громкими криками «ура!». Государь снял фуражку и поклонился насельникам обители.

На пути в Петербург была еще одна остановка — на острове Коневец. Остров расположен в трех километрах от западного берега Ладожского озера, примерно в ста километрах от столицы. Там, на острове, 29 июня путешественники посетили Рождество-Богородичный Коневский мужской монастырь. Монастырь был основан в 1393 году преподобным Арсением Коневским, прожившим до этого три года на Афоне. Юных великих князей поразил огромный валун Конь-камень, который и дал название острову.

Но путешествия того лета после возвращения в Петербург не закончились.

Вскоре из Кронштадта на пароходе-фрегате «Рюрик» Александр с братом отправились в Нарву, затем в Выборг. В плавании царевичей сопровождали военные воспитатели, наставник Гримм, врач Обломиевский и секретарь Оом. По Сайменскому каналу поднялись в озеро Сайма и полюбовались величественным водопадом в Иматре. Затем по тому же живописному Сайменскому каналу спустились обратно в Выборг. Отсюда шхерами проследовали на Пютерлакскую гранитную ломку и к устью реки Кюмени. Путешествие продолжалось со 2 по 11 июля.

Значительная часть июля и августа была посвящена занятиям в Петергофском лагере военно-учебных заведений. Братья были зачислены в ряды 1-го Кадетского корпуса.

Изредка сыновья сопровождали своего августейшего отца на учения, маневры и смотры Гвардейского корпуса в Красном Селе.

Яркой страницей в памяти осталось 25 июня 1859 года — день рождения покойного деда — императора Николая I.

В этот день великий князь Александр, брат Николай и вся семья приехали на Исаакиевскую площадь. Там перед Мариинским дворцом открывался памятник императору Николаю I.

Николай I был изображен в мундире офицера Конногвардейского полка гарцующим на рослом скакуне. Самым невероятным казалось то, что массивная шестиметровая бронзовая конная фигура опиралась только на две точки опоры, которыми служили задние ноги коня.

Не менее интересным оказался и пьедестал памятника, украшенный четырьмя аллегорическими женскими фигурами. Великие князья с интересом рассматривали эти скульптуры, ведь головы фигур были портретными изображениями императрицы Александры Федоровны, гранд-Мама, и дочерей Николая I — Марии, Александры и Ольги, теток царевичей.

В сентябре того же 1859 года произошло еще одно событие. 8 сентября, когда старшему брату цесаревичу Николаю Александровичу исполнилось шестнадцать лет, состоялась торжественная церемония провозглашения его юридического совершеннолетия.

В тот день в присутствии всех членов императорской семьи и почетных гостей он принес духовную присягу на верность государю и гражданскую присягу на верность Отечеству.

Сразу же после принесения присяг наследник престола был отделен от младших братьев и получил специальные апартаменты в Зимнем дворце.

В декабре 1859 года на рождественские праздники, которые традиционно с елкой отмечались царской семьей, в Петербург приехал главнокомандующий Кавказской армией князь Александр Иванович Барятинский. Ему, как победителю знаменитого предводителя горцев Шамиля, было присвоено звание фельдмаршала. По установленному правилу новому фельдмаршалу были представлены все высокопоставленные военные лица, в том числе и сыновья императора.

Братья знали, что их отец Александр II считал старшего сына Николая «слишком изнеженным», поэтому требовал более частых занятий в гимнастическом зале и верховой езды.

Однажды, упражняясь в скачках с препятствиями, Николай упал с лошади. Считалось, что это могло стать одной из причин последовавших позднее проблем со здоровьем у цесаревича. Результатом падения были сильный ушиб позвоночника и, возможно, сотрясение мозга. Впрочем, одна из фрейлин двора называла роковым не этот случай, а другой, который произошел несколько лет спустя, когда великий князь, «пробуя силы свои с принцем Лейхтенбергским», очень сильно ударился об угол мраморного стола.

В 1861 и 1863 годах наследник Николай совершил две поездки по России. Это считалось необходимым для будущего правителя, чтобы он мог ближе познакомиться со страной и с людьми.

Поездки были организованы исключительно для Николая, и поэтому братьям удавалось встретиться лишь в промежутках между отъездами и приездами. И тогда радости их не было предела. Так случилось и в августе 1861 года.

19 августа 1861 года шестнадцатилетний Александр отправился в Москву с четырнадцатилетним братом Владимиром. Программа посещения Первопрестольной включала и поездку в Новый Иерусалим. В дневнике Александр записал (здесь и далее сохранена орфография подлинника):

«22 августа. Встали в 7 часов и пили чай дома. В 9 часов мы поехали в колясках на железную дорогу, чтобы ехать в Новый Иерусалим. Скоро мы сели в вагоны и отправились. С нами поехал Н. В. Исаков, который был в Иерусалиме и мог нам рассказать об нем. Когда мы приехали на Крюковскую станцию то мы сейчас же сели в кареты и отправились в путь. В 1-й карете сидели: Б. А., М. Реми, А. Б. и я, во 2-й сидели Н. В. Исаков, Д. Ф., Н. П. и Владимир. Через 1 ½ часа мы уже были в Монастыре. Никто нас не ждал и оттого мы дожидались прихода Архимандрита, который нас встретил с духовенством и отслужил маленький молебен. Потом мы начали наш осмотр который продолжался 2 часа из церкви, в которой теперь 39 пределов, мы пошли в скит патриарха Никона и осмотрев его пошли в трактир обедать, нас провожала ужасная толпа.

