Алракцитовое сердце. Том II

Глава первая Братство раскаявшихся ​

Путь в пятьдесят верст до большака занял два дня, в которые не произошло, по счастью, ничего примечательного. До ближайшего городка со странным названием Нелов оставалось, согласно карте, еще чуть больше, но уже не звериными тропами, а разбитой, запруженной людьми и повозками широкой дорогой. Чародей посчитал нужным не выходить на нее сразу, а сперва понаблюдать с пригорка у обочины.

После лесной тишины открывшееся зрелище неприятно поражало. Люди шли в обе стороны, но к северу двигались в основном только солдаты в мундирах армии короля Вимила, сопровождавшие возы с продовольствием и сеном, а на юг тянулся, лишь изредка прерываясь, бесконечный человеческий ручеек. Тут были и пешеходы, тащившие свой скарб на себе или на волокушах, и крытые фургоны, сопровождаемые богато разодетыми всадниками, и одетые в крепкую кожу торговцы, командовавшие целыми процессиями из трех-четырех тяжело нагруженных телег под охраной разбойничьего вида мужчин с ружьями или палашами, притороченными к широким поясам. Беженцы двигались к переправе, в которую через тридцать верст к югу упирался большак.

— Сражения за эти земли еще не было, — одними губами произнес Голем. — Но никто не сомневается в скором поражении.

— С чего ты взял, что не было? — так же шепотом спросил Деян.

— Иначе не тащили бы столько груза, а бежали бы, теряя башмаки. Страху было бы поболее.

Деян недоверчиво покачал головой: на его неискушенный взгляд, все эти люди с серыми от усталости и пыли лицами и так были достаточно напуганы; каждый спешил поскорее добраться до переправы, отчего на дороге постоянно возникали стычки. Сразу после того, как Голем расположился на пригорке, перегруженная четырехколесная телега попыталась объехать плетущуюся пешком семью со множеством — от мала до велика — детей, но застряла в глубокой выбоине и тем самым преградила путь армейскому возу.

Хозяин телеги, неопрятный чернобородый мужик, принялся орать на тощую рыжую кобыленку и на всех подряд, требуя вытащить груз, и замолчал, лишь когда офицер ударил его кулаком по лицу. Четверо солдат споро распрягли кобылу и столкнули телегу в канаву. Опомнившийся мужик, лебезя и унижаясь, умолял «служивых господ» не губить добро и предлагал заплатить за помощь, но офицер, сухопарый и совсем еще молодой человек в чине капитана с аккуратно подстриженными усами и бородкой, только сильнее разозлился:

— Нам твоих денег не надо, трус! — Его красивое лицо исказилось от гнева. — Разбегаетесь, как тараканы… Я бы вас, подлецов, вешал! А ну, пшел!.. — Он замахнулся еще раз, и торговец, униженно бормоча извинения, бросился ловить напуганную лошадь, которую кто-то в суматохе огрел по крупу.

Не успел армейский воз отъехать на два десятка шагов, как стайка детей, с которой все началось, набросились на опрокинутую телегу. Капитан было вернулся — но маленькие воры уже разбегались во все стороны, прижимая к груди разноцветные тряпки, мешки и шкатулки, а взрослых давно и след простыл.

Все произошло столь быстро и слаженно, что вызывало сомнения в случайности происшествия. Несчастный торговец, наконец, поймавший свою кобылу, причитал и скулил. Капитан, не глядя больше на него, пошел догонять своих людей, устало подволакивая ноги.

— Кое-что в мире не меняется, — сказал Голем. Джибанд проворчал что-то неодобрительное.

«Вот ведь люди…»

Деян отвернулся. Ему вдруг остро захотелось домой.

Чародей говорил тихо, но стоял не таясь, и Джибанд возвышался над дорогой, как скала; однако никто не обращал на них внимания, хотя один из мальчишек пробежал совсем рядом.

— Простая штука, — охотно объяснил Джибанд на вопрос Деяна. — Сосредоточься, как мастер учил, и представь, что ты — камень. Маленький камень на земле. На земле много камней, но никто на них не смотрит. Никому не интересны камни под ногами.

— Пока о них не споткнешься, — сказал Голем. — Или пока они не заговорят о погоде и ценах на масло. Тише, Джеб: тебя за версту слышно.

— Да, мастер. — Великан виновато опустил голову.

— Уж извини, Деян, пришлось наложить чары и на тебя, — добавил Голем. — Пока нам не к спеху заводить новые знакомства.

Деян согласно кивнул. Вспомнилось, как в первый раз на глазах у всех чародей исчез в Орыжи, выйдя со двора Беона; тогда думалось — хорошо, если навсегда…

— Доберемся сперва до города.

Голем спустился с пригорка на дорогу.

Среди бредущих навстречу людей многие провели в пути десятки дней, тогда как другие покинули свои дома относительно недавно, судя по опрятному виду; в потоке беженцев шло и немало крепких мужчин. Солдаты смотрели на них кто с ненавистью, кто с завистью, но чаще вовсе не смотрели, глазея на проходящих мимо женщин или безучастно уставившись в землю; некоторые, казалось, спали на ходу.

Возможно, так оно и было.

Армейские возы сопровождали бывалого вида вояки, на облик которых многие тяготы военного времени наложили отпечаток. Но один раз пришлось обгонять большой, человек в сорок, отряд, в котором оказались сплошь безусые юнцы и седовласые старики: формы и оружия на всех не хватило, потому снаряжены они были кто как и вид имели неопрятный и напуганный. Глядя на них, Деян с горечью вспомнил, как, хорохорясь, уходили орыжские новобранцы; как неловко прощались с ним братья после последней пьяной ночи, всеми мыслями уже погрузившиеся в большой мир…

Много ли времени потребовалось, чтобы орыжцы превратились в такую же толпу оборванцев и один за другим встретили смерть?

Даже Петер Догжон, сильный, безукоризненно честный и храбрый Петер, которого на все лады проклинал Кенек, — не верилось, что теперь, после стольких дней, он все еще жив; а если и жив — что еще осталось хоть что-то от него прежнего. Нескончаемый людской поток размывал лица, а ведь это был только маленький, безобидный ручеек!

От его оглушающего многообразного многоголосья, от бесплодных попыток разглядеть и запомнить множество деталей уже болела голова. С начала дня Деян увидел больше людей, чем жило в Орыжи и Волковке вместе взятых. К четвертому часу пути все они — молодые и старые, худые и тучные, горбатые и рослые, старики и дети, мужчины и женщины — стали сливаться для него в одну уродливую фигуру. Ее злоба ужасала, ее страдание вызывало сочувствие, ее обезображенное гневом и страхом, отчаянием и лишениями лицо смотрело отовсюду, даже из глубины заполненной мутной водой лужи…

— Эй! — Голем, когда Деян споткнулся, в последний момент успел ухватить его за локоть. — Смотри под ноги.

— Ага… — Деян тряхнул головой, поправил сползшее с плеча ружье. Неведомым образом он и сам умудрился задремать на ходу или, скорее, впасть в ту странную отрешенность, полудрему, которую чародей, обучая Джибанда, называл «трансом»; вынужденный слушать его уроки каждый вечер много дней подряд, кое-что Деян волей-неволей усвоил.

— Надо бы остановиться перекусить. — Голем неторопливо пошел дальше, шаря взглядом по сторонам в поисках подходящего места.

Вскоре он перепрыгнул дренажную канаву и сошел на дочерна вытоптанную поляну на обочине, где, сидя на заплечных коробах или лежа прямо на голой земле, уже расположились несколько групп беженцев. Вряд ли бы они обрадовались новым соседям, но чары еще действовали — или же попросту все смотрели в другую сторону: на другом конце поляны двое угрюмых мужчин готовили что-то на маленьком костерке, и людские взгляды, в большинстве завистливые и злые, были направлены на них.

Голем, принюхавшись, поморщился:

— Дрянь! Лошадь у них пала, или еще у кого-то раздобыли конины… Что у нас съестного осталось?

Осталось немного, но на день должно было хватить; один день легко можно было обойтись и вовсе без еды. Многие из тех, кто собрался на поляне, с виду не ели досыта десятки дней.

Деян, усевшись на плоский камень на краю поляну, тщательно пережевывал полоску сушеного мяса. От соли щипало растрескавшиеся губы. Дома желудок наверняка взбунтовался бы от такой пищи, но изнуряющая ходьба и ночевки в сырости и холоде приучили принимать любые крохи еды с благодарностью; или же дело было в колдовстве, с которым он так или иначе постоянно соприкасался с последней ночи в Орыжи? Смутные угрозы ранней смерти, озвученные чародеем, не слишком пугали его: он никогда и не надеялся прожить долго. И все же возможность жить лучше, не чувствовать постоянно своей слабости, бестолковости в сравнении с другими была заманчива… Если б только ради этого не надо было задерживаться в большом мире и заниматься чародейскими фокусами, если б эта вовлеченность в дела странные и отвратительные не грозила сделать его дома чужаком! Потерять дом, потерять самого себя, раствориться в несчетном множестве людей…

Если у него был все еще дом и если сам он остался все еще самим собой — в чем совсем не был уверен.

«Да и способностей у тебя, небось — тьфу! — Деян сплюнул попавшую в рот еловую иголку. — Не о чем тут раздумывать. Бесполезный ты человек. Хоть сейчас помри — невелика будет потеря».

Люди шли и шли мимо — еще недавно здоровые, сильные, ловкие — и растворялись среди таких же, как они, несчастных; если даже они не смогли защитить свои дома и самих себя, если этого не смог Голем, рыщущий теперь по земле в поисках бесполезных ответов, — на что было надеяться ему? На Голема, на Господа Великого Судию, на счастливый случай?

