Александр III

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ИМПЕРАТОР ВСЕРОССИЙСКИЙ

Полный титул императора Александра III звучал так:

«Божиею поспешествующею милостию, Александр Третий, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Царь Грузинский; Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигалъский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северныя страны Повелитель, и Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и Армянский области, Черкасских и Горских Князей и иных наследный Государь и Обладатель, Государь Туркестанский, Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая».

Средний титул императора Александра III был такой:

«Божиею поспешествующею милостию, Александр Третий, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский. Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Царь Грузинский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая».

Малый титул императора Александра III был такой:

«Божиею милостию, Александр Третий, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая».

К моменту вступления на престол император Александр III уже был:

покровителем Финляндского общества поощрения художеств;

Московского археологического общества любителей русских древностей;

Карамзинской библиотеки:

почетным попечителем Общества взаимного вспоможения и благотворительности русских художников в Париже;

почетным председателем Императорского Русского исторического общества;

почетным президентом Музея цесаревича Александра Александровича;

почетным членом Императорского Русского географического общества, Общества любителей кавказской археологии, Императорского Минералогического общества, Императорского Археологического общества;

почетным любителем Императорской академии художеств;

действительным членом Общества поощрения художеств;

почетным членом Московского, Казанского, Санкт-Петербургского, Новороссийского университетов и Российской академии наук.

В Аничков дворец Александр III вернулся поздно вечером 1 марта 1881 года и сразу собрал заседание Комитета министров.

Открыв внеурочное заседание, император отдал приказание повсеместно разослать телеграммы о постигшем Россию несчастье.

Председателю Комитета министров Петру Александровичу Валуеву было поручено написать манифест о восшествии на престол нового императора. Проект манифеста был подготовлен им при участии министра юстиции Дмитрия Николаевича Набокова, председателя департамента законов князя Сергея Николаевича Урусова, государственного контролера Дмитрия Мартыновича Сольского.

Манифест был составлен и подписан за полночь в Аничковом дворце. Это был первый документ вступившего на престол императора.

На следующий день, 2 марта, в полдень, состоялось чрезвычайное заседание Государственного совета. Государственный секретарь Егор Абрамович Перетц зачитал манифест «О восшествии Его Императорского Величества Государя Императора Александра Александровича на Прародительский Престол Всероссийской Империи и на нераздельные с ним Престолы: Царства Польского и Великого Княжества Финляндского».

Текст документа гласил:

Одновременно с этим манифестом был обнародован указ нового царя Сенату о приведении к присяге крестьян.

Русский крестьянин впервые приносил верноподданническую присягу своему царю и впервые встречал новое царствование как гражданин земли Русской, а не как бесправный раб, крепостной или холоп, знающий только одну власть — своего барина и только ему обязанный верностью и повиновением.

Ровно в час дня в Зимнем дворце прошел так называемый выход воцарения.

Традиции «больших» и «малых» выходов — торжественных шествий придворных в дни светских и церковных праздников начинались еще при Екатерине II. И сохранялись всеми последующими хозяевами Зимнего дворца. При Александре II в апреле 1858 года даже появилось специальное «Положение о выходах». В нем говорилось:

«Выходом при высочайшем дворе называется шествие Их Императорских величеств, с прочими августейшими особами, из внутренних апартаментов в церковь и обратно. Выходы разделяются на Большие и Малые. Первые бывают в большие церковные праздники и торжественные дни, равно как по некоторым особым случаям, в Большую церковь Зимнего дворца и в церкви других дворцов, смотря по местопребыванию Их Императорских величеств, а последние — в такие же праздники и торжественные дни, но в Малую церковь Зимнего дворца, по частным повесткам, а также в обыкновенные дни и в воскресные дни, в эту церковь и церкви других дворцов.

На Больших выходах придворные чины и состоящие в придворных званиях идут впереди особ Императорской фамилии, придворные же дамы следуют за ними. Назначение Большого и Малого выхода делается по высочайшему Его Императорского величества повелению».

Затем в документе подробнейшим образом перечислялись те, кто имел право или должен был присутствовать на Больших и Малых выходах.

Так как жилые покои императорской семьи с начала XIX века, то есть со времен правления Александра I, размещались в западном крыле Зимнего дворца, а Большая церковь — в юго-западном ризалите, то маршрут Большого выхода был выстроен, учитывая это обстоятельство. Все происходило так: к назначенному времени члены императорской семьи собирались в Малахитовой гостиной. В Концертном зале их ожидали придворные чины и дамы, а также государственные сановники, имевшие право «входа за кавалергардов». Пикет от Кавалергардского полка ставился у дверей Николаевского зала. Перечень тех, кто имел право проходить «за кавалергардов», был жестко регламентирован.

После выхода императорской семьи из Малахитовой гостиной в Концертном зале заканчивалось формирование торжественной процессии. Затем распахивались двери Николаевского зала и начиналось грандиозное зрелище Большого дворцового выхода.

Процессия неспешно двигалась из Николаевского зала в Аванзал, оттуда через Помпейскую галерею в Фельдмаршальский зал, из которого попадали в Петровский и Гербовый залы.

Пройдя через Пикетный и Предцерковный залы, участники шествия оказывались в Большой церкви Зимнего дворца. Обратно шествовали тем же путем.

Ритуал выхода воцарения был оговорен особо, так как проводился со времен Екатерины II всего пятый раз.

На выходе воцарения 2 марта 1881 года Александр III был в генеральском мундире, императрица Мария Федоровна — в белом платье с бриллиантовой диадемой на голове, наследник престола Николай Александрович — в мундире Преображенского полка. Он следовал непосредственно за родителями. Далее в шествии участвовали остальные члены царской семьи.

Свидетель этого события государственный секретарь Егор Абрамович Перетц так описал происходившее в своем дневнике:

«…По прочтении мною манифеста, было положено принести присягу императору и его наследнику. Затем все мы отправились к выходу государя. Он и императрица вышли не только заплаканные, но, можно сказать, распухшие от слез. Несмотря на очевидное волнение, императорская чета весьма милостиво раскланивалась на обе стороны.

Перейдя через концертный зал, где были высшие государственные учреждения, и приблизясь к войскам, государь сказал им краткую речь, в которой выразил надежду, что они будут служить ему, как служили незабвенному его отцу, а в случае, если бы угрожала Его величеству такая же участь, как покойному императору, перенесут преданность свою на наследника престола.

По произнесении государем этих слов, весь дворец огласился громким и продолжительным «ура!», смолкшим только тогда, когда императорская чета вступила в дворцовый собор, куда последовали за нею, кроме царской семьи, члены Государственного Совета, сенаторы, статс-секретари и высшие придворные и военные власти.

В соборе, после прочтения министром юстиции манифеста, духовник Их величеств Бажанов прочитал во всеуслышание присягу на верность подданства, которая повторялась вполголоса всеми присутствовавшими.

По произнесении присяги Государственный Совет удалился из церкви и собрался в назначенной государем для приема Совета Малахитовой комнате. Государь вышел в 2 часа. Прежде всего, он подошел к стоявшему во главе Совета великому князю Константину Николаевичу и подал ему руку. Великий князь обнял государя, который тогда, в свою очередь, обнял его. Затем Его величество произнес, с некоторою расстановкою и чрезвычайно взволнованным голосом, приблизительно следующее:

«Господа! Душевно сожалею, что я лишен возможности передать вам, по поручению самого покойного государя, его благодарность. Смерть постигла его так внезапно, что он не мог ничего сообщить мне перед кончиной. Но, зная его чувства к вам, я смело могу взять на себя выражение вам, от его имени, благодарности за честную и усердную службу, которою вы в продолжение стольких лет оправдали доверие незабвенного императора. Я до сих пор не имел еще возможности заслужить любовь и доверие ваши; но надеюсь, что вы перенесете на меня те чувства, которые питали к моему родителю, что буду достоин их и, трудясь вместе с вами, принесу пользу России. Да поможет мне Бог! Еще раз благодарю вас всех от имени моего батюшки».

По произнесении этих слов, государь подошел к великому князю Михаилу Николаевичу, горячо обнял его, пожал руку принцу Ольденбургскому и некоторым другим старейшим членам Государственного Совета, поклонился всем и ушел».

На следующий день после совершения ритуала воцарения Александр III получил письмо Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова. Бывший сослуживец по Русско-турецкой войне, командовавший кавалерией Рущукского отряда, взволнованно умолял императора не рисковать жизнью и переехать в Зимний дворец. В первую очередь для того, чтобы не подвергать себя опасности во время ежедневных передвижений из Аничкова дворца к Дворцовой площади. Илларион Иванович уверял: «Преступники идут напролом, но именно эти последние судороги страшны».

В тот же день полиция обнаружила мину на Садовой улице. По словам председателя Комитета министров и главноуправляющего канцелярией Его величества по принятию прошений Петра Александровича Валуева, мина эта «не только могла иметь то же смертельное действие, как и снаряды 1-го числа, но, вероятно, не оставила бы и останков».

Мария Федоровна написала матери: «Моему миру и спокойствию пришел конец, ибо отныне я никогда больше не смогу быть спокойна за Сашу».

Император и императрица были вынуждены покинуть любимый Аничков дворец и переехать в Зимний дворец.

Три дня тело убитого императора оставалось в кабинете Зимнего дворца, где он скончался.

Каждый день Александр III получал соболезнования от самых разных организаций. Ни одна газета не осталась равнодушной. Например, «Московские ведомости» настойчиво требовали усиления государственного начала: «По мере того как ослабляется действие законной власти, нарождаются дикие власти… вместо явного правительства появляются тайные». Ответственность за убийство императора 1 марта газета возложила не столько на «ничтожную кучку ошалелых мальчишек», сколько на общество в целом, которое, «гоняясь за разными видами либерализма, не понимая сущности свободы, попало в… духовное рабство».

Вся зарубежная пресса негодовала против фанатиков-террористов и скорбила о царственном мученике. До того времени только главы царствующих династий выражали свои чувства при таких трагических обстоятельствах. Теперь же выражать чувства скорби могли и представители народа. Западные газеты были переполнены выражениями соболезнования Александру III и всему народу России.

Сенат и парламент Франции говорили о погибшем царе как об одном из величайших реформаторов XIX столетия и видели в нем истинного благодетеля и друга Франции.

Германский народ прислал свои соболезнования «о лучшем друге Германии». Такие же чувства выразили итальянский парламент, греческая, голландская, английская, американская палаты. Приходили соболезнования из Испании и из далекой Бразилии. И только австрийский рейхстаг признал неуместным какое-либо заявление в связи с произошедшей в Санкт-Петербурге трагедией.

Три дня в кабинете Зимнего дворца беспрерывно служили панихиды, на четвертый день покойный был перенесен в Большую дворцовую церковь.

«Бесчисленные огни высоких свечей. Духовенство в траурном облачении. Хоры придворных и митрополичьих певчих, — вспоминал великий князь Александр Михайлович. — Седые головы коленопреклоненных военных. Заплаканные лица великих княгинь. Озабоченный шепот придворных. И общее внимание, обращенное на двух монархов: одного, лежащего в гробу с кротким, израненным лицом, и на другого, стоящего у гроба, сильного, могучего, преодолевшего свою печаль и ничего не страшащегося».

Александр Александрович, Мария Федоровна, великие князья, княгиня Юрьевская и ее дети в течение этих траурных дней стояли вместе по несколько раз в день в скорбном молчании у гроба. В один из таких дней княгиня Юрьевская, подойдя к гробу, срезала свои длинные красивые волосы и положила под руки покойного.

С раннего утра 7 марта началось оживленное движение на улицах Санкт-Петербурга. Народ подходил с разных сторон города и вскоре заполнил все пространство на длинном пути печального шествия.

Все ждали траурной процессии, которая должна была перенести гроб с телом Александра II по этому семиверстному пути из Большого придворного собора Зимнего дворца в Петропавловский собор.

Войска гвардии и Петербургского военного округа расположились шпалерами от Зимнего дворца до Петропавловской крепости на пути всего следования печального кортежа, кроме тех частей войск, которые участвовали в самой процессии. Всеми войсками командовал генерал-адъютант Апостол Спиридонович Костанда.

Почти на всех домах были вывешены траурные флаги. Особенно выделялось траурное убранство зданий на Невском проспекте и фасадов иностранных посольств.

Ровно в половине десятого утра тремя пушечными выстрелами с Петропавловской крепости дан был первый сигнал для тех, кто участвовал в печальной церемонии.

В начале одиннадцатого вдоль пути шествия между Зимним дворцом и Николаевским мостом началось интенсивное движение. Те, кто принимал участие в процессии, спешили занять свои места. Окна и балконы домов были заполнены наблюдающими.

В одиннадцать часов утра раздался второй сигнал — три пушечных выстрела с Петропавловской крепости.

В это время в Большом соборе Зимнего дворца вокруг гроба императора собралась вся царская семья. После краткой литии митрополита Исидора, в сослужении митрополитов Московского Макария, Киевского Филофея и четырех епископов были вынесены из церкви ордена и регалии, затем началось шествие певчих и духовенства. За ними члены царской семьи понесли гроб.

Изголовье гроба нес Александр III.

Гроб был вынесен к Иорданскому подъезду. У подъезда стояла траурная колесница, запряженная восьмеркой лошадей в траурных попонах с императорскими гербами. Колесница имела вид балдахина из золотой парчи. Вокруг карниза балдахина был выложен ряд букетов из страусиных перьев. На вершине балдахина была водружена императорская корона.

Гроб установили на специальный помост траурной колесницы.

В половине двенадцатого раздался третий сигнал: удар большого колокола в Исаакиевском соборе. Следом во всех церквах начался погребальный перезвон.

Печальный кортеж протянулся на несколько сотен метров: когда траурная колесница двинулась от Иорданского подъезда дворца, голова процессии — Собственный Его величества конвой — находилась уже на первой линии Васильевского острова.

В процессии приняли участие представители учреждений, созданных в годы царствования Александра II: городских общественных управлений, земских учреждений, судебных установлений и крестьянского самоуправления. Среди прибывших гостей особое место занимали московский губернский предводитель дворянства граф Алексей Васильевич Бобринский и московский городской голова Сергей Михайлович Третьяков.

В процессии принимали участие студенты Петербургского университета, Медико-хирургической академии, Института инженеров путей сообщения, гимназий, реальных училищ и других учебных заведений.

Обладатели первых трех классов Табели о рангах несли пятьдесят семь иностранных орденов и пятнадцать русских знаков отличия и орденов.

Императорское знамя нес генерал-адъютант Самуил Алексеевич Грейг, щит — генерал-адъютант светлейший князь Владимир Александрович Меншиков, императорский меч на трех подушках — граф Петр Андреевич Шувалов, которому помогали два ассистента.

Императорские короны несли: грузинскую — генерал от инфантерии Владимир Саввич Семека, таврическую — генерал-адъютант Родриг Григорьевич Бистром, сибирскую — генерал-адъютант Борис Григорьевич Глинка-Маврин, польскую — генерал-адъютант Артур Адамович Непокойчицкий, астраханскую — граф Петр Александрович Валуев, казанскую — действительный тайный советник Владимир Павлович Титов. Государственную державу нес генерал-адъютант Федор Михайлович Новосильский, государственный скипетр — граф Федор Логинович Гейден, а императорскую корону — светлейший князь Александр Аркадьевич Суворов.

За регалиями шествовали певчие и духовенство в траурных ризах.

Во время шествия войска, стоявшие шпалерами, отдавали честь, военные музыканты играли траурные мелодии и «Коль славен».

Александр III шел непосредственно за гробом. Император был без шинели, в общевойсковом генеральском мундире с Андреевской лентой через плечо.

За государем следовали, также без шинелей, члены императорской семьи. Несколько правее шли министр двора и свита государя.

Императрица с наследником цесаревичем ехали в траурной карете. Затем двигались кареты с герцогиней Эдинбургской и великими княгинями.

В Петропавловском соборе процессию встречали представители дипломатического корпуса, придворные дамы, генералы, не участвовавшие в кортеже, высшие гражданские чины.

Внутренний вид собора преобразился. Между четырьмя колоннами в центре собора был сооружен балдахин и катафалк. Печальный кортеж с гробом прибыл к собору в два часа двадцать минут дня. О том, что останки Александра II были внесены под сень Петропавловского собора, жители столицы узнали по раздававшимся в тот же момент с крепости пушечным выстрелам.

Члены царской семьи внесли гроб вовнутрь и поставили на катафалк.

Во время внесения гроба в храм все присутствовавшие преклонили колена.

Затем Александр III и вся царская семья поднялись на возвышение подле гроба.

То же самое повторилось при совершении панихиды, когда певчие исполняли «Со святыми упокой» и «Вечная память».

По окончании панихиды новый император и августейшие родственники преклонились пред гробом и затем покинули собор.

Могила Александра II, согласно его желанию, выраженному задолго до трагедии, находилась рядом с гробницей императрицы Марии Александровны и цесаревича Николая.

15 марта в Петропавловском соборе прошла последняя торжественная печальная церемония погребения тела почившего императора Александра II.

Вскоре после похорон Александра II в Петропавловском соборе фрейлина Анна Федоровна Тютчева писала в своем дневнике, сравнивая убитого императора с начавшим царствование его сыном Александром III:

«Видя его, понимаешь, что он сознает себя императором, что он принял на себя ответственность и прерогативы власти. Его отцу, покойному императору, всегда недоставало именно этого чувства своего положения, веры в свою власть; он не верил в свое могущество, как бы реально оно ни было».

Вступление на престол Александра III вызвало поток всевозможных проектов «спасения России» и предложений по совершенствованию государственного управления. Они приходили по почте, их приносили в приемную дворца, передавали через знакомых. Не скупились на различные советы, рекомендации и пожелания монархические и либеральные органы печати.

Одним из первых авторов, предложивших свой проект, был общественный деятель Борис Николаевич Чичерин.

Обстоятельную записку Чичерина под названием «Задачи нового царствования» Александру III передал Константин Петрович Победоносцев. Чичерин убеждал: «Теперь всякое ограничение власти было бы гибелью». Он призывал всеми средствами, без оглядки, решительно бороться с революционным движением. «Задача верховной власти, — считал Борис Николаевич, — состоит в настоящее время в образовании однородного, вполне согласного между собою правительства… От министров следует потребовать общей программы действий и, следовательно, совокупного обсуждения важнейших вопросов и принятия совокупных мер». В то же время Чичерин предлагал привлекать «здоровые элементы», до сотни выборных от дворянства и земств в высший законосовещательный орган — Государственный совет.

6 марта на стол императора легла докладная записка бывшего президента Варшавы маркиза Зигмунта Анджея Велепольского. Он предлагал расширить автономию Царства Польского и обеспечить своим соотечественникам признание их национальных особенностей и полную веротерпимость. Для русских же Велепольский считал необходимым одно — наказания и репрессии. Причем репрессии, поражавшие воображение.

Поступила записка бывшего петербургского губернского предводителя дворянства Александра Алексеевича Бобринского. «По нашему убеждению, — подчеркивал он, — то время, когда Россия должна быть призвана к совету, настало. Исторический вопрос необходимости того или другого представительства страны созрел».

Приват-доцент кафедры политической экономии и статистики Киевского университета Святого Владимира Дмитрий Иванович Пихно писал: «Многие у нас, как и у вас, ищут спасения в конституции. Другие, в том числе и я, утверждают, что, не создавая никаких ограничений для власти, не связывая ее, нужно прежде спросить страну, призвать ее только для совета, а затем уже решать, что нужно делать».

Один из основоположников российского либерализма, сотрудник газеты «Голос», профессор государственного права Александр Дмитриевич Градовский изложил свои мысли в записке Михаилу Тариеловичу Лорис-Меликову для передачи императору. Известный либерал доказывал необходимость создания некой следственной комиссии для изучения причин возникновения нигилистического движения. Но какую-либо конкретную программу не выдвигал.

А вот граф Петр Павлович Шувалов в своей записке считал, что одних репрессивных мер для борьбы с нигилизмом недостаточно. Шувалов высказывался за необходимость привлекать выборных от земства.

4 марта 1881 года был составлен циркуляр Министерства иностранных дел. «Внешняя политика Его величества, — говорилось в документе, — будет миролюбивою по существу. Россия останется верна державам, с которыми связывают ее издавна установившиеся дружба и сочувствие, и будет отвечать взаимностью на добрые отношения к ней всех государств… Россия полагает, что ее цели тесно связаны с всеобщим миром, основанным на уважении к праву и к договорам. Прежде всего она должна заботиться о себе самой и не оставлять своей внутренней работы иначе, как для защиты своей чести и безопасности. Государь император ставит себе целью сделать Россию мощной и преуспевающей, ей во благо и не во зло другим… Государь император посвятит себя, прежде всего, делу внутреннего государственного развития, тесно связанному с успехами гражданственности и вопросами экономическими и социальными, составляющими ныне предмет особых забот всех правительств».

После того как циркулярная депеша была разослана за границу всем русским дипломатическим представителям, в Россию из-за рубежа стали поступать различные советы и предложения императору.

Этих советов и предложений также было много. Одним из первых на стол императора в Зимнем дворце легло письмо императора Вильгельма I. Престарелый император предостерегал своего внучатого племянника от «подводных камней, которых необходимо избегать при даровании конституции». Он не отрицал пользы созыва народных представителей, но рекомендовал не вводить всеобщего избирательного права и не допускать парламент к реальному управлению государством. А также практиковать трехгодичный бюджет, разрешить равноправность вероисповеданий и «не допускать неограниченной свободы преподавания и печати».

Больше всего поражали письма от людей, не имевших никакого представления о российской жизни. Таким было послание от префекта парижской полиции Луи Андрие. Среди его рекомендаций было предложение императору издать манифест, в котором рекомендовалось объявить, что он, император, желает дать народу гарантии благосостояния и спокойствия не только строгим сохранением существующих законов, но также реформами и постепенно расширяемой свободой, подобно тому, как это делал его усопший родитель. Никакое правительство не должно уступать перед насилием нигилистов. Есть раны, которые требуют раскаленного железа, и нигилизм из числа таких ран. «Для страшных болезней нужны страшные лекарства… Террористов следует укротить, как укрощают диких зверей… Следует купить кого-либо из нигилистов: купленный продаст и сообщников».

Конечно же, исходили предложения и от Константина Петровича Победоносцева. Своими письмами, записками и советами изо дня в день он побуждал Александра III к более решительной и жесткой политике. «Не упускайте случая заявлять свою решительную волю, прямо от Вас исходящую», — писал он 3 марта.

6 марта К. П. Победоносцев обстоятельно рекомендовал Александру III направить правительственную машину по более твердому политическому курсу. «Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступить так называемому общественному мнению, о, ради Бога, не верьте, Ваше величество, не слушайте, — настаивал Победоносцев. — Это будет гибель, гибель России и Ваша: это ясно для меня, как день… Не оставляйте графа Лорис-Меликова. Я не верю ему. Он фокусник и может еще играть в двойную игру. Если Вы отдадите себя в руки ему, он приведет Вас и Россию к погибели. Он умел только проводить либеральные проекты и вел игру внутренней интриги».

Многие земства, а точнее, тридцать одно уездное и семь губернских, выступили с заявлениями о полной поддержке царя и правительства и готовности «пойти на борьбу с крамолой». Экстренное московское губернское земское собрание, состоявшееся 7 марта, обратилось к императору с ходатайством о сооружении в Московском Кремле на средства всей земли Русской памятника Александру II за его достойные дела: освобождение миллионов крестьян, создание земского и городского самоуправления, введение правого и скорого суда.

Александр III знал, что 4 марта отец планировал провести особое совещание Комитета министров, на котором следовало решить вопрос, публиковать ли правительственное сообщение о создании редакционных комиссий, предложенных Михаилом Тариеловичем Лорис-Меликовым, или нет.

Вопрос о создании редакционных комиссий Александр Александрович, император Александр II и М. Т. Лорис-Меликов обсуждали еще летом 1880 года до отъезда в Ливадию. Затем не раз поднимали эту тему после возвращения императора и наследника из Крыма. И тогда все время звучала тема проведения ряда экономических реформ.

Развивая идею реформ, Лорис-Меликов представил императору 28 января 1881 года документ, в котором предлагал учредить временные подготовительные комиссии. В состав комиссий должны были войти правительственные чиновники и выборные представители от земств и органов городского самоуправления. Михаил Тариелович, призывая к решительной борьбе с террористами, одновременно пытался привлечь на свою сторону оппозиционную часть общества. Проект получил неофициальное название «Конституция Лорис-Меликова».

Обсудить этот проект и должно было 4 марта особое совещание Комитета министров.

Александр III решил, что такое совещание необходимо провести как можно раньше. И поэтому приказал собрать Комитет министров 8 марта, в воскресенье, в два часа дня, в Малахитовом зале Зимнего дворца.

Председательствовать на заседании император решил сам.

К назначенному времени в Малахитовый зал один за одним входили члены Комитета министров: председатель Комитета министров Петр Александрович Валуев, министр внутренних дел Михаил Тариелович Лорис-Меликов, военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин, министр народного просвещения Андрей Александрович Сабуров, министр Императорского двора и уделов Александр Владимирович Адлерберг, министр путей сообщения Константин Николаевич Посьет, министр государственных имуществ Андрей Александрович Ливен, министр финансов Александр Агеевич Абаза, министр юстиции Дмитрий Николаевич Набоков, министр почт и телеграфов Лев Саввич Маков, главноуправляющий Вторым отделением Собственной Его Императорского величества канцелярии Сергей Николаевич Урусов, государственный контролер Дмитрий Мартынович Сольский, управляющий Морским министерством Алексей Алексеевич Пещуров, товарищ министра иностранных дел Николай Карлович Гирс, управляющий делами Комитета министров Николай Павлович Мансуров, главноуправляющий Четвертым отделением Собственной Его Императорского величества канцелярии принц Ольденбургский, государственный секретарь Егор Абрамович Перетц.

Кроме членов Комитета министров по решению монарха были приглашены граф Сергей Григорьевич Строганов, Константин Петрович Победоносцев и председатель департамента государственной экономии Государственного совета генерал-адъютант граф Эдуард Трофимович Баранов. В числе собравшихся были также трое великих князей: Владимир Александрович, Константин и Михаил Николаевичи. Великий князь Николай Николаевич не приехал в связи с болезнью.

Большинство прибывших на совещание только перед самым началом его узнали, что обсуждаться будет предложение М. Т. Лорис-Меликова об учреждении редакционных комиссий с участием представителей от земств и городов для разработки обширной программы новых законодательных вопросов.

Ход совещания нашел отражение в дневниках Петра Александровича Валуева, Дмитрия Алексеевича Милютина и Егора Абрамовича Перетца. Впечатления об этом совещании изложены также в письме К. П. Победоносцева Е. Ф. Тютчевой от 11 марта 1881 года. Согласно этим документам все происходило следующим образом.

Ровно в два часа дня Александр III вышел в Малахитовый зал и пригласил всех перейти в зал заседания, который находился через комнату от Малахитового. Император остановился в дверях и поэтому имел возможность поздороваться с каждым участником совещания за руку.

В зале заседания стоял большой продолговатый стол, накрытый малиновым сукном, вокруг которого были расставлены двадцать пять кресел. Перед каждым креслом на столе лежали бумага и карандаш. В центре стола, спиной к окнам, выходящим на Неву, было место монарха. Напротив государя, рядом с заведующим делами совета, расположился Михаил Тариелович Лорис-Меликов, который должен был выступать с докладом.

Когда все расселись за длинным столом, Александр III сказал:

«Господа! Я собрал вас сегодня, несмотря на переживаемое нами крайне тягостное время, для обсуждения одного вопроса, в высшей степени важного.

Граф Лорис-Меликов, озабочиваясь возможно всесторонним рассмотрением предположений, которые будут выработаны после окончания сенаторских ревизий, а также для удовлетворения общественного мнения, докладывал покойному государю о необходимости созвать представителей от земства и городов. Мысль эта в общих чертах была одобрена покойным моим отцом, который приказал обсудить ее подробно в особом совещании под председательством графа Валуева, при участии моем, великого князя Константина Николаевича и некоторых других лиц. Журнал совещания, которое в сущности согласилось с проектом, был представлен Его величеству и одобрен им. Покойный государь сделал, однако, некоторые заметки относительно частностей. Нам предстоит теперь обсудить эти заметки.

Но прошу вас быть вполне откровенными и говорить мне ваше мнение относительно всего дела, нисколько не стесняясь. Предваряю вас, что вопрос не следует считать предрешенным, так как и покойный батюшка хотел прежде окончательного утверждения проекта созвать для рассмотрения его совет министров».

Затем Александр III попросил Лорис-Меликова прочесть записку о предложениях и проект публикации в «Правительственном вестнике».

Материал, зачитанный Лорис-Меликовым, был подготовлен еще до гибели Александра II, поэтому первые страницы, где говорилось об успехах, достигнутых примирительной политикой последнего времени, звучали малоубедительно. В этом месте Александр III, прерывая чтение, заметил: «Кажется, мы заблуждались».

Лорис-Меликов указал на недостатки в местном управлении и высказался о необходимости разработки важных законодательных проектов. Для того чтобы проекты эти были реальными и эффективными, он предлагал учредить особую редакционную комиссию, в которой кроме должностных лиц правительственных ведомств участвовали бы представители земства (по два от каждой губернии) и городов (по одному от каждого губернского города и два от столиц).

Комиссия должна подразделяться на отделы для первоначального обсуждения отдельных проектов, а затем соединиться в общее собрание под председательством лица, назначенного императором. Выработанные таким образом проекты должны быть внесены на рассмотрение Государственного совета. Права Госсовета остаются без всякого изменения.

В проекте публикации выражена была суть изложенного в записке. Чтение Лорис-Меликовым предлагаемых для обсуждения документов продолжалось более часа.

По словам военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина, сначала казалось, что проходившее заседание будет «одною формальностью», поскольку дело получило уже высочайшее одобрение покойного императора и ныне царствующего государя. Однако в ходе обсуждения четко определились две различные тенденции, два подхода к решению насущных вопросов государства: либеральный, то есть реформаторский, и консервативный.

Высказать мнение первому Александр III предложил сидевшему рядом с ним графу Сергею Григорьевичу Строганову. «Ваше величество, — сказал Строганов, — предполагаемая вами мера, по моему мнению, не только несвоевременная при нынешних обстоятельствах, требующих особой энергии со стороны правительства, но и вредная. Мера эта вредна потому, что с принятием ее власть перейдет из рук самодержавного монарха, который теперь для России, безусловно, необходим, в руки разных шалопаев, думающих не о пользе общей, а только о своей личной выгоде. В последнее время и без предполагаемой новой меры власть значительно ослабла, в журналах пишут Бог знает что и проповедуют невозможные доктрины».

Речь графа прерывалась репликами Лорис-Меликова.

В заключение Сергей Григорьевич сказал: «Путь этот ведет прямо к конституции, которой я не желаю ни для вас, ни для России…» На это император признался: «Я тоже опасаюсь, что это — первый шаг к конституции».

Затем Александр III предложил выступить Петру Александровичу Валуеву.

«…Я, с моей стороны, — заметил председатель Комитета министров, — не могу разделить тех опасений, которые только что были высказаны глубокоуважаемым мною графом Сергеем Григорьевичем. Предполагаемая мера очень далека от конституции. Она имеет целью справляться с мнением и взглядами людей, знающих более, чем мы, живущие в Петербурге, истинные потребности страны и ее населения, до крайности разнообразного… Вам, государь, небезызвестно, что я — давнишний автор, могу сказать, ветеран рассматриваемого предположения. Оно было сделано мною в несколько иной только форме в 1863 году во время польского восстания и имело, между прочим, привлечь на сторону правительства всех благомыслящих людей…»

В целом Валуев «произнес красноречивую речь» в пользу предложений Лорис-Меликова.

Военный министр граф Дмитрий Алексеевич Милютин поддержал его позицию и высказал твердое убеждение «в необходимости новых законодательных мер для довершения оставшихся недоконченными великих реформ почившего императора». Он напомнил также, что почти все прежние реформы разрабатывались с участием представителей местных интересов и никаких неудобств от того не замечалось.

Министр почт и телеграфов Лев Саввич Маков, выступивший после Милютина, поддержал позицию, высказанную графом Строгановым. Он признался, что предложения графа Лорис-Меликова направлены на ограничение самодержавия, а это, по его словам, неминуемо приведет Россию к гибели.

Вслед за Маковым взял слово министр финансов Александр Агеевич Абаза. Д. А. Милютин отметил в своем дневнике, что Абаза «произнес прекрасную речь, в которой, опровергнув намеки Макова на покушение ограничить самодержавную власть, объяснил, что, напротив того, призыв к деятельности представителей от земства укрепит и поддержит авторитет правительства. Абаза привел в пример предстоящую и совершенно необходимую податную реформу, которую решительно невозможно совершить без содействия представителей от всех классов общества».

Выступая в прениях, Лорис-Меликов подчеркнул важность того, «чтобы на стороне правительства были все благомыслящие люди». «Предлагаемая теперь мера, — убеждал он, — может много этому способствовать. В настоящую минуту она вполне удовлетворит и успокоит общество; но если мы будем медлить, то упустим время, — через три месяца нынешние, в сущности, весьма скромные, предположения наши окажутся, по всей вероятности, уже запоздалыми».

С обширной речью выступил обер-прокурор Святейшего синода Константин Петрович Победоносцев. По словам Перетца, он был «бледный, как полотно, и, очевидно, взволнованный». «Ваше величество, по долгу присяги и совести, — начал Константин Петрович, — я обязан высказать вам все, что у меня на душе. Я нахожусь не только в смущении, но и в отчаянии. Как в прежние времена перед гибелью Польши говорили: «Finis Poloniae», так теперь едва ли не приходится сказать и нам: «Finis Russiae».

При соображении проекта, предлагаемого на утверждение ваше, сжимается сердце. В этом проекте слышится фальшь, скажу более: он дышит фальшью…»

Глубоко преданный принципам самодержавия, отстаивая его незыблемость, Победоносцев подобно Строганову и Макову уверял, что предложения Лорис-Меликова прямо ведут к конституции по примеру Западной Европы. «Конституции, там существующие, — говорил Константин Петрович, — суть орудие всякой неправды, орудие всяких интриг. Примеров этому множество… Нам говорят, что нужно справляться с мнением страны через посредство ее представителей. Но разве те люди, которые явятся сюда для соображения законодательных проектов, будут действительными выразителями мнения народного? Я уверяю, что нет. Они будут выражать только личное свое мнение и взгляды…»

«Я думаю то же, — поддержал его государь. — В Дании мне не раз говорили министры, что депутаты, заседающие в палате, не могут считаться выразителями действительных народных потребностей».

Далее, заявив, что «Россия была сильна благодаря самодержавию, благодаря неограниченному взаимному доверию и тесной связи между народом и его царем», Победоносцев обрушился с резкой критикой на всю систему реформ шестидесятых годов. Уничтожающему порицанию подверг он разного рода «говорильни» — земские, городские, судебные учреждения и печать. «И когда, государь, предлагают нам учредить по иноземному образцу новую верховную говорильню? — задал оратор риторический вопрос. — Теперь, когда прошло лишь несколько дней после совершения самого ужасающего злодеяния, никогда не бывавшего на Руси, — когда по ту сторону Невы, рукой подать отсюда, лежит в Петропавловском соборе непогребенный еще прах благодушного русского царя, который среди белого дня растерзан русскими же людьми… В такое ужасное время, государь, — подчеркнул обер-прокурор Синода в заключение, — надобно думать не об учреждении новой говорильни, в которой произносились бы новые растлевающие речи, а о деле. Нужно действовать!»

Речь Победоносцева произвела ошеломляющее впечатление на всех присутствующих и особенно на Александра III. П. А. Валуев записал в своем дневнике: «Обер-прокурор Синода сказал невозможную речь, в которой назвал все предложенное и все европейское (sic) величайшей фальшью».

Министр финансов Александр Агеевич Абаза, «как ножом в сердце пораженный» речью Победоносцева, первым пытался нейтрализовать ее эффект. «Ваше величество, — обратился Абаза к императору, — речь обер-прокурора Св. синода есть, в сущности, обвинительный акт против царствования того самого государя, которого безвременную кончину мы все оплакиваем. Если Константин Петрович прав, если взгляды его правильны, то вы должны, государь, уволить от министерских должностей всех нас, принимавших участие в преобразованиях прошлого, скажу смело — великого царствования».

Выступивший с большой речью государственный контролер Дмитрий Мартынович Сольский аргументированно защищал предложения Лорис-Меликова.

В заключение Сольский заметил, что Победоносцев «представил в самых мрачных красках весь ужас нынешнего положения. Но дальше этого он не пошел. Он раскритиковал все, но сам не предложил ничего… Константин Петрович справедливо сказал, что во времена, подобные настоящим, нужно действовать. Нам предложен план действий. Если он не хорош, то нужно заменить его другим; но ограничиваться одною критикою и оставаться неподвижным — невозможно».

Взявший затем слово министр путей сообщения Константин Николаевич Посьет выразил свое мнение о предложении министра внутренних дел Лорис-Меликова. Оно было отрицательным.

Принявшие участие далее в обсуждении министр народного просвещения Андрей Александрович Сабуров, министр юстиции Дмитрий Николаевич Набоков, великие князья Константин Николаевич и Владимир Александрович высказались за обсуждаемое предложение.

Главноуправляющий Вторым отделением Собственной Его Императорского величества канцелярии князь Сергей Николаевич Урусов, принц Александр Петрович Ольденбургский и министр государственных имуществ князь Андрей Александрович Ливен высказались довольно неопределенно и предложили еще раз обсудить рассматриваемый проект Лорис-Меликова в Комитете министров.

Граф Сергей Григорьевич Строганов незадолго до закрытия совещания заявил, что также не возражал бы против пересмотра в Комитете министров.

Председатель же департамента законов князь Сергей Николаевич Урусов, уточняя свое предложение, посоветовал обсудить проект Лорис-Меликова сначала не в Комитете министров, а в небольшой комиссии из лиц, назначенных государем.

Александр III, так и не высказавший своего мнения относительно проекта Лорис-Меликова, дал согласие назначить комиссию.

Все понимали, что император занял выжидательную позицию.

Предложения о том, что делать новому императору, продолжали поступать отовсюду. Самые невероятные, самые разнообразные, порой просто нелепые. Но одно из них выходило за все рамки нравственных норм. Убийцы отца отправили его сыну манифест. Письмо с манифестом исполнительного комитета «Народной воли» легло на стол императора 12 марта. Адресованное Александру III, оно было опущено в почтовый ящик, находившийся у здания городской думы на Невском проспекте. Одновременно текст письма был отпечатан в нелегальной типографии «Народной воли» тиражом около тринадцати тысяч экземпляров.

Обращение к Александру III содержало политическую программу-минимум партии «Народная воля». Как потом выяснилось, в основу «Письма исполнительного комитета Александру III» был положен текст Л. А. Тихомирова с незначительной стилистической правкой публициста Н. К. Михайловского.

Текст манифеста был таков:

«Ваше величество! Вполне понимая то тягостное настроение, которое вы испытываете в настоящие минуты, исполнительный комитет не считает, однако, себя вправе поддаваться чувству естественной деликатности, требующей, может быть, для нижеследующего объяснения выждать некоторое время. Есть нечто высшее, чем самые законные чувства человека: это долг перед родной страной, долг, которому гражданин принужден жертвовать и собой, и своими чувствами, и даже чувствами других людей. Повинуясь этой всесильной обязанности, мы решаемся обратиться к вам немедленно, ничего не выжидая, так как не ждет тот исторический процесс, который грозит нам в будущем реками крови и самыми тяжелыми потрясениями.

Кровавая трагедия, разыгравшаяся на Екатерининском канале, не была случайностью и ни для кого не была неожиданной. После всего, происшедшего в течение последнего десятилетия, она являлась совершенно неизбежной, и в этом ее глубокий смысл, который обязан понять человек, поставленный судьбою во главе правительственной власти. Объяснять подобные факты злоумышлением отдельных личностей или хотя бы «шайки» — может только человек, совершенно неспособный анализировать жизнь народов.

В течение целых 10 лет мы видим, как у нас, несмотря на самые строгие преследования, несмотря на то, что правительство покойного императора жертвовало всем — свободой, интересами всех классов, интересами промышленности и даже собственным достоинством — безусловно всем жертвовало для подавления революционного движения, оно все-таки упорно разрасталось, привлекая к себе лучшие элементы страны, самых энергичных и самоотверженных людей России, и вот уже три года вступило в отчаянную, партизанскую войну с правительством. Вы знаете, ваше величество, что правительство покойного императора нельзя обвинить в недостатке энергии. У вас вешали и правого и виноватого, тюрьмы и отдаленные губернии переполнялись ссыльными. Целые десятки так называемых «вожаков» переловлены, перевешаны: они гибли с мужеством и спокойствием мучеников, но движение не прекращалось, оно безостановочно росло и крепло. Да, ваше величество, революционное движение не такое дело, которое зависит от отдельных личностей. Это процесс народного организма, и виселицы, воздвигаемые для наиболее энергичных выразителей этого процесса, так же бессильны спасти отживающий порядок, как крестная смерть Спасителя не спасла развратившийся античный мир от торжества реформирующего христианства.

Правительство, конечно, может еще переломить и перевешать многое множество отдельных личностей. Оно может разрушить множество отдельных революционных групп. Допустим, что оно разрушит даже самые серьезные из существующих революционных организаций. Но ведь все это нисколько не изменит положения вещей. Революционеров создают обстоятельства, всеобщее неудовольствие народа, стремление России к новым общественным формам. Весь народ истребить нельзя, нельзя уничтожить его недовольство посредством репрессалий: неудовольствие, напротив, растет от этого. Поэтому на смену истребляемых постоянно выдвигаются из народа все в большем количестве новые личности, еще более озлобленные, еще более энергичные. Эти личности в интересах борьбы, разумеется, организуются, имея уже готовый опыт своих предшественников; поэтому революционная организация с течением времени должна усиливаться и количественно, и качественно. Это мы видим в действительности за последние 10 лет.

Какую пользу принесла гибель долгушинцев, чайковцев, деятелей 74 года? На смену их выступили гораздо более решительные народники. Страшные правительственные репрессалии вызвали затем на сцену террористов 78–79 гг. Напрасно правительство истребляло Ковальских, Дубровиных, Осинских, Лизогубов. Напрасно оно разрушало десятки революционных кружков. Из этих несовершенных организаций, путем естественного подбора, вырабатываются только более крепкие формы. Появляется, наконец, исполнительный комитет, с которым правительство до сих пор не в состоянии справиться.

Окидывая беспристрастным взглядом пережитое нами тяжелое десятилетие, можно безошибочно предсказать дальнейший ход движения, если только политика правительства не изменится. Движение должно расти, увеличиваться, факты террористического характера повторятся все более обостренно; революционная организация будет выдвигать на место истребляемых групп все более и более совершенные, крепкие формы. Общее количество недовольных в стране между тем увеличивается; доверие к правительству в народе должно все более падать, мысль о революции, о ее возможности и неизбежности — все прочнее будет развиваться в России. Страшный взрыв, кровавая перетасовка, судорожное революционное потрясение всей России завершит этот процесс разрушения старого порядка.

Чем вызывается, обусловливается эта страшная перспектива? Да, ваше величество, страшная и печальная. Не примите это за фразу. Мы лучше, чем кто-либо другой, понимаем, как печальна гибель стольких талантов, такой энергии — на деле разрушения, в кровавых схватках, в то время, когда эти силы, при других условиях, могли бы быть потрачены непосредственно на созидательную работу, на развитие народа, его ума, благосостояния, его гражданского общежития. Отчего же происходит эта печальная необходимость кровавой борьбы?

Оттого, ваше величество, что теперь у нас настоящего правительства, в истинном его смысле, не существует. Правительство по своему принципу должно только выражать народные стремления, только осуществлять народную волю. Между тем у нас — извините за выражение — правительство выродилось в чистую камарилью и заслуживает названия узурпаторской шайки гораздо более, чем исполнительный комитет. Каковы бы ни были намерения государя, но действия правительства не имеют ничего общего с народной пользой и стремлениями. Императорское правительство подчинило народ крепостному праву, отдало массы во власть дворянству; в настоящее время оно открыто создает самый вредный класс спекулянтов и барышников. Все реформы его приводят лишь к тому, что народ впадает в большее рабство, все более эксплуатируется. Оно довело Россию до того, что в настоящее время народные массы находятся в состоянии полной нищеты и разорения, не свободны от самого обидного надзора даже у своего домашнего очага, не властны даже в своих мирских общественных делах. Покровительством закона и правительства пользуется только хищник, эксплуататор, самые возмутительные грабежи остаются без наказания. Но зато какая страшная судьба ждет человека, искренно помышляющего об общей пользе. Вы знаете хорошо, ваше величество, что не одних социалистов ссылают и преследуют. Что же такое — правительство, охраняющее подобный «порядок»? Неужели это не шайка, неужели не проявление полной узурпации?

Вот почему русское правительство не имеет никакого нравственного влияния, никакой опоры в народе; вот почему Россия порождает столько революционеров; вот почему даже такой факт, как цареубийство, вызывает у огромной части населения радость и сочувствие! Да, ваше величество, не обманывайте себя отзывами льстецов и прислужников. Цареубийство в России очень популярно. Из такого положения может быть два выхода: или революция, совершенно неизбежная, которую нельзя отвратить никакими казнями, или — добровольное обращение верховной власти к народу. В интересах родной страны, во избежание напрасной гибели сил, во избежание тех самых страшных бедствий, которые всегда сопровождают революцию, исполнительный комитет обращается к вашему величеству с советом избрать второй. Верьте, что как только верховная власть перестанет быть произвольной, как только она твердо решится осуществлять лишь требования народного сознания и совести — вы можете смело прогнать позорящих правительство шпионов, отослать конвойных в казармы и сжечь развращающие народ виселицы. Исполнительный комитет сам прекратит свою деятельность, и организованные вокруг него силы разойдутся для того, чтобы посвятить себя культурной работе на благо родного народа. Мирная идейная борьба сменит насилие, которое противно нам более, чем вашим слугам, и которое практикуется нами только из печальной необходимости.

Мы обращаемся к вам, отбросивши всякие предубеждения, подавивши то недоверие, которое создала вековая деятельность правительства. Мы забываем, что вы представитель той власти, которая только обманывала народ, сделала ему столько зла. Обращаемся к вам как к гражданину и честному человеку. Надеемся, что чувство личного озлобления не заглушит в вас сознания своих обязанностей и желания знать истину. Озлобление может быть и у нас. Вы потеряли отца. Мы теряли не только отцов, но еще братьев, жен, детей, лучших друзей. Но мы готовы заглушить личное чувство, если того требует благо России. Ждем того же и от вас.

Мы не ставим вам условий. Пусть не шокирует вас наше предложение. Условия, которые необходимы для того, чтобы революционное движение заменилось мирной работой, созданы не нами, а историей. Мы не ставим, а только напоминаем их. Этих условий — по нашему мнению, два:

1) Общая амнистия по всем политическим преступлениям прошлого времени, так как это были не преступления, но исполнение гражданского долга.

2) Созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно с народными желаниями. Считаем необходимым напомнить, однако, что легализация верховной власти народным представительством может быть достигнута лишь тогда, если выборы будут произведены совершенно свободно. Поэтому выборы должны быть произведены при следующей обстановке:

1) депутаты посылаются от всех классов и сословий безразлично и пропорционально числу жителей;

2) никаких ограничений ни для избирателей, ни для депутатов не должно быть;

3) избирательная агитация и самые выборы должны быть произведены совершенно свободно, а потому правительство должно в виде временной меры, впредь до решения народного собрания, допустить: а) полную свободу печати, б) полную свободу слова, в) полную свободу сходок, г) полную свободу избирательных программ.

Вот единственное средство к возвращению России на путь правильного и мирного развития. Заявляем торжественно, пред лицом родной страны и всего мира, что наша партия со своей стороны, безусловно, подчинится решению народного собрания, избранного при соблюдении вышеизложенных условий, и не позволит себе впредь никакого насильственного противодействия правительству, санкционированному народным собранием.

Итак, ваше величество — решайте. Перед вами два пути. От вас зависит выбор. Мы же затем можем только просить судьбу, чтобы ваш разум и совесть подсказали вам решение единственно сообразное с благом России, вашим собственным достоинством и обязанностями перед родною страной.

Исполнительный комитет, 10 марта 1881 г.

Типография «Народной Воли», 12 марта 1881 года».

Этот манифест можно было смело назвать ультимативным. По сути, через одиннадцать дней после убийства царя убийцы отправили новому императору ультиматум.

Народовольцы ожидали, что после смерти царя начнется революционное выступление масс. А листовки с текстом манифеста станут своего рода запалом к социальному и революционному взрыву. Однако, несмотря на все ожидания, ничего похожего не произошло.

В течение нескольких дней к присяге новому императору Александру III были приведены все государственные органы страны и армия.

Схваченный полицией народоволец Николай Рысаков сообщил властям все необходимые и важные сведения. Совсем еще молодой человек, Рысаков был увлечен романтикой подпольной деятельности, считал себя героем, выполняющим особую миссию, но когда все героические события закончились и впереди замаячила виселица, испуганный юноша подробно рассказал обо всем и обо всех. В течение нескольких дней были арестованы организаторы и исполнители убийства Александра II.

Оставшиеся на свободе народовольцы были вынуждены с горечью признать, что убийство Александра II не оправдало их ожиданий.

Весь март 1881 года прошел в многочисленных встречах, обсуждениях и работе с огромным количеством бумаг.

О том, в какой обстановке находился молодой император в мартовские дни, говорит одно из посланий К. П. Победоносцева. Константин Петрович искренне тревожился за царя и напоминал:

«Ради Бога, примите во внимание нижеследующее.

1) Когда собираетесь ко сну, извольте запирать за собою дверь не только в спальне, но и во всех следующих комнатах, вплоть до выходной. Доверенный человек должен внимательно смотреть за замками и наблюдать, чтобы внутренние задвижки у створчатых дверей были задвинуты.

2) Непременно наблюдать каждый вечер перед сном, целы ли проводники звонков. Их легко можно подрезать.

3) Наблюдать каждый вечер, осматривая под мебелью, все ли в порядке.

4) Один из Ваших адъютантов должен бы был ночевать вблизи от Вас, в этих же комнатах.

5) Все ли надежны люди, состоящие при Вашем величестве? Если кто-нибудь был хоть немного сомнителен, можно найти предлог удалить его…»

26 марта начался суд над народовольцами — организаторами и исполнителями убийства Александра II: А. Желябовым, С. Перовской, Т. Михайловым, Н. Кибальчичем, Г. Гельфман и Н. Рысаковым.

Еще до суда граф Лев Николаевич Толстой написал Александру III письмо, в котором, ссылаясь на Евангелие, просил о помиловании убийц и убеждал молодого венценосца не начинать своего царствования с дурного дела, а стараться душить зло добром и только добром. Это письмо он попросил передать императору Константина Петровича Победоносцева. Но Победоносцев письмо передавать царю отказался, о чем и уведомил Толстого. «Ваша вера одна, а моя и церковная — другая», — написал он графу. Толстой все же сумел сделать так, что его письмо оказалось на столе императора.

Александр III велел передать Льву Николаевичу, что если бы покушение было совершено на него самого, он мог бы помиловать преступников, но убийц отца он не имеет права простить.

На следующий день, 27 марта, в памятной книжке 1881 года Александр III сделал по обыкновению лаконичную запись: «Переехали с Минни и детьми на жительство в Гатчину».

Выбор основной резиденции, расположенной в сорока шести километрах к юго-западу от Санкт-Петербурга, был не случайным. Это место император хорошо знал и любил. Отец, император Александр II, в 1857 году перевел сюда императорскую охоту и часто брал сыновей с собой в заповедник. И вот теперь Гатчинский дворец, внешним обликом и расположением напоминавший крепость, подготовленную к обороне в условиях длительной осады, стал резиденцией Александра III.

История Гатчины началась во времена Петра I. В 1734 году императрица Анна Иоанновна подарила Гатчинскую мызу с приписанными к ней деревнями обер-шталмейстеру князю Александру Борисовичу Куракину «в личное потомственное владение». В 1765 году мызу с двадцатью окрестными деревнями и мельницей купила Екатерина II, пожаловавшая ее графу Григорию Григорьевичу Орлову. Обширные поместья вблизи Петербурга Орлов получил в благодарность за участие в дворцовом перевороте 1762 года, в результате которого Екатерина взошла на престол. Кроме того, с 1762 года Орлов был фаворитом императрицы.

Дворцово-парковый ансамбль формировался в живописной холмистой местности вокруг цепочки озер — Белого, Черного, Серебряного и др.

Для строительства дворца в Гатчину был приглашен итальянский архитектор Антонио Ринальди. Орлов якобы заявил нанятому архитектору: «Не хочу как у всех. Хочу по-другому!» И Ринальди, по мнению многих ценителей архитектуры классицизма, превзошел себя.