Обед был прост, но хорош, и мы с аппетитом пообедали.

После обеда мы сидели в комнатах, где все курили и разговаривали. Севши в коляски, мы поехали в обратный путь и приехали на станцию раньше, чем ожидали, и потому поезд не был еще готов. Через несколько минут все было готово и мы поехали назад в Москву. Приехали туда в 6 часов».

И вечером он встретился с любимым братом, вернувшимся из первого путешествия по России.

Тогда Александр Александрович записал в дневнике:

«Прямо со станции мы отправились домой, где застали Никсу, который приехал из Нижнего Новгорода.

Мы с ним пошли к себе и там пили чай со всем обществом.

Теперь я намерен идти к Никсе осматривать его вещи, а потом лягу спать».

На следующий день он вновь оставил запись в дневнике:

«23 августа встали в 7 часов и пили чай дома с М. Реми а потом я писал письма. К нам приходили Ф. А. и И. В. После завтрака мы пошли в Патриаршию Ризницу и осматривали там старинные вещи. Там есть очень хорошие древности: напр.: Евангелие на Греческом языке VII или VIII века, потом очень много богатых риз и митр Патриарха Никона. Там есть еще перстень, который был дан Ханом за исцеление его дочери Святителю Алексею. Походив там около 1 часа, мы пошли опять в Терема, а оттуда домой. В 2 часа мы поехали кататься, я с М. Реми, а Владимир с Н. П. Покатавшись около часу, мы возвратились домой, и я сел писать журнал. В 4 часа мы сели обедать, после обеда я и Владимир пошли к Никсе, и я оставался там довольно долго, а потом пришел домой, где все готовы были ехать смотреть Храм Спасителя. Мы видели там только одну часть отделанную, а прочее все закрыто. Потом мы осматривали колонны и пьедесталы из яшмы. Больше нечего было смотреть. Приехав домой, мы пили чай у Б. А., куда пришел и Никса. Потом мы пошли к нему и смотрели виды Нижнего Новгорода, Казани и Владимира. Потом я пришел домой, где застал И. В. и А. И. Они у нас оставались довольно долго. Этим кончился наш день.

24 августа. Встали в 7 часов и пили чай дома с М. Реми. Потом мы все кроме Владимира пошли в церковь Спас на Бору. Там теперь все переделывается и пишут образа. Мы прикладывались к мощам Степана (Стефана. — А. М.) Пермского. Там похоронены тоже Князья и Княгини Русские. В старине это был Княжеский монастырь и там постригали Русских Князей в монахи, перед смертью. Оттуда мы пошли в Церковь Св. Лазаря. Эту церковь недавно отыскали, она была погребом и в ней нашли бочки с дегтем.

Теперь ее подновили и там служат. Осмотрев церкви, мы возвратились домой. В 11 часов мы поехали в Новоспасский монастырь, где похоронены все Романовы и их родные. Нам показывал Архимандрит монастыря Агапит. Осмотрев Собор и могилы, мы простились с Архимандритом, который подарил мне образ. Оттуда мы поехали в Донской монастырь и там тоже осматривали собор и другую церковь, где похоронен Амвросий, который был убит во время бунта, когда была чума. Настоятель монастыря дал мне там образ Донской Божией Матери. Простившись с ним и с монахами, я с Б. А. сели в коляску и уехали, а за нами наша свита. На дороге домой мы заехали к Графу Блудову, который живет в Александрии, и пили у него чай. Побыв там около получаса мы поехали домой обедать. У нас обедал Гн Снегирев, который ездил с нами по монастырям. После обеда мы поехали в четверках на Смоленскую дорогу и заходили в дом, где был совет Генерала Кутузова в 1812 году 1-го Сентября. Дом этот внутри остался как он был тогда; теперь там висят портреты Генер. 12-го года. С этого места мы поехали в Новодевичий монастырь, и там осматривали собор, где был маленький молебен. После молебна мы пошли смотреть келью, где жила Софья Петровна (очевидно, Алексеевна. — А. М.), теперь там Настоятельница монастыря. Мне подарили там образ Спасителя очень хорошо сделанный. Простившись с ними, мы поехали домой, где Владимир пил чай. В ½ 9 мы пошли к Никсе пить чай. Оставшись там около часу я пошел домой писать журнал. Н. П., М. Р. и А. Б. поехали в Эрмитаж. Я иду спать.

25 августа. Встали в 7 часов и пили чай дома с М. Реми. Потом пошли к Б. А. и там наши курили. Побыв там немного мы поехали с Б. А. в Симонов монастырь к обедне, туда поехали тоже И. В. и А. Б. Когда мы приехали в Монастырь то там никого не было, наконец мы нашли одного человека который нам показал дорогу и мы вошли во Церковь там уже началась обедня, мы стали с Б. А. около стенки и нас никто не узнавал около часу; но наконец узнали и начали суетиться. Когда мы увидели, что нас узнают, то тогда мы потихоньку вышли вон и пошли к коляскам и были уже под воротами как пришел Настоятель монастыря и приглашал нас в ризницу и осмотреть монастырь; но мы ему сказали что нет времени и уехали домой. Приехавши домой, мы завтракали, а потом все пошли к. Б. А. курить, а я пошел писать журнал.