— Ты говорил — гнев и страх толкают человека под руку; и любовь. — Деян взглянул на чародея, со вкусом расправлявшегося со своей долей еды. — Но есть еще отчаяние. От него цепенеют мысли, чувства, оно убивает человека — кого быстро, кого медленно… Но как избежать его, если на самом деле нет никакого выхода?

Голем с набитым ртом хмыкнул что-то неопределенное и пожал плечами. Больше всего это походило на: «Никак».

— Не высовывайтесь. Я быстро. — Дожевав, Голем направился к сидящему чуть поодаль морщинистому безбородому старику.

Со стариком были еще две внучки, до боли чем-то напоминавшие дочерей Петера Догжона; только они не хныкали, а тихо сидели подле деда и грызли разломанный надвое сухарь, жадно вдыхая пахнущий мясом дым.

— Издалека идешь? — без приветствия заговорил Голем, присев на пятки перед сидящим на земле дедом. — Где раньше жил?

Деян было схватился за голову от такой вежливости, ожидая, что переполошится вся поляна, но старик только крякнул удивленно; девчонки тотчас юркнули ему за спину. Остальные же продолжали заниматься своими делами.

— Далече. — Старик, окинув чародея быстрым взглядом и не увидев угрозы, успокоился. — Из-под Вырбуна мы. Сына дорогой в рекруты увели, а там и снег повалил; невестка застудилась и померла. Под Жечьей солдаты нас на сено погреться пустили и похлебки овсяной дали две миски, тем и выжили… Что в пути не растеряли, то лиходеи отняли. Так втроем и идем. А правда, — глаза его вдруг жадно заблестели, — что на переправе каши всем голодным дадут? Что указ такой есть. Не слыхал?

— Не знаю, отец. — Голем покачал головой. — Я бы сильно на то не надеялся: людей видишь сколько идет, а одним указом не накормишь: зерно нужно. А где его взять, когда все на армию идет? Но, может, и дадут.

— Хорошо бы… Нам бы хоть по ложечке. — Старик причмокнул, облизнул сухие губы. Истощение еще не подорвало совсем его здоровье, но мысли о еде вытесняли все прочие. — По ложечке. Много нам и не надо.

— Что ж вы дом оставили? — с сочувствием в голосе спросил Голем. — Все ж лучше в родных стенах, чем вот так, на дороге помирать. Может, еще и не тронули: барону тоже люди простые служат, не звери какие; ладили ведь раньше, в одном строю ходили. А на тебе вон дети малые.

— Да скажешь еще: не тронут! Хуже зверей бесы! И вера у них бесовская, и сами они бесы! — Старик посуровел лицом. — До смерти девок забивают и с мертвыми сношаются, на колы сажают, руки-ноги отрезать и местами переменить могут, потрошат и соломой набивают, как пугала…. Позабавятся, а потом всех, кто живой еще, кто веру их бесовскую не примет, в святилища сгоняют, двери подпирают и живьем жгут!

Деян не сдержал недоверчивый возглас. Ему от Тероша Хадема доводилось слышать, что Бергичевское баронство еще и тем от остального королевства обособлено, что там Церковь Господина Великого Судии не в почете; но про подобные зверства — никогда. Хоть баронский бунт и перешел в настоящую войну, все равно в такое не верилось.

— Как к нам известие пришло, что идут бесы эти, как пушки за лесом загрохали, — так мы сразу и пошагали. Жаль земли, жаль добра, а только плакать некогда было, — продолжал тем временем старик. — Обещали, что погонят скоро бесов клятых наши чудодеи, да где там! Поговаривают люди знающие, в сговоре они. Мы идем, а бесы за нами. Всю землю зареченскую сапогами испоганили, леса выжгли, людей погубили… Дома-то, небось, и нету больше… А какие пироги жена сынова пекла, ох!

— Ты это сам видел? Как на колья сажали и живьем жгли? — с сомнением спросил чародей.

— Сам не видал, а люди говорят.

— Так, может, у страха глаза велики?

— Люди говорят, — с мрачной убежденностью повторил старик, подозрительно взглянув на чародея. — С чего б им брехать? Сам-то откуда будешь, такой недоверчивый? Говорок у тебя чудной. Не нашенский.

Несколько человек, подметив, очевидно, то же самое, обернулись в их сторону.

— Старожский я, — без заминки ответил Голем. — Ты о таких краях и не слыхал. Далековато отсюда будет.

— Не слыхал, — кивнул старик, глядя на него с еще большей подозрительностью.

— А что еще люди говорят — держится королевское войско? Будет бой?

— Мож чего и говорили, да я прослушал. Стар стал, ушами-глазами слаб, волосья все, вон, и то повылезли. — Старик тряхнул плешивой головой. — Шел бы ты, мил человек, кому другому свои вопросы задавать…

— Да уж извини, что побеспокоил, отец. — Голем, сообразив, что к чему, поспешно отошел и скрылся под защитой чар.

Старик завертел головой на тонкой шее, пытаясь понять, куда подевался странный незнакомец, но, конечно, ничего не увидел. Девчонки за его спиной, до того сидевшие тихо, как мыши, что-то забормотали. Младшая всхлипнула, но тут же утерла нос рукавом.

— Скверная история, — сказал, подойдя, Голем.

— Слушай, можно я?.. — Деян указал на узелок с отложенным на вечер мясом. Его оставалось совсем немного; но хоть что-то.

Голем покачал головой:

— Лучше не надо.

— Неужто тебе жалко?

— Да бесполезно это: мужики отберут, — вздохнул Голем. — Или дождутся, пока мы уйдем, и намнут бока в отместку, что не им перепало.

— Забоятся, — рявкнул вдруг Джибанд и, взяв узелок, за три шага оказался рядом со стариком. — Возьми, дед. Ешьте сейчас, пока не обидел никто. А если кто попробует… — он положил узелок старику на колени и огляделся по сторонам, угрожающе подняв кулак.

Появление великана произвело впечатление; даже двое мужчин у костра замолчали.

Разглядывали его украдкой, исподтишка, — уж больно силен и страшен он был с виду; изуродованное медведем лицо отнюдь не добавило ему красоты. Старик задрожал, не решаясь ни притронуться к подарку, ни отказаться, и только жадно поводил носом; сидя он не доставал Джибанду макушкой даже до пояса.

— Вот же!.. — Голем, выругавшись, сдернул с плеча оторопевшего Деяна ружье и тоже снова вышел к людям. — Не бойся, отец: это брат мой. Мы Его Величеству службу служим, а какую — кому ни попадя говорить не положено. Но кто не дурак, тот сам догадается. — Он с хитрой улыбкой подмигнул старику. — За нас не беспокойся, мы люди привычные… Так что внучек накорми и себя не забудь, а то как они без тебя будут?

По счастью, рядом не проходило ни одного солдата, чтобы усомниться в наспех изобретенной лжи, а старик был рад поводу выдумать какое-нибудь приемлемое объяснение поведению странных чужаков: соблазн принять угощение был слишком велик.

— Ну, коли так, храни тебя Господь, служивый. — Старик неловко осенил амблигоном одновременно чародея и Джибанда и дрожащими пальцами стал развязывать узел. Дети не тянули рук: ждали позволения.

Пока все трое ели торопливо и жадно, Джибанд стоял рядом, поглядывая по сторонам. Голем принялся насвистывать. Деян чувствовал, что тот пытается успокоить людей каким-то колдовством.

Один из мужчин, обедавших кониной, внимательно посмотрел вдруг на болезненного вида женщину с младенцем на руках. Ее большая семья — бабки, сестры, старшие дети, дядья и братья или чьи-то мужья — непрерывно ссорилась между собой, не переставая при этом пожирать мясо глазами.

— Эй, ты, с сосунком! Да, да, ты… Да не боись, не трону. — Мужчина подманил женщину к костру, отрезал часть своего куска, насадил на палку и протянул ей. — На, жуй. А вы руки к ейному не тяните! — Он грозно зыркнул из-под кустистых бровей на всполошившуюся родню и махнул для верности ножом. — Вы, бесы, себя сами накормите, а ей еще дите кормить надобно.

Двое товарищей взглянули на него удивленно; он, пожав плечами, снова принялся за еду.

Было ли это мимолетным проявлением доброты или всего лишь страха перед «служивыми», Деян не мог судить; но надеялся на первое.

За все время, что они провели на поляне, его так никто и не заметил, чему он был рад. Может, он и оказался бы лучшим переговорщиком, чем Голем, но предстать перед этим множеством незнакомых людей ему пока было нелегко даже в мыслях. Неприветливое многообразие большого мира угнетало; нужно было сперва привыкнуть.

— Я правильно сделал, мастер? — спросил Джибанд, когда они вновь вышли на тракт и поляна скрылась из виду.

— Никто не знает, будет от этого лучше или хуже, Джеб, — ответил Голем. — Но, наверное, правильно, — добавил он чуть погодя.

— А тот человек, он говорил правду, мастер? Про то, как заживо жгут и на колья садят.

Голем оглянулся назад. Затем сказал со вздохом:

— Пес его знает… Надеюсь, что нет. Люди бегут, сам видишь, но — это многим может быть выгодно, а заморочить и запугать до полусмерти таких вот бедняг, которые уже сами себя запугали, не сложно. В войну самые нелепые слухи плодятся, как крысы.

— Да это ж просто брехня, — сказал Деян. — Терош говорил, среди бергичевцев много иноверцев, но кровавых расправ не упоминал; уж об этом он бы непременно рассказал, когда костерил «еретиков поганых».

