Алмазы - навсегда

Кольцо

Девочка сидела на стуле сгорбившись, сжав тонкие запястья коленями. Пышное шелковое платье наверняка изомнется, но никто не станет ругать девочку, даже отец не посмеет сделать замечания. Богатое платье лишь подчеркивало болезненность своей маленькой хозяйки, ее навсегда равнодушное лицо, так и не оживившееся при появлении старика в старомодном черном сюртуке.

— Здравствуй, детка! Почему ты одна сегодня? Или Жужа взяла выходной, и чаепитие отменяется? — Старик избежал преувеличенно бодрого тона, которым говорят с больными, но девочка все равно отвечала обиженно:

— Господин Генрих, вы же прекрасно знаете, что у Жужи не бывает выходных, ни у кого в этом проклятом доме не бывает выходных, включая отца. Вы хотите сказать мне, что я не справлюсь, не сумею напоить вас чаем. Это не так, я могу гораздо больше, чем они, — девочка повела подбородком, слишком длинным и тяжелым для ее съежившегося лица, в сторону двери, — чем все они предполагают. Но это хорошо, не надо, чтобы они знали обо мне правду. Ведь вы тоже предпочитаете, чтобы о вас не знали ничего настоящего?

— Моя дорогая Шаролта, ты совершенно права, — серьезно согласился старик, — но сказать по-немецки «не знали ничего настоящего» нельзя, слишком вычурно звучит. Хотя ты делаешь поразительные успехи в языке.

Говоря так, старик быстро оглядел комнату даже подошел к двери, ведущей в спальню, постоял секунду-другую и, не обнаружив ничего, что показалось бы ему подозрительным, уютно устроился на диване, подоткнув под спину кожаную подушку.

— Вы забыли, что моя мама говорила по-немецки. Пусть они считают, что я ничего не могла запомнить, но мне исполнилось два года, когда мама умерла, а в два года уже можно соображать. Мама умерла сразу после падения той, предыдущей республики. Но эти события не связаны, это была частная смерть, так говорит отец, это было последнее частное событие в нашей семье, девочка визгливо рассмеялась, но тотчас остановила себя. — Жужи нет, потому что сегодня особенный день, сегодня мне исполняется пятнадцать с половиной лет, и отец разрешил мне провести день по своему усмотрению. Конечно, я попросила позвать вас, а потом строго-настрого наказала, чтобы в моих комнатах не было, кроме нас, ни одной живой души, даже душки доктора. В конце концов, есть телефоны, они натыканы по всему дому, вплоть до гардеробной. Жужа принесет поднос и немедленно уйдет, а мы будем пить чай с печеньем и пирожными. Для вас есть еще и кагор, того дивного цвета, что так ценится в Трансильвании, — девочка подняла руки к вискам. — Как тяжело, оказывается, беспрерывно говорить, у меня закружилась голова. Это у всех так? Вам, должно быть, трудно рассказывать мне длинные истории, у вас тоже головокружение от этого?

— Помолчи, детка, не надо утомляться. Я помогу тебе накрыть стол, старик с легким вздохом сожаления покинул уютный диван, подошел к больной и положил ей на лоб свою иссохшую кисть. — Голова сейчас пройдет, без капель пройдет. О чем рассказать тебе сегодня? Какую тему ты избираешь? — Старик сжал виски девочки большим и средним пальцами, слегка помассировал и приготовился проделать пассы другой рукой, но его подопечная неожиданно и резко вскочила, оттолкнув его. В ярком свете переливающейся громадной люстры сверкнул голубой камень на руке старика.

— Все прошло, — девочка пристально посмотрела на учителя, глаза у нее заслезились от напряжения. — Я сама, я сама справлюсь с собой. Я знаю, что вам сказал отец. Дело совсем не в немецком языке, конечно, немецкий сейчас нам всем пригодится, но вы же видите, я говорю совершенно свободно, не хуже, чем на родном наречии. Отец просил вас вести со мной развивающие беседы, он, конечно, не сказал, сколько учителей перебывало в этом доме и, разумеется, не упомянул, чем педагогические неудачи для некоторых из них закончились. На самом-то деле, он не собирается меня ничему учить, он считает, что это совершенно бессмысленная затея, ведь я — ненормальная. Я же ничего не могу запомнить и повторить, я же — вот, — девочка опять села, слегка развела колени, опустила руки, сгорбилась и уставилась в пространство мутным, ничего не выражающим взглядом, — вот, — ее лицо с трудом выбиралось из плена, глаза сфокусировались на учителе, опять заслезившись, — они и не узнают меня другой, зачем? Так лучше для всех. И те, предыдущие учителя, получили, что заслуживали. Они чересчур охотно согласились с отцом, кому-то из них были нужны деньги, кому-то безопасность и свобода, какая разница. Но вы — вы другое дело. Вы сразу догадались, что со мной все в порядке, вы меня раскусили, вы первый человек, кроме мамы, который говорит со мной нормально. Я люблю вас, господин учитель! Только при вас я чувствую в себе достаточно желания, чтобы жить, правда-правда, при вас я всегда испытываю прилив сил, мне двигаться легче, говорить легче.

