Алрой

7.1

«Дядя, страх сквозит в твоих шагах.»

«И в мыслях тоже.»

«Все еще может быть хорошо.»

«Мирьям, наши лучшие времена миновали безвозвратно. Скорбя, предрекаю беды, милая девочка. Не о себе горюю. Я стар. Годы огрубляют сердце, и бесстрашие дается без натуги. Я дважды был богат — золотом и знанием, что обрел его трудом. Разом все утрачено. Но нет, не о себе тужу. О вас, родные, кручина. И о народе своем плачу. Рассеян, беззащитен. Не своя, других боль у меня болит. Общая печаль меня не обошла. Утешаюсь мыслью этой и самой печалью.»

«Не плачь о нас, дорогой дядя. Давай лучше будем молиться Богу, чтоб не оставил свой народ.»

«Мы не умели ценить благое, зато умели сетовать. Мы горевали о пустяках и потеряли все. Никто не сокрушается, что третьего глаза не имеет, но безутешен, лишившись одного из двух. Наши предания о славном прошлом — наша отрава. Мы проклинали изгнание и получили тюрьму. Здесь, в сырой душной келье, встретим смерть.»

«Кажется, вчера я на руках его носил. Несмышленное и слабое дитя. А нынче страсть и сила его разлились столь широко, что невзначай и дом наш смыли. Юности кипенье чем приметно? Созиданьем или разрушеньем?»

«Ах, дядя, наша верность друг другу нерушима в жизни, теперь, быть может, в смерти. Ради сего союза достойного молю тебя, не молви слова худого о Давиде!»

«Хвалить его прикажешь?»

«Ничего не говори. Его поступок следствием имел печаль, но причиной — благородство сердца. Будь ты на месте брата, пощадил бы Алчирока?»

«Нет, разумеется! Поступил бы, как Давид. Смельчак, он выполнил свой долг. Но согласись, Мирьям, и я не так уж плох, и за своих радею по мере сил. Его гонители меня зовут скупцом, и это ложь. Казна моя всегда открыта для вспомоществования нашим. Но скромно признаю, моим делам не сравниться с деянием постройки Храма…»

«О, дядя, все возможное ты делал, и притом с великой мудростью. Теперь же, в наш черный день, восславим Бога, что не забыл нас, и будем в искренней молитве просить Его о милосердии в грядущем.»

«Боюсь, не много осталось нам грядущей жизни. Шкурой собственной впитаем справедливость судей-теснителей — от угроз до пыток. И все же легче тяготы сносить, чем позабыть утраченное. Молчишь, Мирьям?»

«Я обращаюсь к Богу.»

«Что за шум? Чья фигура в окне маячит? Тюремщик наш? О, нет, это Халеб! Верный друг, ты пришел! Ты подвергаешь себя опасности!»

«Я прибыл с новостью счастливой на устах!»

«Ты сияешь! Возможно ли? Говори, скорее говори!»

«Алрой пленил гарем нашего властителя! Это случилось, когда Хасан, его женщины и гвардия охраны держали путь из Багдада в Хамадан. Твой доблестный племянник сделал великодушное предложение владыке — обменять заложниц на тебя, Мирьям и всех прочих домочадцев. Хасан ответил, что не торгом, а мечом вернет свободу своим женам. Через посредника было решено меж ними, что пленным с обеих сторон не будет причинен ущерб. Ты и Мирьям вернетесь в ваш дом. Слышите трубы? Это созывают мусульман к главной мечети. Объявлен сбор войска. Хасан поклялся заполучить Алроя живым иль мертвым.»

«Он одолел гвардию Хасана! Непостижимо! Он воистину велик! Милый, добрый мальчик. Верное, отважное сердце. Халеб, да ведь это наш Давид! Повторяясь, скажу: кажется, вчера я на руках его носил. Несмышленное и слабое дитя. И вот поди ж ты, подвигом себя и нас прославил! Коль я стоял у колыбели, то, несомненно, причастен к становлению духа геройства. Он любит нас, помнит, выручает. Халеб, где Мирьям? Ах, она лежит без чувств! Халеб, воды холодной! Брызни в лицо бедняжке! Мы возвращаемся домой! Когда везут гарем, все в страхе потупляют взор, а храбрый мальчик в пух и прах разбил охрану и завладел им! Невероятно!»

7.2

«Мы вернулись в родные стены, Халеб! Жизнь полна чудес. Я помолодел. Я дома, но я в тюрьме. Ты говоришь, Халеб, воинство собирается? Беда. Да разве выстоит он? Пусть погибнет, только не плен, только не пытки! Нас всех ждет смерть. Это верно, Халеб, что он прибился к разбойникам?»

«Вестник сообщил, что Давид вступил в связь с разбойниками, когда бежал из Хамадана. Говорят, их атаман — из иудеев.»

«Это хорошо. Значит, он может есть с атаманом одну пищу. Не хотел бы я, чтоб он ел нечистое с исмаильтянами.»

«Господин! Наши стекаются к нему со всех сторон. Я слышал, Джабастер, великий каббалист, спустился с гор и с десятитысячной армией присоединился к нему!»

«Неукротимый Джабастер! Это дает надежду. Я его отлично знаю. Он слишком умен, чтобы вступить в невыигрышное дело. Он смел, многоопытен и изощрен. Его былые подвиги заставят трепетать врагов. Однако, каков Давид наш! Какую кашу заварил! Разбил охрану лучшую, потом пленил гарем, теперь взял самого Джабастера в союзники! Алрой неизбежно победит!»

«Посланец утверждал, что Алрой захватил гарем с целью всего лишь освободить своих семейных.»

«Мальчик всегда любил меня, и я в нем души не чаял. Джабастер с ним — какова удача! В Багдаде тысячи последуют за каббалистом. Надеюсь, юный Давид оценит мудрость Джабастера советов.»

«Господин! Предводитель изгнания не нуждается в подсказках. В руках Давида скипетр царя Соломона, который он самолично добыл в ему одному изестном месте.»

«Скипетр Соломона! Возможно ли!? Нам выпало жить в век чудес. Дитя, а держит царский скипетр в руках! Сам Джабастер с ним! Верно: Бог поразит врагов наших!»

7.3

«Милая Рахель, боюсь, я причинила тебе беспокойство. Бируна, дорогая, благодарю тебя за усердие. Мне лучше. Новости потрясли меня.»

«Да, госпожа. Кто бы мог подумать, что твой братец на самого владыку замахнется?» — сказала Рахель.

«Мне всегда казалось, что он — тишайший в мире человек, хоть и убил Алчирока», — добавила Бируна.

«Бывало, из него и слова не выжмешь», — заметила Рахель.

«Всегда один, всегда унылый», — присовокупила Бируна.

«Заговорит с ним кто, а он глаза опустит», — сказала Лея.

«Или покраснеет», — добавила Имра.

«А я всегда знала, что Давида ждет слава, ведь у него такие красивые глаза!» — промолвила очаровательная Батшева.

«Надеюсь, он победит Хасана», — сказала Рахель.

«И я тоже надеюсь», — поддержала Бируна.

«Захватил гарем! Любопытно, что он делает с пленницами?» — задалась вопросом Лея.

«Наверное, и заговорить с ними не решается!» — предположила Имра.

«Боюсь, ты ошибаешься», — вступилась Батшева.

«Слушайте!» — воскликнула Мирьям.

«Это Хасан отправляется в поход», — сказала Батшева, — «хоть бы не возвращался никогда!»

Громыханье барабанов, верещанье труб, топотня копыт. Стоя у окон, Мирьям и подруги ее глядят в промежутки меж шторами на выступающее войско. Совместны вполне благородство и любопытство. Видеть или умереть. Всадники-щеголи в шелковых тюрбанах, вооруженные с головы до ног, сверкают амуницией, гордо покачиваются в седлах, собрались в путь — воевать Алроя, погубить надежду Израиля. На вороном арабском скакуне гордо восседает бесподобный Хасан. Вот проезжает он мимо зашторенных окон своих давешних пленников. Знает, глядят на него тайком девичьи глаза. То ли победу скорую предвкушая, то ли для острастки, то ли великолепием ослепить замыслив, достает саблю из ножен, размахивает ею над головой и гарцует красавец Хасан.

«Он красивее Алчирока!» — сказала Рахель.

«Какой роскошный тюрбан!» — добавила Бируна.

«Сабля его горит на солнце!» — воскликнула Лея.

«Сглазьте, сглазьте его, девушки!» — вскричала Батшева.

«Подружки, не лучше ль о Давиде нашем говорить?» — заключила Мирьям.

7.4

Заброшенный город теперь уж не являл собой той привлекательной картины, которая предстала перед Алроем, когда тот впервые увидел его и любовался изящными башнями, дворцами, улицами.

За городскими воротами разбиты палаточные лагеря, какие приняты у курдов и туркмен. На главной улице царит оживление. Одни трудятся над починкой военной амуниции, другие едят и пьют, третьи ищут себе занятие. Полуразрушенные постройки превращены в стойла для лошадей. Верблюды вертят головами и безучастно взирают на поваленные обелиски, на разбитые статуи, на расписные колонны. Веселье, суматоха и кавардак бесшабашной жизни.