— Я б тоже сказал, что брехня, но про те же ужасы я слышал от твоего беглого приятеля, — с видимой неохотой произнес Голем. — Он сам замученных не видел, но клялся, что знает тех, кто видел… И еще кое-что странное было в его рассказах.

— Что же?

— Среди убитых, что попадались ему на глаза, было нескольких мускулистых, покрытых шерстью уродов, кое-как замотанных в тряпки цветов Бергича. В войсках Вимила ходят слухи, что барон нанял на службу каких-то «воинов из Мрака», получудовищ-полулюдей. Я бы что угодно поставил на то, что ваш Кенек перетрусил и принял за чудовищ каких-нибудь заросших волосами силачей, если б не одно «но»: эти странные мертвецы, как он их описывает, один в один походят на урбоабов.

— Урбоабы — это те дикари, что в твое время досаждали всем набегами из-за моря?! — изумился Деян.

— Да, — кивнул Голем. — Они самые. Урбоабы на службе у алракьерских аристократов, да еще рядом с большими наемными отрядами хавбагов, — а про них твой приятель тоже рассказывал, — это выше моего понимания, Деян. Но потрошеные мертвецы… Очень похоже: урбоабы ворожат на внутренностях, а тела при этом набивают травой и зашивают, чтобы сбить с толку чужеземных духов, которым не по нраву такая ворожба. Если дикари действительно разгуливают по Алракьеру, я готов поверить, что творятся еще и не такие ужасы. Но вряд ли этих ублюдков много: иначе только о них и было бы разговоры. Несколько отрядов для устрашения, не больше.

— Вот уж утешил. — Деян подавил внезапно вспыхнувшие желание осенить себя защитным знамением.

— Сам рад — дальше некуда. — Голем скривился, как от зубной боли — Насчет себя я пока не уверен, но мир сошел с ума, определенно. Урбоабы на Алракьере, в сотне верст от побережья! Какие еще меня ждут сюрпризы?!

В город вошли под вечер следующего дня.

Небо затянуло тучами, и оттого, казалось, сумерки наступили раньше обычного. С севера приближалась гроза. Что-то было в порывах холодного ветра неестественное, неправильное, и Деян почти не удивился, когда Голем, потянув носом, коротко сказал:

— Чары.

— Для чего?

— Это и здесь — ни для чего. Остаточное явление: облака сами собой не разойдутся. — Голем посмотрел в небо. — А на сыром поле одна молния уложит полста человек. Гроза в умелых руках — серьезное оружие.

Деян тоже посмотрел на облака.

— Есть хоть что-нибудь, что вы не используете как оружие?

— Овсяная каша.

— Овсяная каша?..

— Сам подумай: какое из нее оружие? — усмехнулся Голем. — Идем.

Бессчетное число раз, слушая рассказы Тероша Хадема, Деян пытался представить себе, как выглядят города в большом мире. Его воображению рисовалось нечто огромное и величественное, с широкими улицами и каменными дворцами вроде тех, что изображались на картинках, изредка попадавших в Орыжь. Но городок Нелов оказался совсем не таков: шумный, грязный, тесный, с лепящимися друг к другу деревянными домишками, похожими на сараи. Весь пропахший лошадиным навозом, нечистотами, прогорклым дымом от жженого масла и еще Господь знает чем…

Многие жители покинули Нелов, но многие и остались. Большой паники не было — во всяком случае такой, какую Деян ожидал увидеть после рассказа старика с дороги; но, по-видимому, к слухам горожане относились недоверчиво. Они ожидали бергичевцев так же, как орыжцы — подступающее ненастье: пока одни суетились, подвязывая в огороде деревья или укрепляя крыши, другие занимались обычными делами, надеясь на Господа и авось; так и в Нелове: половина лавок и кабаков — Деян отличал их по вывескам с нелепыми названиями — стояла заколоченная или разграбленная, но другая половина работала как ни в чем ни бывало.

Ров перед невысокими деревянными укреплениями и земляным валом походил на большую сточную канаву и вонял так же. У ворот на входе в город стояло два десятка солдат и офицеров, но заняты они были тем, что обирали выезжающих и досматривали возы в поисках еды и выпивки, которыми можно было бы немедленно поживиться. Как следовало из разговоров солдат на тракте, кормили в армии короля Вимила очень скудно, а жалованья не платили с весны.

Дисциплина находилась в совершеннейшем упадке, а другой власти, кроме военных, говорили, в Нелове вовсе больше не было: мэр, местная знать и чиновники сбежали, едва запахло порохом, а то раньше. Когда Голем на вопрос Джибанда стал объяснять, что бунтовщики до сих пор не заняли плохо защищенный город только потому, что не хотят распылять силы, Деян мысленно согласился с бароном Бергичем: это место не стоило хлопот.

— Что дальше? — спросил Деян после того, как они с Големом перешли окруженную несуразными домишками площадь: кучи мусора и несколько уцелевших дощатых прилавков напоминали о том, что еще недавно на ней располагался рынок. — Хорошо бы убраться отсюда поскорее; ни еды, ни крепкой крыши над головой мы тут все одно не найдем.

Денег у чародея не было, города он не знал и видок имел, словно распоследний бродяга; однако его это мало беспокоило.

— Ты прав: с такими, как мы, грязными оборванцами иметь дело никто не станет, — согласился он. — Кроме таких же грязных оборванцев. Но какой из этого вывод?

— Какой?

— Перво-наперво нам придется перестать быть грязными оборванцами.

— Ну, допустим, дождь пройдет — отмоет, — хмыкнул Деян. — Но дальше что? Ваша княжеская милость собирается ограбить какого-нибудь богатого бедолагу? Но они все уже разбежались: и тут неудача.

— Не говори ерунду! — искренне возмутился Голем. — Молчи, стой в сторонке и смотри.

— Да зачем нам терять здесь время? Твоего… гроссмейстера ен’Гарбдада в этой дыре не найдешь; сам говорил, он с войсками Бергича поджидает.

— И просто так нас туда на пушечный выстрел не подпустят: придется прорываться либо силой, либо хитростью, либо раздобыть какой-никакой пропуск. Кому как, но, по мне, последнее предпочтительней — такой уж я кровожадный бес, — хмыкнул Голем и тут же помрачнел. — По правде, Деян, прежде чем говорить с Венжаром, я хотел бы узнать, что вообще происходит. Он большой хитрец: на словах у него всему найдется объяснение. Но… В общем, лучше сперва отыскать еще кого-нибудь сведущего и разузнать, что к чему, — заключил он, не закончив фразы.

— Ну, удачи, — пожал плечами Деян. После бесплодных попыток чародея разузнать последние новости у людей на дороге в то, что он сумеет с кем-то сговориться в городе, не верилось.

Но, как оказалось, напрасно.

Повсюду в Нелове было много солдат; организованные отряды по десять человек ходили по улицам, во дворах сидели увечные и раненые, в грязных бинтах и с заросшими лицами, и коротали вечер за игрой в карты или кости. К одной из таких групп, состоявшей нескольких младших офицеров, в предчувствии грозы расположившихся под большим навесом, и присоединился чародей — чтобы получасом позже распрощаться, выяснив все, что нужно, и позвякивая в кармане монетами. Поначалу игроки смотрели на него неприязненно и с подозрением, но грозный вид Джибанда и поставленная на кон серебряная фляжка примирили их с необходимостью принять в свой круг чужаков. Прощались же весьма тепло, лишь добродушно поругивались вслед, несмотря на то, что Голем облегчил их и без того тощие кошельки: проигрывал он очень и очень редко, для видимости. Деян с трудом сдерживался, чтобы не вмешаться.

— Ты жульничал! Использовал колдовство! — заявил он, когда чародей оставил новых приятелей подсчитывать убытки. — И чем же это лучше воровства?!

— Никогда не играйте в кости с незнакомцами, — с усмешкой сказал Голем. — Все стараются изловчиться и сделать выгодный бросок: просто у меня это получается лучше… Они хотели нажиться на мне, — он хлопнул по карману, где спрятал флягу, — а я нажился на них. Но, к счастью для них, эти ребята умеют проигрывать.

Деян промолчал. Ему хотелось не спорить, а поскорее убраться из Нелова.

Даже огромная одноэтажная постройка без окон, называвшаяся городской баней, только отчасти примирила его с действительностью; впрочем, из общего с настоящей баней в ней был только горячий пар. За десяток монет чародей выторговал у смотрителя, полупьяного ушлого мужичка, две кипы пахнущей мылом и хвойным дымом одежды: к смотрителю она попала из мертвецкой госпиталя, но была чистой и почти не рваной, и это перевешивало ее недостатки.

— Теперь ты похож на солдата, мастер, — заметил Джибанд, дожидавшийся их снаружи. Великан свою изодранную медведем рубаху еще до выхода на тракт кое-как очистил и залатал чарами, чем гордился и что было весьма кстати: вряд ли легко удалось бы найти что-то на его рост.

— Я и есть солдат, — равнодушно сказал Голем. Из прежней одежды при нем остались только сапоги. Старые штаны и Беонову куртку сменили широкие серые брюки и длиннополый бежевого цвета китель, похожий на те, что носили офицеры армии Вимила, но со споротыми знаками отличия и заплатой на локте. Эта форма с чужого плеча определенно была ему к лицу.

