Алтунин принимает решение

Они сидели друг против друга тяжело и неподвижно, как чугунные статуи: плечистый, с виду неповоротливый Алтунин, прокоптившийся до черноты в своем кузнечном цехе, и начальник отдела кадров Пронякин, величественно прямой, будто вросший массивным телом в широкое кресло, излучающий волю и непреклонность.

- Ну как, Алтунин, надумал? — спросил начальник отдела кадров, и в его властном голосе послышались нотки раздражения.

- Заместителем к Самарину не пойду! Мой окончательный ответ.

- Но почему? Другой на твоем месте за такую должность обеими руками ухватился бы да благодарил Пронякина до конца дней своих. Вникни: заместитель начальника цеха! Где нынче видано, чтоб кузнеца, едва успевшего разделаться с институтом, сразу - в заместители начальника крупнейшего кузнечного цеха?..

Алтунин смотрел на его резко очерченное крупное лицо, на большие оттопыренные уши и улыбался про себя: он понимал, что происходит в душе этого человека, — Пронякин твердо убежден в том, что малейшее внимание такой важной в заводских масштабах фигуры, как начальник отдела кадров, должно восприниматься всеми назначаемыми на ту или иную должность с трепетом и благоговением. Тебя выдвигают - благодари, радуйся. На большие должности претендентов всегда в избытке, предложения, так сказать, превышают спрос - таково уж свойство человеческой натуры: стремиться к продвижению. В заместители к Самарину метят многие: взять хотя бы того же начальника участка Клёникова или начальника другого участка Голчина... Отменные мастера, с большим стажем! Но заводское начальство почему-то предпочло им Алтунина, которому совсем недавно исполнилось тридцать. За него - и директор, и партком, и главный инженер, и начальник отдела научной организации труда Карзанов. Загадка! Тот же Карзанов любит рассуждать о так называемом "дереве целей". Мол, для каждого предприятия или, там, цеха нужно формировать "дерево целей"; у отдельного человека тоже должно быть свое "дерево целей". А у этого Алтунина вроде бы и нет ничего такого: отказывается от большой должности! Непостижимо!

- Не понимаю тебя, Алтунин, — продолжал Пронякин вслух. — Как можно отказываться от выдвижения?.. И потом, я ведь все уже согласовал и с директором завода товарищем Ступаковым и с главным инженером. За твою кандидатуру - партком. Тебе не кажется нескромным пренебрегать таким вниманием и заботой?

- А разве я пренебрегаю? В другой цех - пожалуйста, хоть начальником, хоть мастером. Но не к Самарину. Вы забыли: я женат на его дочери. Тесть - начальник, зять - заместитель. Семейственность! Что скажут рабочие?

Пронякин рассердился.

- Да ничего не скажут! — почти выкрикнул он. — Чего плохого можно сказать о вас: оба члены партии, передовики производства. Я же тебя не в канцелярию устраиваю, не на тепленькое местечко, а на самое, можно сказать, горячее. Вон, Самарин таблетку валидола не выпускает из-под языка. Чуть что, за сердце хватается. Мы ведь тебя, если хочешь знать, заблаговременно на эту должность прочили. Кто же мог знать, что ты женишься на дочке Самарина? Будто других девок было мало. Глупая случайность.

- Ну, положим, не такая уж она глупая, да и не случайность вовсе.

- Ладно. Ну, а если бы, скажем, ты на моей дочери женился, что ж, выходит, я тебя должен был бы с завода увольнять?

- На вашей дочери, Виктор Николаевич, я бы не женился ни за какие коврижки: у нее музыкальное образование, певица, а все кузнецы, как вам известно, глуховаты - не нашли бы мы с ней общего языка.

- Ну и правильно. За такого, как ты, она и не пошла бы: велика невидаль - кузнец! К ней инженер Карзанов сватается - не тебе чета. Что ж, прикажешь по этому случаю увольнять его с работы? У тебя ложное представление о семейственности, Алтунин: семейственность - это когда к легкому хлебу с маслом родственника пристраивают, чтобы жевать сообща. А кто же согласится грызть стальную болванку, раскаленную до тысячи градусов?

- Не пойду, Виктор Николаевич. Этика не позволяет.

- Да пойми ты, наконец: нынче все упирается в людей. А где я их возьму? Кому-кому, а тебе-то известно, из-за чего мы не можем реализовать мощности: недостает квалифицированной силы! Об этом на всех собраниях талдычим. Ну, а если насчет этики, то как прикажешь поступать с Ковтуновыми: вся семья в одном цеху? Их династией называют, в президиум сажают. Почет. Не могу же я из-за каких-то там формальных соображений Ковтуновых на другой завод отдать: берите, мол, для вас воспитали отличных мастеров! И представь себе, у Ковтуновых все этично получается: план перевыполняют, в ударниках комтруда ходят, премии всем идут.

- А как Самарин относится к моему назначению?

- Буду, говорит, приветствовать. На Сергея всегда можно положиться, как на самого себя.

Алтунина распирала досада: он отлично знал, что раз все "согласовано", Виктор Николаевич останется глух к любым доводам. Однако ж не на того напал.

- Со своего завода уходить не хочу, — сказал Алтунин твердо. — Согласен быть мастером, а то и по-прежнему бригадиром на большом прессе, но от должности заместителя начальника цеха категорически отказываюсь. Все.

Пронякин набычился, глаза налились льдистой влагой.

- Ничего не выйдет, Алтунин. Ишь заладил: хочу - не хочу. Это обывательская разнузданность. Мы, когда этот завод строили, в землянках жили, и то никто не говорил: "Хочу - не хочу". У нас тогда в ходу другое слово было: "Надо". И сейчас надо, чтобы ты Самарина замещал. Для завода надо. Партийный билет в кармане носишь? То-то же! Нечего из себя менеджера корчить. Не наниматься пришел, чтоб условия ставить. Мы тебя растили, щадящие условия создавали, пока ты студентом-заочником был, мы теперь и распорядимся тобой. Баста! А впрочем, пусть еще Лядов тебе мозги вправит!

Он набрал номер телефона.

- Это я, Пронякин. Вот воюю с Алтуниным: уперся - и ни в какую... Не хочет. Может, к вам направить?.. Что? Хорошо.

Повесил трубку, сказал раздраженно:

- Из-за вашего благородия сам главный инженер решил сюда прибыть. Приду, говорит, поклонюсь Алтунину в ножки: я человек не гордый, не то, что он.

Пронякин явно иронизировал, но Алтунин не обращал на это внимания: он решил не поддаваться ни на чьи уговоры.

Лядов вошел в кабинет стремительно, протянул Сергею руку, поздравил с окончанием института и сразу же приступил к делу:

- Что вас смущает, Сергей Павлович? Родственные связи?

- Не одни они... Да и какие там связи? Мы с Юрием Михайловичем встречаемся только у большого гидропресса. На охоту третий год собираемся - все никак не получается. И не такой Юрий Михайлович человек, чтобы родственнику спуску давать: он меня за всякий пустяк поедом ест.

- Так в чем же закавыка?

- Не уживемся мы с ним.

- Почему?

- Долго рассказывать.

- А вы все же расскажите.

- У нас в кузнечном хроническая недогрузка оборудования. Гидропрессы и паровые молоты простаивают. Уникальный гидропресс не всегда работает в полную силу. А то вдруг подвалят нам дефицита, и начинается штурмовщина. Проводим собрания, совещания, а дело не улучшается, огромный убыток государству.

Лядов сощурил свои голубые глаза. Постоянная открытая улыбка исчезла с его лица, оно сделалось озабоченным и словно бы постаревшим. Алтунин впервые заметил седоватую прядь в волосах главного инженера.

- Все правильно, — сказал Лядов тихо. — У вас в цехе действительно велик резерв мощности, пропускная способность оборудования значительно превышает установленную для цеха производственную программу. А что делать? Вы-то сами предлагали что-нибудь Самарину в смысле ликвидации этой самой недогрузки? — И взгляд его вдруг стал острым, а в самом вопросе угадывался жгучий интерес: мол, все мы бьемся над тем, как ликвидировать недогрузку, и ничего пока не добились, может быть, ты подскажешь что-нибудь дельное?..

Они сидели перед распахнутым настежь окном. Вдали синела тайга, задернутая знойной пеленой, а совсем близко сверкала река, и по ней сновали катера, медленно проплывали самоходные баржи. Жаркое, тяжелое лето.

Лядов терпеливо ждал ответа на свой вопрос. Он не любил людей, которые винят в заводских или цеховых недостатках всех и вся, а сами ничего рационального предложить не могут. На собраниях и совещаниях принято валить все на плохое планирование. Наверное, и Алтунин станет критиковать работу производственного отдела завода и планово-диспетчерского бюро цеха. А дело-то вовсе не в планировании. Если бы даже в производственном отделе сидели гении планирования, они все равно не смогли бы обеспечить полную загрузку кузнечного оборудования.

С тех пор, как в кузнечном цехе установили гидропресс-гигант для ковки уникальных слитков, дела здесь с каждым годом шли все хуже и хуже: он, как прожорливый зверь, беспрестанно требовал пищи, заказы для него приходилось изыскивать по всей стране, а остальное оборудование, на котором раньше производились большие поковки, и вовсе простаивало. Возник парадокс (экономисты назвали его "парадоксом научно-технического прогресса"): приобретение новой, высокопроизводительной техники, такой, как уникальный гидропресс или автоматические линии, привело к снижению рентабельности завода. А, казалось бы, все должно быть наоборот. И никто определенно не мог сказать: то ли это временное явление, то ли неизлечимая болезнь, потому что при модернизации завода слишком увлеклись, потеряли перспективу, заграбастали новой техники больше, чем нужно. Но от фактов не уйдешь: кузнечный цех в самом деле работал с большой недогрузкой, а люди там хотели трудиться по напряженному графику.

Призывы к ритмичности, к повышению эффективности производства приобретали в этих условиях привкус чистейшей демагогии. Цех и так выполнял месячные задания, давая продукцию отличного качества, полностью удовлетворял нужды завода. Однако он мог бы удовлетворять в те же сроки нужды еще пяти таких же заводов. Потому и приходилось беспрестанно изыскивать заказы на стороне, сплошь да рядом не отвечающие заводскому профилю. Завод осваивает производство драг с большой емкостью черпаков и автоматикой для улавливания золотых самородков, а кузнечный цех, обслуживая всех, кого угодно, дает преимущественно непрофильную продукцию, вплоть до гаечных ключей и кастрюль. Другого выхода нет: без ширпотреба совсем было бы скверно.

Самарин приспосабливался, штопая дыры, как мог. Свой кузнечный цех он считал тем самым подразделением, которым жертвуют сознательно, бросая в бой, пока другие накапливают силы.

О накапливании сил заботился прежде всего главный инженер завода. Для чего он их накапливал? Этого Лядов не говорил пока никому. Сперва нужно все обдумать, взвесить...

Положение в кузнечном цехе в общем-то мало беспокоило его. Даже о выгодах только для своего завода он сейчас не очень заботился. Лядов брал выше. Намного выше! Он вынашивал идею, можно сказать, высшего экономического ранга.

Если каждое предприятие станет заботиться только о своей выгоде, забывая общегосударственные интересы, может быть нанесен тяжелый урон научно-техническому прогрессу. По такому именно пути пошли на соседнем заводе - Втором машиностроительном. Прикидываясь "маломощными", решительно избегают всяких дополнительных затрат на модернизацию. Воспользовавшись правом самостоятельно формировать номенклатуру, почти прекратили выпуск дешевых изделий, пользующихся спросом у населения; им дела нет до этих запросов, они блюдут свою выгоду - выпускают только освоенную продукцию.

Добившись от министерства заниженного плана, систематически перевыполняют его, а значит, числятся в передовиках.

- Живем не тужим, даже богатеем понемножку, — хвастал главный инженер Второго машиностроительного Пригожин, сидя за чашкой чая на квартире у Лядова. — С вами нам тягаться нечего. Вы большой корабль, вам и большое плавание, пока не пойдете ко дну со своими экспериментами, напоровшись на какой-нибудь финансовый риф. А наше дело - всегда быть рентабельными, не то нас прихлопнуть могут. Вот и боремся за существование: рентабельность, прибыль - превыше всего...

- Так только кулаки в былое время существовали, — напомнил ему Лядов. — А прихлопнуть вас все равно прихлопнут. Я тоже об этом позабочусь для общей пользы. На фоне больших производственных объединений ваш завод выглядит анахронизмом.

- На наш век анахронизмов хватит, — посмеивался в ответ Пригожин. — За научно-технический прогресс мы страдать не собираемся, усложнять номенклатуру своей продукции - тоже.

Потому и процветал Второй машиностроительный. Принося скромную пользу, работал по напряженному плану. Текучести кадров там почти не было, так как дирекция не жалела денег на материальное стимулирование. Рабочим выплачивались индивидуальные премии за выполнение и перевыполнение личных месячных планов, квартальные премии за достижение и превышение уровня выработки. Премиальные выплаты на Втором заводе достигали двадцати процентов прямой заработной платы всех работающих, и все-таки заводская мошна не скудела.

Но все эти полумеры были не для Лядова. Он заботился об ускорении научно-технического прогресса и хотел, чтоб коллектив их крупного завода не замыкался в узкопотребительских интересах, а жил большими перспективами, был социально активным, решал крупные производственно-хозяйственные задачи.

Приспело время готовить встречный план на новый год. В плане, конечно, должно быть отведено свое место и кузнечному цеху. А это твердый орешек! Вот почему Лядов и заинтересовался так соображениями Алтунина.

- Самарину я предлагал вот что, — произнес Алтунин, хмурясь. — Надо объединить кузнечные цехи - наш и Второго завода. Сделать один цех, который обслуживал бы оба предприятия. А вернее, ликвидировать кузнечный цех на Втором заводе.

Лядов оживился.

- Ну и что Самарин?

- Да я, говорит, и слышать о таком не хочу!

