Александрия. Тайны затерянного города

3 Рассказчик

Положение Массона было далеко не безопасным. Ни один выходец с Запада еще не путешествовал по Афганистану так, как он: без денег, без слуг, без официальной охраны. День за днем, месяц за месяцем простой солдат Джеймс Льюис становился все дальше, уступая место выдумщику Чарльзу Массону. Не без колебаний он сделался ненадолго лекарем, врачуя «холодной водой, паутиной и наложением рук»[113] и таращась в потрепанный том «Новой Эдинбургской фармокопеи». Сезон дождей он провел в Лахоре, столице Ранджита Сингха[114], в усадьбе одного из европейских наемников махараджи Жан-Франсуа Аллара. Днями он просиживал у Аллара в цветнике, слушая, как барабанит по крышам дождь и как кричат узники Аллара. (С менее желанными гостями Аллар бывал не так радушен, как с Массоном: он зажимал им пальцы в тиски и использовал узников на принудительных работах[115].) На некотором отдалении находился мавзолей Анаркали[116], придворной Великого Могола – великолепная проба архитектурных сил, предшествовавшая Тадж-Махалу. Туда же переместился гарем другого наемника махараджи, Жан-Батиста Вентуры. Мавзолей навевал Массону воспоминания об Агре и Бенгальской артиллерии, но он ни с кем не делился этими мыслями.

Каждый день Массон гадал, как долго сможет поддерживать свою легенду. Ответ всегда оказывался одинаковым: его рассказы будут казаться достоверными столько, сколько пожелает он сам. Поэтому однажды, сильно затосковав по дому, он решил испытать свое мастерство на британцах.

Через неделю-другую майор Дэвид Уилсон, командир британского форта Бушер на берегу Персидского залива, записал, что к нему пожаловал путешественник Массон из Америки, «где он не бывал уже десять лет»[117]. Много дней Массон плел басни о полях Кентукки, приемах в Санкт-Петербурге, драгоценностях Тегерана. Если акцент его и подводил, то нечасто – только когда он расписывал страны, куда не ступала его нога. Массон пользовался гостеприимством Уилсона долгие месяцы, и ни разу бравый офицер не заподозрил, что откупоривает свои лучшие вина для бывшего рядового Бенгальского артиллерийского полка Джеймса Льюиса, разыскиваемого за дезертирство.

Стартовав из Бушера, Массон не спеша объехал древние города Персидской империи, побывал в Тебризе и в Багдаде, повсеместно развлекаемый британскими офицерами. В пути он повстречал еще одного рассказчика себе под стать.

В деревне Сох к северу от Исфахана[118], под сводами древнего золотого караван-сарая, его познакомили с хаким-баши, то есть главным лекарем персидского шаха. Важного вида молодой человек, с трудом тащивший по коридору стопку постельного белья, сонно глянул на Массона и довольно-таки неправдоподобно представился «синьором Туркони» из Милана. «Потом деревенские старшины подали для хаким-баши шахиншаха[119] великолепный завтрак»[120]. Синьор Туркони поведал Массону, что «в Тегеране его познания понадобились в целях изготовления снадобий для нужд красавиц из гарема»[121], а в данный момент он спасается от жены-армянки, «от которой, по его откровенному признанию, сбежал, не простившись»[122]. В Багдаде Массон узнал, что «синьор», бойкий юнец, прибыл туда несколько лет назад из Константинополя, как и некий врач, проживавший прежде у католического епископа и подсказавший ему, что если у него есть голова на плечах, то проще всего наполнить пузырьки разноцветными жидкостями – это был бы наилучший способ разбогатеть. Юнец, нисколько не разбиравшийся в медицине, так и поступил»[123].

Каждую свободную минуту Массон использовал для чтения. Он поглощал труды древних историков об Александре Македонском: Плутарха, Арриана, Квинта Курция Руфа, Диодора. После долгих одиноких скитаний он набрел наконец на те самые истории, о которых столько грезил. Массон читал как одержимый и переписывал вручную страницу за страницей. Вскоре он убедился, что все, что рассказывал ему об Александре Харлан, было поверхностным и неполным.

Об Александре Македонском написано много, но все это неправда.