«А верно: он ведь и есть солдат. Ажно маршал. Был когда-то…» — Деян, плетясь за уверенно шагающим по улице чародеем, хмурился от боли в приживленной лодыжке, донимавшей его все последние дни и усилившейся после бани; но больше — от недоброго предчувствия. Куртка ему досталась обычная, почти такая, как была, но все равно — в солдатских брюках и рубахе он чувствовал себя ряженым, ненастоящим; и все вокруг с непривычки казалось ненастоящим — кроме вонючей воды в канавах и помоев, которые жители выплескивали туда прямо из окон. Не мог этот грязный и тесный город принести ничего хорошего.

Хотя пока могло показаться, что им везет. Днем в город въехал отбывший из расположения армии зареченский епископ и остался пережидать непогоду, поскольку в шторм паромная переправа все равно не работала: офицеры, которых чародей обчистил в кости, видели епископской фургон. А такую важную персону, как епископ, в военное время непременно должны были охранять чародеи; и поселиться он должен был не абы где.

Трижды Голем спрашивал у прохожих дорогу, но все три раза ему указывали разные направления. Пришлось проплутать по темным улицам без малого полчаса, прежде чем отыскался нужный постоялый двор, где имели обыкновение останавливаться проезжающие через Нелов высшие чины. Двухэтажный дом с пристройкой отличался от других облупившейся вывеской безо всякой надписи, изображавшей две сдвинутых кружки. Из окон пристройки-харчевни пахло тушеной капустой и мясом; запах заставлял желудок болезненно сжиматься, напоминая, что со вчерашнего дня во рту не было ни крошки.

Как Деян понял со слов чародея, это заведение считалось хорошим, одним из лучших в городе; таковым оно не выглядело, но несколько богатого вида повозок действительно стояли на площадке сбоку от входа, в том числе и выкрашенный черным фургон с окнами, украшенный серебристыми амблигонами с кинжалами в нижнем оконечье. Плечистый детина у двери при виде Голема нахмурился, но, чуть поразмыслив, все же посторонился, проникнувшись уважением к грозному облику Джибанда или к сунутой чародеем крупной монете.

«Вовремя мы», — отметил Деян, входя внутрь: снаружи на утоптанную землю только что упали первые крупные капли дождя.

В харчевне с непривычки показалось темно и душно; людей было немного. Статный мужчина в кожаном фартуке, с обритой головой, но длинной спутанной бородой, приветствовал их из-за стойки таким тоном, будто требовал немедля выйти вон; Голем, не обращая на него внимания, прошел в дальний угол зала, где за длинным столом собрались солдаты. Деян вздрогнул, почувствовав на себе их взгляды: придержав на входе дверь, он перестал быть «невидимым».

— Где ваш командир? — спросил Голем, обращаясь к крепко сбитому мужчине с капитанскими знаками отличия.

— Который? — лениво осведомился капитан. Невысокий, с обветренным скуластым лицом и густыми усами с проседью, он напомнил Деяну командира явившегося в Орыжь отряда вербовщиков. А полутемная харчевня с высоким потолком не так уж отличалась видом от Волковской «ресторации», и все вместе это только усиливало ощущение нереальности происходящего.

— Ответственный за охрану досточтимого господина епископа. Мне необходимо переговорить с ним. А ему — со мной, хотя он пока этого не знает. — Голем сунул руку в карман, но, судя по всему, монет там больше не нашлось; в распоряжении чародея оставались только колдовство и настойчивость.

— Так двое их, ответственных, — все с той же добродушной ленцой в голосе сказал капитан. — Но Его Высокопреподобие просителей не принимает. И полковник Ритшоф тоже. Надо — мне скажи; если что дельное — так я передам.

Голем покачал головой:

— Благодарю, капитан. Но так не пойдет. Дело посредничества и отлагательства не терпит.

— За дело твое не знаю, но Ритшоф, если его от тарелки отвлечь — точно не стерпит, — хмыкнул капитан. — И правильно сделает. Ежели все лезть с прошениями и жалобами будут, когда захотят — не то что поесть не дадут: насмерть затопчут.

— Я не проситель. И вынужден настаивать, — невозмутимо сказал Голем.

— Да откуда ж ты такой нахал?! — Один из мужчин привстал с лавки, но капитан толкнул его обратно.

— Ни к чему затевать ссору, Менжек, — сказал капитан, выразительно указав взглядом на Джибанда. — Гляди-ка, каков самородок! Небось подкову пальцами согнешь? А с рожей что — никак медведя заборол?

Джибанд переминался с ноги на ногу, не зная, что и на что отвечать.

— Вы, что ль, на службу к епископу желаете наняться, чтоб на паром попасть? — спросил капитан. — Может, и выгорит. Только спешка вам во вред: подходящего времени дождитесь.

— Подкову и я пальцами согну, — сказал Голем. В голосе его Деян уловил плохо скрытое торжество: возможность, не вступая в драку, показать силу подвернулась удачно. — А хочешь, штык твой в узел завяжу?

— Да ну? — все так же лениво удивился капитан; звучало и впрямь дико.

— Если завяжу — проведешь к командиру? — не отставал Голем. — Не смогу — все, только ты меня и видел.

— По рукам.

Капитан отсоединил от прислоненного к стене ружья длинный нож с треугольным лезвием и протянул чародею, и тот в следующее мгновение небрежным движением пальцев согнул клинок посередине.

Капитан ахнул.

— Покажи это командиру и доложи обо мне. — Голем вложил получившийся железный узел в капитанскую руку. — Даю слово: дурного епископу не желаю. Дело важное, и мне не хотелось бы…

Он не стал произносить угрозу вслух, но все и так было понятно.

— Сержант Менжек! — Капитан, не сводя напряженного взгляда с Голема, сунул сержанту испорченный штык. — Ступай, доложи обо всем Ритшофу.

— Да что докладывать-то? — Менжек растеряно посмотрел на капитана.

— Что видел, то и доложи!

— Скажи, что с ними желает говорить Рибен Ригич. — Чародей неприятно улыбнулся. — Старожский Голем.

Менжек исчез за дверью, скрывавшейся за занавесью по правую сторону от стола, и вскоре вернулся, чтобы поманить чародея за собой. Деян отступил было в сторону, намереваясь остаться снаружи, но Голем подтолкнул его к двери.

— Ты чего? Идем!

— Я с епископами болтать не обучен, — проворчал Деян, неохотно подчиняясь. Голем среди солдат и важных шишек был в своей стихии, тогда как он чувствовал себя лишним в этих разговорах, на этом постоялом дворе, да вообще в этом городе.

За дверью оказалась отдельная комната, где благородные господа — наверняка за дополнительную плату — могли отобедать в тишине и спокойствии.

Господ в комнате обнаружилось трое. Во главе стола на кресле с высокой резной спинкой сидел пожилой мужчина, почти старик, чье лицо казалось белым пятном на фоне роскошных черных одежд, по которым несложно было угадать в нем Его Превосходительство Андрия, епископа Зареченского. Два офицера, сидящих в таких же несуразных креслах с разных сторон на почтительном расстоянии от епископа, чем-то неуловимо походили друг на друга, хотя во внешности их не было ничего общего. Тот, что в чине полковника, был почти лыс и широк в плечах, крупный нос нависал над брезгливо сжатыми губами; сидел полковник вполоборота, неловко отставив ногу, перебинтованную в голени поверх штанов. Второй офицер в чине майора, худосочный мужчина с тонкими чертами овального лица и острым подбородком, был с виду на два десятка лет моложе; он носил длинные волосы, перехваченные в двух местах лентой, и короткую бородку. На рукавах мундиров обоих офицеров чернели повязки с вышитыми серебристой нитью амблигонами.

— Использовать чужое имя… — недовольным тоном начал лысый, но прежде, чем он успел закончить, Голем бросил на стол фляжку и поднял руку.

Раздался звук, словно лопнула туго натянутая ткань; фляжка, ударившись о стол между тарелками и кружками, отскочила и зависла на высоте локтя над столешницей, окруженная полупрозрачной золотой сферой из множества неизвестных Деяну слов и знаков. Внутри, пронзая флягу, светился тот же символ, что был выгравирован на ее боку — похожие на дерево ветвистые рога; объем придал странному изображению неожиданно грозный вид.

Лысый отшатнулся от стола, тогда как его молодой спутник, напротив, подался вперед. Осторожно, точно боясь напугать дикое животное, он коснулся сферы кончиками пальцев, но яркий разряд заставил его отдернуть руку.

— Вы!.. — Его взгляд обратился на Голема и возвышавшегося позади Джибанда. — Невозможно! Но это… Тут не может быть ошибки…

Лицо молодого майора исказил благоговейный ужас, и следом он сделал то, чего Деян никак не ожидал: порывисто встал с кресла и опустился перед Големом на одно колено.

— Прошу простить за неподобающую встречу, милорд.

Он низко поклонился сперва в сторону Голема, прижав к груди сжатую в кулак ладонь; затем поклонился и Джибанду. Радости в его голосе было немного, но почтения и страха хватило бы, чтобы вогнать в краску любого обычного человека. Но только не Голема.

— Понимаешь теперь, чего я ожидал, Деян? — со смешком в голосе спросил чародей. — А ваш старик-староста мне вместо этого: «Пожалуйте лучше в хлев!»

— Нижайше прошу простить невежество простых людей! — Молодой офицер склонился еще ниже, едва не утыкаясь лбом в пол. — Они не могли знать…

— Прекрати юродствовать, Ян, — нарочито-спокойным тоном одернул его старший. — Это какое-то недоразумение.

Тот вздрогнул и сдавленно зашептал, не поднимая головы:

— Прошу вас, мастер Варк! Печать старого Круга невозможно подделать или подчинить другому. Это подлинник.

— Мы не можем быть уверены, — прошипел старший. Его лысина покрылась блестящими бисеринами пота.