Потом я с Б. А. поехал по магазинам, но ничего не нашли хорошего. Возвратившись домой, мы застали у себя Графа Блудова, который оставался у нас довольно долго. В 4 часа я пошел к Никсе обедать; у него было довольно много за обедом, но все свои. После обеда я надевал костюмы и сапоги, привезенные из Нижнего Новгорода. В 6 часов мы поехали в Коломенское Село, где был прежде дворец Алексея Михайловича, теперь его нет, но остался только челобитный столб. Церкви там очень старинные их 4, почти все в одном месте. Летом там бывает Кадетский лагерь. На возвратном пути мы встречали много экипажей дорожных ехавших в Тулу. Этот вечер по всей Москве бывают всенощные потому что это Канун дня Коронации. Возвратившись домой мы с Б. А. пошли одни в Успенский собор, послушать службу и видеть как простой народ молится. Нам это хорошо удалось, нас никто не узнал в Соборе и мы постояли там немного и потом вышли вон, и пошли домой через коридоры. В 8 часов мы все пили чай и долго сидели вместе. Потом Никса пошел домой, а я снова сел писать журнал и потом уйду спать.

26 августа. Встали в 7 часов и потом пили чай с М. Реми. После чего я долго с ним сидел и говорил. В 10 часов я пошел в полной парадной форме к Никсе, а оттуда мы пошли в залы, где стояли все Генералы, Сенаторы и офицеры. Когда мы прошли мимо их, то они все пошли в Церковь, а мы другой дорогой взошли в Храм, где нас встретил Митрополит с духовенством. Он сказал речь Никсе. Потом началась обедня и мы вошли во внутрь. Обедня шла очень долго, а потом был молебен. Когда вся эта церемония кончилась мы вошли во дворец тем же ходом. Возвратившись домой мы завтракали. После завтрака я с Б. А. поехал с визитами к Тучкову, к Н. Г. и к генер. Рамзаю.

Кончивши свои визиты, я пошел смотреть образа, которые нам принесли продавать, а потом пошел писать журнал. В 4½ часов был большой обед в Александровской зале; на этом обеде был Митрополит.

Обед не долго продолжался, и был очень хорош. Музыка играла очень хорошо. После обеда все вышли в Андреевскую залу и там разговаривали. Когда мы пришли домой то я начал выбирать образа, а потом А. И. читал «Богдан Хмельницкой». В 8 часов пил у нас чай Ник[с]а. За чаем приходил к нам проститься Снегирев. Потом Д. Б. читал нам свой журнал. Простившись с Никсом, я пошел доканчивать свой журнал. Завтра в 7 часов мы оставляем Москву.

27 августа. Встали в 6 часов и пили чай с нашими. После чаю мы поехали к Иверской Божией Матери, а оттуда мы поехали на железную дорогу. Там приехал нас проводить обер-полицмейстер Крейц. В 7 часов поезд тронулся и мы в последний раз увидели часть Москвы. Завтракали и обедали в вагоне с офицерами путей сообщения, которые нас проводили от станции до станции. Мы шли очень скоро 60 верст в 1 час. В Колпине мы были в 8 ½ часов и сейчас же поехали в Царское в колясках, было очень темно и оттого мы часто должны были ехать тихо. Приехали в Царское в ½ 10 часа, где нас встречали все наши на подъезде. Потом мы пошли пить чай, а после чаю легли спать. Этим окончилось наше приятное путешествие в Москву».

Наследник Николай Александрович много ездил по стране, знакомясь с жизнью своих будущих подданных.

Во время всех расставаний братья вели активную переписку.

Каждое письмо брата становилось для Александра праздником. Младший брат Алексей (в семье его звали Сейчик) однажды принес письмо от Никсы. Александр и Алексей читали его вместе и веселились. Никса писал младшему брату:

«…Ваш братец Николашка вам кланяется и желает много лет здравствовать. Думается мне, что подзабыли вы братца вашего набольшего, вот и взял перо гусиное и отписываю вам цидулку сию неграмотную.

Я, слава Богу, жив и здоров и преуспеваю в путь-шествии моем. Газет и писем моих к братцам, думаю, вы не читаете по малой вашей, не в обиду будь сказано, грамотности. Так я сам хочу вашу милость известить и с вами малое время покалякать.

Теперь аз малое время плыву на некоем паровом ките, именуемом «Поспешный», сиречь «скоро ползущий» Идем мы вниз по матушке по Волге, по широкому раздолью. Воистину, Ваше Высочество, широкое раздолье. Хорошо море, да Волга лучше… Берега, Ваше Высочество, какие! Страсти сущие! Почище будет, чем в Петергофской речке, высоко и привольно. Гуляй, сколько душе угодно… Хорошо, доложу вам, также на Нижний посмотреть, из себя красив выглядит; ну и город важный, богатый — все есть. Вот доложу, какие есть тут, стоят и проживают городища: Рыбинск, Ярославль, Кострома прозываются пресущественные города!

Особливо Ярославль из себя красив: ну и богатеющие купцы тут проживают и на ярмонку в Низовой Новгород ездят, там торг свой ведут. Эти города называю вам, потому что вы в географии еще не тверды, а может, до того не дошли, а где-нибудь по Америке или по Африке прогуливаться с указкой изволите. Ну, признаться, и я не твердо их знал, а вот как теперь, то и помню…»

Кто же мог представить, что когда Николай писал эти полные веселья и юмора строки, жить ему оставалось чуть больше полутора лет.

Император Александр II почти все лето 1863 года провел в Царском Селе с сыновьями Александром, Владимиром и Алексеем. В тот год не было обычного лагерного сбора гвардии в Красном Селе. Дело в том, что большая часть гвардейских полков была отправлена в Литву и Польшу для усмирения охватившего эти области мятежа.

