Александрийская гемма

Глава двадцать третья ВИТОК СПИРАЛИ

Всю первую половину дня Люсин провел, не отрываясь от телефонной трубки. Правое ухо припухло и горело, словно после хорошего удара боксерской перчаткой.

Как это часто случается, выход на финишную прямую оказался сопряженным с неожиданно возникшими препятствиями. Следователь, которому было поручено вести дело Протасова, заупрямился и своего согласия на немедленный допрос не давал.

— Вы, небось, привыкли у себя в розыске к мотоциклетным гонкам, — уколол он, когда разговор достиг критической фазы. — «Пиф-паф» — и привет семье!.. Разве это работа? Нет, к допросу, особенно первому, необходимо подходить с полной ответственностью. Мы его еще и сами не допрашивали, к вашему сведению.

— Это ваша проблема, — вспылил было Люсин, но тут же опомнился и сделал попытку разрядить обстановку. — Мне ведь недолго, каких-нибудь пять минуточек.

— Обычно так говорят, когда лезут без очереди к врачу. — Следователь не упустил возможности съязвить. — Мы не можем ставить под угрозу важнейшую операцию ради чьего-то каприза.

— Каприза? — Люсин едва сдерживался. — Речь идет о розыске человека, подозреваемого в убийстве! Не более и не менее. Или, быть может, я недостаточно ясно выразился?

— Нет, почему же. Я вас понял. Но постарайтесь и вы понять, что не все решается с кондачка. Толку от вашего допроса будет чуть. Уверяю! Протасов сейчас не в том состоянии. Он почти невменяем. Шутка ли — в его-то положении очутиться вдруг в камере! Вы ведь должны знать, как она действует на людей. Пусть немного придет в себя, пообвыкнет, задумается над тем, как жить дальше.

— И все это время неразысканный убийца будет гулять на свободе. — Люсин сознавал, что доводы следователя не лишены резона, и решил поэтому поднажать на эмоции. — Судя по почерку, преступник матерый. Ему отсрочка куда как на руку. Он много чего успеет наработать.

— Вы меня на испуг не берите, товарищ майор. У каждого из нас свои проблемы. Вы ведь и сами так считаете… Вашей ориентировочно мы, как видите, дали зеленую улицу, но больше ничем на данном этапе помочь не сможем. Своих забот полон рот.

— За камешек благодарю от всего сердца. — Люсин попытался переменить тактику. — Без вашей помощи, двух мнений нет, мы бы продолжали топтаться на месте. Но сказавши «А», нужно говорить и «Б». Нам необходимо установить личность убийцы. При этом я вовсе не настаиваю на участии в допросе! — заторопился он, изо всех сил стараясь сохранить дверь открытой. — Допросите сами. Ведь все, в сущности, сводится к одному-единственному вопросу. Неужели мы не сможем договориться по такому пустяку?

— Это не пустяк. У нас есть собственная тактическая схема, когда и о чем спрашивать. И уверяю вас, что заготовленные нами вопросы не менее важны. И тоже не терпят отлагательства. Но ничего не поделаешь: приходится ждать, потому что обстоятельства часто бывают сильнее наших желаний.

— Я на сто процентов уверен, что Протасову незачем выгораживать этого Алексея. Он только рад будет кинуть такую кость.

— Стопроцентной гарантии дать, конечно, не можете, но даже если бы и могли, я на такое не пойду. Выиграть в одном значит проиграть в другом. Закон природы. Не будем мы жертвовать собственными интересами ради дяди. Этот субчик чуть не миллион наворовал. Моя задача — спросить с него все до копеечки, и, уверяю вас, я добьюсь этого, чего бы ни стоило. Мне он все скажет.

— Ну что ж, желаю удачи. — Люсин вздохнул, признавая свое поражение. — И поверьте, что это искрение… Опись имущества не подошлете?

— Зачем вам? — насторожился следователь.

— На всякий случай. Вдруг что-нибудь еще обнаружится, связанное с убийством.

Закончив разговор, Владимир Константинович сразу же перезвонил Кравцову.

— Сами виноваты, — не замедлил попрекнуть полковник, выслушав доклад. — Проморгали вы свой звездный час, Люсин, и пеняйте теперь на себя. Я ведь предупреждал вас: не тяните, давайте скорей результат, пока вами интересуются. Не моя вина, что начальство устало ждать.

— И не моя, Юрий Леонидович, — сухо отметил Люсин. — Делали, что могли.