- Я тоже не хочу, — сказал Лядов разочарованно. — И знаете, почему? У меня даже закралось сомнение; уж не заимствована ли вами эта идея у главного инженера Второго машиностроительного товарища Пригожина? Он все время пытается повесить нам на шею свой кузнечный цех с устарелым оборудованием... У нас свои прессы и молоты простаивают, а мы еще чужие добавим. Нам самим в пору бы реализовать излишнее кузнечное оборудование, да как это сделать? На многих заводах кузнечные цехи работают теперь с хронической недогрузкой. Это большая и, по всей видимости, пока трудноразрешимая проблема. Нет, Сергей Павлович, не здесь надо искать выход из положения. Я вас не поддержу.

Алтунин был обескуражен. А он-то считал свою идею блестящей, оригинальной! Хотел решить труднейшую проблему единым махом...

- А теперь по поводу вашего назначения, — заговорил опять Лядов после короткой паузы. — Можете считать его временным, если хотите. Понимаю вашу обеспокоенность тем, что не сработаетесь с Юрием Михайловичем. Хотя вам, по-видимому, и срабатываться-то с ним не придется. Вы, разумеется, знаете, что у Юрия Михайловича неважно со здоровьем. Сердце сдает. Но могу сказать по секрету: его дела совсем плохи. Справлялся у лечащего врача. Требуется длительное санаторное лечение. И то возьмите в расчет - пенсионный возраст... Но раз сам на пенсию не просится, увольнять резона нет. А подлечить надо. Вот тут вы и должны прийти на выручку - дать Юрию Михайловичу хотя бы немного отдохнуть. Он просит назначить именно вас. Доверяет. Надо уважить. О перспективах сейчас говорить пока рано. Одно могу обещать: с поля боя всегда выведем с честью. А сработаетесь с Юрием Михайловичем, будем только рады.

Доводы главного инженера убеждали, и Сергей заколебался. Должность никак не прельщала его, но в данном случае речь ведь шла о том, чтобы дать Самарину возможность спокойно полежать в кардиологической лечебнице.

- Мне бы хотелось посоветоваться с Юрием Михайловичем, — попросил Сергей робко. — Я с ним об этом не говорил пока.

Главный инженер пожал плечами.

- Советуйтесь.

Цех встретил Сергея привычным гулом, грохотом, свистом пара и сирен. У пышущих жаром нагревательных печей сновали рабочие. Вот из одной печи выдвинулась подина, на которой лежали рядком нагретые заготовки. Подручный кузнеца Песков навел самозахватывающие клещи, подвешенные к мостовому крану, клещи зубасто захватили раскаленный добела толстый диск и понесли к ковочному прессу. Привычная картина, но наблюдательный глаз Алтунин а подмечал каждое движение и подручного Пескова и кузнеца Бовыкина.

Все, что здесь происходило, он воспринимал нутром, так как продолжал чувствовать себя таким же бригадиром, как вот этот Бовыкин с широким медно-красным лицом и выгоревшими бровями, плотный, сильный, всегда злобно-радостно возбужденный, будто не ковкой занят, а борьбой не на живот, а на смерть. Он, конечно же, заметил Сергея, но сейчас было не до обмена приветствиями: ковка не ждет!

Алтунин постоял несколько минут, залюбовавшись действиями бригады. Работали хорошо. Люди были убеждены, что все идет у них так, как и должно идти. Не важно, будет Алтунин заместителем начальника цеха или не будет, от того ковка не остановится. А с недогрузкой начальство как-нибудь справится. Должно справиться!

Ухали молоты, вздыхали гидропрессы, бешено вращались дробеметные аппараты, очищающие поковки от окалины. Все здесь шло своим чередом.

Группа рабочих была занята пуском газовой печи после ее ремонта. Опытный нагревальщик Коля Рожков перед устьем одной из горелок зажег костерок. Когда костерок разгорелся, Коля проворно приоткрыл задвижки на воздухо- и газопроводах. Вспыхнул голубым пламенем газ. Рожков увеличил подачу воздуха и газа.

Бригадир Каретников склонился у поворотного стола одного из гидропрессов. Проверяет длинным кронциркулем ширину кольца, пышущего белым жаром. Кольцо большущее. После каждого нажатия пресса оно поворачивается вместе со столом, а Каретников все колдует и колдует над ним со своим паучьим кронциркулем. Так же вот совсем недавно колдовал у раскаленных заготовок и Алтунин.

Постояв у этого гидропресса, Сергей заторопился к другому - уникальному. У Сергея были особые отношения с той гигантской машиной, занимающей целый пролет. Если кому-то - тому же Лядову - она казалась ненасытным зверем, то Сергей видел в ней совсем иное: не зверя прожорливого, а доброго работягу, который хочет трудиться по напряженному плану, скорее отработать средства, затраченные на его постройку, а ему не дают развернуться в полную силу... Недогрузка...

С непонятной грустью смотрел Сергей на эту голубовато-зеленую громадину высотой в многоэтажный дом, на массивные стальные колонны и рабочие цилиндры, там, наверху. Теперь за пультом управления другой бригадир - Носиков...

- Ладно, не осуждай, — сказал Сергей гидропрессу. — Я ведь не сам ушел от тебя - заставили. Ты у меня тоже с высшим образованием, да еще с программным управлением. Должен понимать. Я к власти не рвусь. Могу поклясться бородой начальника мартеновского цеха Мокроусова... Бывай!..

У кабинета Самарина Алтунин тоже постоял - перевел дух и лишь после того открыл дверь.

Самарин бросился навстречу, обнял. Они расцеловались трижды.

- Поздравляю с инженерским дипломом! Порадовал старика! — ворковал Юрий Михайлович. — Докладывай все по порядку. В отделе кадров был?

- Был.

- Оформился?

- Нет.

- Почему?

- Этика мешает делать карьеру.

Юрий Михайлович хмыкнул, сделал руки крендельками. Он был все такой же, каким Сергей знал его всегда: свекольно-красные пухловатые щеки, острый молодой взгляд, чуть с хитринкой, запрятанный в суженных веках. Такой - и не такой: шея заметно подсохла, спереди под кожей будто натянуты струны; седины прибавилось.

- А я тут для тебя всю документацию подготовил, — сказал он. — Хоть сегодня приступай к исполнению обязанностей.

Они присели на стулья.

- Не торопи, Юрий Михайлович.

Сергей думал, что Самарин рассердится. Но тот как-то сразу сник, опустил плечи, и взгляд его потерял молодую упругость.

- Тут такое дело. Сергей, — сказал он непривычно мягко и даже просительно, — худо мне. Даже моя старуха не знает, как худо. И Кирке ничего не говорил. Тебя тоже прошу не волновать их... Укладывают врачи в срочном порядке на углубленное обследование и лечение. Может, в Москву самолетом отправят.

- На сколько укладывают-то?

Самарин опять хмыкнул.

- Могут и совсем уложить. Живешь, пока мышь головы не отъела. Или как в наше время старики говаривали: живи - почесывайся, помрешь - свербеть не станет. А в общем-то на два-три месяца отпускают. Там видно будет.

- Два месяца! Так я за два месяца тут дров могу наломать... Может, кого другого на время замом? Того же Петра Скатерщикова. С отличием окончил.

- Молодец Петро. Его на Второй машиностроительный в начальники кузнечного цеха ставят. Говорят, дал согласие.

Алтунин был неприятно поражен. Только что виделись со Скатерщиковым в институте, а Петр даже словечком не обмолвился о том, что уходит на Второй машиностроительный. Может, боится спугнуть счастье? Мол, наболтаешь всем, а там, на Втором, раздумают... И все же мог бы по старой дружбе совета попросить. Но, оказывается, совет Алтунина, которого берут в свой цех всего лишь замом начальника цеха, Петеньке не нужен. Ну, дела!..

- Сам знаешь: нет другого. Да и не доверю я цех другому, — говорил между тем Самарин. — Очень уж сложная обстановка сложилась. Запутались мы с дефицитом совсем, все планирование пошло насмарку. Можно сказать, держимся на интуиции нашего экономиста Пудалова. Если бы не он, покатились бы вниз... А с другой стороны, хроническая недогрузка оборудования. Из-за нее непрофильной продукции даем иногда больше, чем основной. А у меня одна голова, и та на ниточке. Вся надежда на Пудалова...

Алтунин почему-то недолюбливал этого Пудалова. А почему, сам не понимал. Пудалова уважали все - и рабочие и инженеры: он знает номенклатуру деталей на память, играючи определяет размер партии и срок запуска штамповок, рассчитывает загрузку участков, ведет учет расхода материалов. Зовут его шутейно "наш компьютер папа Пуд".

"Папа Пуд" незаменим. Стоит ему заболеть или уехать в отпуск, как в цехе наступает период путаницы и неразберихи. Крепко забрал Пудалов в свои пухленькие руки всю производственную программу кузнечного цеха.

Самарин дорожит Пудаловым. И сейчас наказывал Сергею:

- Ты с Игорем живи в мире: он мужик толковый, хоть и с норовом. Смирен пень, да что в нем? А сам не мудри. Пообвыкни сперва. Помни главную заповедь всякого начальника: властью следует пользоваться осторожно.

Юрий Михайлович как-то незаметно отмел все возражения Сергея, похлопал его по плечу.

- Иди, иди в отдел кадров, оформляйся. Цех всегда был твоим, а подамся на пенсию - станешь вместо меня. Конечно, мне и сейчас можно бы в отставку, да хочется тебя поднатаскать, подготовить достойную смену. Вот и будут тебе эти два-три месяца вроде стажировки...

По дороге в отдел кадров Сергей завернул в бюро автоматизации и механизации, где по-прежнему работала Кира.

Ему хотелось сразу же после получения диплома броситься к ней, но не вышло: вызвал Пронякин. И теперь, поднимаясь на второй этаж административного корпуса, Сергей представлял, какой радостью осветится ее лицо: один из них стал инженером!..

Поженились они три года назад, и, казалось, нет на свете пары счастливей. Да так оно, пожалуй, и было сперва. Много ездили: в Ленинград, к Черному морю, в Москву, в страны народной демократии по туристическим путевкам. Открывали для себя огромность мира, захлебывались от восторга и новизны впечатлений.

Когда получили отдельную квартиру, Кира сказала:

- Начинается эпоха научно-технического прогресса в быту. У тебя есть серьезные возражения против холодильника "ЗИЛ", цветного телевизора и полированной стенки?

- Полированная стенка? Это где и что оно такое?.. И почему холодильник зовется "ЗИЛом"? Я думал, завод имени Лихачева выпускает только автомобили.

- Ты, Алтунин. глубокий невежда, отсталый человек. Но квартиру мы должны обставить по-современному.

- Современная мебель мне кажется вроде бы несерьезной. Раньше какой-нибудь шкаф-буйвол отражал сущность своего хозяина. А сейчас что? Стандарт, бутафория. Идешь по квартире осторожненько, как бы эту чертову фанеру не переломать.

- А еще водишься с научно-техническим прогрессом! В душе у тебя косматый консерватизм. Я старую мебель прямо-таки терпеть не могу. Так и кажется, будто старые вещи и старые стены впитали вместе с запахами и переживания всех своих прежних хозяев. Подходишь к древнему хромому столу, а он молча косится, наблюдает за тобой, осуждает по-стариковски: "Молодежь не та пошла! Вот в наше время..."

- Тебе бы, Кирюха, в научные фантасты!

- Обойдусь...

Стенка из полированного дерева заняла в их гостиной все пространство от пола до потолка. В нише появился зеленый диван. На ковре темно-коричневых тонов разместились зеленые же кресла облегченной конструкции, низкий столик. А над столиком повис светильник в виде молочно-белого шара.

Нечастым гостям Сергей говорил:

- Ей-богу, не виноват, все она. Я не привык к мещанскому уюту.

Кира не возражала и даже гордилась молчаливо порядком в квартире. Но книги и бумаги обладают, наверное, особым свойством - быстро захламлять человеческое жилье. Прошло каких-нибудь три месяца, и гостиная безнадежно утратила тот "мещанский" уют, который так согревает душу человеку, хорошо поработавшему в течение дня. И Сергей и Кира словно бы не замечали этой перемены. Им было не до уюта: трудились по восемнадцати часов в сутки, задыхались от нехватки времени. У каждого была своя жесткая программа. Оба знали: только великим, упорнейшим трудом человек по-настоящему может утвердить себя и свое дело. Живей, живей, без остановки!.. Тут у них было полное единомыслие. Они жертвовали театром, кино, урывками смотрели телевизор, сидя в тесном окружении все тех же книг и учебников.

В чете Алтуниных жило твердое убеждение: только знания являются прочным фундаментом всякой личности, каким бы делом эта личность ни занималась. Они оба принадлежали к той породе современной молодежи, которая очень четко и рационально формулирует свою программу: быть компетентными! Знание не только свет, знание - это компетентность, а с повышением компетентности возрастает удельный вес человека.

Ни Кира, ни Сергей не пеклись о карьере. Добиваться высот в любимом деле, которому посвятил жизнь, еще не значит быть карьеристом. Невежду на высоты выбрасывает волна случая, а они были слишком горды, чтобы брать не принадлежащее им по праву. Потому и работали так исступленно, просиживая вечера за одним столом в полном молчании, со сжатыми ртами, забыв друг о друге и обо всем на свете.

Лишь устав до изнеможения, Кира отрывалась от книги, смотрела на Сергея, и губы ее дрожали в усмешке. Тогда он швырял книгу, подходил к ней, прижимал ее голову к своей груди.

- Ну, старуха, будем шабашить! Хочешь, я тебе в чувствах объяснюсь?..

Случались, конечно, и ссоры, омрачавшие их семейную жизнь. Иногда Кира словно бы отчуждалась от него, уходила в себя, с удивлением оглядывалась вокруг, будто пыталась вспомнить что-то очень важное, но крепко забытое. И тогда Сергею казалось, что он знает Киру не больше, чем в первый день их знакомства: она вроде бы умышленно утаивала от него что-то основное в своем характере. А когда Сергей допытывался, сердилась:

- Не фантазируй. Никаких тайн от тебя у меня нет.

- У каждого есть свой скрытый мир, вторая натура.