Те летние месяцы, проведенные вместе, сблизили императора с сыновьями. И в первую очередь это касалось Александра, который в качестве флигель-адъютанта часто дежурил при отце.

Все дни они проводили вместе. Когда удавалось, гуляли, «с наслаждением» купались, обедали, а по вечерам катались верхом, в экипажах или на лодке по озеру.

В июле Александр Александрович вместе с братом Владимиром отправились с отцом в Финляндию. Там между Тавастгусом и Гельсингфорсом проходили военные маневры.

Затем Александр и младшие братья сопровождали отца в Гельсингфорс на открытие финляндского сейма. Накануне отплытия на яхте «Штандарт» они принимали участие в устроенной моряками гонке судов, в которой Александр и Алексей Александровичи взяли первые призы. И это был настоящий праздник!

В Гельсингфорсе Александр вместе с братьями присутствовали при произнесении отцом тронной речи, которой император открыл финляндский сейм. Затем участвовали во всех празднествах, устроенных по случаю восстановления конституционной жизни Финляндии. Танцевали на балу в Гельсингфорсе, ездили с отцом на охоту.

Во время пребывания в финляндской столице император Александр II произвел своего сына Александра в полковники.

По возвращении из Финляндии Александр II поехал в Крым. Там, в Ливадии, его давно ждала императрица.

Почти все лето с перерывами на поездки продолжались занятия великих князей.

С воспитателем графом Борисом Алексеевичем Перовским у его питомцев установились самые сердечные отношения, полные уважения и доверия друг к другу. Борис Алексеевич сообщал своим подопечным, что писал их родителям в Крым о прилежных занятиях великих князей и их больших успехах. Перовский отмечал, что разительные перемены в учебе произошли у Александра Александровича.

Одной из причин увлечения Александра Александровича учебой было пополнение состава его прежних преподавателей профессором Санкт-Петербургского университета Иваном Ефимовичем Андреевским. Он был приглашен читать краткий курс энциклопедии права.

Интерес и увлеченность, внесенные профессором в учебные занятия, отразились и на других предметах. Так, Александр Александрович в короткое время сделал большие успехи во французском языке, на котором мог уже без труда разговаривать.

За время отсутствия родителей и старшего брата Александр и его братья — великие князья — подружились и сблизились с двоюродными братом и сестрой герцогом и герцогиней Лейхтенбергскими. Николай Максимилианович и Евгения Максимилиановна проводили осень в Царском Селе. С Николаем Александр часто охотился и совершал большие пешеходные прогулки, а с Евгенией ездил верхом и часто у нее обедал.

Вместе отправились в Колпино встречать возвращавшегося из продолжительного путешествия Никсу.

Никса с удовольствием и увлеченно рассказывал о своей поездке по двадцати русским губерниям. Он признавался, что эти месяцы путешествия научили его большему, чем три года учения за книгами. Ведь он увидел настоящую Россию, такой, как она есть, познакомился с жизнью людей, узнал о их нуждах и заботах.

Братья слушали его рассказы обо всем увиденном, затаив дыхание.

После возвращения Никсы из путешествия 1863 года окружающие, как писала одна из фрейлин, были «поражены переменой великого князя… Наследник был худ и бледен».

А вскоре болезнь обострилась: Николай жаловался на слабость и сильные боли в пояснице. Врачи ничего точно диагностировать не смогли, ограничившись догадками, что это, возможно, последствия простуды.

Было принято решение отправить цесаревича в Европу. Причин для путешествия 1864 года было три: первая — поправить здоровье, вторая — окончательно завершить большой европейской поездкой свое образование, а третья, не менее важная, — посмотреть возможных невест.

Александр II считал, что его сыну непременно следует посетить Данию. Это желание касалось третьей причины путешествия наследника. Отец хотел, чтобы в Дании Николай познакомился со второй дочерью короля. Этого же, то есть династического брака, хотели и родители датской принцессы Дагмары.

Секретарь цесаревича Федор Адольфович Оом вспоминал о принцессе: «Она была одета чрезвычайно просто, в светлом летнем платье с черным передником. Прическа была простая, гладкая коса поддерживалась сеткой. Маленькая головка чрезвычайно грациозно покоилась на стане невысоком, но необыкновенно пропорционального сложения. Глаза поразили нас всех выражением ласки и кротости, а между тем взор пронизывал человека, на которого они были обращены».

Молодые люди познакомились. И не только познакомились, но и под чутким вниманием родителей Дагмары смогли узнать друг друга поближе… и — влюбиться. Ему был двадцать один год, ей семнадцать лет.

Николай писал матери: «Если бы ты знала, как я счастлив: я влюбился в Dagmar».

20 сентября 1864 года состоялась помолвка, после которой наследник сообщал отцу: «…Мы оба были счастливы. Мы горячо поцеловались, крепко пожали друг другу руки, и как легко было потом».

Жители Петербурга были извещены об обручении наследника сто одним пушечным залпом.

Александр, конечно, узнал о произошедшем в Дании раньше, чем прогремели пушечные залпы Петропавловской крепости. Обо всех событиях в Дании Николай подробно писал своему младшему брату. А матери Николай признавался, что никому не писал таких нежных писем, как «Саше», и теперь даже не может отдать себе отчет, кого он больше любит — «Сашу или Дагмару».

Свадьба была назначена на лето следующего, 1865 года.