Факты весьма скудны.

Александр родился в 356 году до н. э., отцом его был македонский царь Филипп II, учителем – сам Аристотель. В 20 лет, после убийства отца, Александр занял трон. Через два года он повел свою армию на восток, через Персидскую империю. Рассуждая стратегически, это как если бы Бельгия решила завоевать Россию: не столько безрассудство, сколько самоубийство. Персия была мировой сверхдержавой, имела огромную армию и неисчерпаемую вроде бы казну. Но Александр захватил Персию, проведя серию потрясающих кампаний. Он побеждал во всех боях, при любом соотношении сил. В конце концов он сверг царя царей Дария III и провозгласил себя Владыкой Азии.

И вот Александр богаче и могущественнее любого европейца в истории. Но и этого ему мало. Он ведет свою армию все дальше на восток, в Афганистан и в Индию, вступает в сражения с армиями неведомых царей, ездящих на слонах, на краю известного мира и еще дальше, пока его измученные воины не бросают оружие на берегу Инда и не отказываются идти дальше. Александр умер в Вавилоне в возрасте 32 лет. Его империя начала разваливаться еще до того, как тело Александра успело остыть.

Эта история уже выглядит невероятно. Слишком многое в ней озадачивает: почему Александр продолжал двигаться дальше? Для чего все это было нужно? С самого момента кончины Александра историки не прекращают попытки его понять. Попытки эти по большей части проваливаются. Кем был Александр и почему так поступал, остается загадкой. Никого, не считая Иисуса, не обсуждали так много. Никого не понимали так мало. Но чем больше читал об Александре Македонском Массон, тем четче осознавал: Александр хотел, чтобы мы продолжали гадать.

Александр Македонский покинул Грецию в сопровождении официального летописца своего похода, Каллисфена. Тот собирался составить полный отчет о кампании, но не успел: Александр велел его казнить. Одни историки пишут, что Каллисфен был распят, другие историки – что он, «проведя семь месяцев в цепях», якобы скончался «от обжорства и от некой болезни, передаваемой вшами»[124]. Александр оставил в истории своей жизни огромные лакуны, предоставив потомкам заполнять их.

В годы, последовавшие за смертью Александра, авторы так и не пришли к единому мнению о его жизни. О нем пошли безумные, волшебные россказни. Евреи рассказывали о жертвоприношениях Александра в Иерусалимском храме[125]. (Нет, нога Александра никогда не ступала в Иерусалим.) Согласно египетским историям, настоящим отцом Александра был фараон-изгнанник, однажды проникший в спальню к Олимпиаде[126]. (Точно нет.) Есть еще легенды об амазонках, о его путешествиях на дно морское и даже в Эдем. (Все это басни.) Александр Македонский сам стал легендой.

Массону хотелось узнать его. Каким он был, прежде чем стал Александром Великим? Его стали так называть лишь спустя долгое время после смерти. Причем этот титул изобрели, скорее всего, римляне, а не греки[127]. Но с чего начать? Александр не оставил дневников. Своего историка он убил[128]. Но Массон нашел способ заглянуть в душу Александра: с помощью его затерянных городов.

Затерянные города чаруют мир с тех самых пор, как Платон впервые упомянул Атлантиду:

В XIX веке воображение людей дразнила уже не гибель Платоновой Атлантиды, а Александровы города. Куда бы ни пришел Александр Македонский, повсюду он основывал города: до сих пор неизвестно, сколько всего набралось этих Александрий. Древний историк Плутарх приводит огромную цифру – 70, другие ограничиваются парой десятков. Сложность состоит и в том, чтобы решить, что считать городом. Разумеется, список открывает гигантская метрополия Александрия Египетская. Но как быть с поселением, размерами едва превышающим укрепленный военный лагерь, – безопасным местом для воинов, которые не могли продолжать поход по старости или из-за тяжелых ранений? В 1831 году все обычно сходились в следующем: во-первых, почти ни одна из Александрий пока не найдена. Во-вторых, находка хотя бы одной перевернула бы мир.