- Слыхала. Но за тобой что-то ничего подобного не замечала. У тебя все на виду. Одна натура и один неизменный принцип: чем больше человек кует - тем выше ему цена; интеллект должен идти от кувалды и парового молота.

- А чего ты от меня хочешь?

- Да ничего не хочу. Разве можно требовать от человека, чтобы он был интереснее, чем есть на самом деле? Вот я вычитала в одной философской книжке: есть люди, которые всю жизнь произносят про себя бесконечный монолог - они всегда убеждены в своей правоте, для них все ясно. Но человек становится личностью в полном смысле лишь тогда, когда от монолога переходит к диалогу, к жестокому спору со своим воображаемым оппонентом, противником самого себя. Считается, что внутренний диалог - феномен культуры. Вот я иногда и пытаюсь выяснить, есть ли у тебя внутренний, беспощадный к тебе собеседник. Или ты только и занят тем, что произносишь свой железный монолог?

Она его дразнила, а он сердился всерьез, начинал казаться самому себе скучным, неспособным увлечь ее. Стремясь развить в себе культуру мышления, набрасывался на книги по философии, по психологии. Читал заграничных авторов, но та далекая жизнь, наполненная непонятными ему страстями, казалась мелкой, уродливой и не возбуждала желания окунуться в нее, прожить ничтожными страстями, без настоящей борьбы и без разумного утверждения своей личности. Для него это было вчерашним днем человечества. А его манило то, что пока еще за чертой горизонта: будущее. Именно потому Алтунин обратился к научной фантастике. И тоже разочаровался: в интерпретации фантастов, во всяком случае, многих из них, слишком уж увязших ногами в прошлом, будущее выглядело бездушным царством машин, якобы создающих удобства человеку, а сам человек представал заурядным обывателем с мелочными интересами, лишенным духовной мощи и духовной красоты. Сергей же и в этих книгах хотел ощущать кипение больших, социальных страстей. Но, видно, чтобы осмыслить будущее, нужно самому жить в нем постоянно, хотя бы разумом, видеть в сегодняшнем ростке завтрашнее дерево.

Алтунин пытался осмыслить свою собственную жизнь и находил в ней много несовершенств. Пока он был один, эти несовершенства как-то стушевывались; но теперь он каждый миг, каждый час находился на виду у другого существа, которое, конечно же, относилось к нему со скрытой улыбкой, а то и с откровенной иронией.

Будучи человеком физически сильным, Сергей при разговорах с Кирой частенько чувствовал себя духовно неуклюжим. Хотел ей нравиться, но не знал, как этого достигнуть. Если бы она могла догадаться, какие диалоги клокочут у него в голове, какие жестокие споры ведет он сам с собой! Да разве это мыслимо? А сам ведь тоже не скажешь ей об этом - нехорошо, нескромно духовно обнажаться до такой степени даже перед собственной женой.

Иногда ему начинало казаться, что Кира больше не любит его. Что-то было такое, что их сблизило на какое-то время, а потом она, сравнив его с кем-то другим, наверное, поняла, что у того, другого, ум острее, чувства тоньше, и появилась неудовлетворенность семейной жизнью, стремление к обособленности.

И тогда глухая тоска закрадывалась в сердце Сергея. Тоска и ревность. Раньше он не представлял, что можно так исступленно и мерзко ревновать, когда свет мутится в глазах, а жизнь становится постылой. Но пароксизм проходил, проносился опустошающий душу смерч, и Алтунин с удивлением спрашивал себя: что это было?

Но это было. Дикое, темное, со скрежетом зубовным. Можно укреплять свой дух чтением брошюрок по этике, но от ревности человек, наверное, не избавится никогда. Даже в отдаленном будущем. И сколько ни облагораживай себя, ссоры все чаще вспыхивают по пустякам. Кира с болезненным пристрастием оберегает свою независимость, считает позором отчитываться за каждый свой шаг. Где была, почему задержалась? Почему прогуливалась по городу с таким-то и таким-то? Она отмалчивается. А Сергей бесится. В конечном итоге дело не в самоотчетах, а в открытости поведения. Мужу всегда интересно, чем жила жена целый день. А когда он начинает рассказывать о себе, она вроде бы и не слушает. Она знает: в жизни Алтунина ничего примечательного быть не может. Куешь, ну и куй себе на здоровье!

Самая крупная ссора произошла вчера. Ссору, собственно, спровоцировал он, сам того не желая.

- Все! — сказал Сергей. — Завтра получу диплом, и ты уж изволь в награду родить мне сына. Недаром говорится: дом, где нет детей, мертв.

Он не предполагал, что эти в общем-то безобидные слова вызовут взрыв.

Но взрыв произошел. Он давно назревал, Алтунину хотелось иметь ребенка. Думалось: поженимся, пойдут дети. Как у всех нормальных людей. Вон Петя Скатерщиков, не успел жениться - и уже дитё. Так и должно быть. И мать Сергея, и Юрий Михайлович, и Кирина мать - Зоя Петровна ждали внука или внучку. Самарин спрашивал иногда вроде бы в шутку:

- Когда же у вас намечается демографический взрыв?

Сергей смущался, бормотал:

- Кира хочет сперва окончить институт.

Юрий Михайлович укоризненно покачивал головой.

- Отказываюсь понимать нынешнюю молодежь. Сперва - институт, потом - кандидатская, потом - докторская, а там и жизнь прошла без детского смеха. Мы в войну не боялись - рожали, воспитывали. И представь себе, тоже учились. Степень или диплом никогда не поздно получить, а вот детками обзаводиться нужно сразу же, чтоб, значит, семейное счастье не раскололось. Тут уж ты должен настойчивость проявить.

Что мог ответить ему Сергей? Он целиком был согласен с Юрием Михайловичем. А Кира твердила свое:

- Я должна окончить институт. Превратить меня в няньку еще успеешь.

- Ну, сделаешь перерыв в учебе, в работе, — увещевал он, — Многие так делают.

- Нет уж, избавь меня от этого. Я сама знаю, когда мне обзаводиться потомством.

От подобных разговоров обоим становилось тягостно. Ему хотелось, чтобы их семейная жизнь была крепкой, как безупречный стальной слиток, а в ней словно бы появлялись пустоты и рыхлоты. Кира все чаще задерживалась по вечерам в институте. Алтунин невесело шутил:

- Так происходит отмирание семьи. А мы-то раньше гадали, как это будет на деле?..

И вот вчера она с каким-то надрывом и злобой закричала:

- Тебе не надоело тянуть из меня жилы? Все, что ты говоришь, — грубо, бестактно. Я не хочу сейчас иметь ребенка! Понял? И отстань...

Он тоже обозлился.

- Почему? Не умеешь?

- Хочешь знать, почему? Так знай: я устала от тебя. У тебя примитивные, архаичные представления обо всем. Ты вызываешь во мне чувство протеста, и чем все кончится, не знаю.

Но усталой она не выглядела: высокая, розовощекая, голову держит прямо и гордо. Походка непринужденная, свободная, и молодые люди на улицах останавливаются, чтобы поглядеть ей вслед.

- Ты разлюбила меня?

Она не отозвалась. Этим Сергей был взбешен до крайности. Так вон, оказывается, что! Она от него устала... Может быть, уже появился хлюст, который увивается за ней и от которого она не устает? Не знает, видите ли, чем все кончится. Знает, конечно: задумала уйти. Ушла бы сейчас, да отец в плохом состоянии, боится своим поступком добить его...

Слепая ревность совсем захлестнула Сергея. Жизнь показалась никчемной, пустой. Ради чего все? Ради чего?.. Учеба, диплом, работа... Ей не нужны его усилия. Пусть все катится к чертям собачьим.

Не отдавая себе отчета, он кинулся к двери, но Кира загородила дорогу.

- Не теряй чувства юмора, Алтунин, не смеши людей. Я тебя люблю. Но ты и все вы решили извести меня, требуя, чтобы я немедленно рожала. Это нечестно. Тут и электронная машина зарычит. Окончу институт - рожу тебе в виде компенсации двойню.

И они помирились. Но тяжелый осадок на сердце остался.

...Сейчас Кира бросилась ему на шею, обдала лицо волной каштановых волос.

- Показывай диплом! Ты, Алтуня, — гений! Подарки получишь дома. И даже не хочу скрывать, какие: во-первых, японский магнитофон, о котором мечтал.

- А во-вторых? Видишь, я сгораю от любопытства.

- Во-вторых, я дарю тебе себя на целых двадцать четыре дня: достала две туристических путевки в Болгарию! Через пять дней едем.

Он легонько отстранил ее, наморщил лоб. Она посмотрела на него с удивлением.

- Ты не рад?

- Спасибо. Рад, конечно. Но тут непредвиденное обстоятельство... — Он запнулся.

- Никаких обстоятельств! Отступать поздно. Тебе положен отпуск. Мне - тоже.

Он совсем растерялся, не знал, как ей объяснить.

- Кира...

- Да.

- Я сейчас иду в отдел кадров.

- Ну и что?

- Юрия Михайловича кладут на углубленное обследование.

- Знаю. Но ты здесь при чем?

- Он просил меня принять должность заместителя начальника цеха, то есть заменить его. И Лядов просит.

- Ничего не понимаю. Зачем тебе это? Да и нехорошо как-то. Папа - трудный человек, ты же знаешь... Начнутся раздоры... Мне казалось, ты перейдешь на другой завод. Можно ведь и в другой город уехать, в Иркутск, например.

- Юрий Михайлович тяжело болен. Кто-то должен хотя бы на время... заменить...

Она горько рассмеялась.

- И ты растаял, согласился!

- Согласился.

Ее лицо сразу сделалось злым, губы превратились в узенькую белесую полоску.

Она поправила волосы, сказала с откровенной иронией:

- Все-таки я считала тебя умнее, Сергей. И человечнее. Клёников ждет не дождется должности зама, он ее заслужил, а ты становишься ему поперек дороги. Некрасиво. Все некрасиво. А еще об этике да моральной грани свободы любишь рассуждать. У Клёникова - семья, трое детей, а самому уже под сорок. Ты холодно лишаешь его будущего. Вот он, тут, весь твой гуманизм. Ну да ладно. Заменяй папу. В Болгарию поеду одна. Впрочем, не одна. Твою путевку передам кому-нибудь из института, хотя бы преподавателю сопромата Горскому или однокурснику Шадрикову.

Она била холодно, расчетливо, стараясь опять пробудить в Алтунине ревность. И он знал: уедет. Упрямая. Всегда настоит на своем. Чтобы проучить... За что?

"А вот возьму и откажусь от должности, — думал он ожесточенно. — Раз родная дочь не жалеет Самарина, почему я должен? Она права: найдут замену. Выпутаются. Тот же Клёников или Голчин... Может, в самом деле уйти на соседний завод или же уехать отсюда?.."

Самарина увезли в больницу ночью. Острый сердечный приступ. Сергей и Кира не сомкнули глаз до рассвета: волновались, караулили телефон.

- Прости меня, Сергей, за эгоизм, — сказала она просяще. — Я не знала, что папа так плох. Ни в какую Болгарию не поеду.

- Ну, это, положим, малодушие. Выкарабкается Юрий Михайлович. Поезжай.

- Нет. Не поеду. Ты можешь ехать, если хочешь.

- А что мне там делать без тебя?

- Отдохнешь. Иногда появляется желание хоть на несколько дней освободиться от всего. А с другой стороны, если ты уедешь, то кто же заменит папу? Кто?..

- Не знаю. Наверное, Клёников... Голчин - большая умница. Я ведь, по твоим представлениям, что-то вроде недоумка. А недоумок не может брать на себя такую ответственность. В Иркутск переберемся. Там пока-то раскусят...

- Не терзай меня. Я была неправа. Этого достаточно? Или стать на колени?.. Ну, поколоти меня!

Он притворно нахмурился.

- Ладно, в другой раз...

Зазвонил телефон. Оба кинулись к нему. В трубке гудел басовитый рык Пронякина:

- Сергей Павлович? Иди прямо в цех, а не в отдел кадров. Анкеты тебе в кабинет принесут: заполнишь, подпишешь. Цех без хозяина. А заказ срочный, сам знаешь...

Алтунин помолчал.

Начальник отдела кадров подул в трубку.

- Ты меня слышишь?

- Слышу.

- Так почему молчишь?

- Думаю.

- Некогда думать. Приказ директора: через полчаса быть в цехе.

- А почему бы не назначить Клёникова? Он достоин.

- Начальство лучше знает, кто чего достоин. Кандидатуру Клёникова отмел Лядов. И Ступаков его поддержал.

- Почему?

- Почему, почему... По тому самому. Значит, не подходит - и дело с концом. А если хочешь по-научному, то Лядов говорит: ваш Клёников не видит цех как единую систему. Уразумел?

- Уразумел.

- Тогда не трать времени на пустые разговоры.

- Хорошо. Выезжаю.

Кира обняла его, взгляд ее умолял: "Иди, Сережа, иди..."

Кабинет Самарина был просторным, здесь Юрий Михайлович собирал начальников участков и начальников смен, проводил совещания. Большой стол стоял у самого окна: на нем - телефоны, селектор, промышленное телевидение. Была тут и такая штука, как система радиопоиска - карманный транзисторный приемничек, который Самарин всегда носил с собой; где бы ни находился Юрий Михайлович - на участке ли, на складе ли - главный диспетчер завода с пульта-кодировщика мог вызвать его, передать оперативную информацию. Сейчас приемничек молчал: никто не вызывал Алтунина, не передавал ему информацию. На втором, узком и длинном столе, за которым во время совещаний рассаживались начальники участков, как всегда, лежали карандаши и чистая бумага. Все просто, современно. Ничего лишнего, что отвлекало бы внимание. Только кресло Самарина вносило некоторый диссонанс: громоздкое, глубокое, под белым чехлом и с вдавленным сиденьем.

Когда-то кузнец Алтунин заходил сюда с непонятной робостью, а теперь надо вот самому усаживаться в самаринское кресло. Но он отодвинул это кресло в угол и поставил себе стул. Обыкновенный стул с подушечкой из какой-то синтетики.