После помолвки наследник продолжил свое путешествие по Европе.

Однако его здоровье день ото дня резко ухудшалось. Мучительные боли в спине все усиливались. Он отправился в Ниццу, где в это время была его мать. Императрица Мария Александровна лечилась в средиземноморском климате от чахотки.

Врачи (в том числе и французские), осмотрев Николая Александровича, решили, что это обострение ревматизма, усугубившееся малярией, и назначили курс лечения.

Несмотря на небольшое первоначальное улучшение, позже болезнь обострилась. Хотя высказывались предположения, что «болезнь цесаревича обусловлена хроническим воспалением позвоночника», изменений в план лечения внесено не было.

В марте 1864 года началось резкое ухудшение состояния, завершившееся временным параличом правой стороны тела. Надежд на выздоровление не оставалось.

Из Ниццы через несколько дней на русском военном корабле через Ливорно цесаревич со свитой прибыл во Флоренцию. Здесь с великим князем сделался жесточайший приступ: появились сильные боли в спине, которые вынудили его лечь в постель.

Консилиум врачей решил, что у цесаревича острый ревматизм. И только один итальянский доктор высказал предположение, что у больного происходит воспалительный процесс в области позвоночника. Впоследствии оказалось, что именно этот диагноз был верным.

Цесаревичу делали массаж, но это не приносило заметного облегчения. Николай двигался с трудом. Боясь возобновления острых болей, он почти никогда не выпрямлялся и ходил сгорбившись.

В декабре 1864 года из Флоренции цесаревич отправился обратно в Ниццу. Здесь ему становилось все хуже и хуже. В январе 1865 года знаменитейшие французские медики провели очередной консилиум. Они определили причину болезни как последствие сильной простуды и предписали цесаревичу оставаться пока в Ницце.

В те февральские дни Александр Александрович писал брату Николаю:

«Милый брат Никса, благодарю тебя очень за твое милое письмо, полученное на той неделе. Прости, что не отвечал тогда же, но я писал Мамá…

Потом пост, покаяние, вспоминание всех грехов на исповеди и потом чудная минута причащения. Милый мой друг, при этом случае прошу у тебя от всего сердца прощения, если я когда-нибудь причиню тебе какое-нибудь огорчение. Надеюсь, что мы не имеем ничего дурного друг к другу, и я одного прошу у Бога — это то, чтобы мы всегда оставались в тех отношениях друг к другу, как прежде и в настоящую минуту. Не говорю о том, как я сожалею, что мы должны только мысленно обняться, а не на деле…

Грустно, очень грустно будет говеть в разлуке с душкой Ма, с тобой, милый мой друг, с маленькими, как вас будет недоставать в нашей милой церкви. Вспомни обо мне, когда будут петь «Ныне силы небесные с нами невидимо служат» Когда это поют, я готов плакать как ребенок, так на меня действует этот напев. Когда слышишь эту песню, невозможно, чтобы не пришло желание достойно причаститься.

Итак, еще раз прости меня, милый брат, за все. Целую тебя крепко, Мамá, сестру и братьев тоже. Непременно буду писать Мамá завтра в понедельник по почте. Твой друг и брат Саша».

Между тем силы цесаревича слабели с каждым днем. В марте 1865 года врачи пришли к заключению, что ухудшение происходит от приморского климата. Наследника решили перевезти в отдаленную от моря виллу, рядом с виллой императрицы. В отношении диагноза и реального состояния Николая Александровича были дезориентированы все.

31 марта 1865 года великий князь Александр Александрович писал цесаревичу из Петербурга в Ниццу:

«Милый брат Никса! Давно что-то не получал я от тебя писем… Грустно будет завтра причащаться, так нас мало. Ты знаешь, что мы едем с Папá в Баден, где встретимся с душкой Ма, и я надеюсь познакомиться с твоею Минни. Жаль, если ты не сможешь приехать тоже в Баден. Но я все-таки надеюсь тебя увидеть и приехать к тебе, где бы ты ни был. Но я надеюсь, что это произойдет в Бадене! Но прежде всего надо тебе хорошенько подлечиться, чтобы зараз кончить с этой несносной болезнью. Потом будет хуже, если ты теперь не отделаешься от нее. Все, что я теперь желаю, чтобы Бог тебя подкрепил терпением, потому что я очень хорошо понимаю, как тебя тянет к твоей невесте. Но так как это в твоем теперешнем положении невозможно и думать — ехать на север, то я надеюсь, что ты перенесешь эту неприятность с полным терпением.

Теперь позволь мне поздравить тебя с наступающей Пасхой и мысленно поцеловать тебя трижды. Надеюсь, что на будущий год мы проведем этот великий праздник веселее, чем этот год. Поздравляю тоже всех твоих спутников. Прощай, милый душка Никса, обнимаю тебя что есть мочи, и так я надеюсь, что до свиданья, но где не знаю. Твой брат и друг Саша».

В конце марта — начале апреля появились настолько угрожающие симптомы, что 4 апреля из Ниццы в Санкт-Петербург отправили телеграмму с просьбой срочно приехать.

Так великий князь Александр Александрович в день Светлой Пасхи отправился из Петербурга в Ниццу.

Почти всю дорогу до Ниццы великий князь Александр Александрович провел один, хотя рядом с ним находился добрейший Борис Алексеевич Перовский.