К западу от Серебряного озера и Карпина пруда он построил главное сооружение ансамбля — трехэтажный прямоугольный в плане дворец в стиле раннего классицизма. На углах паркового фасада размещались две пятигранные башни и два боковых корпуса, соединенные с дворцом полуциркульными галереями. На южной правой — Часовой — башне были установлены часы-куранты, на левой — Сигнальной — поместили громоотвод, который позже перенесли на городскую каланчу. Передний фасад дворца чрезвычайно прост и скромен.

Для облицовки замка Ринальди использовал не мрамор, которым было уже трудно удивить искушенных русских вельмож, а местный камень — известняк «цвета туманного неба». Эффект оказался ошеломляющим. Характерной особенностью этого камня является способность изменять цвет в зависимости от погоды или времени года. В яркий солнечный день стены дворца кажутся золотистыми, а в пасмурную погоду приобретают холодный стальной оттенок. Строгому внешнему облику дворца Ринальди намеренно противопоставил изысканную и утонченную внутреннюю отделку.

По последнему слову паркового искусства того времени создавался и Гатчинский парк. Это был первый в истории русского паркостроения пейзажный парк. В нем демонстрировались достоинства свободной планировки, которая приближала искусственно созданные пейзажи к естественной красоте природы.

Екатерина II, проявлявшая живой интерес и к ходу строительства, и к своему фавориту, многократно посещала Гатчину. После смерти Орлова в 1783 году замок со всем имуществом, садом и землями Екатерина II выкупила у его наследников и подарила своему сыну, наследнику престола Павлу Петровичу, который называл мызу «Милое Гатчино».

Павел Петрович владел Гатчиной почти восемнадцать лет. По его мысли, Гатчина должна была стать образцовым городом Российской империи. Он осуществил коренные преобразования в своей любимой резиденции. При Павле был перестроен дворец. Теперь в нем появились новые парадные и личные интерьеры императорской семьи. В парке были разбиты участки с регулярной планировкой: Собственный и Голландские сады, Лабиринт, Сильвия. Название Сильвия получила северо-западная часть дворцового парка. Считается, что Павел I пожелал воспроизвести там черты планировки и облика парка в Шантильи. Сильвия создавалась в 1792–1800 годах; именно тогда здесь были высажены тысячи деревьев, проложены парковые аллеи и дорога в Большой зверинец.

«Малый», павловский двор проводил в Гатчине весенние и осенние месяцы. В окрестностях и на озерах устраивались армейские маневры, на плацу перед дворцом — смотры и парады.

Приняв императорский титул, Павел I присвоил Гатчине статус города. Указ об этом был провозглашен 11 ноября 1796 года, и таким образом Гатчина стала триста двадцатым городом Российской империи. С этого времени она получила статус личной резиденции российских императоров. Отныне дворец и город постоянно были в центре общественной жизни страны.

Павел Петрович отличался веротерпимостью, поэтому при нем в Гатчине помимо православных храмов были построены лютеранская кирха и католический костел. Продолжались работы по благоустройству дворца. Внутри он превратился в подлинную сокровищницу произведений искусства. Из Эрмитажа сюда было переправлено свыше ста картин, старинное оружие, античные статуи, французские гобелены. Зеленый луг перед дворцом был превращен в плац — парадную площадь с каменными бастионами и подъемным мостом.

В это же время воплощаются оригинальные «затеи» императора: архитектор Николай Львов возводит на берегу Черного озера Приоратский дворец— изящный, западноевропейского типа «замковый ансамбль из умятой земли» с высокой каменной башней. Этот дворец был построен по уникальной землебитной технологии.

Это «земляное игуменство» предназначалось для учрежденного в России в 1797 году великого приорства Мальтийского ордена. Возглавлял его приор (игумен) француз Конде, которого Павел I пригласил в Гатчину. Сам же правитель России принял титул Великого магистра Мальтийского ордена. Однако выдворенные с Мальты иоанниты — члены духовно-рыцарского ордена — в холодную Россию не приехали. И Приоратский дворец так и не использовался по своему прямому назначению.

Императрица Мария Федоровна, жена Павла I, владела Гатчиной после убийства императора с 1801 по 1828 год. В это время во дворце были проведены ремонтные работы, которыми руководил А. Н. Воронихин.

В первой четверти XIX столетия дворцово-парковый ансамбль Гатчины становится подлинным шедевром ландшафтного искусства. Он состоял из четырех крупных массивов общей площадью более семисот гектаров, зеленым кольцом опоясывающих Гатчину: Дворцовый, Приоратский парки, Зверинец и Сильвия.

При следующем владельце Гатчины, императоре Николае I, был существенно перестроен дворец и даже город. В 1844 году архитектор Роман Иванович Кузьмин начал перестройку Кухонного и Арсенального каре дворца, Бастионной стены, ремонт центрального корпуса. С этого времени общественная и светская жизнь двора переместилась в Арсенальное каре, а залы XVIII века использовались лишь в особо торжественных случаях.

В 1851 году на плацу перед дворцом состоялось торжественное открытие памятника Павлу I. При открытии памятника Александр III, тогда еще маленький мальчик, стоял в форме павловского солдата почетным часовым.

В 1854 году открылось железнодорожное сообщение между Петербургом и Гатчиной.

В период правления Александра II Гатчина стала местом проведения императорской охоты. И вот с марта 1881 года — резиденцией российского монарха.

Точнее всех сформулировал причину переезда сюда императора в своих воспоминаниях великий князь Александр Михайлович:

«…Выработав новую политическую программу, Александр III обратился к важному вопросу обеспечения безопасности царской семьи. Он разрешил его единственным логическим способом — именно переехав на постоянное жительство в Гатчинский дворец. Гордость царя была задета: «Я не боялся турецких пуль и вот должен прятаться от революционного подполья в своей стране», — говорил он с раздражением. Но император Александр III сознавал, что Российская империя не должна подвергаться опасности потерять двух государей в течение одного года.

Что же касается его государственной работы, то она только выиграла от расстояния, отделявшего Гатчину от С.-Петербурга. Это расстояние дало Александру III предлог для того, чтобы сократить, елико возможно, обязанности по представительству, а также уменьшить количество визитов родственников.

Император томился на семейных собраниях. Он находил бесцельной тратой времени бесконечные разговоры со своими братьями, дядями и двоюродными братьями. Значительно уменьшилось число различных пышных приемов, раутов, совещаний и балов».

Граф и общественный деятель Сергей Дмитриевич Шереметев писал:

«…Переезд этот в Гатчину очень критиковали… Гатчино, Гатчинский период, времена императора Павла, гатчинцы — все эти звуки переносили в безотрадное время ненормального царствования даровитого, благородного, пылкого, но и злополучного государя. Все это казалось мрачным и без 1 марта.

Конечно, переезд в Гатчину был актом, лишенным всякого оттенка кому-либо понравиться. Нельзя было более решительным образом выказать самостоятельность воли, чуждой всякого колебания. Александр III переехал в Гатчину и не побоялся сравнений и сопоставлений. Не уступал никаким доводам. Он сразу определенно выказался, каким он есть, и не хотел ничем иным казаться. Гатчина ему нравилась и нравилась всегда; переезд совершился просто, естественно, бесповоротно.

Только человек с нравственною силою Александра III мог отважиться на такой шаг, словно сознавал он, что печать, наложенная с 1881 года на Гатчино, будет настолько самобытна, что ей нечего будет смущаться никакими сравнениями. Пусть покоится нерушимо многострадальная тень императора Павла. Отныне значение Гатчины в русской истории будет иное. Все претворилось в 13-летнее царствование Александра III, все приняло иное освещение, иной отпечаток, иную окраску. Замерли звуки, напоминавшие мрачное прошлое, все заслонилось величавым образом Александра III, созидательным значением его царствования. В Гатчине уединялся он, непрестанно работая. В живительном воздухе почерпал он новые силы. В Гатчино он вложил свою душу и здесь более чем где-либо он встает во весь рост, и все им проникнуто».

В Гатчинском дворце еще все обустраивалось, когда 29 марта в Петербурге закончился суд над убийцами Александра II, которых уже успели окрестить «первомартовцами».

Подробные рассказы о процессе император Александр III выслушивал от прибывших в Гатчину министров и тех, кто был на судебных заседаниях. Эти рассказы свидетели перенесли в дневники. Военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин записал: «Весьма занимательно было выслушать этих несчастных фанатиков, спокойно и почти с хвастовством рассказывавших о своих злодейских проделках, как будто о каких-нибудь подвигах и заслугах. Более всех рисовался Желябов; эта личность выдающаяся. Он прочел нам целую лекцию об организации социалистических кружков и развил бы всю теорию социалистов, если б председатель (сенатор Фукс) дал ему волю говорить. Желябов не отпирался в своем руководящем участии в покушениях на цареубийство: и в 1879 году под Александровом, и в подкопе в Малой Садовой, и, наконец, 1 марта на Екатерининском канале. Перовская также выставляла себя с цинизмом деятельною участницей в целом ряде преступных действий; настойчивость и жестокосердие, с которыми она действовала, поражали противоположностью с ее тщедушным и почти скромным видом. Хотя ей 26 лет, но она имеет вид неразвившейся еще девочки. Затем Кибальчич говорил складно, с энергией и обрисовал свою роль в организации заговора — специалиста-техника. Он прямо объявил, что по своему характеру не считает себя способным к активной роли, ни к убийству, но, сочувствуя цели социалистов-революционеров, принял на себя изготовление составов и снарядов, нужных для приведения в исполнение их замыслов. Михайлов имел вид простого мастерового и выставлял себя борцом за освобождение рабочего люда от тяжкого гнета капиталистов, покровительствуемых правительством. Еврейка Гельфман говорила бесцветно; она не принимала непосредственного участия в преступлении 1 марта. Наконец, Рысаков, на вид мальчишка, говорил, как школьник на экзамене. Очевидно было, что он поддался соблазну по легкомыслию и был послушным исполнителем распоряжений Желябова и Перовской. Замечательно, что все подсудимые говорили прилично и очень складно; особенно же речист и самоуверен Желябов».

Оставил запись в дневнике государственный секретарь Егор Абрамович Перетц: «Три дня я провел в суде над злоумышленниками первого марта. Рысаков — слепое орудие. Это несчастный юноша, имевший прекрасные задатки, сбитый совершенно с толку и с прямого пути социалистами. Михайлов — дурак. Кибальчич — очень умный и талантливый, но озлобленный человек… Душа дела — Желябов и Перовская. Первый из них похож на ловкого приказчика со Щукина двора, произносящий громкие фразы и рисующийся; Перовская — блондинка небольшого роста, прилично одетая и причесанная, должна владеть замечательною силой воли и влиянием на других. Преступление 1 марта, подготовлявшееся Желябовым, было после его арестования приведено в исполнение по ее плану и благодаря замечательной ее энергии».

Страстную пятичасовую обвинительную речь прокурора Николая Валериановича Муравьева Милютин назвал «превосходной». «Муравьев, — заметил военный министр, — весьма талантливый молодой человек, в полном смысле слова оратор». Также высоко оценил эту речь и Е. А. Перетц: «Речь прокурора Муравьева была очень хороша, даже блестяща».

Приговор был одинаков для всех — смертная казнь через повешение. Рысаков и Михайлов подали прошения о помиловании, которые были отклонены. Только для Геси Гельфман, которая ждала ребенка, казнь была отсрочена.

В день окончания судебного процесса профессор философии Владимир Сергеевич Соловьев выступил в зале Кредитного общества с лекцией «Критика современного просвещения и кризис мирового процесса». Свою речь Соловьев закончил призывом к царю помиловать участников убийства Александра И. У большей части аудитории эта выходка вызвала взрыв оваций. Зато другие присутствовавшие в аудитории чуть было не избили философа.

30 марта император получил письмо от Константина Петровича Победоносцева:

«Сегодня пущена в ход мысль, которая приводит меня в ужас. Люди так развратились в мыслях, что иные считают возможным избавление осужденных преступников от смертной казни. Уже распространяется между русскими людьми страх, что могут представить Вашему величеству извращенные мысли и убедить Вас к помилованию преступников. Слух этот дошел до старика гр. Строганова, который приехал ко мне сегодня в волнении.

Может ли это случиться? Нет, нет, и тысячу раз нет — этого быть не может, чтобы Вы перед лицом всего народа русского, в такую минуту простили убийц отца Вашего, русского Государя, за кровь которого вся земля (кроме немногих, ослабевших умом и сердцем) требует мщения и громко ропщет, что оно замедляется.

Если бы это могло случиться, верьте мне, Государь, это будет принято за грех великий, и поколеблет сердца всех Ваших подданных. Я русский человек, живу посреди русских и знаю, что чувствует народ и чего требует. В эту минуту все жаждут возмездия. Тот из этих злодеев, кто избежит смерти, будет тотчас же строить новые ковы. Ради Бога, Ваше величество, — да не проникнет в сердце Вам голос лести и мечтательности».

«Будьте спокойны, — ответил Александр III Константину Петровичу Победоносцеву, — с подобными предложениями ко мне не посмеет прийти никто, и что все шестеро будут повешены, за это я ручаюсь».

3 апреля 1881 года на петербургских улицах рано утром было расклеено правительственное сообщение:

«Сегодня 3 апреля, в 9 часов будут подвергнуты смертной казни через повешение государственные преступники: дворянка Софья Перовская, сын священника Николай Кибальчич, мещанин Николай Рысаков, крестьяне Андрей Желябов и Тимофей Михайлов. Что касается преступницы мещанки Гельфман, то казнь ее, ввиду ее беременности, по закону отлагается до ее выздоровления».

Участники убийства императора Александра были казнены на Семеновском плацу. Это была последняя публичная казнь в России. Вскоре был издан особый указ, отменявший публичное исполнение смертных приговоров.

Геся Мироновна Гельфман после родов умерла в заключении. Ее ребенок был усыновлен, что породило много толков, версий и слухов относительно судьбы мальчика.

Мария Федоровна понимала, что переезд на новое место есть необходимое условие их жизни, но сначала без особого энтузиазма отнеслась к Гатчине. В письме матери (на следующий день после отъезда сестры и брата) она писала:

«…Мы поехали сюда (в Гатчину. — А. М.), что поначалу было для меня ужасно. Но сейчас, когда мы устроились довольно красиво и уютно в маленькой скромной entre sol (антресоли. — А. М.) в большом дворце, я начинаю находить это лучше, чем я могла ожидать, потому что здесь спокойно, и я не должна принимать так много людей…»

Александр III с семьей разместился в Арсенальном каре дворца. К удивлению всех, для личных апартаментов из пятисот двадцати восьми помещений дворца было выбрано несколько маленьких и невысоких комнат в так называемых антресолях, между нижним этажом и бельэтажем, где в Павловы годы, по всей видимости, размещалась лишь придворная челядь. Обыкновенный человек среднего роста легко доставал там рукою до потолка, а император был высок и любил воздух. Одни окна комнат выходили в Собственный сад, другие — в Голландский.

По указанию царя выбранные им для проживания апартаменты были украшены картинами его любимых художников — Боголюбова, Поленова, Зичи.

Из всех комнат наибольшее впечатление оставляла гостиная императрицы, которая всегда была заполнена цветами. Дети называли ее «комнатой ароматов».

Уже через полгода хозяйка дворца императрица Мария Федоровна пишет матери с другим настроением:

«Сейчас мы снова устроились в красивой Гатчине в наших маленьких, но очень удобных комнатах, которые стали даже более красивыми, потому что я взяла только старую красивую мебель, находящуюся здесь, всю в стиле jakob, которая смотрится так красиво».

В Гатчине было не только красиво, но — что важнее — безопасно. А вопрос с безопасностью был далеко не праздным. 2 (14) апреля в письме матери Мария Федоровна описывала подробности их новой жизни в Гатчине:

«Мальчиков мы никогда не пускаем гулять одних. Они всегда ходят в нашем сопровождении, и мы пытаемся оградить их от всего горестного и неприятного, чтобы они не чувствовали то давящее время, в котором мы теперь живем, так как это может пагубно отразиться на них, так как первые детские жизненные впечатления всегда очень сильны».

Царские апартаменты, по мнению телохранителей, имели бесценное достоинство: все они выходили в круговой коридор, что облегчало охрану. Срочно был заложен подземный ход из здания и установлена сложная секретная сигнализация. Чтобы попасть в апартаменты царя, надо было пройти по двум ничем не примечательным винтовым лестницам либо по коридору от роскошной мраморной лестницы, открывающей парадные покои.

Посетив дворец, князь Владимир Петрович Мещерский был поражен скромной обстановкой царских апартаментов. «Я пришел в изумление, — признавался он, — когда, пройдя все залы, все гостиные и спустившись вниз по лестнице в какой-то коридор, остановлен был скороходом у одной двери и услышал от него, что это дверь в кабинет императрицы. Я вошел в маленькую комнату, где застал императрицу в обстановке, где не было заметно малейшего признака роскоши и где никак нельзя было себе представить жилище русской царицы.

После аудиенции у императрицы тем же коридором я был проведен скороходом до комнат государя.

В приемной, в которую меня ввели, я увидел те же маленькие комнаты и ту же полнейшую простоту, а когда вышедший камердинер мне сказал: «Государь Вас просит» — и я вошел в кабинет русского государя, мне показалось, что я в комнате скромного по положению и по средствам жильца в хорошо содержимом доме».

У Александра III было четыре приемных зала и кабинет в бельэтаже Арсенального каре. Мария Федоровна прием своих посетителей проводила в бывших залах императрицы Александры Федоровны — жены Николая I.

В случае особо значимых приемов гости собирались в залах XVIII века — Белом, Тронных и Мраморной столовой. В дни праздников или памятных дат для трапез нижних чинов и прислуги использовались третий этаж центрального корпуса и помещения Кухонного каре.

По распоряжению царя в Гатчинский дворец закупались и привозились из других дворцов живопись, иконы, фарфор. Здесь разместили привезенную из Таврического дворца и дворцовых складов мебель XVIII века, в том числе и вышедшую из мастерской Давида Рентгена, бронзу лучших французских мастеров — часы, канделябры, вазы.

Обстановку приемных залов и кабинета монарх подбирал сам, о чем свидетельствуют отметки в памятных книжках: «Устраивал картины Зичи в Арсенале и вазы в галерее»; «в 3 ¼ был в залах, устраивал старинную мебель»; «устраивал образа в церкви».

С тех пор как семья переселилась в Гатчину, Мария Федоровна была лишена одного увлечения: она очень любила гулять по Невскому. Супруг считал это простительной дамской слабостью и иронизировал по поводу пристрастия Марии Федоровны. У него появился даже «свой» глагол, обозначающий эти прогулки: «Madame vous alles хлыще». Это словечко он производил от слова «хлыщь» («хлыщить»), то есть уподобляться катающимся по Невскому в экипажах хлыщам. Видимо, слово прижилось в семье, поскольку Николай II в своих дневниках в молодые годы частенько употреблял его по отношению к себе.

Из лиц, близких государыне, во дворце жили или приезжали погостить обер-гофмейстерина княгиня Елена Павловна Кочубей, фрейлины графиня Софья Александровна Апраксина, Александра Сергеевна Озерова, сестры камер-фрейлины Аглаида Васильевна и Мария Васильевна Голенищевы-Кутузовы. Навещали императрицу и другие лица, состоявшие при ней и работавшие под ее началом.

Еще в Петербурге, в Аничковом дворце, в семье Александра III сложилась традиция вечерних семейных чтений. В Гатчине эта традиция продолжилась. По свидетельству современников, Александр III очень любил Гоголя, следил за новинками современных писателей и охотно читал вслух и чуть ли не каждый день императрице Марии Федоровне и детям.

Караул во дворце несли лейб-гвардии Кирасирский полк, занявший одиннадцать внутренних и девятнадцать наружных постов, и полуэскадрон, то есть шестьдесят четыре всадника. В первые полтора месяца пребывания государя в Гатчине ежедневно в дворцовом наряде было около ста семидесяти человек.

В помощь кирасирам в Гатчину был переведен Терский эскадрон Собственного Его величества конвоя, а из Варшавы вызван Кубанский дивизион. Эти отряды сменяли кирасир через день на постах внешней охраны и выставляли усиленные посты внутреннего караула. Кроме того, была сформирована особая охранная команда от гвардейских полков — Сводно-гвардейская рота. Из Санкт-Петербурга в Гатчинский дворец переводились специальная дворцовая полицейская команда и отряды полиции.

Для входа во дворец завели пропуска нового образца с фотокарточками. Осмотр комнат Арсенального каре (комплекс залов XIX века, где жил император) без высочайшего согласия не допускался. В крайнем случае приехавшим гостям позволялось осмотреть Главный корпус (залы XVIII века). Были во дворце и секретная часть, и морские минеры под руководством лейтенанта А. Смирнова. Все несшие службу в городе и во дворце стали на тринадцать лет ближайшим окружением императорской семьи: они участвовали в праздниках, богослужениях, театральных представлениях, приемах, охотах и прогулках. Иными словами, этим людям было вверено спокойствие империи.

Переезд в Гатчину спутал революционерам на время все карты. Страсти улеглись, и «Гатчинский дворец стал, наконец, тем, чем он должен был быть, — местом трудов самого занятого человека России».

Известно, что самого Александра III усиленная охрана ставила в неудобное положение, обременяла и тяготила. Например, узнав об очередном увеличении охраны, Александр III послал начальнику охраны императора генералу П. А. Черевину бумагу следующего содержания:

«Несмотря на мои частые повторения, что я не желаю, чтоб, когда я выезжаю, за мною ездили мушары и проч., я опять замечаю, что приказание мое не исполняется. Я не знаю, Ваши ли это люди или Грессера (генерал-адъютант, петербургский градоначальник в 1882–1892 годах. — А. М.), но прошу распорядиться, чтобы этого более не было, как мера совершенно лишняя и, конечно, ни к чему не ведущая. Я разрешил Грессеру, когда он находит нужным, самому иногда следовать за мною, когда известно, куда я еду, но кроме него я не разрешаю никому, потому что считаю эту меру глупою и весьма неприглядною.

Когда я еду по заведениям или госпиталям, всегда все полицейское начальство той местности является туда, и, конечно, этого достаточно. Прошу в этот раз сделать распоряжение раз и навсегда, и чтобы не приходилось мне повторять это каждый год снова; мне это надоело. Я никогда не мешаю Вам и Грессеру принимать меры, которые Вы находите нужными, но следовать за собой положительно запрещаю».

В то же время император понимал, что спокойствие в стране во многом зависит от безопасности царской власти, уверенно исполняющей свой долг. Потеряв одного властелина России, нельзя рисковать потерей следующего.

Анна Федоровна Тютчева, бывшая многие годы фрейлиной императрицы Марии Александровны, посетила Гатчину после переезда туда императорской семьи и подметила в Александре III некоторые изменения:

«Я знала государя с детства… — с этого раннего возраста отличительными чертами его характера всегда были большая честность и прямота, привлекающие к нему общие симпатии. Но в то же время он был крайне застенчив, и эта застенчивость, вероятно, вызывала в нем некоторую резкость и угловатость… В его взгляде, в его голосе и движениях было что-то неопределенное, неуверенное…

Теперь… у него появился этот спокойный и величественный вид, это полное владение собой в движениях, в голосе и во взглядах, эта твердость и ясность в словах, кратких и отчетливых, — одним словом, это свободное и естественное величие, соединенное с выражением честности и простоты, бывших всегда его отличительными чертами. Невозможно, видя его… не испытывать сердечного влечения к нему и не успокоиться, по крайней мере, отчасти, в отношении огромной тяжести, падающей на его богатырские плечи; в нем видны такая сила и такая мощь, которые дают надежду, что бремя, как бы тяжело оно ни было, будет принято и поднято с простотой чистого сердца и с честным сознанием обязанностей и прав, возлагаемых высокой миссией, к которой он призван Богом. Видя его, понимаешь, что он сознает себя императором, что он принял на себя ответственность и прерогативы власти».

Во все время пребывания в Гатчине императором принимались судьбоносные для страны решения. Гатчинский дворец стал центром правительственной деятельности: здесь проводились совещания, утверждались новые назначения, решались все государственные проблемы, как внутренней, так и внешней политики.

21 апреля 1881 года в Гатчине прошло очередное заседание Кабинета министров. В совещании участвовал и великий князь Владимир Александрович.

Как и 8 марта, в этот раз председательствовал сам император. Он открыл совещание заявлением о желании выслушать мнения министров о том, какие все же следует принять меры и какую выработать программу для осуществления дальнейших шагов правительства.

Министры выступали один за другим, и казалось, что совещание проходит под знаком некого примирения. Но получалось так, что это самое единодушие в речах министров отклонило совещание от основной темы. Александр III изредка прерывал речи репликами и пробовал свести разговор к поставленному первоначально вопросу. Но все было бесполезно.

Тогда великий князь Владимир Александрович выступил с подготовленным письменным предложением об учреждении центральной следственной комиссии по всем делам о государственных преступлениях. Но граф М. Т. Лорис-Меликов высказался против создания комиссии, мотивируя это тем, что у него уже приготовлен доклад относительно дальнейшего ведения следственных дел, а потому вопрос лучше отложить до другого раза.

В заключение царь выразил желание, чтобы министры собирались почаще для предварительных обсуждений общегосударственных вопросов, дабы достигнуть желаемого единства в действиях. А затем предложил министрам совместно обсудить те меры, которые признаются наиболее неотложными при существующих обстоятельствах, и пообещал назначить вторичное совещание для окончательного обсуждения мер.

В тот же день, 21 апреля, Александр III написал К. П. Победоносцеву: «Сегодняшнее наше совещание сделало на меня грустное впечатление. Лорис, Милютин и Абаза положительно продолжают ту же политику и хотят так или иначе довести нас до представительного правительства, но пока я не буду убежден, что для счастья России это необходимо, конечно, этого не будет, я не допущу. Странно слушать умных людей, которые могут серьезно говорить о представительном начале в России, точно заученные фразы, вычитанные ими из нашей паршивой журналистики и бюрократического либерализма».

В конце письма император подчеркнул, что его брат Владимир так же, как и он, «не допускает выборного начала».

Это письмо подтолкнуло К. П. Победоносцева к решительным действиям. Он подготовил и 26 апреля, после согласования с министром государственных имуществ Николаем Павловичем Игнатьевым и членом Государственного совета Михаилом Николаевичем Островским, отправил Александру III проект манифеста, написанный совместно с приехавшим из Москвы Михаилом Никифоровичем Катковым.

На следующий день Александр III переслал проект своему брату — великому князю Владимиру Александровичу. Император писал:

«Посылаю тебе, любезный Владимир, мною одобренный проект манифеста, который я желаю, чтобы вышел 29. IV, день приезда моего в столицу.

Я долго об этом думал, и министры все обещают мне своими действиями заменить манифест, но так как я не могу добиться никаких решительных действий от них, а между тем шатание умов продолжается все более и более и многие ждут чего-то необыкновенного, то я решился обратиться к Конст. Петр. Победоносцеву составить мне проект манифеста, в котором бы высказано было ясно, какое направление делам желаю я дать и что никогда не допущу ограничения самодержавной власти, которую нахожу нужною и полезною России.

Кажется, манифест составлен очень хорошо, он был вполне одобрен гр. С. Г. Строгановым, который также нашел своевременность подобного акта. Сегодня я лично прочел манифест А. В. Адлербергу, который также вполне одобрил его. Итак, дай Бог, в добрый час. Сегодня я имел объяснение с гр. Адлербергом, результатом которого было, что он просится сам оставить место министра. Не смотря на то, что он очень грустен, но все объяснение и весь разговор был самый дружественный и расстались друзьями. Решили так, что останется до выбора нового министра и до окончания им всех дел по завещанию Папá. При личном свидании с тобою передам все подробности и мои намерения.

До свиданья. Пришли мне обратно проект.

Александр]».

Александр III и Мария Федоровна прибыли в Петербург ранним утром 29 апреля 1881 года для участия в военном параде на Марсовом поле. Императорская чета приехала из Гатчины, использовав кружной путь через станцию Тосно по Николаевской железной дороге.

К началу парада уже был обнародован манифест «О призыве всех верных подданных к служению верою и правдою Его Императорскому величеству и Государству, к искоренению гнусной крамолы, позорящей землю русскую, к утверждению веры и нравственности, доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения, к водворению порядка и правды в действии учреждений России».

В историографии принято именовать Высочайший манифест императора Александра III от 29 апреля 1881 года Манифестом о незыблемости самодержавия. Он гласил:

Намеченный парад на Марсовом поле прошел успешно. Выстроенные на поле войска встретили императора громогласным «ура!».

Военный министр отметил, что императрица с великой княгиней Марией Павловной «в коляске a la Demon объезжала линии войск за государем».

После завтрака у принца Ольденбургского царь с супругой, несмотря на плывущие льдины, отправился на катере через Неву к Петропавловской крепости. В Петропавловском соборе императорская чета поклонилась могиле покойного Александра И.

Затем они вернулись на левый берег Невы и побывали во временной часовне, построенной на месте смертельного ранения императора на набережной Екатерининского канала. В три часа дня отправились в Гатчину тем же кружным путем.

Либеральная пресса — газеты «Голос», «Страна», «Порядок» и ряд других — откликнулась на манифест статьями, в которых делала вид, что не понимает смысл обращения верховной власти, и выражала свои надежды на реформаторскую деятельность императора.

В то же время сторонники охранительных государственных начал восторженно приветствовали опубликование манифеста. «Теперь мы можем вздохнуть свободно, — писали «Московские ведомости» в номере от 30 апреля. — Конец малодушию, конец всякой смуте мнений. Пред этим непререкаемым, пред этим столь твердым, столь решительным словом монарха должна, наконец, поникнуть многоглавая гидра обмана. Как манны небесной народное чувство ждало этого царственного слова. В нем наше спасение: оно возвращает русскому народу русского царя самодержавного».

Спустя несколько дней, 4 мая 1881 года, Константин Петрович Победоносцев писал императору: «В среде здешнего чиновничества манифест встречен унынием и каким-то раздражением: не мог и я ожидать такого безумного ослепления. Зато все здравые и простые люди несказанно радуются. В Москве ликование, — вчера там читали его в соборах и было благодарственное молебствие с торжеством. Из городов приходят известия о всеобщей радости от появления манифеста».

После появления этого документа, который четко обозначил внутриполитический курс, само собой произошли изменения в правительстве. Подал в отставку министр внутренних дел Михаил Тариелович Лорис-Меликов, за ним ушли военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин, министр финансов Александр Агеевич Абаза. Еще ранее правительство покинул министр Императорского двора и уделов Александр Владимирович Адлерберг и был уволен министр народного просвещения Андрей Александрович Сабуров.

Вскоре Александр III в письме брату Владимиру сформулировал свое политическое кредо: «Я никогда не допущу ограничения самодержавной власти, которую нахожу нужной и полезной для России».

3 мая по указу императора граф Николай Павлович Игнатьев занял важнейший в империи пост министра внутренних дел, а на его место министром государственных имуществ был назначен статс-секретарь Михаил Николаевич Островский.

О том, как относился ко всему происходящему император, узнаем из писем Марии Федоровны матери в Копенгаген. 2 (14) мая 1881 года она писала:

«В последние дни у Саши было много неприятностей с министрами. Лорис-Меликов подал в отставку (что вообще-то хорошо), и Саша не стал его удерживать. Однако самым неприятным было то, что и министр финансов Абаза также подал в отставку, а это уже большая потеря, так как он прекрасно распоряжается финансами и его будет трудно кем-либо заменить. Я нахожу действия этих господ в такой момент уйти в отставку подлыми и гнусными. Они всегда ставят свои личные интересы выше патриотических, что просто отвратительно!»

В письме от 8 (20) мая 1881 года императрица вновь продолжала эту тему:

«Сначала они кричали, что нет никакого манифеста, который содержал бы программу действий. А теперь, когда Саша предъявил новый программный документ, в котором он показывает, каким путем он хочет идти, они еще громче стали кричать, что этот документ не отвечает их намерениям. Но это только в Петербурге, но Петербург это еще не вся Россия. А внутри (по всей стране) манифест прочли с большим энтузиазмом. Так что это только очень небольшая группа, во главе которой стоит Лорис-Меликов и Абаза, которая желает чего-то большего.

Первый был недавно здесь, чтобы заявить о своей отставке. Выглядел он, однако, смущенным и сидел «поджав хвост». Со мною он был, однако, достаточно корректен (таким, впрочем, он был в предыдущие месяцы, но все его поведение было фальшивым). Сидел он как на иголках.

Я чувствовала себя очень скованно, потому что была очень рассержена, и мне приходилось контролировать себя для того, чтобы не выглядеть неприятной. Из-за этого у меня было такое сильное сердцебиение, что я едва могла говорить. Я сказала ему, что я очень сожалею, что он в такой момент хочет уйти, тем более что Саша с первого дня его назначения поддерживал его постоянно во всем. На это он ответил: «Да, я это знаю. И я со своей стороны (тоже) просил Государя сохранить добрые воспоминания обо мне как о человеке, хотя я не мог удовлетворить его, будучи министром».

Пустые, ничего не значащие фразы! Еще он сказал, что надеется, что все с Божьей помощью наладится!

Я ответила, что только это и является единственным утешением и надеждой, так как на людей в действительности трудно положиться — я имела в виду его. После этого, пожелав ему наилучшего, я распрощалась с ним».

В своей книге «Воспоминания» великий князь Александр Михайлович также касался острой на тот момент темы так называемых контрреформ и «черной реакции». Он писал:

«К счастью для России, Император Александр III обладал всеми качествами крупного администратора. Убежденный сторонник здоровой национальной политики, поклонник дисциплины, настроенный к тому же весьма скептически, Государь вступал на престол предков, готовый к борьбе. Он слишком хорошо знал придворную жизнь, чтобы не испытывать презрения к бывшим сотрудникам своего отца, а основательное знакомство с правителями современной Европы внушило ему вполне обоснованное недоверие к их намерениям. Император Александр III считал, что большинство русских бедствий происходило от неуместного либерализма нашего чиновничества и от исключительного свойства русской дипломатии поддаваться всяким иностранным влияниям.

…Многое подлежало коренному изменению: методы управления, взгляды, сами сановники, дипломаты и пр… Граф Лорис-Меликов и другие министры были уволены в отставку, а их заменили люди дела, взятые не из придворной среды, что вызвало немедленно возмущение в петербургских аристократических салонах.

— Наступили дни «черной реакции», — уверяли безутешные сторонники либеральных реформ, но биографии новых министров… опровергали это предвзятое мнение. Князь Хилков, назначенный министром путей сообщения, провел свою полную приключений молодость в Соединенных Штатах, работая в качестве простого рабочего на рудниках Пенсильвании. Профессор Вышнеградский — министр финансов — пользовался широкой известностью за свои оригинальные экономические теории. Ему удалось привести в блестящее состояние финансы Империи и немало содействовать повышению промышленности страны. Заслуженный герой русско-турецкой войны генерал Ванновский был назначен военным министром. Адмирал Шестаков, высланный Александром II за границу за беспощадную критику нашего военного флота, был вызван в Петербург и назначен морским министром. Новый министр внутренних дел граф Толстой был первым русским администратором, сознававшим, что забота о благосостоянии сельского населения России должна быть первой задачей государственной власти…

Назначению Гирса, тонко воспитанного, но лишенного всякой инициативы человека, на пост министра иностранных дел вызвало немалое удивление как в России, так и за границей. Но Александр III только усмехался. Охотнее всего он предпочел бы быть самолично русским министром иностранных дел, но так как он нуждался в подставном лице, то выбор его пал на послушного чиновника, который должен был следовать намеченному им, монархом, пути, смягчая резкие выражения русского Царя изысканным стилем дипломатических нот.

Последующие годы доказали и несомненный ум Гирса. Ни один «международный властитель дум и сердец», ни один «кумир европейских столиц» не мог смутить Гирса в его точном исполнении приказаний Императора. И, таким образом, впервые после роковых ошибок, Россия нашла свою ярко выраженную национальную политику по отношению к иностранным державам».

События весны 1881 года, конечно же, будоражили страну. Стремление террористов-народовольцев вызвать «сотрясение народных умов» неожиданно выразилось в еврейских погромах на юге империи. Через шесть недель после цареубийства погромы еврейских заведений, как писал автор работ по истории еврейского народа Юлий Исидорович Гессен, «внезапно с громадной эпидемической силой охватили обширную территорию. Действительно… сказались черты стихийного характера».

В мае Александр III встретился с депутацией видных столичных евреев во главе с бароном Горацием Осиповичем Гинцбургом. Император четко и определенно заявил, что «в преступных беспорядках на юге России евреи служат только предлогом, что это дело рук анархистов» и что власть будет со всеми этими явлениями бороться.

Словам брата вторил и великий князь Владимир Александрович. Он сказал барону Гинцбургу: «Беспорядки, как теперь обнаружено правительством, имеют своим источником не возбуждение исключительно против евреев, а стремление к произведению смут вообще».

Писатель Иван Сергеевич Тургенев в это же время опубликовал во французском журнале «La Revue politique et littdraire» статью, в которой дал характеристику молодому императору:

«Что касается нигилистов, которые предполагают, что император из страха может пойти на весьма большие уступки, даже на конституцию, то они жестоко ошибаются, совершенно не учитывая его характер и энергию. Их попытки запугать могут только остановить его на том пути к либерализму, куда ведет его природная склонность; если он сделает несколько шагов в этом направлении, это будет вовсе не потому, что они его запугивают, а несмотря на то, что они угрожают ему…»

Первые мероприятия правительства Александра III подтвердили решимость властей твердо проводить провозглашенный «охранительный» курс.

14 августа 1881 года было принято «Положение о мерах к охранению государственной безопасности и общественного спокойствия». Теперь в любой губернии разрешалось вводить чрезвычайное положение «для водворения спокойствия и искоренения крамолы».

В декабре 1881 года был издан закон о прекращении с 1 января 1883 года временнообязанных отношений. К этому времени все временнообязанные крестьяне должны были перейти на обязательный выкуп. Вторым мероприятием в крестьянском вопросе явилось понижение выкупных платежей у крестьян великорусских и украинских губерний (на 1 рубль с душевого надела). Весной 1882 года правительство приняло решение об отмене подушной подати, взимание которой должно было окончательно прекратиться в 1887 году.

В 1882 году правительство учредило Крестьянский поземельный банк, который выдавал ссуды на покупку земли крестьянам. Крестьянский банк способствовал распространению частной поземельной собственности среди крестьян.

Для укрепления дворянского землевладения был создан Дворянский поземельный банк. Дворяне, по положению банка, могли получать ссуды только под залог земли. Этот акт правительства способствовал сохранению дворянских имений в условиях капиталистического развития.

В Гатчине формировалась не только внутренняя, но и внешняя политика империи. Великий князь Александр Михайлович писал:

«Мы обязаны британскому правительству тем, что Александр III очень скоро выказал всю твердость своей внешней политики. Не прошло и года по восшествии на престол молодого императора, как произошел серьезный инцидент на русско-афганской границе.

Под влиянием Англии, которая со страхом взирала на рост русского влияния в Туркестане, афганцы заняли русскую территорию по соседству с крепостью Кушкою. Командир военного округа телеграфировал Государю, испрашивая инструкций. «Выгнать и проучить как следует», — был лаконичный ответ из Гатчины. Афганцы постыдно бежали, и их преследовали несколько десятков верст наши казаки, которые хотели взять в плен английских инструкторов, бывших при афганском отряде. Но они успели скрыться.

Британский Ее королевского величества посол получил предписание выразить в С.-Петербурге резкий протест и потребовать извинений.

— Мы этого не сделаем, — сказал Император Александр III и наградил генерала Комарова, начальника пограничного отряда, орденом Св. Георгия 3-й степени. — Я не допущу ничьего посягательства на нашу территорию, — заявил Государь.

Гирс задрожал.

— Ваше величество, это может вызвать вооруженное столкновение с Англией.

— Хотя бы и так, — ответил Император.

Новая угрожающая нота пришла из Англии.

В ответ на нее Царь отдал приказ о мобилизации Балтийского флота. Это распоряжение было актом высшей степени храбрости, ибо британский военный флот превышал наши морские вооруженные силы по крайней мере в пять раз.

Прошло две недели. Лондон примолк, а затем предложил образовать комиссию для рассмотрения русско-афганского инцидента.

Европа начала смотреть другими глазами в сторону Гатчины. Молодой русский монарх оказался лицом, с которым приходилось серьезно считаться Европе.

Виновницей второго инцидента оказалась Австрия. Венское правительство противилось нашему «непрерывному вмешательству в сферу влияния Австро-Венгрии» на Балканах, и австро-венгерский посол в С.-Петербурге угрожал нам войною.

На большом обеде в Зимнем дворце, сидя за столом напротив Царя, посол начал обсуждать докучливый балканский вопрос.

Царь делал вид, что не замечает его раздраженного тона.

Посол разгорячился и даже намекнул на возможность, что Австрия мобилизует два или три корпуса.

Не изменяя своего полунасмешливого выражения, Император Александр III взял вилку, согнул ее петлей и бросил по направлению к прибору австрийского дипломата:

— Вот что я сделаю с вашими двумя или тремя мобилизованными корпусами, — спокойно сказал Царь.

— Во всем свете у нас только два верных союзника, — любил он говорить своим министрам: — наша армия и флот. Все остальные, при первой возможности, сами ополчатся против нас».

Современник Александра III искусствовед и журналист Иван Николаевич Божерянов, словно комментируя фразу императора об отсутствии подлинных союзников России, писал:

«…Ясно видно, до какой степени реальные интересы России часто приносили в жертву требованиям политической теории. Россия считала себя призванною ограждать русской кровью консервативные интересы остальных европейских народов. Если в конце XVIII века русские войска под предводительством Суворова боролись в Италии или на вершинах Альп за интересы Европы, то этим же духом проникнуты были войны, которые впоследствии вела Россия. Мы боролись не за реальные интересы России, а за консервативные интересы всей Европы.

1878 год раскрыл нам глаза на то, чего мы можем ожидать от Европы, когда дело коснется наших собственных интересов. Дорого стоившая кровопролитная Турецкая кампания 1877–1878 годов привела к Сан-Стефанскому договору, который был пересмотрен на Берлинском конгрессе, и Россия получила от Европы достойную награду за кровь, пролитую для ограждения ее интересов. Награда эта оказалась такою, что всю Россию охватил порыв негодования. Тогда выяснилось, что политика защиты консервативных интересов Европы привела к образованию «лиги мира», и «Русскому инвалиду» пришлось торжественно заявить, что «русские военные люди не страшатся исхода борьбы, хотя бы против России двинулись все силы лиги мира».

Затем, когда русским ценностям была объявлена война на германских рынках и наш рубль подвергся обесценению до полтинника, Россия отказалась от трехимператорского союза, вступила на путь защиты своих интересов и до такой степени отреклась от ограждения консервативных интересов Европы, что заключила союз с республиканской Францией. Первым торжественным подтверждением этого союза было прибытие в Кронштадт французской эскадры контр-адмирала Жерве. Результаты этого поворота во внешней политике России оказались блестящими. На первый раз дело приняло такой оборот, что будто соседние империи, от союза с которыми Россия уклонилась, доведут нас прямо до войны. Наш ставленник в Болгарии, принц Александр Батгенбергский, поощряемый Германией и Австрией, вступил в оппозицию с Россией, вопреки ее желанию присоединить Восточную Румелию к Болгарии и, когда он лишился престола, на его место был избран принц-католик помимо одобрения России, которая этим не смутилась.

Император Александр III провозгласил тост в Петергофе за «единственного своего друга», князя Николая Черногорского. После этого отношения наши к Германии обострялись до того, что знаменитый князь Бисмарк торжественно заявил, что «Германия никого не боится, кроме Бога», а со стороны России последовал ответ, что ей не страшны угрозы «лиги мира».

Александр III ревностно относился к своим функциям правителя огромной империи. Как отмечали современники, натура это была незаурядная, характер цельный.

При росте сто девяносто три сантиметра император был наделен поразительной работоспособностью и огромной физической силой. Он шутя сгибал подковы и серебряные тарелки. Однажды у себя в кабинете согнул, а затем разогнул железную кочергу. Но он никогда не показывал свою силу в присутствии чужих людей.

По свидетельству военного врача Николая Александровича Вельяминова, познакомившегося с императором еще на учениях в Красном Селе, а затем ставшего лейб-медиком, Александр III «с удивительной, редкой добросовестностью и честностью исполнял свои обязанности царя-самодержца. Обязанности эти требовали громадной, почти сверхчеловеческой работы, которой не соответствовали ни его способности, ни его познания, ни его здоровье, но он работал, не покладая рук, до самой своей смерти, работал так, как редко кто другой. Эта неустанная, непосильная работа его очень утомляла…».

Вставал император в семь часов утра, умывался холодной водой, облачался в крестьянское платье, после краткой прогулки по парку сам варил кофе в стеклянном кофейнике и, наполнив тарелку сушками, грыз их.

Мария Федоровна поднималась позже, заходила к нему в кабинет, два лакея вносили небольшой столик. Муж и жена завтракали вместе. Обычно они ели крутые яйца и ржаной хлеб с маслом.

Рабочий день императора начинался в восемь утра. Он принимал тех, кто являлся представиться ему, и выслушивал доклады министров. Чиновники приезжали из Петербурга в назначенные дни или по вызову.

Каждый день на его рабочий стол ложились кипы указов, приказов, докладов, которые ему следовало прочитать и подписать. Даже будучи на отдыхе, он ежедневно принимал фельдъегеря с бумагами, и все они на следующий день возвращались с резолюциями.

Около часу дня царская семья собиралась ко второму завтраку в маленькой столовой. К этому завтраку порой приглашались немногие из министров, прибывших в этот день с докладом, или некоторые из придворных.

После второго завтрака Александр III «закуривал большую сигару и пил кофе в гостиной императрицы». Затем занимался у себя в кабинете до трех-четырех часов дня.

Время до обеда, то есть до восьми часов вечера, он отдыхал в кругу семьи во дворце или прогуливался с семейством в парке.

После обеда он вновь отправлялся в кабинет и работал до двух-трех часов ночи. На сетования близких о его постоянной занятости отвечал, что «его дело за него никто не сделает».

В будние дни завтраки и обеды проходили в кругу семьи, родственников и ближайших друзей, любивших приезжать в гости. Многие приезжали пожить в необычном дворце-замке.

Особенно часто посещали Гатчину братья царя: великие князья Алексей Александрович, Владимир Александрович с женой Марией Павловной и детьми, Сергей Александрович с Елизаветой Федоровной, Павел Александрович с Александрой Георгиевной. Александра Георгиевна жила в Гатчине вплоть до своих вторых родов, которые привели к ее безвременной кончине.

Дяди императора, великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич, приезжали на охоту. Гатчинская охота на птиц и зверя продолжала славиться своим разнообразием. Еще при Александре II в 1857 году Гатчина стала главной охотничьей резиденцией русских царей, что оказало сильное влияние на жизнь дворца и города. При Императорском дворе существовала специальная егермейстерская служба, в состав которой входили егеря, псари, лесничие, ловчие, зарядчики и некоторые другие. Место для егерской службы было выбрано в Мариенбургской части города, на окраине дворцового парка. Там был выстроен ряд одинаковых домиков для размещения егерей с семьями. Одновременно были сооружены бесчисленные вольеры для собак, конюшни для лошадей, каретник, кухни и мастерские. Несколько позже на краю слободы возникли зверинцы для хищных зверей. Егерская слобода славилась своими мастерами, которые делали чучела разных зверей, начиная от полевой мышки и заканчивая оленем и лосем.

Пока старшие охотились, взрослые дети великого князя Михаила Николаевича несли дежурство при императоре, младшие принимали участие в прогулках и развлечениях царских детей.

Часто бывала в Гатчине жена великого князя Константина Николаевича Александра Иосифовна с детьми и внуками. У них были свои апартаменты в Арсенальном каре дворца.

Свои комнаты во дворце были и у семьи герцогов Лейхтенбергских, Мекленбург-Стрелицких, принцев Ольденбургских.

Одним из наиболее близких императорской семье в Гатчине был Илларион Иванович Воронцов-Дашков. Вскоре после трагедии 1 марта 1881 года он организовал своеобразное тайное общество, которое должно было охранять императора и бороться с «крамолой» тайными средствами. Оно называлось «Добровольной Охраной», а потом было переименовано в «Священную Дружину». В «Дружину» вступило немало высокопоставленных чиновников и общественных деятелей. Позднее С. Ю. Витте утверждал, что идея «Священной Дружины» принадлежала ему и что именно он являлся едва ли не единственным инициатором ее создания. Но это вряд ли соответствует истине. Особенно учитывая рассказ Витте о том, как он сам по заданию «Дружины» следил в Париже за Львом Гартманом, участвовавшим в организации взрыва царского поезда под Москвой. И когда нанятые Витте убийцы были уже готовы совершить покушение на Гартмана, «Народная воля» пошла на организованные им же переговоры со «Священной Дружиной» о прекращении террора. Однако достоверно известно, что Гартмана не было в это время не только в Париже, но и вообще во Франции, откуда он был выслан еще в декабре 1880 года задолго до образования «Дружины».

1 июня 1881 года Илларион Иванович был назначен начальником Охраны Его величества и главноуправляющим государственным коннозаводством, а 17 августа 1881 года — также и министром Императорского двора и уделов, канцлером Российских Царских и Императорских орденов.

Воронцовы-Дашковы занимали небольшие помещения в Арсенальном каре дворца, а канцелярия министра Императорского двора и уделов находилась в Кухонном каре.

Заведующим Императорской главной квартирой был генерал-адъютант Оттон Борисович Рихтер. Он командовал походным царским хозяйством, замещал военного министра и министра двора в поездках императора, начальствовал над охраной, а также был докладчиком по делам, присылаемым из разных ведомств.

«Дежурным генералом» был знакомый императору по Русско-турецкой войне генерал-адъютант Петр Александрович Черевин. Начальник канцелярии Министерства двора Василий Силович Кривенко так описывал Черевина: «В казачьей свитской форме, с Георгиевским крестом за турецкую кампанию, в большой белой папахе на трясущейся слегка голове. Из-под длинных завитушек курпея высматривают зорко пронзительно колючие глаза. Лицо подернуто алкогольной окраской, острый нос, отвисшие вниз усы и шутливое приветствие на улыбающихся губах».

На самом деле Черевин обладал недюжинными способностями, умел работать и постоять за себя и своих подчиненных. В 1882 году он занял должность начальника Охраны Его величества. Когда государь жил в Гатчине, Черевин всегда был рядом. Он пользовался доверием и расположением всей царской семьи.

Обер-прокурор Святейшего синода Константин Петрович Победоносцев появлялся в Гатчине в основном по делам службы.

Среди постоянных докладчиков, которым император особенно доверял, был военный министр Петр Семенович Ванновский. Во время Русско-турецкой войны Петр Семенович был начальником штаба Рущукского отряда и зарекомендовал себя с лучшей стороны. Ванновский сменил на посту военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина, автора военной реформы. Главой военного ведомства Ванновский был в течение всего царствования Александра III и еще три года после его смерти.

Входил в царское окружение и глава Гатчинского городового правления Мидий Мильевич Аничков. Маленький, щупленький, шустрый, обладающий комическим дарованием и смекалкой, он был хорошо знаком Александру Александровичу еще по пребыванию в Царском Селе. После переезда Аничкова из Царского Села все в Гатчине словно ожило. Деятельный и хозяйственный, Милий Мильевич сумел обновить не только запущенные дворцовые сооружения и парки, но и город, который когда-то император Павел I хотел сделать образцовым. Аничков сам вникал во все дела: обследовал крыши, подвалы, посещал все мастерские, не стеснялся расспрашивать мастеров, парковых сторожей и даже дворников.

Еще одной колоритной фигурой в окружении императора был Константин Устинович Арапов, командир «синих кирасир». По воскресеньям как командира части его приглашали на царский обед. Он пользовался особой благосклонностью императрицы. Арапов умел находить выход, казалось бы, из безвыходных ситуаций. Например, после смерти Александра II был длительный траур и музыки во дворце не допускалось. Зная о том, как Александр III любит музыку, Арапов придумал устраивать концерты напротив дворца в казармах при открытых окнах.

Музыка была неотъемлемой частью жизни Александра Александровича. Но теперь из-за траура он был вынужден отказаться и от традиционных музицирований, когда Мария Федоровна играла на фортепиано, а он на кларнете. Участвовать в концертах своего любимого детища — оркестра — он не мог по причине занятости. Но о необходимости поощрять русское национальное искусство, в том числе и музыку, император помнил. По воспоминаниям знатока музыки графа Александра Дмитриевича Шереметева, Александр III «очень любил музыку, но без всяких предвзятых, партийных мыслей, без всяких претензий на музыкальность».

Вскоре после переезда двора в Гатчину Константин Петрович Победоносцев сообщил императору о просьбе Петра Ильича Чайковского выдать ему заем в размере трех тысяч рублей с постепенной выплатой. «Просьбу Чайковского, — ответил император, — я надеюсь, можно будет исполнить, и пришлю Вам сказать о результате». А 2 июня 1881 года написал Победоносцеву: «Посылаю Вам для передачи Чайковскому 3000 рублей. Передайте ему, что деньги эти может мне не возвращать». Известна реакция композитора: «Я глубоко тронут той формой, в которой выразилось внимание государя к моей просьбе. Боюсь, что письмо мое недостаточно сильно выражает то, что в сердце моем чувствую».