Два месяца минуло с тех пор, как Алрой и Джабастер разыскали Шериру в его убежище и объявили ему о великих своих планах. Огрубевшее сердце разбойника, впрочем, сына еврейской матери, размягчилось и откликнулось на благородный зов двух патриотов. Братва его не заставила себя долго упрашивать и сразу согласилась воевать на стороне иудеев, ибо кроме любезного ее сердцу восторга отчаянных приключений, ее ждала богатая добыча, а то и царские милости. Рычаг своекорыстия поднимает людей. Новоявленный мессия разослал гонцов во все стороны — сообщить собратьям по изгнанию, что вот, он, спаситель, явился, и извечная мечта иудеев сбылась. Народ этот, гордый и жестоковыйный, всегда готовый к бунту, с ликованием встретил обещание свободы. Потомок Давида и ниспровергатель Алчирока, Алрой двойною силою пробудил доверие в душах соплеменников. Цвет юношества стекался со всех городов Халифата к владельцу скипетра царя Соломона.

Поначалу сельджукский султан не усмотрел большой опасности в брожении среди иудеев и удовлетворился тем, что назначил награду за голову убийцы брата. Но вот дошло до него прискорбное известие о том, что караваны исмаильтян ограблены и притом именем Бога Авраама, Ицхака и Якова. Тогда он направил указ Хасану, новому правителю Хамадана, скорейшим образом покончить с этими то ли разбойниками, то ли бунтовщиками, а Давида Алроя живым или мертвым доставить в столицу.

Борцы за свободу беспеременно имели сведения о настроении и намерениях врага. Помогали им в этом менее отчаянные, но неизменно сочувствующие соплеменники. Алрою принесли весть о заточении в тюрьму дяди, сетры и домочадцев. Вскоре он узнал, что из Багдада в Персию отправляется под охраной гарем.

Столь внезапно, столь дерзко Алрой атаковал охрану гарема, что сбитые с толку гвардейцы позволили смельчаку увести у них из под носа вверенное им живое сокровище. Наградой за геройство было освобождение семьи. Другим следствием подвига явилась поспешная отправка карательного войска. Взбешенный утратой дорогих сердцу и казне жен, Хасан, не дожидаясь помощи соседей и лично возглавив двухтысячную кавалерию сельджуков, ринулся вдогонку за безумцем и его добычей, одержимый нетерпением мести и любви.

В амфитеатре заседал совет. Алрой, впервые очутившийся в этом месте в качестве пленника Шериры, теперь восседал во главе совета. По правую руку от него находился Джабастер, по левую — Шерира. Четвертым заседателем было новое лицо — юноша, годами моложе Алроя, тонкий и стройный, как пальма, сильный, как молодой лев. Поодаль расположились с полсотни бойцов.

«Сколько у нас людей, Авнер?» — спросил Алрой юношу.

«Триста вооруженных всадников и пехотинцев две тысячи. Пехота вооружена слабо.»

«Бог пошлет им недостающее, пока пусть изготовляют копья», — сказал Джабастер.

«Надеемся на Бога», — пробурчал Шерира, глядя себе под ноги.

Вдруг крик пронесся над амфитеатром. То возвестил о своем прибытии вернувшийся разведчик. Сидевший на ковре Алрой мгновенно вскочил на ноги. Перед ним предстало бледное, истомленное, покрытое потом и дорожной пылью лицо. Верный, бесстрашный посланец вернулся. Напрасно стражи пытались сдержать толпу. Своими ушами хотели бойцы слышать вестника речь. Люди вплотную подступили к арене, взобрались на колонны, вскарабкались на арки, запрудили все ряды сверху донизу. Словно вернулось зрелище древности — переполненный амфитеатр, и Алрой с товарищами, как гладиаторы на арене. Но не азарт и любопытство, а неуверенность и страх висят в воздухе. Тревога неизвестности переносит в настоящее мнимые беды будущего.

«Говори!» — крикнул Алрой вестнику, — «Я к худшему готов! Мне ли людей бояться? Меня если карает кто, то сам Бог!»

Заговорил посланец. «Передай вождю Израиля», — сказал мне Хасан, — «Я мечом, а не торгом верну гарем свой, и не будет пощады бунтовщикам. Но со стариками и женщинами я не воюю и зла им не чиню. Призываю тебя, Алрой, не содеять худого женам моим, а я отпустил на свободу твоих родных, и они вновь дома. Добрый пример, как и злой, по кругу вернется к подавшему его.»

Великое облегчение на минуту расслабило душу Алроя. Осознав, что худшего не случилось, он вновь овладел собой. Спросил посланца о движении врага.

«Рассекая пустыню, без устали и без сна, я мчался к тебе, Алрой. Верные люди, и их много, давали мне свежих лошадей. Враг наступает. Очень скоро Хасан будет здесь. С покорения Канаана не бился Израиль с такой огромной силой. Господь с нами!»

Люди слышали вестника. Глядели друг другу в глаза. Сжимали друг другу руки.

«День испытания грядет!» — промолвил немолодой иудей, бывший двадцать лет назад бойцом Джабастера.

«Счастье умереть за веру!» — возгласил восторженный юный соратник Авнера.

«Боюсь, мы крепко влипли!» — прошептал курд Кислох индийцу Калидасу, — «Какая дурь! Могли же продолжать разбойничать и грабить тихо-мирно!»

«И стали иудеями!» — досадливо промолвил гебр.

«Глянь-ка на Шериру!» — заметил негр, — «готов расцеловать скипетр их!»

«Шерира? Жаль, что не повесил Алроя, впервые встретив!» — заключил Кислох.

«Счастливые избранники!» — громко, как только мог, выкрикнул Алрой, обращаясь к воинам, — «Бог удостоил вас моего водительства! Завтра вечером выступаем на Хамадан!»

Оглушительными были возгласы одобрения.

Тут Джабастер встал и, взявши книгу, молвил слово. «Слушайте люди! Древний царь ашшурский Санхерив задумал покорить Иерусалим. Господь устами пророка Исайи сказал, что спасет город ради Себя и ради Давида, раба Своего.»

«И еще сказано, что вышел ангел Господень, и поразил в стане Санхерива сто восемьдесят пять тысяч воинов. И встали утром жители города и увидели, что враг — все трупы мертвые.»

«Сегодня перед рассветом я наблюдал за ходом звезд на небе. Я каббалист и умею читать их письмена. И вот, звезда Давида и с нею еще семь звезд выстроили линии, начертанием повторяющие первые буквы строк из пророчества Исайи, о котором я говорил вам. Отсюда бесспорно следует, что судьба Хасана повторит судьбу Санхерива!»

Нет доводов убедительней тех, до которых додумался сам.

Тут заголосил хор небесный: «Верьте люди, верьте всегда, верьте всем сердцем! Бог — спаситель наш!»

На самом верхнем ярусе амфитеатра возникла женская фигура. Хор смолк. Все смолкло. Все недвижимо. Взгляды устремлены в точку наверху. Всякий со своей надеждой глядит на пророчицу Эстер.

Образ ее страшен и прекрасен. Лик бел, волосы черны, до пояса спадают. Весь амфитеатр и каждый воин в нем отражаются в огромных ее глазах. Лунный свет очерчивает стройный стан. Внизу тысячи пар глаз и ушей напряглись и ждут.

«Они идут, они идут! Дойдут ли? О народ Якова, Богом названный Израиль, забудь страх! Я слышу их барабанный бой, их труб гуденье. Но воля Господа опережает их полки. Всех богатств страны Офир не достанет им, чтоб купить победу!»

«Они идут, они идут! Дойдут ли? Я вижу блеск их сабель, я слышу топот их коней. Но воля Господа опережает их полки. Встряхнуть покрепче оливковое дерево пред сбором урожая, и что останется на ветвях? Жалкая горсть плодов! То же ждет и их орду!»

«Они идут, они идут! Дойдут ли? Воля Господа опережает их полки. Хамадан — ваша первая добыча. Удостоится победы, кто убежден в ней! Опустошенье явит горькая Вавилона судьба. Дикие звери поселятся в домах, ночами станут совы-сипухи кричать, а днями страусы нечистые по улицам бродить, и ведьмы запляшут у костров. Волки обоснуются во дворцах, змеи обживутся в каналах. Иссохнут луга, обесплодятся поля и сады. Вот ваших гонителей кары! Израилю же Бог вернет, что обещал и берег. Пойте, небеса! Торжествуй, земля! Пляшите, горы!»

Она окончила вдохновенную речь. Легкой поступью, грациозно перепрыгивая с яруса на ярус, стала спускаться вниз. Наконец, достигла арены. Запыхавшись от долгого спуска, поспешила к Алрою. Всех изумив, упала на колени, обняла за ноги Предводителя изгнания, волосами своими стерла пыль с его сандалей.

Крики восторга взвились над амфитеатром. Волна безраздельной веры захлестнула, закружила, поглотила сердца. Люди готовы потерять жизнь в надежде обрести лучшую. Мессия держал скипетр высоко над головой. И народ славил спасителя, и полагал сельджуков поверженными, и мнил себя свободным в возражденном сияющем царстве.