— Нет, — горячо возразил молодой, — нет, мастер, мне ли не знать: у деда была такая же… И я видел портрет. Вы тоже, вспомните… Ну же, прошу вас! Нужно выразить почтение: он ведь мастер Круга.

Возмущение на лице лысого «мастера Варка» сменилось недоверием и тревогой; он явно не привык, чтобы ему перечили, и был достаточно умен, чтобы почувствовать за возражением вескую причину, но принимать услышанное на веру не хотел. Выражать почтение к незнакомцу ему претило, к тому же мешала поврежденная нога; и все же, когда он хорошенько разглядел Джибанда, упрямо сжатые губы дрогнули. Неохотно и медленно, будто что-то его держало, «мастер Варк» стал вставать.

— Не нужно, господа. — Голема его намерение вполне удовлетворило. — Хватит церемоний. Я тоже рад вас видеть. — Радости в голосе чародея было не больше, чем у всех остальных.

— Как и я. Встаньте! — сказал Джибанд. Деян невольно повернулся к нему и вздрогнул; большого труда стоило не выказать изумления. Он знал, что Голем учил великана не только колдовству, но и притворству, — и все же видеть результаты этих уроков оказалось неожиданно. В рокочущем голосе Джибанда сейчас слышалось княжеское достоинство и властность, и даже стоял он иначе, чем обычно, выпрямившись во весь рост и расправив плечи.

— Мое имя вы знаете. Назовите ваши, — приказал Голем.

Молодой офицер поднялся с пола и, пятясь, вернулся к столу, но сесть не решился.

— Брат Ян Бервен к Вашим услугам, милорд. — Он еще раз поклонился.

— Варк Ритшоф, командор Южной ложи Братства Раскаявшихся, — лысый чародей чуть склонил голову. — Мы сопровождаем Его Преподобное Превосходительство Андрия, епископа Зареченского, — епископу он адресовал поклон куда более почтительный, — ко двору Его Величества Вимила по поручению…

— Да-да, сопровождаете, — перебил епископ, до того молча наблюдавший. Голос у него оказался по-молодецки звонкий. — И, может быть, наконец соблаговолите объяснить, что здесь происходит?

— Ваше Высокопреосвященство, Ян предполагает, этот человек — тот, за кого себя выдает, — тихо сказал Ритшоф, склонившись к епископу. — И, как бы меня ни изумляла такая возможность, боюсь, в настоящий момент лучше с этим согласиться.

— Интересно. — Епископ, прищурившись, снова посмотрел на Голема и небрежным движением отряхнул крошки с бороды. Во его взгляде не было страха: только любопытство. — Рибен Ригич, князь Старожский. Вы хорошо выглядите для того, кто умер три столетия назад.

— Быть может, это оттого, что я не знал, что умер, — сказал Голем, выходя вперед. — Три столетия? — все-таки переспросил он чуть погодя.

Вряд ли он ожидал услышать намного меньшую цифру, и все же одно дело — предполагать, другое — знать… Епископ заметил его замешательство: на старческом лице промелькнуло удовлетворение.

— Двести семьдесят восемь лет, если летописи не врут и в этом, — сказал епископ, протягивая ладонью вниз руку с массивным священническим перстнем. Похожий, только попроще, был и у Тероша Хадема, пока тот не потерял его где-то — или только сказал, что потерял, а сам убрал подальше, поскольку странный обычай лобзать вместо живой руки холодное железо в Спокоище не прижился; кто-то даже полагал подобное унизительным. Деян напрягся, ожидая вспышки чародейского гнева, но Голем лишь покачал головой:

— Я не исповедую вашей веры, отец Андрий.

— Конечно, не исповедуешь. Ты дал жизнь омерзительному гомункулу супротив воли Господней. Ты еретик. Само твое нахождение здесь — ересь! — сказал епископ, возвысив голос. И вдруг как-то по-детски хихикнул. — Но ты достаточно могущественен, чтобы не беспокоиться о каре людской, верно?

— А вам не откажешь в проницательности, — с усмешкой сказал Голем. — Чего не скажешь о хороших манерах.

— Осуждение из уст еретика — похвала для меня, — самодовольно усмехнулся в ответ епископ. — Ну, хватит тратить время. Говорите, милорд Ригич: что вам от нас нужно?

Голем выдвинул из-за стола свободное кресло и сел. В наступившей тишине было слышно, как разом выдохнули Варк Ритшоф и Ян Бервен, слушавшие обмен «любезностями» с побелевшими лицами. На морщинистом лице епископа тоже промелькнула тень облегчения, и Деян подумал, что тот не так бесстрашен и глуп, как кажется: просто-напросто ему необходимо было выставить себя верным служителем Господним перед подчиненными ему чародеями.

Менжек у двери вжимался в стену ни жив ни мертв. Только «омерзительный гомункулус» Джибанд стоял как стоял, гордо расправив плечи.

Деян нашел в себе силы благодарно кивнуть, когда тот придвинул ему еще одно свободное кресло:

— Садись. Разговор будет долгим.

В неживых глазах великана не отражалось ни обиды, ни гнева. Сам он сесть не мог, даже если хотел: его веса не выдержала бы тут никакая мебель.

— Пожалуй, так, — хмыкнул Голем, скрестив руки на груди. — У меня столько вопросов, что даже не знаю, с какого начать…

Остатки недоеденной снеди на тарелках пахли раздражающе вкусно. Деян сел, сожалея о том, что не остался в общей зале. Голем не посчитал нужным его представить, и никто не обращался к нему, но неприязненные взгляды епископа и настороженные — обоих чародеев заставляли его ощущать себя кем-то вроде собаки, без спросу пролезшей в чужой дом в обеденный час.

И все же, когда Менжек в наступившей тишине украдкой выскользнул за дверь, Деян не последовал его примеру: что-то удерживало. Предчувствие неприятностей, какое донимало его весь день, или, может быть, простое любопытство.

— Милорд? — осипшим от волнения голосом окликнул Голема Ян Бервен, поскольку тот, в свойственной ему манере, будто бы забыл о своих собеседниках.

Голем резко повернулся к молодому майору.

— Влад Бервен?.. — сказал он с вопросом в голосе.

— Мой единокровный дед по отцу, милорд, — ответил Бервен с коротким поклоном.

— Он?..

— Умер, когда меня еще не было на свете, милорд. Его брат и мой двоюродный дед, герцог Кжер Бервен, занял место Влада в Круге; он и воспитывал меня, пока старые раны не свели его в могилу. — В голосе Бервена послышалась грусть. — На его рассказах о битвах я вырос. Он очень уважал вас, милорд.

— Кжер Мрачный, меня? А мне всегда казалось, он терпеть меня не мог… — со странной интонацией сказал Голем. — Но что случилось с Владом?

— Погиб в начале Торговых Войн, милорд. — Ян Бервен снова поклонился.

— Да прекрати ты кланяться, как припадочный! — Тревога и раздражение Голема наконец прорвались наружу. — Что еще за войны?!

— Так их стали называть после завершения… Простите, милорд, я не уверен, что… — Бервен растерянно взглянул на Ритшофа, но тот пожал плечами: «Делай, что хочешь».

— Говори! — рыкнул Голем. — Всё. По. Порядку!

— Простите. — Бервен сглотнул и заговорил по-ученому бегло. — Серьезный конфликт, положивший начало столетью Торговых войн, произошел на восьмидесятом году правления Императора Радислава Важича, спустя четыре года после вашей смер… вашего исчезновения, вскоре после того, как на Островах от старческих хворей скончался Первый Король Мирг Бон Керрер. Перед тем от неизвестной болезни скончался его наследник; некоторые видели в том руку недоброжелателей с Алракьера. А средний сын погиб от рук урбоабов еще на вашей памяти, милорд; хавбагские историки указывают, что именно вам выпало отомстить за него…

— Не от рук урбоабов, — резко сказал Голем. — Дикари подожгли его корабль, а он, спасаясь от огня, бросился в воду и утонул, потому как гордость хавбагского морехода не позволила этому дураку выучиться плавать. Дальше!

— После кончины Первого Короля престол занял младший сын Мирга, Харун, — вспыльчивый воин, жаждущий славы.

— Я без тебя помню, что за бестолочью был Харун. Дальше!

— Он нарушил волю отца и разом отменил большую часть существовавших льгот для нарьяжских торговцев. К тому времени при дворе Императора Радислава уже господствовала партия войны; под давлением высшего общества Империя вторглась на Острова. Сперва объединенные силы Дарбата поддержали наше вторжение, но когда войска хавбагов, казалось, уже потерпели сокрушительное поражение, четыре из пяти Великих Домов Дарбата повернули оружие против нас. В то же время Бадэй атаковал границы Империи с юга. Харун Мирг Керрер пал в битве, но его сын, Асвер Харун Керрер, Асвер Одноглазый, сумел договориться с Великими Домами и ценой огромных уступок отстоял формальную независимость Островов. В ослабленной войной Империи начались внутренние беспорядки, и только лишь то, что Бадэй и дарбатцы сцепились друг с другом, позволило избежать ее немедленного и окончательного уничтожения. Однако к концу столетия Нарьяжская Империя, как и Содружество хавбагов, все равно распалась. Наши южные провинции отошли к Бадэю, северные объявили независимость. На сто шестидесятом году правления Радислав отрекся от престола и добровольно принял смерть от собственного меча. Но старшая дочь Радислава и ее супруг, князь Дарун Выйский, продолжили борьбу; после десятилетия кровопролитных войн им удалось восстановить власть в границах от Каменного Берега до Миона. Объединенные земли получили название Великого Княжества Дарвенского. Династия Важичей-Выйских правит ими до нынешнего времени: великий князь Вимил — правнук князя Даруна и дочери Радислава. Мы служим ему, как наши отцы служили его предкам, — закончил Бервен.