Отношение к великому русскому композитору и его творениям у императора было на самом деле особенно теплое. История сохранила удивительный случай, свидетелем которого был граф Александр Дмитриевич Шереметев. Это происходило в Гатчине 25 октября 1893 года. В тот день император «был как-то особенно музыкально настроен и потребовал, чтобы сыграли одну из пьес Чайковского. Хор (вероятно, оркестр. — А. М.) играл в этот день особенно хорошо, и впечатление было сильное. Государь пожелал повторения и слушал с видимым наслаждением…

Все разошлись несколько позднее обыкновенного и под чудным настроением, а на другой день узнали, что в то самое время, когда это происходило в Гатчине, умирал Чайковский». «Казалось, — писал А. Д. Шереметев, — мы слышали его лебединую песнь. И тот, кто слушал ее так внимательно и так наслаждался ею, недолго пережил его. Мог ли кто из нас тогда это предчувствовать? В этот день государь меня особенно поразил. Он слушал как-то особенно задумчиво и грустно, дивная гармония была ему доступна, и весь он был проникнут красотою этих звуков, весь отдался этому чувству и ясно было, как сильно в нем самом сказалось художественное чутье».

Первым иностранным правителем, посетившим Россию после переезда императора в Гатчину, стал отец Марии Федоровны Кристиан IX.

Визит датской королевской четы — Кристиана IX и его супруги Луизы — состоялся в конце лета 1881 года. Прием, оказанный им, был очень торжественным. Почетных гостей в Кронштадтском порту встречали император и императрица, а также большая свита из особ императорской фамилии, светские дамы, великие князья и княжны, придворные кавалеры.

Датская королевская чета опасалась того, о чем постоянно писали западноевропейские газеты, — разгула в России нигилизма. Но они были поражены отношением к молодой императорской чете. Об этом в письме дочери по возвращении в Данию написал датский король:

«В России мы часто были свидетелями лояльности Вашего народа по отношению к тебе и твоему прекрасному Саше. Было бы хорошо, если бы у всех русских добропорядочных людей шире бы открылись глаза и они скорее увидели бы и поняли, сколь благородна их молодая императорская чета. Тогда бы у так называемых нигилистов быстрее ушла бы почва из-под ног».

Пока датская родня императора наслаждалась красотами осеннего Петергофа, Александр неожиданно и втайне от многих отправился на яхте «Держава» в Данциг. Эта поездка была необходима, чтобы укрепить наметившееся единство с Германией.

Русско-германскому сближению способствовала и обоюдная неприязнь к революции и террористам. Сразу после событий 1 марта 1881 года русский посол в Берлине Петр Александрович Сабуров сообщил в Петербург, что Бисмарк очень обеспокоен перспективой иметь по соседству с Германией революционную Россию. Исходя из создавшейся обстановки, Александр III принял предложение Бисмарка о восстановлении «Союза трех императоров». П. А. Сабурову было поручено вступить в переговоры с канцлером. В результате длительных переговоров в Берлине 6 (18 июня) 1881 года Отто фон Бисмарк, Петр Александрович Сабуров и австрийский посол в Берлине граф Эмерик Сечени подписали секретный австро-русско-германский договор, вошедший в историю под громким названием «Союз трех императоров», хотя скорее это было лишь соглашение о нейтралитете. Но Александр понимал, что, подписав соглашение, Россия выходила из изоляции, в которой она оказалась после Берлинского конгресса.

28 августа (9 сентября) 1881 года на морском рейде Данцига на борту яхты «Гогенцоллерн» состоялась встреча российского императора с германским императором Вильгельмом I. Александр вступил на палубу яхты «Гогенцоллерн» в мундире прусского уланского полка. Вильгельм искренне и сердечно обнял его несколько раз.

Беседа императоров продолжалась ровно два часа. Взволнованным голосом император Вильгельм I выразил горесть об утрате своего лучшего друга, но также и радость по поводу того, что он имеет возможность обнять сына своего друга.

Затем Александр III в течение получаса беседовал с князем Отто фон Бисмарком, между тем как Вильгельм I разговаривал с великим князем Владимиром Александровичем и статс-секретарем Николаем Карловичем Гирсом.

Оба императора посетили старинный торговый город Данциг, улицы которого были торжественно украшены и буквально утопали во флагах и коврах. Въезд кортежа с высокими гостями сопровождался колокольным звоном, криками «ура!» и громкими овациями.

В целом же посещение Данцига русским монархом расценивалось как доказательство успешного исхода встречи. Князь Бисмарк перед отъездом из Данцига казался весьма удовлетворенным. В тот же день председатель Комитета министров Петр Александрович Валуев записал в дневнике, что «вести о данцигском свидании благоприятны… государь казался очень довольным поездкой».

Но Александр прекрасно осознавал, что дипломатические игры в отличие от детских с годами не заканчиваются. И было очевидно, что Берлин только начал большую игру.

20 мая 1882 года в Вене был подписан тайный договор между Германией, Австро-Венгрией и Италией. Этот договор назвали Тройственным союзом. Союз этот был направлен против Франции и России и явился еще одной дипломатической победой Берлина.

Тройственный союз Германии, Австрии и Италии существовал параллельно с «Союзом трех императоров». Во всех этих соглашениях господствующую роль играла Германия.

Это напоминало Александру ненавистную ситуацию, когда кто-то решал, что императору позволительно одновременно иметь две семьи: жену и любовницу.

Так в Европе стали складываться военные блоки, которые в конце концов разделят континент на два враждебных лагеря.

Живя в Гатчине, Александр Александрович продолжал поддерживать приятельские отношения со многими старыми знакомыми, добродушными, порядочными людьми, далекими от придворных интриг. По свидетельствам современников, близкое окружение Александра III держало себя корректно и не пыталось вмешиваться в политическую жизнь государства.

По воспоминаниям врача Николая Александровича Вельяминова, по воскресным и праздничным дням все жившие в Гатчине и некоторые лица царского двора, приезжавшие из столицы, присутствовали в дворцовой церкви на обедне, а потом приглашались к завтраку, проходившему в Арсенальной зале. В эти дни на завтраке бывали все офицеры сводного полка и конвоя, представители гатчинского гарнизона, управления городом, дворцом и охотой. Обыкновенно за завтраком играл придворный оркестр по программе, составленной императрицей.

Впервые Рождество и Новый, 1882 год императорская семья встречала не в Петербурге.

Мария Федоровна сделала своему мужу примечательный новогодний подарок: американский револьвер системы смит-вессон (за тридцать пять рублей), к которому прилагались сто патронов (за семь рублей пятьдесят копеек) и кобура (за пять рублей). Можно назвать это «хорошим мужским подарком», хотя, возможно, то был намек на террористическую угрозу, которая в полной мере сохраняла свою реальность в конце 1881 года.

Интересно, что своим мальчикам, Николаю и Георгию, императрица подарила по хорошему английскому ножу, вполне сопоставимому по цене с револьвером. Все мужчины Марии Федоровны — и супруг, и сыновья — были рады подаркам.

Но глава семьи ожидал от супруги самого главного подарка. Ожидал, но не обсуждал его. Дело в том, что Мария Федоровна была беременна. И вот 1 июня 1882 года в Гатчинском дворце на свет появилась великая княгиня Ольга Александровна.

Радости отца, казалось, не было предела. Александр Александрович очень любил свою младшую дочь, которую, конечно же, полюбили и все старшие дети.

Как мать, так и отец всегда уделяли детям много внимания. Атмосфера в семье была на редкость спокойной и дружелюбной. Во всем чувствовался размеренный порядок, олицетворением которого была прежде всего Мария Федоровна.

Детей воспитывали в строгости. В уважении к старшим, любви ко всему русскому, в глубокой вере в Бога. «Ни я, ни великая княгиня не желаем делать из них оранжерейных цветов, — писал Александр Александрович одному из педагогов. — Они должны хорошо молиться Богу, учиться, играть, шалить в меру. Учите хорошенько, послаблений не делайте, спрашивайте по всей строгости, не поощряйте лень в особенности. Если что, то адресуйте прямо ко мне. Я знаю, что нужно делать. Повторяю, что мне фарфора не нужно. Мне нужны нормальные, здоровые русские дети. Подерутся — пожалуйста, но доносчику — первый кнут. Это самое мое первое требование».

Дети регулярно занимались спортом, обливались холодной водой. Питание в семье было самым простым. Младшая дочь, великая княгиня Ольга Александровна, вспоминала позднее: «Все мы питались очень просто. К чаю подавали варенье, хлеб с маслом и английское печенье. Пирожные мы видели редко. Мне нравилось, как варят кашу… На обед чаще всего подавали бараньи котлеты с зеленым горошком и запеченным картофелем, иногда ростбиф… ели мы все, что нам давали».

Дети делились на «старших» и «младших». «Старшими» — Николаем, Георгием и Ксенией — больше занималась мать, «младшими» — Михаилом и Ольгой — отец. Но письма Марии Федоровны и Александра III друг другу наполнены родительской любовью как к младшим, так и к старшим дочерям и сыновьям.

И все же Михаил и Ольга были любимцами отца. Он часто прощал им шалости и проказы. «Если мы с Михаилом делали что-то недозволенное, — вспоминала Ольга Александровна, — нас за эту шалость наказывали, но потом отец громко хохотал. Например, так было, когда мы с Михаилом забрались на крышу дворца, чтобы полюбоваться на огромный парк, освещенный лунным светом. Но Мамá, узнав о таких проказах, даже не улыбнулась. Наше счастье, что она была всегда так занята, что редко узнавала о наших проделках». Каждое утро маленькая Ольга проникала в кабинет отца, где он показывал ей старинные альбомы с рисунками и миниатюрными (из камня и опала) фигурками животных.

Позднее Ольга Александровна вспоминала: «Отец был для меня всем. Как бы ни был он занят своей работой, он ежедневно уделял мне эти полчаса… А однажды Папá показал мне очень старый альбом с восхитительными рисунками, изображающими придуманный город под названием Мопсополь, в котором живут Мопсы… Показал он мне тайком, и я была в восторге от того, что отец поделился со мной секретами своего детства».

Граф Шереметев писал об отношении Александра III к детям: «…не было ему лучше удовольствия, как возиться с детьми, можно сказать, что дети вообще были его друзьями. Чего только не выкидывал он с ними, и сам играл с ними, как ребенок. Детские воспоминания должны сохранить не одну черту его неисчерпаемого добродушия, его неизменной ласки, его сердечного привета».

И Александр, и Мария Федоровна пытались привить детям доброту, сердечное отношение к сверстникам и к окружающим их людям. Александр Александрович в одном из писем Марии Федоровне замечал:

«То, что ты мне пишешь про Ники, когда он получил мое письмо, меня правда очень тронуло, и даже слезы показались у меня на глазах, это так мило с его стороны и, конечно, уже совершенно натурально и еще раз показывает, какое у него хорошее и доброе сердце. Дай Бог, чтобы это всегда так было; обними его от меня крепко и благодари за его второе письмо, которое я тоже получил вчера». Мать, говоря о сыне, замечала: «Он такой чистый, что не допускает и мысли, что есть люди совершенно иного нрава».

Императрица уделяла особое внимание воспитанию у детей уважения к дворцовому ритуалу и светским церемониям. Как вспоминала Ольга Александровна, во время пребывания царской семьи в Гатчине традиционный пятичасовой чай дети пили в обществе матери. «Иногда в гости к императрице приезжала компания дам из Петербурга, и тогда семейное чаепитие превращалось в нечто напоминающее официальный прием. Дамы садились полукругом вокруг государыни, которая разливала чай из красивого серебряного чайника, поставленного перед нею безупречно вышколенным лакеем».

Когда Мария Федоровна уезжала в Данию, дети оставались с отцом, и в письмах он подробно рассказывал жене о их поведении, сообщая о курьезных случаях из их жизни.

Несмотря на так называемое «гатчинское затворничество», император продолжал появляться на людях. Он прекрасно понимал, что даже самые строгие и правильные полицейские меры не смогут полностью гарантировать его безопасность. Это с одной стороны. А с другой — как глава огромного государства, российский император не имеет права давать повод сомневаться своим подданным в способности власти руководить страной и заботиться о благе народа.

Поэтому в Гатчине император принимал множество посетителей. Например, четырежды посетил Гатчину осенью 1882 года известный русский путешественник и этнограф Николай Николаевич Миклухо-Маклай. Позже, находясь уже на Новой Гвинее, он писал Александру III:

«Глубоко тронутый милостивым и просвещенным вниманием, оказанным моим 12-летним трудам, предпринятым исключительно в интересах науки, я не умею иначе выразить мою глубокую верноподданническую признательность, как просить Всемилостивейшего Вашего Императорского величества разрешения посвятить мое сочинение имени Вашего величества.

Со своей стороны я употреблю все усилия, чтобы труд мой оказался достойным высокого внимания Вашего величества и принес бы пользу отечественной науке и просвещению, заботы о которых всегда были близки Вашему сердцу».

Миклухо-Маклай из Сиднея направил Марии Федоровне письмо, в котором сообщал, что хочет прислать ей ожерелье из тасманийских раковин. «Не полагаясь на мой вкус, — писал он, — я бы выбрал нарочно несколько ниток раковин разной величины, разного цвета и оттенков и позволил себе прибавить весьма подходящую к любому из ожерелий брошку из также специально австралийских раковин. Очень надеюсь, что выбор мой понравится Вашему величеству и что эти безделки напомнят благодарность странника в дальних странах, который никогда не забудет тот милостивый и приветливый прием, который он встретил в Гатчине (18, 23 октября, 8 и 9 ноября 1882 г.), возвращаясь на родину после двадцатилетнего отсутствия».

Александру III очень часто самому приходилось покидать Гатчину. Ежегодно летом, как правило, на полтора месяца он переезжал с семьей в Александрию, часть Петергофа, где продолжал трудиться, затем они отправлялись в Данию к родственникам императрицы.

По возвращении в Россию позволяли себе порой поездки в Крым, в обожаемую всеми членами семьи Ливадию. Там, кстати, со временем будет отмечена серебряная свадьба царской четы.

Когда императорская семья приезжала в Петербург, то резиденцией ее был не Зимний, а Аничков дворец.

Кроме того, императору приходилось нередко выезжать в различные места России, а также за границу, присутствовать практически на всех крупных учениях и смотрах войск, посещать многочисленные учреждения.

В июле 1881 года он побывал в Нижнем Новгороде, Костроме, Ярославле, Рыбинске, в августе — в Данциге.

В сентябре 1882 года царь провел смотр войскам Московского военного округа, тогда же в Первопрестольной посетил Всероссийскую художественно-промышленную выставку.

Важнейшим пунктом плана поездок на 1883 год было посещение Москвы по случаю коронования, то есть принятия императорской короны.

В конце апреля 1882 года на стол Александра III легла записка министра внутренних дел Николая Павловича Игнатьева. Министр предлагал провести во время коронации Земский собор. Игнатьев рассматривал Земский собор как исторически присущую России форму взаимодействия монарха с народом.

Состав собора предлагалось сформировать на основе прямых выборов от крестьянства, землевладельцев и купцов. Число участников намечалось от трех до трех с половиной тысяч человек, в том числе две тысячи крестьян. По замыслу министра собор должен был открыться 6 мая 1883 года в Москве в дни коронации Александра III.

Александр Александрович дал ознакомиться с проектом Константину Петровичу Победоносцеву. «Обращаюсь снова к Вам, любезный Константин Петрович, за советом, — писал император. — Я все более убеждаюсь, что гр. Игнатьев совершенно сбился с пути и не знает, как идти и куда идти; так продолжаться не может. Оставаться ему министром трудно и нежелательно…»

4 мая 1882 года К. П. Победоносцев написал Александру III, что осуществление игнатьевского проекта будет «революцией, гибелью правительства и гибелью России».

«Кровь стынет в жилах у русского человека при одной мысли о том, что произошло бы от осуществления проекта графа Лорис-Меликова и друзей его, — говорилось в письме. — Последующая фантазия гр. Игнатьева была еще нелепее, хотя под прикрытием благовидной формы земского собора. Что сталось бы, какая вышла бы смута, когда бы собрались в Москве для обсуждения неведомого чего расписанные им представители народов и инородцев империи, объемлющей вселенную».

6 мая 1882 года император созвал в Гатчине совещание. Проект Николая Павловича Игнатьева был единодушно отвергнут всеми участниками.

Государственный секретарь Егор Абрамович Перетц отметил в дневнике, что в совещании «участвовали кроме Игнатьева Победоносцев, Островский, Рейтерн и Делянов. Возражения были единогласные, причем не обошлось и без неприятных сцен между Победоносцевым и Островским с одной стороны и Игнатьевым — с другой. Первые два упрекали бывшего своего союзника в том, что он пошел вразрез с теми началами, которых при низвержении Лорис-Меликова он сам признавал нужным держаться. Игнатьев защищался плохо и лгал без зазрения совести. Государь, видимо, был им недоволен».

11 мая в передовой статье «Московских ведомостей» идея проведения Земского собора была провозглашена «торжеством крамолы», требованием «Нечаевых и Желябовых».

Вернувшись из Гатчины в Петербург, Игнатьев получил собственноручную записку императора: «Взвесив нашу утреннюю беседу, я пришел к убеждению, что вместе мы служить России не можем. Александр».

Николай Павлович Игнатьев был отправлен в отставку. В тот же день министром внутренних дел и шефом жандармов был назначен Дмитрий Андреевич Толстой. Именно Дмитрию Андреевичу предстояло, помимо всего прочего, обеспечивать безопасность императорской семьи и всех гостей во время коронационных мероприятий в Москве в мае 1883 года.

Май 1883 года в Москве выдался по-летнему жарким. Император и императрица с детьми прибыли в Москву на поезде рано утром 8 мая.

В Первопрестольной принимались беспрецедентные меры безопасности. Вдоль всего маршрута следования царской семьи из Гатчины в Москву были расставлены вооруженные часовые.

Согласно традиции царская чета остановилась в старом Петровском дворце, построенном по распоряжению Екатерины II в конце XVIII века. Здесь перед въездом в Москву останавливались все русские цари.

Ко времени проведения коронационных торжеств Москва преобразилась. Все улицы и дома города были украшены флагами, транспарантами, вензелями, грандиозными декоративными сооружениями из зелени и цветов. Стены Кремля были расцвечены гербами всех губерний России. Обновленными выглядели реставрированные соборы Кремля и расписанная Грановитая палата.

В целях безопасности только узкий круг лиц знал день и час выезда монарха. Министр внутренних дел Д. А. Толстой лично осмотрел подвалы всех церквей и принял необходимые средства предосторожности. От Петровского дворца до Кремля предполагалось кроме войска и наемных агентов разместить двадцать три тысячи крестьян, добровольно принявших на себя обязанности охранять путь, по которому будет передвигаться император.

В течение трех дней император принимал в Петровском дворце высоких гостей и чрезвычайных послов, прибывших из зарубежных стран.

10 мая во второй половине дня последовал торжественный въезд августейшей семьи в Москву.

У Триумфальных ворот императорскую семью встречал генерал-губернатор князь Владимир Андреевич Долгоруков с адъютантами. У Старых Триумфальных ворот при вступлении в Земляной город — городской голова Борис Николаевич Чичерин с гласными Думы и с членами управ — городской, мещанской и ремесленной; на площади Страстного монастыря при въезде в Белый город — председатель и члены московской губернской управы.

Делегация московского дворянства во главе с губернским предводителем графом Алексеем Васильевичем Бобринским встретила императора напротив генерал-губернаторского дома. У Воскресенских ворот гостей ждал московский губернатор Василий Степанович Перфильев с представителями административных и судебных учреждений.

Здесь императорская чета вошла в самую известную и почитаемую московскую часовню Иверской иконы Богоматери. Там императора и императрицу встречал епископ Дмитровский Алексий с крестом и святой водой.

Покинув Иверскую часовню, Александр III и Мария Федоровна направились к Спасским воротам Кремля. У ворот прибытие гостей ожидал московский комендант со своей свитой.

В Кремле императорская семья посетила Успенский, Архангельский и Благовещенский соборы. Звон колоколов заглушался непрерывными и потрясающими криками «ура!».

Как только царская чета направилась к Красному крыльцу Большого Кремлевского дворца, где ее встретил хлебом-солью обер-церемониймейстер, так называемый верховный маршал князь Александр Сергеевич Долгорукий, был произведен сто один выстрел, а во всех церквах начался колокольный звон, который продолжался в течение всего дня.

На следующий день в Оружейной палате прошла торжественная церемония освящения нового государственного знамени. В присутствии Александра III освящение совершал протопресвитер В. Б. Бажанов.

Государственное знамя применялось практически в двух случаях: при короновании и погребении императоров. До 1858 года в Российской империи существовали параллельно два знамени: бело-сине-красное, узаконенное Петром I, и черно-желто-белое, цвета которого геральдически объяснялись так: черный соответствовал цвету государственного герба, черному орлу, желтый — полю государственного герба, белый — всаднику святому Георгию.

В 1858 году Александр II лично нарисовал государственное знамя и указал цвета: черный, желтый и белый. Но перед коронацией 1883 года Александр III вновь вернул петровские цвета знамени: белый, синий и красный.

По указу Александра III государственное знамя изготовили из золотой ткани темного оттенка, на которой с обеих сторон был изображен императорский орел с титульными гербами на груди, на крыльях и по его окружности. Внешние гербы соединялись пальмами и дубовыми ветвями. Древко, кайма и бахрома соответствовали государственным цветам. Древко увенчивалось золотой державой с государственным орлом.

На андреевских лентах знамени были указаны четыре даты: 862 год — основание государства, 988 год — Крещение Руси, 1497 год — принятие царского титула, 1721 год — принятие царем Петром I императорского титула.

После ритуала освящения знамени Александр III и Мария Федоровна переехали в Александрийский дворец в Нескучном саду. Там императорская семья провела три дня перед коронованием.

13 мая прошла репетиция коронационного шествия в Кремле.

На следующий день в три часа дня состоялось торжественное перенесение императорских регалий из Оружейной палаты в Андреевский Троицкий зал Кремлевского дворца. Регалии — большая и малая императорские короны, скипетр, держава, порфиры, коронные знаки ордена Святого Андрея Первозванного, государственная печать, меч, знамя — были доставлены в Москву из Петербурга в конце апреля. В Кремлевский дворец регалии вносили высшие государственные сановники с помощниками-ассистентами.

Регалии, являясь символами монархической власти, имели не только огромную историческую, но и художественную и материальную ценность. Большая императорская корона, несмотря на то, что весила около двух килограммов, производила впечатление легкого и изящного изделия.

Корону заказала для своей коронации Екатерина II. Придворному ювелиру она передала все свои бриллианты, оправы которых вышли из моды.

Новая корона по красоте и богатству материалов должна была превосходить все существовавшие европейские регалии и вместе с тем должна была весить не более пяти фунтов. Когда через несколько недель императрица примерила корону, то сказала ювелиру, что «очень ею довольна и в течение четырех или пяти часов, во время которых продолжится церемония, как-нибудь выдержит эту тяжесть».

Впоследствии корона несколько раз переделывалась перед коронацией всех последующих императоров. Ее стоимость на время коронации Александра III составляла свыше одного миллиона рублей.

Малая императорская корона для императриц была изготовлена по образцу большой короны в 1801 году.

Императорский скипетр изготовили к коронации Павла I 5 апреля 1797 года. Скипетр представлял собой изящный золотой жезл длиной восемьдесят один сантиметр и был осыпан алмазами и драгоценными камнями. Венчал скипетр знаменитый алмаз «Орлов», к оправе которого был прикреплен российский герб, покрытый черной эмалью. Алмаз «Орлов» подарил Екатерине II граф Орлов в 1773 году. В конце XIX века алмаз оценивался в два с половиной миллиона рублей.

Держава в виде шара, увенчанного бриллиантовым крестом, была изготовлена к коронации Павла I.

Порфиры, или императорские мантии, имели вид длинных плащей без рукавов, изготовленных из глазета — ткани, похожей на парчу, с шелковой цветной основой и узорами из золота.

Коронные знаки ордена Святого Андрея Первозванного были составлены из крупных и мелких бриллиантов.

Государственная церемониальная печать представляла собой подобие большой монеты. Она была изготовлена из серебра еще в царствование Алексея Михайловича. На ней был вырезан государственный орел, но без титульных гербов.

Государственный меч представлял собой обоюдоострый длинный прямоугольный стальной нож с рукоятью, верх которой заканчивался орлиными головами под короной. Длина клинка с золотой чеканкой составляла девяносто семь сантиметров восемьдесят два миллиметра. Впервые государственный меч упоминался в числе регалий при Петре I. При коронации русские государи не опоясывались мечом, как это делалось, например, при коронациях римско-немецких императоров.

Символами верховной власти являлись также троны, которые представляли собой богато украшенные кресла на специальном возвышении. При коронации Александра III троном служило престольное место первого царя из династии Романовых Михаила Федоровича.

Этот трон был известен под названием персидского. Яркое и своеобразное цветовое впечатление ему придавало великолепное сочетание золота, яхонтов, гиацинтов, бирюзы, а также щедро рассыпанных крупных жемчужин и жемчужных раковин, сапфиров, аметистов и хризолита.

Для Марии Федоровны предназначался роскошный так называемый алмазный трон царя Алексея Михайловича, выполненный придворными ювелирами персидского шаха в 1659 году. Трон украшали сотни прекрасных алмазов и яхонтов. По сторонам трона размещались диковинные персидские миниатюры с изображением птиц, животных, растений и сцен охоты.

Вечером 14 мая императорская семья переехала в Малый Николаевский дворец Кремля. Это была официальная резиденция императора и его семьи во время пребывания в Москве. Первым здесь поселился великий князь Николай Павлович, будущий Николай I, в честь которого дворец и был наименован. 17 апреля 1818 года здесь родился его сын, будущий император Александр II. А сын Александра II, Александр Александрович, теперь, спустя шестьдесят пять лет после рождения отца, проводил во дворце последние волнительные часы перед коронацией.

На следующий день, 15 мая, в Успенском соборе Московского Кремля свершилось торжество коронования. Великий князь Александр Михайлович так писал об этом событии:

«Ни один очерк царствования Императора Александра III не в состоянии дать более яркой характеристики новой эпохи русского самодержавия, чем описание коронования Их величеств в 1883 г.

Иностранные гости, проведшие в Москве незабвенную неделю с 10 по 17 мая, почувствовали, что они присутствовали при том, как создавалась история новой России. Казалось, что новая Россия, со всеми ее неограниченными возможностями, выявила свой полный новый облик в древней столице русских царей.

С конца апреля прилив сотен тысяч приезжих из различных губерний и областей, а также из-за границы, почти утроил население Первопрестольной. Экстренные поезда прибывали в Москву почти каждый час и доставляли коронованных особ Европы, членов царствовавших домов и представителей иностранных государств. Министр Императорского двора, бывший председателем комитета по приему высоких гостей, буквально разрывался на части, с трудом поспевая с вокзала на вокзал, следя за последними приготовлениями и за строгим исполнением служебного церемониала. По установившемуся обычаю, прибывавших высочайших особ должны были встречать на вокзале и сопровождать повсюду лица по положению равные, а это означало, что мы, великие князья, должны были все наше время уделять прибывшим высоким гостям».

Церемония коронации — торжественный государственный акт, когда император благословлялся Церковью на исполнение не только государственной, но и церковной власти. Это торжественное мероприятие было проведено в соответствии со специальным «Церемониалом Священного Коронования Их Императорских величеств Государя императора Александра Александровича Самодержца Всероссийского и Государыни императрицы Марии Федоровны».

Императрица Мария Федоровна делилась с матерью своими переживаниями тех исторических дней, когда «они с Сашей венчались на царство», в письме:

«Вечером мы всей семьей были в церкви в течение продолжительного времени. Перед исповедью священник долго читал прекрасные молитвы. После посещения церкви я, слава Богу, почувствовала себя намного спокойнее. Мы с Вальдемаром (братом Марии Федоровны. — А. М.) поужинали вдвоем и были вместе примерно до 11.30 вечера. Затем, чтобы исповедовать меня, пришел Янышев. После этого мы отправились спать.

Я, к счастью, смогла заснуть, но бедный Саша всю ночь не сомкнул глаз, а в 7 часов, разбуженные пушечными выстрелами, возвестившими о начале торжеств, мы поднялись.

В 9 часов утра с бьющимися сердцами и слезами на глазах покинули наши покои. Не могу тебе описать, что творилось в моем сердце! Я чувствовала себя жертвой перед закланием.

Серебряное коронационное платье с длинным шлейфом, на голове — ничего и только на шее — маленькое жемчужное ожерелье, чтобы не казаться обнаженной».

Гостей, приехавших на коронацию, было много. Среди них — герцог и герцогиня Эдинбургские, князь Николай Черногорский, принц Фридрих Вильгельм, будущий император Фридрих III, Александр Баттенбергский — правитель Болгарии и многие другие.

В семь часов утра по сигналу двадцати одним пушечным выстрелом начался от Успенского собора благовест. На указанных местах собрались участники предстоящего шествия, а войска выстроились шпалерами по всему их пути. Двор собрался в Екатерининском зале Большого Кремлевского дворца, в других залах — гражданские и военные чины, дамы, сенаторы, представители земств, председатели городских управ, министры, придворные сановники.

К девяти часам закончился заздравный молебен в Успенском соборе и три митрополита — Новгородский, Киевский и Московский — в сопровождении духовенства вышли из собора навстречу первому кортежу во главе с цесаревичем.

Великий князь Александр Михайлович так описывал дальнейшие события того дня:

«Ровно в 10 часов утра царь вышел из внутренних покоев, сел верхом на коня и подал знак к отбытию. Он ехал один, впереди нас всех, эскадрон кавалергардов ехал впереди кортежа и возвещал его приближение народу и войскам, которые стояли шпалерами вдоль всего пути следования. Длинный поезд золотых карет следовал за нашей кавалькадой.

В первом экипаже сидела императрица Мария Федоровна с восьмилетней великой княжной Ксенией и королевой греческой Ольгой. Остальные великие княгини, принцессы королевской крови и заслуженные статс-дамы разместились в остальных каретах кортежа.

Громкое «ура» сопровождало нас по всему пути следования до Иверской часовни, где император сошел с коня и в сопровождении императрицы вошел в часовню, чтобы поклониться иконе Иверской Божьей Матери».

Многие вполне обоснованно опасались тогда, что в день коронования могут случиться любые провокации.

Например, композитор Петр Ильич Чайковский в письме баронессе фон Мекк писал: «…Так приятно было читать в газетах известия о благополучном, блестящем въезде царя в Москву. Несмотря на принятые меры, я все же иногда побаивался, что найдутся безумцы, которые не затруднятся посягнуть на жизнь его. Ведь так легко из окна дать выстрел, и можно ли было поручиться, что в эту громадную толпу зрителей не вмешается хитростью злоумышленник. Но, слава Богу, все окончилось благополучно».

Министр внутренних дел Дмитрий Андреевич Толстой постарался сделать все, чтобы обеспечить безопасность императора и императорской семьи на всем пути следования от Петровского дворца до Кремля. Но, конечно, полную безопасность гарантировать никто не мог.

Флигель-адъютант императора граф Сергей Дмитриевич Шереметев, находившийся в свите императорской семьи, дал яркое описание событий того торжественного дня:

«…Вот начинается шествие. По два в ряд двинулись из Грановитой палаты… Долго шли камер-фурьеры, камер-юнкера, камергеры и проч[ие] чины. Красиво было видеть красную вереницу фрейлин… Гудит Иван Великий, и вся Кремлевская площадь, переполненная народом, замирает в ожидании Царя. Все взоры устремлены на Красное крыльцо. Теснее выступают сановники, вот и Государственное знамя.

Яркий луч солнца ударил на Красное крыльцо, облака быстро разошлись… В это мгновенье в дверях Грановитой палаты показался Государь. Он весь освещен был солнцем…

Что-то было невыразимое, когда при звоне всех колоколов раздались крики народа и все слилось в одно протяжное, непрерывающееся восторженное «ура!».

Масса народа собралась на Соборной площади Кремля. Огромный помост, сооруженный от Красного крыльца до Успенского собора, амфитеатром расположенные трибуны вмещали тысячи гостей. Толпы простого народа заняли все свободное пространство в Кремле и за кремлевскими стенами.

«В тот момент, когда мы вышли на Красное крыльцо, — писала Мария Федоровна своей матери, — ярко светило солнце, и мы торжественно прошли под балдахином до самого Собора…»

Царский балдахин из золотой парчи, украшенный перьями, несли шестнадцать генералов и шестнадцать генерал-адъютантов. В дверях Успенского собора императора и императрицу встретил митрополит Иоанникий и произнес приветственную речь.

«Государь вступил в Собор, — писал граф С. Д. Шереметев, — колокола замолкли, служба началась. На площади стало тихо. Снова показались облака, закапал дождь, поднялись зонтики, и вся площадь приняла совершенно иной вид…»

«Мы вошли в древний Успенский собор, до отказу наполненный народом, — рассказывала Мария Федоровна, — и остановились в центре на возвышении перед двумя престолами.

Рядом со мной встал Вальдемар. Это вызвало у меня прилив радостных чувств. Церемония началась с того, что Саша должен был прочитать вслух «Символ веры». После этого — церемония возложения порфиры и бриллиантовой цепи ордена Андрея Первозванного, затем читалось Евангелие, а потом Саше была преподнесена корона. Он торжественно возложил ее на голову. Корона очень ему шла.

Саше подали скипетр и державу, он взял их и держал в обеих руках. Вальдемар положил у его ног большую бархатную подушку, на которую я должна была опуститься на колени. Когда я преклонила колени, Саша торжественно одел мне на голову «Малую корону» Статс-дамы стали закреплять ее у меня на голове, но булавки все время попадали мне прямо в голову, что было очень неприятно.

В следующий момент Саша торжественно надел на меня порфиру, украшенную лентой, на которой красовался орден Андрея Первозванного. Статс-дамы снова прочно закрепили все на моей одежде».

Сто один залп орудий и трезвон колоколов возвестили о возложении венца.

После провозглашения полного титула раздались возгласы многолетия.

По словам Марии Федоровны, «очень волнующим был момент, когда Саша, преклонив колени, читал вслух прекрасную молитву (речь идет о молитве «Господи Боже отцев и царю царствующих». — А. М.). Его голос звучал спокойно и величественно, и в Соборе было отчетливо слышно каждое произнесенное им слово. Все замерли и внимательно слушали…

Все присутствовавшие были очень растроганы, многие плакали. Все было очень-очень торжественно и проникновенно волнующе».

Когда император закончил чтение молитвы, митрополит Исидор приветствовал его словами: «Твоею благодатью непоколебим Всероссийский Престол, Твоею милостью крепка Россия. Слава Тебе Богу, Благодетелю нашему во веки веков».

Церковный хор начал петь «Тебе Бога хвалим». Так завершился чин коронования.

Далее перед Царскими вратами алтаря начался чин миропомазания. «После этого, — рассказывала Мария Федоровна матери, — состоялось Причащение Святых Христовых Таинств. Саша вместе со священником вошел в алтарь (это единственный раз, когда император имел право это сделать).

Затем причастилась я. После окончания этого торжественного акта мы снова возвратились на свои места пред престолом и оставались там до окончания службы».

Когда литургия окончилась, митрополит поднес императорской чете крест для целования.

Акт коронования и миропомазания завершился поздравлениями в адрес царской четы всех присутствовавших в троекратном поклоне.

Граф Сергей Дмитриевич Шереметев вспоминал: «И вот загудел «Иван Великий», и дрогнула вся площадь. Все сорок сороков слились в один удивительный дивный звон. Из западных дверей царской усыпальницы вышел Государь в порфире, со Скипетром и с Державой; на голове его блистала бриллиантовая Корона. За ним шла Государыня. Малая бриллиантовая корона хорошо была надета с наклоном вперед. Государь был бледен…»

Мария Федоровна сообщала матери: «Мы вышли из Собора и во главе торжественной процессии, увенчанные коронами, прошли под балдахином, обогнув колокольню Ивана Великого под громкие крики «ура». Затем мы молились в двух других соборах».

Этими соборами были Архангельский и Благовещенский.

«Шествие подвигалось медленно, подымаясь по Красному крыльцу, — продолжала далее Мария Федоровна. — Все слилось и смешалось в пестроте нарядов и цветов, в глазах словно потемнело. Все взоры напряженно направлены в одно место — на площадку Красного крыльца.

Среди пестрой смешанной толпы ярко заблестела корона.

Государь остановился лицом к народу. Еще мгновение, и корона наклонилась три раза. То были три царских поклона в ответ на оглушительные крики восторга и торжества.

Государь вступил в Грановитую палату, и, словно по манию жезла, все разом утихло. Приветствие народа, находившегося у Красного крыльца, было прекрасным и захватывающим зрелищем…

После завершения церемонии мы направились в дворцовые покои. Настоящее чувство блаженства испытали мы, когда все закончилось и мы вернулись в свои покои. Для меня это было то же чувство, что сразу после рождения ребенка, — это единственное, с чем его можно сравнить…

Через час мы должны были, однако, в коронах и мантиях явиться в Грановитую палату к парадному обеду, где я и Саша заняли троны и приступили к трапезе. Нас обслуживали первые придворные лица. Вальдемару было разрешено быть помощником и стоять сзади меня».

На торжественном обеде присутствовали сто пятьдесят девять человек: все первые лица государства, высшие сановники, генерал-адъютанты и все высшее духовенство.

Рассказывая о торжественном обеде в Грановитой палате, баронесса Эдита Федоровна Раден сообщала: «В ту минуту, когда государь входил в палату, в раскрытое окно влетел белый голубь, попорхал над императорским местом и затем улетел… То же самое случилось, как известно, и в Иверской часовне: в то время, когда приближалось торжественное шествие, белая голубка влетела в часовню и оставалась там все время, пока царь и царица творили свою молитву. Все приветствуют с радостью это счастливое предзнаменование».

Во время обеда все присутствовавшие получили медали, отчеканенные в память этого знаменательного события.

Блюда для императора и императрицы вносили штаб-офицеры в сопровождении верховного маршала, а ставили на стол обер-гофмаршал и гофмаршал.

Торжественный орудийный салют звучал над стенами Кремля. За здравие императора был произведен шестьдесят один выстрел, за здравие государыни императрицы — пятьдесят один, за здравие наследника-цесаревича и всего императорского дома — тридцать один, за духовных лиц и всех верноподданных — двадцать один.

В промежутках между блюдами императорскими артистами и хором исполнялась кантата, написанная к коронации Петром Ильичом Чайковским на стихи Аполлона Николаевича Майкова.

По окончании обеда, который продолжался около часа, Александр III, сойдя с трона, возложив на голову корону и взяв в руки скипетр и державу, направился с императрицей, при пении хором «Слава», в Андреевский зал.

По традиции в день коронации были объявлены немалые милости бедствующим и страждущим. Щедро были одарены многие государственные деятели империи, получившие чины и титулы, награды и ценные подарки. Только бриллиантов было роздано на сто двадцать тысяч рублей.

Три дня по вечерам весь центр Москвы сверкал иллюминацией. Стены и башни Кремля, колокольня Ивана Великого были освещены тысячами электрических лампочек. Тверская утопала в огнях. Особенно богато был освещен генерал-губернаторский дом.

«В течение трех последующих дней, — писала Мария Федоровна матери, — мы каждый день по четыре часа принимали поздравления различных делегаций и должностных лиц. Это было страшно утомительно, мои ноги так распухли и стали такими толстыми, что я почти не могла ходить, так что пришлось делать компрессы».

Вечером 18 мая в Большом театре состоялся парадный спектакль, давали первый акт оперы «Жизнь за царя» и балет «День и ночь».

Сильное впечатление произвело на баронессу Эдиту Раден зрелище народного гулянья на Ходынке. Она так описывает главный момент — прибытие государя: «Наконец от Петровского дворца показался экипаж государя. Его величество с государыней показался на галерее (царского павильона), и вмиг полмиллиона человек обнажили свои головы и воздух задрожал от такого ура, какого не услышишь дважды в жизни! Оркестры музыки перед самым павильоном исполняют гимн, но его почти не слышно».

На Ходынском поле на гулянья собралось до трехсот тысяч человек. Народу впервые раздавали «царские подарки». В них, помимо гостинцев, были включены кружки с царским вензелем. Благодаря распорядительности полиции все прошло без каких-либо происшествий.

Все собравшиеся стали зрителями удивительного аллегорического шествия «Весна-Красна», главной идей которого стало пробуждение природы весной после зимней спячки.

21 мая император Александр III во дворе Петровского дворца в Москве встретился с волостными старшинами. На встрече присутствовали семьсот крестьянских представителей от всей России.

Обращаясь к ним, император сказал: «Я очень рад еще раз видеть вас; душевно благодарю за ваше сердечное участие в торжествах наших, к которым так горячо отнеслась вся Россия. Когда вы разъедетесь по домам, передайте всем мое сердечное спасибо, следуйте советам и руководству ваших предводителей дворянства и не верьте вздорным и нелепым слухам и толкам о переделах земли, дарованных прирезках и тому подобному. Слухи эти распускаются нашими врагами. Всякая собственность, точно так же как и ваша, должна быть неприкосновенна. Дай Бог вам счастья и здоровья».

Художник Илья Ефимович Репин запечатлел эту встречу на одном из своих полотен. На огромной позолоченной раме, обрамлявшей картину, были выгравированы слова императора Александра III: «Всякая собственность должна быть неприкосновенной».

Князь Владимир Петрович Мещерский написал, что император Александр III в следующих словах выразил те чувства, которые владели им в дни коронации: «Это были святые минуты — и к Богу близко, и к народу — близко».

22 мая в день смерти императрицы Марии Александровны все императорское семейство с ближайшими родственниками ездили в Троице-Сергиеву лавру.

На следующий день император присутствовал в Сокольниках на праздновании двухсотлетнего юбилея первых регулярных российских полков — Преображенского и Семеновского. За обеденным столом разместилось двенадцать тысяч солдат. На огромной эстраде — шестьсот военных музыкантов. Были исполнены марш Петра Ильича Чайковского и российский гимн. Государь выпил чарку водки за здоровье русской армии и вместе с императрицей обошел столы.

Коронационные празднества не только ознаменовались пышными церемониями в Кремле, но и совпали со знаменательным событием — торжественным освящением храма Христа Спасителя.

Освящение состоялось 26 мая, когда православная Москва отмечала праздник Вознесения Господня.

В восемь часов утра с колоколен храма Христа Спасителя впервые раздался звон колоколов. Из Новодевичьего монастыря была доставлена икона Смоленской Божьей Матери, история которой была связана с историей войны 1812 года; из Иверской часовни — икона Иверской Божьей Матери, из Чудова монастыря — икона святителя митрополита Алексия, из Давыдовой пустыни — икона Спасителя, из Казанского собора — икона Казанской Божьей Матери.

Все духовенство Москвы, всех московских сороков и всех учебных заведений в парадных облачениях, сшитых к этому торжественному дню, собралось у храма Христа Спасителя. После водоосвящения под колокольный звон митрополит Иоанникий приступил к молитве. Затем начался крестный ход за святыми мощами. По Волхонке, Моховой, через Троицкие ворота он вступил в Кремль и двинулся к Успенскому собору. На Соборной площади в торжественном строю стояли хоругвеносцы всех соборов и монастырей Кремля.

К храму Христа Спасителя крестный ход прошел от Успенского собора через Боровицкие ворота по Александровскому саду и набережной Москвы-реки. В процессии участвовали около восьмисот человек.

В торжественном строю по всему пути следования крестного хода и у храма Христа Спасителя были выстроены участвовавшие в этом событии войска: сорок пять рот от сорока пяти полков, четырнадцать эскадронов, четырнадцать хоров, оркестр полковой музыки, а также воспитанники Александровского кадетского и юнкерского пехотного училищ. Семь батарей стояли наготове для салюта.

В этот день была прекрасная солнечная погода. Вокруг огромного белоснежного храма со сверкающими на солнце золотыми куполами был сооружен высокий помост, обитый алым сукном.

На помосте лицом к храму стояли знаменосцы, державшие в руках знамена разных полков; московское духовенство в великолепных золотых церковных облачениях с хоругвями сорока московских церквей.

Далее были выстроены войска, а за ними — праздничная толпа москвичей. Когда к храму Большого Кремлевского дворца приближалась императорская семья, войска по пути ее следования выстроились в почетном карауле, а полковые оркестры исполнили национальный гимн «Боже, Царя храни!».

В этот день была впервые исполнена знаменитая увертюра Петра Ильича Чайковского «1812 год».

Императора Александра III и императрицу Марию Федоровну встретил митрополит Иоанникий. Началось освящение престола храма. Под звон колоколов всех московских церквей митрополит окропил стены храма.

Когда крестный ход был завершен, все, кто находился в храме во главе с императором и императрицей, опустились на колени. Было провозглашено троекратное «Многая лета!».

На набережной салютовали пушки. Началась Божественная литургия. Синодальный хор и хор Чудова монастыря участвовали в молитвенном песнопении.

У левого клироса на почетном месте стояли дожившие до этого праздника участники Отечественной войны 1812 года. Император подошел и поздравил каждого из них.

По случаю освящения храма император Александр III издал манифест, в котором были такие слова:

«Сегодня по милости Божией освящен благословением церковным сей величественный Храм и открыт для молитвы и священных воспоминаний. Событие это, давно всем народом ожидаемое, совершилось в светлые дни Священного Нашего Коронования, посреди верных Нам и Отечеству сынов России, собравшихся со всех концов ее — свидетельствовать перед лицом всего мира, сколь свят и неразрывен из века в век союз любви и взаимной веры, связующий Монархов с верноподданным народом…

Да будет Храм сей во все грядущие роды памятником милосердного Промысла Божия о возлюбленном Нашем Отечестве в годину тяжкого испытания, памятником мира после жестокой брани, предпринятой смиренным и благочестивым Александром не д ля завоеваний, но для защиты Отечества от угрожавшего завоевателя. Да стоит он, по завету своего Основателя, многие века, и да курится в нем пред святым Престолом Божиим кадило благодарности до позднейших родов вместе с любовию и подражанием к делам предков».

В честь коронации императора Александра III и императрицы Марии Федоровны была написана и впервые исполнена «Торжественная увертюра» Петра Ильича Чайковского. В ней композитор соединил мелодии двух национальных гимнов — русского и датского.

Торжества, начавшиеся 15 мая, продолжались в течение трех дней. В память коронования императора Александра III и императрицы Марии Федоровны была учреждена бронзовая медаль с изображением Александра III. Всюду проходили народные гулянья, звучал торжественный колокольный звон, производилась раздача подарков. В эти дни по традиции были объявлены монаршие милости: даровалась амнистия участникам Польского восстания 1863 года, прощались штрафы, убытки, недоимки. Даже М. И. Муравьеву-Апостолу, декабристу, готовившему покушение на императора Николая I, в эти торжественные дни был возвращен Георгиевский крест, отобранный у него за участие в событиях 1825 года.

Великий князь Александр Михайлович писал:

«Остальные три дня празднеств оставили во мне только чувство приятной усталости. Верная традициям гостеприимства, Москва и на этот раз поразила всех своим хлебосольством. Мы танцевали на балу, данном московским дворянством. Мы были в числе восьми тысяч приглашенных на балу, в Большом Кремлевском дворце. Мы завтракали в городской думе, обедали у земства и ужинали в офицерских собраниях. Мы разъезжали по улицам, на которых раздавались непрерывно музыка и пение. Мы смотрели на раздачу подарков 500 000 рабочих и крестьян на Ходынском поле. Мы отдали должное талантам повара митрополита Московского, известного искусным приготовлением постного стола. Мы принимали делегации, присутствовали ежедневно на представлениях Императорского балета, провожали иностранных принцев и принцесс при отходе их экстренных поездов, причем гости и гостеприимные хозяева еле держались на ногах от усталости.

18 мая император с семьей отправился отдохнуть в свою резиденцию под Москвой — Нескучное, расположенную на берегу Москвы-реки под сенью векового парка.

Лежа в высокой, сочной траве и слушая пение соловьев над нашими головами, мы четверо — Никки, Жорж, Сергей и я — делились между собою тем совершенно новым, поразительным чувством спокойствия, полной безопасности, которое было у нас в течение всех коронационных празднеств…»

Дни коронации Александра III и Марии Федоровны были ознаменованы не только первым молебном в храме Христа Спасителя, но и открытием в Москве Исторического музея, ставшего уникальной сокровищницей национальной культуры. 27 мая император и императрица вернулись из Нескучного в Москву и посетили музей. В тот момент слова «исторический» в его названии не было — он назывался «Музей имени Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича Александра Александровича». Только через год, в мае 1884 года, музей стал именоваться Императорский российский исторический музей имени императора Александра III.

Принимал высоких гостей брат императора — великий князь Сергей Александрович, являвшийся председателем Управления музея, и товарищ председателя — граф Алексей Уваров. Гости осматривали экспозицию около часа — одиннадцать залов, посвященных истории России.

Год спустя, 16 мая 1884 года, Александр III писал Марии Федоровне:

«Вчерашний день 15 мая, счастливейший день по воспоминаниям о том, что было в Москве год тому назад, и вечное благодарение Господу, благословившему этот священный день для нас и всей России, которая с таким трогательным участием и вниманием ждала и встретила это великое событие для нас и доказала всей изумленной и испорченной нравственно Европе, что Россия та же самая святая, православная Россия, каковой она была и при Царях Московских и каковой, дай Бог, ей остаться вечно!»

После возвращения с церемонии коронования в Петербург император и императрица ненадолго задержались в Аничковом дворце. Вскоре на яхте «Александрия» они отправились на торжественное открытие новых каналов — Ново-Свирского и Ново-Сясьского.

Первый из них, Новый Свирский, нареченный именем Александра III, был построен вместо обмелевшего Старо-Свирского канала — одного из Приладожских каналов, соединявших устья рек Свирь и Сясь в обход Ладожского озера. Сооружался Старо-Свирский канал в 1802–1810 годах как часть Мариинской системы, но со временем сильно обмелел.

Ново-Сясьский канал, названный именем императрицы Марии Федоровны, был прорыт продольно Старо-Сясьскому каналу, ближе к Ладожскому озеру. Старо-Сясьский канал — имени императрицы Екатерины II — входил в Тихвинскую водную систему. С развитием судоходства и ростом экспорта пшеницы в Европу екатерининский канал также оказался мелок.

После торжественных мероприятий, связанных с открытием судоходства, императорская чета отправилась в Данию. Там их ждали еще одни торжества.

В столице Дании Копенгагене состоялось освящение храма Святого Благоверного князя Александра Невского.

Присутствовали члены царской семьи: император Александр III с императрицей Марией Федоровной, наследник цесаревич Николай Александрович, великий князь Георгий Александрович, великая княгиня Ксения Александровна. С датской стороны: король Дании Кристиан IX, король Греции ГеоргУ, он же датский принц Вильгельм и брат Марии Федоровны, и его жена, греческая королева Ольга Константиновна, и их дети.

Освящение храма, по благословению митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Исидора, проводил архимандрит ректор Санкт-Петербургской Духовной академии Иван Леонтьевич Янишев.

Храм был построен в центре города, недалеко от королевского дворца Амалиенборг. Его строительство, начатое в 1881 году, финансировалось русским правительством. Автором проекта был архитектор Давид Иванович Гримм.

Здание церкви было возведено из красного кирпича. Украшения были изготовлены из белого камня-песчаника. Нижний этаж был облицован гранитом. Лестница, ведущая на второй этаж, была выполнена из белого гранита в старорусском стиле.

Иконы и картины в церкви были созданы известными русскими живописцами: Федором Андреевичем Бронниковым, Алексеем Петровичем Боголюбовым, Иваном Николаевичем Крамским. Кисти Бронникова принадлежала картина «Христос усмиряет бурю», автором картины «Шествие Христа по волнам» был Боголюбов. Крамской написал картины, посвященные житию Александра Невского. На одной Иван Николаевич изобразил Александра Невского с войском во время молитвы в Софийском соборе в Новгороде перед битвой на Неве, на другой — сцену завершения князем своей мирской жизни и принятия им схимы в Федоровском монастыре в Городце на Волге.

С потолка главного зала церкви свисала массивная бронзовая люстра. Это был подарок императора Александра III.

Пол в главном церковном зале был выполнен из мозаичного мрамора.

Сразу после возвращения из Копенгагена в Петербург, а затем в Гатчину Александр и Мария Федоровна приняли патриарха Иерусалимского Никодима. Патриарха принимали с особой теплотой. Никодим долгое время состоял патриаршим наместником в Москве и теперь после избрания патриархом отправлялся в Палестину. Он первым из патриархов иерусалимских стал произносить за богослужением многие возгласы и молитвы по-славянски.

На встрече в Гатчине обсуждали вопрос об учреждении в минувшем 1882 году Православного палестинского общества. Ведь общество ставило своей целью покровительствовать русским паломникам в Святой земле.

