Алиби для бультерьера

— Надо же, как интересно! — восхитился Маркиз. — Как много нового я сегодня узнал! Скажите, пожалуйста, а как вообще — публика посещает ваш музей? Интересуются ли широкие слои общественности жизнью и творчеством Ивана Ивановича Панаева? В частности, интересуется ли молодежь?

— Увы! — Анна Семеновна тяжело вздохнула. — К сожалению, в наше время публика мало интересуется культурой и историей родной страны! Бывают дни и даже недели, когда к нам не заглядывает ни один посетитель! Хотя примерно три дня назад к нам пришли сразу двое, причем такие разные, такие разные…

— Что вы говорите! — порадовался Маркиз. — Значит, есть все-таки интерес к культуре и истории! Но это, наверное, были школьники, которые проходили творчество Панаева на уроке литературы?

— Вовсе нет! — В голосе Анны Семеновны прозвучала невольная обида. — Во-первых, творчество Ивана Ивановича, к моему глубокому сожалению, не входит в школьный курс…

— Неужели? — подал реплику Леня.

— Думаю, виной тому близорукость педагогического руководства, но это так… Кроме того, эти два посетителя вовсе не были школьниками. Это были вполне взрослые люди… приблизительно вашего возраста… и с виду… как бы вам сказать… не слишком интеллигентные, совершенно не наш контингент. Особенно мужчина…

— Вы говорите — особенно мужчина. Значит, была еще и женщина?

— Да, была, — экскурсовод с достоинством кивнула, — и тоже… такая, знаете, из современных… — При слове «современный» на лице Анны Семеновны появилось брезгливое выражение. — Можно даже сказать, из новых русских, — продолжила она. — В дорогом пальто из меха такого дикого хищного зверя… как же он называется… из леопарда. Мало того что она явилась перед самым закрытием, буквально без пяти шесть, так она еще не сдала свое пальто в гардероб, так в верхней одежде и направилась в музей-квартиру! Вы можете себе представить? — Дав Лене полную возможность оценить эту душераздирающую подробность, она продолжила: — Но эта женщина хотя бы прилично себя вела! А мужчина… это просто какой-то троглодит!

— Кто, простите? — удивленно переспросил Маркиз.

— Троглодит… пещерный житель… доисторический человек, если хотите! У него были просто ужасные манеры! Он трогал экспонаты руками! Он попытался надеть тусамую шляпу!

— Да что вы?! — ужаснулся Леня.

— Если хотите знать мое мнение, — Анна Семеновна оглянулась по сторонам и понизила голос, — если хотите знать мое личное мнение, он вообще впервые в жизни посетил музей!

— Да что вы говорите?! — ахнул Маркиз. — Неужели такое возможно в наше время?

— Еще как возможно! — ответила Анна Семеновна с тяжелым вздохом. — И именно в наше время! Каких-нибудь пятнадцать — двадцать лет назад это действительно трудно было бы себе представить! И вы знаете, что меня очень удивило…

Она хотела еще что-то добавить, но Леня не интересовался воззрениями Анны Семеновны на падение культуры и решил направить разговор в более важное русло:

— Ну и как же… чем интересовался этот троглодит в вашем музее? Личной жизнью Панаева? Его творчеством? Его общественной деятельностью?

— Что вы! — Экскурсовод печально понурилась. — Единственный вопрос, который он мне задал, — это имеется ли у нас в музее буфет. Ну я, разумеется, ответила, что он находится в культурном учреждении, а не в заведении общепита! — Она выдержала небольшую паузу и продолжила: — Впрочем, как только появилась та женщина… женщина в леопардовом пальто, он совершенно забыл о моей экскурсии. Он вообще перестал меня слушать! И вы знаете… — Анна Семеновна снова понизила голос, — я была уверена, что эта дама не проявит к нему никакого интереса. Просто, как говорится, отошьет его. Слишком уж они были разные. Понимаете, абсолютно разного уровня! Она — такая ухоженная, явно обеспеченная, в этом своем леопарде, а он — вульгарный, невоспитанный и дурно одетый. Но тем не менее, стоило мне отвернуться, как они принялись перешептываться!

— Да что вы говорите! — Леня всячески подчеркивал неподдельный интерес к рассказу.

— Да, и не только перешептываться! — Анна Семеновна округлила глаза. — Когда они думали, что я на них не смотрю, женщина что-то передала этому подозрительному типу!

— Как же вы это заметили? — поинтересовался Леня.

— Я видела их отражения в витрине! Кстати, вот в этой самой! Между прочим, в этой витрине представлены оригинальные рукописи статей Ивана Ивановича Панаева для журнала «Современник», того самого, который они издавали вместе с Николаем Алексеевичем…

— Некрасовым? — уточнил Маркиз.

— А каким же еще?

Анна Семеновна явно намеревалась продолжить прерванную экскурсию, Маркиза же больше интересовал рассказ о двух подозрительных посетителях музея.

— А тот мужчина… он был высокий худой блондин? — прервал Маркиз экскурсовода.

— Какой мужчина? Иван Иванович? Напротив, Иван Иванович был крупный, представительный мужчина…

— Нет, тот посетитель, который перешептывался с дамой в леопардовом пальто!

— Ах вы о нем… — Анна Семеновна незаметно поморщилась. — Нет, он был такой… плотный, невысокий, рыжеватый… с длинными руками и короткой шеей… знаете, самый настоящий уголовник! Встретишь такого в темном переулке — бросишься наутек… Так что меня очень удивило, когда он нашел общий язык с той женщиной! Честно говоря, я ее совершенно не понимаю! Но мы с вами отклонились от темы нашей экскурсии. В то время, когда Иван Иванович Панаев жил и работал в этой квартире, им было написано несколько чрезвычайно важных статей для журнала «Современник», довольно много очерков, замечательный рассказ о жизни провинции…

Анна Семеновна говорила громко, убедительно, но Маркиз ее совершенно не слушал.

Кто бы ни был этот мужчина, с которым покойная Маргарита встретилась в музее, он явно не тянул ни на ее любовника, ни на мужа. От Анатолия Маркиз знал, как выглядит Василий Романович Окунь — лысоватый шатен лет сорока пяти, с явственно намечающимся брюшком. Домработница Александра описала внешность любовника Маргариты Сергея Евсюкова — высокий худощавый блондин. И по времени неувязка. Сюда, в музей, Маргарита пришла без пяти шесть. А с любовником договорилась встретиться в пять. Концы с концами не сходились…

От полного бессилия Леня решил съездить в фирму Окуня и попробовать разузнать кое-что на месте. Хоть увидит этого любовника, а может, удастся с ним и словечком перекинуться.

Леня подумал еще немного и решил, что для посещения фирмы ему совершенно необходима боевая подруга и помощница Лола. Предчувствуя уже неприятный разговор, Леня с замиранием сердца набрал номер телефона. Лола ответила не сразу, голос ее был ленивый и сонный. Однако она тут же проснулась от возмущения, когда компаньон предложил ей малость поработать.

— Что я слышу? — завопила Лола. — Ты собираешься расследовать эту подозрительную историю с твоим сомнительным приятелем?

— Уже начал, — невозмутимо сообщил Леня, — так что поторопись.

— А как же наш договор — никогда не работать даром? Твой циркач гол как сокол, он ничего не заплатит.

— Какая ты меркантильная, Лола, — с укором сказал Маркиз. — Нельзя все время думать только о деньгах, от этого портится цвет лица. Но если ты уж так против, то сиди дома, я найду кого-то другого, там работа несложная…

Лола фыркнула, однако, против обыкновения, не стала спорить и согласилась приехать, очевидно, дома невыносимо скучала.

В приемной компании «Бестинвест» было тихо и безлюдно. Клиенты не осаждали компанию, не обрывали ее телефоны, не выстраивались в очередь перед дверью. Очень символично было то, что справа от входа в огромном, ярко освещенном террариуме дремала большая задумчивая черепаха с морщинистой старушечьей шеей. Напротив нее, за высокой синей стойкой в стиле хай-тек, секретарша Людочка, предпочитавшая название «офис-менеджер», делала разом два ответственных дела: покрывала бирюзовым лаком ногти на левой руке и разговаривала по телефону, прижимая трубку плечом к уху.

— Я его ваще больше не хочу видеть, — говорила Людочка, недовольно разглядывая ноготь на указательном пальце. — После того, что он мне сказал в субботу, он для меня больше не существует. Как человек и как мужчина. Что сказал? И не спрашивай! Нет, я тебе это не могу повторить! Нет, и не уговаривай!

Неожиданно дверь офиса распахнулась и в приемную ввалился мужчина лет тридцати пяти — сорока в расстегнутой меховой куртке и сдвинутой на затылок кожаной кепке. Лицо у мужчины было приятное, но какое-то незапоминающееся. За ним спешила молодая девица с волосами, выкрашенными в цвета занзибарского флага. Собственно, секретарша Людочка не знала, какой флаг у Занзибара и есть ли у него флаг, но эти красно-сине-зеленые волосы почему-то вызвали у нее именно такую ассоциацию.

Занзибарская девица семенила за мужчиной в кепке, держа перед собой раскрытый блокнот, и что-то в него записывала.

— Здесь нужно стену ломать! Запиши, Свистюкова! — проговорил незнакомец, остановившись рядом с Людочкиным рабочим местом и постучав согнутым пальцем по стене. — Для этих работ подключим Парамонова! Он прошлый раз справился!

— Хорошо, Леонид Петрович! — прощебетала трехцветная девица и застрочила в своем блокноте.

— Я прошу прощения, а вы по какому вопросу? — подала голос удивленная Людочка. Тут же она добавила в трубку: — Это я не тебе, это у меня посетитель какой-то странный.

— А здесь нужно новую стену делать! — Не обращая на нее внимания, незнакомец в кепке вышел на середину приемной и остановился напротив террариума.

Людочка откашлялась, набрала полную грудь воздуха и повторила как можно громче:

— Гражданин, вы по какому вопросу? Вы договаривались о встрече? Вы созванивались?

Мужчина в кепке удивленно уставился на черепаху. Должно быть, он решил, что это она с ним заговорила. Черепаха ответила ему проникновенным философским взглядом и на всякий случай втянула голову под панцирь.

— Или нет, здесь лучше перегородку из стеклоблоков, — произнес мужчина задумчиво. — Запиши, Свистюкова, — стеклоблоков штук четыреста… или даже пятьсот.

— Хорошо, Леонид Петрович! — отозвалась занзибарская особа и снова что-то записала.

— Гражданин, вы меня слышите? — Людочка приподнялась на своем рабочем месте, перегнулась через стойку и постаралась жестами привлечь к себе внимание.

— А потолок сделаем двухуровневый! — Мужчина запрокинул голову, так что чуть не уронил кепку, и уставился в потолок. — Или нет, двухуровневый — это старо, это вчерашний день… двухуровневый сейчас никто не делает… надо сделать потолок со сложным переменным сечением. С эффектом северного сияния. Ничего, привлечем Парамонова, он справится.

— Хорошо, Леонид Петрович. Северное сияние, — прощебетала девица с блокнотом.

— Ну что же это такое, — в голосе Людочки уже зазвучали слезы, — вы меня что, не замечаете?

— А? — Мужчина неожиданно повернулся на сто восемьдесят градусов и уставился в Людочкину сторону, как будто наконец заметил ее.

— Вы по какому вопросу? — в третий раз повторила несчастная секретарша.

— Нет, все-таки ту стену ломать не надо, — мужчина смотрел сквозь Людочку, как будто она была прозрачна, как стеклоблок, — мы ее декоративно обработаем, и будет славно… ну если не хватит яркого пятна — шкуру повесим…

— Какую шкуру? — всхлипнула Людочка.

— Экзотического животного, — охотно ответил удивительный незнакомец, — зебры или, может быть, жирафы… хотя зебры, наверное, лучше… А вы кто такая?

— Я здесь работаю. — Людочка вытерла глаза кружевным платочком. — А вот вы что здесь делаете?

— А почему вы плакали? — поинтересовался мужчина. — Вам жалко зебру? Ну не обязательно зебру. Можно выхухоль. Это будет даже патриотичнее.

— Все-таки вы к кому и по какому вопросу? — снова принялась за старое Людочка.

— А что, Андрей Васильевич вас не предупредил?

— Нет, — Людочка замотала головой, — не предупредил. А кто такой Андрей Васильевич?

— Как? Вы не знаете Андрея Васильевича? — Мужчина оглянулся на свою разноволосую спутницу и удивленно проговорил: — Ты слышала, Свистюкова, она не знает, кто такой Андрей Васильевич!

Свистюкова уставилась на Людочку, приоткрыв рот, как будто та была редким животным вроде выхухоли или удивительным явлением природы. На какое-то мгновение в приемной наступила тишина, и любопытная черепаха снова высунула голову из панциря, чтобы посмотреть, что происходит.

— Как же так, — Леонид Петрович посмотрел на свои часы, — нам сказали, что к одиннадцати помещение освободят, а сейчас уже четверть двенадцатого!

— Вы что, приобретаете это помещение? — догадалась наконец Людочка, и ее лицо жалобно вытянулось. — А как же мы? Как же я? Что с нами будет? Василий Романович нас не предупредил! Он должен был предупредить заранее…

— Приобретаем. — подтвердил мужчина, поправив кепку, — здесь будет элитная стоматологическая клиника!

Жестом циркового фокусника он вытащил из кармана какой-то небольшой блестящий предмет и положил на стойку прямо перед Людочкой. Предмет оказался парой заводных челюстей. Челюсти были очень натуральные. Громко и страшно щелкая крупными белыми зубами, заводные челюсти запрыгали по стойке, явно собираясь укусить Людочку за палец.

— Ой! — Секретарша отскочила в сторону, испуганно следя за страшным предметом.

Челюсти допрыгали до самого края стойки и замерли, угрожающе оскалясь.

— Вот там у нас будет основной стоматологический кабинет, — Леонид Петрович ткнул пальцем в сторону комнаты для переговоров, — а там — склад медицинской техники… — Он солидно кивнул на дверь директорского кабинета.

— А как же мы? — жалобно повторила Людочка и переглянулась с черепахой, ища у нее поддержки и сочувствия.

— Черепаха хорошая… черепаху мы, пожалуй, оставим… в рекламных целях! — раздумчиво произнес Леонид Петрович.