Девочка, действительно, быстро заходила по комнате, склонив голову к плечу. Видимо она услышала шаги в коридоре, потому что внезапно подошла к двери, сильно толкнула створки и отскочила в сторону, тотчас преобразившись в вялое бледное растение.

Горничная в светлом платье и кружевном передничке внесла тяжелый поднос, слегка испуганно и настороженно глядя на хозяйку: — Барышня, вам пора принять капли, а я пока накрою на стол, — только после этого обратилась к гостю. — Здравствуйте, господин Генрих!

Девочка заговорила резким неприятным голосом: — Оставь поднос, Жужа, и иди, разве отец не предупредил тебя?

— Но, барышня…

Девочка подняла руки к голове, забормотала невнятно и торопливо, левое плечо у нее задергалось. Горничная отступила:

— Я ухожу, уже ушла, не волнуйтесь, пожалуйста, не волнуйтесь.

Створки двери закрылись, словно сами собой. Девочка опустила руки и рассмеялась. Старик тем временем снял салфетку с подноса и быстро высыпал белый порошок в бокал с зеленоватой жидкостью.

— Детка, капли лучше все-таки принять.

На руке его, когда он передавал бокал своей странной ученице, снова сверкнул голубой брильянт.

— Да, конечно. Мне нравится пить капли с вами, они приобретают особый вкус, как и весь мир — с вами, и потом, после, мне часто делается так весело и легко. Отец очень доволен. Да, вы спросили, какую тему я сегодня избираю. Сейчас скажу, после того, как мы выпьем чай, сегодня заварили на травах, вам понравится. Но я что-то очень много болтаю сама, а ведь мне есть о чем спросить учителя в этот особенный день, — последние слова она выделила голосом. — Пожалуйста, подойдите к бюро в том углу, достаньте коричневую шкатулку, там подарок для вас, сегодня я хочу сделать вам подарок в честь моего дня рождения, — девочка как-то странно усмехнулась.

Пока старик исполнял ее просьбу, отвернувшись к старинному бюро, пока искал шкатулку, она успела извлечь из складок парадного платья флакон темного стекла и вылить его содержимое в чашку с чаем. Старик вернулся к столу и открыл шкатулку, глаза его загорелись:

— Моя дорогая Шари, я не смогу принять столь щедрый дар, увы, мне придется рассказать твоему отцу. Это очень дорогой и крупный камень, я даже не предполагал, что в вашей стране есть такие алмазы. Ты знаешь, ведь все крупные алмазы известны и имеют собственные имена. Так что придется нам признаться твоему отцу, он не будет сердиться и вернет камень на место, немедленно.

Но глаза и пальцы господина Генриха говорили нечто прямо противоположное его словам. Сделав над собой усилие, старик положил алмаз в шкатулку, взял чашку и выпил чай не отрываясь.

— Да, действительно, у этого чая приятный вкус. Но я, пожалуй, предпочту кагор на будущее. Вопрос о камне закрываем, вне всякого сомнения. Итак, о чем мы с тобой будем вести речи?

Щеки больной порозовели, в глазах появился блеск, весь ее вид свидетельствовал о слабом наркотическом опьянении. Она заговорила без обычной растяжки гласных и без внезапных пауз: — Об этом камне, ладно, пока забудем, но вы расскажите мне о вашем камне, том, что у вас на пальце. Я слышала, голубые алмазы носили отравители. А как к вам попал такой алмаз? Поверьте, мне очень важно знать, жизненно важно.

Старик испытующе посмотрел на Шари, что-то решая про себя, но отвечать начал без запинки, тотчас: — Это не секрет. Кольцо перешло ко мне от одной несчастной русской графини. Это случилось очень давно, когда я был не намного старше тебя, и пальцы у меня были такие же стройные и тонкие. Она умирала оставленная всеми, преданная друзьями и почитателями, оболганная. Кроме меня, помощника фармацевта (я говорил тебе, что жизнь моя складывалась довольно прихотливо, не всегда я был учителем языков, как не всегда был стар), никого не оказалось рядом с нею в последнюю для нее ночь. У нее не нашлось денег на настоящего врача, а я еще днем принес ей сердечные капли из аптеки, да так и остался, видя, к чему идет дело.