Посещение святых мест Александр III считал важным и необходимым. Как глубоко верующий человек, он и сам любил посещать святые места, ему нравились религиозные праздники, он мог долго и с удовольствием говорить на религиозные темы. При Александре III заметно оживилась церковная жизнь: активнее стали действовать церковные братства, возникали общества духовно-нравственных чтений и собеседований, а также по борьбе с пьянством.

Нередко из собственных средств император отпускал на монастыри значительные суммы, жертвовал им драгоценные облачения и утварь. Правитель государства довольно тонко понимал своеобразную красоту старинной русской архитектуры и постоянно требовал на свое рассмотрение все проекты новых церковных сооружений.

При Александре III были произведены значительные реставрационные работы на древних храмах.

Рождество и Пасха особо отмечались в семье императора и были самыми памятными днями в году, «это были счастливые семейные торжества».

Понятие «семья» включало не только императора, императрицу и их детей, но также великое множество родственников. Мало того, к ней принадлежали тысячи слуг, лакеев, придворной челяди, солдат, моряков, членов придворного штата и все, кто имел право доступа во дворец. И всем им полагалось делать подарки.

Пасха — Светлое Христово Воскресенье — считалась самым важным праздником. «Ее праздновали особенно радостно, — вспоминала великая княгиня Ольга Александровна, — потому что ей предшествовали семь недель строгого воздержания — не только от употребления в пищу мяса, масла, сыра и молока, но и от всяческих развлечений… Не устраивались ни балы, ни концерты, ни свадьбы. Период этот назывался Великий пост, что очень точно определяло его значение».

Начиная с Вербного воскресенья дети посещали церковь утром и вечером.

Некоторое послабление дисциплины приносила Великая суббота…

Заутреня, торжественная субботняя служба, являлась наиболее важной. Все присутствовавшие на ней были одеты как для важного дворцового приема. Служба длилась в течение трех часов.

«Я не помню, чтобы мы чувствовали усталость, — писала Ольга Александровна, — зато хорошо помню, с каким нетерпением мы ждали, затаив дыхание, первый торжествующий возглас «Христос Воскресе», который затем подхватывали императорские хоры…

После возгласа «Христос Воскресе!», на который присутствующие отвечали «Воистину Воскресе!», разом исчезали заботы и тревоги, разочарования и беды.

У всех стоящих в храме — в руках зажженные свечи.

Всех охватывает радостное чувство. Долгий пост окончен, и царские дети бегут в банкетный зал, где ждут их всякие вкусные вещи, к которым им запрещено было притрагиваться с самой Масленицы. Начинается разговенье. По пути мы ежеминутно останавливались, чтобы похристосоваться с дворецкими, лакеями, солдатами, служанками и всеми, кто нам встречался».

Александру III особенно нравились пасхальные службы. Он всегда делился своими впечатлениями от служб в письмах жене.

Светлое Христово Воскресенье было тяжелым трудовым днем для императора и императрицы и всей царской семьи.

С утра в одном из самых прекрасных залов Большого Гатчинского дворца устраивался большой прием. К императору и императрице длинной вереницей подходили для христосования все обитатели Гатчинского дворца, и каждый получал свое пасхальное яйцо, изготовленное из фарфора, малахита или яшмы.

Как правило, христосование продолжалось несколько дней, в нем принимали участие дворцовая комнатная прислуга, камер- и гоффурьеры и многие другие.

Царские дети охотно христосовались со всеми.

Христосование, важная часть пасхальных празднеств, всегда строго соблюдалось. Александр III в письмах сыну Николаю не раз говорил о пасхальных ритуалах.

На Пасху 1885 года цесаревич Николай Александрович писал отцу: «Мой милый, милый Папá. Все яйца, которые ты мне поручил дать известным лицам, розданы; но все-таки там еще нужно 2 больших яйца и 6 малых. Я могу наверно сказать, что ничего пока не перепутал».

«Спасибо тебе, милый Ники, за твое письмо и отчет о христосовании с Гатчинскими жителями, — отвечал император. — Завидую страшно вам, что вы наслаждаетесь в милой Гатчине.

Сегодня в 2 часа я христосовался с Павловским караулом, который стоял в Аничкове в ночь на Пасху, а потом был смотр новобранцам на обоих дворах Аничкова, который продолжался 1 И часа. Всего новобранцев было 4979 человек». В следующем письме Александр III сообщал сыну: «Посылаю тебе, милый Ники, еще 11 яиц больших, малых у меня больше нет. Не понимаю, как мы так дурно считали, что не хватило всем; значит, яиц было не 51, а 43, иначе вышло бы верно».

С 1885 года в императорской семье традиционными пасхальными подарками стали пасхальные яйца, выполненные ювелиром Карлом Фаберже.

Первым таким подарком было пасхальное яйцо «Курочка», подаренное Александром III Марии Федоровне на Пасху в 1885 году. Яйцо Александр III заказал ювелиру как пасхальный сюрприз для Марии Федоровны.

Снаружи яйцо было покрыто белой, имитирующей скорлупу, эмалью, а внутри, в «желтке» из матового золота, — изготовленная из цветного золота курочка. Внутри курочки, в свою очередь, спрятана небольшая рубиновая корона и сделанное из рубина яичко.

Императрица была очарована подарком.

За этот удивительный подарок Карл Фаберже получил от государя почетное звание «ювелира Его Императорского величества и ювелира Императорского Эрмитажа». В том же году ему было присвоено звание поставщика Императорского двора.

В Гатчине всегда торжественно отмечались и другие церковные праздники. Так, в праздник Богоявления крестным ходом все шли на «Иордань» — место водосвятия под открытым небом — к Серебряному озеру. По пути к озеру шпалерами стояли войска.

Каждый год в Гатчине торжественно отмечался день перенесения христианских святынь с острова Мальта — руки святого Иоанна Предтечи, Филермской иконы и части Святого Животворящего Креста Господня. История этих «мальтийских святынь» восходит ко временам императора Павла I. По указу Николая I в Гатчине был построен храм, получивший имя небесного покровителя основателя Гатчины святого апостола Павла. Павловский собор стал жемчужиной Гатчины. Для церемонии его освящения в Гатчину из Санкт-Петербурга из церкви Зимнего дворца были доставлены «мальтийские святыни».

Со времен Николая I храм Святого Павла стал местом ежегодных празднеств. Накануне 11 октября святыни доставлялись из Зимнего дворца в гатчинскую дворцовую церковь. Здесь совершалось всенощное бдение, а в самый день праздника — ранняя литургия. Затем крестным ходом святыни переносились на поклонение в Павловский собор. Поклониться святыням верующие приходили со всех окрестных сельских приходов, было много богомольцев из Петербурга, а также из соседних губерний. Святыни оставались в Павловском соборе до праздника Казанской Божьей Матери, а затем их снова увозили в Санкт- Петербург.

Особо почиталась в царской семье икона Богоматери Феодоровской, так как с ней было связано такое важное историческое событие, как избрание на царство в 1613 году Михаила Федоровича Романова.

Празднование в честь иконы совершалось дважды: 16 августа — в день ее явления князю Василию Костромскому и 14 марта — в память провозглашения на царство Михаила Федоровича Романова.

По свидетельству С. Д. Шереметева, посещая церковь, Александр III становился так, что его заслонял занавес перегородки. «Но со стороны его было видно. Стоял он сосредоточенно. Никогда ни с кем не разговаривая, становился на колени, когда пели «Отче наш» и диакон возглашал: «Со страхом Божьим!», и священник: «Всегда ныне и присно» Неизменно крестился большим крестом, когда диакон читал прошение: «Заступи, спаси и помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию».

Александр III и Мария Федоровна очень любили церковную музыку, особенно произведения Дмитрия Степановича Бортнянского и Алексея Федоровича Львова. «Херувимскую» Львова царь заказал для пения во время коронации.

Для укрепления православия в царствование императора Александра III основывались вновь или восстанавливались монастыри, строились храмы, в том числе на многочисленные и щедрые императорские пожертвования. Было построено и освящено пять тысяч церквей и часовен. Были открыты русские церкви и за рубежом.

При Александре III в стране было открыто двадцать пять тысяч церковно-приходских школ. Император видел в приходской школе одну из форм сотрудничества Государства и Церкви. Православная церковь, по его убеждению, искони была воспитательницей и учительницей народа. Столетиями школы при церквях были первыми и единственными школами на Руси.

В годы царствования Александра III для заведования всеми церковно-приходскими школами был образован при Святейшем синоде особый училищный совет, издающий учебники и необходимую для образования литературу. Опекая церковно-приходскую школу, император осознавал важность соединения в народной школе основ образования и воспитания.

До середины 70-х годов XIX века в основном священники и другие члены причта были наставниками в сельских школах. 13 июня 1884 года император утвердил «Правила о церковно-приходских школах». На докладе о «Правилах» император написал: «Надеюсь, что приходское духовенство окажется достойным своего высокого призвания в этом важном деле». Церковно-приходские школы стали открываться во многих местах России, часто в самых глухих и отдаленных селениях. Зачастую они являлись единственным источником просвещения для народа. Поэтому и к приходскому духовенству Александр III относился особенно внимательно.

При этом, как отмечали современники, царь был религиозно терпимым человеком. Лица, занимавшие при дворе высокие посты, часто были не православными. Так, гофмаршал двора граф Павел Константинович Бенкендорф был католиком, а министр двора барон Владимир Борисович Фредерикс — лютеранином.

Год после коронации был наполнен разными событиями. В июне 1884 года Александр III побывал в Финляндских шхерах.

По возвращении из Финляндии, в июле, император присутствовал на закладке броненосного крейсера «Адмирал Нахимов» на Балтийском механическом заводе.

В августе — сентябре с семьей совершил поездку в Вильно, Варшаву, крепость Новогеоргиевск и затем в Скерневицы, где встречался с императорами Германии и Австрии.

Встреча трех монархов во дворце Александра III в Скерневицах, недалеко от Варшавы, проходила с 3 (15) по 5 (17) сентября 1884 года. Она должна была снять нараставшие противоречия в политике трех стран.

В самом начале года в связи с истечением трехлетнего срока «Союза трех императоров» Бисмарк предложил российскому правительству продлить его еще на три года. 15 (27) марта 1884 года в Берлине между Россией, Австро-Венгрией и Германией вновь было подписано соглашение, которое в точности повторяло основные статьи предыдущего договора.

Продлевая «Союз трех императоров», Александр III надеялся ограничить активные действия Австро-Венгрии на Балканах, а также поддержать единство союзников в Африке и Средней Азии как противовес англо-французской экспансии. «Союз позволяет нам, — утверждал Н. К. Гирс, — быть дружественными наблюдателями».

Александр III знал любимую формулу Бисмарка: у государства нет друзей, есть интересы. По сути это мало отличалось от английской формулы: у Англии нет вечных союзников и постоянных врагов — вечны и постоянны ее интересы. Император полагал, что у России главный интерес — мир и покой.

Министерство иностранных дел пыталось убедить общественность в положительных результатах скерневиц-кой встречи. «Личные чувства трех монархов, так же, как взгляды их министров, оказались совершенно одинаковыми, — говорилось в сообщении министерства. — …Всякие расчеты, основанные на разногласии или соперничестве трех держав, так же, как разрушительные попытки врагов социального порядка, разобьются об это твердое и искреннее согласие держав».

Но Александр III понимал, что все совсем не так радужно. Поэтому по его указу в том же 1884 году был возрожден расформированный в 1860 году Главный морской штаб — высший военный орган управления русским флотом, часть Морского министерства.

Главный морской штаб был создан, чтобы централизовать управление военно-морским флотом. Штаб отвечал за его боевую подготовку: разработку судостроительных программ, составление планов войны и мобилизации, сбор сведений о боевой готовности судов Добровольного флота и российских коммерческих судов, а также кораблей военно-морского флота и судов торговых флотов иностранных государств. Штаб разрабатывал и контролировал маршруты плавания судов, составлял уставы, инструкции и наставления по судовой службе и боевой подготовке, решал вопросы укомплектования флота личным составом и многие другие.

Александр III всякий раз с удовольствием возвращался под сень старых деревьев в Гатчинском парке, под своды дворца, где он чувствовал себя уютно и спокойно. Но все же пленником, затворником Гатчины, каким его любили изображать, он никогда себя не ощущал. Он здесь много работал, встречался с людьми. Кроме того, в Гатчине у него была возможность заниматься и любимой рыбалкой. В прекрасных парковых прудах, зная об увлечении царя рыбалкой, специально разводили рыбу.

Мария Федоровна разделяла это увлечение с мужем. Она тоже рыбачила с удочкой и даже сама насаживала червей.

Любимой забавой императора была ночная рыбалка. Причем рыбалка активная — ловля рыбы острогой. Ночью рыба дремлет на поверхности воды, и вся задача — точно попасть в нее острогой. «Тлеющий на лодке огонек освещает воду. Ночная тишина и шепот на лодке способствуют настроению. Государь наслаждался этой тишиной и, как художник, понимал и чувствовал ее красоту».

О том, как проходили ночные рыбалки Александра III, писал его камердинер. Александр III выезжал на рыбную ловлю на Гатчинское озеро обыкновенно после полуночи. В лодке, кроме императора, находились матросы-гребцы и егерь. Егерь светил факелом, а вооруженный острогой император бил по привлеченной светом всплывавшей рыбе.

Весной 1884 года по личному указанию Александра III для ночной рыбалки с плотов приспособили электрическое освещение. С рыбной ловли император возвращался очень поздно, иногда даже на рассвете.

Как вспоминал С. Д. Шереметев, в Гатчине император «много ходил, наслаждался прогулками с семьею, словно помещик в своей усадьбе. Прогулки по окрестностям и пикники в лесу были особенно приятны и даже оживленны… Но оживление это было не светское, а особого свойства, особенно ему любезного. Оживление придавали дети, уже достигшие того возраста, когда они всего забавнее и веселее».

Оставаясь в Гатчине один или с детьми, когда Мария Федоровна вынуждена была покинуть мужа, уезжая то на Кавказ навестить больного сына Георгия, то в Данию — с визитом к своим родителям, Александр III регулярно писал жене письма, рассказывая о своей жизни в Гатчине, о детях. Как, например, в письме от 18 апреля 1884 года: «В 11 часов поехали к обедне в милую нашу церковь. Утро было хорошее, тепло и тихо, и во время обедни соловей пел все время, так это было оригинально и мило!»

Дети обожали прогулки с отцом по паркам Гатчины. Великая княгиня Ольга Александровна вспоминала:

«Настоящим праздником были те дни, когда, услышав, как часы на башне дворца бьют три раза, мы получали сообщение о том, что Его Императорское величество позволит взять нас с собой в гатчинские леса.

Мы отправлялись в Зверинец — парк, где водились олени, — только мы трое и больше никого. Мы походили на трех медведей из русской сказки: отец нес большую лопату, Михаил — поменьше, а я совсем крохотную. У каждого из нас были также топорик, фонарь и яблоко. Если дело происходило зимой, то отец учил нас, как аккуратно расчистить дорожку, как срубить засохшее дерево.

Он научил нас с Михаилом, как надо разводить костер; наконец, мы пекли на костре яблоки, заливали костер и при свете фонарей находили дорогу домой.

Летом отец учил нас читать следы животных. Очень часто мы приходили к какому-нибудь озеру, и Папá учил нас грести. Ему так хотелось, чтобы мы научились читать книгу природы так же легко, как это умел делать он сам. Те дневные прогулки были самыми дорогими для нас уроками».

Александр Александрович не любил светского общества, и поэтому императрица приняла на себя заботы о соблюдении многочисленных придворных традиций, в том числе и балов.

В отличие от мужа Мария Федоровна очень любила балы. Она прекрасно танцевала и могла до полуночи без устали кружиться на паркете и так же без устали вести светские беседы.

В одном из писем матери от 23 января 1883 года она подробно описывала бал, на котором «должна была принимать огромное количество дам в то время, когда другие танцевали»: «…Я вернулась опять в танцевальный зал только к мазурке, которую танцевала с Рихтером. Потом мы ужинали с послами. На мне было розовое платье, украшенное спереди серебряными и темными цветами, сзади был шлейф, а талия была украшена розовыми перьями, на голове большая алмазная диадема с перьями, на шее большое алмазное ожерелье, которое надевали, когда выходили замуж, и которое принадлежит короне Империи…».

В следующем письме, от 27 января 1883 года, Мария Федоровна сообщала матери: «Вчера вечером мы были на бале-маскараде у Владимира (великого князя Владимира Александровича. — А. М.). Это был самый красивый бал, который ты только можешь себе представить. Все были одеты в старинные русские костюмы, украшенные драгоценными камнями, богатство самых красивых материй, жемчуга и алмазы, так что было действительно удивительно. Саша не хотел надевать костюм и пришел в форме. На мне был очень красивый, но очень неудобный костюм. Он был очень тяжелый, такой, что я не могла танцевать в нем».

Некоторые современники отмечали большую разницу в отношении супругов к балам и танцам и часто с осуждением писали об этом пристрастии императрицы. Так, государственный секретарь А. А. Половцев в своих дневниках замечал: «4 февраля. 1883 г. Пятница… В 3 час., когда, несмотря на настояние государя, императрица продолжает танцевать, то государь посылает одного из танцоров с приказанием музыкантам кончить; музыканты уходят один за другим так, что под конец играет лишь одна скрипка и барабан…»; «31 января. 1886 г. Пятница… Государь оставался на бале у графини Стенбок лишь несколько минут, императрица, напротив, танцевала до упаду и осталась ужинать…»

На самом деле время окончания бала не регламентировалось. Гости веселились до тех пор, пока в зале находились император или императрица. Бал продолжался, как правило, до двух-трех часов ночи. Домашние Аничковские балы у страстной танцовщицы императрицы Марии Федоровны могли затягиваться и до четырех часов утра.

Современники вспоминали, что когда «котильон продолжался слишком долго, а императрица не хотела заканчивать танцы, государь придумывал особое средство. Музыкантам приказано было удаляться поодиночке, оркестр все слабел, пока, наконец, не раздавалась последняя струна, и та, наконец, умолкала. Все оглядывались в недоумении, бал прекращался сам собой».

Все знали, что император не любил балы, но строго следил за соблюдением традиций и правил. Так, на придворных балах офицерам категорически запрещалось танцевать без перчаток. И вот на одном из январских балов Александр III «остался недоволен некоторыми офицерами, которые после ужина начали танцевать без перчаток». Скорее всего, офицеры решили позволить себе эту маленькую вольность после ужина, разгоряченные спиртным. Однако Александр III считал нарушение установленной формы одежды не мелочью, поэтому он немедленно сделал замечание командирам соответствующих полков. Более того, один из офицеров во время исполнения польки начал танцевать венский вальс. Все это «возмутило государя», и на следующий день четырех офицеров «посадили в комендантскую».

Марии Федоровне нравились и так называемые большие и малые балы, и камерные. Традицию камерных домашних балов «для своих» заложила еще в XVIII веке Екатерина II. Затем эту традицию подхватил Николай I. Он начал проводить так называемые Аничковские балы. Традицию эту продолжил Александр III.

В период его правления Аничковские балы стали почти обязательной частью великосветского зимнего сезона большого петербургского света. Число домашних балов строго не устанавливалось и зависело от множества причин. В «хорошие» годы их проходило несколько. Главной их особенностью было то, что на такие балы приглашались люди, лично приятные императорской семье или входящие в «ближний круг» семьи. Соответственно, эти балы «отличались немноголюдством и носили несколько домашний, семейный характер. Не танцующих было немного».

Мария Федоровна любила не только посещать балы, но и организовывать их. В российской и мировой истории бальных торжеств остались два мероприятия. Первое, получившее название «Зеленый», или «Изумрудный», бал, и второе — «Черный» бал.

Знаменитый «Зеленый» бал открыл сезон императорских балов в Зимнем дворце 1888 года. В тот день, 24 января, туалеты всех дам украшали только прекрасные изумруды.

А в январе следующего, 1889 года в Аничковом дворце состоялся бал, получивший название «Черный». Объявленный бал 26 января должны были отменить по причине неожиданной гибели австрийского кронпринца Рудольфа. Однако императрица Мария Федоровна распорядилась не отменять бал, но всем прибыть на него во всем черном.

Один из современников отмечал, что «черные вырезанные платья, черные веера, черные по локоть перчатки, черные башмаки создавали волнующее шлейфное черное море. Ярко отсвечивающиеся черные бриллианты и жемчуг придворных дам на черном атласе, шелке и тюле были великолепны».

Брат императрицы Александры Федоровны Эрнст Людвиг вспоминал: «В белом зале с красными гардинами и стульями пестрели только мундиры. Зрелище было странное, но совершенно захватывающее».

В одном из своих писем сыну Николаю Александр III не без юмора рассказывал о большом январском бале 1891 года:

«Большой бал в Николаевской зале прошел благополучно, было более народу, чем когда-либо; приехало на бал более 2200 человек, и к ужину пришлось ставить запасные столы. Наш оркестр играл дивно в полном составе 106 человек и произвел эффект. Много молодежи из вновь произведенных офицеров и много дебютанток. Ира (И. И. Воронцова-Дашкова. — А. М.) и Ольга Долгорукова были в первый раз на большом балу.

Падений, слава Богу, не было, но во время вальса вылетела на середину залы большая юбка!»

Начиная с Нового года и до Прощеного воскресенья балы устраивались регулярно. Были так называемые «Белые» балы — для молодых девушек, впервые выходивших в свет, и «Розовые» — для молодоженов.

А вот с Чистого понедельника и до самой Пасхи ни о каких балах речи уже не шло. Все балы и увеселения прекращались.

Императрица не только развлекалась, но много времени и сил отдавала развитию женских учебных заведений.

Она патронировала ведомство учреждений императрицы Марии. Это был высший государственный орган управления благотворительными, женскими и некоторыми специальными учебными заведениями, находившимися под ее покровительством. Ведомство вело свою историю от Канцелярии императрицы Марии Федоровны, которая ^ноября 1796 года была поставлена супругом Павлом I «начальствовать над воспитательным обществом благородных девиц». В мае 1880 года после смерти императрицы Марии Александровны рескриптом Александра II воспитательные и благотворительные заведения были вверены августейшему покровительству цесаревны Марии Федоровны. Став императором, Александр III всячески содействовал Марии Федоровне в укреплении и развитии ведомства.

Молодая императрица стремилась создать особые средние женские учебные заведения, в которых общее образование совмещалось бы с профессиональным. Это особенно важно было для обеспечения участи девушек из малообеспеченных семей. Уже в 1882 году были открыты училища, где девушки получали начальное образование и определенные профессиональные навыки.

В честь августейшей основательницы таким училищам присваивалось наименование Мариинских. Курс обучения продолжался в них четыре года. Особое внимание обращалось не только на русский язык, арифметику, отечественную историю и географию, но и на рукоделие. Каждая ученица при выпуске из заведения должна была уметь скроить и сшить для себя все необходимое.

В 1883 году император впервые публично высказал мысль о необходимости пересмотра законов об императорской фамилии. Пересмотр, с его точки зрения, был необходим для того, чтобы сократить число великих князей и княгинь и уменьшить удельные расходы.

К восшествию Александра III на престол императорская фамилия насчитывала тридцать девять человек. Кроме членов царской семьи сюда входили многочисленные родственники — великие князья, их жены, дети и внуки. В составе Императорского дома появились носители иностранных титулов, легализованные в России: герцоги Мекленбург-Стрелицкие, принцы Ольденбургские, герцоги Лейхтенбергские. Брачные матримониальные союзы связывали императорскую семью со многими европейскими династиями: Гогенцоллернов, Вюртембергской, Баденской, Мекленбург-Шверинской и др.

Александр III предвидел, что состав фамилии будет постоянно расширяться. У него самого было пятеро детей, у брата Владимира — четверо, у дяди Константина — шестеро, у дяди Николая — двое, у дяди Михаила — семеро.

Пересмотр законов об императорской фамилии Александр III поручил Александру Владимировичу Адлербергу, много лет возглавлявшему Министерство Императорского двора. Но как опытный чиновник Александр Владимирович боялся вызвать недовольство и вражду фамильного клана и поэтому всячески затягивал решение вопроса.

27 октября 1884 года в Гатчине государственный секретарь Александр Александрович Половцев еще раз напомнил Александру III о необходимости пересмотра закона об императорской фамилии. Напомнил и сказал, что Адлер-берг не хочет ничего делать, так как по вполне понятным причинам опасается семейной вражды.

Как пишет А. А. Половцев, император все же очень хотел решить этот вопрос. «Оставить все так, — заявил царь, — значит пустить по миру свое собственное семейство. Я знаю, что все это поведет к неприятностям, но у меня их столько, что одною больше нечего считать, и я намерен все неприятное не оставлять своему сыну».

И император передал решение вопроса в департамент законов Государственного совета.

Обсуждение новой редакции «Учреждения об императорской фамилии» прошло 22 января 1885 года в Аничковом дворце в кабинете государя. В обсуждении помимо императора приняли участие великий князь Владимир Александрович, Александр Владимирович Адлерберг, министр двора Илларион Иванович Воронцов-Дашков и Александр Александрович Половцев.

Обсуждение длилось более часа. Все пришли к выводу, что нельзя ограничиваться дополнением отдельных статей «Учреждения», но необходимо обновить весь кодекс, издав первоначально лишь закон о преимуществах степеней родства.

Император подписал новый указ 24 января 1885 года. Новый указ изменял указ Павла I «Учреждение об императорской фамилии» от 5 апреля 1797 года, который определял состав императорской фамилии, иерархическое старшинство ее членов, их права и обязанности, устанавливал гербы, титулы, источники и размеры содержания членов императорской фамилии.

27 января 1885 года новый документ был опубликован в «Правительственном вестнике». По этому указу великими князьями и княжнами, носящими титул императорских величеств, считались потомки императора по прямой линии, включая внуков. Правнуки же считались князьями императорской крови и получали титул величеств.

Таким образом, из среды царствующего дома впервые была выделена государева семья. Вместе с тем для пересмотра действующего «Учреждения об императорской фамилии» была назначена особая комиссия под председательством великого князя Владимира Александровича.

Известие о новом «Учреждении об императорской фамилии» вызвало бурную реакцию в семьях великих князей, которые посчитали, что «их хотят унизить». Тем не менее государь был непреклонен.

2 июля 1886 года было высочайше утверждено выработанное комиссией новое «Учреждение об императорской фамилии». В нем были четко проведены два положения: выделение государевой семьи и чрезвычайная бережливость в расходах из государственной казны, значительное сокращение содержания членов Императорского дома.

По новому закону великими князьями считались «только внуки императора, от которого они происходят». Правнуки же именовались «князьями или княжнами крови императорской» и получали титул не императорского высочества, а просто высочества, праправнуки же — титул светлости. Все великие князья награждались при крещении орденами Андрея Первозванного, Александра Невского, Белого орла и первыми степенями орденов Анны и Станислава. Князья крови императорской получали эти ордена только при совершеннолетии.

«Учреждением» были определены также гражданские права лиц императорской фамилии, касающиеся брака, малолетства и совершеннолетия, приобретения и передачи имуществ, наследства и обязанностей членов Императорского дома к императору. В частности, на содержание великих князей — сыновей царствующего императора до их совершеннолетия определялось для каждого в год по тридцать три тысячи рублей, которые отпускались из сумм государственного казначейства. Во всех остальных случаях суммы, предназначенные на содержание великих князей, отпускались из удельного ведомства. О рождении, вступлении в брак и кончине великих князей извещалось манифестами императора.

Александру III были близки и понятны русские поговорки: «Вся семья вместе, так и душа на месте»; «Дерево держится корнями, а человек семьей». Но знал он и другие: «Не будет добра, коли в семье вражда» и «В недружной семье добра не бывает».

Император высоко ставил семейные ценности и искренне считал, что многочисленная императорская семья должна служить примером для миллионов подданных. Он, нежно любивший свою мать, императрицу Марию Александровну, тяжело переживал связь отца с княжной Екатериной Михайловной Долгоруковой. Но терпимость в отношении отца вовсе не означала, что и другим родственникам позволено нарушать нравственные устои, афишировать свои связи и, более того, обзаводиться побочными семьями.

Достаточно прямолинейный по своей натуре, монарх не скрывал своих симпатий и антипатий. Государь был искренним человеком, и любая фальшь, ложь, неестественность претили ему.

У молодого императора были три дяди — братья его отца Александра II великие князья Константин Николаевич, Николай Николаевич и Михаил Николаевич. Наиболее скандальными и потому одиозными были проблемы в семьях первых двух — великих князей Константина Николаевича и Николая Николаевича.

Трения между наследником престола Александром Александровичем, будущим Александром III, и великим князем Константином Николаевичем назревали постепенно.

В августе 1848 года состоялось бракосочетание Константина Николаевича и принцессы Саксен-Альтенбургской, герцогини Саксонской Александры-Фредерики-Генриэтты-Паулины-Марианны-Елизаветы, в православии принявшей имя и титул великой княгини Александры Иосифовны. В императорском доме ее ласково звали Санни. В этом браке родилось шестеро детей.

Местом пребывания двора Константина Николаевича стал Большой дворец в Стрельне — имение на южном берегу Финского залива, которое подарил великому князю Николай I еще в 1831 году. Дворец в Стрельне получил название Константиновского. Наряду со Стрельней Константин Николаевич получил Мраморный дворец в Петербурге, Павловск, а также Ореанду в Крыму.

Великий князь был одним из образованнейших людей своего времени, владел европейскими языками, много читал, играл на нескольких музыкальных инструментах, часами музицировал на виолончели, фортепиано или органе, имел свои убеждения и взгляды. Он был почетным членом Петербургской академии наук, председателем Адмиралтейств-совета, Александровского комитета о раненых, Императорского Русского географического, Императорского Русского археологического, Императорского Русского музыкального обществ, состоял почетным членом Императорской медико-хирургической и Михайловской артиллерийской академий, а также Петербургского, Казанского, Дерптского, Киевского Святого Владимира университетов, Императорского Московского общества сельского хозяйства, Императорского Русского исторического общества, Православного Палестинского общества, других отечественных и иностранных обществ и шефом нескольких частей и подразделений.

Государственный секретарь Александр Александрович Половцев оставил такой портрет Константина Николаевича: «Он отличается несомненным умом, но его грубое с людьми обращение, постоянная желчность, неровность характера, а за последние годы открыто распутная жизнь отталкивали от него порядочных людей и лишали его деятельность тех плодов, кои она принесла бы несомненно, если бы в этом человеке было более доброго, простого, человеческого чувства».

Всем было известно, что великий князь Константин Николаевич длительное время состоял во внебрачной связи с балериной Анной Васильевной Кузнецовой, внебрачной дочерью великого трагика Василия Андреевича Каратыгина и танцовщицы. Обо всем этом Константин Николаевич рассказал своей супруге, призывая ее «соблюдать приличия».

Сергей Юльевич Витте писал, что великий князь «ездил со своей танцовщицей Кузнецовой и по России, и за границей совершенно открыто, к чему, конечно, император Александр III относился вполне отрицательно; достаточно хоть немного знать императора Александра III, чтобы понять, что он этого терпеть не мог».

По признанию А. А. Половцева, Константин Николаевич «гулял в Крыму и, встречая знакомых, старался знакомить их со своей танцовщицей Кузнецовой и при встрече говаривал: «В Петербурге у меня казенная жена, а здесь собственная».

Для Кузнецовой великий князь приобрел на Английском проспекте особняк (дом 18) и стал его завсегдатаем. Анна Кузнецова родила от него пятерых детей. Все они получили фамилию Князевых.

Помимо того что цесаревич, а затем император Александр III расходился с Константином Николаевичем во взглядах на пути развития и обновления России, между ними существовали разногласия в области управления Морским министерством и создания Добровольного флота. Цесаревич не раз критически высказывался о деятельности великого князя как генерал-адмирала, управляющего флотом и морским ведомством. В свою очередь Константин Николаевич допускал язвительные колкости по поводу некомпетентности наследника.

Через три дня после гибели Александра II Константин Николаевич признался близкому к нему государственному секретарю Егору Абрамовичу Перетцу: «Что будет теперь, не знаю. Буду ждать. Кажется, мои акции плохи».

Александр III не скрывал своего отношения к Константину Николаевичу. Спустя две недели тот же Е. А. Перетц записал в дневник: «…Государь отозвался о великом князе Константине Николаевиче чрезвычайно неблагосклонно: «Я не могу его видеть; пусть уедет он куда хочет…».

В мае 1881 года Константин Николаевич уехал из Петербурга в Ореанду. Он отправился в Крым с Кузнецовой и их детьми. В Ореанде, после долгих колебаний, великий князь написал царю так называемое добровольное прошение об увольнении. 13 июля Александр III подписал высочайший указ Государственному совету: «Снисходя к просьбе Его Императорского высочества государя великого князя Константина Николаевича всемилостивейше увольняем Его высочество от должностей Председателя Государственного совета, Председательствующего в Главном комитете об устройстве сельского состояния и Председателя Особого присутствия о воинской повинности с оставлением в званиях генерал-адмирала, а также в прочих должностях и званиях».

В августе того же года любимый дворец великого князя в Ореанде сгорел из-за нелепой случайности. Константин Николаевич переселился в маленький домик, получивший название Адмиральского, а ранее известный как Императорский, поскольку здесь император Александр I в 1825 году почувствовал первые приступы болезни, которая вскоре свела его в могилу.

Осенью Константин Николаевич с Кузнецовой и детьми уехал во Францию — Ниццу и Париж. В Ореанду он вернулся весной следующего года. Великий князь надеялся со временем на свое возвращение в Петербург на другое поприще — ученое, на должность президента Академии наук и главного начальника разных обсерваторий и тому подобных учреждений. Однако в 1889 году Константин Николаевич тяжело заболел. Вследствие паралича у него отнялась левая сторона, пропала речь. Он переехал в Павловск.

Сергей Юльевич Витте писал: «Только когда перед своей смертью великий князь приехал в Петербург и поселился в Павловске в настоящей своей семье, император Александр III приехал к великому князю, отнесся к нему чрезвычайно благосклонно и почтительно, как к своему дяде. Тогда только, за несколько дней до смерти, великий князь понял всю доброту и честность государя и, мне известно, когда к нему подошел император, Константин Николаевич, уже не будучи в состоянии говорить, взял его руку и поцеловал в знак своего преклонения перед главой царской семьи».

Сын Константина Николаевича, Константин Константинович, ставший известным как поэт и скрывавшийся под псевдонимом «К. Р.», дает более точное описание поведения своего отца во время этой встречи в своем дневнике. 10 октября 1889 года он писал: «Папá плакал, закрывал лицо рукою, притягивал к себе государя и целовал его…» Умер Константин Николаевич в январе 1892 года в Павловске.

Судя по воспоминаниям современников, великий князь Константин Николаевич очень любил своего старшего сына Николая и не жалел ни средств, ни времени на его воспитание. Следуя традициям императорской династии, Николай Константинович стал военным. Первым из великих князей он окончил Николаевскую академию Генштаба, получил серебряную медаль и был зачислен в Конногвардейский полк. Став самостоятельным, Николай Константинович начал вести фривольную жизнь и к двадцати годам «заработал сифилис». Вскоре он увлекся симпатичной и обольстительной кокоткой — американкой Генриеттой Блекфорд (будущей писательницей Фанни Лир), намного старше его. Они отправились в путешествие по Европе. Николай всюду одаривал ее по-царски, делал дорогие подарки. Стремясь разорвать эту скандальную связь, великий князь Константин Николаевич добился того, что уже в звании полковника его сын был направлен в далекий Туркестан и принял участие в Хивинском походе. Однако разлука еще более сблизила влюбленных. Николай переводил на счет своей подруги огромные суммы…

О случившемся в апреле 1874 года рассказывает дневниковая запись военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина: «Сегодня утром государь (Александр II. — А. М.) растрогал меня своим глубоким огорчением; он не мог говорить без слез о позоре, брошенном на всю семью гнусным поведением Николая Константиновича. Государь рассказал мне все, как было; подробности эти возмутительны. Оказывается, что Николай Константинович после разных грязных проделок, продолжавшихся уже несколько лет, дошел наконец до того, что ободрал золотой оклад с образа у постели своей матери и похищал несколько раз мелкие вещи со стола императрицы. Все краденое шло на содержание какой-то американки, которая обирала юношу немилосердно. Всего хуже то, что он не только упорно отпирался от всех обвинений, но даже свалил вину на других, на состоящих при нем лиц. Государь довольно долго говорил об этом тяжелом для него семейном горе, несколько раз возвращался к нему в продолжение моего доклада, высказывал свое намерение исключить Николая Константиновича из службы, посадить в крепость, даже спрашивал мнения моего — не следует ли предать его суду. Я советовал не торопиться с решением и преждевременно не оглашать дела. Была речь о том, чтоб освидетельствовать умственные способности преступника: поступки его так чрезвычайны, так чудовищны, что почти невероятны при нормальном состоянии рассудка. Может быть, единственным средством к ограждению чести целой семьи царской было бы признание преступника помешанным (клептомания)».

Обо всем этом император рассказал цесаревичу Александру Александровичу.

Врачи, освидетельствовавшие Николая, доложили Александру II, что странности великого князя проявляются уже в том, что «он не только не опечален всем случившимся, но шутит и кажется совершенно равнодушным». Ему объявили, что он лишен чинов и орденов и будет в заточении без срока, что также было принято равнодушно. Государь провел семейный совет, в котором наряду с братьями императора присутствовал и цесаревич. На семейном совете было принято решение признать Николая Константиновича психически больным. Генриетта Блекфорд была арестована, но вскоре освобождена с условием безвозвратного выезда из России. Ей были запрещены любые контакты с великим князем. После переговоров у нее выкупили финансовые обязательства юноши на сто тысяч рублей и его завещание, хранившееся в американском посольстве.

Для великого князя Николая Константиновича началась новая жизнь в условиях постоянного контроля со стороны родителей, родственников и тайных надзирателей. Но это не помешало ему завести в Ореанде новый, не менее скандальный роман. Желая избавить великого князя от новой навязчивой любви, его переводят с одного места на другое. Наконец он прибывает в Оренбург. Там он увлекается идеей постройки железной дороги в Туркестан и… дочерью оренбургского полицмейстера Надеждой Александровной Дрейер. О тайном венчании вскоре становится известно, и вскоре же последовал специальный указ Священного синода о расторжении брака. Великого князя переводят на жительство в Самару, а оттуда в конце ноября 1880 года — под Петербург, в имение Пустынька.

После 1 марта 1881 года Николай Константинович обратился к Александру III с просьбой разрешить ему приехать в Петербург и «помолиться праху обожаемого монарха». На что молодой император резко ответил: «Сколько живу, ты не увидишь Петербурга». Тогда Николай Константинович заявил, что если его считают сумасшедшим, то он не будет присягать Александру III, так как «сумасшедших к присяге не приводят».

Вскоре местом пребывания ему был определен Ташкент. Инструкция туркестанскому генерал-губернатору, составленная П. А. Черевиным и утвержденная Александром III, предписывала «обращение с Его высочеством… как с частным лицом, а не членом Императорского дома». Инструкция в то же время разрешала Надежде Александровне Дрейер жить с великим князем, вследствие чего их брак был восстановлен. Николай Константинович переехал в Ташкент летом 1881 года и прожил там более тридцати пяти лет, до своей смерти в 1918 году.

Другой дядя Александра III — Николай Николаевич — был третьим сыном Николая I. Военную службу он начал в 1851 году в Конногвардейском полку. С 1852 года командовал бригадой. «Боевое крещение» прошел в Крымской войне. В марте 1855 года после воцарения на престоле его старшего брата Александра II был назначен членом Государственного совета. В январе 1856 года заключил брак с принцессой Александрой-Фредерикой-Вильгельминой Ольденбургской, получившей имя великой княгини Александры Петровны. От этого брака Николай Николаевич имел двух сыновей: великого князя Николая Николаевича (младшего) и великого князя Петра Николаевича.

С августа 1864 года был назначен командующим, а с августа 1867 года — главнокомандующим войсками гвардии и Петербургского военного округа. Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов — главнокомандующий Дунайской армией. По окончании войны в 1878 году так же, как и его брат великий князь Михаил Николаевич, произведен в фельдмаршалы. Вскоре по предложению младших братьев звания генерал-фельдмаршала был удостоен и Александр II. Таким образом, произошло уникальное событие в истории, когда на протяжении трех недель фельдмаршалами стали три родных брата. В апреле 1880 года в связи с болезнью Николай Николаевич был уволен от должности главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа.

Со вступлением на престол Александра III великий князь Николай Николаевич участвовал в работе различных комиссий, был почетным президентом Николаевской инженерной академии, почетным членом Императорской академии наук, Николаевской академии Генерального штаба, Императорского Русского географического общества, Михайловской артиллерийской академии, Медикохирургической академии, Петербургского университета, Пармской академии наук, почетным попечителем Московского зоологического сада, шефом ряда частей и подразделений.

В 1865 году Николай Николаевич познакомился с двадцатилетней артисткой балета Екатериной Гавриловной Числовой. С этого времени она стала его любовницей. Брак с Александрой Петровной по сути распался. Со временем Николай Николаевич обвинил ее в сожительстве со священником Николаевского дворца протоиереем В. И. Лебедевым (которого Константин Петрович Победоносцев называл великим негодяем), выгнал из Николаевского дворца, отобрав у нее все драгоценности и личные туалеты.

Великая княгиня Александра Петровна уехала к своим родственникам за границу, а затем, уже после смерти Александра II, обратилась к Александру III с письмом. Она просила разрешения поселиться в Киеве, и император согласился. В Киеве в районе бывшего Дионисьевского (ныне Бехтеревского) переулка великая княгиня Александра Петровна основала Свято-Покровский женский монастырь и стала его первой игуменьей. В монастыре была создана целая система благотворительных учреждений. Медицинские заведения обители отвечали последнему слову тогдашней науки и техники. В обители работали лучшие киевские врачи.

Екатерина Гавриловна Числова стала неофициальной супругой Николая Николаевича. Сама она и ее четверо детей от князя еще в 1883 году получили дворянское достоинство и фамилию Николаевых. По отзывам современников, Екатерина Гавриловна была довольно крупной блондинкой с черными глазами, великолепной фигурой и с несносным характером. Со временем она приобрела над великим князем огромную власть, заставляла его выполнять свои прихоти, причем устраивала громкие скандалы, о которых говорил весь Петербург.

Однако этим проблемы в семье Николая Николаевича Старшего не кончились. В один из дней 1887 года к нему обратился сын Николай Николаевич (младший) с просьбой о разрешении на брак с женщиной, с которой он жил уже десять лет и стремился иметь свой домашний очаг. Отец посоветовал обратиться за согласием к императору. Николай Николаевич передал слова отца великому князю Владимиру Александровичу. Тот, решив, что согласие отца уже есть, рассказал о просьбе императору. Александр III, в свою очередь, тоже дал согласие на брак.

Николай Николаевич Младший известил отца о разрешении на брак со стороны императора. Но отец заявил, что этому не бывать. Сын бежал от него, уехал в Царское Село. Там он пригласил всех своих знакомых на торжественный обед. Во время обеда Николай Николаевич Младший и его возлюбленная обменялись кольцами.

В это время отец, Николай Николаевич Старший, встретился с Александром III и рассказал всю правду. Выяснилось, что возлюбленной великого князя была сорокалетняя женщина — дочь лавочника из Гостиного двора. Мало того, она была замужем за каким-то царскосельским купцом, от которого имела двух взрослых дочерей.

Император возмутился, что его ввели в заблуждение, и отменил данное им согласие на брак. Говорят, в связи с этим Александр III лаконично заметил: «Я в родстве со всеми дворами Европы, однако с Гостиным двором в родстве быть еще не приходилось…»

В 1889 году великий князь Николай Николаевич Старший занемог. У него обнаружилась злокачественная опухоль десны (костоед), болезнь прогрессировала, перекинулась на мозг. Безнадежного Николая Николаевича Александр III отправил в Крым. Князь кончил жизнь 13 апреля 1891 года в Алупке и был погребен в Петропавловском соборе 26 апреля того же года.

Алексей Александрович был любимым братом Александра III, поэтому, как считалось, имел на него большое влияние.

У него был один недостаток: великий князь не был женат, а потому, по точному замечанию современника, «всегда находился под влиянием той дамы, с которой он в данное время жил».

По словам князя Гавриила Константиновича, «он был очень похож на своего брата, Александра III, но красивее его». Алексей Александрович был человеком атлетической силы, обладал большой жизненной энергией и любил военно-морскую среду, в которой провел большую часть своей жизни. Он жил в прекрасном дворце на Мойке, где иногда устраивал балы, весьма блестящие и роскошно обставленные. Эти балы Александр III временами посещал.

С конца 1860-х годов великий князь состоял в связи с фрейлиной императрицы, дочерью известного поэта Василия Андреевича Жуковского Александрой Васильевной Жуковской. В 1871 году он просил мать, императрицу Марию Александровну, разрешить им повенчаться, но получил категорический отказ. Они все же тайно обвенчались в Италии, но Александр II брак аннулировал.

В конце 1871 года Александра Васильевна родила в Зальцбурге сына Алексея, получившего титул барона Седжиано. Указом Александра III от 21 марта 1884 года барон Алексей Седжиано был возведен в графское Российской империи достоинство с присвоением ему отчества Алексеевич и фамилии Белевской.

После романа с А. В. Жуковской Алексей Александрович не на шутку увлекся младшей сестрой знаменитого генерала Михаила Дмитриевича Скобелева, красавицей Зиной (или, как он звал ее, Зинок). Зинаида Дмитриевна с 1878 года состояла в морганатическом браке с герцогом Евгением Максимилиановичем Лейхтенбергским. В 1889 году она получила титул графини Богарне.

Великий князь Алексей Александрович стал неизменным спутником четы Лейхтенбергских. Герцог, «услужливый муж, почти постоянно пьяный», смотрел на этот роман сквозь пальцы, поэтому во время совместного путешествия по Европе неразлучную троицу нарекли manage royal a trois — «августейшая любовь втроем». «Герцог, — писал А. А. Половцев, — лишенный всякого нравственного чувства негодяй, промышляющий тем, что вел. князь Алексей Александрович без памяти влюблен в жену герцогиню Богарнэ, которая вместе с мужем вытягивают из Алексея Александровича как можно больше денег».

Зинаида Дмитриевна с мужем часто посещала дворец великого князя, где чувствовала себя хозяйкой. Она открыто хвастала большим бриллиантом, полученным в подарок от Алексея Александровича по случаю своего дня рождения. Естественно, что свет не упускал случая, чтобы позлословить о троице, и эти сплетни доходили до Александра III.

Позднее А. А. Половцев отмечал в своем дневнике: «Алексей… просит позволения поехать в Париж навестить Зину Богарнэ, о чем последняя прислала телеграмму через своего мужа… Государь очень смущен этим ходатайством, говорит, что разрешил бы эту поездку, если бы была хоть какая-нибудь возможность устроить ее под предлогом посещения строящихся за границей судов».

Император волей-неволей был вынужден знать обо всех «семейных» перипетиях, мало того, принимать решения, дабы разрешить проблемы, вызванные этими самыми перипетиями. Но, как точно отметил в своих дневниках А. А. Половцев, это «смущало» Александра III. Ведь он искренне считал, что любые частные неурядицы бросают тень на всю императорскую семью, долженствующую быть образцом для миллионов подданных.

В начале июля 1882 года в Гатчинский дворец прибыл, казалось бы, обычный груз — ящики. Затем эти самые ящики принесли в кабинет императора. Распаковали и извлекли оттуда странного вида аппарат. Это был телефон.

Император взял в руки приспособление в виде небольшого раструба для слушания и микрофон для того, чтобы говорить. Так в России была открыта первая междугородная телефонная линия. Она связала Петербург с Гатчиной, а точнее, Зимний и Гатчинский дворцы.

В следующем, 1883 году вступила в строй телефонная линия Петербург — Петергоф. В 1884 году в кабинете Александра III появилось электрическое освещение — две электрические лампы на рабочем столе. В 1885 году открылась телефонная линия Петербург — Царское Село.

Но, несмотря на очевидное преимущество нового способа сообщения, члены царской фамилии так и не смогли отказаться от более привычного — написания писем.

А вот в июле 1885 года Александр III и императрица Мария Федоровна письма друг другу не писали, так как вместе отправились в Великое княжество Финляндское с официальным визитом. Отправились в сопровождении многих членов царской семьи — брата, великого князя Сергея Александровича, и его супруги Елизаветы Федоровны, а также сыновей: цесаревича Николая и великих князей Георгия, Алексея и Павла.

Конечной целью поездки был город Вильманстранд, современная Лаппеенранта. Там должны были проходить смотр и маневры войск, в которых впервые участвовали финские войска, созданные в ходе военной реформы 1878 года. Национальная финская армия не могла быть выведена за пределы княжества для имперских нужд и предназначалась лишь для обороны финской территории. Первый призыв в национальную армию состоялся в 1881 году. Армия состояла из финнов, главнокомандующим считался император, в Финляндии войсками руководил генерал-губернатор.

Мировая и российская пресса внимательно следила за этой поездкой. Так, петербургские «Новости» и «Биржевая газета» публиковали ежедневные подробные отчеты.

23 июля яхта «Держава» с императорской семьей на борту прибыла к причалу на остров Транзунд. На нем еще со времен Петра была возведена одноименная крепость. Отсюда, пересев на яхту «Александрия», отправились в Выборг.

Выборг, как и вся Финляндия, готовился к встрече высоких гостей. На пристани, пристроенной к Абоскому мосту, был возведен «роскошный павильон, разукрашенный цветами, гирляндами и флагами». При выезде с моста соорудили триумфальную арку «из одной зелени и цветов… вся Екатерининская улица… до самого поворота к вокзалу, украшена гирляндами, флагами, коврами». По всему протяжению зданий русских казарм тянулись «арматуры из штыков и банников вперемешку с целою массою зелени». Порядок в городе охраняли «вольные пожарные команды города в полном своем составе».

Как только почетные гости сошли на пристань, находившийся в павильоне хор из ста пятидесяти девушек исполнил гимны: русский «Боже, Царя храни!» и финский «Наша родина».

Затем, приветствуемые почетным караулом и оркестром Красноярского полка, император и сопровождавшие его лица проследовали к экипажам и по Екатерининской улице направились к Спасо-Преображенскому собору.

Александр III принял участие в судьбе главной достопримечательности Выборга — Выборгского замка. Пожар 1856 года нанес башне Святого Олафа и главному корпусу значительные повреждения. После пожара был выдвинут ряд проектов по восстановлению и использованию замка. В 1885 году губернский архитектор Я. Аренберг разработал проект реставрации замка и приспособления его под исторический музей, библиотеку, городские архивы. По повелению Александра III «на особые средства, ассигнованные по смете военного ведомства», замок был отремонтирован силами этого ведомства.

Из Великого княжества Финляндского вернулись в первых числах августа. И вскоре император отправился на встречу с императором Австро-Венгрии Францем Иосифом.

Франц Иосиф пригласил Александра III в небольшой моравский городок Кремзир. С обеих сторон на встрече присутствовали министры иностранных дел. Это была очередная попытка Петербурга и Вены смягчить свои отношения. Но встреча, проходившая в течение двух дней — с 13 по 14 августа, результата не принесла. Обострившиеся противоречия между державами привели к тому, что уже к концу года «Союз трех императоров» фактически перестал существовать.

Хотя одна точка соприкосновения интересов России и Германии сохранялась. Еще в апреле 1881 года Александр III выступил с предложением созвать международную конференцию для борьбы с анархистами и террористами. Однако провести эту конференцию не удалось. Впоследствии Германия, как и некоторые другие державы, приняла русскую точку зрения на этот вопрос. В результате обмена нотами 1 января 1885 года Россия и Германия пришли к выводу, что политическая цель преступления в любом случае не может служить отказом к выдаче преступника.

Лондон, несмотря на трехлетние усилия Петербурга, отказался включить в конвенцию об экстрадиции соглашение о выдаче лиц, посягнувших на главу государства и членов его семьи. Это настраивало против Англии как Россию, так и Германию. Вскоре Англия, озабоченная наступательной политикой России в Средней Азии, развязала кампанию против России и попыталась втянуть в конфликт Австро-Венгрию и Германию. Однако «железный канцлер» Бисмарк рекомендовал венскому двору не втягиваться в вооруженный конфликт, по крайней мере до тех пор, пока Англия сама не вступит в войну с Россией.

Оберегая Россию от войны, Александр III прекрасно понимал, что только сильная страна может, хотя бы отчасти, гарантировать себе безопасность. Такой силой должен быть новый российский флот. 15 мая 1883 года по случаю столетия Черноморского флота Александр III подписал высочайшую грамоту.

В ней говорилось: «Начатою ныне постройкою кораблей призываю вновь сей доблестный флот на преемственное для него поприще чести, пользы и славы… Связуя знамения минувшего упованием на славное будущее, я повелел окончить строящийся в Севастополе над могилами адмиралов храм Святого равноапостольного князя Владимира».

Весной 1886 года император отправился на юг России. На верфях города Николаева он присутствовал при спуске второго нового броненосного стального двухвинтового корабля — «Екатерина II».