7.5

Утомленная пятидневным маршем, армия Хасана расположилась на постой. Молодой воевода раскинул свой роскошный шатер в том самом чудном оазисе, что прежде дал приют бежавшему из Хамадана Алрою. В миле от походного жилища Хасана разбили лагерь его бойцы. Не только в отдыхе, но и в донесениях о силе и перемещениях противника нуждался Хасан.

Гонцы были отряжены и вскоре вернулись, а с ними ограбленный разбойниками купец — почтенный правоверный мусульманин. Пострадавшего немедленно препроводили к Хасану.

«Побывал в разбойничьем логове?» — спросил купца новый властитель Хамадана.

«К несчастью, да», — ответил купец.

«Это далеко отсюда?»

«День пути.»

«Тебя освободили?»

«Вчерашним утром.»

«Каковы их силы?»

Купец замялся.

«У них есть заложники?» — спросил Хасан, испытующе глядя на торговца.

«О, святой Пророк наш! Горе мне, несчастному!» — возопил купец, и зарыдал, и принялся заламывать себе руки, — «Я, верноподданный халифа, дал клятву преступникам! Я, правоверный мусульманин, обязался помогать иудеям! О, господин мой, сделай милость, прикажи меня повесить! По заслугам мне такая смерть, я слишком задержался на этом свете!»

«Что все это значит? Говори, друг, и ничего не бойся!»

«Я верноподданный халифа, я правоверный мусульманин, я лишился десяти тысяч драхм!»

«Мне жаль тебя. И я ограблен. Признаем, однако, что своя утрата, свербит острее, чем чужая.»

«Будь проклят час, когда я попался на приманку этих псов! Скажи, господин, грешно ли нарушать клятву, данную еврею?»

«В этом нет греха! Любой мулла подтвердит. Я понял все. Грабители тебя освободили в обмен на обязательство не выдавать их. Лишь глупец доверяет обещанию, добытому угрозой, а умный дает слово, чтобы нарушить его. Говори все, что знаешь. Где они, сколько их, каковы их намерения?»

«Как верноподданный халифа, я должен служить ему, а обязанность истого мусульманина есть чинить ущерб неверным. Но, долг исполняя, себя обижать — грех. О, благородный господин! Негодяи обобрали меня до нитки. Отняли товаров на десять тысяч драхм! Включая доход от несостоявшейся продажи. Ах, каких замечательных платков лишился Хамадан!»

«К делу, к делу, друг! Что скажешь о разбойниках?»

«А я и толкую о деле. В платках все дело. Ибо, когда я говорю тебе о тех роскошных платках и непомерной тяжести моей утраты, ты должен уяснить, что главарь бандитов…»

«Алрой?»

«Возможно. Не знаю, как кличут этого проходимца-еврея. Он говорит мне: „Купец, ты чем-то опечален.“ Я отвечаю: „Есть отчего. Я твой пленник и тобой ограблен на десять тысяч драхм!“ А он мне: „Этот хлам ты ценишь в десять тысяч? И половины много за него. Старый плут!“ Я не полез в карман за словом: „Попробовал бы ты, босяк, назвать меня плутом в Багдаде!“ Тогда он говорит: „Ты попал в переделку, но можешь выкарабкаться без потерь. Ты не плут, ты честный малый, и умный, и, главное, ты прововерный мусульманин…“ Я перебил: „Ты прав во всем, но в толк не возьму, чем моя вера мусульманская может быть полезна иудею? Разве что, как сказано в Коране, архангел Гавриил…“ Я вижу, ты выражаешь нетерпение, мой господин?»

«Торговец, говори о деле!» — воскликнул Хасан.

«Я говорю о деле, а ты меня сбиваешь. Буду краток. Атаман разбойничий знает о твоем наступлении, дрожит от страха и хоть и старается виду не подавать, но меня не проведешь. Он отпустил меня, вручив написанное им собственноручно распоряжение некоему Бостинаю заплатить мне пять тысяч драхм при условии, что я обязуюсь сойтись с тобой и, да простит меня Пророк, солгать тебе!»

«Солгать?»

«Солгать! Но этим еврейским псам не дано понять, что истинно верующий не лжет. Итак, благородный Хасан, если, как ты говоришь, данное еврею слово не обязывает правоверного, и если ты заверишь меня, что я получу пять тысяч драхм, то услышишь всю правду.»

«О пяти тысячах не беспокойся, добрый человек. Обещаю.»

«Обещания даются по расчету, а выполнение их соразмерно опасениям», — подумал купец и сказал: «Так, значит, деньги будут?»

«Слово чести. А теперь говори все, как есть.»

«Хорошо. Знай же, что силы противника малы, а сам он смертельно боится боя. Один из главарей, по имени Джабастер, с семьюстами лиходеями отступил вглубь пустыни. Тот, которого ты зовешь Алроем, ранен и вынужден скрываться среди развалин с сотней человек. Они прячутся по гробницам и склепам. При них женщины заложницы и награбленное добро. Алрой дал мне свободу, заручившись моим словом, которое я, как прововерный мусульманин, не нарушу, и мне вменяется устрашить тебя небылицей о его огромном войске, идущем в Хамадан. И если обмануть иудея все же грех, то ты в ответе за него, как и за пять тысяч драхм, что, впрочем, есть лишь половина положенного мне.»

«Где распоряжение Бостинаю?»

«Вот оно. Тут написано, что если правитель Хамадана Хасан, поверит рассказанному мною вымыслу, испугается, не станет воевать с Алроем и вернется в Хамадан, то подателю сего, то есть мне, Бостинай должен выплатить пять тысяч драхм.»

«Старый Бостинай лишится головы.»

«Я рад. Однако, будь я на твоем месте, я бы позволил ему сначала расплатиться со мной!»

«Почтенный купец! Не хочешь ли ты вновь повстречаться с Алроем?»

«Боже сохрани!»

«Вместе со мной.»

«Это другое дело.»

«Будешь нашим проводником. Плату получишь вдвое.»

«Это лишь возвратит утраченное мной. Нельзя терять времени. Схватим Алроя! Отомстим иудеям, правоверного ограбившим!»

«Оглы!» — позвал Хасан одного из командиров, — «Вели седлать коней. Лагерь не сворачивать. Купец, до захода солнца прибудем в стойбище бандитов?»

«И даже часом раньше, если отправимся немедленно!»

«Бить в барабаны! По коням!»

7.6

Сельджуки остановились у стен заброшенного города. Хасан выслал разведчиков. Те доложили о царящем запустении. Тогда Хасан расставил гвардейцев вокруг стен снаружи, дабы они не позволили никому сбежать из города, а сам с бойцами вступил на пустынные улицы.

Находит грубая душа объект почтения, и пример его помогает ей осветить темные свои уголки. Сказочное очарование места возымело несомненное действие на пришельцев. Не узнать было кавалерию сельджуков. Необузданные всадники и резвые их кони под уздой на сей раз были тихи и почтительны к древностям вокруг. Ни барабанного боя, ни проклятий, ни шуток не слыхать. Ни мелькающих в воздухе сабель, ни пируэтов верховой езды не видать. Лишь приглушенный пылью веков топот копыт тревожил тишину.

Закат. Небо темнеет. Звезды восходят над крышами.

«Нам сюда, мой господин!» — сказал купец-проводник, обращаясь к Хасану. Тот стоял в окружении своих командиров, во главе войска, заполнившего улицы. В уходящем закатном свете чернели прекрасные кони, на головах всадников белели тюрбаны, украшенные красными перьями, сверкали боевые доспехи. Нарядное сельджукское воинство добавило новые черты к красе древного города. Свойство красоты — веками впитывать себе подобное, и, обновляясь, изумлять новых почитателей.

«Нам сюда, мой господин!» — повторил торговец и указал в сторону улицы, ведущей к амфитеатру.

«Стой!» — раздался вдруг громкий пронзительный окрик. Всадники остановили лошадей.

«Кто это?» — крикнул в ответ Хасан.

«Я!» — ответил голос. Женская фигура возвышалась на крыше здания, руки воздеты кверху.

«Кто ты?» — испуганно спросил Хасан.

«Я твой злой гений, сельджук!»

Хасан побледнел. Щеки приобрели цвет слоновой кости — точь в точь рукоять его секиры. Он застыл на месте. И женский образ оставался недвижим. В глазах сельджуков родился страх.

«Женщина, колдунья или богиня!» — вымолвил наконец Хасан, — «что тебе надобно здесь?»

«Трепещи, сельджук, Писание Бога презревший! Или забыл, как Канаанский воевода Сисра вздумал Иудею покорить, а доблестный Барак разбил его орду? Безумец! Ты покусился на народ, что под защитой звезд небесных!»

«Колдунья иудейская!» — воскликнул Хасан.

«Пусть так. Коль я колдунья иудейская, то заклинание мое падет на головы сельджуков, и горе вам!»

«Проснись, пророчица Дебора! Запевай песнь свою, окрыляй Барака-полководца, сына Авиноама! И возликует народ Израиля!»

Вконец почернело небо. Не ночь, но тучи стрел, копий и камней виной тому. Летят отовсюду, поражают сельджуков правоверных и верных их коней. Ужас в сердцах. Мертвые падают на землю, живые топчут упавших. Смятение, хаос, бегство. Воинственные крики и призывы к спасению.

«Измена! Нас предали!» — вскричал Хасан и метнул копье в сторону проводника, но тот ускользнул в темноту.