Алтунин все не мог освоиться с мыслью, что сейчас в кузнечном цехе он главное лицо. И главный ответчик за все: за ритмичность работы, за выполнение заказов, за состояние техники, за каждого человека. Решительно за все, что здесь случается и случится. Самая горячая точка разросшегося за последние годы кузнечного цеха не у паровых молотов, не у гидропрессов, не у нагревательных печей, а в этом вот кабинете.

Пока тут хозяйничал Самарин, можно было запросто обвинить его в утрате чувства технического прогресса, вгрызаться во всякую мелочь, строить из себя новатора или, как выражался сам ехидный Юрий Михайлович, "лежа на соломе, критиковать с ковра".

Чужими руками всегда легко жар загребать.

Теперь Юрий Михайлович в больнице. И выкарабкается ли? А если и выкарабкается, то отправят еще долечиваться в Москву или в Новосибирск, и застрянет он там на неопределенное время.

Сергей тяжело уперся руками в стол. Глухая тревога завладела им. Он не привык трусить, а сейчас омерзительный страх заполз в душу.

Чувство технического прогресса... Совсем недавно оно казалось Алтунину самым важным из всех. Их много, не прирожденных, а постепенно выработанных в себе чувств, в результате преодоления некой внутренней инерции. Но какое из них может сравниться с чувством ответственности?..

Сергею вдруг показалось, будто он перестал понимать что-то в происходящем на заводе. Очень уж на малом участке приходилось ему все эти годы решать производственные проблемы: бригада! Ведь бывает и так: в бригаде все хорошо, а в цехе плохо. Цех на первом месте, а завод в прорыве. Всякое бывает.

Раньше Алтунин считал это в порядке вещей: и штурмовщина и неритмичная работа в цехах - все воспринималось как неизбежность, глубокими корнями вросшая в основной производственный процесс. То была своеобразная форма приспособления к труднопостижимым процессам, которые начинаются где-то там, за воротами их завода: не выполняются в срок другими предприятиями кооперированные поставки, не поступают своевременно сырье и материалы, не хватает металла, рабочей силы, и так до бесконечности. Тогда мало заботились о прибыли, о рентабельности, о реализации изделий.

Потом началась ломка этого привычного уклада внутризаводской жизни. Завод перешел на новый порядок планирования и экономического стимулирования, на самоокупаемость, на полный хозрасчет. Сверху, из главка, указывали лишь номенклатуру важнейших изделий, остальное формировал сам завод. Здесь же, на заводе, разрабатывались проекты перспективных планов. Обиходными сделались такие слова, как прибыль, кредит, рентабельность, эффективность производства и управления.

Основным показателем в работе цеха стал конечный результат: отгрузка готовой продукции. Хорошо ее сделаешь - быстрее реализуешь! Плохо сделаешь - можешь вообще не реализовать, и не видать тебе фонда поощрения. Крепко сплетено. В большой чести оказались экономисты, всякого рода лаборатории экономики, общественные бюро экономического анализа и нормирования труда. За последние три года завод ни разу не хлопотал о дотациях: все делалось за счет внутренних резервов. И они, эти резервы, по всей видимости, неисчерпаемы - нужно лишь поискать хорошенько. Пока взято только то, что лежало на поверхности.

На первый взгляд все как будто бы хорошо. Но за этим кажущимся благополучием скрывается хроническая недогрузка молотов и прессов в кузнечном цехе. Она была там и раньше, но тогда за это расплачивалось государство. А теперь расплачивается цех. Поскольку в кузнечном цехе падала реальная прибыль, он становился как бы нерентабельным, а значит, снижался поощрительный фонд. Рабочие брали расчет и уходили на Второй машиностроительный. Удержать их было трудно.

Вот в этакой-то обстановке и принял Алтунин цеховое хозяйство из рук Самарина. Принял, вовсе не намереваясь в отсутствие хозяина проводить тут какие-либо реформы. Зачем? О тяжелом положении в цехе знает главный инженер, знает директор, знает партком. Этим как бы узаконивается все, и с Алтунина спрос невелик. Он должен хотя бы сохранить то, что есть, А вернется Самарин - можно спокойно работать за его широкой спиной. Начнутся конфликты с ним - есть другие цехи и службы, есть соседний завод. Можно, наконец, работать и в своем цехе, скажем, начальником участка или технологом. Лучше всего технологом, хотя Самарин не раз говаривал:

- Ежели у тебя не развиты черты, важные для управленческого труда, можно подаваться в технологи. А черты те: с одной стороны, умение ладить с людьми, а с другой - не давать людям садиться себе на шею.

Он, разумеется, шутил. Наука управлять куда сложнее! Но в одном Самарин был прав: управление производством - одновременно, наряду со всем прочим - предполагает и управление психологическим моральным климатом на предприятии. Когда Юрий Михайлович советовал Алтунину пользоваться властью осторожно, он, наверное, имел в виду как раз это. Алтунина всегда тянуло к технике, к технологии. Ему казалось, что именно здесь скрыты главные резервы производства. К управленческой деятельности в общем-то не рвался и не мог сказать наверное, развиты ли в нем те самые черты, которые Самарин определил, как "важные для управленческого труда". Опыт руководства бригадой ничего тут еще не доказывал.

И сейчас, оказавшись в самаринском кабинете, Сергей продолжал ломать голову, почему именно его, Алтунина, назначили заместителем начальника цеха. Конечно же, не потому только, что этого захотел Юрий Михайлович. У директора Ступакова железный характер, у него «по-родственному» не пройдет. Подай деловые качества... Почему не назначили Клёникова? Клёников не видит цех как единую систему? Формулировка явно лядовская. А откуда Лядов взял, будто Алтунин видит кузнечный цех как единую систему? И что это такое: единая система?..

Сергей почти неосознанно лукавил сам с собой. Он-то прекрасно понимал, почему не назначили Клёникова. О нем ведь и Самарин сказал как-то:

- Кабы на коня не спотычка, так ему и цены не было б. Клёников дальше своего носа ничего не видит. На участке - бог, а цех не потянет, хоть и хорохорится. Работать с людьми и умеет - не отнимешь, а вот самостоятельно решать задачи в масштабе цеха - пас. Широты не хватает.

Характеристика хоть и расплывчатая, но в ней тоже зерно есть: Клёников, выбившийся упорным трудом своим из кузнецов в начальники участка, где-то на полдороге утратил чувство перспективы, перестал учиться, не понимает, что основой современного руководства производством является научная организация труда. А Алтунин это понял: в институте втолковали, да и сам о многом стал догадываться, наблюдая за такими руководителями, как Ступаков и Лядов.

Было время, когда Сергей воспринимал директора завода просто как главное должностное лицо: оно всегда где-то там, в административных высях, отвечает за все и ни за что конкретно. У директора обширный штат заместителей, помощников, начальников служб. Сиди себе в кабинете, выслушивай доклады, покрикивай на отстающих, лишай их премии и тринадцатой зарплаты. Чего в том трудного?

Но теперь Алтунин, умудренный высшим образованием и опытом, смотрел на директора другими глазами. И чем больше осознавал он ту огромную ответственность, которая лежит на Ступакове, тем меньше его самого привлекала управленческая деятельность. Сергей словно бы стал побаиваться ее. Директор кипел в адовом котле огромных и очень часто неразрешимых проблем. Что ни вопрос, то глыба. Освоение новой продукции и повышение ее технологического уровня, например. Или совершенствование организационной и производственной структуры завода для углубления и развития специализации. Или совершенствование хозяйственного расчета, перевооружение основных цехов, внедрение автоматизированной системы управления... Тысячи вопросов и проблем, названия которых звучат как заклинания. Есть, наверное, и такие, о которых Алтунин до сих пор не имеет даже отдаленного представления.

Директор беспрестанно занят выработкой решений. И это мучительное, сложное дело. Чтобы выбрать из сотен других наилучший вариант решения и такой же оптимальный вариант методов и средств его реализации, Ступаков использует наиболее квалифицированных специалистов, привлекает партийную, профсоюзную и комсомольскую организации, весь многотысячный коллектив завода. Ему-то хорошо известно: принятое им решение будет определять и производственные успехи и психологический климат в коллективе. Он не просто администратор, он ученый, в совершенстве владеющий искусством анализа. Директор дотошно анализирует состояние своего завода, весь уйдя в себя. В его голове беспрестанно идет процесс выбора альтернатив. На заводе во всем свои альтернативы.

Ступакова считают властным. И это так. У него сильно развиты волевые качества. Без этого он тоже не был бы полноценным руководителем огромного завода. "Властная мотивация", так сказать, приказное воздействие на людей необходимы ему для реализации своих решений. Он командующий, для него наука управления - прежде всего наука побеждать.

Ни одному ученому не приходится сталкиваться с такой, например, штукой, как "комплексные производственно-хозяйственные задачи, имеющие уникальный характер". Звучит это вроде красиво, но за уникальные задачи Ступаков всякий раз расплачивается бессонными ночами, огромным нервным напряжением, своим здоровьем. За каждой из таких задач кроется то или иное непредвиденное обстоятельство, когда приходится срочно перестраиваться всему заводу: скажем, выполнение внеплановых заданий или грубое нарушение обязательств поставщиками сырья и материалов... "Уникальных" задач столько, что можно голову сломать. А ты думай. Думай и решай. Ты за все в ответе, никакой штаб тебе не поможет, если не умеешь командовать, распоряжаться, решать альтернативы, оперативно вырабатывать и реализовывать свои решения...

Теперь Алтунин, когда думал о Ступакове, представлялся сам себе маленьким и беспомощным. Чем выше звено управления, тем больше возрастает роль организаторского таланта и компетенции. Легче всего тому, кто изо дня в день занят повторным выполнением обычных задач. Куда проще уйти с головой в технику, в технологию, иметь дело с машинами, с готовой продукцией, а не с людьми. Управлять людьми и радостно и тягостно, так как все они и всегда чего-то ждут от руководителя. Сочувствия - вот чего страстно желает человеческая натура; даже самый расхлябанный работник ищет у руководителя сочувствия, считая претензии к нему со стороны коллектива завышенными.

До сих пор Алтунину приходилось иметь дело главным образом с рабочими своей бригады. Тут не требовалось особого искусства в смысле контактов с людьми. В бригаде он был первый среди равных - такой же рабочий. Знал сильные и слабые стороны каждого, мог оценить любого по его отношению к труду. А теперь надо вступать в деловые отношения и с заводским начальством и с руководителями других цехов, с экономистами, с технологами - с десятками и сотнями людей, о которых раньше знал только понаслышке. Раньше все они были как бы над ним, а сейчас он должен давать приказания многим из них. И приходится раздумывать над этим самым искусством контактов, искусством общения.

Искусство общения с людьми - дело тонкое, почти неуловимое. Как разговаривать, например, с тем же Клёниковым, который встретил выдвижение Алтунина недружелюбно, даже злобно? Едва цедит слова сквозь зубы, А общаться с ним нужно изо дня в день. У Клёникова - важнейший участок. Клёников - старший мастер, и у него в подчинении сменные мастера, для которых он авторитет. Мастера, конечно, ждали повышения для Клёникова, и кто-нибудь из них надеялся запять его место. А надежды-то не оправдались...

Поговорить с Клёниковым доверительно? Да он и слушать не станет. Клёников считает себя обойденным, в открытую обвиняет Самарина в семейственности, собирается куда-то писать, жаловаться. Он оскорблен до глубины души. Столько лет лез из кожи, чтоб вывести участок в передовые. И вывел, показал, на что способен. А тут приходит зятек - и пожалуйста: Клёников вроде бы недостоин выдвижения! Горько и противно. Никакими ссылками на прогресс и повышенные требования к стилю работы современного руководителя Клёникова не убедишь: он считает себя самым современным, самым деловым. Уж он навел бы порядок в цехе!..

Экономист Пудалов внешне любезен, но Сергей знает: этот привык безраздельно распоряжаться производственной жизнью цеха, подмял всех и своего не уступит. Он умнее Клёникова, внутренне сдержаннее и воспитаннее. Любит строить из себя этакого старого интеллигента, всемогущего спеца, которому ведомы производственные тайны, недоступные другим. "Новая интеллигенция" - тот же Алтунин - представляется ему чем-то наподобие инкубаторских цыплят: она многочисленна, но все одинаковы, как бы отштампованы; мыслят поверхностно, лишены глубины.

Алтунин не вполне понимал людей такой породы. Самолюбование, амбиция, спесь - зачем они? Пудалов требует преклонения перед его талантами, а Сергей привык называть вещи своими именами и опасается, что не сможет уловить в отношениях с ним ту незримую грань, через которую пока не стоит переступать. Пока!..

У каждого своя загвоздка. Даже самый скромный и незамысловатый на вид человек сплошь да рядом таит в себе такое, чему, наверное, и названия нет. Отношения с людьми в самом деле обязывают руководителя к дипломатии. Учись, Алтунин, скрывать свои чувства, контролируй себя!..

Он вызвал Пудалова.

Степенный, чуть одутловатый экономист появился в кабинете бесшумно. Когда наклонился, стало видно, как аккуратно зачесаны его очень редкие волосы на лобастой голове. Карие глаза его смотрели на Сергея иронично и в то же время настороженно. Ведь всего несколько дней назад Игорь Евсеевич Пудалов и в расчет не принимал этого Алтунина. Кто бы мог подумать, что Алтунин окажется во главе цеха! Но начальник есть начальник: даже если он мальчишка, нельзя откровенно выказывать неприязнь в нему.

У Игоря Евсеевича была манера держаться независимо при любом начальстве, а Сергей Алтунин, рассевшийся за самаринским столом, просто забавлял его. И тот сразу же уловил это: несмотря на внешнюю грубоватость и простоту, Алтунин был чуток. Во всяком случае, самому ему казалось, будто Пудалов у него на ладони, а Игорь Евсеевич считал, что все как раз наоборот.

Когда экономист присел на край стула, Сергей, продолжая изучать его лицо, спросил:

- Какой процент составляют у нас в цехе простои оборудования?

Вопрос был неожиданным, и Пудалов смешался. Даже порозовел.

- Что вы имеете в виду? — спросил он осторожно.