Граф Борис Алексеевич Перовский был генерал-адъютантом отца, но его хорошо знал и Александр Александрович, так как еще пять лет назад этот боевой генерал и начальник штаба Корпуса путей сообщения был причислен состоять при великих князьях Александре Александровиче и Владимире Александровиче.

Такой все понимающий попутчик и мудрый человек был особенно важен в этой трехдневной поездке из Петербурга в Ниццу.

Переломным моментом поездки стала остановка в Берлине. Если до Берлина поезд, как казалось, мчался и пейзажи за окном быстро сменяли друг друга, то после Берлина все изменилось. И теперь складывалось ощущение, что поезд просто ползет. Что ни какой он не скорый, а просто-напросто чуть живая черепаха. А все потому, что в Берлине Александр узнал страшную новость: Николай уже причастился! Это известие сразило наповал. Ведь причастие обычно принимают перед вероятной кончиной!

Поезд медленно подходил к Ницце, и Александр с волнением ждал встречи с братом. С больным Никсой. Ему очень не хотелось говорить «умирающим».

Но увидеть брата оказалось не так просто.

Из «Полного послужного списка наследника цесаревича Александра Александровича»:

«1865 год

— Отправился из С.-Петербурга в Ниццу 4 апреля.

— Куда прибыл — 8/20 апреля.

— Отправился из Ниццы — 17–29 апреля.

— Переночевал в Мюльгаузене, с 18 на 19 апреля.

— Прибыл в Дармштадт 19 апреля /1 мая.

— Выехал из Дармштадта — 25 апреля/ 7 мая.

— Возвратился в С.-Петербург — 28 апреля».

Великий князь встречал отца через три дня после своего приезда в Ниццу, 10 апреля.

Император Александр II вместе с великим князем Владимиром Александровичем и немногочисленными сопровождающими выехал вечером 6 апреля. По пути, во французском Дижоне, к ним присоединилась принцесса Дагмара с матерью — королевой Луизой.

Поезд, в котором находились император и сопровождавшие его лица, прибыл к железнодорожной станции в Ницце в пять часов вечера.

По словам очевидцев, встречавший отца Александр Александрович «был очень бледен и худ, глаза красны и распухли». Именно таким его впервые увидела и Дагмара.

На вопрос отца, как Николай, Александр не мог ответить. Он сказал, что за три дня пребывания в Ницце еще не видел брата. Целыми днями он находится в соседней комнате, слышит голос Николая, видит часть его кровати, но в комнату его не пускают, так как все боятся, что это растревожит больного.

Приехавший вместе с императором один из воспитателей великих князей Николай Павлович Литвинов так описывал в своем дневнике происходившие события:

«Императрица все время не отходила от Николая Александровича. Когда государь приехал, то она, желая приготовить Николая, сказала ему, что государя ожидают с часа на час; бедный наследник с какою-то особенною чуткостью, необыкновенно развившейся в последние дни болезни, сразу отгадал, в чем дело, и объявил, что «папá здесь, в другой комнате, — пусть он войдет».

Тут же вошел и Александр Александрович. Наследник очень обрадовался, всех узнал и всех перецеловал.

Когда к больному жениху подошла принцесса Дагмара, то лицо Николая Александровича просияло радостью, он громко засмеялся от удовольствия, поцеловал у нее руку и, обращаясь к государю, сказал: «Не правда ли, как она мила, папá?»

В субботу вечером, в 11 часу, в день рождения Владимира Александровича, мы разошлись по своим комнатам, унося с собой слабый луч надежды, которому суждено было недолго ласкать нас. В 5 часов утра, 11 апреля, на нашей вилле Verdier послышались тревожные шаги оторопевших людей, и нас разбудили страшными словами, что Николай Александрович кончается.

Граф Перовский побежал немытый и небритый, еле накинув на себя платье.

Я тоже скоро после него прибежал на виллу Пелион.

В ночь Николаю Александровичу сделалось гораздо хуже и перемена была такая быстрая, что все ожидали близкой кончины.

В 7 часов послали за принцессой Дагмарой. Наследник всех еще узнавал и со всеми поздоровался.

В 12 часу ему предложили приобщиться Св. Тайн, что он исполнил с полным сознанием.

По окончании священного обряда он начал со всеми прощаться. Он каждого присутствующего называл по имени и говорил по два раза: «Прощай, прощай». Когда он со всеми простился, подле него остались только свои; в головах с правой стороны стоял Александр Александрович, а с левой принцесса Дагмара; наследник все время держал их за руки; принцесса часто становилась на колени и впивалась в левую руку умирающего жениха. Государь и императрица стояли по обе стороны больного в ногах; таким образом, отец и мать как будто уступали первенство подле больного его другу и его невесте. Цесаревич все еще был в полной памяти и говорил ясно.

Так, после минутного забытья, он открыл широко глаза, взял за руку Александра Александровича и, обращаясь к государю, сказал: «Папá, береги Сашу; это такой честный, хороший человек» В забытьи он часто поминал его имя. Вообще, он очень любил Александра Александровича…

Часу в третьем он поднял руки и правой рукой поймал голову Александра Александровича, а левой искал как будто голову принцессы Дагмары.

В этот день великие князья почти ничего не ели с утра; в шесть часов они пришли к столу, приготовленному подле виллы Пелион для кавалеров, и, проглотив немного пищи, снова побежали к больному брату. За исключением этого, Александр Александрович не отходил от постели. Целый вечер сидели мы в томительном ожидании в комнатах, смежных со спальней наследника. Доктора беспрестанно собирались в консилиум, толкуя о том, сколько осталось жить больному и какого рода болезнью он болен…

Наследник час от часу был слабее и слабее; разумеется, всякая надежда пропала даже у самых упорных.