Он почесал в затылке, еще что-то вынул из кармана и принялся надувать. Это оказался огромный надувной зуб, который он привязал за веревочку к террариуму. Черепахе зуб понравился, она еще дальше вытянула шею и с интересом принялась разглядывать украшение. Леонид Петрович склонил голову к плечу, полюбовался результатом своего труда и остался доволен.

— А я? — Людочка поняла, что в лице черепахи лишилась последнего союзника, и окончательно расстроилась.

— А вы кто — стоматолог? Протезист? Анестезиолог? Зубной техник? — Леонид Петрович перевел задумчивый взгляд с черепахи на расстроенную девушку.

— Не-ет… — протянула та. — Я офис-менеджер…

— Свистюкова! — Мужчина повернулся к своей бойкой спутнице. — Нам офис-менеджер нужен?

Та полистала свои записи и наконец сообщила:

— Нет, офис-менеджер нам не нужен… а вот секретарша пригодилась бы…

— Так я и секретаршей могу… — поспешно согласилась Людочка. — Секретаршей еще проще… Компьютер я знаю, и основы делопроизводства…

— Можете, значит? — Леонид Петрович с сомнением уставился на девушку. — Улыбнитесь-ка…

Людочка испуганно улыбнулась.

— Зубы ничего… неплохие зубы… — одобрил мужчина. — Желтоватые, правда… Курите?

— Иногда… — пролепетала Людочка.

— Ну мы вас к Владимиру Степановичу направим, он вам бесплатно отбеливание сделает… Секретарь — лицо фирмы, так что зубы у вас должны быть идеальными…

— Хорошо… — Людочка закивала.

Заводные челюсти неожиданно ожили и еще несколько раз угрожающе щелкнули.

— А как у вас с памятью? — строго осведомился Леонид Петрович.

— С чем? — переспросила девушка.

— Вы что, еще и плохо слышите?

— Нет… я очень хорошо слышу… А почему вы про память спрашиваете?

— Потому что хорошая память для секретаря так же важна, как зубы! — Мужчина оглянулся на черепаху, как будто ждал от нее подтверждения. Черепаха испуганно втянула голову.

— Вот у нас была секретарша с плохой памятью… помнишь, Свистюкова?

— А как же! — подтвердила бойкая девица. — Это которая перепутала Такирова с Закировым?

— Точно! К нам записался клиент Такиров на отбеливание зубов, а секретарша перепутала его с клиентом Закировым, которому нужно было удалить шестнадцать единиц перед установкой имплантатов. Операцию проводили под общим наркозом. Такиров лег в кресло, заснул под приятную музыку, а когда проснулся — во рту почти ничего не осталось… Представляете его реакцию?

— Ужас! — Впечатлительная Людочка судорожно схватилась за свою собственную челюсть. У нее заболели сразу все зубы, видимо, на нервной почве.

— Ну мы ее, конечно, уволили, — продолжил Леонид Петрович, — Такирову, конечно, пришлось вставить имплантаты… но Закиров испугался и ушел в другую фирму. Так что вы понимаете, насколько важна для секретаря хорошая память!

— Я понимаю… — пролепетала Людочка. — Но у меня с памятью все в порядке… можете проверить…

— Шестью шесть? — выпалил Леонид Петрович.

— Сорок шесть… — отозвалась Людочка. — То есть тридцать пять… извините, у меня с математикой всегда не очень было…

— В каком году было восстание Спартака?

— Но я вообще-то болею за «Зенит»…

— «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог…» — продекламировал Леонид. — Помните, как дальше?

— В наследство дядя мне оставил резной из бруса теремок… — машинально продолжила секретарша. — Ой, там, кажется, не совсем так… то есть совсем не так…

— Ну ладно, попробуем что-нибудь другое… — Леонид Петрович откашлялся. — Вот, например, вы помните, что происходило у вас в офисе три дня назад?

— Три дня назад? — переспросила Людочка.

— Ну да! Конкретно — двадцать девятого марта, с пятнадцати до семнадцати часов?

Леня прикинул, что если Евсюков договорился встретиться с Маргаритой в пять часов, то из офиса он всяко ушел пораньше.

— Так… сейчас я вспомню… — Людочка уставилась на черепаху, как будто ждала от нее подсказки. Черепаха молчала, тогда девушка наморщила лоб и затараторила: — В пятнадцать пришел Алоизий Макарович…

— Кто? — переспросил мужчина.

Занзибарская девица за его спиной торопливо делала в блокноте какие-то записи.

— Алоизий Макарович — это поставщик канцтоваров, — пояснила Людочка, — частный предприниматель. Он к нам приходит каждую пятницу и приносит офисную бумагу, ручки, скрепки, папки, ежедневники… ну, в общем, всякую мелочевку. Если что-нибудь особенное нужно, он заранее принимает заказы.

— Понятно. — Леонид Петрович кивнул и обменялся взглядом со своей спутницей.

— Ну я у него взяла две пачки бумаги для ксерокса, рулон для факса, коробку скрепок и ежедневник. Потом двадцать минут выражала сочувствие…

— Что? — удивленно переспросил Леонид Петрович.

— Алоизий Макарович раньше был начальником, — ответила Людочка, — а когда случилась перестройка, его должность сократили, и теперь он разносит по офисам бумагу. Ну и очень по этому поводу расстраивается, так что мне приходится его выслушивать и сочувствовать. Это занимает ровно пятнадцать минут…

— Как я вас понимаю! — покачал головой Леонид Петрович. — А не проще ли поменять поставщика?

— У него бумага очень хорошая и недорогая. Я заместителю директора несколько раз говорила, а он сравнил цены у разных поставщиков и приказал терпеть.

— Понятно, — кивнул Леонид Петрович, — значит, этот Макар Алоизиевич ушел в шестнадцать двадцать…

— Нет, Алоизий не ушел! — возразила Людочка. — Просто к нам пришел один человек, тоже из бывших…

— Из бывших? — заинтересованно переспросил Леонид. — Это из каких таких бывших?

— Ну из бывших начальников… которые любят вспоминать, какие они раньше были крутые. При советской власти. Ну и они с Алоизием Макаровичем друг друга узнали. И пока тот человек дожидался шефа, они разговаривали о своих прошлых великих временах. А я смогла заняться делом…

Людочка взглянула на незаконченный маникюр и печально вздохнула.

— Понятно! — Леонид Петрович переглянулся со своей помощницей. Та кивнула и что-то приписала в блокноте.

— Потом, примерно в половине четвертого или чуть раньше, шеф освободился и хотел принять того клиента, который разговаривал с Алоизием, но в это время пришла Сандальская…

— Это еще кто такая?

— О! — Людочка выразительно подняла глаза к потолку. — Инна Власьевна Сандальская — большой человек из районной администрации. Когда она приходит, шеф запирается с ней в кабинете, никого не принимает и не отвечает на телефонные звонки. Так что тому человеку пришлось еще подождать. Но он не очень-то и расстроился, потому что разговорился с Алоизием…

— Так… и долго у шефа пробыла эта Босоножкина?

— Не Босоножкина, а Сандальская! — поправила Людочка Леонида. — Как обычно, минут пятнадцать. Потом шеф вышел, проводил ее до двери и наконец принял того, кто ждал.

— А Алоизий?

— А Алоизий посмотрел на часы, ахнул и сказал, что его уже давно в другой фирме дожидаются. Подхватил свои сумки и убежал… даже дверь за собой не закрыл…

— А тот, второй бывший начальник, с которым беседовал Алоизий, долго пробыл у вашего шефа?

— Совсем недолго, минут пять, только конверт ему передал, такой большой, желтый, когда уходил, я этот конверт у шефа на столе видела. Даже непонятно, чего он так долго ждал, оставил бы мне. Но шеф сказал, что это письмо регистрировать не надо, и крикнул в кабинет Сергея Николаевича.

— А Сергей Николаевич все это время что делал? — оживился Леонид Петрович.

— А он у себя был, по телефону разговаривал и что-то чертил или с бумагами разбирался.

Леня подумал, что хоть один человек в фирме занимался своим непосредственным делом.

— А дальше что было?

— А дальше, уже около четырех, они кабинет закрыли и уехали на презентацию проекта «Квартал „Карелия“».

«Все сходится, — подумал Маркиз, — именно туда направил Окунь Анатолия. Значит, пошли они туда вместе с Евсюковым, однако ни один там не был. Окунь прикрылся Анатолием, а его компаньон просто слинял, потому что в пять у него была назначена встреча с любовницей. Интересно где? И почему они разобрались так быстро, если без пяти шесть она уже была в музее писателя Панаева? Ехать тут, конечно, недалеко, однако вечер, пробки…»

— А потом что было? Вы когда ушли?

— А я почти сразу же, меня Василий Романович отпустил, мне надо было эпиляцию делать, так что я офис закрыла и сразу за ними…

Маркиз внимательно слушал секретаршу, но в то же время невольно наблюдал за черепахой.

Та вела себя чрезвычайно странно: своим костистым носом, похожим на птичий клюв, она старательно разрывала песок на дне террариума, как будто там, под этим песком, было спрятано что-то очень важное. Наконец она дорылась почти до самого дна, подняла голову, склонив ее набок, и с огромным интересом принялась что-то разглядывать. Маркиз сделал шаг в сторону террариума и посмотрел в том же направлении.

В песке тускло блестел какой-то маленький круглый предмет размером с двухрублевую монету.

Маркиз подошел к террариуму вплотную, сдвинул крышку и запустил руку внутрь.

— Что вы делаете? — удивленно осведомилась Людочка. — Эта черепаха… она очень агрессивная! Она может вас укусить! Она, между прочим, очень больно кусается! Как-то раз я ее решила угостить листиком салата и не успела вовремя отдернуть руку, так она меня так прихватила — неделю потом на руке оставался след! — И Людочка гордо продемонстрировала укушенный палец. В настоящее время он ничем не отличался от всех остальных, разве что был украшен колечком с маленьким бриллиантиком.

Черепаха не проявила агрессивности. Она была очень удивлена внезапным вторжением на свою территорию и в первый момент попятилась и даже испуганно втянула голову под панцирь. Но уже в следующую секунду опомнилась, преодолела свой испуг и растерянность и снова выдвинула голову на длинной морщинистой шее, намереваясь немедленно изгнать наглеца прочь из своего жилища. Но Маркиз успел воспользоваться ее замешательством и нашарить в песке тот самый маленький блестящий предмет, который откопала черепаха.

Он выдернул руку с находкой из террариума и задвинул крышку. Черепаха щелкнула пастью в том самом месте, где только что была его рука, и на ее старческом личике появилось жалобное и разочарованное выражение: мало того что у нее отобрали такую интересную находку, так даже укусить похитителя не удалось!

Леня же разжал руку и посмотрел на тот круглый предмет, который лежал на его ладони.

Это была пуговица.

Не какая-нибудь простецкая деревянная или пластмассовая пуговица, которые дюжинами попадаются на каждом шагу. Нет, это была очень необычная пуговица — бронзовая, тускло отсвечивающая, похожая на старинную монету, с отчеканенной на ней головой грозно оскалившегося леопарда.

Точно такие же пуговицы красовались на леопардовой шубке покойной Маргариты Михайловны Окунь, которую ее домработница сдавала в химчистку. Маркиз отлично разглядел эти пуговицы. И помнил, как приемщица сказала, что одной пуговицы не хватает.

Так вот где она, эта пуговица…

Маркиз сунул свою находку в карман.

Если пуговица оказалась в террариуме у черепахи, что это значит? Это значит, что Маргарита Михайловна побывала в офисе своего мужа. Причем побывала в последний день своей жизни, в тот самый день, о котором Маркиз расспрашивал Людочку.

Потому что, если бы она потеряла пуговицу раньше, аккуратная и исполнительная Александра непременно пришила бы на место потерянной запасную пуговицу. В крайнем случае заменила бы весь комплект. Не такая женщина была Маргарита Михайловна, чтобы ходить в шубе с оторванными пуговицами.

— Скажите, Люда, — Маркиз снова повернулся к словоохотливой секретарше, — а Маргарита, жена Василия Романовича, часто заходила к вам в офис?

— Ну не то чтобы часто, но иногда появлялась, — охотно сообщила Людочка. — Я уже знала: как только она появится, немедленно нужно для нее заваривать специальный чай.

— Какой? — переспросил Маркиз.

— Китайский зеленый чай, называется «Жемчуг дракона». Очень дорогой. Я специально для нее держала баночку. Больше никому его не заваривала. Да вообще-то больше никто и не просил — знаете, такой чай на любителя…

— А в тот день… в день своей смерти Маргарита Михайловна у вас не появлялась?

— В тот день — нет, — уверенно ответила секретарша.

— Почему вы так в этом уверены? Может быть, она заходила, пока вы уходили на обед?

— На обед? — Секретарша горестно вздохнула. — Да никуда я не выходила! Перекусила на рабочем месте… хорошо, из дома захватила баночку овощного салата, а то бы совсем от голода умерла! У нас и всегда довольно строго, лишний раз не выйдешь из офиса, но в тот день шеф меня специально предупредил, чтобы никуда не отлучалась, раз мне раньше уйти надо. Так что Маргарита в тот день в офис не приходила!

«А вот в этом ты, милая девушка, ошибаешься! — подумал Маркиз, ощупывая пуговицу в своем кармане. — Жена твоего шефа приходила в офис, только уже после ухода персонала. Но вот вопрос: как она сюда попала? Да элементарно, как говорил Шерлок Холмс. Ей открыл двери Евсюков Сергей Николаевич! Именно с ним она здесь и встречалась! А вот с какой целью… Это мы должны выяснить!»

Маркиз встретился глазами с черепахой и понял, что цель встречи была вовсе не любовная, что Маргарите обязательно нужно было попасть в офис. Пуговица находилась у черепахи в террариуме, если бы она просто оторвалась, то валялась бы на полу, ее вымела бы уборщица. Или утром нашла бы секретарша. А как пуговица оказалась у черепахи? Кто-то, а именно Маргарита что-то прятала в террариуме — туда уж точно никто не полезет, особенно учитывая агрессивный характер черепахи. И в тот вечер это что-то Маргарите срочно понадобилось, оттого и настаивала она на встрече с Сергеем Николаевичем, а вовсе не потому, что ей приспичило заняться любовью.