«Оглы, назад в пустыню!» — прозвучала команда.

Гвардия за стенами города встревожилась долгим отсутствием вестей. Когда же донеслись обрывки боевых вскриков, сомнения ушли — в городе бой, спешить на подмогу! Стремясь соединиться, силы внутри и вне городских стен рвались к одному и тому же месту — к воротам. Пробившись к ним, тающая на глазах армия Хасана обнаружила, что они заперты, забаррикадированы, охраняемы противником, и путь гвардейцам прегражден. Момент для водворения порядка упущен. Сельджуки рассеялись средь улиц, дворов и переулков. Гонимый волей к жизни, Хасан с тремя десятками бойцов ринулся к пустырю. Отступая, правитель Хамадана крушил на пути, что мог. Два разных чувства совместились в душе сего солдата — готовность приговор судьбы принять и надежда, что мелькнет счастье и спасет его.

В этот тяжкий для сельджуков час, словно по волшебству, вместе и разом, со всех сторон обрушились на бегущего врага доблестные бойцы Алроя. Из-за колонн и обелисков, из щелей и укрытий, из развалин и склепов вырастали вооруженные кое-как, но непобедимой яростью геройства одержимые люди. Мстить за тысячу лет неотмщенных, вернуть величие народу вечному, царствовать средь народов вечно! Мечи красны селджукской кровью, и нет спасения никому. К стене прислонятся — копье пронзит, за стеной схоронятся — каменный дождь настигнет. Барабаны, трубы, тарелки медные. Все звенит, гремит и грохочет, все — подспорье мятежникам. Жестокость воинства превосходит жестокость воинов, ибо в стае забывается страх.

«Взобраться бы на стену и бежать в пустыню — единственное спасение наше, Ибрагим!» — крикнул Хасан одному из оставшихся в живых товарищей, — «хоть бы с Алроем повстречаться!»

В направлении пустыря несколько еврейских всадников гнали впереди себя трех сельджуков. «Никому никакой пощады, Авнер! Они все подобны Амалеку, врагу иудеев извечному!» — кричал Алрой, размахивая окровавленной саблей.

«Один готов, другой за ним, а вот и третий! Сабля моя потрудилась на славу!» — возликовал Авнер.

«Твоя лошадь истекает кровью, Авнер. Где Джабастер?»

«У городских ворот. Рука рубить устала. Господь дал их нам на растерзание. Добраться бы до главаря!»

«Обернись, злодей кровавый! Я пред тобой!» — прокричал Хасан.

«В сторону, Авнер! Он мой!»

«Предводитель, ты и так довольно положил врагов!»

«Ты не меньше преуспел. А этот — только для меня! Подойди, турок!»

«Ты Алрой?»

«Он самый».

«Ты пролил кровь Алчирока?»

«Имел честь!»

«Бунтовщик и убийца!»

«Как тебе угодно. Беспокойся о себе!»

Иудей метнул копье в сельджука. Острие скользнуло о нагрудную броню, вонзилось в землю. Всадник пошатнулся в седле, кинулся на врага со всею быстротой и силой. Их сабли скрестились, и оружие мусульманина сломалось пополам.

«Негодяй, кто продал мне клинок! Лгал, что лишь халифа сабля крепче!»

«Ты прав. А сейчас — прав я!» — вскрикнул Алрой и зарубил сельджука. Вскочил в седло вороного коня, что недавнему врагу принадлежал, и поскакал туда, где не окончен бой.

Ночь торжествовала. Крики, шум — все стихло. Мятежники не оставляли мусульман в живых. Спрятавшихся отыскивали и убивали. Последовательна и неумолима одержимость веры. Не знает пощады жестокий восток.

Горели факелы. Пока приготовлялась трапеза, победители распевали гимны и благодарили Бога.

Вот выступила вперед пророчица Эстер. Бьет в медные тарелки, танцует пред мессией Израиля. А тот стоит усталый, сабля опущена, с ним Джабастер, Авнер, Шерира. Сейчас кто усомнится в божественности миссии Алроя и в величии содеянного им? Казалось, немая пустыня подхватила песнь торжества, вторя победителям.

7.7

Чем гуще тревога, тем неповоротливее время. Туман неизвестности окутал еврейский квартал Хамадана. Уж в который раз почтенный Бостинай вопрошает седобородых старейшин — победа или гибель, падение или величие? Мирьям погружена в молитвы — лишь спасения брату просит, не думает о высоком. И простая мысль может наполнить сердце до краев.

Две недели, как властитель Хамадана ушел побеждать и карать. Две недели нет вестей. И вот часовой на вышке возгласил, что видит вдалеке военный строй. Жители облепили городские стены. Ликование и предвкушение среди мусульман, холод и трепет в сердцах иудеев.

«Бог един!» — торжественно провозгласил командир охраны.

«И Мухаммед — Пророк Его!» — подхватил часовой.

«Завтра обрежем носы еврейским псам!»

«Утрачен скипетр!» — в отчаянии воскликнул Бостинай.

Удрученная, бессильная, приниженная Мирьям кинулась вон из дома, нашла в саду кучу пепла, обсыпала себя. «Господи, не оставь Давида!» — шептала.

Медленно и торжественно шествовали муллы к городской стене — излить потоки благословений на голову Хасана-победителя. Муэдзины проворно взобрались на минареты, чтобы тягучими голосами напомнить жителям Хамадана и всему свету, как велик Аллах.

«Хотел бы я знать, жив ли Алрой?» — спросил командир охраны.

«Если жив, его посадят на кол!» — заявил стражник.

«А если мертв, труп его отдадут на съедение собакам!» — добавил командир.

«Бостиная ждет петля.»

«И его племянницу — тоже.»

«Увидим. Говорят, Хасану нравятся черные глаза.»

«Надеюсь, истинный мусульманин не коснется иудейки!» — взволнованно произнес черный евнух.

«Они приближаются. Какую пыль подняли, однако!» — воскликнул командир.

«Я вижу Хасана!» — крикнул стражник.

«Я узнаю его черного коня!» — подхватил черный евнух.

«Любопытно, сколько драхм стоит Бостинай?» — задался вопросом командир стражи.

«Несчетно!» — ответил стражник.

«Надеюсь, добро свое он честно приобрел», — вновь выразил надежду евнух.

«Проверим», — сказал командир, — «Как бы там ни было, тысячу, которую я должен старому Моисею, я не верну. Теперь мы свободны от долгов евреям.»

«Разумеется», — подтвердил евнух.

Всадники совсем близко. Авангард достиг городской стены.

«О, Боже, кто это гарцует впереди?» — спросил командир охраны, несколько смущенный.

«Никогда прежде не видел его», — ответил стражник, — «Одежда наша, сельджукская, не иначе, кто-то из Багдада.»

Зазвучали трубы.

«Кто командир охраны?» — крикнул воин внизу.

«Я!»

«Открыть ворота царю Израиля!» — прозвучал приказ.

«Кому?» — спросил изумленный командир.

«Царю Давиду. Богу было угодно отдать нам на истребление армию Хасана. Мы не оставили в живых ни самого Хасана, ни командиров, ни солдат сельджукских. Я — Джабастер, посланец владыки нашего. Этот меч — мандат мой! Немедленно прикажи открыть ворота, и мы преподнесем вам, мусульманам, подлинного милосердия урок. А заупрямитесь, то, как говорит наш царь, ворвемся силой, всех поубиваем без разбора, включая стариков и сосунков.»

«Немедленно позвать сюда почтенного господина Бостиная!» — взвизгнул испуганный командир охраны, — «Он вступится за нас!»

«И не забыть достойную госпожу Мирьям, она так милосердна!» — присовокупил стражник.

«Я возглавлю процессию!» — вызвался выполнить приказ черный евнух, — «Кто, как не я, знает к женщине подход!»

С нерастраченными благословениями и с неподобающей статусу богохульной поспешностью возвращались муллы в святилище знаний и истинной веры. Муэдзины на минаретах не исторгли из раскрытых от удивления ртов положенные Аллаху славословия. Обожающие иудеев мусульмане толпами рвались к дому Бостиная и Мирьям, вызывали их преданными голосами, и каждый желал первым поцеловать края одежды господина и госпожи.

Широко распахнулись ворота. Джабастер и его воинство вошли в город, заступили в караул. На площади перед большой мечетью собрались правоверные горожане, чтобы празднично и достойно встретить победителей. Огни на минаретах раздвигали ночные тени, освещали спешно развешанные на городских стенах ковры, гобелены, гирлянды цветов. Громкой ликующей музыкой приправили правоверные Хамадана идиллию счастливой встречи с армией иудеев. Горожане и воины приветствовали друг друга радостными возгласами. Появился знакомый всем вороной конь, достойно неся в седле своего седока. Люди упали ниц, кричали: «Долгой жизни тебе, долгого царствования тебе, Алрой!»

Вот идет депутация самых почтенных горожан. Во главе ее старик и скромная девица с опущенными долу глазами. Милости и защиты победителей приготовились просить. Всадник спрыгнул с коня, обнял девицу, вскричал: «Мирьям! Сестра! Сейчас, наконец, сознаю мой триумф!»

7.8

«Пей!» — сказал курд Кислох индийцу Калидасу, — «и не забывай, приятель, что мы больше не мусульмане!»