6 мая 1886 года в присутствии императора и его сына цесаревича Николая в Севастополе был спущен на воду броненосец «Чесма». Александр III прекрасно помнил условия позорного Парижского мира 1855 года, по которому России было запрещено иметь на Черном море военный флот, и поэтому решил, что строить и спускать на воду новые боевые корабли надо именно на Черном море, в Севастополе, где коалиция европейских держав унизила русское имя в 1855 году.

Великий князь Александр Михайлович писал об императоре:

«Он жаждал мира, сто лет нерушимого мира. Только открытое нападение на Россию заставило бы Александра III участвовать в войнах.

Горький опыт XIX века научил Царя, что каждый раз, когда Россия принимала участие в борьбе каких-либо европейских коалиций, ей приходилось впоследствии лишь горько об этом сожалеть. Александр I спас Европу от Наполеона I, и следствием этого явилось создание на западных границах Российской империи могучих Германии и Австро-Венгрии. Его дед Николай I послал русскую армию в Венгрию для подавления революции 1848 г. и восстановления Габсбургов на венгерском престоле, и в благодарность за эту услугу император Франц Иосиф потребовал себе политических компенсаций за свое невмешательство во время Крымской войны.

Император Александр II остался в 1870 году нейтральным, сдержав, таким образом, слово, данное императору Вильгельму I, а восемь лет спустя на Берлинском конгрессе Бисмарк лишил Россию плодов ее победы над турками».

Но не только мощный флот гарантировал безопасность, но и модернизированная по последнему слову военной техники армия. Поэтому с черноморского побережья император поехал в Москву, где провел смотр войск.

В августе и сентябре того же года Александр III находился в Брест-Литовске на маневрах войск Виленского и Варшавского округов.

Лозунг «Россия для русских» любят приписывать Александру III. Но в действительности никакие документы эту фразу не подтверждают.

А правдой является то, что Александр III, имевший по происхождению всего одну шестьдесят четвертую русской крови, по своему характеру и по душевному складу был русским человеком. Как отмечал российский военачальник и дипломат Александр Александрович Мосолов, император «стремился быть русским и проводить это во всем, что касалось его личной жизни… Во всем, что он делал, ясно виделась мысль: чтобы быть русским, не надо быть чересчур лощеным».

В обыденной жизни Александр III не допускал использования никаких иностранных языков, хотя и знал их. Он чтил и сохранял русские традиции и обычаи, хорошо знал и любил русскую историю. Это по его указу в Министерстве иностранных дел все делопроизводство и переписка стали вестись на русском языке. Владение русским языком стало обязательным для всех сотрудников министерства. Этим император раз и навсегда уничтожил странную привилегию дипломатов, укоренившуюся со времен Александра I, — не знать русского языка, равно как и монополию иноземцев на право занимать русские дипломатические посты за границей.

Интересам всего государства неизменно отводилось первенствующее место в отношениях с окраинами. И все, что носило на себе печать сепаратизма, хотя и оставалось до времени терпимым, не могло рассчитывать на содействие правительства.

Главной целью национальной политики самодержавия было не создание режима исключительного благоприятствования для этнических русских, а обеспечение единства и неделимости Российской империи.

Сергей Юльевич Витте писал:

«Император Александр III относился глубоко сердечно ко всем нуждам русского крестьянства в частности и русских слабых людей вообще. Это был тип действительно самодержавного монарха, самодержавного русского царя; а понятие о самодержавном русском царе неразрывно связано с понятием о царе как о покровителе-печальнике русского народа, защитнике русского народа, защитнике слабых, ибо престиж русского царя основан на христианских началах; он связан с идеей христианства, с идеей православия, заключающейся в защите всех слабых, всех нуждающихся, всех страждущих, а не в покровительстве нам, которым Бог дал по самому рождению нашему или вообще благодаря каким-нибудь благоприятным условиям особые привилегии, т. е. нам, русским дворянам, и в особенности русским буржуа, которые не имеют того хорошего, того благородного, что встречается во многих русских дворянах, но зато в избытке имеют все то нехорошее, что дают излишества жизни, обесценение ценности чужого труда, а иногда и чужого сердца.

Я убежден в том, что если бы императору Александру III суждено было продолжать царствовать еще столько лет, сколько он процарствовал, то царствование его было бы одно из самых великих царствований Российской империи».

В царствование Александра III произошел решительный переворот в понятиях о русских интересах.

До его вступления на престол Прибалтийский, или Остзейский, край — территория Российской империи, состоявшая из трех губерний — Курляндской, Лифляндской и Эстляндской, — жил совершенно обособленной от внутренней России жизнью. Дворянские и городские сословия этого края старались оградить себя от всякого вмешательства петербургской, то есть правительственной, власти. И, что удивительно, нередко находили поддержку у генерал-губернаторов, присланных туда из Петербурга.

Александр III знал об этом не понаслышке. Еще наследником престола он несколько раз посещал Гапсаль — городок на северо-западе Эстляндской губернии. Его поражали и угнетенное состояние Православной церкви, и насильственное онемечивание населения, и полное устранение центральной государственной власти в законодательных и судебных делах.

Вступив на престол, Александр III решил выяснить истинное положение дел в крае. С января 1882 года по октябрь 1883 года была проведена сенаторская ревизия двух губерний — Лифляндской и Курляндской. Во главе комиссии был поставлен сенатор Николай Авксентьевич Манасеин. Ревизия вскрыла много проблем, и Александру III стало понятно, что дальнейшее откладывание реформ управления Прибалтийским краем сделалось невозможным.

Главным принципом, положенным в основу реформ, было сближение края с внутренними губерниями и полное восстановление авторитета государственной власти. Исполнительная власть была изъята из рук местного дворянства, а это повело за собой реформу полицейских учреждений. Вслед за этим последовало назначение в край на должности губернаторов, попечителей округа, начальников отдельных ведомств людей из Петербурга и Москвы. И скрывать от правительственной власти злоупотребления стало почти невозможно.

В 1884 году Александр III вернул городу Дерпту имя Юрьев, данное ему еще Ярославом Мудрым. В 1885 году высочайшим указом во всех правительственных и общественных учреждениях была введена переписка на русском языке. И уже ко второй половине царствования русский язык, как язык государственный, занял подобающее место во всех учреждениях и школах края — как правительственных, так и частных.

Важно отметить, что в балтийских губерниях русский язык вытеснял не местные латышский и эстонский языки, а немецкий. То есть речь шла о борьбе не против местной национальной культуры, а за утверждение русского влияния взамен существовавшего немецкого.

Без внимания Александра III не осталась и Финляндия. Стремления финнов к обособленности усилились в царствование Александра II. Манифестом 1860 года финнам было дано право чеканить свою монету, в 1878 году — разрешено держать свою армию. Такие привилегии привели к тому, что финны не допускали употребления русского языка в присутственных и общественных местах, не допускали и тех, кто исповедовал православие, к некоторым государственным должностям.

Александр III решил изменить положение дел.

В 1883 году он поднял вопрос о неправомерном существовании Финляндской таможенной границы, отделявшей российские области одну от другой. Потом последовало высочайшее повеление о приведении таможенной и монетной системы Финляндии в соответствие с системами империи. Почтовые учреждения Финляндии поступили в ведение Министерства внутренних дел, причем для служащих в них было введено обязательное знание русского языка.

В последние годы царствования Александра III активно сносились преграды к объединению Финляндии с остальной Россией. В Петербурге был упразднен Комитет по финляндским делам, преобразован финляндский сенат, учреждено особое совещание высших русских государственных сановников для рассмотрения вопроса о финляндской конституции, а для разработки этого вопроса — особая комиссия. Кроме того, создана комиссия для выработки проекта преобразования финской армии и объединения ее с общеимперской русской армией.

Не осталась в стороне от внимания Александра III и Польша.

С 1867 года Польша стала называться Привисленским краем, а губернии Царства Польского — губерниями Привисленскими. На этот край распространилось общеимперское административное устройство.

В 1885 году был упразднен Польский банк, превращенный в Варшавскую контору Петербургского банка, прекратилось обращение польской монеты.

17 марта 1887 года последовал высочайший указ об установлении особых правил относительно приобретения иностранцами в собственность или в срочное владение и пользование недвижимых имуществ в губерниях Привисленского края и в губерниях Бессарабской, Виленской, Витебской, Волынской, Гродненской, Киевской, Ковенской, Курляндской, Лифляндской, Минской и Подольской. В указе императора Александра III говорилось, что иностранные подданные не могут впредь приобретать в этих губерниях какими бы то ни было способами и на каком бы то ни было из допускаемых общими и местными законами основании права собственности на недвижимые имущества, а равно права владения и пользования недвижимыми имуществами. Этим же указом был установлен порядок наследования имуществ в России иностранными подданными.

12 марта 1892 года последовало высочайшее повеление о прекращении иностранной колонизации в Волынской губернии. Там иностранцам отныне было запрещено селиться вне городов. Появление этого закона имело большое значение и для других губерний.

С этого времени начался усиленный переход иностранцев-колонистов, в основном немцев, в русское подданство, в школах стал входить в употребление русский язык, немецкие названия населенных пунктов стали переименовываться в русские.

Александра III порой считают виновным в обострении так называемого еврейского вопроса. Появление этого мифа вызвано вполне понятными причинами. Сразу после убийства императора Александра II на юге, юго-западе, в Малороссии, Белоруссии и Привисленском крае прошел ряд погромов еврейского населения. Уже тогда на встрече с делегацией видных столичных евреев Александр III заявил, что преступники лишь прикрываются антиеврейскими лозунгами, так как имеют целью «произведение смут вообще».

3 мая 1882 года увидели свет «Временные правила о евреях». Эти правила ставили своей целью не допустить антиеврейских беспорядков и уж тем более погромов. Но эти правила вводили ряд стеснительных по отношению к евреям мер. Евреи лишены были права в пределах черты оседлости селиться вне городов и местечек, за исключением существующих земледельческих колоний.

В апреле 1883 года была создана комиссия под председательством графа Константина Ивановича Палена для подготовки фундаментального законодательного акта о евреях. Этот закон должен был заменить Временные правила 1882 года. Большинство членов комиссии высказались за постепенное снятие всех ограничений и уравнение евреев в правах с остальным населением.

10 июля 1887 года министр народного просвещения И. Д. Делянов с одобрения министра внутренних дел Д. А. Толстого издал циркуляр, устанавливавший процентную норму приема еврейской молодежи в средние и высшие учебные заведения: не более десяти процентов в черте оседлости, пять процентов вне ее и три процента в столицах.

В 1888 году во главе комиссии по подготовке фундаментального законодательного акта о евреях был поставлен Вячеслав Константинович Плеве, разработавший за два года проект закона, состоявший из сорока пунктов. Но Министерство внутренних дел так и не представило этот проект на обсуждение Государственного совета.

7 марта 1884 года в Гатчину приехал гость, которого принимали с особой теплотой. Это был композитор Петр Ильич Чайковский. Александр III и Мария Федоровна высоко ценили его музыку.

«…Вчера я ездил в Гатчину, представлялся государю и государыне, — сообщал композитор о своем визите фон Мекк 8 марта 1884 года. — И тот и другая были крайне ласковы, внимательны, я был тронут до глубины души участием, высказанным мне государем… Государь говорил со мной очень долго, несколько раз повторяя, что очень любит мою музыку, и вообще обласкал меня вполне…»; «…Государь велел в будущем сезоне поставить «Онегина», — извещал Петр Ильич фон Мекк. — Роли уже розданы и хоры уже разучиваются…»

Опера «Евгений Онегин» была поставлена в 1884 году при поддержке императора сначала в Санкт-Петербурге, потом в Москве.

18 января 1885 года Петр Ильич Чайковский писал фон Мекк: «…После свадебного обеда я поехал прямо в Б[ольшой] Театр, где происходило пятнадцатое представление «Онегина» в присутствии государя, императрицы и других членов царской фамилии. Государь пожелал меня видеть, пробеседовал со мной очень долго, был ко мне в высшей степени ласков и благосклонен, с величайшим сочувствием и во всех подробностях расспрашивал о моей жизни и о музыкальных делах моих, после чего повел меня к императрице, которая в свою очередь оказала мне очень трогательное внимание…»

Александр Александрович и Мария Федоровна до восшествия на престол в 1881 году часто посещали оперу и были знакомы со всеми музыкальными новинками и оперными постановками. Они регулярно устраивали у себя концерты и музыкальные вечера. После переезда в Гатчину возможность выехать в оперу или на концерт выпадала уже не так часто. А когда это случалось, то воспринималось как настоящий праздник.

Александр с искренней радостью пишет сыну, цесаревичу Николаю, об одном из таких случаев: «Сегодня 14 января были в первый раз в опере, давали «Ромео и Джульетту», пели оба брата Решке (польские оперные певцы, солисты Гранд-oпepá в Париже.—Л. М.) и англичанка Мельба. Отлично, а Решке-тенор просто наслаждение, и поет и играет превосходно».

14 сентября 1886 года император писал Николаю из Спады — имения под Варшавой, места императорской охоты. Писал о посещении крестьянскими детьми соседних школ и оркестра рабочих Жирардовской фабрики: «Все это вместе пело и играло и действительно очень мило. Дети — мальчики и девочки все в национальных костюмах, и общая картина была прелестна; детей было более 200 ч[еловек]. Потом они танцевали национальный танец под звуки того же оркестра, и действительно премило, и веселились сами преисправно… После этого пришли певцы из Томашево, тамошние фабриканты: Лидертафель (мужское хоровое общество) и отлично пропели несколько номеров и между прочим «Коль славен».

Император и императрица не просто любили музыку, но и сделали много для увековечения памяти великих русских композиторов. При одобрении императора и его содействии была организована всенародная подписка на памятник замечательному русскому композитору Михаилу Ивановичу Глинке. Памятник в Смоленске был торжественно освящен 20 мая 1885 года. А когда в 1892 году праздновался пятидесятилетний юбилей оперы «Руслан и Людмила», с согласия императора одна из улиц Санкт-Петербурга была названа именем Глинки.

С большим вниманием относился государь к творчеству гениального пианиста Антона Григорьевича Рубинштейна.

Его пятидесятилетний юбилей был торжественно отмечен российской музыкальной общественностью.

При одобрении императора был освящен памятник великому польскому композитору Фридерику Шопену.

Император пожаловал первой в России профессиональной женщине-композитору Валентине Семеновне Серовой (матери будущего живописца Валентина Серова) три тысячи рублей на издание полного собрания музыкально-критических статей ее мужа — композитора и музыкального критика Александра Николаевича Серова. Серов был первым, кто употребил термин «симфонизм»; он активно пропагандировал творчество Михаила Ивановича Глинки, Александра Сергеевича Даргомыжского и других выдающихся композиторов.

На протяжении многих лет между Петром Ильичем Чайковским и Александром III существовали уважительные и очень доверительные отношения. Император оказал композитору не одну услугу, исполнял его просьбы, связанные с постановкой опер на сценах императорских театров Санкт-Петербурга и Москвы, оказывал ему значительную материальную поддержку.

Когда у композитора возник конфликт с дирекцией театра «Московская опера», которая не хотела соглашаться с намерением оркестра Чайковского исполнять впервые в свой бенефис его оперу «Черевички», композитор через великого князя Константина Константиновича Романова пытался привлечь для разрешения конфликта императора Александра III.

9 сентября 1886 года в письме на имя того же великого князя Константина Константиновича Петр Ильич Чайковский просил содействия испросить «милостивого дозволения» у государыни императрицы посвятить ей двенадцать романсов (в их числе: «Вчерашняя ночь» и «За окном в тени мелькает…» на слова А. С. Хомякова, «Я тебе ничего не скажу…» на слова А. А. Фета, «О, если б знали Вы…» на слова А. С. Пушкина, «Простые слова» на слова П. И. Чайковского, «Ночи безумные», «Ночь» («Отчего я люблю тебя…») и «Песнь цыганки» на слова Я. П. Полонского, «Прости» на слова Н. А. Некрасова, «Нам звезды кроткие сияли» на слова А. Н. Плещеева), а также, если «государю не покажется слишком смелым мое пламенное желание, посвятить ему же последнюю и, вероятно, лучшую мою оперу «Чародейка».

Оценивая вклад императора в развитие в России духовной музыки, Чайковский в одном из писем фон Мекк в 1886 году отмечал: «Вообще в последнее время наша духовная музыка начинает идти по хорошей дороге вперед. Виновником этого движения — сам Государь, очень интересующийся совершенствованием ее и указывающий, по какому пути нужно идти. Со мной он дважды беседовал об этом предмете, и все мои последние вещи написаны по его приглашению и в том духе, которого он желает…»

В 1888 году последовали распоряжения Александра III о назначении великому композитору пожизненной пенсии в три тысячи рублей серебром. 2 января 1888 года Чайковский писал фон Мекк: «Сегодня, милый друг, я получил очень важное и радостное известие. Государь назначил мне пожизненную пенсию в три тысячи рублей серебром, меня это не столько еще обрадовало, сколько глубоко тронуло».

Император Александр III и императрица Мария Федоровна посещали практически все оперные постановки П. И. Чайковского. 4 декабря 1899 года император писал из Гатчины в Абастумани больному туберкулезом сыну Георгию: «…Вечером были во французском театре с Павлом и Alix. Это в первый раз мы были в театре в эту осень, в среду 5 декабря собираемся пойти на генеральную репетицию новой оперы Чайковского «Пиковая дама». Музыка, говорят, прелестная и напоминает «Евгения Онегина».

В 1892 году в Санкт-Петербурге с успехом прошли опера Чайковского «Иоланта» и балет «Щелкунчик», и Петр Ильич в письме брату Анатолию Ильичу Чайковскому, сообщая о их успешной постановке, особо подчеркивал, что император Александр III «был очень доволен его произведениями». Он писал: «Милый Толя! Опера и балет имели вчера большой успех. Особенно опера всем очень понравилась. Накануне была репетиция с Государем. Он был в восхищении, призывал в ложу и наговорил массу сочувственных слов. Постановка того и другого великолепна, — глаза устают от роскоши…».

Когда в октябре 1893 года великий композитор неожиданно скончался, его похороны были организованы за счет императора. От Александра III был прислан роскошный венок. В день похорон были отменены лекции в учебных заведениях Петербурга. Сотни тысяч людей приняли участие в похоронах своего любимого композитора.

Александр III оказал прямую поддержку становлению русской оперы в России. Как радетель всего русского, он приказал расширить состав оркестра, хора, а также увеличить жалованье участникам. А. А. Берс писал в своих воспоминаниях, что высокое покровительство помогло композитору и дирижеру Эдуарду Францевичу Направнику «поднять оперу на должную высоту и привело к закрытию в 80-х годах дорогостоящей итальянской оперы».

Большую поддержку оказал император и Московской консерватории. Когда министр финансов Иван Алексеевич Вышнеградский по просьбе своего зятя Василия Ильича Сафонова, дирижера Московской консерватории, обратился в 1893 году к Александру III с просьбой выделить необходимые для перестройки здания консерватории суммы, император тут же распорядился выдать четыреста тысяч рублей.

13 февраля после Уланского бала в Зимнем дворце император с императрицей уехали домой в Гатчину. Через две недели Александр III вернулся в Петербург. Он остановился в Аничковом дворце.

1 марта 1887 года, в день седьмой годовщины со дня трагической гибели отца, Александр III отправился утром в Петропавловский собор, где отслужили панихиду.

Император вернулся в Аничков дворец, и следом со срочным сообщением прибыл министр внутренних дел граф Дмитрий Андреевич Толстой. Он сообщил царю, что накануне начальник Санкт-Петербургского секретного отделения получил агентурным путем сведения о том, что кружок злоумышленников намерен произвести в ближайшее время террористический акт и что в распоряжении этих лиц имеются «метательные снаряды», привезенные в Петербург из Харькова.

1 марта была слишком памятная дата, и поэтому начальник секретного отделения, не дожидаясь царской резолюции, приказал немедленно задержать выслеженных агентами лиц. Около одиннадцати часов утра на Невском проспекте были арестованы пять студентов Петербургского университета. Все они ждали возвращения царя с панихиды из Петропавловской крепости. У троих из них, П. И. Андреюшкина, В. Д. Генералова и В. С. Осипанова, при обыске были обнаружены «метательные снаряды». «Снаряды» представляли собой три металлических цилиндра, заполненных свинцовыми обрезками, шрапнелью и стрихнином. Один из «снарядов» был спрятан в толстую книгу — «Терминологический медицинский словарь Гринберга». Показания арестованных одновременно с ними сигнальщиков — Канчера и Горкуна — позволили жандармам быстро выявить остальных участников террористической организации, руководящую роль в которой играли студенты А. И. Ульянов и П. Я. Шевырев.

В Департаменте полиции немедленно составили доклад об аресте террористов. Доклад этот за подписью Дмитрия Андреевича Толстого отправили царю с кратким извещением о заговоре и небольшими биографическими справками об арестованных.

Император написал на докладе: «На этот раз Бог нас спас, но надолго ли? Спасибо всем чинам полиции, что не дремлют и действуют успешно, — все, что узнаете более, присылайте».

Поначалу царь не придал особенного значения аресту студентов. Когда «во избежание преувеличенных толков» граф Толстой попросил разрешения напечатать особое извещение, царь на докладе написал резолюцию: «Совершенно одобряю и вообще желательно не придавать слишком большого значения этим арестам. По-моему, лучше было бы, узнавши от них все, что только возможно, не предавать их суду, а просто без всякого шума отправить в Шлиссельбургскую крепость — это самое сильное и неприятное наказание. Александр».

2 марта Д. А. Толстой представил «проект правительственного сообщения»: «1 сего марта на Невском проспекте около 11 часов утра задержаны три студента Санкт-Петербургского университета, при коих по обыску найдены разрывные снаряды. Задержанные заявили, что они принадлежат к тайному преступному сообществу, а отобранные снаряды по осмотру их экспертом оказались заряженными динамитом и свинцовыми пулями, начиненными стрихнином». Это сообщение Александр III признал «совершенно достаточным».

Следствие выяснило, что в 1886 году в Петербурге возникла террористическая группа «Народной воли», организатором которой стал студент Петербургского университета Александр Ильич Ульянов. В группе было около полутора десятка человек — преимущественно студенты университета. 1 марта 1887 года они подготовили покушение на Александра III. Однако полиция уже наблюдала за одним из заговорщиков — Андреюшкиным и через него вычислила других членов группы. Всех их немедленно арестовали.

5 марта на стол императора легло новое донесение министра внутренних дел:

«Дальнейшим расследованием обстоятельств дела, о разрывных снарядах, задержанных 1-го сего марта, выясняется, что еще 3-го января было предложено Генералову принять участие в покушении на жизнь Государя Императора и приготовить квартиру, в которой можно устроить склад для выделки разрывных снарядов.

В конце января Генералов, по поручению тех же лиц, склонил Андреюшкина, уже раньше принимавшего участие в приготовлении, взять на себя роль метальщика, и только в 20-х числах февраля состоялось знакомство Генералова и Андреюшкина с третьим метальщиком Осипановым.

По словам Генералова, упорно отказывающегося назвать имена, он имел сношение по этому делу с тремя лицами, которые представляли из себя так называемую террористическую фракцию и в действительности руководили приготовлениями к преступлению. Лица эти потому не приняли на себя роли исполнителей, говорит Генералов, что неудобно ходить по Невскому со снарядами людям, находящимся под наблюдением полиции.

Сопоставляя изложенные сведения с прочими данными, надлежит прийти к заключению, что во главе преступного предприятия стояли студенты: Шевырев, Говорухин и Ульянов, из которых последние двое в действительности находились под наблюдением полиции. Образ действий названных трех лиц приводит к тому же заключению: Шевырев выехал из Петербурга в половине февраля, Говорухин скрылся, оставив письмо о самоубийстве, а Ульянов, в первых числах февраля, нанялся учителем к земской акушерке Ананьевой, проживающей во 2-м Парголове. Прожив у Ананьевой два дня, Ульянов вернулся в Петербург, а между тем разные химические препараты, служащие для выделки взрывчатых веществ, направлялись на его имя во 2-е Парголово, через посредство Новорусского — жениха дочери акушерки Ананьевой.

Студент Пилсудский, который в г. Вильно свел прибывшего за азотной кислотой Канчера с «Антоном», показал, что «Антон» есть бывший ученик железнодорожного училища Антон Гнатовский. Для задержания его и расследования по г. Вильно вчера выехали туда товарищ прокурора и жандармский офицер.

Участие в набивке снарядов динамитом студента Лукашевича подтверждает и мещанин Волоков, приходивший вместе с Канчером в квартиру Ульянова».

Затем Толстой ознакомил императора с протоколом допроса Александра Ульянова, составленным 4 марта, сразу после ареста. Показания его были такими:

«Я признаю свою виновность в том, что, принадлежа к террористической фракции партии «Народной Воли», принимал участие в замысле лишить жизни Государя Императора.

Участие мое выразилось в следующем: в феврале этого года, в точности времени определить не желаю, я приготовлял некоторые части разрывных метательных снарядов, предназначавшихся для выполнения этого замысла, а именно: часть азотной кислоты для приготовления динамита и часть белого динамита, количество которого определить отказываюсь; затем я приготовлял часть свинцовых пуль, предназначавшихся для заряжения снарядов, для чего я резал свинец и сгибал из него пули, но стрихнином пуль не начинял.

Потом мне были доставлены два жестяные цилиндра для метательных снарядов, которые я набил динамитом и отравленными стрихнином пулями, также мне доставленными; перед этим я приготовил два картонных футляра для снарядов и оклеил их коленкоровыми чехлами. В каком состоянии были в это время запалы снарядов, я не припомню. По набивке этих снарядов, я их возвратил.

Собственно фактическое мое участие в выполнении замысла на жизнь Государя Императора этим и ограничивалось, но я знал, какие лица должны были совершить покушение, т. е. бросать снаряды. Но сколько лиц должны были это сделать, кто эти лица, кто доставлял ко мне и кому я возвратил снаряды, кто вместе со мной набивал снаряды динамитом, я назвать и объяснить не желаю; в приготовлении третьего снаряда я не участвовал и его у себя не хранил; мне известно, что всех снарядов было три, по крайней мере, я не слышал, чтобы было больше снарядов. Ни о каких лицах, а равно ни о называемых мне теперь Андреюшкине, Генералове, Осипанове и Лукашевиче никаких объяснений в настоящее время давать не желаю.

Точно времени, назначенного для выполнения покушения, я определить не могу, а сделать это приблизительно в настоящее время отказываюсь».

Императору доставили «Программу террористической фракции партии Народной Воли», написанную лично Александром Ульяновым. В ней были высказаны требования, необходимые «для обеспечения политической и экономической независимости народа и его свободного развития». Первая резолюция, которую поставил на ней царь, гласила: «Это записка даже не сумасшедшего, а чистого идиота».

«…Террор, — говорилось в программе, — должен действовать систематически и, дезорганизуя правительство, окажет огромное психологическое воздействие: он поднимет революционный дух народа, подорвет обаяние правительственной силы и подействует пропагандистским образом на массы. Фракция стоит за децентрализацию террористической борьбы: пусть волна красного террора разольется широко и по провинции, где система устрашения еще более нужна, как протест против административного гнета…»

Первой задачей «Народной воли» было убийство Александра III. В представлении революционеров царь был главой реакции и его смерть могла не только порадовать свободолюбивую Россию, но и содействовать проведению новых форм государственной жизни.

1 апреля всем обвиняемым по делу о подготовке покушения на императора было вручено обвинительное заключение.

Особое присутствие Правительствующего сената 15 апреля вынесло приговор. Пятеро обвиняемых — П. И. Андреюшкин, В. Д. Генералов, В. С. Осипанов, П. Я. Шевырев и А. И. Ульянов — были приговорены к повешению. Остальные осуждены на разные сроки каторги и ссылки.

Признанный виновным Александр Ульянов написал письмо императору:

«Я вполне сознаю, что характер и свойства совершенного мною деяния и мое отношение к нему не дают мне ни права, ни нравственного основания обращаться к Вашему величеству с просьбой о снисхождении в видах облегчения моей участи. Но у меня есть мать, здоровье которой сильно пошатнулось в последние дни, и исполнение надо мною смертного приговора подвергнет ее жизнь самой серьезной опасности. Во имя моей матери и малолетних братьев и сестер, которые, не имея отца, находят в ней свою единственную опору, я решаюсь просить Ваше величество о замене мне смертной казни каким-либо иным наказанием.

Это снисхождение возвратит силы и здоровье моей матери и вернет ее семье, для которой ее жизнь так драгоценна, а меня избавит от мучительного сознания, что я буду причиной смерти моей матери и несчастья всей моей семьи».

Александр III оставил письмо без ответа. Все пятеро приговоренных были казнены в Шлиссельбурге 8 мая.

Рождество отмечали по-домашнему в Гатчине. Все прошло тихо и спокойно.

1 января 1888 года к обеду во дворец привезли свежие газеты. Почти все они рассуждали о некой символике года.

Газеты писали: «1888 — очень круглый год. В нем три раза повторяется цифра 8. Цифра 8 состоит из двух кружков, стало быть всего — шесть кружков. Если провести линейку посредине единицы, она пройдет и посередине каждой цифры 8 и образуется сверху 1000 и внизу 1000 — как бы рубеж двух столетий.

До двадцатого века осталось 12 лет — число, равное числу апостолов».

Императрица лишь улыбнулась, когда супруг прочитал ей эту заметку.

К этому событию — девятисотлетию Крещения Руси — готовились все.

Среди других церковно-политических событий, призванных искоренить «крамолу», торжества 15 июля 1888 года стали важнейшими.

Постановление Синода «о праздновании 900-летия Крещения русского народа» было принято в феврале 1888 года. С этого времени и начались усиленные приготовления.

Александр III считал, что празднование должно быть не только киевским, но и всероссийским. В мае он подписал официальный указ:

«Государь Император Высочайше повелеть соизволил: к празднованию события девятисотлетия Крещения Русского народа привлечь все воинские части, освободить их в сей день от занятий. Участие войск в торжестве будет заключаться в расположении их в местах квартирования шпалерами по одну сторону пути следования крестного хода местного кафедрального причта, а в лагерях — военного для освящения. При прохождении крестного хода войскам будет отдана установленная честь, музыка исполнит гимн «Коль славен», и при погружении креста в воду — последует салют в 101 выстрел».

Границы празднования еще больше расширил обер-прокурор Святейшего синода Константин Петрович Победоносцев. Он заявил, что девятисотлетие Крещения Руси является настолько выдающимся юбилеем, что его следует признать событием не только для православной Руси, но и для всего православного мира. Победоносцев считал, что расширение границ празднования станет наглядным свидетельством силы государственной власти. Ведь «празднество совершалось в пору спокойного течения нашей общественной и политической жизни среди трудов над развитием экономических, общественных и государственных сил страны под охраной единой правящей высочайшей воли, в соответствии с настроением времени».

В итоге девятисотлетие Крещения Руси 15 июля отметили по всей стране. В каждом крупном городе состоялись торжества по заранее выработанному сценарию, размах которых зависел от возможностей местных властей. При городской думе, как правило, организовывалась специальная комиссия. Именно эта комиссия обсуждала все предложения, давала рекомендации, разрабатывала сценарий празднования.

В Киеве окончательный план празднеств был выработан городским управлением 9 июля. При этом юбилейные мероприятия начались там 11 июля, а не 15-го, как в других городах.

В Москве порядок чествования, утвержденный митрополитом Московским Иоанникием, был объявлен приходскому духовенству Московской духовной консисторией 7 июля.

В Санкт-Петербурге программу торжества обнародовали еще в конце июня.

К празднованию девятисотлетия во многих городах были возведены храмы, а в Киеве было приурочено открытие Владимирского собора. Рефреном во время торжеств звучала мысль о недопустимости забвения исторического значения Крещения для судьбы России.

Император вместе с семьей присутствовал на торжествах в Санкт-Петербурге. Ему сразу же сообщили о том, что утром 15 июля в Киеве произошло несчастье. Генерал-губернатор киевский, подольский и волынский Александр Романович Дрентельн во время парадного смотра войск упал с лошади головой вниз и скоропостижно скончался. Информация об этой трагедии быстро распространилась. Появилось даже предложение отменить дальнейшие мероприятия. Однако Константин Петрович Победоносцев, находившийся в Киеве, заявил, что, «искренно соболезнуя о горестном событии, он не находит возможным отменить программу празднества, имеющего громадное значение для всего славянского мира, празднества, равного которому нет в нашей истории по его влиянию на личную, общественную и государственную жизнь народа».

Так как монарх и члены императорской фамилии были главными участниками торжества в Санкт-Петербурге, то это придало особый статус празднеству, проходившему на берегах Невы. Император вместе с десятками тысяч горожан принял участие в торжественном крестном ходе. От Александро-Невской лавры, основанной Петром I, участники прошли по Невскому проспекту до Дворцовой площади. Там были выстроены войска, участвовавшие в церемонии. Александр III поприветствовал их и прошелся вдоль строя, здороваясь с каждым подразделением.

После посещения Зимнего дворца император с семьей сели в экипажи и отбыли на яхту «Александрия», которая направилась в Петергоф. Само празднество в городе продолжалось до глубокого вечера.

Императорские яхты прибыли на рейд финского города Котки 20 июля. Целью визита императорской четы был Лангинкоски. Там на берегу реки Кюми возводилась их дача.

Впервые Александр Александрович побывал в Великом княжестве Финляндском со своим старшим братом, наследником престола Николаем. Летом 1857 года они посетили крепость Свеаборг, чьи мощные бастионы более ста лет защищали Гельсингфорс с моря. Вместе с братом они осмотрели укрепления крепости, построенные на семи скалистых островах, составляющих «Волчьи шхеры». Крепостные сооружения еще хранили свежие следы бомбардирования со стороны англо-французского флота во время Крымской войны. Затем юные великие князья приняли участие в смотре гарнизона.

После этого Александр III посещал Финляндию более десяти раз. До вступления на престол он был хорошо знаком с жизнью этой части империи. Во время одного из очередных приездов в Финляндию, в 1880 году, Александр Александрович познакомился с районом Кюменлааксо, а также с местом ловли лосося Лангинкоски, расположенным в дельте реки Кюми.

В Лангинкоски ко времени первого посещения Александра Александровича этих мест существовала православная часовня. Ее построили монахи Валаамского монастыря, получившие в дар от императора Павла I в 1790-х годах исключительное право на рыбную ловлю на двух порогах реки Кюми: Лангинкоски и Сиикакоски. Александр Александрович и Мария Федоровна были очарованы необыкновенной красотой природы этого уголка и особенно стремительными порогами реки Кюми. Цесаревич с большим интересом наблюдал за рыбаками и весьма обрадовался, когда те, выловив пять больших рыбин, подарили их ему. В благодарность будущий император одарил каждого из рыбаков пятью рублями «на чай». И пообещал, что обязательно вернется сюда.

И вернулся. Совершая летний круиз по финским шхерам в 1884 году, Александр III вновь посетил Лангинкоски вместе со своей супругой Марией Федоровной. Кроме самого императора и его супруги в плавании принимали участие сестра Александра III — герцогиня Эдинбургская Мария Александровна и дети — Михаил и Ксения. Из Котки император направился к порогу Лангинкоски пешком, предоставив дамам возможность ехать в колясках. Император и гости были свидетелями того, как местные рыбаки выловили пятнадцать больших рыбин, которые были сразу же доставлены на кухню императорской яхты «Царевна».

Императрица полюбила Лангинкоски не меньше, чем ее супруг. В конце визита государь Александр III высказал пожелание, чтобы на берегу реки для него был построен домик для отдыха во время пребывания здесь.

Намерение было осуществлено через четыре года — в 1888 году. В этом же году около Таммисаари был установлен памятный камень с выбитыми на нем датами всех посещений этих мест императорской четой. Камень этот, так же как и расположенный рядом источник, носит имя Дагмары. Финны считают, что это свидетельствует о том, что западная часть побережья больше нравилась императрице, в то время как восточная — императору Александру III.

Дачный домик в Лангинкоски, или, как говорят в Финляндии, «царская изба» (keisarihuvihuone), был спроектирован финскими архитекторами Себастьяном Грипенбергом, Магнусом Шерфбеком и Жаком Аренбергом в соответствии с пожеланиями императора. На первом этаже расположены большая общая зала, кухня, а также рабочие комнаты императора и императрицы, наверху — спальни. Все внутреннее убранство от столовой утвари до занавесок на окнах было финского производства.

На следующий день после приезда на новую дачу император принялся рубить дрова и носить с водопада воду для приготовления ухи, которую, ловко повязавшись передником, взялась варить из форели императрица. Пока она этим занималась, Александр III попросил у строителей инструменты и собственными руками смастерил лесенку к большому камню на берегу водопада, где потом он любил сидеть и смотреть на воду или удить рыбу. Затем император попросил строителей установить около дома флагшток.

Вечером в Лангинкоски из Хельсинки и Котки прибыли делегации праздновать царское новоселье. Под звуки императорского гимна на флагштоке взвился императорский штандарт, а с кораблей, стоявших в устье реки, был дан праздничный залп.

Александр III предложил тост за процветание Финляндского княжества и попросил музыкантов сыграть любимую финскую мелодию Марии Федоровны «Марш города Пори». После этого звучали многочисленные песни в исполнении хоров, прибывших из городов Котка и Хамина. В празднике приняли участие и жители окрестных хуторов, расположившиеся на берегу реки.

И все же, как сказал император, это событие не могло считаться новосельем в полном смысле этого слова — ведь дом еще не был достроен. Поэтому официальное новоселье было перенесено на следующее лето. Александр III признавался, что отдых на берегу реки Кюми ему больше по душе, чем где бы то ни было.

Через неделю царские яхты отправились с рейда Котки в Петергоф.

В милой Гатчине задержались ненадолго.

Мария Федоровна с цесаревичем Николаем и дочерью Ксенией отправилась в Гмунден на берег самого глубокого в Австрии озера Траунзее. Там она встречалась со своей сестрой. А император поехал в Москву, в любимое его покойной матерью имение Ильинское. В 1880 году, после смерти императрицы, имения Ильинское и Усово перешли по завещанию младшему брату Александра Александровича — великому князю Сергею Александровичу.

Ильинское стало любимым местом отдыха Сергея Александровича и его супруги, великой княгини Елизаветы Федоровны. Хозяева вели здесь простую деревенскую жизнь. Сергей Александрович увлекался хозяйством, затевал различные преобразования. В селах заработали фермы, на полях пасся скот голштинской породы, а из Швейцарии были выписаны коровы редкой ярко-бежевой масти. В имении были птичники, оборудованные по последнему слову техники, оранжереи, огороды, поля цветов, которые выращивали специально для дома.

Александр III с сыном Михаилом приехал к своему младшему брату погостить в Ильинское инкогнито. Он прибыл как частное лицо, чтобы можно было по-настоящему насладиться деревенской жизнью, которую так расхваливал его брат.

В те теплые августовские дни они много гуляли по окрестностям, собирали грибы, по вечерам за самоваром любовались усыпанным звездами августовским небом, ездили по окрестностям, навещали соседей.

Так, 17 августа император отправился с неофициальным визитом в Архангельское.

Зинаида Николаевна Юсупова писала своему отцу: «Я ожидала его на крыльце с хлебом-солью на красивом серебряном, позолоченном, великолепно отделанном подносе с надписью «Архангельское» и датой…Он очень меня благодарил, сказал мне очень длинную фразу и поцеловал руку».

Посмотреть на императорскую семью собрались жители всех окрестных деревень. За те несколько часов, которые император и свита провели в усадьбе, они «изволили осмотреть дворец и театр», а также «гуляли в парке». В память об этом посещении хозяева Архангельского Сумароковы-Эльстон решили воздвигнуть колонну. Установленная в западной части парка в 1889 году, она была выполнена из итальянского мрамора белого и голубого цветов и белого известняка и завершалась двуглавым орлом на шаре.

Надпись на колонне гласила:

«17 августа 1888 год. Государь Император Александр III в сопровождении Великих Князей Михаила Александровича, Алексея Александровича, Сергия Александровича, Великой Княгини Елисаветы Феодоровны и Великого Князя Павла Александровича осчастливил своим посещением в селе Архангельском Графа Ф. Ф. Сумарокова-Эльстон и Графиню 3. Н. Сумарокову-Эльстон, урожд. Княжну Юсупову».

Тогда, в августе 1888 года, в Ильинском император Александр III поручил Сергею Александровичу быть его представителем на освящении храма Святой Марии Магдалины в Гефсимании, построенного на Святой земле в память их матери императрицы Марии Александровны. Спустя полтора месяца великий князь Сергей Александрович и Елизавета Федоровна отправились в Палестину. После посещения Святой земли Елизавета Федоровна твердо решила перейти в православие. Император Александр III благословил свою невестку драгоценной иконой Нерукотворного Спаса, с которой Елизавета Федоровна не расставалась всю жизнь, приняв с ней на груди мученическую кончину.

Мария Федоровна вернулась в Гатчину из поездки в Австрию вскоре после возвращения Александра Александровича из Ильинского. Впереди всех ждало новое путешествие.

Когда маленькой великой княжне Ольге сказали, что она вместе со всеми впервые в жизни отправится в настоящее путешествие на поезде, то ее искренняя детская радость не могла никого в семье оставить равнодушным. И это состояние радости не покидало их всю дорогу. А дорога предстояла длинная. Это была запланированная инспекционная поездка на военные смотры и сборы и одновременно — долгожданная поездка на Кавказ.

Первым пунктом путешествия был город Елизаветград. Под городом, в Новой Праге, проходили большие императорские маневры войск Харьковского, Киевского и Одесского военных округов. В маневрах приняли участие и юнкера — учащиеся Елизаветградского кавалерийского училища, а также учащиеся двух пехотных юнкерских училищ — Чугуевского и Одесского.

Император следил за маневрами с большим вниманием. А все семейство находилось рядом в большой военной походной палатке. Младшие дети, Ольга и Михаил, были в восторге. После окончания маневров императорская семья разместилась в главном здании Елизаветградского кавалерийского училища.

30 августа 1888 года был проведен торжественный парад, который принимал император Александр III. Все время пребывания императорский семьи в здании Елизаветградского кавалерийского училища вахту у дверей несли юнкера.

Перед отъездом государя из Елизаветграда был устроен смотр на училищном плацу. Юнкера прошли церемониальным маршем. Император поблагодарил юнкеров за молодецкий вид и приказал начальству дать им всем трехдневный отпуск. Юнкера же, в составе двух эскадронов в конном строю, сопровождали императорскую семью, ехавшую в экипажах, к железнодорожному вокзалу.

Из Елизаветграда отправились в Привисленский край. Поезд привез императорскую семью на станцию Олень, в ста километрах от Варшавы. Отсюда они добрались в экипажах до местечка Спала, где, как всегда, разместились в небольшом двухэтажном доме, который был выстроен на краю заливных лугов у реки Пилицы. Тихая речушка несла свои воды в широкую Вислу.

Спала была одним из любимым мест охоты императора. Ему очень нравилось гулять по окрестностям вместе с собакой Камчаткой, которую в 1883 году подарили ему матросы крейсера «Африка», вернувшиеся с Тихого океана. Белая с подпалинами камчатская лайка стала любимицей в царской семье и практически везде сопровождала императора.

Сентябрь начинал красить окрестные леса в чарующее разноцветье осени. С этой тихой красотой не хотелось расставаться. Но впереди ждали дела: встречи во Владикавказе, Екатеринодаре, Новороссийске и других местах, маневры, смотры и многое другое. О важности этой поездки писал журнал «Гражданин»: «Миллионы русских людей молитвами и пожеланиями благословляют этот путь царя, на котором он увидит многолетние плоды умиротворения Кавказа, плоды его прошлого, работы и вопросы его настоящего, надежды его будущего, и повсюду восприимет проявление народной любви, столь же безграничной, как его власть, столь же твердой, как доверие к ней, и столь же правдивой, как нужда в этой власти… Да будет ясен и светел царский путь!»

14 сентября, в среду, Их Императорские величества отбыли из Спады на станцию Олень, откуда проследовали по Ивангородо-Домбровской железной дороге на Дон.

Первую остановку императорский состав сделал 17 сентября в Ростове-на-Дону. Остановка эта была не случайной. Дело в том, что 1 января 1888 года вошел в силу императорский указ о присоединении Ростовского уезда с посадом Азов и Таганрогского градоначальства к области Войска Донского. Александр Александрович хотел услышать из первых уст, способствовало ли развитию фабрично-заводской промышленности области Войска Донского присоединение к нему таких крупных промышленных центров.

Из Ростова-на-Дону поезд отправился через Минеральные Воды и Прохладную во Владикавказ. 18 сентября остановились на станции Минеральные Воды. Здесь был выстроен почетный караул. Главноначальствующий генерал-адъютант князь Александр Михайлович Дондуков-Корсаков встречал государя на платформе. Рядом с почетным караулом стояли атаманы Терского и Кубанского казачьих войск, начальник местных войск на Кавказе, командир 23-й местной бригады, ставропольский губернатор, предводитель дворянства, представители от дворян и других сословий Ставропольской губернии, представители Кавказской бригады кавалерийского запаса. На площади перед станцией собралась почти тысяча ребят из двадцати различных учебных заведений. Поздоровавшись с почетным караулом, император с императрицей отправились к детям. Инспектор народных школ подробно докладывал им, какое заведение когда и для чего основано и на какие средства содержится.

Затем под звуки военного оркестра царский поезд проехал от станции к павильону, устроенному на месте военного смотра, который проводился в нескольких метрах от полотна железной дороги. После смотра, в час дня, императорский поезд, напутствуемый криком «ура», двинулся дальше. Император обратил внимание Марии Федоровны на название станций, которые они проезжали: Незлобная, Зольская, Солдатская. Все они хранили память о давно забытых, давно минувших кровавых событиях.

Почти на половине дороги между Минеральными Водами и Владикавказом поезд остановился на станции Прохладной. Здесь императора встречали население ближайших казачьих станиц Терского войска и представители одной немецкой колонии. Гостей по традиции потчевали хлебом и солью. Высоким гостям были представлены ученики пяти станичных училищ, двух церковно-приходских школ и трех школ Нальчика — горской, слободской и женской. Дети встречали императорскую чету «стройным пением народного гимна». Государь останавливался возле представителей каждой школы и разговаривал с детьми.

В два часа дня поезд тронулся дальше. Люди плотными рядами стояли по обе стороны железной дороги. В ответ на приветствия государь вместе с императрицей кланялись народу из открытых окон вагона.

18 сентября в пять часов вечера поезд остановился на платформе вокзала Владикавказа, разукрашенного флагами и зеленью. Русский военный историк, генерал-лейтенант Василий Александрович Потто, сопровождавший императора в поездке по Кавказу, писал о приезде во Владикавказ — столицу Терской области и терского казачества, центр Северного Кавказа:

«Светлые, радостные минуты переживал Владикавказ, ожидая царского посещения. Ему, так живописно приютившемуся у самого подножия исполинских гор, на берегу вечно бушующего Терека, почти на рубеже двух частей света — Европы и Азии, выпала завидная доля: ранее других кавказских городов приветствовать Царственную Чету, еще впервые посещающую Кавказ…». И далее: «Событие имело для Кавказа слишком глубокий исторический смысл, как выражение идеи тесного слияния этого края с Русской империей, как живое свидетельство прочности водворенного мира в стране, где целые столетия люди не знали, что такое мир».

Императора встречали помощник главноначальствующего на Кавказе генерал-адъютант Сергей Александрович Шереметев, начальник Терской области и наказной атаман Терского казачьего войска генерал-лейтенант Алексей Михайлович Смекалов, военное начальство, городской голова с гласными городской думы, почетные горожане, просто жители города. Император и наследник вышли из вагона, одетые в форму Терской сотни Конвоя Его величества и приняли хлеб-соль от городского головы Владикавказа Павла Алексеевича Лилиева.

С вокзала Александр III со свитой проследовал в Спасо-Преображенский собор, ставший за три года до того кафедральным. При самом въезде в город были установлены легкие, красивые триумфальные ворота, украшенные гербом Владикавказа. Этот герб, помимо красивого рисунка, имел еще свое особое символическое значение. Он был разделен на три части: в верхней половине, налево Терек, за которым поднимается императорский штандарт, направо ключ, внизу крепость с запертыми воротами, а над нею снеговая вершина Казбека. На языке геральдики это означало: «Державная власть владеет Кавказом».

В храме были собраны лучшие учащиеся со всех учебных заведений города.

После богослужения царь отправился в дом начальника области. По улицам всю дорогу гостей встречали с восторженными приветствиями толпы народа — горожане и приезжие. На площади перед домом собрались представители всех народов и всех казачьих станиц Терской области, а также георгиевские кавалеры.

Вечером состоялся торжественный обед, на котором подавали, среди прочего, горские национальные блюда и напитки, например осетинское бархатное черное пиво. Во время обеда играл войсковой оркестр. Город был украшен иллюминацией, повсюду развевались флаги.

19 сентября, понедельник, был объявлен праздничным днем. Недалеко от военного лагеря на окраине города на поле, которое в народе называли артиллерийским полигоном, состоялся смотр войск и парад. Командовал парадом командующий 2-м Кавказским армейским корпусом генерал-лейтенант Николай Максимович Цегефон-Мантейфель.

На фоне сверкающего Казбека четким строем перед императором прошли части 76-го пехотного Навагинского, 77-го пехотного Тенгинского, Северского драгунского полков и сотни от полков Терского казачьего войска в своих черно-синих мундирах. Солнечные лучи играли на серебряном шитье синих полотнищ флагов Терских казачьих полков. На полотнищах переливались шитые серебром лозунги «С нами Бог», изображения иконы Спаса Нерукотворного или двуглавого орла на фоне оранжевого медальона. Государь остался чрезвычайно доволен смотром.

Затем перед завтраком императору были представлены герои-ветераны из нижних чинов Кавказской армии, раненые и инвалиды Кавказской войны. И для каждого император старался найти теплые слова приветствия и искренней благодарности за их подвиги и ратный труд.

Как и в прежний приезд во Владикавказ императора — Александра II, Александр III наградил военнослужащих и гражданских лиц. На этот раз награды получили старшины различных чеченских сел — в основном это были «золотые и серебряные медали «За усердие» для ношения их на груди и на шее на лентах различного достоинства». Вслед за этим высокие гости посетили Тенгинскую церковь Святых апостолов Петра и Павла и военный госпиталь.

В госпитале Александр Александрович и Мария Федоровна подолгу останавливались у коек с ранеными и больными, расспрашивали их о жизни, о том, кто они, из каких мест. Некоторым раненым император вручил боевые кресты и медали, а императрица делала небольшие подарки.

После ужина представители от казачества, местных народов и сословий преподнесли высочайшим особам подарки: лошадей, оружие, богатую сбрую, дорогие кавказские сувениры. Государь и его семья живо интересовались местными традициями, расспрашивали горцев, какие обычаи приняты в их среде. Вечером на площади, где днем был устроен обед для полутора тысяч гостей, начались народные гулянья.

На следующий день праздник и народные гулянья продолжались. В одиннадцать часов вечера, после молебна, император, бросив прощальный взгляд на Владикавказ, вошел в вагон. Императорский поезд отбыл в Екатеринодар — главный город Черноморского казачьего войска, с 1860 года — Кубанского казачьего войска и Кубанской области.

21 сентября утром царский поезд прибыл на станцию Невинномысская. Отсюда начиналась Кубанская область. На платформе императора встречал начальник Кубанской области наказной атаман Кубанского казачьего войска генерал-лейтенант Георгий Алексеевич Леонов.

От станции Тихорецкой поезд свернул на новую, только что открытую Новороссийскую ветку. И пейзаж за окном сразу изменился: выжженную солнцем степь сменила свежая зелень садов, небольших рощиц, а затем и настоящих лесов.

К вокзалу Екатеринодара императорский состав прибыл 21 сентября в пятом часу пополудни. Император вместе с императрицей появился в дверях вагона под звуки марша, исполненного военным оркестром. Рядом с почетным караулом 3-го Пластунского батальона стояло все высшее военное и гражданское начальство области, а также делегация горожан с хлебом и солью.

С вокзала императорская чета отправилась в войсковой собор в открытой коляске, запряженной парой вороных рысаков. За ними ехали наследник цесаревич Николай Александрович и великий князь Георгий Александрович.

В город въехали через Триумфальные ворота, или Александровскую арку, построенную в честь прибытия государя на деньги, собранные Екатеринодарским купеческим обществом. Кирпичная арка была своего рода парадным въездом в город со стороны вокзала.

Триумфальная арка получила в народе название «Царские ворота». Состояли «Царские ворота» из трех арок. Центральная — самая крупная — служила для проезда экипажей, а две боковые, поменьше, — в качестве проходов для пешеходов. Сооружение было построено в старомосковском стиле. Арку украшали башенки, увенчанные орлами, в нишах со стороны фасадов — дорогие иконы под золоченой резной сенью с образами святого Александра Невского со стороны въезда в город и святой великомученицы Екатерины со стороны выезда. Под образами была золоченая надпись: «Александр III. Да осенит Тебя, Великий Государь, Божиею Благодатью Твой Ангел Хранитель».