— Верно. С оперативной стороны к вам нет никаких претензий. Могу лишь вновь поздравить с заслуженным успехом. Но одно другому не мешает. О вас успели забыть. На ваших делах свет клином не сошелся. Есть и поважнее. Каждый день подбрасывает что-нибудь оригинальное. Поэтому на орден можете не рассчитывать.

— Я и не рассчитываю.

— Это я в фигуральном смысле. Я статус наибольшего благоприятствования имею в виду. Слышали такое дипломатическое выражение?

— Имел удовольствие.

— Так вот этого самого статуса, к которому вы успели привыкнуть, я в дайной ситуации обещать не могу. Попытайтесь договориться с ОБХСС на своем уровне.

— На моем уровне я благополучно зашел в тупик. Без вашей помощи никак не обойтись, товарищ полковник. Не можем же мы плестись в хвосте у других. — Люсин попытался сыграть на самолюбии.

— Позвоните мне в конце дня, — распорядился Кравцов после долгой и, как почему-то показалось, брюзгливой паузы.

Чтобы малость поостыть, Владимир Константинович зашел в туалет. Освежив лицо, он долго полоскал рот, нагнувшись над раковиной, затем тщательно причесался и включил сушилку. Что там ни говори, но профессиональный опыт помогал не только в борьбе с преступностью. Иногда и у начальства удавалось отыскать безотказную струнку.

Секретарша принесла ксерокопию описи, составленной на сорока восьми листах. Автоматически пропуская строки, перечислявшие мебель, технику и прочее недвижимое имущество, Люсин нацелил внимание на мелочи. И не ошибся. В перечне книг он сразу натолкнулся на травник, изданный в 1609 году в Праге.

Мутная личность Пети Корнилова вновь замаячила в непосредственной связи с убийством. По-видимому, не случайно, потому что он так и ушел от вопроса, в чьи руки попала книга. Во всяком случае, ни имени, ни адреса не назвал, а по данному им нарочито путаному описанию лишь с трудом можно было узнать портрет злополучного директора гастронома. Выходит, темнил тогда: и правды не сказал, и солгать побоялся.

— Корнилов? — Прижав раскаленную трубку плечом, Люсин машинально записал Петину фамилию на страничке перекидного календаря. Она была порядком исчеркана, ибо день получался довольно-таки напряженный. — Мне некогда посылать вам повестку, Корнилов, поэтому вы приезжайте ко мне прямо сейчас. Учтите, что это в ваших же интересах. Пропуск я закажу.

Петя-Кадык не заставил себя долго ждать. Причем на сей раз его приход не сопровождался никакими вызывающими демонстрациями.

— В чем, собственно, дело? — только и спросил он, усаживаясь на кончик стула и с беспокойством озираясь. — Или чего не так?

— Да все у вас не так, как надо. — Люсин не дал ему даже опомниться. — Я ведь предупреждал насчет серьезности вашего положения, но вы не вняли. Теперь придется держать ответ.

— Ничегошеньки не понимаю. — Петя заерзал. — Или опять чего хотите пришить?

— Вы в каких отношениях находились с бывшим директором гастронома Протасовым? — незаинтересованно и как-то устало спросил Люсин. Ом и в самом деле порядком вымотался за эти дни. — Я говорю «бывшим», потому что он освобожден от должности и находится в настоящее время в предварительном заключении… Кстати, специально для вашего сведения, у его сожительницы была обнаружена при обыске вещь, принадлежавшая Георгию Мартыновичу Солитову. Теперь сами судите, как обстоят ваши дела.

Расследуя дело об исчезновении профессора-химика Георгия Мартыновича Солитова, сотрудники уголовного розыска и прокуратуры установили, что спекулирующий ценными книгами Корнилов, зная, что Георгий Мартынович занимается опытами по расшифровке старинных лекарственных рецептов, предложил ему купить редчайший травник семнадцатого века. Рецидивист Алексей, явившийся в сберкассу дачного поселка для проверки лотерейного билета, подсмотрел, как профессор взял полторы тысячи рублей на покупку книги. По дороге на станцию уголовник догнал Солитова, убил и ограбил его, а труп бросил в озеро. Убийца выломал александрийскую гемму и подарил ее своей случайной подружке, у которой драгоценность и была обнаружена.

Продолжение. См. «Огонек» №№ 1—12.

Эффект был полный.