«Чтобы вполне вкусить букет вина, пить его надо из золотой посуды», — сказал гебр, чей отец был выходцем из Эфиопии, — «эту безделушку я раздобыл на базаре», — продолжил он и показал всем изящный золотой кубок, отделанный драгоценными камнями.

«Я думал, мародерство запрещено», — усмехнулся негр.

«Верно. Но взять вещь в долг мы можем себе позволить.» — парировал гебр.

«Что до меня, я человек умеренных страстей», — изрек индиец, — «Даже турка, пса поганого, не обижу. Хозяина, у которого я на постое, я всего лишь обратил в слугу, не перерезав ему горло. Удовлетворился его гаремом, баней, лошадьми и прочими безделицами».

«С кем мы повелись, однако? Он ведь настоящий мессия!» — с благоговейным страхом произнес Кислох.

«Я прежде не шибко верил в силу скипетра Соломона-царя, покуда своими глазами ни увидал, как его величество снес голову с плеч доблестного сельджука», — сказал Калидас.

«Он — мессия. Нет места сомнению», — подтвердил гебр.

«Сомневаться в этом — значит вообще ни во что не верить», — заметил индиец.

«Забавно», — усмехнулся негр, — «я веры не имел вообще, теперь же единым махом удостоился наилучшей!»

«Большая удача!» — сказал гебр, — «Чем позабавим себя сегодня вечером?»

«Можно пойти в кофейню и силой вливать вино в турецкие глотки», — придумал индиец Калидас.

«А что, если поджечь мечеть?» — предложил изобретательный курд Кислох.

«Я чудно развлекся сегодня утром», — сказал гебр, давясь от смеха, — «Вижу, на базаре дервиш просит подаяние, а в ухе у него цепь продета. Я отыскал второго нищего, проткнул ему нос и цепью связал обоих вместе!»

«Ха-ха-ха!» — развеселился негр.

Самый искрометный юмор прост и непринужден и его ценителю представляет дело в новом свете.

7.9

Бунт иудейский гремел по всей Азии, истребление войска Хасана оглушило ее. Из богатых персидских городов и многонаселенных областей по берегам Тигра и Евфрата стекались евреи в Хамадан.

Прогневленные мусульмане везде, где могли, досаждали победителям и неразумным этим поведением приближали бедствие остракизма. Богатства Багдада пополняли сокровищницы Хамадана, еврейской столицы. В диванной, что прежде принадлежала правителю Хасану, теперь восседал царь Израильский. Он принимал дань почета от почетных визитеров и с почетом отправлял посланников в Сирию и Египет. Тысячи новичков экипировались из неисчерпаемых сельджукских арсеналов. За стенами города был разбит лагерь, и руководимые Авнером военные наставники обучали новобранцев науке воевать и превращали их в жаждущих подвигов бойцов.

Большую мечеть Хамадана обратили в синагогу. В один из дней толпы людей собрались на площади перед фасадом ее, расположились рядами. Плоские крыши близлежащих домов кишели народом. В центре площади возвели помост из кедрового дерева, окаймленного медью. На помосте стояли молодой бык и два барана. Как и полагается, для принесения жертв евреи отобрали лучших животных, без порока. Их охраняли священники.

Помпезные звуки труб заполнили пространство вокруг синагоги. Отворились ее ворота, и все увидели нечто, столь дорогое взору иудея. Нечто желанное, что таили тысячу лет от недобрых глаз, а теперь без опаски открыли на обозрение. Вместилище ковчега Завета, разноцветный шатер блестел на солнце алыми и пурпурными занавесями, шитыми золотом и серебром.

Служители синагоги несли на плечах кедровые шесты, золотыми скобами скрепленные поперечными перекладинами. На сооружении этом покоился предуготовленный для хранения свитков Торы необычайной красы ковчег. Искуснейшие мастера Персии трудились над ним. Джабастер задумал это празднество и потряс пышным зрелищем сердца созерцавших его. Экстаз, как известно, заразительностью силен. Столь основательно воодушевились евреи, что выхватили мечи из ножен, стали потрясать ими в воздухе, взывать к новому походу и к новым победам.

Раздвинулись занавеси шатра, и показались Алрой и Джабастер. Они взошли на помост. Алрой взял из рук священников мантию и надел ее на Джабастера. Затем перехватил ее поясом, на груди укрепил драгоценные украшения, обернул лоб повязкой, надел на голову корону, помазал макушку маслом. Так ученик возвел учителя в звание Первосвященника Израиля.

В согласии с древним законом животные были умерщвлены, и искупительные жертвы преданы огню. Курился фимиам, ликовала музыка, крики восторга потрясали Хамадан. Изумительная гармония соединила воедино божество, служителей и жертвы. Алрой оседлал боевого коня и во главе двенадцатитысячной армии двинулся покорять земли, что в незапамятные времена звались Медийским царством.

7.10

Провинция Азербайджана, столица которой Хамадан, располагалась на территории древного Медийского царства. Одного сражения достало царю Алрою, чтобы решить судьбу этой земли. Он разбил в пух и прах плохо обученных новобранцев, ведомых воеводой из соседнего Керманшаха. Вскоре все города округи признали верховенство нового иудейского царя. А тот, предоставив Авнеру покорять пограничный с Керманшахом Луристан, вступил в Персию.

Неудержимый натиск Алроя привел в негодование Тогрула, сельджукского султана Персии. Поступившись поневоле наслаждениями праздности и неги во дворцах чудного города Нишапура, восточный владыка призвал к себе эмиров, и держал с ними военный совет, и решено было выступить с войском, и у города Рей сокрушительным ударом разгромить дерзкого бунтовщика.

Вера, отвага и ум — три благословенных дара, коими изобильно наделен был Израильский мессия, и вкупе они стали ключом к великим победам его. Но не пришел бы триумф к царю, кабы ни вера, отвага и ум необычайного народа его, ради которого он жил и дышал. Все, что нужно было знать о противнике, Алрой знал. Все, что говорилось, замышлялось, приготовлялось во вражьих дворцах, мечетях, шатрах воевод — все доносили вездесущие шпионы иудейскому царю. Не диво, что ловкие задумки врага оборачивались западней для него. Спокойно спавший город Рей в одну ночь был сожжен дотла. Обезумевшие эмиры рвали на себе бороды. Они кинулись за спасением к султану Тогрулу, и поднявши вопль до небес, предсказывали конец света. Стены дворцов Нишапура содрогались от громогласных проклятий хозяина. Тогрул поклялся совершить паломничество в Мекку, как только перебьет гнусных еврейских псов. Он сам возглавит пестрое войско свое и выйдет навтсречу Алрою, дабы покончить с ним навсегда.

Числом впятеро персы превосходили иудеев. В придачу к сельджукскому воинству добавилось многолюдье кавказских ополченцев. Грозные лучники дикого племени бахтияров присоединились к полкам правоверных. Жестокие и вольные туркмены-копьеносцы уступили соблазну золота, султаном обещанного, и стали в общий строй.

Неистовые бахтияры, свирепые туркмены, верные железному порядку сельджуки — разве одолеют они армию, над которой простерта покровительствующая длань Бога Авраама, Ицхака и Якова? Стремительной атакой тяжелой кавалерии Алрой разрубил надвое головные силы Торгула и заодно оттеснил наемников. Израильский царь разгромил кавказцев, обратил в бегство бахтияров, не успевших опорожнить колчаны, а гордые туркмены с копьями в руках бросились наутек, прихватив, что успели, из обоза.

Турки бились отчаянно, но, лишившись союзников, не могли сдержать бешеный напор опьяненного успехом противника. В одной из ответных атак пал султан Тогрул. И с этой минуты схватка двух армий стала более походить на избиение нежели на сражение. Кровь сельджуков орошала землю, трупы их усеивали ее. Иудеи не знали, а правоверные не узнали пощады. Врага щадящий не щадит себя. Уцелевшие спаслись бегством в горы. Возложив на Шериру приведение в порядок боевых рядов, Алрой в сопровождении трех тысяч всадников направился утром в Нишапур. Он сообщил жителям весть о гибели султана и потребовал сдать город. Столица Персии избежала страшной судьбы Рея, откупившись огромной данью и унизительным послушанием. Хранившиеся в подвалах Нишапура сокровища бывшего Газневидского царства и богатства древнего персидского царя Хосроя препровождены были в Хамадан. Никогда прежде сей город не знал столь счастливых дней: что ни рассвет — то весть о новой победе, что ни закат — то караван с новым добром принимал он.

Во дворцах Нишапура Алрой заключил мир на своих условиях. Авнер покорил Луристан и с подкреплением от Джабастера прибыл в Персию. Алрой получил важное донесение из Хамадана и с войском спешно отбыл в еврейскую столицу, возложив на Авнера временное правление Нишапуром.

7.11

Прибывши в Хамадан, Алрой тотчас призвал в свою резиденцию Джабастера, и ночь напролет владыка и Первосвященник держали совет, и утром глашатай уведомил жителей, что монарх вернулся, что учредил он новое царство мидян и персов, что Хамадан определен его столицей, что наместником в ней назначен Авнер, и, наконец, что готовятся поход в Сирию и завоевание изызнова Земли Обетованной.