- Меня интересует величина простоев, связанных с переналадкой оборудования. Ну, и внутрисменные простои, ремонт.

Игорь Евсеевич скептически улыбнулся.

- Мы никогда не занимались учетом этого. Не было необходимости.

- Вы ошибаетесь. Экономисту всегда надо знать, куда разбазаривается время.

Глаза Пудалова глядели ровно, без выражения.

- Переналадка оборудования и ремонт - это необходимость, а не разбазаривание времени, — отозвался он со скрытой иронией. — Может быть, прикажете отменить ремонт?

Пудалов старался уклониться от серьезного обсуждения вопроса. Но Алтунин не допустил этого. Сказал сухо:

- Я помогу вам, поскольку интересовался простоями. Так вот, знайте: половина парка кузнечно-штамповочного оборудования постоянно находится в переналадке. Да плюс процентов двадцать пять его - в ремонте. Не говорю уж о внутрисменных простоях... Мы работаем вполсилы и тем самым наносим огромный урон государству. Вы согласны со мной?

Пудалов поджал губы, помолчал, что-то прикидывая в уме.

- Ваши выкладки впечатляют, — произнес он наконец. — Но не убеждают. Переналадку и ремонт нельзя ни отменить, ни сократить. И для возмущения оснований не вижу. Это все равно, как если бы мы стали возмущаться тем, что человек одну треть своей жизни спит, а в остальное время позволяет себе еще и лечиться. Что же прикажете делать?

- Вот за тем я и вызвал вас. Давайте обсудим положение, придумаем что-нибудь. Мрачная картина получается: дефицит, недогрузка и перегрузка оборудования, огромные потери рабочего времени.

- Ваш пессимизм навеян институтской теорией, с годами это пройдет, — успокоил его Игорь Евсеевич. — Теория - суть недостижимый идеал, к которому, однако, всегда стремятся; а практика - сама жизнь с ее сложностями, которые не в состоянии учесть даже совершеннейшая электронно-вычислительная машина. Мы работаем не вполсилы, а в режиме, отработанном годами. Вот теперь много пишут и говорят о равновесии в природе, мол, нельзя его нарушать: уничтожишь какой-нибудь вид животных или растений, и мгновенно размножается другой вид, приносящий гораздо больший вред человеку. Так и на производстве: система находится в равновесии. Потянешь за ниточку, и все придет в упадок, рассыплется...

Алтунин присвистнул.

- Ну и ну! С таким равновесием, как в нашем цехе, мы скоро в трубу вылетим. Не знал, что вы философ, Игорь Евсеевич. Философ-идеалист.

- Не больше, чем вы. Я не вижу выхода из создавшегося положения. Мопассан любил говорить, что больной желудок приводит к скептицизму, а у меня как раз больной желудок.

- В данном случае желудок - плохой советчик. Выход надо искать. Для начала мы введем подготовительную смену слесарей-наладчиков и транспортных рабочих, которые под руководством мастера или дежурного диспетчера должны будут обеспечивать переналадку оборудования до прихода в цех кузнечных бригад. Я и раньше предлагал это Юрию Михайловичу, да он не соглашался.

- А почему вы решили, что я соглашусь? — с вызовом спросил Пудалов. — Я имею прямое указание от Юрия Михайловича не способствовать никаким вашим нововведениям. И вы сами, насколько мне известно, обещали Самарину не заниматься перестройкой работы цеха.

Игорь Евсеевич преднамеренно провоцировал Алтунина на резкость. Ему хотелось, чтобы Сергей ответил: «А вашего согласия никто и не спрашивает! Хозяин здесь я». Но Алтунин смолчал, понимая, на что подбивает его этот экономист. Пудалову нужен скандал, чтобы сразу поставить новичка на место. Припугнуть его: «Будешь заниматься прожектерством - напишу Самарину, пожалуюсь».

- Я вызвал вас для консультации, — примирительно сказал Сергей после короткой паузы. — Если у вас есть иные соображения на этот счет, прошу.

Пудалов начинал нервничать. Игорь Евсеевич не ожидал, что новый заместитель начальника цеха проявит такую выдержку и такт. Получалось, что не он Алтунина, а Алтунин его ставит на место, действуя по правилу: единственный способ одержать победу в споре - это избегать спора.

- Тот же Мопассан говорил, — начал Игорь Евсеевич, — что мы вечные игрушки все обновляющихся иллюзий, бессмысленных и очаровательных. Давно ли мы добивались перевода на двухсменную работу! Доказывали неэффективность труда в три смены. И доказали. Наши требования администрация удовлетворила. Теперь является новая метла, извините за сравнение, и начинай все снова-здорово: оказывается, нужна дополнительная смена.

- Не дополнительная, а подготовительная.

— Но психологически ее воспримут как третью.

- И это все ваши сомнения?

- Нет, разумеется. Вернусь к философии: вы, уважаемый товарищ Алтунин, сами того не желая, можете нарушить равновесие, о котором я говорил.

- Каким же образом?

- Наш цех, несмотря на все изъяны, и так слишком передовой. Мы обгоняем всех. Юрий Михайлович всегда говорил мне: ты, Пудалов, сидя на колесе, гляди под колесо! Тот же совет я даю вам. Ну, посудите сами: вы хотите добиться ритмичной работы. А толк какой? Равномерной загрузки все равно не добьетесь. И все это знают, вплоть до Лядова и Ступакова. Вы утверждаете, что половина парка кузнечно-штамповочного оборудования постоянно находится в переналадке. Допустим. Введя подготовительную смену, мы оставим для двух рабочих смен чистое время, свободное от простоев. Но опять же - толк какой? Мы и так чаще всего страдаем от недогрузок, и если бы не дефицитные заказы, цех вообще большую часть времени простаивал. Кузнечный цех перерос потребности завода, непомерно разбух. Переналадкой оборудования в рабочие смены мы все это как бы маскируем. Неужели вам неизвестно, что даже на предприятиях массового производства не всегда удается обеспечить полную загрузку кузнечно-штамповочного оборудования? И лекарства против этой болезни нет.

Пудалов глядел на Сергея с торжеством: попробуй развяжи узелок! Не такие умы над проблемой бьются, да только ничего не выходит. Кланяйтесь Пудалову в ножки за изворотливость, за виртуозность... Фокусники пока что нужны...

Но Алтунин кланяться не собирался.

- Вы можете курить, — сказал он добродушно. — Я хоть сам и не курю, но к дыму привычный: у меня паровой молот всегда курил стальные сигареты. А разговор у нас будет длинным, Игорь Евсеевич. Вы имеете прямое указание от Самарина оберегать меня от прожектерства, врожденного моего качества... Правильно ли я вас понял?

- Ну зачем так?

- Шучу, шучу. Вы совершенно правы: я должен сперва изучить получше состояние цеха, произвести, так сказать, экономический анализ. И тут мне требуется ваша помощь. Даже не мне одному, а и Лядову и Ступакову.

Пудалов легонько заерзал на стуле, на его бледном, одутловатом лице появилась заинтересованность.

- Чем могу быть полезен?

- Дело вам знакомое: сверху требуют план повышения эффективности производства. Годовой план кузнечного цеха по развитию техники и производства, который войдет в техпромфинплан завода. Сам Лядов звонил.

- Да, да, знаю.

- Вот я и начал ломать над этим голову, но скоро понял: без ваших советов и конкретной помощи не обойтись. А план-то сдавать все равно придется! Все-таки прямое указание...

Экономист повеселел. Оказывается, этот Алтунин все же простак.

- Через час представлю план, — сказал Пудалов уверенно.

- Через час?

- Могу и через полчаса. Ведь подобные планы я составляю из года в год, текст можно на мраморной плите высечь - всегда одинаковый. Пункты не меняются,.. Все это чистый формализм. Для начальства утеха. Я уже говорил: повышать эффективность производства, производительность труда нет необходимости. И так трудимся с большим эффектом, хоть узду надевай.

Алтунин откинулся на спинку стула.

- Значит, ускорять технический прогресс нам не надо?

- Не надо.

- Вы меня неправильно поняли, Игорь Евсеевич, — сказал Сергей. — Я получил приказ: в течение июля составить план повышения эффективности производства, где были бы намечены конкретные пути. В течение месяца, а не за полчаса! А это означает вот что: мы создадим цеховую комиссию по разработке плана, возглавлять ее буду я.

- Комиссию?

- Да. И вы войдете в нее на правах моего заместителя по экономическим вопросам.

- Так солидно? И чем же мы будем заниматься в течение целого месяца?

- Анализом, Игорь Евсеевич, экономическим анализом. Выявлением резервов роста производительности труда. Тем, чего от нас требуют.

Пудалов понимающе улыбнулся.

- Если требуют, надо выполнять. Сделаем и анализ. А вот кому нужны наши резервы, ума не приложу.

- Были бы резервы!.. В конце месяца Лядов намечает провести общезаводскую производственно-техническую конференцию, и мне, возможно, придется выступить с нашими предложениями. Нужны данные.

По лицу Пудалова было видно, что всей этой затее он не придает ровно никакого значения. Ему показалось, будто и Алтунин тоже ко всему относится с иронией, но раз начальство требует - отпишемся... Может быть, и лучше, что Самарин оставил вместо себя Алтунина, а не крикливого, вздорного Клёникова, который ни со что не ставит экономистов.

- Мне можно идти? — спросил Пудалов, окончательно примиренный. Аккуратно пригладил обеими руками волосики.

- Что вы, Игорь Евсеевич! Мы с вами только приступили к делу. Вопросов масса... Попрошу вас сегодня же, в крайнем случае завтра утром представить ведомость цеховых расходов.

- Но...

- Завтра утром - и не позже. Расходы вы должны знать наизусть: во что обходится нам содержание оборудования, подготовка кадров и так далее. Хозрасчетные показатели участков тоже нужны... И еще мне хотелось бы посмотреть персональные лицевые счета экономии на каждого рабочего.

Пудалов досадливо передернул плечами.

- Не понимаю, что вы имеете в виду?

- Я имею в виду учет экономических результатов деятельности не всего цеха, не участка, не бригады, а отдельного рабочего. Если у нас такая форма учета не практикуется, поговорим об этом в другой раз. А сейчас вернемся к тому, с чего начали: в составлении цехового плана развития техники и производства должен участвовать весь коллектив - рабочие, инженеры, техники, служащие. Все! Проведем производственные совещания, рабочие собрания, пусть коллектив внесет свои предложения...

Разговор все меньше и меньше нравился Пудалову. Оказывается, Алтунин совсем не простак. Он хочет иметь ясное представление о кузнечном цехе. Зачем? А вот зачем. Как там теперь говорится: управляет тот, кто располагает наибольшим, количеством информации?.. Алтунину требуется исчерпывающая информация. И когда он ее получит, когда станет самым осведомленным человеком в цехе, померкнет звезда Пудалова. будет ликвидирована его монополия определять по интуиции размер партий и срок запуска штамповок, Алтунин не позволит ему распоряжаться бесконтрольно всей производственной программой кузнечного цеха. Он хочет управлять цехом сам. И чтоб его поддерживал весь коллектив. Старается сразу же завоевать расположение рабочих. Все знают, что песенка Самарина спета - отправят на пенсию, а во главе цеха поставят Алтунина, которого почему-то любит главный инженер. Власти Пудалова приходит конец. Из распорядителя он превратится в скромного помощника этого молокососа...

Из кабинета начальника цеха Пудалов вышел в расстроенных чувствах. А Сергей облегченно вздохнул: кажется, все обошлось. Будет работать и этот.

В общем-то Пудалов угадал верно: Алтунин хотел знать о своем цехе все. И приказ Лядова составить план повышения эффективности цеха в самом деле был отличным предлогом начать широкое обследование всех участков. Не будь приказа, Сергей все равно начал бы с технико-экономического анализа, без которого руководитель слеп. Нужно тщательнейшим образом проанализировать ритмичность работы и качество продукции, рост производительности труда и цеховые расходы, установить коэффициент износа основных фондов, то есть машин, коэффициент использования устаревшего оборудования...

Программа действий обширная, и очень важно включить в осуществление ее не только специалистов, не только партийно-хозяйственный актив, но и всех рабочих. Да, опора на коллектив! Расположение цехового коллектива ему хотелось бы завоевать.

Он вдруг ощутил острое желание заниматься всем этим. Техника, технология хороши. Но в управленческой деятельности тоже есть что-то бесконечно притягательное, влекущее. И главная ценность здесь не бездушные машины, не технология, а живые, конкретные люди, с их бесконечной гибкостью, с их потребностями, с их постоянным стремлением развивать свою индивидуальность.

Пусть в небольших масштабах, в масштабе бригады, но Алтунин уже испытал эту радость управления коллективом. Теперь все сделалось масштабнее, усложнилось. Но ведь и сам Алтунин стал масштабнее, усложнился. Ему захотелось понять коллектив всего цеха, управлять социальной активностью большого числа людей. Что может сравниться с этим?

Собрать бы, не откладывая в долгий ящик, партийно-хозяйственный актив, проанализировать сложившуюся в цехе обстановку, указать пути выхода из нее, раскрыть социальные и психологические возможности коллектива, его реальные силы, вдохновить людей, увлечь перспективами...

Но Алтунин понимал: пока не будет проведено технико-экономическое обследование, пока он не вооружен фактами, откровенного разговора с активом не получится. А нужно, чтобы активисты заговорили откровенно, критиковали, вносили предложения. Чтоб все они действовали заодно с Алтуниным, а Алтунин - заодно с ними.

Факты, факты!..

Для того, чтобы управлять, принимать оптимальные решения, нужны строго проверенные факты.

В кабинет вошла рослая женщина, лет тридцати, строгая, отрешенная от всякого кокетства. Она была в общем-то красивая, но ее темные глаза, обладающие упорной неподвижностью, производили неприятное впечатление. Все остальное не имело значения: точеная шея, правильные черты лица, тонкий нос, красивый рисунок губ, аккуратно уложенные светлые волосы... Значение имел только этот упорный, неподвижный взгляд. С такой фамильярничать невозможно. Да и не хочется.