Вернувшись в Бушер, Массон забросил свои байки про Санкт-Петербург и Кентукки и стал сплетать для Уилсона совсем другие кружева. Теперь он опирался на свои новые познания и рассказывал, как несколькими годами ранее наткнулся на один из затерянных городов Александра Великого. Александрия Букефалия – самая странная из всех Александрий: названная в честь Буцефала, коня Александра, она была заложена в мае 326 года до н. э. на берегу некой реки в современном Пакистане. Ее координаты остаются загадкой по сей день.

«Я попал в Пенджаб при неблагоприятных обстоятельствах, – объяснял Массон Уилсону, – лишившись всех книг и прочего имущества, а моя память, хотя и содержала главное о незабвенном походе Александра, утратила теперь те подробности, которые были бы полезны при исследовании»[130].

«Сейчас я припомнил, – продолжал Массон, – что во время боя на берегах реки Биас конь Буцефал был ранен и от этого ранения умер и что в память об этом несравненном скакуне Александр заложил два города, назвав их в его честь, по крайней мере так пишет Плутарх[133]. Поэтому мне было нетрудно предположить, что передо мной эти древние Букефалии»[134]. К этому моменту Уилсон уже сидел на самом крае стула. Это еще не все, продолжал Массон: там был огромный курган – почти без сомнения могила любимого коня Александра, но проникнуть внутрь кургана Массон не сумел «за отсутствием всякого подобия входа»[135].

Уилсон был ошеломлен. Остались ли у Массона те монеты? Можно ли на них взглянуть? Увы, нет. «За неимением у мистера Массона в то время средств он не смог продолжить раскопки. На беду, в Мултане[136], на обратном пути в Синд, он сильно захворал и был обобран: так исчезли остававшиеся у него монеты»[137]. Массон с прискорбием поведал Уилсону, что ни его записи, ни зарисовки, ни карты не сохранились.

И неудивительно, ведь Массон, похоже, все это сочинил[138].

Уилсон не замедлил уведомить британского посланника в Персии Джона Кэмпбелла о замечательном открытии своего гостя. Тот, восхищенный не меньше Уилсона, заставил Массона взять у него деньги и велел не сомневаться в его поддержке в случае обнаружения и других городов Александра Македонского. Массон был поражен, он не ожидал, что его россказни дадут такой результат.

Сам того не зная, недавно он действительно наткнулся на настоящий затерянный город. Более того, на целую затерянную цивилизацию. Через несколько недель после ухода из Лахора, прежде чем отправиться в Бушер, он забрел в ту часть Пенджаба, где уже более тысячи лет не бывал ни один западный путешественник. После утомительного дня и «длинного перехода» Массон продирался сквозь густой кустарник, не представляя, где находится. Внезапно заросли расступились, и впереди открылась равнина с руинами Хараппы[139]. Взор Массона уперся в огромный искусственный холм, окруженный кривыми инжирными деревьями с треснувшими от старости стволами. «Западнее высилась зубчатая скала, увенчанная развалинами зданий»[140].

Массон был заворожен. Долго, пока не стемнело, он пытался понять, что это за место. Он нашел «два круглых камня с отверстиями, которые один известный факир назвал браслетами для запястий». Других открытий, кроме туч мошкары, не было. При этом перед Массоном простирались руины города более древнего, чем любая Александрия, – этому месту предстояло стать одной из величайших археологических достопримечательностей всей Азии. Более 4000 годами ранее Хараппа представляла собой большую, полную жизни метрополию, которая гордилась своим золотом и бронзой, фантастическими скульптурами и изысканными печатями с единорогами. Тысячелетиями все это было скрыто от глаз европейцев. Но в тот день Массон не знал, как поведать историю этого места. Как он ни старался, руины упрямо безмолвствовали. Он не мог заставить их заговорить.

Вернувшись в Бушер, Массон не торопился снова сниматься с места. Но он знал, что должен принять решение. Обратная дорога в Лондон была для него если не открыта, то более-менее понятна. Он оставался вне досягаемости Ост-Индской компании. Благодаря целой веренице чудес он выжил и при этом сумел выпасть из поля зрения. Тогда почему же в один прекрасный день он расстался с комфортом британской резиденции и подался не в Лондон, а в противоположную сторону, в Кабул?