После посещения собора отправились в дом наказного атамана Кубанского казачьего войска Георгия Алексеевича Леонова, где для высоких гостей были приготовлены помещения.

У дома атамана императора и гостей ожидал еще один почетный караул, составленный из отставных ветеранов-кубанцев. Император поприветствовал всех по-кубански: «Здорово, казаки!» и услышал в ответ громогласное: «Здравия желаем!» Обходя ряды и приветствуя каждого стоявшего в строю ветерана, государь благодарил в их лице все старое Черноморское и Линейное казачество за вековую многотрудную службу.

Когда царская семья переступила порог дома наказного атамана, то над зданием сразу же был поднят императорский штандарт.

На следующий день, 22 сентября, император посетил торжественный сбор войскового круга, где были представители всех кубанских частей и станиц. Собравшиеся были одеты в парадную форму — черкески с газырями и папахи и с неотъемлемой частью казачьего костюма — башлыком. Согласно положению о военной службе Кубанского казачьего войска, служилый состав войска был разделен на три разряда, из которых строевой, кроме того, — на три очереди. Войску велено было выставлять на службу в мирное время: два эскадрона конвоя Его величества, десять конных полков, один конный дивизион, два пластунских батальона и пять конноартиллерийских батарей. А в военное время, кроме этих частей, еще двадцать конных полков и четыре пластунских батальона.

Выступая на торжественном сборе, император Александр III сказал: «Я счастлив, кубанцы, что вместе с Императрицею и Наследником приехал к вам. Мне это желательно было давно и, наконец, удалось. Я уверен, что вы будете служить и Отечеству, и своим Царям, как прежде служили, а молодежь кубанская — так же храбро и честно, как и старшины».

Императорская семья прослушала исполненную в их честь музыкальную программу, подготовленную войсковым хором, и посетила войсковую гимназию.

На обед императорскую семью угощали окрошкой, супом с помидорами, пирожками, севрюгой по-русски, котлетами из рябчиков с трюфелями, вырезкой говядины с гарниром, мороженым.

После обеда император посетил Войсковой музей, Мариинский женский институт, войсковые женскую и мужскую гимназии, женскую профессиональную школу, Войсковую оружейную мастерскую, Войсковую больницу и Фельдшерскую школу.

Днем в городе состоялись народные гулянья. А вечером императорская семья отправилась из Екатеринодара в Новороссийск.

23 сентября император с семейством прибыл в Новороссийск. Участок Екатеринодар — Новороссийск был второй очередью только что открытой Новороссийской ветви Владикавказской железной дороги.

Прямо с железнодорожной станции все отправились в порт. Здесь в Новороссийской бухте по случаю приезда в город императора была выстроена в боевой порядок эскадра Черноморского флота. Некогда именовавшаяся Суджукской бухта была переименована в Новороссийскую, или Цемесскую, еще по указанию Николая I. Эта незамерзающая бухта была стратегически важна для России.

У причала порта в ожидании гостей стоял пароход «Москва», принадлежавший Добровольному флоту. Только два месяца назад пароход вернулся из дальнего плавания с трюмами, полными чая, и был срочно переоборудован под императорскую яхту. Вместо трехцветного коммерческого был поднят белый флаг с синим Андреевским крестом. С этого момента «Москва» стала военным судном.

С палубы «Москвы» император с императрицей спустились на шлюпку и направились к Черноморской эскадре. Как только на шлюпке был поднят императорский штандарт, на палубе одного из броненосцев оркестр заиграл гимн, а реи высоких мачт заполнили матросы. Со всех кораблей грянуло «ура!», которое заглушило музыку.

Объехав эскадру, шлюпка прошла вдоль новой набережной и остановилась у павильона, построенного рядом с пристанью. Высокие гости поднялись в павильон. Красота видов, открывшихся отсюда, поразила императрицу. «Как здесь все прекрасно!» — восхищенно произнесла она.

Затем все прошлись по берегу мола. Там с интересом наблюдали за работами по укреплению мола с помощью новых мощных подъемных механизмов. Император поблагодарил строителей порта и пожелал, чтобы работы были окончены так же хорошо, как были начаты.

На встрече с «выборными градских обществ» Александру III рассказали о том, что начало эксплуатации железной дороги должно стимулировать развитие города, ведь с завершением строительства Новороссийской ветки сократился путь для выхода зерновых грузов к Черному морю через Новороссийский порт.

По случаю визита высоких гостей в городе был объявлен праздник и даже в ночное время Новороссийск был освещен.

В девятом часу вечера Черноморская эскадра снялась с якоря и вышла в открытое море. Вслед за ней в открытое море вышла «Москва».

Ранним утром миновали древний монастырь Пицунду, в начале одиннадцатого «Москва» подошла к Новому Афону. Там находился один из крупнейших на Кавказе духовных центров — Новоафонский монастырь.

Игумен Новоафонского монастыря архимандрит Иерон вспоминал: «В назначенный день прибытия Их Императорских величеств, 24 сентября, мы все с напряженным вниманием устремляли наши взоры туда, откуда должен был показаться царский пароход; и вот мы увидели два парохода — крейсер «Москва» в сопровождении военного клипера «Память Меркурия». Монастырский колокол торжественно дал знать об этом, и все пришли в необычайное движение».

В день прибытия в монастырь императора Александра III состоялась церемония закладки соборного храма Святого великомученика Пантелеймона.

На месте закладки нового собора император водрузил крест, освященный епископом Геннадием. Впоследствии этот крест из кипарисового дерева, изящно отделанный серебром, был поставлен за престолом в главном алтаре собора. Первый кирпич заложил император, а вслед за ним императрица, цесаревич и князь Георгий Александрович. После церемонии закладки монастырского собора император Александр III преподнес в дар монастырю музыкальные куранты.

Император с императрицей посетили и храм Апостола Симона Кананита, сооруженный в период расцвета Абхазского царства в X веке. Архимандрит Иерон написал в воспоминаниях: «Выслушав ектению и приложась ко святому кресту, осмотревши храм и древнюю живопись, Их величества в сопровождении Их высочеств и свиты изволили взойти на плотину, где любовались природой».

От монастыря до церкви Симона Кананита и обратно царь прошел пешком. Эту дорогу стали именовать «Царской аллеей». Вдоль нее монахи высадили кипарисы.

Император с императрицей посетили в Новом Афоне школу. Хор учеников спел гимн «Боже, Царя храни!» и исполнил разные песнопения. Уезжая, император обратился к жителям Нового Афона со словами: «В памяти у меня останется посещение вашей обители; желательно видеть ваш собор оконченным». Императорская семья и вся свита записали свои имена в книге для памяти «в утешение братии нынешней и будущей».

Как пишет архимандрит Иерон, «во все время пребывания Их величеств на берегу и до самого отхода пароходов монастырские колокола неумолчно торжественно звонили». В честь приезда императора монахи построили на морском берегу часовню, установили у водопада мемориальную доску с надписью.

Четыре придела величественного собора Святого великомученика Пантелеймона были освящены в честь святых покровителей августейшей семьи императора Александра III: святого Александра Невского, святой Марии Магдалины, святого Николая Чудотворца и святого Георгия Победоносца.

Императорская семья провела в Новом Афоне всего один день и уже вечером вновь поднялась на борт «Москвы». Корреспондент «Нового обозрения» писал: «Величие государя и царственная простота императрицы равно поразили абхазцев. Особенно изумило князей дорожное ситцевое платье императрицы. «Жаль, что с нами нет наших княгинь, — заметил один из них, — они убедились бы, что носить ситцевые платья совсем не стыдно». Императорская чета возвратилась на пароход, и народ провожал ее шумными овациями».

В девять часов утра 25 сентября императорский штандарт взвился на грот-мачте «Москвы», и в тот же момент вся эскадра, сопровождавшая яхту, грянула из всех орудий и окуталась белыми клубами дыма. Гул салюта еще несся эхом по прибрежным скалам, как в ответ раздался залп батумских укреплений.

«Москва» вошла в батумскую гавань. Газета «Иверия» сообщала:

«25 сентября в 10 часов гром пушек дал знать батумцам, что счастье, которого они с нетерпением ждали, настало. Императорский корабль прибыл. На нем находились император Александр III, императрица, наследник цесаревич, великий князь Георгий Александрович и блестящая свита.

Вместе с императором прибыли министр Императорского двора и уделов граф Воронцов-Дашков и главноуправляющий по Кавказу князь Дондуков-Корсаков.

Красочно был украшен батумский порт, на причал которого должны были спуститься с корабля высокие гости.

Земля была устлана коврами. Гостей встретили хлебом и солью главные сановники города. Женщины преподнесли императрице красивейший букет цветов.

После торжественной встречи император со всей свитой и сопровождающими направились в церковь, где их встретил епископ Григорий. Здесь они присутствовали на церковной службе, а затем направились на площадь у бульвара, где намечалось построить новый собор во имя св. Александра Невского.

Император заложил первый камень в фундамент. То же сделали императрица, наследник цесаревич и великий князь Георгий Александрович. После этого прошла церковная служба…»

По завершении торжественной церемонии закладки нового храма и парада император вернулся на борт «Москвы», где был дан обед «для представителей гражданского и военного ведомств и духовных лиц».

Несмотря на палящий зной, после обеда император с императрицей отправились в город и посетили военный госпиталь. Затем они побывали в городском саду. Полюбовавшись тропической растительностью, они собственноручно посадили несколько деревьев: император — магнолию, императрица — аврокарию, цесаревич Николай и великий князь Георгий — гималайские кедры. В честь императора городской сад Батуми был назван «Садом Александра».

После посещения Михайловской крепости императорская чета на специальном железнодорожном составе по узкоколейной дороге прибыла в артиллерийский городок. На обратной дороге император попросил, чтобы состав шел медленнее, так как императрица очень хотела любоваться живописными видами окрестностей.

В шесть часов вечера 25 сентября императорская чета простилась с экипажем «Москвы» и заняла вагоны в поезде, направлявшемся к Тифлису. Состав покидал Батуми под залпы салюта с батарей Михайловской крепости.

26-го утром состав с почетными гостями подошел к станции Михайлово. В двух километрах от станции должен был состояться большой смотр войск. Место было выбрано потому, что именно здесь сходились дороги из Ахалкалаки, Ардагана, Ахалцыха и Ольты.

Военный лагерь был разбит на обширном поле, лежавшем почти у входа в Боржомское ущелье. Выйдя из вагона на небольшую платформу, император и императрица пересели в экипаж и направились к выстроенным на поле в боевом порядке войскам.

После парада императорская семья отправилась на экипажах в Боржоми в имение великого князя Михаила Николаевича. Михаил Николаевич, четвертый и последний сын императора Николая I, дядя Александра Александровича, прожил на Кавказе много лет. Он хорошо знал и любил этот край, был страстным поклонником всего кавказского. На Кавказе родились четверо из его детей, великие князья Георгий, Александр, Сергей и Алексей.

Там, в Боржоми, они увидели знаменитые источники минеральной воды, которые были заново открыты в 1829 году русскими военными. В этой части Грузии во время Русско-турецких войн был расквартирован Херсонский гренадерский полк. Военные расчистили источник и стали возить воду в бутылках в полк. Страдавшие заболеванием желудка первыми заметили полезное влияние минеральной воды на себе.

При наместнике на Кавказе Воронцове слава о целебных источниках вышла за пределы Грузии. Начали строиться дворцы, парки, скверы, гостиницы, было построено здание Боржомских минеральных вод. С 1862 года, когда великий князь Михаил Николаевич стал наместником на Кавказе, Боржоми начинает превращаться в настоящий курорт. Михаил Николаевич учредил «Особое управление минеральными водами Тифлисской губернии», которое возглавил его личный врач Адольф Александрович Реммерт, к тому времени успевший зарекомендовать себя в Абастумани. По указу великого князя на левом берегу реки Боржомула был построен дворец в мавританском стиле, возведены и организованы гостиницы.

Михаил Николаевич как настоящий хозяин Боржоми принимал императора Александра III в своем дворце, с восторгом показывал живописные окрестности.

Обратно на станцию Михайлово высокие гости вернулись только 27 сентября вечером. И поздно ночью состав двинулся в сторону Тифлиса.

На платформе императорское семейство встречали почетный караул и все руководство города и губернии. После того как князь Багратион-Мухранский поднес императору от имени всего тифлисского дворянства хлеб-соль, император сказал: «Благодарю вас, князь, я очень рад, что мне удалось наконец побывать на Кавказе». Императорская семья разместилась в роскошном двухэтажном здании тифлисского дворца.

Три дня пребывания в Тифлисе, 28, 29 и 30 сентября, были наполнены событиями.

Каждый день проходили многочисленные встречи, в том числе с чрезвычайным послом персидского шаха. Посол, двоюродный брат шаха, прибыл в Тифлис заранее специально для встречи с российским императором. Состоялась встреча с экзархом Грузии, католикосом всех армян, православным духовенством, консулами и высшим руководством губернии и города.

29 сентября состоялся высочайший смотр войск Тифлисского гарнизона на Дидубийском поле. После смотра и торжественного парада император с императрицей посетили старейшую классическую гимназию Святой Нины, Закавказский девичий институт, приняли участие в закладке нового институтского здания.

Вечером в обширном трехэтажном здании губернского предводителя дворянства Багратион-Мухранского был дан бал. Хозяин дома князь Иван Мухранбатони (Багратион-Мухранский) был знаменит тем, что владел первым, созданным по западному образцу винным заводом, который построил в своем имении Мухрани. И на балу были представлены все лучшие образцы продукции его завода.

Император был в мундире лейб-гренадерского Эриванского полка, Мария Федоровна — в белом платье с бриллиантовой диадемой на голове и в жемчужном колье.

Корреспондент газеты «Русский странник» писал: «Государь и государыня после короткого промежутка вновь пожелали видеть лезгинку. Тогда энтузиазму грузин не стало предела. Мерные удары в ладоши, в такт зурне, раздались во всем зале, и чередующиеся пары старались превзойти друг друга в легкости и грации. Музыканты пришли в совершенный экстаз… Пока императорская фамилия оставалась на бале, народ ликовал на улицах, и время от времени стены княжеского дома сотрясались взрывами народного восторга. Город сверкал огнями… Народ точно забыл о еде и отдыхе».

На третий день императорская чета направилась в Навтлуг — самую отдаленную и самую красивую окраину Тифлиса. Там гости посетили военный госпиталь, военно-фельдшерскую школу, Надеждинскую общину сестер милосердия, Надеждинский детский приют, Надеждинский дом призрения бедных. Во второй половине дня посетили Кавказский музей, затем была встреча с учениками гимназий, а после разговора с гимназистами император осмотрел Военно-исторический музей и посетил кадетский корпус.

После парадного ужина императорская семья и гости поехали в загородный сад «Мутаид», где были народное гулянье и фейерверк. К выстроенной для высоких гостей беседке пришлось с большим трудом протискиваться сквозь толпу. Главнокомандующий обратился к императору: «Извините, Ваше высочество, нравы у нас патриархальные, но нигде правитель не может быть так спокоен, как среди этого народа». Император, искренне тронутый безыскусным выражением народной любви, постоянно повторял: «Благодарю всех за радушие и сердечный прием».

Грузинские газеты писал о трех днях пребывания императора в Тифлисе: «Посещение государя показывает ясно, что, несмотря на нашу отдаленность от русского центра, мы все-таки близки сердцу государя и не лишены его внимания, покровительства и заботливости…»

Армянская газета «Мшак» вторила грузинским: «Много еще среди нас стариков, которые помнят печальные и ужасные события из прошлого Тифлиса. С востока не раз приходили властители, но жители бежали от них, спасая жизнь и покидая достояние. Теперь само население Кавказа стремится в Тифлис навстречу Северному властителю, несущему с собой свет, охрану спокойствия, мир и благоденствие. Счастлив Тифлис, удостоенный впервые видеть у себя русскую императрицу, — и это небывалое до сих пор событие служит лучшим доказательством того, насколько Кавказ близок царскому сердцу».

1 октября, ровно в восемь часов утра, под колокольный звон всех храмов августейшие путешественники отправились в экипажах по кахетинской дороге в сторону Цинандали.

Императорский кортеж остановился на половине дороги между Тифлисом и Гамборами у деревни Уджарма, у павильона, увитого зеленью. Здесь был приготовлен завтрак.

Следующая остановка была в Гамборах, где стояли две батареи Кавказской гренадерской артиллерийской бригады. От Гамбор дорога шла на подъем, к перевалу, разделявшему долины Куры и Алазани.

Вскоре перед путешественниками открылся чарующий вид Алазанской долины, прорезанной тонкой серебряной нитью реки. Вдали поднимались величественные стены Алавердынского монастыря, а за ним белели домики Телави.

Василий Александрович Потто писал: «Перед высокими путешественниками разом открылась вся роскошь очаровательной Кахетии — долины роз и винограда. И впечатление было так сильно, что государь, любуясь дивной панорамой, сказал, что это лучший и живописнейший вид, какой он когда-либо видел».

Вдоль дороги от Телави до Цинандали стояли местные жители. Они радостно кричали при виде императорского экипажа и бросали на дорогу цветы.

В Цинандали императорский кортеж прибыл в шесть часов вечера. Причина посещения Цинандали была проста — совсем недавно владельцем этих мест, принадлежавших роду Чавчавадзе, стал русский император.

Еще в начале XIX века сын блестящего русского офицера Александр Чавчавадзе, крестник самой императрицы Екатерины II, оставляет Петербург и перебирается в село Цинандали, где начинает претворять в жизнь проект по европеизации Грузии. Чавчавадзе был не только боевым генералом, крупным помещиком, но и образованнейшим человеком своего времени, писателем, переводчиком, прекрасным поэтом. Сюда приезжали погостить многие знаменитые поэты и писатели, в том числе Михаил Лермонтов, Александр Дюма-старший; здесь, в Цинандали, Александр Грибоедов познакомился с княжной Ниной Чавчавадзе, своей будущей супругой.

Александр оставил свое имение сыну Давиду. После разорения усадьбы Шамилем Давид Чавчавадзе влез в долги и после нескольких лет попыток восстановить разрушенное родовое поместье перебрался с семьей в Тбилиси. Усадьба же за долги отошла во владение департамента удельных поместий.

Александр III оставил Цинандальские, Мукузанские и Напареульские угодья у себя. По его указу здание усадьбы в Цинандали было значительно перестроено. И вот теперь новые хозяева Александр Александрович и Мария Федоровна впервые посетили перепланированный и перестроенный двадцатикомнатный дом. Так российский император, как заметила императрица, стал кахетинским помещиком Александром Александровичем Романовым, который и прибыл в свое имение.

В Цинандали новые хозяева провели весь следующий день. Гуляли, завтракали, опять гуляли. Обедали под великолепным шатром из виноградных лоз, увивавших веранду. Обедали наконец-то спокойно, без посторонних, и потому долго и с наслаждением. Царская семья обычно проводила за обеденным столом полтора часа. Этот обычай Александр III позаимствовал у датского королевского дома.

Из всех садов и парков, существовавших в Грузии в XIX веке, одно из первых мест принадлежало Цинандальскому. Во время пребывания в Цинандали Александр III приказал построить на фундаменте прежнего дворца дворец-музей замечательного грузинского поэта Александра Чавчавадзе. Затем петербургские архитекторы возвели в Цинандальском парке двухэтажный погреб на сто пятьдесят тысяч ведер вина.

На следующий день, 3 октября, решили навестить имение графа Сергея Дмитриевича Шереметева в Карданах. В имение прибыли около пяти часов вечера. С графом Александр Александрович сошелся в Рущукском отряде во время Русско-турецкой войны, еще будучи великим князем.

Во время ужина любовались на Алазанскую долину, в которой манящими бликами играли многочисленные костры. Утром следующего дня посетили село Сигнах и величайшую святыню Грузии — Бодбийский монастырь. В стенах монастыря покоится первая просветительница древней Иверии — святая Нина.

Александр III велел восстановить монастырь. Бодбе был отремонтирован, ему подарили пахотные земли, населили его монахинями, и он вскоре превратился в крупнейший монастырь в Кахетии.

Из монастыря вернулись обратно в Карданах. Граф приказал накрыть столы в своем саду, утопавшем в зелени и фруктах. Когда дневную жару сменила вечерняя прохлада, вернулись к себе в Цинандали.

5 октября с утра выехали через Телави в Тионети — в далеком прошлом столицу Кахетинского царства. Завтракали в Ахметах, где наблюдали, как туман, застилавший ущелья, поднимался с торжественностью театрального занавеса. И перед глазами открывался вид на Пшавскую долину.

Затем продолжили путь в Тионетский лагерь, где на военном поле должны были состояться маневры.

Ставка императора в лагере располагалась на высоком холме, с высоты которого можно было наблюдать за действиями всех участников маневров. Маневры были назначены на следующий день, и потому 5 октября весь вечер играли военные оркестры, исполнялись песни.

6 октября, после удачно прошедших маневров, был торжественный ужин и состоялись показательные военные выступления. 7 октября отправились обратно в сторону Тифлиса.

На пути к Тифлису у самого начала Сабадурского перевала пришлось сделать остановку. Здесь императорскую семью ожидала большая делегация грузинских князей и дворян. Для проведения торжественного завтрака был установлен большой шатер. После завтрака высокие гости отправились в Авчалы — на железнодорожную станцию в четырнадцати километрах от Тифлиса.

На Авчалы прибыли в начале седьмого часа вечера. Там путешественников ждал состав, направлявшийся в Баку.

Впервые императорской семье предстояло пересечь Кавказские горы и добраться до города Баку, то есть попасть с берегов Черного моря на берег Каспийского моря.

Железнодорожная линия Тифлис — Баку была продолжением построенной ранее в Закавказье железнодорожной линии Поти — Тифлис. Первые составы по ней пошли в мае 1883 года. Новая линия позволила организовать экспорт нефти и нефтепродуктов из Баку через порты на черноморском побережье.

Императорский поезд прибыл в Баку в субботу, 8 октября 1888 года, в два часа дня. Платформа Бакинского вокзала была украшена флагами и заставлена огромными кадками с растениями. Все столбы были обвиты зеленью, привезенной из Ленкорани. В момент прибытия поезда над домом губернатора взвился штандарт и с батареи и палуб судов, стоявших у берега, прогремели залпы салюта.

На железнодорожной платформе императорскую семью встречали вице-губернатор города, официальные лица и городской голова Станислав Иванович Деспот-Зенович с думскими деятелями. Станислав Иванович являлся неизменным председателем Бакинского округа Императорского Российского общества спасения на водах и был пожалован покровительницей этого общества императрицей Марией Федоровной золотым знаком общества. Император поздоровался с представителями города и принял хлеб-соль на серебряном блюде. Городской голова Деспот-Зенович произнес приветственную речь.

Позже императрице Марии Федоровне представились дамы бакинского общества, а супруга начальника губернии поднесла императрице букет цветов. Среди дам были и мусульманки в богатых парчовых национальных костюмах.

Городской голова также поднес императрице букет цветов в золотом порт-букете, на котором с одной стороны эмалью было написано: «1888 год, Баку», а с другой — изображен вензель Ее величества из бриллиантов.

Толпы народа в пестрых костюмах стояли на улицах. Весь город был убран флагами, даже фаэтоны и телеги разъезжали, украшенные флагами.

С вокзала императорская семья отправилась в собор Святителя Николая. От вокзала вдоль улиц стояли рядами горожане и шпалеры войск. В соборе императорскую семью встретил экзарх Грузии, высокопреосвященный Палладий, приветствовавший императора с речью. Из собора императорская семья отправилась в дом губернатора.

По всему пути по одной стороне протянулись шпалеры войск и военные оркестры. Начиная от набережной, войска сменили воспитанники учебных заведений, а около губернаторского дома расположились воспитанницы женских учебных заведений.

Затем императорская семья посетила Мариинскую женскую гимназию. У входа их встречали городской голова и начальство гимназии. Как только император и члены его семьи вошли в сени, хор из учениц гимназии и учеников реального училища, под аккомпанемент органа и рояля, исполнил гимн Бетховена «Прославление Бога». А в актовом зале императорская семья прослушала две пьесы и хор «Рассвет» Петра Ильича Чайковского. Ученицы гимназии преподнесли императрице белую скатерть с вышитым шелком гербом города Баку.

После императорская семья направилась в женскую гимназию Святой Нины. Ученицы поднесли в подарок Ее величеству подушку, а дамы — три кресла, обитых малиновым бархатом и вышитых шелком. Ученицы приюта Бакинского благотворительного общества поднесли Их величествам полотенце. Во дворе заведения высокие гости приветствовали собранных там учеников и учениц городских школ.

В четвертом часу дня состоялась церемония закладки православного Александро-Невского собора. К месту закладки из церкви прошел крестный ход. Духовенство стояло перед шатром, рядом с местом закладки были поставлены хоругви и иконы.

По прибытии Их величеств началось молебствие, которое совершил высокопреосвященный Палладий, экзарх Грузии совместно с двумя архимандритами и шестью священниками. После окропления места закладки высокопреосвященный Палладий по церковному уставу положил в основание храма частицу святых мощей в серебряном ковчеге. Император и императрица вложили монеты с изображением года закладки. Протоиерей прочитал надпись на бронзовой доске о сооружении храма, после чего экзарх окропил место святой водой, а император положил на доску первый камень. Следующие камни положили императрица и великие князья. На положенные камни надвинули огромную плиту и привинтили ее. Закладка закончилась пением «Многая лета».

В. А. Потто так описывал место, где остановилась императорская семья:

«Из губернаторского дома открывался прекрасный вид на берег моря, с разукрашенной флагами набережной. Вечером в городе зажглась иллюминация: тысячи разноцветных огней обрамляли здания. На вершине Девичьей башни горели вензели царственных гостей — «А», «М», «Н» и «Г». Все суда, стоящие на рейде, освещались гирляндами огней на мачтах и реях. С моря пускались ракеты». Затем венценосная семья отправилась в Сураханы для осмотра вечных огней и Храма огнепоклонников.

На следующий день, в воскресенье 9 октября, с утра все гости поехали на Баилов мыс, где располагались полки двадцати одной дивизии. Там на площади у Морского собора состоялись военный смотр, обход императором всех подразделений и торжественный парад.

После парада состоялся императорский завтрак, на который были приглашены военные начальствующие лица, командиры отдельных частей и кавалеры ордена Святого великомученика Георгия.

Затем император посетил завод Нобеля. У входа на завод сестра хозяина, госпожа Нобель, поднесла Ее величеству букет цветов «в изящном золоченом порт-букете, украшенном прозрачной эмалью и бриллиантами». Цесаревичу был поднесен дубовый ларец, окованный железом. В ларце было двадцать четыре хрустальных флакона с образцами нефти и всех продуктов, получаемых из нее. Великому князю Георгию поднесли серебряную модель керосинового резервуара, с государственным гербом наверху.

Гости выпили в павильоне по бокалу шампанского. Его величество провозгласил тост за процветание нефтяного дела в России. Затем была поездка в Балаханы на нефтяные промыслы, где при императоре забили несколько фонтанов нефти.

Вечером в доме губернатора состоялся торжественный ужин, на который были приглашены «все военные и гражданские начальствующие лица», а также городской голова.

В десять часов вечера состоялся отъезд императорского семейства из Баку.

По всему пути от губернаторского дома до вокзала стояли люди, горели бенгальские огни и иллюминация. Поезд отправился на станцию Караяз.

10 октября в половине десятого утра императорский состав остановился на станции Елизаветпольской. Высоких гостей встречали оркестр воспитанников Елизаветпольской гимназии и хор служащих железной дороги. За время недолгого пребывания на станции высокие гости успели посмотреть осеннюю выставку даров Елизаветпольской губернии.

В два часа дня поезд уже подошел к станции Караяз. На станции императорскую семью встречали великие князья Михаил Николаевич и Сергей Михайлович. Александр Александрович и Мария Федоровна провели с родственниками два дня и 11 октября отбыли в Кутаиси.

Императорский поезд прибыл в Кутаиси 12 октября в четыре часа дня. После торжественной встречи гости побывали в городском соборе, Ольгинской женской гимназии, заведении Святой Нины, классической гимназии.

На следующий день, 13 октября, высокие гости посетили военный госпиталь и Гелатский монастырь, основанный великим царем Грузии Давидом. Затем посетили Моцаметский монастырь.

В Кутаиси вернулись только к вечеру. А в восемь часов в специально декорированном зале женской гимназии состоялся большой императорский обед, после которого все отправились в городской сад, где проходили народные гулянья и был устроен фейерверк.

Около полуночи императорская семья и сопровождающие лица отправились на железнодорожный вокзал города Кутаиси. Поезд под несмолкаемые крики «ура!» двинулся к Батуми.

14 октября императорское семейство вернулось в Батуми. Поезд подошел в Батумской пристани в час дня. Под звуки военного оркестра императорская семья поднялась на борт «Москвы». Когда судно стало отходить от пристани, раздались залпы салюта батумских орудий.

«Москва» взяла курс на Севастополь, где императорскую семью ждал поезд. О чувствах, которые испытывал император после посещения Кавказа, отчасти говорят слова рескрипта, который он подписал на имя главнокомандующего генерал-адъютанта князя Дондукова-Корсакова:

«Князь Александр Михайлович! Посещенный мною в этом году Кавказ произвел на меня самое отрадное впечатление. Убедясь в благоустройстве и процветании вверенного вам края и удостоверясь в постоянной заботе вашей о поддержании в войсках, увенчанных неувядаемою славой прежних войн, блестящего порядка и устройства, а в казаках — природной удали и лихости, составляющих лучшие качества этого войска, мне особенно приятно выразить вам искреннюю мою признательность за полезную деятельность вашу, вполне согласную с моими предначертаниями. Я вполне убежден, что под вашим начальством славные войска Кавказского округа, с которыми вы с юных лет сроднились боевой жизнью, сохранят испытанную воинскую доблесть…».

28 ноября 1888 года в день праздника ордена Святого Георгия Победоносца Александр Михайлович Дондуков-Корсаков получил из Петербурга такую телеграмму:

«От души благодарю кавказских георгиевских кавалеров за поздравление со славным праздником. С огромным удовольствием вспоминаем наше чудное путешествие по Кавказу и еще раз благодарим сердечно. Александр и Мария».

17 октября 1888 года к полудню поезд вышел на перегон Тарановка — Борки Курско-Харьковско-Азовской железной дороги. До Харькова оставалось около шестидесяти километров.

День был холодным и пасмурным, с мокрым снегом и пронизывающим ветром. В час дня Александр Александрович и Мария Федоровна вместе с четырьмя старшими детьми сели за обеденный стол в «столовом» вагоне. Младшая дочка, шестилетняя Ольга, обедала в «детском» вагоне с няней.

Вдруг поезд резко и очень сильно качнуло, потом еще раз. Так началось страшное — крушение состава.

Вагон-столовая, в котором в этот момент находилась императорская семья, — большой, тяжелый и длинный, был укреплен на колесных тележках. Эти самые тележки при крушении оторвались, покатились назад и нагромоздились друг на друга.

Тем же ударом были выбиты поперечные стенки вагона, а боковые стены треснули, и крыша стала падать. Стоявшие в дверях камер-лакеи погибли, остальных бывших в вагоне спасло только то, что крыша при падении одним концом уперлась в пирамиду из тележек.

На разрушенный вагон-столовую должны были наехать следующие за ним вагоны, но два ближних к нему развернулись на стальных рельсах поперек, образовав баррикаду. Однако последовавший удар был столь сильным, что проломило вагонную стенку и в пролом выбросило на откос земляной насыпи малолетнюю великую княжну Ольгу с няней. К счастью, девочка осталась невредимой.

Между тем во всем поезде уцелело только пять вагонов. Страшно пострадал вагон, в котором ехали придворные служащие и буфетная прислуга. В нем оказалось больше всего жертв.

Императрица с медицинским персоналом обходила раненых, оказывала им помощь, всячески стараясь облегчить больным их страдания, несмотря на то, что у нее у самой была повреждена рука выше локтя и она осталась в одном платье. На плечи царицы накинули офицерскую шинель, в которой она и ходила вдоль состава.

Только в сумерки, когда были обнаружены все убитые и в развалах не осталось ни одного раненого, царская семья села во второй прибывший к месту крушения царский поезд (свитский) и отбыла назад на станцию Лозовую. Там, в зале третьего класса, ночью было отслужено первое благодарственное молебствие за чудесное избавление царя и его семьи от смертельной опасности.

Спасение царской семьи во время крушения императорского поезда на Курско-Харьковско-Азовской дороге между станциями Тарановка и Борки 17 октября 1888 года было расценено как Божественный промысел.

Всего в крушении погибли двадцать один человек, тридцать пять были ранены. Среди погибших были командир казачьего конвоя, императорский подлекарь Чекувер; сильно пострадали Владимир Шереметев и фрейлина Кутузова. Погибла и любимица Александра III — белая сибирская лайка по кличке Камчатка.

Император записал в дневнике: «Понедельник 17 октября ст. Борки: страшная катастрофа на Курск. — Харьковск. ж. д. у станции Борки. — Бог чудом спас нас всех от неминуемой смерти. — Страшный, печальный и радостный день. — 21 убитых и более 36 раненых!»

Катастрофа под Борками глубоко потрясла Марию Федоровну. По воспоминаниям очевидцев, находившихся с царской семьей во время крушения, крик императрицы «Что с детьми?!» нельзя было забыть.

О том, как все происходило, Мария Федоровна писала своему брату Вильгельму (греческому королю Георгу I) 6 ноября 1888 года:

«Невозможно представить, что это был за ужасающий момент, когда мы вдруг почувствовали рядом с собой дыхание смерти, но и в тот же момент ощутили величие и силу Господа, когда Он простер над нами Свою благодатную руку…

Это было такое чудесное чувство, которое я никогда не забуду, как и то чувство блаженства, которое я испытала, увидав, наконец, моего любимого Сашу и всех детей целыми и невредимыми, появлявшимися из руин друг за другом.

Действительно, это было как воскрешение из мертвых. В тот момент, когда я поднималась, я никого из них не видела, и такое чувство страха и отчаяния овладело мною, что это трудно передать. Наш вагон был полностью разрушен. Ты, наверное, помнишь последний наш вагон-ресторан, подобный тому, в котором мы вместе ездили в Вильну?

Как раз в тот самый момент, когда мы завтракали, нас было 20 человек, мы почувствовали сильный толчок и сразу за ним второй, после которого все мы оказались на полу и все вокруг нас зашаталось и стало падать и рушиться.

Все падало и трещало, как в Судный день. В последнюю секунду я видела еще Сашу, который находился напротив меня за узким столом и который затем рухнул вниз вместе с обрушившимся столом. В этот момент я инстинктивно закрыла глаза, чтобы в них не попали осколки стекла и всего того, что сыпалось отовсюду.

Был еще третий толчок и много других прямо под нами, под колесами вагона, которые возникали в результате столкновения с другими вагонами, которые наталкивались на наш вагон и тащили еще дальше. Все грохотало и скрежетало, и потом вдруг воцарилась такая мертвая тишина, как будто в живых никого не осталось.

Все это я помню очень отчетливо. Единственное, чего я не помню, это то, как я поднялась, из какого положения. Я просто ощутила, что стою на ногах, без всякой крыши над головой и никого не вижу, так как крыша свисала вниз как перегородка и не давала никакой возможности ничего видеть вокруг: ни Сашу, ни тех, кто находился на противоположной стороне, так как самый большой вагон оказался вплотную с нашим.

Это был самый ужасный момент в моей жизни, когда, можешь себе представить, я поняла, что я жива, но что около меня нет никого из моих близких. Ах! Это было очень страшно! Единственно, кого я увидела, были военный министр и бедный кондуктор, молящий о помощи!

Потом я вдруг увидела мою милую маленькую Ксению, появившуюся из-под крыши немножко поодаль с моей стороны. Затем появился Георгий, который уже с крыши кричал мне: «Миша тоже здесь!», и, наконец, появился Саша, которого я заключила в мои объятья.

Мы находились в таком месте вагона, где стоял стол, но ничего, что раньше стояло в вагоне, не уцелело, все было разрушено.

За Сашей появился Ники, и кто-то крикнул мне, что baby целый и невредимый, так что я от всей души и от всего сердца могла поблагодарить нашего Господа за Его щедрую милость и милосердие, за то, что он сохранил мне всех живыми, не потеряв с их голов ни единого волоса!

Подумай только, лишь одна бедная маленькая Ольга была выброшена из своего вагона, и она упала вниз с высокой насыпи, но не получила никаких повреждений, так же как и ее бедная толстая няня. Но мой несчастный официант получил повреждения ноги в результате падения на него изразцовой печи.

Но какую скорбь и ужас испытали мы, увидев множество убитых и раненых, наших дорогих и преданных нам людей. Душераздирающе было слышать крики и стоны и не быть в состоянии помочь им или просто укрыть их от холода, так как у нас самих ничего не осталось! Все они были очень трогательны, особенно когда, несмотря на все свои страдания, они прежде всего спрашивали: «Спасен ли Государь?» и потом, крестясь, говорили: «Слава Богу, тогда все в порядке!» Я никогда не видела ничего более трогательного. Эта любовь и всепоглощающая вера в Бога действительно поражала и являлась примером для всех.

Мой дорогой пожилой казак, который был около меня в течение 22 лет, был раздавлен и совершенно неузнаваем, так как у него не было половины головы (Тихон Егорович Сидоров. — А. М.). Также погибли и Сашины юные егеря, которых ты, наверное, помнишь, как и все те бедняги, кто находился в вагоне, который ехал перед вагоном-рестораном. Этот вагон был полностью разбит в щепки, и остался только маленький кусочек стены!

Это было ужасное зрелище! Подумай только, видеть перед собой разбитые вагоны и посреди них — самый ужасный — наш, и осознавать, что мы остались живы! Это совершенно непостижимо! Это чудо, которое сотворил наш Господь!

Чувство вновь обретения жизни, дорогой Вилли, непередаваемо, и особенно после этих страшных мгновений, когда я с замиранием сердца звала своего мужа и пятерых детей.

Нет, это было ужасно. Можно было сойти с ума от горя и отчаяния, но Господь Бог дал мне силы и спокойствие перенести это и своим милосердием вернул мне их всех, за что я никогда не смогу отблагодарить Его должным образом.

Но как мы выглядели — это было ужасно! Когда мы выбрались из этого ада, все мы были с окровавленными лицами и руками, частично это была кровь от ран из-за осколков стекла, но в основном это была кровь тех бедных людей, которая попала на нас, так что в первую минуту мы думали, что мы все были тоже серьезно ранены. Мы были также в земле и пыли и так сильно, что отмыться окончательно смогли только через несколько дней, настолько прочно она прилипла к нам…

Саша сильно защемил ногу, да так, что ее удалось вытащить не сразу, а только через некоторое время. Потом он несколько дней хромал, и нога его была совершенно черная от бедра до колена.

Я тоже довольно сильно защемила левую руку, так что несколько дней не могла до нее дотронуться. Она тоже была совершенно черная, и ее необходимо было массировать, а из раны на правой руке шла сильно кровь. Кроме того, мы все были в синяках.

Маленькая Ксения и Георгий также поранили руки. У бедной старой жены Зиновьева была открытая рана, из которой очень сильно шла кровь. Адъютант детей также поранил пальцы и получил сильный удар по голове, но самое ужасное произошло с Шереметевым, который был наполовину придавлен. Бедняга получил повреждение груди, и еще до сих пор он окончательно не поправился; один палец у него был сломан, так что болтался, и он сильно поранил нос.

Все это было ужасно, но это, однако, ничто в сравнении с тем, что случилось с теми бедными людьми, которые были в таком плачевном состоянии, что их пришлось отправить в Харьков, где они еще до сих пор находятся в госпиталях, в которых мы их навещали через 2 дня после происшествия… Один мой бедный официант пролежал два с половиной часа под вагоном, непрерывно взывая о помощи, так что никто не мог вытащить его, несчастного; у него было сломано 5 ребер, но теперь, слава Богу, он, как и многие другие, поправляется.

Бедная Камчатка также погибла, что было большим горем для бедного Саши, любившего эту собаку и которому ее теперь ужасно недостает.

Теперь прошло уже три недели со дня происшедшего, но мы все еще думаем и говорим только об этом, и ты представь себе, что каждую ночь мне все снится, что я нахожусь на железной дороге…»

Много лет спустя Александр III в письме жене вспоминал: «Я вполне понимаю и разделяю все, что ты испытывала на месте крушения в Борках, и как это место должно быть нам всем дорого и памятно. Надеюсь, когда-нибудь нам удастся всем вместе со всеми детьми побывать там и еще раз возблагодарить Господа за чудесное счастье и что Он нас сохранил».

Любопытен тот факт, что икона Спаса Нерукотворного, принадлежавшая царской семье, была найдена неповрежденной.

Как отмечали современники, в частности известный юрист А. Ф. Кони, в тяжелейшей ситуации «Александр III выказал удивительное самообладание и почти тотчас после своего спасения всецело отдался заботам о подании помощи стонавшим и мучившимся раненым, некоторые из которых умерли у него на глазах, выражая при этом радость о его спасении».

Граф С. Д. Шереметев, очевидец трагедии, в своих мемуарах писал:

«Помню, как все были поражены и восхищены тем, что Государь, когда подали обед на большой железнодорожной станции, после совершенного молебствования позвал всех присутствовавших и пострадавших и всех и все сели за один стол».

Анатолий Федорович Кони, на следующий день побывавший на месте крушения, так описывал увиденное:

«Оба паровоза, глубоко врезавшиеся в землю, стояли наклонившись набок, на высокой насыпи, с одной стороны которой шла в необозримую даль степь, а с другой — стояло небольшое озеро и виднелись отдаленные деревни. Место пустынное и безлюдное.

Паровозы были украшены дубовыми гирляндами и небольшими флагами. Тотчас за ними начиналась картина ужасного разрушения: остатки вагонов, исковерканные железные фермы, вырванные двери, куски дерева и щепы самых разнообразных размеров с клочками материи и осколками зеркальных стекол, битая посуда и кухонные принадлежности, мебель, разбитые шпалы, согнутые рельсы и масса железных и медных предметов, назначение которых сразу определить было невозможно, — все это возвышалось грудами и густо усыпало обе стороны откоса, на одной из которых стоял, в круто наклоненном положении, с выбитыми поперечными стенками, «детский» вагон, из которого была невредимо извлечена великая княжна Ольга Александровна.

На другой стороне откоса видное место занимали жалкие остатки зеленого вагона министра путей сообщения. Здесь, на этом месте, погибло 19 человек, ранено 14. Хотя трупы уже были убраны, но из-под груды обломков еще слышался запах гниющего человеческого тела, и в течение первых дней раскопок несколько раз приходилось отрывать отдельные части тел, сдавленные и прищемленные обломками. Последней из таких ужасных находок была часть верхней челюсти, сохранившаяся с мясом и густым черным усом. Все эти останки были собраны вместе и с молитвою зарыты под небольшим черным крестом, внизу насыпи, со стороны степи. Тотчас за описанной грудой начинались сошедшие с рельсов, но не упавшие вагоны в самых невероятных положениях, один на другом, вошедшие друг в друга, как в футляр, упершиеся в землю под острым углом и зиявшие продольными и поперечными выбоинами».

В момент крушения императрица потеряла фамильный крест с гранатами, который она постоянно носила на шее. Мария Федоровна обратилась к дворцовой полиции с просьбой разыскать фамильную реликвию, но найти крест не удалось. А через пару дней из ближайшей деревни два крестьянина принесли крест. Они случайно нашли его на месте катастрофы среди мусора и обломков внизу у насыпи.

По случаю чудесного спасения царская семья получила много поздравительных адресов и писем. Глубоко сочувствовали им и члены датской королевской семьи. «Ты, конечно, знаешь, что все мои мысли всегда с вами, — писала великому князю Александру Александровичу из Вены сестра Марии Федоровны, — и что я непрестанно молюсь за вас в такое тяжелое и страшное время. Какое счастье, что милосердный Бог спас вас при этой ужасной катастрофе, при мыслях о ней я всякий раз содрогаюсь».

В одном из адресов, отправленных в те дни Марии Федоровне женщинами из Варшавы, говорилось: «Невзирая на страшные потрясения и оставив заботу о себе, Вы всецело отдались утешению и облегчению страждущих и тем преподали нам, женщинам, высший пример самоотверженности и любви, да будет он нам святым заветом…

Нераздельно со всею Россией объятые ужасом при страшной вести и бесконечно обрадованные чудесным спасением Ваших Императорских величеств, мы, обитательницы города Варшавы, благоговейно соорудили икону сию, Пресвятой Богородицы, непрестанной заступницы и молитвенницы за всех в радости и горе, в Державный Ее покров прибегающих, и благоволите, Всемилостивейшая Государыня, принять это верноподданническое приношение встревоженных и обрадованных женских сердец».

После крушения царская семья через Москву вернулась в Гатчину. Император записал в дневнике: «Гатчина, пятница 21. В 11‘А прибыли, наконец, благополучно в милую Гатчину, и здесь встреча самая радушная. — Все пошли в церковь к молебну, а потом общий завтрак в арсенале. — Простившись со всеми, пошли к себе».

23 октября император с семьей отправился из Гатчины в Санкт-Петербург и посетил Казанский собор. На встрече в Аничковом дворце на общем завтраке Александр III, поблагодарив всех, сказал: «Бог спас меня. Доколе я Ему буду нужен, Он будет меня охранять. Если Его воле угодно будет меня взять, это свершится».

В конце октября 1888 года Москва ждала в гости царя и царицу, которые вместе с детьми собирались поклониться древним русским святыням после происшествия в Борках.

Войска московского гарнизона были выведены для встречи царя на московские улицы и стояли шпалерами от Курского вокзала до Кремля. Четыре роты юнкеров Третьего военного Александровского училища — четыреста юношей в возрасте от восемнадцати до двадцати лет стояли в Кремле от Золотой решетки до Красного крыльца, вдоль длинного и широкого дубового помоста, крытого красным сукном. Среди них в первой шеренге стоял молодой юнкер Александр Куприн…

«Вся Москва кричит и звонит от радости, — вспоминал позже Александр Иванович Куприн, — вся огромная, многолюдная, крепкая, старая, царевна Москва!..

Но вот заиграл на правом фланге и наш знаменитый училищный оркестр, первый в Москве. В эту же минуту в растворенных сквозных воротах, высясь над толпой, показывается царь. Он в светлом офицерском пальто, на голове круглая низкая барашковая шапка. Он величественен. Он заслоняет собою все окружающее. Он весь до такой степени исполнен нечеловеческой мощи, что я чувствую, как гнется под его ногами массивный дуб помоста.

Царь все ближе ко мне. Сладкий острый восторг охватывает мою душу и несет ее вихрем, несет ее ввысь. Быстрые волны озноба бегут по всему телу и приподнимают ежом волосы на голове. Я с чудесной ясностью вижу лицо Государя, его рыжеватую густую бородку, соколиные размахи его прекрасных союзных бровей. Вижу его глаза, прямо и ласково устремленные в мои. Мне кажется, что в течение минуты наши взгляды не расходятся. Спокойная, великая радость, как сияющий золотой поток, льется из его глаз.

Какие блаженные, какие возвышенные, навеки не забываемые секунды! Меня точно нет. Я стал невесомым, я растворился, как пылинка, в одном общем многомиллионном чувстве. И в то же время я постигаю, что вся моя жизнь и воля моей многомиллионной родины собралась точно в фокусе, в одном этом человеке, до которого я мог бы дотянуться рукою, собралась и получила непоколебимое, единственное железное утверждение, и оттого рядом с воздушностью всего моего существа я ощущаю волшебную силу, сверхъестественную возможность и жажду беспредельного жертвенного подвига».

По указу императора расследование причин катастрофы в Борках было поручено прокурору уголовного кассационного департамента Сената Анатолию Федоровичу Кони. Основной версией было крушение поезда в результате ряда технических факторов: плохого состояния пути и повышенной скорости поезда.

23 ноября А. Ф. Кони прибыл в Гатчинский дворец «для представления государю личных объяснений по делу». Вместе с ним приехал министр юстиции Н. А. Манасеин.

А. Ф. Кони вспоминал о той встрече с императором: «На нем была серая тужурка, из-под которой выглядывала русская рубашка с мягким воротником и рукавами, вышитыми русским цветным узором. Его рост и могучее телосложение казались в этой низенькой комнате еще больше, и тощая фигура Манасеина, находившегося тут же, представляла резкий контраст. Государь подал мне руку, сказал, что желал от меня лично слышать о подробностях дела крушения».

В своем докладе Кони подчеркнул, что в результате предварительного следствия установлено полное отсутствие следов какого-либо террористического акта. Затем он подробно обрисовал картину «преступной небрежности всех лиц», имевших отношение к катастрофе, что выразилось в неправильном составлении поезда, его тяжести, чрезмерном превышении скорости, некачественной постройке дороги, слабости полотна и «опьянении усердия».

Особое внимание он обратил на хищнические действия правления частной компании, безответственное растление служебного персонала, стремление любым путем к наживе, с одной стороны, и формальное, попустительское отношение Министерства путей сообщения — с другой.

Как отмечает Кони, Александр III слушал его сначала молча, затем прерывал вопросами, без всяких «признаков нетерпения».

Император предположил, что Кони, видимо, намерен отдать под суд всех, о ком говорил. Но Анатолий Федорович ответил, что у него нет таких прав. Затем он добавил, что ответственность министров и высших должностных лиц вообще слабо определена законом и необходимо было бы дать этому вопросу «большую определенность». Александр III согласился с этим и тут же дал указание министру юстиции подготовить проект соответствующего закона.

«Итак, — сказал государь, — ваше мнение, что здесь была чрезвычайная небрежность?» — «Если характеризовать все происшествие одним словом, независимо от его исторического и нравственного значения, — ответил я, — то можно сказать, что оно представляет сплошное неисполнение всеми своего долга. Из железнодорожных служащих, в сущности, исполнили свой долг только Витте и Васильев».

Александр III не забыл о Витте. Так железнодорожная катастрофа в Борках послужила стимулом для головокружительной карьеры будущего министра путей сообщения, финансов и председателя Совета министров Российской империи Сергея Юльевича Витте.

Незадолго до катастрофы он, будучи управляющим Юго-Западными железными дорогами, подал рапорт министру путей сообщения, в котором предупреждал о возможных опасностях при движении тяжелого императорского состава с повышенной скоростью по отечественным путям.

После доклада А. Ф. Кони были привлечены к следствию и отправлены в отставку министр путей сообщения адмирал Константин Николаевич Посьет, главный инспектор железных дорог барон Канут Генрихович Шернаваль, инспектор императорских поездов барон Александр Фердинандович Таубе, управляющий Курско-Харьковско-Азовской железной дорогой инженер В. А. Кованько и другие лица.

Другая версия событий 17 октября 1888 года была изложена в воспоминаниях генерала Владимира Александровича Сухомлинова и юриста и историка барона Михаила Александровича фон Таубе, сына инспектора императорских поездов.

Оба были убеждены, что крушение было вызвано взрывом бомбы, которую заложил помощник повара императорского поезда, связанный с революционными организациями. Заложив бомбу с часовым механизмом в вагон-столовую, рассчитав момент взрыва ко времени завтрака царской семьи, он сошел с поезда на остановке перед взрывом и скрылся за границу.

Подтверждений эта версия не получила. Спустя несколько лет якобы тот самый поваренок объявил в Париже, что готов рассказать все тайны железнодорожной катастрофы. Но когда в гостиницу пришли французские журналисты, то выяснилось, что пригласивший их человек был мертв…

В память чудесного события 17 октября в течение 1888–1890 годов было сооружено 126 храмов, 32 придела, 320 часовен, 17 колоколен, 116 иконостасов, 30 церковных оград, 2873 киота и 54 ризы на иконы, 152 запрестольных и выносных креста, 434 хоругви, 685 колоколов, 324 лампады и проч., учреждено 107 церковно-приходских школ, несколько богаделен и приютов как памятников благодарной народной молитвы за спасение государя и его семьи. Кроме того, во многих селах открыты общества трезвости и народные библиотеки, закрыты питейные заведения и т. п. В Петербурге на добровольные пожертвования изготовлена драгоценная плащаница, которая отправлена к святому Гробу Господню с тем, чтобы там ежегодно 17 октября совершалось молебствие о благоденствии царской семьи и Русского государства.

Свято-Андреевским скитом, находящимся на Афонской горе, сооружен в Петербурге на Песках храм в память этого события. Невдалеке от места крушения Харьковским Святогорским монастырем основана обитель Спасов скит, быстро разросшаяся и привлекающая множество богомольцев. На железнодорожном пути, в одной версте от места крушения, создана полустанция Спасовка.

Конец 1888 года ознаменовался выпуском «повестки» — официального приглашения в Зимний дворец на бал.

Вообще-то Зимний дворец Александр III не любил. Не любил со времен бытности еще цесаревичем. Здесь он видел смертельно раненного отца. Помнил император и о взрыве 1880 года, а значит, не чувствовал себя здесь в безопасности. Жизнь в Аничковом дворце, а затем в Гатчине его устраивала.