На ней было платье из светлого ацетатного шелка, которое потрескивало при каждом ее движении от электрических разрядов. Хорошо сшитое платье с длинными рукавами и закрытым воротом. И это в жару!

- Плановик участка Авдонина, — представилась она.

- Садитесь, Нина Васильевна.

Она, не спуская взгляда с Алтунина, присела на стул, и с нее посыпались искры.

Авдонина была плановиком на участке Клёникова - лучшем участке цеха, — и ее тоже включили в комиссию по разработке плана эффективности.

- Мне нужны данные технико-экономического анализа по вашему участку, — сказал Алтунин.

Она молча положила на стол пухлую папку.

- Здесь все.

Он улыбнулся, раскрыл папку.

- Вижу, вы хорошо поработали. Я и за неделю не смогу разобраться во всех этих цифрах и выкладках. Лучше уж расскажите на словах, как вам удается работать с полной нагрузкой. Другие участки страдают от хронической недогрузки, а у вас - напряженный план.

- Товарищ Самарин считает так: в цехе должен быть хотя бы одни показательный участок. Мы и есть показательный. У нас наиболее производительное оборудование, живем в основном на непрофильной продукции. Ну, а что касается формальной стороны, я ответила здесь на все вопросы вашей анкеты: месячный план мы доводим до каждого рабочего места; сами получаем только количественные задания - план материальных и денежных затрат нам не дают.

В голосе Авдониной он уловил глубоко скрытую иронию: захотели сделать нас передовым участком - и сделали. Маленькая хитрость Юрия Михайловича. Обзавелся, так сказать, цеховой гвардией.

- Как вы думаете, Нина Васильевна, почему наш цех работает неритмично?

Она вздохнула.

- Это знают все, и этого никто не знает толком. Впрочем, не буду говорить за всех. Я могу отчитываться лишь в пределах нашего участка.

- А вы попробуйте рассуждать за весь цех, за весь завод!

Думалось, она откажется рассуждать "за весь цех", а тем более "за весь завод", но он ошибся. Авдонина не отказалась:

- Буду говорить только о внутренних причинах, о недостатках планирования. Прежде всего мы до сих пор не умеем производить выбор ведущей операции, а без этого невозможно определить размеры партий деталей и периоды запуска-выпуска...

Она заговорила специальным языком, понятным им двоим, и чем больше углублялась в дебри планирования, тем с большим уважением поглядывал Сергей на ее белый лоб. Свое дело она знала. И не только свое: Авдонина обладала масштабностью мышления. Методику расчета оптимальной партии деталей изложила блестяще!

Во всяком случае, она помогла Алтунину уточнить то, о чем он догадывался и сам: одной из причин неритмичной работы является, ко всему прочему, слабо налаженное материально-техническое снабжение. Необходим твердый график работы всего завода, а такого графика, судя по всему, нет.

- Пора вести оперативное планирование по карточке пропорциональности, как на Новочеркасском электровозостроительном заводе, — сказала она, и это заинтересовало Сергея.

Он попросил рассказать о картотеке подробнее. Она рассказала.

- Но для нашего цеха это не выход из положения, — поспешила добавить Авдонина. — Как бы мы ни совершенствовались в планировании, недогрузка все равно останется, даже может сделаться еще более глубокой...

- А где выход? Вы скажете - в более усердном поиске заказов на стороне? Но мы не можем жить и научно развиваться на случайных заказах. Наш цех сам превратился в завод, способный обслуживать несколько других предприятий. А наши услуги никому не нужны, так как все машиностроительные заводы имеют свои кузнечные цехи.

- Я не вижу выхода, — созналась она. — Может, передать кому-то лишние прессы и молоты?

- Кому?

- Да хотя бы Второму машиностроительному, который должен заняться модернизацией своего кузнечного цеха. Будет перераспределение имущества внутри одного ведомства, только и всего.

Сергей был приятно поражен.

- Вы и это знаете? Тогда скажите: как бы вы отнеслись к идее объединения кузнечных цехов двух заводов? Сразу же откроюсь перед вами: говорил об этом с Лядовым - он категорически против, считает, что незачем вешать себе на шею их металлолом.

- А его и не придется вешать. Металлолом при этом будет списан. Заодно и нам тоже нужно избавиться кой от какого старья. У нас еще много физически и морально устаревшего оборудования.

- Вы могли бы проанализировать это в масштабе нашего цеха? Ну, а данные о состоянии кузнечного оборудования на соседнем заводе берусь раздобыть сам. Вот и сравним.

- Если прикажете...

- Не приказываю, прошу. Я понял вашу мысль: идея объединения цехов не такая уж абсурдная.

- Ничуть не абсурдная. В этом случае мы отберем все самое лучшее из оборудования двух цехов и лучше станем обслуживать оба завода. А со временем, может быть, ликвидируются кузнечные цехи и на других машиностроительных заводах нашего промышленного района... Главное - начать.

Взгляд ее размягчился, потеплел. "Эге, куда хватила! — подумал Алтунин обрадованно. — У тебя, оказывается, размах пошире моего. И бесстрашие. Даже авторитет главного инженера не подавил в тебе самостоятельность мышления. Молодчина! "

- А я уж было совсем отбросил идею объединения! — сказал он вслух. — Раз Лядов против, о чем толковать? Но толковать, наверное, придется. Вы правы: главное - начать. Тут, как я понимаю, все дело в некотором психологическом барьере. Только удастся ли его преодолеть?

- Преодолеете. У вас союзники найдутся.

- Я хотел бы заручиться вашей поддержкой.

- Моей? — Она была изумлена, и взгляд снова сделался напряженным: уж не шутит ли заместитель начальника цеха? Рассмеялась коротким смешком. — Моя поддержка значит не так уж много.

Он поднял указательный палец, выражая протест, сказал:

- Можно согнуть стальную балку, но логику согнуть нельзя. На то она и логика. А кто из нас двоих чего стоит, еще нужно проверить. По-моему, вы переоцениваете мою власть, которую и властью-то назвать пока нельзя, и недооцениваете свой престиж. Власть и престиж - вещи не идентичные. Иногда наблюдаешь за иным начальником, как он силой власти пытается утвердить свой престиж, и посмеиваешься: чем усерднее он старается, тем больше роняет свои престиж в глазах подчиненных.

Теперь она восхитилась им:

- Не знала, что вы такой!..

Алтунин всегда ценил в людях самостоятельность и себя считал тоже самостоятельным. Убежден был: стоит проявить упорство, настойчивость - и добьешься своего. Так оно и выходило у него в недавнем прошлом.

Но теперь он начинал догадываться, что самостоятельность бригадира частенько опиралась на авторитет других: начальника участка, начальника цеха, главного инженера, секретаря парткома. Когда Алтунин был бригадиром, ему неизменно все шли навстречу. Легко дерзать в масштабе бригады. В масштабе цеха - куда трудней. Вот сидишь, обложившись бумагами, а в затылке чугунная тяжесть... Ты занят почти незримой работой - управлением. Должен бдительно следить, чтобы за стеной твоего кабинета, в цехе, все шло тютелька в тютельку.

Зазвонил телефон: какой-то агрегат вышел из строя. Срочно принимай меры!

Еще звонок: не завезли нужные материалы. И ты мечешься, проверяя и сравнивая нормативный запас материалов с фактическим. Иногда приходится в пожарном порядке составлять новый график.

Из таких моментов, или, как их называет Пудалов, "возмущений", и состоит твой рабочий день: словно играешь в азартную игру, где успех сменяется провалом, а провал успехом. Каждый удар парового молота отзывается в твоем сердце. Остановка машин без надобности, особенно простой гигантского уникального гидропресса ранят тебя глубоко и серьезно. Кажется, будто машины простаивают из-за твоей нерасторопности, неумения быстро принять решение. Нет ничего страшнее мертвой тишины машин.

Когда-то кузнец Алтунин допытывался у инженера Карзанова: для чего человек родится?

- А черт его знает, для чего, — отвечал инженер. — Не все, конечно, для великих дел. Кто-то должен заниматься и малыми делами.

Теперь Алтунин все больше и больше убеждался: человек родится для того, чтобы принять на себя свою долю ответственности за все, что происходит в мире. Если ты живешь бездумно, то вроде бы и не живешь вовсе, а существуешь.

Еще никогда ему не приходилось так много думать: успех работы большого рабочего коллектива постоянно зависит от руководителя, командира производства. Если ты в свое время не успел развить в себе способность к активному мышлению, к анализу, не научился сберегать свою энергию для достижения главной цели, — непременно растворишься в массе мелочей, утонешь в них.

С усмешкой вспоминал Алтунин институтского преподавателя психологии, молодого, розового, как бутон, кандидата наук Кукушкина, который внушал ему:

- Авторитарный, диктаторский стиль производства изживает себя. Авторитарный руководитель задерживает развитие коллектива и личности. У нас на производстве ценится демократический стиль руководства. Он наиболее типичен для нас. Будьте демократичны!

Хорошо давать однозначные рекомендации, если никогда и никем не руководил, а набрался мудрости только из книг. Жизнь производственного коллектива сложна, и тут все зависит от конкретных условий. Если нарушитель дисциплины садится тебе на шею, то стоит ли прибегать к демократическим средствам воздействия? Не лучше ли призвать его к порядку резко и решительно? Иногда полезно взять все в жесткие руки, чтобы пресечь безобразия, демагогию, расхлябанность...

Ты носишься с участка на участок, ища здесь разгадку всем загадкам, а потом после этих поисков, часто бесплодных, тяжело вваливаешься в кабинет, плюхаешься на стул и думаешь, думаешь, пока от напряжения не проступит на лбу пот...

Кира с испугом поглядывала на мужа: за несколько недель словно бы исчез прежний Алтунин - лицо потускнело и заострилось, вокруг глаз легли темные кольца, в жестах появилась вялость. Домой приходил полумертвый от усталости.

Однако на людях Сергей старался держаться молодцом.

Столкнувшись с парадоксами производства, он неоднократно уже пожалел, что учился все-таки недостаточно прилежно, наверное, что-то самое важное прошло на лекциях мимо его ушей. А скорее всего дело было в другом: мало кто из профессоров поспевал за жизнью - она ведь не стоит на месте, развивается. Если брать всю промышленность страны, то в ней свыше двух тысяч цехов и участков, изготавливающих поковки. Тут могут создаваться такие ситуации, какие профессорам и не снились. В действие приведены почти космогонические силы!

Алтунин здесь - ничтожно малая величина, и все же без его усилий, наверное, тоже не обойтись. Он не имеет права спокойно взирать на хаос в своем цехе, на своем заводе. Хаос, который притворился равновесием и выдает себя за устоявшиеся формы производственной жизни. Все эти недогрузки и авралы не только наносят вред государству, но и развращают рабочий коллектив: люди утрачивают чувство ответственности, чувство перспективы. А это страшнее всего. Без чувства перспективы человек словно утлый челн в бушующем океане.

А не теряешь ли ты, Алтунин, сам это чувство? В конечном-то итоге главное не в недогрузке цехового оборудования, не в простоях как таковых, а в том, что все это порождает в коллективе развинченность, необязательность, насильственно выключает человека из того режима, в каком можно наиболее полно проявить себя...

Всякие полумеры вызывали у Сергея раздражение. Он жаждал действия, но в новом своем положения чувствовал себя как бы со связанными руками. Его пока не ругали, не прорабатывали, все шло вроде бы так, как и должно идти. А сам-то Алтунин видел, что многое должно идти совсем иначе.

Комиссия по разработке плана повышения эффективности производства каждодневно напоминала ему об этом. Сведения поступали со всех участков, и Сергей изумлялся, как еще несовершенна организация сложного организма, именуемого кузнечным цехом. Возникало даже подозрение, будто Самарин умышленно загонял цеховые болезни вглубь, лавировал, выставляя напоказ все самое лучшее, прогрессивное: пресс-гигант, изотопы, манипуляторы и тому подобное. Создавался тем самым своеобразный фон благополучия и процветания, а на задворках тихо шло движение вспять: снижалась фондоотдача, повышалась себестоимость продукции, неимоверно возросло число вспомогательных рабочих, запятых преимущественно малопроизводительным ручным трудом, технологические маршруты сложны и запутанны- много времени тратилось впустую на получение производственного задания, технической документации, штампов, оснастки, на поиски нужной заготовки и доставку ее к рабочему месту.

Раньше Сергей как-то многого не замечал. А сейчас, когда ему пришлось заменить Самарина, глаз его обострился. Потери, потери, везде громадные потери!.. В цехе господствовала непокорная стихия, и справиться с ней лишь силой приказа не представлялось возможным. Требовалась сила ума. Требовалась выдержка. Требовалась мобилизация всего коллектива на борьбу за экономию в большом и малом.

Знакомясь с материалами комиссии, Алтунин испытывал моральное страдание. И чем больше он углублялся в эти материалы, тем сильнее страдал.

Вывод напрашивался сам собой... Кощунственный вывод! Требовалась большая смелость, чтобы сформулировать его. И Алтунин пока не решался на это, хотелось еще проверить, не ошибся ли в чем-то...

Сергея интересовали взаимоотношения Самарина с начальниками других цехов, но, несмотря на все старания, он так и не смог выяснить, каковы они. Тут имелась своя, отработанная годами "дипломатия", а Юрий Михайлович не просветил его на этот счет. Не успел.

Особенно много накопилось претензий к инструментальному цеху, и они оказались настолько существенными, что пришлось пренебречь дипломатией. Алтунин отправился к начальнику этого цеха Константину Петровичу Силантьеву с твердым намерением раз и навсегда все выяснить, обо всем договориться. Инструментальный цех велик, возможно, его начальник и не подозревает, сколько вреда приносят кузнецам инструментальщики. Ведь почти все штампы требуют трудоемкой и сложной доводки.

Так было всегда. Было! Но не должно быть. Инструментальный цех поставляет, по сути, брак. Почему кузнечный должен расплачиваться за него? Не экономнее ли доводку и испытание новых штампов проводить в самом инструментальном цехе? К тому же там это может быть осуществлено более квалифицированно. А в кузнечном цехе высвободится при том часть наладчиков и слесарей.

