Алёнкины горизонты

Глава 7

Ощущение такое, будто тело не моё. И горит вдобавок. Я прижала ладони к груди, пощупала: да нет, моё. Вздохнула глубоко, повела плечами — огонь начал отступать; не быстро, а как-то нехотя. Я ещё раз вздохнула, на этот раз с облегчением, и оглянулась.

Я по-прежнему стояла на мостках у ручья, только никаких чернявеньких злодеев рядом не наблюдалось. И стрел, соответственно, тоже. Отрадно. Зато кто-то расширил дно Почайнского оврага и проложил по нему дорогу. Клянусь всеми святыми, когда я сюда спускалась, никакой дороги не было…

— Ты, девка, за водой пришла али как?

По тропинке к ручью спускались две бабы. Каждая несла на плече коромысло с вёдрами и каждая походила на семёновскую матрёшку, только в чёрно-сером варианте. Я поискала глазами свои вёдра, не нашла и отступила в сторону. Отвечать на заданный вопрос я не стала, да бабы ответа и не ждали. Они поднялись на мостки и принялись набирать воду, попутно судача о своих делах.

— Да будь он неладен етот Бунопарт! — возмущённо говорила одна. — Ныне утром на Сенной рынок ходила, так бабы судачили, что хранцузы Смоленск сожгли. Будет теперь что-то.

— И то верно, — кивнула вторая. — Всех мужиков до ополчения сгонют и воевать отправют.

— Уже сгоняют. У Кочетовых сына в солдаты забрали, а у Глашки Потаповой — мужа. А они вместе и года не жили.

Бунопарт, если я правильно понимаю, есть не кто иной, как император Франции. Смоленск сожгли… стало быть, ближе к августу. Хорошие подсказки, всегда бы так. Получается, я опять…

Мысль заработала быстро и чётко. Значит так: я телепортируюсь каждый раз, когда нахожусь на краю гибели. В первый раз машина пыталась меня задавить, но за мгновенье до смерти мой организм мобилизовался и отправился в прошлое. Потом, когда лиходеи-строители закопали меня живьём, я начала путь в обратную сторону. Сейчас я в восемьсот двенадцатом — в тысяча восемьсот двенадцатом. Чтобы вернутся домой надо ещё как минимум раз умереть. Или больше, но будем надеяться, что одного раза хватит. Ну, и как мне умирать?

Я призадумалась. До сих пор все мои гибели были связаны с легендами о Коромысловой башне. Их две. По первой, некую Алёнушку закопали живьём, чтобы башня крепче стояла, по второй, та же Алёнушка обратила врагов в бегство коромыслом, героически погибнув на месте боя. Это дело я прошла. Чтобы двинуться дальше по временным коридорам, нужна третья легенда. Но третьей нет. Что же делать?

Ответ пришёл быстро: создадим. В конце концов, для того и существуют путешествия в прошлое, чтобы дополнять историю. Интересно, как на это отреагирует папа…

Я поднялась по тропинке к башне и огляделась в поисках чего-либо подходящего. Может с башни спрыгнуть? Не очень высоко, но если вниз головой, то нормально. И какой-нибудь будущий писатель разродится третьей легендой, дескать, жила одна такая вся собою ничего, но муж бил, любовник изменял, от церкви отлучили, вот она вся такая разнесчастная и сиганула с самой верхотуры об землю.

Я задрала голову. А если не разобьюсь? Бывали же случаи. До конца дней своих инвалидом? Нет, надо что-то другое. Можно утопиться. А где в реке башня? Или съесть чего-то ядовитого, мухоморов, например. И тогда тот же писака напишет, что объелась под башней гадости всякой… Нет, не то. Смерть должна быть красивой, чтоб запомнилась, как в первых двух случаях, а иначе легенды не получится. Так что же придумать?

Размышляя о своей будущей смерти, я прошла вдоль кремлёвской стены и вышла на то место, где в моём времени находится площадь Минина и Пожарского. Сейчас ничего подобного не было, зато на месте скверика возвышалась церковь. Рука сама собой полезла ко лбу сложенными щепотью пальцами, потом вниз, потом справа на лево. Никогда не умела креститься, но, вот, жизнь научила.

Возле церкви толпился народ, по большей части не крестьяне: мужчины в сюртуках и светлых панталонах, женщины в батистовых платьях с завышенной талией и при зонтиках. Эдакий бланманже с миндалём и какавой. Меня этот стиль раздражает, всё слишком упрощённо и без лоска. Впрочем, мне ли жаловаться, в последнее время я сама чересчур упрощённая. Этот народный костюмчик, в который меня обрядил Дмитраш — чтоб он в овраг с крапивой свалился, гадёнышь! — ну просто полный ужас. Хотя удобный, спорить не буду.

Я обратила внимание, что возле меня отираются двое щёголей — один постарше, один помладше.