Предстоящий поход обдумывался основательно, и приготовления к нему велись планомерно и споро. Джабастер не терял времени даром и весьма быстро собрал стотысячную армию. На востоке, где каждый вооружен, такое возможно. Евреи составляли большинство бойцов, но присоединились и арабы, не желавшие более гнуть шею под турецким ярмом, и, конечно, примкнули искатели приключений с юга Каспия. Последние легко и охотно оставили привычные языческие верования в пользу победоносной религии непобедимых завоевателей.

Окрестности Хамадана усеяны палатками и шатрами военных становищ. Улицы и площади полны солдат. На базарах торгуют военным снаряжением. Караваны верблюдов доставляют провиант. То и дело какой-нибудь татарин с огромной чалмой на голове несет новую депешу юному царю. Звон оружия, ржанье лошадей. Тут и там боевая музыка врывается в неуемный шум. Словно все страсти мира, радости трудов, бурленье жизни, людские вожделения избрали Хамадан средоточием своим. Всякий поглощен делом, и всякий полагает его важнейшим. Головы ясны, руки крепки, ноги быстры. Заразителен подъем душевный. Вера в миссию вселенскую вздымает дух и соблазняет думать, что мир — уже почти у ног. Видеть массу огромную людей, единым порывом одержимых, — зрелище волнующее и тревожное.

Что заставило Алроя спешно покинуть Нишапур, и мчаться в Хамадан, и совещаться с Джабастером, и собирать силы? Юный мессия и искушенный наставник его открыли для себя, что рвущаяся из сердца и сжигающая мозг пламенная вера — не прерогатива иудеев, и что природа требует сродства семян и почвы. В ответ на победы Алроя повелитель правоверных поднял знамя Пророка на берегу Тигра. Мистика проповедей овладела воспаленными умами мусульман. Одних лишь багдадских бойцов-сельджуков насчитывалось до пятидесяти тысяч. Султан Сирии внес свою лепту, выдвинув войско отважных покорителей Дамаска и Алеппо. Сельджукское царство Рума отрядило кавалерию, огромную числом и проверенную в боях с азиатскими монархами. Со времен арабского халифа Харуна Аль-Рашида не собиралось на берегу Тигра столь внушительное войско. Всякий правитель, желая блеснуть верноподданной воинственностью, приводил в столицу халифов кто воинов, кто караван с нужным для войны добром. Из глухих Аравийских пустынь, с Черного моря, что на краю света, прибывали эмиры и ставили палатки, и забавляли столичных вавилонян провинциальной неотесанностью и прямотой. На двадцать миль вдоль реки тянулась полоса военных лагерей. Знамена и флаги, флажки и цветные ленты, костры и факелы. Сам Малик, главный сельджукский султан и управляющий дворцами халифа, возглавил величайшее это войско.

Несметная рать правоверных стеклась с великих просторов Азии, дабы остановить победную поступь еврейского царя и спасти Землю Обетованную от нашествия иудеев, которым она была обещана, и которые утратили на нее право. Тем временем в поле возле стен Хамадана Алрой делал смотр своим силам. Лишь один-единственный человек решает начать ли войну, послать ли людей на бойню, обречь ли на смерть многих и многих. Шестьдесят тысяч закованных в броню пехотинцев. Тридцать тысяч лучников. Двадцать тысяч кавалеристов. Десять тысяч всадников, героев недавних боев, составляли отборную часть армии и назывались «Стражи короны». В центре их рядов возвышался великан Элинбар, на три головы выше среднего бойца. Он держал золотой, усыпанный рубинами ларец, а в ларце — скипетр царя Соломона. Стражами короны командовал Азриэль, брат Авнера.

Расположенные в Хамадане бойцы составляли треть армии Алроя. Царь восседал на троне. Воины, шеренга за шеренгой, проходили мимо престола и, приветствуя своего мессию, приспускали знамена и копья. Бостинай и Мирьям, и с ними те, у кого на сердце радость, наблюдали великолепное зрелище с городских стен. А в это время Шерира продвигался маршем к Багдаду, возглавляя свою часть армии. Джабастер же, нарядившись в костюм Первосвященника и поклявшись не опускать меч, покуда ни будет возрожден Храм, правил последней третью алроева войска и вел солдат к установленному месту встречи с Шерирой. Там оба станут дожидаться прибытия Алроя и соединят силы.

В конце дня, по завершению парада, Алрой скомандовал Азриэлю выводить бойцов из Хамадана. Сам же царь медлил. С ним оставались его штаб и силы охраны. Эти разгоняли скуку, упражняясь в метании копий, и льстивой речью сдерживали нетерпение коней.

Алрой прогуливается с Мирьям в саду Бостиная. Они шагают медленно, идут рядом, молчат. Рука его покоится на тонкой хрупкой талии, другая — легко сжимает нежную девичью кисть. Глаза ее опущены, непрошенные слезы оставляют мокрый след на бледных щеках. Брат и сестра. Время честолюбия и время чистоты любви. Вот лужайка, фонтан, царский конь ждет седока.

Давид сорвал цветок, вплел в волосы Мирьям. Она улубнулась. Горечь разлуки. Нечем смягчить ее.

«Сестрица, душа моя! Расставаясь со мною в прошлый раз, ты глядела вслед беглецу, а нынче ты провожаешь царя-завоевателя!»

Она обняла брата, спрятала мокрое лицо не его груди.

«Мирьям, мы встретимся в Багдаде!»

Давид прижал ее руку к губам, кивнул стоявшим неподалеку девушкам. Те подошли, окружили Мирьям, заговорили с ней. Алрой вскочил на коня, умчался.

7.12

Кавалерия халифа почти без потерь проскользнула мимо авангарда Шериры, соединилась с основными силами, и, уже в полном сборе, правоверные явили готовность к приходу гостей.

Главный сельджукский султан Малик командовал центром. Правым крылом управлял сирийский султан, и тыл его защищала река. Левый фланг занял румский султан. Он выдвинулся вперед и по-хозяйски расположился на невыгодном на первый взгляд месте. Гордый числом, уверенный в доблести и уповающий на дисциплину своих бойцов, Малик бестрепетно поджидал покорителя Персии.

Вдали показалась армия Алроя. Узкие колонны спускались с гор, ширились и рассыпались на краю равнины. К ночи лагерь иудеев был готов. Малик различал движущиеся огни в шатрах, слышал трубачей, пробовавших фанфары. Миля-другая разделяли два полюса, две страшные силы. Настанет утро, и они сойдутся. Копья, мечи, стоны, муки, кровь, смерть, победа. Изменится мир иль останется прежним? Что ни готовит судьба, приговор есть всегда приговор, для той стороны, для этой ли.

В окружении командиров Алрой заходил в палатки к простым воинам, говорил с ними, подзадоривал их, обещал скорый триумф, что затмит недавние победы. Обожание и безоглядная вера светились в глазах бойцов, и почва под ногами мессии казалась тверда, как скала. Для прибавки солдатам крепости духа торжественная процессия пронесла вдоль лагеря скипетр Соломона. На вершину холма взошла пророчица Эстер. Преданные лица глядели на нее со всех сторон. Она вещала и воодушевляла, клялась и прорицала, требовала и умоляла, проклинала и превозносила. Как магнит незримой силой овладевает железом, так проповедник страстным словом пленяет душу. Ночь перед сражением. Хрупкий образ девы, вдохновенной и красноречивой, и мощные фигуры жадно внемлющих воинов. Красное пламя костров, и бледный свет луны. Блестящая броня кольчуг равнодушно отражает лучи всех цветов.

В царском шатре Алрой и Джабастер обсуждали возможные перипетии грядущего дня.

«Перед нами иная реальность, на прежнюю не похожая» — сказал Алрой приготовившемуся уходить Первосвященнику.

«Не разность, а общность важны — Бог отцов наших с нами!»

«Это бесспорно! Но… Необходимо понимать замысел Его. Ведь как велик был древний Моисей! Нынешнему веку завоеватель требуем.»

«Ты погружен в раздумья, царь?»

«О туманном прошлом. Настоящее прозрачно. Чрезмерные размышления о нем лишь повредят.»

«Прошлым питается мудрость, настоящее принадлежит действию, будущему отдана радость. Когда я думаю, что путь к Храму близок, а на престол взошел ты, Помазанник Бога и потомок Давида, мой дух вздымается, и дух захватывает. Когда я думаю о скорой нашей славе, ликование мое столь неудержимо, что я рискую потерять в глазах людей величие, сану Первосвященника подобающее!»

«Сколько часов осталось до рассвета?»

«Три.»

«Странно, но я в состоянии уснуть. Прежде я не мог спать накануне боя. Чем объясняешь перемену, Джабастер?»

«Окрепла твоя вера.»

«Да, сердце мое спокойно. Хотя я знаю, мой путь наверх не пройден, и вершина впереди. Спокойной ночи, Джабастер. А, Это ты явился, мой храбрый Азриэль! Во всем успешный, как Пэрэц из сказания о Руфи!»

«Благодарю, мой царь!»

«Разбуди меня со вторым караулом. Спокойной ночи, Азриэль.»

«Спокойной ночи, господин.»

«Пэрэц, до рассвета три часа?»

«Почти, мой господин.»