Алтунин не сомневался, что его доводы убедят Силантьева, и тогда не придется записывать в план повышения эффективности специальный пункт, как бы порочащий инструментальщиков. Лучше договориться по-доброму, без приказов сверху. Солидные люди должны вести себя солидно, без крика, без жалоб и взаимных обвинений, не противопоставлять один цеховой коллектив другому...

Сергей относился к начальнику инструментального цеха с почтением. Константин Петрович Силантьев был много старше его, приземист, широк в кости и всем казался человеком добродушным, свойским. Алтунина он тоже встретил по-свойски.

- Пришел? Рад, рад. Теперь мы с тобою должны дружить, прилаживаться друг к другу, склок не заводить, чтоб, значит, подчиненным не подавать дурного примера.

- Лично я, Константин Петрович, за политику взаимопонимания и уважения, — ответил на это Сергей.

- Ишь ты, дипломат! Выкладывай, с чем пришел.

- С мирным предложением. Чтоб уважение было прочным и взаимным, ваш цех не должен поставлять нам брак.

Добродушие мигом слетело с широкого лица Силантьева.

- Брак, говоришь! Какой брак? Мы брак не поставляем. Наш цех занимает первое место среди других цехов. О чем речь-то?

- Вести доводку и испытание новых штампов должны вы, а не мы. И еще об одном давайте договоримся, Константин Петрович: запасные штампы мы будем заказывать вам в исключительных случаях.

- Это почему же - в исключительных?

- Они нам практически не требуются. Все эти так называемые штампы-дублеры лежат на складе мертвым грузом.

Глазки Константина Петровича стали словно кусающие осы, и весь вид его выражал враждебность, ледяное высокомерие.

- Это ты, Алтунин, зря... — едва процедил он сквозь зубы. — Не ожидал от тебя.

- Чего не ожидали?

- По карману хочешь своего брата рабочего ударить! Или он тебе уже и не брат? Ты нас без ножа можешь зарезать, план сорвать - мы сразу в отстающие покатимся.

- Но зачем производить продукцию, которая никому не нужна? Производить заведомо в убыток заводу, государству?

Константин Петрович презрительно сплюнул.

- Молод ты, Алтунин, и ретив не в меру. С тобой водиться - что в крапиву садиться.

- Вас понял. Вы печетесь о выполнении плана своим цехом. Но за счет кого? За счет кузнечного цеха. Вы хотите "гнать план" любыми способами, числиться в передовых, а до того, что нашему цеху это влетает в копеечку, вам дела нет. Мы ведь тоже, как и вы, живем на внутризаводском хозрасчете. Извините, Константин Петрович, я считаю так: нужно заботиться о всех рабочих, а не только о рабочих своего цеха. Негодные штампы сегодня же возвращаем вам!

- Но они приняты ОТК!

- Будем разбираться, почему на негодной продукции стоит клеймо годности. Ваши штампы не соответствуют чертежам...

Вот так, казалось бы, обыкновенная производственная неурядица, но за ней - жесточайшие человеческие страсти и отношения. Невелика болячка, да сесть не дает. Константин Петрович уже ненавидит Алтунина за то, что тот схватил его за руку, уличил в паразитировании на слабостях планирования. И отныне Силантьев, привыкший ловчить, постарается нагнетать атмосферу взаимной неприязни. Да, взаимной, потому что сейчас почтенный Константин Петрович с его нелепыми претензиями словно бы уменьшился в глазах Алтунина, показался даже смешным. Неужели он не понимает, какой вред наносит заводу? Никому не нужных штампов-дублеров накопилось чуть ли не на пятьдесят тысяч рублей! И Алтунин вынужден что-то делать с ними, выяснить, как могло случиться подобное и кто в том повинен. А повинен-то, очевидно, не только Силантьев, но в такой же мере и Самарин. И чем дальше, тем вина обоих будет усугубляться. Не лучше ли разом покончить со всем этим, отсечь?.. Запасные штампы хранятся плохо. Учет их - ни к черту. Складских помещений для них не хватает. Штампы грудами лежат в проходах, у прессов, а инструментальный цех все "гонит" и "гонит" план.

Штампы загромоздили даже кабинет Силантьева. Вот они, милые, дорогие... Очень дорогие. Сталь для них требуется наилучшая, специальная, иногда с дефицитным молибденом. И лежат без пользы эти массивные куски стали, источенные так называемыми ручьями - фигурными полостями...

Зазвонил телефон, Силантьев снял трубку, сказал Сергею:

- Меня директор вызывает. Дотолкуемся в другой раз...

И трудно было понять, говорит он правду или хочет отделаться от Алтунина.

Некрасивый получился разговор. Плохой из тебя дипломат, Алтунин: с первого же захода поругался с другим начальником цеха. Так можно и со всеми разругаться, прослыть склочником. Но что делать? Пятьдесят тысяч - деньги немалые.

Странно, почему Юрий Михайлович шел на поводу у Силантьева? Заботился о том, чтобы инструментальный цех был в передовых, а о своем цехе не думал. Лежат на складе штампы-дублеры - ну и пусть лежат. Места не пролежат. Зато с Силантьевым добрые отношения...

Давно миновало то время, когда Алтунин делил людей на добрых и злых, на новаторов и консерваторов, на нравственных и безнравственных. Он стал догадываться: многое зависит от обстоятельств. Обстоятельства могут способствовать проявлению лучших свойств человеческого характера, а могут и не способствовать. И если не способствуют, то один может преодолеть все барьеры, а другой начинает приспосабливаться - умышленно или невольно. Обстоятельства создаются постепенно, незаметно, всем укладом жизни того или иного предприятия, и также постепенно они завладевают нами, подчиняют себе даже самых волевых.

Хорош или плох тот же Силантьев? Ни то и ни другое. Его цех передовой. Константин Петрович заботится о рабочих, об увеличении их заработка, добывает им квартиры, путевки, устраивает детишек в ясли и детские сады, не скупится на материальные и моральные поощрения. Рабочие любят его. А он любит свой цех. Казалось бы, все в порядке. Но любить свой цех можно по-разному. Вся беда в том, что Силантьев любит только свой цех, а другие цехи ему безразличны, не думает о том, что в тех, других, цехах, такие же рабочие. Он хочет быть передовым по всем показателям и с успехом добивается того. Но какой ценой? Все цехи находятся в жесткой зависимости от инструментального: Константин Петрович может обслужить в первую очередь, если ты сговорчивый, нравишься ему, а может зажать твой заказ, не считаясь ни с какими планами и сроками. Это ты полагаешь, будто его цех обслуживает тебя. А Константин Петрович полагает наоборот: все цехи должны создавать благоприятные условия для того, чтобы инструментальный считался передовым. Тебе не нужны штампы-дублеры низкого качества? Но на них ведь клеймо годности! Поступись, поступись в мелочах, если не хочешь крупных неприятностей. Константин Петрович - весь воля: он кого хочешь может заставить работать на свой цех. Силантьева ставят в пример другим начальникам: учитесь, мол, каждый месяц перевыполнение плана, все ударники, работа ритмичная, простоев оборудования не наблюдается.

С таким человеком лучше не связываться. И не связываются. Только Алтунин связался, потому что убежден: "удельных княжеств" не должно быть, это противоестественно. А вот попробуй доказать! Тебе, наверное, ответят:

- Сумей ты так. От твоего критиканства пока одна смута. Увлечемся твоими прожектами - растеряем и то, что имеем.

Очень трудно, очень сложно будет победить в схватке с Силантьевым, доказать свою правоту. А доказать нужно. Чтобы другим неповадно было...

В Алтунине росло и росло упорное желание свободы, независимости от таких, как Силантьев. Недаром профессора в институте утверждали, что одна из главных человеческих ценностей - свобода. Отвлеченные истины начинаешь понимать, когда сам испытаешь все на себе, Алтунину нужна свобода действий, а Силантьев держит за горло. И теперь он, конечно же, будет держать еще крепче: все срочные заказы кузнечного цеха станет мариновать, отодвигать напоследок. "Проучит" за строптивость!

Силантьев давно вообразил, что инструментальный цех - его вотчина, чуть ли не личная собственность. Он кого угодно может облагодетельствовать, а может и не облагодетельствовать - найдет тысячу отговорок... Кто ты такой, Алтунин, чтоб называть бракоделом всеми уважаемого и ценимого Константина Петровича? Сам-то ты еще неизвестно кто. Все хочешь перевернуть с налету, единым махом. Не выйдет! На чужой хлеб покушаешься. Такого тебе никогда не простят инструментальщики, у которых ты решил единым махом отобрать все премии и тринадцатое зарплаты. Погоди, они тебя образумят. Внукам закажешь. Самарин покрепче тебя мужик, да все терпел. И другие терпят. Понимают... А ежели уж считать убытки, то кузнечный цех приносит их не меньше, чем инструментальный. Ты подсчитай, подсчитай...

И Алтунин, не жалея себя, сидел, подсчитывал, анализировал. Комиссия продолжала свою работу. Она состояла из людей объективных: начальников участков, технологов, плановиков и экономистов, секретаря партбюро, членов цехового профсоюзного комитета. Эти люди понимали благие намерения заместителя начальника цеха и вскрывала недостатки безжалостно.

Материалы накапливались с каждым днем. Сергей вызывал членов комиссии, разговаривал с ними, уточняя их выкладки, их предложения. Эта работа целиком захватила его. Он почувствовал себя последователем. Добросовестным и страстным.

Иной ученый весь свой век бьется над исследованием какого-нибудь вида насекомых, даже микроба. А здесь-то - кипучая жизнь огромного цеха с его своеобразным укладом, с разными людьми и машинами - со всем комплексом качеств, присущих современному производственному коллективу. Тут и состязательность, и трудовое соперничество, и взаимопомощь - усложненные психологические связи. Ты как бы смотришь на экран телевизора, и перед тобой кадр за кадром проходят интереснейшие хитросплетения жизни, невиданной в прежние времена. Здесь - средоточие всего. Это капля самого времени, самой эпохи со всеми ее достижениями и противоречиями.

Сергею было интересно и жутковато. Не предполагал он раньше, что голые цифры, скупые их выкладки могут так много сказать человеку.

В кабинете, за ширмочкой, находился умывальник. Умаявшись над цифрами, Сергей шел за эту ширмочку и подставлял голову под струю холодной воды. А освежившись, опять усаживался за стол. И снова перед ним, как живые существа, копошились или пускались взапуски цифры. Одни из них что-то вкрадчиво нашептывали ему, другие кричали, третьи вопили.

Наконец Алтунин сформулировал тот вроде бы кощунственный вывод, которого так избегал, боясь ошибиться, и который все-таки разрушил его прежнее представление о Самарине: Юрий Михайлович далеко не идеальный руководитель, Более того; он не может руководить в новых условиях.

Раньше за все издержки в управленческой деятельности Самарина платило государство, а теперь с переходом завода на полный хозрасчет эти издержки ложатся тяжким бременем на завод, на цех. Сам же Юрий Михайлович остается пока материально безответственным. Но скоро это, по-видимому, кончится. Директор завода Ступаков неспроста напоминал: "Качество продукции зависит от качества управления". И предупреждал всех начальников цехов и участков: "За неэффективность решения буду прибегать к отрицательному стимулированию".

В переводе на житейский язык это означает: прежде чем отдать приказание, обдумай все как следует, взвесь, дабы не нанести ущерб цеху, заводу, государству. За необдуманные распоряжения поплатишься и своим карманом! Просто и убедительно.

Алтунину нужно принимать срочные меры по наведению в цехе порядка. Нельзя ждать возвращения Самарина или откладывать все до общезаводской конференции. Надо действовать сегодня, сейчас!..

Только как сказать обо всем этом Кире? Да и стоит ли посвящать ее во все? Авторитет отца для нее непререкаем. "Папа - человек особенный... Таких, как он, мало. Его нужно понять..." Папу она понимает, а Сергея не поймет, не захочет понять, не поверит: ведь внешне-то в цехе все благополучно.

Внешне - да. Но, к сожалению, Юрий Михайлович не усвоил одной важной истины: на каждом новом этапе развития производства руководителю нужно повышать качество своих решений, а кто не заботится об этом, тот сам себя лишает права быть руководителем.

Продукт труда руководителя - его решения. Экономическая реформа потребовала от него необыкновенной гибкости мышления, оперативности действий. Специальные научные институты занимаются теперь разработкой и проектированием технологии управления. Считается, что ритмичность и непрерывность производства тоже отражают уровень и культуру организации управления. Культуру!

Юрий Михайлович всегда заявлял себя культурным руководителем. Но не в этом прямом смысле. Тут он позволяет себе иронизировать!

- Технология управления?.. Резервы управления?.. Что это еще за невидаль такая? Зачем проектировать управление? Как его проектировать? Управление есть управление. Или недостаточно раз и навсегда установить, что должен делать тот или иной начальник? Ну, напиши инструкцию. А как эту инструкцию выполнять, как распоряжаться, командовать - дело мое. Управление - искусство, не наука. Напрасны попытки превратить его в точную науку. Искусство - я вам говорю! И не воображайте, будто Самарин такой уж простак. Нас тоже обучали в институтах. А потом, пока мы тут в поте лица управляли цехами, кто-то там, в тиши институтских кабинетов разработал для нас технологию управления. Каким же это образом удалось ему обогнать нас?.. Когда успел?..

Сергей отчетливо видел красные, вздрагивающие от досады щеки Самарина, сердито суженные глаза, и ему было жаль старика.

Зачем тебе, Алтунин, все эти споры с ним? Почему ты вгрызаешься в каждую цифру? Не окажется ли твой план повышения эффективности приговором Юрию Михайловичу? Ради чего стараешься? И не вправе ли каждый, тот же Силантьев или Клёников, заподозрить, будто ты ведешь подкоп под своего начальника, хочешь усесться на его место? Попробуй докажи, что все не так. Самарину люди посочувствуют, а тебя осудят. Не ты, а он создал этот цех и бескорыстно отдавал любимому своему детищу всего себя на протяжении почти трех десятков лет. Не жалел здоровья...