— Quel charme (Какая прелесть)! — воскликнул молодой. — Ces paysannes provinciales telles mignonnes (Эти провинциальные крестьянки такие душечки)!

Старый приложил к глазам лорнет и посмотрел на меня.

— Vous distinguiez toujours par l'impressionnabilité superflue, Alexandre. Eh bien, quel elle la mignonne? Sale, sombre… (Вы всегда отличались излишней впечатлительностью, Александр. Ну какая же она душечка? Грязная, угрюмая).

— On peut laver la boue (Грязь можно отмыть), — отмахнулся молодой. — Vous êtes privés l'imagination, le comte Mikhaïl Iuriévitch. Arrosez avec son eau, присыпьте par la poudre — et le diablotin charmant réussira. Vous jetez un coup d'oeil seulement à ces yeux. La même chose deux tournants du bonheur! (Вы лишены воображения, граф Михаил Юрьевич. Полейте её водой, присыпьте пудрой — и получится очаровательный чертёнок. Вы только загляните в эти глаза. Это же два омута счастья!)

Они явно говорили обо мне.

Признаться, все эти прыжки из эпохи в эпоху, а так же сабли, вёдра и коромысла меня изрядно расстроили. Мои внутренние установки изменились, терпение истрепалось, а характер озлобился. Подобные перемены женского мироощущения ни к чему хорошему не приводят, поэтому я сказала просто и резко:

— Et dans les dents (А в зубы)?

Оба щёголя рты открыли. Не стану утверждать, что в изумление их привёл мой безупречный парижский выговор, но то, что он сыграл в этом не последнюю роль, не сомневаюсь. Следующая фраза подтвердила моё предположение.

— Pardon, la madame… (Простите, мадам).

— Mademoiselle (Мадмуазель), — поправила я.

А вот на это они уже долго не могли ответить. Наконец тот, что постарше, спросил:

— Ещё раз прошу прощения. Э-э-э… Вы местная?

— С некоторых пор.

— Служите или…

На лице его играли мускулами противоречия. Он никак не мог понять, кто я: крестьянка, мещанка, дворянка или комедию ломаю. Моя одежда говорила одно, внешний вид другое, а уровень разговорного французского третье. Признаться, в контексте данного времени я и сама не могла сказать, к какой сословной группе себя отнести. Папа как-то обмолвился, что вроде как род наш идёт из дворян. Дескать, Пузатиковы некогда служили князю Дмитрию, и в доказательство приводил выдержку из Разрядной книги: и прииде в Нове град нижний муж храбр прозванием пузо и с ним сыны ево пузовы числом три. Но что это был за князь и в качестве кого служили, о том папа не говорил ничего. А вот мама точно крепостная, в смысле, её дальние предки числились в собственности у какого-то там мироеда. Вот и получается, что я — барышня-крестьянка.

Но пока я не придумала, как двигаться по времени дальше, нужно жить, и этот граф мне вполне может пригодиться.

— Позвольте представиться, мадмуазель де Эк Лер, — присела я в реверансе и затараторила. — У вас проездом. Прибыла недавно и убуду скоро. Прошу простить за вид, но в дороге столкнулась с огромными неудобствами. Ужасные дороги. Ужасные! Опять же разбойники. Вещи украли, жизни едва не лишили, колёса с кареты сняли. Уж и не знаю, как быть со всем этим.

Я вздохнула и пустила слезу из левого глаза. Сделала вид, что ищу платочек, не нашла и вытерла слезинку пальчиком. Получилось весьма картинно.

— Да уж, дороги и разбойники — две вечных беды России, — согласился со мной граф Михаил Юрьевич. В голосе его звучали скорбные интонации, да и вообще было видно, что он проникся ко мне большим расположением. — Однако позвольте предложить вам, помощь. Сам я из Москвы, но в связи с известными событиями вынужден встать на путь изгоя, и потому снимаю небольшой флигелёк тут неподалёку. Всё скромненько, но со вкусом. Прошу, будьте моей гостьей.

На такое предложение грех было не согласиться, и я согласилась. Граф взял меня под руку и провёл мимо церкви в ближний переулок. Флигелёк, который снимал граф, был двух этажей росту, из красного кирпича и, если мне не изменяет память, сохранился и в моём времени. Но, разумеется, сейчас он выглядел новее и чище. Возле подъезда стояли ливрейные лакеи, чуть поодаль — пара карет. При нашем появлении из дверей выскочил дворецкий, принялся расшаркиваться и улыбаться. Тут же подбежали дядечки в потёртых сюртуках, я так думаю, приживальцы, и тоже принялись расшаркиваться и улыбаться. По всем приметам выходило, что сей граф человек не бедный и влиятельный, коли его так встречают и не спрашивают, какого беса он с собой незнакомую девку в грязной одежде приволок.