Тем не менее Зимний дворец продолжал оставаться главной императорской резиденцией. И поэтому по протоколу в главных залах Зимнего дворца проходило множество официальных мероприятий, на которых обязан был присутствовать император. По его указу парадные залы дворца были открыты для экскурсий, которые устраивались для гимназистов и студентов.

С 1882 года после телефонизации помещений Зимнего дворца там был сооружен водопровод, так как до этого все пользовались рукомойниками. На Рождество 1885 года в залах Зимнего дворца было опробовано электрическое освещение. Поскольку демонстрация освещения широкой публике прошла удачно, немедленно начались работы по монтажу проводки в Николаевском зале и Аванзале.

В 1887 году Александр III согласился устроить в Зимнем дворце Собственную половину. Там он мог бы останавливаться во время приездов в Зимний дворец. Поскольку, по традиции, дети не трогали половин своих умерших родителей, то за основу половины Александра III использовались бывшие комнаты его младшего брата великого князя Алексея Александровича.

В результате ремонтных работ новую императорскую половину оборудовали в течение года.

К окончанию ремонтных работ газовое освещение постепенно заменялось на электрическое. Для этого в малом дворе здания Нового Эрмитажа построили электростанцию, которая в течение пятнадцати лет являлась крупнейшей в Европе. Просуществовала же она вплоть до 1945 года, после чего ее разобрали.

К 1888 году половина императора Александра III в Зимнем дворце включала в себя пятнадцать комнат: Переднюю, Проходную первую, Проходную вторую, Проходную третью, Уборную Его величества, Уборную и Ванную, Кабинет, Гостиную угловую, Гостиную вторую, Библиотеку, Гардероб, две проходные комнаты за гардеробом, Дежурную и Буфет. Располагались все эти комнаты на третьем этаже северо-западного ризалита дворца, причем их ббльшая часть выходила окнами на Неву. Из них открывался вид на Петропавловскую крепость и стрелку Васильевского острова за зданием Биржи и Ростральными колоннами.

На половине Александра III находился и «Собственный Их величества подъезд», который выходил на Неву. Через этот подъезд 31 декабря 1888 года император впервые после обустройства Собственной половины приехал в Зимний дворец. Приехал на бал, которым должен был открыться новый, 1889 год.

В «повестке» на новогодний бал говорилось:

«От двора Его Императорского величества объявляется госпожам статс-дамам, камер-фрейлинам, гофмейстеринам, фрейлинам, господам придворным и всем ко двору приезд имеющим. Его Императорское величество высочайше повелеть соизволил: в будущее воскресенье, 1-го числа января 1889 года, в день наступающего Нового года и празднования рождения Его Императорского высочества великого князя Алексея Александровича, иметь приезд в Зимний Его Императорского величества дворец к Божественной литургии и для принесения поздравлений Их Императорским величествам и Их Императорским высочествам знатным обоего пола особам, гвардии, армии и флота генералам, штаб-и обер-офицерам, губернскому и уездным предводителям дворянства С.-Петербургской губернии, господам чужестранным послам и посланникам, также с. — петербургскому городскому голове, российскому и иностранному почетному купечеству, и прибыть: российским в 11, а чужестранным послам и посланникам в 12 часов дня. Дамам быть в русском платье, а кавалерам в парадной форме; собираться же особам, имеющим вход за кавалергардов, — в Концертном зале, военным генералам, штаб- и обер-офицерам — в Николаевском зале и Аванзале, чужестранным послам и посланникам — в зале Петра Великого, городским дамам и гражданским чинам — в Гербовом зале, городскому голове и купечеству — в Фельдмаршальском зале.

Кавалеры ордена св. апостола Андрея Первозванного имеют на себе цепь сего ордена. 27 декабря 1888 года».

Теплые взаимоотношения с художниками, в том числе художниками-передвижниками, у Александра III сложились еще в то время, когда он был цесаревичем. Александр III считал, что передвижники — творцы национальной школы, и потому взял их под свою опеку.

Товарищество передвижных художественных выставок, возникшее в 1870 году, бросило вызов академическому искусству. Между Академией художеств и передвижниками были очень сложные взаимоотношения, и, казалось бы, Александру III «положено» было стать на сторону академиков, но… «Симпатии к новой русской школе, — отмечал искусствовед и художественный критик Адриан Викторович Прахов, — наконец, привели к тому, что государь совершенно самостоятельно, решительно и открыто стал на сторону «передвижников», в те поры еще боровшихся под знаменем самостоятельности русского искусства, отождествляя ее с принадлежностью к реализму».

В 1871 году начались регулярные выставки передвижников и Александр Александрович сделался непременным посетителем вернисажей. Русская реалистическая школа живописи ему была близка и понятна.

Об одном из таких посещений выставки вспоминал Иван Николаевич Крамской: «…В субботу прошлую приехал и государь с императрицей, приехал из Академии. Был весел, милостив, разговаривал, смеялся, очень доволен, смотрел картину Репина, благодарил, купил 6 картин и, уезжая, сказал следующие замечательные слова: «Как жаль, что я к вам все поздно попадаю на выставку, все хорошее раскуплено. Скажите, когда ваша выставка открывается обыкновенно?» — «На первой неделе поста, в воскресенье…» — «Надо будет на будущий раз устроить так, чтобы я мог приехать к началу. Благодарю вас, господа, прощайте…»

Итак, дело, очевидно, так и должно оставаться. Государь император, вероятно, имеет свои мысли, когда он с нами так разговаривал. Мы же все были настроены так, что ждали, как бы государь не выразил неудовольствия, что его заставляют ездить в два места… И вдруг! Словом, посещение государя, которого я ждал, осветило мне иную перспективу, чем я думал…»

Александр Николаевич Бенуа писал: «Во время посещений царем наших (столь безобидных) выставок он умел показать другую сторону своей личности. Он становился тем любезным, внимательным, вовсе не суровым, а скорее благодушным человеком, каким знали Александра III его семья, ближайшие царедворцы и дворцовая прислуга. Поражали его чрезвычайная простота, абсолютная непринужденность, абсолютное отсутствие какой-либо «позы» (позы властелина)».

Традиционными стали не только посещения им выставок вместе с Марией Федоровной, но и покупки картин. Несмотря на свою крайнюю бережливость, Александр III никогда не жалел баснословных по тем временам сумм на покупку картин самых дорогих и модных в то время художников — Айвазовского, Семирадского, Брюллова, Федотова. Но он покупал работы не только известных мастеров, но обязательно и понравившиеся картины начинающих художников, пополняя коллекцию современного искусства.

Со временем установилась даже традиция на выставках передвижников: не продавать никаких работ до приезда Александра III.

На выставке передвижников в 1888 году Павел Михайлович Третьяков купил десять холстов, а император Александр III — пять. В следующем, 1889 году на 17-й выставке передвижников Павел Михайлович Третьяков приобрел две картины, а императорская семья — двадцать семь.

Император приказал снять со стен во дворце в Царском Селе все произведения западных художников и заменил их работами русских живописцев.

В свидетельствах современников немало написано о том, что император на самом деле понимал искусство и мог разбираться в его направлениях. Историк русского искусства Адриан Викторович Прахов, лично знавший императора, писал: «Не было вещи, мимо которой государь прошел бы вскользь. Как любитель, он желал все пересмотреть и, любуясь, делал свои замечания и зачастую поражал сопровождавших его лиц меткостью определения и памятью на художественные произведения… Сопровождавшие его художники чувствовали, что среди них человек, весь открытый для искусства, ценящий художника и потому относящийся к нему с неподдельною деликатностью. Это трогало. Если императору что-либо нравилось, то, посоветовавшись с императрицей, государь с изысканной деликатностью спрашивал: «Могу ли я купить эту вещь?»

Личная заинтересованность императора искусством с годами приобретала государственные черты и стала оказывать влияние на события современной художественной жизни. Император основал специальный фонд помощи художникам и их семьям, получивший название «Капитал императора Александра III для пособия нуждающимся художникам, их вдовам и сиротам».

Александра III давно увлекала мысль создать большой музей национального искусства.

Еще в 1883 году император высказал мысль о создании такого музея в Санкт-Петербурге.

Алексей Петрович Боголюбов в своих «Записках моряка-художника» приводит разговор, который состоялся в 1883 году между ним и Александром III: «Его величество сам вдруг сказал мне: «А ваши товарищи-передвижники все перекочевывают из одного городского зала в другой с тех пор, как Исаев (конференц-секретарь Академии художеств. — А. М.) их выжил из академии. А потому я часто и серьезно думаю о необходимости создания в Петербурге Музея русского искусства. Москва имеет, положим, частную, но прекрасную галерею Третьякова, которую, я слышал, он завещает городу. А у нас ничего нет».

Идея создания музея, в стенах которого могли бы соединиться как работы мастеров Императорской академии, так и новых, так называемых оппозиционных художников-передвижников, — в этом и видел император свою задачу. Александр Николаевич Бенуа писал: «Александр III покупал для себя и для музеев произведения часто большого значения и большой стоимости, вещи, мимо которых просто нельзя было пройти, не заметив их значимости. Из приобретений Александра III составился, как известно, музей, носивший его имя».

Император выступал за единство и целостность в любом деле. Поэтому Александр III и как коллекционер, и как меценат делал заказы и ветеранам Академии художеств, и передвижникам.

А в 1889 году Александр III после 17-й выставки сделал совершенно неожиданный шаг. Он привлек Товарищество к реорганизации той самой академии, стены которой художники с возмущением покинули почти тридцать лет назад.

Пять передвижников, и среди них Илья Ефимович Репин, Архип Иванович Куинджи и Григорий Григорьевич Мясоедов, вошли в правительственную комиссию по разработке нового устава.

Илья Репин, Иван Шишкин и Архип Куинджи стали профессорами, и еще двенадцать передвижников вошли в академический совет.

Поэт и публицист Александр Владимирович Жиркевич, близкий друг И. Е. Репина, записал в дневнике: «Репин рассказал мне подробности представления государю конференц-секретаря Академии художеств графа И. И. Толстого вчера на Академической выставке. Согласно рассказу Репина государь на этой встрече начал разговор так: «Вам предстоит трудная задача поднять Академию. Ваш предшественник был мошенник, в Академии все было основано на мошенничестве, почему я и не любил посещать выставки в Академии, где приходилось сталкиваться с этой личностью, которую я давно бы выгнал из Академии, если бы не великий князь Владимир…». Речь шла о бывшем конференц-секретаре Академии художеств П. Ф. Исаеве, сосланном в Сибирь за хищения».

По словам Репина, Александр III долго беседовал с Иваном Ивановичем Толстым об устройстве академии и выразил твердое желание, чтобы уничтожилась рознь между академистами и передвижниками. «Я не могу выносить этого раскола и прошу вас уничтожить его. Да и какой раскол может быть в сфере искусства?»

Первым шагом к реформе послужил опрос художников и лиц, «сведущих в искусстве». От имени президента академии были разосланы приглашения с просьбой сообщить свое мнение о том, как реформировать академию. Свод этих мнений составил два печатных тома.

По инициативе императора была высочайше утверждена комиссия для составления устава. Некоторых ее членов государь назначил лично, список прочих был представлен ему на благоусмотрение. Также был учрежден институт почетных и постоянных членов академии, компетентных в области изобразительного искусства.

По распоряжению императора была создана Высшая художественная школа с совершенно обновленным составом профессоров, свободными мастерскими и свободным конкурсом для получения наград. Александр III лично утверждал профессоров, руководителей мастерских. Среди них были А. И. Куинджи, В. Е. Маковский, И. Е. Репин, И. И. Шишкин и др.

В академический устав по предложению императора был включен параграф о развитии монументальной живописи.

Академия художеств была полностью реорганизована; живописцам разрешили свободно выбирать темы для своих произведений; преподавание в классах стало более независимым, а гражданские чины были отменены.

Круг замкнулся: то, что начиналось как разрыв с традициями, само превратилось в традицию. Прошло совсем немного времени, и бывшие бунтари заняли высшие посты в академии.

Большое внимание уделял император развитию в стране прикладного художественно-промышленного искусства. Он считал, что прикладное искусство — «рассадник художественного вкуса и основание для художественного развития вообще». Первый губернский Художественно-промышленный музей в России был открыт в городе Саратове благодаря покровительству императора.

Развитие художественной промышленности и преобразование императорских фарфоровых и стеклянных заводов также были под пристальным вниманием монарха. В короткие сроки было произведено техническое переоснащение заводов, сотрудники которых прошли стажировку на мейсенском, севрском и берлинском заводах, что дало возможность выйти за короткий срок на европейский уровень производства.

В конце июня 1890 года всей семьей совершили традиционный летний морской круиз по северу Балтийского моря на яхте «Царевна». Несколько дней провели на Аландских островах, а затем отправились на дачу в Лангинкоски. И вернулись с севера домой в Гатчину по балтийским волнам на яхте.

А вот в августе на юг, точнее, к южным берегам Балтики, в Нарву, отправились на поезде.

В Нарве должна была состояться встреча Александра III с германским императором Вильгельмом II, занявшим престол в июне 1888 года. Ко времени нарвской встречи Вильгельм II отправил в отставку Бисмарка, так как внешняя политика Германии в первые два года нового царствования была сильно ограничена личным влиянием «железного канцлера».

Ко времени воцарения Вильгельма II уже начали определяться два противостоящих друг другу блока в Европе: Тройственный союз (Германия, Австро-Венгрия, Италия), с одной стороны, и Россия с Францией — с другой.

Вокруг расстановки сил в Европе шла сложная дипломатическая борьба, причем особую активность проявляла Германия с молодым императором Вильгельмом II. Встреча в Нарве и должна была прояснить позиции двух стран и, если возможно, сблизить их.

4 августа 1890 года Александр III и Мария Федоровна с многочисленной свитой на императорском поезде прибыли в Нарву.

Для их приема была сооружена специальная железнодорожная платформа с башней в русском стиле, украшенной резьбой. Императорскую чету встречали на этой платформе великий князь Сергей Александрович, государственный секретарь Александр Александрович Половцев и еще ряд высших сановников, в том числе петербургский губернатор граф Сергей Александрович Толь, командиры полков, нарвский городской голова Александр Иванович Свинкин с представителями городской управы, депутация от купеческих гильдий и почетных лиц города. Городской голова, представители цехов и фабричных рабочих преподнесли императору хлеб-соль. Императрице же были подарены цветы.

После этого Александр III, Мария Федоровна и сопровождающие их лица отправились на расположенную близ города в парке дачу государственного секретаря А. А. Половцева, к которой была проложена прямая дорога с платформы.

Дача Половцева и стала местом пребывания российского и германского императоров. По описаниям современников, это была роскошная двухэтажная дача с великолепной обстановкой, с массой цветов и верандой с тепличными растениями. Дорога к даче освещалась электричеством, что еще было в новинку, и «иллюминована газом». На дороге были возведены три красивые триумфальные арки.

На первом этаже должен был разместиться германский император с принцем Генрихом Прусским, а на втором этаже — Александр III с императрицей и дочерью — великой княжной Ксенией Александровной. В домиках в парке были поселены прочие «высокие особы». Великий князь Владимир Александрович разместился в домике против нарвского водопада.

Вечером 4 августа Нарвское общество любителей пения устроило факельное шествие к даче и исполнило несколько песен для высоких гостей.

Вильгельм II прибыл на своей яхте «Гогенцоллерн» в сопровождении крейсера «Ирене» в город Ревель в воскресенье, 5 августа, днем. Встречать его отправились великие князья генерал-адмирал Алексей Александрович и Владимир Александрович. Из Ревеля вместе с Вильгельмом II они поехали в Нарву на поезде.

Пока великие князья ездили в Ревель встречать Вильгельма II, Александр III побывал на богослужении в Преображенском соборе. Оттуда он отправился «по разукрашенным и наполненным народом городским улицам к месту закладки нового православного храма, сооружаемого Товариществом Кренгольмской мануфактуры» — величественного Воскресенского кафедрального собора. Торжественная закладка храма была приурочена к его приезду.

Закладка была совершена преосвященным Арсением, епископом Рижским и Митавским. Помимо императора Александра III, присутствовали императрица Мария Федоровна, а также великая княгиня Ксения Александровна, великий князь Сергей Александрович и его супруга Елизавета Федоровна, великие князья Николай Николаевич Старший и Александр Михайлович и многие другие высокопоставленные лица. Первый камень в фундамент положил сам император Александр III.

После окончания торжественной церемонии все отправились на речную пристань. Там стояла императорская яхта «Александрия». На ней поехали в Гунгербург (Усть-Нарву), «где на пожертвования местных жителей сооружался православный храм во имя святого князя Владимира».

На причале Усть-Нарвской пристани императора встречали эстляндский губернатор Сергей Владимирович Шаховской, главный инспектор пограничной стражи и другие лица. От пристани до холма, на котором должна быть сооружена церковь, был проложен помост. Вдоль него шпалерами разместились дети с цветами в руках. Тут же стояли волостные и сельские старшины, депутация от эстонских крестьян, которые преподнесли императорской чете хлеб-соль и древности, найденные при раскопках.

Александр III направился к месту закладки храма по осыпанному цветами помосту при пении гимна. На холме состоялось молебствие, и вслед за тем император «положил монету и первый камень, затем положили камни Ее величество и прочие августейшие особы». После этого все отправились на яхте в обратный путь в Нарву.

Вечером 5 августа все на той же временной платформе Нарвы состоялась торжественная встреча прибывшего из Ревеля германского императора. Любопытно, что Александр III был в прусской военной форме, а Вильгельм II — в русской.

В торжественном приеме приняли участие все приехавшие великие князья и российские министры. Вместе с Вильгельмом прибыл также германский канцлер генерал Георг Лео граф фон Каприви, выполнявший и обязанности министра иностранных дел.

Вечером же состоялся обед в честь германского императора. После него гости направились на квартиру великого князя Владимира Александровича, «где на террасе пили чай, во время которого над водопадом было устроено освещение бенгальскими огнями. Там члены немецкого общества пения исполнили несколько номеров своих песен, а после них пел русский хор, составленный из детей и служащих на Кренгольмской мануфактуре». Императоры возвратились на свою резиденцию на даче Половцева уже за полночь.

6 августа с утра напротив дачи Половцева состоялся парад лейб-гвардии Преображенского полка, частей гвардейской артиллерии и некоторых других подразделений. К этому времени в Нарву уже съехались все высокопоставленные участники встречи. Российскую сторону, помимо Александра III и императрицы, представляли: наследник престола цесаревич Николай Александрович (будущий император Николай II), великие князья Владимир Александрович, Алексей Александрович, Сергей Александрович, генерал-фельдмаршалы Николай Николаевич Старший и Михаил Николаевич, Константин Константинович (президент Академии наук, известный поэт), Николай Николаевич Младший, Александр Михайлович, герцог Лейхтенбергский и принц Александр Петрович Ольденбургский, а также министры — военный, Императорского двора и иностранных дел. В императорскую свиту входили также великая княжна Ксения Александровна, великие княгини Мария Павловна (супруга Владимира Александровича) и Елизавета Федоровна (супруга великого князя Сергея Александровича).

Германская сторона была не столь многочисленна, но тоже весьма представительна.

Парадный церемониал начался по традиции с молебствия, после которого войска прошли церемониальным маршем перед императорами. Александр III и Вильгельм II проехали к бивуаку преображенцев. Затем в большой палатке состоялся завтрак, на который были приглашены свиты обоих императоров, командиры и офицеры частей, участвовавших в параде. За завтраком играли оркестры Преображенского полка и 1-й гвардейской артиллерийской бригады. Императоры поднимали тосты за здоровье друг друга и за благоденствие «дружеских держав».

В тот же день состоялись народные празднества для рабочих нарвских мануфактур с выступлениями хоров, песельников и фокусников.

В четыре часа дня императоры и сопровождающие их лица посетили Ивангородскую крепость, где во дворе был построен лейб-гвардии Семеновский полк. В Ивангороде они осмотрели церковь Успения Божией Матери. Затем монархи посетили ратушу, дворец Петра Великого, после чего возвратились на дачу Половцева.

Императрица Мария Федоровна на обратном пути побывала в богадельне Орлова в ивангородском форштадте. Наследник престола Николай Александрович с принцем Генрихом Прусским присутствовал на учении Преображенского полка.

7 и 8 августа императоры со свитой выезжали на большие маневры российской армии под Ямбургом. Во время нарвско-красносельских маневров гренадерские саперы навели мост через реку Лугу. И на глазах двух императоров они этот мост подорвали.

9 августа с утра монархи со свитами осматривали Суконную и Льнопрядильную мануфактуры, а Мария Федоровна с великой княжной Ксенией Александровной в сопровождении петербургского губернатора посетили нарвские мужскую и женскую гимназии. Вильгельм II принимал в парке дачи Половцева делегации от германских обществ из Ревеля, Нарвы, Петербурга и Москвы.

Министр иностранных дел России Николай Карлович Гирс и рейхсканцлер Георг Лео фон Каприви, как, впрочем, и императоры, вели все эти дни также дипломатические переговоры, суть которых не до конца понятна. По крайней мере, дальнейшие исторические события показали, что они особенно не смягчили противоречия между двумя государствами.

В тот же день, 9 августа 1890 года, прошли последние совместные мероприятия, и оба императора со свитами покинули Нарву.

23 октября 1890 года с раннего утра Гатчинский дворец был наполнен волнением и некоторой суетой, которые всегда случаются перед отъездом. А на этот раз предстояло необычайно длительное путешествие.

Волновались и тот, кто уезжал, и те, кто оставался. Но, конечно, все старались это волнение сдерживать.

Александр Александрович и Мария Федоровна отправляли в путешествие старшего сына — цесаревича Николая.

Событию этому придавалось огромное государственное значение, и путешествие готовилось долго и тщательно. Его разрабатывали представители Генерального штаба в постоянной координации с императором.

Александр III решил проложить Великую Сибирскую железную дорогу, и наследник Николай Александрович должен был лично присутствовать при начале строительства во Владивостоке.

Российская империя обладала колоссальной территорией. И две трети этой гигантской площади были слабо связаны со столицами и европейской частью России. Эту связь поддерживал единственный путь, соединявший Центральную Россию и Сибирь, — Сибирский, или Московский, тракт. Первая его часть шла от Тюмени через Томск, Ачинск, Красноярск, Иркутск, Култук на Байкале в Кяхту и далее в пределы Китайской империи, вторая — через Верхнеудинск и Читу по Забайкалью на Сретенск, расположенный на судоходной реке Шилке.

Сообщение по этому тракту было возможно только на лошадях и было крайне ненадежным, медленным и дорогим. Даже правительственному курьеру, выехавшему из Санкт-Петербурга, требовалось тридцать четыре дня, чтобы достичь Иркутска. И это при непрерывной, круглосуточной езде со сменой лошадей. Кроме того, был еще фактор погоды и времени года. Поэтому в мае 1887 года для решения судьбы дороги в Сибирь по указу императора было создано Особое совещание — в составе военного министра, министра путей сообщения и министра финансов под руководством председателя департамента государственной экономии Госсовета Александра Агеевича Абазы.

Через месяц, в июне того же 1887 года, Особое совещание приняло решение о проведении предварительных изысканий по большим участкам линии будущего Великого Сибирского пути. Изыскания были проведены, и Особое совещание доложило императору о возможности реализации казавшегося многим фантастического проекта — строительства самой протяженной в мире железнодорожной магистрали.

Император хотел, чтобы строительство железной дороги происходило с двух концов одновременно. В этом была яркая символичность не только для России, но и для всего мира. Для осуществления этого замысла Александр III и решил отправить на Дальний Восток своего сына, цесаревича Николая. Наследнику предстояло совершить невероятное путешествие — проплыть на Дальний Восток на военном корабле.

Водный маршрут начинался от берегов Средиземного моря из австрийского города Триеста. Там с конца сентября в ожидании цесаревича находилась русская эскадра в составе полуброненосных фрегатов «Память Азова», «Владимир Мономах» и канонерской лодки «Запорожец». Эскадра пришла в Адриатическое море, поскольку было опасение, что Турция могла отказаться пропустить русскую эскадру из Черного моря через проливы Босфор и Дарданеллы.

До Триеста наследнику предстояло добираться через Варшаву и Вену. В Триесте к Николаю должен был присоединиться его младший брат — восемнадцатилетний великий князь Георгий Александрович, служивший на «Памяти Азова» мичманом. Далее их совместный маршрут путешествия пролегал через Грецию, Египет, Красное море, Аден, Индийский океан, Индию, Цейлон, Сиам, Яву, Сингапур, Китай, Японию и обратно через бескрайнюю Сибирь.

В русской истории это была первая поездка сына императора в отдаленные от России страны мира. Более того, и в мировой истории путешествий высочайших особ плавание Николая Александровича на тот момент не имело аналогов.

Помимо познавательных целей, Николай, по замыслу отца, императора Александра III, должен был установить личные отношения с царствующими особами государств по маршруту путешествия. В течение всего путешествия цесаревича сопровождали пять человек: главный руководитель путешествия генерал-майор князь Владимир Анатольевич Барятинский, флигель-адъютант князь Николай Дмитриевич Оболенский, князь Виктор Сергеевич Кочубей, Евгений Николаевич Волков. Для написания книги о путешествии был прикомандирован чиновник Министерства внутренних дел князь Эспер Эсперович Ухтомский. За границей к свите цесаревича должны были присоединиться художник Николай Николаевич Гриценко, военно-морской врач Владимир Константинович фон Рамбах и контр-адмирал Владимир Григорьевич Басаргин, который будет сопровождать цесаревича по Сибири.

Так 23 октября 1890 года Гатчина стал отправной точкой почти кругосветного путешествия.

После молебна все отправились на железнодорожную станцию. Император Александр III с императрицей вошли в вагон вместе с сыном. Они решили проводить престолонаследника до ближайшей станции — Сиверской.

Дорога от Гатчины до Сиверской заняла несколько минут. В Сиверской отец и мать попрощались с Николаем, который обещал телеграфировать о ходе своего путешествия. Ну и, конечно, писать письма.

Сын выполнял свое обещание, и телеграммы приходили из Варшавы, Вены, Триеста и Афин, где пришлось немного задержаться у крестной матери цесаревича Ольги Константиновны и ее мужа короля Греции Георга I. Александр III и Мария Федоровна внимательно отслеживали по карте маршрут движения путешественников.

29 октября 1890 года Александр Александрович написал сыну первое письмо:

«Мой милый Ники, очень, очень грустно было прощаться с тобою и знать, что на такое долгое время мы будем в разлуке. Как грустно было возвращаться в Гатчину, как пусто было дома и как наша прогулка по парку с милым Вороном была не весела в этот день. Ворон всякий день гуляет с нами и иногда приходит к Мамá и лежит в ее комнатах, но видимо, он скучает и не весел.

Много думали мы о тебе, как было тебе тяжело в Вене, совсем одному и с тяжелыми любезностями Императора и Эрц Герцогов, хотя, действительно, по всему видно, что они старались быть чрезвычайно милы, но для начала, я думаю, это было тяжело и не весело. Охота наша в Четверг после твоего отъезда была очень удачная и погода теплая Т и тихо…

Мамá, Ксения и Миша приехали туда к нам под конец охоты верхом, но уже было довольно темно…

Сегодня в воскресение после обедни представлялись люди вновь прибывшие в батальон от 3 Гвард. пехот, див. из Варшавы и всех трех Гренадерских полков; отличный народ, а в особенности Эриванского полка все моей роты и огромного роста, чудный народ и Астраханские не большие люди, но все черномазые и замечательно красивый народ.

Гуляли мы с Мамá, Ксенией, беби Еленой Владимировной] и 3 Графинюшками Воронцовыми]. Миша с Владимировичами, Боба с Африканом отправились в охотн. слободку к собакам и, конечно, к лисицам и волкам. Обед был воскресный в арсенале до 35 человек.

Продолжаю письмо сегодня 30 Окт[ября]. Владимир и Михень вернулись сегодня из Берлина и завтракали у нас. Собираемся завтра на охоту здесь же в окрестностях, но, кажется, будет холодно, начинает морозить и барометр страшно полез подыматься. Кроме обыкновенных охотников прибавятся: Владимир, и я пригласил еще Кн. Шаховского, ком[андира] яхты «Полярная звезда» и Кап[итана] 1 ранга Елчанинова, оба хорошие охотники. Посылаю Жоржи еще ящик с нашими Петергофскими грибами для Кают-компании офицеров «Азова», надеюсь, что первые были уже съедены офицерством. Правда ли что их так плохо кормят на фрегате? Григорий Григорьевич] очень не доволен, что Жоржи не осматривал достопримечательностей Греции и жаловался Мамá.

Мой искренний поклон В. Г. Басаргину, Кн. Барятинскому и Н. Н. Ломену. Сегодня больше писать не успею, ложусь спать раньше, завтра в 8 ч. уже выезжаем на охоту.

Крепко целую тебя и Жоржи, Христос с вами, мои милые! Всем Греческим мой поклон, а Т[етю] Ольгу крепко обнимаю. Твой Папá».

Следующее письмо Александр отправил сыну 20 ноября 1890 года, после получения весточки из Афин. Император писал:

«У нас, Слава Богу, все идет благополучно, по старому и полковые праздники, и завтраки, и воскресные обеды и проч. Гусарский праздник был блестящ, как всегда, все только сожалели твое отсутствие.

Завтрак был в Александровском Дв[орце], и я пригласил еще офицеров моего Кирасирского полка, так как их никогда не удается праздновать из-за нашей поездки в шкеры.

Был я в твоих комнатах в Ц[арском] С[еле]: все в порядке и очень хорошо устроено. В тот же день мы были в Павловске у Дяди и Тети, очень рады были нас видеть.

Д[ядя] Пиц и Alix вернулись на той неделе и увезли к себе в Петербург свою душку беби. Д. Пиц окончательно оставляет Гусарский полк и скоро получит Конную Гвардию, и я уверен, что там пойдет хорошо и что он будет страшно стараться, чтобы загладить свою неудачу в Гусарах. К сожалению, у него просто отвращение к полку, до того он оскорблен и просто зол на офицеров; это более чем грустно и весьма прискорбно.

Наши охоты прекратились из-за зимы, наступившей разом 1 Ноября, и морозы были сильные и с страшным ветром; у нас в Гатчине было до 22° ночью, а днем 18°, 19° и 20°. Убил я на той неделе рысь в самом зверинце (т. е. ремизе). Ездили на волков, но ушли, а сегодня сделали маленькие облавы в парке и убили 2 лисиц, 6 зайцев и 3 лани; были только Шереметев, Голицын и Диц, у которого, к его великому счастью, родилась дочь в Субботу 17 числа, и он назвал ее Ксениею.

Яхта «Полярная звезда» вместе с новым спасательным пароходом Кронштадтского порта «Силач» вышли из Кронштадта 8 Ноября почти во льду и попали в жестокий N[ord]-O[st], шторм со снегом и мглой и пришли благополучно на другой день в Ревель, там будет яхта доканчивать работы. Приходится менять отопление и командные нужники, оказавшиеся не удачными и зловонными, и в жилой палубе было всего 2° тепла!

Яхта выдержала шторм хорошо и шла совсем сухая, а бедный «Силач» обмерзал порядком. Миша продолжает усердно охотиться за воронами и убил из монтекристо уже 5 штук и страшно ликует и горд.

Николаша на днях оставляет Гусарский полк и получает бригаду, а вместо него назначен Кн. Васильчиков из Нижегородского Др[агунского] полка. Нижегородский полк получает Флиг[ель] Адъют[ант] Бибиков. Вот тебе пока все новости и перемены, а теперь должен кончить. Мой поклон: Барят[инскому], Басаргину, Ломену и всем спутникам.

Обнимаю от души тебя и Жоржи; Христос с вами, мои дорогие! Скучно, пусто и все не то без вас. Ворон тебе кланяется.

Твой Папá».

Рождественское и новогоднее письмо от отца Николай и Георгий получили уже в Индии.

Вся семья императора, оставшаяся в Гатчине, с огромным вниманием читала письма, а по сути, отчеты Николая и Георгия о тропических приключениях в Индии, о посещении мавзолея Моголов, о неожиданной встрече на острове Цейлон с великими князьями Александром и Сергеем Михайловичами, прибывшими на остров поохотиться на слонов, о совместной экскурсии вглубь острова и посещении кандийского храма с «зубом Будды» и о том, как цесаревич Николай посадил в саду города Коломбо железное дерево.

Но в конце января пришло сообщение, встревожившее всех. У великого князя Георгия Александровича случился приступ, врачи диагностировали туберкулез и посоветовали вернуться на родину.

23 января 1891 года Георгий покинул борт броненосца «Память Азова» и перешел на крейсер «Адмирал Корнилов», направлявшийся из Индийского океана в Россию.

На семейном совете в Гатчине вместе с медиками было принято решение, что Георгий должен остаться в Афинах у Ольги Константиновны и ее мужа короля Греции Георга I. В Грецию из Петербурга будут отправлены специалисты, которые и примут решение о дальнейших действиях.

Александр III сообщил цесаревичу: «Мы посылаем к Джорджи в Афины специалиста по грудным болезням, которого я давно знаю как отличного доктора. Нет, к сожалению, никакого сомнения, что лихорадка происходит от бронхита, который тянется уже давно, а при таких условиях ему даже вернуться к нам нельзя будет до наступления теплой погоды».

Вскоре из Афин в Гатчину пришло сообщение от врача, который констатировал у Георгия «значительное поражение верхней доли правого легкого спереди и особенно сзади». Мало того, было обнаружено присутствие туберкулезных бацилл.

Поскольку главным методом борьбы с туберкулезом считалось климатическое лечение, то было принято решение, что февраль Георгий пробудет в Афинах, а в марте поедет на несколько недель в Алжир. Из Алжира в мае 1891 года он должен будет отправиться в Палермо. Затем предполагалась поездка в Крым.

Тем временем путешествие цесаревича на Восток продолжалось. В Гатчину регулярно приходили сообщения из Индии, затем из Батавии, для посещения которой пришлось пересечь экватор и оказаться в Южном полушарии. Затем были Сингапур, Бангкок, Гонконг, Нанкин, Шанхай. 15 (27) апреля 1891 года эскадра русских кораблей под брейд-вымпелом цесаревича вошла сначала в Кагосиму, а затем в порт Нагасаки.

О том, что случилось 29 апреля с их сыном в японском городе Оцу, родители узнали из дипломатических депеш, а затем из прессы.

Министерство иностранных дел Российской империи 30 апреля получило от русского посланника телеграмму о покушении на жизнь наследника русского престола. Два часа спустя телеграмма была передана в Гатчину — Александру III. В ней сообщалось:

«Киото, 29 апреля (11 мая) 1891 года. Сегодня на улице, в г. Отсу, полицейский нижний чин бросился на цесаревича и ударил его саблей по голове. Рана до кости, но, по словам наших докторов, благодаря Бога, неопасна. Его высочество весел и чувствует себя хорошо. Хочет продолжать путешествие, привел всех в восторг своим хладнокровием. Японцы в совершенном отчаянии. Князь Барятинский доносит подробно. Я выразил по телеграфу министру иностранных дел мое негодование».

Японские власти искренне стремились загладить свою вину. Японский император почти ежедневно сообщал в Петербург о здоровье наследника престола. Тем не менее российский посланник Дмитрий Егорович Шевич в телеграмме от 2 мая советовал отказаться от путешествия, предлагая вернуться во Владивосток:

«Вследствие того, что торжественность и овационный до сих пор характер приема здесь Цесаревича вызвали, по-видимому, ныне негодование со стороны фанатиков патриотизма, я считаю дальнейшее пребывание Его высочества в Японии небезопасным. К тому же сам Цесаревич расположен, кажется, через несколько дней отбыть во Владивосток».

4 мая в дипломатическую миссию в Японию пришла телеграмма от Александра III с приказом цесаревичу срочно отбыть в российский порт. А два дня спустя император писал сыну:

«6 Мая 1891 г.

От всей души благодарим Господа, милый, дорогой Ники, за Его великую милость, что Он сохранил Тебя нам на радость и утешение. До сих пор еще не верится, чтобы это была правда, что действительно ты был ранен, что все это не сон, не отвратительный кошмар. Никогда не забуду, когда получил первое сообщение об этом ужасном происшествии, из японской телеграммы я узнал, в чем дело, потому что твоя, хотя и была первая, но в ней не было подробностей и мы не знали, в чем дело.

Боже, что это был за день; ждали с нетерпением телеграммы Барятинского и получили ее только в 3 ч. дня, тогда как твою уже получили в 8 ч. утра. Только после телеграммы Барятинского мы немного успокоились и, действительно, видели, что все идет хорошо и что ты бодр и лихорадки нет.

Как достаточно благодарить Господа, что Он тебя сохранил и что ты мог уже через день вернуться на фрегат к эскадре и быть снова посреди своих и дома! С каким нетерпением ждем мы первых писем от тебя и Барятинского с подробностями об этом происшествии, это ужасно, что кроме коротких, а иногда и не ясных телеграмм мы ничего раньше месяца не получим, а тут всякая мелочь, всякая подробность дорога и интересна. Что мы получили и продолжаем получать телеграммы, это ужасно и сочувствие огромное и искренное, конечно, что касается до России. Что меня очень тронуло, это одна из первых телеграмм, которую я получил еще в тот же вечер поздно от Адмирала Лазарева и всех офицеров 8 Флотского Экипажа, которые узнали из прибавления к «Правительственному] Вестнику», напечатанного и разосланного в тот же вечер. Даже раньше некоторых членов семейства моряки уже мне телеграфировали и в таких теплых и искренних выражениях.

Я воображаю отчаяние Микадо и всех сановников японских, и как жаль для них, и все приготовления и празднества все пропало и ни к чему! Но Бог с ними со всеми, радуюсь и счастлив, что благодаря всему этому, ты можешь начать твое обратное путешествие скорее и раньше, Дай Бог, вернешься к нам! Что за радость будет снова быть всем вместе и дома, дождаться этого не могу от нетерпения.

Ни о чем другом не могу сегодня писать, так мы за эти дни мучились и беспокоились. Следующее письмо, надеюсь, будет для тебя интереснее, а теперь от всей души обнимаю тебя, милый, дорогой Ники, и вместе с тобой еще и еще раз благодарю Господа, спасшего тебя и сохранившего тебя нам и России!

Сегодня день твоего рождения, а я так увлекся, что и не поздравил тебя, но все письмо — поздравление и благодарение Всемогущего за все Его милости! Христос с тобою, мой дорогой Ники! (Истинно Он был с тобою!)

Твой Папá».

Отплыв 7 (19) мая из Кобэ, цесаревич 11 (23) мая прибыл во Владивосток.

Закладка Великого Сибирского пути, как и планировал Александр III, состоялась 19 мая 1891 года.

В феврале 1891 года, когда цесаревич еще плыл к берегам Дальнего Востока, император Александр III и Комитет министров после почти трехлетнего обсуждения и доработок приняли окончательное решение о будущем Сибирского рельсового пути: а) сибирская железная дорога должна строиться сплошной, непрерывной; б) строительство начнется одновременно с обеих сторон — с запада от Миасса на Челябинск и с востока от Владивостока до Хабаровска; в) вся дорога будет сооружена казной.

В императорском указе повелевалось «приступить к постройке сплошной через всю Сибирь железной дороги, имеющей соединить обильные дарами природы Сибирские области с сетью внутренних рельсовых сообщений…».

Но еще до закладки Великого пути Александр III отправил цесаревичу Николаю Александровичу очередное письмо:

«Гатчина. 16 Мая 1891 г.

Благодарю тебя, милый Ники, за милое и интересное твое письмо, написанное 1 Апреля в Желтом море, которое я получил сегодня, т. е. вчера, так как теперь уже 2 часа ночи.

Слава Богу, что известия о твоем здоровье так утешительны, и как мы счастливы и радуемся, что ты уже во Владивостоке, т. е. в России. Что за радость будет, если тебе удастся приехать в Петербург раньше, чем предполагалось, и я рассчитываю, что ты можешь быть обратно ранее 10 днями. Я рад, что и ты и все военные Приамурского края довольны твоим назначением шефом 1 стр[елкового] В[осточно]-С[ибирского] батальона, телеграфировали: Бар[он] Корф, командир бригады и наконец батальонный командир и все благодарят за назначение.

Жаль, что не удалось сделать парад и отслушать молебен в лагере из-за дурной погоды, а у нас просто прелесть что за погода, 22’ в тени, и мы таем, в особенности в комнатах, но зато гулял я сегодня 2 часа и потел как мышь. В Москве доходит до 27’, и Сергей пишет, что в городе невыносимо.

Мы собирались с Мамá и Ксениею ехать в Москву 14 Мая и день коронации быть в Успенском на молебне, но у бедной Мам А сделался такой страшный флюс, что пришлось отказаться ехать, как предполагали, и теперь надеемся, что можно будет выехать в ночь с 16 на 17 число. Хотим посмотреть Французскую и Азиятскую выставки, сделать смотр Московскому гарнизону и пробыть 3 дня, а потом я возвращаюсь в Гатчину, а Минни с Ксенией отправляются в Крым встречать Жоржи. К сожалению, из-за массы дел я не могу с ними ехать и вообще нахожу, что Жоржи можно бы прямо ехать сюда, но эскулапы, конечно, должны сочинять свое и решили, что ему нужно провести 2 недели на Эриклике до возвращения на север. В Крыму теперь они все будут умирать от жары и пользы от этого мало. Мамá надеется пойти на «Адмирале Корнилов» из Севастополя в Ялту и радуется этому.

«Полярная Звезда» отправилась теперь в пробное плавание в Атлантический океан и будет ждать свежей погоды, чтобы хорошенько покачаться в Бискайской бухте.

На Фоминой неделе яхта ходила на испытание механизмов и сделала переход в 400 миль из Ревеля кругом острова Готланда и обратно в Ревель; имела свежий N[ord]-O[st] ветер с большим волнением, и Кн. Шаховской пишет, что очень доволен яхтой и машина работала без остановки, а средняя скорость 16 узлов, но доводили до 17. Яхта легко всходит на волну, почти не принимает брызг, а боковая качка до 11° крена. Посмотрим, что даст дальнейшее испытание.

Сандро и Сергей много рассказывают про свое путешествие, и оба очень довольны плаванием на «Тамаре» Они привезли мне чудный большой слоновый клык весь в резьбе и красивого рисунка.

Получил сегодня письмо от Жоржи из Палермо перед уходом оттуда. На него известие о твоем происшествии сделало огромное впечатление, и Алышевский писал, что это продолжалось двое суток, он дурно спал и температура сейчас же поднялась; он беспокоился, что ему не всю правду телеграфировали и что ты опасно ранен, и успокоился окончательно, получив твою телеграмму. Сегодня он уже в Дарданелах.

Теперь пора кончить письмо. Мой сердечный поклон Барятинскому и Басаргину, а тоже и Бар[ону] Корфу. Поклон всем спутникам. Крепко целую тебя, милый Ники, счастливого пути. Христос с тобою, мой дорогой!

Твой Папá».

Прежде чем Николай Александрович собственноручно наложил землю в тачку и отвез ее на полотно будущей железной дороги, был зачитан рескрипт императора Александра III цесаревичу:

Затем состоялась закладка железнодорожной станции Владивосток. Цесаревич собственноручно вмонтировал в закладной камень специальную доску с текстом:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа. В лето от Рождества Христова 1891, месяца мая 19, в благополучное царствование Его Императорского Величества Государя Императора Самодержца Всероссийского Александра III в г. Владивостоке заложен сей первый камень строящегося конечного участка Сибирской железной дороги (Уссурийской дороги) Его Императорским Высочеством Государем Наследником Цесаревичем Николаем Александровичем, в присутствии Его Королевского Высочества принца Георгия Греческого, при управлении Министерством путей сообщения статс-секретарем А. Я. Гюббенет, Приамурском генерал-губернаторе бароне Корфе, при председателе временного управления казенных железных дорог генерал-лейтенанте Н. П. Петрове, губернаторе Приморской области генерал-майоре П. Ф. Унтербергере и при начальнике работ Уссурийской железной дороги инженере коллежском советнике А. И. Урсати».

Это событие имело широкую огласку. Всего три месяца назад Александр III официально объявил о начале уникального проекта — прокладки восьмитысячекилометровой железной дороги через азиатскую часть России. Проект был оправданным и просчитанным со стратегической и экономической точек зрения, однако в некоторых кругах России, как и за границей, существовали и его противники. Но император не зря привлек к этому проекту наследника престола. Это была своего рода демонстрация того, что император хочет довести дело до конца.

Не менее определенно император выразил свое намерение и 13 (25) июля 1891 года. Двумя днями ранее к рейду Кронштадта подошла расцвеченная яркими флагами и вымпелами французская эскадра под командованием адмирала Альфреда Жерве. Император Александр III лично посетил эскадру.

Визит французских моряков был не просто дружественным актом. Это был зримый шаг на пути оформления русско-французского союза. Этот союз, а по сути военно-политическое соглашение, противостоял Тройственному союзу — военно-политическому блоку Германии, Австро-Венгрии и Италии. Ибо к этому времени Германская империя начала предъявлять претензии на господство в Европе. Германо-французские и германо-российские отношения обострялись.

Огромное впечатление на современников произвело то, что император Александр III с обнаженной головой прослушал исполнение французского национального гимна «Марсельеза».

В своей памятной книжке царь оставил лаконичную запись: «…июль 13. В 9 ч. утра отправились на «Царевне» в Кронштадт под моим и греческим штандартом… Прошли всю линию французов и нашу. Были на двух фр. Marengo и Магсеаn. Завтрак на 100 человек на «Державе». В 3 ½ вернулись на «Царевну»…».

На следующий день император писал сыну Николаю: «14 Июля 1891 г.

Мой милый Ники, благодарю тебя от души за твое интересное письмо об твоем пребывании в Владивостоке и путешествии по Амуру. Воображаю, как много интересного и необыкновенного ты увидел за все это длинное и утомительное путешествие через Сибирь; не многим посчастливится сделать подобное путешествие! Какая радость, что с каждым днем ты все подвигаешься ближе к нам, и с каким нетерпением мы все ждем тебя обратно домой. Про наше чудное плавание по шкерам ничего не пишу тебе, так как Мамá и Ксения писали тебе целые брошюры и ты все знаешь. Погода была такая великолепная и до того мы наслаждались нашим пребыванием на «Царевне», как никогда не было. Вообще нынешнее лето что-то совершенно необыкновенное, погода идеальная, — и мы так втянулись в жару, что нам нипочем 24°.

Воспоминание командования моего, 25 лет назад, Преображенским полком отпраздновали в Петергофе. В 11 ч. парад у большого Дворца, там же в саду кругом фонтанов был устроен солдатский обед. Потом в Дворце принял всех офицеров и бывших Преображенцев, которые поднесли мне прелестный образ, и я им сказал маленький спич. После этого большой завтрак с тостами. Обедали в этот день у Ежени и Алека, которые пригласили всех офицеров, бывших в мое время в полку, набралось нас человек 20 и мы праздновали Преображенцев до 12 ч. Сижа приехал нарочно из Москвы на этот день и наслаждался и увлекался вполне со своими Преображенцами.

Сегодня мы были в Кронштадте на французской эскадре и посетили Адмиральский Корабль «Маренго» и новый колоссальный броненосец «Марсо» Потом мы кормили завтраком на «Державе» всех французов и наших моряков. Вся практическая эскадра стоит теперь на большом рейде против Французской и наши рейды оживились. Ночевали мы на «Царевне» и на ней прошли в Кронштадт и обошли обе линии под Греческим и моим Штандартами. Жаль, что тебе не удалось видеть Франц, эскадру, суда очень интересные, чисто содержаны, команды красивые и щегольски одетые, и все суда кричали ура, как наши, снимая фуражки, что они никогда не делают. Погода была дивная и жаркая.

Скажи Барятинскому, что я его очень благодарю за последнее письмо, тоже с Амура. Теперь пора спать уже 2 ч. ночи, крепко и от души обнимаю тебя, мой милый Ники, и желаю продолжения до конца счастливого путешествия. Христос с тобою, мой милый!

Твой Папá.

Поклон всем спутникам.

Ворон тебе лает и ожидает с нетерпением».

Россия во главе с Александром III радушно встречала французских моряков. Торжества продолжались почти две недели, и все выражали искренние и глубокие симпатии французским гостям. После Петербурга посланцы Франции побывали в Москве, где была открыта французская выставка, главным организатором которой стал бывший министр иностранных дел Эмиль Флуранс, «превративший дело франко-русского сближения в свою, так сказать, вторую профессию».

Выставку в Москве посетил и Александр III, во время приезда которого вместе с французскими гостями Первопрестольная блистала радушием и гостеприимством.

Не меньшее впечатление кронштадтские торжества произвели в самой Франции, народ которой с величайшим энтузиазмом и восторженностью воспринимал вести из России. Многие французы считали 1891 год переломным в судьбе их страны. И считали вполне справедливо.

27 августа 1891 года русско-французский союз был окончательно оформлен: обе страны договорились о немедленных и одновременных совместных действиях в случае угрозы войны.

Алжир плохо повлиял на состояние здоровья Георгия. Письма, приходившие в Гатчину, не приносили ничего, кроме волнения. Почти каждый день Александр Александрович и Мария Федоровна обсуждали ситуацию с сыном.

В июне 1891 года Георгий прибыл в Севастополь, где встретился с матерью. После непродолжительного пребывания в Ливадии в середине июня он переехал в Петергоф и затем вместе с семьей отправился на яхте в Финляндию. Как всегда, посетили безлюдные Аландские острова и дачу в Лангинкоски.

Находясь в Стране озер, император писал 25 июля 1891 года своему сыну Николаю, ожидая его скорейшего возвращения домой:

«Милый Ники, пишем тебе на яхте «Марево», так как мы теперь идем из Вильманстранда к Иматре и хода 2 часа, времени довольно, чтобы писать, а на месте нет возможности писать, времени ни минуты, а дела много. Благодарю за последние телеграммы, радуюсь каждой, так как после каждой ты подвигаешься все ближе и ближе к нам и к концу твоего путешествия. Финские батальоны представились отлично, как всегда.

Завтра на параде кроме Финских батальонов будет еще участвовать 1 бригада 24 [Пехотной] Дивизии и 3 батареи 24 [Артиллерийской] бригады. К сожалению, погода дождливая, но как раз во время маневров сегодня прояснило и нас совсем не мочило. Все напоминает здесь 1885 год, но общество было тогда веселее и приятнее. Видел в первый раз Финский Драгунский полк, и действительно замечательно он представился, хотя существует всего несколько месяцев, лошади на половину ремонтные наши и есть и финской породы и очень хорошие.

«Марево» так трясет, что писать неудобно, и поэтому у меня выходят страшные каракули. Поздравь от меня славное Уральское казачье войско с юбилеем и передай им мой привет. Это второй 300-летний юбилей казаков, который тебе приходится праздновать. Я чувствую, что я пишу чепуху и бестолково, но в каюте набилось столько народу от дождя и стоит такое орево, что писать трудно, а в особенности складно.

Когда будешь на обратном пути в Москве, то устрой так, чтобы можно было бы тебе поехать на несколько часов в Троицкую Серг[иевскую] Лавру, это я нахожу весьма желательным и достойно закончит твое долгое и утомительное путешествие.

Теперь пора кончить, постараюсь еще писать тебе с следующим курьером. Крепко обнимаю тебя, мой милый Ники, дай Бог тебе докончить скоро и благополучно начатое долгое странствование. Христос с тобою, мой милый!

Твой Папá».

Из Финляндии все вместе отправились в Копенгаген. Эта поездка привела к резкому ухудшению в состоянии здоровья Георгия.

Доктора сумели убедить царственных родителей в необходимости безотлагательного климатического лечения. На семейных советах Александр Александрович и Мария Федоровна рассматривали разные места для прохождения лечения сына. Но после неудачи с Алжиром было сложно принять решение о месте, куда следовало отправить Георгия.

Предпочтение было отдано грузинскому селению Абастумани. Врачи уверяли, что мягкая зима, нежаркое лето, горный воздух, сосновый лес окажут свое благотворное воздействие. Среди местных жителей исстари было известно, что в Абастумани имеются целебные горячие источники. На лечение из окрестных сел съезжались на арбах и повозках больные, устраивались в шалашах возле устроенных в земле ванн и лечились, «брали ванны». После русско-турецких кампаний и взятия Ахалциха генералом Иваном Федоровичем Паскевичем в 1829 году об абастуманских водах и уникальных климатических условиях стало известно и военным врачам, состоявшим при русской армии. Они с удивлением отмечали, что лечение раненых в Абастумани происходит гораздо успешнее, чем в других местах. Так в этом горном селении началось строительство госпиталя и дома для врачей и медицинского персонала.

Наверное, немалую роль в выборе места для лечения Георгия сыграло мнение наместника на Кавказе великого князя Михаила Николаевича. Именно от Михаила Николаевича и его доктора Адольфа Александровича Реммерта император и императрица во время посещения Боржоми впервые услышали об Абастумани. У доктора Реммерта и был выкуплен участок земли в верхней части селения для строительства дома для Георгия.