Торжественная нота прозвучала фальшиво.

— Это вся история? — спросил Голем. — Ты ничего не исказил, не преуменьшил, не приукрасил? Ни о чем не умолчал?

— Нет, милорд.

— Да, милорд, — сказал вдруг Ритшоф с плохо скрытым злорадством. — Поводом к войне и ее оправданием послужила Ваша смерть. То есть Ваше якобы убийство. Для обеих сторон: ведь среди хавбагов вы были даже более уважаемы, чем в Империи; настолько, что кое-кто по сей день сомневается — на чьей тогда вы были стороне? Да что там: хавбаги до сих пор поклоняются вам, как богу! «Хранителю», как они называют своих идолов… Вы единственный чужеземец, удостоенный от этих еретиков подобной «почести».

Гроза снаружи набирала силу; вся харчевня, казалось, содрогнулась от близкого удара грома.

— Продолжай, — сказал Голем. — Не отвлекаясь на рассуждения про ересь.

Деян не мог видеть его лица, но заметил, как побледнел наблюдавший за чародеем Бервен.

— Насколько известно простым солдатам вроде меня, изучавшим историю по собственному почину, — Ритшоф усмехнулся, — первоначально все в Империи ожидали вашего скорого возвращения, полагая, что вас отвлекли некие тайные дела. Но позже команду вашего корабля допросили повторно, и выяснилось, что корабль пристал к Алракьеру без вас на борту, и последний раз живым вас видели на Островах. Однако в глазах хавбагов это было ложью: слишком многие наблюдали ваше отплытие, и среди них утвердилось мнение, что это нарьяжцы уничтожили вас за то, что не смогли склонить к войне… Как очевидно теперь, ложью было и то, и другое: вы живы или, во всяком случае, кажетесь таковым — чего не скажешь о сотне тысяч тех, кто сложил головы в попытке отомстить за вас. Думаю, не ошибусь, если предположу, что избранным из числа членов Малого Круга и другим ваших приближенным была известна правда — но никто из них не пожелал донести ее до других! — пророкотал Ритшоф. — По окончании Торговых Войн и эпохи смуты при подписании мирового соглашения между Великим Княжеством Дарвенским и Островами было особо оговорено, что прежние обвинения признаются ошибочными: сошлись на том, что, выполняя некое тайное поручение Императора Радислава, вы воспользовались для отбытия с островов ненадежным судном и погибли в море; Император был уже мертв и не мог ни подтвердить, ни опровергнуть это утверждение. Именно оно преподносится как истина в тех книгах, где до сих встречается ваше имя, а таких немного: вас, как и других прославленных героев времен Империи, не принято вспоминать. Зато в начале Смутного времени ваша известность наделала немало бед! Иногда бунты происходили якобы от вашего имени; самые отчаянные из предводителей бунтовщиков даже пытались выдать себя за вас. Многим ли есть дело до разоблачений и доказательств? Об именных печатях Малого Круга мало кому известно, и еще меньше людей хоть единожды видели их своими глазами. — Ритшоф указал на по-прежнему вращавшуюся над столом флягу. — Обманщиков казнили безо всякой жалости — но их дело продолжали новые подлецы, и вновь получали от невежественных бедняг поддержку. А те, кто знал правду и мог бы остановить это бессмысленное смертоубийство, предпочитали молчать… У них, надо полагать, были причины. И у вас, не сомневаюсь, были причины исчезнуть тогда и есть причины объявиться теперь. Но, видите ли, мои предки были простыми людьми, не якшались с еретиками, не выслуживались, не выпрашивали наград и титулов у самовлюбленных вельмож. — Сердитый взгляд Ритшофа на миг метнулся к Бервену. — Однако и моя семья заплатила кровью за грязные тайны Малого Круга; и я знать не желаю ни ваших причин, ни вас! Больше мне сказать вам нечего. Если вы желаете знать больше — почему бы вам не расспросить обо всем гроссмейстера ен’Гарбдада? Он видел Смутное время своими глазами и был вашим близким соратником. Говорите с ним!

— Непременно. Благодарю за совет, господин Ритшоф, — негромко сказал Голем. В этот миг в сравнении с источающим гнев и возмущение Ритшофом он казался очень спокойным. — Известно ли вам что-нибудь о дальнейшей судьбе моей жены? Нирима ен’Гарбадада? Других жителей Старого Рога?

— Вскоре после того, как вас объявили погибшим, ваши владения с согласия Вашей супруги отошли Императору: это все, что мне известно.

— А что Марфус Дваржич, Председатель Круга?

— Умер, — лаконично ответил Ритшоф. — За год до начала Торговых Войн. Насчет его смерти ходило много пересудов, но безусловно только то, что она способствовала дальнейшему упадку.

— Малый и Большой Круги существуют в нынешнее время?

— В последний раз господа из Малого Круга встречались четверть века назад, чтобы опять переругаться друг с другом. Никто не объявлял о запрете подобных собраний, но разумным людям они не интересны. — Ритшоф дернул головой, словно отгонял надоедливое насекомое. — После всех ужасов Смутного времени чародеи утратили людское доверие; только лишь тем, кто принят в Братство Раскаявшихся и несет благословение Отца Небесного, дозволено состоять на государственной службе. Опасные реформистские идеи были отринуты. Люди Дарвенского княжества вновь стали жить согласно традициям и…

— Я заметил, — перебил Голем. — «Братство Раскаявшихся» — был такой орден фанатиков при Церкви Небесного Судии, если мне не изменяет память. Теперь он набрал силу и вы, так пониманию, состоите в нем. Что ж… Снегопады и заморозки, из-за которых через год по всему Заречью будет голод, ваших рук дело?

Повисшая тишина была оглушающей. Ритшоф, до того хоть как-то сдерживавшийся, заскрипел зубами от злости:

— Иногда и лучше совершают ошибки, — выплюнул он.

— «Никто не совершенен», как говорят еретики с Островов, — посчитал нужным вмешаться Его Высокопреподобие Андрий. До того епископ только молча наблюдал и слушал — очень внимательно слушал, — потому Деян заключил, что тот совсем не глуп.

— Архиепископ Цербрейский совершил ошибку, требуя от Братства замедлить продвижение врага любой ценой, — с нарочитым сожалением в голосе продолжил Андрий. — Как и те неразумные братья, кто с досадной поспешностью исполнил его волю, несмотря на возражения гроссмейстера ен’Гарбдада. К сожалению, потребовалось время, чтобы исправить то, что еще можно было исправить… Варк, Ян и другие внесли свой вклад в восстановление погоды. Ваши намеки оскорбительны для них. И для меня. Не думаете же вы всерьез, что я мог желать разрушить свою епархию?!

— Откуда мне знать; бросить-то вы ее смогли, — заметил Голем.

— Оставьте насмешки при себе, князь. — Епископ натянуто улыбнулся. — Нам было приказано уехать. Каждому из нас жаль оставлять чад и братьев, но мы покидаем поле боя, чтобы продолжить борьбу.

— Да неужели?

— А что, если и нет? — прошипел Ритшоф, в запале забывший уже и о почтительности к епископу. — Сопровождать Его Высокопреподобие Андрия мне было приказано самим гроссмейстером ен’Гарбдадом, но я рад этому! Я шел с войсками с первого дня, четырежды был ранен, пролил бочонок крови; с меня довольно! Расплачиваться головой за чужую глупость я не желаю. Пусть гроссмейстер потворствует глупцу в короне и сражается так, как полагает нужным. Без меня! Пусть меня назовут трусом, но я не намерен погибать бессмысленной смертью, когда моя жизнь еще может послужить Отцу Небесному и правому делу. Смейся, смейся, Рибен-Миротворец! Смейся, сколько тебе угодно: пусть я трус, и пусть мне до смерти стыдиться этого, но лучше буду жить трусом, чем напрасно умру дураком!

— Не похоже, чтобы вы были трусом, — неожиданно мягко сказал Голем. — Положение дарвенской армии в самом деле настолько тяжелое?

— Утрать я веру в чудеса Господни, сказал бы, что оно безнадежное, — признал Ритшоф.

— Объясните. И покажите, где мне искать Венжара. — Голем откуда-то достал Кенекову карту и, отодвинув посуду, расстелил на столе. — Мне сказали, он занял оборону на Красных холмах в излучине, но, признаюсь, не могу понять смысл такого решения.

Ритшоф взглядом спросил у епископа позволения и склонился над картой.

— Вас информировали верно. Здесь основные наши позиции. — Толстый палец Ритшофа лег на бумагу на правом берегу Остора, величайшей из дарвенских рек. — Все готово для отступления за Остор, но король Вимил не велит отступать, и Святейший Патриарх его поддерживает — потому гроссмейстер вынужден подчиниться. Барон Бергич в конце лета разделил силы: его солдаты разгуливают по всему южному зареченскому плоскогорью. — К ужасу Деяна, палец Ритшофа прошел совсем близко от Медвежьего Спокоища. — Но оставшегося войска хватит, чтобы опрокинуть нас в Остор… Они могли бы попытаться переправиться южнее Нелова, чтобы в обход нас нанести быстрый удар на столицу, но Бергич не настолько глуп, как надеется наш король, и не оставит большое вражеское войско хозяйничать у себя в тылу. Он желает уничтожить нас, подавить всякое будущее сопротивление — и постепенно стягивает силы для штурма. Наши войска измотаны, Братство потеряло лучших бойцов. Даже гроссмейстер ен’Гарбдад признает: вероятнее всего, штурм увенчается успехом; Бергич, взбираясь наверх, понесет огромные потери, но нам не удержать его. А когда он погонит нас, мы потеряем еще больше… Если же милостью Господней нам удастся отбиться — лишь вопрос времени, когда он соберет оставшиеся отряды и предпримет следующую попытку. Своевременное отступление не убавило бы его превосходства в силах, но дало бы нам необходимую передышку. Однако король упрям. И гроссмейстер ен’Гарбдад упрям: не сумев переубедить Его Величество, он согласился с самоубийственным планом и намерен умереть на Красных Холмах, раз уж таковы приказы. Время на исходе: гроссмейстер уверен, что штурма следует ожидать в ближайшие дни.