Мы вошли в дом. Убранство не отличалось какой-то особой роскошью, но не будет преувеличения, если скажу, что избушка деда Василя в интерьере ему сильно уступала. Во-первых, здесь было светлее — свечи в канделябрах, широкие окна. Во-вторых, стены покрывали лепные узоры, на полу мраморные плиты, повсюду ковры, гобелены, мебель резная позолоченная. В-третьих, и, наверное, это самое главное, никакой ведьмы Акулы Степановны и рядом не присутствовало. Отрадно.

Я присела на ажурную лавочку, помахала на себя ладошкой, как будто веером, и промолвила:

— Боже мой, как я устала! Вы даже не представляете, дорогой граф, какие сложные процессы мне пришлось пережить.

Михаил Юрьевич немного задумался над словом «процессы», но общую мысль уловил верно.

— Не расстраивайтесь, голубушка, сейчас вас проводят в ваши покои, приготовят ванну, чистую одежду. Уж поверьте, прелесть моя, ни в чём вам отказов не будет…

Он состроил глазки и чмокнул меня в руку, а я подумала: ну ладно, сукин ты кот, мурлычь. Может быть, процессы твой умишко и не осилит, а вот динамо прочувствует полностью.

— О, как вы благодушны, — похлопала я ресницами и расплылась в широчайшей улыбке.

Девки-служанки проводили меня на верхний этаж. Покои состояли из трёх комнат: гостиная — пара диванов, рояль и кофейный столик; спальная — трёхполосный аэродром в стиле русского ампира; и будуар — чугунная ванна, трюмо, пуфики и прочие предметы личной гигиены. Неплохо. Та двушка, в которой мы живём с мамой и папой, целиком поместилась бы в любой из моих новых комнат. И сразу крамольная мысль залезла в голову: а стоит ли возвращаться?

Я сбросила с себя льняное одеяние, лапоточки и погрузилась в ванну. Блаженство… Горячая вода, отдохновение. Служанки распустили мои волосы, взялись чем-то смазывать, расчёсывать. Я не стала вдаваться в подробности, они знают, что делать. К тому же это было так приятно. Я закрыла глаза, поплыла в сладостной дремоте. Лежать бы так до скончания века, ни о чём не думать, ни куда не торопиться, а только плавать, плавать, плавать. Девки затянули песню, грустную.

Вбежала ещё одна служанка, подала письмо на подносе. Не прошло и часа, а граф уже любовные записки шлёт. Я взяла письмо, прочла: «Моя прелесть, не соизволите ли вы ныне сопровождать меня в восьмом часу вечера во дворец губернского Дворянского собрания на бал, который состоится по случаю великолепной победы нашей армии над императором французов Наполеоном Бонапартом в бою подле деревни Бородино». И свежая розочка в качестве приложения.

Я взяла цветок, понюхала. Вот оно значит как, уже и Бородинская битва состоялась. Наши, стало быть, отступают, Кутузов думает, оставлять Москву или нет, плачет, а эти патриоты балы устраивают. Не нравятся мне праздники, когда страна наша под пятой вражеской стонет, тут уж или воюй, или железо куй, но никак не пляски устраивать. Однако отказывать нельзя, не поймут, а мне тут корни пускать. Кто его знает, сколько времени новую легенду сочинять придётся.

— Передай графу моё согласие, — велела я девке, та поклонилась и выбежала вон.

Вслед за письмом граф прислал платье. Выйдя из ванны, я разложила его на аэродроме, оценила: лёгкое, кисейное, с пышными оборками по рукавам и подолу, с глубоким декольте — не вполне прилично, но для моих форм весьма выигрышно. К нему бы ещё ожерелье жемчужное, платиновую диадему и серёжки с изумрудами — и тогда я сама себе вены перегрызу, чтоб скорее со всем этим чудом в своём времени оказаться. Но граф, прохиндей, никаких драгоценностей не прислал, пожадничал.

Ладно, разберёмся. Я посмотрела в окно — вечерело. Служанки помогли мне облачиться в графские подарки, подвили волосы, уложили в причёску, поднесли зеркало… А ничего так, прилично. Намного лучше того, что я увидела в ведре перед боем с чернявыми. Я бы, конечно, кое что подправила, локоны на висках, например, сделала короче, а сзади, наоборот, увеличила, и ещё руки бы отрубила тому модельеру, который такие причёски придумал, но в целом… Сойдёт.

— Подай-ка мне розочку, — приказала я служанке.

Та подала. Я чуть подломила стебелёк и укрепила бутон над левым височком: так будет ещё лучше.

Служанка поднесла шкатулку с духами. Господи, как хорошо, когда тебе кто-то прислуживает: всё подадут, всё принесут, навьют и прополощут — а ты только пальчиком водишь да лобик хмуришь, если что-то не так. Может и в самом деле не возвращаться? К дьяволу эти экзамены, этот институт, декана, Илонку, Светку Громову. Шли бы они все краем леса до самого океана. А я — я охмурю графа и буду жить-поживать и в окошко плевать.

Нет, скучно. Без института и Светки я, конечно, обойдусь, а без интернета… Скучно.