Можно смело предположить, что именно эту вещь Маргарита передала потом в музее Панаева вульгарному рыжему типу, как описала его престарелая экскурсоводша. И что она делала потом? Спокойно пошла домой, где ее убили? Кто, зачем?

Вряд ли секретарша Людочка могла дать вразумительные ответы на эти вопросы.

— Вы давно тут одна сидите? — спросил Леня. — Где начальство-то?

— У Василия Романовича такое горе… — Секретарша выразительно всхлипнула.

— Знаем-знаем, — отмахнулся Леня, — то есть он на работу не ходит. А второй-то компаньон где? Тоже горюет?

— Как вы можете? — Слезы полились по щекам, кружевной платочек мгновенно намок. — Он… он пропал.

— Как это — пропал? Запил, что ли?

— Если бы… — прорыдала Людочка, — тогда бы в вытрезвителе отыскали. А так — нигде нету, просто исчез, испарился…

— Так-так… ну-ка, про это поподробнее, — заинтересованно блеснул глазами Маркиз.

Но Людочка самозабвенно рыдала, очевидно, бедная секретарша испытывала к пропавшему Евсюкову не совсем служебный интерес.

— Свистюкова, займись! — бросил Леня.

Свистюкова не растерялась. Она достала из кармана упаковку бумажных носовых платков, промокнула зареванное лицо секретарши, заодно стерев всю косметику. Потом она налила страдалице воды, а уже после этого протянула ей раскуренную сигарету.

Людочка с испугом покосилась на черепаху, та глядела неодобрительно.

— Ты пошли ее подальше, — посоветовала Лола.

Черепаха, очевидно, умела читать по губам, потому что обиженно повернулась и уползла в дальний угол вольера.

— Ну, очухалась? — по-свойски спросил Леня. — Давай рассказывай, куда он делся, твой Евсюков.

— Если бы я знала! — прерывисто вздохнула Людочка. — Прихожу утром тридцатого в офис, дверь закрыта, ну я, понятное дело, не удивилась — опаздывают начальники. Точнее, не опаздывают, а задерживаются. Вхожу — кабинет открыт! Сейф в кабинете разворочен, однако все бумаги аккуратно на месте лежат. Я — звонить Василию Романовичу. Он: так и так, приехать никак не могу, в милиции нахожусь по такому поводу. Мне чуть плохо не стало. Звоню Сергею Николаевичу — никто не отвечает по всем телефонам. Потом шеф приехал — говорит, исчез Сергей, пропал, дома не ночевал, телефон отключил. Потом поговорил с кем-то по телефону и уехал. И редко появляется, так что я и не удивилась, когда узнала, что он от аренды отказался.

Леня своевременно вспомнил, что он представитель стоматологической клиники, и деловито повертел надувной зуб. Наказав Людочке сидеть тихо и никому не говорить об их визите, а то не возьмут на работу, компаньоны удалились.

Вместо того чтобы найти ответы, они получили еще больше вопросов.

Во всяком случае, визит в офис «Бестинвеста» оказался ненапрасным.

Оставшись в квартире Валентина Хруща, Анатолий Зевако решил оттянуться по полной программе. В самом деле — имеет человек право отдохнуть от забот и подлечить истрепанные нервы? Здесь, в этой квартире, он чувствовал себя в полной безопасности. Хозяин вернется только через месяц, а учитывая, каким неприятным типом был Хрущ, Анатолий не испытывал никаких угрызений совести, пользуясь его жилищем.

Он напустил полную ванну горячей воды, поставил рядом с ней магнитолу, включил свою любимую программу «Русский фонтан» и собрался нырнуть в ванну. Однако чего-то не хватало для полного счастья.

Из магнитолы лился голос любимого певца Терентия, над ванной поднимался пар… но для полноты ощущений хотелось чего-то выпить. Анатолий вспомнил содержимое бара, которое он сам, по собственной воле отдал сантехнику, и тяжело вздохнул.

С другой стороны, оно было и к лучшему.

Вместо спиртного можно было приготовить чашечку кофе. В кухонном шкафчике Хруща нашлась полная банка отличного кофе — смесь «робусты» и «арабики». Анатолий насыпал в джезву две ложки, добавил воды и поставил джезву на плиту.

Тут началось обычное мучение: кофе никак не хотел закипать.

Известно, что когда на него смотришь, кофе ни за что не закипит. А стоит отвернуться — и подлый напиток сбежит на плиту, залив керамическую панель отвратительными бурыми потеками.

Анатолий скрипел зубами, делал вид, что отвернулся, даже отходил на пару шагов от плиты, поглядывая через плечо на джезву, — ничего не помогало.

И вдруг в самый неподходящий момент, когда подлый кофе вот-вот собирался наконец выдать шапку ароматной пены, в дверь квартиры позвонили.

Анатолий чертыхнулся, схватил джезву и переставил ее на керамическую подставку. При этом он расплескал кофе по столу и немножко пролил себе на ногу.

Звонок повторился. Причем на этот раз он звучал не просто нетерпеливо, а, можно сказать, просто истерически.

— Кого это черт принес? — прошипел Зевако, подпрыгнув на ошпаренной ноге, и подбежал к двери.

Только перед самой дверью он вспомнил, что находится в своем естественном виде, а перед любыми посетителями должен появляться исключительно в гриме хозяина квартиры. К счастью, чемоданчик с гримом находился неподалеку, а навык моментального преображения Анатолий все еще не утратил.

— Сейчас! — выпалил Анатолий в сторону двери, раскрывая чемоданчик.

Он торопливо наносил грим, благополучно преображаясь в Валентина Хруща, а дверной звонок все трезвонил и трезвонил… но с каждым звонком он звучал все слабее и слабее, как будто израсходовал последние жизненные силы.

— Сейчас! Уже открываю! — повторил Анатолий и открыл дверь.

И еле успел отскочить, потому что в открывшуюся дверь буквально упал незнакомый человек.

Человек этот был небольшого роста, плотный и коренастый, с коротко стриженными рыжеватыми волосами. Наверное, когда-то он был очень сильным и энергичным, об этом говорили широкие покатые плечи, короткая толстая шея и мощный загривок. Но сейчас от былой силы не осталось и следа. Незнакомец ничком упал на пол прихожей и громко застонал.

— Эй, мужик, ты чего? — испуганно пробасил Анатолий и попытался перевернуть странного гостя на спину. — Ты… того… случаем, не ошибся адресом?

Незнакомец снова застонал и перекатился на спину.

На груди у него, под расстегнутой кожаной курткой, расплывалось темно-красное пятно. Он приоткрыл глаза, взглянул на Анатолия и прохрипел:

— Здорово, Валега… вишь, зацепили меня… хорошо, сумел до тебя дотащиться… Это мне еще повезло, что ты нынче не на вахте, ты что — с Кренделем поменялся?

Он зашелся тяжелым мучительным кашлем, при этом на губах крупными пузырями выступила кровавая пена. Откашлявшись и выровняв дыхание, он снова сконцентрировал на Анатолии мутный взгляд и едва слышно проговорил:

— Ты, Валега, не думай… я хвост за собой не привел… я от них оторвался…

— Да я ничего такого… — забормотал Анатолий. — Я не думаю… щас я того… врача…

— Какого врача?! — Незнакомец зло прищурился. — Ты чего, Валега, дурака валяешь? Какого врача с таким огнестрелом? Да и ваще… сам понимаешь…

— Ну да… правда… врача, наверное, нельзя… — спохватился Анатолий, — я щас как-нибудь сам…

— Да не трать время! — Незнакомец бессильно прикрыл глаза. — Мне все одно кранты…

Он ненадолго замолчал, тяжело и неровно дыша. Взгляд начал угасать, лицо покрылось серой землистой бледностью.

— Ты чего… ты… это самое… не помирать ли вздумал? — растерянно бормотал Анатолий. — Чего я с тобой делать-то буду?

Вдруг раненый встрепенулся, его глаза ожили, он облизнул окровавленные губы и едва слышно проговорил:

— Валега… наклонись ко мне поближе… я тебе должен передать… должен сказать, где оно…

Анатолий послушно опустился на колени возле раненого, нагнулся к нему, чтобы не пропустить ни слова. Он не знал, о чем тот собирается ему рассказать, но то, как незнакомец старался привлечь его внимание, и само то, что он хочет сообщить о чем-то на самом пороге смерти, говорило, что это должно быть очень важное сообщение.

Раненый прикрыл глаза, его дыхание стало неровным. Казалось, вот-вот наступит агония. Однако он еще раз сумел собраться с силами и заговорил слабым, едва различимым голосом:

— Она мне отдала… отдала то самое…

— Она? Кто она? — переспросил Анатолий.

— Она, ширма…

— Какая еще ширма? — удивился Анатолий, но раненый не расслышал его вопроса.

— Ты должен взять, взять оттуда и вернуть.

— Да что взять-то? — Помимо воли Анатолий включился в обсуждение, уж очень худо выглядел его гость — сам бледный, на висках вздувались синие жилы.

— Найдешь там…

Тут в горле у рыжего что-то булькнуло, он замолчал и закрыл глаза. Потом открыл и поманил Анатолия ближе. Наклонившись, Анатолий увидел, что глаза у рыжего совершенно безжизненные. Но губы еще шевелились, произнося странные слова:

«Бредит, — понял Анатолий, — какая только чушь в голову перед смертью не полезет!»

Казалось, с последними словами из рыжего мужика ушли оставшиеся жизненные силы. По его телу пробежала крупная дрожь, глаза закатились, он вытянулся и застыл.

— Мужик, ты чего? — Анатолий от испуга перешел на шепот. — Ты чего — помер, что ли? Ты это… не дури! Что я с тобой делать буду?

Незнакомец не отвечал и не шевелился. Черты его лица заострились и окостенели.

Анатолий зачем-то огляделся по сторонам и попытался нащупать пульс на неподвижной руке.

Пульса не было.

— Ох ты! Мать моя! — Зевако схватился за голову. — Только этого мне не хватало для полного счастья! Чего же делать-то?

Всего несколько минут назад все было так хорошо — он собирался принять ванну, выпить чашечку кофе, послушать музыку…

Вспомнив о своих неосуществленных планах, Анатолий бросился в ванную комнату: уходя на кухню, он оставил открытыми краны, и теперь вода наверняка льется на пол… сейчас, для полного комплекта удовольствий, ему не хватало только, чтобы прибежали залитые соседи! К счастью, ванна не переполнилась, лишняя вода уходила через запасное отверстие. Зеркала запотели от горячего пара, и это натолкнуло Анатолия на новую мысль. Он слышал, что к губам умирающих подносят зеркало, чтобы проверить, дышат ли они. Закрыв краны, он схватил небольшое карманное зеркальце и вернулся в прихожую. Опустился на пол рядом с неподвижным телом, поднес зеркальце к посиневшим губам…

Зеркальце не запотело.

Значит, незнакомец действительно умер.

— Что же делать, что делать?! — бормотал Зевако, сидя на корточках возле трупа.

Первой его мыслью было связаться с Маркизом и попросить у того помощи. Он вытащил мобильник, набрал знакомый номер, но механический голос ответил, что абонент временно недоступен.

Анатолий отключился и подумал, что это, пожалуй, к лучшему — Маркиз и так очень помог ему, нечего взваливать на него каждую новую проблему… Кроме того, в глубине души он понимал, что после случившегося Леня вряд ли оставит его в этой квартире, а квартира Хруща очень Анатолию нравилась. Где еще он сможет скрываться с таким комфортом?

Значит, нужно выкручиваться собственными силами. Нужно как-то избавляться от трупа.

Анатолий тяжело вздохнул, обошел квартиру.

Самой подходящей емкостью для покойника ему показался огромный двухдверный холодильник. Упираясь в него плечом, Анатолий кое-как вытолкал холодильник из кухни в прихожую, распахнул дверцы, вынул из него все полки и с огромным трудом затолкал внутрь покойника. Тот оказался на редкость неудобным, все время какая-нибудь часть высовывалась наружу — то нога в замшевом ботинке, то рука, покрытая рыжеватыми волосками.

Наконец Анатолию удалось запихать все конечности трупа внутрь и кое-как закрыть дверцы. Но это была только первая и самая простая часть операции. Теперь нужно было как-то вытащить холодильник из дома и вывезти его в подходящее место.

Зевако оглядел себя в зеркале, подправил несколько размазавшийся во время возни с трупом грим, убедился в своем сходстве с Валентином Хрущом и покинул злополучную квартиру.

На лестнице он столкнулся с каким-то щуплым суетливым дедком, который испуганно поздоровался и прижался к стене. Значит, грим действительно хороший.

Выйдя на улицу, Анатолий двинулся в сторону Сенной площади.

На углу возле известного на весь район подвальчика под красноречивой вывеской «Выпей — закуси» он увидел светло-серый грузовичок «Газель».

Это было именно то, что нужно для осуществления задуманного.

Анатолий вспомнил свою боевую юность, прошедшую на знаменитой своей шпаной питерской Лиговке, огляделся по сторонам и подошел к «Газели». Открыть дверцу он смог без труда при помощи обычной десятикопеечной монетки. Завести машину без ключа тоже не составило для него большой проблемы. Отъехав от тротуара, он свернул в ближайший переулок и выехал на площадь. Здесь, в столпотворении рынка, ничего не стоило спрятать не только «Газель», но и бронетранспортер или даже тяжелый военный тягач. Анатолий затормозил возле одного из многочисленных магазинчиков, заметив двух мрачных мужиков с выражением творческого поиска на небритых физиономиях.

— Мужики, заработать хотите? — предложил он, высунувшись из кабины и не глуша мотор.

— Чего делать надо? — деловито осведомился один из них, окинув Зевако оценивающим взглядом.

— Холодильник спустить и в «Газель» закинуть.

— Без лифта?

— Само собой.

— Этаж какой?

— Пятый.

— Двести.

— Идет.

Лаконичный мужик по быстроте ответа понял, что продешевил. Да и напарник со значением подмигнул ему.

— Каждому! — внес он поправку.

— Ну, возьмите себя в руки! — На этот раз Анатолий решил не уступать слишком быстро, потому что излишняя сговорчивость могла показаться грузчикам подозрительной.

— Ладно, триста — и по рукам!

— Двести пятьдесят, или других найду!