Все разошлись по маленьким комнатам виллы и расположились группами. У всех, конечно, был один и тот же нескончаемый разговор о наследнике и его болезни. Крайнее напряжение сил с 5 часов утра так утомило всех, что нет ничего естественнее, что всех клонило ко сну; действительно, часу в первом ночи все, которые были со мною в комнате, в том числе и я, задремали, каждый в том положении, как разговаривали.

Вдруг дверь с шумом отворяется и граф Строганов с палкою в руках выходит из комнаты наследника и произносит: «Все кончено», и затем быстро скрывается.

Мы все вскочили и перекрестились; я посмотрел на часы — было без 10 минут час ночи, следовательно, 12 числа апреля или 24 по новому стилю.

Все, бывшие на вилле, без всякого разрешения, хлынули в комнату, где лежал наследник; оттуда неслись раздирающие душу стоны и рыдания.

Громче всех плакал Владимир Александрович, меньше всех императрица; она была очень тверда.

Принцессу Дагмару насилу оттащили от трупа и вынесли на руках.

На бедного Александра Александровича было жалко смотреть. Через час стали омывать тело.

Александр Александрович все время при этом присутствовал и сам надевал чистое белье на покойника».

Вскрытие, произведенное великим русским хирургом Николаем Ивановичем Пироговым, показало «не только туберкулезный менингит, но и внутренний нарыв в спинных мускулах, коснувшийся позвоночного столба, который и был основным источником болезни».

В манифесте, появившемся после кончины Николая Александровича, говорилось:

«Всевышнему угодно было поразить нас страшным ударом… Но, покорясь безропотно Промыслу Божьему, мы молим Всемогущего Творца вселенныя, да даст нам твердость и силу к перенесению глубокой горести, Его волею нам ниспосланной…»

Живший в это время в Ницце поэт Федор Иванович Тютчев написал стихотворение «12 апреля 1865 года»:

Ницца погрузилась в глубокий траур. У виллы Вермонт был выставлен траурный почетный караул — пятьдесят стрелков французской императорской армии, кавалерийский эскадрон из Марселя и русские матросы.

Все вокруг было в траурных лентах; сабли офицеров были покрыты черным крепом. На всех общественных зданиях были приспущены флаги. Корабли, стоявшие на рейде Ниццы и Вильфранша, также в знак траура приспустили флаги.

14 апреля тело Николая Александровича было перенесено в русскую церковь на улицу Лоншан. Эту церковь построила бабушка покойного цесаревича — императрица Александра Федоровна, супруга Николая I. В длинной траурной процессии шествовали певчие и духовенство, среди которых был духовник великого князя священник Прилежаев.

За шеренгами казаков вместе с пешими егерями французской императорской гвардии шел император Александр II. Далее следовали братья покойного — великие князья Александр, Владимир и Алексей, затем герцог Николай Лейхтенбергский, герцог Георгий Мекленбургский и принц Александр Гессен-Дармштадтский, представители иностранных государств, личная свита покойного великого князя и Их Императорских величеств.

Императрица ехала в специальной коляске вместе со своими младшими детьми: Сергеем, Павлом и Марией. За императорским экипажем следовали коляски придворных дам из свиты императрицы, затем различных российских сановников, гражданских и политических высших должностных лиц, членов русской колонии в Ницце. Замыкало процессию подразделение русских моряков.

17 апреля после утренней панихиды был зачитан императорский манифест, в котором объявлялось, что отныне великого князя Александра Александровича следует величать великим князем и наследником. Несколько дней спустя Александр Александрович записал в дневнике:

«Бог призвал меня на это трудное и неутешительное место. Никогда не забуду этот день в Ницце, первую панихиду над телом милого друга, где все несколько минут стояли на месте, молчали и только слышались со всех сторон рыдания, и рыдания неподдельные, а от глубины души. Никогда я не чувствовал в себе столько накопившихся слез; они лились обильно, облегчая грусть. Все жалели Отца и Мать, но они лишились только сына, правда, любимого. Мать больше других, но обо мне никто не подумал, чего я лишился: брата, друга. И что всего ужаснее — это его наследство, которое он мне передал; я думал в те минуты, что я не переживу брата, что я буду постоянно плакать только при одной мысли, что нет больше у меня брата и друга. Но Бог подкрепил меня и дал силы приняться за новое мое назначение. Может, я часто забывал в глазах других мое назначение, но в душе моей всегда было это чувство, что я не для себя должен жить, а для других; тяжелая и трудная обязанность. Но «Да будет Воля твоя, Боже», эти слова я твержу постоянно, и они меня утешают и поддерживают всегда, потому что все, что и случится, все это Воля Божия, и потому я спокоен и уповаю на Господа!»

18 апреля состоялось перенесение тела на военный фрегат «Александр Невский». Фрегат под командованием контр-адмирала Степана Лесовского под эскортом французских военных кораблей взял курс на Санкт-Петербург.

21 мая фрегат с печальным грузом на борту прибыл в Кронштадт.

24 мая император Александр II и императрица Мария Александровна возвратились в Царское Село. Было приказано, чтобы никакие церемонии не сопровождали их приезд. В семье царил траур.

25 мая состоялось перенесение тела в Петропавловскую крепость.

Когда гроб везли по улицам Петербурга, по набережной Невы, люди останавливались, снимали шапки и крестились.