Корнилов, словно раздавленный непомерной тяжестью, вжался в спинку стула и, казалось, потерял дар речи, хватая воздух искривленным, дрожащим ртом. Люсину даже жалко его стало немного.

— Уяснили, вижу, Корнилов?

— Это какое-то роковое недоразумение, — чуть не по складам произнес Петя. — Стечение обстоятельств.

— В чем вы видите недоразумение? Я ведь вам факты изложил.

— Это я понимаю, но только я тут при чем?

— Вы не при чем? — Люсин удивленно раскрыл глаза, словно Петино заявление явилось для него полнейшей неожиданностью. — Ах, да! — Он досадливо взъерошил волосы. — Извините! Я забыл сообщить вам, что у Протасова нашли тот самый пражский травник, который вы, по вашим словам, предназначали для покойного Георгия Мартыновича. Вот, полюбуйтесь. — Небрежно брошенная опись перелетела через стол, но Петя был начеку. — Страница семнадцатая, позиция пятьсот шестьдесят семь… Или вы станете сейчас утверждать, что тут тоже имеет место недоразумение?

— Ну, конечно!

— Надо ли это понимать так, что у Протасова оказалась не ваша книга, в только похожая?

Петя молчал, натужно гримасничая и вращая белками. Все-таки с психикой у него явно были какие-то нелады.

— Я жду, Корнилов, — напомнил Люсин.

— Ну, продал я ему травник, и что с того?

— Запоздалое признание. Вы должны были сделать его еще в прошлый раз. Теперь оно работает против вас, укрепляя подозрения насчет вашей причастности к смерти Георгия Мартыновича.

— Я ни в чем не виноват! — закричал вдруг Петя и принялся подскакивать, хлопая себя по коленям. — Ни в чем! Ни в чем…

— Прекратите истерику. — Люсин налил в стакан немного газированной воды из сифона. — Выпейте и успокойтесь.

— Вы хотите меня погубить, — пожаловался Петя, стуча прокуренными зубами о стеклянный край. — Что я вам сделал?

— Вы видите в моем лице смертельного врага? — Люсин участливо наклонился. — Вздор, Корнилов, ей-богу, вздор. Даже стыдно.

— Но ведь вы сами…

— Что я сам? Я лишь пытаюсь подать вам руку помощи. И в прошлый раз, и теперь. Скрывая правду, вы вредите только себе. Не лгите, не изворачивайтесь, и все обойдется, если, конечно, вы действительно ни с какого боку не причастны к убийству.

— Слово чести! Лучше бы я сжег эту чертову книгу! Волей-неволей поверишь в дьявольские козни…

— Откуда вы знаете Протасова?

— Возле «буки» случайно разговорились, на горке.

— Где-где?

— На горке, у памятника первопечатнику. Там возле букинистического народ обычно толчется.

— Действительно знает толк в книгах?

— Как свинья в апельсинах. — Петя зло передернулся. — Я бы давил таких.

— Как говорится, благими намерениями… И какие же сделки вам удалось совершить?

— Да всего ничего. Первый раз «Историю искусств» отдал, потом эту… проклятую.

— Сколько взяли?

— «История» за пятьсот пошла, эта — тысячу двести.

— Чего ж так скромно? Где логика? Протасов, говорят, за ценой не стоял.

— Это ежели цена твердая. А так торговался до седьмого лоте, выжига!.. Я ведь сначала две спросил. Только вы не пишите.

— Эти подробности меня не волнуют. — Люсин небрежно смахнул лежащие на столе бумаги в ящик и даже выключил магнитофон. — Тем более что с Протасовым, сами понимаете, я тоже кое о чем побеседую… Почему вы именно ему предложили травник?

— Я и другим предлагал. Не потянули.

— Кому, например, указать можете?

— Да тому же Бариновичу, который про алхимию написал.

— Верно. — Люсин благосклонно кивнул. — Был у вас такой разговор с Вадимом Львовичем.

— Выходит, знаете уже? — Корнилов разочарованно повел плечом. — Для чего тогда спрашивать?

— С одной-единственной целью: помочь вам выпутаться. Прошу прощения. — Люсин сделал знак, что должен прерваться, и взял трубку телефона селекторной связи.

— Завтра в одиннадцать, — ответил на его краткое приветствие Кравцов и добавил чуть ли не зловеще. — Приезжайте прямо в тюрьму.

— Спасибо, Юрий Леонидович! — возликовал Люсин… — Так на чем мы с вами остановились, Корнилов?