Ответ прост: виноват был Александр Македонский. В Лондон Массон вернулся бы с пустыми руками. Долгие месяцы, проведенные в Индии и в Афганистане, убедили его в одном. Он мог понять Александра-человека – не Александра-легенду – лучше, чем кто-либо еще. Он мог поведать об Александре так, как этого еще никто прежде не делал. Но чтобы мир прислушался к Массону, он должен был отыскать что-то вещественное: не просто рассказ об одном из затерянных городов Александра, а самую настоящую Александрию. А для этого надо было вернуться в Афганистан.

Не сказать, что по натуре он был храбрым человеком, но, валяясь у Уилсона на диване и лакомясь халвой, он пришел к мысли, что путешествие стоит риска. Почему бы не попытаться? Казалось, что его обман сработал, Ост-Индская компания определенно махнула на Массона рукой. Ему предоставлялся удобный шанс. Массон знал, что таким, как он, удача улыбается только раз в жизни.

Поэтому в апреле 1831 года Массон снова отправился в Кабул.

Первое путешествие через Афганистан едва не стоило Массону жизни. В этот раз все должно было сложиться иначе – потому что в этот раз сам Массон был другим.

Первые, с кем судьба на этот раз свела Чарльза Массона, – трое английских военных. Он пересек Персидский залив, и солдаты поднялись на борт его корабля, собиравшегося бросить якорь в Карачи[141]. Действуя с ленивой уверенностью мелкого начальства, они задержали Массона и его команду. Шли дни, задержанных не отпускали, вымогая невеликую мзду, но Массон и команда не намеревались открывать кошельки. «Двое из троих, – вспоминал Массон, – вели себя так невежливо, что я приказал команде не кормить их; поголодав два дня, они поневоле погрузились в рыбацкий баркас и отплыли на берег». На борту остался один военный. «Он заинтересовался моей аптечкой и вымогал у меня лекарства. Увидев в этом шанс избавиться от него, я дал ему изрядную дозу слабительной ипомеи». Вскоре третьего военного скрутил неудержимый понос. Бледный, трясущийся, сгибающийся пополам, он «с облегчением сел в рыбацкий баркас и отплыл следом за первыми двумя»[142]. Вскоре после этого Массон благополучно сошел на берег в Карачи.

Он не подозревал, что до сих пор находится в розыске. Ост-Индская компания отличалась злопамятностью. В североиндийском городке Лудхияна, совсем недалеко от двора Шуджа-Шаха, некий тихий неприметный человек собирал слухи, гулявшие по всему субконтиненту, и все чаще слышал о дезертире, именовавшемся теперь Чарльзом Массоном.

Из Карачи Массон устремился на север, в городок Сонмиани, где думал познакомиться с купцами, отправляющимися в Афганистан. Там с ним произошла «метаморфоза», как он сам это назвал[143]. «Я сидел один в своей съемной каморке на базаре в Сонмиани, когда какой-то купец, толстый и хорошо одетый, остановился напротив с намерением обратиться ко мне, но почему-то быстро отвернулся и ушел. Я сидел по-турецки на кровати и был, по здешней моде, без сорочки; настроение у меня было неважное, и облик мой был мало располагающим. Как я понял, этим я и отпугнул купца; чтобы в следующий раз этого не произошло, я облачился в чистое белое одеяние, сварил кофе и принял позу поблагороднее. Пил я, за неимением фарфора, из чистого стакана, передо мной лежали две-три книги. Вскоре тот пуштун появился снова, как будто не для того, чтобы ко мне обратиться, раз он уже посчитал меня недостойным своего внимания. Но, случайно бросив на меня взгляд, он удивился метаморфозе. Не успел он оправиться от удивления, как я обратился к нему громко и учтиво: “Ас-салам алейкум!”[144] Он, естественно, ответил “Ва-алейкум салам”[145] и подошел. Я предложил ему сесть»[146]. Купец в тот же вечер уезжал на север. «Он спросил, не поеду ли я с ним, я ответил утвердительно. Тогда он взял мои ладони, положил их себе на глаза и объявил, что его свела со мной судьба»[147].

Так Массон освоил величайшее мастерство: исчезать – и появляться мгновение спустя в новом обличии.