Из окна одного из домов на набережной возле Летнего сада за всем происходящим наблюдала очень бледная юная барышня. Это была принцесса Екатерина Ольденбургская. Безумно влюбленная в цесаревича Николая, она знала, что ее даже прочили в жены наследнику. Екатерина Петровна слегла с сильнейшим нервным расстройством, когда ее возлюбленный отправился в Данию на смотрины принцессы Дагмары.

Она был так слаба, что наблюдала за всем происходящим на набережной сидя в кресле у окна.

Теперь, когда ее возлюбленный умер, она стала совсем безутешна. Она не захотела жить и вскоре последовала за ним. Все близкие восприняли ее скоротечную болезнь как целенаправленное самоубийство.

Именно ей, Катеньке Ольденбургской, спустя годы после тех роковых событий поэт Александр Блок посвятил стихотворение, которое легло в основу популярного романса.

28 мая 1865 года состоялись отпевание и торжественное погребение цесаревича Николая Александровича в Петропавловском соборе.

Петропавловский собор был полон народа. Была заполнена и вся площадь перед собором.

Церемония шла своим чередом. Очевидец тех событий вспоминал: «Прощание государя со смертными останками цесаревича было умилительно-трогательно, равно как и нежность, с которой он вслед за тем обнял и целовал нынешнего великого князя наследника».

На следующий день в Белом зале Зимнего дворца Александр II принимал представителей иноземных держав и многочисленные депутации от всех сословий, прибывших из разных губерний для присутствия на похоронах цесаревича Николая. К депутациям присоединились представители петербургского дворянства и городского общества.

Император вышел к ним в сопровождении цесаревича Александра Александровича и произнес:

«Я желал вас видеть, господа, чтобы лично изъявить вам от себя и от имени императрицы нашу сердечную благодарность за участие всей семьи русской в нашем семейном горе. Единодушие, с которым все сословия выразили нам свое сочувствие, нас глубоко тронуло и было единственною для нас отрадою в это скорбное время. В единодушии этом наша сила, и пока оно будет существовать, нам нечего бояться ни внешних, ни внутренних врагов.

Покойному сыну суждено было, во время путешествия его по России в 1863 году, быть свидетелем подобного же единодушия, вызванного тогда посягательством врагов наших на древнее достояние русских и на единство государства… Да сохранится единодушие это навсегда! Прошу вас, господа, перенести на теперешнего наследника моего те чувства, которые вы питали к покойному его брату. За его же чувства к вам я ручаюсь. Он любит вас так же горячо, как я вас люблю и как любил вас покойный. Молитесь Богу, чтобы он сохранил его нам для будущего благоденствия и славы России! Еще раз благодарю вас, господа, от души».

На царском приеме впервые после восстания 1863–1864 годов участвовали высшие гражданские чины и аристократы Царства Польского. Император, в присутствии цесаревича Александра Александровича, обращаясь к ним, сказал:

«Я желал видеть вас, господа, чтобы поблагодарить за чувства, которые вы выразили мне при последних тяжких обстоятельствах. Хочу верить, что они искренни, и желаю, чтобы были разделены большинством ваших соотечественников, подданных моих в Царстве Польском. Чувства эти будут лучшим ручательством в том, что мы не подвергнемся уже тем испытаниям, через которые прошли в недавнее время. Я желаю, чтобы слова мои вы передали вашим заблужденным соотечественникам. Надеюсь, что вы будете содействовать к образумлению их. При сем случае не могу не припомнить те слова, поставляемые мне в укор, как бы оскорбление для Польши, которые я сказал в 1856 году в Варшаве по прибытии туда в первый еще раз императором. Я был встречен тогда с увлечением и в Лазенковском дворце говорил вашим соотечественникам: «Оставьте мечтания!» («Point de reveries!»). Если бы они последовали этому совету, то избавили бы ваше отечество от многих бедствий. Потому-то возвращаюсь к тем же прежним моим словам. Оставьте мечтания! Я люблю одинаково всех моих верных подданных: русских, поляков, финляндцев и других; они мне равно дороги; но никогда не допущу, чтобы дозволена была самая мысль о разъединении Царства Польского от России и самостоятельное без нее существование его. Оно создано русским императором и всем обязано России.

Вот мой сын Александр, мой наследник. Он носит имя того императора, который некогда основал царство. Я надеюсь, что он будет достойно править своим наследием и что он не потерпит того, чего я не терпел. Еще раз благодарю вас за чувства, которые вы изъявили при последнем печальном событии».

Представлять Датское королевство на похоронах цесаревича Николая в Петербург приехал брат Дагмары, принц Фредерик.

Ровесник Александра и в будущем король Дании Фредерик VIII совершенно неожиданно от имени короля Кристиана IX вручил Александру Александровичу высшую награду Дании — орден Слона. Трудно было понять, что означало награждение: то ли ответную благодарность на награждение самого Кристиана IX важнейшим орденом Российской империи — Святого Андрея Первозванного, сделанное еще во времена правления императора Николая I, то ли еще что-то.

Но кое о чем можно было догадаться после того, как к этой награде принц Фредерик прибавил письмо сестры Дагмары. В письме принцесса просила сохранить «ко мне Ваши дружеские чувства».

Александр ответил Дагмаре через некоторое время короткой запиской, а затем в их переписке наступил длительный перерыв. И не только потому, что Александр слыл противником скорых решений. Главная причина заключалась в том, что у него была сердечная тайна…