Последний аргумент оказался решающим, и грузчики забрались в кабину «Газели».

Когда грузчики вошли в квартиру Валентина Хруща, они выразительно переглянулись. Квартира была большая и богатая, так что с клиента стоило стрясти побольше. Тем более что холодильник оказался огромный и тяжеленный.

— Набавить бы надо! — проговорил один из грузчиков, почесав в затылке пятерней.

— Прокурор набавит! — отозвался Анатолий. — Ну что, взялись?

Мужики тяжело вздохнули и ухватили холодильник. Они вытащили его на лестничную площадку и начали спуск.

Грузчики охали, кряхтели и медленно спускались по лестнице со своим неподъемным грузом. Анатолий шел следом, следя, чтобы дверцы холодильника ненароком не раскрылись. Между третьим и четвертым этажами тот грузчик, что шел впереди, споткнулся, выпустил холодильник, и тот, гремя и дребезжа, поехал вниз.

— А ну держи! — завопил Анатолий, бросаясь на помощь.

В конце лестничного марша холодильник врезался в стену и со страшным грохотом затормозил.

— Ты чё, Вася? — напустился второй грузчик на виновного. — Ты, Вася, совсем того… не прав!

— Сам… не прав! — огрызнулся тот. — Меня этот гроб чуть не раздавил на фиг! Иди сам вперед!

Анатолий с ужасом заметил, что дверца холодильника приоткрылась и из него высунулась волосатая рука. Пальцы трупа таинственным образом сложились в большой выразительный кукиш.

К счастью, грузчики выясняли отношения и ничего не заметили. Анатолий торопливо затолкал руку внутрь холодильника и плотно захлопнул дверцу.

Наконец холодильник выволокли наружу и с огромным трудом закинули в кузов «Газели».

Анатолий рассчитался с грузчиками, выехал на Московский проспект и помчался к выезду из города, мечтая только об одном — не наткнуться на чересчур бдительного сотрудника ГИБДД.

Вскоре он миновал круглую площадь с монументом в центре, проехал мимо аэропорта, мимо Пулковской обсерватории и свернул на второстепенное шоссе, которое вело к большому старому садоводству.

Дело в том, что по дороге Анатолию пришла в голову гениальная идея. Он решил доставить холодильник вместе с его скоропортящимся содержимым на дачу тому самому директору цирка, которому он был обязан крушением своей профессиональной карьеры, — Артуру Васильевичу Щекотило.

Он бывал пару раз на директорской даче и хорошо помнил дорогу.

Прежде чем въехать на территорию садоводства, Анатолий остановил «Газель» на обочине, достал свой неизменный чемоданчик и поработал над внешностью. Через две минуты из зеркала на него смотрело хорошо знакомое лицо директора — пронзительные немигающие глаза, неприятные, чересчур красные губы на бледном лице…

Возле ворот садоводства прогуливался невысокий крепенький мужичок в теплом, не по сезону, тулупе и валенках с галошами — несомненно, здешний сторож.

Увидев «Газель», он заторопился навстречу.

— Это вы к кому же едете? — осведомился сторож визгливым бдительным голосом.

Анатолий высунулся из окна кабины и поздоровался.

— А, это ж вы! Здрасте, Артур Васильич! — На этот раз голос сторожа из бдительного стал льстивым и подобострастным. — А я вас и не жду! Думал, вы еще в отъезде!

— Да вот, пораньше вернулся… холодильник привез! Не поможешь выгрузить?

— Это завсегда пожалуйста! — Сторож оживился в расчете на вознаграждение.

Они подъехали к директорской даче, сторож выбрался из кабины и открыл ворота. Анатолий въехал во двор, развернулся и затормозил возле крыльца.

Он помнил, что Щекотило держал ключ от дачного домика под первой ступенькой крыльца. Так оно и оказалось, и попасть в дом не составило труда. Сторож, с виду неказистый, оказался очень сильным, и вдвоем с Анатолием они сгрузили огромный холодильник с «Газели» и затащили его на веранду.

— Ну вот тут он пускай и постоит, — проговорил Анатолий, отдуваясь и вытаскивая из кармана бумажник, чтобы рассчитаться со своим помощником. — Потом уж я приеду и поставлю куда надо…

Распрощавшись с довольным сторожем, он поехал обратно в город, представляя лицо Щекотило, когда тот обнаружит на собственной даче такой сюрприз, в особенности же когда сторож садоводства напомнит ему, как они вдвоем с ним, Щекотило, затаскивали этот самый холодильник на веранду…

Краденую «Газель» Анатолий бросил возле ближайшей станции метро и добрался до своего временного убежища на городском транспорте.

Желание принимать ванну у него пропало, и он ограничился тем, что постоял под горячим душем, чтобы смыть с себя утомление и нервное напряжение.

После всего пережитого ему очень хотелось выпить, и он порадовался тому, что в доме не осталось спиртного — иначе очень трудно было бы преодолеть соблазн.

Не успел Анатолий вытереться и одеться, как на столике в прихожей требовательно зазвонил телефон. Поддавшись первому импульсу, Зевако снял трубку и поднес ее к уху.

— Это ты? Ты куда пропал? Я тебе на мобилу звоню-звоню… — затараторил в трубке раздраженный женский голос. — Думала, ты уехал куда-то, а мне не сказал… это так на тебя похоже!

Анатолий понял, что напрасно снял трубку. Если это звонит приятельница Хруща, вряд ли ему удастся ввести ее в заблуждение, особенно по телефону. Хуже всего было то, что он понятия не имел, как ее зовут и тем более — как ее называет Хрущ. Если же это звонит та самая «она», которую упоминал умерший у него на пороге рыжий мужик, то он свалял еще большего дурака. Рыжий сказал, что «она» дала ему что-то, что он спрятал где-то. Но не успел сказать где. И теперь таинственная «она» может это что-то от Анатолия потребовать. А он понятия не имеет, где это искать, так что будет иметь бледный вид. Нет, все-таки напрасно он снял трубку!

Но сделанного не воротишь, и нужно было как-то выкручиваться. Единственным плюсом положения было то, что незнакомка тараторила без остановки, так что у него просто не было возможности вставить хоть слово.

Впрочем, не успел он успокоиться, как она замолчала и подозрительно осведомилась:

— Что это ты молчишь? Нечего сказать в свое оправдание? Так совсем неинтересно разговаривать! Скажи хоть что-нибудь, а то я подумаю, что ты ко мне совершенно равнодушен!

Изобразив хриплый, простуженный голос да еще прикрыв трубку ладонью, Анатолий проговорил нарочно грубо:

— Чего надо?

— Как ты со мной разговариваешь? — взвизгнула незнакомка. — Ты что, не узнал меня? Это же я, Антонина…

— Не помню, — нагло ответил Анатолий.

— Да ты никак больной? — В женском голосе внезапно послышалось сочувствие. — Голос хриплый, меня не узнаешь… У тебя что, грипп? Так я сейчас приеду… Я буду за тобой ухаживать… привезу лекарства…

— Еще чего! — прохрипел Анатолий. — Сиди дома, я уже лекарства принял, сейчас лягу и телефон отключу!

— Все-таки какой-то у тебя странный голос, — настороженно проговорила его собеседница. — У тебя кто-то есть?

— Да нет у меня никого! — выдохнул Зевако.

— Я знаю, когда ты врешь! У тебя другая женщина, я чувствую! Это кто — Лизка? Ну скажи — Лизка, да? Или Танька Мерлуза?

После того как ассистентка Анфиса Фуфайкина поступила с ним так вероломно, Анатолий потерял к женщинам всякий интерес. Точнее сказать, он их терпеть не мог. Поэтому сейчас ему захотелось немедленно убить и свою собеседницу Антонину, а заодно уж и неизвестную Лизку, и Таньку Мерлузу.

— Нет, ты меня не обманешь! Даже не пытайся! Честное слово? Не смеши меня! У тебя Кристинка! Я видела, как вы с ней переглядывались! Я сейчас же приеду и выцарапаю ее поганые глаза… выдеру ее жидкие волосенки…

«Хоть бы и все вы передрались, только меня оставили бы в покое», — подумал Анатолий.

— Не парься, никого у меня нет. — прохрипел Анатолий. — Если хочешь, можешь приезжать… только у меня всю морду раздуло, буквально как арбуз… вся распухшая и красная… врач сказал, что это вирус такой, очень заразный…

Последняя реплика, кажется, подействовала на собеседницу. Заразиться вирусом, от которого может раздуть физиономию, она явно не хотела и пошла на попятную.

— Ну ладно, ты сам полечись, таблетки принимай!

— Принимаю! — Анатолий для большего правдоподобия зашелся кашлем. — И еще эти… горчичники!

Про горчичники — это, пожалуй, был перебор, но собеседница не обратила внимания.

— Тогда пока, — произнесла она примирительно. — Я завтра позвоню…

— Угу, — радостно пробурчал Анатолий и повесил трубку.

Не успел он вытереть испарину, выступившую на лбу во время трудного разговора, как в дверь квартиры постучали.

Стук был странный — три тихих удара, один громкий и снова три тихих. Как будто условный код.

— Кто это стучит? — раздраженно пробормотал Анатолий, направляясь к двери. — Как будто звонка на двери нету… Странные какие люди попадаются!

Он решил ни за что не открывать, сделав вид, что никого нет дома, поэтому приблизился к двери крадучись, совершенно беззвучно, и выглянул в дверной глазок.

На лестничной площадке перед дверью стоял очень подозрительный тип с коротенькими ножками, огромной головой и выпученными, как у лягушки, глазами.

Правда, Анатолий быстро сообразил, что таким странным делает гостя увеличительное стекло глазка.

— Валега! — донесся из-за двери приглушенный голос. — Открой, Валега! Это же я!

«Нашел дурака, — подумал Анатолий. — Ни за что не открою! Нет меня дома — и все тут!»

— Я знаю, ты дома! — проговорил незнакомец, как будто прочитав его мысли. — Я видел, как ты вошел! Открой, Валега! Это же я — Крендель! Ты меня что, не узнал?

В это время с лестничной площадки донесся лязг открывающегося замка. Анатолий увидел в глазок, что дверь соседней квартиры начинает медленно распахиваться. Ему не хотелось, чтобы соседи застали перед дверью квартиры этого подозрительного типа, он торопливо замотал лицо и шею шарфом, потом открыл свою дверь и быстро втянул гостя в прихожую.

Это был худой черноволосый мужчина с густыми бровями и шрамом на щеке. Глаза у него действительно были выпучены, хотя и не до такой степени, как казалось через глазок.

— Здорово, Валега! — пробасил вошедший, окинув Анатолия подозрительным взглядом. — Ты чего так долго не открывал? Боишься, что ли, кого?

— А хоть бы и боюсь! — прохрипел Зевако. Он решил, что простуженный голос в его положении — неплохой выход. На него можно списать и изменение тембра, и не всегда уместные ответы.

— Правильно боишься! — неожиданно одобрил его гость. — Упертый пропал!

— Ну? — буркнул Анатолий, входя в роль Хруща. — А я при чем?

— Думал, может, ты чего знаешь, раз уж ты в городе… Кстати, ты чего это не на вахте?

Анатолий хотел ответить, что он поменялся с Кренделем, но вовремя вспомнил, что Крендель стоит перед ним.

— А твое какое дело? — прохрипел он.

— Так ты, выходит, с Горынычем поменялся? — Крендель нисколько не обиделся на хамское обращение. — А зверя-то своего куда девал? Где Лютик?

— На колбасу пустил! — процедил Анатолий. — «Собачья радость» называется! Еще вопросы будут?

— Что это ты, Валега, будто не в себе, — прищурился Крендель, — злой такой, как будто птичью болезнь от своей девки подхватил.

— Да отстань ты! — рявкнул Анатолий.

— Ой! — Крендель с размаху хлопнул себя по ляжкам. — А я сразу и не врубился! Еще удивляюсь: чего это ты дома сидишь? Шарфик-то сними, никого своей конспирацией не обманешь. Так кто тебя наградил-то: Кристинка или Танька Мерлуза? Или эта, полная белобрысая, как ее — Тонька?

«Еще и блондинка», — с тоской подумал Анатолий.

Полных блондинок он на дух не выносил и называл их сивыми коровами.

— Ну ладно, — Крендель стал серьезным, — это все семечки, дело житейское. Вот Упертый пропал — это серьезно.

— Правда, что ли? — Анатолий очень правдоподобно изобразил удивление.

— Нет, «Известия»! — хмыкнул Крендель. — Говорю тебе — пропал! Ты понимаешь, к чему я клоню?

— Само собой, — прохрипел Анатолий. Хотя в действительности ровным счетом ничего не понимал.

Он машинально закрыл дверь на все запоры и двинулся в глубину квартиры, пригласив Кренделя следовать за собой.

— Кое-кто видел, как он схлестнулся с какими-то гастролерами. Вроде подстрелили его, — бубнил Крендель, — а может, так болтают. Это недалеко было, он у тебя не появлялся?

— Ага, утром заходил, кофейку попить!

— Чего? — Крендель еще больше выпучил глаза, затем громко расхохотался: — Шутишь, да?

— Шучу… само собой, шучу! — осторожно согласился Анатолий. В разговоре с этим странным гостем он как будто шагал по минному полю, рискуя на каждом шагу.

— Некогда мне тут. — Крендель остался стоять на прежнем месте. — Я тебя только предупредить зашел… сам понимаешь, по телефону о таком нельзя… Если что услышишь…

— Само собой…

— Ладно, лечись, а я уж никому не скажу.

— Спасибо, Крендель! — прочувствованно поблагодарил Анатолий. — Век не забуду!

Крендель снова рассмеялся, как будто Анатолий очень удачно пошутил.

— Пойду я… Только кто ж это тебя… Кристинка или Танька Мерлуза… Кристинка или Танька…

— Ты что-нибудь понимаешь? — по инерции спросил Маркиз, когда они с Лолой вышли из офиса фирмы «Бестинвест».

Лола молча пожала плечами.

— Не завидую я этому Окуню, — пробормотал Маркиз, — жена убита, компаньон пропал, милиция висит на хвосте, да еще и в сейфе кто-то покопался.

— Так может, это компаньон сейф вскрыл? — лениво предположила Лола.

— У него ключи были, зачем ему вскрывать? — возразил Леня, тоже без должного напора.