Пока Ритшоф показывал и говорил, ненависть на его лице сменилась мрачной сосредоточенностью.

— Никто не вправе осудить Его Величество Вимила за его непримиримость в борьбе с еретиками Бергича и стремление скорее дать решающий бой, но я не могу не сожалеть о скорой и напрасной гибели сотен братьев, — сказал он Голему с неподдельной горечью в голосе. — В запрещенных сейчас хрониках Империи говорится: до того, как стать послом, вы были великим воином; если так, то вы можете понять мою скорбь.

— Но кто начал это? — спросил Голем.

— Это?..

— Войну, полковник Ритшоф, — со вздохом сказал Голем. — Бунт поднял барон Бергич: но не из-за того ведь, что изнемогал от скуки. Мало вашему князю Вимилу было объявить себя королем: чего он пожелал еще? Отнять у баронов и ту власть, какая у них еше оставалась? Еще поднять налоги? Но жадность — грех; не так ли, полковник? Когда Бергич решил, что дешевле один раз потратиться на войну, чем до смерти оплачивать содержание многочисленных королевских фавориток, он просто-напросто был рассудителен.

Ритшоф вновь побагровел, но епископ Андрий безо всякого стеснения сально прыснул в кулак.

— Король Вимил был почти что рад бунту, — продолжал Голем. — Ему и его приближенным позарез была нужна война, чтобы скрыть прошлые расходы, и победа в войне, чтобы вконец обобрать строптивого барона и за счет того пополнить казну, которую он, правитель глупый и бесчестный, промотал на ежедневные пирушки, балы и подарки для своих женщин и намерен проматывать и впредь. Так о нем говорят солдаты; солдаты на отдыхе всегда много болтают, но в этом случае, мне кажется, они не ошибаются. А вам, полковник Варк Ритшоф?

Ритшоф прорычал нечто невразумительное.

— Насколько мне известно, — Голем пристально взглянул на полковника, — поначалу дарвенское войско вместе с Братством Раскаявшихся по руководством гроссмейстера ен’Гарбдада упорно наступало, не считаясь с потерями, и почти добилось желаемого, но в конечном счете бергичевцы и их союзники отбросили вас назад и погнали до самого Остора. Поредевшие, обескровленные, измотанные беспорядочным наступлением дарвенские войска терпели поражение за поражением. И это закономерно; я бы даже сказал, справедливо.

— Ничего подобного. — Лицо Ритшофа побагровело. — Они сумели переломить ход компании по воле случая, воспользовавшись нечестивой помощью дикарей и еретиков-наемников с островов!

— Случая ли? — насмешливо спросил Голем. — Вы называете их еретиками, но, похоже, в этом противостоянии ваш Господь, поборник справедливости, на их стороне.

— Вы!.. — Ритшоф вскочил, позабыв о раненой ноге, но тотчас со сдавленным стоном вынужден был навалиться на стол. — Еще слово, и я…

— Варк! Сядь! — Епископ хлопнул ладонью по столу. — Правда на нашей стороне. Но барон Бергич в могуществе обошел князя Вимила, а этот воскресший еретик — обойдет тебя. Господь посылает нам испытания: прими же их с честью.

— Простите, отец. — Ритшоф тяжело опустился в кресло. — Гнев лишает меня разума.

— Разве воскрешение — не чудо Господне? — подал голос Бервен, чем заслужил уже два раскаленных от ярости взгляда — от Ритшофа и епископа.

— Как уже говорил Рибен, мы не были мертвы, — сказал Джибанд, решивший вмешаться прежде, чем Голем разозлит полковника еще больше и начнется-таки драка, после которой от постоялого двора наверняка остались бы одни щепки.

— Но где же тогда?.. — спросил Бервен.

— Блуждали за краем мира, господин Ян; были химерами среди химер, — вкрадчиво сказал великан. Подняв голову, Деян увидел, что тот улыбается уцелевшей половиной лица.

— Я бы рассказал подробнее, — продолжил Джибанд, — но вам не кажется, что сейчас не слишком подходящее время?

— Вы правы. — Бервен, смутившись, отвернулся — но недостаточно быстро, чтобы скрыть мелькнувшее на лице разочарование. Он наверняка хотел услышать какую-нибудь фантастическую и, без сомнения, героическую историю, — и даже будущий нагоняй от Ритшофа не мог сдержать его любопытства.

— Для лжи и ереси не может быть подходящего времени, — отрезал епископ, уставившись на Голема из-под нахмуренных бровей. — Мы выслушали более чем достаточно ваших насмешек и богохульства, князь. Скажите, наконец, что вам от нас нужно — и разойдемся с миром.

— Пожалуй, я тоже услышал достаточно. — Голем спокойно встретил его взгляд. — Благодарю за сведения, господа. Кроме этого, мне нужен эскорт, чтобы без помех и задержек лично приветствовать досточтимого гроссмейстера ен’Гарбдада; а также средства, чтобы обеспечить моих людей всем необходимым: не хотелось бы реквизировать провизию силой.

— Все ваши расходы будут списаны как необходимые для нужд епархии: я напишу соответствующее распоряжение, — не переставая буравить чародея взглядом, сказал епископ. — Капитан Альбут и половина его отряда будут сопровождать вас. Это все?

— И порцию «вдовьих слез», — после короткого размышления добавил Голем.

— Мастер!.. — Джибанд на миг забыл о притворстве, но Голем не обратил на его протестующий возглас ни малейшего внимания.

— Если, конечно, она у вас найдется. — Голем поочередно взглянул на Ритшофа и Бервена.

— Господь не одобряет нечестивых чар, которые убивает создателя, — сквозь зубы проговорил Ритшоф. — Подобное недопустимо в честной битве. Никто из Братьев… Ян?! — Только теперь он заметил, что молодой чародей от его слов залился краской.

— Возможно, мой проступок не достоин снисхождения, мастер Варк, — пробормотал Бервен. — Но это семейная традиция.

— Ян! Глупый щенок! — Ритшоф сверкнул глазами. — То, что ты гордишься породой, не делает тебя умнее.

С некоторым удивлением Деян расслышал в его словах, кроме гнева, неподдельное сожаление. Варк Ритшоф непоколебимо верил в доктрину своего Братства; быть может, и король Вимил верил, что самим Господом ему дано право обирать вассалов и пировать, пока другие голодают…

— Простите, мастер Варк. — Бервен, виновато взглянув на Ритшофа, повернулся к Голему. — В память о подвигах деда и пращуров я храню порцию, милорд. И готов отдать ее вам, если это необходимо.

— Буду благодарен, — кивнул ему Голем. — Что ж, высокопреподобный Андрий. Пишите ваше распоряжение — и завершим нашу дружескую встречу.

Ритшоф кликнул Менжека; тот выслушал приказ и вскоре вернулся вместе с капитаном. Следом зашел бородач в кожаном фартуке и с писчим прибором в руках, оказавшийся хозяином постоялого двора.

— Предоставь этим господам все, что они потребуют, — сказал ему епископ. — Так угодно Святой Церкви.

— Но свободных комнат нет, — попытался протестовать хозяин. — Как я смогу?..

— Можешь отдать им наши, — оборвал его епископ. — Срочное дело вынуждает нас отбыть немедленно.

— Сейчас?! — Хозяин вытаращил глаза; его изумленному возгласу вторил рокотавший на улице гром. — Но лошади… И все равно переправа…

— Как раз заработает, когда мы до нее доберемся, — после короткого колебания сказал епископ; как бы ни пугала его непогода, оставаться под одной крышей с Големом ему улыбалось еще меньше.

«Или он хочет скорее доложить обо всем королю? — мимоходом подумал Деян. — Или Патриарху? Но явно не Венжару ен’Гарбдаду. А, плевать — нам-то что…»

Капитан Альбут, услышав новые приказы, сумел не выказать изумления и только украдкой кидал на зависшую над столом колдовскую фляжку любопытные взгляды. Менжек, которому предстояло сопровождать епископа и Ритшофа с Бервеном дальше, смотрел на командира с сочувствием; очевидно, сержант тоже предпочитал грозу обществу опасных незнакомцев. Или просто-напросто готов был исполнить любое задание и стерпеть какое угодно общество, лишь бы не возвращаться назад в расположение основных сил дарвенской армии.

— Чем стоять столбом и задавать вопросы, лучше прикажи своим вышибалам помочь снарядить фургон! — прикрикнул на хозяина двора Ритшоф. — Ян! Иди и проследи, чтобы все было сделано, как следует.

Ян Бервен без слов вышел, увлекая за собой солдат и хозяина двора. Епископ поставил на листе плотной серой бумаги размашистую подпись и приложил перстень к подсохшему чернильному пятну.

— Вот, возьмите. — Епископ пододвинул документ Голему. — Позволите откровенный вопрос?

— Да?