«Итак, со вторым караулом, помни! Спокойной ночи.»

7.13

«Второй караул, мой царь!»

«Как скоро! Я спал? Я свеж и полон сил. Азриэль, кликни Шериру.»

«Я отлично спал. Это — диво. Уже давно мой сон тревожен. Приветствую тебя, гармония! Почивание исполнило роль, определенную ему природой — принесло душе отдохновенье, а не борьбу, занятье бодрости часов. Да, до сих пор сон мой служил прибежищем надежд, бегущих от обыденности, страха и страстей.»

«Выгляну-ка из шатра. Какое зрелище! Ведь это я поднял неслыханную доселе силу! Насколько хватает глаз растянулся лагерь верных мне бойцов. Мои знамена, моя победа, мой триумф! В прошлое канет былая Азия.»

«Год назад на этом самом месте я молил судьбу о смерти. Прежде презренного и безвестного, сегодня встречают величайшие султаны мира. Мне страх неведом. Я знаю, мой путь наверх не пройден, и вершина впереди. Хочу, чтоб сила высшая, доныне благосклонная ко мне, и далее прокладывала мне дорогу!»

«Иерусалим, Иерусалим, — лишь о нем он мне твердит. Начетчик фанатичный. Усвоил мудрость книг, но узок горизонт его, и спит воображенье. В будущем различает лишь прошлого черты, всякая перемена пугает его. О, сказочный Багдад! Твое сияние в сто тысяч раз ярче света возлюбленной Джабастером каббалы!»

«А, Шерира! Я жду тебя. Какое утро, как воздух чист! Великий день грядет — для Израиля и для тебя. Ты поведешь атаку, бравый мой Шерира. Обсудим предстоящий бой.»

7.14

Рассвело. Сплоченные колонны иудеев, ведомые Шерирой и нацеленные на центр армии халифа, ринулись в атаку — война требует быстроты. На левом фланге Джабастер повел наступление на румского султана. Шерира преуспел и решительно рассредоточил ряды турков. Стражи короны во главе с Алроем продолжили начатое Шерирой, разбили часть центра и наголову разгромили и сбросили в реку армию сирийского султана. Уцелевшая часть войска Малика была отрезана от левого фланга.

В то время, как в центре и справа Алрой и Шерира с блеском одолевали противника, действия Джабастера не имели успеха. Румский султан умело маневрировал, и хорошо обученная и по-римски дисциплинированная армия его стойко встретила натиск иудеев и от обороны перешла к наступлению. Тщетны были попытки Джабастера вновь сплотить ряды, не спасали дело чудеса личной отваги командира, и даже вид поверженного наземь знамени султана не лишил правоверных воли к победе. Войско Джабастера было разбито. Азарт и ярость победителя застлали глаза султану Рума, и не увидел он бедствие турков в центре. А ведь атакуй султан тыл Алроя уже после разгрома Джабастера, и предрешен был бы исход сражения в пользу правоверных. Алрой своим орлиным глазом углядел оплошность противника и не преминул ею воспользоваться. Он поручил Итамару контролировать центр, а сам направил силы Стражей короны на левый фланг, дав Джабастеру надежду собрать воедино уцелевшую часть армии. Поняв, что его победа не меняет общий плачевный для мусульман исход сражения, румский султан не стал ввязываться в бой с отборной кавалерией Алроя, и поспешно, но сохраняя дисциплину, отступил в Багдад. Оттуда, прихватив с собой халифа, его гарем и его сокровища, сбежал в Сирию. Кровь турецких воинов окрасила воды Тигра. Вид их плывущих мертвых тел красноречиво сказал жителям окрестных городов по берегам реки на чьей стороне победа. Тридцать тысяч турок, среди них багдадский и сирийский султаны, эмиры, воеводы — полегли в сражении. Уцелевшие и добровольно сдавшиеся на милость победителя были разоружены. Спасшиеся бегством соединились в разбойничьи отряды и занялись мародерством и грабежом. Алрой лишился войска Джабастера, сражавшегося на левом фланге. Потери в центре и справа оказались незначительными. Сам царь был легко ранен. Трехчасовая битва перевернула Азию. Алрой стал владыкой востока.

7.15

Трупы людей и лошадей отягощают землю. Разбросаны воинские доспехи и знамена побежденных. Сорваны палатки. Алрой приказал фанфаристам трубить победу. Сам, весь в пыли и со следами запекшейся крови, подвел коня к шатру Малика, спешился, устало облокатился на окровавленный меч. Его окружили командиры.

«О, Джабастер!» — обратился царь к Первосвященнику, — «Твоим воинам выпала удача заполучить беззаветно храброго командира, но на их беду храбрец не научил их в должной мере строю и военному искусству. В другой раз готовь бойцов получше к сражению с умелой турецкой кавалерией. Бравый Шерира! Мы с тобой вовек не забудем нашу ураганную атаку. Азриэль, передай от моего имени Стражам короны, что без их отваги не видать бы нам победы на Тигре. Итамар, каковы наши свежие силы?»

«Азербайджанский полк, мой царь.»

«Сколько воинов?»

«Двенадцать тысяч.»

«Отважный Итамар! Веди азербайджанский полк в Багдад. Потребуй сдачи города. Если гарнизон попробует затеять бой, удовлетвори каприз неразумной воинственности. Полагаю, однако, что после тяжкого сражения они не предпочтут гибельную авантюру заслуженному отдыху. Пригрози, что если окажут сопротивление, я превращу Багдад в пустыню. Умеренность на войне — непростительная глупость. Город должен быть разоружен. Где солдат, что уберег мою голову от вражеской секиры? Его зовут Беная?»

«Беная пред тобою, царь!»

«С этой минуты ты, Беная, — командир. Присоединяйся к Итамару и стяжай лавры к нашей следующей встрече. Азриэль, сообщи брату в Хамадан о победе.»

«Господин, я уже отправил к Авнеру татарина с донесением.»

«Хорошо. Другого пошлешь к госпоже Мирьям с письмом, которое я напишу. Роскошный шатер султана Малика, наш трофей, подарим Хамадану. Элинбар, еврейский Голиаф! Ты геройски пронес через все сражение скипетр царя Соломона. Хвала тебе! Не вижу нашей пророчицы Эстер. Чем измерить долю ее в победе? Слабые руки, к небу воздетые, сильнее железных мечей. Страстное слово и ее сияющий взор зажигали сердца бойцов!»

«Царь ранен, и рана кровоточит…» — сказал Джабастер.

«Немного. Меня лихорадит. Царство за глоток воды! Сейчас окажем помощь нашим раненым. Напомню всем, сегодня — канун субботы. Азриэль, возглавь приготовления к святому для нас, евреев, дню, к нашему шабату.»

7.16

Лагерь иудеев готовился к встрече субботы. Алрой в сопровождении приближенных навещал и ободрял раненых, воздавал хвалу храбрецам. Ожидание скорого прихода шабата подбавляло чувство святости к настроению торжества в сердцах воинов-победителей.

Шабат наступает с заходом солнца. Но как определить мгновение, когда светило скроется за горизонтом, коли линию его заслоняют дальние холмы? На помощь приходят талмудисты. Они держат в руках мотки белых шелковых нитей, и покуда огненный шар опускается за вершины холмов и озаряет небо багровым светом, они наблюдают за изменением цвета шелка в лучах заходящего светила и знают, когда провозгласить шабат. Нити желтеют, и стучит кузнечный молот, и пылает огонь в костре под вертелом, и кавалеристы ведут коней к реке на водопой, и пехотинцы укрепляют палатки и забивают колья. Розовеет шелк, и торопится молот, и догорают костры, и кони напоены, и пехота уселась отдыхать.

Иссиня-серым отливает моток, свинцовыми стали белоснежные нити. Звон мошкары возник и пропал. То тут, то там закружили летучие мыши над палатками. Скрылось солнце. Не слышно молота. Погасли костры. Смолк говор людской. Умиление и благолепие вошли в сердца, заместили торжество жестокости и дикость крови. В каждой палатке трепещет субботняя лампада. Умиротворенность и святость воцарились вокруг. Лагерь безмолвен. Звездное небо вторит огнями и тишиной. Шабат.

Утро. Воины окружили возвышение, на котором стоят Первосвященник и левиты, его помощники. Первосвященник зычно возгласил единство и всемогущество Бога. Эхом откликнулись голоса иудеев. Они впитывали слова проповеди, дабы очистить, обновить, освятить души свои: ведь даже победоносная война — зло. Молчаливые и просветленные, разошлись кто куда. Одержимые рвением праведности, не отходили от лагеря дальше дозволенного в шабат расстояния в две тысячи локтей, как путь от Иерусалима до Масличной горы. Снова солнце зашло, и окончился шабат. И с тою же быстротой, с какой накануне лагерь стих и окунулся в благочестие, он нынче вынырнул из кроткой святости и вернулся к буйной обыденности. На войне убивают и убивают много. Преуспевший в этом больше врага — победил. Вновь запылали костры. Везут провиант из ближних деревень. Богобоязненные победители восславят свой триумф и самих себя на шумном пиршестве.

Назавтра к Алрою прибыл татарин с донесением от Итамара, который извещал, что румский султан бежал в Сирию, и что Багдад не окажет сопротивления. Итамар уведомлял, что уступил просьбе жителей не вводить войско в город, покуда депутация его ни будет принята Алроем, и обещал, что посланникам не причинят вреда.