— Есть хочется. — Лола поглядела на вывеску японского ресторана.

— Вот езжай домой и готовь обед, — обрадовался Маркиз, — я скоро буду.

Он пораскинул мозгами и понял, что в деле обязательно должен быть замешан большой желтый конверт, который привез в тот день неизвестный человек. В таких конвертах посылают документы. А потом конверт исчез. Кто его мог взять? Либо Евсюков, либо еще кто-то. Так что неплохо бы выяснить, что это был за конверт и что в нем находилось. В этом поможет поставщик канцелярии Алоизий Макарович, чьи координаты дала Лене аккуратная секретарша Людочка.

Визитка Алоизия явно была отпечатана кустарным способом — на неровно обрезанном бумажном прямоугольничке, домашним принтером, в котором заканчивались чернила, и поэтому буквы местами плохо пропечатались. Текст гласил: «А. М. Закидонов. Любые канцелярские товары по самым низким ценам. Оперативное обслуживание. Гибкая система скидок. Качественный сервис».

Маркиз набрал телефонный номер.

Трубку сняли в ту же секунду, и гнусавый простуженный голос проговорил:

— Слушаю вас!

— Алоизий Макарович? — Леня был сама вежливость.

— Он самый! — И поставщик хрипло закашлялся.

— Наверное, я звоню вам не вовремя? Вы болеете?

— Разве я могу себе это позволить? — Алоизий звучно высморкался и продолжил: — Болеть в наше время может только состоятельный человек. Чем могу быть полезен?

— Мне вас рекомендовали, — ответил Леня, — сказали, что у вас очень дешевые канцтовары при хорошем качестве…

— Так и есть, — скромно подтвердил Алоизий, — вас не обманули. А вам что нужно?

— Бумага, ручки, степлеры… архивные папки… все, что нужно для нормальной работы офиса!

— Нет проблем! Диктуйте адрес — я вам все немедленно привезу. Только не раньше, чем через два часа, мне нужно подобрать все по вашему заказу.

— Это нормально! — милостиво согласился Маркиз. — Подъезжайте к четырнадцати часам. Записывайте! — И он назвал Алоизию адрес мебельного магазина «Царский каприз», расположенного напротив Музея-квартиры писателя Панаева.

В отличие от канцтоваров, которыми торговал Алоизий Закидонов, мебель в «Царском капризе» была, мягко говоря, недешевой. Журнальный столик в этом магазине стоил дороже нового «фольксвагена», а приличный диван можно было приобрести примерно за те же деньги, что двухкомнатную квартиру в спальном районе. Видимо, эта мебель действительно была рассчитана на коронованных особ, рок-звезд первой величины или топ-менеджеров крупных нефтяных компаний. Однако все эти категории покупателей встречаются в Петербурге не очень часто. По крайней мере значительно реже, чем в Москве или в Арабских Эмиратах. В связи с такой ценовой политикой покупатели не баловали магазин посещениями, и единственный продавец, импозантный молодой человек в мятом черном костюме, безмятежно дремал на канапе, соизмеримом по стоимости с океанской яхтой.

Именно по вышеуказанной причине Леня решил воспользоваться этим магазином для переговоров с Алоизием Макаровичем. Во всяком случае, он был уверен, что здесь им никто не помешает.

Леня вошел в магазин за несколько минут до назначенного Алоизию времени. Продавец негромко всхрапнул, повернулся на бок и затих. Судя по блаженному выражению лица, ему снилось что-то очень приятное. Например, саудовский шейх, неожиданно посетивший магазин и оптом скупивший все товары.

Маркиз устроился за одним из бесценных столов и приготовился ждать.

Алоизий оказался на удивление точен. Ровно в четырнадцать часов дверь «Царского каприза» распахнулась и в магазин, громко пыхтя и кашляя, вкатился невысокий кругленький человечек с длинной неопрятной бородой и седыми клочковатыми волосами, торчащими из-под вязаной шерстяной шапочки, какие лет сорок назад носили конькобежцы-любители. Одет был этот человечек в черный ватник с отчетливым штампом «Минлесхоз» на правом рукаве. За спиной у Алоизия громоздился абалаковский рюкзак, перед собой он катил хозяйственную сумку на колесиках.

— Здрасте! — выпалил он, вертя головой. — Доставка канцтоваров! Мне к кому?

— Ко мне, — сообщил Маркиз, приветственно помахав вошедшему рукой.

— Я не опоздал? — Алоизий Макарович озабоченно покосился на часы.

— Нисколько!

— Ну слава Богу! — Алоизий плюхнулся на драгоценный диванчик и вытер потный лоб клетчатым платком. — Я уж так торопился, так торопился! Главное в нашем деле — не опаздывать! Точность, знаете ли, — это главное достоинство делового человека!

— Точность — вежливость королей, — подсказал Маркиз расхожую реплику.

— Насчет королей не знаю. Не сталкивался. Я ведь раньше был начальником отдела, так вот я требовал от своих подчиненных точности во всем… чтобы в восемь ноль-ноль были на рабочем месте, чтобы минута в минуту возвращались с обеденного перерыва… А вы, извините, раньше кем были?

— Ребенком, — ответил Маркиз.

Алоизий удивленно заморгал.

— Я имею в виду… где вы работали до всех этих событий? — И он сделал рукой широкий жест, обведя и немыслимо дорогую мебель, и безмятежно дремлющего продавца.

— Ах вы об этом… я работал в ЦИРКе.

— Где?! — Глаза Закидонова полезли на лоб, седоватые волосы встали дыбом.

Леня понял, что рискует разом утратить уважение собеседника. В глазах Алоизия Макаровича бывший артист цирка вряд ли был уважаемым человеком. На это Маркизу было в общем-то наплевать, но вместе с уважением он мог утратить возможность получить от него ценную информацию.

— ЦИРК — это Центральный институт репрессивных конструкций, — быстро исправил Леня свою оплошность. — Крупный отраслевой институт. Я прошел там большой путь от молодого специалиста до начальника сектора.

— О! — Алоизий уважительно закивал. — Тогда вы хорошо меня поймете, коллега! Вы поймете, как трудно мне было перестроиться, поменять менталитет, встать, так сказать, на новые рельсы… Но вы не подумайте, что я ропщу!

— Да, само собой… я ничего такого не думаю… — согласился Маркиз. Он готов был согласиться с чем угодно, лишь бы выудить у Алоизия нужные сведения. — Мне рекомендовали обратиться к вам в компании «Бестинвест», — осторожно начал он поворачивать разговор в нужную сторону, как осторожно разворачивает опытный водитель на крутом повороте длинномерную грузовую фуру. — Кстати, там я встречал одного человека… тоже из бывших…

— Маргаринова? — ревниво осведомился Алоизий.

— Да, кажется, он представился именно так… — ответил Маркиз.

— Ну он-то в новой жизни отлично устроился! — желчно проговорил Алоизий.

— Разве? Кажется, он работает простым курьером… перевозит документы…

— Простым курьером? — перебил Маркиза Алоизий. — Далеко не простым! Ведь важно не кем человек работает, а где! Вы ведь знаете, где работает Маргаринов?

Леня ответил неопределенным мычанием, и Алоизий, выдержав драматическую паузу, сообщил:

— Господин Маргаринов работает в мэрии! Вот как! Ни больше ни меньше! А вы говорите — простым курьером! Он не бегает на своих двоих, не пользуется общественным транспортом, как я, его возит персональный шофер!

— Курьера — персональный шофер? — недоверчиво переспросил Маркиз.

— Представьте себе! Конечно, не по личным надобностям, а только тогда, когда он доставляет документы…

— Документы? — Маркиз заинтересовался. — А какие же документы? Ерунда небось какая-нибудь? Вопросники типа «Сколько раз за последний месяц вы пользовались туалетной бумагой фирмы „Мягкий знак“?».

Алоизий довольно рассмеялся:

— Вот и я ему так сказал! А Маргаринов так разошелся, прямо чуть из штанов не выпал! «Это ты из зависти! — говорит. — Да я такие бумаги важные вожу, к каким тебя и близко не подпустят!» Это меня-то, бывшего начальника отдела! У меня, если хотите знать, прежде была вторая форма допуска!

— Да что вы? — вежливо изумился Маркиз, которому как вторая, так и любая другая форма допуска ровным счетом ничего не говорила.

— Именно! — гордо подтвердил Алоизий. — И я ему об этом, естественно, вежливо напомнил… а он, то есть Маргаринов, на это ответил, что, к примеру, те бумаги, что он сегодня привез, такие наиважнейшие, что мне с моей второй формой допуска и не снилось. И что стоят они просто немыслимых денег. Каких-то невероятных миллионов. — Алоизий надулся, фыркнул и добавил: — Как же! Доверят такому, как Маргаринов, страшные миллионы! Скорее рак на горе свистнет!

Последнюю фразу Алоизий произнес так громко, что спящий продавец встрепенулся, забормотал, но затем снова вытянулся на кушетке и безмятежно заснул.

— Надо же, как устроился! — сочувственно проговорил Маркиз. — С шофером по городу разъезжает! А еще говорят, что не место красит человека…

— Вот именно! — Закидонов шумно высморкался в клетчатый платок и спохватился: — Давайте разберемся с вашим заказом. Я вам привез бумагу для ксерокса, ручки, скрепки, степлеры, архивные папки…

— Все правильно! — Леня бережно переложил канцтовары в большую клетчатую сумку, какую в народе называют «мечта оккупанта», расписался в накладной красивым художественным росчерком и отсчитал Алоизию требуемую сумму.

— Еще вот тут распишитесь! — Алоизий протянул Маркизу красиво отпечатанный на лазерном принтере бланк. — Это сертификат на накопительную скидку. Сейчас вы получаете скидку только в полтора процента, но при каждой следующей покупке она будет увеличиваться на ноль целых две десятых процента… таким образом, с каждым разом вам становится все более выгодным наше сотрудничество!

— Что вы говорите! — Маркиз изобразил на лице светлый восторг. — Я это непременно учту!

Алоизий поглубже натянул на лоб свою конькобежную шапочку, взвалил на плечи абалаковский рюкзак и побрел к выходу, толкая перед собой тележку. Продавец на диване внезапно открыл глаза, но при виде Алоизия тут же испуганно зажмурил их снова. Он решил, что ему приснился кошмар.

Леня посидел еще немного, чтобы дать продавцу время окончательно упасть в объятия Морфея, потом вскинул сумку с канцтоварами на плечо и на цыпочках вышел из магазина. Сумка была тяжела, однако Леня не очень расстраивался по этому поводу. Путь его лежал через дорогу в музей писателя Панаева.

Леня Маркиз был человек не вредный и по-своему честный. Так, например, в своих мошеннических операциях он никогда не трогал людей малообеспеченных — пенсионеров, бюджетников, вдов, сирот и многодетных родителей с маленькими детьми. Правда, злая на язык Лола утверждала, что так поступает Маркиз не из сострадания, а исключительно из расчетливости, потому что хлопот с такими людьми много, а результат почти нулевой. Но так говорила Лола только в том случае, когда была на своего компаньона очень обижена.

Однако даже богатых людей Леня никогда, что называется, не раздевал до нитки и не снимал последнюю рубашку, всегда оставлял малую толику денег «на развод».

Никто, и прежде всего он сам, не назвал бы Маркиза Робин Гудом — этаким благородным разбойником, который все, что награбит у богатых, немедленно раздает бедным. Но отчего не помочь людям, когда есть возможность? Лене Маркизу, величайшему мошеннику всех времен и народов, как он сам себя называл, не чужды были некоторые необременительные добродетели.

Вместо того чтобы выбросить ненужные ему канцелярские принадлежности, полученные у Алоизия Закидонова, Леня решил отнести их в музей Панаева. Жаловалась же ему престарелая экскурсоводша, что фондов отпускают мало, а посещают музей плохо, можно сказать, игнорируют писателя Панаева.

Через две минуты он стоял уже перед старой дверью с покрытой зеленью бронзовой ручкой и читал надпись на мемориальной доске, сообщающую несведущим прохожим, что в этом доме тогда-то и тогда-то проживал известный писатель-демократ И. И. Панаев.

Гардероб пустовал, и Леня с маху протащил свою сумку на второй этаж, где сидела на стуле дама в зеленом пиджаке — экскурсовод Сырникова Анна Семеновна.

— Гражданин! — вскричала она строго. — Что это вы себе позволяете? Здесь вам не вокзал и не рынок, здесь музей!

— Знаю, знаю, — Леня с облегченным вздохом поставил сумку на пол, — здесь очаг культуры. Так позвольте мне как поборнику этой самой культуры и горячему поклоннику писателя-демократа Панаева подбросить в ваш очаг пару-тройку поленьев.

С этими словами он раскрыл перед изумленной экскурсоводшей клетчатую сумку.

Если Леня и ожидал в ответ на свой широкий жест слез благодарности, пожатия рук и уверения, что о нем не забудут никогда, то в данном случае он глубоко просчитался. Анна Семеновна заглянула в сумку, и ни один мускул не дрогнул в ее лице.

— Что это? — спросила она суровым голосом.

— Спонсорская помощь, — любезно объяснил Леня, — примите как дар музею от частного лица. Гусиными перьями писал Иван Иванович Панаев, упокой Господи его душу! А вам удобнее будет писать авторучкой. И так далее.

Далее минут сорок Леня убеждал престарелую экскурсоводшу, что он не вор и не шутник, в доказательство показал квитанцию, полученную от Алоизия Закидонова, и наконец сумел убедить Анну Семеновну в своих честных намерениях.

— Но почему? — спросила она. — За что нам все это богатство?

— Из благодарности, — скромно ответил Леня, — ибо здесь, в вашем музее, я впервые узнал замечательного русского писателя Панаева, узнал, какой это был человек и гражданин. Как это писал его лучший друг поэт Некрасов…

— «Поэтом можешь ты не быть…» — со слезами на глазах проговорила Анна Семеновна.

— «Но гражданином быть обязан!» — подхватил Леня, радуясь, что у него такая хорошая память, и продолжил: — Кто я раньше был? Простой человек! Ну знал, конечно, Пушкина — «Буря мглою небо кроет…» или там Чуковского — «Ехали медведи на велосипеде», да слышал краем уха, что Анна Каренина от несчастной любви бросилась под курьерский поезд. А вы раскрыли мне глаза. Я понял, как далек я был от совершенства и как много потерял в жизни, что не читал произведений выдающегося писателя Ивана Ивановича Панаева.