4 августа вся императорская семья встречала поезд, который привез из длительного и волнительного путешествия цесаревича Николая. В честь завершения уникального по тем временам путешествия по заказу Александра III фирма Фаберже изготовила в том же году два пасхальных яйца с миниатюрными моделями крейсера «Память Азова» внутри.

После встречи старшего сына императрица Мария Федоровна вместе с Георгием Александровичем, в сопровождении нескольких человек свиты и конвоя, отправилась на Кавказ. 31 августа они добрались до далекого и труднодоступного селения Абастумани.

Лечение строилось на том, что холодный горный воздух сможет победить туберкулез. Весь день цесаревич проводил на воздухе. Спал при открытых окнах круглый год. Завтраки и обеды проходили также на воздухе на террасе в любую погоду. Рассказывали, что приезжавшие в Абастумани военные, не знавшие о таком режиме, простужались и заболевали.

Великий князь Александр Михайлович, посетивший вместе с Ксенией Александровной Абастумани, вспоминал: «Мы спали в комнате при температуре десять градусов ниже нуля под грудой теплых одеял». Окна практически не закрывались круглый год, для того чтобы в помещении всегда был свежий целебный горный воздух. Гостям с непривычки приходилось оставаться в верхней одежде.

Еще до отъезда в Абастумани Александр Александрович и Мария Федоровна приняли решение, что будут отмечать двадцатипятилетие своей свадьбы, то есть серебряный юбилей, в Ливадии. Это событие стало хорошим поводом для Георгия оставить на время место лечения и навестить родителей в Крыму.

В октябре Мария Федоровна отправила в Копенгаген к своим родителям — королю Кристиану IX и королеве Луизе — цесаревича Николая, великих княжон Ольгу и Ксению и великого князя Михаила. Туда же прибыла английская королева Александра, родная сестра Марии Федоровны, и принцессы Мод и Виктория, племянницы русской императрицы.

Из датской столицы вся родня вместе направилась в Крым. Из Копенгагена до Данцига доплыли на императорской яхте «Полярная звезда», затем по железной дороге доехали до Севастополя. Из Севастополя крейсер «Орел» доставил почетных гостей в Ливадию. К их приезду из Абастумани прибыли на торжество Георгий и великий князь Александр Михайлович.

В Крыму император с женой, как всегда, жили в любимом Малом дворце. Остальная близкая родня — в Большом. 28 октября все собрались за праздничным столом.

Цесаревич Николай Александрович записал тогда в своем дневнике:

«28 октября. Понедельник. Радостный день 25-летия свадьбы дорогих Папá и Мамá; дай Бог, чтобы они еще много раз праздновали подобные юбилеи. Все были оживлены, да и погода поправилась.

Утром они получили подарки от семейства: мы пятеро подарили Папá золотые ширмочки с нашими миниатюрами, а Мамá брошку с цифрою 25! Кроме подарков было поднесено много замечательных красивых образов; самый удачный по-моему — это складень от всех служивших в Аничкове до 1881 г.

А. Н. Стюрлер обратился от имени всех с кратким приветствием. Главное, что было приятного в этом торжестве, то, что не было ничего официального, все были в сюртуках, вышло совершенно патриархально! После молебна был завтрак, и тем дело закончилось. Гуляли у берега моря, день был совсем хороший».

Ранней весной 1892 года из Абастумани пришло нерадостное сообщение: у Георгия было отмечено кровохарканье. Состояние здоровья, несмотря на все усилия врачей, продолжало ухудшаться.

Мать и отец очень тосковали по сыну и регулярно направляли ему теплые родительские письма, стараясь поддержать его и скрасить его одинокую жизнь вне семьи и родных. В апреле решили, что Мария Федоровна поедет к сыну на Кавказ.

Сразу после отъезда жены Александр III писал полное грусти письмо:

«Как скучно и грустно оставаться так долго без писем от тебя; я до сих пор не получил твоего письма, которое ты послала из Владикавказа. Из телеграмм твоих я вижу, что ты очень довольна Абас-Туманом и что вы весело и приятно проводите время; радуюсь за вас, но грустно не быть вместе там!

Здесь мы живем тихо, скромно, но невесело. <…>

Вообще, когда дети подрастают и начинают скучать — дома невесело родителям, да что делать? Так оно в натуре человеческой…»

Вскоре вслед за телеграммами пришли и письма из Абастумани. Мария Федоровна очень жалела своего сына и делилась с мужем опасениями по поводу его состояния:

«Несчастный Георгий, какой же у него ангельский характер, он никогда не жалуется на такую, по сути, ужасную жизнь, которую ему приходится здесь вести. Я уверена, что никогда бы не смогла такого вынести в его возрасте!! И вместе с этим никакой системы, никакого режима, только сквозняки и холод зимой».

Александр Александрович отправлял жене письма почти каждый день.

«Теперь я много бываю один, — писал он 28 апреля 1892 года, — поневоле много думаешь, а кругом все невеселые вещи, радости почти никакой! Конечно, огромное утешение дети, только с ними и радуешься, глядя на них».

И еще: «Бедный Жоржи, много думал о нем сегодня, какой грустный для него день разлуки с тобой и Ксенией, а завтра возвращение в пустой Абас-Туман после столь весело и счастливо проведенных дней с вами! Что за горе и испытание послал нам Господь, быть столько времени в разлуке с дорогим сыном и именно теперь, в его лучшие годы жизни, молодости, веселости, свободы!

Как мне его недостает, выразить не могу, да и говорить об этом слишком тяжело, поэтому я и молчу, а в душе ноет, слишком тяжело!»

Русское общество очень сочувственно относилось к трагической судьбе великого князя Георгия Александровича. В 1892 году известный ювелир Карл Фаберже, который сам подбирал сюжеты для своих произведений, начал работу над пасхальным подарком. Он преподнес царской семье прекрасное яйцо, носившее название «Кавказ». Над его созданием работали нескольких мастеров. Малиновое яйцо на подставке было покрыто эмалью по гилвоширо-ванному фону. Сверху был помещен миниатюрный портрет великого князя Георгия Александровича, который помещался под плоскогранным алмазом. Банты и гирлянды, украшавшие поверхность яйца, были выполнены из бриллианта и из золота четырех цветов. Внутри яйца находился «сюрприз». За четырьмя овальными створками с цифрами из бриллиантов «1893» — миниатюры художника Константина Крыжицкого с видами Абастумани.

С Пасхи 1893 года состояние великого князя стало значительно ухудшаться: кашель усилился, лихорадки бывали чаще, великий князь сильно похудел.

Доктор, осматривавший цесаревича в то время, отмечал в своих записях, что «сердце здорово», одышки почти нет, болей в груди нет, кашель вечером, ночью и утром с отхождением мокроты, в которой очень много туберкулезных бацилл. При объективном исследовании было выявлено поражение верхней доли правого легкого. В прогнозе доктор достаточно жестко констатировал, что «выздоровления в полном смысле слова ожидать, конечно, не приходится». Однако он считал, что при правильном образе жизни здоровье, возможно, поправится настолько, что останется только «незначительный кашель».

Отец и мать очень надеялись, что «правильный образ жизни» и в самом деле поможет их сыну.

В мае 1893 года решили отправиться в Ливадию всей семьей: император, императрица и дети — цесаревич Николай, великая княжна Ольга, великий князь Михаил, великая княжна Ксения. Одна из причин — повидаться с сыном Георгием, которому было проще, да и безопаснее добраться из Абастумани до Крыма, чем до Петербурга.

Поезд, как всегда, довез их до конечной станции Севастополь, чтобы затем путешественники пересели на пароход. В этот раз в главном военном черноморском порту России император Александр III интересовался не только делами черноморских моряков и корабелов, но и посетил музей, устроенный на месте раскопок в Херсонесе. Там он с большим интересом осматривал «предметы древности, найденные при работах». И этот интерес был неподдельным. Еще за несколько лет до этой поездки в Севастополь он получил ходатайство председателя Императорского Московского археологического общества графини Прасковьи Сергеевны Уваровой о необходимости археологических раскопок в Херсонесе. На ходатайстве император написал резолюцию: «Это необходимо сделать, чтобы не прослыть за варваров. Поговорите об этом деле с кем следует и представьте мне заключение, и как можно скорее, чтобы спасти все, что можно спасти».

И теперь император мог убедиться, что кое-что спасти удалось.

Он всегда уделял особое внимание реставрации и поддержанию памятников российской древности. Именно благодаря этому были открыты и реставрированы фрески бывшего Кирилловского монастыря XII века в Киеве. Из своих личных средств император выделял суммы на реставрацию и поддержание памятников русской старины, в частности на реставрацию Углицкого дворца и иконостаса к Царским вратам с Куликова поля, на восстановление Ладожской крепости. При Александре III активно работала Императорская Археологическая комиссия, был подготовлен проект создания Русского археологического института в Константинополе, стало действовать Русское Палестинское общество, позже получившее наименование Императорского. Во время раскопок, проводившихся Русским Палестинским обществом в Палестине, было сделано много уникальных открытий, как, например, открытие фрагмента второй Иерусалимской стены.

Особое внимание Александр III уделял возрождению исторических национальных традиций. Прославление побед России в прошедших войнах и сражениях император считал необходимым условием воспитания в народе уважения к историческому прошлому.

Историк искусства, археолог и художественный критик Адриан Викторович Прахов в статье, посвященной Александру III, писал: «Внимание Государя было приковано к русской истории, и страсть к ее памятникам проходит ясною чертою через всю его жизнь».

По его инициативе для расширения археологических работ было значительно увеличено число экспедиций. Предметы, приобретенные Археологической комиссией, после научного описания направлялись в музеи страны. Стал превращаться в музей и Ливадийский дворец.

Май 1893 года оказался теплым. И непродолжительный отдых удался. Тем более что, к радости всех, в Ливадию очень скоро приехал Георгий. После его приезда была сделана семейная фотография. Перед камерой на фоне стены дворца слева направо расположились цесаревич Николай, великий князь Георгий, императрица Мария Федоровна, великая княжна Ольга, великая княжна Ксения. Император Александр III сидел, облокотившись на спинку стула, а великий князь Михаил сел перед всеми на землю. Никто не мог представить тогда, что эта фотография с короткой подписью: «Ливадия, Крым. Май 1893 года» окажется последним семейным снимком.

Несмотря на то что некоторые журналисты называли Ливадию летней столицей Российской империи, все понимали, что очень многие дела из основной столицы на берегу Невы в Крым перевести нельзя.

После возвращения в Петербург императора ждала поездка по Балтике. Одной из целей была Либава — важный незамерзающий порт. Там должна была состояться закладка военно-морской базы.

11 августа 1893 года в аванпорт Либавы величественно вошла темно-синяя красавица — императорская яхта «Полярная звезда», окаймленная по борту массивным золотым канатом. Вслед за ней вошли и стали на бочках корабли Балтийского флота во главе с эскадренным броненосцем «Император Александр II».

12 августа в девять часов тридцать пять минут утра почетный караул с броненосца «Император Александр И» встретил царя у закладочного павильона. Александр III принял строевой рапорт командующего войсками округа, поздоровался с караулом и в сопровождении императрицы, наследника, великих князей и свиты направился в павильон. Там, после молебна, почетные гости положили в специально подготовленные массивы серебряные монеты. Затем поверх монет поместили закладные доски, а поверх них — именные закладные камни. Оба массива уложили в назначенное место северного мола.

После церемонии закладки военно-морской базы был устроен смотр Балтийского флота. В параде приняли участие миноносцы «Виндава», «Нарва», «Котлин», «Моонзунд», «Гангаль», канонерские лодки «Грозящий» и «Отважный», минные крейсеры «Воевода» и «Посадник» и три яхты — «Славянка», «Царевна» и «Полярная звезда».

Летом того же 1893 года удалось выбраться на любимую дачу в Лангинкоски в Финляндию и даже порыбачить.

С пребыванием Александра III в Финляндии связано много легенд. Согласно одной из них, в тот приезд император, как обычно, отправился погулять в окрестностях Лангинкоски. Встретив там, на реке Кюми, мужика, ловившего рыбу, Александр III спросил, чем тот занимается.

— Ничем особенным, рыбачу вот, — ответил мужик.

Когда же царь поинтересовался, кто он по профессии, то узнал, что рыбак — судебный заседатель.

В свою очередь мужик спросил:

— А вы чем занимаетесь?

— Император Всероссийский, — ответил Александр III.

И услышал ободряющее:

— Ну что ж, тоже дело хорошее.

Рождество и Новый год император проболел. Первые дни января 1894 года он встретил с температурой.

На самом деле проблемы со здоровьем начались раньше, еще в сентябре 1893 года.

29 августа 1893 года Александр III вместе с императрицей Марией Федоровной и цесаревичем Николаем Александровичем приплыли в Копенгаген на яхте «Полярная звезда». Семья прибыла в Данию в прекрасном расположении духа, ведь до приезда в Копенгаген успели побывать в Крыму, отдохнуть на любимой финской даче в Лангинкоски.

В замке Фреденсборг все было как всегда — мило и спокойно. Но императору, так же как всегда, приходилось не столько отдыхать, сколько работать. Правительственные бумаги шли бесконечной чередой. Кроме того, император присутствовал на закладке своей новой яхты «Штандарт» на датской верфи «Бурмейстер и Вайн». Затем провел смотр пришедшего с завода нового минного крейсера «Посадник», построенного на фирме «Ф. Шихау».

Неожиданно у императора открылось сильное носовое кровотечение и возникло лихорадочное состояние. Поэтому пришлось задержаться в Дании. Князь Владимир Петрович Мещерский считал, что именно в 1893 году и проявились первые признаки смертельного недуга. В своих воспоминаниях он отмечал:

«Смертельный недуг таился в его организме уже в 1893 году. Драматизм же этой преждевременной кончины заключался, прежде всего, в том, что, подобно Петру Великому, подобно Николаю Первому, только тогда признал для себя возможным обращаться к врачебной помощи, когда борьба науки с недугом являлась почти бессильной. Сила его духа была так велика, что страдания телесные долгое время не могли ее ослаблять под влиянием того необыкновенного сознания долга работать для своего отечества, которое делало его подвижником и мучеником этого долга.

Несколько месяцев длилось, так сказать, состояние пролога роковой болезни, когда первые признаки ее были известны только камердинеру Государя и его врачу, покойному Гиршу; и так как, к сожалению, этот врач не имел достаточного авторитета в глазах своего державного пациента и признаки болезни не были еще угрожающими, то роковым образом лечение болезни в ее начале под руководством авторитетного врача не имело места. Государь лечился урывками, паллиативными средствами, не меняя своего обычного режима, не уменьшая своей умственной работы, не задумываясь над угрожающими его здоровью опасностями. Все близкие к нему видели в лице его признаки недуга, но в то же время видели Государя таким же светлым, как всегда, таким же исполнителем всех малейших своих обязанностей».

6 октября «Полярная звезда» с Александром III, императрицей Марией Федоровной и цесаревичем Николаем Александровичем отправилась из Копенгагена в Петербург. Октябрь и ноябрь в Гатчине прошли вроде бы более или менее спокойно. Александр III вновь полностью ушел в работу, не разрешал медикам докучать себе и пресекал все разговоры о медицине.

В преддверии Рождества царь вновь почувствовал себя нездоровым: мучил сильный бронхит. Его с трудом уложили в постель с диагнозом «плеврит правого легкого». Лейб-медики Густав Иванович Гирш и Николай Александрович Вельяминов поставили модный по тому времени диагноз — инфлюэнца.

Несмотря на ухудшение здоровья, Александр III не менял режим: напряженная работа до глубокой ночи, приемы, заседания Государственного совета. На сон отводилось не более пяти часов в сутки.

Сын Николай 17 января 1894 года записал в дневнике: «Благодарение Богу, нам можно было вздохнуть сегодня. Папá стало легче! Утром температура была та же, что и вчера вечером! Глаза и лицо имели более нормальное выражение. Днем Папá засыпал два раза. Я мог отлучиться на полтора часа: съездил в полк и в Государственный Совет.

День был солнечный. Прочел по желанию Папá доклад и приказы военного министерства. После прогулки пили чай наверху и потом сидели довольно долго у Папá. По временам у него являлись сильные приступы кашля; при этом выделялось много мокроты. Температура была 38,1».

Из Москвы был вызван врач Григорий Антонович Захарьин — тогдашняя знаменитость. Выдающийся русский врач-терапевт, основатель московской клинической школы, нашел пациента заметно похудевшим и изнуренным. Император выглядел усталым, цвет его лица стал землистым. Захарьин утверждал, что причина сильного ослабления объяснялась чрезмерным носовым кровотечением. Тогда же анализы показали первые симптомы воспаления почек, свидетельствовавшие о нефрите.

В январе 1894 года состоялась помолвка старшей дочери, великой княжны Ксении Александровны, и великого князя Александра Михайловича.

Ксения объявила родителям, что «любит Сандро». Александр III, не питавший расположения к сыновьям своего дяди великого князя Михаила Николаевича, не смог отказать дочери и вместе с Марией Федоровной дал согласие на брак.

Граф С. Д. Шереметев писал в своих воспоминаниях: «…Ему было особенно тяжело решиться на этот брак Ксении Александровны именно с в[еликим] к[нязем] Александром Михайловичем, которому не особенно сочувствовал, но из двух зол это было лучше, все же не отъезд за границу, все же она оставалась в России… Разлука с дочерью была для него особенно тяжела уже по личному свойству характера Государя и по личным отношениям его к дочери. Он был человек вечных привязанностей и крепких привычек».

Весна принесла в семью новые волнения — состояние Георгия в Абастумани в очередной раз осложнилось. В начале мая 1894 года Мария Федоровна вынуждена была снова выехать на Кавказ. 10 мая 1894 года сразу после отъезда она писала мужу из поезда:

«Мой дорогой и любимый душка Саша. Это ужасно, что мы опять с тобой расстались… Это настоящий грех, потому что для меня покидать тебя просто нестерпимо. Это омрачает все мое счастье пребывания рядом с Георгием. Я очень опечалена и обеспокоена именно в этот раз, потому что ты неважно себя чувствовал.

Твою дорогую телеграмму я получила вчера вечером, когда уже ложилась спать. Я была очень тронута и мысленно обнимаю тебя от всего сердца. Разлука с тобой мучительна для меня, мой любимый Саша. Я смотрела на тебя, стоящего у коляски, в момент, когда поезд трогался. Нужно было еще приветствовать массу людей, стоять и улыбаться. А на сердце у меня было так тяжело, так тяжело! Я так и не смогла заснуть этой ночью…»

17 мая 1894 года после двухнедельного пребывания в Абастумани Мария Федоровна писала мужу:

«Если бы только Абас-Туман не находился так далеко, это было бы менее мучительно. Мы могли бы видеть его (Георгия. — А. М.) чаще…

Я надеюсь, что ты чувствуешь себя лучше, и очень рада, что ты, наконец, стал пить горячее молоко с Эмсом (минеральной водой. — А. М.). Умоляю тебя, не запускай на этот раз свою простуду, как зимой. Ты сам видел, к чему это привело».

Мария Федоровна понимала, что болезнь Александра Александровича связана с постоянным недосыпанием и ночной работой. Они замечала в письме: «Я надеюсь, что ты хотя бы работаешь меньше и не ложишься так поздно. Ведь это так плохо для твоего здоровья! Ты видишь, что я огорчаю тебя и когда нахожусь рядом, и когда далеко. Но ты должен меня простить, я говорю тебе это только из-за любви к тебе, это для твоего же блага и для моего счастья!»

Весну и начало лета 1894 года Александр III провел в работе. Между тем состояние его здоровья ухудшалось. Но император упорно продолжал придерживаться привычного ритма жизни.

Врач Григорий Антонович Захарьин замечал, что состояние его пациента ухудшается на глазах. Особенно тревожил опытного врача напряженный график работы Александра III. Захарьин видел в этом одну из главных причин приближающейся катастрофы: «Условия и образ жизни Государя с его январской болезни были прежними, то есть прямо противоположными тому, чего требовало его здоровье и на чем настаивали врачи: постоянное утомление умственными занятиями, а весьма нередко и телесное, постоянно недостаточный сон, частое пребывание на воздухе во всякую погоду; роковое же влияние на развитие и быстрый ход болезни имели крайне холодное и сырое лето и еще более сырой и холодный нижний этаж государева помещения в Александрии (около Петергофа), в особенности находившаяся в этом этаже опочивальня, наиболее холодная и в высшей степени сырая. Государь не выносил жары и всегда искал прохлады…».

5 июля 1894 года Мария Федоровна и Александр III отправились в Финляндию на яхте «Царевна». Первой остановкой был Лангинкоски — любимое место императорской семьи, затем Хегсора — место у берегов Финляндии, где за год до того затонул российский военный корабль «Русалка», на борту которого находились 179 человек. Несмотря на нездоровье, царь хотел своими глазами посмотреть на проводимые там поисковые работы.

Мария Федоровна писала сыну Николаю, что верит и надеется на то, что эта поездка пойдет его отцу на пользу.

Четыре дня императорская чета провела на Аландских островах. Царь совершал неторопливые прогулки, с удовольствием сидел с удочкой на берегу и вместе с Марией Федоровной наслаждался прекрасными песнями местного хора.

Последние дни отпуска провели в Лангинкоски. Прощальный вечер на финской земле удался на славу.

Ужин готовила сама императрица вместе с дочерью Ксенией. Вместе накрывали и праздничный стол. Государь был в хорошем настроении и произнес за столом большой тост в честь своей супруги. Оркестр сыграл сначала «Марш города Пори», а затем, по просьбе императора, — «Марш города Васа».

23 июля 1894 года августейшая чета отбыла в Санкт-Петербург.

А 25 июля в соборе Большого Петергофского дворца состоялось бракосочетание великой княжны Ксении Александровны и великого князя Александра Михайловича. Великий князь Александр Михайлович писал:

«Сам Государь Император вел к венцу Ксению. Я следовал под руку с императрицей, а за нами вся остальная царская фамилия в порядке старшинства… Все мы видели, каким утомленным выглядел Государь, но даже он сам не мог прервать ранее положенного часа утомительный свадебный обед».

Из воспоминаний графа С. Д. Шереметева: «День свадьбы Ксении Александровны — тяжелый день для Государя. После церковного обряда парадный обед, а для него это пытка. За обедом куртаг, превращенный в музыкальный вечер для облегчения. Я стоял в ряду, когда все было кончено и возвращались выходом во внутренние покои Большого Петергофского дворца. Государь шел под руку с Императрицей. Он был бледен, страшно бледен и словно переваливался, тяжело выступал. У него был вид полного изнеможения».

День бракосочетания своей дочери Александр III ознаменовал изданием повеления об устройстве в Николаевском дворце в Петербурге женского института благородных девиц. В указе об учреждении Ксенинского института говорилось: «Следя за развивающимися потребностями народного просвещения в Нашем отечестве и озабочиваясь всемерным содействием недостаточным родителям к воспитанию детей их в правилах долга и чести, Мы признали за благо, дабы ознаменовать полезным делом день бракосочетания любезнейшей дочери Нашей великой княжны Ксении Александровны, учредить ныне новое женское учебно-воспитательное заведение, в коем дочери Наших верноподданных, приобретших службою или по рождению права дворянства, но не имеющих средств, необходимых для воспитания своих детей, могли бы получать законченное общее образование и приобретать под руководством опытных наставников те практические сведения, которые, делая женщину полезной в собственной семье, дают при современном спросе на женский труд не осчастливленным семейной жизнью честный заработок».

Вопреки всем советам и рекомендациям врачей Александр III продолжал заниматься делами.

В письменном заключении о болезни, представленном Александру III, медики не стали скрывать от него диагноз и тяжесть состояния. Более того, врачи прямо сообщили, что подобный недуг хотя «иногда проходит, но в высшей степени редко».

Несмотря на предупреждения врачей, император продолжал усиленно работать, часто даже по ночам. Мало того, 7 августа 1894 года отправился на маневры в Красносельский лагерь. И там проскакал галопом двенадцать верст. Подобная удаль при состоянии его почек была просто недопустима.

Вскоре по настоянию врачей супруги отправились в Беловежскую пушу — одно из мест, которое император очень хотел посетить. Еще в 1886 году Александр III выразил желание, чтобы Беловежская пуща и примыкающая к ней Свислочская дача были переданы в состав удельных имений, то есть личных владений царской семьи. Лишь спустя два года, 1 октября 1888 года, был завершен обмен пущи на царские имения в Орловской и Симбирской губерниях. Представление Александра III о будущем своего нового владения красноречиво выражено им в резолюции на проекте лесных разработок: «Пуща должна быть пущей».

Там было строжайше запрещено рубить деревья, подлесок был непроходимым, а передвигаться можно было по специально проделанным лесниками длинным прямым просекам. Ветер не проникал в гущу леса, и все деревья росли совершенно прямо, как свечи.

Для проживания царской семьи и гостей в центре нового владения, у селения Беловеж, был построен охотничий дворец. Изначально Александр III попросил архитектора графа Николая де Рошфора отказаться от помпезности в отделке, чтобы она «не была пышна; чтобы там не было золота, серебра, бронзы и шелка». Рошфор выполнил волю государя. Получив разрешение вырубить в пуще сто десять деревьев разных пород, в том числе дуба, ясеня, клена, липы, ольхи, березы, осины, архитектор отобрал древесину с особой красотой слоя. И той древесиной отделал весь интерьер дворца. В итоге получился очень «красивый и уютный дом».

По приезде хозяева и гости знакомились с постройкой, обходили все комнаты, и у каждого, по словам цесаревича Николая, вырывались «лишь восклицания восторга и удивления».

Несмотря на запрет врачей, государь, любивший природу, в первые четыре дня пребывания в Беловежской пуще пытался даже принимать участие в охоте, правда, ружья в руках не держал и не стрелял. Он просто стремился на свежий воздух, хотел восстановить силы, надеялся на скорое выздоровление. Однако эти выезды в лес в сырую погоду не давали ожидаемого результата, состояние государя опять ухудшилось.

Настроение улучшилось после того, как в гости к родителям из Абастумани 23 августа приехал Георгий Александрович. Но радость встречи омрачилась тем, что у сына вскоре случилось кровохарканье.

В Беловеже государь и государыня пробыли около двух недель. Здесь Александр III встречал свои последние именины — 30 августа, день памяти святого Александра Невского. Богослужения проходили в походной церкви, поставленной напротив дворца. После литургии во дворце состоялся торжественный завтрак.

Так как погода в Беловеже в основном стояла холодная и дождливая, было решено переехать в Спалу. 3 сентября царская семья покинула Беловежскую пущу.

Как подчеркивали близкие государя, несмотря на нездоровье, Александр Александрович относился к врачам и своему самочувствию легкомысленно. Великий князь Константин Константинович писал:

«В Спале он не желал их даже принимать каждый день, и нельзя было даже думать о том, чтобы заставить его на время лежать в постели.

Осложняющим явлением было и продолжительное нарушение питания. Бывали дни, что Его величество довольствовался двумя устрицами в день и таким же отсутствием правильного сна».

Сам государь писал своей дочери Ксении 8 сентября из Спалы:

«С тех пор, что приехали сюда, чувствую себя немного лучше и бодрее, но сна никакого, и это меня мучает и утомляет ужасно до отчаяния…

Сегодня катались с Мамá и Беби (великой княгиней Ольгой Александровной. — А. М.)… Мамá и Беби набрали много грибов, а я больше сидел в экипаже, так как очень слаб сегодня и ходить мне трудно.

К сожалению, я не обедаю и не завтракаю со всеми, а один у себя, так как сижу на строгой диете и ничего мясного, даже рыбы, не позволяют, а вдобавок у меня такой ужасный вкус, что мне все противно, что я ем или пью… Твой старый и пока никуда негодный Папá».

В Спалу из Германии был вызван известный немецкий врач, клиницист-терапевт Эрнст Лейден. 15 сентября 1894 года цесаревич записал в дневнике:

«Мамá объявила Папá о приезде Лейдена и просила ему позволить сделать осмотр, на что Папá сначала не согласился, но под конец он сдал убедительным доводам дяди Владимира…

Лейден нашел у Папá воспаление почек в том состоянии, в котором их увидел Захарьин, но, кроме того, и нервное расстройство — переутомление от громадной и неустанной умственной работы. Слава Богу, что Папá подчинился всем его требованиям и намерен слушаться его советов!»

18 сентября 1894 года в газетах появилось краткое официальное известие:

«Здоровье Его величества со времени перенесенной Им в прошлом январе тяжелой инфлюэнцы не поправилось совершенно, летом же обнаружилась болезнь почек (нефрит), требующая для более успешного лечения в холодное время года пребывания Его величества в теплом климате».

По совету профессоров Захарьина и Лейдена государь выехал из Спады в Крым. 21 сентября 1894 года царская семья переехала в Ливадийский дворец под Ялтой.

Но надежды на крымский воздух не оправдывались. Причем как у самого императора, так и у его сына Георгия. У Георгия несколько раз отмечалось повышение температуры. В этот период медики диагностировали у него «вторую стадию неизлечимого туберкулеза».

Несмотря на то что силы императора с каждым днем угасали, он продолжал заниматься государственными делами, из коих последними были письменные доклады по дальневосточным делам, а именно по Корее.

27 сентября Николай писал принцессе Алисе: «Состояние отца не лучше; если ночь проводит хорошо, то чувствует себя гораздо веселее и бодрее, но если не спит, то на следующий день он совсем другой человек. Конечно, такие перемены не могут произойти быстро, но я так надеюсь, что тепло и укрепляющий морской воздух хоть сколько-нибудь помогут дорогому Папá».

Первые дни октября не принесли ожидаемого улучшения. Император слабел день ото дня. Постоянная сонливость и общее утомление одолевали его целыми днями, а ночи были бессонные. Состояние его ухудшалось.

3 и 4 октября государь уже не мог выходить из дворца. Доктора констатировали резкое ухудшение работы сердца, увеличилась слабость.

5 октября в газетах появилось краткое официальное сообщение о состоянии больного государя:

«Болезнь почек не улучшилась, силы уменьшились. Врачи надеются, что климат южного берега Крыма повлияет на состояние здоровья Августейшего больного».

Около государя находились несколько врачей: профессор Захарьин с ассистентом Поповым, профессор Лейден из Германии. По просьбе самого государя из Петербурга был вызван лейб-хирург Вельяминов, который с момента приезда стал ухаживать за больным, подобно сестре милосердия.

Совместно с Марией Федоровной государь принял решение о приглашении в Крым невесты Николая принцессы Алисы.

5 октября Николай записал в дневнике:

«Папá и Мамá позволили мне выписать мою дорогую Аликс из Дармштадта. Сюда ее привезут Элла (великая княгиня Елизавета Федоровна. — А. М.) и дядя Сергей (великий князь Сергей Александрович. — А. М.). Какое счастье снова так неожиданно встретиться — грустно только, что при таких обстоятельствах».

6 октября новая запись:

«Целый день получал и отвечал на телеграммы от родных со всех концов. Погода была хорошая. Папá утром был на ногах, но лег после завтрака, его одолевала сонливость. Читал за него бумаги». На следующий день цесаревич написал: «Сегодня было как будто маленькое улучшение».

8 октября Николай получил от Аликс, которая была уже на пути в Крым, телеграмму, в которой та сообщала, что по приезде хотела бы пройти обряд миропомазания. «Это меня тронуло и поразило до того, что я ничего долго сообразить не мог», — записал Николай в дневнике.

9 октября государь почувствовал себя немного бодрее. Накануне в Крым приехала великая княгиня Александра Иосифовна с дочерьми — королевой Греческой и королевой Марией. В этот день император приказал, чтобы за завтраком играли два оркестра (52-го пехотного Виленского полка и 16-го стрелкового батальона) и чтобы великая княгиня Ксения Александровна председательствовала за общим столом со всеми лицами свиты. Однако уже при первых звуках музыки великая княгиня Ксения Александровна расплакалась, вышла из-за стола и более не возвращалась обратно.

В этот день государь исповедался у своего духовника протопресвитера Янышева. «О возможности близкой кончины Государь Император помышлял еще 9 октября и весьма определенно говорил об этом, когда принимал меня в этот день после обедни, — писал Янышев позже в своих дневниках. — Когда я позволил себе при этом просить Его величество совершенно успокоиться от государственных дел и забот и, предав себя всецело в волю Божию, приобщиться Св. Тайн, он с радостью и неоднократно повторенной благодарностью принял это предложение и сожалел только, что не мог так приготовиться к этому великому таинству, как он вместе с Августейшей Семьей своей делал это, когда был здоров, в Великом посту.

Среди молитв, к которым я тотчас же приступил, Государь, одетый по-обыкновенному, как здоровый, преклонил колена и делал земные поклоны. В таком положении он оставался до окончания исповеди».

После исповеди император был бодрее и веселее и старался передать это настроение окружающим.

10 октября в Ливадию приехал великий князь Николай Михайлович. В своей книге «Последние дни жизни нашего возлюбленного Государя Императора Александра III» Николай Михайлович рассказывал:

«Десятого к двум часам дня я прибыл в Ливадию во дворец, где находился больной Государь… Вскоре я был принят Императрицей, которая около часа ходила со мной по саду вдвоем, а потом мы посидели на той скамейке под дворцом, на которой в последние дни больной сидел, выходя прогуливаться. Несчастную Царицу я нашел крайне исхудалой и видимо делающей невероятные усилия, чтобы не давать хода своим расстроенным нервам. Но в этот день она была как-то оживлена и нравственно успокоена после принятия Святых Тайн больным и даже начинала иметь луч надежды на выздоровление.

Она мне во всех подробностях рассказала все, что она перенесла в Беловеже и Спаде и как ужасно невероятно быстро больной таял на ее глазах, несмотря на всевозможные средства, которые уже были испытаны. Особенно утомительными были ночи, в которые почти напролет больной Государь не смыкал глаз и все стремился куда-либо подальше, то есть из Беловежа в Спалу, а оттуда в Крым и Грецию».

11 октября император встретился с настоятелем Андреевского собора в Кронштадте отцом Иоанном Кронштадтским. Тот приехал в Ливадию по приглашению и вместе с великой княгиней Александрой Иосифовной.

В своем дневнике отец Иоанн Кронштадтский оставил подробное описание встречи 11 октября: «Идучи к Высокому Больному, я думал, как бы мне лучше, сердечнее приветствовать Царя, тяжело больного. А незадолго пред тем я читал послание святого апостола Павла к ученику его Тимофею, и в нем особенно мне показались пригодными в моем положении для первого привета Царю слова, выражающие величие Господа, Царя царей, от которого все цари получают свою державу и власть над народом. Я и запомнил эти слова. Вхожу в кабинет Его величества. И я так приветствовал его: «Государь! Да благословит тебя Все-благословенный Бог, блаженный и единый сильный Царь царствующих и Господь господствующих. Единый, имеющий бессмертие, который обитает в неприступном свете, которого никто из человеков не видел и видеть не может, которому честь и держава вечная. Аминь», — так я приветствовал Государя».

По свидетельству отца Иоанна, государь перешел в другую комнату и попросил священника помолиться вместе с ним. «Больной стоял на коленях, а я стал читать молитвы; Его величество молился с глубоким чувством, склонив голову и углубившись в себя. Когда я кончил, он встал и просил меня впредь молиться».

10 октября в Ливадии встречали невесту наследника цесаревича немецкую принцессу Алису, урожденную принцессу Викторию Алису Елену Луизу Беатрису Гессен-Дармштадтскую. Ее сопровождали сестра, великая княгиня Елизавета Федоровна, и ее муж, великий князь Сергей Александрович.

10 октября Николай Александрович записал в дневнике:

«В 9.30 отправился с дядей Сергеем в Алушту, куда приехали в час дня.

Десять минут спустя из Симферополя подъехала моя ненаглядная Аликс с Эллой.

После завтрака сел с Аликс в коляску и вдвоем поехали в Ливадию.

Боже мой! Какая радость встретиться с ней на родине и иметь близко от себя — половина забот и скорби как будто бы спала с плеч. Мною овладело страшное волнение, когда мы вошли к дорогим родителям!..»

Александр Александрович повелел устроить Алисе торжественный прием. Он был искренне рад ее приезду. В сопровождении Марии Федоровны невеста с женихом поднялись в комнату императора. Несмотря на тяжелое состояние, государь надел парадный мундир и с бодрым видом вышел навстречу Алисе.

Принцесса стояла с букетом белых роз. Появление государя, столь сильно изменившегося за последние месяцы, привело ее в смятение. В первую минуту она даже не узнала его, и в ее глазах был виден испуг. Император обнял и поцеловал Алису. Когда она вышла из комнаты, на ее глазах были слезы. Букет белых роз остался лежать на столе в комнате императора.

Много лет спустя подруга императрицы Александры Федоровны Анна Александровна Вырубова в своих воспоминаниях напишет: «Императрица с любовью вспоминала, как встретил ее Император Александр III, как он надел мундир, когда она пришла к нему, показав этим свою ласку и уважение…»

Потом была церковная служба в Ливадийской церкви. Великий князь Николай Михайлович вспоминал: «Государь благословил молодых до входа в Ливадийскую церковь, где должно было совершиться краткое многолетие. Сколько трогательного и печального в этой встрече! Чего-либо более грустного, как это последующее богослужение, я не помню. Все были озабочены, хмуры, унылы, и лишь парадные мундиры военных и гражданских придворных как-то напоминали, что приезд сей должен был бы стать высокорадостным и торжественным событием…»

Как сообщал начальник дворцовой канцелярии при императоре Николае II Александр Мосолов, «искренняя во всем, что делала», принцесса «резко запротестовала против той части обряда обращения в православие, во время которого неофит должен был публично осудить свое прошлое вероисповедание… Духовенство попросило исключить этот обряд из церемонии миропомазания…».

Согласно телеграфным бюллетеням, шедшим из Крыма в Петербург, 11 октября у государя усилился отек обеих ног.

12 и 13 октября больной чувствовал себя как будто лучше.

В бюллетене от 14 октября говорилось о хорошем сне и аппетите, но вместе с тем и об увеличении слабости и отеков.

15 октября бюллетень констатировал удовлетворительное состояние сердца, уменьшение слабости.

16 октября бюллетень сообщал об отсутствии перемен.

Великий князь Николай Михайлович писал в своей книге:

«Лейден, Вельяминов и даже Захарьин начали говорить о возможности поправления здоровья больного, если такое же состояние продолжалось бы еще несколько дней. Только доктор Попов, а также генерал-адъютант Черевин и гофмаршал граф Бенкендорф продолжали смотреть очень мрачно на мнимое улучшение, и, по моему мнению, их взгляд был основателен.

Попов говорил, что аппетит есть, да только кажущийся, сердце не перестает быть очень дряблым, хотя пульс несколько поправился от усиленного кормления больного, отеки ног перешли в полость живота, и легко можно ожидать всяких новых осложнений болезни. Вы увидите, что этот врач был прав. Еще в день моего приезда он мне по секрету сказал, что никакой надежды не имеется и что болезнь продолжится не более двух недель. Он ошибся только на три дня.

Генерал-адъютант Черевин, находясь безотлучно при Государе с августа месяца, основывал свой образ мыслей на том простом соображении, что организм больного настолько расшатан, что едва ли можно надеяться на поправление уже хотя по этой одной причине. Кроме того, у него были сведения от городовых, стоящих у дворца на постах, а у графа Бенкендорфа — от камердинера Государя, что хороший сон был лишь мнимый, так как ночью 14 и 15 числа был заметен свет в Царской комнате в 3 и 4 часа утра.

Наконец, в ночь с 15-го на 16-е Государь заперся в своем кабинете на всю ночь и говорил на другой день, что спал прекрасно и чувствует себя бодро. Между тем в эту самую ночь был виден очень долго свет в его кабинете. Камердинер, вошедший 16 утром, застал Царя, сидящего в кресле перед письменным столом и тяжело дышащего, но на вопрос о здравии, сделанный слугою, Государь ответил, что чувствует себя отлично. Все это вместе взятое доказывает, что Государь, уже уставший, изнеможденный от ряда всяких страданий, советов докторов и т. п., просто хотел как-то обмануть самого себя и казаться бодрым во что бы то ни стало, лишь бы его оставили в покое».

17 октября состоялось второе причащение государя отцом Иоанном Кронштадтским. Цесаревич Николай в дневнике отмечал, что в этот день императора сильно мучил горловой кашель. В семь часов вечера он стал жаловаться на боль в боку, ночью снова был сильный кашель, и он выплюнул пять платков крови. В медицинском бюллетене говорилось об ухудшении состояния больного государя.

Врачей особенно беспокоили увеличивавшиеся с каждым днем отеки ног.

18 октября в бюллетене говорилось: «В состоянии здоровья Государя Императора произошло значительное ухудшение. Кровохарканье, имевшееся вчера при усиленном кашле, ночью увеличилось, и появились признаки ограниченного воспалительного состояния (инфаркта) в левом легком. Положение опасное».

В этот день в последний раз фельдъегерь повез в Петербург бумаги с резолюцией императора Александра III.

Ночь на 19 октября государь провел без сна, в семь часов утра вызвал к себе наследника и около часа наедине беседовал с ним. Затем государь пригласил императрицу Марию Федоровну и сообщил ей, что чувствует приближение конца.

Великий князь Николай Михайлович вспоминал: «18-го и 19-го Государь был крайне слаб, хотя и вставал с трудом, одевался и даже сам перешел с палкой к письменному столу. На нескольких докладах он в последний раз написал «В Ливадии. Читал». Тут в кресле ему сделалось дурно. Это было 19-го утром. Ночь с 19-го на 20-е была вовсе без сна. Вечером Лейден уговаривал его лечь в кровать, что было Государю очень трудно ввиду страшно опухших ног и живота».

Две ночи перед смертью он провел без сна. Днем его вывозили в инвалидной коляске к раскрытому окну. Мария Федоровна не отходила от него ни на шаг. «Слава Богу, в последние дни он позволял мне делать для него все, так как сам он уже ничего не мог, а позволить камердинеру ухаживать за собой не хотел, и каждый вечер он трогательно благодарил меня за помощь», — писала она матери.

В течение последних суток у постели больного вместе с Марией Федоровной находился врач Николай Александрович Вельяминов. «Он непрерывно курил и предлагал мне курить, — вспоминал позже Вельяминов. — «Мне так совестно, что вы не спите каждую ночь, я вас совсем замучил». Утром 20 октября в день смерти государь сказал: «Видно, профессора меня оставили, а вы, Николай Александрович, еще со мною возитесь по вашей доброте душевной».

В бюллетене от 20 октября говорилось: «Деятельность сердца продолжает падать. Одышка увеличивается. Сознание полное».

Из воспоминаний великого князя Николая Михайловича:

«В 8 часов утра 20-го Государыня пошла в уборную одеться, а в это время Государь оставался с Наследником и Вельяминовым.

Вдруг ему стало очень нехорошо, и он сказал сыну: «Ники, пойди скажи Мамá, чтобы поторопилась одеваться».

— Отчего, Папá?

— Да так будет лучше!

Дыхание было очень затруднительное, и начали усиленно давать вдыхать кислород.

Брат Александр послал за нами в Ай-Тодор. Я с отцом и братом Георгием прибыли в Ливадию в 10 часов 15 минут. Застали уже почти всех при больном, в том числе великую княгиню Марию Александровну, приехавшую на рассвете.

Вокруг Государя находилась его семья, императрица на коленях около его кресла, а все прочие лица в другой комнате и в дверях. Тут же, рядом в комнате, находились граф Воронцов-Дашков и пять врачей: Захарьин, Лейден, Попов, Гирш и Вельяминов. До нашего приезда уже многие близкие подходили прощаться с умирающим, но слова «прощай» Государь никому не сказал, а каждому почти одинаково: «Здравствуй, такой-то».

Великую княгиню Елизавету Федоровну, коей было в этот день рождение, больной поздравил даже, здороваясь с ней. Итак, когда мы вошли, императрица подозвала к креслу больного отца моего, великую княгиню Александру Иосифовну. Обоим Царь подал руку и сказал: «Здравствуй, дядя и тетя»

В 10 часов 30 минут вошел духовник Янышев со Святыми Дарами. Все мы стали на колени, и умирающий Царь внятным, чудным голосом повторял за священником: «Верую, Господи, и исповедую, яко Ты и т. д.» Почти все рыдали навзрыд, до того сцена была умилительная и невероятная по своему величию и простоте. Думали, что Государь сейчас скончается, так как дыхание все более затруднялось, а пульс слабел, но после причастия Его величество немного оправился и изъявил желание поспать. Притворили двери, и мы все, кроме самых ближайших, вышли из комнаты. Я же остался, как прикованный, у дверей. Между тем желанного сна не последовало. Государь лишь дремал, и дыхание все ухудшалось».

19 октября Мария Федоровна написала матери письмо, в котором подробно рассказала о последних днях своего любимого супруга. Письмо было окончено 26 октября (6 ноября), пять дней спустя после смерти государя. В нем говорилось:

«Вся семья вошла в кабинет, он поцеловал всех и при этом вспомнил, что был день рождения Эллы (Елизаветы Федоровны. — А. М.). Он поздравил Ангела и попросил причаститься. Пока Янышева не было, он несколько раз спросил, скоро ли он придет. Вероятно, в тот момент он уже чувствовал приближение конца.

Когда, наконец, Янышев пришел, Саша сказал: «Поскорее, я так устал» и затем громко прочитал за Янышевым две молитвы и принял Тайную Вечерю с такой радостью и спокойствием!.. Затем вся семья вышла, и я осталась одна с детьми и Аликс…

Затем Саша попросил, чтобы пришел Иоанн Кронштадтский и молился за него. Это был невероятно волнующий момент, когда мы все почувствовали прекрасную благочестивую душу моего ангела Саши. Священник положил руки ему на голову, тихо про себя помолился и затем поцеловал Сашу в голову…

Детей он также отослал и только меня оставил, так что я подумала, что он хочет со мной поговорить, но он ничего мне не сказал, только то, что он очень устал и что ему хотелось бы поспать. И еще, что он чувствует себя много лучше, так что у меня вновь зародилась надежда, и я подумала, что наш Господь сейчас сотворит чудо и спасет его, моего ангела Сашу! Спать он, бедняжка, не мог, а начал тяжело дышать, так что я попросила прийти врача, того молодого, который ему очень нравился, и мы начали массировать его бедные руки, которые снова были такие холодные…

Самым страшным был момент, когда у него начались спазмы и ему не стало хватать воздуха. Он был в полном сознании вплоть до последней минуты, разговаривал с нами и смотрел на нас, пока совершенно спокойно не заснул вечным сном у меня на руках!

Ах, это было душераздирающе! Непостижимо, как можно пережить такое горе и отчаяние, и теперь бесконечная тоска и пустота везде, где я нахожусь!

Как я смогу все это перенести! И бедные дети, они тоже находятся в отчаянии. И особенно бедный милый Ники, который таким юным должен начать тяжелую жизнь!

Они все так внимательны ко мне, полны любви и теплых чувств. Алиса также проявляет так много душевного участия, которое еще больше привязывает ее к моему сердцу…

Сердце мое совершенно разбито, и я в отчаянии! Когда я увидела успокоительную улыбку и покой на его дорогом и любимом лице, это придало мне силы… Его благородная кончина была такой значительной и прекрасной, как и его жизнь, чистой и прекрасной, ничем не запятнанной, которая всегда будет для нас прекрасным примером. Об этом я сказала детям, которые поняли это!»

В акте, составленном по вскрытии тела в Бозе почившего императора Александра III присутствовавшими при его смерти врачами, говорилось:

«…Государь Император Александр Александрович скончался от паралича сердца, при перерождении мышц гипертрофированного сердца, последовавшем от интерстициального нефрита (зернистой атрофии почек)».

Оба сына императора, Николай и великий князь Георгий Александрович, были потрясены скоропостижной смертью своего отца.

Георгий Александрович в день смерти Александра III сделал в своем дневнике следующую запись: «20 октября. Да, этого дня я никогда не забуду! Прощай, дорогой Папá, навеки! Я до последней минуты не терял надежду; мне просто казалось невозможным, чтобы Бог взял его от нас, но, видно, Он нашел, что Папá сделал довольно добра, и за его праведную жизнь взял его к Себе. Видит ли бедный Папá, как все его любили и оплакивают…»

Цесаревич Николай писал в дневнике: «Боже мой, Боже мой, что за день! Господь отозвал к себе нашего обожаемого, дорогого, горячо любимого Папá. Голова кругом идет, верить не хочется, до того неправдоподобна ужасная действительность… О[тец] Иоанн больше часу стоял у его изголовья и держал за голову. Это была смерть Святого. Господи, помоги нам в эти тяжелые дни! Бедная дорогая Мамá!.. Вечером в 9 ½ была панихида — в той же спальне!»

Младшая дочь Александра III великая княгиня Ольга Александровна вспоминала: «Когда его голова упала на плечо моей матери, все оцепенели. Она подержала ее еще какое-то время в руках. Никто не плакал. Затем мы поднялись как можно тише, подошли к смертному одру и поцеловали отца в лоб и руку. Потом поцеловали мать…»

Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича: «Мы присутствовали при кончине Колосса. Он умер, как жил, убежденным врагом звучных фраз и мелодраматических эффектов. Он пробормотал лишь краткую молитву и простился с женой.

Каждый в толпе присутствовавших при кончине Александра III родственников, врачей, придворных и прислуги, собравшихся вокруг его бездыханного тела, сознавал, что наша страна потеряла в его лице ту опору, которая препятствовала России свалиться в пропасть. Никто не понимал этого лучше самого Ники. В эту минуту в первый и в последний раз в моей жизни я увидел слезы на его голубых глазах.

Он взял меня за руку и повел вниз в свою комнату. Мы обнялись и плакали вместе. Он не мог собраться с мыслями. Он сознавал, что он сделался императором, и это страшное бремя власти давило его.

— Сандро, что я буду делать? — патетически воскликнул он. — Что будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами…»

Иоанн Кронштадтский, находившийся около императора до его последнего дыхания, писал в своих записках: «Он тихо скончался. Вся Семья Царская безмолвно, с покорностью воле Всевышнего, преклонила колени. Душа же Помазанника Божия тихо отошла ко Господу, и я снял руки свои с головы его, на которой выступил холодный пот. Мир душе твоей, Великий Государь и верный слуга Царя царствующих! Не плачь и не сетуй, Россия! Хотя ты не вымолила у Бога исцеления своему Царю, но вымолила зато тихую, христианскую кончину, и добрый конец увенчал славную его жизнь, а это дороже всего!»

Ливадийский дворец был задрапирован черной тканью, развевавшейся на ветру. К вечеру все присутствовавшие при кончине императора члены его семьи — Мария Федоровна, наследник престола Николай, второй сын, великий князь Георгий Александрович, великая княгиня Ксения Александровна, братья и сестры государя, а также близкие и дальние родственники, придворные, врачи, пытавшиеся спасти императора, представители духовенства собрались перед Ливадийским дворцом.

Раздался траурный залп. В честь покойного императора салютовал стоявший на рейде в Ялте Российский императорский флот. Печально гудели колокола ливадийских церквей.

Все собравшиеся в те скорбные часы присягнули новому императору — Николаю II Александровичу.

В манифесте, возвестившем России о восшествии на престол императора Николая II, говорилось:

«…Горе наше не выразить словами, но его поймет каждое русское сердце, и Мы верим, что не будет места в обширном Государстве Нашем, где бы ни пролились горячие слезы по Государю, безвременно отошедшему в вечность и оставившему родную землю, которую Он любил всею силою Своей русской души и на благоденствие которой Он полагал все помыслы Свои, не щадя ни здоровья Своего, ни жизни».

28 октября, когда тело умершего императора увозил на север, в столицу Российского государства, императорский поезд, было днем свадьбы императора Александра Александровича и императрицы Марии Федоровны.

Для нее, как она писала матери, это было особенно тяжело.

Похоронив мужа, Мария Федоровна очень долго не могла поверить, что «дорогого Саши» теперь нет с ней. В одном из писем своему сыну Георгию она признавалась: «Я так и не могу привыкнуть к этой страшной реальности, что дорогого и любимого больше нет на этой земле. Это просто кошмар! Повсюду без него убивающая пустота. Куда бы я ни отправилась, везде мне его ужасно не хватает. Я даже не могу подумать о моей жизни без него. Это больше не жизнь, а постоянное испытание, которое надо стараться выносить, не причитая, отдаваясь милости Бога и прося Его помочь нам нести этот тяжелый крест! Да, как говорят, Бог, видимо, находит самых хороших и самых чистых и не оставляет их надолго между нами, грешниками. Да, он сделал свое дело. Ведь в каком ужасном состоянии он получил Россию. И во что он превратил ее за тринадцать лет своего царствования и чего только не сделал для нее. Это чувствуется и видится повсюду».

Спустя двадцать девять лет, 19 октября (2 ноября) 1923 года, императрица Мария Федоровна, пережив тяжелые испытания войны и революции, уже находясь в Дании, записала в дневнике: «Сегодня в 9½ отправилась на церковную службу. Пошла к причастию. Я сделала это именно сегодня сознательно — в этот день… Господь забрал к себе моего благословенного Сашу! Господи, прости мне мои несчастные грехи! Помоги мне жить дальше в христианском смирении и покорности. В церкви со мной были также лишь Ксения с детьми».