Пуштуны говорят, что после сотворения мира у Бога осталась груда камней и Он сложил из нее Афганистан. Путешествие по афганскому приграничью, даже в хорошей компании, было сопряжено с множеством рисков. Однако Массону все вокруг казалось невероятным и прекрасным: бурые пыльные равнины, широкие изумрудные долины, золотисто-красные горы со снежными вершинами. Дремля в седле из-за недосыпа, он «воображал, что путешествует по сказочной стране»[148]. Он буквально влюбился в эти края.

Дорога оставляла на Массоне свой отпечаток. Одежда его истрепалась, волосы стояли дыбом, глаза покраснели. Но и этот новый облик был Массону на руку. Перед жителями древнего Калата[149] он предстал непонятным субъектом, полубезумцем в лохмотьях, от которого можно было ждать чего угодно. Такой человек вызывал интерес. Особенно Массон приглянулся Дин-Мохаммед-Хану, знатному афганцу и алхимику-неудачнику. «Дин-Мохаммед, – вспоминал Массон, – обратился ко мне с двумя скромными просьбами: помочь родить сына и научить его делать золото»[150]. Этот алхимик-самоучка не упускал из виду ни одного странника, и «чем непригляднее тот выглядел, тем крепче была его надежда, что тот обладает каким-то важным секретом». Когда в Калате объявился Массон, Дин Мохаммед «велел одному из своих племянников натащить мне плодов лайма, потому что его посетила мысль, что из сока лайма можно добыть что-то ценное. В другой раз он понадеялся на уксус семилетней выдержки»[151]. Несколько недель Массон наслаждался ролью подмастерья алхимика. В краю выдумщиков он превратился в виртуозного обманщика.

Последний отрезок своего пути в Кабул, снова в компании купцов, Массон проделал без приключений. Когда четверо предприимчивых белуджей[152] попытались стрясти с путников деньги, Массон тепло их поприветствовал и пригласил вместе покурить. Уже через несколько минут белуджи лежали на земле без чувств, «как околдованные»[153]. Доза гашиша в предложенной им трубке свалила бы с ног и тигра.

В то время мало что в мире могло сравниться с Кабулом. Издали видна была каменная стена великой крепости Дост-Мохаммеда[154] Бала-Хиссар. Ниже раскинулся город: лабиринт старинных домов и базаров, где торговали ароматными дынями и каштанами, инжиром и гранатами, подмороженной шелковицей, которая была спрыснута розовой водой. За Бала-Хиссаром над городом возвышались заснеженные горы.

Дорога в Кабул вилась среди фруктовых садов, осыпавших землю густым слоем лепестков, и аккуратных огородов. В отдалении, в тени чинар, прятался мавзолей Бабура, императора Великих Моголов. Когда разнеслась весть о приходе каравана, друзья и родственники купцов хлынули из города ему навстречу, «празднично одетые, с угощением – редисом и салатом. У меня не было там ни родни, ни друзей, и некому было меня приветствовать. Но и мне как спутнику купцов было позволено угощаться, и я со всей душой присоединился к радости вокруг»[155].

9 июня 1832 года Массон вошел в ворота Кабула после путешествия, затянувшегося почти на пять лет. «Я видел страну и ее жителей, – рассуждал он, – так, как вряд ли увидит все это кто-нибудь из европейцев»[156]. Он в восторге бродил по улицам города, дивясь его богатству. «День моего появления был отмечен вишневым базаром, вишня – первая ягода в году… Вряд ли в мире есть место, способное превзойти Кабул обилием и разнообразием плодов, и вряд ли любой другой город может тягаться с ним красотой»[157]. На оставшееся у него серебро Массон снял комнатушку в старом Армянском квартале, в тени Бала-Хиссара. Любуясь оттуда городом и вкушая простоквашу со льдом, он впервые за годы скитаний чувствовал себя как дома.

Старая афганская поговорка гласит: «Сначала приходит один англичанин-путешественник; потом приходят двое и рисуют карту; потом приходит армия – и она захватывает страну. Поэтому лучше убить первого же англичанина». Сам того не зная, Массон стал причиной появления этой свирепой поговорки. Он оказался тем самым первым англичанином.