Тут Леня остановился перевести дух и подумал, куда его несет. Ну не хочет тетка брать канцтовары, так и черт с ней! Было бы предложено!

— Я всегда верила, что искусство непременно найдет путь к сердцу простого человека! — с пафосом сказала Анна Семеновна. — Что вы! Даже тот ужасный мужчина, который приходил к нам вместе с дамой в леопардовой шубке…

— Что же он сделал? — заинтересовался Леня.

— Наш музей произвел на него такое сильное впечатление, что он пришел к нам во второй раз!

— Сегодня? — оживился Леня.

— Утром. Я было сперва решила, что он опять будет встречаться с той же леопардовой дамой, и даже хотела сделать ему предупреждение, что тут литературный музей, а не дом свиданий, но он был один. Пробыл, правда, недолго.

«Еще бы он с дамой, когда ее давно прикончили», — подумал Леня, рассеянно попрощался с экскурсоводшей и ушел.

Всю дорогу домой он думал, для чего приходил в музей снова тот мужчина и вообще кто он такой. И не он ли убил жену Окуня? Или все же ее прикончил любовник, а сам пустился в бега? Хотя если бы он ее убил, то сделал бы это раньше, в офисе, и тот рыжий тоже мог успеть раньше. А вот муж… Допустим, Маргарита взяла что-то из офиса, потом в музее Панаева передала это рыжему. Но муж-то ведь мог не знать, что у нее этого нет, стал требовать, пытать… Или не муж, а кто-то другой. Но для чего тогда муж обеспечивал себе алиби? И при чем тут большой конверт с документами?

Леня решил, что настала пора познакомиться поближе с Василием Романовичем Окунем. Но для этой цели ему непременно нужен был Анатолий Зевако.

В ту ночь Сергей пришел в себя от холода.

Холод был резкий, обжигающий, мучительный.

Сергей замотал головой, вскрикнул, попытался понять, где он находится.

Он был в машине, но эта машина не ехала по улице, не стояла в гараже или на обочине дороги, а медленно плыла. Точнее, погружалась в темную, непрозрачную воду.

Вода наполняла машину больше чем наполовину и быстро прибывала. Черная, ледяная вода.

Это от ее обжигающе холодного прикосновения Сергей пришел в себя.

Он разом вспомнил все.

Вспомнил встречу с Маргаритой в офисе, вспомнил звонок Ивана, вспомнил пустой сейф. Вспомнил поездку с Василием и то, как компаньон подсел в его машину и прижал к лицу платок с хлороформом… Дальше была темнота.

Вот, значит, как.

Его пронзила обида, возмущение… так поступить с компаньоном, можно даже сказать, с другом… впрочем, хорош друг… что он сам вытворял за спиной Василия с его женой…

Ледяная вода подступила к горлу, поднялась выше…

Некогда предаваться самокопанию! Некогда лелеять свои обиды! Спастись, спастись любой ценой!

Он схватился за ручку, попытался открыть ее под водой, но рука соскользнула, а при второй попытке ручка отломалась.

Вода поднялась до губ, захлестнула лицо…

Неужели это все?

В первый момент он готов был принять такой конец.

Сдаться, закрыть глаза, прекратить всякое сопротивление… больше не видеть лицо предателя-компаньона, лицо опостылевшей любовницы, не вздрагивать каждый раз, услышав холодный, безжалостный голос Ивана…

Но потом его охватил ужас: неужели он погибнет в ледяной весенней воде, неужели рыбы обглодают его лицо, неужели невский ил похоронит его под своей скользкой толщей?

Сергея передернуло от такой перспективы.

Холод проникал в его тело, заполнял каждую его клетку.

От холода Сергея охватывало предсмертное ледяное, тупое безразличие.

Он и прежде был безволен, плыл по течению, делал то, что от него ожидали окружающие, а теперь, в этой черной воде, можно было окончательно отдаться этому безразличию.

Сознание мутилось, но тело не хотело сдаваться, не хотело умирать, оно само, без его участия из последних сил боролось за жизнь.

Тело повернулось на бок, сложилось пополам. Ноги подтянулись к подбородку и, распрямившись, как стальная пружина, ударили в боковое стекло.

Стекло выдержало.

Вода наполнила машину до самой крыши.

Дышать больше было нечем, и Сергей почувствовал странное облегчение — сейчас все кончится, больше не надо будет бороться, не надо будет думать…

Но упорное тело действовало само, без его приказов.

Снова ноги подтянулись к подбородку, распрямились, ударили в стекло…

Проклятое стекло снова устояло.

Ну все… на этот раз, кажется, действительно все…

Ему очень хотелось вдохнуть полной грудью. Пусть это будет самый последний вдох. Пусть при этом легкие наполнятся ледяной водой, пусть они разорвутся от боли, пусть…

Он снова неловко повернулся на бок… и тут ему на глаза попалась вторая дверца, с пассажирской стороны. Та, через которую выскочил Василий.

Выскакивая, он неплотно захлопнул ее.

Правда, давление воды со страшной силой прижало эту дверцу к корпусу, но теперь, когда внутри машины тоже была вода, давление уравновесилось.

Ни во что не веря, ни на что не рассчитывая, в последнем безнадежном порыве Сергей навалился плечом на эту дверь, и — о чудо! — она медленно, с трудом открылась.

Сергей оттолкнулся ногами от противоположной стенки, с трудом протиснулся в проем, выскользнул из погружающейся машины и рванулся вперед и вверх…

Правда, на какое-то время он полностью утратил представление о направлениях, не мог понять, где верх, где низ, где спасительная поверхность, где илистое речное дно — вокруг него был только мутный сероватый кокон ледяной, беспросветной, безнадежной темноты, но тело опять само решило за него эту задачу, само поняло, где спасение, само рванулось из смертельного плена — и Сергей прорвал невидимую границу, его голова оказалась над водой и он сделал мучительный, разрывающий легкие, но такой желанный вдох…

Он дышал и не мог надышаться.

В первый момент казалось, что больше ничего не нужно, кроме этого сырого весеннего воздуха, пахнущего смолой, талым снегом, ржавым железом, пеньковыми канатами и мокрыми досками. Но затем, когда легкие наполнились кислородом, он понял, что до спасения еще очень далеко. Ледяная вода не хотела отпускать его, она сковывала движения, замедляла ток крови, проникала к самому сердцу, сжимая его, словно ржавыми клещами.

Ко всему прочему мокрая одежда стала тяжелой, как свинцовые гири, и тянула Сергея в речную глубину.

Он понял, что главное сейчас — двигаться, двигаться, пока хватает сил, и сделал несколько сильных гребков.

Плавал он хорошо, но, конечно, не в таких условиях — в теплом южном море или в голубой прозрачной воде бассейна, а не в ледяной апрельской реке, да к тому же в мокрой, тянущей на дно одежде…

Двигаться, двигаться!

Еще несколько гребков…

Сознание снова начало мутиться. Холод довершал свое дело, лишая его последних сил, лишая остатков воли.

И в тот момент, когда ему казалось, что все кончено, он почувствовал под ногами илистое, неровное дно.

Сергей сделал еще одно, последнее усилие — и потерял сознание.

И опять оно вернулось к нему от холода.

Он приоткрыл глаза и застонал.

— Живой! — раздался над ним хриплый незнакомый голос. В этом голосе прозвучало откровенное разочарование. — Живой! — повторил невидимый голос. — Возись теперь с ним! Ох, грехи наши тяжкие!

Сергей снова мучительно застонал и попытался приподняться.

Тело онемело от холода и не хотело слушаться.

Сергей почувствовал острый и свежий запах реки, почувствовал под собой сырую осклизлую почву и понял, что успел в полубессознательном состоянии выбраться на берег. Глаза с трудом разлепились, и он сначала увидел прямо над собой голое поникшее дерево, а потом ссутулившегося рядом человека.

Человек был одет в какие-то грязные обноски.

Его лицо, до глаз заросшее пегой клочковатой бородой, покрывали синяки и ссадины. Из этой кошмарной маски выглядывали два живых, насмешливых глаза.

— С днем рождения! — прохрипел этот удивительный представитель человеческого рода. — Считай, ты сегодня второй раз родился! За это дело, голубь ты мой, выпить надо!

— Я сейчас от холода околею! — с трудом проговорил Сергей, стуча зубами. — Так что день рождения отменяется!

— Обожди. — Бомж принялся рыться в своих лохмотьях и наконец вытащил небольшую бутылочку с какой-то зеленоватой жидкостью. — Вот, видишь, голубь, как тебе повезло? У меня для хорошего человека всегда найдется… — Он приподнял голову Сергея, поднес пузырек к его губам: — Пей, голубь, не стесняйся!

Сергей почувствовал резкий, отвратительный химический запах и хотел с негодованием отстраниться… но губы сами приоткрылись, и он невольно сделал глоток.

Нёбо обожгло, потом жидкое пламя перетекло в пищевод, ударило в желудок…

Ничего более отвратительного Сергей не мог себе представить.

Смесь ацетона, бензина и сероводорода только приблизительно могла дать представление об этом напитке.

Но огонь, вспыхнувший в желудке, в считанные секунды распространился по всему телу, и Сергей почувствовал, что оживает, что может даже двигаться.

— Ну вот, голубь, поживешь еще немножко! — прохрипел бомж и отнял у него пузырек. — Мне-то оставь!

Он жадно, до последней капли допил зеленую жидкость и аж крякнул от удовольствия.

— Что это было? — с трудом выговорил Сергей, показав глазами на опустевший пузырек.

— Понравилось, да? — Бомж хрипло рассмеялся. — Молотов-коктейль! Сам изобрел! — Он потянулся и проговорил, придирчиво осмотрев Сергея: — Ну, голубь, если встать сможешь — надо нам с тобой домой двигаться, а то и вправду от холода околеешь! Больше-то у меня согревающего не осталось…

— Домой? — переспросил Сергей.

Домой… может ли он сейчас вернуться домой? Есть ли у него этот самый дом?

Бумаги, которые ждет Иван, пропали. Причем, судя по тому, как вел себя Василий, именно он украл их. Как уж он сумел это сделать — отдельный вопрос, но сделал. В этом можно не сомневаться. Обеспечил себе алиби и хотел убить его, Сергея, чтобы списать кражу на него. Как говорится — концы в воду.

Буквально в воду — в черную, ледяную апрельскую воду.

Так что появляться сейчас дома ему никак нельзя.

Иван ни в какие его объяснения не поверит, возьмет в оборот и будет прессовать, пока не останутся от Сергея рожки да ножки… Иван за те бумаги кого угодно на куски разорвет.

— Домой мне никак нельзя… — едва слышно проговорил Сергей.

— А я не про твой, я про свой дом говорю, — успокоил его бомж.

Он встал и помог Сергею подняться на ноги.

Ноги подкашивались, земля качалась и норовила завалиться набок, но нежданный попутчик подставил Сергею свое плечо, и они медленно двинулись вдоль берега реки.

Берег был скользкий и неровный, ноги разъезжались, и если бы не бомж, Сергей снова свалился бы в реку, и уже точно не встал.

— Куда мы идем? — проговорил он через несколько минут, почувствовав, что силы на исходе.

— Я же тебе сказал — домой! — отозвался бомж и покосился на Сергея как на неразумного ребенка.

— И далеко еще?

— Да уж, считай, пришли!

С этими словами попутчик придержал Сергея за рукав и вдруг пихнул куда-то вбок. Продравшись сквозь голые кусты, они оказались на небольшой вытоптанной площадке, с одной стороны которой виднелось строение — не то сарай, не то трансформаторная будка, но больше всего это походило на деревенский дощатый сортир. Провожатый Сергея отогнул две доски и залез внутрь. Там он покопался немного и вскоре вылез, бросив к ногам Сергея какой-то тюк.

— Одежонка это тебе, — сказал он.

Сергей пошевелил ногой дурно пахнущие тряпки.

— Что кривишься? — добродушно спросил провожатый. — Не модное, зато сухое. Не чванься, парень, ведь дуба дашь в мокром-то…

Куртку Сергей бросил еще в реке, так что теперь мужик жадно схватил мокрый пиджак и брюки, рубашку и даже галстук. Сергея же он обрядил в хламиду, которую только условно можно было считать пальто, и в засаленные рабочие штаны. Из ботинок вылили воду, но сменить их на галоши Сергей категорически отказался.

— Теперь пойдем, обчеству тебя представлю! — радостно сказал мужичок и потрусил вперед. — Не отставай, скоро уже!

Действительно, впереди, прямо по курсу, сквозь голый весенний кустарник мелькнул дрожащий огонек.

Сергей прибавил шагу, насколько позволяли усталые ноги и скукожившиеся ботинки, и вскоре увидел нещадно чадящий костер, возле которого сгрудились самые фантастические персонажи.

Как-то в детстве Сергея с классом водили на постановку пьесы Горького «На дне».

Из того спектакля запомнилось не очень много — то, что знаменитый актер, игравший Сатина, был здорово пьян и исполнял свою роль, что называется, на автопилоте, да еще аккуратные лохмотья персонажей, явно недавно пошитые в театральной мастерской.

Вот те, кто сидел сейчас вокруг костра, были одеты в настоящие, не поддельные лохмотья. Да и лица у этих людей были такие, каких не увидишь ни в одном театре.

По большей части это были так называемые синяки, то есть алкоголики с синими от непрерывного запоя физиономиями, хотя попадались и лица поинтереснее. В самом центре, как бы во главе сообщества, восседала на ящике из-под пива, как на троне, тетка необъятных габаритов и неопределенного возраста, с мрачным и решительным выражением круглого и плоского, как блин, лица. Судя по почтению, с каким с ней разговаривали окружающие, она была здесь самой главной. И именно к ней обратился бомж, который привел к костру Сергея.

— Матушка, Халява Панкратьевна, вот гостя привел к огоньку нашему. Не прогонишь?

— У нас свобода, — отозвалась тетка неожиданно низким и гулким, как басовая труба, голосом. — У нас ента… как ее… демократия! Как обчество скажет, так и будет!