— Она была красива? — неожиданно ревниво спросила девочка.

— Ну что ты, куда ей до яркой красоты женщин твоей страны; там, на севере, все кажется бледнее. Скажем, она была типичной представительницей того времени и того типа женщин, которые считались красивыми, но время проходило, и от их обаяния не оставалось и следа. Я провел всю ночь около ее постели, держал ее за руку, слушал, как она бредит, и ничего не мог для нее сделать.

— Неужели в той стране не было бесплатных врачей, ведь к умирающим обязаны приходить. А у нас есть бесплатные врачи, отец говорил, — девочка не сомневалась в правдивости слов учителя, но удивлялась.

— Ты забываешь, что это случилось очень давно, посмотри, как я стар, прошло более полувека, в те времена все было по-другому. Бедная графиня пришла в себя незадолго до самой кончины, сняла кольцо, одела мне на палец со словами: — Пусть тебе оно послужит лучше! — и отошла. Я закрыл ей глаза, попытался кольцо снять, чтобы не подумали, будто я украл его, но проклятое кольцо не снималось, ее пальцы были тоньше моих. Я намыливал руки, пытался продеть под кольцо шелковую нитку — все бесполезно, только распух палец. Пришлось бежать из гостиницы, оставив ее одну и в смерти, присоединившись к тем, которые предали ее раньше. После я пытался навести справки, но единственная родственница, приехавшая из России, передала все права на наследство какому-то барону, который так и не появился. Кому отошли ее скудные пожитки, я не знаю, а скорее всего, гостиничные горничные просто выкинули их на помойку или отдали старьевщику. Барона разыскивал не один я, полиция также интересовалась им, но, как и я, безуспешно, он потерялся во времени. А кольцо с тех пор со мною, я так и не сумел его снять, да и хранить его мне было негде, на руке — самое надежное место. Постепенно оно вросло в палец. Нельзя посчитать воровством случайный нечаянный подарок, хотя и говорили, что кольцо украдено. Я не стал афишировать желание и каприз русской графини на пороге смерти, а вскоре уехал из того города и даже из страны. Языки мне всегда давались легко, как и тебе, детка. Странно, как хочется спать. Твой травяной чай не обладает снотворным действием?

— Напротив, тонизирующим. Посмотрите, на меня он действует возбуждающе. Но я бы хотела еще услышать о кольцах отравителей. Я знаю, есть такие кольца с ядом; пока яд внутри, алмаз имеет голубую окраску, когда яд использован, алмаз краснеет.

Девочка больше не выглядела больной, обычная живая и любознательная девушка-подросток. Глаза ее обрели ясность, черты лица — энергию, лишь подбородок неизменно тяжело выделялся на ставшем почти красивым лице ее.

— Ты удивительно много знаешь, возможно, как раз благодаря отсутствию систематического образования. Ничего страшного, что ты перепутала очередность изменения цвета камня. Брильянт, ограненный алмаз, издавна считается могущественным талисманом, и ядом считается сам алмазный порошок. Алмаз нейтрализует действие магнита, не поддается ударам молота, но легко размягчается в козлиной крови, дарует своему владельцу неуязвимость и привлекает сердца. Перстни с ядом изготавливались во все времена и во всех странах, но только в Персии научились помещать яд под алмазом таким образом, что камень приобретал розовый оттенок; оттенок воды, в которую падали капли крови, оттенок страшной тайны. Если отравитель использовал кольцо, то есть высыпал яд в чей-нибудь бокал, камень мгновенно голубел, обретая цвет чистого неба, цвет невинности. Мое кольцо давно использовано, если только сей алмаз не имеет голубой окраски от природы, что гораздо более похоже на правду, хотя и не так романтично.

Старик говорил все медленней, с явным трудом поддерживая себя в вертикальном положении на диване.

— Как странно, что я перепутала, — задумчиво пробормотала Шари, обычно, если я что-нибудь запоминаю, то уж насмерть. Вероятно, мне неправильно рассказали. Господин Генрих, пройдемте в мою внутреннюю комнату, я должна вам показать еще одну шкатулку, вы не забыли, что сегодня особенный день? А может быть, и последний такой день. — Она встала и, поддерживая учителя, увлекла его в другую комнату.