— Что вы собираетесь сделать с гроссмейстером ен’Гарбдадом?

— Это касается только меня и гроссмейстера ен’Гарбдада, — резко ответил Голем. — А вас, я вижу, не очень-то огорчает его возможная гибель?

— Вы или Бергич — какая разница? — Епископ пожал плечами. — Гроссмейстер — сложный человек. Он прожил долгую жизнь; лишь Господь волен судить, чего в ней больше — добра или зла, и сколько лжи в его речах, когда он призывает к раскаянию и справедливой борьбе. Я не буду сожалеть о нем. Но не подумайте, что я благословил бы его убийство.

— Ваше благословение, высокопреподобный, — последнее, в чем я нуждаюсь. — Голем свернул высохший документ и сунул за пазуху. — Но миролюбие ваше похвально. А вот король — или, вернее сказать, Святейший Патриарх? — явно считает, что Венжар ен’Гарбдад хуже Бергича и зажился на свете… Иначе как объяснить готовность пожертвовать тысячами жизней в самоубийственном сражении на Красных Холмах? Кажется, высокопреподобный Андрий, вам это все не очень-то нравится: ведь это вашу землю Патриарх оставляет гореть, вашу паству он бросил на убой. Но у вас не хватило решимости протестовать; вы рады уже тому, что вам дозволено было сбежать.

— Ложь. Наглая, беспардонная клевета, — медленно, с усилием выговорил побледневший епископ. Предназначались его слова не столько Голему, сколько побледневшему Ритшофу.

— В самом деле? Что ж, тогда простите, что позволил себе столь дерзкое предположение, — Голем улыбнулся с деланым простодушием. — Конечно, есть множество веских причин, которые не позволяют королю приказать обреченной армии отступить! Доброго пути, епископ. Не подхватите лихорадку в дороге, а то сыро нынче.

— Доберусь с Господней помощью. — Пожилой епископ встал из-за стола с грацией, которой так не хватало с трудом вылезшему из кресла Ритшофу. — Пусть Он будет милостив и к вам, князь, — и воздаст вам по справедливости за дела ваши! Идем, Варк. Не хотелось бы здесь задерживаться дольше необходимого.

Не дожидаясь возившегося с костылями Ритшофа, высокопреподобный Андрий прошествовал к двери; но ему еще предстояло пережить несколько неприятных мгновений, когда Джибанд вдруг загородил проход и молча уставился сверху вниз.

— Прикажите этому уйти с дороги! — выкрикнул епископ, отшатнувшись.

— Попроси его сам, — насмешливо сказал Голем. — Или ты немой?

— Дайте… пройти, — еле слышно пробормотал епископ.

— Если ты изучал историю Империи, то должен знать его имя, — заметил Голем. — И немного вежливости не повредит. Ну же, высокопреподобный!

— Пожалуйста, позвольте пройти, гос… господин… Джеб, — выдавил из себя епископ.

На него было жалко смотреть: обращаясь к «полуживому» как к человеку, он совершал нечто для себя немыслимое и недопустимое.

— Всего вам доброго, высокопреподобный Андрий. — Джибанд шагнул в сторону.

Епископ, путаясь в роскошных одеждах, выскочил за дверь с поразительным для своих лет проворством. Ритшоф, громыхая костылями, вышел следом.

Джибанд закрыл дверь.

— Ты быстро учишься, — сказал Голем.

— Вашими стараниями, мастер, — в тон ему ответил великан. — Что будем делать дальше?

— Выдвинемся завтра утром, когда непогода утихнет. Я не такой поборник справедливости, чтоб гнать людей под проливной дождь.

— Тебе и самому нужен отдых, мастер, — заметил Джибанд.

— Наверное.

Голем откинулся в кресле, бездумно поигрывая в пальцах железным писчим пером; в его руках оно давно уже превратилось в измятую и гнутую полоску с оплавленными концами. Уходящих он даже не проводил взглядом; мысли его занимал не епископ или Ритшоф, но тот, кто находился теперь не так уж и далеко; если «гроссмейстер» Венжар ен’Гарбдад сейчас спал — ему, без сомнения, снились кошмары.

— Ты на самом деле намерен попытаться убить его? — спросил Деян.

— Возможно, — сказал Голем. Кресло скрипнуло, когда он повернулся лицом к двери.

— Стоит ли верить… — начал Деян, но, поймав взгляд чародея, обмер, на миг потеряв дыхание от захлестнувшего его чужого отчаяния.

Так смотрел Кенек Пабал из темного угла сарая.

— Ты… — вновь начал Деян — и вновь замолчал, не в силах найти слов.

Мгновение назад он и представить не мог у Голема подобного выражения лица; но предел душевных сил чародея, как и сил физических, оказался слишком близок — или же удар был слишком силен.

Все то, за что тот когда-то боролся, о чем вспоминал если не с любовью, то с гордостью, было обращено в прах его же именем; тут было от чего утратить не только самообладание, но и рассудок…

— Верить не стоит никому, Деян. — Голем отвернулся, отбросил испорченное перо и откинулся в кресле. Каким-то невероятным усилием воли он продолжал держаться и человека, совсем с ним незнакомого, возможно, сумел бы обмануть. — Люди могут лгать или заблуждаться. Но нищета и дикость, которую мы видим, — правда. Виновные должны ответить. И Венжар, и остальные… и я сам. Ты был прав, называя нас подлецами и чудовищами. Мы и есть подлецы и чудовища.

Деян поморщился. Спорить с этим — после того, как сам не раз говорил подобное — было бы глупо.

«Хотя я тогда погорячился».

Деян рывком поднялся с кресла и принялся ходить по комнате; движение, вопреки колющей боли в лодыжке — а может быть, благодаря ей, — возвращало мыслям ясность.

— Поэтому нужно убить его, даже если это убьет тебя, мастер? — Джибанд, отошедший к стене, разглядывал свои огромные ладони.

— А у тебя есть идеи лучше, Джеб? — бесцветным голосом спросил Голем.

— Нет, — неохотно признал тот. — Но мне не нравится твоя. Мне не нравится, что ты вообще собираешься драться с ним, мастер. Он же твой друг.

— Был, — сухо ответил Голем. — Поэтому сначала я поговорю с ним. Мне нужна правда — какая бы она ни была. А потом… Как в поговорке: «Потом будет потом». Есть еще такая поговорка, Деян?

— Есть, — кивнул Деян, хотя слышал ее впервые.

Вбежали два лопоухих мальчишки, принявшиеся собирать со стола недопитые кружки и тарелки с объедками. Следом вошел Ян Бервен; с лица и волос молодого майора-чародея, пока он топтался у двери, капала вода.

— Я… — начал Бервен, когда мальчишки вышли с нагруженными подносами вон, и снова надолго замолчал, опустив взгляд. — Я сожалею о том, что вам пришлось сегодня услышать, милорд. Мне стыдно за тот прием, что мы вам оказали.

— Забудьте. — Голем искоса взглянул на него. — Вы принесли?..

— Да. Рад услужить хотя бы в этом. — Осторожными шагами подойдя к чародею, Бервен поставил перед ним маленькую серебряную флягу с зельем, очень похожую на ту, что все еще висела над столом. — Но осмелюсь надеяться, оно вам не потребуется…

— Наследие Влада? — Голем взял флягу.

— Да.

— Погодите: я перелью.

— Не надо! — Бервен отступил к двери с такой поспешностью, будто Голем собирался его ударить. — Оставьте себе. Так будет правильно. Дед и отец сделали из нее последний глоток, а я… У меня все равно никогда не хватит мужества. Я поклоняюсь богу, в которого не верю, служу правителю, которого не могу уважать. Я не достоин этой вещи. Не достоин своего имени!

— Не ваша вина, что так вышло, Ян; но в том, что вы продолжаете жить так, как живете, вам некого винить, кроме себя. — Голем, наконец, удостоил молодого чародея того, чтоб повернуться к нему. — И вам не на кого надеяться, кроме как на себя. Влад Бервен, которого я знал, не родился настоящим мастером: он им стал. Нашел в себе силы, потому как видел перед собой цель. А вы?

— Я ищу ее, милорд. — Бервен опустил взгляд. — Прощайте.

Он вышел, но тут же вернулся.

— Я сожалею, что мой учитель был груб с вами… Прошу, милорд, не судите его строго: мастер Варк совсем не такой человек, каким кажется.

— Пусть его судит Господь, в которого он так истово верит. — Голем криво усмехнулся. — Как вышло, что чародеи теперь служат сладкоречивым проповедникам? Так только в Дарвенском королевстве? Или повсюду?

— Не везде, но много где… Мастер Варк говорит, что в смутные времена лишь Церковь проявляла должную заботу о простых людях; за это ей и почет, — ответил Бервен.

— А вы как думаете?

— Не могу знать. Но иногда мне кажется, — Бервен слабо усмехнулся, и его мягкие черты приобрели выражение недоброе и хитрое, — что Святые Отцы оказались ловчее других, только и всего. Прощайте, милорд, прощайте, господин Джеб… И вы, господин. Пусть сопутствует вам удача!

Деян на миг растерялся, поняв, что последний вежливый кивок адресовался ему, и не сразу сообразил ответить тем же.

— И вам всего наилучшего, Ян, — сказал Джибанд, с укоризной взглянув на Голема, — но тот молчал.

— Прощайте, — повторил Бервен.

И наконец ушел.

— Зря ты был так нелюбезен с ним, мастер, — сказал Джибанд. — Он же оказал тебе услугу.

— Может, и зря, — равнодушно согласился Голем. Епископ со свитой уже выезжали со двора, и больше ему не было до них никакого дела.