— А на что нам этот субчик? — заверещал мелкий мужичонка в драной зимней шапке, надетой ухом вперед. — Нам бы лучше горячий супчик! — И он засмеялся дребезжащим, надтреснутым голоском. — Ты вот, Будыль, привел сюда этого ферта вареного, а принес ли ты чего пожрать или, извиняюсь, выпить?

— Было у меня малость «молотовского», — со вздохом признался знакомец Сергея, — дак я ему в организм влил, потому как окоченевши он был от речного купания…

— Вот видишь, Будыль, какой ты человек! — с неприязнью продолжил мужичок в шапке. — Ненадежный ты человек, нестоящий! Тебе какой-то ферт утоплый дороже своего брата-бомжа! О себе только думаешь! Небось одежонку-то его уже прибрал и денежки тоже! Знаю я тебя… Так что я лично против! И другана твоего знать не желаю, и тебе советую без добычи к огоньку нашему не востриться!

— Ты, Малахай, со своими советами погоди! — перебил его крупный кудлатый мужик, у которого из густой седой растительности, покрывавшей всю физиономию, выглядывали только два мутных глаза и нос, похожий на гнилую картофелину. — У тебя на все про все одна извилина, а в той извилине — одна мысля: как бы выпить на халяву…

— Ты про халяву молчи! — истерично выкрикнул Малахай. — Вот она сидит, матушка наша Халява Панкратьевна! Сами мы ее над собою посадили! Мы все тут без халявы ни-ни! Халява для нашего брата — бомжа бездомного — первое дело! А ты, Песий Лекарь, будешь чересчур выступать, так как бы тебе язык не укоротили!

С этими словами он вскочил на короткие кривые ножки и подскочил к кудлатому мужику, размахивая ржавой заточкой.

Противник его, как ни странно, никак не отреагировал на эту яростную атаку. Зато валявшаяся возле его ног груда грязной и кудлатой, как его борода, шерсти зашевелилась, поднялась и оказалась огромным псом с единственным темно-коричневым глазом. Глаз этот недобро блеснул, пес приоткрыл бездонную пасть и тихо, утробно зарычал. В полуоткрытой пасти обнажились огромные желтые клыки, с собачьего подбородка свесилась струйка слюны.

— Ты, Песий Лекарь, скажи своему черту одноглазому, чтоб угомонился! — заверещал Малахай, отскочив в сторону. — Он ведь и вправду руку может по локоть отгрызть!

— Ты сам сперва угомонись! — отозвался Песий Лекарь. — Не будешь нарываться — ничего он тебе не отгрызет!

Малахай еще что-то злобно пробормотал, но заточку спрятал и вернулся на свое место.

Сергея забила крупная дрожь.

Речной холод, на время отступивший перед жаром адского пойла, снова проник во все клеточки его организма. Сергей шагнул к костру, протянул к нему руки и покачнулся, едва устояв на ногах.

— Да пустите вы его к огоньку-то поближе! — проворчал Песий Лекарь, отодвигаясь в сторону и освобождая Сергею местечко возле самого огня. — Не видите, что ли, совсем человек околевает!

— Пустите человека! — властно проговорила повелительница бомжей. — Дайте ему обогреться да покормите!

Для Сергея тут же расчистили удобное место. Он опустился на корточки, сунул трясущиеся руки чуть не в самое пламя. От мокрых ботинок повалил пар. Вдобавок к жару костра одноглазый пес придвинулся к Сергею, прижался теплым боком, и холод начал понемногу уходить из продрогшего тела.

Бомжи успокоились и вернулись к занятию, прерванному появлением незнакомца.

Один из них, тощий сутулый старик с жидкой растрепанной бороденкой, варил в подвешенном над костром котелке какое-то подозрительное варево, то и дело что-то в него подбрасывая — то корешок, то щепотку соли или какую-то травку. Помешав в котелке погнутой алюминиевой ложкой, он попробовал похлебку, еще немного посолил и протянул ложку повелительнице:

— Попробуй, матушка, Халява Панкратьевна!

Бомжиха шумно втянула похлебку, почмокала и важно кивнула:

— Сгодится! Разливай!

Бомжи протянули к котелку что у кого было — консервные банки, жестяные миски, большие кружки. Кашевар разливал варево по этим емкостям. Песий Лекарь всунул в руки Сергею мятую алюминиевую миску, подтолкнул его. Сергей подставил миску, и сутулый старик щедро плеснул ему порцию похлебки.

От миски шел очень странный запах, и в ней плавали какие-то подозрительные ошметки, но Сергей понял, что готов сейчас съесть все, что угодно, — особенно в горячем виде.

Песий Лекарь, который, судя по всему, решил взять шефство над новичком, да и вообще, вероятно, обладал заботливым и жалостливым характером, отдал Сергею свою ложку — точнее, обломок ложки, почти без черенка.

— А как же вы? — спросил Сергей.

— Да я и через край похлебаю, — отозвался тот.

Сергей зачерпнул было содержимое миски, но сосед придержал его за локоть:

— Обожди, малый! Сперва молитва…

Действительно, никто из окружавших костер бомжей не ел, все сидели наготове с просветленным ожиданием на лицах.

«Надо же, — подумал Сергей, — даже на самом дне — такое благочестие! Без молитвы есть не станут!»

— Поп, молитву! — проговорила Халява Панкратьевна, повернувшись к пузатому бомжу, на груди которого поверх драной фуфайки висел тяжелый медный крест.

Тот откашлялся и могучим басом провозгласил:

— Чтоб они все сдохли!

Только лишь он произнес эту необычную молитву, вся честная компания принялась за еду.

Кто гремел ложками, кто хлебал варево через край своей посудины. Сергей попробовал похлебку. Пахла она ужасно, но была горячей, и он, пристроив миску на коленях и зажав левой рукой нос, в два счета прикончил ее содержимое и дочиста выскреб миску.

Рядом с ним Песий Лекарь неторопливо съел половину своей порции, а вторую половину поставил перед собакой. Огромный пес благодарно взглянул на хозяина единственным глазом, потянулся мордой к миске… и она удивительным образом тут же опустела, как будто похлебку засосало вакуумным насосом. Пес стремительно вылизал миску багровым языком, печально вздохнул, осознав, что больше ничего не осталось, и положил морду на лапы.

Через минуту общая трапеза была закончена.

Теперь по кругу пустили бутыль с какой-то мутной жидкостью. Каждый отпивал из нее понемногу, под строгими взглядами соседей. Когда Малахай слишком надолго присосался к горлышку, толстый молчаливый бомж, сидевший рядом с ним, угрюмо рыкнул и ткнул нарушителя в бок. Тот огрызнулся, но тут же передал бутыль соседу.

Очередь дошла до Сергея. Он поднес бутыль к губам.

Ее содержимое пахло отвратительно, но окружающие смотрели на него с ожиданием, и Сергею пришлось сделать небольшой глоток. Мутная жидкость отдавала стиральным порошком и машинным маслом. Впрочем, после «Молотов-коктейля», которым отогревал его Будыль, этот напиток был терпимым. Зато в желудке как будто взорвалась граната, и в затылок ударила тяжелая волна.

На глазах Сергея выступили слезы.

С трудом отдышавшись, он передал бутыль Песьему Лекарю.

Тот явно с удовольствием выпил, вытер кудлатую бороду тыльной стороной ладони и передал напиток следующему.

Сергей подпер подбородок кулаком и уставился на пляшущее пламя костра. Его начало клонить в сон.

— А поговорить? — повернулся к нему сосед.

— Чего? — дернулся Сергей.

— Как у людей-то заведено? — пояснил Песий Лекарь. — Поели, выпили, теперь поговорить надо.

— Да, малой! — поддержал Лекаря Будыль. — Я вот, к примеру, тебя подобрал, к хорошим людям привел, теперь мне, может, интересно, какая с тобой история приключилась, через что ты в речке-то оказался. И остальные-прочие тоже, может быть, интересуются.

— Верно! — встрепенулся Малахай. — Желаем мы знать, что ты за человек такой! А то, может, ты маньяк убийственный, а мы с тобой эту… пищу делим? Так мы тогда несогласные… нам с маньяками, может, кушать за одним столом неприятно!

— Хлеб наш насущный преломлять! — внушительно поправил его «священник».

— Говори! — строго пробасила Халява Панкратьевна. — Через что в речке оказался? Через какую такую приключению? Сам, что ли, спьяну бултыхнулся?

— Зачем сам? — вздохнул Сергей. — Друг меня столкнул… ну, может, не то чтобы совсем друг — так, приятель…

— Это нехорошо! — пробасил «священник». — Ибо сказано: не убий без пользы и надобности!

— Я, конечно, тоже не ангел, — признался Сергей. — Я с его женой того… любовь крутил…

— И это нехорошо! — прокомментировал «поп». — Ибо сказано: не возжелай жены ближнего своего, ежели есть другие бабы, которые на все согласные!

— Только ему на это было наплевать, — продолжал Сергей. — Они с Маргаритой давно уже чужие люди. Думаю, не из-за нее он меня убить хотел, а из-за паршивых бумажек…

— Нехорошо! — повторил «поп». — Ибо сказано…

— Заткнись! — оборвал его Песий Лекарь. — Много ты понимаешь! «Ибо сказано, ибо сказано…» Вот я, к примеру, врачом когда-то был, не собачьим — человеческим. Хорошим, между прочим, врачом… — Он вздохнул, почесал своего пса за ухом. — И жену свою будущую прямо в кабинете у себя нашел. Пришла она с переломом. Мужчина ей руку сломал. Муж, можно сказать. Без штампа, правда, в паспорте. Я уж как ее жалел! Да и то… волосики светлые, глазки голубые, прямо ангел с открытки! Вот, думаю, какие скоты мужчины попадаются! Слово за слово, не успел у нее перелом зажить, как мы уж поженились. Поселилась она у меня, все честь честью, согласно прописке. Работать, правда, не пошла, но я не особенно и настаивал. Ей-то, с ангельской такой душой, с глазками ее голубенькими, тяжело среди обычных людей…

Только месяца не прошло — стали к ней мужики захаживать. И все, главное, без меня. Если я что скажу — она глазками захлопает: как ты, Витя, можешь? Как тебе, Витя, такое в голову пришло? Это же, говорит, одноклассник мой! А это — вообще брат троюродный! А это — тетки моей племянник! И все как-то больше среди одноклассников и теткиных племянников милиционеры попадались. Фишка у нее, что ли, такая была… В общем, все я ей верил, все спускал, на все глаза закрывал, пока прямо за делом не застал… за этим, за самым…

— Это нехорошо! — пробасил «поп», но тут же замолчал под яростным взглядом Песьего Лекаря.

— И то она отпираться пыталась! — продолжил тот. — Только какое уж там, если все прямо на глазах! Я ослеп, озверел, полез драться, только этот, милиционер ее, крепче оказался, отколошматил меня и еще задержание оформил, как бы за хулиганство. И так и повелось — чуть что, приходит с дружками, меня в отделение уволакивает, а сами с ангелом моим развлекаются…

Он немного помолчал. Одноглазый пес поднял голову и тихонько зарычал — видимо, требовал продолжения. Продолжение немедленно последовало.

— В общем, до того они меня довели, — с тяжелым вздохом продолжил Песий Лекарь, — до того довели, что запил я по-черному… дня не проходило, чтобы не напивался… А потом взбрело мне в голову убить свою жену, ангела своего бесстыжего…

— Это нехорошо, — вклинился «поп». — Ибо сказано: не убий…

Но он тут же замолчал под тяжелыми взглядами окружающих. Даже Малахай шикнул на него:

— Не мешай человеку! Не перебивай его! Больно жалостно рассказывает!

— Проснулся я как-то ночью, лежу рядом с ней и думаю — взять подушку, на личико ей положить да придержать маленько — вот и вся недолга… и кончатся все мои мучения раз и навсегда… Да только послушал, как она во сне дышит — ровненько так, легонько, тихо, будто ребенок малый… и волосики светленькие от дыхания колышутся… и не смог, не сдюжил!

Он снова сделал паузу и продолжил другим голосом — злым, надтреснутым:

— А на следующий день все так и так кончилось. Встретил меня на улице тот милиционер, теткин племянник, и отмутузил так, что дух из меня вышиб, сознания лишил да в подвал скинул. Едва я очухался, до следующего утра в том подвале пролежал. Чудо, что крысы меня там не сожрали. Видно, на то и был у него расчет. Думал, что я уж оттуда живой не выберусь. Кое-как встал, до дома добрел — а дверь заперта, и ключом моим ее не открыть. Видно, что замок поменян. Стал я звонить, стал стучать, а жена через цепочку спрашивает, кто я такой и чего мне надо. Я ей: «Лизочка, ангел мой, ты что же такое говоришь? Я ведь муж твой законный и в этой квартире согласно прописке проживаю!» А она в ответ: «Что это вы такое говорите, мужчина, зачем меня расстраиваете? Мой муж законный вчера по пьяному делу трагически скончался и больше ни здесь, ни в каком другом месте проживать не может!» И через дверь показывает мне свидетельство о смерти. Все чин чином — фамилия моя и прочие инициалы, и печать снизу фиолетовая.

Ну у меня в глазах от такой информации потемнело, я на дверь-то кинулся, думал — в щепки разнесу, доберусь до нее и сделаю, что ночью собирался… Да только где там! Руки отбил, а больше ничего! А она, Лизочка-то, от двери отскочила и кричит: «Анатолий! Иди скорее! Тут псих какой-то на нашу жилплощадь ломится!»

И вышел в коридор тот милиционер — в длинных сатиновых трусах и в майке, в уголке рта папироска и на морде скука смертная нарисована. Посмотрел он на меня и говорит: «Сам все поймешь, или надо тебе еще раз в доступной форме все растолковать?»

Тут я понял, что жизнь моя кончена и что то свидетельство о смерти, что она мне через дверь показывала — самое что ни на есть подлинное, и взаправду я накануне помер, помер окончательно и бесповоротно, а тут, перед дверью, одна пустая оболочка болтается, нервы людям портит. Развернулся я и пошел прямым ходом к реке, вот к этой самой. Хотел в нее сигануть, чтобы привести все дело в согласие с документацией. Если уже свидетельство о смерти оформлено, то нечего мне больше среди живых людей делать.

Совсем уже я собрался в реку, да тут услыхал, будто плачет кто. Как будто ребенок маленький.