— Да, милое дитя, мое любимое дитя, самое особенное из всех моих учеников, может быть это и последний день, — старик бормотал, как прежде Шари, но на середине дороги пришел в себя. — Куда ты ведешь меня, детка? Я отчего-то засыпаю на ходу. Только не сажай меня в мягкое кресло, тогда я точно усну, что же это со мной происходит? Да, мы говорили о кольцах. Подобное кольцо принадлежало одному русскому князю, который совсем недавно умер в Париже, бедняжки, они все отчаянно страдают от ностальгии. Но то кольцо было так же использовано, еще прадедом князя, который и не князем был, а мурзой. Русская царица дала ему титул, лишив за то вкуса к жизни, и бедный татарин отравил сам себя, хотя разумней было бы….

Старик привалился к спинке кресла, рот его приоткрылся, он тихо, заговорщицки, захрапел.

Девочка некоторое время смотрела на спящего с изрядной долей нежности и любопытства, потом заговорила негромко, слегка нараспев, не делая пауз между предложениями, иногда перескакивая с одной мысли на другую совершенно естественно, как будто это было заранее условленно меж ними: не говорить связно.

— Я люблю вас, господин Генрих, не за тот белый порошок, который вы украдкой подсыпаете мне в капли, хоть мне от него и делается весело и легко. Я хочу, чтобы вы оставались со мною всегда, чтобы вы приходили всегда. А отец сказал, что после сегодняшнего дня я вас больше не увижу, и сегодня-то — только в честь моего дня рождения… Они хотят арестовать вас, я поняла, сколько бы отец ни говорил о вашем скором отъезде. Если бы не господин Габор. Он жил в Париже. Ему лет сто, не меньше. Может быть, я и напутала с цветом алмаза. Отец принимает господина Габора чаще прочих визитеров, ему лестно, что тот из старинной семьи. Отец расстраивается из-за собственного происхождения, как будто это имеет значение. Да господина Габора давно бы убили, если бы не наше покровительство. Я знаю, они удивляются, что я получилась такая, понятно, если бы мы были настоящими аристократами, тогда не обидно, аристократы все вырожденцы. Но, кстати, о маме я почти ничего не знаю. А капли я украла у Жужи, это оказалось очень легко. Я накапала вам сорок капель, мне капают всего по пять, когда я нервничаю; сорока, я думаю, хватит, чтобы вы проспали все то время, которое мне нужно для исполнения задуманного. Этот господин Габор рассказал, как в Париже чуть не поймали одного барона, то есть, не известно, барон он был или нет, но он воровал алмазы у тех, у кого они были, и когда его подкараулили, не помню как, он просто исчез, чтобы потом объявиться в Ницце, но там уже знали все, и там ему не повезло, он почти ничего не украл. Ваше кольцо с голубым алмазом. По кольцу барона и узнавали. Говорят, он менял внешность, но кольцо оставалось, оно не снималось с пальца. Если бы не голубой алмаз, пусть был бы простой, белый, как вода, барон легко бы обманул их, но он не мог добровольно расстаться с камнем, такой камень дороже жизни, я могу это понять, вы тоже мне дороже жизни. Все, что вы рассказали о русской графине, я слышала, но совсем, совсем по-другому; господин Габор — вы уже догадались, в чем он вас подозревает? — рассказывал. На самом-то деле, абсолютно безразлично, правду вы говорили или нет, потому что я хочу, чтобы вы остались со мной, и если кольцо помехой тому, то кольца не будет. Они не посмеют, кольцо единственная привязка. Алмаз отца — вот он, уже не в шкатулке, а в вашем жилетном кармане, я сразу заметила, вам было не устоять, — я положу на место. Тоже доказательство, что вы знали и не взяли, что вы не тот, за кого они вас принимают, они ошиблись. А если, вы останетесь в моей комнате на неделю, если получится, тогда мы сможем разговаривать всю неделю. Но лучше по-старому: вы рассказываете, а я слушаю. А то уж очень голова гудит от собственного голоса. А если не на неделю, а навсегда? Отец не будет возражать. Он мне никогда не возражает. А если не отец, то больше и некому, они же все его боятся, ну, вы знаете. Сейчас, одно мгновение, немного придется потерпеть, конечно. Но вы спите, так что не страшно. Проснетесь, а все уладилось. Алмазом придется пожертвовать, я его спрячу. Знаете где? Там, где я все прячу, не найдет никто. А мне и не надо доставать, достаточно того, что я знаю, где. Брошу в Тису, слышите, она журчит под самым окном. Сейчас, мой дорогой, я быстро, не бойтесь.

Старик очнулся от невыносимой боли и собственного крика. Он забыл, что может быть так больно. Кровь заливала сюртук и кресло. Старик поднял руку к глазам, кольца с алмазом на пальце не было, не было и самого пальца. Шари стояла напротив, с улыбкой облегчения на устах, никогда он не видел у нее такого умиротворенного, счастливого выражения.