7.17

Глашатаи объявили о прибытии депутации. Все воинство, все конные и пешие солдаты Алроя, вооруженные и грозные, заняли места в боевых порядках внутри лагеря. Владыка хотел, чтобы просители получше разглядели армию завоевателей и поразились ее численности и силе. Занавеси в царском шатре подняты, и видно снаружи, как на роскошном диване восседает Давид Алрой, справа от него стоит в одеянии Первосвященника Джабастер, слева — Шерира, а позади возвышается гигант Элинбар, и скипетр в его руках. Командиры расположились вдоль стен шатра.

Гремели тарелки, им вторили литавры, и фанфары были слышны. Наконец музыка победителей смолкла, и депутация двинулась вдоль длинного палаточного проспекта. Первыми шли красавцы-юноши. Они держались парами и разбрасывали цветы на дороге. За ними следовали музыканты в причудливых одеждах, а в руках у них серебряные трубы, тихо и жалобно пели. За трубачами шествовали рабы, привезенные со всех концов света, и каждый представлял диковины своей страны. Негры несли слоновые бивни, страусовые перья, полные золотого песка шкатулки. Сирийцы гордились богатыми кольчугами и латами. В руках у персов кувшины с благовонными бальзамами. Индийцы поразили жемчугом и кашемировыми шалями. Дети вели нежных белых газелей. Закутанный в голубой халат араб тянул на веревке стройного жирафа. Силачи держали серебряные блюда, а на них — горки золотых монет и золотые кубки, усеянные драгоценными камнями.

Из сундуков Повелителя правоверных извлекли лучшие ткани и отделки к ним: шелка из Алеппо и парча из Дамаска, меха соболя и горностая, шкуры песца и лисицы.

Важно шествовали верблюды с серебряной сбруей, нарядные конюхи вели прекрасных лошадей, укрытых богатыми попонами. Последним следует белоснежный конь со звездой во лбу. Родословная его началась в конюшне Соломона, а поколения его скрещивались лишь с потомками лошадей Пророка.

Черные евнухи, вооруженные секирами с рукоятями, украшенными слоновой костью, окружали дюжину красавиц-черкешенок и скрывали девиц от нескромных глаз. Но и без того прелестные лица таились за длинными вуалями, а грациозные формы не угадывались за свободной одеждой.

Блестящая процессия достигла царского шатра. Просители смиренно поклонились Алрою. Двенадцать самых почтенных граждан города выступили вперед. Руки скрещены на груди, глаза опущены долу. Они согнулись и в знак смирения поцеловали землю перед Алроем. Один из дюжины, глава посланничества, самый красноречивый, шагнул навстречу царю. И это — Хонайн!

7.18

Скромно, но блюдя достоинство, врач халифа поклонился завоевателю востока. Благородное выражение лица и изысканные манеры выделяли его среди прочих посланников побежденного города. Одежда его изящна, слова обдуманы, жесты сдержаны — в точности, как в день первой встречи с Алроем на базаре Багдада, когда вельможа спас юношу из когтей лживого Абдаллы. Велика заслуга сохранять достоинство в минуту величия, велика вдвойне, когда судьба недружественна.

Хонайн заговорил, и воцарилась почтительная тишина.

«Завоеватель мира! Это Господь, непререкаемый распорядитель судеб людских, отдал в твои руки наше достояние и сами жизни. Мы доставили в твой лагерь атрибуты нашего богатства и процветания. Это не дань, ибо все, что есть у нас — все твое! Мы лишь хотели тебе представить нарочито, какие чудные произрастают плоды на почве спокойствия и мира. Есть мера материальная милосердию завоевателей, и потому оно сулит доход не только покоренным, но и победителям, причем вдвойне. Чем разрушать, мудрее приобретать, и обладать, и умножать.»

«Провидению угодно было, чтоб мы родились подданными халифа. Теперь же оно отдало нас во власть твою. Мы будем преданы тебе, как были преданы ему, и смиренно просим даровать нам покровительство, как он нам даровал его.»

«Каким бы ни было твое решение, мы подчинимся с кротостью, подобающей признанию абсолютной силы. Но мы полны надежд. На наше счастье не грубый варвар покорил восток, но завоеватель благородный и просвещенный, ценитель благ цивилизации, наук и искусств знаток, правитель милосердный и гуманный. Мы ждем добра и милости от царя, который юные года свои отдал учению, впитал достойнейшую веру и высокую мораль ее. Мы преклоняемся перед владыкой, славным потомком священного народа, древность которого признавал Пророк.»

Хонайн смолк, и тишина в шатре сменилась гулом одобрения. И к слабому придет успех, коли не уронит себя с сильнейшим.

«Благородный эмир», — сказал Алрой, — «Оповести Багдад, что царь Израиля гарантирует защиту его жителям и их имуществу.»

«А их вере?» — тихо спросил посланец.

«Терпимость», — ответил Алрой, взглянув на Джабастера.

«До появления у нас новых идей», — уточнил Первосвященник.

«Жизнь халифа в полной безопасности, и он будет почитаем нами», — добавил Алрой.

«Возможно воодушевит тебя, царь, известие о том, что султан Рума увез с собой нешего недавнего правителя.»

«И гарем его?»

«И гарем его.»

«Это излишне. Мы не воюем с женщинами.»

«Не только женщины, но и мужчины обязаны благодарить тебя за милосердие.»

«Биноми, когда господину посланнику придет время возвращаться, собери почетный кортеж, чтоб сопроводил гостя», — обратился Алрой к молодому командиру. «Благородный эмир», — продолжил царь, — «Я воин и более всего почитаю оружие и знаю толк в нем. Прими мой солдатский дар», — сказал Алрой и протянул Хонайну восхитительный кинжал.

Посланец Багдада принял из рук царя подарок, поднес к губам, поцеловал, как водится на востоке, и укрепил кинжал на поясе.

«Шерира!» — воскликнул Алрой, — «приготовь для эмира лучший шатер и позаботься, чтобы бойцы наши в простоте своей не обидели гостей.»

«Владыка, я исполнил свою миссию. Теперь я должен сделать нечто не менее важное, касающееся меня самого. Я бы вернулся, с твоего великодушного согласия.»

«Как угодно, благородный эмир. Биноми, сопроводи с почетом. Прощай, посланец.»

«Необычайная личность сей эмир, не так ли, Джабастер?»

«Изысканный турок. Изощренность ума проявляется в умении тонко льстить.»

«Что ж, похвалы — неизбежная награда умного льстеца. Ты думаешь, он турок?»

«Судя по одежде.»

«Возможно. Азриэль, сворачивай лагерь. Мы направляемся в Багдад.»

7.19

Командиры занялись подготовкой к маршу. Новость о скором вступлении в Багдад мгновенно облетела лагерь и породила лихорадочный энтузиазм бойцов. Они сворачивали палатки и торопили миг встречи с новыми приключениями. Алрой опустил занавеси шатра, уединился, погрузился в раздумье.

«Алрой!» — прозвучал голос снаружи.

Он встрепенулся, вышел из шатра. Перед ним стояла пророчица Эстер.

«Эстер! Это ты?»

«Алрой, не иди в Вавилон!»

«Отчего же?»

«Так Бог сказал. Не иди в Вавилон!»

«Не отпраздновать великую победу, о дева?»

«Не иди в Вавилон!»

«Да отчего же? Что страшит тебя?»

«Не иди в Вавилон!»

«Отвергнуть дар судьбы и без причины?»

«Бог сказал. Это ли не причина?»

«Я помазанник Бога. Его остережение мне не известно.»

«Вот, оно тебе известно! Не повторяй грех древнего царя Ахава, что пренебрег пророком!»

«Пренебречь тобою, пророчица!? Той, что предрекла мои победы!? Не способен Алрой на черную неблагодарность. Горячие слова твои — триумф предвидения, и нет сомнения в их силе окрыляющей!»

«Но ты сомневаешься! Ты сейчас сомневаешься! О, царь Израиля, не иди в Вавилон!»

«Прекрасная дева! Раз видевший и слышавший тебя — вовек не усомнится! Поверь, Эстер, нет повода для опасений. Для радости есть повод — настал тот редкий в жизни миг, когда мечта вернее предречений!»

«Алрой, Алрой, не иди в Вавилон!»

«Во мне нет страха. Я вижу впереди сияние вершины достижимой.»

«Как ужасно! Ты не слушаешь. Теряем все!»

«Обретаем все!»

«Утратим мечту нашу — вернуться под небо священного Сиона! Сердце не обманешь: оно к утраченному рвется, и прошлым будет жить.»

«Дивная Эстер!» — воскликнул Алрой и взял ее руку в свою, — «Близок день, и столица востока ослепит мир. Народ наш более не гоним, и иным мечтам пора пришла. О, дева, избери мужа, одного из воевод моих, который по сердцу тебе, и я приготовлю царство в приданое. Эстер, тебе к лицу корона!»

Пророчица уставила на Алроя взгляд темных глаз. Какие мысли роились в голове ее? Пред ней спокойное непроницаемое лицо юного завоевателя. О чем он думал? Эстер опустила голову, молча ушла.