Что такое, думаю, что за история? Откуда бы тут ребенку без присмотра взяться?

Пошел на этот звук и вижу — щенки лежат, камнем зашибленные. Трое насмерть, а четвертый еще живой, он-то и скулит, будто плачет. И стало мне его жалко. Думаю, хоть кому-то от меня польза будет. Выхожу его, а уж потом в реку…

Я все-таки врач, хоть и человеческий. А щенок — он не так уж от ребенка отличается, только что заживает на нем все быстрее. Правду говорят — как на собаке. Сумел я его вылечить, только один глаз не уберег, а пока лечил, топиться-то и передумал. Зачем, думаю, топиться, когда есть при мне душа живая? Да и он ко мне с тех пор привязался… так и живем с тех пор вместе.

Одноглазый пес поднял голову и негромко рыкнул, будто подтверждая рассказ хозяина.

— Это что за история! — ревниво пробасил «поп». — Это история самая обыкновенная! Через грехи человеческие кто же не претерпел? Вот у меня по-другому было, я напрямки от самого диавола пострадал, от врага рода человеческого!

Ответом ему было молчание, и «поп», приняв его как одобрение, продолжил:

— Был я еще совсем молодой, только семинарию закончил, только меня на приход назначили, попадья у меня была хорошая — кровь с молоком, веселая, что ей ни скажи — все смеется, и готовить хорошо умела, особенно постную пищу… щи постные так сварит, что просто объедение, а уж кисели — вообще слов нет! В общем, все бы хорошо, живи — не хочу, да только завелся в церкви у меня нечистый!

— Прямо-таки сам нечистый? — недоверчиво переспросил Малахай. — Не много ли тебе чести?

— Прямо-таки сам! — гордо подтвердил «поп». — А почему так получилось, сейчас вам расскажу.

Церковь мою построил один старый бандит, по обету. Ох и много грехов на нем было! Судили его за эти злодеяния, и он зарок дал, что если его оправдают, выстроит он непременно церковь. Ну и оправдали. То ли правда обет подействовал, то ли денег дал кому надо, только не обманул, выстроил он эту церковь. А в грехах своих не раскаялся, думал — и так сойдет. Но грехи-то — они и есть грехи, и никакими деньгами от них не откупишься, так что, поскольку ту церковь нераскаявшийся грешник построил, то и поселился в ней отец всяческого греха, враг рода человеческого. И стал он мне что ни день во всяких видах показываться… Как войду в церковь, так непременно его увижу — то кошкой черной, то козлом обернется, то собакой самого непотребного вида… вот вроде твоей этой псины!

Лохматый одноглазый пес недовольно заворчал и на всякий случай продемонстрировал огромные клыки.

— И ведь ничего враг не боялся! Я уж и перекрещусь, и водой святой побрызгаю, а ему все без разницы! Даже когда принес освященную икону святого Варфоломея, который против всяческих видений верный помощник, и то не помогло! Один батюшка знакомый обещал достать щепку от гроба святого Пантелеймона. Очень я на ту щепку надеялся, да не выгорело дело: другой ее перехватил. — Рассказчик сделал выразительную паузу, чтобы все присутствующие могли оценить его слова. — Я уж в епархию жалобу написал, — продолжил он, — просил, чтобы в другой приход меня перевели, что сил моих больше нету терпеть козни диавольские, а мне ответствовали, что нечего попусту власти беспокоить, нечего свои заботы на занятых людей взваливать, а надобно жизнь вести примерную да праведную, особливо же от винного питья строго воздерживаться!

— А ты, значит, не воздерживался? — осведомился Малахай. — Ну так оттого тебе и виделись все эти козлы да собаки! Мне вот иной раз еще не то привидится… Тут как-то жабу видел рогатую, а другой раз — собака в пальто померещилась… в настоящем пальто, клетчатом, да с карманами, прямо как человек!

— Не скажи! — «Поп» опасливо понизил голос. — Я уж без ста грамм и в церковь-то войти боялся! Так, коли примешь для храбрости — так оно вроде и ничего… А потом уж и это помогать перестало, все одно он меня видениями изводил! — Он немного помолчал и продолжил: — А однажды-то он что удумал, нечистый-то! Я пришел в свою церковь обедню служить, а он уж там — служит в моем виде! И все облачение мое напялил, и даже лицом на меня похож! Я крестным знамением себя осенил, пошел на него, хотел изгнать врага из храма, в волосы вцепился, принялся его таскать… Да он сильнее меня оказался, только синяков мне наставил, да к тому же прихожане мои меня же и изгнали… видать, и им нечистый глаза отвел! Побежал я домой, смотрю — а он уж там сидит, в натуральном моем виде, а попадья моя его клюквенным киселем угощает, самым моим любимым, и шуткам его смеется! Тут уж меня такой страх взял, такое несусветное томление — никаких моих сил терпеть не осталось! Бросил я все — и приход свой, и попадью, оставил все ему, врагу рода человеческого, и сбежал оттуда куда глаза глядят! Вот теперь тут, с вами, овцами недостойными, якшаюсь, слово Божие среди вас несу! — Он широко перекрестился и гулким басом провозгласил: — Чтоб они сдохли!

— Ну наслушались сказок, пора на боковую! — объявила Халява Панкратьевна, поднимаясь со своего ящика.

Бомжи зашевелились, поднялись со своих мест и двинулись неровной цепочкой вслед за повелительницей. Сергей растерянно огляделся и побрел в ту же сторону.

Миновав заросли густого кустарника, они оказались на маленьком заброшенном кладбище. Тут и там из черной весенней земли торчали покосившиеся кресты и каменные надгробия. Каменный ангел с отбитым носом держал в руке опущенный факел, напротив него возвышалась гранитная пирамида с едва различимой надписью, сообщающей, что под этим надгробием покоится прах девицы Ефросиньи Сапегиной, скончавшейся в тысяча восемьсот двенадцатом году девяноста двух лет от роду.

Сгущались сумерки, на землю опускался туман, и Сергея охватило тоскливое гнетущее чувство.

— Куда это мы идем? — спросил он Песьего Лекаря, невольно понизив голос.

— На место нашего пребывания, — ответил тот туманно.

Из сгущающихся сумерек темным пятном проступило массивное возвышение, огражденное высокой ржавой решеткой. Халява Панкратьевна подошла к калитке, отвязала веревку, которая эту калитку придерживала, и вошла за ограду. Вся компания послушно проследовала за ней.

Перед ними оказался вход в склеп.

— Неужели мы туда полезем? — испуганно прошептал Сергей, схватив за плечо своего спутника.

— А что такого? — Песий Лекарь пожал плечами. — Все лучше, чем под открытым небом ночевать! Ни дождь тебе не повредит, ни ветер не продует… Мы тут давно уже обретаемся!

— Но там же… там же покойники?

— А что нам покойники? От покойников никакого зла уже не ожидается, они все, что могли, уже при жизни сделали, так что теперь гораздо безопаснее, чем живые.

Бомжи один за другим, пригнувшись, пробрались в склеп, и Сергею ничего не оставалось, как последовать за ними.

Внутри было довольно просторно, и хотя сыро и зябко, как и должно быть в склепе, но все же не так холодно, как на улице.

Кто-то из бомжей зажег самодельный светильник, и Сергей смог оглядеться.

В склепе на продолговатых возвышениях стояли несколько каменных саркофагов с полустертыми надписями на крышках. Судя по этим надписям, в склепе покоились останки членов богатого купеческого семейства, похороненные в конце девятнадцатого столетия и в начале двадцатого. Были тут купцы и первой, и второй гильдии, и почетные граждане.

В углу склепа была свалена огромная груда засаленного тряпья — должно быть, бомжи натаскали ее за долгое время. В эту-то груду и зарылись все пришедшие. Сергей тяжело вздохнул и тоже устроился на куче тряпья, кое-как укрывшись сверху несколькими драными мешками. Под боком у него возился одноглазый пес, и от него было теплее и спокойнее на душе.

Маркиз поднялся на пятый этаж с детства знакомого дома в Апраксином переулке и нажал кнопку дверного звонка.

За дверью раскатилась тревожная трель.

Затем наступила тишина.

Леня позвонил еще раз, и с тем же нулевым результатом.

«Что за черт, — подумал Леня, — куда это Толю черти унесли? Ведь договорились же, что он будет сидеть здесь безвылазно, чтобы не рисковать и не подставляться!»

Он хотел уже развернуться и отправиться восвояси, но вдруг расслышал за дверью едва различимый шорох.

В квартире явно кто-то был.

— Толян! — проговорил Маркиз, прильнув к двери. — Ты дома?

— Это ты, что ли, Леня? — донесся из-за двери свистящий шепот.

— Ну я! — сознался Маркиз. — А ты кого ждал?

Из-за двери явственно донесся громкий вздох, загремели замки, и дверь приоткрылась.

В узкую щелку высунулась рука, втянула Маркиза внутрь, и дверь за ним тут же захлопнулась.

— Точно, ты! — с явным облегчением проговорил Анатолий, заперев дверь на все замки и повернувшись к Маркизу. — А я, понимаешь, в глазок гляжу — вроде ты, а вроде и не ты! Знаешь, как в нем все лица перекашиваются — нипочем не узнаешь! Помнишь, как раньше были «комнаты смеха» с кривыми зеркалами…

Анатолий замолчал и еще раз придирчиво оглядел Маркиза.

— Ты как — не раненый? — спросил он с опаской. — Помирать не собираешься?

— Да вроде пока в ближайших планах такого не было, — удивленно ответил Маркиз. — А почему это ты так беспокоишься о состоянии моего здоровья?

— Да тут, понимаешь, пришел один… — неуверенно ответил Зевако. — Я его впустил, а он тут же того… дал дуба!

— Как это? — Маркиз удивленно завертел головой в поисках свежего трупа.

— Да ты не переживай, — успокоил его Анатолий. — Я его уже того… пристроил.

— Господи! — Маркиз схватился за голову. — Давай-ка все подряд и медленно, а то у меня от твоих новостей уже натурально морская болезнь началась.

— Ну пойдем тогда на кухню, — предложил Анатолий, — ты сядешь, послушаешь…

— Да уж, я лучше действительно сяду! — согласился Леня и отправился следом за приятелем на кухню Валентина Хруща.

Квартира у Хруща была очень просторная, поэтому путь до кухни оказался достаточно долгим, чтобы Маркиз взял себя в руки и успокоился. Удобно устроившись в легком стильном кресле из хромированных трубок, он с ходу строго осведомился:

— Во-первых, зачем ты кого-то впустил в квартиру? Мы с тобой как договаривались — ты сидишь здесь тихо, как мышка в норке! Сам без особой надобности не высовываешься и к себе никого не впускаешь!

— Ну да, — перебил друга Анатолий, — а он стучал, звонил, как ты сейчас… Знаю, говорит, что ты здесь! Открывай, говорит, Валега! Уже соседи начали вылезать… Что мне оставалось? Через пять минут на лестнице начался бы несанкционированный митинг…

— Ну ладно, — согласился Маркиз, — значит, впустил ты его…

— Ну да, я его впустил, а он тут же и помер…

— Прямо сразу? — недоверчиво переспросил Леня. — Ни слова не успел сказать?

— Ну почему же ни слова? — Анатолий наморщил лоб, припоминая. — Я ему, значит, говорю — в больницу тебе надо, а он — какая больница… видишь же — огнестрел у меня… никак нельзя мне в больницу… ты, говорит, не беспокойся, я за собой хвоста не привел… Ну а потом бредить начал. И после уж помер.

Затем Анатолий подробно рассказал, как он избавился от трупа, как вынес его из дома в холодильнике…

— То-то я смотрю — чего-то на кухне не хватает! — сообразил Маркиз, глядя на то место, где прежде стоял огромный морозильный агрегат. — Вот Хрущ удивится! А потом куда ты его дел?

Анатолий скромно потупился и рассказал, как отвез холодильник вместе с трупом на дачу директора цирка Щекотило.

Эту деталь Маркиз горячо одобрил.

Он представил, как Щекотило, приехав по весне на дачу, обнаружит там холодильник с его содержимым, и искренне порадовался.

— А кто это был, так я и не понял! — закончил Анатолий свое повествование.

— А хоть как он выглядел-то? — поинтересовался Маркиз.

Он сам не знал, для чего задает этот вопрос — так, на всякий случай поинтересовался внешностью загадочного человека, который заявился в квартиру Хруща только для того, чтобы умереть.

Анатолий Зевако, при его цирковой профессии «артист-трансформатор», обладал прекрасной памятью на лица и очень подробно описал своего таинственного гостя.

— Мужчина небольшого роста, — сообщил он, — плотный и коренастый, волосы короткие, рыжеватые. Плечи широкие, покатые, короткая толстая шея…

Маркиз внимательно слушал описание и с каждым словом все больше настораживался.

Это описание полностью совпадало с описанием того мужчины, который встречался с покойной Маргаритой Михайловной в музее писателя Панаева. И который снова приходил в этот музей на следующий день…

— Вот те на… — произнес он, выслушав Анатолия.

— Что, никак, знакомый? — заинтересовался Зевако.

— Не то чтобы знакомый… — протянул Маркиз.

В голове у него выстраивалась цепочка загадочных событий.

Маргарита Михайловна, жена Окуня, вызывает своего любовника Сергея Евсюкова в офис фирмы. Вызывает не на любовное свидание. Ей нужно забрать что-то, что она прятала в террариуме у черепахи.

Забрав этот таинственный предмет, она расстается с Евсюковым и отправляется в музей Панаева, где у нее назначена еще одна встреча — с рыжеватым типом явно уголовного вида. Ему-то она и передает тот предмет, который забрала из террариума.

После этого она возвращается домой, и там ее убивают.

А ее уголовный знакомый через день снова появляется в музее Панаева. Спрашивается, для чего? Он явно не похож на человека, которого вдруг обуяла тяга к культуре!

После этого странного визита его тоже, как выяснилось, убили. То есть ранили, и он успел добраться до квартиры Валентина Хруща… Опять-таки, спрашивается, зачем? Чтобы умереть на руках у своего знакомого?

И еще один вопрос: куда в итоге подевался тот загадочный предмет, из-за которого так суетилась Маргарита?

Не для того ли рыжий уголовник пришел перед смертью к Хрущу, чтобы рассказать ему что-то очень важное?