Все так. Но что делать, если недостатки прут наружу один за другим. Вот, пожалуйста, новый: оказывается, Самарин на протяжении многих лет не соблюдал элементарной нормы управляемости - держал в цеху рабочих больше, чем положено. Про запас. По-своему гарантировал себя от текучести кадров. Разумеется, такой скрытый резерв потребовал уймы денег... И вообще получается черт знает что: "лишние рабочие". Лишних рабочих быть не должно. Особенно когда в других цехах их не хватает.

Хочешь не хочешь, об этом тоже придется говорить на совещании партийно-хозяйственного актива, на рабочих собраниях, на общезаводской конференции...

На одном из совещаний комиссии разбушевался Клёников, неизвестно почему вообразивший, будто Алтунин собирается покрывать просчеты Самарина. Говорил он резко, почти кричал:

- Пора кончать с этим. Пусть Алтунин проявит принципиальность, несмотря на родственные связи... Толкуем-толкуем о правильной расстановке кадров, а на практике расстановка эта ведется по принципу: ты мне нравишься или ты мне не нравишься, захочу - назначу, не захочу - поди прочь. На других заводах организуют конкурсы на замещение вакансий бригадира, мастера, начальника цеха - это вполне соответствует духу времени. А у нас тесть подсаживает повыше зятя, а зять печется о тесте...

Это выступление не вызвало сочувствия, хотя все понимали, что Клёников обижен, травмирован. Все-таки можно бы выступить потактичнее.

Сергей сидел, опустив голову. Ему было стыдно - не за себя, за Клёникова. Нет, с таким не потолкуешь по душам. И о чем, собственно, толковать? Убеждать его, что сам Алтунин не только не стремился на должность заместителя начальника цеха, а всячески противился этому назначению? Извиняться, что ненароком "перебежал дорогу" Клёникову? Глупо это и совершенно бесполезно...

Выступивший после Клёникова начальник другого участка Виктор Голчин, несколько флегматичный с виду, рослый, русоволосый мужчина лет тридцати пяти, словно бы разговаривал сам с собой:

- С чем пора кончать? При чем здесь какие-то родственные связи? — И уставился круглыми зеленоватыми глазами на Клёникова. — Я не советую вам, Клёников, портить климат в цехе. Не советую. Оглянитесь сперва на себя... Комиссия наша работает объективно, председатель все время требовал и требует от каждого из нас исчерпывающих данных. Речь идет о недостатках в работе цеха, а вы почему-то истерики здесь закатываете. Кстати сказать, и товарищ Самарин никогда никому рот не зажимал. Так что давайте разберемся во всем спокойно... Почему я советую Клёникову оглянуться на себя? А вот почему: его участок - ни для кого не секрет - держится на наших плечах, это мы делаем все возможное, чтобы он был передовым. Передовым по форме, а не по существу. Я могу привести несколько цифр...

И привел. Цифры убеждали. Клёников бледнел, краснел, кривился, но опровергнуть их не смог. И даже не попытался.

Голчина дружно поддержали остальные члены комиссии. В том числе секретарь партийного бюро цеха Мухин, который настоятельно советовал Алтунину почаще консультироваться в отделе научной организации труда.

"Совершенно верно! — молча согласился с ним Сергей. — Без консультаций с Карзановым не обойтись".

Все шло, как и должно идти у серьезных людей, собравшихся обсудить серьезные вопросы.

Много говорили о почине коллектива Щекинского химкомбината, об инициативе строителей Злобина и Серикова. И сошлись на том, что в кузнечном цехе тоже можно с меньшим числом работающих давать больше продукции, ежели, как у щекинцев, сэкономленные средства пойдут на увеличение премий и доплат.

По-деловому были обсуждены и другие предложения: о переходе на нормативно-сдельную оплату ремонтных работ, о том, чтобы каждый участок, каждая бригада и даже каждый рабочий имели свои пятилетние планы; об изменении порядка начисления премий - давать их не за общие результаты работы цеха, бригады, а за выполнение определенных заданий. Договорились о необходимости учредить для рабочих специальные дипломы за освоение новой сложной продукции, а командирам производства присваивать звания - "Лучший техник", "Лучший инженер", с персональной надбавкой к должностному окладу...

Алтунин чувствовал новый прилив сил и готов был упорно, с одержимостью фанатика пробивать путь любой новаторской идее. И радовался, что он не одинок, что его поддерживает очевидное большинство членов комиссии. Им хочется, чтобы он нашел выход из того далеко не блестящего положения, в каком оказался кузнечный цех.

Этого же самого хотели все и от Самарина. Но Юрий Михайлович выхода не нашел - не хватило смелости, не пожелал вступить в конфликт с авторитетами. Его устраивал, пусть не вполне, но все-таки устраивал, существующий режим работы цеха: появился большой заказ - напрягай все силы; нет заказа - отдыхай, накапливай мощь про запас для будущих ударных дел...

Поблагодарив членов комиссии и отпустив их, Алтунин тотчас направился в отдел научной организации труда. Когда он вошел к Карзанову, тот сидел за столом, ероша темные волосы; на тонком лице его, возле рта, словно волна, то появлялась, то исчезала крупная складка. Скользнув рассеянным взглядом по фигуре Алтунина, он требовательно махнул рукой:

- Садитесь! И не мешайте...

Сергей уселся и стал терпеливо ждать: пока Андрей Дмитриевич не произведет откачку формул из мозга на бумагу, говорить с ним бесполезно. Близко посаженные глаза Карзанова совсем ушли под густую черноту бровей. Полосатая тенниска расстегнута, светло-серый пиджак висит не на вешалке, а на чертежной доске: куда брошен - там и повис. Наверное, сейчас Карзанов вел тот диалог с самим собой, о котором говорила Кира: губы его шевелились, глаза глядели стеклянно. "Вероятно, и у меня бывает такой же безумный вид, когда подсчитываю коэффициент использования основных средств", — невольно подумал Сергей.

С Карзановым они подружились давно - сразу же, как только Сергей возвратился на завод из армии. С тех пор прошли годы, и все-таки до сих пор Андрей Дмитриевич оставался для Алтунина загадочной и непостижимой личностью.

Припомнилось время, когда Карзанов возглавлял центральную заводскую лабораторию дефектоскопии. Вот тогда-то и началось приобщение Алтунина к техническому прогрессу. Приобщил Карзанов. Штат лаборатории был невелик, и Сергей добровольно вызвался помогать Андрею Дмитриевичу. После трудового дня в кузнечном цехе перетаскивал со склада тяжеленные контейнеры, привинчивал к гидропрессу чугунные блоки с крупицей цезия, монтировал с паяльником в руках схемы. В освинцованных перчатках, в защитных очках со специальными стеклами, в резиновом фартуке и белой шапочке, он сошелся на "ты" с гамма-дефектоскопами и радиоактивным кобальтом, контролировал качество изделий.

Часто вдвоем с Карзановым засиживались они в холле лаборатории. Карзанов внушал ему:

- Без изотопов комплексная автоматизация прямо-таки невозможна. Вон на Магнитогорском металлургическом комбинате с помощью изотопов исследуют кристаллизацию расплавленной стали, только что залитой в изложницу. Никакой другой прибор для подобных исследований не годится...

И еще он говорил тогда:

- На тернистой дороге к высокой цели нужно освобождать себя от ложных ценностей. Все, что мешает продвижению к ней, вы должны безжалостно отбрасывать. Имеете на это полное право, если хотите принести максимальную пользу человечеству. Притом надо стремиться занять командные высоты, если даже вы и не властолюбивы, — власть тоже помогает делу.

Но на поверку Карзанов оказался пророком, не следующим собственному учению: совсем недавно он отрекся от реальной власти, от своей высокооплачиваемой должности в бюро автоматизации и механизации завода, вызвавшись возглавить отдел научной организации труда. До того и отдела-то такого не было. Была лаборатория НОТ, влачившая жалкое существование, с ее рекомендациями мало считались. И ставка здесь ниже, однако и на это Карзанов махнул рукой. Остряки подшучивали:

- Зачем ему высокая ставка? Женится на дочери начальника отдела кадров, и все компенсируется. Она же певица, у нее меццо-сопрано.

- А ейный папаня Пронякин ревет на совещаниях не сопраной, а басом. И все насчет борьбы с текучестью кадров.

- Заревешь, ежели люди уходят "по собственному желанию"! Избаловался народ, раньше в бараках жили и не рыпались, потому что ценили труд. А сейчас не успел на завод прийти - подай двухкомнатную квартиру.

- Баловство, конечно, Я вот тоже подал заявление на трехкомнатную. Не дадут - эмигрирую на соседний завод...

Удивило многих и то, что ни Ступаков, ни Лядов не удерживали Карзанова в бюро автоматизации и механизации. Видно, и у них был какой-то дальний прицел. Возможно, решили придать отделу НОТ то значение, какого он заслуживает в теперешних условиях.

Карзанов потребовал невиданной привилегии: работников в отделе иметь столько, сколько нужно для подлинно научной организации труда. Ему разрешили это, заодно дали право самому комплектовать штат. И он, разумеется, размахнулся. В четырех бюро, сформированных Карзановым, насчитывается до сорока специалистов высокой квалификации: технологи, конструкторы, физиологи, социологи, психологи, дизайнеры.

Со временем изменилось и название нового заводского подразделения. Отдел научной организации труда, производства и управления - так оно именуется теперь. И подчиняется уже не главному инженеру, как подчинялась когда-то лаборатория НОТ, а непосредственно директору завода.

Первоначально отдел занимался главным образом разработкой проблем научного подбора и расстановки кадров, производственной киносъемкой, хронометражем, анкетированием, психологическими наблюдениями. Потом тоже последовали перемены.

- Все это, может быть, и хорошо, но в таких узких ботинках я ходить не могу и не хочу, — сказал Карзанов. — Мы должны загребать шире и глубже.

И он послал своих людей на другие заводы - за тысячи километров - изучать положительный опыт; распространил свое влияние на отдел труда и зарплаты, планово-экономический отдел, отдел главного технолога, отдел главного металлурга. Его инженеры занимаются даже исследованием условий быта рабочих и служащих, научным обоснованием строительства жилых домов и культурно-бытовых объектов...

Эти размышления Алтунина могли бы, наверное, продолжаться, но Андрей Дмитриевич закончил свое дело и оторвался от бумаг. Сказал несколько неожиданно:

- В сентябре у меня свадьба. Приглашаем вас с Кирой. Скоро получите письменное уведомление.

- Спасибо. Только что-то вы мало похожи на жениха: вид замотанный, глаза космические - отсутствующие.

- Женихами не рождаются, а становятся. И то не все... А что нового в вашей личной жизни и в цехе?

- В личной жизни - осваиваю многоканальный телевизор и холодильник "ЗИЛ". А в цехе новости вот какие: составляем план повышения эффективности, требуются ваши рекомендации. Но я пришел к вам еще и по сугубо личному, очень деликатному вопросу. Хотя в конечном счете он тоже имеет отношение к жизни цеха.

- Короче говоря, вы принимаете меня за древнегреческого оракула и хотите выяснить: "Идти ли мне войной против персов?"

- Вроде того.

- Валяйте, выясняйте.

- Разжился я фактами, замалчивать которые не могу. А если обнародую их, то получится вроде бы я, воспользовавшись отсутствием Самарина, занялся компрометацией его деятельности. Вот папка с материалами.

Сергей бросил папку на стол.

- Уразумел, — кивнул Карзанов. — Вам не хочется портить отношения с Юрием Михайловичем?

- Не хочется. Зачем их портить? Сродственники все-таки.

Андрей Дмитриевич взял папку и принялся изучать ее содержимое.

- Здесь все правильно, — сказал он наконец. — Если хотите знать, мои инженеры уже занимались обследованием вашего цеха и пришли к таким же выводам. Можете хоть сейчас получить копию их акта и валить все на нас: мол, копали, копали и подкопались. Так что вы не оригинальны, хотя обследование вашей комиссии носит более фундаментальный характер.

- Но отсюда следует, будто Юрий Михайлович управлял не так, как нужно?

- Попали в самую точку. Речь идет не об отдельных изъянах в его управлении, а о самой системе руководства цехом. Она не соответствует современным требованиям. И никакого ошеломляющего открытия здесь не нахожу. Посудите сами: современному рабочему за его трудовую жизнь приходится раз семь, а то и больше повышать квалификацию, учиться и переучиваться. Появились новые приемы труда - учись! Установили автоматическую линию - осваивай. Ведь, положим, наладчик станка и наладчик автоматической линии - качественно разные специальности: вторая требует от рабочего уже инженерных знаний. Вообще, если хотите, наше время предъявляет к квалифицированному рабочему такие же высокие требования, как и к инженеру. И было бы странно, если бы при этом не повышались требования и к управленческой деятельности. Квинтэссенция хозяйственной реформы - повысить научный уровень руководства. Научный!.. А вы думаете, Лядов и Ступаков не знают о том, что происходит в кузнечном цехе? Поверьте, они давно поняли: Самарин отстал, учиться не хочет и, наверное, не может - пенсионный возраст сказывается да и болезнь. В подобных случаях люди рассуждают одинаково: как-нибудь дотяну и без учебы. А без учебы совершенствовать методы управления невозможно. Ускоряется процесс - усложняется и система управления, возникает потребность в новых знаниях. Вы вот пишете об уродливых связях между вашим цехом и вспомогательными, с тем же инструментальным. И вы правы: вспомогательные службы тянут вас вниз, ставят вам разного рода ультиматумы, а вы ничего поделать не можете. Почему с этим мирился Самарин? Юрию Михайловичу невозможно преодолеть психологический барьер: он устанавливал отношения с другими начальниками цехов в течение четверти века. И тут его никакими приказами не свернешь с проторенного пути: все они связаны между собой крепчайшими нитями. Духовный капрон! Самарин лучше уйдет на пенсию, но не будет портить отношения с Силантьевым. Для подобных реформ нужен очень молодой человек, не опутанный связями и условностями. Среда, которую мы создаем вокруг себя годами, в конце концов становится очень вязкой, она может засасывать. Среду тоже нужно обновлять.